Goblins : другие произведения.

Свартхевди - северянин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Главный герой произведения - парень по имени Свартхевди, можно просто, Сварти, обучается воинскому и колдовскому искусствам, и обещает вырасти во вполне ладного викинга. Но однажды с юным Сварти случается неприятность - славного викинга удумали женить! Герой спешит уносить подальше ноги, и, не попрощавшись, отбывает из родного поселения. Но шутка ли, упустить такого жениха? Так что, без спешно организованной погони не обошлось...

   Свартхевди - северянин.
  
   Глава 1.
  
   Хоть еще и было довольно далеко до полудня, однако, уже ощутимо припекало, и пот уже основательно промочил мою рубаху, но наставнику было плевать. Он еще и стеганый поддоспешник меня нацепить заставил.
   - Вот зачем, дядька Олаф, мне тренироваться махать железом? Дело, конечно, полезное и правильное, но колдун ведь не должен драться с врагом сам, для этого есть дружина? Старая Хильда гово...
   - Сопля ты зеленая, жидковатая, а не колдун еще! И не всегда в бою тебя смогут прикрыть хирдманы, ну а если, тьфу-тьфу, строй хирда прорвали или драккар твой абордируют и враги уже через борта к тебе сигают - ты вот, что врагу сделаешь? Порчу нашлешь, чтоб бороды у них повылазили? - старый воин, пребывая в гневе праведном, ликом стал красен и громко сопел - Слышал бы тебя дед твой, чтоб пиво ему в Чертогах Павших не горчило, он бы тебе живо прописал ратовищем от рогатины поперек хребтины! Вот уж он был и в колдовстве никем не превзойден, и воин, каких поискать еще. И умен был, куда уж тебе до него. Но, вижу, не доходит до тебя никак мудрость житейская - надо бы ей помочь. А все ведьма эта замшелая, мозги тебе набекрень ставит!
   Старый вояка с кряхтением встал с лавки, на которой до того пребывал, распекая меня, и взялся за хогспьет (копье с длинным тяжелым наконечником, пригодным как для укола, так и для рубки) и, прихрамывая, направился в противоположный от меня конец площадки.
   - Сварти, отродье ты гоблинское, я сейчас от забора пойду к тебе, а как дойду - тресну тебя по лбу, вот этим славным древом, - он потряс древком оружия - А ты защитись попробуй, колдунством своим, и на месте стой - стар я уже за щеглами всякими бегать. Сможешь - свободен станешь на сегодня и завтра от занятий со мной, не сможешь - на себя пеняй, до ночи отсюда не выпущу!
   Требование не выглядело справедливым, равно как и выполнимым.
   - Так ты, дядька Олаф, амулеты тогда сними! Нечестно ведь, меня Хильда и учить-то недавно совсем начала!
   - Мне, может еще, портки снять и копье бросить прикажешь? Да со змием своим наперевес нападать? Нет, врага в бане голого застать, или, там, ночью на бабе прихватить, - дело, конечно, достойное - но вот незадача - старик, остановившись, задумчиво подергал себя за пегую бородищу, заплетенную в толстую косу - Нечасто так выходит. Чаще гораздо, когда враг попадается одетый, да в железе. И в руке у него не девкина титька, а секира, или меч добрый, да хоть бы и булава. И амулеты на нем висят, и обереги всякие. Вот и посмотрим, как справишься, коли умный самый...
   Последние слова он пробурчал себе под нос, направляясь к противоположному концу тренировочного поля.
  
   Да, знатную шишку дядька Олаф мне тогда поставил - куда уж мне его остановить, хоть колдовством, хоть умением воинским, когда он в походы ходил больше чем я на свете живу. Раза в три эдак...
   Ох ты, забыл совсем представиться.
   Звать меня Свартхевди, Сварти, если короче - полным именем-то меня не зовут еще, звать будут, когда уважение заслужу, не раньше. А заслужу я его примерно следующей весной - как в море уйдем, мне вроде как шестнадцать зим стукнет, так батя меня взять с собой обещался. И прозвище достойное добуду себе, а не как сейчас... Свартхевди Кровавая Секира! Каково? Или вот, к примеру, - Свартхевди Разрушитель! Тоже ведь неплохо? Свартхевди Ярость Шторма! А?
   Не то, что сейчас - Сварти Конь... Или Сварти Недотролль... Недотролль - это из-за того, что кожа у меня слегка зеленоватым отливает, совсем чуть-чуть, если не приглядываться - так и не видно, но вот же ж, прицепилось... И ростом я на тролля не тяну, на тролленка разве что, такого, которого голодом морили. Месяцев так пару-тройку. И лицом не похож, девки говорили, что симпатичное. А потомком тролля я быть не могу: они, даже мелкие, те, которые болотные - взрослые ниже трех ярдов, и не бывают. Это старый Олаф рассказывал, а одного тролля я и сам видел, дохлого правда уже.
   И, скажу я вам, таким елдачищем, как у него, не детей делать человеческой бабе, а кабанов глушить в самый раз будет. Так что, вранье это все, про недотролля.
   И да, я своему отцу, как бы, не родной получаюсь. Приемный я, меня в лесу нашли, недалеко от трясины. Не здесь, нет, у нас, на землях свободных ярлов, детей не бросают, просто пятнадцать лет назад, когда наш ярл с батей и дружиной из набега возвращался, случилось им остановку сделать, один из шнеккеров поврежден у них был. Пристали к берегу, разбили лагерь на ночь - все честь по чести, поселений вблизи никаких, но стражу выставили все равно - положено так, потому что. И вот, ближе к рассвету уже, послышался хирдманам, тем, что на страже стояли, шум какой-то, не сильно вдалеке, да как будто свет над лесом, и крики, женские вроде как. Ну, подняли хирд, малая часть осталась корабли да лагерь сторожить, а большая, с ярлом во главе, отправились глянуть - что да зачем там творится. Нашли кострище, меня, в общем, сопляка еще совсем, несколько месяцев от роду, завернутого в тряпки, рядом со мной несколько вещей, частью мужских, а частью женских по виду, обломок кривого меча, пару сумок с барахлом разнообразным, и еще целую дорогу из слизи, от болота до кострища как раз. И подобрали меня, да ушли оттуда поскорее - не дело в потемках с тем, что такие следы оставляет, рубиться, да и незачем - пускай и дальше в своем болоте сидит. А утром поискали в лесу, для порядка, да и все: и так ясно, что произошло.
   Молока, для меня мелкого, ясно дело, взять негде, но был мед, не хмельной, но вполне себе пчелиный - вот им, в воде разведенным, меня и поили, пока до нашего борга добирались. Почему не выбросили за борт - так это потому, что колдун наш тогдашний - Торвальд Треска, сказал: удача при мне великая. Как же: взрослые пропали, а малец жить остался.
   Видать, нужен богам для чего-то.
   А как до борга дошли, так новость батя узнал, препоганейшую: пока он в походе был, жена его, Инге, родить успела, да не уберегли младенчика, помер сразу после родов. Инге горевала сильно, уж осунулась вся, исхудала, даром, что трое детей у нее уже было к тому времени, так батя меня ей отдал: сказал, дескать, раз боги родного забрали, значит, вот этого примем, неважно, что зеленый. Так что, на вот тебе... лягушонка. Нянькайся.
   Дед, колдун Торвальд, то есть, проверил: нет зла во мне, значит можно оставить, и Торстейн - жрец Имира который, с ним согласился. Так и порешили. Так что, есть у меня и отец, и мать, и три брата, хоть не по крови, но молочных. Недотроллем братья меня называют, чирей им во всю задницу, а конем все остальные.
   Да, глупая история получилась, это как я прозвище сие дурацкое получил, с год назад примерно приключилась.
   Положил я тогда глаз на дочку кузнеца нашего, Магнуса Ульвссона, Ауд ее зовут. Вот уж красавица так красавица! Лицом - просто фея снежная, коса с мою руку толщиной - до попки спускается, а фигурка... Мммм... И как-то созрела она быстро, из обычной девчонки в девушку на выданье, так что никто и не заметил.
   Вот вроде, была Ауд, одна из многих - а стала первой красавицей, подменили будто. Увиваться за ней пробовали решительно все неженатые парни и мужи борга, от тринадцати и до упора, тем более что и девка хороша, и тесть зажиточный, приданого даст немало за ней.
   Одни в девке достоинства, короче говоря.
   Да вот, всем отказ. Ну, и я попробовал, естественно. Нет, мне сама Ауд нужна была, не подумайте дурного, забрал бы себе и без приданого!
   Так вот.
   Магнус-то, сначала доволен был, что дочь популярностью пользуется: выбор женихов когда есть - это всегда хорошо, не засохнет в девках, и второй-третьей хозяйкой в одном доме не станет. Но потом хмуриться начал - как бы не попортили. Это он зря, конечно, у нас тех, кто свободную деву или женщину снасильничает, на кол сажать принято, а сама Ауд не дура, чтобы до свадьбы девичество терять. Но вот, тревожился, однако ж. И кривиться сначала стал, потом ругаться. Песни душевные под ее окном петь запретил, сказал - еще котов на случке услышит ночью, так в тех котов копье метнет, погулять одну не отпускал, только с подругами замужними. Тиранил, в общем, как мог. А после того, как увидел, как Гуннар, парень на год меня старше, сын Грима Безземельного, по стене его дома карабкается, чтобы дочке его про любовь неземную рассказать (светелка ее на втором этаже дома ихнего была), так и вовсе за вилы взялся, которые столь некстати ему на починку принесены оказались.
   Так и гнался за Гуннаром через весь борг, громогласно обещаясь в Гуннаре дырок новых, а именно в седалище тощем гуннаровом, навертеть. Не догнал.
   Так что, поклонников большую часть поразогнал, все-таки, не одна дева в славном нашем Лаксдальборге есть, много их. Больше, чем парней неженатых.
   Но вот несколько особо настойчивых остались, и я среди них: девок много, а Ауд такая одна. Уж, как я только не изгалялся: цветы тащил - охапками, если не стогами, любые: луговые, лесные, с болота принес лилию (она завяла, правда, по дороге, но все равно подарил). За бессмертником на скалы возле фиорда лазил, ободрал грядку с розами у старой Хильды (за что был бит ухватом) - только улыбается мне. Песни ей пел вечерами, жалостливые, презрев опасности (Магнус копье метать не стал, но вот на кричную заготовку из кузни не поскупился - не попал, правда), слова ласковые говорил - все без толку.
   И вот подруга ее, Хельга, якобы сжалилась надо мной. Рассказала, что Ауд от того неприступная, потому что по ельфу сохнет, который в книге изображен (есть такая у жреца Торстейна). А я, говорит, на ельфа похож чем-то.
   Если со спины, да в темноте смотреть...
   Но, говорит, для пущего подобия следует мне волосы отрастить, длинные, а то ельфы под горшок, как-то, не стригутся. С ушами - тут она вздохнула - ничего уже не сделать, так что перво-наперво - волосы. С волосами длинными вылитый ельф, дескать, буду. И я уши развесил, не хуже того приснопамятного ельфа, от карканья этой вороны.
   За помощью и советом обратился к Хильде, наставнице своей (в колдовских делах).
   Надо сказать еще, что в тринадцать лет дед Торвальд искру во мне увидел, великий дар Имира - способность творить магию. Учить начал, соответственно, он то в годах уже был, так смену себе готовить стал. Научил кой чему: как силой управлять, поведал о сути рун, как их читать и вместе сплетать, и сгинул в походе - не уберегли старого. Так что взялась за меня старуха Хильда: негоже дружине без колдуна, а так, хоть какой-то будет, хилый да дохлый - но ведь есть? Нет, ведьма она могучая (хоть и старая и характер мерзкий), спору нет, но вот, женское у нее колдовство, для боя годится не слишком. Да и в самом деле, не таскать же с собой бабку в походы! Ее и в штиль укачивает, а чуть волна поднимется, так тут уж старая и кончится. Так что, за неимением лучшего кандидата, в колдуны для хирда наладили меня.
   Хотя, впрочем, привороты всякие, проклятия да порчи - я усвоил. Хорошее проклятие, да если силу рун прибавить - оно тоже дорогого стоит. Ну и дедовы книги читать старался.
   Но я отвлекся.
   Хильда о моих терзаниях сердечных знала, и такому рецепту решения проблемы изрядно удивилась, но как снадобье варить рассказала, и даже записала: что брать, как мельчить, когда сыпать, да как варить. И как силу добавить, чтобы свойства нужные проявились.
   Как я ингредиенты собирал - история отдельная, не для слабых духом таким заниматься. Но сварил.
   По первости, решил сам не пить, на собаке попробовать. На отцовом псе, по кличке Кость. Нет, животину жалко, ничего не говорю, но себя жальше стократно. Облил ему зельем обильно кусок окорока, да в миску подлил, в воду. Кость поужинал, и спать его сморило.
   Наутро, как батя во двор вышел, так ему с радостным лаем чудовище на грудь прыгнуло, жуткое в своей неожиданности. Выглядело оно как мохнатый шар, цвета подтаявшего снега, ни лап, ни морды не видать, сплошная шерсть. Уронить не получилось - батя у меня карл крепкий, устоял на ногах, даже не заорал. Только вот, волосьев седых в бороде с тех пор прибавилось.
   Я так рассудил - раз Кость вполне себе живой остался, бодрый и веселый, то все у меня получилось, и пить можно. А что псина излишне обросла - так с дозировкой переборщил вестимо. Ну и выпил - вполовину от того, что на собаке испытал. Спать сморило меня почти сразу, едва до кровати доползти смог.
   Ну, что сказать, волосы - выросли.
   На голове. Длинные весьма.
   Я как встал с постели, тут меня от слабости и зашатало. Добрел до сортира - там у меня затычку и вышибло, и сверху, и снизу, пол дня не знал, какой стороной к дыре повернуться, так карало. И волосы еще эти... Густые, молочно-белые... До земли, и на ярд еще примерно. Родные как увидели, что пугало, вроде тех, что бонды на ячменном поле ставят (ворон пугать) по двору бредет - так эту нежить убивать наладились, кто чем.
   Орали при этом про драугра что-то, или про еще зло какое-то. Но разобрались, слава Хеймдаллю-стражу, уберег меня от членов усекновения. А пока вели меня к Хильде, выхаживать, так на меня полборга сбрелось поглядеть.
   Так и стал я конем.
   Потому, что грива до копыт.
   Патлы эти непомерные мне обстригли. Часть Хильда прибрала, на амулеты, часть сожгли. Ну а часть я нашему оружейнику отдал, тот из них тетивы понаделал, на луки. Так до сих пор одолевает, дескать, сносу тетивам нет, не мокнут, не рвутся, на ярмарке с руками оторвали, обещали за следующие золотом платить. Озолотимся, кричал, Сварти, на шерсти твоей! Как снова обрастешь - ко мне приходи, заманивал, йотуново отродье. Я устал его в разные места с такими предложениями посылать - Хильда меня тогда месяца полтора выхаживала от истощения.
   А Хельгу я потом проклял, по мелочи, правда: ходила с фиолетовым прыщом на носу, загадочно в темноте светившимся, пока не извинилась, а то его даже ведьма наша убрать не смогла (а, скорее всего, не захотела). А если б не извинилась - я бы ей второй рядом вырастил.
   Для симметрии.
   На Ауд же женился мой старший брат, но я о том не жалею - хорошо у них сложилось, душа-в-душу живут.
   Дело на том не кончилось, ибо батя мой - карл хозяйственный. Задумал он на шерсти заработок поиметь: добыл несколько овец на опыты, потом добыл меня для варки того самого зелья. Только ничего у бати не выгорело: и шерсть оказалась скверная, хоть и длинная, и овцы вскоре подохли. Странно это, Кость-то хоть и поболел изрядно, но жить остался, однако, собачья шерсть нам была без надобности. А трэля же батя тратить на опыты пожадничал, да и не было их, лишних.
  
   - Передохнул? - ласково пнув меня в бок сапожищем, спросил дядька Олаф - А то, смотрю, уж и спать прилег, в тенечке. Бери-ка секиру, щит, да помаши немного, а я посмотрю.
   - Немного - это сколько, дядька? - вставать с теплой земли было тяжко, на припекающем летнем солнышке меня изрядно разморило - А то меня дома ждут, дел невпроворот.
   - Ага, свиньи не доены, куры не чесаны? Ты в жизни кем быть собираешься, зеленый? Если вольным бондом - так и скажи - дед смачно сплюнул на землю - Я и время на тебя тратить не буду, в земле ковыряться да рыбу ловить тебя пускай другой кто учит. А если уважаемым карлом стать надеешься - то бери яйца в горсть и марш заниматься!
   - Так сколько это твое немного?
   Обычно за подобную настойчивость в расспросах дед сполна вознаграждал: мог мне мешок с песком на спину определить, или отправить на лужке гусем ходить, или с камнем в руках побегать, или еще чего - в методах наведения дисциплины старик был неистощим. Однако сегодня мое бесстрашие объяснялось тем, что свидание мне было намечено. С девицей Турид, дочерью хольда нашего (исполняющего обязанности старосты борга), и время терять не хотелось: братья говорили, что дева сия доступна и сговорчива, поэтому вечера я ждал с особенным нетерпением.
   - Немного, Сварти, это пока мне не надоест, на твое кривляние смотреть. Или, пока не свалишься.
   - Почему кривляние-то? Батя говорил, что у меня неплохо уже получается...
   - То-то он мне серебра отсыпал, и браги бочонок выставил, чтобы я тебя гонял, как могучий Тор тех козлов, что его колесницу тянут, не гоняет! Но вижу я, что пришло время тебе пинка дать, чтоб языком молоть перестал и делом занялся. Или мне жердину лучше для тебя из забора вынуть, да сломать ее об твою ленивую спину, как думаешь?
  
   Глава 2.
  
   Холодно.
   Морской ветер студеный, а одет-то я легко, как не крути. Хоть и лето сейчас, но зябко - спина вон вся уже в мурашках.
   Надо было хоть плащ из дому взять, а всё эти сборы в дикой спешке: быстрее, еще быстрее, шевелись, хватай мешок - драккар отходит...
   Сходил, называется, на свидание.
   А все братцы виноваты. Мои братцы, имеется в виду.
   Старшего брата - Хегни - батя с собой в этот раз взял, это, впрочем, понятно и привычно. Нечего двадцатичетырехлетней орясине с молодой женой дома сидеть, когда достойные хирдманы по весне в ватагу собираются, дабы дальних соседей от забот и трудов по уходу за имуществом избавить (нет имущества - не надо и заботиться о нем). А тут - со всех сторон хорошо: и жена соскучиться успеет, и на наряды да серьги ей привезет кой-чего.
   Хотел батя взять еще и Орма, второго братца по старшинству, но приболел третий - Кетиль, и Орм был оставлен на хозяйстве, в помощь матери: негоже, когда дом без взрослого мужа остается. Счастья ему это не доставило ни капли, но против отцовской воли не попрешь. А не случись сегодняшнего - следующей весной идти в море с батей мне бы довелось, а дома остался бы один Кетиль. Это не по старшинству, но я бы пошел, как колдун, и долю бы получил тройную за это, да плюсом половинную еще - как дренг, юный воин, сиречь. Славно ведь, три с половиной доли с добычи, шестнадцатилетнему? Глядишь, и на дом бы хватило, хотя, зачем он мне, пока что. А вот бронь бы прикупил, одну из тех, что у Магнуса-кузнеца на продажу для осенней ярмарки приготовлена. Да подарков еще, паре веселых вдовушек с окрестных хуторов, у которых порой славно гостил, или, может, девку бы какую сговорил за себя, покрасивее. Вон, Астрид, сестра Ауд - уже ничего так, на вид. На ощупь не пробовал, но, должно быть, тоже хороша. А подрастет еще, так и старшую затмит.
   Хе-хе, вот кузнецу нашему, хряку злокачественному, повезло: три ребенка, и все три - девки. На одном приданом разоришься. Одну спихнул уже, братцу моему, третья - мала еще пока, а вот вторая могла бы мне достаться.
   Теперь уже вряд ли достанется.
   А все Кетиль с Ормом...
   За этим самым делом я из борга на хутора бегал, жили там у меня две подруги хорошие. Сами вдовы, второй раз замуж выйти не собрались, мужей потеряв, так и жили одни. Обе хозяйством управляли своим грамотно, хутора у них крепкие, усадьбы - справные. У каждой лойсинги остались, из бывших пленников, что на земле нашей осели, как хозяин волю дал (а некоторые тут и жен нашли, да сами хозяйством уже обзавелись), и по одному-два трэля. Лойсинг - это зависимый человек, не раб еще, хотя стать им и мог, но должник. На тинге голоса не имеет, но вроде как свободным считается. А трэль - это раб, тут все просто. Ну, так вот, бабы они обе не старые, ласки тоже хочется, чего бы мне к одной или другой не наведаться, время от времени? Нет, ходоков по этой части и без меня хватает, но есть у меня одно преимущество. С этим делом мне Хильды наука пригодилась сильно, в части приворотов которая. Известно же, что иной ведьме посильнее, чтоб мужика приворожить, кроме воли да силы - ничего не надо: ни зелий варить приворотных, ни подклад с заговором готовить жертве своей. Нет, не подумайте, я мужиков... ни в коем разе привораживать... но вот на женщин такое тоже действует, как бы даже и не эффективнее.
   Хм, тогда если подумать, я тогда, получается, тоже... "ведьма посильнее", раз также могу?
   Нда, замнем лучше, а то еще договорюсь до нехорошего.
   Так вот, на подругах своих я не те штуки использовал, которые высокие чувства пробуждают - любовь то есть, для этого и сила, и искусство великое нужно, а у меня чего нет, того нет. Но страсть и симпатию глубокую вызвать мне вполне по силам. Да и сам не урод, так что, все в струю. А Ауд в свое время так не окучил, так это потому, что Хильда пригрозила: увидит, дескать, следы приворота в моем исполнении на ком-то из девок борга - проклянет меня так, что шишка отсохнет. Будешь, говорит, наследников пальцем делать тогда, или соседу заказывать. А она это может, мне ли не знать. Могучая бабка, иной раз в дурном настроении как глянет - так трава жухнуть начинает. Думаю, разозлится на меня - так и я пожухну.
   Мне еще советовала настоятельно, часто привороты на воле и силе не использовать, говорит, на авуре изменения будут. Какие изменения и что это за авура - она и сама толком не знала, но была уверена, что добром не кончится. Не зря говорила, как выяснилось, через это дело я со жрецом нашим, Торстейном, поссорился. Но об этом позже.
   А братишки то в курсе дела были, вот мне Орм совет и дал: чего ты Сварти, на хутор бегаешь, когда все под боком? Зачем сапоги топтать, когда медку и рядышком можно получить? Вон, Турид, дочка Финна Скряги, хольда нашего, тобой интересовалась. А Кетиль, собака рыжая, ему поддакивает, дескать, не красавица, конечно, но с пивом - можно, как говориться. Она, говорит, решительных любит, ты ее вечерком, как на свидание вытащишь, так хватай, и тащи в коровник, там сена вдоволь. Ну, и дальше советы оба дают, сквернавцы похотливые.
   Пришел я вечерком, цветов принес, колечко подарил, не из дорогих правда. Как там Кетиль врал - "хватай, и тащи в коровник"? Вот и я был схвачен и утащен, туда где "сена вдоволь". Полночи на мне прыгала, горячая девка, страстная, руку себе прокусила даже, которой рот себе зажимала, чтоб не стонать громко.
   И вот, утречком, как рассвело, будит меня кто-то, за плечо трясет ласково.
   - Отстань милая - говорю я, глаз не открывая, ибо устал за ночь, будто веслами против течения на лодке всю ночь махал - У меня на том месте твоими трудами, мозоли скоро появятся. Дай отдохнуть, успеем еще...
   - Ты, Сварти Бьернссон, меня милой не называй - сквозь сон слышу, отвечает мне Турид, почему-то голосиной хриплым и грубым - Сыновья поймут неправильно, уважать перестанут.
   Сон как рукой сняло.
   Вскакиваю на ноги: Турид не видать, зато отлично видать ее отца - Финна, за щедрость и широту души в народе известному как Скряга. И братцы ее старшие рядышком, лыбятся стоят. За ними, вроде как сосед их мелькает, Грим Безземельный, с сыночком Гуннаром, и до кучи жрец Торстейн приперся, стоит, щурится нехорошо.
   - Обесчестил дочку мою, негодяй, что вот делать с тобой теперь, а? - Финн вот вроде и хмурится, и сопит, как кабан весь ощетинился, а я вижу, что все это напоказ, для посторонних - Лишил девичества кровиночку... Поди сюда Турид, погляди-ка на него, и скажи нам, почему на старости лет я такой позор терпеть должен? Родная дочь...
   Я пучком сена срам прикрыл, стою, как дурак, и дошло до меня, что влип я крупно.
   - Так он соблазнил меня, папа, снасильничал! Как шепнул что-то, так у меня в голове и помутнело - врет и не краснеет! - А как в себя пришла, он, поганец, рядышком, голый...
   - Насильник, значит - рожа Финна скривилась - Знаешь, что по закону с тобой делать полагается?
   Я, похоже, в полной заднице.
   А как же: испорченная девица - одна штука, есть; гневливая родня, три штуки - есть; свидетели - тоже имеются. По закону, взявший свободную деву против ее воли подвергается посажению на кол, и будет на нем сидеть, в назидание другим преступникам, пока не протухнет. Это если докажут. Но плевать всем, что Турид и до меня была семь раз не дева и ее полборга перепробовало - попался-то я!
   Что ж делать то...
   - Так что, Свартхевди Бьернссон, тинг мне собирать, да судить тебя прилюдно, или зятем звать, и к свадьбе готовиться? - а ведь доволен, собака, стоит, хоть виду не показывает, радости полные штаны.
   Я его понимаю: о том, что дочь его беспутная б***дь весь борг знает, и чтоб такое "сокровище" со двора сбагрить, Финн ничего не пожалеет. А тут я попался - сын уважаемого человека (хоть и приемный), сам по себе перспективный, еще и колдун будущий - со всех сторон хорошо. Но мне от этого не легче.
   - Ложь это - бурчу себе под нос - Ничем ее не одурманивал я!
   - Скажи, уважаемый Торстейн - обратился довольнющий Финн к жрецу - Мог этот дренг такое учинить? В силах ли был?
   Тот щербато мне ухмыльнулся, сверкнул глазами.
   - Мог.
   Вот и вылезла наша неприязнь со жрецом, дала о себе знать.
   Дело-то подковы ломаной не стоило, как мне думается, хоть жрец считал, видимо, иначе.
   Было-то как все: в гостях у Финна надрызгался Торстейн браги с хозяевами, чего они там отмечали - неважно. А как пора стало домой собираться, вышел жрец за ворота усадьбы - тут его на свежем воздухе и накрыло. Пригрезилось ему, что драккар новый к спуску готовится, надо освятить его, благословить всяко. Ну он и давай ритуал исполнять.
   Вокруг Гримова сарая с дровами.
   От огня его заклял, от гнили, от разрушений, благословил на мореходность, чтоб паруса и весел слушался, чтоб нес славных хирдманов к победам, короче, знатный сарай получился, хоть на воду спускай, да в набег на нем плыви. Торстейн даже кадило свое с благовонием запалил, которое всегда в своей сумке таскал, а уж с ней он никогда не расставался. И духов всех изгнал злых. Их много должно быть, в дровах то сидит обычно...
   И тут я возвращаюсь с хутора, от подружки. Гляжу - бродит кто-то, бормочет неясно. Вроде знакомый, но не разобрать: темно, ночь как бы, да и поздняя осень на дворе. Тут оно ко мне поворачивается: глаза в темноте светятся, в руке болтается что-то, никак, драугр восстал, мстить за что-то пришел? Да цепом вооружился, чтоб головы добрым людям разбивать! Тут драугр как заорет: "Аааааа, нечисть, инкуб среди нас!!! Вижу, вижу суть твою препоганейшую, не спрячешься, катись в Хель!!!"
   И шарахнул мне кадилом своим с размаху да по лбу.
   Вот попади он на дюйм пониже, и стал бы я не просто Сварти Конь, а Сварти Одноглазый Конь.
   Я и так струхнул порядком, да тут еще искры от удара из глаз посыпались - ну и дал драугру по его драугровой богомерзкой харе, как Олаф и батя учили. Хорошо попал, аж рука занемела. И деру дал, как глянул поближе, кто это такой в грязь отдохнуть прилег.
   Эта история послужила нам всем уроком.
   Мне: если видишь что к тебе идет что-то, а ты не знаешь что оно такое, тогда либо убегай, либо бей первым, да так, чтоб не встало - здоровее будешь. Шрам на лбу у меня остался, слева, кожу стянуло и теперь левая бровь у меня эдак недоуменно выгибается. Будто человеку не верю, или насмехаюсь над ним, чего доброго. Наврал всем, что это о поленницу, когда ночью по нужде бегал.
   Жрецу: если нажрался браги до появления видений - так проси, чтоб до дому проводили. У него теперь не хватает двух зубов слева, и молитвы богам он с тех пор читает с таким развеселым присвистом, что авторитет его на время падает, что бесит Торстейна неимоверно.
   Даже Грим, который вроде бы ни при чем, получил урок: делаешь что-то - так делай хорошо. А то кособокий Гримов сарай, непонятно как до этого вообще не развалившийся, теперь ни снести, ни передвинуть. Он честно пытался его убрать (мешать начал), но всех его трудов результатом была только пара оторванных бревен. Так и стоит до сих пор.
   А Торстейн-то, и раньше подозревал, кто это его приголубил, а теперь вот, подстраховаться решил, и отомстил, на всякий случай.
   Но я отвлекся.
   - Упорствуешь все еще? - Финн бросил мне мои же штаны, подобрав их с пола - Оденься, да в порубе посиди, подумай день да ночку. А завтра тинг соберем да объявим, - тут он мне подмигнул - А о чем объявим, будет зависеть, как хорошо ты подумаешь. Думай хорошо, Свартхевди Бьерннсон, решай.
   На том и расстались с этой неуважаемой мною братией.
   Отправились они, видимо, праздновать привалившую семейству Скряги удачу, а меня под конвоем двух Финновых отпрысков отправили в холодную.
  
  
   Глава 3.
  
   Некомфортное у нас помещение, в котором всякого рода нарушителей содержат, определенно. Тесно здесь, темно, пол земляной. Всех удобств - охапка старой прелой соломы да кадушка в углу, для санитарно-гигиенических целей предназначенная. Мне тут сразу как-то не понравилось, ибо не место тут достойным людям, вроде меня.
   Возле двери, как по голосам понял, которые снаружи периодически доносились, средний братец Турид на страже был оставлен, Квист Финнсон, соответственно. Не то, чтобы я мог куда-то из сруба деться, а просто для порядка. Ну и, чтобы уличить несознательных, тех, кто мне бы помочь мог попытаться. А самому выбраться - это вряд ли. Пол хоть и земляной, но подкоп скрести ногтями (пояс-то с ножом и ложкой отобрали) я буду, пока не состарюсь. Есть еще окошко под самым потолком, но оно, во-первых, забрано решеткой, а во-вторых, такого размера, что пролезть в него смогу я разве что по частям. Слыхал я, конечно, висы, про великих карлов прошлого, которые двери темниц плечом высаживали (что вранье, скорее всего) - но не мой случай: я сильный, конечно, но легкий, да и дверь вовнутрь открывается. А потолок сделан тоже из бревен, потоньше, правда, чем на стены пошли, так что, и через крышу не выбраться.
   Эх, вот был бы я ульфхеднаром, да ниспослал бы мне аса-Тор ярость божественную, так и через стену смог бы выйти, и дверь бы выбить, и ей же Квиста отмудохать, но что толку мечтать.
   - Сидишь, Конь? - это Квиста где-то ближе к полудню растащило поболтать, - Сиди-сиди, отдыхай напоследок. А то, свадьба ведь скоро, хе-хе, родич будущий. Доволен ли суженой, понравилась ли? Достаточно ли горяча сестренка? Ха-ха-ха, и верхом не умеет девка, а смотри-ка - Коня-то объездила!
   Квист мне никогда не нравился, как и все остальные мужи его семейства. Умом и сообразительностью не отличался, чем не в батю пошел, зато был силен и крепок, хотя и несколько неловок. Но, может, удастся его разозлить? А как он войдет, чтобы рубашку мою от пыли прямо на мне выхлопать, так, авось, справлюсь с ним, да сбегу?
   - Ага, через Турид я половине взрослых мужей борга родичем получусь. Тебя, Квист, случаем, не так же зачали?
   - Ты к чему это ведешь, а, Конь? - о том, что Квист призадумался, мне сообщил громкий скрежет, с которым тот почесывал свой затылок. Или не затылок? В общем, то место, которым обычно думает.
   - Ну, как: Турид же, дочь своей матери? И твоей, кстати, тоже? И на нее похожа?
   - Да, так оно и есть!
   - Смотри дальше: вот брат твой, твоего отца сын?
   - Да! Так видно даже, что братец Скафти на отца похож, как две капли воды! - тут до Квиста, похоже, начало доходить.
   - А Турид, значит, на мать?
   - Ну... да...
   - Так ты у Финна-то спроси, не был ли он в походе, когда тебя зачинали? А то ведь, Турид ведь гулящая у вас! А сам знаешь - какова яблоня, таковы на ней и яблоки...
   - Убью!!! - дверь грохнула от могучего пинка, послышался шелест сдвигаемого засова, тут же, впрочем, прекратившийся, к великому моему разочарованию.
   - Думаешь, самый умный, а Конь? - Квист отчетливо заскрипел зубами - После свадьбы поговорим. Пусть поразит меня Гунгнир Отца Битв, если я не вобью твои слова вместе с зубами тебе же в глотку. Сойдет для сестры и беззубый супруг.
   - А не будет этой свадьбы если? Всякое может случиться - я не оставлял надежды заманить его внутрь - Так скажи мне, не прав ли я, о родне твоей, по женской линии?
   - А не будет свадьбы - тогда сидеть тебе на колу, Конь, иному не бывать - караульный начал успокаиваться - Я для тебя его сам сделаю. Из ели неошкуренной, чтоб тебе сиделось на нем пошершавее.
  
   Не получилось.
   Значит, пора немного понадеяться на чудо, а потом пасть в бездны отчаяния.
   И, что характерно, есть ведь с чего.
   Я валялся на охапке соломы в углу и мрачно представлял себе невеселое свое будущее.
   Соглашусь я на свадьбу - вот Финн то порадуется. Он, чтобы этот позор со своего двора спровадить в заботливые руки мужа и половины добра своего не пожалеет. А уж мой-то отец как счастлив станет, такому в семействе нашем дружном пополнению...
   Рога у меня, скорее всего, еще во время свадьбы вырастут, в задаток, как бы - это к бабке не ходи. А дальше, представляю себя в окружении многочисленных своих детишек, среди которых и от меня некоторые могут быть (если очень постараюсь). Нет, не так я себе свою семейную жизнь представлял!
   А если соглашусь на смерть позорную?
   Буду ославлен, как насильник, что пятном грязным и вонючим ляжет на честь рода. Да еще и виру немалую Финн выкатит, за то, что дочь, якобы, попортил, и будет в своем праве, а ярл его в этом поддержит - Финн не зря хольдом поставлен. Но мне то уже все равно будет, потому что когда батина ватага из набега осенью вернется, мои кости уж волки растащат: хоронить то преступников не положено. Торстейн обряд проведет, чтобы я мстить с того света не явился, и выкинут труп в лес. Даже жечь не будут.
   Что ж делать то...
   Тухляк сплошной, с какой стороны ни глянь: либо на кол, либо жениться на месте общего пользования...
   В таких вот размышлениях и прошел день, мне принесли воды, и краюху хлеба, но кусок в горло не лез.
   А тут еще, как темнеть начало, к Квисту присоседился кто-то, да бражкой потянуло. Празднуют, паскуды!
   Так ничего не надумав, я завалился спать.
  
   - Сварти! Сварти, вставай, бестолочь похотливая! - кто-то тряс меня за плечо, и одновременно шипел в ухо - Вставай, времени мало, или всерьез на этой потаскухе жениться собрался?
   - А? Что? - спросонья я мало что соображал - братец Кетиль? Что ты хамфамжум... - это брат заткнул мне рот ладонью.
   - Быстрее, вставай, дурень, рассвет скоро, надо уходить отсюда!
   На улице к нам присоединился Орм, помахивающий кожаной колбаской (не той, о которой вы все сейчас подумали!), также наблюдалась на крылечке странная картина: лежащий лицом вниз Квист Финнсон, в руке у которого находился пустой бурдюк, судя по витавшему вокруг запаху, из под браги, и привалившаяся к стене сруба фигура, едва различимая в темноте, тоже с бурдюком, из которого эта фигура шумно глотнула.
   -Удачи тебе, Свартхевди, благодари братьев - произнесла фигура голосом Гуннара Гримсона - И не теряй времени... Жеребец стоялый...
   Я даже в темноте почувствовал, что он улыбается.
   Пока мы задворками пробирались к нашему подворью, Орм шепотом просвещал меня о деталях побега.
   - Я как узнал, что тебя Финн на дочке прихватил, так не знал куда поначалу и бежать, что делать, Кетиль, вон, за железо схватился - тебя освобождать, но я ему глупостей делать не дал, и другое предложил. Мне будто Локи на ухо шепнул, что делать - Орма распирало от гордости за содеянное - Поперву, побежал я в дом к Ауд, да надоумил ее больной прикинуться, да матери об этом сказал, как назад вернулся. Мама к жене Хегниевой и побежала, Ауд то на сносях, ты не знал? Не важно. Это чтобы мама не прознала раньше времени, про любовь твою неземную, к одной деве непорочной, а то пошла бы к Финну еще... Потом Гуннара подговорил, чтобы он пошел, да за удачу Финнову выпил, с Квистом. Квиста-то, сменить забыли на радостях, так и сторожил тебя, пока остальные праздновали! А когда они с Гуннаром ночью хлебали брагу, мы с Кетилем подошли незаметно, и получил Квист Финнсон по своей пустой голове вот этим.
   С этими словами Орм показал мне кожаную колбаску, туго набитую песком.
   Такой пленников будущих глушить весьма сподручно, Олаф мне штуки, ей подобные, показывал. И правда: посиди-ка на веслах, да не легких лодочных, а тяжелых, для драккара или шнеккера которые, и с секирой или с мечом поупражняйся вдоволь - рука будет куда как тяжелая. А если пленника надо поймать, броней не защищенного, или девку красивую? Они ж брыкаются, а железом их бить нельзя - попортить можно. И кулаком нельзя, девок особенно - кому потом корявую пристроишь? Вот и приноровились шить из кожи или толстого полотна чехол, набивать его песочком, да всяких нежных созданий им по головушке и потчевать. И все довольны!
   Ну, почти все - пленников не считаем.
   А выглядеть это будет, будто упились они браги, и Гуннар подтвердит, что пили, пока в сознании оба были.
  
