Звенящий воздух; жарко. Руки в вишнёвых потёках, ногти зеленовато-черные от незрелых грецких. Вытянутый сарафан. Босиком.
Я.
Лето.
Лето - это не всегда Молдавия, но Молдавия - всегда лето. Лето черешневое, лето шелковичное, лето персиковое, абрикосовое, вяжущее-сладкое, малиново-дынно-виноградное, спелое-моё-лето.
Молдавия - цельный слиток. Знаю, что последний раз приехала четырнадцатилетней - горячие прицокивания языком на улицах, брат: а ну иди надень другое платье, что ты как маленькая, я: а почему? что такое?....
14. До этого - провал - не приезжала долго. Сколько - год? три? не знаю. Ощущение прерванности. Промежутка.
....каменность и шероховатость стен дома. угол, который обходят - дорожка - подмети, вика - ага.
велосипед, трёхколесный - с которого как-то на этом углу упала. неудачно. больно. на камень. до шрама на груди. у меня он до сих пор маленькой белой точкой - между.
умывальник. железный, тёмно-зелёной краской крашенный, звенящий поутру легко и призывно - я всегда и всюду просыпаюсь позже всех, и тогда тоже....
сад.
орешник. грецкие. на деревьях очень удобно сидеть - низкие и разлапистые - и очень гладкая кора - устраиваясь уютно, драть, протянув руку, зелёные неспелые орехи. от них ногти чернющие и рот тоже. - ты с ума сошла, живот заболит!
не болел.
я не могу об этом писать иначе как рвано, клочьями, торопливо навскидку сплетая буквы - как ленты разноцветные, на ветру не разлетелись чтоб -
потому что это бесконечно дорого мне.
дом этот продан.
и полуразрушен.
там шла война.
и дедушки, и бабушки давно нет в живых.
брат - двоюродный - уехал с родителями в другую страну.
(крапивин с его развилками-стрелками-станциями - это позже, это в мои двадцать, но всегда зналазналазнала, что оно так. что - правда.)
было мне царапуче, было мне мазутисто, было мне - тамжеполпроваливаетсянеходите! - ага - уютно
флаги, что-то такое
с братом двоюродным
любовью нежной, которому я серьезно и деловито растолковывала - инцест - это нельзя, это дети больные будут. с видимым сожалением, но ничегонеподелаешь.
...и тропинка - через бетонный забор - дырка - поле футбольное, общежитие. играли там часто, а мы - смотреть бегали. полынь в шарики горстью руки по пути собирали. пахло...
а в день похорон бабушки Андрей меня искать пошел по тем проулкам - я ушла тихонько покурить - и выбрел неожиданно из-за угла, я руку с сигаретой еле-еле за спину отвела. он не курил/не курит. хотя о моих табакосах знал, наверно - кажется сейчас:)
я на кладбище не поехала, у меня тогда как раз СТШ случился. о чем меня наперебой все старшие женщины семьи волнуясь предупреждали - ай, будет, будет вот! ну и случился. впрочем, скорее всего это типичное мое нагнетание болезни. не люблю кладбища. а бабушка уже не бабушкой была тогда...
сразу после ее смерти - зеркало подносили, но по зеркалу не поймешь ничего, ага, дышит, дышит, да нет же, отойди, ну-ка дай сюда - в этом злое что-то. торопливое, толпистое. но жжжииииизненнное. - сразу после ее смерти я пошла в душ. но титан включать не стала. ледяной душ. лето - нормально. жесткие бьющие струи воды. в грудь. мне стало лучисто и обжигающе радостно. я кажется пела даже. это я сейчас себе думаю - про душу ее, про то, что вошла в меня или прощалась так или еще что. а тогда я просто радовалась и забыла про бабушку вовсе. а когда мальчикдима позвонил - и ира-тетка сказала ему: нет, не приедем, нет, у меня мама умерла только что - я заливисто нарочно хохотала рядом и громко говорила - априветдиме. ира меня оборвала тогда резко. я после окрика только вспомнила.
*
В библиотеку Иринину идти далеко, и всё по жаре, сначала по раскалённой песочной дороге вдоль кукурузного поля, потом немного по путям, через мазутистые рельсы, потом по длинной железной лестнице вверх, - ступеньки решетчатые, просвечивают под ногами пустотой, - по мосту в город. А в городе уже, в длинных каштановых тенях - аллеями - до дома Љ 18, Ташкентская. Близко.
Можно на автобусе до моста доехать, конечно. Но это жарко; и долго стоять. Мы ходили пешком. К тому же на работу Ирина не торопилась: напарница-подружка приходила раньше, а с проверками и контролем к ним давно уже бросили приезжать - маленькая районная библиотечка в полкомнаты, кого там проверять. Книг немного, а места ещё меньше, три стола, уставленных стаканами, пепельницами, чайниками, коробками из-под конфет, сахарницами, флакончиками дезодорантов и антистатиков и чем-только-ещё-не. Ира не особенно-то любила убираться. Я иногда впадала в восторженно-энергическое состояние и устраивала библиотечке уборочку, но пыл хозяйственный появляется у меня только лишь при виде полного срача, - а у Ирины при виде такого уж срача, с которым я и не встречалась, наверно - а у подружки-напарницы Веры, а может Алёны - так и подумать страшно, словом - неважно, но там таки да, было грязновато.
Но мне эта мелкая жаркая пропылённая как мешок с травками комнатёха была сакральным местом, тайным прибежищем, посвящением в взрослую жизнь - Мам, я сегодня пойду с Ириной на работу - Да что тебе там делать, мешаться только ей - Да ну не, я ж почитать.
И я ж правда почитать! Кучи непонятных столетникомуненужных книг, что-то про героических пионеров, заплутавших в тайге, и Гулю, взявшую чётвертую высоту. И толпы, тучи, немыслимые количества женских журналов - а точнее девичьих, "Маруси". Там вперемешку с советами каксвестипрыщи и каксделатьчтобонтебязаметил ещё были чуднейшие рисунки - в американском, глянцево-бабльгамно-мультяшном стиле, про девочку и старшую сестру. За журналами-то и свершалось то самое, запретное: сигареты с чаем, чай с сигаретами, кофе я в тот год не пила.
Жара непереносимая, на лице стройные ряды взбухших капель, влажные руки, меховой шубой обернувший тело воздух, вечный, вечный тополиный пух липнет к губам и рукам и глазам и ко всему! Столбы пыли, чуть потянешь на себя очередную Марусю из стопки, остывший чай с белыми комками на поверхности, прибившимися к краям, - и сигарета в согнутой руке, размеренно-плавно курсирующей от мутной пепельницы к облизываемым губам. Ир, а мы ещё не скоро домой? Неа, ещё часа два. О, здорово. Чё ж тебе тут нравится-то (вздох).
Нравилось, понятно, всё. А главное - что в этой библиотеке не было телефона. И минуты-часы-дни были надёжно закупорены от навязчиво-крикливого вопроса: "А что вы там сейчас делаете?"
Да и не только ведь Маруси-то. Кервуд с его прохладно-изморосными "Бродягами севера" именно в той пыльной комнатке случился, кажется. И Булгаков. И Чехов. И Экзюпери тоже.
А пыльно, ну что ж, ну пыльно, да. Астма-то у меня началась намного раньше. И вряд ли улица Ташкентская имела к ней какое-то отношение.