Гофер Кира : другие произведения.

Сто двадцать три страницы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новый мир - новый закон


   3
  
  
   Счет начинается с единицы. Одна может быть только Истина, она - Ноль-Первая, Основная. А всем, кто живет по ней, принадлежит следующее число - "два". Быть в одиночку нельзя, положено парами. Всегда. Так написано.
  
   Ноль-Первая Истина... Она не просто подняла мир из пыли и яда, куда отправили его старые люди, живущие по неверным книгам и непрочным истинам. Она смогла дать новую жизнь. Совсем другую.
  
   Ожили. Заселили земли, еще двадцать тысяч дней назад невозможные к тому, чтобы в них даже дышать. Научились делать вещи, взамен тех, что многие смены холода и тепла были недоступными: что-то забылось, что-то погибло, а что-то трудно достать. А раньше не делали, пользовались старым.
  
   Из вот таких мертвых городов уцелевшее доставали искаты - рисковые, ловкие, отчаянные. Они приносили многое на заказ, кое-что - по случаю. Одного иската помнили и чтили до сих пор. Он, удачливый (не иначе, его вела сама Истина, желающая жить среди людей), отыскал и вынес новым людям ее, Ноль-Первую, Основную... Уже позже сама эта лихая работа стала не нужна, как не стало нужды в рухляди мертвого мира. Поднялся новый.
  
   Мертвец в долине был Тем Самым Городом, в котором нашли Великую Книгу, означили и зажили по ней. Позже очень многому научились сами и подобные мертвые города стерли, за ненадобностью и чтобы от них не раздувало ядовитую пыль.
  
   Этот решили не чистить. Сохранили. Загнали всех нападений в дыры под землю да выстроили стену вокруг города. И чтобы не забывали, и чтобы ни один дурной из учтенных, особенно из здешних младших, не совался. Это место отдало им самое ценное и важное. Незачем более его тревожить собой. Мертвому Тому Самому Городу нужен почет и покой.
  
   У Главы Второго Раздела, по высокому положению и длинному возрасту, имелся один их ранних спечатков Книги Истины. Глава знал написанное в ней наизусть, верил долго и четко. Проверяли. Спечаток маленький, потому удобный и легкий. Не мешает ходить и не тянет карман. Все время ощущаешь свое высокое положение, да и возраст. А Истина не чувствуется, но она рядом. Не бросит, и не бросишь.
  
   Он потрогал жесткий карман, нащупал - на месте, как всегда. Доставать не стал - зачем? Он давно книгу даже не брал в руки, не то, чтобы открывать.
  
   Младшие, особенно нуждающиеся в укреплении, таскают с собой тяжеленные громадины. Помогает верить и прочувствовать весомость Истины. Его нынешний А-шный вот сейчас на своем спечатке сидит, как на ящике. И то верно, не держать же его еще в руках после того, как вскарабкались по узкой тропе через цепкие кусты. Отдыхать надо не только мертвым городам и тем, кто с длинным возрастом, но и молодежь, вон, дышит шумно. Понятно, что для веры усилия полезны, но не надрываться же. Да и таскаться куда-то за стариковскими капризами не очень-то помогает веру укреплять. Поэтому, пусть сидит, хоть бы и на Книге Истины. Здесь некому записывать то, что можно счесть нарушениями.
  
   Глава Второго предпочитал смотреть на огороженный от всего мира мертвец именно отсюда. С этого высокого холма Тот Самый Город выглядел завораживающе - темный, тянущий к небу свои облезлые и мрачные здания и трубы... К сожалению, при этом он был похож на умершее и уже полуразложившееся нападение. Глава однажды видел это опасное существо в безвредном виде, хоть и принявшее форму. Что-то заставило его выйти за пределы города и повело через холм. Известно, что нападение уничтожить непросто, но вот повезло, одолели. А говорили еще, что это самка - и если бы она добралась до житца, накрыла бы и опутала все живое, до трех досчитать не успели бы. Но не добралась, если вообще к житцу метилась.
  
   Когда позже, он, тогда еще не бывший Главой Раздела, снова пришел на холм насладиться величием города, отдавшего им Книгу, то убрать из памяти мертвое нападение почему-то не получилось. Его наклонившиеся иглы виднелись в черных трубах, просевшие пластины мерещились в домах, покоробленная и потрескавшаяся ссушенная кожа пролегла улицами...
  
   Величие города поблекло, не будучи никак виновато. И город, наверное, тоже не был ни в чем тогда виноват, в день, когда потерял все, что делало его живым.
  
   Дальше он приходил сюда по привычке. И еще, чтобы его А-шный не доложил ни о чем переменившемся, хоть эти походы считались всего лишь капризами. Приходил. Сидел. Слушал рядом сопение, болтовню, напевы - все, что могут издавать неугомонные А-шные. После тысячи дней привык не слушать. А позже перестал смотреть на огороженный забором мертвец. Оказалось, можно смотреть на небо. На ползущие тряпки облаков, на загорающиеся к ночи искры...
  
   И все же это был Тот Самый Город, и посмотреть на него приходили со всех концов ныне обитаемых земель.
  
   Позади холма залегла еще одна долина. Никакого житца на ней не возвели, хотя место было удобное. Когда-то на ней росло то, что люди Того Самого Города могли переделывать себе в пищу. Теперь же уровненная земля не давала ничего, ни травинки. Ее обрабатывали ядом - тоже научились делать, нарочно для этой долины, хотя долго всех ядов опасались. Помнили.
  
   В ровную землю были вкопаны узкие каменные таблички. Строгими рядами они частили и теснились от подножья холма до леса, раскинувшегося слева. Заполняли долину и уходили прочь за линию закругления земли. Туда равнину и ряды планируют доводить до самой пустыни.
  
   Таблички рядами, цифры на них цепочками... Все это закопки. Для учтенных.
  
   С холма нельзя разглядеть никаких цифр на табличках, но Глава знал -- ближе закопаны ранние учтенные, те, кто имел еще короткие номера. Таблички, убегающие к горизонту, держали уже по две строки цифр, в одной номер не помещался. Точное число закопок известно, но оно ничего не дает, просто еще одна цепочка цифр. А когда думается нечисленное "много" - становится не по себе.
  
   Житец для учтенных огородился сбоку от долины с закопками, в лесу, среди тесно растущих друг к другу деревьев. Огромный, шумный, каждый миг издающий звуки. Даже в темноте под небесным искрящимся песком. Чтобы смотреть на небо и пытаться считать там его песчинки, нужна тишина, но в житце ее не бывает - всегда кто-нибудь работает, значит, кто-то один из них А-шный, а эти не умолкают.
  
   Учтенных Истина превратила из сборища одиноких, из полудиких общинных, в единственных, кто освоил земли между пустыней и морем, и кто теперь живет здесь. Они стараются жить с природой мирно, много работают, но ее не обижают и не ломают.
  
   С неучтенными по-прежнему сложно - они продолжают попадаться, мира нет ни у них, ни с ними. По ним так и не могут найти ответ ни в Книге, ни в ее означении. Стараются учесть. Не со всеми выходит.
  