   Вот он отчий дом! Затворив тихонько скрипнувшую дверь, Орм запалил несколько лучин.
   - Ты, Сварти, как я понял - жениться на Турид не собираешься?
   - Нет, конечно, братец, глупостей не спрашивай.
   - Так вот, Сварти... такое дело... Уходить тебе надо. Из борга. Насовсем.
   - Да понял уже, не дурак, - понуро ответил я - Финн так просто не отступится, иначе авторитет потеряет в борге совсем.
   - Не просто так уходить, - продолжал Орм - Он ведь хольд все-таки. Надо еще так сделать, чтобы он к семье нашей придраться не смог. Батя-то в походе, он бы еще смог с Финном поспорить и с Торстейном тоже, но вот нет его, а мое слово против ихнего... Сам понимаешь.
   - Да что уж тут непонятного - я тяжело вздохнул, но что тут вздыхать: уж если сел на рум драккара, пищи, но греби - Ты придумал что-то, братец? Так говори, не тяни кота за яйца.
   - Чтобы Финн нашу семью обвинить не смог, если уж тебя упустил - надо тебя изгнать - Орм отвел глаза в сторону - Из рода нашего. Я, как глава временный, право на то имею. Матери потом все объясню, и отцу. А то Финн на тинге нас обвинит в помощи насильнику, и, ладно бы виру спросит, за Турид, а за твой побег, может и на перекресток позвать, чтобы на секирах судиться. Ладно бы, меня вызовет, а если Кетиля? Этот козий выпердыш хоть и не молод, но хирдман один из сильнейших, батя с ним справится, Хегни тоже, я - уже вряд ли, а Кетиля он нашинкует, как ветчину на празднике равноденствия! - Орм поморщился - А если сделаем, как я задумал, то права не будет у него, за изгнанника спрашивать с нас. А батя как вернется, так и решит, что делать дальше.
   Тоскливо. Стать изгнанником, от которого отречется семья - немногим лучше смерти. Но выхода другого, и вправду, не видно.
   - Сделаем так, - продолжал, меж тем, Орм - Ты из поруба сбежал, да домой прокрался. Дома будет один Кетиль, я как-бы тоже к Ауд ушел, выпил там пива, да и спать на дворе завалился. Ты же, Кетиля избив, чтобы он тебе грабить не мешал, взял снаряжение, одежду да еще кой-чего, и на пристань пошел. Там ты возьмешь лодку, нашу, ту, которая поменьше - в ней припасы и бочонок с водой уже сложены, и парус есть, чтоб одному управляться можно было - и отплывай. На восход, в Трэллеборг, плыть не советую, глушь там, все на виду, плыви в Хагаль, город большой, но долго там не задерживайся: наймись на корабль к купцам, хоть в рать судовую, хоть гребцом, хоть кем - и уходи оттуда. Финн тебя искать будет, а в Хагале Ярл - и Скряга его о помощи попросит, и будет услышан.
   - Я понял тебя, брат. Ты действительно все продумал.
   - Надеюсь, - покачал Орм головой - Завтра, как Кетиля побитого найду, так и соберу соседей, и отрекусь, при свидетелях. И богами поклянемся мы все Торстейну, что не видели, как ты убежал из борга - лодку то ты сам украдешь.
   - Умный ты слишком! - пробурчал Кетиль - Все если продумал, так и подставлял бы свою рожу сам тогда!
   - Мне, рыжий, завтра со Скрягой предстоит лаяться, нельзя мне по роже получать, - хмыкнул Орм - А ты что стоишь? - это он уже мне - Время уходит! Вещи мы тебе собрали, так что - побей Кетиля немного - и уходи. Скоро рассвет - могут хватиться.
   - Порази меня Отец Богов, если мое сердце не болит от того, что я сейчас делаю - я повернулся к Кетилю - Прости, братец...
   - Давай, бей уже, хватит болтать - рыжий тоже смирился с неизбежным.
   А я вспомнил, кто меня к Турид наладил.
   БУЦ!!!
   Сбоку стоявший Орм сдавленно хрюкнул.
   - Дурень... Не так... Зачем в брюхо - просипел Кетиль, как только смог разогнуться - Надо чтобы пошла кро...
   ХРЯСЬ!!!
   Братец как стоял - так и лег.
   - Шваааартииии... Шкотина ты бежможглая... Не в жубы!!! Што ты жа бештолошь...
   Сбоку послышались всхлипы - Орм в углу жевал рукав, чтобы не заржать в голос.
   - Э... Братец, не серчай... Не со зла ведь я. Ты к Хильде обратись - она тебе забор поправит, как новый будет.
   - Щас тебе поправлю! - прошипел Кетиль, злобно зыркнув на Орма глазами - По носу бей.
  
   Добраться до пристани много времени не заняло, и вот я уже выхожу в море небольшой лодке, ярда четыре в длину. У нее есть мачта с парусом, а море спокойно, и до Хагаля я доберусь дней за семь-десять, это если держаться рядом с берегом и останавливаться, чтобы набрать воды, если понадобится. Ночевать-то можно и в лодке, заякорившись в какой-нибудь из маленьких бухт, которыми изобиловал берег моей Родины. Мне что-то кричали с берега - но утренний ветерок сносил слова в сторону, и я, помахав на прощание боргу ладошкой, отправился в новую жизнь.
  
  
   Глава 4.
  
   Если честно, одному мне так далеко за пределы борга как-то не приходилось выбираться, все больше с ватагой. Два раза отец брал меня на осеннюю ярмарку в Хагаль, разок был в Трэллеборге - тоже поселок, примерно как наш по размерам, примерно седмицу на восход расположен. А Хагаль - это уже город, большой весьма, батя рассказывал - несколько тысяч в нем самом только живет, да сколько еще вокруг - там несколько деревушек есть, да хуторов немало. Самое крупное поселение в нашем фюльке, столица вроде как.
   Правит там честно и справедливо (хотелось бы верить, впрочем, если у него в наместниках такой козел, как Финн, то в этом стоит усомниться) Ярл Асмунд Одноглазый, владетель всего нашего фюлька. Фюльк - это ярлово владение, на них разбита вся земля наша. Ну, почти вся: все крупные поселения по берегам моря расположены, или по берегам рек, тех, что покрупнее. А вглубь страны если поглядеть, так там вроде и ничья земля получается, ярлам она, похоже, и ни к чему, живет если там кто-то - то и пес с ним, проблем не доставляют. Это если люди. Но мы в леса излишне далеко от поселений стараемся не забираться: от нашего борга примерно на полторы сотни миль землю знаем, а что там дальше - такие же леса да болота. Нечего морскому народу там делать, а дичи и поближе хватает.
   Только возле борга разную дрянь вроде тех же троллей, выворотней, лесовиков и тому подобных, повывели, дальше же в лес им раздолье, так что, если собираются охотники зимой за лосями там, кабанами далеко от деревни или борга - то ватагу стараются большую собирать. И поэтому же поселения стенами огораживаются, чем выше и прочнее - тем лучше, а хутора - частоколами: не только медведь любопытный или кабан может на огонек заглянуть, отнюдь не только. Поэтому и спал я первую ночь в лодке, на якоре, в небольшой бухте - безопасности для.
   Я не трусливый, кстати, я - осторожный.
   Кстати, про семь-десять дней до Хагаля - это я погорячился. Столько плыть на кнорре или шнеккере, под большим парусом и с крепкими карлами на веслах, а на своей лодке я как бы не в два раза дольше добираться буду, и то, если погода позволит: лодка у меня не для моря все-таки, борт низкий, чуть волна повыше - и отведать мне водицы соленой.
   А красива наша земля все-таки, нет прекраснее края на свете (я, правда, других краев не видел, но все равно, знаю точно). Полоска берега с янтарным песком, а далее стеной стоит лес. Вековые сосны, десятки ярдов высотой, могучие дубы, разлапистые ели, березы и ясени. Реки наши полны рыбой, но мы берем лишь лосося, когда он осенью идет на нерест, а рыбачим больше в море, в лесу же полно разной дичи. Дед Торвальд, правда, ворчал, что скудная наша земля, нищая - повидал он, дескать, и земли за морем, и от нас далеко на западе. Так вот там, дескать, изобилие, пивные реки и золотые берега, но по мне так - лучше чем у нас нигде и нет. Ворчать то дед ворчал, но вспоминал рассказы деда уже своего, при жизни которого наш народ в эти края явился, там, откуда мы пришли, вроде как, еще и похуже было.
   До переселения сюда жил народ Нордов на большом острове, расположенном во многих неделях пути к северу отсюда. Но и та местность не была нашей родиной изначальной, если его словам верить, якобы, был наш народ перенесен силой Асов из другого мира, на вечное поселение. Зачем - уже никто и не помнит, воля богов, что сказать.
   Жили на Нурдланде долго, занимались примерно тем же, что и сейчас, а причиной исхода, по словам деда, явилось то, что буквально за пару десятков лет жизнь там стала весьма и весьма нелегкой. Земля скудела на глазах, от прибрежья уходила рыба, зимы становились все суровее, а лето все короче. Обозлились ли на нас боги, обидели мы чем-то духов-хранителей острова, явились ли раньше времени в Мидгард Йотуны, начав гадить с нашего острова - никто уже и не знает, ну, может быть, кроме жрецов. И тогдашний король Рагнар, круг жрецов и совет Ярлов стали едины во мнениях: пришло время уйти. Пустующие земли были к тому времени уже известны, и народ Нордов обрел новую Родину.
   Кстати да, тогда у нас еще был король. И только благодаря тому, что власть была в одних руках наш народ смог выжить. Это сейчас, дед рассказывал, на совете Ярлов каждый на себя одеяло тянет - нет единства больше среди нордов. Династия же наших королей пресеклась в битве при островах Бьерке, дед, будучи еще совсем безусым сопливым дренгом, учеником колдуна, принял в ней участие. Дело было жаркое, тогда по души нордлингов явился объединенный флот двух королевств и нескольких княжеств: крепко наши дружины набегами доняли соседей, а те и задумали решить проблему пиратства и набегов радикально - выжечь поселения, все, которые найдут.
   Собрать такой флот - дело многих месяцев, а договариваться о том, кто чего должен предоставить, да кто будет командовать, так и еще дольше, поэтому о карательном походе наш правитель узнал заранее. И в начале весны созвал Ледунг со всех фюльков нового Нурдланда.
   Ледунг - это ополчение, все просто. Есть еще Малый Хирд - это дружина при правителе, ее не отпускают на жилое, и хирдманы служат за жалование, а не только за долю в добыче. Большим Хирдом называют общее войско, собираемое для большого похода. А Ледунг - это все кто может держать оружие на всем, что может плавать и при этом крупнее рыбачьей лодки. И вот, ясным весенним утром два флота встретились мористее островов Бьерке.
   Дед не любил рассказывать об этой битве, страшнее, чем тогда, говорил, больше никогда и не бывало. Даже для опытных воинов, куда уж тут четырнадцатилетнему сопляку, коим он тогда являлся. Но, разговорить его все-таки было можно, особенно, как они с батей браги или пива хорошенько выпьют.
   Рассказывал, что хотя флот пришельцев был здорово больше нашего, нам зато отступать было некуда. А когда за спиной дом, хозяйство, семья - у любого силы утроятся, когда защищать это все время придет. Да и колдуны наши сильнее на море, чем кто-либо еще. Зато у врагов тех своих колдунов было гораздо больше, да еще и чем-то купили ельфов, и они дали в поход своих лучников. Те выметали команды с драккаров целиком, кидали стрелы, как опытная швея стежки кладет, от их стрел не спасали брони, а ульфхеднаров, принявших священную ярость, били в глаза - в другие места-то берсерка стрелы не берут.
   Зато наши добирали свое, когда дело доходило до абордажа: против сомкнутого строя и тяжкого гнева хирдманов никакие ельфы, рыцари, кнехты или прочее вражье воинство никак не плясали. И на веслах, кстати, у нас сидели хирдманы или ледунгманы, а у врагов, зачастую - рабы или каторжники, при этом сами команды и абордажная партия были не так уж велики числом, и наш драккар или шнеккер свободно сваливался в абордаж с двумя-тремя судами врагов, при этом бой выигрывая. Битва кипела весь день, пока не стемнело, и долго еще в темноте. Как рассвело же, изрядно потрепанные флоты снова были готовы к сражению, продолжать которое, впрочем, не торопились: потери были огромны у обеих сторон, вдобавок у нас погиб король Гуннар Длиннобородый, у врагов видимо, тоже не осталось военачальника, способного принять общее командование. Поверхность моря возле островов было сплошь покрыто обломками, дрейфовали корабли, оставшиеся без команд, как поодиночке, так и сцепившиеся по-нескольку.
   На том и разошлись, причем каждая из сторон объявила свою победу в сражении.
   Нурдланд - потому, что отбили многократно превосходящего противника, нанеся ему страшные потери. Во что это обошлось - уже и неважно, даром, что после сражения круг жрецов официально разрешил многоженство (не блудное сожительство, а именно несколько законных жен), дата же битвы стала поминальной, с говорящим названием Вдовий День, и отмечается ныне ежегодно: как же не выпить пива, в честь павших героев, пирующих ныне в чертогах Валхаллы, да не сложить вису-другую во славу могучих Асов, даровавших победу?
   Наши противники - потому, что обескровили северных пиратов так, что те долго их после не беспокоили, и прибрежные государства несколько лет смогли наслаждаться покоем. Еще более оживилась морская торговля, богатели прибрежные поселения.
   И немало вис сложили скальды о том сражении, воспев победу в веках, в память и назидание будущим поколениям (я и сам знаю несколько).
   Море же в районе островов Бьерке, да и сами острова плохим местом ныне считаются, которое каждый кормчий старается обойти мало не за десяток миль, а то и дальше. Батя рассказывал, что острова постоянно накрыты какой-то дымкой, и если подойти поближе, то вроде как корабли сквозь нее видать. Те самые, вражеские, что погибли в сражении. К самим островам, он говорит, желающих подойти не находится, что, впрочем, не значит, что их не было: немало кораблей, с побитой командой вынесло на берег островов, и прибрать бесхозное добро - те же брони, к примеру, охотников должно было найтись немало. Только никто тех смельчаков, что решили прах мертвых потревожить, больше не видел.
   От дум о славных деяниях прошлого, и любования прибрежными красотами, мысли сами как-то перетекли на дела насущные.
   Как же коряво то все вышло, с этим свиданием, и бегством из борга!
   Еще вчера я был юным, но весьма перспективным дренгом, будущим колдуном, интересным женихом, сегодня - изгнанник, без семьи и рода. Всего имущества - лодка (причем, формально краденая), да то, что мне Орм в руки дал и в лодку положил. Так ведь, кстати, его и не поблагодарил, что выручил меня. Спас ведь мою тощую задницу от кола. Или шею, от ярма - если бы решился я на Турид жениться. Здорово он все придумал, надеюсь, смог от Скряги на тинге отбрехаться, да матери объяснить, что к чему. Как же жалко ее расстраивать...
   Люблю мать ведь.
   Тут душу неприятно кольнула предательская мыслишка: как-то уж слишком вовремя Финн явился утречком. И свидетелей собрал, да Торстейна позвал - а тот живет совсем не рядом, и поторапливаться, ежели чего, совсем не умеет. А Орм сильно завидовал Хегни: как же, такую красавицу в жены отхватил - и заглядывался на сестру Ауд, юную Астрид, а та слаще всего улыбалась мне. И мне же завидовал: не достался ему дар Имира, способность творить волшебство.
   И проделал все уж больно ловко, все успел: и Гуннара подговорить, и лодку снарядить, и мне вещи приготовить для похода сподобился. Неужели...
   Нет, не может быть. Орм - брат мой, не мог он меня предать. И уж точно мой брат не может стать нидингом, не стал бы он этого делать, ведь всем известно: предавший родную кровь, бросивший в бою товарищей, трус и клятвопреступник не сможет попасть в чертоги Валхаллы. Врата из клинков мечей захлопнутся перед ним, радужный мост растает под ногами, и недостойный падет в бездны Нифльхейма.
   Предатели крови, нарушители обетов и клятв все после смерти попадут в Нифльхейм - мир льда и вечной стужи, и пребудут там до конца времен, служа забавой для духов зимы. Нет участи горше.
   Хотя, если уж быть точным - кровь у нас не родная, и братья мы молочные, так что...
   Но, как бы то ни было, что сделано - то сделано. Орм мне все же помог, и я не буду думать о нем плохо. Лучше разберу, что он там мне наложил, а то вчера сколько мог - греб: парус я поставил, но ветерок слабый, а чем дальше я уберусь от борга, тем безопаснее: Финн мужик упорный, и лицо терять ему никак нельзя, а упустить же любовничка дочки, это ему как рожей в навоз.
   Так, объемистый дорожный мешок, с широкой лямкой, туго набитый. Это хорошо и правильно, ну и что у нас там?
   Еда: сверток сухарей, мешочек с солью, полголовы козьего сыра, два слегка зачерствевших каравая, сушеная рыба, объемистая деревянная фляга, обтянутая кожей - я открутил пробку - густое свежее пиво. Хлебнул - на сердце стало чуть легче.
   На дне мешка обнаружился пояс с кольцами для оружия, ножом и ложкой в чехлах, также наличествовал кошель из мелкой металлической сетки, металлическими же скобками крепившийся к поясу, в нем нашлись пяток серебряных монет, изрядно, впрочем, поистертых, и пара десятков медяков. Также в мешке наличествовала связка чистых полотняных лент (для перевязки), мешочек с сушеным мхом, небольшой точильный брусок, и тщательно упакованная мелочь, вроде пары мотков ниток из жил животных, игл, как прямых, чтобы шить одежду, так и одной изогнутой - зашивать раны, да маленький горшочек с живицей. Ну и небольшой кожаный котелок, с вложенными в него кремнем, огнивом и мешочком с трутом.
   Отодвинув мешок в сторону, я обнаружил под ним сверток, и секиру. Добротную отцовскую секиру, на прочной дубовой рукояти полтора ярда длиной, обмотанной кожаным ремнем, с широким лезвием. Простая, без изысков, чеканки и украшений - не самое лучшее из того, что было в нашем доме, но и не худшее. Не тот хлам из сырого железа, что батя из последнего похода притащил и в подполе хранил, выжидая, пока у Магнуса-кузнеца запасы железного лома и крицы не иссякнут, чтобы впарить ему эту дрянь подороже (на топоры да вилы сойдет). Нет, в руках у меня просто справное орудие ратного труда.
   В свертке же оказалась кожаный доспех и шлем.
   И то хорошо, глупо было бы ожидать, что мне положат бахтерец или хауберк - буду рад, что есть хоть какая-то защита, не с голым пузом, случись чего, останусь. Держит такая штука, конечно, только скользящие удары, а от прямого удара копьем или топором расползется, но зато она легкая, мало стесняет движения, и если за борт вывалюсь, то выплыть в такой броньке куда как легче, чем в кольчуге или чешуе той же.
   Правда, если намокнет - вонять в нем буду, как козел. Даже как два козла: с целью обработки, кожа, идущая на доспехи, вываривается, в чем - не знаю, но когда ветер от мастерской кожевника - ароматы летят просто лютые.
   А шлем - простой купол с наносником, без маски и кольчужной бармицы, зато с вложенным в него подшлемником-шапочкой. Оттуда же выпал холщовый мешочек со свинцовыми пулями для пращи. А где же она сама? Ага, вот она - на рукоять секиры намотана, сразу и не приметил.
   Так что, не голодранцем предстану перед нанимателем, когда приду в судовую рать наниматься, а вполне справным молодым дренгом. Тяжко, конечно, придется попервости молодому в дружине, придется отведать росы с канатов якорных, но это не беда - все через это проходят.
   Зря братец, кстати, дротиков не положил, и копье пожадничал. А может, забыл просто, да и щита нет никакого, что нехорошо. На секирах-то я, хоть и не из последних в борге, но и не из первых. Не потому, что силы не хватает, или умения (хотя, умения никогда много не бывает). Мышцу просто не наел еще, легковат. Когда на площадке для тренировок строем биться учимся, противник, который против меня оказывается, а недостатки друг друга молодежь борга отлично знает, старается либо в щит меня лягнуть, либо щитом же ударить, да всем весом - и меня благополучно уносит. Нет, с ног не валюсь, но из строя выпадаю. Хотя иногда получается толчок противника вскользь по щиту пустить, и тогда у него бок и спина открытая становится, туда и втыкаю, обычно, что в руках имеется. А вот на двобое, на учебном оружии, это уже не недостаток - там легкость, скорость и ловкость часто победу приносят.
   В метании же хорош я, как не похвалить себя, причем заслуженно, надо сказать. Швырнуть могу, хоть дротик, хоть рогатину, хоть копье, хоть хогспьет, хоть совню, и попаду при этом куда надо. И поймаю, то, что летит в меня, чтобы обратно посылку врагу отправить. Олаф хвалил даже, сквозь зубы, правда, говорил - ловкость при мне. Хороший навык: в море-то с железом туговато, и способность отправить недругу обратно его же подарочек ценится высоко.
   А из пращи уверенно хорошо за сотню ярдов в голову человеку попасть смогу, это если пулей дельной, разумеется, а не камнем каким-нибудь. С луками, правда, не очень дружу, не дается почему-то. По сараю не промахнусь, а по чему помельче сложно уже.
   Что еще, чем могу будущего нанимателя заинтересовать, чтобы меня нанял...
   Бороться умею еще, кашеварить тоже, от болезней многих заговоры знаю (насылать их тоже знаю как, но это теоретически - не на ком тренироваться было как-то, и Хильда говорила: у меня будет хорошо получаться - но про это лучше помалкивать, никто не любит ведьмаков). Писать-считать еще умею - это на нашем, конечно, языке благословенного Нурдланда. На общем же могу только говорить кое-как.
   Ладно, придумаю чего-нибудь, как до дела дойдет. Сперва до Хагаля доплыть надо еще, а то, тучи с моря идут, да ветер нехороший поднимается, а вот бухты никакой, чтобы укрыться в ней, поблизости я не вижу.
  
  
   Глава 5.
  
   Весь день, с самого утра томит меня предчувствие неприятностей. Вот не знаю, с чего бы: небольшой шторм переждал, вытащив лодку на берег и привязав ее к валуну покрупнее, вода пресная есть, еда тоже, а вот скребется что-то.
   Как говорится - мудрая жопа добрый сапог за милю чует.
   А ведь еще дед меня учил предчувствиями не пренебрегать, говорил, дескать, если есть чуйка, что непорядок или беда какая надвигается - меры прими, чтобы встретить ее готовым. "Возьми щит свой, Сварти, приготовь оружие, и не бойся показаться смешным, если все думают, что вокруг безопасно: лучше десять раз оказаться самым осторожным, чем всего один раз - немного мертвым".
   Так что я залез в кожаный панцирь, и собрал мешок, на всякий случай, ведь может так быть, что предчувствие душе твоей послали боги, а они, по словам деда, прямо вмешиваться не любят. Понял предупреждение - живи дальше, не понял - дурака не жалко. Это как гадание на рунах, они ведь тоже прямо не говорят, что произойдет. Там принцип какой: руны подскажут путь, а результат будет зависеть только от тебя. Если сделал правильно, то получи желаемое, не сделал, или выполнил плохо - соси лапу. Гадать у меня получалось успешно через два раза на третий, если не через три на четвертый, и от способностей к волшебству это не зависело: с помощью рун спросить Норн о грядущем может любой сын Нурдланда. Успешно, в том смысле, что я полностью мог прочитать послание, но ничто ведь мне не мешает попробовать сейчас?
   Мешочек с рунами, старательно вырезанными мною на тоненьких овальных ясеневых плашках, постоянно висит на шее, рядом с бронзовым оберегом, символом Мьелльнира.
   Гадать на самом деле вроде как просто, обратись к душе, вспомни богов, достань руны, и пойми сказанное ими.
   Я разжал кулак, на гребную банку, на которой я сидел, рядом со мной выпали четыре значка: RAIDO, ISA, GEBO, PERT.
   Ну, с первым все просто - Путь, Повозка. Я и так в пути, идиоту понятно. Продолжить путь? Так у меня и выбора особенного-то нет. Вторая - Лед. Остановиться, подождать? Нет, тут другое. Скорее, речь идет о холоде, зиме. Опасность! Вот оно что, скорее всего! Дальше - Дар, Обмен, Плата. К чему бы? Не понятно. И, наконец - Судьба.
   Мда, яснее с предсказанием не стало. Зато стало ясно, что я - идиот, и на тупой вопрос получил не менее глупый ответ: опасность в дороге, даром Имира решу судьбу. И применимо это, если я правильно понял, к тому, что должно скоро произойти. А что произойдет - да хрен его знает, откуда грозит опасность - тоже неясно. И руны спрашивать бесполезно, они дали ответ, и сегодня будут молчать. Ну а связано это все, может быть, с той точкой на горизонте, которая приближается с восхода? В той стороне наш борг, кстати. Не важно, за мной это, или же достойные карлы следуют по своим делам, мне следует спрятать лодку в ближайшем удобном месте, и спрятаться самому. Не надо мне попутчиков.
   Можно, конечно, бросить лодку на берегу, и уйти в лес, вот хоть прямо сейчас - но жалко терять средство передвижения. Бесхозную лодку приберут люди с корабля, и продадут потом в городе, или оставят себе, а мне придется долго топтать сапоги по лесу, добираясь до Хагаля. Да и, кстати, как помню, впереди где-то река должна впадать в море, мы там останавливались на ночевку, когда из города возвращались в Лаксдальборг, там удобная бухта, а берега у реки, если чуть подняться по течению, плотно заросли ивой, там и спрячусь. Да и заночую заодно.
   Часа через два бухту я увидел, а еще узнал точно, что, во-первых, хорошо поспать этой ночью мне не удастся, во-вторых, точка на горизонте превратилась в хорошо узнаваемый корабль. Корабль этот являлся маленьким кнорром на восемь весел, и принадлежал он Финну Скряге. В-третьих, же, направляются они абсолютно точно за мной, и, в-четвертых, с ними жрец Торстейн.
   С последним пунктом я определился, потому, что у меня веселым и теплым оранжевым пламенем вспыхнул парус, сразу весь. Мне пришлось изрядно помахать шлемом, черпая им морскую воду, чтобы сбить пламя, а потом сесть на весла, да вертеть ими порезвее - до бухты не так далеко, а там, в зарослях, может быть, смогу потеряться.
   А еще неплохо бы притормозить преследователей, а то больно быстро они идут: большой квадратный парус да восемь весел с крепкими гребцами придавали недюжинную резвость кораблику.
   Минут через пятнадцать стало ясно - не уйти. Как бы я не усирался на веслах. Да хоть руки об них сотри до самых подмышек: кнорр все равно быстрее, его, наверняка еще Торстейн благословил дополнительно - время у них было для этого навалом. Обычно, благословляют корабли для дальних походов: драккары, само собой, шнеккеры, кнорры из тех, что побольше, а на такую мелочь, как финнов восьмивесельный, Торстейн, как правило, времени не тратит и богов херней не беспокоит. Однако, как видно, не в этом случае.
   Надо что-то делать.
   Эх, выручай, дедова наука - до абордажа доводить нельзя, даже одному Финну я не соперник в ближнем бою, а он на кнорре явно не один. Заклинаниям дед меня, правда, не учил, не успел, потому как, но в книгах его я нашел для себя немало интересного и полезного.
   - Ну как же не уберегся ты, дед, от вражьего железа, опытнейший воин, могучий колдун... - громко и вслух посетовал я. Будь он жив - в узел бы завязал Финна с его претензиями и развратной дочуркой, и дружище Финна закадычный, жрец Торстейн, не помог бы тому. А сейчас он на меня с небес смотрит, и ржет наверняка, над зеленым недоумком, по какому-то недоразумению ставшему его внуком.
   Ну, что ж, попробую применить то, что вычитал в дедовых записях. Для начала, первейший враг деревянного корабля в море - огонь.
   Я не пытался создать ничего из того, чем так любят развлекаться маги западных школ - ни к чему мне все эти огненные шары, стрелы, шквалы, стены. Дед рассказывал: один хитровывернутый маг даже дождь из огня вызвать смог, когда хирд штурмовал стены города, в котором тот имел несчастье проживать. Только не помогло это мажонке тому: и город на щит взяли, порезвившись там вдоволь и богатую добычу собрав, и мага добили, правда, он и сам уж доходил, надорвавшись.
   Так вот, зачем тратить силы на внешние эффекты, только развлекающие врагов, если можно просто взять и поджечь цель? Шепчу заклинание, наполняя силой рунную вязь, встающую перед глазами, такую, как в старом потрепанном дедовском фолианте. Где-то в районе солнечного сплетения зарождается сгусток тепла, он растет, тепло распространяется вверх, в грудь - и сердце начинает биться чаще. Еще выше - к плечу - и по руке, к пальцам. Еще миг - и с ладони срывается искорка, едва видимая в дневном свете, летящая по направлению к преследующему мою лодку кнорру.
   И что? Облом. Даже вспышки не заметно. Глупо надеяться, что Торстейн не предусмотрел защиту от подобного. Нечего было и пытаться.
   Попробуем лед? Следующее заклинание, которое я собирался применить, должно было наморозить на киле корабля приличных размеров глыбу льда магического происхождения. А с таким украшением им не то что меня догонять, до берега бы догрести: тает такой лед хреново сам по себе, скалывать придется, разве что, и, не вытаскивая эту лохань на берег, проделать сие затруднительно.
   Пойдете домой пешком, паскуды!
   Вязь рун на этот раз, другая, а в животе ощущение, как будто вина со снегом добрый глоток в желудок провалился - аж мурашки по спине. И снова пшик: результатом всех моих трудов явились несколько маленьких льдинок, образовавшихся возле носа кнорра, да легкий порыв ветра со снегом. Вот уж карлы на кнорре-то мне благодарны: освежил их, небось, немного, а то жарко им на веслах приходится.
   Да, глупо мне, жалкому недоучке, мериться с силами со старым жрецом, не самым слабым к тому же. Дед бы быстро эту посудину и всех, кто на ней, гостить в царство Ньерда отправил, а мне вот благословления Торстейна не преодолеть, зря только силы потратил. Надо было бросать лодку еще тогда, когда увидел их на горизонте, нет же ведь, лень пешком идти!
   Готовь вот теперь секиру к бою.
   Или, может, обнять ее покрепче, выдохнуть, да в море? Нырять умею глубоко, а в сбруе, да с секирой в обнимку, через двадцать-тридцать ярдов, да без воздуха - уже и не вынырну.
   Или попытать счастья в бою - утопленнику-то прямая дорога в Нифльхейм. А что, может, не так уж и плохо? Буду сидеть там, в сугробе, вечно молодой, вечно синий, до самого конца времен... Или в Хельхейм попаду, там тоже неплохо: погляжу на Гарма, на великаншу Моргуд... Вот счастье-то, а?
   Но в бою шансов на достойную смерть тоже мало: оглушат или зажмут щитами, и еще как обездвижат - и судить повезут, к мачте привязав. А по дороге вправят мне мозги (моя позорная смерть на колу не выгодна Финну) - средств для этого достаточно, как и времени.
   А кнорр, меж тем, приближался. Широкое полотнище паруса в красную и белую полоску надувал ветер (тоже как бы не Торстейнова работа), весла ритмично вздымались над водой, и синхронно опускались. На носу корабля же бесновался, обещал оторвать мне яйца, потрясал мечом, изрыгал брань, оскорбления и прочие гадости, и ужасно тосковал по мне мудрый хольд нашего поселения, бравый хирдман, добрый муж и отец, и просто чистый, светлый и щедрый человек - Финн, по прозвищу Скряга. Я размотал пращу - попробую накормить его свинцовой сливой, а то, предки его давно в Валхалле ждут. Попаду ему в рыло, и живым меня точно брать не станут.
   Увидав петлю в моих руках, Финн на пару мгновений скрылся за бортом, когда же показался снова на его башке красовался добрый шлем с нащечниками, а в руках находился щит.
   Опытный хирдман, нечего сказать.
   Пращей не достать ни его, ни гребцов, рубиться с ними бесполезно, магией не пронять, а до берега бухты еще ярдов триста.
   Неужели это все?
   Не хочу жениться на давалке, тем более, после того, как из рода изгнали. И на кол не хочу, и в Хельхейм не хочу, равно как и в Нифльхейм! И умирать вообще, почему-то, не хочется, даже героически. Рано мне в Валхаллу!
   От отчаяния захотелось завыть.
   Что ж делать то...
   А что если...
   Не помогла дедова наука, может, поможет учение Хильды? Попробую проклясть сначала корабль, а если не получится - его команду. Хуже уже не будет.
   Но порча - это для живых людей, а не для корабля...
   Попробую тогда облечь проклятие в нид - хулительный стих. И руны прибавить, для надежности. Вдруг да получится? Стоит попробовать.
   Скальд из меня говенный, если честно, вису мне не сложить достойную ни в жизнь. А ведь истинный скальд, в кровь которого при рождении Асы щедро плеснули Мед Поэзии - может и колдуна и жреца превзойти! Боги любят хороших поэтов, и наиболее достойные из скальдов всегда ими услышаны: так, хвалебная виса такого скальда придаст сил воинам перед битвой, укрепит брони, заострит оружие, изгонит малодушные мысли, после боя затянет раны, поднимет боевой дух. Дед рассказывал, что видел своими глазами, как скальд песней в честь Ньерда усмирил сильнейший шторм - и не использовал и капли магии! Нид же, в исполнении достойного скальда, заставит осыпаться ржавчиной кольчугу на враге, его меч сломается, рука ослабеет, а в душе поселится страх.
   Да мало ли несчастий может быть призвано! Поэтому скальды всегда желанные гости на любом пиру и в походе (плохих, правда, после исполнения ими своих корявок, в достойном обществе бить ногами и изгонять с пира, а в дружину плохих и не берут): хвалебные висы и драпы ярлу и хирдманам, нид врагу - все пригодится. Но мало их, достойных скальдов. Гораздо больше тех, кому, по словам жреца Торстейна, Мед Поэзии достался из-под хвоста того орла, в которого Аса-Один превратился, когда тот самый мед воровал у великана Гуттунга.
   Бездарных ублюдков, короче говоря, позорящих своими высерами дивное искусство поэзии.
   К представителям каковых, кстати, можно, наверное, и меня отнести, с полным на то основанием.
   Но попробую, на нид меня должно хватить. И силу рун в проклятие вплести, для надежности!
   Так что я, в очередной раз бросив весла, встал на гребной банке, принял самую героическую (по моему собственному мнению) позу, и, направив десницу в сторону приближающихся врагов, принялся декламировать, вкладывая в строки все негативные чувства, которые мне пришлось испытать по милости Финна: страх, обида, отчаяние - все пошло в дело, щедро сдобренное колдовскими силами:
  
   То не конь тресковых полей быстроногий, ТHURISAZ
   Не сильный и стройный олень заливов, ТHURISAZ
   А толстый неловкий бык висломордый, URUZ
   Что лжи отцом назван ладьею, НАGALAZ
   Не может скакать он тропами сельди, ISA
   А лишь ползет, как больная старуха, ISA
   Насмешки и брань толстый бык вызывает, НАGALAZ
   На кочках морских он сломал свои ноги! FEHU!
  
   Несколько тягучих, как патока, мгновений ничего не происходило, и я уж подумал, что снова облажался, но...
   Неприлично воину выказывать так явно свою радость, но вой, который я издал, когда увидел результат, слышали, наверное, и в Хагале, и в родном Лаксдальборге. Подумали, должно быть: вот и попался какой-то бедняга выворотню, и тот жрет его заживо. Или болотные тролли поймали охотника, и жарят его теперь.
   Над костром, на вертеле жарят, хотел сказать.
   Все четыре весла по левому борту кнорра лопнули, когда их в очередной раз погрузили в воду, и представляли собой ныне мелкую щепу, уносимую волнами. Сам кнорр, получивший ускорение с правого борта, резко развернулся, и, кажется, даже черпанул воды. Матерящийся же Финн, как был, в шлеме, со щитом, мечом и в броне отправился за борт, хлебать водичку этой гостприимной бухты. Говорят, говно не тонет, а Финн оно самое по жизни, поэтому времени терять не следует, а следует максимально использовать ту фору, которая у меня появилась.
   Вот честно, ни будь рядом финновых подельников на кнорре - подождал бы, пока он не выплывет, и сломал бы об него весло. Или даже оба. Но вот недосуг, поэтому я не стал щелкать клювом, а приналег.
   Когда лодка мягко ткнулась в заросли ивняка на берегу реки, эти придурки уже выловили Финна: тот потерял и щит и шлем, и был без своей дорогой кольчуги, которую с него содрали, когда вытаскивали из воды, что настроения ему не улучшило. Он орал так, что охрип, размахивал руками и страдал от разлуки так, что аж подпрыгивал на палубе кнорра, указывая ладошкой в мою сторону. Кнорр же оставался на месте, бортом ко мне - там занимались тем, что меняли весла, у них было четыре целых по правому борту, и должно быть к тому же пара запасных, зато лопнуло, похоже, еще и кормило.
   Но это были не мои проблемы, и я ждать пока они там вошкаются, конечно же, не стал: парой ударов секиры проломил днище лодки, и, подхватив мешок, ломанулся в лес.
  
  
   Глава 6.
  
   Я не люблю лес.
   Эти высоченные сосны, приземистые мохнатые ели вокруг, разнообразные кусты не радуют того, кто всю жизнь мечтал о море. Некомфортно мне тут, давящее какое-то чувство, как будто, в клетку посадили. И этот мох, мягко пружинящий под ногами - совсем не палуба корабля, и запах прелой листвы, иголок, да не пойми чего совсем не свежий морской бриз.
   А все проклятый Финн, Хель его прибери, со своей дочуркой...
   Уже поздний вечер, смеркается, а я все как лось несусь по лесу, в направлении от моря. Местности вокруг я не знаю, но по солнцу и дурак утром сориентируется, куда идти, где море, где Хагаль, а где родной Лаксдальборг. Так что, бегите, резвые мои ноги, уносите жопу, дальше в лес.
   Дыхалка еще в порядке, но тело постепенно наливается усталостью, однако, пока есть силы, следует всемерно расстояние между собой и погоней увеличить, а то, что за мной, как рассветет, кого-то отправят, сомнений у меня не было никаких.
   Теперь неуважаемому мною хольду нашего поселения, с целью избежания конфликта с моей родней, легко могущего перерасти в хольмганг по возвращении главы рода из похода, необходимо предъявить меня тингу поселения, причем живым и на все согласным. Иначе проблем он поимеет вдоволь: батя у меня карл резкий, Хегни, брат мой старший, весь в него, и кто-то из финнового семейства, а то и сам его малопочтенный глава, точно на перекресток будет вежливо приглашен, дабы решить возникшие разногласия с помощью воли Асов и острого железа. А если и не будет... Все равно за нашими не заржавеет сквитаться, и статус хольда от этого не защитит, потому что боги велели требовать кровь за кровь.
   Поэтому немного переведу дух у этого вот, то ли большого ручья, то ли маленькой реки, попью воды, умоюсь, и подумаю: а что бы я сделал на месте тех, кто ловить меня из Лаксдальборга отправился? Заодно, во флягу водицы налью про запас, а то ведь, пиво-то в ней иссякло.
   Что бы сделал... Народу у них немало, считай: восемь карлов на веслах сидело, да один на кормиле - уже девять. Сам Финн, порази Мьелльнир его хитрую задницу, чтоб брызги по всему Нурдланду разлетелись, еще жрец наш шепелявый. Это, значит, уже одиннадцать точно есть. Да еще может быть несколько человек, которых я не видел из-за бортов и паруса - но вряд ли их скопом больше полутора десятков. Так вот, я бы на месте Финна в лес за мной не побрел: есть люди попроще и помоложе, чтобы за мной по чащобам в потемках коряги рожей пересчитывать. Нет, он, скорее всего, на кнорре своем со всеми удобствами поплывет в Хагаль, жаловаться ярлу, ну и меня поджидать там, в тепле и уюте, попивая славное тамошнее пиво. Ведь мимо города я не пройду: в это время наняться на судно можно только там. И жрец Торстейн с ним отправится - он стар уже за мной по дебрям гоняться, да и не по чину ему это.
   Пару-тройку человек они с собой возьмут - на весла, да парусом управлять, да и просто для охраны или помощи в плавании, а остальные, в количестве, до десятка включительно, за мной отправятся. И пойдут они по моему следу, который четко виден будет утром (мятый мох и трава, сбитая лесная подстилка, а утром еще и сбитая роса) - потому как прятать его я не озаботился, не до того как-то, да и не умею толком.
   Какой отсюда следует вывод? Правильно, нехрен отдыхать, отдохну лет через... много, в объятиях валькирии, несущей меня, всего овеянного славой, в Чертоги Павших. А чтобы не терять времени, пока дух перевожу, следует понаделать небольших артефактов, самых простеньких, чтобы знать, идет кто по моему следу, или я просто трус, который слишком много о себе думает и понапридумывал себе страшилок, каковых сам же благополучно и испугался.
   Ножом я срезал ветку потолще, фута полтора примерно длиной, с куста ивы, на которую повесил свой мешок. Расколол ее вдоль, а получившиеся две плашки разрезал поперек, получив десяток кусочков дерева, с плоской стороной, для нанесения рун. Обрабатывать как-то не стал их: незачем, плевать, что долго силу они не удержат - сутки если протянет, и ладно.
   Ну-с, приступим. Для подобных штучек, просто вырезать руны - мало, их надо выжечь, и не простым огнем. Колдовская сила мне в помощь, короче говоря.
   На этот раз поджигать чужое судно мне не требуется, а требуется от меня всего лишь провести силу через руку в клинок ножа - все просто.
   То же самое заклинание, призывающее ничтожную крупицу силы Локи проявиться в нашем мире, та же самая цепочка рун, я помню ее хорошо, но использую без последней ее части - связка на усиление и "преодоление расстояния" мне не нужна - и на острие ножа вспыхивает веселый огонек, светло-рыжий и яркий, так и хочется ощутить его тепло. А потом нагрести сушняка, и развести костер, согреться его жаром, и немного поспать.
  
   ...И проснуться, от ласкового пинка сапожищем по морде...
  
