Я, Елена из Александрии Египетской, дочь Поликрата Афинянина из рода Эвмолпидов и ясноликой Халкионы, пишу историю своих злоключений в назидание юницам потому, что просто не могу не писать. В урочный час рука моя тянется к проклятому перу и, превозмогая боль, отверзает разум чуждым, странным желаниям. В этот тягостный миг на свитке Саисского хартеса, склеенного из волокон сердцевины папирусного стебля, появляются ненавистные письмена. Судьба распорядилась так, что мне открыт их смысл. Может быть, когда меня не станет, кто-нибудь мудрый переведет эти древние символы на язык эллинов, и ошибки Елены Александрийской откроют глаза ее друзьям и подругам и послужат уроком тем, кто придет после них.
2.
Я сразу почувствовала, что эта ночная прогулка, сулившая приключения и новый опыт, не приведет ни к чему доброму. Но уж очень не хотелось отказывать Аристоклу, ведь мы столько лет провели бок о бок в начальной школе, постигая основы грамматики. С тех пор трижды суровые жрецы - распорядители часов возвещали о восходе священной звезды Сотис, и трижды сходились паводковые потоки обоих Нилов, предшествуя разливу великой реки. Аристокл с друзьями целыми днями пропадал в гимнасии, а мы, юницы, изучали риторику и искусство танца в Доме Муз. В этом детище опального Афинского чиновника Деметрия можно было встретить придворных поэтов, посетить философический диспут или лекцию по геометрии. Отцу это не нравилось, была бы его воля, он бы запер свою непокорную дочь в гинекее до замужества, как до сих пор принято в Аттике. Но здесь, в сердце нового мира, созданного великим Александром и его диадохами, эллинки рождались свободными.
С самого детства я бегала от приставленного ко мне раба-лидийца по широким, почти в целый плетр, улицам Александрии вдоль сияющих колоннад. Помню себя переодетой мальчиком на карнизе храма Посейдона, что у дворцовых садов. Рядом - Аристокл и Феоген провожают глазами боевой флот Лагидов в поход. Помню, как мы подслушиваем разговор жрецов за ужином в Серапейоне о грядущем затмении. А потом я, словно новоявленная пифия, с важным видом предсказываю его седовласому школьному дидаскалу.
Вот только время невинных шалостей кануло в Лету. Скажи я об этом Аристоклу, может статься, миновала бы участь мученицы вздорную служительницу муз. Но он был так убедителен.
- Феоген по случаю слышал разговор тайной стражи. Ты ведь знаешь, только страх перед Маяком мешает Каллинику нарушить мир и напасть на нас с моря. Завтра перед рассветом трирема Селевкидов попытается пройти в парасанге от Фароса. Если позволить ей это, не миновать 4-й войны.
- Но что из этого? - спросила я, еще не угадывая дурных последствий своего вопроса.
Он откинул голову назад и улыбнулся последним лучам заходящего Солнца.
- Они пустят в ход Незримый Луч, и ветер отнесет пепел к Сирийскому берегу. Это, может, наш единственный шанс узнать, как работают световые механизмы. Проникнем на Маяк и все увидим. Я уже подкупил пару служителей. Феоген ждет нас у Лунных Врат. Решай, сейчас или никогда.
И мы, как в детстве, бросились наперегонки по Канопской дороге вдоль сияющей колоннады...
3.
Ночная стража перекрыла насыпную дамбу, и легкий путь на остров по освещенной негасимыми светильниками аркаде гептастадиона оказался всем любопытствующим заказан. Но разве это могло стать препоной для самой лихой юной троицы города? Мы решили отправиться вплавь с дворцовой косы, Лохиады, через узкий пролив, по которому суда попадали в Восточную гавань.
Даже сейчас, в постоянном споре с пронзающей хрупкий сосуд души болью, я внутренне ликую, возвращаясь мыслями в тот миг, когда мы втроем сбрасываем одежды, и я ловлю удивленные взгляды друзей детства. Рожденные гимнофилами, настоящие эллины не могли не оценить красоту налившегося за три года тела. Даже книжник Феоген не остается безучастным. Жаль, Селена за час перед полуночью проследовала за горизонт и не даровала нам возможности любоваться друг другом в своем жемчужном свете чуть дольше - может быть, тогда бы мы забыли о дерзком плане и остались на одетом в камень берегу, устремив свои помыслы общению. Как это делали за сотни лет до основания Александрии Египетской простые рыбари Ракотиды, если из-за штормов не могли выйти в море на своих утлых лодках.
А потом мы плыли, и теплые волны ласкали кожу, и рукотворный свет Фаросского чуда отражался в воде багряной дорожкой. Мы плескались в этом пурпурном сиянии вместе с увязавшейся за нами стайкой дельфинов, и были спокойны и счастливы. Чуть заметные бронзовые фигурки Океанид, украшавшие среднюю, восьмигранную башню Маяка двигались, взмахивали руками и пели, призывая нас в гости.
Лишь взойдя на берег у самого подножия нависшего над островом трехъярусного сооружения, я вновь ощутила тревогу. Но сребролюбивый служитель уже распахивал перед нами южные двери и протягивал туго перетянутые веревками свертки. Настала пора облачиться в просторные одежды рабов Фары и оставить детские страхи позади.
4.
Видно, боги парадоксов возгласили анафему, как только мы нарушили пределы их владений. Но я не слышала их. Я забыла себя, впервые увидев Маяк изнутри. Это был мир механизмов и царство вечного движения. По ступеням вьющейся широкой спиралью лестницы одна за другой двигались запряженные мулами повозки с дровами. Огромные драги качали по латунным трубам воду из подземного резервуара. Скрипели блоки неисчислимых подъемников. И, наконец, откуда-то сверху дышало жаром огромного костра. Я вдруг почувствовала себя беспомощной крупицей, захваченной этим коловращением. Атомом далекой планеты, о движении которых вкруг Центрального Огня рассуждал на астрономическом диспуте философ-пифагореец.
Конечно, я ведала о многом, порой урывая от друзей и знакомых крохи настоящего, мужского знания. Я знала рычаг и ворот, работу флюгера и диоптра, кольца армиллярной сферы и устройство клепсидр. Представляла себе не раз, как судовые сифоны нагнетают горючую смесь перед тем, как жечь триремы врага. Но здесь все было собрано воедино и подчинено одной великой цели - светом прокладывать морякам дорогу. Скромный привратник украдкой позволил узреть мне неведомое доселе пространство дивных, таинственных истин - и оно почуяло меня сквозь весь жар верхнего костра и уже тянуло к моей душе свои хладные щупальца. Я и помыслить не могла тогда, что не минует декады, как этот спрут поглотит ее без остатка.
Тем временем, миновав десятки этажей, сторонясь служителей и стражников, обойдя отмеченные вторым мздоимцем ловушки, неразлучные Аристокл, Феоген и Елена оказались на октагональной площадке над вторым ярусом, рядом с движущимися бронзовыми статуями. Казалось, этим механическим куклам подвластны все семь стихий мироздания. Они предсказывали погоду, указывали направление ветра и силу волн, вращали стрелки циферблатов и отслеживали навигационные звезды, пели, словно легендарные сирены, и изображали танец по четным часам. А в центре всего этого действа пылал огромный, высотой в полсотни локтей Фонарь. Светоч, увенчанный куполом на массивных колоннах. Дитя человеческого гения и собрат Гелиоса. Фара.
5.
Со времен сто двадцать четвертой Олимпиады Маяк правит новым морским порядком. И восславляет Сострата, сына Дексифана из Книда, всякий кормчий, когда узрит первый отблеск во тьме египетской за сотни стадий от Александрии. И подхватывают песню гребцы, сообразуя свой ритм с дальними зарницами. Три гребка - вспышка, три гребка - вспышка...
И только когда останется всего пара сотен стадий до вожделенного берега, взойдет над горизонтом звезда Фары, красноватый свет которой будут по-прежнему затмевать белые сполохи. Три гребка - вспышка, три гребка - вспышка...
- Так вот они какие, огненные колеса. Тайные солнечные свастики, вращающиеся друг против друга! - воскликнул наш книжник Феоген. - Ничего сакрального. Всего лишь механика.
Теперь, когда я отпила горького яда познания, коснулась и измерила своей болью многие неведомые доселе грани мироздания, мне легко описать увиденное на Фаросе.
Это была Машина Грома. Над полыхающим пламенем костра стоял гигантский паровой котел, пополняемый водой из уже знакомых латунных труб. Вязанки дров на крюках непрерывно подавались с нижних этажей перекинутой через блок цепью. Пар из котла направлялся внутрь полых колес вулканического стекла. И все затем, чтобы шипением вырваться оттуда, заставляя колеса крутиться вокруг единой оси на манер персидских танцоров. Восемь отводных патрубков образовывали вкупе с двумя колесами подобия противонаправленных свастик, так захвативших идеалиста Феогена. Действительно, в них не было ничего сакрального. На секторах колес крепилось множество широких, почти в рост человека, пластин. Участвуя во вращении, они то и дело задевали серебряные пруты, соединенные с крышками огромных бочек. Венчали конструкцию два литых шара полированной бронзы, от которых к бочкам тянулись витые медные канаты.
- Если это механика, откуда вспышки между шарами? - деловито осведомился эмпирик Аристокл. - Мнится мне, некий скрытый флюид течет от свастик к бочкам и от бочек к шарам, питая эти трескучие перуны. Невольно помянешь древних атлантов.
Слепящий голубовато-белый свет рукотворных Зевесовых стрел отражался от обшитого медью потолка с сужающейся книзу воронкой в центре. И разливался во все стороны окрест, озаряя морские пучины на радость ищущим приют морякам. Три гребка - вспышка, три гребка - вспышка...
6.
- Почему сразу атланты? Это свастики Гелиосовой колесницы. Может статься, кто-то доставил их сюда с берегов Эридана, где нашел свою гибель самолюбивый Фаэтон, - настаивал упрямый библиофил.