   Сделать еще одно означение, дополненное, уже нельзя, время ушло. Тот, кто понял и означил Книгу, не дожил до дня, когда за ним пришли. А ведь собрались, пришли с почетом, хотели забрать, выстроить новый житец, поселить и жить самим рядом с ним - с тем, кто прикоснулся к Истине первым, кого она дождалась, кто донес ее другим, чтобы они по ней зажили.
  
   Не успели. Тогда еще не умели правильно думать и четко делать. Только начинали. Это сейчас уже все иначе. Уведенные из того житца понятийные давно забыли жуткие условия, где им приходилось прятаться и пытаться получить хотя бы воду в обмен на понимание осколков мертвого мира. Дурное устройство. Сейчас так не делают. Сейчас делают мир новый. Сейчас вода есть для всех учтенных.
  
   Сейчас научились всё - главное, научились жить. Правильно и четко. Только очень шумно. Но сюда, к холму, откуда виден мертвый город, шум житца не доносился.
  
   Зато доносился шум вот этого, нового, молодого, приставленного к нему от Раздела. Вот бы от него огородиться, как этому мертвецу! Стеной.
  
   Глава Второго принадлежал к тем людям, что уже не назывались старыми, но и среди новых не считались рожденными. Он не учитывал каждый свой прожитый день, поэтому возраст его считался от прикосновения к Истине - 20321 день. Таких как он осталось немного и почти все - или в главах Разделов, или их списали, или они сами. Наверное, нашли свой покой, далекий от шума жизни. Покой и тишину.
  
   Странно, что думается только о покое. И о том, что покоя, конечно же, не даст ему в первую очередь вот этот самый - новый, молодой, приставленный А-шный. Рассевшийся на своей Книге-ящике. Разложивший по земле бумаги с бессчетными вопросами. Пишет и говорит, пишет и говорит. Попросить его замолчать нельзя. А уж заставить его бросить курить и вовсе невозможно. Но сейчас хоть бумагу на ку?рки делают новую, тонкую. Раньше совсем невыносимо воняла.
  
   Его прежний А-шный тоже курил... И тоже шумел.
  
   - Слева от моря поселение. Не верят.
  
   - Списать, - с раздражением отозвался Глава Раздела.
  
   - Может, в послесотенные? - осторожно спросил новый.
  
   - Если я сочту в тебе жалость, то и тебя спишут.
  
   А-шный опустил голову:
  
   - Некоторых можно перенести в Пятый Раздел. Там сейчас убудет. Трое болеют, мечутся. Жизнь им не планируется.
  
   - Это не наш Раздел.
  
   - Есть письмо из Пятого.
  
   Шустрый какой! Озаботился. Высоко зайдет.
  
   - Если только под Пятьдесят семь, но тогда никаких житцов. Пусть ходят.
  
   - Вы добры, - щека А-шного дернулась в улыбке, и он быстро заводил письмом по твердой бумаге. - Я велю выбрать из них говорливых. В Пятьдесят седьмом А-шных не хватает.
  
   Да, переведут. И те пойдут. Возки Пятьдесят седьмых уже четыре с половиной дня стоят в тридцати шести шагах от входа в их житец. Сами Пятьдесят седьмые жалуются на нехватку. Говорят - "Путь забирает, но путь не дает". Они могут счесть это плохим знаком. Так почему бы ради хорошего не пустить к ним чужих? Одни перестанут жаловаться, другие поверят. Все верили, когда учитывались. Больно, но верили. Потому что на своих местах ничего иного не остается, как быть на своих местах.
  
   Глава Второго, поджав рот, смотрел, с какой поспешностью его А-шный выводит на жесткой бумаге число "57". Красиво выводит, как положено, с узором. Но слишком торопится. Много лишних движений. И тот, кто делал этому А-шному его линию, тоже, видно, был таким же молодым, спешащим, шумным. По острому кадыку линия у него шла криво и у ключицы - чуть вбок.
  
   Суета. Но молодость всегда суета. Молодость проходит - приходит нежелание суеты. А татуированная линия останется навсегда. И кривизной своей будет напоминать о прошедшей суете.
  
   Он не помнил себя без такой же линии, делящей каждого, согласно главному закону Истины, пополам: без жирной черты от макушки, через лицо, потом по шее и вниз, еще сзади по позвоночнику. Ноги на две делятся от природы. Руки тоже. И многое другое парное - уши, например. В которых непрекращающе, днями, их сотнями, тысячами, дребезжат голоса вечно приписанных к нему А-шных.
  
   Иногда приписывали женщин. С ними надо было жить, но детей потом забирали - втроем тоже нельзя. Когда он был молод, к своим женщинам он еще зачем-то привязывался, пытался с ними разговаривать, горевал, когда их приписка к нему заканчивалась.
  
   Позже привык не грустить. Похожим образом еще позже привык к образу мертвого нападения перед глазами, когда лицом обращался к Тому Самому Городу. Пришлось. Всегда привыкаешь. Хоть и грустно тоже всегда, потому что привыкать не весело.
  
   Наверное, когда-то жили люди - древние, старые, теперь все мертвые - которые грустили от того, что они одни. Теперь мир стал полностью новым и грусти нет места, к тому же ты всегда с кем-то. Мир начал с нуля, возвел Ноль-Первую Истину, положив в ее основу Книгу с названием из двух слов. Жизнь в парах обязательна. Всегда.
  
   Не так уж многого он в жизни хотел, но почему-то, по каким-то законам, действующим будто бы назло его вере, больше всего ему хотелось того, что запрещала Ноль-Первая Основная. Особенно это проявлялось в том, что если приписывалась пара, то ему хотелось не ту, какую давал ему Раздел; если тянуло к одиночеству, то оно вообще не могло существовать, ведь никто поодиночке не живет. Сейчас даже слова такого нет - одиночество. Это он просто не знает, как называть ему свою давящую грусть и все, в неисчислимый раз, списывает на то, что знает - на Истину и на число "один". Главное число, отвечающее за все. Живущим досталось другое число, следующее.
  
   Порой ему казалось, что неправы все, выбравшие только "два" и всё подводящие к нему. Однажды даже подумал, что и "три" бы могло стать основой. Потом подумал, что и "пять". И совсем смело -- а возможно, истина вообще не в точных числах, пусть даже все учтенное на благо и только. Нет, ничего не во вред. Ведь научились так многому! Но почему хотелось больше, чем просто жить по "два"?
  
   И еще хотелось, чтобы в землю они отправляли не тех, кто родился вне счета, или тех, кто не желает принять Истину, а другое. Наоборот, что-то дающее жизнь. Ведь много они этой жизни отняли. И сама она у них ушла, нет возврата, сколько ни пытайся найти возможность пересчитать ее по второму, третьему, многому разу. Когда-то сходка решила не перенаселяться, и теперь по обширной земле - от пустыни, куда нет хода, до моря, по которому еще не научились ходить, - больше людей стоит в закопках, чем ходит живущих.
  