   В общем, некогда страдать ерундой, и я пылающим острием ножа вывожу на плашке первую руну - NAUTHIZ. Оковы нужды, трудности, приносящие опыт и мудрость. Опора глаз, позволяющая различить сокрытое. Она, вместе со следующей руной, поможет определить, следует ли кто-то по моим следам.
   DAGAZ - означает свет дня, разгоняющий тени - она следующая на очереди.
   Ну и закончить: руна ANSUZ - знак, послание. Она пошлет мне сигнал, что артефакт сработал, и кого-то заметил.
   Вот почти и все, что нужно. Еще следует наполнить мое творение силой, и готово!
   Классная вещь получилась, дед бы оценил.
   За такие "амулеты" сильнейший колдун из всех, которых я знал (а знал я двоих, считая себя), Торвальд, по прозвищу "треска", выдал бы мне такого пинка в задницу, от которого воспарил бы я, аки Слейпнир - восьминогий конь Одина, пролетел бы ярдов эдак с полсотни, и еще столько же вспахал бы носом, когда приземлился.
   Да, дедуля халтурщиков не любил...
   Мало того, что мои поделки сработают на любую животину, крупнее барсука, так еще и разряжаются просто на глазах, не говоря уж о том, что одноразовые, и сифонят силой так, что их почует любой колдун. Но мне на все это плевать: по идее предметы, фонящие колдовством, животные должны обходить - они подобное хорошо чувствуют, а во-вторых, это ведь, по сути, перестраховка. Полчаса времени на которую не так уж и жалко - все равно отдыхаю.
   Отдохнул, кстати, уже, значит пора в путь, а то свербит седалище, видать неприятности грядут. А путь мой лежит прямо в этот ручей, на берегу которого я предаюсь заслуженному отдыху, и дальше, сколько терпения хватит по воде, которая скроет следы.
   Уловка, старая, как мир, но действенная, и моим преследователям, если таковые имеются, придется разделиться: кто-то отправится вниз по течению, а кто-то вверх. Я, кстати, именно вверх побрел: ручей этот впадает в довольно широкую реку, которую вплавь пересекать утомлюсь, а заниматься лесозаготовками для производства плота, это не то самое, за чем хотелось бы проводить время. Да и темно уже совсем стало. Вот только сапоги подвяжу к поясу, через особливые проушины, которые сделаны в голенищах специально для такого вот случая - еще не хватало мне босиком по лесу шлепать, если вдруг в бочаг попаду, и нырнуть придется, или если просто в иле застряну...
   Желтоватый диск луны уже вылез на небо, и его тусклый свет падает на лес, стеной стоящий вдоль берегов, и на спокойные воды этой речушки, освещая печально бредущего по ним замерзшего и голодного и печального меня. Глубина водоема невелика - чуть выше колена, но на понижениях бывает и по пояс, и холодная вода уже затекла, куда не надо, что радости мне не доставляет.
   Хотя бодрит, да, что есть, то есть.
   Думаю, еще ярдов двести, и можно будет присматривать удобное местечко, да и выбираться на берег. А там - вылью воду из сапог, потом с милю продвинусь вглубь леса, и можно будет отдыхать до рассвета. Костерок запалю, обсушусь...
   Пожую чего - а то от упражнений с колдовством, ну, когда амулеты делал, жрать хочется ужасно.
   Это всегда так бывает - дед рассказывал, что это нормально, так и должно быть. И старая Хильда примерно про то же толковала - все имеет свою цену.
   И дар Имира не исключение, равно, впрочем, как и ведьмино искусство. Только плата берется разная - при колдовстве, соответственно, силы колдуна, сначала, волшебные, потом, телесные.
   Ведьмы же, волшебных сил почти всегда могут вовсе не иметь, и расплачиваются за свое искусство кто чем, по-разному бывает, если Хильде верить: самые глупые, или совсем необученные - здоровьем и долголетием, к примеру. Такая дурочка за насланную порчу посильнее (это если эта самая порча по адресу дойдет, обратно не воротясь, что тоже легко может случиться) может и на десяток лет постареть разом. Самые сильные, но не слишком умные, для достижения могущества, приносят в жертву удачу. Такая ведьма будет сильна, но одинока, и деток у нее не будет, ее будут бояться, но любить не станут, и несчастья разнообразные будут верными ее спутниками. Такими обычно становятся те, кто хочет отомстить, или покарать кого, и склонность к ведьмовству при этом имеют сильную - ненависти в ком много, проще говоря.
   Ну а истинно мудрая ведьма, постигшая свое искусство - цену за его применение возложит на кого другого, себе брать не станет. За наведение приворота расплатится тот, кто его заказывал, и брак либо союз его счастливым не будет; за насланную болезнь - тот, кто за помощью этой к ведьме обратился, принцип таков. И под конец жизни, обретая великое могущество и мудрость, такие ведьмы могут стать Вельвами, подругами Норн, прядильщиц судьбы всего сущего. Получают они тогда силу прозревать прошлое и будущее, но совсем ненадолго: сила эта - не для людей, и долго ее мощь смертным не вынести.
   Впрочем, ведьмы от этого, как Хильда рассказывала, чаще отказываются - век свой укорачивать никому не хочется.
   - Ты же, Свартхевди, - говорила она мне, - Интересный, дескать, овощ, получаешься. Способен как ведьмову силу, так и колдовские заклятия использовать, расплачиваясь за все одинаково - как колдун.
   Хорошо это, или плохо - она сказать не могла: если с одной стороны поглядеть, то вроде и неплохо, в жизни то ведь, все пригодится. С другой - не мужское это искусство, подлое порой весьма, и опасное, для себя в том числе. Ведьмы в Хельхейм все попадают, опять же, становясь слугами самой Хель.
   А я хочу в Валхаллу! Не сейчас, правда, лучше попозже.
   Как представлю: вот вхожу я в бесконечный зал, где вечно пируют славные воины, призванные в свиту Асов, и спрашивают меня там, на входе: кто твой отец, кто ты сам есть таков, и чем ты славен? А я и отвечаю: "боевая я ведьма Свартхевди ..."!
   Брррррр... Аж передернуло всего, от таких перспектив...
   Впрочем, хватит о ведьмах, надо вылезать на берег - вон как раз и дерево, с берега в воду упавшее, по нему и выберусь.
   Бродить в потемках надоело, а как в лес по валежине выскребся, прошел полсотни ярдов, так и вообще темно стало - луну то деревья загораживают. Тут и заночую, значит, а то, идти мне, незрячему, до первого выворотня, который мне как откусит чего-нибудь, так на том нить жизни моей и оборвется, потому что калечный я навряд ли до людей доберусь.
   Развел костерок из хвороста, которого под ногами немало, развесил одежду - хоть немного обсохнет (гостеприимные комары и раньше были мне рады, а сейчас вовсе преисполнились энтузиазма, и принялись впиваться мне во все места), вынул мешок с солью, и обошел свою стоянку кругом, по крупинкам сыпя себе ее под ноги и проговаривая одно из нескольких известных мне защитных заклятий, самое простое. От чего сильного, вроде вервольфа, или восставшего слуги Хель оно, конечно, не спасет: моя защита задержит их не более, чем паутина между деревьями. Но мелочь всякую пакостную остановит, да и меня разбудит в любом случае. Ну и с комаров отпугнет, что само по себе не может не радовать.
   Жрать после этого вообще захотелось неимоверно, так и заснул, с недоеденной сушеной рыбиной в зубах, на куче нарубленного лапника.
  
   Глава 7.
  
   Утро порадовало меня мелким противным дождиком, прервавшим мой сон, не сказать, что на самом интересном месте, но все равно, досмотреть бы хотелось: ко времени пробуждения я уже успел наслать на все финново семейство Вечную Неудачу, вкупе с половым бессилием, бледной немощью, плоскостопием, лихорадкой, коровьей чумой, стригущим лишаем, геморроем и воспалением суставов, уже поджег их усадьбу, сплясал на ее руинах, и только начал договариваться с работорговцем о продаже Турид в бордель, как вот, проснулся.
   Ну, да и хорошо - рассвет уже миновал, пора в путь.
   Одежда, подсохшая было за ночь, успела промокнуть снова, но времени разводить костер заново не было, и я снялся с якоря, перекусив сыром и хлебом, и закопав на месте стоянки одну из своих поделок. До ночи протянет - и ладно.
   Дорога мне - до полудня вглубь леса, а потом лесом же двинусь к Хагалю, попытаю счастья там. Или, как вариант, обойду город, переночую на каком-нибудь из хуторов в его окрестностях, и попробую попасть на купеческий корабль, идущий из Хагаля - заплачу местным, чтоб на лодке доставили до него, или с берега внимание привлеку. На месте разберемся, а сейчас пора идти.
   Я не люблю лес.
   Ах, да, говорил уже. А лес, когда я в нем нахожусь, один, в отсыревшей одежде, возможно, с погоней на хвосте - он не нравится мне вдвойне. Впрочем, во всем надо находить светлые стороны: мир посмотрю, полезному научусь, славы добуду...
   Светлые стороны нашлись, но радости от их осознания во мне не прибавилось.
   Ибо в жопу их, эти светлые стороны!!! Это все я мог проделать и без последних событий...
   Я быстрым шагом уходил в направлении от такого милого и родного северного моря, холодного и неприветливого к чужакам, но доброго и такого привычного нашему народу. Пахари моря, наездники волн, сыны Всеотца - я, хоть и изгнанный из рода, всегда останусь одним из вас, ведь у меня, как и у любого сына стылого Нурдланда, в жилах течет соленая вода холодных северных морей, красная разве что. Как зеркало неба, освещаемое багровыми лучами уходящего солнца.
   Каждые полторы-две пройденные мили я закапывал в мох или прятал под валежину свои сторожевые амулеты, и пока сигналов о том, что кто-то прется по моим следам не ощущаю. Это хорошо, это правильно. Не будет погони - и я не буду торопиться: с голоду в лесу помереть - это надо совсем безруким быть, воды полно, поэтому, не торопясь, доберусь тогда до Хагаля, а там видно будет, что да как. А пока - передохнуть, тем более что и полянка нашлась подходящая, с родничком. Привал, стало быть. Хоть солнца из-за туч совсем и не видать, но по ощущениям полдень либо уже наступил, либо близко совсем. Так что, перекушу, немного обсушусь, у костерка, который запалю из хвороста в ямке, может быть, даже воды себе вскипячу в котелке...
   Я промахнулся по кремню и долбанул себя кресалом прямо по ногтю - больно! Виной всему весьма неприятное ощущение: будто ледышкой провели по груди под рубахой, снизу вверх, от живота к шее. До меня не сразу дошло - сигнал амулета, вот что это такое! К этому времени я успел разложить пять плашек из имеющегося в моем распоряжении десятка, и этого вполне хватит, чтобы понять - идут ли за мной, или амулет сработал случайно. Но, тем не менее, рассиживаться стало некогда: доесть, долить воды во флягу - и бегом дальше.
   По лесу бежать трудно: ноги вязнут, ровных мест, считай, что и нет, постоянно приходится оббегать препятствия, вроде кустов и коряг. О, тропка, явно проложена не людьми - зверье какое-то натоптало, по ней и двинусь.
   Примерно через полчасика бега трусцой по этой тропе, встретился маленький выворотень. Он притворялся, как обычно, пеньком, невысоким и еще крепким на вид. Сверху, для маскировки, он наковырял на себя мох, и сидел смирно, поджидая жертву себе по размерам, чтоб управиться с ней силенок хватило.
   Мерзкая тварь, хорошо хоть, передвигаться может медленно. Узнал я его легко: пень еще крепкий, а упавшего дерева рядом нет - унести же его отсюда вряд ли кто сподобился. А, чуть приблизившись, заметил, как его корни, который он вытянул вдоль тропинки, и парочку поперек - чуть подрагивают. Молодой еще совсем, по повадками видать, да и голодный слишком, нетерпеливый. Я осторожно приблизился к твари, подобрав валежину, футов пять длиной - она гнилая, конечно, но мне не для боя. Ею я аккуратно потыкал корни выворотня - до того доперло, что его обнаружили, и своими корнеподобными конечностями он (оно?) вцепился в палку, тут же ее сломав. Мне на миг показалось, что пень раскололся поперек - а нет, это он пасть открыл. Сверкнули из-подо мха на верхушке пня несколько отливающих зеленым глаз. Чтобы избавиться от него больших трудов не требуется: тварь он медленная, неуклюжая, только и может, что засады устраивать. Питаться способен всем, что найдет, предпочитая, меж тем, мясцо, а на зиму укореняется и засыпает.
   Убивать выворотня я не стал: мимоходом, увернувшись от его конечностей, я пнул его сапогом по харе, или что там у него вместо нее, и когда тот распахнул пасть, обуреваемый желанием кусаться, закинул ему туда один из амулетов. Авось, поймает кого из тех, что за мной двигаются, хотя это вряд ли - молод еще выворотень, неопытен и глуп. Это старому лучше не попадаться, тот и замаскируется так, что поймешь, что это оно самое, только тогда, когда он тебя жевать начнет, и двигается поактивнее, чем молодежь, и, как дед рассказывал, какой-то даже магией владеет, вроде насылания мороков. Такой может и сам ночью на стоянку приползти, кстати, где приберет задремавшего путника, и станет счастлив.
   Ну да ладно, может, повезет замшелому.
   По груди снова прокатился холодок, и последние сомнения отпали - погоня. До них, если смотреть по тому, как я раскладывал амулеты - миль шесть-семь. Вроде как и немало, вот только идут они как-то быстро.
   Слишком быстро, неспроста это.
   Впрочем, некогда об этом задумываться: пора прибавить шагу! Чего-чего, а бегать старый Олаф меня хорошо научил. Быстро и далеко бегать, с грузом и без, а если мне начинало казаться на его занятиях, что бегаю я слишком уж много, и не хватало ума держать свои мысли при себе - то бегать приходилось еще больше, еще и с извращениями, вроде переноски тяжелого камня в руках. Говорил старик при этом, что в битве вымахавшийся хирдман - это наполовину мертвый хирдман, а дренгам положено быть резвыми втройне, потому как в дозоры их ставить будут куда как чаще, и в охранение на марше, и битву зачинать, копья и дротики во врага метая тоже им приходится.
   Лес притих, заткнулись птицы, хотя, может быть, это мне ничего не слышно из-за собственного сопения.
   У меня активировался уже четвертый амулет, и это означало, что загонщики сокращают расстояние, хотя я тоже не топчусь на месте, эдак, они меня еще дотемна догонят.
   А под ногами-то чавкает - неужто, болото впереди? Вот еще чего не хватало!
   Как же плохо, когда местность незнакомая.
   И действительно - впереди просветы виднеются. Пробежав еще немного, вижу: точно болото. Да большое-то какое! Сколько взгляда хватит, простирается, хотя вдалеке, вроде, то ли, остров, то ли, болото кончается, и виден мысок с лесом, не разобрать отсюда.
   И что вот теперь делать? Мне, похоже, выбора не остается иного, как лезть в топи. Не хотелось бы, конечно, но вот так уж кривая выворачивает. А иначе, меня действительно прищучат еще до темноты, раз уж догоняют такими темпами, и придется тогда рубиться с этими резвыми мужами, в чем шансов для меня немного. Но зато если я успеваю добраться до того лесистого мыска, что едва виднеется вдалеке, то получу несомненное преимущество: во-первых, успею отдохнуть, пока мои преследователи будут все еще черпать сапогами болотную жижу, во-вторых, я буду их встречать, стоя на твердой земле, а они будут на зыбкой болотной поверхности, в-третьих - праща и колдовство сделают свое дело, и врагов у меня поубавится, пока они медленно и уныло бредут по открытому месту.
   Ну и есть вероятность, небольшая, правда, что преследователи за мной в топи не полезут - болота, они сами по себе не лучшее место пребывания, а уж большая Топь, про которую мужи борга рассказывали множество небылиц, одна дурнее другой...
   Надеюсь, это все же болото. Обычное. Или топь. Тоже обычная, а не та, которая с большой буквы.
   Это я так, надеюсь на лучшее. Надежда, она такая, юношей питает, и сердца старцев согревает...
   Ладно, хочется, не хочется, а надо лезть. По виду - вроде обычное болото, не трясина, и то хорошо. Я снова привязал сапоги к поясу, затянул лямки мешка потуже, проверив, плотно ли к нему привязана секира, и, вздохнув, шагнул на влажный мох, произраставший на кромке болота. Впрочем, не успел я, перебираясь с кочки на кочку, пройти и пары десятков ярдов, как пришлось возвращаться - нечего делать в болоте без слеги. А если озеро заболоченное впереди встретится? Провалюсь, и ведь не выплыть. Или, что еще лучше - трясина: тонкий слой почвы, пружинящий и прогибающийся под ногами, и жуткая бездонная глубина под ним. А по длинной жердине вполне реально и вылезти, да и глубину проверять лучше не ногами, а ею.
   На слегу прекрасно подошла молодая осина, ярда четыре высотой, я обрубил с нее ветки, отломал верхушку, и, взвалив на плечо, отправился покорять неведомое. Хорошо хоть, водой запасся, а то пить болотную тухлую бурду удовольствие ниже среднего, и опасно к тому же - подхвачу чего, так и свалюсь с лихоманкой. Да и просто если пронесет - совсем не то, что нужно в моем положении.
  
   Я уже говорил вам, что не люблю лес? Говорил? Так вот, болото я не люблю еще больше. Особенно вкупе с этой мерзкой моросью, от которой у меня нет даже плаща, чтоб укрыться, и капли воды, стекая с волос и лица, невозбранно проникают под доспех и рубаху. Ладно, хоть поддоспешник мне Орм положить забыл, а то сейчас бы и он отсырел. Да сапогами вот уже черпануть успел, они, правда, и так сырые были, еще с реки, но вот одно дело водичка, уже нагретая теплом тела, и совсем другое - поток болотной жижи, холодный и омерзительный, врывающийся в сапог и исторгающий из меня матюги.
   Нарушая тишину бранью, я продолжал передвигаться по топи, стараясь выбирать более-менее твердую поверхность, и проверяя путь слегой. Скорость движения, естественно, значительно упала: бег по болоту чреват, знаете ли, и я почти физически чувствовал, как сокращается расстояние между мной и преследователями. А еще появилось очень странное чувство, что за мной наблюдают.
   Нет, не так, как бывает, когда кто-то пялится вам в спину, и так и хочется оглянуться, нет. Будто бы кто-то, или что-то, сквозь сон, обратил внимание на меня, и теперь решает, проснуться и прихлопнуть, или же плюнуть и смотреть свои сны дальше. И, хотя, по большому счету, деваться мне все равно некуда, слова деда о ценности предчувствий не шли из головы.
   По животу снова будто провели ледышкой, я дернулся от неожиданности, а, поскольку пытался в это время перебраться с коряги на большую кочку, скорее даже маленький островок, весь покрытый желтой сухой травой, точку опоры я потерял, и ухнул в мерзкие болотные говныщи, покрытые ряской, которые, дружелюбно чавкнув, приняли меня в свои гостеприимные объятия. Ладно, хоть, не глубоко оказалось, по грудь где-то, но перемазался весь, куда там свиньям с нашего подворья. Чтобы вылезти из ямы, понадобилось немало усилий: мешок, полные сапоги, намокшая одежда тянули книзу, пришлось упираться слегой в корягу, с которой сверзился, и, наконец, я, тяжело дыша, выполз на островок.
   Однако как же хорошо просто лежать на этой траве, слушать шелест ветра, просто лежать, и смотреть в серое небо, наслаждаясь каплями дождя на лице... Но, надо собираться в кучу, не время раскисать, отдыхать буду в том лесу, надо идти. Там отдохну и перекушу, а если есть родник или ручей, то вымоюсь.
   Я еще дважды проваливался, пока добирался до полоски леса, причем последний раз ухнул в мутную воду с головой, уже возле самого берега. Выползти получилось только по слеге, и весь покрытый болотной грязью, дохлыми головастиками и всякой прочей гадостью, совершенно без сил я хлопнулся на ковер из лесного мха. Вымотался вусмерть, но самое поганое, что сработал последний амулет, а это значит, что мои преследователи вышли к болоту по моим следам.
   Немного полежав и отдышавшись, я поправил мешок, и, перевесив секиру на пояс, отправился вглубь леса. Впрочем, тут меня поджидал облом: леса того было ярдов сто, а находился я на острове. За островом же, сколько хватало глаз, снова простиралось болото, и на этот раз, ничего, могущего послужить укрытием, мне на глаза не попадалось.
   Дерьмово, что сказать...
   Значит, буду ждать преследователей здесь, иначе они либо меня в болоте догонят, либо заночевать там придется, что тоже не радует.
   Набрал хвороста для костра, перекусил сушеной рыбой. Хотелось сварить похлебки и поесть горячего - но воду следует экономить, потому как с чистой водицей в болоте туговато, а на островке ни ручья, ни родника нет. Да и какие родники посреди топи... Секирой нарубил лапника, срубил несколько молодых деревьев, и сделал небольшой шалаш, в котором развел костерок - самое то, чтоб одежду просушить, а то ночью околею. Если доживу до ночи, разумеется.
  
  
   Глава 8.
  
   Вон они, бредут, голубчики!
   Не может не радовать, что трое всего. Многовато на одного меня, но шансы есть. Не разобрать пока что, кто это, правда, а это очень важно: опытный хирдман стоит десятка сопливых дренгов, а, может быть, даже и нескольких. Но это все ерунда, даже дренги в три клинка быстро настрогают меня на дольки, да что там, если не дураки, даже биться не будут: прикроются щитами, и разом навалятся, зажмут, вывернут оружие из руки, дадут по башке и отпинают до полной медузообразности.
   Значит, придется сократить их число, перед тем, как браться за секиру. В идеале - сократить до нуля.
   Мои земляки резво двигались по моим же следам: это понятно, тропу то, я им сам проложил. И неспроста они такие быстрые и выносливые, определенно. Интересно, это их Торстейн благословил, или зелий наглотались? Обидно, если второе - Хильда же мне почти как мать...
   Ну, не как мать, но как бабка точно, и если она дала снадобья тем, кто меня ловить отправился - а больше то им взять их неоткуда - то узнать это будет действительно больно. Хотя, да какая теперь разница...
   Преследователи приближались к острову, и я смог узнать одного из них: Синфьотли - бонд с одного из хуторов, что расположены недалеко от Лаксдальборга. Узнал я его по дурацкой куртке из шкуры медведя, он ходил в ней зимой и летом.
   Медведь этот когда-то залез к нему в хлев, и заел любимого бондова хряка, которого тот откармливал к Йолю - празднику середины зимы. И вот, значится, одним прекрасным зимним утром, заходит Синфьотли в хлев, с ведром вареного овса, или чем он там свою свинью потчевал, и что он там видит? А видит он там довольного до усрачки медведя-шатуна, который плотно поужинал, не менее плотно позавтракал, и улегся спать в тепле. А попал он в хлев через крышу, взобравшись на нее по сугробу, который намело за прошедшую до того дня неделю. От такой картины на Синфьотли снизошла божественная ярость, и я его понимаю: каково это, заедать пиво на Йоль кашей, познавая при этом насмешки друзей и приятелей... Фу...
   Да и трудов столько насмарку, и гостей огорчить придется, которых на бекон зазвать успел... А медведь усугубил свою вину тем, что еще и поросят передавил всех, так бонд, обуреваемый священным гневом, выдрал брус, из дверного косяка, и сломал его, об мишкину сонную голову.
   Из шкуры незадачливого шатуна получилась уродливая облезлая шубейка (ну не под иглу руки у сего достойного мужа заточены!), которую бонд носил в знак торжества святой мести, из медвежьего жесткого жилистого мяса - невкусная закуска к пиву на Йоль.
   Мораль сей басни такова: не будь ленивым, и хоть иногда разгребай сугробы возле хлева.
   Мы не были с Синфьотли врагами, не знаю уж, чем его Финн купил, чтобы он согласился за мной отправиться. Зато теперь понятно, почему эта троица так в лесу ориентировалась: Синфьотли у нас практически лесной житель, в походы с ватагами ходил редко, с неводом в море бывал, конечно, но и лес не забывал. Так вот ему, наверное, мои следы, которые я, к тому же не прятал, что открытая книга для грамотного. Разок глянет - и все понятно. Каков он в бою - тоже не знаю, но совсем уж безруких и малахольных в ватагу не брали, значит серьезный противник. Кто же остальные двое, пока было не разобрать.
   В принципе, заклинанием я вполне дотягивался до этой троицы, но есть одно "но": сил я на колдовство потратил немало, на амулеты эти, на проклятия - а питался плохо, и отдыхал мало. И есть у меня в связи с этим подозрение, что если сотворить что-нибудь посильнее, то тут я и свалюсь, ибо не восстановились силы колдовские - и тогда бери меня тепленьким. Но вот на что полегче и попроще меня должно хватить, поэтому я и решил подождать, пока преследователи приблизятся, чтобы наверняка выбить самого опасного.
   Те, меж тем, приближались. Далось им это, не сказать, что легко: то один, то другой проваливались, один, кажется, даже с головой нырнул, как бы не в ту лягу, что и я. Это хорошо, когда доберутся до меня, будут явно не такие свежие. Это вам не по лесной тропке скакать. А вот Синфьотли не провалился ни разу - опытный, что сказать. Похоже, что он и будет целью.
   Но, подожду еще чутка.
   Тааак, братья Финнсоны - вот кто эти два увальня!
   Наконец мои преследователи приблизились к островку, на котором я расположился, настолько, что можно стало различить их рожи.
   Финнсоны, два ублюдка, Квист и Скафти!
   Пока я проговаривал заклинание Ледяного Копья, вычитанного из книг деда, наполнял силой связку рун, я честно фокусировался на плече Синфьотли. Клянусь бородой Отца Битв, я не хотел его убивать! Но сам Локи, наверное, заставил охотника пошатнуться, и мое заклинание, сформировавшись в длинную (слишком длинную!) острую сосульку, пробило ему грудь.
   Меня замутило, перехватило дыхание - это первая взятая мною жизнь, и надо ж такому случиться, что ею оказалась жизнь моего земляка. Прости меня, честный карл... И сосущее ощущение где-то в брюхе поведало мне, что сил колдовских потрачено уже много, и собираются они иссякнуть.
   Братья, похоже, останавливаться, тем временем, не собирались. Наскоро глянув, жив ли их товарищ, они сняли щиты со спин, и, прикрывшись ими, продолжили топать по моим следам. Оно, в общем-то, и правильно, я бы на их месте так же бы сделал: торчать посреди болота, как прыщ на лысине, смысла им не было никакого. Вот только, ни щиты ни брони от магии не спасают, потому наше колдовское племя так и ценится в дружинах. Финнсоны, ловко перепрыгивая с кочки на кочку, приближались к острову, по моим следам, я же ждал их не там, а ярдов на двадцать правее. Расчет таков: щиты они возьмут в левую руку, и прикроют ими левый бок и корпус, и из пращи я смогу достать их только справа.
   Я вложил тяжелую свинцовую пулю в чашку пращи - жалко все же, что нельзя ею пользоваться лежа: так бы здорово, прилег в кустах, и знаю закидывай этих баранов свинцовыми яблочками. Эххх...
   Щелчок ремня - и тяжелая пуля по пологой дуге отправляется в недолгий полет, закончившийся башкой Скафти Финнсона. Не было бы на ней шлема, тут бы ему и пораскинуть мозгами, а так - отделается сотрясением.
   Если есть что сотрясать, разумеется.
   Квист же, совсем дураком не был, щелчок пращи услышал, звук удара пули по шлему тоже, и щитом прикрылся с нужной стороны. Присев около лежащего ничком брата, он, видимо, живчик у того проверил, и, убедившись в том, что тот жив, двинулся ко мне. Я потратил на него еще четыре пули: в рожу ему так и не попал, все в щит, лишь одна срикошетировала о шлем - Квист на это лишь выругался, да слегка пошатнулся.
   Зато пятой удачнейшим образом попал ему в бедро - звучный шлепок и крик боли меня несказанно порадовал. Тем не менее, он находился уже слишком близко, и праща стала бесполезной. Я повесил ее на куст и взялся за секиру, проведя рукой по ее гладкому древку, как велел дед, вспомнил о Вальхалле, и, поцеловав холодное железко, шагнул на кромку берега.
  
   Мы уже довольно продолжительное время занимаемся с Квистом Финнсоном тем, что старый Олаф презрительно называл рукоблудием, и, видя подобное на своих тренировках, жестоко карал, сокрушая своим подкованным сапожищем юные задницы виноватых.
   А именно - бестолковое топтание на одном месте, без видимого результата, когда противники чередуют одни и те же приемы и тактику.
   Квист успешно дохромал до берега, и встал на якорь в паре футов от твердой поверхности острова, по колено в воде, прикрывшись круглым щитом. Хорошая вещь, я заберу его себе, если он будет не слишком поврежден, после нашей стычки: сделанный из прочной древесины, он был окован тонкой металлической полосой по краю и красиво раскрашен. Любой щит, впрочем, выдержит всего лишь два - три правильных ударов секирой, только вот ведь незадача: учитель у нас был один, и все приемы друг друга мы знаем как свою ладошку, так что Финнсон под прямой удар его подставлять не торопился. Замах мой он видел, и в момент удара отдергивал щит, пытаясь меня провалить, с небольшим шагом или просто отклонением назад, и тут же возвращался в прежнюю позицию, норовя достать меня рубящим ударом меча по незащищенным ногам. Не доставал - я тоже не пальцем делан, и знаю эти ухватки, поэтому успевал отшагнуть или отпрыгнуть назад, разрывая дистанцию. Итогом нашего противостояния оставались лишь царапины на Квистовом щите от лезвия секиры. А время-то работает не в мою пользу: когда пыль, поднятая моей пулей в пустой как барабан башке Скафти Финнсона, осядет, и он придет в себя, то в два клинка они быстро меня покрошат, как сечку для свинячьей каши. Квист это, видимо, тоже понимал, и в атаку бросаться не спешил, тем более, делать это, хромая на одно копыто, было чревато.
   - Квист, жопа ты с ушами, хочешь, я расскажу тебе кое-что, о твоей семейке? - скабрезно ухмыльнувшись произнес я.
   У меня, наверное, от усталости голова плохо думает. Только поэтому я до сих пор не сделал попытки вытащить его на сухое, более-менее ровное место, чтобы реализовать свое преимущество в скорости и маневренности. Самому идти к нему, теснить в болото? Был бы щит у меня - так бы и сделал, но вот, нет его. Светлое же искусство секиры мало знает приемов защиты, ее стихия - атака. Рубить щиты врагов, рассекать брони или вминать их в тело (если затупилась), ломая кости, крушить оружие врагов и их самих - вот путь секиры. А для защиты - щит и ловкость должны быть применены умело. Поэтому, в очередной раз отскочив назад, после неудачной попытки атаки, я не стал возвращаться к кромке берега, а остался на месте.
   - Что ты можешь мне рассказать, полудурок? - Финнсон тоже не против был немного передохнуть - Говорил я отцу, что тебя в наш погреб надо было положить, связанного, а не в порубе оставлять...
   - Какому отцу? Финн не отец тебе, разве ты не знал?
   - Что ты мелешь, ублюдок? - Квист смачно харкнул, целясь в меня. Не попал, ибо ловкость при мне.
   - Настоящий твой отец, Квист, это больной гнилой лихорадкой и проказой болотный гоблин, - поведал я ему чистую правду - А зачал он тебя на навозной куче в хлеву, после чего был казнен своими сородичами. За скотоложество, путем утопления в поганой кадушке, вместе с твоей мамашей, кривой козой.
   - Заткни пасть, сам ты сын борова...
   - А Финн, когда пьяный полз домой, спотыкаясь об козьи катыхи, увидел, что что-то шевелится в выгребной яме, и подобрал, думал, крыса крупная, как раз на ужин сойдет прочей вашей семейке - так вот это ты и был. Тебя как раз рожали в то время...
   Финнов отпрыск нечленораздельно прорычал что-то, но покидать свою уютную лужу не поторопился, предпочитая пока что обтекать там.
   - Я передумал, - севшим от злобы голосом прохрипел Квист - Я не стану выбивать тебе зубы, когда мы тебя скрутим. Я вырежу тебе язык!
   Так, не вышло.
   Значит, поступим по-другому.
   Я, боком, оглядываясь на Квиста (а вдруг щит метнет, этому нас тоже учили!), отбежал еще на пару десятков ярдов назад.
   - Готовься, недоношенный сын козла и плешивой собаки, - вытягиваю левую руку, и грозно направляю ее на парня - Я! Превращу тебя!! В жабу!!!
   На роже Квиста отразилась некоторая растерянность.
   - Лооокииии!!! - патетически провыл я, обратив лико к небесам, не забывая, меж тем, краем глаза следить за вражиной - Услышь меня, рыжий друг лжи и обмана, губитель Бальдра, силу твою я ныне призываю, внемли мне!
   - Э! Эээ! Дерись со мной честно, ублюдок - Квист забеспокоился уже откровенно - Дерись честно, как воин!
   Я сделал вид, что не обращаю на него внимания, и продолжал.
   - Именем твоим заклинаю сиё существо, - я снова указал на Квиста - Сын Фарбаути, сотрапезник Асов, силой своей обрати, в болот обитателя склизкого, чтоб жрал комаров и квакал ночами тоскливо, с тоской вспоминая, что был чело...
   Квист одним прыжком вылетел на берег и, тяжело припадая на ногу, направился ко мне: всем известно, что лучший способ защититься от колдуна - снять с него (колдуна) голову. Надежнее способа нет, всегда помогает, всем нравится.
   Ну, почти всем.
   Пришлось, однако, прерваться.
   - Сдохни... - от размашистых рубящих ударов Квиста я уклонялся - Поганый чародейка, стой и дерись, падаль, а не бегай, как баба!
   Я же, на оскорбления предпочитал дыхание не тратить, тем более свое презрение ему уже высказал, и кружил вокруг не слишком подвижного врага, закручивая его в правую от меня сторону и стараясь зашагнуть ему за щит. Можно было уже и атаковать, но вот все ждал, до верного.
   Шанс для атаки пришлось, все же, создавать себе самому: качнувшись вправо, шагать я туда не стал, а, вместо этого, пинком отправил в морду Квисту целый ворох иголок, высохшего мха, шишек, и прочего лесного мусора. Не попал, конечно, но совершенно рефлекторно Квист щит поднял, и тут же получил от меня удар сапогом в нижнюю его кромку, верхняя же впечаталась ему в харю. А дальше дело техники: очередной шаг вправо, и удар обухом прямо по тому горшку со скисшей брагой, что заменял Квисту голову.
   Можно было не выделываться, и бить лезвием, да по шее, или по конечностям, или по хребтине... Но, вот, рука не поднялась почему-то. С детства же знаем друг друга, хоть никогда друзьями и не были, а, порой, и дрались до крови. Да и хватит, наверное, одного земляка на сегодня - Синфьотли, даже если сразу не умер, то от потери крови, к этому времени, должен быть уже холодный.
   От тяжелого удара по шлему Финнов сынок упал ничком, рожей в мох, и воинственность полностью утратил. Я же, воткнув секиру в ствол ближайшего дерева, осторожно перевернул его на спину, держа ладонь на рукояти ножа - беспокоился зря, дух из парня выбит основательно.
  
   Глава 9.
  