Я едва успела прикрыть его рот ладонью. Повинуясь неслышному приказу, из отверстия в полу фонаря стали один за другим выскакивать служители. Одна из механических фигур поднесла к губам рог, и мне заложило уши от рева Сирены. После этого, уже совсем беззвучно, стали растворяться северные створки купола. Да и сам купол, вместе со статуей Посейдона на вершине, медленно поворачивался скрытыми автоматами. Рабы Фары муравьями сновали туда-сюда, и зала огня волшебным образом преображалась. Медные листы ложного потолка переместились ввысь, под самый свод. Полый конус воронки опустился ниже, состыковался с одним из шаров и стал наполняться густой смоляной массой с серебристыми блесками внутри. Второй шар погрузили вглубь массы, и я вспомнила лекцию геометра об Архимедовых телах вращения. Сколь гармонически должен быть задуман мир, если объемы цилиндра и вписанных в него шара и конуса соотносились как три изначальных цифры. 3:2:1. Поистине, гармония суть простота.
Размышляя о простейших пропорциях, я обнаружила, что внутренняя поверхность купола не повторяла внешнюю. Верно, бродячие музыканты распознали бы в нем убранство перевозимых в повозках малых скен, а халдейские мудрецы - ниши святилищ своих оракулов, где архитекторы добивались усиления звука в заданном направлении. В мои последние часы знания переполняют становящимся чуждым разум, и я постигаю то, что мне не было открыто на террасе перед наосом огненного пифагорейского бога. Свод имел в основе своей сегмент тела, полученного вращением кривой по имени парабола вокруг упирающейся в горизонт оси. И эта ось поворачивалась вослед движению купола.
7.
Если бы Океаниды вновь не закружили свой хоровод, я бы ни за что не заметила в игре бликов и сполохов сгорбленную тень. Мои мысли вдруг потеряли строй. Неужели кто-то еще жадно внимает тайному ритуалу? Да не тварь ли морская поселилась по соседству с нами? Рыбий плавник на спине колыхался всякий раз, как только тень меняла позу. Яйцевидная, с локоть, голова детской игрушкой качалась из стороны в сторону в такт порывам ветра. Я ощутила, что казенные сандалии вдруг намертво пристали к мрамору террасы, по спине пробежал легкий холодок, а уста мои не в силах исторгнуть ни звука.
Тварь, почуяв запах моего страха, осознала чужое присутствие. Она обратила голову в нашу сторону и поднялась. Еще не поздно было бежать ужасного порождения Гипноса, но мои члены перестали слушаться сердца. Шаг за шагом темное нечто приближалось к нам, пока мои компаньоны мотыльками приникли к огню Фары, забыв об окружающем мире ради секрета Незримого луча. А я ничего уже не могла изменить.
Сейчас я уверена, что по настоящему мы разглядели друг друга на расстоянии декады шагов, когда зрачки вновь привыкли к обычному освещению. Это был человек! Старик с окладистой бородой на неприметном лице. Черные омуты глаз, полыхавшие отраженным огнем, запомнились мне в первую нашу встречу. Горбун Селевкидов!
Летучие отряды куртос, горбатых, внезапно появлялись с небес или из-под воды. И шли в бой с рыбьими плавниками за плечами, которые потрясенный противник принимал за горбы. Тайная гвардия Селевка II, бесстрашные воины, шпионы и убийцы, куртос носили окладистые бороды в знак преданности своему царю, Каллинику - бородачу. И не стригли их даже под угрозой разоблачения. Но как отличить на играх или пиру доброго эллина с бородой от вражеского лазутчика?
Он улыбнулся мне и поднял короткий клинок. И только тут я закричала.
Аристокл и Феоген дружно оторвали свои взоры от огня и бросились мне на помощь. Увидев еще двоих эллинов, вынырнувших из-за колонны, горбун развернулся и в несколько прыжков преодолел расстояние до края площадки. В последний момент выяснилось, что рыбий плавник за его спиной вовсе не был таковым, а напоминал птичье крыло или, скорее, парус. Он еще раз улыбнулся мне, будто знал о грядущей встрече, развернул крыло-парус и... полетел вниз. А к нам, скудоумным, уже неслись стражники.
Время замедлило ход, и я успела осознать, что мои друзья бегут к фигуре матери Прометея, ветреной Климены, и зовут меня за собой. Я рванулась за ними, но пущенный одним из стражников дротик, смазанный сонным маковым зельем, оказался быстрее. И тьма окутала меня тугим покрывалом.
8.
Это был первый в длинной веренице навязчивых вещих снов, так утомляющих мое сердце. Я увидела себя в читальне Мусейона, совсем одной в пустом зале. Вместо обычных светильников пылали красные свечи, и терпкий запах плавленого воска душил меня. И тут из-за дальней кафедры, которой не было наяву, выплыла женщина в пурпурной короне, одетая на манер дочерей забытых династий древнего царства Кем. Она обратилась ко мне, и ее голос был глубок и чист.
- У самого лона Ананке, меж ее покатых колен, кружится веретено, ось которого вращает все сущее. И сумпантос, сумму вещей. И космос, мировой порядок. Так учит эллинов мудрый Платон. Поют мойры в белых одеждах в такт музыке сфер. Разматывает Лахесис Дарительница нити жизней, отмеряя их своей серебряной меркой. Желая узнать веления хозяйки веретена, взвешивает жребий смертных на золотых весах суровый Зевс Метрон. И помогают боги настать предопределенному. Исполнись терпения, сестра. Боль придет скоро и будет долгой...
Они привели меня в чувство, когда телега с занавешенной деревянной клеткой наехала колесом на какое-то препятствие. Сквозь грубую ткань пробивались лучи Солнца, а через прореху на уровне глаз можно было разглядеть боковую калитку храма Сераписа. Потом меня с ног до головы обмотали такой же тканью, и кто-то высокий перекинул уже бездвижное тело через плечо. Объясняться было бессмысленно - слуги порядка Александрийского полиса глухи и немы. Я решила плыть по течению. "В конце концов, должен найтись кто-нибудь, кто сможет выслушать меня", - каким наивным с расстояния прожитых дней кажется это логичное рассуждение.
Стало прохладнее. Меня распеленали и погнали вперед. Узкий коридор вел куда-то вниз, в подземелья. За годы своей учебы я ни разу не слышала о катакомбах под Серапейоном. Но, так или иначе, эти ходы и были вырублены в известняке задолго до моего появления здесь. Наконец, спуск прекратился, и я обмерла от ужаса.
II. Госпиталь
1.
Залитая светом негасимых лампад пещера была заполнена странными постаментами, на которых стояли, сидели или лежали тела людей и животных. На столах стояли стеклянные амфоры александрийского литья с плавающими внутри органами. И то и дело в руках строгих мужчин, облаченных в белые льняные хитоны, звенела бронза сверкающих инструментов.
Работа не прекращалась ни на минуту. Отнимались и перешивались конечности. Алая кровь несущих воздух артерий отбиралась у одних и перекачивалась в жилы другим. Срезались пилами черепные кости и внутрь втыкались длинные иглы, заставляя части тел дергаться или замирать без движения.
Мой взор затуманился, но продолжал ухватывать фрагменты происходящего. На столе слева кишки быка вживляют в тело чернокожего нубийца. Справа разнимают на половины сросшихся боками Диоскуров. Напротив собранный анатомами Дедал пытается взмахнуть орлиными крыльями. Части человеческих и животных тел, орошаемые жизненными соками, ждали своего часа в дальнем углу. И некоторые из них непонятным образом жили и шевелились.
Заметив призывный жест моего стража, один из мужчин отделился от группы и направился в нашу сторону. Выделявший его из остальных накинутый поверх хитона гиматий из египетского пурпура был по краям расшит золотым меандром. Я всмотрелась в его лицо и поняла всю тщету своих чаяний. Мой давешний противник вновь улыбался мне победной улыбкой.
2.
- Почтенный Эрасистрат, - нарушил свою немоту неумолимый страж. - Сия пособница Селевкидов задержана в предрассветный час на верхней террасе Маяка. В числе других домогалась тайн Незримого луча Фары. Глава блюстителей шлет ее к тебе для допроса с пристрастием. Подробности здесь.
Из широкой поясной сумки он достал опечатанную свинцом грамоту и вручил ее анатому. Тот положил руку мне на грудь и глянул пронзительным взглядом. И я поняла, что слышу там, внутри, его раскатистый голос.
- Ты больше ничего никому не сможешь сказать, девчонка, - произнес враг, не шевеля губами.
Я проглотила язык. Тиски сдавили мои суставы, раскаленные иглы вошли в беззащитные потайные уголки моего тела, и слезы ручьем полились из моих глаз. Мелкие речные песчинки в прозрачных склянках отсчитывали время моих мук. Отчаянный крик рвался наружу, но на устах моих враг поставил печать.
- Ее упорство безгранично, - донеслись до меня слова мучителя. - Сожалею, но она будет молчать. Надеюсь, архифилакит не будет возражать, если мы оставим ее здесь. Мною намечено еще одно исследование, и там потребуется женское тело. Позже я дам отчет главе блюстителей лично.
3.
Багровый Лунный диск застыл над великой рекой Хапи. Я сидела на прибрежном песке и смотрела вдаль. Ночные птицы почили петь, да и плеск волн не доносился до меня, хотя река была совсем рядом. В этом всеобщем безмолвии к пустынному берегу пристала остроносая барка с косым парусом, и с нее сошла уже известная мне царственная особа в красной короне.
- Над хладной водой сошлись в первобытном танце восставшая нагой из Хаоса Эвринома и великий змей Офион. Обратилась богиня горлинкой, села на волны и снесла Мировое яйцо. Так рекли предтечи эллинов, пеласги - серые аисты, о начале мира. Семикратно обернулся вкруг Яйца змей и высиживал его до тех пор, пока оно не раскололось надвое, породив все сущее на свете: Солнце и Луну, планеты и звезды, деревья и живых существ. Уронила голубка перо, чтобы даровать кому-то из этих существ неизреченное, вспыхнула ярким огнем и пропала. А перо ищут с тех пор боги и мудрецы, но не могут отыскать. Оставь свой трепет, сестра, и прими предначертанное...
