Вопрос 'А вы бы выдали свою сестру за одного из них?' одно время использовался в США в качестве аргумента, закрывающего дискуссию на расовые темы. По заложенному в нём смыслу он в чём-то подобен фразе 'У меня даже есть друзья-евреи'. Он хорошо демонстрирует степень толерантности собеседника. Другое дело - ответы на этот вопрос. Они могут варьироваться в широком диапазоне, но их познавательная ценность весьма ограничена. Сознание человека похоже на луковицу - в нём есть разные слои и уровни, и каждый из них может рождать свой специфический отклик на внешнее воздействие:
Да, разумеется! (так должен ответить прогрессивный человек, а я хочу им быть)
Конечно (моя сестра всегда делает что хочет, причём тут я вообще?)
Э-э-э... Как вы сказали? (не понимаю, кто это, и нужен ли мне этот разговор. нужно заставить говорить его, а уже потом оценить ситуацию)
Да какая разница? (неужели он всерьёз рассчитывает, что я задумаюсь над этой ерундой?)
Нет! (враг. убить их всех! нет поблизости. спокойно. солнце, мне тепло. хорошо. тут есть еда?)
Поэтому никакое интервью, никакое единичное высказывание ни на йоту не приблизят нас к пониманию истинного отношения человека к тому или иному вопросу. Такое понимание может дать только длительное наблюдение - в 'естественной среде обитания', в стрессовых ситуациях и т.п. И, конечно же, нужно учитывать, что взгляды человека меняются время от времени.
Для того чтобы понять отношение Хайнлайна к расовым проблемам, стоит ненадолго заглянуть в прошлое. Боб вырос в семье, достаточно толерантной по отношению к чернокожему населению США. Насколько юный Бобби усвоил эту толерантность - отдельный вопрос, но можно не сомневаться, он знал, что это правильно.
В конце 50-х Хайнлайн писал:
'...у меня нет предубеждения к неграм. Но я не чувствую вины за то, что рабство существовало в этой стране с 1619 года до гражданской войны. Я к нему непричастен. И ни один из моих предков, насколько мне известно, не владел рабами. Во время гражданской войны на стороне Союза были многие мои родственники, и я точно знаю, что на стороне южан не было никого, кроме одного кузена, которым мы не гордимся - его звали Джефферсон Дэвис. Но я не принимаю на себя никакой вины от его имени - я в этом не участвовал'
Боюсь, Боб не смог бы вписаться в нынешнюю ситуацию BLM с его ритуальными покаяниями и коленопреклонениями. Его отношение к расизму, если судить по дальнейшему тексту письма, сводится к тому, что он от него отмежёвывается. В некоторых вопросах он, фактически, занимает отстранённую 'общечеловеческую' позицию, причём проводит её последовательно во всех возможных аспектах. 'Общечеловеческая' позиция - самый убойный аргумент в дискуссиях на эту тему. С этой точки зрения приличный человек не должен замечать расовых различий, в противном случае он становится расистом. А поскольку любое деление на белую и чёрную расу недопустимо, следовательно, и разговоры о вине белой расы перед чёрной - бессмыслица, проявление расизма и попытка получить необоснованные привилегии. Хайнлайн отрицает понятие коллективной вины, он принимает только персональную ответственность человека за свои поступки. А поскольку расовых предубеждений к неграм лично у него нет и не было, вопрос можно считать закрытым, всем до свидания, расходимся.
Но всё это слова, а известная maxima гласит: 'Не суди по словам, суди по делам'. К сожалению, фактуры в этом вопросе имеется крайне мало. По его собственным рассказам, Хайнлайн пытался сойтись с чернокожими офицерами в Форт Карсон и других местах, но преуспел лишь в одном случае - у офицера была жена-писательница, которой нужна была помощь, никакого продолжения в отношениях не последовало. Во время войны он некоторое время занимался вербовкой кадров в секретную лабораторию ВМФ. 'Я пытался нанять негритянских инженеров во время войны; нам удалось нанять лишь одного на триста рабочих мест. Он был настоящим гением'. Был и второй кандидат, но у него не оказалось нужной квалификации. Проблему низкого уровня образования чернокожих Хайнлайн отмечает, но комментирует её с той же отстранённой 'общечеловеческой' позиции, это будет чуть ниже. В общем, в сухом остатке, к началу 60-х у писателя не появилось близких друзей-негров, только случайные знакомые. Впрочем, ни родственники, ни соседи, ни профессиональный круг общения Хайнлайна и не предоставляли ему возможности завести подобные знакомства. Боюсь ошибиться, но в пределах этого круга была только парочка японцев (жёны друзей писателя), которыми ограничивалось всё расовое многообразие. И всё же, применительно к писателям, народная мудрость о словах и делах немного сбоит, потому что бóльшая часть дел писателя - это как раз его слова, тексты. Что ж, давайте внимательно посмотрим на тексты.
Повесть 'Дъявол вершит закон' была опубликована в 1940 г. в журнале 'Unknown' и в ней имеется один примечательный эпизод, в котором главный герой ожидает встречи с уважаемым профессором - и вот она происходит:
'Я встал ему навстречу и увидел высокого плотного мужчину с благообразным умным лицом. Одет он был в довольно консервативный дорогой костюм изысканного покроя и держал в руках перчатки, трость и большой портфель. И при всем этом был чёрным, как чертежная тушь!
Я попытался скрыть удивление, и, надеюсь, мне это удалось: меня просто в дрожь бросает от мысли, что я мог допустить подобное хамство. Не было причин, почему этот человек не мог оказаться негром. Просто я этого не ожидал'
Здесь есть три важных момента, которые стоит подробно обсудить: во-первых, Арчи Фрэзер, от лица которого ведётся рассказ, считает хамством выказывать удивление, что джентльмен с оксфордским образованием оказался негром, ведь это может оскорбить гостя. Во-вторых - Арчи всё-таки удивился. В-третьих, Хайнлайн, являясь демиургом этого мира, намеренно создал ситуацию, в которой герой попал в ловушку обманутых ожиданий, то есть сознательно спровоцировал его на отклик. В дальнейшем Хайнлайн не раз применит подобный метод 'расовой провокации', но уже по отношению к читателям. В чём он заключается? В том, чтобы дать 'общечеловеческие' характеристики персонажа, не упоминая о его расовой принадлежности, а затем, когда читатель мысленно достроит образ героя, огорошить его сообщением, что он 'чёрный' или 'цветной'. У этого метода есть один существенный недостаток, к которому мы позднее вернёмся.
Итак, Арчи, загнанный в ловушку автором, испытывает когнитивный диссонанс и проговаривается, ведь он никак не предполагал, что 'высокоуважаемый доктор Ройс Уортингтон', 'высокоученый английский профессор' и, наконец, постоялец отеля 'Белмонт' с визитной карточкой окажется негром. По нынешним критериям это автоматически делает Арчи Фрэзера расистом. Однако расизм и отношение к конкретному афроамериканскому меньшинству - вещи смежные, но не эквивалентные. Далее Хайнлайн считает нужным уточнить различие между 'афроамериканцами' и остальными представителями чёрной расы:
'Мы, белые в этой стране, склонны недооценивать чёрных - во всяком случае, я склонен, - потому что видим их вне их культурного наследия. У тех, кого мы знаем, была их собственная культура, она было отнята десяток поколений назад и заменена рабской псевдокультурой, навязанной им силой. Мы забываем, что у чёрных была собственная культура, более древняя, чем наша, с более стойкой основой, так как опиралась она на человеческие способности и силу духа, а не на дешевые фокусы механических гаджетов. Но это суровая, жестокая культура без сентиментальной озабоченности судьбой слабых и неприспособленных, и она никогда полностью не исчезает'
Тем самым он объясняет предвзятое отношение Арчи к его чернокожим согражданам его отношением к их субкультуре, а не отношением к чёрной расе как таковой. По существу абсолютно правильно, но исполнено крайне неуклюже - Хайнлайну для того, чтобы разграничить отношение к определённой культуре и отношение к расе, приходится противопоставить неких (выдуманных) 'настоящих негров', никогда не знавших рабства, потомкам американских рабов, признавая их какими-то 'ущербными неграми'. Ни в те годы, ни много позже Хайнлайн не встречал 'настоящих негров', но Ройс Уортингтон должен был существовать, потому что так было правильно. Маленькая фантазия во имя большой правды.
Заявление о рабской псевдокультуре 'афроамериканцев', по-видимому, отражает собственные мысли автора - в его произведениях практически не встречается архетипичная фигура 'Дядюшки Тома' или его урбанизированных отпрысков. Чернокожие персонажи в его романах либо безликие и безмолвные фигуры, либо выходцы из других частей света - Хайнлайн словно стыдится изображать своих чернокожих сограждан такими, какими он их видел, потому что это было бы неправильно. Маленькое умолчание во имя большой правды.
Я уже говорил о методе расовой провокации, который Хайнлайн активно применял в более поздних вещах. (Возможно, слово 'провокация' звучит слишком резко для уха... ну, можете называть это 'расовыми пасхалками', например). Направленный на утверждение толерантности (или на то, чтобы читатель обнаружил свою степень нетолерантности), этот метод содержит один изъян, и, возможно, свидетельствует о серьёзных проблемах в мировоззрении автора. На самом деле подобная провокация не может сработать без определённой подтасовки. Вот в чём она заключается: ни один из 'расово-неопределённых' персонажей не обладает культурной идентичностью, точнее, все они показаны представителями усреднённой, выхолощенной 'западной' культуры. В противном случае читатель успел бы распознать его национальность/расу по характерным меткам до погружения в образ и отождествления, и тогда провокация не состоялась бы. (Если присмотреться, Хайнлайн Первого и Второго периодов вообще редко наделял персонажей контрастными культурными маркерами - он писал либо о WASP, либо об отдалённом будущем, где все культуры слились в 'усреднённую западную'. Ближе к концу ювенильного периода он использовал культурные различия для того, чтобы сталкивать между собой 'прогрессивную' и 'консервативную' культуры, либо для того, чтобы создать комический/сатирический эффект. Но настоящее культурное многообразие - в нынешнем понимании этого термина - появляется в его романах только начиная с 60-х) Таким образом, приходится констатировать, что все 'цветные' персонажи Хайнлайна, введённые им в качестве 'расовых пасхалок', на самом деле поддельные, это обычные белые с раскрашенными лицами, в чистом виде блэкфейс, как это сейчас называется. И это откровенная ложь во имя большой правды.
Наиболее отчётливо отражает понимание Хайнлайном расизма история Лоренцо Смайта в 'Двойной звезде'. Смайт - карикатурно-безобидный бытовой расист, хотя сам он себя таковым не считает.
'Терпеть не могу марсиан. Почему твари, похожие на пенек в тропическом шлеме, должны иметь те же права, что и нормальные люди? Мне было неприятно видеть, как они выпускают эти свои псевдоподии - будто змеи из нор выползают. И мне не нравилось, что смотрят они сразу во все стороны, не поворачивая головы - если, конечно, можно назвать это головой! И я терпеть не могу их запах.
Нет, вы не думайте, никто не смеет сказать, будто я - расист. Плевать мне, какого человек цвета и кому молится. Но то - человек! А марсиане... Не звери даже, а не разбери что! Лучше уж дикого кабана рядом терпеть. И то, что их наравне с людьми пускают в рестораны, всегда возмущало меня до глубины души. Однако на этот счет есть договор; хочешь, не хочешь - подчиняйся'
Его фобия по отношению к марсианам, как выясняет доктор, имеет чёткое физиологическое происхождение и вылечивается за несколько сеансов гипнотерапии. И это показательный пример. Писатель видел в расизме, в первую очередь, биологическую проблему, а вовсе не социальную.
Ещё раз повторюсь, Хайнлайн отделял неприятие конкретных людей или, шире, какой-либо культуры или субкультуры от расизма - негативного/пренебрежительного отношения к конкретной расе. Расизм не избирателен, если один чёрный тебе неприятен, а другой нет - то это не расизм. Хайнлайн считал расизм фобией, воспринимал его как чисто психологическое отклонение от нормы и по этой причине ограничивал явление только бытовым расизмом. 'Хайнлайн отмечает такие вещи, как порабощение и цветные предрассудки, понимает их и противостоит им, но он не видит, что расизм более многоплановое явление. Хайнлайн не замечает того, что мы сегодня называем системным расизмом' - пишет Фара Мендлесон в своей книге 'The Pleasant Profession of Robert A. Heinlein' и чуть ниже добавляет: 'Для Хайнлайна 'расовые предрассудки' просты: вы либо чувствуете предубеждение по отношению к другим цветам, либо нет. Чего у него нет, так это какого-либо понимания узаконенной дискриминации или роли, которую играет предвзятая и дискриминационная культура'.
Замечу, что слова Фары о том, что 'Хайнлайн не замечает того, что мы сегодня называем системным расизмом' - это ещё мягко сказано. Он не просто 'не замечал', он, фактически, отрицал его как существенное явление американской жизни.
'Когда я нанимаю инженера-механика, меня не волнует цвет его кожи, однако меня чертовски волнует уровень его математического мышления, его знание сопромата, схемотехники, электроснабжения, контрольно-измерительных приборов и т.д. - и если он не стоит своей зарплаты, я, естественно, не захочу нанимать его только из-за цвета кожи, потому что обязан это сделать. И при этом меня совершенно не волнует, что у него 'никогда не было шанса' получить нужную квалификацию.
И я не уверен, что общество обязано подносить ему такой шанс на блюдечке - и не важно, белый он или чёрный. Для подростка самый простой способ получить хорошее образование - это заиметь богатых родителей. Однако несколько негров и большинство белых, оказавшихся в таком положении, ничерта не делают... У большинства по-настоящему хорошо образованных людей любого цвета кожи никогда не было богатых родителей, они как-то сами со всем справились'
Итак, Хайнлайн, безусловно, анти-расист, но, похоже, он борется только с бытовым расизмом, считая его не более чем заблуждением, предрассудком или психическим отклонением отдельных людей. Расизмом, как социальным явлением, он пренебрегает. И он начисто игнорирует последствия расизма, поэтому справедливость в его понимании означает равенство возможностей, а не раздачу льгот отдельным группам населения.
Я постоянно говорю о 'борьбе', но вся борьба писателя, по большому счёту, сводится к декларации равенства - ни в одном из своих произведений, кроме упомянутых 'Дъявол вершит закон' и 'Двойная звезда', он не касается проблем расизма. Да и в этих двух вещах картина мира изображена не с точки зрения тех, кто пострадал от расизма, а с точки зрения тех, кто эти предубеждения испытывает. Последствия расизма в своих произведениях он игнорирует (для человека, живущего во времена сегрегации, у него чертовски избирательная оптика). Вопрос 'восстановления исторической справедливости' для него не существует, Хайнлайн озабочен лишь устранением фобий и предвзятого подхода к людям другого цвета кожи. Всё остальное, по его мнению, противоречит принципам свободного мира.