   Оба братца стояли спиной друг к другу, привязанные к стволам засохших сосен. Скафти уже пришел в себя, и злобно зыркал на меня, увлеченно копавшегося в их имуществе. Сначала похабно ругался, по после того, как я подошел и вручил ему по морде, предпочел заткнуться (зубы-то не казенные!), и далее продолжал выражать мне свое негодование молча, строя ужасные рожи, призванные убедить меня в неизбежности надо мной расправы, и неминуемости грядущего возмездия.
   Квист никак на происходящее не реагировал, а лишь пускал слюни, сопел и время от времени жалобно повизгивал, не приходя в сознание.
   Я же разбирал законные трофеи.
   Брони у братцев, однако, хороши, взять, может, одну...
   Или не взять...
   Тяжелая, для пешей прогулки по лесам, но зато прочная, дорогая и красивая же! Жалко бросать.
   Или мечи их прибрать лучше?
   Я не мастер мечного боя, хороший меч - штука дорогая слишком, чтобы дренгу такое вручать, и учили нас обращаться больше с копьем и топором. А эти два дуралея позарились на дорогое оружие из отцовских запасов, предпочтя красивое привычному. Глупо это. С чем обращаться умеешь, то и стоит использовать, так, я думаю, правильнее.
   Так брать или нет?
   Брони, наверное, не стоит - обойдусь кожаной, да и великоваты эти две, пожалуй, будут: телеса Финнсоны себе отъели, куда уж мне, тощему, а нести - тяжело. Ну а меч один возьму. Не для боя - продажи с целью. Всяко же выйду к людным местам, а там за еду, кров и совет могут и денежек спросить, а у меня с денежками туго, тем более что братцы свои накопления в погоню брать не стали.
   Сволочи, что сказать! Только о себе и думают.
   В мешке Скафти я обнаружил баклагу с жидкостью, с очень знакомым запахом. Эх, Хильда, Хильда... Как же так, старая...
   Зелье Волчьего Бега - вот из-за чего эти весельчаки меня так споро нагоняли. Глотнешь такого - и целый день усталости как не бывало, одна бодрость в тела членах и веселье духа преизрядное. Потом, правда, свалишься, но это будет потом, да и добавки всегда глотнуть можно. Однако позже все одно свалишься - силы само по себе зелье не придает, лишь извлекает из тела запасов, а они не бездонные.
   Возьму себе, мне нужнее.
   К этому зелью, она обычно варила еще зелье Светлых Глаз: оно обостряет внимание, улучшает зрение - самое то, для тех, кто в погоню за кем-либо собирается. Ночью с ним, опять же, видишь хорошо, что полезно также и кормчим, и разведчикам, их и покупали сразу оба отвара разом обычно.
   И где оно?
   Оно мне тоже надо, сам не выпью, так продам, зелья работы Хильды должны стоить немало. Где? И третье зелье, что организм чистило от всяких гадостей, ему ненужных, и помогало восстановиться после первых двух, а заодно могло послужить и противоядием, где все?
   В мешке Квиста обнаружилась еще одна баклажка, я вынул пробку, нюхнул и сморщился.
   Бабушкина зимняя брага, вот что это такое оказалось. Она и обычную брагу делала хорошую (даже от запаха отвратного почти избавлялась как-то), но зимняя у нее получалась особенно хороша. А всего делов - профильтровать, потом выставить на мороз кадушку, подержать ее там несколько часов, и выкинуть потом лед, который сверху образуется, и повторить при необходимости. Это как выморожень из пива делать - принцип тот же. Так вот, в завершении сего процесса получалась у бабули такая косорыловка, что била в голову не хуже боевого молота! Эту ее продукцию в борге знали и любили, и по возвращении из удачного похода на ватагу всегда покупались у Хильды пара-другая бочонков.
   И никто потом не удивлялся при виде славных воев, ползающих на карачках, братающихся с воротными столбами, и засыпающих в самых неподходящих для этого местах, вроде собачьей будки или компостной кучи. Как же: люди с моря уставшие, да и бабушка постаралась - одно к одному... Олаф, как-то на спор выдул несколько пинт подряд, так рассказывал потом, что ему сам аса-Тор явился, во всем своем грозном великолепии. Думаю, еще кружка-другая сверху, то Тор бы ему и молот свой бы завещал, наследником своим назначив...
   - Где остальное - вопрошаю я Скафти, показывая ему емкость с "Волчьим Бегом" - Еще две фляги должно быть! Говори, паскуда!
   - Пошел ты в ... хххуууухххууухххууу... - трудно ругаться, когда тебе метко и очень больно бьют в живот - Ааахххх, нет больше ничего... Браги немного, и все...
   - Должно быть еще. Выпили?
   - Нет, что взяли, то и есть.
   - Взяли? Сами? Ограбили Хильду? - как-то с души отлегло, не предала меня наставница, позор мне, что сомневался - Не ври мне, скотоложец, я ведь колдун, ложь чую (вранье, конечно, но для красного словца...). Ограбили бабку?
   - Отцовы запасы старые это, отстань от меня, Конь, - проскрипел собеседник - Хильда батю на порог даже не пустила, как он ей сказал, зачем пришел...
   - Ладно, живи.
   Проверив узлы и обнаружив на ремне, связывающем его запястья царапины и потертости, дал ему в ухо, для порядка, и попросил глупостей не делать. А то я нынче нервный, могу ему и отчекрыжить секирой ненужное, далеко выступающее.
   При попытке к бегству или нападению.
   Ничего ценного или полезного у братьев больше не обнаружилось, за исключением доброй связки сушеной рыбы и хорошей объемистой кожаной фляги с водой. Это все я переложил к себе - чистая водица в болоте лишней не будет, да и на поиски еды времени тратить не стоит.
   - Сколько вас было, и где остальные? - вопрошаю вежливо Скафти - Лучше добром скажи, а то, смотри, сцежу с тебя крови пару горстей, да прокляну весь твой род по крови. Семь поколений удачи лишится! А чтоб тебе жизнь пивом не казалась - прокапаю твоей кровушкой дорожку к болоту, вот тебе ночью-то весело станет, когда за душой твоей твари болотные явятся. Тут и оставлю вас - заживо сожрут, как стемнеет, обоих.
   Никогда никого не пытал.
   Олаф и батя рассказывали, правда, как это делать. Но это все в теории, а ножиком земляка ковырять - удовольствия мало. Вот и приходится пугать.
   - Хель тебя забери, Конь - Скафти скривился - Дерьмо ты собачье, дерьмо и есть... ууууххххуууугххх...
   - Ближе к делу, сын козла, не трать мое время. А то смотри - я многозначительно повертел ножом перед его рожей - Сделаю, что сказал!
   - Пятеро еще, - он ухмыльнулся разбитыми губами, едва восстановив дыхание после очередного тумака - И они скоро будут здесь. Мы метки оставляли, как след твой взяли, от берега, когда ты из реки вылез. Поймают тебя, Конь, в кисель тебя замесим... Я с удовольствием на твоей смазливой морде попрыгаю...
   Нда. Пятеро. И все сюда явятся - я тропу натоптал будь здоров, да еще и эти уроды путь отметили.
   - Кто эти пятеро?
   - Друзья моего отца! Грим Безземельный, Хрюм Бородатая Секира, Соти Окорок, Халли Весло, - тут он снова ухмыльнулся - и Хакон Гудллейвссон.
   Погано.
   Хакон - младший брат Синфьотли. Тоже более лесной житель, чем пенитель сельдевых троп, очень хитрый и осторожный человек, вдобавок здорово владеет луком. На редкость злопамятный человек сам по себе, а я еще и убил его брата...
   Валить отсюда надо. Ноги в руки - и валить. Мне и так люто повезло, что первыми на мой след вышли Финнсоны и Синфьотли - два тупых дренга и лишь один опытный хирдман, и того я отправил в гости к Хель еще на подходах. Остальные пятеро - мужи тертые, бывалые. Их я так легко не возьму.
   Чтобы эти два красавца, как освободятся, не попытались рвануть за мной, дабы свершить праведную месть и вернуться с победой, я стянул с обоих братьев сапоги, и не поленился дойти до края острова, где и утопил обе пары обуви в глубоком бочаге. Босиком не больно побегают! После чего воткнул в ствол дерева рядом с руками постепенно приходящего в себя Квиста нож Скафти: как оклемается - перепилит ремень. Оно, конечно, неправильно, оставлять врагам лазейку, но... Земляки же. А я сегодня уже забрал жизнь одного, и не стоит губить остальных. Иногда надо поделиться удачей, и отданное прирастет с достатком.
   И вообще, у меня доброе сердце.
   С тем и оставил братцев - ошалело мотавшего головой Квиста и злобно матерящего меня Скафти - одних.
   Проходя через полянку, по которой мы топтались с Квистом, я остановился поправить несколько потяжелевший мешок: рыба в нем весила не так и много, но вот меч и фляги добавили несколько фунтов. Когда же снял мешок, чтобы перевязать привязанные к нему секиру и щит - глаза зацепились за странный предмет, выглядывающий из-под сбитой нашими ногами лесной подстилки. Крест с набалдашником и какой-то купол рядышком - слишком правильные очертания для ветки или корня заставили остановиться на этих предметах мой взгляд.
   Я осторожно потянул предмет на себя - рукоять меча! Лезвие совершенно сгнило, а вот рукоять целая, надо же...
   И не купол рядом, а череп. Старый, явно не один десяток лет тут лежит. Я пошевелил рукой чуть ниже: а вот и грудная клетка, на костях которой еще сохранились почти полностью сожранные ржавчиной остатки кольчуги. И цепочка, похоже, золотая?
   Я осторожно потянул за нее, и извлек на свет какую-то висюльку. Обтер ее рукавом - на моей ладони лежал амулет в форме листа неизвестного мне дерева, выполненный с великим искусством.
   Определенно, настолько красивых вещей я в руках еще не держал: с потрясающей детализацией неведомый мастер изобразил каждую жилку и каждый зубчик листочка, и если не обращать внимание на твердость и холодную тяжесть металла, то листик можно было бы принять за настоящий. У меня не поднялась рука положить находку обратно. Да и ни к чему, думаю, воину на том свете украшения. Вот меч - другое дело, пускай от него и осталась лишь рукоять.
   Оружие воину всегда к месту.
   - Мир праху твоему, путник, - обратился я к останкам со всей вежливостью - Прости, что потревожил твой сон, не держи зла!
   Нехорошо тревожить покой мертвых, они могут и обидеться, поэтому я не поленился срезать добрый кусок дерна, и наскоро накрыть прах покойного, раз уж нет времени вырыть ему могилу или сжечь останки, в уплату за вещицу, взятую у него.
   Закинув амулет в карман, я, наконец, пристроил снаряжение на спине так, как надо, и, подняв слегу, снова двинулся в уже начинающие меня утомлять топи. До заката еще далеко, и я смогу пройти еще немало, жаль, ночевать придется в болоте.
   Находка мне понравилась сильно, хоть я всегда был равнодушен к украшениям и драгоценным безделушкам. Но хорошо ли я поступил, забрав ее у покойника? Вроде попросил, а вроде и украл... Сомнения меня одолевают: ведь не сам я сразил этого бедолагу, и не воинская то добыча - значит вор. Хотя, что-то мне подсказывает, не зря я это сделал...
   Нет, конечно, брага забвения, которой потчуют людей в Хелльхейме или Валхалле избавит умершего от дум о земной жизни, но мало ли? Вдруг на кого не подействует?
   А то слыхал я, про вернувшихся с того света, дабы покарать осквернителей могил, слыхал. Да что уж там, историю Дольфа Жадного я и сам помню, хоть и мелкий был тогда, годков пять или шесть мне было, когда тот за неуемное свое хапужество жизнью расплатился.
   Дольф, батя рассказывал, уж слишком скаредный был. Нет, бережливость - достойное качество правильного карла, но про Дольфа говорили - "за ломаный гвоздь удавится". На том и погорел, когда он с парой дренгов в дольмен старый полез, что в лесу обнаружили, когда за водой для лагеря ходили. Посмотрели: ничего особенного, батя рассказывал, не нашли - кости, да одежка истлевшая, да мелочь разная, ну, что в могилу небогатому человеку обычно кладут, а Дольф вот, возьми да и позарься на оружие покойника, и посмеялся еще, дикарь, дескать, нищий, ничего с тебя не взять... Монет думал найти еще, или украшений - так и останки переворошил! Да и какое оружие было - молот там был, вполне себе обычный, сталь вроде бы неплохая, разве что. Рукоять рассыпалась в труху, один боек от молота остался, да оковка.
   Даже дренги, на что уж молодые, посовестились мертвого так обирать, весело и с прибаутками, а Дольф - хозяйственный, забрал боек, не погнушался.
   Неприятности у него начались уже вскоре. Боек-то ему Магнус перековал в кинжал - железо там оказалось вовсе не неплохое, а просто превосходное, кузнец наш долго восхищался, просил продать ему. Тщился все секрет разгадать, как сплав такой сделать, предлагал любой меч своей работы в обмен - без толку. А Дольф все хвастался, кинжалом тем на спор гвозди резал, скобы рубил, серебра по весу ему за кинжал тот предлагали - не брал. Тем временем, у Жадного здоровье стало хромать. Хильда его смотрела не раз, одну болячку вылечит - так другая вскочит, все в толк взять не могла, в чем дело: и отварами поила, и заговоры читала...
   А толку то рану перевязывать, если железо в ней еще торчит? Это потом уже, когда Дольф сыграл в погребальный костер, и она про оружие покойника узнала - ей понятно все стало: сам то мертвец придти не мог, сквозь освященные силой Асов стены борга ему не прорваться, но лазейку сам Дольф оставил, вот и тянула могила оскверненная жизнь из него.
   В общем, промаялся он осень да зиму, а как по весне дружина в поход ушла - сгинул. На первой же ночевке на берегу, когда ему вторую варту (с полуночи и до рассвета) стоять выпало, так его холодного по утру и нашли. Напарник его, при этом, ничего не заметил! А Дольф-то дохлый уже. Седой, как лунь, глаза из орбит вылезли, и шея синяя, да кинжала нет на поясе, а больше ничего не пропало. И следов вокруг дольфовой засидки никаких. Напарник его получил сперва, конечно, по первое число, как и полагается уснувшему на страже (не дело ведь это - одного дозорного нечисть давит, а второй в это время клювом щелкает или сопит во все отверстия), но Торвальд подтвердил, что нет вины его, ибо почуял старый колдун силу немервого. Так что, не успели задавить бедолагу - ведь за сон на посту в походе полагается виноватого через строй хирда прогнать (а уж бить его там каждый будет в силу своего разумения, бывало, что пострадавшие от небрежения караульного, ждали его в конце, с острым железом).
   Хотя, даже заметь караульный духа - не одолеть простым оружием вернувшегося из Хелльхейма, да и, если уж рассуждать разумно, то мертвец в своем праве был: за обиду отомстил, свое забрал, и больше безобразий не чинил.
   Мораль сей басни такова: не все то золото, что плохо лежит. И ежели берешь - так хоть прояви уважение.
   Эту историю мне батя рассказал, а Хильда в пример привела, когда учила, как порчу наводить. Один из самых простых способов - через могилу: либо взять вещь, очень дорогую для умершего (и закопанную вместе с ним), и подарить (или подложить, или еще как, но чтоб с ним была) недругу, либо его личную вещь с покойником похоронить. Однако второй вариант Хильда рекомендовала использовать, когда бабу надо в Хелльхейм спровадить, ибо на мужей такое не действует почти. А если тетку какую - то за милу душу, берешь, говорит, шаль, какой подольше пользовалась, или платок, или зерцало - и в свежую могилку, да наговор прочитать соответствующий, а можно и без него обойтись. Способ долгий - но верный.
   Впрочем, это для совсем уж бесталанных ведьм такие ухищрения, есть способы действеннее и быстрее.
  
   Глава 10.
  
   Я с чавканьем выдрал ногу из жадных объятий болота, едва не оставив там сапог, и, ухватившись за торчащую поблизости сухостоину, выбрался на островок. Да какой там островок - кочка большая, ярда три всего в длину, да пяток в ширину. Тут мне и ночевать.
   В теле - сплошное веселье и бодрость, можно идти и дальше - но это все обманный эффект "Волчьего бега", мне ли, пинтами его варившему на уроках Хильды, не знать что будет, когда он иссякнет. А будет - будет рожей в лужу, и хорошо, если сил хватит из нее потом выползти! Но вообще, не нравится мне тут, ох, как не нравится, однако, ночевать тут все равно придется: в темноте брести мне до первого бочага, а ночь близится. "Светлые глаза" безмозглые братики прихватить для меня не удосужились, так что, раз выбора все равно нет, значит, нечего и задумываться на эту тему.
   А с рассвета и до полудня пройду еще прямо, миль с десяток сделаю, и с полудня поверну к морю. Некогда мне по топям шляться, надо в жизни устраиваться.
   С собой, кроме слеги, я тащил еще одну небольшую сушину, найденную по дороге, да эту, за которую хватался еще, сломаю. Обдеру сухую траву с кочки, да с соседних - на полночи топлива хватит для костерка, обсушиться, да и того довольно. Не борг тут закладывать.
   А ощущение чужого внимания, то самое, которое я почувствовал, еще когда только зашел в эти проклятые топи, не проходит, будто в спину пялится кто-то.
   Очень, надо сказать, навязчивое ощущение.
   Несколько раз я даже резко оборачивался, в надежде хоть краем глаза зацепить этого любителя подглядывать, но все тщетно. Глупо, конечно, что-то мне подсказывает, простым глазом это не увидеть. Может, мелкая болотная нечисть? Или, не мелкая? Не сталкивался я как-то раньше с ней, не могу определить. Тем не менее, внимание к себе я ощущаю, и оно... Не кажется мне добрым.
   Скорее, к сожалению, наоборот.
   Что бы это ни было, оно, похоже, выходит из спячки, в коей прибывало неведомо сколько времени, и когда решит углубить знакомство, уверен, мне не поздоровится. Так что, надо поспать, хоть чуть-чуть, пока совсем не стемнело, а ночью быть настороже.
   А то, глядишь, поутру проснусь в брюхе какой-нибудь твари, и останется для меня из столь прискорбной ситуации тогда, только два выхода...
   Костерок в небольшой яме весело потрескивает щепой и сучьями, насквозь промокшая одежда, развешенная над ним по слеге, слегка парит. Кожаный панцирь тоже промок, но его так просто не просушишь, так что даже пытаться не стал, а вот рубашку, или, там, уже порядком пованивающие онучи, да сапоги - самое то.
   Проклятый "Волчий бег"! Усталость уже навалилась, и все тело гудит, как после хорошей тренировки у старого Олафа (или после хорошей "тренировки" с Турид - эх, горячая девка, справедливости ради надо сказать!), а вот в глаза мне будто распорки вставили. Не хотят закрываться - и хоть ты тресни! А это не очень радует, не посплю сейчас, пока еще светло - сморит ночью, а дрыхнуть в темноте мне тут нежелательно. И погода, как назло, снова портится - опять проклятая морось.
   Бражки бабушкиной, что ли, глотнуть, все веселее на душе станет? Да хоть взглянуть, наконец, что я там в кучке костей нашел, а то, стемнеет - хрен чего разгляжу. Да и так уже смеркается, и туман какой-то, похоже, собирается появиться: пока прозрачные его клочки, потихоньку, полегоньку, собираются в облачка, плывущие невысоко над топями.
   Унылое зрелище. Сейчас бы дома сидеть, в тепле и с пивом, заедать которое горячими матушкиными пирогами...
   Или, еще неплохо было бы к подружкам, на хутора, или к Олафу завалиться, послушать рассказы, о походах и сражениях, о добыче, что взята железом да пропита вином, о ярости и удаче хирдманов, мудрости вождей да подлости врагов.
   Или к Хильде - она всегда рада со мной поделиться знаниями да мудростью, хоть и ворчала для вида, что от дел ее отвлекаю. Или к Астрид сходил бы, поболтал о всяких глупостях, и снова утонул бы в ее глазах, цвета летнего неба в солнечный день, намекнул бы на сватовство, а она снова бы краснела и улыбалась...
   По щеке скатилась скупая слезинка - это не от тоски, просто проклятое зелье, которое я ошибочно называл "зимней брагой" лучше не пить, а вымачивать в нем заржавевшие кольчуги. С доброго глотка горло оно мне продрало так, что даже ругаться не получалось, а получалось лишь жалобно сипеть и плакать. Чего старая бл... гхм... наставница туда напихала? И сколько оно выстаивалось, прежде чем попасть в эту флягу (не скиснув при этом)?
   Нет, это не пить надо - это впору крысам в норы наливать, чтоб их там растворяло! Никакая это не брага, хотя, по запаху и похоже, что это что-то на ее основе...
   В желудок будто горячий ком опустился, от которого тепло начало разливаться по телу, в голове зашумело, на душе тоже полегчало.
   Хотя, зря ругаюсь: неплохая вещь, вроде как, определенно неплохая.
   Как бы только зубы от нее не растворились, а то тяжко в жизни щербатому...
   Интересно, это Финн зельеварением занялся? Или это Хильда ему эту гадость отдала когда-то на пробу, да сама и забыла рецепт? А то я бы знал, старая мало что от меня скрывала, щедро знаниями делилась. Хотя и сокрушалась при этом, что слишком многое из ее искусства парню не понять, женский ум для того нужен, но вот нет в борге для нее достойной ученицы, а сама она стара уже ее по Нурдланду искать.
  
   Так что там, с этой побрякушкой?
   Лист неизвестного мне дерева, на цепочке. Цепочка не золотая, да и не серебряная, металл мне неизвестен, но тут уж я не кузнец, чтоб сплавы друг от друга на глазок отличать. Я сполоснул все изделие в ближайшей луже, и снова поразился тонкой, изящной работе неведомого мастера: далеко до нее тем вещицам, что отец привозил из походов, даже в подарок матери, а не то, что на продажу. Каждое колечко цепочки покрывали узоры неизвестных мне символов, а более детально в опускающихся на топи сумерках что-то рассмотреть было сложно.
   Да тут только за работу можно ее вес-два золотом просить, если продавать соберусь, а сам металл тоже ведь чего-то стоит!
   И, похоже, не простая висюлька это - амулет. Только разряженный досуха, и, вследствие этого, представляющий из себя ныне хоть и красивую, но бесполезную безделушку. Мелькнувшую на задворках сознания мыслишку зарядить его, да поглядеть, что оно может, я отмел, как несвоевременную: силы колдовские и так потрачены изрядно, и, кто знает, не навестят ли меня ночные гости, из тех, кому в Хелльхейме или Нифльхейме не сидится, и от кого сталью, пускай даже неплохой и достаточно острой, не отмахаться, а мне ведь еще охранный круг ставить, что тоже для меня в таком состоянии непросто. Так что нет, не сейчас, по крайней мере.
   Странные, кстати, топи. Я только сейчас обратил внимание на одно обстоятельство, сразу бы насторожившее любого лесовика.
   Тишина.
   Нет, я не имею в виду то, что воплей Скафти Финнсона (Квист еще не пришел в себя, когда я уходил с того памятного островка), неистово тосковавшего по мне, и переживавшего всем сердцем от неизбежности долгой разлуки (он минимум два раза повторил весь имеющийся в его распоряжении запас ругательств, и даже придумал несколько новых, специально для меня), теперь не слышно. Его завывания донимали меня еще примерно с милю, но передвигался я быстро, и по самым приблизительным подсчетам до привала сделал миль десять - пятнадцать, может даже больше.
   Нет.
   Тишина, которую принято именовать мертвой, вот, что должно было меня насторожить гораздо раньше. Пока я бежал, перепрыгивая с кочки на кочку, слыша только собственное сопение, кряхтение, шуршание болотной растительности под ногами, чавканье грязи да собственные матюги - я не обращал на это внимание, но сейчас... Ни звука вокруг, кроме потрескивания костерка да тихого шороха мороси. Ни звона комаров, ни треска сверчков и прочей живности, ни жабьего хора - и это в начале-то лета! Не к добру это. Даже если животных распугал я (что вряд ли), то комары-то куда делись?
   Первый признак гиблого места, кстати - живность вся оттуда первым делом уходит, ибо в противном случае чахнет и гибнет. Растения засыхают, люди, без колдовской, либо жреческой защиты, пробывшие там долгое время, потом долго и разнообразно болеют, их мучают кошмары. Зато всяким духам преимущественно, злым, нечисти и нежити там раздолье, те лезут в такие места, как запойный пьяница в бочку с пивом - с неудержимой лихостью, и собираются там в великом количестве.
   Вот угораздило же меня, будто сглазил кто! Но это вряд ли, я бы почувствовал: когда Хильда меня учила, сглазы, порчи и тому подобные приемы подлого своего искусства она показывала на мне же. Сразу же и распознавать, защищаться и снимать учился, заодно, так что понял бы, если б меня прокляли. Скорее, богам чем-то не угодил, или Удача больше не при мне. Но от погони-то я ушел, да с прибытком - тогда что же?
   Непонятно.
   Нет, впрочем, понятно - нечего мне тут делать, жду рассвета - и к морю. Плевать на лес, на всех, кто там может меня поджидать, плевать на погоню, на Финна, ждущего меня в Хагале - все лучше, чем здесь. Рассвет наступит, и в путь, высосу всю флягу с "Волчьим бегом" досуха, до капли, пускай меня потом наизнанку вывернет - но ночевать тут больше не буду.
   Сам себя накручиваю - надо бы успокоиться...
   Еще никто не пугает, а я уже все страхи собрал, деду бы не понравилось. Но охранный круг все ж таки поставлю, благо, соли в достатке, да силы еще немного во мне есть.
   А гнетущее предчувствие неприятностей никак не унимается.
   Надо успокаиваться, и рассуждать разумно.
   Что я смогу сделать первым делом, если (когда) за мной нечистые обитатели этих топей явятся?
  
   1)... заорать?...
   2)...обосраться?...
  
   Бррр, нет, это всегда успею, долой сии малодушные мысли. А помимо этих очевидных действий, варианты есть?
   Чего там боятся гости из Хелльхейма или Нифльхейма? Дед же рассказывал...
   Так, умелый жрец владык севера - Асов - может нежить изгнать, призвав на помощь себе силу божества, которому служит. Я не жрец, но помолюсь, хуже не будет, в час великой нужды любой сын Нурдланда, если позовет Асов и будет искренен, то сможет быть услышан. Хотя, боги не любят вмешиваться в дела людей, так что прямо помогают крайне редко.
   Что дальше? Боль немертвому можно причинить некоторыми видами металлов - чистое серебро и холодное железо, например. Серебра у меня... А нет, есть, надо же. Пара монет. Второго нет точно. Еще?
   Песня скальда поможет, правильный Нид, по идее, всех проймет.
   Соль! А лучше - морская вода. Слабых остановит, кому сильнее - причинит боль. Ну и несколько заговоров - но сил для них маловато, а без колдовской силы они только сотрясение воздуха. Несколько разновидностей "темницы духов" еще - это чтобы поймать и удержать злого духа, а чтобы не быть пойманным им? Самому в ней сидеть, пока рассвет не настанет? Так на много видов нежити свет не действует, а жрать и пить тут нечего... Да и силу надо, силу - а с этим проблема.
   Мда. Печаль мне.
  
   За всеми этими размышлениями, а также немудреным ужином, состоящим из запасов братцев и водицы (из их же припасов) я не заметил, как на болото опустилась ночь. Клочья тумана, меж тем, рассеиваться не спешили, наоборот, сгустились даже, хорошо хоть, дождь прекратился, и я напялил на себя провонявшие дымом шмотки - теплые, да подсохли чуток.
  
   А еще я, кажется, засыпаю - "Волчий бег" выдохся, наконец, и на веках, в которых раньше стояли словно распорки, теперь повисли, будто, свинцовые гири.
  
   Тишина, ни звука вокруг. Луна на небе, круглая, такая яркая...
   Говорят, если долго на нее смотреть, то можно различить в ней женское лицо, прекрасное, как лик самой Фрейи, чья красота воспевалась во множестве саг, дочери Ванов, дарующей любовь и милосердие.
   Кто-то говорил, что луна - это зрачок самого Фенрира, кто-то - что это драгоценность, обещанная одному из великанов Етунхейма Асами за строительство, соответственно, Асгарда, и так глупому Етуну и не отданная. Или же это отражается в небесах глаз Одина, тот, что Отец Битв отдал в уплату за возможность отпить из Урда, источника мудрости, охраняемого великаном Мимиром...
   А кто-то уверен, что если долго и пристально на нее пялиться - можно стать идиотом...
   Я уже стал, наверное, потому что, подняв голову, сквозь накатившую на меня дрему, увидел, как, озаряемый бледным светом луны в мою сторону движется клок тумана. Не издавая ни звука, без ветра, медленно, прямо по моим следам, по той стежке, что я набил, когда добирался до своего островка. Из этого облачка, по мере приближения к островку формировалась фигура, за ней еще одна, еще... Какой странный сон, что бы это значило? Надо будет спросить у Хильды... Когда снова ее увижу... Что бы это означало, когда снятся фигуры, сотканные из тумана, с черным провалом в том месте, где должно быть лицо...
   Не доходя пару десятков ярдов до островка, эта процессия остановилась, будто бы уткнувшись в прозрачную стену. Ха, какая стена в болоте - что за глупый же сон мне снится! Преграда задержала пришедших буквально на мгновение, и лопнула, отдавшись противным высоким звоном у меня в ушах... И первая из фигур двинулась к островку, увлекая за собой остальный... Этот звон, так раздражает, да что же это, комар что ли, или мошка какая - залезла в ухо и теперь мешает мне дальше смотреть эти видения...
   Я попытался отделаться от надоедливого насекомого, махнул рукой неловко - и здорово порезался. Об собственную секиру, с которой в обнимку лежал.
   Вспышка боли от глубокого пореза мгновенно прояснила мой разум до кристально-чистого состояния, а по спине могучим табуном поскакали мурашки, размером с морского волосатого краба, того, у которого панцирь размером с хорошее блюдо, а лапы длиной чуть ли не в ярд.
   Страшно стало, скажу без утайки. Я смеялся, когда мне рассказывали, что можно от ужаса закостенеть, не верил, что можно так бояться.
   Но вот можно, оказывается.
   Заскреблось, правда, ощущение, что эти эмоции - не мои, надо бороться, сопротивляться, отринуть наваждение, но тут же все мысли смыла новая волна ледяного ужаса.
   Это не сон!!!
   Звон в ухе от нарушенного сторожевого круга, нарушители - вот они. Одно уже рядом... Полупрозрачная фигура с непропорционально длинными руками, закутанная, будто бы, в саван, или балахон с капюшоном, под которым темнота. Он (оно?) уже протягивает ко мне свои длиннющие многосуставчатые тонкие прозрачные пальцы...
  
   Таааак, что у нас там по плану? Ах, да, пункт первый - заорать.
   Это я мигом...
  
   От собственного вопля у меня самого же заложило уши, эк я могу! Протяжно, громко, душевно... С переливчатым таким провизгом...
   И прыгать из положения "лежит, как бревно" в положение "бежит так, что сам Слейпнир хрен его догонит" - это я тоже, оказывается, здорово умею. Сколько же нового порой о себе можно узнать, стоит лишь заночевать в поганом месте да встретиться с его обитателями!
   Так, что с пунктом вторым плана? Ммм, и рад бы, да нечем, пара кусков сушеной рыбы живот не набьют, так что, стиркой озадачиваться, видимо, не придется, что не может не радовать.
   Конечности твари сомкнулись на пустом месте, там, где мгновение назад находился мой нежно лелеемый организм, у меня же в глазах прояснилось лишь ярдах в сорока от кочки, на которой я имел несчастье разбить лагерь. Бежать, бежать что есть мочи - больше конструктивных идей мне в голову не пришло: от ужаса волосы на башке стояли дыбом, а сердце стучало, как молот в кузне у Магнуса, казалось, вот-вот проломит ребра и вывалится наружу. Оборачиваюсь - не хотят гости незваные оставлять меня в покое, хочется отведать им юного дренга, умного, красивого, и такого талантливого. За мной, то есть двинулись, всей своей полупрозрачной толпой. Медленно и не особо, казалось, торопясь, но неотвратимо, первый из них неслышно спустился с островка, и совершенно беззвучно поплыл над поверхностью болота. Дожидаться его не хотелось.
   Волна ужаса снова прошлась по мне, от немытой макушки и до моих грязных пяток - и я ломанулся прочь, не глядя под ноги и не разбирая дороги.
  
   Сколько времени я несся по болоту, как не провалился в бочаг с головой (хотя несколько раз по пояс и разок по грудь случалось) - я не помню. Окончательно пришел в себя я, лежа на спине, на толстой, мягкой, какой-то даже меховой поверхности. Сил бежать дальше не было.
   Вода... Сдернув флягу с пояса, я зубами вытащил из горлышка затычку, и сделал несколько судорожных, торопливых глотков - в этот момент обычная, теплая, уже задохшаяся вода показалась мне вкуснее самого лучшего свежего холодного пива, а про ту дрянь из забродившего виноградного сока, что так нравилась нашим женщинам и говорить нечего. Я пил, и все никак не мог напиться, горло саднило (доорался!), а вода текла по подбородку, стекая за шиворот и охлаждая грудь под рубашкой.
   Так, надо отдышаться чуток, и идти дальше - еще темно, и, не сомневаюсь, от своих намерений твари не отказались, и плывут себе тихонько, по моим следам.
   Кожу на лице стянула подсыхающая болотная грязь, я дернулся ее вытереть, и крепко съездил себе же по морде железком секиры - это что, я ее все время в руке держал? Больно, но зато оружие при мне, жаль, не поможет она мне в битве с нематериальным противником. С великим трудом разжав пальцы, которые судорогой свело на древке, я положил ее рядышком. И лямка на груди - мешок тоже прихватил? Так, значит, живем! А вот слегу я оставил на островке, и это очень плохо. В болоте без нее никак: то, что я ночью чесал по топям бегом и до сих пор не отправился измерять его зловонные глубины - иначе как чудом не назвать, все-таки удача при мне. Но полагаться только на нее глупо, сейчас она выручила, а в следующий раз не спасет.
   Я с трудом перекатился на живот, оперся руками, сразу утонувшими во мху, и принял сидячее положение. От этих моих телодвижений пышный ковер мха подо мной ощутимо качнулся - шикарно, что сказать. Трясина. Или заросшее озеро, что, в принципе, для меня одно и то же. Теперь уж все, никакой беготни, окно в тонкой корке, созданной переплетением травы или мха, над настоящей бездной жуткой черной жижи, под ногой - это верная смерть. Засосет - не выбраться.
   Все тело ломит, сапоги, привязанные к поясу еще на привале, и потому до сих пор не оставленные в объятиях топи, полны грязи, она же пропитала одежду насквозь, тонким слоем облепила лицо и волосы, намокший кожаный панцирь мерзко воняет, а сам я похож, должно быть, на основательно подгнившего драугра. Да что уж там - на оживший кусок коровьего...
   Хм, да, не стоит развивать тему.
   Щит, привязанный к мешку за рукоять, благополучно похерен где-то в топях (зря и тащил, надо была сразу разломать его об голову какого-либо из финновых скудоумных деток), ножны на поясе тоже пусты - вытряс по дороге, видать. Печально. Плохо без ножа.
   Но надо идти, если хочу жить. Где там фляга с "Волчьим бегом"?
   Ага, вот она, булькает, навскидку больше половины еще в ней. Вкус... Ожидаемо гнусный. Такой, должно быть, у ношеных месяц онучей, если их с чувством, с толком, с расстановкой пожевать, или у постоявшего дней так пять на солнышке и основательно протухшего рассола. Зато, каков эффект! Не сразу, но постепенно, ощущение дикой усталости размывается, и я снова могу шевелиться. Плохо только то, что с каждым разом эффект от зелья будет становиться все короче, а когда оно перестанет действовать совсем - двигаться я, скорее всего не смогу сутки, как минимум: просто ноги держать перестанут, а сам сделаюсь слаб, аки новорожденное дитя.
   Надо идти, да под ноги посматривать, со всем вниманием, а то, ухну - и побрезгует и Скёгуль, и Свава, и Крист, да и любая другая из валькирий, за мной сюда лезть. Да и не положено им даже нормальных утопленников, тех, кого прибрала своенравная тропа кораблей, допускать в чертоги Асов, а уж про тех дурней, что захлебнулись вонючей болотной жижей - тем более. Меня, должно быть, только в Хелльхейм возьмут такого, приставят говно за чудовищным псом Гармом убирать, что, хотя, в пещере Гнипахеллир и прикован до конца времен, но отсутствием аппетита и покладистостью характера все равно не страдает.
   Но в путь, дренг Свартхевди, хватит ушами хлопать, надо идти, ибо преследователи на сей раз у меня не из плоти и крови.
   И хватит унывать: и дед, и отец, и мудрый старик Олаф - все говорили об одном и том же: раньше смерти не умирай, борись, сражайся - и тебе воздастся, не на этом свете, так на том. Асы не любят унылых соплежуев, им более по душе бравые дурни... Храбрые хирдманы, то есть, конечно.
   Так что, вперед! Ночь, туман, трясина - бывало и ху... Хм, вообще то, не бывало, но зато, будет что рассказать своим детям, разумеется, когда они у меня появятся.
   Хотя про то, как я убегал от призраков, с хорошим запасом обгоняя свой собственный визг, а не обгадился только потому, что было нечем - им знать не стоит, определенно не стоит. Да и любой на моем месте вел бы себя так же, а кто скажет иное - тот трижды лжец, и пусть отправляется к змею Ермунганду в жопу (если сможет ее найти) и сидит там, пока Муспелльхейм, мир огненных рек и вулканов, не покроется льдом.
  
  
   Глава 11.
  
   Проклятый туман.
   Я не люблю бол... А, хотя, говорил уже. Но это не отменяет того факта, что болото, когда оно покрыто туманом, густым, как простокваша, не нравится мне еще больше, чем обычное. Я потерял счет времени, скитаясь по этому поганому месту. Эта сырая мгла стоит тут, кажется, вечно, глушит звуки, подобно толстому пуховому одеялу, в которое укутался с головой, и не позволяет увидеть сквозь себя ничего далее нескольких шагов.
   И, чтобы совсем до кучи, я заблудился.
   Да, можете смеяться, я, колдун Свартхевди, заблудился, на ровном, как стол болоте. Просто проснулся и понял, что не знаю, где север, а где юг, где море, и куда идти. Тогда я бежал (кое где полз, кое где плыл), подгоняемый страхом, убивая усталость глотками "Волчьего бега" до рассвета и почти весь следующий день, и порядочный кусок ночи. Бежал, пока силы меня не оставили, и я, буквально на карачках, на брюхе, цепляясь слабеющими руками за жухлую желтую траву, не заполз в какую-то нору, чтобы отрубиться там надолго, от дикой усталости и жуткой слабости. Сколько там лежал - непонятно, сознание возвращалось ненадолго, урывками, только и хватало разума, чтобы на ощупь достать из мешка кусок рыбы или сделать глоток воды.
   Которая, кстати, кончилась.
   Проснулся я тогда окончательно, лишь когда по привычке, нащупывая флягу в мешке, наткнулся на емкость с той жидкостью для чистки железа от ржавчины и растворения зубной эмали, глотнул его, поперхнулся и чуть не выкашлял легкие.
   Бодрит знатно, да.
   А водицу приходится теперь хлебать болотную, что печалит меня неимоверно, а более всего, печалит мой кишечник. Думаю, нашлось бы что пожрать, и с такой водицей местные твари легко бы меня нашли, можно сказать, по горячим следам, а так - кровожадный рык моего пустого брюха, разве что, может выдать...
   Фильтрую ее, водицу эту, конечно, черпая шлемом и наливая в котелок, сквозь сложенный в несколько раз, оторванный рукав рубахи, кипячу - когда удается найти дрова, но помогает так себе. Выбора, тем не менее, нет, поэтому довольствуюсь ею. С едой тоже все печально (свое уже кончилось) - ни крыс, ни жаб... Ничего нет, будто вымерло все. А может, и взаправду, вымерло?
   Для ягод тоже не сезон, да и не еда они, так, баловство одно. Грибы, зато появились. Сиреневые, в мелкую крапинку. Аппетита не вызывают сами по себе, более того, уж в чем, а в отравах я разбираюсь - а они отрава самая натуральная и есть, не слишком ядреная, правда. Впрочем, собрал их все, до единого. Попробую выварить - все лучше, чем кожу с сапог жевать, или от голода пухнуть.
   Уходить отсюда надо, уходить... Хреново лишь, что я не могу понять куда. Сквозь этот проклятый туман, и затянувшие небо тучи, периодически орошавшие меня дождиком, не видно ни звезд, даже солнце кажется едва различимым пятнышком. Я спрашиваю руны, каждый день вопрошаю, и они указывают направление, но лишь приблизительно, и, зачастую, результат настолько путаный, что я иногда не могу его понять. Вот что значит, к примеру, комбинация из RAIDO, ISA, WUNJO, NAUTHIZ? Путешествие сквозь лед и тьму, в свет, преодолевая трудности, тем самым очищаясь? Дорога к злу, что голодно и нуждается (в еде, видимо)? Нужно идти, иначе соединюсь (стану частью) с тьмой? Остановка в пути необходима для восстановления?
   Рехнусь скоро, видимо.
   И недавно обнаружилась еще одна новость, сама по себе поганая, но на фоне общих проблем всего лишь одна из них: у меня не восстанавливается колдовская сила.
   То есть, вообще никак. Не помогает сон и отдых, и последние крохи еды тоже никак не поспособствовали. Не Имир ли лишил меня своей искры, в наказание за трусость? Не проклял ли меня Отец Волшебства? Или, место тут такое, что впитывает силы, будто сухая солома пролитое небрежным гулякой пиво?
   Хотя, есть еще кое-что. Амулет.
   Он начал заряжаться, может быть сам, может быть, за счет меня. Я давно уже перевесил его на шею, памятуя о том, как потерял нож, и теперь он болтался под рубахой. Странно, но его наличие дарило мне странное в этом необычном месте ощущение защиты. Эфемерное, едва ощущаемое - но вот есть такое. Может быть, благодаря ему меня до сих пор не употребили по назначению те твари из тумана, или кто тут еще водится. Я пробовал его снимать ненадолго, тем не менее сил не прибавлялось, зато возвращалось чувство чужого взгляда, так что, очень быстро одевал обратно.
   Вечный туман и сырость, пропитавшая насквозь, кажется, меня всего... Серые топи, без конца и края... Я кажусь сам себе здесь чужим, и уже потерял счет времени - лишь глухое бурчание желудка, да свинцовая тяжесть в ногах напоминают мне, что я еще жив. Ну и сыро мне тут, и холодно немного.
   Тут не место для живых, я, наверное, все-таки попал в Хелльхейм - в легендах сказано, что такое бывало. Здесь промозгло - но не лютая стужа, что, как всем известно, царит в Нифльхейме, и, тем более, не огненные поля Муспелльхейма - значит царство старухи Хель. Понятно становится, почему тут даже комаров не водится.
   Но всем известно, что во владения Хозяйки Мертвых можно попасть, только перебравшись через реку Гьелль, что отделяет мир живых от мира мертвых, и лишь поющий мост Гьялларбру, что выкован из чистого золота, будет переправой путнику. Правда, мост тот обязан звенеть, когда его коснется нога живого, а я ничего подобного не слышал, и моста даже деревянного не встречал, а не то, чтобы золотого и поющего.
   Да и речушка, которую я вычерпывал своими сапогами и выливал из мотни, и выжимал потом из штанов, на Гьелль не тянет. Тогда, может, есть какой-то обходной путь, и я его нашел? И поэтому я не увидел ни моста, ни великой реки, не встретил великаншу Моргуд, что стережет путь в чертоги Хель? А те фигуры, что сотканы из тумана - стражи, может быть? Тогда мне есть, чем гордиться - я попаду в легенды! Не так, конечно, как славные Тьялви и Ресква - смертные спутники богов, но тоже прославлюсь...
   Жаль только - посмертно, попасть живому в царство Хель еще, говорят, можно, но вот выбраться обратно - уже нет. Да и богам немногим подобное под силу - лишь Отец Битв, да Хермод-вестник бывали в Хелльхейме и смогли выйти оттуда.
   А вдруг это Етунхейм? Вот будет мне потеха, когда окажется, что я брожу на подступах к самому Железному Лесу, и никого не встретил тут только потому, что даже Етуны боятся и уважают старую, как сам мир, его хозяйку - древнюю и страшную ведьму Ангрбоду?
   Так, если вооооон у того дерева, что вроде виднеется в прорехе тумана, будут железные ствол, ветви либо же листья - лучше мне на нем и повеситься, на опояске от штанов. Ибо лучше попасть в Нифльхейм, на вечное поселение, чем стать игрушкой Ангрбоды, жуткой матери Фенрира. А лучше броситься на меч, что до сих пор находится в мешке, ибо висельником быть плохо.
  
