Гелевая ручка шла плавно, изредка вгрызаясь в скользкую белую бумагу - Ника чересчур сильно надавливала при письме.
- Чёрт, совсем отвыкла, - бурчала Ника, заново изобретая наиболее удобный способ держать ручку.
Элизабет насмешливо наблюдала за ней, бросая короткие взгляды поверх тщательно прокрашиваемых ногтей. Маникюрша уже заканчивала покрывать вторым слоем лака её длинные, тонкие, заострённые ногти, и Элизабет удовлетворенно поглядывала на ярко-рубиновые кончики пальцев. - Язычки огня, - произнесла она неторопливо, - бывают жгучими и быстрыми, а бывают медленными. Долго не прогорают.
- Что не пригорает? - Ника среагировала скорее на голос, чем на вопрос.
- Сосредоточься, дарлинг, я говорю тебе об огне. Дрова долго не прогорают. Если костёр настоящий.
- А какой он может быть, костёр. Если горит, то настоящий. Да блин, не могу больше! Какого хрена ты не заехала в мастерскую?
Элизабет помолчала. Поднесла правую руку к губам. Медленно провела кончиком языка по ногтю мизинца, пробуя краску на сухость. Убедилась, что маникюрша не преувеличила свойства нового лака. Мягким движением бёдер оттолкнулась в кресле и прокатилась пару метров до стола, где сидела Ника. Встала, вытянула вперёд правую руку и с размаху ударила Нику по щеке.
- Не смей материться при мне, дарлинг. Я этого не люблю.
Маникюрша, пряча взгляд, пробиралась к двери. Элизабет любезно улыбнулась ей: - Спасибо, милая. Вы как всегда безупречны. В среду, к тому же часу.
- До свидания, Лизавета Николаевна, не провожайте, до свидания, Вероника Витальевна, до свидания...