   Но, может быть, с кем-нибудь в будущем...
  
   - Что с 97-ми?
  
   - Мы их собрали, но мало получилось.
  
   - Напиши в Третий Раздел. Эти всегда добавят... - вздохнул Глава Второго и проговорил зло: - Самих бы их в закопки. Но не с номером, а чтобы стояли там кучей, по числу пальцев.
  
   А-шный поднял удивленный взгляд, но ничего не сказал. Однако записывал что-то дольше, чем это требовали два слова "Письмо Третьему".
  
   Все было по числу - такова Истина. Она есть. Но нет в ней покоя. И никому о покое не скажешь. Вообще никому ни о чем не скажешь.
  
   От своего одиночества рядом с кем-то Глава Второго все время испытывал желание погрузиться в одиночество наедине с собой. И было очень жаль, что он не нашел ответа про одиночество в Книге и в Истине, где всё парами.
  
   И тут опять:
  
   - Нам хотят доверить подержать...
  
   Да что ж это! Хоть на сотню ударов сердца можно покоя и тишины?!
  
   - Ты слишком активный!
  
   - Такова моя истина, - А-шный недоуменно пожал плечами.
  
   Глава почувствовал в себе ужасную усталость и одновременно дикую, невероятную силу, наполняющую его все больше с каждым вздохом - силу, про которую он понимал, что цель ее есть убить того, кто ему надоел... Сейчас вот этого нового, молодого...
  
   Но, к сожалению, все равно потом приставят другого А-шного. Все равно не будет покоя.
  
   Возможно, давно кто-то, подобный ему, тоже мечтал о покое, тоже злился - и его сила вышла из него, выплеснулась в мир, разрушила его, наполнив пылью и ядом. Сделала мертвым и тихим.
  
   Вот как может человеку хотеться побыть одному!
  
   Глава Второго Раздела вытащил из жесткого кармана маленький спечаток и бросил его на колени А-шному, рассевшемуся на своем ящике:
  
   - Перестань ставить передо мной вопросы. Наша книга доступна тебе так же, как и мне. Ищи ответы в ней. Сам. Как можешь. Один.
  
   Затем он поднялся, покряхтывая и слушая, как скрипят старые колени. Значит, и его скоро спишут, или он сам.
  
   Обычно, уходя с холма обратно в житец, он ждал А-шного, пока тот суетливо собирался. Но в этот раз развернулся и сразу пошел прочь. Да и не по тропе через кусты, а вниз по холму, к ровным рядам табличек.
  
   Ему в спину неслись призывы подождать, торопливо шуршала бумага. Когда раздался глухой удар упавшего набора письма, Глава невольно улыбнулся и ускорил шаг, не слушая ни скрипа коленей, ни воплей А-шного. У него было несколько шагов и вздохов, когда он мог побыть один.
  
   И потому, уходя в тихую долину закопок, он смог подумать -- возможно, именно когда человек один, он прикасается к Истине. К одинокой самой по себе и ждущей своего такого же одинокого второго.
  
  
   2
  
  
   Когда ему принесли пакет - закрытый линией, еще из старых - он удивился. А что, других за столами нет? У него и так работы немало. Вон же, через ряд, сидят скучающие...
  
   Ответили, что другие сломались на названии. Казалось бы - два коротких слова, каждое из них ясное. Но вместе ни во что не складывается уже у четверых. Никто так и не понял общий смысл.
  
   Ну, взялся. Есть ли выбор? Хороша любая работа, особенно когда она есть. Особенно когда благодаря ей ты сам - за надежной стеной. За которой раскинулся мир неживой, опасный. В нем не везде можно дышать, не везде можно ходить и в очень редких случаях получается жить. А тут можно.
  
   Обещали не торопить. Это подозрительно. Новичок бы порадовался - доверяют, считают умным. Но опытный понимал - раз время не назначили, значит, дело слишком сложное. Значит, не четверо до него пытались понять, а больше...
  
   Сначала он пытался обойтись своей памятью. Потом много раз вставал к полкам, где в разноцветных книгах долгие-долгие годы собирались старые знания, их новые означения и возможности поставить одно напротив другого. И потом очень долго сидел над так еще и не открытой книгой.
  
   Название не давалось.
  
   Первое слово выглядело простым, четыре буквы. Означений же его он нашел несколько и в который раз за годы удивился - зачем так поступать? Старые люди хоть как-нибудь сами разбирались в окружающих их словах? Или у них были такие же люди, как они сейчас есть у тех, кто снаружи, - понятийные? Сейчас люди, даже одинокие, могут четко назвать одну вещь или одно действие и не будет путаницы. А тут...
  
   Давно не существует старых людей, которые просто жили когда-то среди своих вещей и понятий, пользовались ими свободно и потому знали, что и как было в их мире. Они не заучивали ничего, что было им чуждо, и не передавали это чуждое дальше. Самими понятийными принималось, что в их означения со временем влезают новые понятия, что смысл меняется. Но как узнать - насколько теперь их понятия далеки от тех знаний старых людей? И как узнать, что бы мог сказать старый человек вот про эту книгу?
  
   Всего-то два слова... Ну, и еще несколько, тоже на обложке. Но они написаны ниже и мельче, значит, не содержат важного - это и новичку понятно! Не давались же первые, главные, два - четыре буквы и шесть.
  
   Понятийный вздохнул и покрутил затекшей шеей. Не только работа, но и жизнь у него такая - с опущенной головой. Постоянно тяжелой и больной головой. Соседи по столам уже не в первый раз сменились, многие столы пустовали. А ему так и не случилось продвинуться дальше названия.
  
   К этому часу он устал так, что понял не столько про книгу или про старых людей, сколько про себя и эту работу - надо просто решиться и взять уже хоть какое-нибудь означение. Иначе он тут или думкой закончится, или станет очередным, кто не смог понять.
  
   И решил, что не надо ничего разделять, что надо думать целиком, как над одним. Тогда букв складывалось всего десять. Это хорошо, это совпадало с числом пальцев на руках. Что означало - понятие надо искать в разделе Действия.
  
   Он поднялся, с прищуром глядя на нужные полки.
  
   Но ведь слов все-таки было два!
  
   Сел обратно и совсем огорчился. Но свежая мысль о том, чтобы выбрать означение первого слова от второго, так сказать, переставить местами, воодушевила его, вернув немного сил. Со вторым ему показалось проще - он сам иногда его произносил.
  
   Когда он спросил себя - в каком виде это второе слово говорят чаще всего? - то опять встал, но уже уверенный в своей цели. Нашел на длинной полке с книгами в красных обложках нужную - все-таки в разделе Действия. Подумав, вывел чернилами на серой рыхлой бумаге означение. Потом впереди него неохотно дописал еще два слова - первое на обложке никак не хотело переходить в одно новое.
  
   Получилось три...
  