   Хм, дерево как дерево.
   Не сказать, что красивое, но уж точно, не железное.
   Мертвое и давно засохшее, без листьев (что понятно, на болотах такому не жить), корявое весьма. Почерневшие, словно скрюченные от невыносимой муки ветви увиты косматыми грязно-бурыми прядями висячего мха, свисающего кое-где до самой земли, а на голом стволе сгнила и отвалилась вся кора.
   Чего это мне про железный лес и его ужасную хозяйку блазнится - наверное, с голодухи? Сколько я уже не жрамши? Судя по тому, что резь в желудке заметно притупилась, но еще не исчезла - дня четыре. Это не беда - есть ремень, сварю его, коли совсем невмоготу будет. Ну и грибочки эти еще... А что, сготовлю-ка я их сейчас, чего темноты дожидаться?
   Я подошел к дереву поближе, и принялся собирать хворост и сучья, отпавшие с него - собрал почти все - варить такое блюдо, как поганки, придется долго. Развел костерок поодаль от дерева, набрал воды из ближайшей лужи, уже привычно процедив ее сквозь кусок ткани, и снова отправился за дровами.
   Вытягивая длинную валежину, висящую на одних нитях мха, краем глаза замечаю движение сбоку, и тут же отпрыгиваю назад - секира при мне, и из-за пояса достать ее недолго.
   Внимательно оглядываюсь, еще раз осматриваю вполне безобидную сушину - ничего.
   Мерещится уже, с голоду, наверное.
   А ведь дома, бывало, выделывался по молодости - не хочу того, не хочу сего... Сейчас бы я и от ячменного вареного зерна не отказался, которым кормят, свиней, пленных из тех, что попроще, и плохих рабов...
   Снова замечаю движение - на сей раз я смог различить его причину.
   Длинная прядь мха, колыхнулась едва заметно, и снова застыла. А ведь ветерок я бы почувствовал! Осторожно дотрагиваюсь до этого клока рукоятью секиры... И прядь сразу ее обвивает, да следом и весь остальной покров зашевелился. Нет уж, хватит мне, пожалуй, дров - чтобы освободить секиру потребовалось приложить определенные усилия, а обвившие ее рукоять пряди этой дряни явно сопротивляются. Мало того - оно тянется к моей руке!
   Дергаю со всех сил, и плеть рвется, оставив хороший пук нитей, обвившихся вокруг древка, а вся остальная пакость, что успешно притворялась безобидным мхом, заполоскалась в воздухе, силясь добраться до меня.
   А вот хрен тебе, не достанешь!
   Я, пятясь, отходил от дерева все дальше и дальше, пока не почувствовал острую боль в руке - одна из нитей все-таки добралась до пальцев, и наградила чувствительным ожогом. В бешенстве, я сапогом счистил куски ползучей гадости в костер - и с мстительным удовлетворением понаблюдал, как оно корчится в пламени.
   Да что ж это такое? Мне теперь и растений избегать? Каждый куст, куда гадить присяду, на наличие зубов проверять? А то, глядишь, откусит, чего не следует!
   Про такое мне Хильда не рассказывала. Хотя, чего на свете не бывает...
   Так, а это еще что такое? Утром же чистил секиру, а она уже пошла ржавчиной, да густо-то как! И рукоять какая-то склизкая стала, непорядок. Да и трофейный меч, извлеченный из мешка, тоже оказался весь в веснушках, тоже ухода требует. Надо снова заниматься оружием. Как учил батя: сам можешь сидеть в лохмотьях и голодный, но оружие обиходь, иначе не карл ты, и не бонд даже получишься, а самый натуральный грязный трэль, и место тебе не на руме шнеккера, а с вилами в хлеву.
  
   А ничего на вкус оказались грибки! Даже после полутора часов отваривания, и превратившись в однородную бурую массу, которую побрезговали бы жрать даже свиньи. Сейчас же мерзкое варево показалось мне пищей богов, которую я умял всю, прождав после первой ложки более часа (это чтобы травануться не слишком сильно, и был бы шанс выжить, почистив желудок).
   И отправился в путь - ночевать рядом с этим деревцем не хотелось.
   А жизнь то налаживается! Тем более, похоже, местность становится не такой топкой. Нет, под ногами по-прежнему хлюпает и чавкает, но уже не проваливаюсь по колени, а то и по пояс - просто сыро.
   И грибочки, опять же попадаются.
   Деревья, подобные тому, со жгучим мхом, правда, попадаются тоже. Да все чаще. Это, с одной стороны, радует - желание покинуть ненавистные топи за последние несколько дней стало моей мечтой. А с другой стороны не радует, потому как в таком вот "лесочке" могут встретиться твари и пострашнее этого неуместно бодрого и подвижного мха. Однако, пожалуй, лучше встречусь с ними, чем подохну от голода в топях. Позорная смерть все-таки.
   А тем временем, дело к вечеру - пора устраиваться на ночлег. Укрытий поблизости никаких, нору копать лениво, под сень деревьев, увитых жгучими волосьями, тоже желания забираться не было, так что, просто собрать хвороста, да сварить еще грибов следует. Ну и баиньки, чтобы утром снова в путь.
   Костерок весело потрескивает, грибочки в котелке булькают - все, в общем, неплохо.
   Я, кстати, изучил свою пищу повнимательнее: а ведь ценная, на самом деле, штука. Выглядят грибки противно, на вкус ни сколько не хуже, чем на вид, но, как подозреваю, ой как много чего из них можно приготовить. Судя по пряному, чуть кисловатому привкусу - это дальний родственник того гриба, из которого Хильда варила особые снадобья. Да, да, те самые, для ульфхеднаров или берсерков. Воинов, принявших Дух Зверя.
   Как известно, Дух Зверя (я не о том духе, что возникает, если очень долго не мыться и не менять одежду) можно вызвать в себе несколькими способами. Первый - родиться с ним. Жрецы владык Севера видят подобное в ребенке, и начинают обучать с малолетства, как пробуждать, как контролировать и сдерживать, как побеждать зверя в себе. Таких мало, не каждый заслуживает редкий дар Асов, и не каждый способен его использовать. Отведав крови в первом бою, одаренный и обученный дренг окончательно пробудит Дух Зверя, и, если сможет его обуздать - получит почет и уважение, ибо все воины-звери рано или поздно окажутся в свите Одноглазого Копейщика. В бою же Дух Зверя даст своему обладателю невиданную силу (берсерку) или злую хитрость и скорость (ульфхеднару). Чувства звериные острее человечьих, принявшим Зверя неведомы страх и сомнения, а движет им лишь божественная ярость и голод до битвы, и невероятно сложно поразить такого бойца - кожа его становится подобна лучшей броне, а полученные раны начинают затягиваться тотчас. Такие бойцы очень ценятся ярлами и конунгами, ибо в бою стоят десятков обычных воинов, однако ж, обращаться с ними следует осторожно, так как в гневе такие люди себя не помнят, и могут натворить дел. А заводятся, надо сказать, с полпинка. Что поделать - особенности характера...
   Второй способ - дар Отца Битв. По своему желанию он может наградить кого-либо из детей Нурдланда, и тот обретет Дух Зверя в себе. Как этого добиться - никто не знает, ибо неисповедимы замыслы лучшего из Асов. Но изредка случается и такое, как рассказывал мне дед.
   Ну и третий способ - наглотаться ведьминых настоев. Как по мне - для тупых и жадных он, ибо ненадолго обретается сила, с помощью обмана, зато за нее щедро будет заплачено, здоровьем и разумом. Но, тем не менее, на какое-то время получить силу зверя с помощью них можно. А еще можно от них сдохнуть, еще в процессе пития, что еще вероятнее. Ну а если кому охота корчиться в луже собственной блевотины, или сойти с ума, тот пусть платит серебром и убирается, так Хильда считала, и настойку продавала страждущим, не колеблясь.
   Вот такие настои и делала Хильда. Рожденных же с Духом Зверя ее варево лишь усиливало и помогало снять слабость после битвы, от которой лежали воины-звери в лежку, беспомощные, как младенцы. Ну а что поделать - все имеет свою цену, таков вечный закон, установленный Имиром. А настойки Хильды помогали чуток с этой цены скостить.
   Да, надо бы следующую партию не всю вываривать, а чуток подсушить впрок. Должны пригодиться, кстати, а не попробовать ли мне свари...
   Размышления и планы пришлось прервать.
   За готовкой и обустройством своего убогого лагеря я не забывал оглядываться по сторонам, хоть сквозь проклятый туман различить что-то на расстоянии свыше тридцати - пятидесяти ярдов было проблематично. И вот приметил.
   Меня кто-то решил навестить.
   Из-за тумана лицо человека было неразличимо, но походка у незнакомца странноватая: дерганая, вихляющаяся. Сам шатается, размахивает негнущимися руками - ранен или болен, может быть? А вдруг такой же бедолага, как и я, заблудился в проклятом тумане, и плутает тут, сходя с ума от голода и одиночества? Хорошо бы встретить живую душу, а то уж больно тоскливо одному.
   Периодически он останавливался, словно бы, принюхивался, и, видимо, определившись с направлением, продолжал свой путь. Ко мне.
   Но может быть это и враг - вполне вероятность такая существует.
   Я не стал его дожидаться возле костра - подружиться, ежели чего, успеем, но осторожность проявить следует.
   Нахлобучив шлем себе на тыкву и пригнувшись, я отбежал на пару десятков ярдов, и упал на брюхо, зарывшись в мох - не ахти засидка, но лучше, чем торчать на ровном месте. И что-то мне уже начало подсказывать - не с добром сей незнакомец ко мне прется. Приготовил секиру, размотал пращу, чудом не утерянную в болоте, вложил в чашку пулю.
   Подходит ближе к костру, еще ближе...
   Встал, что-то там разглядывает, стоя ко мне боком. Что, чужак, нюхаешь, как вареные поганки пахнут, понравились?
   Чужак обошел костер, и остановился возле моего мешка. Согнулся над ним, пошевелил рукой.
   Это что, он меня грабить приперся? Хотя, учитывая, что за лохмотья на нем одеты - неудивительно, что решил пошарить.
   Могучим усилием воли я подавил порыв выскочить, и познакомить черепушку незнакомца с обухом своей секиры, и продолжил наблюдать.
   Ковыряться в мешке гость не стал, а застыл возле него, медленно поворачивая башкой по сторонам. Хы, может и взаправду, принюхивается?
   Но... От меня после болот, откровенно говоря, попахивает. Да что уж скромничать - смердит. Одни вечно мокрые онучи чего стоят! И от любого бы смердело не менее свирепо.
   Учует?
   Что-то мне подсказывает - это не человек. И пришел он сюда не грибов пожевать, и не за жизнь поболтать.
   Эх, учуял, никак.
   Странный посетитель повернулся в мою сторону, и я, наконец, увидев его лицо, вскочил на ноги, и что было сил, принялся раскручивать пращу. Да, когда-то, может быть, это и было лицом, но сейчас, видя полусгнившую харю, с провалами на месте глаз, в которых тлели зеленые огоньки, я убедился - нет, это не человек.
   Драугр, вот оно кто! Поганый слуга Хель, пролезший в наш мир.
   Дыра на месте носа, гнилые лохмотья кожи, обнажающие кости черепа, порядком отросшие, уже нечеловеческие зубы. На башке остатки железного шлема, поржавевшие, и, кажется, пробитые. Как я вот это мог принять за человека???
   Не иначе, грибы виноваты.
   Щелчок пращи, и тяжелая пуля врезается твари прямо в рожу, с противным хрустом проламывая тонкие и порядком сгнившие лицевые косточки. Башка драугра от удара откинулась назад, но, немертвого это не остановило, и похоже, особого впечатления не произвело, а привело лишь к тому, что тварь ускорила шаг.
   Что дед рассказывал, как с подобным бороться?
   Притом, что на колдовские приемы нет сил.
   Я отбежал еще на несколько десятков ярдов, и метнул в него еще пару пуль, причем второй попал прямо в глаз, погасив огонек в нем, но отказываться от своих планов, какие бы они ни были, гость из Хелльхейма не собирался. Да и по поведению, похоже, что он не на зрение полагался. Может быть, амулет, что на шее болтается, рядышком с мешочком для рун и символом Мьелльнира, мешает ему меня видеть? Зато да, по запаху он меня находит в два счета...
   Про подобных этой вот твари, что, смешно ковыляя, преследует меня, дед рассказывал. Ожившего мертвеца одолеть можно, но весьма сложно. Противник крайне неприятный, просто в силу того, что уже мертвый, а управляет этими мощами, вселившийся в умершего, злой дух.
   Очень неприятный противник.
   Вот что ты сделаешь уже мертвому? Проткнешь мечом? Снесешь башку? Прожжешь в нем дыру? Ему плевать на твои потуги. Он уже подох! Такая пакость очень плохо горит, его бесполезно лупить большинством боевых заклинаний, вызывающих проявления стихий. Проклятия ему - что с гуся вода, помогают только специализированные, против духов, и то, со скрипом, так как вселенец за занятое тело держится, будь здоров - дед порассказывал историй, в свое время.
   Зато жрец такого изгонит на раз-два, достаточно ему воззвать к силе своего бога, и тот загонит восставшего обратно, в сумрачный Хелльхейм, на расправу к его хозяйке, что беглецов таких ох как не любит. Вот только, сколько миль до ближайшего жреца? Зато драугру достаточно любой царапины, чтобы отравить человека своим трупным ядом, а он у него еще и многократно сильнее, чем обычный. И делается тем сильнее, чем старше тварь.
   Еще одна пуля с треском вошла немертвому в грудную клетку, и там осталась. Все, хватит тратить припас, и без того ясно, что придется либо убегать, либо идти в ближний бой, где пытаться рубить твари сначала конечности, а потом, ее, уже лишенную подвижности, мельчить дальше. И жечь в костре.
   Что ж делать то? Бежать? Бросив еду, мешок, костер, снова удирать, на ночь глядя... Да и какая, к свиньям, разница - ночь, не ночь, один хрен не видать ни йотуна в этом тумане...
   Или рискнуть?
   Драугр вызывал во мне чувство глубинного, первобытного страха, пополам с отвращением. Но убегать, если честно, хотелось все меньше и меньше. Надоело убегать. Дед, наверное, не одобряет такого моего поведения, плюется, глядя из Чертогов Павших на младшего своего внука, и стыдно ему, за меня перед старшими предками, а те тоже наверняка морды воротят - принял, дескать, в род мало того, что не пойми кого, так еще и с заячьим сердцем.
   Да и к тому же, немертвому неведома усталость, и он станет меня преследовать (ибо упертый и вечно голодный), днем и ночью, пока не настигнет, и биться с ним все равно придется. По крайней мере, эти бодрые и энергичные останки хоть можно секирой отоварить, в отличие от тех, что в топях приходили за мной. Так что, вперед, дренг Свартхевди, бейся!
  
   - Ооооооодииииин!!! - сокращаю дистанцию до драугра, и, с ложным замахом, сменив направление удара, моя верная подруга врубается твари в левое плечо, с хряском разрубаемой кости и тонким звоном. Неглубоко, надо сказать, на пару дюймов всего. Туговато пошло, но дед о подобном тоже рассказывал. Дескать, чем старше драугр - тем крепче, ну совсем как дерево мореное. Рубить замаешься, оружие тупится и вязнет - а тварь и рада тому.
   Ну да мое оружие не завязнет, топор или клевец бы застрял, а секиру потянул на себя, да с ударом ногой в живот немертвому - она и выскочила из разреза.
   Тварь бестолково махнула руками, или что там у нее вместо них, но я уже был вне досягаемости.
   Да, полагаю, в тело его рубить придется долго и утомительно. Но Олаф рассказывал, что тулово, особенно броней прикрытое - цель неприоритетная. Учил меня старый: "секи, Сварти, куда достанешь, не тянись до тела. Нога открыта - бей в нее, руку али плечо враг открыл - руби туда". Говорил, что не столько в бою народ гибнет от ран в тело, сколько от кровотечения и столбняка (когда видит, что рука его или нога теперь отдельно от всего остального), когда раненые под ноги сражающимся сваливаются.
   Так что, попробуем постучать по ногам.
   Копейный выпад в растрескавшуюся харю острием железка (его на секире специально вытянули, для таких вот ударов) - глубоко не войдет, но мне и не надо, петля и на отшаге - лови в бедро, нежить! А тварь-то хитрее, чем показалось сначала: не стала убирать ногу, оставив ее под ударом, зато попыталась отвесить мне когтистой лапой по уху.
   Попала.
   Я успел наклонить голову и поставить под удар шлем, а то такими когтями, как у него на лапе, личико он мне рассадил бы в лохмотья. И стал бы я тогда не просто Сварти Конь, а Сварти Страшный Конь, такой, что ночью встретишь и обосрешься.
   Или просто дохлый Конь.
   В ушах зазвенело, а шлем съехал на бок.
   Зато мне удалось зашагнуть ему за правую руку, и снова рубануть в то же место на ноге. Пинок восставшему под колено - и пока мертвяк восстанавливает равновесие - еще удар секирой.
   Я такими ударами рубил свиные туши (батя прошлой осенью счел, что мне не повредит такая тренировка, да и мясо заготавливали как раз) мало не напополам, а тут, на тощую гнилую ходулю мертвой твари понадобилось столько усилий! Но отхряпал, все-таки, не зря и батя и Олаф столько времени заставляли махать железом. Чему-то научили.
   Поправив шлем, я приступил к дальнейшей разделке.
   Драугр, даже став ампутантом, угрозу представлял все равно, в силу своей бесчувственности к ранам и повышенной ядовитости. Встать он уже не мог, но постоянно вертелся на том, что у него осталось от брюха, норовя цапнуть меня когтищами, но я был начеку, и вскоре тварь превратилась в набор шевелившихся запчастей. Руки с кистями пытались ползти ко мне, ноги смешно перебирали пальцами, а череп клацал на меня зубами и подпрыгивал до тех пор, пока я не растоптал его в труху, каковую запинал в костер.
   Ффффуууух, умаялся.
   Вот теперь будет что рассказать в доброй компании, чтоб сидели и слушали, открыв рот. В нашем, по крайней мере, борге, никто из дренгов, даже уже ходивших в походы, не мог похвастаться, что в честном поединке свалил пятерых драугров за раз! А я могу!
   Хотя... Не поверят. А вот двух - будет в самый раз, хе-хе.
   Драугр в костре шаял почти всю ночь, а я почти не спал. Поправлял костер, да был настороже - а вдруг еще один заявится? Обнаружил длинный разрез на панцире - и когда тварь успела? Еще бы чуток, и собирать мне кишки с земли, а так - только доспех испортила. Который, кстати, нечем заштопать. Правил затупившуюся секиру, заглаживая лезвие, да поминая недобрым словом немертвого и всех его предков до седьмого колена, подозревал их в пассивном скотоложестве (при жизни, естественно) да в разносе всяких дурных болезней... Надеюсь, им икнулось, там, где они сейчас пребывают.
   Так под утро и уснул, убедившись, что ничего в углях более не шевелится.
   Добычи, жаль, взять не получилось с твари. Шлем - труха, лохмотья сгнили. Ничего, в общем, ценного совсем.
   Вот же паскуда какая! Одни с тебя убытки...
  
   Глава 12.
  
   О том, что на не слишком-то и большом расстоянии от наших поселений и моря есть такое вот занятное местечко, я не слышал ни от бати, ни от деда. Оно, впрочем, и понятно: до ходовой охоты ни тот, ни другой не большие любители, а для зачистки территорий, прилегавших к боргу, для чего каждый год собирались большие партии карлов поселения, слишком далеко отходить не надо. То ли дело, на шнеккере, да по прибрежным городам и весям соседей, ближних (а лучше дальних), пройтись! И добыча, и развлечение, и любимое дело, и мир повидать - все в одном. Достойное дело для достойных карлов.
   Нет, конечно, всяких тварей, вроде тех же выворотней, извести, или, скажем, логова волчьи поразорять, если хищников слишком уж в окрестностях развелось - дело тоже хорошее и правильное, но... Сами понимаете: какая добыча с волка? Шкура на шубу, да набор зубов с когтями, которые Хильде продать можно, да и все пожалуй, ну, может, требуху бабка еще иногда заказывает. А с иного городка можно взять столько, что шнеккеры хирда, возвращающегося с победой, бортами едва море не черпают, так перегружены. Или, если не в набег ходили, а на службу наниматься - то звонкое золотишко в кошелях поувесистее лесных трофеев будет.
   Однако были в борге и охотники. Не так и много, но были, вот тот же Синфьотли, прими Отец Битв его в свои чертоги, или Хакон, его брат, к примеру. Короче те чудаки, которым всякие деревья да кустарники милее седых волн, а шелест листвы и пение птиц слаще плеска весел и свиста ветра. Так вот, они бы, набредя на столь странное место, не преминули бы поделиться с соседями вестью о нем. Но вот вышло так, видимо, что никто из наших тут не был. Ведь и правда: чтоб сюда попасть - сколько надо по топям брести? И кому это нужно? Так что я первый буду, и всем расскажу и прославлюсь...
   Хотя да, чего это я... Никому я ничего не расскажу, меня уже, небось, в Лаксдальборге утопшим считают.
   Утопшим, и насильником: уж Финн то позаботится, чтоб меня ославить. Если братец Орм сделал все, как собирался, то претензий к нам Финн предъявлять не будет, но люди смотреть будут косо. А каково маме придется... Хотя, народ-то в курсе, кто такая Турид, и кто такой Финн, так что, кто не понял, что произошло на самом деле, так тому быстро растолкуют. Однако все равно неприятно.
   Ну да ничего, если выживу и буду в силе - вернусь.
   Обязательно вернусь, попрошу у матери прощения, за слезы ее, и надену Финнов котелок с хитростью на кол, если батя или братья этим раньше не озаботятся. Подгадаю время к тингу, и при всем народе назову лжецом, и позову на перекресток или остров какой - на железе судиться. А там уж Асы покарают неправого (моею рукой, естественно). Ну, или не рукой, так смертным проклятьем.
   А если Финн стар станет, или увечен, или в гости к Хель отправится к тому времени (ну всякое же может быть, пока я мир смотреть буду) - то должок мне его потомки вернут, с лихвой. На каковой должок, к тому времени, пеня знатная накапает, и ее взыщу тоже, ибо Асами заповедано обид не прощать.
   Мечты, мечты...
   Хватит мечтать, смотри-ка лучше по сторонам, дренг Свартхевди, если хочешь когда-нибудь увидеть живых людей, а не остаться тут, и пополнить собой ряды гнилого местного товарищества!
   Вчера я чуть не прозевал драугра, который пытался замаскироваться, и вполне в этом преуспел. А может, просто он прилег здесь отдохнуть, лет, эдак, с пяток назад... Неважно это. А важно то, что когтистая пятерня, вылезшая из-подо мха и сцапавшая меня за сапог, явилась для меня пренеприятнейшим сюрпризом. Следом выскреблось и все остальное: небольшой немертвый, ростом ниже меня на голову, гнилой и склизкий, он хрустел суставами при движении, шевелил из стороны в сторону нижней челюстью, и желал мне зла. Это был уже четвертый, из тех, кого я встретил в этом подобии леса, и я всерьез начал подумывать - а не вернуться ли мне в топи. Может, не так уж и плохо там было? Пускай там было нечего жрать, но хоть самого употребить не пытались. Правда, призраки еще... Но может, придумаю против них чего?
   Я, кстати, не люблю драугров.
   А после того, как разделал нескольких из них, так еще и бояться их практически перестал. Осталось по отношению к ним лишь чувство брезгливости, да про осторожность не забывал: все ж таки, немертвый - противник серьезный. Серьезный, но вполне одолеваемый. Если один. Да еще, как мне показалось, задумчивые они тут какие-то, заторможенные. Тугоумные (что понятно - мозги-то сгнили).
   Не понимаю я их. Вот выкопался ты из земли, так живи да радуйся солнышку! Хочешь - делом займись, а не хочешь - просто существуй да развлекайся. Но нет же, тянет их плоти отведать. Духу, управляющему гнилыми останками, еда ни к чему, самому покойничку тем более... Видать, происходит с ними что-то в Хелльхейме, что заставляет их жизнь ненавидеть.
   С этим тухлым хитрецом я разобрался, по уже отработанной методике (сначала обездвижить, а потом привести в негодность путем измельчения), и труды мои вознаграждены были его поясом, на котором болтались подвешенные к нему сумки и чехлы. Все это хозяйство изрядно подгнило (но не до конца, благодаря материалу, из которого сделано - толстая кожа с пропиткой). Что-то оторвалось, что-то полоротый гнилушка успел вытрясти, но несколько золотых колец с камушками, пара цепочек, большой красивый перстень с замысловатым вензелем, пара колбочек с неизвестным мне содержимым и связка хитрых металлических загогулин на железном ржавом кольце (отмычки, никак) были мне наградой за труды. Добро прибрал, и отмычки тоже, хотя пользоваться ими не умею.
   - Лучше бы соль с собой таскал! - с такими словами я обратился к головушке драугра - А то, грибы мне и так обрыдли, так хоть посолил бы их, а то у меня уже почти все кончилось...
   Та мне не ответила ничего, лишь щелкала все время своими, изрядно прореженными после знакомства с обухом секиры, зубами. И я пинком по харе отправил злобного колобка в кусты.
   А еще мне бы нож не помешал, а то чистить грибы то секирой, то мечом я уже утомился. И вредно это, как подозреваю, шинковать одним и тем же инструментом грибы в похлебку, и драугров в костер. А мечом неудобно.
   Что ж тут за народ-то такой несобранный жил? У нас в борге никто без поясного набора с ножом и ложкой из дому не выходил, кроме как до ветру. Не удивительно, что насельцы здешние вымерли.
   А народ-то тут жил, да.
   Еще на первой миле этого загадочного леса я обратил внимание на несколько деревьев, с кроной, имеющей специфическую форму. Прокляни меня Фрейя, если на них были не помосты, вроде тех, что на деревьях устраивают стрелки при охоте из засидки. Только тут что-то заставило деревья расположить ветви так, что из них получалось что-то вроде большого и, должно быть, очень удобного гнезда. И правда: не разглядеть в таком "гнезде" стража, прикрытого листвой от вражеского глаза. Сейчас же деревья стояли голые, лишь сам собой, изредка шевелился бурый мох, обвивавший мертвые ветки.
   Встречались несколько раз довольно большие конструкции из причудливо сросшихся древесных стволов - дом или пещерку здорово напоминает. Один из таких домиков, при том, явно выжгли: остов был обуглен снизу и изнутри, а не сверху, как могло бы быть при ударе молнии. Я наскоро осмотрел это помещение (в остальные не полез, ибо жгучий мох плотно их обжил), и ничего полезного не нашел: если что и было ценного, то сгорело, а что не сгорело, то сгнило. Да и недосуг мне ковыряться на пепелище в поисках уцелевшей мелочевки, есть у меня чувство, что найдется добыча и пожирнее.
   Главное, самому не стать чьей-нибудь добычей.
   Чем дальше я продвигался, тем больше наблюдалось следов жизнедеятельности разумных. Сквозь мох на земле кое-где проглядывали участки когда-то аккуратной мостовой, выложенные камнем или черепицей, все чаще встречались импровизированные дома из сросшихся деревьев, сквозь туман виднелись и конструкции в несколько этажей, с одной из них даже остатки подвесного моста все еще свисали.
   Интересный здесь народец проживал, как погляжу. Не ельфы ли это были? В книге Торстейна сказано было, что может сие племя природой повелевать. Животных, там, слушать и разговаривать с ними, с травкой разной умело общаться. Это если ельфы обычные. А лорды и маги их так и приказывать могут животным и растениям, и те повинуются. Интересно, как это выглядит?
   Воображение нарисовало картину: ушастый длинноволосый дядька командным голосом велит какому-нибудь шалашу построиться - и происходит по слову его. В шалаше сидит уже на все готовый заяц, приволочивший с собой овощей для закуски, и ждет команды на освежевание, а пара лис, счастливых до визга, что варить будут не их, готовят для него котел.
   Мда, бред какой...
   И что, интересно, тут такое произошло, что целое поселение вымерло? Может, мор какой? Тогда осторожность следует проявлять, Хильда рассказывала, что иные виды мора могут столетиями дремать. Сухое прохладное место, вроде гробницы, в которое сложили бренные останки погибшего от болезни, или пещеры, в котором сложил весла больной - и вот он, сюрприз для незадачливого грабителя могил. И его дружков. И жителей поселения, в которое приползет подыхать искатель приключений.
   Так и появляются заброшенные нежилые деревни и села, становящиеся потом рассадником всяческой нечисти и нежити, и беда случится с тем путником, что отважится в таком поселении стать на постой или ночевку. Жизнь его станет коротка, хотя и весьма насыщена событиями, неожиданными встречами и приключениями.
   Да, все-таки удача при мне, и я сквозь рубашку погладил амулет. Доберусь до храма какого-нибудь светлого божества, так обязательно закажу жрецам помянуть в молитвах того, несомненно, достойного человека, чьи останки покоятся на безымянном островке в топях. Подозреваю, что без этой находки хрустеть бы моим костям на зубах мертвой твари, или еще случилось бы что-нибудь малоприятное.
   А может, и не тот мор здесь разгулялся, от которого люди болеют, а тот мор, который на двух ногах да с железом и магией приходит, чтобы всласть пограбить, попользовать женщин и набрать рабов?
   В любом случае, изрядно давно это было.
   Впереди, размытые из-за тумана, проступали очертания какого-то строения. Я, естественно, направился к нему, ибо перспектива переночевать под крышей меня изрядно вдохновляла. Да хоть одежду просушу, наконец, хоть это и практически бесполезно, так как надолго тут задерживаться не собираюсь, а значит - снова в путь, в туман, под вечную морось. Передохну лишь, чуток.
   Чем ближе я подходил, тем яснее становилось: не от мора повымерли здешние обитатели, определенно не от него.
   Каменная ограда примерно в мой рост, окружающая двор, была местами обвалена, я насчитал с полдесятка проломов в ней. На одной петле, покосившись, висела половинка ворот - изящная кованая решетка, лишь кое-где покрытая ржавчиной, намекала о былом достатке местных жителей. Вторая половинка давно отвалилась и утонула во мху. Само здание представляло из себя двухэтажное строение с двускатной крышей, когда-то покрытой черепицей, или чем-то вроде нее, а ныне, сквозь зияющие в крыше дыры, можно было разглядеть покосившиеся балки. Дверь в здание также, похоже, когда-то была высажена, а на стенах, в тех местах, где их не успели облепить мох и плесень, явственно виднелись давнишние копоть и подпалины. Давно заброшенная хоромина таращилась на меня черными провалами окон, и выглядела крайне негостеприимно. Но, что делать, альтернатива - снова ночевать под дождем?
   Других вариантов не вижу.
   Внутри - хаос и запустение. Да еще едва в подвал не сверзился, сквозь дырищу в полу, едва вошел внутрь.
   Из дыры ощутимо сквозило и желания исследовать еще и ее как-то не возникло.
   Ну что ж, следует осмотреться, прежде чем устраиваться. Лучше я сам обнаружу соседей, буде таковые имеются, чем они ко мне явятся ночью. Да и если встречу что-либо, с чем не сумею справиться, то убегать лучше пока светло, не так ли?
   Чем и занялся.
   С мечом наизготовку, более поворотливым в ограниченном пространстве, чем секира, я заглядывал в каждую комнату, в каждый коридор и кладовку, дабы избавить себя от ночных неожиданностей. Воняло болотом, плесенью и нежилым домом, пол под ногами громко похрустывал, и я больше смотрел на него, чем по сторонам - не провалиться бы. Однако, к счастью, никого не обнаружил. Оно и к лучшему: скудноватый свет из окон едва ли мог рассеять мглу, царившую в этих развалинах, так что, поджидай меня хитрый драугр в каком-либо закутке, у него были бы все шансы откусить от меня пару ломтей, прежде чем я смог бы его увидеть. В комнатах, кроме мебели, поломаной, порубленой, обожженой и, под воздействием сырости, готовой рассыпаться в труху при малейшем дуновении ветерка, обнаружились несколько костяков, лежавших тут явно не один десяток лет. Непонятно, да и не важно, были ли это останки защитников, или нападавших, меня смутило лишь то, что большая часть костей носила явные следы зубов.
   Больших и острых зубов, хочу отметить.
   Ну, и порадовало, что встать и напасть на меня эти бренные мощи явно не планировали.
   Из полезного - пара серебряных тарелок и мятый серебряный же кубок, видимо, не замеченные нападавшими, стали мне добычей, а остатки деревянной мне и не к чему. На кухне, которая располагалась в дальнем крыле здания, заглянув в печь, я смог поживиться аж тремя ножами, большими, ржавыми, явно не боевыми - но лучше, чем ничего. А вообще-то дом после успешного штурма, по всему видать, прошерстили знатно, да и время оставило свой след, вкупе с вечной сыростью: я находил брошенное оружие (несколько погнутых мечей, топоры и даже одну булаву) но ржавчина все превратила в труху.
   И меч еще свой там же сломал.
   Глупо вышло: проверял одну из кухонных кладовок, и краем глаза заметил сбоку чье-то смазанное движение. Ловкость всегда при мне: подобно молнии, рассекающей гладь небес... Нет, не так: воистину быстрее мысли мелькнул мой клинок и могучим ударом я поразил подлеца, что тщился напасть со спины! Пронзил негодяя, что не нашел в себе мужества выйти и биться честно!
   Нападавшим оказался облепленный плесенью деревянный шкаф, который выбрал самый подходящий момент, чтобы окончательно развалиться. А за шкафом находилась каменная стена, об которую меч, жалобно звякнув мне на прощание, и приказал долго жить.
   Вообще-то Магнус-кузнец говна не ковал, а клинок был его работы. Выйдя на свет, я осмотрел слом и решил, что все дело в той самой ржавчине, что одолевала мое снаряжение с великой силой. И если за секирой и шлемом я ухаживал на каждом привале, то меч, пребывавший в мешке и ножнах, на пару дней упустил.
   Печально...
  
   На второй этаж прямо из холла вела лестница.
   Широкая, каменная, с несколькими провалившимися ступеньками и отбитыми перилами, доверия она не вызывала, но я рискнул. По краешку, аккуратно - в пролом, образовавшийся на месте дверного проема, на второй этаж.
   Обследовал и его, стараясь не провалиться в дыры, зияющие кое-где в полу. Ценного или полезного не нашел ничего, зато присмотрел себе под ночлег одну из комнат, угловую, приглянувшуюся удобным расположением окон и небольшой дырой в крыше - в самый раз, чтоб дым от костерка выходил.
  
   Ночь. Туман.
   Дождь тихо барабанит по крыше, его капли, просачиваясь сквозь прохудившуюся крышу, падают на пол, хорошо хоть в моем углу сухо, и вдвойне хорошо, что я сейчас не на улице.
   Я не поленился принести камней с первого этажа, и выложил из них что-то вроде очага (еще пожара мне тут не хватало), и теперь небольшой костер согревает меня, и почти не дымит. Одежда уже подсохла, онучи разве что еще коптятся, и, высыхая, распространяют вокруг себя жуткие ароматы. Я вот думаю, зачем мне теперь секира? Хлестануть ими следующего драугра по его драугровой морде разок-другой, так тварь тут же и кончится в страшных муках...
   Хотя, нет, дохлого лучше пожалеть. Приберегу это для ублюдка Финна! Вот это дело.
   Ножи, кстати - дерьмо. Только один еще крепкий, два других бесполезно даже и чистить - ржа проела насквозь, зря и тащил сюда. А один еще сгодится, хотя бы грибы резать. Тухло в лесу без ножа. И я тщательно привожу эту дешевую железку в порядок, шоркая ею по точильному бруску. Но, хоть такое нашел - глупо ожидать, что меня тут дожидается, скажем, Тюрвинг, меч, что нельзя вернуть в ножны, не обагрив его теплой кровью.
   А было бы неплохо...
   Или лук Улля, тоже бы пригодился. Из такого даже столь хреновый стрелок, как я, бил бы местную нечисть, как гусей...
   Отвлечься от своего увлекательного и полезного занятия меня вынудили звуки, пробившиеся сквозь шелест дождя, с улицы. Едва слышный ритмичный шорох - кто-то идет?
   Надеюсь, что если и идет, то мимо, но натягиваю сапоги, и влезаю в панцирь (хоть и дырявый нынче, но защита все же лучше, чем рубаха).
   Звуки слышатся со стороны одного из окон, но правее, и я решился чуть высунуться, глянуть на гостя. Если это очередной драугр бредет, то я буду ждать его возле лестницы на первый этаж, ибо других способов подняться на второй я не нашел, а по стене ежели ко мне полезет - так и совсем хорошо. Снесу ему тыкву, и покидаю в ту нору, что на первом этаже.
   Нахлобучив шлем на голову, осторожно выглядываю...
   И мое сердце делает попытку провалиться в штаны, а глаза - вылезти на лоб от увиденного.
   Чувствуя, как в жилах застывает кровь, я опустился на корточки и вжался спиной в угол, стараясь даже дышать как можно тише. А еще - унять бешеный стук сердца, а то оно, похоже, вознамерилось продолбиться сквозь ребра.
   Вдоль стены дома медленным шагом передвигалась тварь, о которой я даже в страшных легендах не слышал. Длинная, неестественно тощая фигура до десяти ярдов ростом, бесформенная голова на длинной тонкой шее, узкие плечи, из которых растут руки, свисающие ниже колен и заканчивающиеся огромными кистями. Когда я выглядывал, этот ужас как раз гибко изогнулся, заглядывая в дверной проем.
   Оно ищет меня.
   В голове, совсем ни к месту, промелькнула дурацкая мыслишка: может, зря я променял потаскуху Турид на призраков, драугров и вот это? Ну, женился бы на ней, а там, глядишь, подловили бы ее на неверности, да и выставил бы ее за дверь. Такое случалось, и муж в подобном случае был в своем праве. Но что уж теперь...
   Тварь, тем временем, подбиралась ближе. Она, по-видимому, почуяла дым от костра, и уверенно двинулась к моему крылу дома.
   В соседней комнате раздался грохот, треск и скрежет, а я пытался слиться со стеной. Не найдя там ничего для себя интересного, это йотуново отродье переместилось к моей комнате. Я с содроганием смотрел, как в оконном проеме появляется его лапа, покрытая струпьями и язвами, ползет мимо меня, шарит по комнате. А я достаю из мешочка последнюю горсть соли, туда же вкладываю одну из серебряных монет. Не густо - но иного средства у меня нет. А секира, подозреваю, тут бесполезна: сомневаюсь, чтобы эту мерзость можно было озадачить честным железом. Хотя, если дойдет до дела - несомненно попробую.
   А вообще, следовало бы измельчить найденные серебряные изделия, а то глупо посудой кидаться... Да, хорошая мысля приходит опосля.
   Впрочем, как обычно.
   Чудовищная лапа, тем временем, пошарив немного по комнате, вытянулась в коридор, и что-то там с жутким хрустом сломав, принялась исследовать другое помещение.
   Неудивительно, что местные жители вымерли. Я бы тоже вымер, если бы ко мне по ночам приходил такой вот ужас, и шарил по моему дому.
   Напоследок своротив мне очаг, тварь наконец, убрала конечность из комнаты, и отправилась проверять другую сторону дома, а у меня подогнулись ноги и я съехал по стене, хлопнувшись на задницу, как мешок с овсом. Так и сидел в углу, как умалишенный, сжимая, до хруста в пальцах, древко секиры одной рукой, а другой - пригоршню соли.
   Клянусь бронзовой колесницей Тора, и обоими козлами, ее влекущими: не будь заросли на моей башке и без того белыми, стать мне седым, как древний старик, в эту ночь.
   Герои былых времен в легендах поражали троллей, но посмотрел бы я, как они справились бы с этим! А я, мало того, что не тот самый герой, так еще и в плане волшебных сил пуст и выжат досуха, словно пивной бочонок в доме горького пьяницы...
   Тварь вскоре убралась, но я еще долго сидел, боясь пошевелиться, пока, где-то под утро, меня не сморил сон.
  
   Глава 13.
  
   Как думаю, дед, наблюдающий за мной (а он смотрит, я уверен) из Чертогов Павших, выдрал себе уже всю бороду, будучи в гневе от тех фокусов, что выкидывает его младший внук. Ведь каково же могучему воину и почтенному колдуну, слава о силе и мудрости которого простиралась далеко за пределы наших земель, наблюдать своего потомка, сидящего на дереве в одной рубахе, и спасающегося, таким образом, от какого-то жалкого неуклюжего и тупого драугра?
   От каких-то жалких двух драугров, если быть точным, и какой-то мелкой твари, каковая, возможно, увязалась за мной по моим следам с места последней ночевки.
   С ветки, на которой я восседал, кляня себя за тупоумие, и судьбу за немилость, сквозь туман был виден ее силуэт. Но я успел рассмотреть ее более подробно, чему был нисколько не рад. Худенькая фигурка, с ног до головы замотанная в полуистлевшие лохмотья - ее можно было бы, наверное, принять за ребенка, но когда я чудом смог увернуться от нее, пытавшейся прыгнуть мне на спину, оно показало свое лицо.
   Всего на миг - но оно будет сниться мне в кошмарах, наверное, еще очень и очень долго. А, скорее всего, когда-то это существо и было ребенком: удивительно чистое личико, голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц, аккуратный носик... И совершенно нечеловеческая пасть, от уха до уха, полная иглообразных зубов. Промахнулось оно, надо сказать, совсем ненамного, и будь я чуть менее ловок, то сейчас оно грызло бы мои кости.
   Я не люблю таких ребенков. Хотя, даже немного сочувствую: никто не достоин такой участи - обратиться в подобную мерзость, а уж дитя и подавно. Лучше уж в Нифльхейм, чем так.
   Но, обо всем по порядку.
   День я провел, в общем, неплохо. Утром, спустившись во двор, полюбовался на следы ног ночного гостя: ножищи у него подстать всему остальному, ям понаоставлял, в ярд длиной, не меньше.
   Но неглубоких.
   Какие, следовательно, можно сделать выводы? Тварь, во-первых, легковесна, хотя и сильна (борозды от когтей на каменных стенах меня впечатлили), а во-вторых - материальна. Ну и, несомненно, в-третьих: с ума я пока не сошел, и не дурные видения на почве злоупотребления грибной похлебкой это были.
   Задерживаться в этом месте смысла не было, и я двинулся вглубь поселения. Ну, это я так полагаю, что вглубь, на самом деле, из-за этого тумана направление можно определить лишь приблизительно, хотя, вроде, кругами не хожу. По дороге в развалинах подобрал еще пару-другую ценных вещиц (ой не бедняки тут жили!), и более в дома не заходил. Ну, зачем мне скарб, серебро или даже золото в этом мертвом месте? А вот нарваться в потемках можно легко. И нежить, во мгле скрывающаяся, опасность представляет, да и сами здания в таком состоянии, что, кажется, от чиха разваливаться начнут. Не хватало еще сломать себе чего-нибудь, провалившись в гнилой пол - потерять подвижность в этом месте, это верная смерть, причем поганая. А дед предостерегал от пустячного риска, рекомендовал сначала думать дважды, потом действовать. Да и тащить тяжело будет, чего уж там.
   Впрочем, порывы любопытства поглядеть, а вдруг чего интересного или полезного лежит в руинах практически полностью прошли, когда мне изредка начали попадаться останки тех, что когда-то пришел в эти места с огнем и сталью. Почему их? Возле облепленных плесенью останков какого-то бедолаги (растащенных, кстати, и изгрызенных) валялась, высыпавшись из давным давно насквозь прогнившего кожаного мешка, добыча грабителя, одного из тех, кто взявл на щит это селение. Кубки, безделушки - бери-не-хочу, не ленись, копайся во мху, собирай. Бронь и оружие человека съели тлен и ржавчина, а золоту и серебру ничего не сделается, да и нечисти местной оно тоже ни за чем не сдалось.
   Я подобрал немало неплохих вещиц, машинально, просто из жадности, и, чтобы облегчить мешок, все же выложил обломок трофейныого меча. Он был мне, в принципе,уже ни к чему: до сих пор я неплохо управлялся секирой; нож же нашелся, пусть и говенный.
   Хотя, больше чем самым красивым кубкам я был бы рад связке сушеного мяса.
   Или рыбы.
   Или низке грибов.
   Или котелку густой, наваристой похлебки, в котором будет плавать шмат жирной свинины, размером не менее чем фут на фут. А заесть я это хотел бы головкой сыра, или даже двумя. И пиво! Много пива!!! Или, хотя бы, воды, чтобы болотом не воняла... И повторить все это, когда закончится. И копченый окорок чтобы был, лучше две штуки, а можно три, и немного овощей...
   Почувствовав, что сейчас захлебнусь слюнями, я вышвырнул из головы все бесплодные мечтания.
  