Избирательность восприятия, односторонний взгляд на расовые проблемы и сдержанность в упоминании этих вопросов Хайнлайном некоторые критики объясняют незримым присутствием Джона Кэмпбелла-младшего. И действительно, весь первый период и большую часть второго Хайнлайн писал свои произведения либо для Кэмпбелла, либо имея его в виду в качестве потенциального покупателя. У Джона Кэмпбелла, безусловно, было своё оригинальное мнение по всем вопросам Жизни, Вселенной и всего такого прочего, но беда в том, что мы не можем их знать достоверно - великий редактор Золотого века непрерывно троллил и провоцировал своих авторов, читателей и случайных собеседников, пытаясь побудить их мыслить непредвзято (возможно, именно поэтому он и сошёлся близко с Хайнлайном, либо Боб позаимствовал эту манеру у Кэмпбелла, подпав под его обаяние). О чём Кэмпбелл думал на самом деле, знает только Джаннетт Нг, назвавшая Джона расистом, фашистом и поклонником рабства. За эти слова ей вручили премию Хьюго, а значит, с ней согласился весь американский фэндом. Я не буду спорить с целым фэндомом, поэтому допускаю, что Хайнлайн мог избегать расовой темы, зная, что в этих вопросах его взгляды могут не совпасть с мнением редактора. Однако эпизод с Арчи Фрэзером и Ройсом Уортингтоном в журнале Кэмпбелла 'Unknown' всё же был напечатан без каких-либо тёрок между автором и редактором. Возможно, расизм Кэмпбелла несколько преувеличен... Или он избирательно распространялся только на монголоидную расу, и именно этим объясняется истерика мадам Нг? Кстати, до сих пор мы говорили только о неграх и 'афроамериканцах', а ведь это лишь малая часть 'небелого' населения планеты. И отношение Хайнлайна к японцам или китайцам заметно менялось на протяжении десятилетий. Эта история достойна отдельной главы, но она уведёт нас далеко в сторону от основной темы.
Если сдержанность Хайнлайна первого периода можно (со скрипом) приписать влиянию Кэмпбелла, то его осторожность во втором периоде и его 'расовые пасхалки', безусловно, объясняет контракт с издательством 'Scribner's' - разумеется, Алиса Далглиш немедленно наложила бы вето на любую попытку коснуться в детских книгах столь болезненных вопросов. Впрочем, это касалось любой публикации, не только в 'Scribner's'. Америка 40-х - 50-х годов была просто не готова к спокойным дискуссиям на тему расизма или расовой сегрегации - такие дискуссии неизменно заканчивались поджогами и убийствами. Поэтому Хайнлайн первого и второго периода ограничивался в своих произведениях 'расовыми пасхалками' и другими безобидными вещами.
Но вот наступили 60-е и мир, окружавший писателя, начал стремительно меняться. А вместе с миром начал меняться и сам Хайнлайн. Его крайне упрощённое отношение к расовым проблемам перестало соответствовать тому, что он видел вокруг себя.
И тут мы немного отвлечёмся от темы расизма и поговорим о таких замечательных достижениях цивилизации, как пропаганда, национальный шовинизм и параноидальная истерия.
Да, кстати, на популярный в те годы вопрос 'А вы бы выдали свою сестру за одного из них?', Хайнлайн отвечал, что все его сёстры уже давно замужем, вопрос закрыт, все свободны, расходимся.
Пекло
6 августа 1945 года в 8:16 утра над японским городом Хиросима был взорвана атомная бомба 'Малыш' мощностью в 20 килотонн тротилового эквивалента. 'Малыш' убил примерно 100 000 человек и уничтожил все здания на расстоянии четырёх километров вокруг места взрыва.
'Сидевшие в хвосте видели, как гигантский огненный шар поднимался, будто бы из недр Земли, извергая огромные белые кольца дыма. Затем они увидели гигантский столб пурпурного огня высотой 10 тысяч футов, устремившегося в небо с огромной скоростью. Поражённые, мы наблюдали, как он взлетает - будто метеор летит с земли, а не из космоса, - становясь всё более живым, поднимаясь выше сквозь белые облака. Это уже были не дым, пыль или облако огня. Это было живое существо, новый вид существ, рождённый прямо на наших недоверчивых глазах'
Это написал корреспондент 'The New York Times' Уильям Лоуренс, наблюдавший взрыв с одного из самолётов-разведчиков, сопровождавших 'Энолу Гей'.
'Ни одна нация не сможет долго противостоять такой силе'
сказал Лоуренс.
В своём официальном обращении к нации президент Трумэн назвал случившееся величайшим достижением науки и важной вехой человеческого прогресса, которая по достоинству будет оценена историками. Нация в ответ ликовала и радовалась мести за Перл-Харбор, газеты писали о том, что бомбы порвали япошек в клочья. Атомное оружие стало предметом гордости, монопольное обладанием им гарантировало статус Державы Номер Один в послевоенном мире.
И лишь немногие испытывали ужас и отвращение. Во-первых, это были учёные, работавшие на Проекте 'Манхэттэн'. Задачу проекта они видели лишь в том, чтобы опередить Гитлера, и пытались остановить испытания и боевое применение атомного оружия после капитуляции Германии. Некоторые из них вообще считали, что атомный секрет нужно немедленно закопать в землю и забыть о его существовании (биографии некоторых учёных наводят на мысль, что уровень образования и степень слабоумия никак друг с другом не коррелируют). Во-вторых, атомную угрозу человечеству видели писатели-фантасты, и видели уже давно - роман об атомной войне был написан Гербертом Уэллсом в 1914 году, а повесть о 'грязной бомбе' написал в 1941 году Роберт Хайнлайн. В 1945 году в докладной записке руководству ВМФ он писал:
'Это - простой факт, что (1) мы не можем себе позволить новую войну когда-либо в будущем, (2) атомная бомба не может быть упразднена, и при этом невозможно неопределенно-долго хранить её секрет от других народов'
Писатель считал, что в следующей войне непременно будет применено атомное оружие, что приведёт к ответным ударам и полному взаимоуничтожению сторон. Этого нельзя было допустить.
'Мы должны оседлать молнию и сделать это как следует. Я вижу в атомной бомбе силу, стоящую за плечами полицейских сил по поддержанию мира на планете... такая сила должна существовать, если мы не хотим прийти к саморазрушению...'
Перспективы, по мнению писателя, были просто ужасными. Вот что он писал в своём письме Вилли Лею в октябре 1945-го:
'Мы с Леслин чувствуем, что существующий кризис, вызванный атомным оружием, является настолько критическим, что ничто иное не имеет сопоставимого значения. Я тщательно всё взесил и продумал и считаю, что Соединенные Штаты, как нация, будут с большой вероятностью уничтожены с потерями более пятидесяти миллионов человек в течение следующего десятилетия, если существующие тенденции не будут решительно изменены'
Хайнлайн видел решение в создании международных сил поддержания мира, обладавших монополией на атомное оружие. В своей довоенной повести 'Никудышное решение' он набросал прообраз подобного мирового жандарма - что-то вроде Союза Лётчиков 'Крылья над Миром' из фильма 'Облик грядущего' Герберта Уэллса. Правда, в его Вселенной международные полицейские силы должны были поначалу состоять из англо-американских ВВС, и только после уничтожения всей иной авиации и принуждения всех остальных стран к миру, можно было начать создание настоящего Космического Патруля.
Мысль о международном контроле над атомным оружием носилась в воздухе, и даже Черчилль в Фултоновской речи говорил о том, что Объединённым Нациям, для того чтобы стать гарантом мира, нужно в кратчайшие сроки создать свои международные военно-воздушные силы, а до этого было бы безумием делиться с ними атомным секретом. Как мы сейчас знаем, и Британия, и США планировали нападение на СССР сразу после капитуляции Германии, поэтому говоря о 'международных военно-воздушных силах' Черчилль, очевидно, подразумевал 'англо-американские'. В отличие от учёных и писателей-фантастов, политики видели в Бомбе 'дубинку против русских' и средство продвижения своих интересов на международной арене.
Голоса учёных и фантастов бесследно утонули в шуме праздничных салютов по случаю окончания войны. Население вовсе не собиралось задумываться об угрозах, которое может нести атомное оружие. Оно хотело вернуться к мирной жизни и не думать ни о чём плохом. Как раз в это время через СМИ на него обрушились горы вранья о том, как атом преобразит быт, и жить станет лучше и веселей. Пропаганда старалась создать позитивный образ мирного атома и внушить гражданам чувства защищённости и избранности - в свете предстоящих радикальных шагов во внешней политике. Тотальное невежество обывателей и сильный интерес иллюстрированных журналов к атомной тематике побудили Хайнлайна написать в 1946 году несколько статей на актуальную тему. Он встретился с учёными атомщиками и проникся их идеями контроля над вооружением.
'...После Второй мировой я снова взялся за перо по двум причинам: во-первых, чтобы разъяснить массовой аудитории суть атомного оружия, а во-вторых, чтобы вырваться за рамки НФ палп-журналов с их ограничениями и низкими расценками... Вторую задачу я выполнил и перевыполнил, зато в первой, основной, я уперся лбом в стену...'
В самом начале атомной эры тема была настолько востребована, что газеты и журналы печатали любую ахинею, если в ней было слово 'атом'. Хайнлайн, благодаря самообразованию, на тот момент обладал вполне достаточной компетентностью, чтобы писать научно-популярные статьи и обзоры типа 'Что нас ждёт завтра' или 'Атом приходит в каждый дом'.
Но вместо этого он сконцентрировался на совсем не популярном политическом аспекте. Хайнлайн не собирался петь убаюкивающие песни, он был напуган перспективой атомной войны и хотел, чтобы контроль над производством и применением оружия массового поражения перешёл к ООН. И с этой целью он старался запугать всех, кого мог:
'Не будем обманываться. Следующая война сотрёт нашу страну с лица земли, а Третья мировая уже не за горами. Мы не сделали почти ничего, чтобы предотвратить её, и ещё меньше - чтобы подготовиться к ней...'
Отмечу, что на заре атомного века Хайнлайн не видел Советский Союз в качестве главного кандидата на роль агрессора. Им могла стать любая технически развитая страна:
'Ученые неустанно повторяют: 'секрет' атомной бомбы в мешке не утаишь, все упирается в элементарное ноу-хау, разработать которое сможет любая промышленно развитая страна.
Прогноз очевиден: в ближайшие несколько лет любая, даже самая скромная и слабая промышленно развитая страна сумеет создать средство, способное уничтожить Соединенные Штаты внезапно, в ходе одной-единственной атаки'
'У нас есть все основания бояться этой атаки. Мы пережили один Перл-Харбор и точно знаем, что это может повториться. Наше нынешнее поведение рождает страх и недоверие в сердцах жителей всей планеты. Неважно, насколько миролюбивыми и благородными мы себя считаем: скоро нас возненавидят многие...
...
Мы сами загнали себя в такую ситуацию, когда приходится ожидать нападения от кого угодно - от любого, кто первым обзаведется ядерным оружием и ракетами дальнего действия'
Помимо ракет, его пугала и возможность атомного терроризма - Хайнлайну виделись атомные заряды, провезённые нелегальным образом в страну и тайно установленные в крупнейших городах США. В ракеты, кстати, мало кто поначалу верил. Один американский адмирал пренебрежительно заявлял, что атомная бомба - никуда не годное оружие. Как его доставить к месту взрыва? Разве что отвезти на корабле... Но Боб верил в ракеты и человеческую изобретательность. Он допускал, что со временем бомбу можно будет уместить в дорожный чемодан или огнетушитель. Это был лишь вопрос времени. А после первого удара, даже если агрессор будет неизвестен, атомные заряды полетят во все стороны и начнётся Армагеддон.
Статьи Хайнлайна не имели успеха у редакторов, он получал отказ за отказом - никто не верил в Армагеддон и не хотел думать о неприятных вещах. Эксперты в высших эшелонах власти считали, что атомная монополия США продлится не меньше 15-20 лет. Трумэн, не задумываясь, грозил Сталину атомными ударами, добиваясь уступок в послевоенном дележе мира.
'У меня сильные и ужасные предчувствия. Я вижу вокруг себя нацию, съехавшую на новых стиральных машинах, Конгресс, который забавляется могущественными пустяками, и вооруженные силы, занятые бюрократическими кошачьими сварами за консолидацию, в то время как важные шишки вполне всерьёз болтают об авианосцах, суперброниках и прочем устаревшем барахле...'
Между тем, в статьях писателя были предсказаны очень многие вещи, которые внезапно станут актуальными десятилетия спустя. Рассказывая об угрозе атомного холокоста, Боб впервые заговорил о рецептах персонального спасения граждан, которое становилось насущным вопросом, коль скоро государство неспособно их защитить:
'Тем, кто уже выбрал и укомплектовал убежище, но предпочел оставаться в опасной зоне, необходимо держать ухо востро и во все глаза следить за пертурбациями на мировой арене. После запуска ракет у вас не будет времени убежать'
В своих статьях Хайнлайн подробно перечисляет, какими навыками должен обладать выживальщик, что он должен держать в багажнике автомобиля и какие справочники и запасы он должен приготовить в убежище. Но ужасы атомных бомбардировок он описывал лишь для того, чтобы читатели ухватились за другую альтернативу - надавить на конгрессменов и сенаторов и провести через парламент нужные решения. 'Крылья над миром', да.
Помимо статей он вынашивал и литературные планы: роман о двадцатиминутной Третьей Мировой 'После Судного Дня' и 'Час ножа' - о принуждении к миру и завоевании Америкой мирового господства. Статьи оказались гласом вопиющего в пустыне, а литературные планы так и остались планами. Кое-что из них воплотилось позднее - в рассказах 'Свободные люди' и 'Год окончания игры' и, конечно же, в романе 'Фригольд Франхэма'.
Что ж, никаких 'международных военно-воздушных сил' так и не возникло, вместо них возникли Северо-Атлантический альянс и Варшавский договор. Бывшие союзники Второй мировой войны настолько стремительно превратились во врагов, что перспектива международного контроля над атомным оружием (если она вообще когда-то существовала) растаяла, как дым. А вот атомные страшилки, описанные Хайнлайном, остались.
Атомные секреты, как и предвидел Боб, долго не продержались. Советская разведка регулярно информировала руководство о состоянии американских разработок, и её доклады оперативно передавались Курчатову:
Первая советская бомба, повторившая американский образец, взорвалась 29 августа 1949 года на Семипалатинском полигоне. Самолет метеоразведки США, бравший пробы воздуха в районе Камчатки, зафиксировал наличие радионуклидов в верхних слоях атмосферы.
23 сентября Президент США Г.Трумэн выступил с обращением к американскому народу:
'Я полагаю, что американский народ имеет право быть информированным обо всех событиях в области атомной энергии в максимальной степени, не противоречащей интересам национальной безопасности. По этой причине я предаю гласности следующую информацию.