Мне не хотелось просыпаться, но яркий свет лампад проникал под смеженные веки. Тело мое прикрутили к подобию ложа с приподнятой спинкой и сжали обручем виски. Подошедший сзади цирюльник наголо обрил голову. Когда я перестала биться, анатом приблизился ко мне вновь.
- Я думал, девчонка, ты не вынесешь пыток. Однако жажда жизни оказалась сильнее. Я могу говорить с тобой внутренними устами, но твои чаяния сокрыты от меня, и разум не замутнен. Поэтому ты подходишь для моего последнего опыта. Единственная из многих.
С этими словами он смазал мне темечко маслом из флакона. Шея, уши и лицо занемели. Подручный стал медленно вращать ручку, и на меня опустилось железное сверло. Боли не было. Ни когда сверло прошло кость, ни когда Эрасистрат копался в моей голове своими ложками, крючками и щипцами. Я дышала ровно, хотя мой мочевой пузырь от страха едва держал воды. Было стыдно и горько.
Края раны мужчины в хитонах обработали винными каплями и погрузили туда колпачок выделанной Пергамской кожи. Враг подошел вновь, наложил руку на шею, отсчитал удары моего сердца и вновь обратился ко мне:
- Ты вновь удивила меня. Твои организм и воля гораздо крепче, чем кажутся поначалу. Быть может, ты действительно избрана.
- Эту вещь мои люди похитили у Гелиопольских жрецов храма Феникса,- он достал из складок гиматия легкое перышко... - Она сделает тебя равной богам. Если выживешь.
...И вонзил его через пергаментный колпачок мне прямо в мозг.
4.
Люди в белом стали предупредительны. Омыв в купели с целебными травами, меня отнесли в меньшую залу по-соседству, уложили на высокое ложе - анаклитрон, убранное Лидийским шелковым полотном, и прикрыли индиговым плащом с каймой из золотых рыбок.
В подвешенных у отделанных розовым мрамором стен алабастрах курились благовония, и аромат нардового масла успокаивал мои тревоги. На столике под лампионом из прозрачного турьего рога стояли фиал с разбавленным Хиосским вином и плетеная корзина с плодами фигового дерева и финиковой пальмы. Через спинку резного кипарисового кресла, клисмоса, была переброшена ионическая риза, сотканная из волокон Индусского белого ореха. Карлик-мидянин поклонился в пояс и спросил, не нуждаюсь ли я в чем-то еще.
Из глубины полированной бронзы на меня глядела незнакомая юная женщина, как две капли воды похожая на мою мать, если не брать в расчет годы. Стройная лакедемонянка, обрившая голову в день свадьбы. Иглы мучителей не оставили на упругом теле ни единого следа, но здоровый румянец оставил его надолго. Губы расстались с улыбкой, и небесного цвета глаза утратили привычный блеск. Но самое ужасное - это перо, похожее на маховые перья цапли или журавля, которое торчало из головы и, помимо воли, притягивало взор.
В послеобеденный час у меня началась горячка, и лекари вновь завели свой хоровод. Меня тошнило - подставляли ночную вазу, трясло - укутывали овечьими шкурами. Поили отварами, дававшими временное забытье, отирали лоб и меняли компрессы. К исходу следующего дня хворь отступила, оставив ломоту и слабость во всех членах. Я почти не в силах была пошевелиться. Но одна мысль уже поселилась во мне и не давала покоя - исторгнуть проклятое перо! Эта навязчивая идея сделала меня находчивой.
5.
Я изобразила очередное забытье и, когда все покинули залу, зажгла лампион и бросилась к зеркалу. Не гадая о последствиях своего шага, я крепко схватилась за середину перьевого стержня, сделала глубокий вдох, и резко, на выдохе, дернула ненавистную вещь вверх.
Мир вокруг меня дрогнул. Краски мозаики на полу смешались, и я почувствовала, что стою на зыбучем песке. Чудилось ли мне это, или по стенам залы пошла крупная рябь, и в них обнажились секретные ниши? Лампион пылал зеленым огнем, рождая пурпурные тени, сердце мое пело, а свободная рука удлинилась и подобрала извергнутый одной из ниш папирусный свиток. Я прилегла на покрытое шелком ложе и развернула хартес.
Потом, когда все кончилось, я не могла понять происшедшего. Почему я, практическая, здравомыслящая эллинка, успевшая набраться знаний об устройстве женского организма от мудрых наставниц, вдруг обратилась в подобие пляшущих по часам механических Океанид Фары? Почему рука с пером, словно повинуясь команде потайного автомата, начала двигаться разумным образом вопреки моей воле? И что это за странные символы алой кровью начертал на свитке очин этого невероятного, радужного пера? Помню одно - мир вокруг менялся сильнее и сильнее, и силы истекали вон из моего тела.
Я почувствовала, что если не верну проклятую вещь назад, рискую не дожить до собственной свадьбы, а это расстроило бы моих близких. Я не была уверена, что все выйдет как надо, но автомат ответил моему желанию безотказно. Позже я объясняла все очередным приступом горячки. Но у этого приступа были поистине замечательные последствия.
6.
Как только двери моего подземного узилища распахнулись, впустив карлика, я ощутила отголосок чужих, тягучих дум. Потянуло свежей травой. Я услышала ржанье жеребят, и губы ожег вкус кобыльего молока.
Сойдя с отрогов арианских гор, простые мидяне не были неженками, какими застал их вождей Александр Великий. Их мощные, но быстроногие лошади несли вперед всадников, покрытых железной чешуей. С тех пор пали многие царства, но по-прежнему славятся во всей просвещенной Ойкумене кобылицы, выращенные в Нисейской долине. И руки экбатанских карликов принимают из их чрева жеребят, рожденных от северного ветра. Я не точно угадывала смысл воспоминаний, картины коих дрожали и плыли, была неясна речь, однако мне открылись имена и лики близких людей моего прислужника.
После заходили еще двое мужчин справиться о здоровье, и я опять угадывала их устремления и видела смутные картины прошлого. Убрав все лишнее, как тому учат логики, мне пришлось смириться с верною мыслью. Всему виной было Эрасистратово перо. Оно изменяло меня. И я чувствовала - оно растет во мне, становясь все больше.
Я была все еще слаба, но это суждение не давало мне покоя. Поэтому, лишь соглядатаи вышли прочь, я для поддержания сил отпила из фиала, надкусила винную ягоду и повторила опыт. Снова дрожь прошла по залу, и открылись ниши, и я малой щепкой предалась влекущему меня бурному потоку. Алые письмена легли на свиток ровнее, чем прежде. Быть может, не стоило прикасаться к вину, или следовало проделать все позже, набравшись сил - только в этот раз я не смогла остановиться вовремя и провалилась в забытье.
Я не сразу поняла это, потому что движение залы прекратилось. Мир приобрел устойчивые черты. Зала осталась прежней, хотя ее убранство и перестало отвечать эллинской традиции. Пол укрыла грубая ткань простого рисунка. Клисмос вытянулся вверх и стал напоминать трон древних Мемфисских фараонов. На троне восседала женщина в красной короне.
- У нас нет времени, сестра, и сегодня я не буду утомлять тебя древними историями, но дам наставление. Внемли моим словам: хочешь жить - следуй за Ибисом...
Когда я пришла в себя, перо было на месте. Мой враг склонился надо мной и с испугом глядел на него.
- Оно выросло вдвое, девчонка, - заговорил он внутренними устами. - А ты все жива. И уйди вон из моего разума, иначе придется напомнить тебе вкус боли.
Он сделался закрытым от меня, но теперь я могла видеть все гораздо отчетливее и кое-что успела ухватить.
7.
Безусым юношей вошел Эрасистрат Иулийский в число друзей - филоев династии Антиохийских сатрапов... Переступила порог младая мачеха царевича - и ощутила чуткая рука беспокойное биение сердца царственного больного. На свадебном пиру, во время выступления мимов, целовал находчивый лекарь якорь на царском кольце, в знак вечной верности Селевку Никатору и его потомкам.
Как и почему сменил блеск их двора на подземелье Серапейона Эрасистрат, я не смогла разглядеть. Трое царей сменилось в Антиохии... Вспомнил ли Бородач о далеком филое, когда ступили сапоги Птолемеевых гоплитов на берега Оронта, или всю жизнь лекарь исполнял тайную службу - мне неведомо до сей поры, но позднейшие деяния его злы и недостойны. Удалось возмутить шпиону царских землепашцев, и пришлось развернуть свои фаланги трижды славному Птолемею Эвергету, чтобы покарать непокорных. За краткий миг я не успела прочитать в мерзкой душе имена сообщников, умышлявших недоброе все эти годы, но перечень этих людей хранился в открывшемся мне секретном месте, в усыпальнице какого-то чиновника. Я подумала, что узнала бы ее, если бы оказалась внутри.
И еще. К началу прошлой декады прибыл с финикийскими моряками тайный посланник сирийского царя и забрал копии чертежей задуманного корабелами Ракотийских верфей боевого судна о двух корпусах. Он же привез и повеление заняться Незримым лучом.
Луч! Только тут я обратила свои помыслы к Аристоклу и Феогену. Как я могла в своей гордыне забыть друзей? Что с ними сталось? Живы ли они, и если да, почему не вырвут меня из рук мучителей?
8.
Мне снова вспомнились наши беззаботные школьные дни. Однажды Аристокл затащил нас к себе, и мы попробовали терпкого черного вина из Киренских погребов его деда. Проклятое перо продолжало изменять меня, и картина прошлого сделалась точною, словно все происходило третьего дня.
Дом, которым владела семья Аристокла, был полон влиятельных лиц и заморских гостей. Мы попали как раз к началу симпосиума, и нашему вниманию поручили сына Карфагенского суффета, совсем еще малыша. Имя его, "Дар Баала", было не очень к лицу живому, непоседливому ребенку. Он довольно бойко, хотя и неверно, лепетал по-эллински и надоедал байками о морских сражениях у дальних Италийских берегов.
Голосистые рапсоды тянули свои напевы, лирники перебирали струны, флейтистки извлекали цветистые трели из двойных дудок - авлоев, нагие плясуньи кружились под звон кимвалов. Мы, дети, расположились на лужайке и стали поглощать фрукты.