   И чем дальше я шел, тем чаще попадались мне подобные находки. Видать, неудачей набег закончился: хрен-то с ней, с добычей, но бросать на поле боя без похорон и тризны тела своих друзей, тех, кто стоял в одном строю с тобой, плечом к плечу, никто бы не стал. Не по-людски это, я так думаю. А по обычаям Нурдланда такое не считалось великим позором лишь в том случае, если хирд потерпел поражение, и хоронить павших было бы некому. А на добычу, что можно тут просто подобрать с земли, похоронив в уплату ее бывших владельцев, можно, пожалуй, немалое войско снарядить. Да что уж там, свой борг заложить можно, думается мне - казна любого конунга позавидует богатствам, что тут найти можно. Затык лишь в том, как сюда добраться, да как это вынести, не зря батя учил: поход окончен, не когда ты последнему врагу репу снес, а когда ты, сытый и пьяный, дома перед женами и друзьями добычей да удалью хвастаешься.
   Но вот, кажется, и центр поселения. Сквозь завесу тумана проступают очертания исполинского дерева, я таких и не видел. Верхушку не видать, а толщиной, пожалуй ярдов больше десятка, если на глазок. Возможно, ошибаюсь - но ненамного. Таких гигантов в наших лесах не водится, сколько ж ему лет? И, за что сразу зацепился взглядом - листья.
   Живые зеленые листья. А ветви лесной великан простирал над полянкой, покрытой живой же, с виду, совершенно обычной травой.
   Не мокрым серым мхом, не желтой засохшей болотной соломой - это была мягкая луговая трава. И дерево и полянка казались совершенно чужеродными в мертвом городе. И ужасно притягательными - а то, устал уже от этого царства тишины, тлена и запустения.
   Я потыкал рукоятью секиры заросли на полянке - с таким же успехом мог бы добиваться внимания от овощей на огороде у матери. Осторожно сделал первый шаг, будучи готовым, если что, сразу отпрыгнуть назад - ничего не произошло. И я пошел к дереву, держа секиру наготове, в готовности и к защите и к нападению.
   Но секира мне не понадобилась, наоборот, пропало постоянное чувство тревоги, снедавшее меня последние дни. Я так с ним свыкся, что уже не обращал внимания, и это ощущение покоя и безопасности стало для меня великой неожиданностью. Будто мешок с песком с плеч свалился, который до того таскал много часов. Легкость душевная и веселие, короче говоря, присутствовать стали.
   Но осмотрюсь, все же.
   Хм, дерево как дерево, большое, разве что.
   Трава как трава. Также ничего особенного.
   Обошел дерево кругом, и обнаружил с другой его стороны чашу на постаменте.
   Простая, без всяких украшений и резьбы, выполненная из снежно-белого камня с темными прожилками, она на три четверти была наполнена прозрачной водой. У меня же от ее вида пересохло в горле еще сильнее, чем было. Чистая, холодная даже на вид, абсолютно прозрачная - и это после болотной бурды, пускай и процеженной через ткань и кипяченой! Пить эту дрянь и думать при этом, какая нечисть до того мыла в ней ноги... Фу...
   Определенно я хочу вот этой водички.
   Искушение зачерпнуть воду ладонями, и пить ее, и пить, было невыносимо, но осторожность взяла верх. Я проверил жидкость всеми способами, которые мог вспомнить, пока не решился попробовать ее. И не прогадал. С первого же глотка по телу разлилось ощущение свежести: словно после долгой тяжелой работы окунулся с головой в прохладное море. Холодная, аж зубы ломит, с привкусом лесной земляники, и чего-то еще, вкуснее любого напитка, что я мог пробовать раньше (даже пива, сваренного Хильдой!), я хлебал ее, и не мог напиться.
   Спустя немало времени, удалось оторваться. И то, в уже брюхе булькало. Наполнил из чаши все емкости, что у меня были - потяжелевший мешок заставил поморщиться. Потом огляделся и ничего не заметил.
   А, какого, собственно, йотуна? Когда мне еще выпадет возможность вымыться, или постирать одежду? Хоть драугры на запах перестанут сбредаться со всей округи! Нехорошо, конечно, гадить в таком месте, но не думаю, что эта вода кому-либо кроме меня пригодится, а мне уж очень надо.
   И я, разоблачившись, залез в чашу (секиру положил на бортик) - стало изрядно хорошо. Мне было чисто, прохладно, затянулись прямо на глазах все мелкие ранки и царапины, что я успел насобирать за время путешествия, перестали беспокоить синяки и потертости, рассосались шишки. Обратил, правда, внимание, что пока я полоскался - уровень воды в чаше здорово снизился, да и сама жидкость сильно помутнела (что, впрочем, неудивительно), а стоило бы заметить другое. Чем меньше оставалось в чаше этой чудесной воды, тем быстрее желтела и сохла трава на поляне, и, когда я, одетый в свежевыстиранную рубаху, поставил туда штаны (предварительно обколотив с них грязь о постамент), зеленым оставался крошечный пятачок под ногами.
   Буквально взвыло вернувшееся чувство тревоги, и я, резко развернувшись, обнаружил летящий ко мне вот такой вот сюрприз. Эдакого "ребенка", с голубыми глазками и пастью, которой и драугр позавидует. Мне хватило ловкости смахнуть тварь подхваченной секирой, но удержать ее древко в руках уже нет: тварь, вцепившаяся в оружие, своей тяжестью вырвала ее у меня из рук, и улетела в туман, а я остался наедине с подкрадывающимися мертвяками.
   Да, будь я нормально вооружен, я бы принял бой, и, наверное, имел бы шансы на победу... Но не с мясницким же ножом на драугра идти! А меч я, по тупости и невнимательности сломал, в чем теперь себя клял всеми гадкими словами, какие смог вспомнить. И я предпочел отступление: увернувшись от загребущих лап, норовивших заключить меня в крепкие дружеские объятия, я бросился на землю, пропуская над собой вернувшегося зубастого, и перекатившись к дереву, полез на него, со всей скоростью, которую мог из себя выжать. Лезть было удобно: сучья, трещины в коре были для меня не хуже лестницы в отчий дом, и я легко добрался до нижней ветви, располагавшейся в нескольких ярдах от земли. Преследовать твари меня почему-то не стали.
   Сижу вот теперь, смущаю нежить голой задницей.
   Сверху капает, снизу поддувает.
   Ненавижу эту жизнь...
  
   Холодно тут, неуютно.
   Второе утро моей жизни на дереве встретило меня ставшей уже привычной моросью и полным онемением конечностей: чтобы не обеспечить бродивших внизу тварей сытным обедом, сверзившись к ним ночью, я привязывался к ветвям полосами ткани. Источником их, естественно, послужила рубаха, а ее остатков хватило, чтобы смастерить что-то вроде подгузника, вроде тех, какие мамаши для грудничков делают, чтоб те в колыбельку не гадили. Не то, чтобы я кого-то стеснялся, но вступать в последний бой, который мне скоро предстоит, сверкая срамом - не дело. А придется, в бой, в смысле, хотя бы и голому, с ржавым ножом: ибо нет места трусам в чертогах Асов, да и мучиться долго не потребуется.
   Я печально высморкался на лысую башку драугра, стоящего как раз подо мной, и таращившего на меня свои мутные буркалы. Попал, но счастья мне это не доставило. Простыл уже, что ли? Нехорошо - я должен быть сильным, чтобы принять смерть, как подобает ясеню ратной вьюги - с честью, и в бою.
   Вообще, как сейчас думаю, зря я сюда полез.
   Надо было оставаться внизу, и биться. Попробовать побегать вокруг дерева, добраться до секиры - она ведь не могла далеко улететь. А схлопотал бы - значит, такова нить судьбы, что сплелась мне тонкими пальцами Норн, еще до моего рождения, и в этом мрачном месте суждено ей оборваться. И не надо было бы сейчас сидеть в этих ветвях, как вошь в бороде грязного трэля, и собирать остатки мужества, чтобы спрыгнуть вниз и схватиться со злыднями, как полагается, лицом к лицу!
   Я снова опустил очи долу, и узрел сгнившее лико одного из моих будущих оппонентов.
   Мда, лицом к морде, в честной схватке, так вернее.
   Но страшно.
   Все равно страшно, как бы я себя не накручивал.
   Жутко, аж до колик, хотя последние, быть может, появились и не от страха - виной тому могут быть и эти странные яблочки, десятка полтора которых я успел сжевать вчера и сегодня. Зеленые, с твердой кожурой, которую пришлось пилить ножом - но все лучше, нежели давиться корой или листьями (или голодом сидеть). Деревянистая мякоть, добытая мной из первого из них, оказалась кисла настолько, что рожу мне сморщило а язык онемел и окостенел.
   Рожу по первости пришлось расправлять руками, но потом, вроде, притерпелся. Зато, как выяснилось, сей дивный плод неплохо утолил жажду, да и с голодом справился. Правда, ненадолго, и я облазил все дерево, ну, докуда смог добраться, и оборвал все яблочки, до которых дотянулся. Чувствовал себя при этом крайне неважно: то живот, то грудь, то руки с ногами начинали периодически неметь или чесаться так, что хоть плачь - наверное, все ж таки я заболел.
   Так и развлекался весь вчерашний день: ползал по дереву, силясь разглядеть, что творится вокруг (и обламываясь из-за тумана), обрывал плоды (от которых уже воротит), да кидался очистками в драугров, которые, проявляя завидное самообладание и стойкость, на провокации не реагировали.
   Мелкую прыгучую тварь я видел еще пару раз, она держалась также поблизости - это меня и останавливало, от того, чтобы спрыгнуть вниз немедленно, и предложить неуклюжим разложенцам соревнование в скорости и ловкости (кто первый доберется до секиры).
   Ну, что ж... Дождусь следующего утра, да и встану на путь в Валхаллу (а пока соберусь с духом). Ничего хорошего я тут не высижу, воды нет, яблочки кончаются, помощи не предвидится... Глупая смерть, и дед мне всыплет горячих, как увидит. Но я верю, что когда путь по радужному мосту будет окончен, и врата из клинков отворит мне Хеймдалль - дед будет ждать меня там.
   Сначала, небось, устроит выволочку, за то, что рано пришел, да еще потомства не оставив, может даже пинков за это надает, но будет рад меня видеть, да и пригодится Отцу Битв лишний колдун в свите. Мы, колдуны, такие! Нас может быть либо мало, либо вовсе нету, но много быть не может - любой ярл или конунг о том скажет. Из простой деревянной чаши изопью я Брагу Забвения, и забуду о тягостях жизни...
   Размышления о высях горних, о богах и предках, о колдунах и браге, прервали звуки, раздавшиеся снизу, а именно - громкий треск материи. Я взглянул - что там замыслили гнилушки?
   Глнилушки замыслили непотребство: один из них когтем подцепил так до сих пор и стоявшие (одеревенели от грязи!) в чаше мои штаны, добыл их таким образом, и теперь вдохновенно раздирал их в клочья. Обиделся на меня за плевки и огрызки, что ли, или просто чует вещи с моим запахом? Я лишь усмехнулся - зачем мертвецу одежда, мне ее не жалко. В Чертогах Бёльверка меня оденут, как подобает: дадут серебряную кольчугу, и крылатый шлем, и теплый плащ из волчьей...
  
   Драугр, разделавшись со штанами, переключился на сапоги, стоявшие рядом с постаментом, на котором покоилась чаша. Впившись всеми зубами в голяшку, он выдрал оттуда приличный шмат кожи. Я харкнул ему на плешь и попал - ловкость, однако, при мне.
  
   ... шкуры, штаны из прочнейшей кожи, и пояс широкий и обувь, оружие, хоть меч, хоть копье - что по душе мне придется. И обязательно...
  
   Драугр растерзал первый сапог и принялся за второй. Его тухлый напарник отправился прогуляться, но недалеко - он что-то подобрал, ярдах в тридцати от дерева - из-за тумана не понять, правда, что.
  
   ... рог для питья, и прекрасная дева-валькирия, с волосами цвета летнего меда, нальет мне того пива, что любят отведать и Асы, а ночью она...
  
   Так, а вот это уже оскорбление, да какое! Как смеет поганая нежить портить честное оружие?! Позорить меня? Да ты у меня второй раз сдохнешь, гнусное отродье протухшей свиноматки!
   Смесь из уныния, страха, отчаяния, тоски и усталости сменилась подступающим бешенством от картины, что предстала моим глазам: давно умерший поганец секиру мою нашел! И, подойдя чуть ближе к дереву, на котором я громко и праведно негодовал, впился зубьями в ее древко, чуть пониже железка, и завяз в нем челюстями.
   Мне будто ведерко кипятка на спину вылили, от ярости потемнело в глазах, а из горла вырвался хриплый рык: тварь портит единственную по-настоящему ценную вещь, что у меня осталась!
   Память об отчем доме!!
   Убью!!!
   Не помня себя от охвативших меня бешенства и ненависти, я вцепился в толстый сук, росший невдалеке, оторвал его (в обычном состоянии сил на это бы не хватило), белкой слетел по стволу, казалось бы, недовольно зашумевшего дерева вниз, и с разгону смачно съездил дубиной по харе любителю чужих шмоток, расправляющемуся с моей обувью. Тот пораскинул зубами и уселся на задницу, вид при этом, имея крайне озадаченный, а я метнулся ко второму нечестивцу, одержимый единым желанием порвать этот кусок тролльего говна на ленточки, в чем, по началу, преуспел: добравшись до мерзкой твари, я обрушил на него свежеоторваный дрын.
   От прямого и бесхитростного удара дубиной по кумполу, да еще и в прыжке, челюсти твари все-таки сомкнулись, железко и древко упали на желтую, уже высохшую траву, по отдельности, а я совсем обезумел. Удар сбоку по черепу, от которого у драугра отклеилось полморды, и десяток последующих (я, кажется, даже руку ему сломать умудрился, а череп вернувшегося явно треснул) - казалось, потрясли немертвого. Он несколько мгновений бестолково принимал все, что в него летело, шатаясь и похрустывая, силясь, видимо, понять, что происходит, но потом, все же, определился, с линией своего дальнейшего поведения. Проще говоря, махнул когтистой ручищей, силясь достать до моего живота.
   Не попал.
   Хотя и был близок.
   Шорох за спиной - и прыжок в сторону уносит меня от лап второго немертвого. А первый драугр ведь к успеху шел! Я уж слишком увлекся избиением его дружка, так что, он вполне мог меня и цапнуть, но шанс свой бездарно упустил, и мы продолжили наш веселый танец. Только плясунов прибавилось. Я больше не мог так безнаказанно окучивать немертвых дубиной - приходилось постоянно двигаться, так, чтобы сражаться только с одним, а второй чтобы оставался у него за спиной. Ну и беречься когтей. Поганцам ведь достаточно одной царапины: зацепит ядовитым когтем - и дело в шлеме, только дождаться, пока сам свалюсь.
   До поры до времени получается, но, на сколько хватит моих сил, и где тот вурдалак с лицом ребенка и зубами не пойми кого? Этими вопросами я озадачился, когда огонь ярости приугас. Да и оружие мое оказалось неэффективно - сильнейшие удары не доставляли ни малейших неудобств тварям. Оно понятно - кто подох, тот ушибов не боится... Но я упрямый, авось, да и управлюсь.
   Не управлюсь, как оказалось спустя время.
   Наградой моим трудам на ниве ратной послужила лишь сломанная драугрова шея - мне удалось зайти одному из моих гнилых друзей с правого борта и удивить дубиной. Теперь драугрова башка безвольно свешивалась на грудь, словно одолела его тяжкая кручина, что, однако, ни сколько резвости ему не убавило.
   Вот, кстати, и зубастый! Теперь-то все в сборе, чтоб вы все сдохли!
   А, ну да, вы уже...
   Мне хватило ловкости пригнуться, когда замотанная в тряпки гадость попыталась снова повторить свой фокус с прыжком мне на спину. Повезло, что чуть повернулся в ее сторону, и успел заметить рывок твари, пролетевшей надо мной. Отчетливо пахнуло тленом, послышался глухой стук - это страшилка воткнулась в дерево. А я только и успел в очередной раз врезать дубиной по тянувшейся ко мне лапе драугра, как что-то крепко схватило меня за шею, жесткое и шершавое, расцарапав до крови кожу, и потащило куда-то вверх, и я, пару раз трепыхнувшись, начал прощаться с жизнью...
  
   Отрывать голову, меж тем, это нечто мне не торопилось, более того, краем глаза (голову повернуть я был не в силах, мне б вздохнуть, а не то, что головой вертеть), я увидал болтающихся невдалеке тухлых своих приятелей. Одного, поймали за ногу, и он теперь забавно раскачивался из стороны в сторону, а второго - поперек туловища. Так и повисли, все трое. Драуграм-то, может и ничего, а у меня вот в глазах потемнело. Я с трудом, раздирая кожу на шее об шершавую шкуру схватившей меня лапы, поворачиваю, все-таки башку: ну надо же хоть напоследок взглянуть на убийцу, может, когда стану эйнхерием, сиречь воином дружины Одноглазого, так отпустят прошвырнуться на часок сюда, в Мидгард - сквитаться? Это ведь, наверное, то исчадие Нифльхейма, что две ночи назад пыталось добыть меня из развалин, вернулось. По крайней мере, у него росточка и силушки бы хватило так вот меня приподнять.
   Взглянул.
   Удивился так, что выронил дубину, рукоять которой до сих пор крепко сжимал в кулаке.
   Меня поймало... Дерево???
  
   Глава 14.
  
   Не слышал о таком и в легендах. Не семя ли священного ясеня Иггдрасиля, упало и проросло в этих ныне пустынных землях? А я ползал по нему, и ел плоды. Ветку, вот еще, оторвал. Оно что, обиделось? Понимаю. Если по мне ползать, а потом оторвать сучок - я тоже обижусь...
   А может это все вовсе и не то, чем кажется, и я попался в еще одну ловушку, в которой благополучно сгину.
   Тем не менее, больно. И сильно хочется дышать.
   Отрывать мне бестолковку дерево, или что там им притворялось, меж тем, не спешило. Хватку лишь чуть ослабило, чтоб не задавить. Сбоку взметнулась еще одна ветвь, в ее объятиях предсказуемо был зажат зубастый. Схваченный за ноги, ниже пояса, он (оно) не издал ни звука, вместо этого, изогнувшись, вонзил зубы в схватившую его конечность, и тут же был раздавлен и смят в лепешку, словно комок рыбьей кожи, а до меня донесся тошнотворный хруст. Немного помяв и покомкав нечистика, ветка дерева сначала упруго согнулась, а потом резко распрямилась, услав то, что осталось от немертвого, далеко в туман.
   Не хочу так же. Нет, в туман, и вообще отсюда подальше, хочу, но не таким способом.
   Я не люблю, когда меня тискают, с детства причем. А уж если этим займется дерево, высотой в многие десятки ярдов... Эдак в Чертоги Павших валькирия меня в мешке привезет, в многократно сложенном состоянии, и это славы мне не добавит! А если оно мне головенку раздавит, то куда я пиво заливать буду, на вечном пиру, чем мясо вепря Сэхримнира жевать буду?
   Непорядок.
   Я осторожно попытался чуть разогнуть объятия ветви, и они тут же сжались так, что мои глаза сделали попытку вылезти на лоб, потом выпасть и, упав на землю, навеки там потеряться. Из горла выдавилось тоненькое сипение, я легонько похлопал ветвь по коре, чуть подергал ногами, немного конвульсивно поизвивался, и она снова позволила мне дышать. Больше попыток освободиться, я предпринять не отважился.
   А нас, похоже, изучают. По крайней мере, поток внимания, стал буквально осязаем. Не знаю, как драуграм, а мне очень неуютно: ощущения, как если раздевшись поздней осенью до портков и нижней рубахи, вылезти на утес повыше, возле моря, во время шторма, и сырой ледяной ветер проберет до костей и заморозит кишки. Проверяет, должно быть, годимся ли на удобрения?
   Проверяет.
   Я был взвешен, осмотрен, и признан годным - этот вывод я сделал, наблюдая, как ожившее дерево разорвало драугров пополам, и раскидало по окрестностям. Я же остался висеть.
   Годным, причем, не на удобрения - поток образов затопил сознание, а я от такого чуть не вырубился.
   Если вкратце, из того, что понял я, едва удержавшись на грани потери сознания - дерево умирало. Образ невероятной усталости заслонил все остальное: у него больше не было возможности сопротивляться злой силе, царившей в этих местах. Сила эта ненавидела все живое, а последний хранитель (чего - я не понял) умирал, растягивая агонию на долгие годы, но не в силах ей противостоять. Во мне (образ мелкой козявки, ползающей по дереву взад и вперед, показался мне несколько... неприятным) дерево видело шанс, и теперь оно, похоже, просило об услуге.
   Я оценил: держа меня, в прямом смысле слова, за глотку, оно могло бы и требовать, и я бы согласился, и был бы дурак, поступи иначе.
   Но оно просило.
   А суть просьбы проста: взять семечко - продолжение его рода - и унести из гиблого места, так как здесь ему не выжить. А оно (дерево), в благодарность, меня отпустит, в таком разе. Куда отнести - дескать, пойму сам, а оно не знает (или не хочет мне сообщать, чтобы не пугать раньше времени, или я просто не могу его понять).
   Я, как мог, передал свое согласие - а разве был выбор? Только вот, босой и без оружия я далеко не уйду. Я передал дереву несколько образов: вот меня ловят и едят драугры, вот меня ловит и ест зубастый, вот меня ловит и ест длинномерное чудище, вот меня ловит и ест шайка болотных духов, вот...
   Образ, полученный мной в ответ, не мог быть истолкован иначе, как просьба заткнуться. Сил у Хранителя-неведомо-чего оставались крохи, но из болот меня вывести он был в состоянии. Хранитель спросил еще раз - согласен ли я? Так, сказал же уже! Едва я открыл рот, чтобы подтвердить свое согласие вербально, как моя пасть была тут же заткнута яблоком. Ну, или чем-то вроде него - круглым и сочным. А потом - вспышка света, на миг развеявшая туманную мглу, деревянный ошейник распался, и я почувствовал, что меня куда-то затягивает. Уже проваливаясь в неведомое, я успел взглянуть на Хранителя: прежде зеленая листва желтела и дождем осыпалась на землю, кора чернела и лопалась, а ветки одна за другой беспомощно поникали - видать, все, отмучился, шершавый...
  
   Приземление вышло... мокрым.
   Подняв тучу брызг, я погрузился с головой, успешно воткнулся в дно, там, словно бывалый рак, глубоко провалился в ил, и вдоволь наглотался воды. Выплыв же на поверхность, едва не отправился обратно - сила вернулась! Ее поток, вливающийся в меня, ощутим был почти физически, как же мне этого не хватало! Теперь я понимаю увечных воинов, что в схватке потеряли руку или ногу: сила для колдуна, абсолютно то же самое, что конечность для обычного человека.
   Счастлив стал просто неимоверно, короче говоря.
   Оглядевшись, отметил еще повод для радости: я нахожусь посреди небольшого лесного озера, а вокруг ни следа проклятого тумана. Ни клочка! А по берегам озера стоит лес - обычный зеленый лес! Хранитель, выходит, обещание сдержал, что не может не радовать, и, может быть, я скоро выйду к людям!
   Кстати, об обещаниях... Раз уж дерево выполнило свою часть сделки, я выполню свою: зеленый надкусанный плод качался на поверхности воды ярдах в трех от меня. Но едва я перевернулся на брюхо, дабы доплыть до него, как меня что-то с великой силой ударило по хребту, отправив обратно на дно.
   Враги последовали за мной?
   И тут достали, сволочи!
   Но я уже привык к неожиданностям, и вступил в схватку. Отбросив гибкую руку твари, которой она силилась обхватить мне горло, нащупал, в свою очередь, ее тонкую шею, каковую и свернул, одним могучим усилием. Думал еще взять за морду, и выдавить глаза, но головы не нашел, и, лишь как следует ощупав поверженного вражину, испытал муки стыда, ибо нет славы в том, чтобы биться не на жизнь а на смерть со своим собственным дорожным мешком. А уж быть почти побежденным им...
   Он ведь меня чуть не утопил, хорошо хоть, глубина небольшая, а не то кормить мне раков.
   Мысль о собственной никчемности преследовала меня, пока я вытаскивал на берег мешок, плавал за плодом и дубиной, тоже находившейся неподалеку, но была вскоре отринута - некогда заниматься самокритикой, надо отдохнуть, и двигаться к людям, в обжитые места.
  
   - Ну что ж, дренг Свартхевди, - обратился я, за неимением иного собеседника, к самому себе - С честью и славой вышел ты из передряги, и, когда нибудь, сложат о тебе сагу (сам и сложу, может быть). Презрел опасности, победил чудовищ, обрел сокровище, видел то, что не видел до меня никто из детей прекрасного Севера...
  
   ...остался голым, голодным и безоружным...
  
   - Зато целым и невредимым. И яблочко, вот еще, дали...
   Мякоть я объел, ибо был голоден, а единственное семечко, довольно большое, в твердой кожуре, положил в мешочек с рунами. Тут же закапывать я его не стал: дерево сказало - сам пойму, когда увижу место, которое именно то самое.
  
   Итак, каковы итоги?
   У меня есть сила магии и я нашел сокровища!
   У меня нет штанов и я потерял самоуважение...
   А еще я не знаю, где нахожусь, и куда идти. Что ж, минусов, вроде, больше, но я верю в лучшее. Я всегда в него верю, такой характер. А теперь - пора в дорогу: на север от меня болото, значит, дорога мне - на юг, или, хотя бы, в направлении от этого проклятого богами места. Чувство направления, кстати, тоже вернулось, так что я снова мог ориентироваться по сторонам света, а то, позор ведь! Заблудившийся нордлинг - ну не смешно ли?
  
   Из отсыревших полотняных лент (бывшими ранее материалом для перевязки, что хранились в мешке) сплел себя что-то вроде опорок на ноги - а то, пока выбирался из озера, сквозь заросли ивняка, исколол себе ступни до крови.
   Но эта мелочь не могла лишить меня присутствия духа: что мне теперь такая ерунда, как пара мелких порезов, бурчащее брюхо... Отсутствие одежды... Пара тысяч комаров, слетевшихся на завтрак, плавно переходящий в обед и, если не найду нужных трав по дороге - в ужин...
   Хотя, чего это я? К Сурту травы, сила при мне, и соли немного есть - защитный круг и комаров отпугнет!
   Я шел по лесу - и наслаждался. Свежим воздухом, ощущением свободы.
   Ну и следами человеческого присутствия: вон, старые затесы на коре ели, видать силок или ловушку ставил умелый охотник, или вот, спустя некоторое время, дупло обнаружилось, с подвешенной рядом с ним колодой. Видимо, семья пчелиная тут жила, а бортник, таким образом, от посягательств медведя ее уберегал. Разок костровище встретилось.
   Благодать была бы, если б не одно "но".
  
   Тяжело хирдману в битве без меча - это мудрость житейская.
   Непросто жениху в брачную ночь без невесты - тоже разумно.
   Но кто бы знал, каково в лесу без штанов...
  
   Это испытание, похлеще драки с драуграми, я вам скажу. Я даже и не подозревал, сколько в обычном лесу водится тварей, умеющих так больно кусаться!
   Однако не подобает юному дренгу, и, в будущем, несомненно, могучему колдуну, стонать, как жалкому трэлю, получившему плетей за нерадивость. Невзгоды надо принимать стойко, и я принимал их с терпением, достойным самого Локи, которого за оскорбительные речи на пиру у Эгира приковали к скале, на эту скалу намотали змею, и заставили ее плеваться в Локи ядом. Да, стоек я, и силен духом...
   Но мелкие летучие демоны кусают ведь, больно и во все места! И муравьи им ни в чем не уступают. А гостеприимные пауки, которые будто всю жизнь ждали и надеялись на встречу со мной, они теперь рады мне до глубины своей паучьей души, и встречают меня, как давно пропавшего и вдруг найденного брата, и все хотят меня обнять, и прыгают на меня с деревьев, и ползают по мне.
   Я не люблю пауков, хотя и не боюсь. Просто не люблю. И хотел бы, чтобы пауки относились ко мне так же.
   Но на все эти мелкие превратности лесной прогулки я перестал обращать внимание, когда вдалеке послышались людские голоса. Кажись, кто-то на кого-то орал.
   Порыв рвануть к людям был мной тут же безжалостно подавлен: мой запас глупости исчерпался, когда я полез в топи. Так что, я приготовил нож и дубину, и спрятал мешок с болотной добычей под приметной корягой - так оно безопаснее, и ветку рядышком надломил. Если договорюсь с людьми, то вернусь за скарбом, а если отнесутся не с добром ко мне, то и золотишка им не видать. Золото - оно такое, многим глаза застит, а человеки - любопытные создания, обязательно захотят узнать, что в тяжелом мешке у голого человека, что собрал на себя всю паутину в этом лесу, не имеет нормальной обуви, но зато при себе у него увесистая сумка.
   Так что припрятал, а с собой лишь кошель взял, с монетами да мелкими цацками, что подобрал в руинах.
   Поостерегусь, в общем.
   А еще, может, одежкой удастся разжиться - купить, украсть. Да хоть бы и отнять - дело житейское, мне нужнее.
   Подобравшись поближе, я обнаруживаю шикарные сапоги! А в них вдеты просто королевские штаны из небеленого полотна, пусть кое-где и грязные, но все равно лучше, чем мой подгузник, и рубаха еще есть, да! Это то, что мне нужно. Все это добро, надетое на стриженого под горшок мужика, целилось из лука куда-то вперед, судя по просвету в стене деревьев - впереди прогалина, или просто лес кончился.
   Просто подойти и сказать мужику: "мне нужна твоя одежда и обувь"? Не поймет, а то и драться полезет.
   Не поймет точно: вопли, доносящиеся с прогалины, мной самим поняты почти не были - через два слова на третье. Видать, далеко меня Хранитель закинул, что общий язык настолько изменился, купцов-то в Хагале, говоривших на общем, я понимал хорошо.
   А, судя по интонации, обстановка впереди накаляется, видать, конфликт не шуточный. Небось, грабят кого? Тогда и мне не зазорно.
   Я подкрался еще ближе - дядька с луком был полностью поглощен созерцанием происходящего, а мох отлично глушил шаги. Сквозь прореху в зелени куста, которую выстриг для себя лучник, отлично было видно происходящее: могучий седобородый дедуган, сжимая в ручищах оглоблю, стоял на телеге и поливал ругательствами (а что это ругательства - слова "ублюдок" и "ослиная задница" я понял) черноволосого доброго молодца, поигрывавшего топором. Сзади от молодца толклись еще четверо парней, лет по двадцать каждому. К ногам дедка жалась то ли девушка, то ли женщина - на голове платок, сама худенькая.
   Ну, точно, грабят.
   Лучник сидел в своей засидке, глухой, как тетерев на току. Наверное, представлял, как они, прибив деда, разложат деваху. А в засаде нельзя пускать слюни и щелкать клювом!
   И он закономерно получил по затылку. Ай, чему удивляться: бывают и среди бондов и даже лойсингов крепкие бойцы, но этот явно не из таких.
   Да, Олаф меня хорошо учил, и в борге бой кулачный крепко уважали. Правильное это дело: укрепляет тело, бодрит дух, да и весело опять же, так что, удар у меня ставленый.
   Жертвой моей стальной руки пал парень, на пару-тройку лет меня постарше, ошибочно принятый мною со спины за взрослого. Я отволок его на пару десятков ярдов - обдеру, да и слиняю далеко-далеко. А они пусть тут сами разбираются: Локи их знает, кто тут прав, а кто - не очень.
   С прогалины заорали снова. Что-то вроде: "тоуни, тоуни". Или "хоуни" - как-то так. Впрочем, орут - и пусть их. Буйволом ревел негодующий дед, ржала коренастая дедова конячка, ругались нападавшие. В общем - скоморохи.
   Рубашка парнишкина мне, однако, великовата - но сойдет, а сапоги должны быть в самый раз. И онучи заберу, потом отстираю. И вот, очень некстати, когда я стягивал с доброго парня штаны, дабы, наконец, прикрыть свои искусанные комарами и мошкой ляжки, сквозь кусты выломился один из парней, что прикрывал тылы чернявому главарю.
   - Тооониии! Хде ты, хырбырмыр!!! - видимо Тони - это лучник?
   Увидев меня, стягивающего штаны с его бессознательного друга, он остолбенел.
  
   Уф, как неудобно-то получилось. Как же некрасиво...
   Даже не знаю, что ему и сказать то...
  
   Ничего говорить не потребовалось.
   - Аааааааа!!! Упыыыыыырь, хырбырмыр, Тоооонииии!!! - и ломанулся от меня обратно, откуда пришел.
   Ну вот, упырь, значит...
   Хотя, понятно чего он испугался: голый, с зеленоватой кожей, весь перемазанный в грязи и паутине, со спутанными длинными белыми волосьями, торчащими в разные стороны, я, наверное, действительно походил на упыря. Любой бы струсил (кроме нордлинга), на его месте. Ведь одна из самых жутких тварей, какая только может быть - это упырь, приходящий при свете дня, восставший мертвец, жаждущий живой плоти. И нет на свете страшнее и подлее твари, чем упырь-мужеложец.
   Да, нехорошо вышло.
   А с прогалины доносится уже не перебранка, а звуки боя. Дед, все-таки, оглоблю свою применил. А я, раз уж влез во все это, решил подобраться поближе. И лук подобрал - ничего особенного, кстати. Не боевая вещь, для бондов может и подойдет, а в поход я бы такую дрянь не потащил. Стрелы, кстати - все охотничьи, на крупную дичь.
   Я осторожно подобрался к месту сражения и обнаружил, что дед в помощи особо не нуждается. Один из нападавших лежал ничком, другой корчился от боли, с разможженым плечом, целым оставался только танцевавший напротив грозного старика черноволосый главарь, а остальные куда-то слиняли. Принять поражение главарь не желал, а подойти ближе справедливо опасался: дед махал оглоблей, как умелый пастух плетью - легко и непринужденно. Что ж, пора вмешаться, и принять благодарность спасенных - может, покормят, да расскажут, куда меня закинуло это полено.
   Я выстрелил главарю в ногу.
   С луком я не очень (это еще слабо сказано) - лучный бой мне никогда не давался, но уж с нескольких-то ярдов не промахнусь.
   Парень взвизгнул тоненько, схватился за древко стрелы, торчащее из ляжки, и тут же огреб дедовой дубиной, от чего надолго ушел в себя и признаков жизни больше не подавал.
   К деду тут же подбежала его спутница, что-то тараторя, но тот отодвинул ее в сторону, повернулся ко мне и повелительно взмахнул рукой.
   К беседе, видимо, пригласил.
   Я же не замедлил явиться, в трофейных штанах и сапогах, весь овеянный сиянием ратной славы. Лук с наложенной стрелой из рук, однако, не выпустил опаски ради - уж больно грозным выглядел дед.
  
   Глава 15.
  
   - Кто ты таков, парень? - обратился ко мне дед - И откудова?
   Я половину слов не понял, но, по смыслу того, что до меня дошло - примерно это старик и спросил. Он прищурившись, рассматривал меня, с головы до ног, и оглоблю свою из рук не выпускал.
  
   ...Упырь Свартхевди. Много откуда. Сейчас - из лесу...
  
