Некоторые размышления, навеянные стихами, поданными на конкурс "Страничка из дневника". Четвёртая дюжина.
Засиделся вчера до трёх утра, а в семь - дети припёрлись и давай теребить - Папа, папа, наши сети... И не понятно, то ли действительно с похмелья, то ли ощущение жизни нынче такое.
Открываю комп, и - надо же, как в тему - "Снова пьяное утро...", автор - Глубина.
Снова пьяное утро, в голове кавардак, Я считаю бутылки, что-то с ними не так... Я отчетливо помню, было выпито пять!.. Как могла вновь напиться и так много проспать? Я зажгла сигарету, закурила - сижу, Из окна на проспект я в молчаньи гляжу. Мне бы пива бутылку, да не грязный стакан Мозг бы в норму вернулся. А сейчас там... Кошмар! Кстати, где мои гости? Боже! Что за дурдом! И тот парень, что в спальне, мне совсем не знаком. Ладно, хватит лениться и сиди не сиди, Мне пора на работу. - Эй! Вставай, уходи! Он проснулся зевает, чешет брюхо, молчит... Фу! Какой же он мятый. Мне на ноги глядит. Я стою в его шлепках, их снимаю: - Бери! Надевай свои джинсы, куда хочешь иди!.. Я плетусь на работу, банка пива в руке. Мне становится легче... Вечер. Я в кабаке... Шутки в сторону, ещё один день из жизни выпал. Стихи - нормальная стилизация, перечисление ощущений и чуть-чуть событий после вчерашней попойки. Состояние можно было бы описать в двух строчках, но зато стихи получились. Художественные особенности? Да нет особенностей, всё просто, как в жизни, даже в рифмах: сижу-гляжу, сиди-уходи, молчит-глядит, бери- иди... Посмотрим, что дальше.
Где-то слышен нежный шепот, где-то слышен детский смех, Где-то рядом тихий ропот... Это ветер... Это снег... Это мы с тобою где-то все бредем рука в руке... Кто-то, где-то, вдалеке... Не-возможно... Не-реально... Не..., одно лишь только не.... Канут в лету, сгинут в темень, Пропадут И отзвук стихнет Тех имен, что с губ слетели, Со-четанья... Со-движенья... Имя вспомнишь - где-то вздрогну... Не-реально... Не-возможно.... Не..., одно лишь только не... Одно лишь только не... Одна лишь грустная мелодия, настроение, неясные отзвуки, нежный шопот ветра, падающего снега, памяти. Tombe la neige. Слегка меняющийся ритм, размер, неровное чередование строк... Отзвуки.
Хочется делать глупости, А в голове лишь одни трезвости. И не надо про храбрость юности! Я знаю, что это не лечится. И в беспамятстве бежать по городу, Задушив зачатки сознания. И упав когда-то от голода, Получить наконец признание. И пойму я, что все это лишнее, Что не стою частички сущего, И что адрес мой кем-то вымышлен, Что я тень лишь мимо идущего. Я устану выслушивать почести, Зачеркаю все строчки в блокнотике, И придумаю начало повести Про смешного рыжего котика. Будет котик хотеть глупостей, ФорестГампом бежать от слабости, Но наступит на горло юности И спокойно доживет до старости. Интонация, ритм, размер - по кругу. По замкнутому кругу, из которого так хочется вырваться, и мысли лирического героя. С одной стороны - так не хватает бесшабашной решимости юности, а - с другой - что с того, если бы она была? Уже и не помнишь, к чему стремился, не знаешь, что конкретно тебе хочется. Остаётся сублимировать. В стихах, в повести про рыжего котика, в дневниковых записях. И снова - dust in the wind: И пойму я, что все это лишнее, Что не стою частички сущего, И что адрес мой кем-то вымышлен, Что я тень лишь мимо идущего. Одно замечание. Может, лучше - Что лишь тень я мимо идущего?
