Я прожил в Соединенных Штатах почти тридцать лет. На протяжении двадцати пяти лет, возможно даже больше, в моих снах я видел только места и события с Америкой не связанные, почти все время это было Запорожье и моя работа в ремонтно-строительном управлении.
Сны были похожи один на другой: я отвечал за работу на каком-нибудь объекте, материалы не подвезли или они разворовывались, сроки окончания срывались, меня вызывают к начальнику управления "на ковер", я оправдываюсь, меня увольняют за халатность и некомпетентность.
Но это еще не все. Я оказываюсь в людном месте, на жилмассиве напротив проходной почтового ящика, в районе Малого базара, на Площади Свободы, совершенно голый, спрятаться негде, бежать некуда, я просыпаюсь от стыда и страха.
Такие сны повторялись как многосерийный телефильм, застрявший на одном эпизоде. Я спросил однажды свою сотрудницу почему мне такая ерунда снится. Она объяснила, что у меня в подсознании сидит стыд за какие-то прегрешения, ошибки и т. п. А "коверная история" - это только вводная часть к прошлому, которого я стыжусь.
Мне нечего стыдиться за свою работу, я делал все что было в моих силах, с работы меня не увольняли, а когда я работал слесарем в бригаде, "бугры" из-за меня ссорились, не все, но большинство хотели взять меня к себе. В год какого-то юбилея меня даже включили в списки представленных к медали "За трудовую доблесть", но кто-то разнюхал, что я "на взлете", и меня убрали из списка.
Но есть, конечно, вещи, о которых я не хотел бы вспоминать или краснел при воспоминании о некоторых своих поступках. В какой-то момент мне моя работа надоела. Главной проблемой в нашем деле была нехватка материалов. Я был предметом шуток в управлении: "еврей, который ничего не может достать". Зато Николай, украинец, был в этом деле ассом. Кто-то у него был в райкоме, кроме того, он знал почти всех зам. начальников по снабжению, знал кому что нужно, у кого что есть, и устраивал такие обмены, после которых он что-то привозил в наше РСУ.
Не меньше, чем эта погоня за стройматериалами, меня возмущала "туфта", дутые цифры показателей, формы 2 о выполнении работ, наряды, акты о списании и прочая никому не нужная трата времени. Я решил вернуться на рабочее место, но мне отказали в моем РСУ, начальству казался недопустимым перевод ИТР обратно в рабочие. Я уволился.
Гидромонтаж
Потом мне начали сниться сны о работе в Гидромонтаже. Это была большая организация министерства строительства электростанций. Все крупные стройки гидроэлектростанций страны поручались Гидромонтажу.
В начале 1970-х годов началось строительство второй очереди Днепрогэса.
Гидромонтажники вернулись в Запорожье после долгого перерыва. Вернее, они никогда из Запорожья не уходили, здесь всегда был один участок, но работы велись где-то в Каховке и на других стройках.
В то время набирали рабочих на строительство Днепрогэса-2.
Я пошел на стройплощадку к начальнику участка спросить насчет работы.
Начальник оказался евреем. Я подумал, что дело плохо, во-первых, может побояться "засорять кадры", во-вторых, брать с дипломом на рабочее место.
Мои опасения оказались напрасными. Начальник спросил где я учился, где работал, что делал рабочим. Предупредил, что работа трехсменная, по скользящему графику. Я сказал, что это для меня не проблема.
"Пойдешь в бригаду к Виктору", - сказал начальник,- "он вон там на арматурной площадке. Толковый бригадир, грамотный, техникум закончил, но в ИТР итти не хочет. Ты с ним найдешь общий язык".
Виктор был ветераном Гидромонтажа. Он начал работать в 18 лет, побывал почти на всех ГЭС, работал в Асуане и на Евфрате в Сирии.
Оттуда он привез "Волгу" и иногда приезжал на ней на работу. Он все умел: монтаж, сварку, сантехнику, знал электрические работы не хуже любого электрика, мог стать к станку и выточить или профрезеровать почти любую деталь. Меня он сначала поставил делать арматурные сетки, потом на сборку арматурных каркасов сложной конфигурации. Помогал мне гнуть арматуру, когда попадалось что-то сложное или диаметр стержней был 40 мм и больше.
Однажды он спросил меня: "Пойдешь такелажником? Я уже несколько человек перепробовал, никак не могу найти добросовестного парня, один забывает что кому нужно, другой перекуривает слишком долго, третий вообще в бытовке прячется".
Я согласился. Работа несложная, но почти всю смену надо что-то делать: погрузить готовые каркасы или сетки для отправки в котлован, подать нужную арматуру ребятам на сборке, разгрузить связки арматурных стержней с грузовиков. Вертишься целую смену, но зато как быстро летит время! Почти два года пролетели незаметно. А потом я решил "подавать".
Дразнилки
Однажды мне приснилось как я дразнил советскую власть.
В октябре 1956 года я прибыл в ГСВГ для продолжения срочной службы. Как я призывался - это тоже интересная история. В 1955 году я начал работать в Цагерском районе Грузии на строительстве Ладжанури ГЭС. В начале абгуста 1956 года меня и еще двух ребят со стройки вызвали в райвоенкомат. Военком объявил, что нам выпала почетная роль служить в Советской Армии заграницей. Он не мог сказать где именно, но добавил, что это ответственная служба, призывники отбираются из тех, кто не имел судимости, не был на оккупированной территории (это в наши 4 до 7 лет), и не имеют родственников заграницей (так я им и скажу, что моя тетка живет в Буэнос-Айресе, а дядя - в Нью-Йорке!). Военком также сказал, что в эту категорию попадают только русские, украинцы и белоруссы. Я подумал, что евреям доверяют не меньше, чем славянам, и не сказал ему о моей национальности.