   Понятийный поморщился. Его вера в то, что после его работы станет понятней, как это было всегда, неожиданно исчезла. Если упрощать понятие, то слова обычно укорачиваются, сбрасывают с себя лишнее и сложное. А сейчас - наоборот. Даже он сам бы не понял себя в таком конце работы. А как общинные поймут? Они, конечно, не одинокие, те почти совсем ничего не понимают. Но все-таки...
  
   Надоело.
  
   Зачеркнул свое означение и написал название как есть - самые первые и самые крупные два слова. Он решил, что сбросив остальные, точно останется наедине с нужным, а нужное пусть понимают как хотят. Его нужное - означить именно книгу, а не сидеть над ее названием, пока он сам не закончится.
  
   Из-за этой уступки он остался собой не доволен. Но решил, что надо работать дальше.
  
   Открыл книгу и пролистал страницы, бережно придерживая их края пальцами в новых перчатках - дали новые, уж больно красивая и хорошая книга. Будто не открывал ее еще никто. Дивная, из белой бумаги. Не каждому доведется вообразить, а ему повезло увидеть и пытаться понять.
  
   Новая книга, новые перчатки... Книг уже много лет никто не делает, перчаток тоже - некому, негде, не из чего. А вот встретились, убереженные со старых времен, сегодня, под каменным потолком, под пыльной лампой, под внимательным взглядом, пока еще не нуждающимся в гнутых стеклах. Которые тоже никто не делает. Их, как и почти всё, достают из мертвых городов искаты, а потом несут добычу к ним, понятийным, если добыча непонятна к применению. Но за нужной к означению обычно не ходят в мертвые города, слишком большой риск, да и платить потом за означение надо. Заказывают сразу понятное и прямо говорят, где искать - научились помнить, карты составили. И от этого все меньше старых вещей приносят понятийным...
  
   В книге сначала шли таблицы. На листах, где пустым оставалось много места. Старые люди, всем известно, были ужасно расточительны и небрежны. Воду лили -- не жалели. Курили - не считали. И вот, книги делали - мест не замечали.
  
   В конце расчерченных страниц, где по рамкам стояли редкие слова, шел длинный тесный текст. Большой. И хоть он шел в конце, но его надо было сделать понятным в первую очередь. Такое решение не каждый мог принять - только опытный. Опыт этот был в том, что чем гуще слова, тем больше в них смысла.
  
   Понятийный вздохнул и несколько раз зажмурился - стало видно лучше, но привычная уверенность не вернулась. Удастся ли ему сейчас все прояснить самому или все случится как с названием?
  
   Надо. Вне зависимости от удачи.
  
   Вот, например, слово...
  
   Он посчитал символы - десять букв. Опять совпадает с числом пальцев, значит, опять раздел Действия. И опять красные полки.
  
   Сколько же надо будет действовать тем, кто получит от него означение, говорящее, как именно им надо действовать!
  
   Нашел по первой букве, сверил последние три - типовое окончание. Поначалу дрогнувшей рукой вывел, что это одно слово может означать. Хотелось написать новое, покороче.
  
   Но тут внезапно вспомнил - книгу-то ему принесли от общины, похожей на сборище одиноких, недавно сбившихся в кучу! Так что же он мучается? Такие ничего не поймут, кроме только простого, четкого, даже если иногда длинного. Опасность в другом - если останутся недовольны означениями, будет ссора. Для житца понятийных одна недавно плохо прошла - пятерых убили.
  
   И с облегчением вздохнул - нет, не всегда "просто" означает "меньше". Бывает как сейчас, надо расписывать цепочками из коротких слов. Вот тогда будет просто и даже слишком. Он не любил означать слишком просто, но считался самым лучшим в означениях даже для одиноких. От кого только работы не возьмешь...
  
   Он улыбался, когда писал на сером листе вместо одного сложного слова три простых и понятных - "как надо делать".
  
   "Единые подходы" он поначалу оставил без изменений, но потом засомневался, вернулся к ним в первых строках большого текста и приписал сбоку "ходы одни".
  
   Позже посмотрел на получившуюся строку целиком - "Здесь как надо делать стои?т одно для всех". Так и написал крупно и даже подчеркнул.
  
   Спустился ниже...
  
   И тут же, как прорвало - все стало понятно до прозрачного чистого стекла, где нечему мутить вид.
  
   "Здесь как надо делать - обязывать, ценить, собирать и ставить правила, признавать и ставить вопросы..."
  
   "До?лжно вести..." - быстро писал он, едва не роняя капли чернил.
  
   "Спрос и ответ ставятся по месту" - летело торопливо.
  
   Как вдруг он споткнулся о совершенно незнакомое слово. Длинное, полтора десятка букв, но одно из типовых окончаний. Полтора десятка можно было найти на полках с Выброшенными словами. Такие длинные и еще длиннее не были нужны в этом мире, и потому с ними понятийные, если сталкивались, то решить могли только вместе.
  
   Но сейчас вместе было никак - наработок нельзя было ни с кем делить, иначе бы не хватило в мену на курки. Это была дорогая, но невозможная в отказе привычка. И еще у него не зачтено за использованную мытьевую воду уже непростительно долго. Терпели только потому, что он считался самым лучшим, опытным. Всегда надеялись на него, когда приносили сложные старые или даже древние книги и вещи.
  
   Дергаясь в короткий сон, он вспоминал недавно встреченное в одной книге со старыми означениями слово. Тоже короткое, тоже четыре буквы. Слово это было "друг", значение его сообщало "человек, связанный хорошим отношением..." Понятийный не очень мог себе представить, как можно быть связанным чем-то хорошим, но что-то тогда в нем на это слово откликнулось, что-то жадное и тоскливое. И позже он стал ловить себя в трудные минуты на мысли о друге.
  
   И сейчас, работая над книгой, он часто вздыхал про себя: "Если бы у меня был друг, то он бы не оставил меня одного, был бы рядом, помог бы делом или советом. Он бы означил что-то свежей думкой, пока я выспался бы не под столом, а на спальне. И он бы, хорошо относясь, не требовал бы зачета своего означения как своего... Он бы помог мне, помог зачесть все, чего мне не хватает..."
  
   Сколько ни думай, неведомый и даже непредставляемый друг работу не делал. Понятийный лишь вздыхал, просыпаясь в неудобной позе, моргал, рукавом тер глаза, без мытьевой воды прогоняя из них сонную липкость, и снова склонялся над книгой. Часто совсем один в помещении.
  
   Что-то он вычеркивал, потому что точно знал - в этом мире таким уже не пользуются, другие правила, другие вещи. Что-то выводил длинными цепочками, в которых не считал ни букв, ни слов. Все это долго, среди тишины и безголосия.
  
   "Порядок ставится по здешнему как надо делать", - написал понятийный и понял, что закончил с густым текстом. Дальше все шло обратно, наверх, к первым листам, расчерченным. Тут работа обещала быть еще сложнее.
  
   Один раз хотел было потереть лицо руками, но удержался - руки были в новых перчатках, а лицо не мытое три выключения ламп. Расчерченные листы с таблицами казались невозможными к пониманию совсем. Они состояли почти полностью из Выброшенных слов. Он утомился ходить к полкам, а многие так и не нашел.
  