- Конон Самосский, придворный астроном, подаривший царице новое созвездие. Агафокл, потомок Сиракузского тирана. Его подруга танцовщица Энанфа, - начал представлять подошедшую к нам группу гостей мой друг. - Философ Архимед из Сиракуз, изучает здесь работу ирригационных машин. Мой дядя Эратосфен, приписан к Библиотеке... Мои друзья Феоген и Поликрат.
Мы поднялись с травы. Феоген уставился на раскрасневшуюся после танца гетеру. Философ прервал беседу с астрономом о висящей в небе косматой звезде и одобрительно улыбнулся. Но тут плешивый ливийский грек с литыми мускулами бойца остро глянул на меня исподлобья, и я поняла, что разоблачена:
- Для Поликрата ты неверно держишь колени. А для вольной жрицы Эроса слишком юна. Следуй домой. Я распоряжусь, и тебе дадут раба в сопровождающие.
Я вынуждена была удалиться. И всю дорогу выслушивать дифирамбы Аристокла в адрес выдворившего меня человека:
- После того, как старый наставник царевича стал совсем плох, из самых Афин вызвал дядюшку царь, дабы не прерывать воспитание наследника...
Мой друг повествовал о том, как ценили Эратосфена Афинские мудрецы, о данном ими прозвище "бета" и его страсти - географии.
- Он задумал исчислить окружность Ойкумены. Ты знаешь, выяснилось, что на острове Слонов в полдень дня солнцеворота лучи Гелиоса достигают дна глубоких колодцев...
Я не слушала его, и только много дней спустя узнала от подруг по Мусейону другое прозвище ученого, недавно назначенного царским указом на должность главного библиотекаря. Пентатлон.
III. Рынок
1.
- Похоже на древние Минойские письмена, - прервал мои воспоминания Эрасистрат, перейдя на общение голосом. - Может, и жреческая скоропись...
Он вертел в руках оброненный мною свиток, пытаясь разобрать написанное. Теперь, когда мне открылись многие тайны, его потуги вызывают улыбку.
- Я мнил самолично провести фокус с пером, когда ты окрепнешь. Не знаю, как ты осмелилась и откуда взяла хартес - это уже не важно. Твои возможности растут, но любая новая попытка может стать последней. Отдыхай, я приду утром, - бросил анатом на прощание.
Меня вновь отвели в спартанскую купальню, лаконикум, где я пожалела, что не имела сил плескаться в свое удовольствие. Впрочем, моя мать, истинная дочь своего народа, с малых лет приучила меня к парильне, и я вздыхала от удовольствия, когда жаркий пар прогревал тело до самых кончиков пальцев. После меня окатывали ключевой водой подземного источника, отирали влажными пучками волос в бассейне, и, наконец, мускулистый албанец натер мою кожу мускусом и размял усталые члены.
Я уже собиралась отойти ко сну, когда вновь нагрянул одетый по-походному Эрасисртат в сопровождении известного мне по его думам посланника Селевкидов.
- Не для того я столько лет работал здесь, врачуя близких дворцовым тайнам чиновников и солдат, чтобы все закончилось так глупо, - выговаривал анатом посланнику в его мыслях, и я могла слышать их.
Ко мне же он обратился вслух с такими речами:
- Я вынужден уехать. Стоило бы уничтожить тебя, девчонка, но уж больно занимательным оказался этот опыт. Да и вроде бы нет на то надобности. Перо само убьет тебя, достигнув двух локтей в длину. Оно станет слишком тяжелым для кожи чехла и пронзит энкефалий насквозь. А повредишь его до того - сознание покинет тебя навеки.
Враг развернулся, подтолкнул посланника к выходу, бросил мне напоследок свою лживую улыбку и вышел прочь вослед своему сообщнику. Я осталась одна и заперла дверь на задвижку, не зная, что предстоит пережить еще, как вдруг в коридоре раздался какой-то шум. Бежали люди, и, судя по гулкому топоту, в тяжелом вооружении. Вскоре в дверь посыпались удары, и от одного из них она слетела с петель. На пороге показались стражники, но сразу расступились, уступая дорогу входящему.
2.
Порыв ветра сорвал сложенный на стуле хитон. Пламя лампиона заколебалось, и в залу вихрем ворвался меднокожий человек из детства. Я едва успела подумать о странной игре слов: вихрь - лайлапс - выкованный Гефестом медный механический пес, от которого никому не дано было уйти, - как вошедший обратился ко мне.
- Приветствую тебя, дочь Поликрата! Лазутчикам удалось скрыться, но я рад, что ты жива. Полагаю, ты смогла бы прояснить кое-какие вопросы. Жду тебя в Библиотеке через час. Тебе помогут собраться и проводят, - энергично молвил Эратосфен Пентатлон и тут же покинул помещение, следуя ведомому одному ему плану.
Я же опять следовала чужой воле. Снова были коридоры, потайные двери, открывавшиеся скрытыми рычагами, повороты, ступени вверх и вниз. Я совсем было потерялась в этом замысловатом лабиринте, как очередные двери вывели нас в читальню, сразу за которой находился кабинет главного библиотекаря. Отсюда правили миром Библиотеки мудрые чиновники Птолемеев. Как опытные царевы ирригаторы соединяли каналами Нильские рукава, так предписывалось эпистатам Библиона увязывать воедино метафизику и технические изобретения, исследования природы и общества, труды лириков и грамматиков. Здесь принимались решения о пополнении фонда и сохранении книг, научных опытах и приглашении заморских поэтов, составлении каталогов и распорядке занятий.
Нас встретил долговязый секретарь в широкой хламиде и провел мимо украшавшего стену фриза с тремя Харитами к армариям. На полках кедрового дерева располагались глиняные футляры, способные годами хранить ценные свитки. Приподняв один из футляров, секретарь велел мне встать на узловой квадрат покрывавшей пол терракотовой мозаики, и плита вместе со мной провалилась в залу этажом ниже. Здесь все было по-другому.
Хариты никогда не догадались бы наведаться в это жилище убежденных стоиков. Да и мужчины внутри вряд ли бы смогли уделить им внимание. Сидящий за широким столом на буковой скамье критянин вращал диск с продетой через щели в нем узловатой веревкой и, вытягивая один узел за другим, записывал буквы на кожаный лоскут. Сухощавый человек в подобии тюрбана на голове, похожий на недавно прибывших в Александрию представителей просвещенного народа царя Ашоки, брызгал жидкостью из флакона на папирусную ленту, и на ней проступали знаки. Широкоплечий ливиец то прикладывал ухо к торчащим из многочисленных отверстий в стене раструбам, то выкрикивал в них какие-то распоряжения. Я вздохнула, и он обернулся.
3.
За шесть лет Эратосфен Киренский почти не изменился. Чуть резче обозначились морщины, идущие от самых глаз к уголкам губ, чуть глубже - ложбинка на переносице. Эпистату Александрийской Библиотеки, и, по совместительству, главе вездесущих Птолемеевых филакитов, едва минуло сорок лет. Волос на его голове не прибыло, и, видимо, в связи с этим он решил отпустить усы и бороду.
- Лекарь Эрасистрат долгие годы был на хорошем счету и даже выполнял отдельные поручения во благо государства, - начал архифилакит. - Мы ожидали появления сирийского лазутчика этой ночью, но не хотели его спугнуть, направляя на Маяк множество вооруженных людей. К счастью, Аристоклу удалось опознать анатома. Он ловок, стоит признать.
- Но как же тогда я оказалась в руках мучителей? - осмелилась я прервать Эратосфена, почувствовав, что мне не удается проникнуть в его мысли.
- Для этого мне пришлось испрашивать решения самого царя и получать добро от твоего батюшки, - продолжил мой собеседник. - Но обо всем по порядку. Мы знали, что врага трудно будет взять живым. И, даже схватив его, не получали никакой гарантии искренности на допросах. А нам нужны были списки всех его пособников.
- Он умел говорить внутренними устами и читать мысли других, - кивнула я.
- И это тоже. Даже обычные беседы с ним мне приходилось вести в присутствие уважаемого гостя, тринадесять лет постигавшего это потаенное искусство под надзором учителей дивной страны, сокрытой в горах Эмод, - здесь индус поклонился мне и приветствовал меня в мыслях. - Но сам лекарь не скрывал, что отыскал на стенах Гелиопольского храма руководство древних костоправов по одной операции, превращавшей жриц в прорицательниц.
- Но ведь что-то могло пойти не так! - я даже покраснела от возмущения.
- Общее благо превыше личного, - отрезал Пентатлон. - И я уже говорил...
4.
Он рассказал мне еще множество вещей. И о том, что о подобной операции индус слышал от своих учителей, но секрет ее был утерян в незапамятные времена. И о том, как тот сидел надо мной до полудня и читал свои странные молитвы, укрепляя мой дух и подготавливая тело. И, конечно, о надежде, что мне удалось хотя бы малую малость прочитать в мыслях врага.
- Постарайся припомнить все как можно точнее. Наши друзья в Двуречье сообщают, что соратники Селевка II составили стратагему грядущей войны с расчетом на египетскую смуту. А я не стремлюсь увидеть, как пронесутся по заливным Нильским пашням серпоносные колесницы, - такими словами завершил свою речь суровый распорядитель тайн Птолемеева царства.
Я постаралась ответить его чаяниям, как могла. Рожденная бронзой Эрасистратовых инструментов, моя чудная память подсказывала самые малозначительные подробности пребывания в руках злодея. Но открывшиеся повороты судеб лекаря и его спутников не давали моему собеседнику никаких новых нитей, чтобы распутать сплетенную врагом паутину. Пять-шесть лиц и список, сокрытый во тьме неизвестной гробницы - вот и все, что я могла сообщить по сути вопроса. Хотя в течение всего рассказа меня не покидало ощущение чего-то важного для нашего общего будущего, чего-то, что я упустила из виду.
Вскоре Эратосфен уже выкрикивал в медные раструбы распоряжения, и прибывшие графики рисовали с моих слов убранство гробницы. А спустя час я снова увидела ночное небо. Могучий Орион гнал своих собак вперед, алела звезда в его подмышке, и сверкал ей в ответ священный Сотис. И, словно боясь отстать от этой охоты, стегал что есть мочи горячих коней меднокожий Лайлапс, и летела им вослед легкая повозка с чужестранцем в тюрбане и усталой юницей с пером в бритой главе. Ветер хлестал в лицо, комья грязи порой рвались из-под кованых копыт, но радость переполняла мне сердце. Я все еще была жива.