Нас отправляют на сборный пункт в Тбилиси. Лейтенант из военкомата сопровождает нас троих, больше не наскребли со всего района. В каком-то военном городке столицы Грузии нас выстраивают по районам, и начинается еще одна проверка призывников. Вопросы задает усатый полковник, грузин.
Ответы все те же: не привлекался, не был, не имею. И еще вопрос, о национальности.
Выходит из строя Ахалцихского района типичный кавказец. Фамилия у него славянская, на -ский. Оказался сыном поляка и армянки. Полковник орет:
"Кто его сюда прислал? Нужны только русские, украинцы и белоруссы! Отправьте его обратно!"
Я подхожу к своему лейтенанту: "Зачем вы меня прислали? Я - еврей". Лейтенант посмотрел в документы: "Тут написано, что ты русский".
Оказывается, что грузины перепутали, рядом с национальностью стоит графа "Родной язык", на вопрос я, естественно, ответил "русский".
Лейтенант пожимает плечами. Доходит очередь до меня.
- Национальность?
- Русский.
- Голоднер Зиновий Наумович? А вы не еврей?
- Нет.
Полковнику с документами спорить невозможно. Как написано, так и есть.
Если бы он посмотрел в учетную карточку ВЛКСМ, то увидел бы мою другую национальность. Сделать это он не догадался.
Курс молодого бойца проходим в Ахалкалаки, на границе с Турцией. Казармы еще царского времени, стены очень толстые, оконные и дверные проемы перекрываются полуарками, потолки высокие, из толстых брусьев и досок.
Строевая подготовка, кроссы, марш-броски, стрельба, полоса препятствий, политическая подготовка, последняя в списке, но не по значению. Принимаем присягу, нас отвозят на станцию, подают пассажирские вагоны, мы едем в ГДР.
За несколько дней до нашего приезда вся группа войск вывела технику из парков и гаражей на плац, все ходили с оружием (без патронов), спали в машинах целую неделю. Ожидалось, что некоторые дивизии будут переброшены в Венгрию помочь дружественному венгерскому народу отстоять завоевания социализма и предотвратить попытки реакционных сил Запада оторвать Венгрию от ее друзей - стран Варшавского договора.
Нас распределили по частям. Я попал в 122 отдельный гвардейский саперный батальон, понтонная рота, отделение связи.
Советской пропаганде повезло, началась агрессия Израиля, Англии и Франции против Египта. О Венгрии перстали говорить. Все внимание на занятиях по политподготовке переключилось на агрессию. Наш взводный проверяет усвоение материала. Доходит очередь до меня.
Отвечаю:
- Израильские агрессоры напали на Египет, за четыре дня вышли к Суэцкому каналу, нанесли большой урон египетской экономике. Все прогрессивное человечество требует вывода всех аггрессивных сил из Синая.
- Садитесь, рядовой Голоднер, - несколько поспешно говорит лейтенант.
После занятия взводный спрашивает меня:
- Откуда ты взял, что Израиль дошел до Суэцкого канала за четыре дня?
- Между началом аггрессии и требованиями отвести войска от канала
прошло четыре дня.
- А ты, случайно, не еврей?
- Я не случайно еврей.
- А почему в документах - русский?
- Это все грузины перепутали, я призывался в Грузии.
В 1962 году приходит к нам в учреждение инструктор райкома партии. Лекция о международном положении. Партия решила поделиться с нами некоторыми подробностями, о которых Запад уже давно прокричал на разные голоса, но в советской печати об этом не напечатали ни слова.
Врагов я начал слушать регулярно в 1953 году. Тогда у нас в доме впервые появился радиоприемник Днiпро-52 Днепропетровского радиозавода. Хороший был ящик. Прослужил около 15 лет, избирательность и возможность отстроиться от глушилок у него были лучше, чем у более поздних и дорогих моделей.
Лектор рассказывает какие бяки эти китайцы и албанцы. Особенно плохи албанцы. Энвер Ходжа устраняет своих соперников, мнимых и настоящих, в тюрьмы бросают без суда, пытают и даже расстреливают беременных женщин.
Кто-то из наших работников спрашивает: "Почему албанский народ это допускает? Неужели никто не может прекратить эти безобразия?"
Инстуктор отвечает, что народ в Албании незрелый. Я, не дожидаясь когда он закончит предложение, вставляю свою "двадцатку": "Как у нас. Не успеешь созреть, как тебя убирают".
Немая сцена продолжалась недолго. Инструктор начал мямлить что-то о восстановлении ленинских норм, о том что партия не допустит никаких злоупотреблений властью, что социалистическая законность востановлена в нашей стране.
Лавры Ежи Леца не давали мне покоя. Я сочинил пять или шесть, если их можно так назвать, афоризмов и послал их в "Двенадцать стульев" Литературной Газеты. Всех их я не помню, припоминаются только два:
"Не предлагай радикального изменения технологии. Помни: освоенное производство сразу остановить нельзя",
"В разговоре со старшими по службе не употребляй выражения вроде "видите ли", "поймите", "учтите". Начальству трудно себе представить что оно что-то не видит, не понимает или не учитывает".
В ответ пришло письмо от тов. Веселовского:
"К сожалению, присланные Вами строки не соответствуют профилю нашей газеты. С уважением (подпись)".
В мае 1966 года в Известиях появилась статья С. Житницкого о ситуации на Ближнем Востоке. Он писал об агрессивной политике Израиля, о поставках американцами оружия Иордании при условии, что оно не будет использоваься против Израиля.
"Против кого же может быть использовано это оружие?" - спрашивал Житницкий, - "Против арабских народов?"