Мы имеем доказательства, что в период последних нескольких недель в СССР произошел атомный взрыв.
...
Это недавнее событие еще раз подчеркивает необходимость установления действительно эффективного и принудительного международного контроля над атомной энергией, в поддержку которого выступает наше правительство и большинство членов Организации Объединенных Наций'
Госсекретарь поспешил пояснить, что ничего неожиданного не произошло, что власти давно этого ждали и заранее подготовились, что Америка всегда стояла за эффективный международный контроль над ОМП, но только за эффективный, а не за абы какой, и вообще мы за мир во всём мире, да.
Госсекретарь напрасно суетился - американская общественность вообще никак не отреагировала на эту новость. Откликнулись только несколько встревоженных учёных, но их мнение никому не было интересно. Народ-победитель в Великой войне, спасший планету от порабощения фашизмом, мирно почивал на лаврах или предавался повседневным заботам, снова потеряв интерес к международным событиям. Для того чтобы пробудить в нём тревогу требовалось что-то посущественней пары галлонов испорченного воздуха.
Хайнлайн не был исключением - после войны в его жизни обнаружилась куча проблем, которые нужно было решать. Идею о международных миротворцах с атомной дубинкой в руках он вложил в 'Космического кадета', и теперь оставалось лишь ждать, пока его юные читатели подрастут и займут места на самом верху, и тогда можно будет поднять этот вопрос снова. Надо будет назвать его как-нибудь покрасивее, скажем, Стратегическая Оборонная Инициатива или что-то в этом духе. А пока... Пока у писателя было полно других забот. Услышав новости с Камчатки, он пожал плечами и пробормотал себе под нос: 'ну вот, а я ведь предупреждал' - и вновь переключился на более актуальные хлопоты: он пытался обустроить дом и свить семейное гнездо с Вирджинией Герстенфильд.
Вилли, глупый воробей
Свил гнездо на водостоке,
А потом...
...пришел инспектор стройнадзора, осмотрел участок и проект, поставил свою визу, потребовав, чтобы воробей приобрёл одиннадцать различных лицензий на общую сумму в 18% от строительной сметы, плюс что-то, называемое 'специальным сервисом', а потом...
Хлынул ливень, дождь, гроза,
Смыло домик воробья.
Р.Э.Хайнлайн, 'Камо грядеши'
Атомный коктейль
Лично мне для того, чтобы вызвать в воображении волшебные ощущения 50-х, достаточно прослушать первые аккорды песенки про Песочного Человечка
ссылка
и посмотреть на вот это фото:
Правда, эти ощущения будут неполными. Потому что одновременно с радостной и солнечной Америкой 50-х, показанной Робертом Земекисом, существовала совсем иная реальность, не столь явная, но не менее активная и тоже, в определённом смысле, жизнеутверждающая. И две эти реальности практически не смешивались. Они сосуществовали как-то совершенно параллельно друг другу, иногда порождая в точках пересечения любопытные артефакты.
Атомный коктейль
Ингредиенты:
- 37,5 мл водки
- 37,5 мл бренди
- 15 мл хереса 'Амонтильядо'
- Шампанское
Способ приготовления:
Смешать водку с бренди и хересом, взбить в шейкере со льдом и процедить в охлажденный бокал. Долить шампанским. Украсить цедрой апельсина.
В 50-е Америка входила с чувством собственной безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Война ушла в прошлое, нормированное потребление отменили, экономика вышла из рецессии - и тут начались беспорядки в Азии. 25 июня 1950 года Северная Корея попыталась присоединить Южную, и этой ей почти удалось. США немедленно вмешались и организовали 'полицейскую операцию'. Несмотря на название, туда отправляли отнюдь не полицейских, а всех военнообязанных, и Боб Хайнлайн едва не расстался с молодой женой, которая подпадала под призыв ВМФ.
В первые же дни войны Трумэн приказал начштаба ВВС Хойту Ванденбергу приготовиться к атомным ударам по военным объектам в Сибири - глубже американские бомбардировщики пока не долетали. Но в войну на полуострове вмешался не СССР (который ограничился ихтамнетами), а Китай, пославший северокорейцам танковые армии 'добровольцев'. Руководивший полицейскими генерал Макартур, следуя логике Президента, собрался сбросить атомные бомбы на Китай, но Трумэн отправил его в отставку - вообще-то атомных бомб у Америки было маловато, достаточно, чтобы попугать, но недостаточно, чтобы превратить целую страну в автомобильную стоянку.
Война в Корее чуть пошатнула общее расслабленно-индифферентное состояние американцев. Кто-то протестовал, кто-то записывался в отказники, но в целом обществу было глубоко наплевать, пока в число похоронок из-за океана не перевалило за первую тысячу.
С этого момента в США вновь начала действовать отключенная на время Второй мировой войны антикоммунистическая пропаганда. Юго-восточная Азия быстро переходила под контроль коммунистов, но, конечно же, большинство американцев этот факт не слишком волновал.
Между тем голоса встревоженных учёных-атомщиков продолжали звучать в прессе. Они немного сменили тональность, и уже говорили не о взятии под контроль атомного оружия, а о полной неподготовленности страны к атомной войне. Гражданское население не было защищено никак и у правительства не было никаких планов для его защиты на случай атомной атаки. В конце концов Президент прислушался к этим голосам и 12 января 1951 г. подписал указ о создании Федеральной администрации гражданской обороны. Он и не подозревал, какого джинна выпустит из бутылки.
Вместо того чтобы спокойно сидеть в креслах и потихоньку осваивать выделенные средства, назначенные чиновники тут же с энтузиазмом принялись за дело и проявили массу ненужной инициативы. Скооперировавшись с учёными и прессой, они немедленно начали информировать население о том, что из себя представляет атомное оружие, и какие угрозы оно несёт. Статьи в журналах и брошюрки, выпущенные ГО, живописали гражданам всевозможные ужасы. Пропагандистская машина США внезапно испытала дезорганизующий приступ шизофрении - все её предыдущие усилия были направлены на формирование позитивного отношения к атомному оружию. Этого требовала обширная программа разработки и испытаний ОМП - оружия массового поражения.
Крупнейший полигон для испытаний атомного оружия был устроен в пустыне Невады неподалёку от Лас-Вегаса. Первый атомный заряд (всего в одну килотонну) был взорван на нём в 1951 году, с тех пор там провели более 900 испытаний. Грибы атомных взрывов то и дело вставали на горизонте:
А ночные испытания вызывали долгое свечение неба, и над Вегасом воцарялись белые ночи. Кое-что докатывалось и до более отдалённых городов, например до Лос-Анджелеса:
Владельцы отелей немедленно подняли цены на номера с окнами на северо-запад, а рестораны организовывали 'бомбовые вечеринки' во время ночных фейерверков. Компании организовывали экскурсии в пустыню, чтобы полюбоваться атомными грибами с максимально близкого расстояния. Спёкшийся в стекло песок с мест испытаний (или его аналог, изготовленный из оконного стекла на домашнем гриле) продавался в качестве 'атомных сувениров'. У Хайнлайна тоже был подобный кусок стекла, но он был стопроцентно подлинный, с места первого испытания 'Тринити', и он всё ещё слегка излучал. Сувенир этот как будто притягивал к себе неприятности, поэтому Боб хранил его в тайнике вне дома.
Все эти попытки примирить общество с атомной бомбой теперь шли вразрез с брошюрками Администрации ГО. В Солт-Лейк-Сити продавали Урановый Бургер за 45 центов, а в Вашингтоне буклет 'Атомная атака' призывал родителей обучить детей команде 'DUCK AND COVER' - 'свернуться и закрыться'. Это означало лечь на пол лицом вниз, прикрыв лицо и спрятав открытые участки кожи. Родителям рекомендовалось каждый вечер проводить с детьми подобные тренировки.
В 1952 году на атолле Эниветок был взорван прототип термоядерной бомбы 'Айви Майк'. Устройство размером с трёхэтажный дом получило название 'Колбаса', оно содержало атомный инициирующий заряд и будущий кусочек Солнца - жидкий дейтерий, упакованные в криогенную установку. Устройство весило 70 тонн и на роль бомбы никак не подходило. Зато мощность его взрыва в 450 раз превысила показатели 'Толстяка', сброшенного в 1945 году на Нагасаки.
Настоящая водородная бомба была взорвана позже, в августе 1953 года на Семипалатинском полигоне. Испытание произошло сразу после окончания войны в Корее.
Президент Эйзенхауэр воспринял новость из Казахстана со всей серьёзностью и пошёл на уступки лоббистам Гражданской обороны США. Повсюду появились плакаты ГО, в городах начали проводиться учебные тревоги. По сигналу сирены граждане, застигнутые на улице, обязаны были найти место в ближайшем укрытии - в тоннеле метро, подземном переходе или цокольном этаже близлежащего здания. А после по местному телевидению демонстрировали опустевшие улицы, и диктор зачитывал итоги учений - сколько спаслось, сколько погибло. На этих 'учениях' с удручающей регулярностью погибали миллионы людей, и Администрация ГО вынуждена была усиливать пропаганду, пытаясь достучаться до беспечных обывателей. Однако реальных способов защитить население по-прежнему не было - проекты децентрализации городов и строительства массовых гражданских бомбоубежищ оказались чудовищно дорогостоящими и были отвергнуты. Населению начали предлагать обзаводиться частными убежищами. Скрадок эконом-класса типа 'Лисья нора' имел себестоимость всего 13,5 баксов:
модели бизнес-класса, оборудованные кроватями, туалетами, телефонами и счетчиками Гейгера, достигали цены в 5 тысяч долларов. А тех, кто не мог себе позволить ничего подобного, успокаивали брошюрками типа 'Так ты сможешь выжить', где на голубом глазу говорилось, что от ядерного взрыва можно укрыться дома или в машине - нужно только хорошенько закрыть двери и окна.
Водородная бомба, успешно взорванная в Семипалатинске, заставила советских генералов позаботиться о средствах её доставки - поэтому ОКБ-1 С.П. Королёва пришлось модифицировать первоначальный проект и разработать баллистическую ракету Р-7 с удвоенным весом 'полезной нагрузки', которая позднее вывела на орбиту первый спутник и первого космонавта. По сути, творение Сахарова открыло человечеству дорогу в космос. Первая американская водородная бомба 'Креветка', взорванная в марте 1954 года в Тихом океане, породила волну паники. Бомба превысила расчётную мощность в 2.5 раза и заразила радиацией острова в сотнях километров от места испытаний. Испытания широко освещались в прессе, история о людях, получивших опасную дозу радиации, стали достоянием общественности. Журналисты постарались максимально сгустить краски, подлить масла в огонь и подразнить гусей. Они писали, что одна ядерная бомба способна полностью уничтожить крупный город и у его населения нет никакой возможности спастись.
Безысходность ситуации, усугублённая бессмысленными 'учениями', вызвала в обществе резкий рост психических расстройств. Школьников 50-х заставили проходить новый предмет 'Курс выживания'. Они носили на шее жетоны с персональными данными (Нью-Йорк потратил 159 000 долларов на производство 2.5 миллиона жетонов - все понимали, что они нужны лишь для того, чтобы можно было опознать обгоревшие трупы детей), им делали на плечах татуировки с группами крови, во время уроков учитель мог неожиданно крикнуть 'свернуться и закрыться' - и они должны были упасть на пол, закрыть голову руками и крепко зажмурить глаза. А дома по телевизору их вместо мультиков ждали учебные фильмы о том, как вести себя при угрозе атомной бомбардировки.
Учёные, исследующие период атомной истерии отмечают, что поколение, выросшее на учебных тревогах, жило в ожидании грядущей катастрофы и поэтому утратило чувство будущего - неизбежный Армагеддон лишал всякого смысла планирование дальнейшей жизни.
Именно в 50-х были синтезированы и получили распространение первые транквилизаторы. До этого для коррекции тревожных состояний применяли производные опиума, бромиды, барбитураты и просто алкоголь. Первым был мепробамат, затем появились его производные. Нейролептики, антидепрессанты, анксиолитики множились как грибы после дождя. К восьмидесятым ежегодное потребление антидепрессантов в США достигло объёма 800 тонн.
В 1955 году в США закончилась разработка бомбардировщика Б-52 'Stratofortress', созданного с целью доставки на территорию СССР атомных зарядов. Теперь Америка действительно могла закидать бомбами Москву. Это послужило поводом для создания нового коктейля.
Б-52
Ингредиенты:
- 20 мл кофейный ликёр 'Kahlua' или 'Captain Black'
- 20 мл 'Бейлиз'
- 20 мл 'Куантро'
Способ приготовления:
Налить в стопку кофейный ликёр, затем по лезвию ножа аккуратно налить слоями 'Бейлиз' и 'Куантро'. Опустить соломинку до самого дна. Пожечь верхний слой. Пить быстро, чтобы соломинка не успела расплавиться.
Но способность закидать Советы бомбами нацию не особенно вдохновила - американцев гораздо сильнее волновала перспектива того, что Советы закидают бомбами их самих. 18 марта 1957 года 'Лайф' опубликовал статью 'Советы ученых по выживанию в атомный век', в которой открытым текстом говорилось, что существующие системы ПВО ничем не помогут гражданам, если у них не будет частных бомбоубежищ. По подсчетам эксперта самое недорогое, несложное по конструкции и одновременно надежное укрытие могло обойтись американской семье в 400 долларов. По сравнению с 'лисьей норой' за 14 баксов ставки на жизнь резко возросли.
4 октября 1957 года модифицированная МБР Р-7 вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли. Существующая система американской ПВО строилась исходя из возможностей самолётов дальней авиации и мало что могла противопоставить межконтинентальным баллистическим ракетам, несущимся с первой космической скоростью. Даже те, кто не понимал этого, испытали острый приступ паники. Америка внезапно перестала быть Номером Один и красивые картинки в глянцевых журналах оказались туфтой. Лаборатория Белла совместно с 'Дуглас Эйркрафт' бросилась спешно разрабатывать систему 'Nike-Zeus', а граждане бросились строить индивидуальные убежища.
К этому времени в США развернулась массированная антисоветская пропаганда. Место абстрактной 'технически развитой страны, способной воспроизвести атомное оружие в течение пяти-десяти лет', о которой Хайнлайн писал десять лет назад, в его картине мира, как и в мыслях миллионов американцев, прочно занял Советский Союз, Империя Зла и Враг Свободного мира Номер Один.
Хиросима
Ингредиенты:
- 20 мл самбука светлая
- 15 мл 'Бейлиз'
- 15 мл абсент
- 2-3 капли сироп гренадин
Способ приготовления:
Налить в стопку слоями последовательно самбуку, ликёр и абсент. В центр стопки капнуть гранатовый сироп. За счёт большей плотности он пробивает все слои, образуя эффект взрыва. Опустить трубочку до самого дня. Пожечь верхний слой. Пить быстро, чтобы соломинка не успела расплавиться.