   Работа шла тяжело. В глазах, даже когда он тревожно спал под тем же столом, стояли числа, буквы, слова. Он считал их и выдавал понятия. Некоторые оставлял как есть. Слова "Раздел" не трогал - красивые.
  
   В какой-то момент он снова понял острее, чем про книгу, про себя самого - он устал. Устал так, что до пятого выключения тут сидеть не будет. Пусть хоть ничего не зачитывают за сделанное. Просто не будет - и все!
  
   Потому дальше стал записывать, как понял сам, без книг и старых слов. И не вставал больше к полкам ни разу.
  
   Конечно, в означении таблиц он сомневался более всего, но ничего не перебирал в думке и не возвращался к возможности исправить. Лишь в одном месте из таблиц он был уверен, что понял правильно - в самом первом.
  
   Строгой рукой вывел сверху первого листа и подчеркнул - "Неменяющееся. Один. Основы". Вот оно - главное в таблицах. И это главное, как и название, тоже пусть понимают сами. Пусть учатся думать!
  
   Он закрыл книгу, но работа его не была закончена. Напоследок осталось просто невыносимое. К книге прикладывался маленький листик бесконечно хрупкой бумаги - узкий, в три пальца шириной. На нем - только цифры. Вернее, вверху, самой первой строкой угадывались буквы, но спечаток был неровным, блеклым. Он мог оказаться едва заметным узором, а вовсе не словом, не поймешь - одним или больше? К тому же маленький листик именно в этом неясном неспечатанном месте был чуть надорван, словно кто-то хотел показать, что вот тут - неважное, ненужное, вот на это не надо смотреть.
  
   Понятийный решил не смотреть. Он был опытен настолько, что не только по наполнению, но и по внешнему виду умел понимать старые предметы и слова.
  
   Ниже на листике шли одни только цифры.
  
   С цифрами всегда сложно - по ним полок нет никаких цветов. А понять надо, но только как?..
  
   Цифры все разные, группами по размеру. После блеклого то ли узора, то ли слова, шла с нарастающей книзу четкостью линия крупных цифр -- двенадцать в ряд. Больше чем пальцев на руках, а на красной полке про цифры ничего нет. Значит, так не понять.
  
   Пересчитал сами цифры, все, еще не собирая их по размерам или местам на листике. Записал красивое число - 123.
  
   И вспомнил, что недавно видел такое число! Снова взял в руки книгу из белой бумаги, погладил бережно, словно извиняясь, что после того, как он вытащил из нее все, что можно было понять, еще что-то от нее требует.
  
   На последнем листе книги стояло "123" - число страниц.
  
   Понятийный улыбнулся. Во второй раз за несколько выключений, которые он провел над красивой книгой с отрывами лишь на сон и еду. Что ж, даже без полок можно понять цифры. Если умеешь думать.
  
   На волне вернувшейся уверенности в том, что всю эту книгу он понял правильно и нет никакой ни в чем ошибки (а иначе бы не совпадали коварные числа), он подставил цифры с маленькой бумажки все подряд в новую стопку - каждую внизу серого листа. Со свойственной ему аккуратностью учел и сохранил разные размеры цифр.
  
   ...Некоторое время он просидел с опущенной головой, собирая силы. Нужно было встать и расстаться с работой, которая измучила его, как никакая другая за все годы. А когда выпрямился, то долго еще щурясь оглядывал темное пустое помещение.
  
   Если бы рядом с ним был друг... если бы у него вообще был друг, то он бы по хорошему отношению поддержал бы его гордость собой. Друг поддержал бы во всем - в усталости, в неуверенности, в радости, в удаче. Наверняка каждый из тех, кто садится за соседние столы (пусть даже кто не нашел еще этого хорошего слова "друг"), наверняка тоже с жадностью тоскует по кому-то подобному рядом с собой. И наверняка такая тоска присутствует невидимо во всех людях, уставших быть в одиночестве.
  
   А что надо сделать, чтобы при каждом человеке был такой вот, остро необходимый ему второй? Такой, при котором усталость и тоска разделялась бы на двоих, а радость и гордость вдвойне бы усиливалась?
  
   Может, стоит хотя бы попросить старшего, чтобы переставили столы? Половину бы развернули, собрали попарно. Тогда бы каждый один сидел напротив другого. Тогда бы каждый видел напротив себя лицо, а не спину человека, с которым он делит место в помещении. Тогда бы можно было поднимать от работы голову, встречаться взглядами, перебрасываться какими-то словами, советоваться, обсуждать что-то, говорить о жизни... Хотя, что говорить о жизни, в которой каждый из них держит свою голову опущенной, молчит и пишет. Молчит больше, чем говорит. Почти совсем никто ни с кем не говорит. Некогда, да и опасаются, что зачтут что-то не ему. Такая работа, но есть ли выбор?..
  
   Устав от своих вязких мыслей больше, чем от потраченных сил и времени, понятийный наконец поднялся и добрел до железного ящика у стены. Положил в него книгу, снова закрытую в пакет под линейный замок, и стопку серых листов.
  
   За миг до того, как щелкнул на ящике замок, дрогнула искорка сомнения - он так часто решал что-то просто от усталости, лишь бы двинуться дальше, что, возможно, ошибался в своем движении. А ведь он написал означение "Как надо делать". Так, возможно, и те, кто его получат, ошибутся в тех же местах, когда будут двигаться в действиях.
  
   Замок щелкнул. Мысль о том, что надо, надо зачесть воду и остаться самым опытным, не позволила пойти к старшему и попросить ключ от ящика, чтобы вскрыть и забрать листы обратно...
  
   И уже позже, в самое главное уверение его хорошо сделанной работы, ему передали, что общинные, принесшие им книгу, остались довольны его означением. И что они, вооруженные, хмурые, собрали свои мятые палатки и ушли от большого житца понятийных. Забрав с собой в первой ведущей повозке и книгу с белыми страницами, и пачку из серых листов, числом тоже сто двадцать три...
  
   Спустя годы эти общинные и их потомки с почетом хранили имя понятийного, который был первым человеком, познавшим Ноль-Первую Основную Истину и понявшим ее Неменяющиеся Основы по Великой Книге.
  
  
   1
  
  
   Все поводы гордиться собой и своей удачей собрались сегодня вокруг него.
  
   Во-первых, он остался жив и цел. Для иската это всегда самая ценная добыча, какую только можно принести из места, куда далеко не каждый сунется. Двух свежек для противогаза, конечно, он лишился за эту вылазку. Но она закончилась не пустыми руками и поломанными костями, как бывало в других городах. Этот еще оказался почти чистым, и на него можно будет дальше принимать заказы.
  