Я написал в Известия Житницкому:
"Если применение оружия против Израиля так необходимо или неизбежно, я позволю себе дать совет на этот счет. Для ведения активных наступательных действий требуется примерно тройное превосходство в силах. Предоставление соседям Израиля такого же количества оружия, какое имеется у Израиля, сделает израильскую агрессию невозможной. Если Израиль все-же совершит агрессию, то для ее отражения потребуется втрое больше оружия, чем имеется у Израиля.
Я думаю, что у нас найдется необходимое количество оружия, соответствующего по своим тактико-техническим данным тому, какое поставляется Израилю. Поставки можно оговорить условием не применять это оружие против арабских народов, но лучше оказывать помощь без всяких условий."
Ответа на это письмо я не получил.
В августе 1968 года я работал в бригаде подрядчиков на кондитерской фабрике. Мы подводили воду и пар к новым мешалкам и варочным котлам, устанавливали вентили, краны, манометры и прочую арматуру.
От улицы Анголенко до Чаривной на трамвае можно было доехать за 10-15 минут. Я не спешил домой, обычно шел в скверик между Анголенко и улицей Чекистов послушать футбольных болельщиков и почитать Правду, Труд и Советский Спорт, которые мы не выписывали.
Пятого августа попадается мне на глаза снимок из газеты Гардиан, перепечатанный в Правде. Подпись под снимком: "Израильский танк обстреливает мирные арабские деревни с позиции на Голанских высотах. Израильская агрессия..." и т. д. и т. п.
Присматриваюсь повнимательнее и вижу надпись на столбике на трех языках. Читаю английскую: "FRONTIER". Смотрю на танк. Да это же тридцатьчетверка! Пушка смотрит в небо, а не вниз на долину, люк на лобовой броне открыт, но никого в нем не видно, танк без гусениц, четко видны натяжные барабаны. Подбитый советского производства Т-34 остался здесь стоять, потому что израильтяне до него пока не добрались. А надпись предупреждает, что дальше - граница, демаркационная линия между Сирией и Израилем. Дураки, что-ли, сидят там в Правде?
Покупаю этот номер Правды и несу газету на работу. Показываю ребятам в бригаде и нескольким заводским рабочим. Не верят. "Не может такого быть!"
Предлагаю на спор пойти после работы на Советскую площадь. Там на пьедестале стоит Т-34 в память освобождения Запорожья в 1943 году. Можно сравнить.
Идем на площадь. Смотрим, сравниваем. Ребята сдаются, сходство полное.
Выигрываю бутыку, водки, разумеется. Я не люблю крепкие напитки, мне покупают бутылку "биомицина", себе - водку, раздавили все на пятерых.
Я обещаю, что напишу письмо в Правду насчет такой накладки. Опять не верят.
Я не шутил. Написал следующее:
"В Правде номер 142 от 5 августа на пятой странице напечатан снимок из газеты Гардиан. Подпись гласит, что на снимке изображен израильский танк. Насколько я могу судить, это советский танк Т-34 без гусениц. Хотелось бы услышать мнение специалиста по этому вопросу.
С уважением,
Зиновий Голоднер".
Никто мне не ответил.
Отъезд
Несколько раз мне снилось как я уезжал.
В июне 1974 года я "подал на выезд". Это было не так просто, как может показаться тем, кто уезжал после 1989 года. Почти все документы пришлось исправлять или переписывать несколько раз.
ОВИР требовал справку с места работы и протокол профсоюзного собрания предприятия, где подающий работал. Справку с мест работы начальник участка выдал без промедления, хотя он сам был еврей, но не побоялся.
С протоколом профсобрания дело было похуже. Собрание почему-то должен был провести парторг участка. Я долго ходил за ним со своей просьбой, а он все находил какую-нибудь причину для отсрочки. Он был хороший человек, с мягким характером, но уж очень уважал начальство и, повидимому, боялся того, чем ему это обернется. Дело было новое для всего Гидромонтажа. Наконец, я не выдержал и стал орать, что мне нужен протокол, что это не моя прихоть, ОВИР требует, и мне обязаны дать этот злосчастный протокол. К моему удивлению, собрание состоялось на следующий день. Собрали только бригаду, в которой я работал, присутствовали также парторг и председатель месткома.
Профсоюзный босс произнес краткую речь, в которой осудил мое желание покинуть страну где я получил образование, имею хорошую работу и все другие блага, которыми пользуются все граждане страны. Парторг сказал, что он не понимает почему такой умный, начитанный человек решил бросить все, включая всю родню, и уехать в мир эксплуатации и безработицы. Он предложил осудить мой поступок с занесением в протокол.
Тут сварщик Сашка, громадина - человек, который казался еще больше в своей брезентухе, пробасил: "Да чего там, пусть едет, если хочет".
Еще двое подхватили: "Нехай едет, зачем его держать?"
Дело принимало неожиданный оборот. Парторг быстро закрыл собрание и через час вручил мне протокол с осуждением, но без возражения коллектива. Одно предложение в протоколе: "Коллектив возражает" иногда было причиной отказа в ОВИРе.
Виктор подходит ко мне, пожимает руку, желает всех благ и почти шепотом добавляет: "Правильно делаешь". Подходит Валя, наша крановщица, подмигивает, обнимает меня и говорит: "Будь счастлив".
Валя - очень хорошая крановщица и замечательная женщина. В Гидромонтаж она пришла сразу после школы, познакомилась со своим будущим мужем, который вернулся на работу после службы в армии, они поженились. Они поработали на стройках гидростатнций на Волге, потом в Сибири, потом - на Нурекской ГЭС, а теперь перекочевали на Днепрогэс-2.
К этому времени у них было двое детей, мальчик учился в пятом классе, а девочка пошла в первый класс осенью. Работали они оба посменно, но в разных сменах, чтобы один из них был с детьми все время.