ссылка
На таблетках
Первое послевоенное десятилетие подошло к концу. Оно принесло множество сюрпризов, и не все они были одинаково приятны. Начавшись в мажорной тональности, увертюра пятидесятых заканчивалась совсем другими нотами. Проникнуться этим настроением поможет... ну, пусть это снова будет песенка про Песочного Человечка, но уже в иной интерпретации:
ссылка
За пятидесятые годы Хайнлайны объездили практически весь мир, и писатель воочию смог убедиться в правоте своих высказываний десятилетней давности: многие люди на планете действительно не очень-то любили Америку, но при этом завидовали её богатству, и эта зависть, по-видимому, как раз и порождала ненависть. В своих путешествиях Хайнлайны видели средневековые королевства, парламентские республики и полицейские диктатуры, они насмотрелись на апартеид, сталкивались белым и цветным расизмом, они многого не замечали или не понимали, но кое-что было неизменным. В большинстве стран американцы встречали относительно или откровенно низкий уровень жизни, странные или глупые законы, непрошибаемую бюрократию и очень разный сервис - от люксового до весьма скверного. Последнее обычно можно было поправить с помощью зелёных бумажек - люди могли ненавидеть Америку и американцев, но большинство из них любили американские деньги. Советский Союз был одним из исключений из этого правила - несмотря на низкий уровень жизни, никто не завидовал Америке и не пытался выцыганить у туристов пару долларов. Вообще коммунисты оказались непрошибаемо уверенными в правильности своего выбора. Хайнлайн безуспешно пытался найти в СССР нищих или недовольных властью людей, но даже среди упившихся в хлам питерских писателей ему не удалось услышать ни одной крамольной фразы. Вообще, время для визита в Союз, как оказалось, было выбрано неудачно, сначала 1 мая 1961 года над Свердловском сбили 'У-2' Пауэрса, потом сорвалась встреча Хрущёва и Кеннеди в Париже, отношения между странами - и отношение сотрудников 'Интуриста' к американцам - заметно ухудшилось. Хайнлайны были так напуганы резким развитием ситуации, что впали в паранойю. Советский Союз представился им огромной, готовой захлопнуться мышеловкой. В панике они бежали в Финляндию, не дожидаясь окончания поездки.
По возвращении домой их ждал неприятный сюрприз: на юго-востоке от Колорадо-Спрингс в районе горы Шайенн военные начали строительство Оперативного центра NORAD (North American Aerospace Defense Command - Командования воздушно-космической обороны Северной Америки).
Строители извлекли из недр горы полмиллиона кубометров скального грунта, создав в ней систему тоннелей и полостей.
В сердце горы скрывался главный бункер, где разместился командный центр NORAD. Вход в него прикрывал 'тамбур' со стальными дверями метровой толщины - они держали давление в 40 атмосфер и были готовы принять ударную волну 30 мегатонного взрыва на склоне горы.
Бункер представлял собой маленький полностью автономный городок на тысячу жителей. В центре управления вели дежурство операторы, к ним стекалась телеметрия со всех станций слежения на территории США и за её пределами. Отсюда они управляли пусками зенитных ракет 'Nike'.
Много лет спустя в тоннели начали запускать экскурсии гражданских и даже съёмочные группы. Северный портал комплекса часто фигурировал в разных фильмах:
А когда-то это был самый защищённый и самый охраняемый объект спешно создаваемой американской системы противоракетной обороны.
Строительство комплекса не было засекречено, и весь Колорадо-Спрингс был в курсе того, что делается в горах. Хайнлайн быстро понял, что свил семейное гнездо прямо в перекрестье Мишени Номер Один советских баллистических ракет. Это начало его беспокоить.
Его беспокойство усилилось, когда 25 июля 1961 г. президент Джон Кеннеди в телеобращении к нации настойчиво призвал американцев подготовиться к возможной термоядерной войне путем строительства семейных противорадиационных убежищ. В Европе разрастался Берлинский кризис, и Кеннеди видел в нём хороший повод начать ядерную войну (у этого парня, едва он стал Президентом, так и чесались руки нажать на Большую Красную Кнопку).
Речь Кеннеди была подкреплена миллионными тиражами брошюр Министерства обороны 'Как построить семейное противорадиационное убежище' и 'Чем нужно запастись семье, чтобы выжить'. Американцы предсказуемо бросились в магазины скупать товары первой необходимости. В результате из продажи мгновенно исчезли гречка, спички и туалетная бумага... Ну ладно, насчёт туалетной бумаги я пошутил. Вместо неё исчезли керосин и стеариновые свечи. Впрочем, общенациональный шоппинг на этом не остановился. Затарившись продуктами, наиболее прагматичные обыватели принялись скупать оружие и боеприпасы. Они не собирались партизанить в лесах или отражать атаки советских парашютистов. Они собирались защищать свои убежища и запасы еды от соседей. Опросы, проведённые СМИ, показали, что 40% американцев не собираются пускать в свои убежища посторонних - даже при наличии в них свободного места. В прессе тут же возникла дискуссия о расширении моральных диапазонов в условиях ядерной войны. Приглашённые звёзды хмурили брови, но в основном все соглашались, что человек имеет право защищать своё убежище от менее дальновидных сограждан. Чиновник ГО из Невады призвал сограждан запастись пистолетами, чтобы отражать нашествие беженцев из Калифорнии. Чиновник ГО из Лас-Вегаса назвал калифорнийцев 'стаями саранчи' и начал собирать народное ополчение. В принципе, это были всё те же стопроцентные американцы, но их немного подпортил жилищный вопрос.
В этой нервозной обстановке в сентябре 1961 года в Сиэтле, штат Вашингтон, состоялся XIX Всемирный фантастический конвент. Хайнлайн был приглашён на встречу в качестве почётного гостя, но пути он где-то подцепил грипп, который грозил перерасти в пневмонию или во что-то большее.
Выступление почётного гостя, важная часть ритуала Конвента, находилась под угрозой срыва. По счастью, там оказался Алан Е. Нурс, который был не только писателем-фантастом, но и профессиональным врачом. В воскресенье он напичкал Хайнлайна таблетками, и в понедельник, 4 сентября, Боб сумел подняться на трибуну.
'Всё, что помню - это как зал кружится вокруг меня (один раз я чуть не упал с трибуны), а я в полном тумане пытаюсь взять себя в руки и вспомнить, что же я собирался сказать, и в какой последовательности...'
Хайнлайн решил оттолкнуться от произнесённой им двадцать лет назад речи на Всемирном фантастическом конвенте в Денвере. Она называлась 'Открытия будущего' и была полна оптимизма. Нынешняя речь называлась 'Пересмотр будущего' и была полна паранойи, мрачных пророчеств и запугиваний. При этом его выступление было на удивление логически выдержано, если учесть, что писатель произносил её в жутком гриппозном состоянии под высокой температурой и таблетками.
В своей речи Боб с ходу берёт быка за рога:
'К 1980 году нас ждёт единое мировое правительство, которое будет гарантировать постоянный мир и гражданские свободы для всех, даже для граждан тех стран, которые предпочитают оставаться социалистическими, а также согласованные усилия всех стран по контролю рождаемости и повышению уровня жизни для всех людей. Рак будет побеждён, а все заболевания, вызываемые бедностью и антисанитарией, взяты под контроль, так как мы направим на всемирное здравоохранение все усилия, которые сегодня направляем на вооружения и войны. У нас будет процветающая колония на Луне и база на Марсе, дешёвые и доступные космические путешествия... много еды для каждого - вот что я хотел бы предсказать сегодня вечером. Как бы я хотел жить в таком мире!
Неумолимые Уравнения говорят: Нет'
'Неумолимые Уравнения' - название рассказа Тома Годвина, который Хайнлайн перед этим цитировал. В нём пилот ради спасения корабля вынужден выбросить в космос девушку, пробравшуюся зайцем на корабль.
'Я никогда не увижу такой мир. Мне повезёт, если я хотя бы проживу весь срок отмерянный мне природой.
И вы тоже.
Потому что треть из нас, присутствующих в этой комнате, умрёт в ближайшем будущем.
...
Всё, что я хочу сейчас подчеркнуть, это то, что где-то порядка трети из нас умрёт, независимо от того, кто победит. Не одна треть русских - треть из нас.
Или я ошибаюсь? Позвольте я очень быстро это проверю. Есть среди вас те, кто уже построил и оснастил противорадиационное убежище? Пожалуйста, поднимите ваши руки!
Вот этого я и ожидал - я задавал этот же вопрос самым различным аудиториям. Очень немногие американцы готовятся выживать в условиях выпадения радиоактивных осадков. И я не критикую, пожалуйста, обратите внимание: я тоже не поднял руку. Мы с женой не располагаем никакими средствами защиты от радиоактивных осадков. Я не горжусь этим, я не стыжусь этого - я просто в одной лодке вместе с вами, и, подобно всем прочим, уделяю минимум внимания разным предупреждениям'
Начиная с 12 августа 1950 г., когда Комиссия по атомной энергетике США издала первую брошюру с рекомендациями на случай ядерной атаки, в Америке постепенно разворачивался бункерный бум. К 1961 году были построены по разным данным от 200 000 до 1 000 000 небольших семейных 'склепов' (американцы иронично называли их 'Похорони себя сам'). Как правило, это был обычный погреб 3х3 м с бетонными стенками и стальной плитой наверху. Единственное, от чего он мог, теоретически, спасти - это радиоактивные осадки, отсюда и пошло расхожее название для бомбоубежищ 'fallout shelter', хотя на самом деле некоторые из них были настоящими 'bomb shelter' или 'blast shelter'.
Бункерный бум возник не на пустом месте - президенты США, сначала Эйзенхауэр, а затем и Кеннеди, последовательно отклонили все проекты обеспечения безопасности гражданского населения страны на случай атомных бомбардировок. Единственным практичным действием в сфере гражданской обороны стала инспекция складских помещений и подвалов, которые затеяла администрация Кеннеди в сентябре 1961 года. Армейский инженерный корпус заключал договоры с гражданскими архитектурными бюро, которые и проводили оценку радиационной устойчивости зданий. О качестве этой инспекции можно только догадываться. В общем, если стены и перекрытия не допускали протечек естественных осадков, помещение объявлялось 'fallout shelter' и в его окрестностях размещали соответствующие указатели.
Таких чорно-жолтых табличек было напечатано 400 000, их дизайн оценила целая комиссия психологов. Не знаю, сколько их было пущено в дело, но две трети помеченных ими 'фэллаутов' находились в зоне поражения, т.е в зоне сильных и средних разрушений (по советской классификации) вокруг предполагаемых эпицентров. Это были скверно подготовленные братские могилы. Многие из них так и не были оборудованы ни санузлами, ни системой вентиляции, я уже не говорю о каких-то запасах питьевой воды и питания. И население, и федералы прекрасно понимали бессмысленность Национальной программы ГО. В 1971 году она была прекращена. Запасы пшеничных крекеров из укомплектованных убежищ Нью-Йорка были переданы некоему фермеру, который скормил их свиньям. Часть НЗ через благотворительные организации была направлена в голодающую Африку.
Если не считать табличек, ничего сравнимого по масштабам со строительством и оснащением бомбоубежищ в промышленных городах СССР в США не проводилось. Зато в куда большем масштабе организовывались 'учения': 'Лечь на пол и закрыть голову руками! Двигайтесь к ближайшей стене!'. Они ещё больше подхлёстывали паранойю и заставляли американцев искать спасения в укрытиях, построенных на собственные деньги.
Бункерный бум, естественно, привлёк внимание предпринимателей, даже приятель Хайнлайна, Рон Хаббард одно время занимался этим бизнесом. Если мне не изменяет память, его компания продвигала типовой проект 'под ключ' в виде слегка прикопанной цистерны, что-то подобное изображённому на рисунке:
Как видите, цена в 150 баксов, вполне бюджетная. Подобные цилиндрические конструкции получили развитие, были поставлены на поток и даже пережили окончание Холодной войны. Сегодня в продаже имеется целая линейка подобных продуктов:
Изделие можно заказать по каталогу, оно будет доставлено заказчику на дом и зарыто в землю на безопасную глубину. Бункер САТ-15 фирмы 'Radius Engineering' стоит несколько больше железной бочки времён Холодной войны - 300 тысяч баксов, хотя принцип тот же:
А вот как выглядел его предок, 'Kidde Kokoon' образца 1955 года:
Несмотря на неказистый внешний вид, внутри эта 'цистерна' выглядит вполне прилично:
Но вернёмся к речи Хайнлайна:
'Я не читаю вам проповедь, я не призываю вас бежать домой и начинать заполнять мешки песком и разливать воду по бутылкам. Я говорю о том, что мы сейчас не готовы пережить мощный удар - и отсюда следует, что треть из нас или, может быть, половина будет покорно ожидать смерти, и так будет, если мы не начнём готовиться. Если! Из того, что я знаю об американском темпераменте, я сомневаюсь, что мы начнём готовиться'
Очевидно, Боб был не в курсе масштаба бункерного бума, либо он сознательно сгущал краски, пытаясь воздействовать на аудиторию. И, похоже, он пытался призвать на свою сторону демонов национализма или расизма - во всяком случае, так это выглядит для меня. Нет, конечно же, это были сарказм и ирония, и Боб просто троллил публику. Может быть. Почти точно.
'Но это ещё не все неприятности.
Имейте в виду, что наши предки пережили саблезубого тигра, пережили Чёрную Смерть. Человеческая раса ещё не угасла и не угаснет. Забудьте 'На берегу'; будущее не столь мрачно. Если треть из нас умрёт, это одновременно означает, что две трети из нас останутся жить - и наша потеря не будет иметь значения для человеческой расы. Она, наша раса, сегодня увеличивается со скоростью 160 000 человек в день - как скоро могут быть заменены 60 000 000 американцев? Год и десять дней...
О, большинство из них будут китайцами, а не американцами - но разве это плохо?
Только для нас. Вполне может оказаться, что это только во благо: китайцы многие столетия повышали свою стойкость... в то время как мы привыкли жить слишком роскошно и поддерживать наши беднейшие племена. В расовом и генетическом отношении вполне может считаться улучшением тот факт, что треть из нас будет убита.
Это не значит, что нам это должно нравиться.
Я просто говорю: давайте не будем видеть в этом слишком большой трагедии только потому, что это коснётся нас - с точки зрения человеческой расы мы не самая важная её часть'
А дальше его мысль самым причудливым образом переходит к оккупации и неминуемому обращению населения США в рабство. Думаю, здесь температура окончательно взяла верх над ясностью мышления писателя.
'Да, я скорее предпочту риск падения радиоактивных осадков на головы невинных младенцев, с неловкими улыбками и ямочками на коленках, чем соглашусь видеть, как Соединенные Штаты Америки капитулируют перед этим чудовищным злом.