   - Свартхевди Лошадь, кричать мой, - ответил ему я на общем, мобилизовав весь свой скудный лингвистический запас - Сын Бьерн Борода Полоски... Эээ... Как же будет "внук" на общем? Гарму под хвост все эти дурацкие дикарские наречия... Отец отца? Твою же ж мать... - Отец мой отца кричать Торвальд... Эээ... Большой рыба? Аааа, йотуново говно!
   - Не ломай язык, нордман - прервал мои мучения старик, слова прекрасной речи людей благословенного Севера давались ему с натугой, но проще, чем мне "общий" - А теперь скажи мне еще раз, кто ты, откуда, и почему ты нам помог?
   Женщина, а вернее, девушка, довольно, как оказалось, симпатичная, с русыми волосами, убранными под платок, тоненькой фигуркой и миловидным личиком, при звуках чужой для нее речи, раздавшейся из уст деда, недоуменно переводила взгляд с него на меня и обратно.
   - Меня зовут Свартхевди Конь, сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески. Помочь решил, потому, как недостойно многим нападать на одного. А откуда... - вздохнулось мне - Из дому я, да в лесу заблудился. Ты, кстати, как понял, что сын я Нурдланда?
   - Помочь? - дед скептически хмыкнул - Я б и сам управился. Не смотри, что борода седая, сила в костях есть еще у старого Тома, чтобы кучку детишек разогнать. А как понял? - он недоуменно пожал плечами - Демонов этих ваших поминать, Гарма да йотунов, наш человек зря не будет. И оберег с молотком на шею одевать тоже, - он взглядом показал на бронзовый символ Мьелльнира, висевший у меня на шее.
   - Мудрость при тебе, старик. Но не поможет тебе сила, от стрелы в горло. Там, - я махнул рукой в примерном направлении - Лежит стрелец, а вот это, - показываю ему трофейный лук - У него забрал. Но скажи мне, почтенный, откуда ты знаешь язык моей Родины? И нет ли поблизости моих земляков? И где мы находимся?
   - Это ты долго блуждал-то, Свартхевди Конь, - дед, убедившись в моей незлобивости, оглоблю кинул на телегу, и обстоятельно принялся отвечать - Здесь, и на многие сотни миль вокруг земли королевства Ория, владения барона Вильгельма. Земляков твоих в нашей деревне нет, и в Дубках нет, откуда мы возвращаемся, а в баронстве вообще... - он на миг призадумался - Не знаю. А насчет языка - так я ведь не всегда был знахарем, - дед тяжело вздохнул - Когда-то и меня вела дорога приключений, а потом мне прострелили колено, - он немного помолчал - Но, вижу, что помощь твоя пригодилась, глядишь, и действительно, меня бы подкололи стрелой, как гуся, а Анну снасильничали, или с собой утащили бы.
   Он подошел к валяющемуся на брюхе чернявому, перевернул его на спину, и пощупал шею.
   - Живой, говнюк, - пробормотал дед - Помоги-ка погрузить их на телегу, - это он мне - Не стоит их тут оставлять, а то волки порвут. Довезу до деревни, сдам старосте, да судить их будем. Виру с родни спросим, а не дадут, так страже баронской отдадим - королевские рудники да каменоломни завсегда людишек требуют.
   Видать, какие-то дедовы знакомые? Я бы их тут и оставил: порвут - такова их, значит, судьба. Или дорезал - ни к чему врагов плодить (так отец учил).
   - Воля твоя, дед, - согласился я - Но, скажи, далеко ли твоя деревня? Смогу в ней на постой остановиться, и дорого ли возьмут за это? И есть ли у вас кузнец?
   - Найдется, - дед сноровисто связал разбойникам руки их же поясами, потом взял чернявого одной рукой за штаны, а второй за ворот рубахи, крякнул, и закинул в телегу - У меня остановишься. А о плате за постой сговоримся, недорого возьму.
   На том и ударили по рукам.
   Я же вернулся в лес, но не за мешком (пусть лежит пока под корягой, заплатить есть чем, а вернуться за ним всегда успею) а за верной своей дубиной, что пойдет на топорище для новой секиры, и за незадачливым лучником. Ну и рубаху прихватить, и онучи, и пояс, и все остальное трофейное барахло. Лучник лежал там, где я его оставил, а на его телесах паслись тучные стада комаров.
   До деревни деда, именуемой местными "Прилучина", было еще прилично, и мы разговорились. Я старался больше спрашивать, да слушать внимательно, что дед мне поведает, в точности, как поучают древние саги:
  

Гость осторожный,
дом посетивший,
безмолвно внимает --
чутко слушать
и зорко смотреть
мудрый стремится.*

  
   Выяснить удалось немало: славное королевство Ория выхода к морю не имело, и граничило с несколькими княжествами и союзом вольных городов. Ну а с этой стороны - с Гиблыми Топями, что скрывались за небольшой полоской леса. Миль с десяток - Том сказал - до границ топей отсюда. И, эдак, хитренько прищурившись, все допытывался, из какого я отряда. А я никак не мог взять в толк, что он имеет в виду, пока дед, в раздражении сплюнув, не спросил в лоб.
   - Ты, нордман, честно скажи: в топи лазил? И не один ведь? Скажи уж честно - шли в руины, нарвались на нежить, и сгинули твои товарищи. Нешто я непонятливый совсем? Ты не держи старого Тома за дурака, будь ласков! Так докуда добраться успели? Сторожевые посты-то старые уж все обобраны до ржавого гвоздя, по мертвому лесу шарились, или дальше пошли?
   - Эээ...
   - Тяжко с тобой. Ну, сам посуди: вылез ты откуда-то голый да безоружный, - он кивнул на дубину и дернул меня за рукав рубахи, что была мне велика, зато вполне впору голозадому стрельцу (он уже очнулся, и чтоб заткнуть фонтан сквернословия, пришлось затолкать ему в пасть его же онуч).
   - Один, не местный, и на торговца не похож, - продолжал старец - И не ездят по этой дороге торговцы, и разбойников тут нет, - дед взглянул на сложенное в кучку воинство - Не было, то есть. А отсюда пешим ходом либо до Прилучины, либо до Дубков только добраться можно, так вот, с Дубков намедни два отряда ушло, старые кости поворошить, да с Прилучины не так давно один. Так вот ты и получаешься у нас кто?
   - Кто?
   - Конь в... В... С дубьем. Говори уж, с кем ходил, да чей отряд в болотах головы сложил. Не Ланса ли Хромого? Он мне денег должен остался, за снадобья.
   - Не понимаю, о чем ты, Том.
   - Охохо... Не веришь ты людям - дед молча пожевал губами - Хотя, может, и прав, что не веришь - время такое, что никому нельзя верить. Кто без специальной королевской грамоты в Гиблые Топи лазает, тому без суда рудники светят. Но мы закон не нарушаем, не так ли? - дед хитро мне подмигнул.
   - Вроде того.
   Девушка, не понимавшая ни слова, откровенно скучала, а я украдкой, на нее косился. И, откровенно говоря, немного давил на нее, внушал интерес и симпатию, - а что, девка симпатичная, а я уж со счета сбился, сколько дней девы не знал. Не сильно, нет, так, по капельке.
   - Так ты, дед, за постой-то что попросишь? - поднял я все же интересующую меня тему, а то сомневаюсь, хватит ли мне того, что в кошеле, чтоб и на снаряжение, и на оружие, и на ночлег с питанием, и не придется ли за заначкой возвращаться, да потрошить ее. Висюльки в кошеле стоят немало, но поди их еще продай.
   - В благодарность за помощь, денег с тебя не возьму, да у тебя, небось, и взять то нечего? А пока живешь у меня, по хозяйству поможешь. Согласен? - он дождался моего кивка, и продолжил - Или, может, делать что умеешь, а не только мечом махать? Если добрый плотник или гончар, так найдем дело, Прилучина - деревня большая, еще и денег заработаешь, хоть на одежку по размеру тебе.
   - Плотничать не тем топором учен (не то, чтобы я совсем не умел - но душа к такому делу не лежит). Да и не по мне это - в пастухи или плотники, - ответил я деду правдиво.
   - Хех! - усмехнулся дед - В пастухи... Кто ж чужаку скотину-то доверит? Пастух у нас - человек уважаемый, не то, что у вас, рыбоедов, и человек со стороны им быть никак не может.
   - Травы я знаю, могу зелья варить, настои всякие. В болезнях разбираюсь.
   - Поняааатно, - протянул старик - Травы, значит... На-ко, глянь, - он порылся в одном из мешков, лежащем в телеге, и вынул оттуда связку сена - Что это?
   - По-нашему - Жабья трава, по-вашему - не знаю. Как основа для зелий используется.
   - Гляди ж ты, и, правда, знаешь. А это?
   - А это, дед, надо в кипятке заваривать, и ткань или кожу вымачивать, для крепости. Но если передержишь - колом стоять будет.
   - А это что такое?
   - Эту травку, дед, используют, когда змий твой ленив стал без меры, и работать не хочет. Пожуй на ночь - и как жеребец молодой станешь, любую бабу заездить сможешь. А если на кипятке настоять правильно, то просто бодрить сильно станет. А если...
   - Хватит, хватит. Вижу, знаешь. Кто учил?
   - Бабка одна. Как знала - пригодится.
   Эх, Хильда, Хильда... Скучаешь, небось, старая, по мне?
  
   - Так ты за лекаря в отряде был? Ладно, ладно, - он ухмыльнулся в бороду - Не буду больше. Вот что, Свартхевди, есть у меня большой заказ, на зелья, да еще кое на что - часть налога Прилучина им в баронскую казну заплатит. Помощник не помешает, подмогнешь? А пока поживешь на всем готовом, язык наш разуметь начнешь? А как закончим, так я тебе подорожную у старосты выправлю.
   - Ты о чем, дед?
   Тот усмехнулся.
   - Нездешний ты - оно и видно. Барон власть крепко держит, бродяг и разбойников не терпит, и во всем королевстве такие порядки. Тебя без подорожной любой патруль из стражи схватит, да в холодную утащит. А там сознаешься, и в бродяжничестве, и в воровстве каком, и в том, что в Топи ползал. В каменоломнях народу-то не хватает - вот тобой местное товарищество и пополнится. А будешь одет, обут как вольный человек - так и цепляться никто не станет, но подорожная, все одно, не помешает.
   - Как это так, старый! - возмутился я - Свободного карла за ни за что хватать, и куда-то тащить?
   - А по тебе и так видно, кто ты есть таков - голодранец и бродяга. И языка не знаешь, и законов тоже, а значит, что? Значит, самое тебе место в каменоломне, или на руднике серебряном, или медном. Смекаешь?
   - Дурацкие законы у вас, и страна дурацкая - пробормотал я - Хотя девушки красивые...
   Девица мне улыбнулась, словно поняв, что речь идет о ней. Хех, не растерял навыков, однако, действует уже!
   - Но-но, Анну не трожь - дед показал мне кулак, размером мало не с мою голову - Смотри у меня...
  
   Прилучина оказалась немалым селением, защитой которому служили довольно высокие стены - повыше, да и поосновательнее, чем у нас в борге, я хорошо их рассмотрел: ворот со стороны леса не было, и дорога делала приличный крюк, огибая деревню. Вдоль дороги располагались несколько хозяйств: видать, расширялась деревня, тесно за стенами становилось. Возле обитых железом ворот, распахнутых настежь, стражи не наблюдалось, но со стены деда окликнули, спросили что-то - Том ответил, но останавливаться не стал.
   - Куда мы? - спросил я Тома - К тебе? А то жрать охота уже.
   - Потерпишь, - отозвался старик - Сначала к Хэму, старосте нашему, - он кивнул на наш груз - Этих сдать. В порубе или сарае посидят, а вечером как Хэм соберет уважаемых людей, меня позовет, и решим, что делать с ними, повесить, сдать страже, или виру содрать.
   Пока добирались до усадьбы старосты, успели собрать небольшую толпу любопытных, галдевшую, топавшую за телегой и увлеченно разглядывающую ее груз. И меня тоже. Неуютно как-то, не привык к такому вниманию. Но это понятно - чужаки всегда подозрительны.
   Староста, оказавшийся квадратным дядькой, с изрядным пузом, Тома выслушал, переговорил с пленными, вытащить которых нашлось немало помощников, и приказал вести их в бревенчатый сарай, что возле его дома. Парень, с разбитым плечом сам идти не мог - его отнесли, а остальные трое уже оклемались, и испугано озирались по сторонам, предвкушая справедливое над собой возмездие.
   - Поехали, пообедаем, - Том взгромоздился на телегу - Все, сдал ублюдков, теперь пусть Хэм о них заботится.
   - Ты знаешь их?
   - Еще бы, вся компашка - с Дубков, а приходили за Анной. Вильям, это которому ты ногу прострелил - заводила у них, все покоя ей не давал, замуж звал. Сам голодранец, только кулаками махать и умеет, в амбаре мышь повесилась, дом кривой, руки из жопы растут... Ну как племяшку за такого отдавать? Эх, жалко, не воюем ни с кем, а так бы забрали этого лба люди барона, пику в руки - и в ополчение.
   Пхэ... Рассказывали мне старшие, про "воинство" такое. Народу много нагонят, а под ударом хирда рассыпается оно, как горшок из глины, если по нему кузнечным молотом попасть. В хирде, может быть всего сотни две-три карлов, или даже меньше, а разгоняли такие армии числом в несколько раз превосходящие. Не числом войско сильно, а умением хирдманов, удачей и хитростью ярла, и помощью Асов, что не оставят детей славного Севера.
   Столоваться дед определил меня в доме, а жить на сеновале: на дворе лето, ночи теплые, крыша не течет, и вообще, так ему, старому Тому, спокойнее, а то, мало ли, ошибусь ночью комнатой, Анну напугаю...
   Так что, жизнь наладилась.
   В первый же день продал Тому одну из безделушек, найденных в болотном поселении. Тот повертел ее в пальцах, надкусил, взвесил, хитро усмехнулся, но монет мне отсыпал, серебра и меди, сказал честно, что берет по весу, а если хочу продавать, как украшение, то надо в город везти, там дадут больше, он, дескать, знает скупщика.
   Намекает, старый, чтоб я остальное явил? Погодим пока.
   Деньги мне нужны на визит к кузнецу, а то, что за карл без оружия? И приодеться бы надо, а то выгляжу и, правда, как бродяга. Ну и в харчевню заглянуть, а то по пиву тоскую, да с народом познакомлюсь, в общении поупражняюсь.
   И к жрецу еще надо - пожертвовать за душу того славного карла, что снабдил меня амулетом, спасшим мне жизнь в болотах. Долги надо отдавать, а я ему задолжал.
   Тем и занялся.
   Жреца, косматого мужика с плечами пугающей ширины, посетил, купил поминовение для усопшего.
   Харчевню навестил, пива выпил, с народом познакомился. С молодежью подрался, причем раздал много больше, чем получил (ловкость и выучка воинская при мне!), чем заслужил уважение, потом помирились, выпили и за это (дрались честно, я тут как бы не чужак, а гость Тома, которого в Прилучине уважали). Играл с местными в кости: как оказалось, жульничать здесь почти не умеют, и прием, когда верхней костью в кулаке прижимают нижнюю тут неизвестен (а у нас за подобное бьют рожу) - выиграл много, но специально все проиграл обратно, оставив лишь немного себе на пиво, ибо не надо мне тут врагов.
   Кузнец, оказавшийся вечно мрачным детиной со склочным характером, выковал мне железко для секиры. Заплатил я ему немало, даже учитывая, что Том был со мной. Если бы не это, то цена могла бы и удвоиться: чужакам обычно одна цена, своим - другая. Да и работа не самая простая: мне ведь не колун для дров нужен, и бородатую секиру с вытянутым жалом, да из лучшего железа, что у него было, мужик мне сковал. С топорищем тоже немало пришлось помаяться: бывшая ветвь чудесного дерева оказалась весьма твердой, и резалась с великим трудом, что, впрочем, для топорища и к лучшему. Древесиной же напоминала дуб, хотя и с отличиями, и каких-либо волшебных качеств я в ней почуять не мог - дерево и есть дерево, правда, на диво твердое.
   Деду еще помогал с заказом, как сказал Том, управляющий барона обновлял запасы в замковой лекарне, а знахарем Том слыл знатным.
   И вот, примерно на вторую неделю моего тут проживания, все-таки растащил меня хитрый дед на откровенный разговор.
   Сам он варил свои растворы, мне же доверил варку клея, для потребностей баронского шорника, или еще кого. Клей я обещался сварить по нашим рецептам, такой, что насмерть держит, и Том согласился, пообещав взыскать стоимость ингредиентов, если испорчу. Но я не испорчу.
   Да, рецепт костяного клея мне рассказала Хильда, а я его усовершенствовал. Всего-то добавить кое-какие травки, да силы немного вложить при варке. Могучая вещь, сохнет быстро, держит прочно, хранится долго. Я тогда, пробы ради, и смеха для, намазал им одну из скамей в длинном доме, где достойные карлы вечером собирались, дабы выпить браги, вина или пива, да побеседовать о важном. В общем, штаны, присохшие к лавке, влипнувшим мужам пришлось срезать, и познали они насмешки товарищей. А моя задница чуть позже познала березовые розги...
   Нда, не будем о грустном.
   Так вот, помешиваю я половником бурую жидкую массу, похожую на кисель, снимаю периодически пленочку, а дед меня одолевает расспросами. Неймется старому, жаждет обогащения дед златолюбивый, денег алчет.
   - Так ты, Свартхевди, подумай хорошо, - дед прикрыл крышкой котел с варевом, и принялся в задумчивости прохаживаться по сараю, вдоль стены - Если добычу будешь сбывать сам - пропадешь ведь! Сдаст тебя скупщик, а золото все себе оставит, налог лишь заплатит барону и все, и благодарность от стражи еще получит. А я все устрою, за долю малую.
   - Отстань от меня, Том, нет никакой добычи! Чуток совсем, только на снаряжение, и то, порастратил уже, кузнец вот жадный ваш не в меру, за новое железко для секиры с меня знаешь, сколько содрал? - отбрехивался я - Нет, давай лучше об Анне поговорим, вот красивая же девка, как вышло, что одна до сих пор?
   - Анну тронешь - руки оторву, не про тебя она. А про "нет добычи" ты другому кому расскажи. А мне-то доверять можешь, или все еще будешь говорить, что в Гиблых Топях не был? И даром весь отряд головы сложил, ничего не найдя? Ах, да, ты ж без отряда, как былинный богатырь, - дед хитренько усмехнулся - Не глупи, Конь, подумай лучше!
   - Ну, был я, был в топях, что дальше? Нашел, кой чего, но немного.
   - Ну, смотри, и думай хорошо. О тебе забочусь. Так ты, значит, не из Лансовой банды? Плохо, долго мне долг с него ждать, а так бы с тебя стребовал... А видел, может, чего интересного, в топях-то?
   - Болота и есть болота, дед. Развалины видел, но там до меня, похоже что, побывали.
   - Аааа, - разочаровано протянул Том - Так вы, небось, до сторожевых постов добрались только?
   - Не знаю, до куда, и я там один был, Том, надоел уже! А что это было - развалины деревни, может быть. Добычи нет - потому что на своих двоих унесешь немного, да и пошевеливаться надо было.
   - Деревня, говоришь? Это ты про Россоху? - уточнил старик - Ну, там остовы от домов только остались, а посреди - часовня недостроенная?
   - Часовни не видел, все в тумане было. Видел дома каменные, много, некоторые обвалились, но есть и целые. Дерево там еще было, живое. Интересно, Том - я оглянулся на старика, он внимательно меня слушал, поглаживая окладистую бороду - Все засохшее вокруг, а дерево живое, и полянка при нем.
   - Так, так, так! - дед заметно напрягся - Дерево? Какое?
   - Да откуда я знаю...
  
   Я, так то, знаю, но лучше помалкивать. Мудрость предков такова:
  

Кто молчать не умеет,
тот лишние речи
заводит нередко;
быстрый язык
накличет беду,
коль его не сдержать.*

  
   А я уже и так проболтался.
   - А не было ли возле того дерева каменной чаши? - как бы невзначай поинтересовался Том - Такая, без украшений, серая, голубая, может, желтая?
   - Да была, вроде, белая, с черными прожилками. Не было в ней золота, и вообще ничего ценного не было, вода одна...
   - Ты пил ее? - голос у деда срывался - Пил? Сколько капель? Две? Пять?
   И чего он так разволновался? Ну, накапало с ветвей, ну и что?
   Я вспомнил, как у меня от этой воды живот раздулся, словно мех с брагой, и потом противно булькал. Но по нужде, что странно, все же не гоняло. Вот ведь очередная загадка мироздания: почему пиво в харчевне после третьей пинты уже наружу просится, а дождевая вода в болоте - нет?
   - Не знаю, сколько это в каплях, дед, - я снова помешал варево - Но если считать в ведрах, то будет, примерно, половина.
   Сзади раздался треск, и странный звук, вроде как мешок с овсом на пол бросили.
   Я обернулся: дед сидел на полу, сжимая в кулаке пучок волосьев, выдранный из своей, прежде, нежно лелеемой бороды, и беззвучно разевал рот, не в силах сказать ни слова.
   Я бросил черпак в котел, подошел к впечатлительному старику, поднял его, и усадил на лавку. Отобрал надранную им с себя же паклю, метнулся к котлу и обмакнул ее в клей - негоже достойному мужу ходить с прорехой в бороде, надо поправить, а то урон мужественности какой: борода-то она, суть, мужа украшение, мудрости житейской свидетельство. Подбородок у Тома трясся, и ровно приложить волосы не получилось, налипло спереди. Ай, сам потом поправит, как ему нравится...
   Том постепенно пришел в себя - уж не падучая ли у него? Или, может быть, болен чем? Я же вернулся к котлу - кипит ведь, догляд нужен.
   - Тттыыы... Пил...
   - Ну да, Том, своя-то водица у меня кончилась, а этой еще и вымыться хватило, и рубаху простирнуть, - чистосердечно поведал я ему.
   Послышался глухой хрип.
   Я снова оглянулся, и не зря: одной рукой Том держался за сердце, вторая шарила возле попорченной бороды. Она и так пребывала в беспорядке: с подбородка по бокам свисали две длинные пряди, как у бывалого скальда, а третья, которую я так неловко подклеил, воинственно торчала вперед. Нет, он не успокоится, пока все не выщиплет, и меня же потом винить будет. Чтобы чем-то занять стариковы ручищи, я сунул ему перемазанный в клею черпак, и он вцепился в него, как утопающий хватает протянутое ему добрым другом весло - мертвою хваткой.
   - Мыыыылся??? - проскрипел Том, неожиданно истончившимся от пережитого голосом - Вооодааааа...
   - А, ты пить захотел? Сейчас, я мигом!
   Нет, дед точно чем-то болен. И бредит. Но странно, хворей в нем я не чувствовал. Наверное, надышался паров. Да, точно! Душно тут, слишком. Вернусь - проветрим.
   За питьем для деда ходил долго: пока нашел ведерко, пока бегал к колодцу... Пока Анну встретил, поцеловал...
   Эх, надо было старика-то на воздух вытащить, а то, как бы он там не задохся. Вот ведь, Сварти, ну когда ж ты повзрослеешь - клял я себя - Вечно у тебя ноги вперед головы думают!
   Подбегаю к сараю и вижу интересную картину: дед на воздух выбрался самостоятельно, и теперь со страшным рыком машет моим черпаком. Вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево. И ловко как у него получается - аж воздух гудит, разрезаемый могучими взмахами. Я даже залюбовался лихой дедовой сноровкой: словно ярый духом берсерк в гуще врагов сокрушает неприятеля. Вот ведь, седина в бороду, а воинских упражнений ни на минуту не оставляет, лишь выдалось свободное мгновенье - он и тренируется!
   Уважаю. Позор младым, кто ленится, почет и слава таким вот старикам...
   Или... А может это ритуал такой? И поражает дед невидимых бесов священным ясенем? Надо бы понаблюдать, запомнить. Глядишь, полезно окажется, в иной раз.
   Понаблюдать за собой дед не дал: лишь узрев меня, старательно повторяющего за ним движения, в попытке понять их скрытый смысл, он взревел медведем, и бросился ко мне, вздымая над головой грозный свой черпак.
   Все-таки надышался, подумал я, и окатил его из ведра.
  
  
   Глава 16.
  
   Нехорошо получилось, неловко.
   Дед-то черпак бросить пытался, что к ладоням его приклеился, и думал, что я его передразниваю - а оно вона как! Обиделся теперь, но моя-то в чем вина?
   Это мне все Анна рассказала, когда вечером на сеновале меня навестила. И тоже, с претензиями.
   - Ну что, Сварти, - говорит мне медовым своим голосом - Так и будешь лежать?
   - Ага! - отвечаю ей - Мне дед, если тебя трону, руки оторвать обещал, так что, сама раздевайся.
  
   ... - А расскажи немного о себе? Вот почему ты, к примеру, из дому ушел?
   - Долгая история... Не останавливайся...
   - Нууу! - улыбается она - Мы ведь не торопимся? Дед успокоительное принял, и спит, давай, рассказывай... Ох, аккуратнее...
   - Уговорила. Если вкратце - встретились однажды парень-не-промах, и девочка-хоть-куда...
   - Странные у вас на севере имена. Хоть-куда? Ах... Аааа...
   - Хоть-когда. И хоть-кому. И так случилось, что поймал нас за разговором о цветах и пчелках и о женской красоте ее отец...
  
   Какая любопытная, однако, дева оказалась. Хотя, чего уж греха таить, не дева, и не я стал тому причиной (до меня кто-то постарался). Я уж подумал, что история повторяется, но, по здравому размышлению, решил - не бывать тому. В Лаксдальборге я был на виду у семьи и соседей - это одно дело, а в чужой деревне - совсем другое. Да и мудрости житейской у меня ныне прибыло - хоть и на грош, зато вся моя, не попадусь больше в подобный силок!
   Угомонилась девушка уже глубоко за полночь, изрядно удивив меня пылом, темпераментом и неуемным своим любопытством, и покинула, оставшись довольной. Я же, почесывая искусанные плечи и поеживаясь исцарапанной спиной, никак не мог уснуть, и не усталость от утех любовных была тому причиной.
   Совесть проснулась, что со мной бывает не так уж и часто.
   Обычно-то она в глубокой спячке, но вот отмякла, проклятая. Угрызать пытается, но за неимением зубов лишь неприятно посасывает.
   С дедом-то я нехорошо обошелся, некрасиво. Злом отплатил за предобрейшее, как сказал бы какой-нибудь велеречивый скальд. Чуть до падучей старика не довел, обиду нанес, а он ведь ко мне с добром: кормит, поит, крышу над головой предоставил, девку под бок...
   Хотя нет, вот это я уже сам, что, впрочем, остального не отменяет.
   Мириться надо идти, короче, прощения просить, о вире сговариваться. Я ведь не со зла, видать Рыжий Хитрец обратил взгляд свой на нас, что так коряво все вышло.
   Так и поступил.
   Едва принялись горланить первые петухи, как я постучался в двери дома старого Тома: сквозь затянутое бычьим пузырем окошко виднелся огонек лучины, так что, деда я не разбудил.
   - Кого там... пф... бесы принесли... пф...? - глухо вопросил старик. Он уже проснулся, а может, не ложился, и в настроении пребывал преотвратном, что вполне объяснимо.
   - Я это, открывай Том.
   Доброго утра дед мне желать не стал, как спалось, не спрашивал, и зачем я к нему приперся в такую рань интересоваться не торопился. Сидя на лавке, набычившись, он смотрел на меня как-то недовольно, свирепо и в то же время грустно и с недоумением. Пучок пакли, тот самый, самоотверженно добытый дедом и подклеенный мной, загнулся вверх, и волосы лезли старику в рот и в нос, а тот периодически их сдувал, что помогало, впрочем, не слишком. А убрать не мог: дедовы кулачищи крепко сжимали стебель черпака. Само черпало он уже обкорнал, и теперь крепко держался за рукоять - занозистый штырь дюймов десяти длиной, стискиваемый дедовыми дланями, выглядел грозно и сулил насмешнику недоброе.
  
   Мне стало совестно.
   - Том, ты, это... - промямлил я - Не держи зла, не хотел я, чтобы так оно получилось...
   Старик молчал, насупившись. Но одно то, что он, вроде как, успокоился, и не пытается тыкать мне в организм этой штукой, уже внушает оптимизм.
   - Том, прости дурака, вышло так случайно. Чтоб меня Фреки и Гери разорвали на десять тысяч кусков, если злоумышлял я против тебя! Клянусь золотыми зубами Хеймдалля! Ну, дед...
   Тот отвернулся, сплюнул на пол.
   - Что ты за нечисть-то за такая... пф..., Свартхевди, скажи мне? - выцветшие дедовы глаза смотрели с на меня с укоризной - Лет, почитай, с десятка три... пф... мне такого урона не наносили. Не иначе, проклял меня... пф... кто-то, что я с тобой повстречался! - пробубнил Том, в рот ему попали волосы, немного пожевав, он с остервенением их выплюнул.
   - Ну что ты, Том...
   - Сам век помнить буду... пф..., и внукам заповедую: если встретил в лесу... пф... нордмана с луком и дубиной в руках, в одежке с чужого плеча... пф... который помощь предлагает - в телегу его не сажай, и гостить не зови! А лучше, плюй на него, да мимо... пф... проезжай - бес это мерзейший, что человеком прикинулся, гнать его надо поганым веником... пф... а не привечать!
   Крепко, однако, задело старого.
   Эх, ладно.
   Что там предки советовали в таком разе делать?
  

Оружье друзьям
и одежду дари --
то тешит их взоры;
друзей одаряя,
ты дружбу крепишь,
коль судьба благосклонна.*

   Нет у меня оружия лишнего, да и одежды у деда своей хватает, но, тем не менее, есть у меня, что в дар принести можно. Порывшись в кошеле, я выудил оттуда крупный перстень, тот, что снял с хитрого драугра в топях. Жалко, конечно, но я молодой, и добуду себе еще, а дед хоть обиду лелеять перестанет.
   - Держи, дед, не храни обиду в сердце, а лучше выкинь ее за порог, - хотел ему вручить, да у старика руки заняты, так что надел кольцо ему на штырь - Прими дар в искупление моей вины, если мало, скажи, может отслужить тебе смогу чем, а если велишь - покину твой дом тот час же.
  
   Том несколько мгновений буравил меня взглядом, затем, все же, смягчился. Ликом чуть посветлел, гадостей больше не изрекал.
   Мы помолчали.
   - Ладно... пф... Свартхевди, хрен с тобой, - молвил старик.
   - Он со мной, - согласился я - Так не держишь зла на меня больше? Или мало этого, чтоб обиду смыть? Так скажи, лучше уж решить спор наш, да и забыть про него.
   Том вздохнул.
   - Да ладно, забыли... пф. Верю я, что не со зла ты. Но вот что... пф... с этим делать? - он потряс кулаками с зажатым в них штырем - С клеем-то ты не обманул, взаправду насмерть держит. И вот с этим, - он почесал обломком заросли на подбородке - Никак не можно... пф... мне с такой прорехой в бороде ходить. Авторитет и уважение вмиг растеряю.
   - Ну, так сбрей! Ну-ка, не двигай рожей... - я аккуратно срезал ножом мешающий деду пучок - Так-то лучше.
   - Сдурел? С босым лицом ходить на старости лет? - возмутился Том.
   - Говори тогда, что огнем опалил, когда снадобья вчера варили? Хотя... Лучше все-таки сбрить! - дед несогласно помотал головой - А потом зелье я одно сварю, после него волосы ой как хорошо растут! Только аккуратно его принимать надо, а то случиться может... всякое.
  
   ...лишь бы ты, старый, копыта с него не откинул...
  
   - А с этим что? - Том потыкал своей занозой в мою сторону - Дел по горло, а у меня к рукам мусор прилип.
   - Скорее уж ты к нему, - глубокомысленно заметил я.
   Дед зарычал.
   - Я вот сейчас тебе эту штуку промеж глаз вставлю, вот люди на единорога-то подивятся!
   - Да ладно, не кипятись, Том. Таааак, дай-ка подумать, чем этот клей растворяется? - я задумчиво уставился в закопченный потолок Томовых хором - Проще всего, конечно, в кипятке подержать, - при этих словах дед злобно засопел - Но ты, думаю, откажешься.
   - Шишку свою в кипяток сунь! - пробурчал Том себе под нос.
   - Еще могу особый раствор сделать, им бабка, что меня учила, котлы самые старые, до блеска отдраивала. С любой ржавчиной настой этот справлялся, грязь, даже окаменевшую, снимал. Клей, мыслю, тоже растворит.
   - Вместе с руками? - едко поинтересовался дед - Чтобы из пакостей твоих толк извлечь, Конь, надо тебя из требушета во вражье поселение закидывать. Уверен: и седмицы не пройдет, как сдадутся защитники, дел твоих добрых отведав. А честный люд детей тобой пугать станет. Как же: веди себя хорошо, деточка, да богам молись, - ерничал старик - А коли грешить станешь, то накличешь на нас зло великое: явятся тогда Чума, Война, Голод, Смерть и Свартхевди-нордман, что всем гадит без устали...
   - Злой ты, Том, нельзя таким быть, - я оперся спиной на стену и вытянул ноги - Придумаю чего-нибудь, не тревожься. Разлучу тебя как-нибудь с черпаком твоим ненаглядным.
   - Уж ты постарайся.
   Ну, раз уж помирились...
   - А нет ли, Том, пива у тебя - замирение наше смочить, чтоб больше нам друг другу обид не чинить? Да и мудростью поделиться тебя просить хочу, а оно за пивом лучше усваивается.
  
   ... и вообще после ночных утех пить хочется...
  
   Дед ухмыльнулся и задумчиво повращал перстень на штыре.
   - Как не быть, только ты в подпол сам за ним лезь, а то мне несподручно с некоторых пор стало.
   Мог бы и не напоминать.
  
   Пиво у деда, конечно, так себе, перестоялось. Скуповат, все же, Том, вот выставлял бы на стол почаще - и продукт бы не пропадал. Но пиво пивом, а не за тем пришел все же. Интересные вещи из деда выдоить удалось, в беседе застольной, любопытные весьма.
  
   - Том! - принялся я утолять свое любопытство, ибо свербит все же - Ты как-то близко к сердцу принял мои речи, я уж испугался за тебя. Объясни, что не так? Про какую чашу ты вспоминал, и что ты там про воду эту треклятую бормотал?
   Пальцы у деда были заняты, и пришлось ему кружку к рукам приматывать, что настроения старику не улучшило.
   - Ты и вправду не знаешь, или притворяешься? - ехидно поинтересовался мой собеседник. Судя по его тону, изрядную глупость я совершил, но вот в чем?
   - Знал бы - так не спрашивал.
   - Совсем ты еще, видать, зеленый. Кто ж тебя такого в топи-то взял? Эээх... Вот что ваша братия обычно из руин тащит? - вопросил меня Том, отхлебнув из кружки и поморщившись (напиток кислил и горчил) - Оружие старое, украшательства всякие. Посуду дорогую, Ланс хромой вот, года эдак два назад, стол особый приволок, не простой, а целиком из дерева выращенный, всяко украшенный. Продал его барону, получил немало. Безделушки всякие несут, ценные. Кому-то везет, и золотишка приносит, кому-то ржавым железом довольствоваться приходится. Иногда, волшебные вещи находят, их, по идее, сдавать надо барону, за справедливую плату, но... - дед подмигнул - Сам понимаешь, какова у него "справедливая" цена. Если знать места, можно и справедливее найти.
   - Волшебные?
   - Кольца, пряжки, амулеты, обереги - не то, что на тебе висит, - старик кивнул головой на символ Мъелльнира (остальное я носил под рубахой) - А настоящие! Лично видел амулет, который молниями стегался, кольца, которые нечисть чуяли, ремень с особой пряжкой, наденешь который - и бежать сможешь, хоть целый день! Да много чего видал, что народ из Топей приносил. Что волшебное - магу баронскому надлежит показать, и если вещь опасная или проклятая, или злом помеченная, то барон ту вещь выкупает. А прочую добычу можно невозбранно продавать. Сбор только королевский плати, за право в топи лазать, грамоту получай - и ходи, собирай злато мертвых. Но есть...
   - Чего-то я толпы искателей того злата в лесу не видел, а, Том? - невежливо перебил я старика - В чем подвох, если там все так медом намазано, ходи, ищи да собирай, ежели нашел? ... Эээ, прости, перебил.
   - А то, Конь, - старик не обиделся - Думаешь, пришел да взял? А вот шиш тебе. Относительно безопасно в лесу только на пяток миль от той дороги, по которой мы до Прилучины ехали, и то, днем лишь. А далее - берегись, нечисть там стадами пасется. А что в самих топях творится... Да ты ведь был там, чего я тебе рассказываю, сам, небось, видел, так глупых вопросов не задавай!
   Ну да. Видел, к сожалению.
   - Угу - неопределенно буркнул я - Есть такое.
   - Вот и смекай - продолжал дед - Те людишки глупые, которые без оберегов да не подготовившись туда полезут, жить будут плохо и недолго. Да и те, которые готовятся, не всегда возвращаются. На что уж Ланс опытен, и то порой людей теряет, а новые ватаги часто и целиком там остаются. И пополняются рати темные - не лежится там покойничкам, все встают упырями, - старик с натугой выговорил сложное слово - Не-гро-эмана-сии там сильны, вот. Про них мне маг один рассказывал, который в отряд затесался. Сейчас, небось, бродит маг тот по Топям, крови людской жаждет, умертвием или упырем восстав...
   В комнату неслышно вошла Анна, и, усевшись рядом с дедом, принялась греть уши.
   - Покойников бояться - в лес не ходить! - самодовольно заявил я - Драугров я десятков пять порубил верной секирой! Не должен карл такого бояться, взять железо в руки да богов помянуть - никакая нежить не устоит перед силой храбрых!
  
   Глаза девушки восхищенно расширились - любят прекрасные девы героев, чего уж там.
   А правильные герои любят прекрасных дев, потому что те герои, которые дев не любят - суть мужеложцы, и должно на них плевать и презирать.
   Только прекрасным девам бы когти подстричь, а то у хороших и правильных героев исцарапанная спина шибко зудит.
  
   - Дра... Покойников ходячих? Десятков пять? Брешешь, поди.
   - Ну не пять... Но много. Клянусь яблоками Идунн (много - это ведь больше одного!), не лгу.
   - Ну ладно, упыря хоть можно железом зацепить, а что делать будешь, если Мертвая Детка привяжется?
  
   ...на дерево полезу...
  
   - Будет она идти за тобой, выждет момент да куснет - обратишься тварью темной. Или туманники страх нашлют, придут, чтобы выпить душу так же, как ты высосал мое пиво, что делать станешь?
  
   ... постараюсь не есть на ночь, а то, убегать весьма склизко будет...
  
   - Умертвия на огонек заглянут, или, упасите боги, Высокий Джон явится? На него тоже с железом пойдешь? От него и амулеты с оберегами не помогают, магия, говорят, не берет, одно выручает, что встречается он редко, а ты - железо, хех! - дед снова приложился к кружке - Много всего в Гиблых Топях обитает, людям враждебное. Да и не только в топях, ночью по нашим лесам ходить - дело пропащее. Застят глаза, заморочат, видеть будешь тропу надежную, а сам по трясине шагаешь до ближайшего окна. Так... Отвлек ты меня. О чем это я... Ах, да. Иногда в эльфячьих старых поселениях...
   - Чьих?
   - Эльфячьих. Ты и не знал, чьи кости ворошить идешь? Вот молодежь пошла, никакого разумения. Эльфов земля это была, ублюдков вислоухих, давно, правда. Лес эльфячий был ранее, теперь - Гиблые Топи. Да только им самим ходу туда теперь нет, - дед злорадно усмехнулся - От негроэманасий людям-то плохеет, когда обереги слабнуть начинают, а эльфам и под амулетами хреново. Но все равно, что ни год, то лезут, видать, ценное чего потеряли...
   - Ясно. Ты продолжай, - я икнул и подлил деду в кружку из бочонка. Пиво у деда дерьмовое, изжога одна с него, никакого удовольствия. Ноги он в нем моет, что ли?
   - Да что там продолжать... Кроме вещей ценных хорошую цену дают за другие вещи. За мох живой, за длинную нить - серебряный дают, например. Ведьмин гриб, если хороший попался - по десятку медных можно продать, ну и много чего еще...
   Я уточнил, что за гриб он имел в виду, услышав описание, огорчился, произвел нехитрые подсчеты в уме и с трудом удержался, чтобы не дать себе по морде. Это ж сколько я серебра в навоз перевел? Лучше б штаны свои сварил - все равно в итоге драуграм достались.
   - Так вот, иногда в брошенных деревнях ослоухих встречаются эдакие полянки. На них есть засохшее дерево, и чаша рядом каменная. Опавшие сухие листья того дерева с руками отрывают алхимики и целители, а вот в чаше может быть вода. И скажу тебе, Свартхевди, очень непростая вода. Последний раз чашу с такой водицей нашли годков пять назад, тряпицей всю воду собрали во флягу - вышло с глоток хороший. С того отряда четверо лишь к Прилучине вышли, говорили - нежить навалилась на обратном пути, поела людей, но, может, врут, и добычу не поделили. Так вот, сказывал мне Йенс - алхимик знакомый из города, травы ему привожу - что продали они эту флягу за золото, мешок, говорит, с мою голову получился, хотя, врет, наверное. Ему тоже предлагали - он цену малую давал, нет у него таких денег. У бургомистра же нашлись.
   - И что дальше? Небось, передрались, денежки поделить пытаясь?
   - Может и так. Всех четверых с перерезанными глотками в одной канаве нашли... Ну, кто ж их с такими деньгами отпустит?
   - Странно. Вода как вода, вкусная, конечно, но золото за нее платить? Не из источника Урд же она, в самом деле!
   - Дурень ты! - дед тяжко вздохнул - Эта вода любую хворь выгоняет, говорят, любую рану затянет, умирающего вернет, срока земного добавляет, старцев молодит. Это если просто пить. Капли, говорят, хватает, чтобы дед вроде меня с пяток лет скинул, а ты рубашку в ней стирал.
   - И ноги мыл, - подсыпал я соли на дедову рану - Выходит, я теперь бессмертный?
   - Хочешь, проверим? - злобно поинтересовался Том, многозначительно пошевелив штырем.
   - Не хочу. Кто ж знал-то, старый, что такая вещь ценная? Знал бы - все до капли бы собрал.
   - Да уж, мог бы замок купить, титул...
   Ну да, а скорее, валялся бы где-нибудь дохлый, с ножом в спине. Поэтому про фляги с этой водой, что лежат в мешке под корягой, сообщать не буду. Самому пригодится, найду, куда пристроить.
   - Там еще-то осталось? - тоскливо вопросил Том - Может, сходим? Людей позову надежных, снарядим банду. Какие ж деньжищщи-то пропали, может, соберем хоть полкружки? Хоть ложку?
   - Не осталось. Да и не дойдем, ты поверь мне, жуткие там места. Видишь - аж поседел весь, такого навидался!
   - А сможешь обсказать, как добраться до туда, или план какой нарисовать? Хоть что-то?
   - Не могу. Плутал долго, насилу вышел - куда уж тут путь запоминать.
   - А подумать? Может, поднатужишься, вспомнишь?
   Поболтав скверное томово пиво в кружке, я решил уйти от болезненной для старика темы.
   - А ты, значит, ельфов видел? Я вот ни разу.
   Батя и дедуля - те видали, и в бою с ними сходились, а я только в книге рисунок смотрел. Скверного, надо сказать, качества.
   - Немного и потерял - сумрачно буркнул дед.
   - А, правда, что красивые они, что глаз не оторвать? И мужи, и бабы ихние?
   - Брехня...
  
   Глава 17.
  
   И правда - брехня, прав Том был.
   Хотя посмотреть, тем не менее, есть на что.
  