Валя была не старше меня, но относилась ко мне почти по-матерински. Я ей нравился, потому что "не разговаривал руками" и не сквернословил в присутствии женщин. Впрочем, с ней никто "руками" не разговаривал. При первой же попытке незадачливый искатель путей сближения получал ха-арошую затрещину, поэтому очень немногие пытались это сделать. Валя иногда называла меня "мой кавалер", никто в бригаде при этом не ухмылялся и не строил рожи, все знали, что "тут все чисто".
Я был такой порядочный, просто самому до сих пор неприятно вспоминать. Познакомили меня друзья с хорошей девушкой. Красивая, умная. Пошли мы с ней в кино, потом еще куда-то, потом она начала меня избегать. Спрашиваю у товарища в чем дело. А он мне: "Ты знаешь, что она о тебе сказала? Она говорит, что ты такой джентльмен, что вокруг тебя комары от скуки дохнут". Вот дела!
Другая история произошла со мной в Ленинграде. Мне очень нравился Ленинград. Я исходил его как никакой другой город, в котором я пробыл в общей сложности всего две недели. Прошел на Васильевский остров, от Дворцовой площади против течения Невы километра два и обратно, по Невскому от вокзала до Дворцовой площади - несколько раз, не только был на Марсовом поле, у Инженерного замка, Летнего сада, Исакиевского собора, Смольного, Русского музея, Казансого собора, но также прошел почти по всем прилегающим улицам всех этих и многих других мест. Может быть, только Париж соперничает с Питером, но Париж быстро превращается в Бейрут, надеюсь, с Питером это не случится.
Тягостное впечатление произвела на меня часть города у Нарвских ворот. То была архитектура 30-х годов. Уродливая монументальность, помпезность в грязно-серой гамме, толстенные колонны на всю высоту зданий в 4-5 этажей. Все это так перекликалось с гитлеровской архитектурой того же периода.
Когда я приехал к своему двоюродному брату во второй раз в 1966 году, он познакомил меня с одной девушкой. Пошли мы вместе по музеям, послушали органную музыку в филармонии (сейчас я уже не помню, возможно, это был зал консерватории, белый такой, от Невского полквартала), один раз посидели в ресторане Дома актера, посмеялись над названием Дома политкаторжанина, когда я спросил для каких каторжан он построен, дореволюционных, довоенных или послевоенных.
Я уехал через неделю. Мне потом двоюродный брат рассказал, что моя знакомая так отозвалась обо мне: "Вот если бы он был немного более эмоциональным". Не знаю, что от меня ожидалось: лезть целоваться, когда мы разговаривали об увиденном в музеях, о Корбюзье, братьях Весниных или о здании Ленинградского КГБ как образце тоталитарной архитектуры? А может быть, начать обниматься, когда мы сидели на скамейке в Летнем саду и любовались знаменитой решеткой Летнего сада на заходе солнца?
Поди пойми этих женщин! Ведешь себя с ними прилично - им скучно, чуть приблизишься к границам дозволенного - ты хам и нахал.
Сестры у меня не было. Со стороны матери все родственники погибли, только один ее племянник прошел финскую кампанию 1940 года, всю войну, и остался жив. У всех братьев и сестер отца, всего в пяти семьях, которые уцелели, 9 детей, все мальчики, так что и двоюродных сестер у меня не было. Где тут научишься понимать женскую натуру?
Была у меня еще одна знакомая, Валя тоже, красивая, очень красивая, статная болгарка с ямочками на щеках, ножки точеные. (Именно такие вот ножки, наверно, вызвали вопрос армянскому радио: "Что общего между горами и женскими ногами?" Ответ: "Чем выше забираешься, тем больше дух захватывает") Я не вышел ни лицом, ни ростом. Правда, при моих 167 сантиметрах я все же был с вровень с Валей даже на высоких каблуках. Уж я старался, был "эмоциональным" и, как бы поточнее выразиться, "напористым".
То ли потому, что я был старше ее на десять лет, то ли еще почему-то, ничего у меня с ней не вышло. Она жила в Приморском районе, там были целые болгарские деревни, уехала Валя обратно, городская прописка ее не интересовала. Эх, черноглазая, да не моя!
Вернемся к подаче документов на выезд. Следующим этапом было предоставление справки от матери о том, что она не имеет ко мне материальных претензий и не будет обращаться за помощью в органы соцобеспечения. Справку надо было заверить у квартального. ОВИР требовал чтобы в справке было указано: "Выдана для выезда в государство Израиль".
Мама плакала, но справку сразу же написала и пошла к квартальному. Тот сказал, что такие справки заверять не уполномочен.
Я пошел в отделение милиции с жалобой на квартального, там мне посоветовали пойти в ОВИР. Иду в ОВИР. Там говорят: "Иди в милицию, это их дело". Иду обратно, те посылают к квартальному, а тот - в КГБ.
Иду в КГБ. Рослые ребята, в портупеях и блестящих сапогах, несколько удивлены, говорят, что это не их обязанность заниматься квартальными или отъездом в Израиль (я им так и поверил!), и советуют пойти в ОВИР.
Иду в ОВИР, начинаю шуметь, отвечают: "Иди к квартальному, он должен подписать". Иду к квартальному, тот подписывает.
Следующая справка - от ателье проката о том, что я там ничего не должен. Иду туда. При одном упоминании, что "справка выдана для выезда в государство Израиль", секретарша изменилась в лице. Настаиваю, требую поговорить с начальством. Выходит начальница: "Можем выдать справку, что за вами ничего не числится, а к выезду в Израиль мы не имеем никакого отношения". Если такая справка нужна, советует итти в райисполком, чтобы там разрешили справку выдать. Иду в райисполком, те посылают в ОВИР. Иду опять в ОВИР. Ладно, говорят, принеси справку без упоминания Израиля. Еще одно препятствие преодолено.