   Во-вторых, он не только принес что просили, а и того лучше. Причем, еще и себя удачной находкой не обделил. Каждый искат знает, что в заказной ходке найти для себя сигареты - наивернейшая удача. Нынешние курки просты, вонючи, но пробирают до дрожи и мутят разум медлительностью. А те, прежние, из старых запасов... Они ведь даже называются по-старому - "сигареты". Хотя это слово, как и многие старые слова, не скажет, что и как надо делать. Вот с курками понятно: что делать - курить, кто ты - куритель. Или работа - искательство, кто ты - искат, что делать -- искать. А сигареты...
  
   Одного дурня отправили в поселок за здоровьем. Но не учли, что он уже из совсем новых, молодых. Не понимает, когда слово со смыслом расходится. И надо же было додуматься - не сказать ему под какими буквами, если они на доме сохранились, то здоровье искать нужно!
  
   Тот дурень вернулся, конечно, когда смекнул, что не найдет ничего. Да и то смекнул не сразу. Два дня в дурмане по поселку шатался, пару нападений схватил, от одного отбился, от второго пока убегал, в яму упал, ногу сломал - на том и закончилась его ходка за здоровьем. Еле выполз. Без еды, без мешка, без оружия, а позже гниль в переломе началась, ему еще и ногу отрубили. И все потому, что не хватило ума у заказчика уточнить, под какими метками надо искать.
  
   Сам-то он не раз искал в домах, на которых сохранились буквы, складывающиеся в ничего не говорящие слова - "аптека", "гастроном". Там можно было найти много полезного, если понимать - для чего оно. А если не понимать, то брать наудачу, но только в излишек. Разгадками и означениями занимались понятийные люди, до них еще нужно было добраться. Отдельный большой житец выстроили, огородили. Важничают.
  
   А кто против? Знать, что означает неосмысленное слово порой самому любопытно, а никак.
  
   Один раз вообще смешно было: огромный город, уже на окраинах невозможно. Сто шагов ползешь день, а до центра и не добирался никто. И вдруг видишь - буква "М" и полуразрушенная лестница в дыру под землю. Ни "В", ни "П", ни "З", а почему-то именно "М".
  
   Туда он соваться не стал. Ему нападений, уже полдня за ним следящих, хватило. Отстрелялся кое-как, пока они в формах были, какие стрельбой поразить можно. Но новое нападение встало на след.
  
   Пришлось из города убираться. Прихватил только пластиковую бутыль, нашел в большом ржавом месиве. Топливо из таких бутылей хорошо шло в зажигалки. Тоже из понятных слов, хоть и из старых - что делают? зажигают.
  
   А говорили еще, что есть древние слова. В них сила выше понимания. В них законы и основы мира, любого. Этому тоже подошло бы...
  
   Вот и заказали ему, считавшемуся самым удачливым, пойти в город, найти дом со старым словом "библиотека", а в нем поискать книги с древними словами.
  
   Он нашел. И даже лучше.
  
   Хорошо заплатят. Говорили, у этих, с заказом на древние слова, есть неплохие ножи, редко ломаются. Научились делать. Многое уже научились. А куда денешься, когда нужно сначала выжить, потом прожить. Одному трудно. Одному всё невыносимо трудно. И даже быть одному невыносимо - что в поиске, что, как сейчас, в отдыхе после. В пару к нему никто не шел, хоть он и считался самым удачливым.
  
   Но теперь на новое можно надеяться. На многое новое. Если уж заговорили про законы. Значит, хватит поодиночке. Значит, для многих.
  
   И он поможет новому - не в том ли его счастливая искра? Пусть он сам не понимает большинство старых слов, пусть никогда не поймет древних, но он принесет заказ на слова, из которых сделают законы. Пусть он уже не из молодых, и потому не ему по тем законам жить, но его не забудут. Не забыли должности злых и виноватых. Не забыли прозвища отважных и ловких. Не забыли имена умных и понятийных, означающих для других, что делать в мире, где трудно даже дышать. Среди запомнившихся имен будет мелькать и его - того, кто принес основной из заказов нового мира. Да и еще лучше!
  
   Уже давно одинокие стали сбиваться в небольшие кучки, в крепко огороженные житцы. Но без законов такие житцы не долго существовали в мире и покое. В них ссорились, убивали, портили с трудом начатую жизнь. И снова расходились на одиноких.
  
   А куда одному? В лесах и среди голых полей не прокормиться. В городах жутко и ядовитой пыли много, из-за нее живое быстро перестает дышать. В угородах спокойнее, но дольше трех кругов солнца не протянешь, а свежки для противогазов нынче дороги. Чтобы их три потратить, надо столько добычи вынести, сколько одному не утащить, даже если найдешь. Ему еще повезло, что он потратил только две свежки. Но все, пока сидел в этой "библиотеке".
  
   Никто из знакомых не знал, что такое "библиотека". Никто не ходил, никому не было нужно. Лишь на одной из старых карт удалось найти несколько так названных мест. Подступиться можно было лишь к одной. И та, зараза, вся изнутри лишаем поросла. Как еще дом не рухнул при такой-то пораженной основе?
  
   Лишай, если тронуть в перчатках, то еще ничего, обойдешься. А вот дышать там, где он себе обиталище присмотрел, совсем нельзя. Разве только свежки и противогаз будут не у знакомых куплены, а у понятийных людей выменяны. Иные не годятся, рухлядь. От лишайных мест даже нападения стараются держаться подальше, особенно, когда форму принимают. В тумане им обычно все равно, но и тогда в лишай не лезут. Бывает, случайно вляпаются. Застревают и орут так истошно, что не противогаз, а противослух нужен. Но его пока не делают ни знакомые, ни понятийные.
  
   Одно нападение застряло в той "библиотеке". Потому он долго не заходил внутрь, ожидая, когда стихнут визгливые вопли. Потом прятался в темноте, когда на вопли приплыли в тумане еще несколько нападений, повисли и начали тихо пересвистываться, горюя о судьбе собрата. И очень удачно не заметили человека, притаившегося под полусгнившим столом.
  
   Он под столом почти один круг солнца просидел. Думал - двинуться никогда не сможет и дышать не сумеет, уже давить начало. Но кое-как осторожно выкрутил свежку, поставил новую.
  
   Вздохнул в полную. Осмелел, даже вылез - и порадовался, что один.
  
   Заказ он нашел не сразу. А то, что нашел, нельзя было принести - оно в перчатках-то рассыпалось, куда его в мешок да под долгий пеший ход?
  
   Хорошо, что заказ был с выбором. Им нужны были две книги с одним словом, но разным. Заказали любую или обе. Он самым тщательным образом записал все буквы у всех выборов, про которые объяснили, что они могут встретиться. Несколько дней разворачивал бумагу и смотрел на буквы, которые складывались в древние слова - "Библия", "Коран". Название законов ни о чем не говорило. От этих слов веяло таким невероятным непониманием, какое может стоять только за чем-то безграничным. И хоть понятийные люди пока не вписались в заказ, он верил - разберутся.
  
   Он же еще лучшее им принес!
  
   Когда в лишае по локоть, в поваленных прогнивших подставках, он кое-как нарыл обломанную корочку с надписью "Библ...", то уже готов был посчитать, что удача отказалась от него. Листы этой книги выудить из лишая не удалось - все пропали. Корочку он смял от расстройства.
  