5.
Утро застало нас в пятой по счету гробнице. "Как же похожи они друг на друга", - разочарованно размышляла я. Чтобы понять, что мы в очередной раз попали не туда, куда так стремились, мне не нужно было отодвигать крышку саркофага. Отложившийся в глубинах моего сознания образ каждый раз отличался в какой-нибудь ничтожной детали. А в доставленном скороходом списке значилось еще три с лишним декады имен.
- Предлагаю слегка отвлечься. Эмпорий недалеко, да и тебе не мешает подкрепить силы. Заедем на рынок и перекусим, - смилостивился Эратосфен и тронул поводья.
Несмотря на ранний час, лавки были полны народа. Стоял несмолкаемый гул. Под колоннадами спорила и торговалась разношерстная толпа. Судачили разбитные женщины, овеваемые опахалами в руках заботливых рабов. Дотошный метроном проверял меры привозных товаров. От возведенных неподалеку, на пристани, торговых складов двигались груженые повозки. Отмахивались хвостами от назойливых мух двужильные мулы. Равнодушно жевали жвачку верблюды, изредка вставая на колени для приема поклажи. Под призывный звон серебряных Птолемеевых тетрадрахм бойкие менялы за высокими трапезами облегчали кошели заморских гостей.
В гомоне Александрийского рынка царский библиотекарь смотрелся рыбой, выскользнувшей из рыбацкой сети в родную стихию. Оставив повозку у стены, он махнул нам рукой и окунулся в разноязыкий водоворот. Мы с индусом едва успели привязать лошадей и расстелить в тени широкое одеяло из овечьих шкур. И, пока я сбрасывала натрудившие ноги чужие сандалии, чудо-рыба уже вынырнула перед нами с едой, питьем и двумя сияющими, как начищенные бронзовые кратеры, сопровождающими.
Этот миг и ныне, на тропе страха и боли, трогает меня. Я поняла, что истинно любима. Руки друзей то сжимали меня в объятиях, то нежно касались шеи и нарождающихся жестких волос головы, то осторожно гладили мои плечи и руки. Непрошенные слезы полились у меня из очей, и Аристокл с Феогеном устами сбирали предательскую соленую влагу с моих ланит.
6.
- Все же это удивительное место, - дожевывая ячменную лепешку, повел неспешную речь раскинувшийся на шкурах Эратосфен, когда мы унялись. - Здесь я услышал от Сиенского торговца, что на острове вверх по течению Нила однажды в году бывает день, когда все - холмы и дома, деревья и люди - теряют свои тени. "Может ли такое быть?" - подивился я. - "К полудню тени укорачиваются, но чтобы они исчезали вовсе?". Думы эти не покидали меня ни на бурлящих улицах полиса, по которым я мчался, не разбирая пути, ни в кабинетной тиши Библиотеки. Пытаясь дознаться истины, я вновь и вновь перечитывал рукописи, пока не заснул над трудом великого Аристотеля. Во сне мой дух вознесся ввысь, и с заоблачной высоты довелось мне узреть, что Земля - шар, и солнечные лучи падают на ее поверхность под разными углами. Исчислив углы падения в двух разных точках, можно измерить всю Ойкумену, решил я...
Он еще продолжал так захватившую всех историю, но я вдруг потеряла нить повествования, ибо почудилось мне, что в этом копошащемся, снующем туда-сюда людском токовище промелькнула красная корона. Сны вернулись ко мне, и я выплюнула слова:
- Следуй за Ибисом!
Странную фразу услышали все. Последовала длинная пауза, будто все актеры Эсхиловой "Антигоны" позабыли слова, а зрители в амфитеатре застыли в ожидании действа. Мне пришлось объясниться. Индус стал приводить примеры вещих снов, Феоген твердил что-то о египетском боге писцов с птичьей головой, Аристокл - о ложной памяти и необходимости продолжать поиски по списку. Мы заспорили.
- Глупо тратить время на осмотр стольких гробниц, - горячился книгочей. - Надо переписать почивших главных писцов и сопоставить списки.
- Пару лет назад скончался бывший первый министр двора Птолемея II, диойкет Аполлоний. Он, может статься, и подошел бы на роль покровителя писцов, но в дядюшкином списке его нет, - был непреклонен Аристокл.
И тут совсем было задремавший дядюшка моего друга взял слово.
- А что! Аполлоний - это версия, - сыто потянувшись, молвил Эратосфен.- Только не диойкет, а мой предшественник на посту главного библиотекаря, Аполлоний Родосский.
- Точно! - не в силах сдержать свое восхищение, воскликнула я. - Любимец Муз Каллимах прозвал своего бывшего ученика Ибисом в едкой сатире, намекая на тонкие ноги. Тот укрылся от позора на Родосе, потом вернулся... однако его гробницы тоже нет в списке!
- Вот и славно, зайдем в архив и попробуем разобраться, - подытожил Эратосфен, и направился к вратам дикастерия, скрытым за деревами священной рощи.
Наша дружная компания тронулась следом.
7.
Вход собственно в государев архив располагался в дальнем углу здания, позади судебной залы. Навстречу нам вышел пожилой архивариус. Поклонившись, он с нескрываемым интересом взглянул на Эратосфена.
- Что привело столь почтенного мужа в наше скромное хранилище доносов и жалоб? Ужель есть вещи, неведомые царским библиотекарям?
- Муж желает знать место захоронения своего коллеги Аполлония Родосского, автора знаменитой "Аргонавтики", - со свойственным ему красноречием объяснил Ливиец.
Его собеседник дал указания своим подчиненным, и они отправились на поиски. Эратосфен ушел в себя, разрешая ведомые лишь ему одному дилеммы. Аристокл с Феогеном тешили свою любознательность, расспрашивая убеленного сединами архивариуса о его работе. Тем временем я решила мысленно обсудить с индусом, почему никто из служащих архива не уделил внимания торчащему из моего темени перу.
- Я приказал, и они видят пышные волосы, заколотые длинной шпилькой слоновой кости, - туманно пояснил загадочный чужестранец.
Мне не стало покойнее, тем более, что проклятое перо продолжало расти и шевелилось внутри от порывистых движений. Тогда же и почувствовала я первые знаки неутихающей, ноющей боли, которая позже стала сопровождать меня постоянно.
Наконец, служители принесли две вести, добрую и не слишком. Во-первых, интересующее нас тело было выдано для проведения процедуры похорон в Александрийском полисе и из полиса не вывозилось. Однако о месте захоронения и о людях, забравших тело, сведения непонятным образом отсутствовали. Архивариус растерянно развел руками и стал ждать новых указаний "почтенного мужа".
Седовласый нахмурился и двинулся в сторону ведущей наверх винтовой лестницы у южной стены. Но он мог бы и не беспокоиться. В тяжелом шерстяном плаще дорического кроя, подпоясанный простой пеньковой веревкой со свинцовыми грузилами на концах, под скрип деревянных ступеней с верхнего этажа уже неторопливо спускался угрюмый человек. В моих мыслях от него веяло холодом и тоской.
8.
В наш просвещенный век трудно представить, что давным-давно люди слыхом не слыхали об архивах. Жизнь была неорганизованна и бесцельна, пока из неведомого далека в Элладу пришли мнемоны. Они хранили в бездонной памяти тьму всяческих фактов и событий еще до того, как появились палочки для письма. Память многих колен гнездилась под их выпуклыми лбами, сумрачен был направленный сквозь собеседника взгляд, и ответ часто становился известен им до того, как задавался вопрос. "За винной чашей не терплю я мнамона", - говорили предки эллинов в темные времена.
Спустившийся сверху не был исключением. Озорные духи радости и веселья бежали его тайн. Он встал перед Эратосфеном и приветствовал того поднятой рукой.
- Не трать время на объяснения, наставник юного Птолемея. Мне известна твоя нужда, - глубоким голосом заговорил мнемон. - Перед самой кончиной Каллимаха помирились поэты, и ученик завещал похоронить свое тело в одном саркофаге с учителем, дабы возлечь с любимым наставником навечно.
- Занятная история, - загорелся новой идеей Феоген. - Выходит, нам нужно искать тело в гробнице Каллимаха? В списке она есть!
Уже развернувшись к нам спиной, мнемон все-таки снизошел до ответа:
- Ищите, и обрящете, на что уповали. Но торопитесь - перо не будет ждать долго.
Мне вновь стало вдруг зябко среди жаркого дня, но страдать было некогда - наша удивительная погоня продолжалась!
IV. Некрополь
1.
Не успели любезные главе блюстителей тени повернуть на восход, как мы подъехали к спуску в некрополь. Ветер стих, к полудню угомонились птицы, и ничто не нарушало покой нашедших здесь последнее пристанище. Гробница была той самой. Смотритель помог Эратосфену отодвинуть крышку покрытого рельефом саркофага, и мы заглянули внутрь.
Эпистат Библиона долго всматривался в содержимое гробницы. Потом попросил больше света. Торопливые шаги отставших Аристокла с Феогеном привлекли внимание бесшумной охраны места скорби, и в полутьме уходящего вдаль коридора сверкнули зеленые искры кошачьих глаз. Ничто не тревожило меня. После ужасов Эрасистратова подземелья нетрудно было переносить вид праха людского. Одно я не могла принять без сожаления - под крышкой лежали останки одного человека. И никакого списка.
Некоторое время мы провели в молчании. Друзья мои надеялись на то, что глаза лгут им. Я верила - вот-вот свершится чудо, и список найдется сам собой. Эратосфен с индусом пытались осознать происшедшее. Засим я стала свидетелем превращения библиотекаря в пса-автоматона. Он со всего маху двинул кулаком о крышку саркофага и стал отдавать распоряжения всем подряд. Трое, мои друзья и смотритель, пущенными из лука стрелами вылетели наверх. Индус же повел такую речь:
- Нам понадобится твоя сила. Я сниму наброшенное на твой разум покрывало, и ты вновь потянешься за пером. Еще до того, как отдать тебя в руки злодея, я устроил так, чтобы ты научилась исполнять все в точности без помощи посторонних. Так что ты не причинишь себе вреда. А когда все вернется, станешь сильнее.