Наконец, все документы готовы, все правильно, прилагаю 900 рублей за лишение меня советского гражданства и подаю все это в ОВИР. Надо побеседовать с начальником ОВИРа, мне говорят, таков порядок.
Иду на беседу к начальнику, оказался генерал. Почему хочешь уехать, там неизвестно что тебя ждет, чем тебе здесь плохо, твой брат тоже закончил институт, работает, ты хорошо зарабатываешь, твой двоюродный брат - офицер Советской Армии, (все знали, гады). А здесь ты оставляешь мать и брата с семьей, учти, что нога твоя больше не ступит на эту землю, ты своих родных больше не увидишь.
Я обещаю, что как только устроюсь, сразу вызову всех своих к себе. На том беседа заканчивается.
Я уволился из Гидромонтажа сразу же после подачи документов на выезд. Это было рискованно тогда. Если мне откажут в выездной визе, придется искать работу опять, а с репутацией отказника можно было только улицы подметать за мизерную зарплату.
Подача на выезд была лотерей. Большинство получало разрешение, но предугадать результат было невозможно. Могли отказать из-за секретной работы, что обосновывалось работой на почтовом ящике или в каком-либо НИИ, не всегда секретном, или прошлой службой в ракетных частях, или просто потому, что так решил ОВИР, т. е. КГБ, прятавшийся за ОВИРом.
Были также случаи сфабрикованных обвинений в антисоветской деятельности, связях с заграничными разведками, экономических преступлений вроде спекуляции, валютных операций, нарушении общественного порядка, тунеядства даже изнасилования или попытки изнасилования, последнее случилось с одним щуплым киевлянином, который загремел на три года.
Именно эта непредсказуемость была отпугивающим фактором при решении уехать. Все препятствия при получении различных справок и документов также изматывали и отбивали охоту покинуть социалистический рай.
Поэтому мой брат сказал мне: "Я с государством в азартные игры не играю". Он имел ввиду не только розыгрыш лотереи. Многие другие придерживались такого же мнения.
Но люди уезжали даже из Запорожья, края перепуганных и забитых. Тихо, без всякой огласки из Запорожья уехало несколько семей при деньгах, знавших кого можно было купить. Уже в то время можно было за крупную сумму "ублажить" ОБХСС, ОВИР и другие органы милиции, а через них и КГБ, только делать это надо было очень осторожно. Меховщики, ювелиры, зубопротезисты и люди других "свободных" профессий выкладывали десятки и сотни тысяч тугриков и покупали беспрепятственный выезд.
Эмиграция разбила немало семей, сделала врагами хороших друзей и соседей. Вот несколько примеров.
Еще до моей "подачи" наша соседка, "член партии с 1953 года", побежала в КГБ докладывать, что я собираюсь уезжать и других уговариваю. Полоумная активистка не произвела никакого впечатления на гебистов, они вежливо ее выслушали, поблагодарили, на том дело кончилось. Сейчас она живет в Нью-Йорке, сын вывез ее туда в конце 80-х.
Мой друг Дима познакомился и привел в нашу компанию Женю, свою будущую жену. До женитьбы она нам поддакивала, впечатление было такое, что она готова ехать. Она забеременела сразу же после свадьбы, и когда Дима заговорил об отъезде, наотрез отказалась: "Я папу с мамой никогда не брошу". Ее папа, парторг то ли цеха, то ли всего паровозоремонтного завода, с возмущением нас спрашивал: "Как вы можете покинуть Г'одину?" Дима с ней развелся, но уехать не мог, Женя не давала справку, что не имеет к нему материальных претензий. Он уехал только после того как дочери исполнилось 18 лет. Сейчас он живет в Израиле со своей второй женой, а Женя - в Нью-Йорке.
Наши знакомые, Изя и его сестра, хотели уехать, но отец не давал им нужную справку. Разгорелась семейная война, отец доносил на них в КГБ, они отца представляли всем как помешанного, каким он и был. Проходили годы, наконец, старый дурак умер. Изя с семьей и его сестра с сыном уехали. Но годы изматывающей войны дали себя знать, Изя умер в Риме, на пути в Штаты.
Я бросил работу, потому что имел некоторый резерв даже после уплаты 900 руб. за лишение гражданства. Я неплохо зарабатывал и жил, как одесское проклятие говорит, "на одну зарплату". 220 - 240 рэ в месяц было в полтора раза выше среднего заработка по стране, около 150 рублей. Если учесть, что средняя зарплата включала высокооплачиваемых работников в отдаленных местах, средняя зарплата на Украине была еще ниже.
Я подсчитал, что моих резервов мне хватит почти на год. У меня было теперь много свободного времени. Я шатался по городу без определенной цели, иногда встречая старых знакомых. Некоторые люди изменились, торопливо прощались или даже избегали меня. Для многих было небезопасно иметь какие-либо контакты с подавшим на выезд. Так они считали, не думаю, что в действительности им что-то угрожало.
Наконец, 14 ноября я получаю разрешение на выезд в течение одной недели. Уж очень торопливы были власти. Я не имел возможности нотариально заверить копии моих документов, таких как диплом, трудовая книжка, свидетельство о рождении, поехать в Киев, легализовать их уже не помню где, поехать в Москву за визой в голландском посольстве, представлявшем интересы Израиля, потом - транзитную визу в австрийском посольстве, и только после этого можно было купить билет до Вены. Я решил, что в свободном мире меня примут без документов, единственным документом будет выездная виза, и пропади все эти власти пропадом. Не имея надежд работать каким-нибудь начальником, я был готов работать на рабочем месте.