   Через несколько часов, после внимательного и осторожного искательства по высоким подставкам, по местам, куда можно было дотянуться и не зацепить игольчатые стебли ползучих ежей, он отыскал два "Корана". Одна книга рассыпалась пылью в руках. Вторая держалась. Ее удалось уложить в мешок и не повредить. Оставалась надежда, что она доберется до заказчика не рухлядью. Если не вынимать до заказчика.
  
   Нет, все-таки старые люди не умели ничего хранить. Ни мир, который порушился за несколько часов, как вспоминали умные понятийные; ни свои знания, которые они доверяли бумаге. С ней и вода-то непоправимо справится, а уж она аккуратней лишая и пыли.
  
   Тогда-то, посреди библиотеки, и возникла у него мысль, что древние слова, учившие старых людей жить и делающие их законы, не имеют той силы, какой хватило бы на всю крепкую жизнь. Ведь когда рухнул мир, жизнь же осталась. И вот, все прежние слова тоже рушатся. Даже в его осторожных руках они не прочные, хотя пытались сохраниться сами, и он тоже пытался их сохранить.
  
   Выходило, что для нового общества и мира слова надо искать такие же наипрочнейшие, как и сама выжившая жизнь. Слова ей, новой, под стать. Чтоб она уж так построилась, чтоб больше не порушилась!
  
   Да, его послали за древними словами.
  
   А он нашел лучше...
  
   Сейчас у него были все поводы собой гордиться. И не было стыдно даже за тот страх, который прошиб его до мокрой кожи, когда в углу помещения, заваленного подставками, заросшего лишаем, пронзенного иглами ползучих ежей, зашевелилось что-то, очень похожее на набиравшее форму нападение. Только большое, как самка.
  
   Да не приведи тебя ноги к самке нападений!
  
   И он метнулся, рискуя в темноте и на иглах этими же ногами. С размаху вшибся в дверь. Успел при хрустнувшем тут же фонаре на двери прочитать одно слово - начиналось с "Б".
  
   Бросился внутрь и, разглядев стол, забился под него. Боялся, но надеялся, что ему везло сегодня со столами.
  
   Потом прикинул, сколько осталось патронов и хватит ли их прошибить шкуру, когда нападение примет всю форму до конца...
  
   Уже сильно позже, когда страх ушел, сообразил, что если это и было нападение, то оно не стало бы бродить среди лишая. И еще, там уже было одно. Похоже, второе испугалось туши сородича больше, чем захотело полакомиться живым.
  
   Высунулся. Опасности, и правда, не было.
  
   Перчатки могли продержаться еще какое-то время, если ими по локоть никуда не лазать. И он решил, доставая запасной фонарь, исследовать помещение. Он не пришел бы сюда сам в поиске, потому что искать заказанные книги ему надо было среди подставок, а не по непонятным углам. Но раз пришел - вдруг что есть.
  
   В комнате без окон почти не было лишая, но гниль и пыль все равно коснулась вещей и без этого вездесущего городского пожирателя. На развалившихся подставках, подобных тем, что остались в большом зале, громоздились кучи слежавшейся рухляди, торчали старые ржавые скобы. На одной из полок уцелела изгибистая пустая емкость. Наверное, водонос, но у него почему-то не было ни ручки, ни крышки.
  
   Дверь, вся ржавая, толстая, висела криво, но могла двигаться. Запор широкий - это тоже бросилось в глаза. В стене еще железо вбито...
  
   И тут же пришло понимание - именно здесь самое важное! Самое-самое из всего того места, что было означено как "знане-хранилище", потому что "библиотека" ни о чем не говорило!
  
   Если в большом зале старые люди держали знания, то здесь они его охраняли. За крепкой дверью, на которой - он выглянул и потер грязную табличку - читалось "...воспрещен". Это было понятно - "нельзя".
  
   И еще выше крупным слово - начиналось с "Б". Он посчитал и это удачей, сегодня ведущей его за руку. Но это слово с "Б", стоило лишь сложить его в буквы дальше, тут же прыснуло из памяти. Так бывает, бежит огонь по лишаю, если его поджечь. Оно ничего не сказало, совсем. Древнее, наверно.
  
   Он обвел взглядом темную комнату в поисках точки, где знания можно было оберегать, где они могут находиться под защитой. Как искат с опытом, он давно знал - старые люди все делали ступеньками. Значит, и здесь, в самом важном месте, должен быть уголок, где оберегается самое ценное.
  
   В углу стоял большой черный ящик. Прикрытая, но не запертая дверца. Открышка торчит из запора. И снова ржавый металл, но только еще толще, чем в двери и на стене. Да, оно!
  
   Тяжелое сердце знане-хранилища медленно, болезненно скрипя, открыло перед ним свою дверь.
  
   Внутри тоже было полно рухляди, склеившейся в гнили бумаги, несколько мутных и легких коробочек - в них что-то тесно грохотало.
  
   А потом он отыскал.
  
   Главным в этом сердце было то, на что он смотрел долго и не верил своим глазам. Лишь мысль о свежке, которой больше нет, заставила его очнуться и взять в руки книгу. Целую. В мягкой упаковке с линейным запором - он знал такие, они закрывали надолго.
  
   Комната не пропустила в себя лишай. Большой крепкий шкаф уберег упаковку от ежей и нападений. Упаковка не дала прикоснуться к книге внешнему миру ничем и сохранила ее в том виде, в каком она лежала здесь со дня, когда люди покинули город. С того самого часа - это понятно, ведь они не успели даже закрыть шкаф на запор. Они тогда ничего не успели. А вот ему сейчас во всем повезло. Потому что сегодня, в этот час, книга, уберегаемая в самом сердце знане-хранилища, в городе, куда не каждый искат сунется, а какой сунется, не найдет ничего, потому что по не оговоренным в заказе помещениям сновать никто не будет, слишком опасно, - эта книга была у него.
  
   Он взял книгу в левую руку. Правой потер упаковку. Слой пыли расцарапался, проступили слова, крупные. Два разных слова.
  
   Потер еще - показался край лежащей на книге маленькой бумаги, испещренной одними цифрами. Белой бумаги! Такое чудо многие из живущих не видели и даже не представляли себе.
  
   А что, если и вся эта книга из белой бумаги?!
  
   Хотел было снять перчатки, просунуть кончики пальцев и открыть линейный запор. Достать, уверить себя, что удача его обнимает! Но не стал. Решил, что в упаковке книга ценнее и чище. Заразит ее еще. Сам-то в пыли и все перчатки в лишае.
  
   Потому лишь полюбовался через почищенную кое-где упаковку.
  
   За то, что книга, вынутая из самого сердца, хранила не только древние, старые, какие угодно слова, но и сама хранилась в прежнем воздухе, он может теперь торговаться не только ножами. Понятийные люди, когда щедрые, и патронами расплатятся, и свежками, и удобной едой. Правда, заказали у него книги для новых законов не понятийные, а община, недавно сбившаяся из одиноких... Но такие к понятийным тоже ходят. И эти пойдут, чтобы означили.
  