На моей маске нет лица, На моих пальцах нет кольца Душа обширна и упруга На кухне голая супруга, На плитке полутрезвый суп В нём был вчера какой-то труп, И грязная стоит посуда. Сосед с фамилией иуда, Рисует на стене кресты, Шуршат помарками листы, И в памяти тридцать седьмой - Я ранен, но ещё живой. Мне минус сорок девять лет, На плитке жиденький омлет, Супруга мила, но пьяна, За шторой чуждая страна. Теперь иуды весь подъезд На мне большой рисуют крест И лишь по-прежнему густы Помарками, шуршат листы. Тема стихов - творчество не зависит от эпохи, поэт и в Африке - поэт, вернувшийся застой принёс реакцию над свободомыслием (нужное подчеркнуть). Рискну развить одну из версий. Поехали. На моей маске нет лица, На моих пальцах нет кольца Душа обширна и упруга Лирический герой несколько выделяется из окружающей среды широтой, гибкостью, продвинутостью своих взглядов, незаскорузлостью подхода. Кроме того, он свободен от навязываемых обществом правил или стереотипов поведения. Дабы не пострадать, вынужден искусно маскироваться. А, может, речь идёт о безликости людей, отсутствии каких-либо идеалов, привязанностей? На кухне голая супруга, На плитке полутрезвый суп В нём был вчера какой-то труп, И грязная стоит посуда. По-видимому, описание неустроенного быта несколько больше по смыслу "Обстановочки" Саши Чёрного, но мне довольно сложно разобраться в этом эзоповом языке. Может быть, речь идёт об ощущении лирическим героем, что окружающий мир сошёл с ума? Ну, голая супруга, скорее всего, символизирует промывку мозгов современными массмедиа или означает вседозволенность? А суп с трупом - некая духовная подпитка из того, что было когда-то основой, а теперь уже не в цене. Что-то такое, в общих чертах... Сосед с фамилией иуда, Рисует на стене кресты, Вот здесь, на мой взгляд, речь идёт о том, что в обществе уже запахло возвращением репрессий над духовностью, реакции над всем, что выделяется. Остались считанные дни. Шуршат помарками листы, И в памяти тридцать седьмой - Я ранен, но ещё живой. Мне минус сорок девять лет, А лирический герой, тем временем, живёт путём проб и ошибок. И вспоминает он, конечно же, тридцать седьмой для свободомыслия - период брежневского застоя, сменившего хрущовскую оттепель. На плитке жиденький омлет, Супруга мила, но пьяна, За шторой чуждая страна. А в обществе тех лет плохо с материальными благами, народ спивается, но всё очень красиво, несмотря на закрытые границы и противостояние двух систем. Теперь иуды весь подъезд На мне большой рисуют крест И глобальный застой всего и всея в стране не оставляет даже надежды на свежую струю в жизни лирического героя. И лишь по-прежнему густы Помарками, шуршат листы. Тем не менее, и в такой обстановке жизнь продолжается. Стихи написаны полностью в переносном смысле, эзоповым языком. Помогает завуалировать истинный смысл и выбранный стиль повествования, и ритм, и способ рифмовки - по две соседние строчки. Стиль стихов опять напомнил не то детские стишки, не то панк-рок песенку: А за столом сидит гость, А в голове у него гвоздь, Это я его забил, Чтобы он не уходил. Стихи ещё раз подтвеждают мысль, что всё новое - это лишь хорошо забытое старое. И ещё. Ничего существенно не изменилось за последние пятьдесят лет в духовном состоянии общества.
Как только звёзды гимны спели, Пристала барка Ра резная К чертогу. В розовой купели Проснулся век, грехов не зная. Расправив Ра-дужные крылья, Покинул перистое ложе: 'Что прошлый век - баллада? триллер? Что обо мне земляне сложат?' Годин и вех срывая числа, Поклялся век векам у гроба: 'Я буду весь кристально-чистый!' Земля воспрянула: 'Попробуй...' Где цвет, прослывший недотрогой, Горит в очах лесных проплешин, Бежит ручей своей дорогой, Ловчит, где козни строит леший. То в горку труженик сочится, То с камня, Ра-дугой окрашен, Звенит, поёт кристально-чистый, Сам чёрт не брат, и Бог не страшен. Но смолк в лощине парень шустрый, - Свалила хворь сырых туманов. На мель садятся парашюты, Как мысли лысых одуванов. Склонив с высот сухое тело, Ветла дела вершить торопит: 'Ты, ничего за жизнь не сделав, Застрял душой в болотной топи'. Но поднял влажный лист опёнок, И ожил пень грибною пляской! - Наш век...