Но зато как хорошо я себя чувствоовал! Рискнул и выиграл! Казалось, что небо стало чище, а зелень - более пышной. Бурсит и мениск перестали беспокоить, я шагал легко и пружинисто, казалось, что земля подкатывалась мне под ноги. Я гордился собой и чувствовал себя победителем.
Поехал в Москву, получил нужные визы, взял билет и улетел в Вену.
Перед отъездом таможня устроила мне полный шмон, раздели до трусов, носки выворачивали в поисках чего-то, все книги перелистали, все вещи перещупали, благо было их с книгами всего два чемодана общим весом 25 кг, половина веса - книги.
Заканчивался этот мой сон всегда одинаково: самолет летит над горами, снег в горах блестит на солнце, острые пики гор вдруг начинают приближаться все быстрее, самолет падает все скорее, у меня дух захватывает, и я просыпаюсь.
Родственники заграницей
Приснились мне мои загрничные родственники. Я тоже был за границей, но во сне я опять очутился в Запорожье, а они были "там".
Сестра моего отца, Дора, была четвертым ребенком в семье, моложе моего отца на 4 года. Она вышла замуж за Ротенберга, имени его уже не помню. В 1924 году у них родился сын Абраша. Через два года ее муж уехал в Аргентину. В 1933 году он прислал своей семье вызов и деньги на билет. Дора поднялась и уехала с сыном к мужу.
Они ехали через Польшу в Германию, оттуда, из Гамбурга - на немецком пароходе в Аргентину. Матросы на пароходе забавлялись с Абрашей, заговаривали с ним на немецком, а он отвечал на идиш. Все смеялись. 1933 год был последним когда немцы смеялись вместе с евреями. После этого нам долго было не до смеха.
В Аргентине Дора родила еще одного мальчика в 1936 году.
Абраша закончил университет и стал журналистом. Когда он приехал в Запорожье с матерью и женой в конце 1960-х годов, он уже был редактором либеральной газеты La Оpinion. У них с женой Диной двое детей, дочь Сесилия, 1958 года рождения, и сын Ариель, двумя годами моложе.
После прихода к власти военной хунты Абрам с детьми уехал в Испанию. Для либералов оставаться в Аргентине было опасно. Многих расстреляли без суда и похоронили тайком, чтобы скрыть грязные дела.
Сесилия стала в Испании киноактрисой. Ее сценическое имя - Cecilia Roth. Она снялась в нескольких фильмах Педро Альмодовара, кажется, так зовут этого известного, может быть, даже знаменитого режиссера. Самый известный фильм с ее участием "Todo sobre mi madre" - Все о моей матери.
В 80-х годах Сесилия вернулась в Аргентину и продолжает успешно выступать на сцене, на телевидении и снимается в кино. Ее брат Ариель выступал в каком-то рок-ансамбле. Он менее известен публике.
Брат моей матери, Яков был старше ее на 17 лет. Он уехал в Америку, к дяде, в 1908 году, вскоре после рождения моей матери. В семье был еще только один ребенок моложе ее, брат Исаак. Яков нашел работу в прачечной в Бронксе, стирал и гладил. Тогда это была работа вручную. Машины появились позднее.
В 1912 году Яков вернулся в Россию для прохождения воинской повинности. Если бы он не вернулся, то считался бы дезертиром, его могли бы арестовать в случае возвращения из Америки. Пошел он к приставу "на призыв", чтобы начать службу. Тот его одобрительно похлопал по плечу, молодец, мол, "из Америки приехал служить Государю".
В полки царской армии распределяли по росту и масти. Яков был темнорусым, высокого роста, 6 американских футов, т. е. 183 сантиметра по нынешним меркам. Его направили в императорской гвардии артиллерию. Он стал бомбардир-наводчиком, по нынешнему - просто наводчиком орудия. Он отличился на учебных стрельбах, ему вручили именные карманные часы с надписью "Лучшему бомбардир-наводчику".
Когда в их часть приехал сам Николай Второй для смотра, Якова поставили во вторую шеренгу, чтобы не виден был царю, хотя, как наводчик, он должен был стоять в первой, рядом с командиром расчета.
Начался смотр. Сперва проехала на конях блестящая свита царя, все в расшитых мундирах, во всех регалиях, на конях была сверкающая сбруя, после всего этого блеска появился сам царь на сером коне, в простой серой шинели и фуражке без всякого золотого шитья. После своей свиты он казался уж очень неброским. Но салютовали ему как положено, с криками "ура" и прочими знаками почтения.
Жузнь солдата-еврея была нелегкой. "Жидовская морда, спрячь свой живот" было обычной формой обращения со стороны начальства. Яков в начале службы был по-американски отъевшимся, за что ему доставалось такое обращение. Свинина была всегда частью рациона, когда Яков пытался есть только кашу или суп и оставлял мясо, его сослуживцы мазали ему губы свининой. Но на пасху, йом-кипур и еврейский новый год солдат-евреев отпускали из части, если находились евреи, которые взяли бы их к себе на праздники. Яков служил в Лодзи, евреев там было достаточно чтобы принять целый полк.
В 1914 году началась мировая война. Дивизия, в которой Яков служил, была брошена в наступление в Восточной Пруссии. Его батарея заняла позицию на вершине холма и начала обстрел немецких позиций. Немцы ответили своей артиллерией. Сначала они стреляли с перелетом, но и этого было достаточно чтобы вывести батарею из строя: немцы попали в обоз, поубивали лошадей и коноводов, разбили вдребезги передки и зарядные ящики. Батарея осталась без снарядов. Потом началась немецкая контратака. Их пехота отбросила русскую пехоту, началось беспорядочное отступление, немецкие пулеметы косили русских. Подошли немцы к позиции батареи, боеприпасов не было, артиллеристы стали отходить, а Яков остался на месте и поднял руки вверх. Немцы стреляли по отступающим, уходить было просто неразумно.