Но моих пожеланий по этому вопросу никто не спрашивал, и сегодня я не буду выдавать желаемое за действительное. Я думаю, что наиболее вероятное наше будущее - это сдаться без боя. Никаких радиоактивных осадков. Только рабство.
Я же предпочитаю думать, что для ребёнка риск радиоактивных осадков лучше, чем риск оказаться рабом. Но, опять же, моего мнения никто не спросит. Я также думаю, что цена за спасение Соединенных Штатов слишком высока, чтобы её платить'
Хайнлайн выслушал овацию и поспешно удалился в номер. Он по-прежнему плохо себя чувствовал и не успели приготовиться к приходу гостей, в результате вышел их встречать в пижаме, да так и не стал переодеваться, что положило начало традиции 'пижамных вечеринок у Хайнлайна'. Несмотря на болезнь и полуобморочное состояние, кое-что из сказанного на конвенте, однако, засело у него в голове и не давало покоя по дороге домой - он думал о том, не было ли с его стороны лицемерием призывать молодёжь вкладываться в строительство противоатомных бункеров, когда сам он не собирался этого делать? У него была масса оправданий - у Хайнлайнов не было детей, и он лично не видел смысла пережить атомный удар, чтобы влачить бессмысленное существование после. Кроме того, он не сомневался, что соседи, палец о палец не ударившие ради защиты своей семьи, прибегут спасать своих детей к нему в убежище, и ему придётся уступить им место и одиноко поджариваться снаружи. Тут он полностью предвосхитил сюжет эпизода 14 'Комета Барта' из шестого сезона 'Симпсонов', в котором соседи выпихивают Неда Фландерса из собственного бомбоубежища:
Кроме того, дом Хайнлайнов стоял на гранитном выступе, в нём не было подвала, и устроить убежище за разумные деньги там было невозможно... Но всё это были отговорки, как позднее признавался писатель.
'Дело в том, что я до сих пор считал, что большинство американцев будут молча тупо сидеть, надеясь на удачу, и не примут никаких мер, чтобы выжить. Но это ни в коей мере не избавляло меня от моей обязанности укрепить мой собственный маленький кусочек Америки. Так что я нехотя начал проектировать и строить противорадиационное убежище'.
'DUCK AND COVER!'
Команда 'duck and cover!' (упасть и прикрыться) стала символом эпохи атомной истерии. Её выполнению обучала детей мультяшная черепашка, эту команду внезапно мог подать учитель во время урока (и тогда приходилось забираться под парту и закрывать голову руками), её нужно было выполнить прямо на улице во время учений гражданской обороны.
'Заметив вспышку ядерного взрыва, ты должен упасть за ближайшее укрытие и прикрыть незащищённые участки кожи: шею, лицо, кисти рук. Через минуту или две, либо сразу после прохождения ударной волны ты должен подняться и бежать в ближайшее укрытие'
Ещё больше проникнуться духом того времени вам поможет 'Письмо из убежища' Тони Кэри (да и вообще, Тони всегда стоит послушать, по поводу или без всякого повода)
ссылка
Итак, Боб взялся за строительство убежища. Хайнлайн прекрасно понимал разницу между fallout shelter, которое способно защитить лишь от осадков, и blast shelter - настоящим бомбоубежищем. Тем не менее, он практически сразу отказался от более простого и бюджетного проекта радиационного убежища. Близость центра NORAD не оставляла ему иного выбора, кроме как строить полноценное blast shelter, вырубая его в гранитной скале возле дома. Это существенно удорожало проект, и вдобавок Джинни настояла на том, что у бункера должен быть запасной выход, на случай если основной будет завален руинами дома. Ни один типовой проект подобного не предусматривал. Визитки и рекламные листы агентов напрасно пылились на журнальном столике.
Хайнлайну пришлось проектировать убежище самому. Это была не слишком сложная задача, поскольку раньше он спроектировал дом, в котором они жили.
Через пару недель после возвращения из Сиэтла, в начале октября 1961 года, Хайнлайн нанял рабочих, которые с помощью взрывчатки и отбойных молотков выдолбили в скале траншею 3.5 х 7 м и глубиной в 3.5. Скалу укрепили стальной рамой, внутри которой соорудили бетонный короб. Сверху бункер прикрывал почти метр железобетона. Внутренний стальной кожух должен был защитить обитателей от осколков бетона во время удара.
Вход в убежище открывался с восточной веранды дома, а запасной выход прятался в высохшем речном русле. Массивные железные двери должны были защитить обитателей бункера от ударной волны и радиоактивной пыли. Конечно же, это ни в какое сравнение не шло с метровыми заслонками Комплекса Шайенн.
К осени 61-го бункерный бум в Колорадо-Спрингс уже угас, что позволило Хайнлайну скупить материалы для строительства и оборудование подешёвке. К середине ноября убежище было готово. И снова призрак Неда Фландерса из будущего помахал ему рукой:
'Куча народу видела наше убежище... и слишком многие из них радостно сказали: 'Ух ты, круто! Я рад, что ты его построил! Теперь мы точно знаем, куда бежать, когда завоет сирена!''
Хотя Боб и предвидел нечто подобное, он, тем не менее, был шокирован поведением соседей - все они были люди не бедные и вполне могли позволить себе такое же укрытие.
В своих письмах Полу Андерсону и Джудит Мерррил, которых тоже охватил бункерный бум, Хайнлайн писал, что если большинство граждан США последуют их примеру, это будет значить для безопасности страны больше, чем дивизион МБР, ведь парни в Москве умеют подсчитывать риски и не ввяжутся в авантюру с сомнительным результатом.
'Наша политическая система, наша свобода, базируется на идее о том, что основной груз ответственности несёт на себе сам человек. Если мы отречёмся от своей личной, индивидуальной ответственности, то мы тем самым отречёмся от самого понятия свободы - после этого нам останется только спокойно сдаться на милость кремлёвских хозяев'
Первоначально убежище было рассчитано на то, чтобы Хайнлайны смогли продержаться в нём три месяца. Затем Боб, повинуясь внезапному порыву души, предложил соседям (у них было трое детей) место в убежище, если настанет день 'Д'. Они с Джинни переоборудовали и переукомплектовали бункер, так что он смог приютить уже шесть человек, хотя и всего на один месяц (всё правильно, именно шесть, потому что сосед служил на флоте, и его присутствие не предполагалось). Боб подошёл к вопросу основательно - обучил детей работе с оборудованием бункера и провёл тренинги. По иронии судьбы вскоре после этого соседи рассорились с Хайнлайнами и прислали свой ключ от бомбоубежища в почтовом конверте. 'Дети-то почему должны страдать?' удивился Боб и так же по почте отправил ключ обратно. 'Лучше смерть, чем позор!' решили соседи и снова вернули ключ по почте. Хайнлайн пожал плечами, но оставил комплектацию бункера прежней.
До самого отъезда из Колорадо-Спрингс Хайнлайн обновлял в бункере запасы воды и пищи и заряжал аккумуляторы. Вентиляция и освещение в убежище работали превосходно, поэтому в нём иногда ночевали гости.
И всё же, несмотря на семидесятисантиметровое железобетонное перекрытие и защитный стальной кожух, Хайнлайновское blast shelter вряд ли выдержало бы близкий взрыв атомной бомбы. Хайнлайн понимал это, и близость центра NORAD не давала ему покоя. Это стало ещё одной причиной их отъезда из Колорадо-Спрингс. Позднее, в романе 'Луна - суровая госпожа' писатель с наслаждением раздолбал Шайенн в щебень 'булыганами' лунных сепаратистов.
Новые хозяева дома оставили убежище в неприкосновенности. С тех пор оно уже несколько раз меняло владельцев и, по счастью, ни разу не использовалось по прямому назначению. Раскладная кровать (слева) и баллоны с воздухом (справа) лет двадцать назад были ещё исправны и ждали своего часа, но большую часть времени работали музейными экспонатами.
Впрочем, был один момент, когда эта предосторожность Хайнлайна едва не обернулась предусмотрительностью.
Причиной был подростковый зуд Президента Кеннеди, которому страшно хотелось досадить коммунякам. К началу 60-х Америка выигрывала у Союза атомную гонку по очкам: у США было накоплено в 20 раз больше боеголовок, чем у СССР, да и средств доставки было раз в сто побольше. Но, видимо, Джон решил потроллить Никиту, потому что отдал приказ разместить сначала в Италии, а потом и в турецком Измире парочку эскадрилий ракет средней дальности PGM-19 'Jupiter'.
В принципе, никакой особо стратегической необходимости в этом не было. Москва и так была в пределах досягаемости 'Торов' из Англии, баллистических 'Атласов' из Америки и 'Полярисов' с подлодок, курсирующих в северных водах. Но 'Атласам' нужно было лететь через весь океан, а лодки с 'Полярисами' плавали по сложному маршруту, и их нельзя было задействовать в любой момент времени. А вот 'Юпитеры' могли находиться на боевом дежурстве постоянно, у них была более высокая точность наведения и очень малое подлётное время, всего 10 минут, не оставлявшее шансов задействовать ПРО или провести эвакуацию населения в убежища. 'Юпитеры' в Турции возле границы СССР стали последней каплей, переполнившей чашу терпения Хрущёва.
'Я-то был против войны. Но если жить только под давлением боязни и в том смысле, что всякая наша акция в защиту себя или в защиту наших друзей вызовет ракетно-ядерную войну, - это, следовательно, означает парализовать себя страхом'
Хрущёв приказал провести тайную операцию 'Анадырь', и СССР по-тихому разместил на Кубе свои ракеты средней дальности Р-12 и Р-14. Они могли атаковать Вашингтон и половину авиабаз стратегической авиации американцев. Их подлётное время к основным целям составляло почти 20 минут, но это было лучше, чем ничего.
15 октября, с большим запозданием, ЦРУ обнаружило советские ракеты и доложило Президенту. С этого момента начался Кубинский кризис. Понятие 'паритет' в голове у Джона Кеннеди и его генералов напрочь отсутствовало. Спешно собранное совещание сходу отвергло дипломатические варианты разрешения ситуации и начало прорабатывать военные. Генералы предложили немедленно разбомбить ракетную базу русских, но Президент отказался, он предпочёл 'отрезать хвост по сантиметру' и ждать, пока внутренняя решимость развязать войну дозреет в нём окончательно. Вместо этого он приказал отменить военным отпуска, призвать в амию 150 000 резервистов, начать подготовку к вторжению на Кубу и отправил флот заблокировать остров с моря. Согласно международному праву военная блокада приравнивалась объявлению войны, поэтому Кеннеди назвал блокаду 'карантином'. Хрущёв в свою очередь назвал её 'пиратством' и сказал, что не потерпит нападения на советские корабли. К этому моменту вокруг острова плавало не меньше десятка советских подводных лодок, а на берегу стояли наготове полсотни истребителей. 27 октября Москва потребовала убрать ракеты из Турции. Военные советники сообщили Кеннеди, что в Кремле, предположительно, произошёл военный переворот и сейчас всем заправляют генералы. В этот момент над Кубой был сбит очередной самолёт-разведчик. В Вашингтоне, замирая от ужаса, приготовились начать ядерную войну с Советами - просто чтобы не потерять лица.
Подготовка к войне не ускользнула от внимания американцев, а выступление Президента дополнительно подлило масла в огонь.
Кеннеди назвал базу на Кубе орудием ядерного шантажа и рассказал, какие города находятся под прицелом советских ракет. Обронив многозначительную фразу 'любые наши дальнейшие действия будут оправданы', он обрисовал картину грядущего Апокалипсиса (в сослагательном наклонении). В конце речи он заявил, что не может предугадать, 'на какие затраты или жертвы придётся пойти, чтобы ликвидировать этот кризис'. Было сказано ещё много других ободряющих слов, типа 'самая большая опасность сейчас состояла бы в том, чтобы не делать ничего', 'стоимость свободы всегда высока, но американцы всегда были готовы платить за неё', 'наша цель состоит не в мире за счет свободы' и тому подобное. Услышав финальное 'И видит Бог, эта цель будет достигнута', нация взвыла и побежала прятаться в свои новенькие 'фоллауты'.
Незадолго до Кубинского кризиса Хайнлайн побывал на аэрокосмическом конвенте в Лас-Вегасе и полюбовался на авиашоу в Индиана-Спрингс. Там у него произошла примечательная встреча: он познакомился с доктором Эдвардом Теллером и его коллегой, Германом Каном. Теллер был отцом американской водородной бомбы и советником прежнего президента Эйзенхауэра. Именно Теллер пытался в своё время продавить идею создания системы ГО и строительства гражданских бомбоубежищ, чему Эйзенхауэр всячески противился. Кан был футурологом, одним из теоретиков и режиссёров новой геополитики. Он придумал концепцию 'Машины судного дня', обеспечивающей гарантированное взаимное уничтожение, и много внимания уделил возможным последствиям ядерной войны а также способам индивидуального спасения. Кан зачитывался книгами Хайнлайна, Хайнлайн зачитывался книгами Кана. Им было о чём поговорить друг с другом.
22 октября, услышав новости с Кубы, Хайнлайн тут же переключил свой радиоприёмник на волну CONELRAD и всё время, пока длился кризис, ждал сигнала оповещения о ядерной атаке. Канал CONELRAD (CONtrol of ELectronic RADiation) был предназначен для оповещения населения в чрезвычайных ситуациях. Система была создана в 1951 году для работы в условиях военного положения. На бытовых радиоприёмниках диапазоны работы CONELRAD были промаркированы специальными значками.
Во всех брошюрах ГО, МО и Комиссии по атомной энергии переключение на волну CONELRAD называлось непременным условием выживания. Единственный раз система была задействована во время кубинского кризиса. В 1963 году она была заменена системой EBS.
28 октября, когда Хрущёв пообещал вывести ракеты с Кубы, Хайнлайн, неделю не отходивший от своего атомного бункера, с облегчением выдохнул. Деталей ядерной сделки он, естественно, не знал, поэтому проникся к Кеннеди внезапным уважением:
'Этот кризис заставил меня, впервые за несколько лет, по-настоящему гордиться своей страной и своими соотечественниками. Кризис и ультиматум стали неожиданностью для большинства гражданских лиц. Он и для меня стал полной неожиданностью, не потому, что я не знал о развёртывании ракет - я об этом знал - но потому что я не ожидал, что м-р Кеннеди не спасует перед Советским Союзом... я снова гордился тем, что я - американец'
Незадолго до этого на Восточном побережии произошли события, которые могли дать Бобу дополнительный повод гордиться тем, что он американец. Ну, или наоборот - зависит от того, как посмотреть.