Он протянул мне папирусный свиток и... оказался прав. Я смогла. Кровавые буквы рдели на белом листе, мне же сделалось совсем худо. Головня боль усилилась, и меня дважды вывернуло наизнанку прямо на известковый пол некрополя. Только после этого внутрь в сопровождении моих друзей и пары неприметных филакитов вошли несколько человек, таких же смотрителей некрополя, как и наш первый знакомец.
2.
Сейчас, когда я отворила для себя неведомые доселе двери, мне не понадобилось бы ни о чем расспрашивать этих простых людей. Я прочитала бы книги их судеб строку за строкой. Но в тот раз оставалось лишь без затей помогать им припомнить особенное в их скудных на происшествия жизнях. Они же сказывали байки о восстающих мумиях и парящих саркофагах, либо кляли расхитителей, в ночи обирающих трупы. Не то потребно было мне. Только событие, связанное с тайной Каллимаховой гробницы, заботило злосчастную юницу. Хвала богам, один из служителей вспомнил желанный день. Мы взялись за руки, и он стал вещать о приключившемся в лабиринте некрополя за год до моего расставания со школой:
- Из родни на похоронах не было никого. Соратники прощались с покойным коротко: видимо, он ненадолго пережил предшественника, и траурная процессия воротила носы от открытого саркофага. Если бы эллины мумифицировали своих мертвых перед погребением, как это делают египтяне, все могло бы пройти торжественней. Провожающие спешно положили в рот умершему монету для Харона, опустили тело внутрь и задвинули крышку. Той же ночью я нашел ее открытой...
Пустившись вслед ускользавшему запаху тлена, смотритель набрел на незнакомый ему за годы службы узкий проем, ведущий в просторную крипту. Скрытый в тени, он наблюдал престранное действо:
- На покрытом черной тканью каменном столе под чадящим факелом лежало нагое тело мужчины. Огонь уже слабел, когда из мрака в глубине крипты явились три ворожеи в балахонах. Одна несла медный поднос, на котором лежали кусочки мела и обрезки шкур. В руках другой трепыхался черный петух. Третья сжимала бронзовый серп. По-особому встав у стола, первые две уложили петуха и провели мелом черту у его изголовья. Птица замерла в трансе, и тогда они отсекли ей гребешок и окропили глаза покойного брызжущей из раны кровью. Затем третья склонилась над трупом, разжала окровавленным серпом ему зубы и вложила в рот взамен монеты лоскут кожи с подноса, что держала ее подруга. После этого женщины отступили, и из темноты вышла четвертая.
Вдруг зрачки рассказчика расширились, он весь побелел, задрожал и молвил в ужасе:
- Что-то сделалось с моею памятью! Я более не ведаю, что было дальше - все переменилось... Теперь я вижу пустой коридор безо всякого следа проема!
Бедняга не мог дать сему разумное объяснение и разрыдался.
3.
Поведанная история произвела на моих спутников впечатление, коего она, без сомнения, заслуживала. Но куда все исчезло и что было делать дальше? Для какого ритуала использовали женщины мертвое тело? Малоумная, я тихо завидовала сопровождавшим меня мужам, способным все рассматривать через призму метафизики. Приоткрыть покров тайны помогли знания индуса, полученные на снежных перевалах далекой страны.
"Встречай его в своем сне", - услышала я в своих мыслях, и стала ожидать продолжения. Он попросил нас присесть на шкуры, сам устроился напротив и принялся при помощи маленького зеркала пускать нам в глаза яркие блики...
...Та, в красной короне, что вещала в моих снах, сбросив одежды, подступила к столу, без видимых усилий подхватила труп и крепко прижала к своему натертому сияющим маслом телу. Остальные затянули долгую песнь, ритмически хлопая в ладоши. Продолжение более всего походило на причудливую пляску заезжих мимов. Объяв труп, нагая особа повела затейливый танец вкруг каменного стола. Точеные ноги ее почти не касались пола, а губы впились в уста мертвеца в долгом, запретном в Аттике поцелуе - мандалотоне. Постепенно мне стало казаться, что труп не болтается тряпичной куклой в теснящих его руках, но, подобно механическому автомату, переставляет ноги, отвечая текучим движениям партнерши. Наконец дикая пара замерла, и жрица отринула от себя тело, неуловимо менявшее облик. Каково же было мое изумление, когда труп не грянулся оземь, но, качнувшись и сделав пару неверных шагов, остался стоять, опершись о хладную стену крипты. Женщины в балахонах начертали на руках и груди воспрянувшего греческим письмом "Аполлоний" и вывели вон из крипты. И тогда особа из моих снов глянула в проем, где замер в ужасе несчастный смотритель, и приказала ему все забыть, будто ничего и не было.
- Не думаю, что мы имеем дело с духами, - начал строить свою антитезу Аристокл. - Ламиями звались прежде черные жрицы Кибелы, не практиковавшие некромантии.
Вдруг выяснилось, что гость с берегов Инда способен не хуже эллинов слагать рифмы:
- Жрица из памяти сонной, вернее всего - египтянка.
- Надобно найти аналогии меж богами эллинов и египтян, - не унимался Феоген. - Вестника Олимпийцев, Гермеса в крылатых сандалиях египтяне почитают как Тота, владыку словес и писца истин. Верю, и Кибелу можно соотнести с какой-нибудь египетской богиней.
- Не будет скорым сей путь, - вмешался в его рассуждения Пентатлон. - В царстве сотни храмов, но мы не станем обыскивать их ради загадочной жрицы. У нас и без того достанет сведений, чтобы сыскать нужного человека. Он эллин, ученый и поэт, и значит, выберет для обитания греческий полис. И с ним осталось его имя.
После возвращения в Библиотеку Эратосфен определил меня в уютную комнату рядом с трапезной для состоящих при Мусейоне ученых. Мне едва хватило сил освободиться от потяжелевших одежд и повалиться на ложе, дабы забыться глубоким, без докучных видений, сном под присмотром великодушного индуса.
5.
Пробудилась я в предрассветный час. Россыпи неподвижных звезд еще дарили серебро хладного света безлунной Александрийской ночи, но на востоке, над живительною вязью каналов, уже занималась заря. Не замеченная никем, я выскочила во двор, босою понеслась меж деревьями по тенистой аллее, устроенной для долгих ученых бесед, окропила себя студеной водой источника и, раскинув руки, спиной опрокинулась на влажные от росы базальтовые плиты. В таком положении меня и застал мой молчаливый опекун.
В некотором замешательстве он подал мне руку и, когда я поднялась, накинул на плечи собственный гиматий. Я чувствовала, что стала сильнее. Дух индуса не мог более торжествовать над моим разумом, и я могла видеть фрагменты мозаики его прошлого. Но отчего-то показалось мне это недостойным, и с тех пор я ни разу не смотрела ноэмы друзей без их на то соизволения, предпочитая задавать вопросы устами и слышать ответы ушами.
- Бета был рассеян и не представил меня, - заговорил со мною житель дальнего предела Ойкумены. - Мое двойное имя сложно для языка эллинов, но ты можешь звать меня просто Готамой, умником.
- Ежели я верно поняла Эратосфена, египетские жрецы-врачеватели в старые времена делали подобные операции. Да и ты что-то слышал от своих учителей... - с надеждой взглянула я на чужестранца.
- В наши просвещенные дни многое стало доступно людям, но многое и забыто. Мудрые народы канули в небытие, разрушились могучие царства, и ветры гуляют на развалинах древних городищ. Малая толика их знаний дошла до нас, и глубоко спрятаны эти знания в храмах и хранилищах библиотек, - горько развел руками индус. - Так и секрет приготовления пророчиц забыт давным-давно, и лишь гений Эрасистрата позволил ему дерзнуть повторить опыт. Нынешние Сивиллы предпочитают конопляные капли.
- Скажи, что должно делать мне теперь, чтобы отсрочить предначертанное?
- Я явился на свет после того, как отец сложил погребальный костер для моего прадеда, но мне довелось узнать немало легенд о своем предке, - произнес Готама. - Дабы враги не могли отравить повелителя империи, прадед приучал его к яду, день ото дня насыщая пищу все большим числом капель смертельного сока. Подобно тому и я решил заставить твой энкефалий стать сильнее, научив тебя помимо воли вынимать и вставлять перо.
- Помогла ли царю метода твоего прадеда?
- Он окончил эту часть пути, удалившись от мира. Меньше повезло его любимой жене. Будучи на сносях, она попробовала кусочек лакомства со стола мужа, и померла, не приходя в чувства. Правда, прадед успел разрезать чрево ее и вынуть плод. Так появился на свет отец моего ныне здравствующего государя.
Я опечалилась, и мы молча бродили под сенью дерев перипатея, предавшись каждый своим мыслям, пока первые лучи дневного светила не поторопили нас обратно в дом.
6.
В родительском гинекее мне доводилось видеть, как сестры часами разглядывали себя в полированной бронзе зеркал, замечая малейшие недостатки. Я не понимала этого, даже когда пришло время созревания, и я стала ловить их косые взгляды на своих налитых персях. Но утром в главном здании Библиотеки я вела себя точь-в-точь как они, нимало не стесняясь устроившегося в углу нашей залы индуса, который, скрестив особым способом ноги, предался своим размышлениям. Несмотря на ночное омовение и прогулку, бледнота не сошла с моих членов, и сама себе я показалась эфирным духом. Сколько дней еще определили мне мойры быть на этом свете, загадывала я. И понимала, что как бы то ни было, все они уж сочтены.
В трепете созерцала я сосущее мозговые соки мерзкое опахало, которое произрастало из моего темени. Став вчетверо от своего первоначального размера, оно достигло в длину целого локтя. Я приметила, что с момента, как мой палач говорил мне про его двойной рост, протекло ровно столько же времени, сколько между операцией и тем самым его рассказом. "Стало быть, длина увеличивается в соответствии с законом геометрического нарастания, описанным в Евклидовых "Началах", - решила я. - "За каждые сутки и десять часов вдвое". Так, благодаря арифметическим урокам, я исчислила отпущенный мне Эрасистратом срок. Назавтра к закату перо Гелиопольской птицы должно было меня убить.