В плену Якову повезло. Его отправили в какую-то крестьянскую семью, "к бауэру" работать у них. Глава семьи был на фронте, и военнопленные были просто батраками в семьях без хозяина. Он отличался от гражданских немцев тем, что носил коричневые вельветовые брюки и куртку, а на рукаве повязку "Kriegsgefangener", если я правильно запомнил это слово, оно означает "военнопленный". Работа была тяжелой, спал он в сарае для сена. Ранним утром он доил коров, раздавал им корм, чистил коровник, опять доил коров, иногда косил сено, ворошил его и привозил на лошадях на ферму. Кормили не щедро, но жить можно было.
Уже в то время у немцев был на ферме водопровод и цементный пол в коровниках. Навоз не надо было убирать, его смывали водой в сточную яму, после отстоя вывозили навоз на поля осенью, а также весной перед посевом.
Якову надоело батрачить и он решил удрать. Ферма бауэра находилась в западной части Германии, граница с Голландией была где-то недалеко.
Яков собрал немного еды, сменил одежду на крестьянскую, которую он тайком выменял за какие-то услуги другим немцам, и ушел на запад.
Его поймали очень скоро, немецкий с идиш акцентом его выдал. Присудили ему 15 ударов плетью, 45 минут висения вверх ногами и отправили на шахту в Рур. Висение вверх ногами проводилось так: в присутствии врача его подвесили, минут через 15 он начал терять сознание, его сняли, отливали водой, когда он приходил в себя - снова подвешивали вверх ногами, снова снимали, отливали и так до тех пор, пока он не отвисел свои 45 минут.
На шахте работа была намного тяжелее, а еда - гораздо хуже чем на ферме. Яков опять решил бежать. Опять приготовился, сбежал, опять его поймали, 30 плетей на этот раз и час висения вверх ногами.
В третий раз ему удалось убежать. Он переплыл две речки, Эмс и Ворм, или Вурм, и добрался до Голландии. Там он жил случайными заработками, потом перебрался в Данию, зарабатывал получше, собрал немного денег, приоделся. В 1918 году по соглашению с Советской Россией Дания отправила русских военнопленных на пароходе в Петроград. Встречали их с музыкой, с приветственными речами, поместили в гостиницу, где их в ту же ночь обокрали, и остался Яков в чем стоял, без своих двух чемоданов из Дании.
Приехал Яков домой в местечко Вороновицу и стал искать какое-нибудь занятие, чтобы заработать на жизнь. Шла гражданская война, красных сменяли белые, а тех - гайдамаки, а потом - опять красные, потом антоновцы, махновцы, красные, белополяки, опять красные. В то время и появилась поговорка "Скидай штаны, власть переменилась". Банды контролировали все в сельской местности, все перемены власти происходили в городах.
Яков попытался покупать соль, спички, мыло, керосин и другие товары в Виннице и продавать их в сельской местности чтобы как-то заработать. Раза два его обокрали на обратном пути из города, и он решил вернуться в Америку. Он к тому времени женился на Мирел Розенфельд из Немирова, с которой состоял в дальнем родстве.
Чтобы попасть в Америку, надо было сначала перебраться в Румынию. Пограничники Румынии охраняли границу, но за деньги они пропускали беженцев в страну. В Бухаресте Яков нашел работу на мельнице, списался с дядей в Нью-Йорке и стал ждать шифс-карту, то-есть билет на пароход в Америку. Деньги на билет надо было собрать, и нью-йоркский дядя не мог быстро их найти. В Румыниии у Мирел и Якова родилась дочь Дина, по-американски ее звали Дайна, ее назвали так в честь матери Якова, которая умерла от испанки в 1921 году в возрасте 51 года.
Наконец, прибыла шифс-карта, и Яков с семьей отплыл в Америку. Иммиграционные власти в Еллис-Айленде сначала хотели отправить их обратно, как коммунистов из России, но Яков сумел доказать, что он до революции приехал в Америку, дядя все это подтвердил, поклялся, что Яков не коммунист, и власти разрешили всей семье въехать в страну.
В 1923 году у них родилась двойня, два мальчика. Один из них погиб в автомобильной аварии в 10-летнем возрасте. Другой, Ирвин, воевал в Европе после высадки в Нормандии, был ранен, поправился, снова вернулся в свою часть, снова был ранен, на этот раз тяжело, его отправлил в госпиталь в Англии, война закончилась в Европе, его демобилизовали.
У него было несколько наград, пурпурные сердца за ранения, медаль пехоты за участие в военных действиях, бронзовая медаль за храбрость, медаль участника европейского театра и еще какие-то.
Пользуясь льготами для демобилизованных, Ирвин закончил Гарвард, защитил магистерскую в Йельском университете и стал исследователем в фармацевтической фирме Шерринг-Плау. В Америке до войны это была дочерняя компания немецкой фирмы, после войны - наоборот, американская компания стала главной.
Позднее Ирвин стал начальником исследовательской лаборатории, которая раработала Кларетин, средство против аллергии, а также другие, менее известные препараты. Потом он был назаначен одним из пяти вице-президентов компании, занимался продвижением разработанных лекарств на рынок, т. е. добивался одобрения от правительственных учреждений для выпуска лекарств в продажу. В 65 лет он ушел на пенсию, как было заведено в его компании, и умер от рака легких в 77 лет.
Я встретился с моими родственниками после приезда в Штаты. Кроме Дины и Ирвина у меня есть еще один двоюродный брат, Солли (Соломон), ему сейчас уже 77 лет. Меня приглашают мои двоюродные на пасху, новый год и день благодарения, обычно собирается до 30 человек: дети, внуки, другие родственники.