Чорная метка
В 1962 году демобилизовавшийся из ВВС США Джеймс Мередит подал заявление о поступлении в Университет Миссисипи. Как ветеран Корейской 'полицейской операции' он имел право на зачисление в любой ВУЗ вне конкурса, но ему было отказано - потому что он был чернокожим. Для Джеймса это не стало неожиданностью, его поступление было тщательно спланированной провокацией, которую проводил 'Фонд юридической защиты и образования цветного населения'. Немедленно последовал судебный иск к Университету, колёсики судебной машины закрутились, и вскоре Верховный Суд США постановил зачислить Джеймса Мередита в число студентов. 20 сентября в сопровождении полицейского пристава и федерального чиновника Джеймс явился в кампус.
Однако у входа его встретила толпа протестующих и лично губернатор штата, который выставил абитуриента за дверь. Президент США издал указ с требованием допустить Джеймса на территорию Университета и 30.09.1962 прислал батальон военной полиции, предупредив, что в случае осложнений он пришлёт войска. Под охраной федеральных маршалов Джеймс Мередит вошёл на территорию Университета. Во время прямого эфира этого события в кампусе университета и близлежащем городке вспыхнул бунт. Кеннеди объявил военное положение и ввёл войска. Мятеж длился 14 часов, шестеро полицейских были ранены, потери гражданских составили двоих человек убитыми, около 400 раненными и более 200 пленными арестованными.
3 октября Джеймс Мередит был зачислен в университет штата Миссисипи. Всё время обучения его травили студенты и охраняли военные. В августе 1963 года он получил степень политолога и перевёлся в Колумбийский университет. Там он изучал право, но не стал уважаемым адвокатом, а продолжил заниматься политикой, и в 1966 году во время 'Марша против страха' и ему выстрелили в спину из дробовика.
Джеймс быстро поправился, а стрелок пожалел, что не использовал дробь более крупного калибра.
В 2006 году в Университете Миссисипи Джеймсу Мередиту установили памятник:
Случай с Джеймсом был не единичным и, вообще-то, не самым впечатляющим. Борьба против сегрегации после Второй мировой войны усилилась, и подобные стычки происходили регулярно. Правозащитники довольно быстро выработали успешную тактику действий и использовали её во всех проблемных сферах: отправляли группу добровольцев, которые демонстративно нарушали дискриминационные законы или обычаи штата, ненасильственным образом добивались эскалации конфликта и хайпа в СМИ, затем появлялись юристы и переводили дело в юридическую плоскость, после чего оспаривали местный закон на федеральном уровне. Законотворческая автономность штатов в США позволила южанам напринимать массу законов, направленных на ущемление прав чернокожего и цветного населения, и теперь чернокожие активисты последовательно выжигали все точки сопротивления.
По той же схеме действовала знаменитая 'Девятка из Литл-Рок'. Это случилось в 1957 году, за пять лет до поступления Мередита в Университет. Получив решение суда о праве на совместное обучение, 'девять негритят пошли учиться в школу'. Школу только для белых, естественно. Тогда губернатор штата Арканзас отправил национальную гвардию охранять школу от негров. Пока власти местного и федерального уровня выясняли отношения, дети сидели дома. Потом Президент приказал обеспечить исполнение закона полиции.
Но полиция не смогла справиться с единодушным волеизъявлением народа и детей снова отправили домой. Литл-Рок был довольно неподходящим местом для проявления расовой толерантности, большинство населения не хотело никаких перемен и на всех референдумах давало отпор попыткам десегрегации. Любые попытки негров заявить о своих правах встречали у жителей немедленный дружный ответ.
Тогда Президент Эйзенхауэр перевёл национальную гвардию Арканзаса под своё подчинение (чтобы губернатор не предпринял никаких глупостей) и отправил в Литл-Рок 101-ю дивизию ВДВ.
Военные, не открывая огонь на поражение, разогнали протестующих, потом снова разогнали и добавили тем, кто не понял с первого раза.
Затем десантники плотным кольцом оцепили здание...
...и девять негритят под прикрытием штыков таки пошли учиться в школу:
Разумеется, на этом история не закончилась, губернатор просто-напросто закрыл все муниципальные школы, которые подпадали под решение суда о десегрегации, и все дети, белые и чёрные, пропустили учебный год. В результате на упёртую девятку негров обозлились даже те, кто ранее оставался равнодушен, плюс учителя, оставшиеся без работы. В общем, когда школу всё-таки открыли, девять негритят там ждал тёплый приём. Но вплоть до окончания школы они каждый день собирали свои портфельчики и шли учиться - туда, где их оскорбляли, плевали в лицо, били, когда учителя смотрели в сторону, забрасывали горящими бумажками в туалете и даже пытались плеснуть кислотой в лицо. У меня сложное отношение к их родителям, но дети, безусловно, заслуживают памятника не меньше, чем Джеймс Мередит.
Все эти события, естественно, не могли ускользнуть от внимания Хайнлайна. Десегрегацию он мог только приветствовать, она означала восстановление справедливости, которую Боб понимал как равные права для всех. Но вряд ли он как-то поддерживал левацкие группировки типа 'Студенческого координационного комитета ненасильственных действий', потому что не любил ни левых, ни радикалов. Негритянские активисты не могли не прибегать к радикальным действиям - иначе на их требования просто бы не обратили внимания, но Боб этот нюанс стойко игнорировал. Не могли вызвать его симпатии и такие группировки, как 'Нация Ислама', запятнавшая себя в годы Второй Мировой войны политикой уклонения от призыва в армию, а затем провозгласившая негров отдельной богоизбранной нацией. Наиболее радикальные члены 'Нации Ислама' позднее решили изгнать с территории южных штатов белое население и создать там Республику Новая Африка, попутно стребовав с США миллиарды в качестве репараций за рабство, сегрегацию и прочие прегрешения. Но это было позже, а пока, в начале 60-х, чёрные расисты только собирались в стаи и начинали организовываться. Время 'Чёрных пантер' ещё не пришло. Но уже звучали голоса о льготах, квотах и появлялись требования 'позитивной дискриминации'. А вот этого Хайнлайн на дух не переносил - он был за равенство возможностей и против преференций для избранных.
Здесь надо отметить, что в расхожих формулах пропаганды тех лет равенство возможностей неявным образом связывали с равенством способностей: 'негр - такой же, как белый, только другого цвета, поэтому заслуживает того же самого'. На этом основании было выстроено всё здание американской толерантности (и я подозреваю, что попытка вколотить в него поправку от BLM 'но некоторые животные равнее' рано или поздно обрушит это здание ко всем чертям). И всё же это была всего лишь аксиома, принятая на веру - чего Хайнлайн не мог не заметить. И если вы до сих пор полагали, что Боб пинал только пуританских священных коров, то вы сильно заблуждались.
Боб пинал всех коров без разбора, какие только попадутся на дороге. Хайнлайн категорически отрицал равенство рас, принимаемое за аксиому. Для него это было не более чем гипотеза, требующая доказательств. С доказательствами же дела обстояли туго - уже в те времена вопросы сравнительной биологии человеческих рас были нежелательной темой в научном сообществе. Поэтому Хайнлайн совершенно спокойно заявлял такие вещи:
'Одним из неприкосновенных постулатов считается, что белые и чёрные на самом деле 'равны', просто неграм не повезло со средой обитания. Так ли это? Я не знаю - у меня слишком мало данных для такого вывода... Очевидно, что две расы различны физически... Должны ли мы, тем не менее, предполагать, что, несмотря на очевидные и существенные физические различия, эти два разновидности, тем не менее, в основном идентичны в части нервной системы? Я не знаю, но знаю, что в любой другой области науки такое предположение было бы просто глупо рассматривать, даже в качестве рабочей гипотезы, а тем более, в качестве неопровержимого факта, не подлежащего сомнению'
Взгляды Хайнлайна на расовые, национальные и социальные проблемы в первой половине 60-х легко упаковываются в такое понятие, как 'дарвинизм'. Во многих предыдущих своих произведениях, 'Бездне', 'Кукловодах', 'Туннеле в небе', 'Астронавте Джонсе', 'Гражданине Галактики' он так или иначе высказывает одну и ту же мысль: ЛДНБ - ленчей даром не бывает. Вселенная - не место для слабых или глупых. Вид либо выигрывает схватку, либо приспосабливается к победителю, в противном случае он исчезает без следа - и не нужно оценивать этот факт с точки зрения морали, у законов природы нет ни морали, ни сентиментальности, примите и распишитесь.
Тут надо бы сказать о морали самого писателя. Этические установки Хайнлайна чрезвычайно прагматичны и вытекают из утилитарной потребности выживания - семьи, страны, человечества - именно в такой последовательности, по ниспадающей. И моральность тех или иных действий он оценивал исходя из ответственности перед тем, что находится в малом круге, а внешнее окружение получало свою долю по остаточному принципу. Это было мировоззрение, диаметрально противоположное какому-нибудь русскому космизму, где превалирует понятие 'высшей справедливости'. Боб прагматично исходил из интересов индивидуума, семьи, страны или рода человеческого и не признавал приоритета абстрактной космической морали.
И в этом аспекте Хайнлайн признавал моральным всё, что ведёт к выживанию вида (в широком смысле слова, т.е. не только утилитарно-физическое выживание, но и, в ряде случаев, сохранение нравственных и культурных ценностей), страны, семьи или человека. Хайнлайн ни разу не рассматривает вопрос о каком-либо 'видовом милосердии' - проигравший вид уничтожается или адаптируется, это вопрос борьбы за существование. Он никогда бы не написал что-то подобное вещам 'Квинтет Эндера' Карда или 'Слово для леса и мира одно' Ле Гуин. Во всяком случае, до начала 60-х.
Здесь, конечно, стоило бы привести цитаты, но я знаю, к чему приводит поиск цитат в книгах Грандмастера - ты зависаешь с книжкой до поздней ночи, а цитата так и остаётся смутным воспоминанием где-то на периферии сознания. Поэтому я сошлюсь на обзоры по 'Бездне' и 'Астронавту Джонсу', где точно упоминал об этой проблеме. Наверное.
Применительно к человеческой расе дарвинистская установка Хайнлайна означает примерно следующее: нужно признать, что Европа обошла Африку и Азию, и тем самым доказала свою лучшую приспособленность к жизни на этой планете. Следовательно, азиаты и африканцы вынуждены будут признать лидерство европейцев, либо см. выше.
'...как говорил мне один знакомый негр, тем, кого угнали в рабство, повезло по сравнению с теми, кто остался. Немного познакомившись с жизнью в Африке, я понял, что он имел в виду. Для меня ясно одно: 'цивилизация', если говорить о технологиях или социальных институтах, придумана нами, а не неграми. Как раса, как человеческая культура, мы опережаем их на пять тысяч лет или около того. За исключением той культуры, социальных институтов и технологий, что они получили от нас, они всё ещё прозябают в каменном веке, со всем его рабством, каннибализмом, тиранией, и полным отсутствием концепции того, что мы называем 'справедливостью''
В этом высказывании, несмотря на его фактическую корректность, как будто слышится голос самодовольного представителя WASP, и я не буду ни подтверждать, ни опровергать это впечатление. Как и большинство живых людей, Роберт Хайнлайн был неоднозначной личностью, сочетавшей в себе противоположные тенденции. Он, безусловно, был человеком цивилизованным, и пытался сдерживать Зверя внутри себя. В своих публичных проявлениях он старался писать, говорить и совершать только правильные вещи. Каким он был наедине с собой, мы можем только догадываться, извлекая это косвенным образом из его текстов. В общении с близкими людьми он заметно ослаблял галстук, но всё равно старался удерживаться на 'общечеловеческих' позициях (хотя часто скатывался на дихотомию 'мы' и 'они'). Боб был убеждённым про-феминистом и при этом до конца своих дней оставался полным энтузиазма Старым ЯБыВдулом, и когда он с аппетитом рассказывает о темнокожих 'шоколадках' на пляже, сквозь его черты на мгновение проступает хищно осклабившийся Мистер Божья Коровка.
Хайнлайн не стал отправлять письмо, цитаты из которого я привёл выше. Видимо, почувствовал, что 'общечеловеческая' позиция подвела его к опасной близости с расистскими лозунгами прошлого века. Ещё один маленький логический шаг - и он бы начать рассуждать об 'uplifting' (возвышении низших рас до уровня высшей) и о 'бремени белого человека'. Хайнлайн, конечно, любил Киплинга, но не до такой же степени... Возможно это или что-то иное заставило его задуматься о том, насколько расовые предрассудки довлеют над нашим обыденным мировоззрением. И лучший способ вытрясти их из человека наружу, потыкать в них носом, заключался в том, чтобы перевернуть всё с ног на голову и хорошенько встряхнуть. Устроить этакий Биг Бада Бум.
Большой Шлем
Поскольку история эта некоторым образом связана с карточными играми, предлагаю немного проникнуться тематикой и послушать, как Эрик Вулфсон выводит 'Turn of a friendly card' Алана Парсонса:
ссылка
Подобно романам 'Число зверя' и 'Кот, проходящий сквозь стены', 'Фригольд Фарнхэма' содержит отчётливую разделительную линию, на которой сюжет и тематика романа заметно меняются, словно он составлен из двух небрежно подогнанных кусков или дописывался спустя долгое время. История атомной войны и последующей робинзонады и история современных американцев, попавших в рабовладельческое общество, выглядят обособленными, это словно две разных истории, которые рассказывают о совершенно несвязанных вещах. Тем не менее, Билл Паттерсон, опираясь на архив писателя, утверждает, что обе темы (постапокалипсис и расовое господство) были изначальной целью писателя. Три странички, датированные 23.01.1963 года, действительно содержат обе темы: в них описывается визит некоего Эйса Коннолли в дом некоего Хьюберта, где после ужина они садятся за партию в бридж, и хозяин предлагает принять в игру своего работника, негра Джозефа. Возникает некоторая неловкость в вопросе о денежных ставках, но Хью успокаивает гостя, обещая в случае чего покрыть долг слуги. Их мирный вечер прерывает атомная атака, и на этом первый набросок романа заканчивается.
Этот черновик был озаглавлен 'Grand Slam' - 'Большой Шлем', термин спортивный и карточный. В бридже он означает выигрыш всех взяток партнёрами, в спорте - полный успех. В буквальном переводе с английского Grand Slam - Большой Бабах (откуда недалеко до 'Большого Траха', что и обыгрывается во второй главе романа). Название не сказать чтобы оригинальное - так называлась, например, комедия 1933 года с Полом Лукасом и Салли Блэйн:
Речь в ней шла как раз об игре в бридж, а не о том, что вы подумали. Между прочим, это редкое исключение. 'Большой Шлем' чаще всего обыгрывается в названиях как 'сорвать куш' или 'большое ограбление' и тому подобное. Что касается истории, задуманной Хайнлайном, то название, как всегда, заключало в себе множество смыслов. Это не только Большой Бабах, перевернувший мир вверх дном, или Звонкая Пощёчина расовым предрассудкам, но и Все Взятки В Одни Руки, которые получают в финале игры партнёры Хью и Барбара. На руках у них оказываются и дети, и котята, и убежище в горах, и целый мир, который им предстоит построить заново - идеальный выигрыш. Все критики романа, как один, недовольны его концовкой, потому что рояли в ней так и выпрыгивают из кустов, но именно таким и должен был стать финал по исходному замыслу автора - настоящим Большим Шлемом, где каждому воздаётся по заслугам. Потому что роман вовсе не о постапокалипсисе или расовой инверсии - у него есть более глубокая центральная тема, на которую нанизано всё повествование. Но об этом чуть позже.