Мои скорбные думы прервал посыльный от Эратосфена. Пентатлон назначал встречу в лекционном зале соседнего здания, экседры, устроенной сразу за колоннадой. Выбрав из вороха присланной отцом одежды любезный телу хитон, тканый с переплетением двух нитей основы из шелка-сырца с одной нитью утка, что давало полотну особую мягкость и прозрачность, я накинула его на себя, заколов серебряной булавкой. Край небесного цвета калиптры, обернутой вкруг чресл до талии, я небрежно перекинула через левое плечо и закрепила серебряной же фибулой с тремя крючками, оставив на мужской манер неприкрытой правую руку. Индус как раз окончил свои размышления, и мы направились к месту свидания.
7.
Лекции начинались позже, и свет из широких окон заливал амфитеатр пустой залы. Сходящие долу ступени серповидного театрона устроители отделали буком. Внизу, на дне чаши, где Талия с Мельпоменой полагали бы найти орхестру, разместилась высокая кафедра. Рядом с нею о чем-то тихо беседовали два ученых мужа. Приглядевшись, в одном из них я узнала Главного библиотекаря. Облик второго мне также показался известным. Крупный прямой нос и глубоко посаженные глаза... где я могла их видеть?
Преследующая меня боль мешала сосредоточиться, но мудреный механизм, приводящий в движение картины прошедшего, оказался сильнее. Я готова была поклясться источником Мнемосины: этот статный, не разменявший четвертого десятка лет мужчина, подобно Орфею, прошел дорогами царства теней и вернулся в наш мир благодаря неведомым силам.
- Аполлоний из Перги. Четыре года назад прибыл к нам из Эфеса с рекомендациями своего наставника, Эвдема, для продолжения учебы, - представил нам удивительного человека Эратосфен. - Молод, но уже успел за свои успехи заслужить титул "эпсилон".
- Эратосфен сказывает то, во что трудно поверить. Но и я готов поведать занятную историю, - заговорил бывший труп, не дождавшись наших имен. - По прибытии в Александрию что-то случилось со мной, и я напрочь потерял память. То есть познания в грамматике и геометрии остались при мне, но я совершенно не помнил предыдущей жизни, кроме имени и неясных образов далекого детства. Когда я очнулся на рассвете перед колоннами гостевого дома, при мне нашлись подорожная на имя Аполлония, письмо от Эвдема и кошель, полный серебряных монет с изображениями Сирийских царей и сидящего Аполлона. Все сходилось, только...
- И ты не пытался ничего узнать, обратиться за помощью? - с удивлением воскликнула я. - Мы могли бы попытаться вернуть тебе прошлое. Ведь из-под твоего пера вышла, верно, самая значительная поэма со времен Гомера!
- Нет, я другой человек. Хотя и теперь меня волнуют погони и ход далеких планет. Но для их описания недостаточно поэзии, тут потребна наука. Посему посвятил я себя служению мудрой Урании взамен чувствительной Каллиопы, - пожал плечами Эпсилон.
- Прости, что перебила тебя из-за пустого. Так что было не так?
- После пробуждения желудок отказывался служить мне, и я использовал для сбора то и дело извергающихся горлом соков кратер из-под посланного мне хозяином гостиницы вина, - продолжил после паузы слуга Урании. - С удивлением к вечеру я обнаружил там вместо остатков пищи кожаный лоскут с письменами. Некто начертал их греческими буквами, но никакого смысла я в тексте не сыскал, не увидев ни одного знакомого слова.
- Оставил ли ты лоскут, друг? - оживился Эратосфен.
- Он со мной. Я лелеял надежду, что придет день, когда мне удастся постичь тайну надписи, и хранил лоскут все эти годы. А сегодня, после прихода посыльного, возомнил, что этот день, быть может, настал.
С этими словами Аполлоний передал главе блюстителей свернутую кожаную ленту. Тот развернул ее, бросил взгляд на письмена и махнул рукой, приглашая следовать за ним.
8.
Мы вместе вернулись в большой дом, миновали читальню и по очереди воспользовались услугами падающей плиты. В святая святых Александрийских блюстителей молчаливый критянин - эпистолограф принял из рук Пентатлона ленту с письменами и стал наматывать ее на стоящий в углу на широком основании островерхий деревянный конус.
- Лакедемонские эфоры со времен Ликурга для сохранения в тайне секретных посланий пользовались жезлами - скиталами разного диаметра. На скиталу, не оставляя промежутков, наматывали ленту, на коей вдоль жезла писали текст, - повел свои разъяснения Эратосфен. - Затем ленту разворачивали и отправляли, куда того требовала нужда. При этом все буквы смешивались, но как только получатель наматывал послание на имевшийся у него точно такой жезл, сообщение становилось понятным. Потом этот способ приняли многие.
- Мнится, я знал это ранее. Но как возможно прочесть послание, не имея скиталы нужного диаметра? - простодушно спросил астроном. - Разве что перепробовать кучу разных.
- Так и поступали, пока однажды Стагирит Аристотель не намотал перехваченную у врага ленту на длинное коническое копье. Он стал передвигать ленту вдоль копья, и в какой-то миг его взору предстала осмысленная фраза. В результате появилась антискитала, при помощи которой тайное в секретных письмах нынче легко делается явным.
Вскоре критянин переписал открывшийся благодаря Аристотелеву устройству текст и передал его своему начальнику. Так вожделенный список, наконец, оказался в руках преданного Лагидам человека, Эратосфена Киренского. И я стала лишней.
V.Храм
1.
Ближе к полудню меня отпустили домой, посулив навестить вечером, когда решится главное. Я растерялась, но подоспевший Аполлоний взялся проводить неразумную Поликратову дочь, дабы дать возможность зрелым мужам заняться государственными делами. Сойдя с библиотечного двора, я обернулась на покрытые цветами клумбы возвышавшейся над полисом рукотворной горы, Панея, и заметила на стене за смотровой площадкой людей, то и дело взметающих в разных проемах цветные флаги, как это делали в дни торжеств или бедствий. Им с Фаросского берега вторили зримые и днем белые вспышки Маяка, чудным образом поменявшие привычный ритм. По Канопской дороге в сторону восточных врат проскакал отряд конницы. В большой гавани за эмпорием корабельщики ставили паруса. Вся, до последних колесиков, механика государственной машины Птолемеева царства пришла в движение. Мы же направили свои стопы к дому моего отца, устроенному в месте встречи греческого Брухейона с иудейским кварталом, где издревле селились менялы и ювелиры.
Дома я впервые ощутила себя не юницей, но созревшей девою. Близкие, занятые устройством брака старшей меня на год сестры, отсутствовали, посему мне пришлось самой распоряжаться о приеме гостя. Хоромы отец возвел по Афинскому образцу, и обеденные яства подавали прямо в перистиле, на свежем воздухе. Мне вдруг стало так легко в обществе умного и обаятельного астронома, что я болтала без умолку, лично наполняла его фиал вином и позволила себе извлечь из резного ларнака древнюю черепаховую лиру. Я почти позабыла, каким видела его тело, погружаемое в саркофаг с прахом Каллимаха.
Благодаря методе Готамы, до поры никто не замечал моего необычного вида. Но, верно, в какой-то момент я ослабила внимание, и веселый собеседник потрясенно уставился на мою голову, напомнив тем самым о печальном уделе быть поверженной проклятым пером на исходе следующего дня. Во мне сразу проснулась потребность довериться кому-то более сильному, нежели несмышленая дева. Я рассказала все о несчастии, в котором имела опрометчивость оказаться, и обрела понимание и участие.
2.
- Вещая египтянка соединяет нас. По всему выходит, чтобы ее сыскать, надобно разобраться с моей первою жизнью. Что ты знаешь о ней? - вопросил мой гость.
- Немногое. Все ее события, так или иначе, связаны с "Аргонавтикой", - ответствовала я. - Поэме о походе героев за руном златокудрого барана.
- Провал в моей памяти не коснулся ее содержания. "Баран его был золоченым волею бога Гермеса", - пробормотал Аполлоний. - Пожалуй, главное там вовсе не руно, а история любви Ясона и колхской колдуньи Медеи.
- Мне не по душе убийство брата колдуньи... Ясон, слизывающий его кровь!
- Он поплатился позднее за свой необузданный норов.
- Истинно, ты до сих пор гекзаметры слагать не раздумал, - улыбнулась я. - Вижу, имеешь в виду Еврипида трагедию, верно? Невинные дети...
- Коринфяне купили Еврипида, талантами оплатив ложь! Но я сейчас подумал, там есть упоминание еще об одном убийстве. Царя Иолка, Пелия.
"...нет ужасней
Той смерти, что нашел он - от детей!" - цитировал мой собеседник строфу знаменитой "Медеи", прикрыв очи.
Хмель слетел с меня, словно и не пробовала терпкого Кипрского вина:
- Постой, в ритуале омоложения старика колдунья обманом убедила участвовать трех его дочерей. Они разрезали отца на куски и сварили в котле...
- По моему разумению, нам следует наведаться в храм Исиды. Жрецам божественной жены изрубленного и возрожденного ее дыханием Осириса в этих вопросах должно быть сведущими, - с этими словами Аполлоний отставил в сторону фиал и поднялся с ложа.
3.
Обыкновенно пополудни врата храма Исиды Лохийской прямо против царских покоев держали широко раскрытыми, но в этот раз дворцовая стража не сразу пропустила нас внутрь. Из-под арки, ведущей во внутренний двор, в сопровождении жреца-обладателя священных сил и пары храмовых хранителей слов власти выплыли окованные золотом парадные носилки, которые на своих мускулистых плечах несла дюжина нубийских рабов. Балдахин был раздвинут, и в украшенном фигурой сфинкса широком кресле угадывался женский силуэт с диадемой в волосах, которые успели отрасти после давней жертвы Афродите.