Сны о детях
Дети мне начали сниться только лет пять назад. Почти всегда в моих снах они были дошкольниками. Моя толковательница снов сказала, что маленькие дети снятся к болезни, а то, что я в этих снах остаюсь с моими родителями, а дети убегают, означает, что я отправлюсь к моим родителям. Пока я здесь.
Однажды мне приснилось как я пошел с ними на выборы. Я получил гражданство в 1982 году, зарегистрировался как избиратель годом позже, а в ноябре 1984 года пошел голосовать. Хочу показать детям как голосуют в Америке. Заходим мы все трое на избирательный участок. Вытаскиваю свою регистрационную карточку и водительские права, работник за столом напротив протестующим жестом останавливает меня. Объясняет, что требовать удостоверение личности незаконно в Пенсильвании. А как же Вы меня узнаете? А он: "Ваша фамилия?"
Находит мою фамилию в книге, спрашивает имя и дает расписаться, что проголосовал. Расписываюсь, моя подпись получается вверх ногами по отношению к записи обо мне в книге. Но так здесь принято - не надо переворачивать книгу для каждого избирателя, а потом снова - для работника участка. Американская эффективность, экономия усилий.
Получаю желтую полоску бумаги, что-то там написано. Жестом руки женщина за столом указывает мне на мужчину возле кабинок для голосования. Все работники участка улыбаются детям. Иду к мужчине у кабинок. Он забирает мой желтый листок, спрашивает или мне нужна помощь в голосовании, я не нуждаюсь, он указывает на одну из кабинок.
Втроем заходим в кабинку. Поворачиваю большой рычаг вправо, шторка за нами закрывается. Нажимаю другой рычаг, который поворачивает все флажки с именами избираемых от республиканской партии, т. е. голосую за весь партийный список республиканцев. Потом нажимаю на рычажки с именами судей, о которых знал что-то. Судьи избираются не по партийным спискам в Пенсильвании. Поворачиваю большой рычаг влево, шторка открывается, мы выходим из кабинки.
Моя малышка обращается ко мне:
-Dad, it did not go up. - Папа, оно не пошло вверх.
-What did not go up? - Что не пошло вверх?
Мой сын сразу сообразил о чем она говорила.
- Dad, she thought we were in the elevator. - Пап, она думала, что мы были в лифте.
Работники участка смеются.
Мой сын был в четвертом классе. Приходит домой и заявляет, что больше не будет говорить по-русски. Почему? "Меня в классе называют Russian spy (русским шпионом). Я - американец, я больше не буду говорить по-русски". Так он упустил хорошую возможность выучить еще один язык и стал настоящим, одноязычным американцем.
Мне он однажды приснился шестнадцатилетним. Он еще только готовился сдавать на водительское удостоверение. Сидим мы вдвоем и смотрим телевизионные новости. Тема дня - о допуске на американский рынок французского противозачаточного средства RU486, "The morning after pill" (таблетки "после того").
Обыгрывая название препарата, я обращаюсь к нему:
- Are you for 86? - Ты - за 86?
Не задумываясь даже на мгновенье он отпарировал:
- No, I am for 69. - Нет, я - за 69.
Дети в Америке рано взрослеют.
Моя малая однажды пришла из школы и спрашивает: "Почему в школе говорят, что евреи - вонючие?"
Пришлось начать с географии. В жарком климате люди больше потеют, объясняю, чем жарче, тем больше, чтобы тело не перегревалось. Поэтому африканцы потеют больше чем евреи и арабы на Ближнем Востоке, а те - больше средиземноморских народов - греков, итальянцев, испанцев, а те в свою очередь - больше германских народов и славян. Пот сам по себе не воняет, но на потном теле начинают размножаться микробы, они-то и создают неприятный запах. Когда санитарные условия были намного хуже чем сейчас, когда люди купались раз в неделю, мы попахивали больше наших соседей, ведь мы жили в Европе. Но теперь в каждом доме есть водопровод, туалет, душ и ванна, надо просто купаться каждый день, и ты не будешь отличаться от других. Никто же не сказал тебе, что ты воняешь, не так ли? Нет, но сказали, что МЫ воняем!
У сына был другой вопрос, почему еврея переехал автомобиль, когда он выскочил на дорогу подобрать центовую монету?
В этом случае я должен был прочитать ему урок истории. Мы жили среди других народов и часто подвергались преследованиям, потому что придерживались своей религии, соблюдали свои обряды, жили не смешиваясь с окружающими нас людьми. Из-за гонений и ограничений мы должны были нередко бросать все нажитое и уходить куда-то в поисках нового места.
Нам всегда приходилось думать о завтрашнем дне, беречь каждую копейку, не швыряться деньгами. Кроме того, наши ценности должны были быть транспортабельными, такими как деньги, драгоценности, докторский саквояж с инструментом, книги раввина, иголки и нитки портного, молоток, шило и дратва сапожника, киянка и шаблоны жестянщика. Все это сказалось на нашем характере, но никогда правильно не истолковывалось. Наша бережливость казалась нашим соседям скупостью, наше желание скопить деньги - жадностью. Отсюда и шутки, и поговорки вроде: "Жид за копейку повесится". Не обращай внимания и никогда не скупись, если покупается что-то вскладчину.
Сын понял мой урок гораздо лучше, чем я ожидал. С тех пор его друзья часто ели и пили за его счет, ездили в его машине, носили его одежду и т. п.
Последний сон
Снится мне, что я поехал в Запорожье. К тому времени - я уже в возрасте, о котором мой брат высказался так: "Вся моча и половина крови уходят на анализы".
Вызывают меня в КГБ на Красногвардейской, забирают паспорт и объявляют, что я - гражданин Украины, выезжать мне никуда не разрешается, я должен остаться здесь навсегда. Я протестую, требую встречи с консулом, никто на меня внимания не обращает.