Возвращаясь к началу написания романа, я должен сказать, что Билл Паттерсон, безусловно, вправе вести хронологию от трёх листочков, датированных январём 1963 года, но я предполагаю, что Хайнлайн начал обдумывать идеи и собирать информацию задолго до того, как в папке, помеченной названием 'GRAND SLAM', появились первые заметки. Ещё во время строительства и оборудования убежища, в письме от 16.11.1961, он спрашивал у Лертона Блассингэйма, как можно сбить толстое бревно - пулями 'дум-дум'? ракетой из базуки? Он много консультировался со своим литагентом по поводу оружия и боеприпасов, которыми следует запастись, и этот интерес несколько превышал чисто утилитарную потребность выбора между 'спрингфильдом' и 'М-1'. Я думаю, что уже тогда Хайнлайн обкатывал идею ядерного апокалипсиса, скачка во времени и последующей робинзонады. Возможно, по этой причине в 1963-м, когда он сел писать роман, его первая часть, к тому времени максимально проработанная и не раз обдуманная, сходу легла на бумагу, а вот вторая часть истории, где говорится о мире рабства и расовой инверсии, оказалась относительно сырой и содержащей ряд фатальных ошибок.
Чёткая разделительная линия между историей об атомной бомбардировке и описанием мира будущего, впрочем, может объясняться и по-другому - такие линии и раньше были в романах Хайнлайна, они отмечали места, предназначенные для сериальной нарезки в журнальных публикациях. На этих линиях всегда немного менялся слог и интонации повествования. Всё же Хайнлайн слишком увлекался сериальностью и, по-видимому, рассматривал такие части максимально автономно друг от друга, что сказывалось на цельности всего произведения. Но, помимо этих чисто технических издержек, мне кажется, есть ощутимая разница в качестве текста до и после десятой главы.
Причины тут могут быть самые разные, творческий кризис, психологический дискомфорт, проблемы со здоровьем... Примерно в этот период Хайнлайн впервые ощутил тревожные звоночки: его фантастическая работоспособность как будто покинула его, он больше не мог подолгу сосредотачиваться на одной теме, он словно начал погружаться в тот вязкий, душный туман, которого боялся больше всего на свете. В этот туман ушёл его отец, когда ему было на год меньше, чем сейчас было Роберту, и прожил он в этом состоянии почти четверть века. Хайнлайн опасался, что его ждёт та же участь. По счастью, доктор не нашёл серьёзных проблем и просто выписал ему допинг - синтетический тестостерон metandren, и к началу апреля 63-го писатель, как будто, вернулся в норму - как раз, чтобы сесть и написать роман. Неприятный нюанс заключается в том, что Хайнлайн садился писать свои тексты только тогда, когда полностью их продумал. Metandren, возможно, совершил чудо, вернув ему энергию, но, возможно, воспользоваться допингом следовало раньше, задолго до того, как пришло время садиться за машинку. И тогда, кто знает, может быть, вторая часть не выглядела бы тягостным дополнением к первой. Это только гипотеза, на самом деле здоровье могло быть совершенно ни при чём, и писателя просто покинуло вдохновение в самый неподходящий момент.
Как бы то ни было, Боб управился с текстом за обычный срок, чуть больше трёх недель, 25 дней. Черновой вариант 'Шлема' был довольно толстым, 503 страницы, 126 000 слов, почти вдвое больше стандартных 70 000.
В какой-то момент роман сменил название. Место 'Большого Шлема' занял 'Фригольд Фарнхэма'. Фригольд - форма феодального владения землёй, при которой владетель мог свободно ей распоряжаться, наследовать, отрезать наделы и т.п. Правда, корень 'фри' здесь, скорее, означает не 'свободное', а всего лишь 'неограниченное', поскольку в обмен на владение землёй фригольдер должен либо платить ренту, либо обременять себя какими-то иными обязанностями. С этой точки зрения перевод названия 'Farnham's Freehold' на русский как 'Свободное Владение Фарнхэма' содержит некоторые ложные коннотации. Не говоря уже о том, что слово 'фригольд' вполне употребляется в русском как исторический или юридический термин.
Новое название более чётко определяло тематику романа, которую автор видел в изучении понятия 'свобода'. Точно так же, как в 'Звёздном десанте' писатель последовательно, по нарастающей рассматривал проблему насилия и морали, в новом романе Хайнлайн последовательно рассматривает различные формы и проявления свободы и не-свободы. Цивильные рамки семейных обязанностей, отношения хозяина и слуги, хозяина и гостя, отношения в рамках партнёрства в игре и т.п. 'мягкие' формы исследуются в самых первых главах романа. Здесь мы видим разные вариации свободы и добровольного самоограничения, продиктованного внутренними убеждениями или внешними обстоятельствами. Во время кризиса им на смену приходят жёсткие рамки физического выживания, в которых свобода и необходимость входят в клинч, на смену демократии приходит диктатура, а добровольное самоограничение сменяется подневольным. А по завершению робинзонады Хайнлайн бросает своих героев в самую последнюю крайность, в отношения хозяин-раб, где раскрывает весь спектр ограничений свободы в поляризованном обществе, от привилегированной верхушки до самой крайней формы рабского подчинения с полным расчеловечиванием.
Все герои романа несут в себе разные представления о свободе, необходимости и их отношении друг к другу, эти представления Хайнлайн и подвергает проверке, прогоняя своих персонажей по кругам организованного им Ада и наблюдая за их реакцией. В финале он надевает мантию Верховного Судии и воздаёт каждому то, что причитается. Абстрактные гуманисты унижены, эгоисты обращены в рабов, бывшие униженные щерятся волчьим оскалом, а рационалисты-праведники получают весь мир и пару коньков в придачу.
Эта назидательность немного пугает, её как будто протащили в текст контрабандой из пошлых бульварных романов XIX века, где в финале всем сёстрам доставалось по серьгам, а плохишам доставалось на орехи. Но это не единственный недостаток 'Фригольда Фарнхэма', роман есть за что покритиковать, и критики не упустили возможность это сделать. Я бы хотел посвятить этой критике отдельную главу, полную разоблачений, срывания всех и всяческих масок и прочего литературовидения, а пока закончу рассказ о том, как роман вышел в свет.
9 марта 1963 года Хайнлайн писал своему литагенту:
'Похоже, Джинни он нравится больше чем 'Дорога Славы', она говорит, что вещь быстро читается и её не нужно сильно сокращать. Однако, я намерен всё сильно сократить и передать моей машинистке в конце месяца. Я сам ещё не читал, что получилось, но, пока писал, мне всё нравилось'
У романа был ещё один 'альфа-ридер' - доктор Алан Нурс, который помог Бобу два года назад произнести мрачную речь в Сиэтле. С Аланом Хайнлайн консультировался по поводу сцены родов Карен, пытаясь сделать их максимально мучительно-правдоподобными, и это ему Карен Фарнхэм обязана смертью от потери крови. Хайнлайн был настолько благодарен консультанту, что посвятил ему весь роман.
Третьим читателем был, как всегда, литагент писателя Лертон Блассингэйм. Уловить интонацию между строк не всегда возможно, но мне кажется, что в свой отзыв Лертон вложил небольшую шпильку:
'Хорошая история в 'Фригольде Фарнхэма', в ней достаточно авантюрных моментов для некоторых мужских журналов'
Лично я, когда слышу слова 'мужской журнал', тут же вспоминаю бессмертные шедевры Эрла Норема, Нормана Саундерса и иных палп-артистов, чьи имена остались неизвестными:
Ну, или:
Подозреваю, Лертон имел в виду нечто подобное...
Книга планировалась к выходу в издательстве 'Putnam's', с которым у Хайнлайна был подписан долгосрочный контракт. Осталось пристроить журнальный вариант романа. Блассингэйм не стал отправлять рукопись в мужские журналы ('Rage for men' к тому времени уже закрылся), вместо этого в марте 1963 года он послал её Фредерику Полу. Пол работал в журнале 'Если' ('Worlds of If'), где как раз закончилась публикация 'Марсианки Подкейн'. Пол прочитал рукопись и счёл разговоры в начале романа 'пустыми упражнениями в ораторском искусстве, от которых только клонит в сон'. Он позвонил Блассингэйму и сказал, что будет рад приобрести рукопись, но не хочет утомлять своих читателей, так что оплатит текст в полном объёме, однако просит разрешения сократить начало на 5-10 тысяч слов, вырезав пустые и скучные споры за столом. Блассингэйм усмехнулся и сказал: 'Конечно, валяй'. При этом он позабыл уведомить о разговоре Хайнлайна.
Фред взялся за карандаш и быстро исчеркал первую треть рукописи. Он выкинул в общей сложности 10% текста, 60 отдельных фрагментов размером от одной строки до целой страницы и сделал несколько вставок красными редакторскими чернилами. Полвека спустя рукопись с пометками Фредерика Пола всплыла на аукционе и ушла какому-то коллекционеру. В общественном доступе осталось только скверное фото первого листа:
Когда в 1964 году вышел июльский номер 'Если' с первой частью романа, Роберт обнаружил редакторские 'художества' и в ярости бросился названивать Полу. Но Фред тут же отвертелся, сославшись на договорённость с Лертоном, и Боб немного подостыл - но не так, чтобы совсем, позднее в книжном издании он мстительно вывел под строчкой с копирайтами: 'Сокращённая версия этого романа, отредактированная и пересмотренная Фредериком Полом, была опубликована в журнале 'Worlds of If''. (В своих ранних воспоминаниях Пол приводил эту фразу как 'Несанкционированная версия этого произведения, грубо испорченная Фредом Полом, выходила в его журнале 'Если''. У Пола дивный острый язык, все его воспоминания существуют в двух версиях: та, что пошла в официальную печать, и та, где он ничем себя не ограничивал.) Этот инцидент не помешал двум авторам Золотого Века поддерживать добрые отношения, поэтому следующий роман Боба снова вышел в 'Еслях'.
Осень и зима 1963-го ушли у Хайнлайна на то, чтобы сократить черновик до приемлемого размера. Тут Боб проявил твёрдость и не стал ужиматься до обычных 70 000, а остановился на 100 000 слов.
4 октября 1963: Лертон Блассингэйм - Роберту Э. Хайнлайну
Питер Израэль [редактор издательства 'Putnam's' - Прим. swgold] сказал: 'Боб Хайнлайн - босс. Я выскажу своё мнение, но у меня достаточно уважения к его опыту и суждениям, так что если он скажет, что какие-то вещи делать нельзя, я соглашусь с тем, что Боб сделает всё так, как считает нужным. Если он скажет, что текст нельзя сокращать менее 100 000 слов, серьёзно не повредив историю, то я издам все 100 000'
Почувствовав слабину, Боб, конечно же, повыкручивал руку редактору ещё немножко:
12 октября 1963: Роберт Э. Хайнлайн - Лертону Блассингэйму
По поводу контракта с 'Putnam' на 'Фригольд Фарнхэма': на странице два я изменил количество слов на '100 000', вычеркнул срок отправки и сделал его 'согласованным'. Я должен знать [их] самый крайний предельный срок для публикации осенью '64. Я знаю, что к Новому году, как было указано, законченная рукопись им не нужна, и я это вычеркнул - к тому же, я не мог бы предоставить чистовик к этому сроку. У меня слишком много с ним работы, и моей машинистке понадобится, по меньшей мере, два месяца после того, как я закончу его сокращать. Когда будете выяснять у него насчёт самого крайнего срока, пожалуйста, сообщите ему, что за двадцать пять лет я ни разу не опоздал к крайнему сроку, ни на один день. Я совершенно уверен, что большинство редакторов добавляет для страховки, как минимум, месяц к дате крайнего срока, потому что, как известно, большинство авторов не грешат пунктуальностью в таких делах. И я хочу услышать реальные сроки. Я их не нарушу
Несмотря на благожелательный отклик Питера Израэля, взаимоотношения Хайнлайна с издателем в этот момент начали идти на спад. Никаких неожиданностей или скандалов, как в 'Scribner's', но постепенно накапливались проблемы иного рода. За четыре года 'Putnam's' уже подрастерял свой изначальный энтузиазм по поводу Роберта Хайнлайна. Писатель оказался 'неровным', он бросался от одной темы к другой, фэн-клуб потихоньку роптал, а экономия на рекламе (книги Хайнлайна продавало его имя - зачем тратиться на рекламу?) привела к тому, что тиражи начали понемногу проседать в продажах. 'Фригольд Фарнхэма' был продан в количестве всего 4 000 экз., поэтому для следующей книги издательство сразу заказало урезанный тираж в 7 500 и вообще не вложилось в её продвижение на рынке - тут они здорово ошиблись в прогнозах, но об этом я напишу как-нибудь попозже, возможно, в следующем обзоре 'Хайнлайна в картинках'.
Книга и журнальный вариант романа вышли в 1964 году. О том, как 'Фригольд Фарнхэма' встретили критики и читатели, я расскажу в следующей части подзатянувшейся истории, а перед этим, я думаю, будет полезно узнать, каким видел своё детище сам автор.
'Рад слышать, что 'Фригольд Фарнхэма' вам понравился настолько, что вы его рекомендовали. Это довольно печальная история во всём, кроме её окончания, и она наверняка оскорбит как чёрных, так и белых... о чём я, разумеется, давал себе отчёт, когда начал её писать; расовая ситуация в ней действительно нелепая. Я пытался подать её честно и беспристрастно с обеих сторон, заранее зная, что вряд ли это понравится как той, так и другой стороне. Я никогда не испытывал каких-либо расовых проблем сам - однажды, сорок пять лет назад, я понял, что о человеке никогда не следует судить по категориям, к которым он относится, его можно оценивать только как отдельную личность'
(из письма Теду Карнеллу, британскому редактору научной фантастики)
'Я всего лишь обыграл пророчество Марка Твена, сделанное им в 1885 году, о том, что если расовые отношения не изменятся, через сто лет порабощенные американские негры перевернут ситуацию и белые окажутся под их ногами'
(из разговора с Леоном Стовером, первым биографом Хайнлайна)
'Эта вещь - вовсе не научная фантастика; НФ-аспекты тут всего лишь приёмы и декорации. Она представляет собой исследование таких предметов, как самоконтроль и ответственность перед собой, которые проявляет человек, считающем себя 'свободным'. Исследует проблемы правильного поведения такого человека в его отношениях с другими людьми - когда его собственные убеждения требуют, чтобы он признавал за каждым (даже за своими врагами) право на такое же чувство собственного достоинства и свободу, которые он требует для себя. Можно сказать, что эта вещь - исследование тонкого, но отчётливого различия между 'liberty' ('свободой') и 'license' ('отсутствием тормозов'). Хью Фарнхэм - это архетип первого, его сын, Дьюк, - архетип второго, причём каждый из них считает себя 'свободным человеком''
(из письма Питеру Израэлю, редактору издательства 'Putnam's')
'Мы с Джинни всегда стояли за свободу, что означает, что мы верим в свободу и индивидуализм, максимально достижимые в данное время и в данных обстоятельствах... Для нас это просто означает личную свободу во всех отношениях с тщательным уважением равной свободы других людей. (И это, кстати, единственный вид 'равенства', в который я верю. Все иные определения равенства, на мой взгляд, выглядят подделками.)'