(совсем ещё ребёнок), Не обманись красивой сказкой... Перед нами сказка в сказке. Или притча в притче. Легенда в легенде. Начну глумиться. Итак, верховный древнеегипетский бог Ра, сын бога хаоса, сам - бог солнца, отец богов земли и неба и, вообще, всего древнеегипетского божьего курултана, пристал на своей барке к некоему замку, дворцу (чертогам). Не совсем понятно, когда звёзды гимны спели, ут-Ром или вече-Ром, но Ра-з Ра - бог солнца, то, видимо, ут-Ром. И вот, в розовой купели (потому что заря), то есть в чашеобразном сосуде для крещения или просто месте, где окунаются, что логично - ибо наблюдается связь христианства с языческими божествами, просыпается наш с вами век, ещё не согрешивший. Почему он спал в сосуде для окунания (хоть и в розовом), одному Ра известно. Наверное, потому, что в купели у него было перистое ложе, то есть он окунался в облака. И спрашивает новый век, ну, дескать, как там было в прошлом веке? И почему-то, что было совершенно до сих пор не оговорено, оказывается у гроба этого самого прошлого века и клянётся - при мне будет всё Ра-дужно. Клятву он давал д-Ру-гим векам, а ответила ему почему-то Земля. (Ну что с них взять - варва-Ры.) Но не будем отвлекаться, потому что кто-то, ско-Ре-е всего, эта самая Земля, Ра-ссказывает поучительную историю про Ру-чеёк, который бежал, бежал по лесу, да надорвался, заболел и иссяк. Там, правда, ещё лысые одуваны фигурировали, но это для рифмы к туманам было. Образ отменный получился - сидят это там на корточках одуваны и мыслят, в натуре. И мысли лысых одуванов, как на мель садящиеся парашюты. Вау, колбасит не по-детски. А дальше - в сказке - кульминация. Видимо, захотелось проверить, насколько зацепил косяк, не нарушилась ли дикция. В общем-то, достаточно для этого было произнести следующую фразу: Склонив с высот сухое тело, Ветла дела вершить торопит... Стихи вообще похожи на историю про Сашу на сушкососательном шоссе, но эта фраза - особенная. И опять - к нашему Ру-чейку. Ветла укоряет его, что он ничего в жизни не сделал, а уже иссяк. А оказалось, что место, где он иссяк, под листьями влажное. И оттуда попёрли опята. Я так думаю, те самые опята ложными были - ими одуваны и обож-Ра-лись, когда их на мысли пробило. Ру-чей-то оказался на высоте. И с-Ра-зу мо-Ра-ль - нужно очень поста-Ра-ться, чтобы в конце пути хотя бы плесень повылазила. Такие дела.
Б.А.
Вы будто бы на другом континенте,
на самом неприспособленном к жизни,
так далеко, что лишь кадр киноленты
мне сообщает, что Вы есть, Вы живы.
Письма не пишутся, чернила мерзнут,
мухи падают вниз, не взлетая,
и Вам, и мне холодно - это признак
того, что мы есть, но в разных стаях.
Юный осудит все наши стремленья
одновременно быть вместе и порознь.
Да и не поймет. Как же так? Откровеньем
будет ему наш прокуренный голос,
вновь сообщающий. Купим билеты
в точку одну, посмотрев обреченно
кассиру в глаза, не услышав совета,
домой побредем по проспектам нетемным.
А дома забудем билет на рояле,
и он пропадет, между нот затерявшись,
мы снова не встретимся, вместе едва ли
в реальности будем. И все же, обнявшись,
мы каждую ночь, вопреки расстоянью,
вдвоем засыпаем, бессонно прижавшись
к подушке. Мы любим друг друга, признаний
не делая пылких, мы ждем завязки
сквозь тысячи верст отношений прочных,
проверенных временем сна отдельно
и встреч с другими, и бед, и прочих
мимолетностей наших путей. Безделье
нас сподвигло на эти смешные метки
на листках наших дней, в полудреме схожих.
Мы становимся суше засохшей ветки,
мы становимся в чувствах верней и строже.
На одном из предыдущих конкурсов, Сергей Панарин, делая разбор конкурсных работ, высказался, в частности, по поводу моих стихов: Эмоция: весенняя гиперактивность, помноженная на недосягаемость потенциальной жертвы. Я тогда ответил: Недосягаемость потенциальной жертвы не всегда имеет место быть по причине пространственно-временной или безответной, а помноженная на весеннюю гиперактивность - основной двигатель прогресса. А Вероника Гишер пишет в своих стихах: Юный осудит все наши стремленья одновременно быть вместе и порознь. Да и не поймет. Как же так? Откровеньем будет ему наш прокуренный голос,