   Пожалуй, коробки три патронов запросить можно. А то и больше. И место в житце. Хотя бы на десять кругов солнца. Все не один будет. Хоть десять кругов...
  
   Искат внимательно и с трепетом прочитал два слова на обложке книги. Несколько раз шепотом произнес по буквам, слыша свой голос, искаженный свежкой, но все равно наполняющийся неизвестной ранее силой.
  
   Два очень простых слова, знакомые сами по себе. Но вместе они не складывались ни во что понимаемое. Ничего говорящего, но были именно просты настолько, что верилось - в них безоговорочно верилось! Только такими словами может быть передана истина.
  
   Первую добычу пришлось оставить тут же - книга с названием "Коран" рассыпалась в мешке, осталась только передняя обложка. Вытряхнув остатки на пол, искат огорчился, что книг он принесет не две...
  
   Зато одну такую, что гораздо лучше!
  
   Он уложил найденную новую книгу в середину мешка. Прикинул оставшееся время, на какое хватило бы свежки, и начал красться к выходу. Можно было выбраться или обратной дорогой, или пройти новой, через дыры в стенах. Старые люди делали такие из домов наружу. Глупо и неразумно. Это только подтверждало их неумение ничего хранить.
  
   И он очень надеялся, что ни одного нападения ему даже не померещится, не то, чтобы встретилось...
  
   Назад часть дороги искат шел, едва дыша сквозь завязанный на лице шарф. Фильтра в противогазе не хватило до полей, окружающих брошенный город - "мертвец", как такие называли в обрат "житцам". Он шел и взывал к своей удаче, чтобы она не позволила подняться ветру, а значит, ядовитой пыли.
  
   Удача пыталась поиграть с ним. Прокрадываясь мимо низких домов, он засмотрелся на облезлую стену, на которой висела загадочная и не дающая ему покоя буква "М", и потому угодил в густую лужу. Наблюдая, как шипит и тает его правый ботинок в ядовитой жидкости, еще раз попытался понять, что эта буква "М" означает здесь, в другом "мертвеце", уже даже не на шесте.
  
   Дальше шел наполовину босым. Да еще и с голыми руками.
  
   Перчатки остались в клее еже-ловки. Вляпаться в нее было позволительно новичку, но опытные знают, что тень иногда не тень и что нельзя опираться на темное на стенах и плитах. А он не заметил, оплошнулся. Все о своей удаче думал.
  
   Пришлось встряхнуться и поспешить, чтобы не оставить тут уже ни рук, ни ног.
  
   В конце концов, уставший, искат поднялся на один из холмов, с которых можно было посмотреть на много лет назад умерший город. Он сел, поджимая под себя босую правую ногу. С удивлением заметил и вытащил из ткани штанов, с колена, растительную иглу. Улыбнулся, порадовавшись, что она не успела пролезть сквозь волокна до кожи - такое случалось за несколько минут.
  
   Он был невероятно горд собой и доволен сопровождающей его удачей. Он считал за ее улыбку ту целую пачку сигарет, которая лежала у него в куртке. Он собирался снять прозрачную упаковку и выкурить одну настоящую старую сигарету в тот восхитительный день, когда найденная им книга перейдет в руки заказчиков. Одна красивая книга - она казалась ему гораздо лучше двух запрошенных древних, однословных.
  
   Когда гордость поутихла, а нога совсем замерзла, когда на город накатились сумерки, искат подумал - хоть у него все и получилось, но ему многого не хватает. Хочется второй ботинок и курить. Курить хочется прямо сейчас и сильно - он все-таки очень устал. А привычка курить была хороша уже тем, что придавала сил.
  
   Но найденная пачка отложена на торжество, а из всей бумаги, что можно пустить на ку?рки, только заказанная и добытая с большими опасностями книга...
  
   Ее нельзя даже раскрыть, какое - на курки!? Про нее можно только осторожно думать - что же в ней? Какое важное знание достанется новому миру от умершего?
  
   Да, понятийные могли бы рассказать - у них много знаний. Они бы означили еще, что было за слово с таблички на железной двери и почему туда нельзя, "...воспрещен". Они бы объяснили, законы какой силы оберегались в сердце знане-хранилища. Они бы означили все-все и даже ту одинокую букву "М" на стене. И еще одну на шесте... Наверное, в других "мертвецах" эти буквы держатся на других местах...
  
   Привычка курить успокаивает. А он сейчас неспокоился. Бывали случаи, что понятийные сами-то понимали, но означить у них не получалось - не понимали уже их самих. До смешного доходило - нашли и вынесли из старого поселения немного проржавевшую пластину с дырками. Отнесли понятийным, поставили вопрос. Те ответили - "тёрка". И вроде слово простое, понятно всем, что означает "тереть". А только что тереть-то? Нашелся случайно один среди них старик, глянул, послушал. Сказал: "Овощи можно. Картофель, например", - и ушел. Что такое картофель, у него уже не стали спрашивать. Означение понятийного недешево стоит. Так зачем тратиться на понимание того, чего нет? Да и слово-то дурное - "картофель". Вообще не говорящее ни о чем, даже сквозняк сообщит больше. Наверное, еще из древних слово.
  
   А курить все-таки хотелось. Этот маленький листочек белой бумаги на книге мог бы, мог бы...
  
   Возникшую заново мысль открыть упаковку искат решительно прогнал - уж больно красиво выглядела его добыча, вся целиком, вместе с этим листиком. Тоже, наверное, важным.
  
   Чтобы отвлечься, он в несчетный раз посмотрел на книгу в руках. Взгляд его сосредоточился на названии.
  
   Первые два слова прочлись быстро. Но они удивительно не давали понять себя. Искат разглядел, что ниже и мельче было приписано еще два. Потер упаковку. Дальше шло с той же буквы "Б". Она словно прилипла к нему от хранилища книг!
  
   Решив успокоить себя не курком, которого нет, и не размышлениями о понятийных, которым еще не обязательно отнесут книгу на означение, искат прищурился, вглядываясь во вторую и в следующие строки названия. Сосредоточился и сложил из букв длинные, совсем незнакомые, просто невозможные слова.
  
   Да, что-то именно такое было и на той грязной табличке...
  
   Прочитал еще раз, шепотом. Потом чуть громче. Звучало красиво и маняще, как тайна для любопытного.
  
   Может, эти слова имеют какую-то важность? Но кому бы пришло в думку ставить важное вторым и третьим? Нет, наоборот, так показывают незначимое. Первым, основным ставят главное. Здесь это главное - первая пара слов в первых строках.
  
   И еще главное, что дело сделано и сделано не просто хорошо, а еще лучше. И он сам остался жив и цел. Община, заказавшая книгу, и понятийные, если книга к ним все-таки попадет, примут с восторгом его добычу и его самого.
  
   И точно все запомнят иската, принесшего миру новый закон, который начинается двумя парами красивых слов "План счетов бухгалтерского учета".

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"