(из письма Бетти Джо Энн (Бьо) Тримбл, активистке фэндома)
Как известно, мнение писателя, после того, как его книга вышла из печати, значит чрезвычайно мало или почти ничего. Его детище живёт собственной жизнью в среде читателей, критиков, экранизаторов, подражателей, археологов и историков литературы. Хорошие книги читают себя сами - и очень эффектно читают своих читателей и критиков. У хороших авторов даже неудачные книги иногда производят эффект хворостинки, засунутой в осиное гнездо (никогда этого не делайте!) - так было со 'Звёздным десантом', и что-то похожее произошло с 'Фригольдом Фарнхэма'.
Ад каннибалов
Разница между 'Фригольдом Фарнхэма' и 'Звёздным десантом' заключается в том, что дискуссии вокруг 'фашистского' романа не затихали десятилетиями, и популярность его только росла год от года, а 'Фригольд Фарнхэма' сразу после выхода немедленно отнесли к 'расистским', и с тех пор старательно обходят молчанием, словно неудобную или неприличную тему. Доброжелательные критики говорят о романе предельно осторожно, тщательно процеживая слова, недоброжелательные предельно кратки в развешивании ярлыков. Никаких серьёзных исследований, никаких бурных дискуссий по поводу. По словам критика Уильяма Х. Стоддарда 'Расистский душок от 'Фригольда Фарнхэма', с его обществом чёрных мусульман-каннибалов и белых рабов, по-видимому, оказался немного чересчур даже для поклонников Хайнлайна, чтобы его защищать' (William H. Stoddard 'Farnham's Freehold by Robert A. Heinlein', Troynovant.com, октябрь 2002).
Откуда взялся этот самый 'расистский душок' у одного из самых толерантных авторов Золотого Века? Можно в сотый раз повторить, что писателя опять не так поняли, что люди читают не тем местом, но более продуктивно будет признать, что с романом что-то не так и попытаться выяснить, что именно.
Что ж, этому есть хорошее объяснение. По мнению обозревателя Джита Хира, Хайнлайн 'впал в либертарианское безумие' и, 'проповедуя против расизма, воскресил самые жуткие расовые стереотипы, какие только можно представить. 'Фригольд Фанхэма' - антирасистский роман, который может понравиться только ку-клукс-клановцам' (Jeet Heer 'A Famous Science Fiction Writer's Descent Into Libertarian Madness', 'The New Republic', 09.06.2014).
Но Джит Хир лишь более развёрнуто повторяет то, что за сорок лет до него писал критик и исследователь Хайнлайна доктор Джордж Эдгар Слуссер: 'Этот роман читается как расистский кошмар' (George Edgar Slusser 'The Classic Years of Robert Heinlein', 1977). И действительно, Хайнлайн вместо безобидных расовых пасхалок устроил в 'Фарнхэме' настоящий расовый перевёртыш, причём выглядит он, мягко говоря, слишком достоверно. Из-за тщательности проработки деталей инверсия рас вовсе не выглядит гротеском, как, например, свифтианские еху и гуингнмы - напротив, ситуация в мире будущего кажется вполне реальной, тем, что могло бы случиться.
Думаю, причина в том, что Хайнлайн и не пытался банально отзеркалить ситуацию и поменять местами белых и чёрных американцев. Новые хозяева жизни - не наследники заражённых 'рабской псевдокультурой' афроамериканцев, и писатель не напрасно ввёл в сюжет американского негра, он должен был показать различие между бывшими рабами и потомками 'настоящих негров'. Хайнлайн в своё время посетил Южную Африку, побывал у зулу, но даже потомки отважных воинов Чаки мало походили на 'настоящих негров'. Думаю, ему пришлось совместить в образе господствующей чёрной расы черты самых разных племён, чтобы сделать её максимально не похожей на афроамериканцев.
Но как бы тщательно ни выписывал Хайнлайн эти различия, они были благополучно проигнорированы. Мне кажется, американский читатель просто не мог взять в толк, зачем ему рассказывают про каких-то негров, если это не американские негры. 'Иностранные негры? Это какая-то бессмыслица!' Читатели пропустили все религиозные, культурные, лингвистические отсылки и прямые указания на Южную Африку мимо сознания и увидели в нации Понса всего лишь символ афроамериканцев. Тщательное описание 'матрилинейной' версии ислама, которая радикально отличалась от патриархального уклада Чёрных Мусульман, описание, которым Хайнлайн изрядно загромоздил текст, пропало впустую - на него никто не обратил внимания. Глаза читателей просто выхватывали из текста ключевые слова 'чёрные' и 'мусульмане', а мозг читателей мгновенно ассоциировал чернокожих персонажей романа с персонажами, толпящимися на углу улицы. Описание внешности Понса, в котором Хайнлайн подчёркивает отличия от типично негроидных черт, характерных для афроамериканцев, тоже не спасло ситуацию.
Поэтому вместо иной, остранённой реальности, которая должна была высветить очищенные от местных нюансов вопросы, примыкающие к главной теме романа, читатели увидели либо простую антирасистскую агитку, либо воплощение расистских кошмаров. Были ли эти кошмары нечаянным проявлением расистского подсознания автора, или они были сознательно вставлены в роман с пропагандистскими целями - тут мнения разделились. Умение читать книги не головой, а политическими инстинктами, т.е. умение отбрасывать детали, не укладывающиеся в заданную программу восприятия, присуще не только российским читателям, оно широко распространено по всему миру.
Впрочем, у американских читателей и критиков 'Фарнхэма' были уважительные причины: на их восприятие очень повлияла изменившаяся обстановка в стране. Как раз к моменту выхода книги в свет, с 1964 года, началась эскалация межрасовых отношений. Вместо мирно протестующих гандистов на сцену вышли чёрные расисты-радикалы, Чёрные Мусульмане, Нация Ислама, Чёрные Пантеры и тому подобные. В июле 1964 года начались негритянские восстания в крупных городах, Филадельфии, Чикаго, Бруклине и других. Они продолжались всё 'длинное жаркое лето' и достигли кульминации в 1968-м, после убийства Мартина Лютера Кинга. На таком культурном фоне книга о чернокожих людоедах, захвативших власть над белой расой, просто не могла восприниматься спокойно и объективно.
Потому что кто ищет, тот всегда найдёт, а описание чёрных Избранных по некоторым ключевым моментам, точно совпадает с образом, который веками рисовали американские расисты. По мнению ещё одного исследователя Хайнлайна, Брюса Франклина ''Фригольд Фарнхэма' выражает самые глубоко укоренившиеся расистские кошмары американской культуры, которые в литературном плане восходят к 'Cannibals All!' или 'Slaves Without Masters', про-рабовладельческим трактатам 1857 года Джорджа Фицхьюза (George Fitzhugh)' (H. Bruce Franklin, 'America as Science Fiction', 1980)
Однако, если приложить небольшое интеллектуальное усилие и оставить за скобками расовый контекст, то можно увидеть, что Хайнлайн описывает отнюдь не сюрреалистический кошмар, а вполне обыденное усреднённое рабовладельческое общество, отдельные черты которого можно найти в богатой истории земных цивилизаций. Об этих цивилизациях рассказывают в начальных классах школы, естественно, опуская и приглушая в рассказе разные кошмарные подробности. Самые любознательные школьники могут узнать о них попозже, если захотят проникнуться атмосферой тех времён и эмоционально переработать сухие исторические факты. Для остальных же история античности и средних веков остаётся в памяти чем-то экзотическим, но по-человечески понятным и даже приемлемым. Возможно, это и к лучшему, иначе названия типа 'Клеопатра' или 'Триста спартанцев' пробуждали бы в нашем воображении весь хтонический ужас тех веков, и вместо того, чтобы любоваться Элизабет Тейлор или Джерардом Батлером, нас бы прямо в зале выворачивало наизнанку.
Но вернёмся к Роберту Хайнлайну. Рабовладельческий строй в его романе, повторюсь, не является чем-то экстраординарным, за исключением одной детали: он основан на расовом господстве, а это существенно меняет картину. В этой картине все белые мужчины либо кастрированы, либо низведены до состояния племенного скота, белые женщины греют постели своим чёрным хозяевам, а белых детей забивают на бойне и подают на стол в качестве основного блюда. Последняя деталь, по-видимому, была каплей, переполнившей чашу. Она превратила просто издевательскую сатиру в нечто весьма злобное и токсичное. Не люблю это слово, но 'токсичный' очень хорошо описывает роман, в котором желчь автора превратилась в яд. С этим Хайнлайн явно перестарался, и вместо пощёчины общественному мнению получился нокаутирующий удар. После него читатель уже не может совершить обратную инверсию и подставить на место угнетённых - негров, а на место хозяев - европейцев и ужаснуться в духе 'что же мы натворили?!'. Вместо этого читатель либо ненавидит чернокожих людоедов, либо ненавидит писателя, потому что он подлым образом демонизировал светлый образ афроамериканцев. Как верно отметил Уильям Стоддард, фундаментальная ошибка писателя заключается в том, что 'сатира Хайнлайна на американский расизм столь же жестока [как сатира Свифта, который в своём памфлете 'Скромное предложение' саркастически предлагал узаконить поедание ирландских детей англичанами. - swgold]; но поскольку он приглашает своих читателей поставить себя не на место людоедов, а на место жертв каннибализма, его книгу можно воспринимать как банальное выражение негрофобии, а не как этическое предостережение против власти неравенства в любой форме'.
Стоддард довольно умный критик, но не все его коллеги таковы, а умные и вменяемые критики порой слишком увлекаются собственными мыслями и незаметно перемешивают их с мыслями автора. Вообще, чем меньше критик понимает писателя, тем больше в его рассуждениях конспирологии... (и не надо так на меня смотреть, ко мне это совершенно не применимо, потому что... ну, это же очевидно, правда?) Очень многим доброжелательно настроенным критикам страшно мешало людоедство Понса, и в своих обзорах они изо всех сил пытались как-то принизить, приглушить тему каннибализма, вытарчивающую из сюжета, словно острый ядовитый шип. С этой целью они строили сложные эфирные конструкции, которые имеют, на мой взгляд, разве что эстетическую ценность. Конспирология - это замечательно продуктивный метод поиска чорной кошки в тёмной комнате: даже если её там нет, ты всегда можешь заявить, что видишь её, и даже привести доказательства, очень веские, но также скрытые в кромешной темноте.
Так, например, Фара Мендлесон в своей книге 'The Pleasant Profession of Robert A Heinlein' напомнив, что Хайнлайн был поклонником Свифта, заявляет:
'Каннибализм Понса - важнейший приём для Хайнлайна: в то время как книга для многих читателей становится отвратительной и расистской из-за каннибализма, для Хайнлайна - морального релятивиста, человека, который считает, что пишет свифтианскую сатиру, это лишь одно из проявлений системы: абсолютная власть означает абсолютную эксплуатацию угнетённых.
Но каннибализм в работах РЭХ не является чем-то крайне противоестественным и не служит маркером дикарей или расы - каннибалами являются Джо-Джим в 'Пасынках Вселенной', марсиане в 'Чужаке', и мы встречаем в его текстах множество разговоров о том, что каннибализм всегда присутствовал в человеческой культуре...' (Farah Menlesohn, 'The Pleasant Profession of Robert A Heinlein', 2019)
Мендлесон говорит о вполне реальном людоедстве, которое в моральной системе Хайнлайна 'не является чем-то противоестественным' (что приводит нас к печальному выводу, что Боб был латентным каннибалом). Билл Паттерсон более искушён в казуистике, он склонен свести этот момент к метафоре власти и расчеловечивания угнетённых:
'Хайнлайн видел это во всех человеческих сообществах, метафорический или буквальный каннибализм: какая бы группа ни была у власти, если она основывает свою власть на каком-то определении группы, она пожирает тех, кем управляет, доминируя и дегуманизируя их. Южане всегда 'пожирали' своих рабов, даже если плоть не употреблялась в пищу, именно потому, что рабство разрушало индивидуальность, свободу и ответственность людей...' (William H. Patterson, 'Robert A. Heinlein: In Dialogue with His Century, Vol. 2 - The Man Who Learned Better, 1948-1988', 2014)
Эдгар Слуссер в своей книге 'The classic years of Robert Heinlein' также отмечает каннибализм, как некий триггер, в корне меняющий смысл романа. Задолго до Мендлесон, он упоминает естественный, 'экологический' аспект этого явления, но тут же сам его и отвергает:
'Свободное человечество переживёт Холокост, и из-за этого, конечно, рабский мир будущего никогда не возникнет. Единственная проблема [с этим хэппиэндом] - то, что в нём неявно подразумевается, что 'свободный человек' означает 'белый человек'. Как мы можем не верить этому, когда вместе с Хью узнаём, что его чёрные хозяева, несмотря на внешнюю цивилизованность, на самом деле настоящие людоеды? Некоторые инопланетяне Хайнлайна, придерживающиеся принципов экологии, практикуют утилитарную форму поедания мяса, избавляясь от своих мертвецов за обеденным столом, не теряя при этом ни кусочка пищи, ни капли энергии. Чернокожие 'Фарнхэма', однако, выращивают белых девственниц специально ради мяса. Во 'Фригольде' расизм возвращается к своей старой роли в фундаменталистском контексте. Вся чёрная раса - подлый народ. Оставленные свободно развиваться в своём альтернативном мире, они постепенно разрушают душу и без того падшего человечества. И более изощрённое использование интеллекта приводит лишь к ещё более ужасным злоупотреблениям божественной формой человека' (George Edgar Slusser 'The Classic Years of Robert Heinlein', 1977)
Слуссер прав, Хайнлайн писал не о метафорическом, экологическом или ритуальном каннибализме, а о вполне вульгарном гастрономическом, о ежедневном поедании себе подобных. И герои его романа видят в каннибализме не символ, а вполне конкретное чудовищное явление. Каннибализм их бывшего хозяина Понса полностью и бесповоротно закрывает для Хью и Барбары вопрос о его моральных качествах. И каннибализм этот - вполне 'этнографическая' деталь, которая упоминается в уже процитированном выше письме Хайнлайна:
