Она любила играть. Ласковая и опасная, как маленькая зеленоглазая пантера, она играла с ними, легко и беззаботно увлекая их за собой. Они подчинялись - безоговорочно. Они слушались ее, жили ею, вдыхали запах ее кожи, они сходили с ума. И все было прекрасно, до тех пор, пока очередной Он не становился слишком навязчив. Она еще не умела любить, она тяготилась чужим обожанием и с легким сожалением - а он был неплох! - ускользала. Он держал, требовал, умолял, плакал, звал - но она никогда не возвращалась. Она была свободна.
...
Давно, в детстве, она видела, как падают звезды в залитые лунным светом травы. Она знала, что солнце ревниво, что воздух ранит, она помнила песни ветра, она любила цвет ночи.
По вечерам, когда пожелтевшие от времени лунные дорожки уже не манили своей неизведанностью, она сидела у костра и смотрела в зеленое пламя. Ей чудились всполохи, чьи-то испуганные шаги, летящие паруса и соленые брызги. Смутные образы томили ее, она каждый раз забывала, как это бывает, и с недоумением прислушивалась к собственным мыслям. И когда странная вибрирующая точка внутри разрасталась, вытесняя думы, чувства, желания, она срывалась вниз и погружалась глубоко-глубоко в зеленые воды Кристалла, заново открывая старинные тропки, ведущие в Орк.
Никто не замечал, как она уходила. Просто каким-нибудь сиреневым утром, особенно тихим и прозрачным, она исчезала.
Ее тянуло вдаль.
...
Ей нравилось смотреть, как маленькие забавные зверьки из долины грез кувыркаются в воздушных потоках. Они появлялись на рассвете, бесшумно кружили в рассеивающемся полумраке и радостно умирали с первыми проблесками солнца. Они были не более чем воздухом, может, чуть-чуть гуще, чем дневной. Иногда их крылышки из предрассветного тумана задевали лунные лучи, отчего те издавали тихий серебристый звон, как хрупкие колокольчики.
Когда-то она и сама любила качаться на лучах звезды, вдыхая призрачный влажный туман людских снов - им тянуло из города. Она опускала взгляд, смотрела вниз, на дома, на улицы, терявшие в темноте внешнюю безобидность и прирученность. Ночью они не скрывали своей сущности. Их переплетения затягивали. Однажды им почти удалось оплести ее. Но она умела летать. Она была свободна.
...
Терпкие, горькие запахи осени будоражили, тяжелыми волнами перекатывались в густом воздухе, звали с собой, обещая что-то далекое, давно забытое и вместе с тем знакомое с детства. Она бездумно плыла по течению, и мысли ее текли так ниочемно, так пусто... Иногда светлые пряди дождей касались ее лица. Она привычно принимала их ласку, едва ли замечая, что день медленно угасает, что солнечное лицо в усталых морщинах неторопливо и грузно оседает в землю. А когда наконец прохладные сумерки расползались по небу фиолетовой тучей, она оживала и резким упругим движением взвивалась в темнеющий воздух.
Темно-зеленые кроны старых деревьев помнили ее прикосновения. Они узнавали ее по легкому колебанию ночного ветра, по чуть слышному хрустальному звону, по шелесту воздушных струек, скользивших по ее телу. Иногда она подолгу не появлялась, и некоторые из них, особенно молодые и слабые, желтели и чахли от тоски. Они пытались привязать ее к себе заботой и лаской, пением маленьких птиц, но она не любила, когда ее слишком ждут. Она была свободна.
Однажды она увидела рыб. Они были странными, почти прозрачными, с тонкими фиолетовыми крыльями.
Небрежно стирая с пальцев серебряные пылинки звездных лучей, она вспоминала Орк.