- Царица Береника! - вздохнув, произнес Аполлоний, давая повод усомниться в том, что призраки прошлой жизни не тревожат его даже во снах.
За монаршими носилками прошествовала вереница просителей из народного собрания и дилохия македонских гоплитов личной стражи, после чего стоявший у ворот тетрарх знаком разрешил нам пройти за ворота. Мы не заставили себя ждать, и вскоре, миновав врата, а затем и арку, оказались во внутреннем дворе, оставив позади шум и суету большого полиса.
У рукотворного пруда стояли двое: немолодой бритоголовый жрец и широколицая нубийка. Не глядя в нашу сторону, жрец поднял жезл, который до поры держал за спиной. Тут же ясноглазая дева встряхнула систр, и змеистые пальцы четырех стихий зазвенели на лунной подкове, отпугивая злых духов. В жертвеннике у пруда вспыхнул огонь, подчиняясь серебряным звукам благородного инструмента. Окружающий воздух дрогнул, кроны священных дерев колыхнулись в ответ, легкая рябь побежала по темной воде. Я догадалась - заработала пневматика, воздушные механизмы, отворяющие створки дверей. Мы миновали две высокие ступени и оказались в длинном зале с расписными стенами.
В глубине зала, у предваряющих вход в святилище колонн зеленого Лаконского мрамора со сценами очищения и хороводом богов-деканов часов, посетителей поджидал носитель жезла, непонятным способом оказавшийся впереди нас.
4.
- Что заставило эллинов переступить ступени Ис-ис? Желаете поклониться эллинской Исиде-Деметре, ступайте в величественный храм Сераписа или Элевсинский квартал, возрождающий Афинские мистерии; жаждете коснуться древних тайн Та-Кем - жрецы пещерного святилища с острова Фарос откроют свои чудеса достойным.
- Мы пришли почтить Исиду Хесамут, матерь грозную, - сама не понимая отчего, выступила я. - И, буде она благосклонна, получить совет, как нам быть.
- Поведай о том, что приключилось с тобой последние четверо суток, дитя, - ответствовал носитель жезла. - Чтобы богиня имела повод допустить тебя к своему наосу.
Мне пришлось повторить свою историю, но в этот раз я решила утаить о страшном пере, объяснив пробудившийся дар пытками и снами. Рассказ я сопроводила домыслами Аполлония о хранительнице котла омоложения, жрице Гекаты Эйской, коварной Медее.
- Что ж, того не ведая, ты готовилась к испытаниям посвящения: водою - в проливе, огнем - на Маяке и смертью - в руках анатома. Зане, я вижу, ты чиста и тело твое еще не познало мужской ласки, можешь пройти меж колонн - они не повергнут тебя во прах.
Только я вошла в святилище, зажглись скрытые в нишах лампады и осветили черный камень возвышавшейся в углублении базальтового наоса статуи богини. На нижнем фризе четверо сыновей Хора, словно эллинские Атланты, держали на своих руках небесный свод. Попиравшие с обратной стороны небеса ноги священного гиппопотама плавно перетекали в широкие бедра грозной матери фараонов, зачавшей от воскрешенного бога. Хор присутствовал на рисунках боковой стены в виде слепого птенца, которого серая соколица кормила кусками змеиного мяса в тростниковом гнезде. На стене позади наоса две Исиды, восседавшие на сведенных спинками тронах, принимали жертвоприношения. Открытые взору по одному у каждой, обнаженные сосцы богинь сочились, у одной - кровью, у другой - молоком, и питали весь сущий мир, лежащий у подножия, животворной влагой.
Я не знала египетских молитв и не думала их читать, но, повинуясь внезапному наитию, достала свиток с кровавыми письменами, который постоянно держала при себе, и вложила в стиснутое когтями кормящей соколицы отверстие в стене. Механизмы Ктесибия сработали вновь, заставив воздух за стеной расступиться и увлечь хартес вовнутрь. Мнится, вослед моей жертве втянулась и горючая смесь лампад, поскольку огни в нишах погасли, и тьма завладела святилищем грозной богини. Я осталась беспомощной и потерянной - ни зрение, ни слух не в силах были указать выход из мрака и безмолвия - и решила обратиться к новым чувствам. Так верный путь открылся ищущей в своей простоте.
5.
Когда я утром поведала о последнем приключении астроному, он почти убедил меня в том, что мое тело посредством афэ, осязания, почуяло воздушную тягу из открывшегося в полу проема. Рассказ о жилах, которые, подобно соединяющим глаза с энкефалием протокам, передают ощущения дермы органу мысли, а последний обращает их в неясные желания без участия разума, позабавил меня. В святилище я не чувствовала ничего такого - просто каким-то образом поняла, что мне следует обойти статую. Едва не оступившись, я нашла там, под рисованными стоками крови и молока, уходящие вниз широкие ступени.
Спуск устроители задумали пологим, но долгим. Он слегка клонился в сторону, закручиваясь посолонь так, чтобы идущий сбивался со счета и совершенно терялся в безвидном мире, одетом в хладный камень. Далекий ныне Сиракузский механик, верно, отгадал бы в чертежах творцов катакомбы натянутую на конус спираль, ведущую в просторную пещеру у основания. За отделявшей лестницу от пещеры двойной бронзовой дверью прошедшего испытание ожидали жрецы в белом и пурпуре для торжественного завершения ритуала. Но в эту дверь надо было еще войти.
За сотню ступеней до нее спуск становился круче. Не успевал неофит переступить невидимую черту, как потоки влаги из двух отверстий устремлялись в коридор, заполняя пространство перед входом. Влага из большего отверстия, на поверку оказывающаяся водой, опускалась ниже, вытесняя более легкую маслянистую флегму на поверхность.
Все это: верх дверной ниши и преграждавшие путь потоки - я обнаружила, когда первые высеченные скрытым кремнем искры пали на черный шелк, драпировавшей воду флегмы, и языки пламени побежали мне навстречу, озаряя малый окоем. Любой ученый эллин признал бы теперь в черной жидкости горючую нафту, о подземных озерах коей слагают легенды рапсоды. От многих переживаний страхи обходили меня стороной, но что было делать с проклятым пером? "Если, оказавшись в воде, не удастся погрузиться глубоко, его может опалить, а этого никак нельзя допустить", - размышляла я, поминая слова анатома, сказанные перед бегством.
На мое счастье справа, на вбитых в стену колышках кто-то развесил украшения. Мне глянулось одно из них, массивная пряжка индусского лала. Точь-в-точь такую держала в руке та Исис, что поила мир кровью. Выбрав миг, когда дальний проем скрылся под полыхающим покрывалом нафты, но самое пламя еще не достигло подступившей к моим ногам влажной кромки, я сбросила одежды, сорвала со стены пришедшейся по сердцу тяжелый амулет и, сдержав дыхание, бросилась в воду.
6.
В отрочестве мы с друзьями спозаранку бегали окунуться в бодрящие морские волны, и я частенько выигрывала споры, что смогу дольше других оставаться под водой. Моя любимая затея состояла в том, чтобы нырнуть в пучину с первым лучом восходящего солнца и появиться вновь пеннорожденною Кипридой, когда весь Гелиосов диск восстанет над горизонтом. Всем известно: за то же время человек неторопливым шагом способен пройти целый стадий. Мне предстояло проплыть два десятка локтей в глубине пылающего озера со ступенчатым дном, не опалив опахала, и отворить вожделенную дверь.
Льющийся сверху свет горящей нафты давал возможность разглядеть самые мелкие детали. Но, попав под свод дверной ниши, я замешкалась, поскольку не находила никакой ручки или рычага, которыми могла бы воспользоваться. Казалось, минула вечность, прежде чем мое меркнувшее от недостатка питательного воздуха сознание уловило преодолевший потаенные звуковые галереи далекий шепот жреца:
- Вложи Кровь Исиды в чеканную выемку над крылатым скарабеем, и будешь спасена.
Поистине, я счастливо угадала с пряжкой. Ее контур, напоминающий детский рисунок человечка с опущенными вдоль тела руками и кольцом вместо головы, в точности совпал с формой углубления. Я еще успела услышать шум от падения перегораживающей путь потоку каменной плиты позади, и почувствовать, как остатки воды в нише вносят меня сквозь растворившиеся створки дверей в светлую залу.
7.
Прежде чем прийти в чувства, я сызнова узрела себя изобличающей дальние тени на прибрежном песке у неспешных вод. Вновь молчали ночные птицы, и волны не били о берег; слышался только глубокий грудной голос волоокой вещуньи.
- Сызмальства эллины внемлют: на Западе дальнем, во владениях дочери Кирки, распрягает коней огнегривых не знающий устали Гелиос-Солнце. Ночью плывет он в Кавказский дворец на востоке, погрузив колесницу со свежей квадригой в смастеренный Гефестом позолоченный челн самоходный, и почивает в уютном чертоге. Египтяне, которым об этом поведал рожденный на Родосе нимфою Актий, считают: Ра-Атум стремится к восходу в ладье, запряженной летающим змием. Но твой к возрождению путь пролегает лишь против течения Хапи. Взойди же на барку, сестра, со своими друзьями!..
Со стороны сцена моего пробуждения, должно быть, выглядела нелепо. На берегу полноводной подземной реки, вкруг распростертого на каменных плитах тела, стояли жрецы, то и дело дававшие указания двум писцам, серебряными иглами наносившим мне на рдевшую в свете факелов кожу древние символы страны Кем. Увидев, что я уже сознаю вершимое, меня подняли на еще слабые в коленях ноги и облачили в тесное египетское платье, поддерживаемое двумя бретелями. Чешуйчатый узор, напоминающий оперение птиц, от щиколоток до самой груди покрывал тончайшую льняную ткань шафранового отлива, придавая стану оттенок старого золота. Переодетый в пурпур давешний жрец перед отлитым в бронзе изваянием увенчанной диадемой богини приветствовал меня, как равную ему.
- В преддверии святилища ты не была искренней, возжелав сокрыть свою стезю, - с укоризной продолжил он далее. - Но мощь богини велика, и она даровала своим слугам возможность узреть живое перо Бену, птицы-вестницы лет Бытия, проросшее в тебе.