   Последнюю седмицу непрерывно шел дождь, и, хотя до осени было еще далеко, погоды стояли неважные. В лес за травами идти под дождем откровенно не хотелось, с баронским заказом мы успевали с хорошим запасом. Старика в порядок я более - менее привел: бороду ему мы сбрили, и то самое зелье уже поспевает. Думаю, попробовать его на рожу Тому намазать - пить то опасно, а то если меня молодого так люто с него покарало, так дед может и вовсе кончиться.
   Ибо старость - не радость.
   И от остатков черпака избавить его тоже получилось успешно: умело сваренный растворитель, порядком разбодяженный колодезной водой, дал результат: клешни старика обрели свободу, чему он стал несказанно рад и удивительно добродушен.
   Больше, кроме кой-каких дел по хозяйству, заняться было нечем. По хозяйству же - лениво, и я совмещал приятное с полезным. От скуки начал пользовать жителей деревни: кому зуб заговорить, кому прыщи свести, кому мазь для суставов сварить, кому отвар, чтоб волосы не лезли. В благодарность же грошей не брал: к чему крохоборство, если можно заставить за себя поработать? Дров наколоть, воды в бочку натаскать, да мало ли...
   А вообще-то, следовало решать, что делать дальше. На подорожную я наработал, можно в путь хоть завтра, но куда? Надо подумать. А тут еще Том рядом сидит, все зудит, убеждает остаться до осени. Дескать, куда мне торопиться. А то, и вообще насовсем оставаться: а что, знахарь на селе человек уважаемый, а у него и хозяйство, и дело налажено, и девка ко мне неровно дышит, и секретами он поделится, если остаться решу, помощником верным став. На вопрос какими именно секретами - лишь многозначительно ухмылялся. Хотя, чего гадать - наверняка с контрабандой делишки, с вещицами из топей. У реки да не напиться - не бывать же такому, какова бы ни была справедливой цена королевских скупщиков, наверняка основной поток шел мимо их ручонок. Хоть и висит над контрабандистами угроза кары королевской, но вряд ли кого-то это останавливает. Сдавать найденное надежным людям, которые не соблазнятся на обещанную награду за сообщение об утаенной волшебной вещице, а с патрулями можно и договориться - и несколько лишних монет в кошеле зазвенит.
   Несколько сегодня, чуть-чуть завтра - и вот на добрый хутор хватит, хозяйство устроить, жениться, скотину купить, лойсингов нанять. Чем плохо? В первую очередь, конечно, тем, что не хочу я к земле прирастать, а хочу славы приобрести да края другие повидать.
   Вот и сидим каждый вечер в харчевне, попиваем пивко да беседуем о насущном.
   Примерно как сегодня.
   Хотя... Сегодня не как обычно, сегодня в деревне гости, как по мне - необычные, как по Тому и окружающим - так и не очень.
   С десяток ельфов в сопровождении нескольких стражников барона во главе с десятником днем прибыли в Прилучину, остановились на подворье старосты Хэма, и вечером часть их компании завалилась в харчевню. Пришли не все - пятеро ельфов, да пара ратников. Заняли стол в дальнем углу, причем, ельфы сидели отдельно, а ратники быстро обнаружили то ли знакомых, то ли родню, и компанию ушастых покинули.
   Вообще, как мне показалось, ельфов тут любили не слишком. Точнее - совсем не любили, это можно было понять по довольно злобным взглядам, что бросали на них местные жители, на что те, казалось, внимания не обращали.
   - А за что их любить? - в ответ на мой естественный вопрос, бросил Том.
   Он до того без устали пежил мне мозг, находя все новые и новые доводы, убеждая меня остаться, а я вот его перебил. Вообще - подозрительной мне эта его заинтересованность становится. Свет на мне клином не сошелся, ученика обучить он и сам в состоянии: подобрать паренька из местных - тот по гроб жизни будет благодарен за ремесло прибыльное, и единоверец к тому же, и местный, кого с детства знал бы. А женит на Анне - так и верен будет, как Мъелльнир верен Погонщику Колесницы.
   Странно.
   Или - промелькнула мыслишка - не поверил дед мне, что дорогу к чаше не помню, да что не осталось воды чудесной там, думает, утаиваю знание, для себя берегу, а родственнику уж не пожалею секрета? Тоже, однако, стоит учесть этот интерес повышенный - не просто же так им ко мне старый Том воспылал!
   - Ммм?
   - Да не за что их любить, и уважать тоже не за что! Нелюди они, ясно же, что злоумышляют против честных подданных короля нашего. И Топи Гиблые по их вине появились, на их земле, и беды все, что оттуда лезут - все их вина. И чего с ними так носятся? Свиту вот еще барон Вильгельм им выделил, словно господам каким! Ясно ведь, ничего хорошего от нелюди быть не может! Ишь, зыркают...
   Зыркали, надо сказать, эти личности, столь непопулярные среди населения славной Прилучины, преимущественно в направлении нашего стола. Вокруг них суетился сам хозяин харчевни, чуть из штанов не выпрыгивая от желания услужить, но эльфы внимания на него не обращали - потягивали из кубков (расстарался хозяин!) явно не пиво, да лениво переговаривались о чем-то.
   Я на них тоже зыркал.
   Знаю, что невежливо, но любопытно же! Слышал об ельфах немало (в основном, хорошее - дескать, богатые да красивые, жаль, городов и поселений прибрежных маловато), и вот теперь вижу собственными глазами.
   Ну, что сказать о них...
   Все пятеро - сплошь мужи, баб их эльфячьих, красоты, якобы, неописуемой, не было - четверо мужей и подросток. На людей похожи даже, если бы не уши: слишком длинные, торчащие в стороны, остроконечные - явно не человеческие.
   Рожи - ничего особенного, глаза, разве что, раскосые, да подбородки у всех узкие, заостренные, волосы длинные у каждого собраны в пучок на затылке, ни бороды ни усов ни у кого из них не обнаружилось.
   Уши, опять же, у них большие, да.
   Одеты, хоть и по-дорожному, но добротно. Не бедствуют явно: у каждого добрая куртка из кожи, дополнительно усиленная на груди, плечах, боках и предплечьях дополнительным слоем кожи, штаны из какой-то материи, явно не холст или полотно, высокие сапоги на толстой подошве. У каждого широкий оружейный пояс, на нем ножны с чуть изогнутым мечом, кинжал, и сумки какие-то.
   И уши... развесистые такие...
   У всех пятерых выражение еще на лицах - словно таракана в каше вычерпали - эдакое удивленно-брезгливое. Дескать "что за свинарник, что я тут делаю?".
   И уши еще эти, непомерные...
   Я не могу на них не смотреть! Они такие... Дурацкие...
   Ухи...
   У нашего хряка были примерно такие же. Могучие, розовые, обычно обвислые, но встающие торчком, когда приходит пора кормежки. Только у него они были волосатые, а у этих - нет. Хотя, может, просто бреют. Некоторые, не особо мудрые люди, бреют усы и бороды, ну а ельфам почему бы не брить уши? А небритые, наверняка - признак мужественности. Как, должно быть, приятно молодой ельфе-жене встретить мужа, вернувшегося из дальнего похода, всплакнуть, обнять, и уколоться об небритые ухи супруга! А вообще то, наверное, неудобно с такими по жизни: как на лопухи такие шлем одеть? Прорези в шлеме делать, или пополам складывать, под шлем убирая? Хотя, прорези - вряд ли, в битве выступающее и отсечь могут, так что, наверное, складывают.
   Пополам, или вокруг головы обматывают.
   Но в походе все же удобно должно быть - можно повесить что-нибудь легкое, чтобы руки не занимать. Сидишь, например, на руме, вращаешь весло - а тут и рыбка рядышком висит, вялится. Устал - поел. Хотя, ветер морской силен порой, такие ухи парусить должны неслабо, да хлопать по лицу и затылку неприятно. С другой стороны, ими же можно лицо от ветра прикрывать...
   Да и бабам ихним в радость должно быть: это ж сколько сережек вдеть можно! Одела с десяток (в каждое) - ходи, красуйся...
   Впрочем скорее, нет: золото оно тяжелое, оденешь много - ухи висеть будут, а должны, наверное, торчать. И ложе делить с такой неудобно: она, небось, во сне, когда ворочается, ухами во все стороны хлещет. Так и глаза лишиться недолго!
   Хотя, если прищепки применить умело, или личико ей подушкой накрыть, перед использованием...
   От мысли подойти, познакомиться, и в ненавязчивой беседе прояснить все вышеупомянутые спорные вопросы меня останавливало лишь одно обстоятельство - непреодолимая скудость словарного запаса.
   Эльфячьему языку меня учил отец, тому, что сам знал, однако фразами "где ваши", "сколько воинов, маги есть?", "доставай золото", "подними юбку и нагнись вперед" мои знания эльфячьего исчерпывались. Ну, там еще простенькое: "да, нет, я, ты", счет до десяти - вот, в общем-то, и все. Бате в набегах хватало и этого, а если случалось на службу наняться и встретить на той службе ельфа, которого почему-то нельзя убивать, грабить или продавать в рабство - то всегда находился толмач.
   С такими речами подойти, как-то постеснялся.
   Поймут неправильно, обидятся, свиноухие...
  
   И так эльфенок на меня глядя рожу скривил, дернулся, чтобы встать - да старший товарищ удержал за плечо, усадил, выговаривая что-то на ухо.
   А малой-то у них колдун, похоже? Чувствую искру Имира в нем.
   Так что, не пошел к ним, по здравому размышлению, и отвернулся даже, прислушался к бормотанию Тома.
   ... - ычно, в топи собрались. Обвешаются амулетами, как елка шишками, и лезут. А зачем лезут - то никому неведомо, но явно не за серебром, не за золотом. Тайное что-то ищут, не зря люди барона с ними не идут, тут дожидаются.
   - Да и плевать на них, не так ли, Том? - старик согласно кивнул - Ты лучше скажи, подорожную мне когда сделаешь? Мыслю, до осени тут не останусь. Не мое это, Том, ты уж не обижайся, не сидится мне на месте, мир хочу поглядеть.
   - Ты подумай, подумай хорошо, Конь, - продолжал гнуть свое старик, словно не слыша моих слов - Я тебя с Лансом познакомлю, будете вместе топи шерстить, он тебе долю...
   Разговор прервало появление все того же эльфенка.
   Он перегнулся через стол, с презрительной гримасой, и начал было что-то шкворчать мне в лицо, как вдруг глаза его изумленно расширились, словно увидел он то, чего и не ждал. Задело меня не это - из его бормотания я не понял ни слова - но когда свиноухий протянул свои ручонки, схватил меня за ворот рубахи, и, нимало не смущаясь, запустил свою культяпку мне за пазуху... Да схватил мешочек с рунами, болотный амулет, да сграбастал до кучи символ Мьелльнира...
   Ярость меня пробрала, почище, чем когда подлый драугр изгрыз мою секиру! Лапать свободного карла, при всем народе, да еще за такое место...
   С характерным треском мой правый кулак врезался ельфу снизу в подбородок, и он, грациозно взмахнув немалыми своими ухами, отправился поразмыслить на застеленный соломой пол.
   Эх, и тяжелая у меня рука, все же! Я ведь хоть и легкий - но сильный!
   Хоть и сильный - но ловкий.
   Хоть и ловкий - но хитрый.
   Хоть и хитрый - но умны...
   Гхм, чего это я...
  
   А еще я очень хорошо метаю.
   Это я к тому, что раз уж пошла потеха - то негоже остальных обделять развлечением! Пусть уж все поучаствуют: и метнувшегося ко мне по проходу между столами, другого эльфа встретила летящая ему в лоб пивная кружка из толстой глины. Надо отдать ушастому должное - ловкость оказалась при нем: на летящее угощение он среагировал, пригнувшись, а вот его товарищ, несущийся за ним, схлопотал снаряд прямо в морду. Осколками от кружки зацепило сидящего неподалеку кузнеца - вредного скаредного мужика, слупившего с меня за железко секиры едва ли не ее вес в монетах, и тот вскочил на ноги, с ревом опрокидывая стол на соседей...
  
   В общем, развлечение удалось, вдоволь натешились мы кулачной забавой. Когда все успокоилось, и помятых свиноухих доставили в телеге на подворье старосты, я уж думал, что не миновать мне суда неправедного, но обошлось. Не стали ушастые на меня жаловаться десятнику, а у того, видимо, указания были только сопровождать, а не оберегать. Да и не крепостные тут жили - свободные арендаторы, что налог платили и в суде баронском правоту свою могли отстаивать свободно. К тому же, разве ж это обида - по носу получить в честной драке? Дрались честно, железо не вынимали, лавками (в силу их неподъемной тяжести) никого не зашибли, а что досталось ельфенку - так нехрен руки протягивать, куда не просят!
   Так что, выждав день - другой, я немного расслабился, и принялся собираться в путь. Для начала - к замку тутошнего барона, погляжу: не наняться ли мне на год - другой в дружину. Мастерство воинское подтянуть, у ветеранов мудрость перенимая, при бароне, сказывают, маг есть, может, научит чему дельному. А не получится - так дальше пойду, за мешком вот завернуть бы надо. Нарезать крюк в несколько миль - что мне молодому!
   Примерно так я и размышлял, выйдя глубоко за полночь до ветру. Анна, вдоволь наскакавшись, уже ушла, и я, наслаждаясь картиной звездного неба, посвистывая, орошал кусты за сараем, и был, в целом, доволен жизнью, пока от удара в затылок не полетел в эти же самые кусты.
  
   Сознание возвращалось урывками.
  
   Что-то давит на живот, меня потряхивает, пахнет лошадиным потом, по морде хлещут ветки кустов - это где это я? Куда меня везут? Попробовал пошевелиться, и обнаружил, что связаны руки, а шедшая неподалеку фигура, заметив, что я поднял голову, подошла, и снова вышибла из меня дух.
  
   В лицо мне плеснули водой.
   С трудом открываю глаза - все двоится, страшно болит голова. Оно и понятно - получил по ней неоднократно, да и везли, как мешок с отрубями, перекинув через седло. Обнаруживаю себя в странном положении: связанные руки за спиной, связанные же ноги, и вообще я весь некомфортно примотан к стволу дерева, а веревки здорово впиваются мне в организм.
   Рожа тоже болит, чему не удивляюсь.
   Свиноухий, с уже пожелтевшим бланшем под глазом, стоит передо мной, и что-то говорит, а я не слышу - в ушах звенит. Он бормочет, снова и снова спрашивает, тыча мне в лицо какую-то вещицу, потом, не дождавшись ответа, хлещет мне по роже - и сознание снова уплывает в неведомые дали...
  
   Прихожу в себя в том же положении, только в горле горчит, а ушастая скотина убирает в чехол на поясе небольшую флягу.
   В башке больше не гремит кузница карликов, и в глазах прояснилось.
   Убедившись, что я способен отвечать на вопросы, он снова ткнул мне в лицо каким-то мусором.
   - Откуда у тебя это, падаль? - спросил он на общем.
   Я скосил глаза - болотный талисман, так славно выручавший меня в Гиблых Топях.
   - Нашел в болотах, - прохрипел ему в ответ.
   Ушастый приложил мне ко лбу теплую круглую бляшку амулета, перевел взгляд на нее, нахмурился.
   - Не врешь. Где именно нашел?
   - В болотах говорю...
   От удара в живот перехватило дыхание.
   - Где?
   - С трупа снял, старого, давно лежит там, не помню пути в то место, - едва восстановив дыхание, смог ему ответить.
   Запираться нет смысла - все равно дознаются, железо в костре раскалив, да и безделушка, хоть и волшебная - это не стоянку хирда врагам выдавать, будучи пойманным в разведке.
   - Не врешь! - снова повторив манипуляции с бляшкой, проговорил эльф.
   - Откуда это взял?! - ко мне подскочил давешний эльфенок, в кулаке сжимая мешочек. Он высыпал из него плашки с рунами на землю, и выудил семечко, которое мне вручил болотный Хранитель.
   - Откуда, отвечай, шиираах!!!
   - Нашел в болоте, дорогу показать не могу - а что я мог ему еще сказать?
   Судя по кривым мордам напротив, амулет мои слова подтвердил.
  
   Ослоухие перекинулись несколькими фразами на своем птичьем языке, заспорили, потом старший свиноух показал на проглядывающее сквозь кроны деревьев солнце, уверенно собиравшееся в сторону заката, и младший, похоже сдался, возмущенно что-то прошипев.
   Старший же, покосившись на него, подозвал остальных, и меня отвязали от дерева, врезав, предварительно, поддых - чтобы не брыкался. Снова туго связали ноги, руки за спиной, а потом на шею легла петля. Веревку они перекинули через ветку дерева, и аккуратно принялись ее подтягивать, пока я не подвесили меня как окорок в коптильне - я едва опирался на землю носками сапог.
   Беседовавший за мной эльф вынул кинжал, и провел им мне по ногам - боли от ран я не чувствовал, так все затекло, но по ноге потекло теплое. Остальные же в это время свертывали лагерь, седлали лошадей.
   - Тебя ждет незабываемая ночь, падаль! - улыбнувшись тонкими губами сообщил мне ублюдок - Твари ночи чуют кровь, они будут тебе рады. Впрочем - подмигнул он мне - Ты можешь их не дожидаться. Всего лишь подогни ноги...
   - Стой! - вытянувшись в струнку прохрипел я - Убей мечом! Дай хоть нож, хоть палку - и убей мечом... Прошу...
   Погибших позорной смертью в Чертогах Павших не ждут. Не видать им радужного моста и вечного пира славных, участь их достойна лишь жалости!
   - Прошу...
   - Ты, псина, поднял руку на меня и сдохнешь на веревке! - глядя в глаза, небрежно бросил мне эльфенок - И благодари нас, что некогда заняться тобой всерьез, тварь. Тобой займутся те, кто приходит по ночам!
   Во рту пересохло, даже плюнуть в тебя нечем. Но... Я изо всех сил напряг мышцы шеи, и, толкнувшись от земли, врезал связанными ногами ему в грудь, и тут же захрипел, не в силах вздохнуть. Не ожидавший такого ушастый отшатнулся, отступив пару шагов назад, и хлопнулся на задницу, но тут же вскочил, выхватывая кинжал.
   Его порыв придержал старший, поймав за плечо и выдав несколько фраз на своем свинском наречии. Младший послушался, и оружие убрал в ножны, вытащив из за пазухи другое: по виду деревянный нож, вроде тех, которые детям малым отцы вырезают - играться. Не слушая возражений старшего, он воткнул мне его в бедро, тут же вытащил, и с усмешкой показал обломанное острие.
   - Веселой тебе ночи, псина...
  
   Я мог только бессильно смотреть, как они собираются, и отчаяние захлестывало разум. Колдовать я не мог - попробуй поколдуй, если веревка впивается в горло, а от недостатка воздуха темнеет в глазах.
   Эльфенок последним вскочил на лошадь, и издевательски помахав рукой, отвернулся. Ему уже было не до меня.
   Нет, дружок, не отпущу тебя без доброго напутствия. Не получается колдовство - так прокляну добрым нидом! А смертное проклятие ведьмы - оно всегда сбывается.
  
   Губы немеют, из горла вырывается не речь, а сипение пополам с кашлем.
  
   Ветвь ясеня битвы не сдержит, FEHU
   Крушителя бранных рубашек, URUZ
   Огонь шума копий не служит, НАGALAZ
   Вершителю подлых деяний. ISA
   Стена птицы ран не укроет, URUZ
   В буре мечей ублюдка, НАGALAZ
   И солнце славных покинет, INGUZ
   Навеки проклятую душу. ISA
   Искра Имира потухнет - URUZ
   Достойному дар предназначен, НАGALAZ
   Хозяйка Железного леса, RAIDO
   И Волка отец пусть услышат! RAIDO
   О злобе и подлости предка, ODAL
   Пусть семь поколений узнают, JERA
   Словам моим станет порукой, INGUZ
   Носящая Брисингамен. ANSUZ!
  
   Веселись, пока можешь, ушастый дурак, скоро ты меня вспомнишь...
   И, словно бы в подтверждение моих слов, мне почудился едва слышный шелест листвы того умирающего дерева из топей, что так любезно меня вышвырнуло из болот в озеро.
   Хотя, наверное, показалось.
  
   Глава 18.
  
   Я не люблю лес.
   Сырой, промозглый, окутанный дымкой, он не вызывает во мне симпатий сам по себе, а уж когда я нахожусь в нем в одних портках и рубахе, подвешенный за шею к толстой ветке, он неприятен вдвойне. Рубаха промокла от пота и холодит спину, комары и мошка слетелись на пир, наверное, со всего леса, и кусают теперь во все места, до которых могут добраться, но это наименьшие из неприятностей.
   По телу медленно разливалась противная слабость, мышцы затекли, ноги подгибались сами собой, но я пока находил силы снова выпрямлять их - пока есть силы, надо бороться. Хотя, сложно тут что-то поделать: связали меня на совесть, веревки взяли добрые, с узлами тоже не напортачили.
   Ослоухие мрази.
   Ветку они выбрали толстую, так что, как я ни извивался, как ни раскачивался - только шею стер до крови, да едва не удавился. Попробовал как-то подергаться, в надежде обломить ветку, через которую перекинута веревка и понял, что быстрее оторвется моя башка, чем она переломится. Извернувшись, попытался добраться зубами до веревки, и чуть не свернул себе шею.
   И, словно затем, чтобы окончательно похоронить мое и без того нерадужное настроение, вдалеке завыли волки. А может, это и не волки, но все равно страшно. Да и какая, к йотунам, разница, кто там воет - оно мне не друг, и не все ли равно, кто именно вскоре заявится сюда на поздний ужин... Ужинать-то будут меня!
   Непорядок.
   Что там Торстейн про Чертоги Павших рассказывал? Тааак...
   Утопленников туда не пускают точно, сгоревших, задохнувшихся - вроде тоже, также как посаженных на кол, задавленных, врезавших дуба от голода и жажды, искусанных змеями... А про висельников он что-нибудь говорил? Или про сожранных заживо? Не помню.
   Нет, что это я... Надо бороться!
   Снова донесшийся до меня вой, утробный, и, как мне показалось, какой-то предвкушающе - радостный, мигом прочистил мозги, выметя оттуда все посторонние мысли. Какие там еще чертоги, если мне скоро жопу откусят?! С откушенной жопой точно никуда не пустят!
   Хотя, путь к спасению был мне вполне себе виден.
   Как там, предки мудрствовали:
  

Руны найдешь
и постигнешь знаки,
сильнейшие знаки,
крепчайшие знаки,
их Один окрасил,
их создал всесильный,
Хрофт же их вырезал. *

  
   Колдовство мне, если прямо говорить, в помощь. Есть, правда, одно обстоятельство... Оно натирает шею и грозится удушить, если одолеет меня слабость в коленях. И мешает сосредоточиться - вы вот пробовали колдовать в подвешенном состоянии? Я пробовал, и у меня не вышло. Едва начинаю концентрироваться на рунной вязи заклятия, способного, к примеру, пережечь веревку, или саму ветку, как у меня начинают подгибаться ноги, и проклятая удавка сдавливает горло так, что темнеет в глазах. Но надо пытаться! Тверже гранита радужный мост для храбрых, но под ногами малодушного лопнет, словно паутинка, низвергая неудачника в бездны нижних миров, дабы тот томился там до скончания времен.
   Вот только проклятая веревка свиноухов давит на глотку, до искр из глаз, до надрывного кашля, разрывающего грудь.
   Хоть бы на миг ослабить удавку, хоть пару раз вздохнуть свободно...
   И унять бы как-то этот гул в ушах - мешает сосредоточиться. Это кровь шумит, да и по морде мне ельф хлестал от души, может, и взболтнул чего в черепушке.
   Ну, хоть бы на пару дюймов согнуть ветку, хоть на полдюйма ослабить удавку...
   Шум в ушах нарастал, и в какой-то момент я заметил, что чтобы увидеть звезды уже не надо поднимать лицо к небу.
   А еще заметил, что шершавый и острый сучок, на который опираюсь коленом, впился уже довольно глубоко - замучаюсь потом занозы выковыривать, а не выковыривать если, так ведь загноится все...
   Выковыривать.
   Опираюсь? Да и шея уже не так трещит?
  
   Ну да... Стою на карачках же. И это не веревка вдруг неожиданно дала слабину - это склонилась толстенная ветвь дуба, на которой можно было бы смело подвесить троих, таких как я, и еще парочку кого-нибудь покрупнее.
   Радоваться чуду времени не было, сквозь свист и звон в ушах прорезался вой. Завывали уже совсем близко.
   Я плохо помню дальнейшее: как с трудом ослабив удавку, вылез из петли, как полз на дерево, кажется, даже сорвался разок, слава Одноглазому, с небольшой высоты, рассадив в кровь спину о валежник; как, хрипя от натуги, втягивал онемевшее тело наверх, как можно ближе к вершине, и как темное пятно с двумя тусклыми зелеными огоньками, словно сгустившееся у подножия дуба, метнулось вверх, силясь достать меня смачно лязгнувшей пастью. Их много было, этих пятен, в глазах стоял туман, да и опустившиеся на лес сумерки не способствовали ясности зрения, так что, может быть, это вполне могли быть и волки.
   Очень большие и прыгучие волки.
   Очень упорные и голодные волки.
   Весьма целеустремленные волки.
   По крайней мере, обычные серые, те, которые в изобилии водились в землях благословенного Севера, на дерево за жертвой, как правило, забраться не пытались. Эти же не только пытались, но еще и неплохо в этом преуспели, охлаждать их пыл мне пришлось, как смутно помнится, дедовой наукой, проколов парочку самых назойливых древолазов длинными сосульками.
   Как встретил утро и как добирался до деревни (не зная при этом дороги!) - не помню, а в памяти отложились лишь отдельные эпизоды происходящего.
   Вот я, спотыкаясь, бреду по кажущемуся бесконечным лесу, а в бедре, в том, в которое молодой ослоух тыкал своим деревянным ножиком, словно поселился мелкий злобный карлик, и он устроил там себе кузницу, и развел огонь в горне. От него пульсирующий жар распространялся по всему телу, башка кружилась и мутило так, что двоилось в глазах.
   Вот вываливаюсь на чистое место, и долго ковыляю куда-то, уже не разбирая дороги, пока за спиной не слышится стук копыт и человечий голос, что-то вопрошающий.
   Следующее - бледное лицо Анны, склонившееся надо мной и обрывки речи, ее, и старого Тома:
   ...- Не знаю, что это, дай-ка глянем... - откуда-то издалека бормочет старик, а карлик, поселившийся в бедре, опрокидывает чан с расплавленным железом, и я становлюсь твердо уверен, что, вернувшись, совершил ужасную ошибку: лучше бы меня съели те волки. Да и в петле было не так уж и плохо.
   Снова выныриваю из омута беспамятства.
   ...- Не получается... - кто заткнул мне уши ветошью? Плохо слышно! - Надо везти к Ульрику, в замок господина барона... жет и выживет...
   Карлик в бедре беснуется, и я пытаюсь сказать, что не хочу к барону, и к Ульрику не хочу, кем бы он ни был. Хочу к волкам, или, на худой конец, чтоб добили, хоть поленом, но в получающееся сипение никто не пытается вслушиваться.
   ...- Вросло, похоже, и кровит, проклятая, не переставая...
   Мне зажимают нос, и в рот вливается жидкость, приходится глотать. Ледяная горечь опускается в желудок, и карлик потихоньку начинает успокаиваться.
   - Грузи осторожнее... Топор положи, нордман без него даже в кабак не ходил...
   Конечно, не ходил! Это в родном борге можно все железо дома оставить, а тут хоть и привечают - но все же не дом отчий, я гарантирую это. Предки же ж велели правильно поступать в подобных случаях:
  

Муж не должен
хотя бы на миг
отходить от оружья;
ибо как знать,
когда на пути
копье пригодится *

   Жалко, предки про глаза на затылке ничего не говорили. Придется отращивать, похоже, если жить буду.
   Ну а топор - топор, это правильно. Если выживу и повезет встретиться с этими ельфами - обязательно их с ним познакомлю. А если не довезут, куда там они собирались, то хоть сдохну с оружием в руке. Валькирию за таким, конечно, не пришлют, но и из Чертогов Павших не погонят.
   Надеюсь на это.
  
   Телегу трясло на ухабистой дороге так, что я чуть не откинул копыта. Сил придавали лишь ощущение гладкой полированной рукояти под рукой, да поток матюгов, вырывавшийся из глубин моей души на особо высоких колдобинах, адресованных всем ушастым вместе, и двум ублюдкам в частности. Нехорошо, конечно, честному дренгу осквернять уста свои бранью (слишком часто), но у меня уважительная причина.
   Ну и Одноглазого поминал, не без этого.
   Я не просил Отца Битв унять боль или покарать врагов - с этим карл должен справляться сам. Болит - терпи, врага встречай железом, ибо так велел сам Бельверк, а значит это единственно правильно. Проиграл сегодня - отомстишь завтра, все в руках самого человека. И уж тем более не просил его сохранить мне жизнь: суровый владыка Севера не слышит таких молитв, нет, просил его дать мужества, и не отказать в месте за столом на вечном пиру, и в строю небесного хирда, когда настанет конец времен.
   На ночевку снова угостили дурманящей дрянью, удалось хоть немного отдохнуть, а к следующему вечеру мы прибыли.
   Собственно о прибытии меня уведомил поток жуткой вони, нахлынувший с порывом ветра, словно морская волна. Будто в поганую кадушку, многие дни неопорожняемую, вывалили отходы скотобойни, и выставили на солнышко дозревать. Батя рассказывал - такое иногда лилось со стен осаждаемых городов, и, по его словам, обычный воин, попавший под такой дождик, боевой дух и молодецкий задор терял надолго. Аромат был столь свиреп, что остатки дурмана из меня вышибло, словно ударом клевца. Даже настырный карлик в бедре на несколько мгновений угомонился, видимо, также сраженный наповал, что позволило мне, ухватившись за борт телеги, чуть приподняться и оглядеть окрестности.
   Перед нами возвышалась серая громада замка. Довольно высокие, кое-где поросшие плющом стены с квадратными зубцами показались мне много выше, нежели были в родном Лаксдальборге, и внушали уважение. Хотя нет таких стен, которые устояли бы перед силой северных храбрецов! Источником же вони, сокрушающей мой нос сильнее, чем мог бы кулак братца Орма, служил замковый ров. Когда-то он был проточным, служа как средством защиты, так и источником воды для нужд обитателей замка, но теперь ров зарос, закис, и превратился в огромную канаву, в которую обитатели замка сливали нечистоты.
   И как только люди могут здесь жить...
   Дикари, что с них возьмешь. Где гулять - там и срать.
   Старика Тома в замке, как оказалось, неплохо знали, и телегу в ворота пропустили без лишних вопросов.
   - К Ансельму? На опыты везешь покойничка? - заглянул в телегу небритый местный дружинник. Вислоусый, с торчащими из-под шлема сальными патлами, в кожаной броне, чем-то подбитой с внутренней стороны, он дышал на меня жутковатой смесью крепкой луковой похлебки и перегара и вонял, как стая козлов. Они тут хоть когда-нибудь моются? - Он не подгнил у тебя, случаем, а то, выглядит плохо?
   Я покосился на него левым глазом, и честно попытался рассказать ему, кто именно тут кабан тухлый, зачатый ослом и свиноматкой в компостной яме - в общем, всю-всю про него правду, но пересохшее горло меня подвело.
   - К Ульрику. Но и Ансельм поглядеть не откажется, ты позовешь из них кого, или мне самому сходить? - ответил ему Том.
   - Занятые они ныне, второй день в лоборы... В лабуру... В подвале своем сидят. Варят чего-то, ночью гремело оттуда, так капитан пообещал их на осинах развесить, если замок развалят, чернокнижники сраные, - страж сплюнул - Долго тебе ждать придется, пока они вытащат на свет божий свои вшивые бороды. Ты, вот что, Том, этого, - он потыкал пяткой копья меня в бок - Выкинь в ров, да пойдем в караулку, вина выпьем.
   Тут я все же превозмог слабость, и посоветовал стражу прыгнуть в рекомый ров самому, и, как нырнет с головой, чтоб пасть открыл, и хлебал, не стесняясь.
   Страж, было, возмутился неуважением, и предложил добить злоречивое свинячье отродье, причем совершенно бесплатно, но Том предложением не соблазнился, и сообщил, что дело срочное, и все-таки настоял на своем. Надо отдать привратной вонючке должное: пост он не покинул, мобилизовав для передачи сообщения кого-то из дворни, и вскоре пред нами предстал всклокоченный седобородый старикашка, в заляпанной пятнами, когда-то черной хламиде. Его морщинистый лик, покрытый родинками и оспинами, выражал крайнее раздражение, которое он не преминул на нас излить.
   - Самуэль! - прорычал дедок, обращаясь к дружиннику - Если ты оторвал меня от работы из-за какого-нибудь пустяка, в следующий раз за лечением тысячи дурных болячек, которых ты постоянно цепляешь от шлюх, к нам не обращайся! Сгниешь весь, от зубов и до своих грязных пяток, так и знай!
   - Не шуми! - с ленцой бросил ему дружинник - Тут тебе Том жабенка квёлого показать привез. Ты смотри его быстрее, пока он не околел, а потом выбросим.
   Собрав в кулак последние силы, я поинтересовался у Тома, кто же нанял в стражу говорящую коровью лепешку, да еще и оружие ей доверил, но Том мне не ответил, занятый разговором с вновь прибывшим, с которым также, видимо, был неплохо знаком, а стражник окрысился и проехался по моей родне до третьего колена. Ответить ему я уже был не в состоянии, ибо карлик, обустроивший себе дом и хозяйство в моем бедре, видимо, принял слова на свой счет, и обиделся, а мое сознание снова начало уплывать в туманные дали.
  
   Отступление.
  
   На рощу рода Полуденной Росы тихо падал первый снег и по всем приметам зима обещал быть не особо суровой. Глава рода был в этом уверен, зим он видел уже хорошо за сотню. Он стоял возле распахнутого настежь окна своих личных покоев, и дышал сырым и холодным ветром, наблюдая, как снежинки опускаются на подставленную ладонь и превращаются в капельки воды.
   Дела рода шли скверно: прошлой ночью погиб третий Аэрболл рощи, и маги рода отчаянно боролись за жизнь четвертого. Если погибнет и он, то, оставшись всего с двумя деревьями, род потеряет влияние на совет Великого леса. Нет, по большому счету этого бы хватало, но враги и завистники не упустят благоприятный момент. Слишком многим он успел оттоптать мозоли, слишком многим перешел дорогу. Хорошие отношения с уже третьим представителем правящей династии крупного королевства людей позволили его роду вытеснить конкурентов с многих рынков, и хотя, убытки понесли слишком многие рода, но прочные позиции в совете позволяли ему блокировать все попытки как-то ограничить рост влияния своего рода. Шесть деревьев. Шесть! Было у него еще три недели назад, теперь осталось лишь два здоровых и одно, пораженное странной болезнью. А как все хорошо начиналось...
   Правитель вспомнил, как приветствовал вернувшегося сына, сначала нарочито раздраженно, ведь сорванец банально сбежал от тягот учебы - жизнь наследника великого рода не так и сладка, как считают несведущие. Сбежал, чтобы присоединиться к очередной экспедиции на место величайшей боли и позора всего народа эльви, глупый мальчишка! Иллувиэль грустно улыбнулся, вспомнив безумства уже своей юности - да, это настоящий сын своего отца. И, как это часто случается, новичку улыбнулась удача. Старый амулет Первых Стражей принес мальчишка, исправный, полностью заряженный! С этим предметом умелый маг или воин рода мог бы проникнуть гораздо дальше в проклятое место, и может быть найти... - так он думал, пока сын не показал ему, что еще он сумел добыть. Мальчик даже не понял по-настоящему, что это такое, но понял он, глава.
   И понял еще, что судьба, и так благосклонная к роду Полуденной Росы, окончательно развернулась к ним светлым ликом.
   Как он ошибался... Сын не виноват в произошедшем, виноват лишь он, глава рода...
   Когда стал стремительно сохнуть и терять листву первый Аэрболл, он не стал терять время на бесплодные исследования - сильнейшему магу рода и так было прекрасно видно, что порча, поразившая древо, пришла от семечка, посаженного накануне, и, хоть соответствующий обряд был проведен по всем правилам, результат был совершенно противоположен ожидаемому. Распространение порчи удалось остановить с напряжением всех сил рода и союзников, а он, глава, не пожалел слез леса, драгоценных камней и прочих ценностей дабы продвинуться в очереди на обращение к Пресветлой. Далее же пришлось немало поступиться интересами рода, чтобы убедить жрецов на обряд обращения вне установленного времени, но он не был бы тем, кем являлся, если бы не добился своего. Ответ Пресветлой на заданный вопрос был краток и убийственен: "Семя Старшей Ветви нельзя украсть или отнять".
   И тогда пришло время вытащить на свет истинный ход событий.
   Не было долгих странствий по кишащим нечистью и нежитью бывшим землям эльви, был бродяга, разоритель могил без рода и племени, казненный из-за кабацкой ссоры. У него были найдены и амулет, и семя. Вывод напрашивался сам собой: сопляк и его спутники убили хранителя!
   Но это не оправдывает его, главу. Не поторопись он с обрядом посажения - не было бы и происшедшего. Хотя... Прознай совет о том, что у него появилась подобная вещь - вынудили бы отдать, на "благо народа эльви", так что, выбора все равно не было.
   Лучше бы отдал! - с тоской подумал глава. И наказывать сына рука не поднимается: в довершении всего, словно чтобы добить его окончательно, его смог "порадовать" непутевый отпрыск... "Отец, я не слышу леса!"...
   Сын попал под изощренное проклятие, и стремительно терял способности к владению магией. И это, судя по всему, было лишь одно из эффектов, что там было еще - не смогли разобраться до сих пор лучшие маги рода. В отчаянии, он потребовал возврата давнего долга от одного из архимагов людского королевства Силлистрия, и тот не отказал. Сегодня он должен дать ответ по проведенным исследованиям. Сегодня станет ясно, останется ли наследник Бериэль наследником.
   Из размышлений главу рода Полуденной Росы вырвал высокий звон, источником которого являлся накрытый плотной материей предмет на изящном столике, в дальнем углу помещения. Глава, не торопясь, сдерживая нетерпение проследовал туда. Под материей находилась металлическая пластина, гладко отполированная, украшенная затейливой резьбой по краям. Кому-то непривередливому она могла бы служить в качестве зеркала, но зеркал у главы рода хватало и обычных, и любоваться отражением своего лица он не стал. Вместо этого, он в особом порядке дотронулся до верхних элементов резьбы, и поверхность импровизированного зеркала размылась, подернулась сначала рябью, потом мутной дымкой.
   Глава вежливо поприветствовал собеседника, чье лицо отразилось в пластине.
   - Что ты смог выяснить? - не стал затягивать беседу Иллувиэль, и сразу перешел к интересующему его вопросу. Состояние сына волновало его несколько больше, чем правила вежливости. Собеседник не обиделся.
   - Мне нечем тебя порадовать. Гильдия магов Силлистрии не возьмется снять проклятие с твоего сына. Но в уплату долга я могу сообщить тебе, что нам удалось выяснить. Принимаешь?
   - Ну что ж, - промедлил с ответом глава рода эльви - Если это чем-то может помочь... Я, Иллувиэль Темный прощаю тебе долг крови. Говори, Иоганн, что смог узнать.
   - Могу сказать точно: проклятие накладывал не малефик. Я показывал слепок ауры твоего сына профильным специалистам: декан кафедры малефицизма нашего университета сообщил мне, что такого не может быть, потому, что не может быть никогда, он решил, что это просто глупая шутка. Проклятие абсолютно сырое: какая-то дикая смесь школ, не подчиняющаяся правилам и законам волшебной науки, похоже на работу могучей ведьмы, но на такую порчу ухнула бы большая часть ее жизненных сил, если, конечно, твой сын не был так глуп, что заключил с ней сделку? - маг вопросительно взглянул на главу, и тот отрицательно покачал головой.
   - Сильнейшая из зарегистрированных в гильдии, Хильдегаард Красивая - ты должен бы слышать о ней - сообщила, что снять такое ей не под силу, - продолжал колдун - И очень интересовалась личностью того, кому перешел дорогу твой сын. Но это не все. Проклинавший взывал к каким-то духам, и, по словам моего консультанта из малой орды Крылатой Кобылицы, был услышан. Духи могучие, старые и страшные, чужие нам. На его попытки обращения к ним они не отреагировали. Чтобы выяснить все это, мне самому пришлось залезть в долги, цени это. - Иллувиэль молча кивнул - Некоторые свойства проклятия распознать не удалось, но непосредственно жизни твоего сына ничего не угрожает. И еще кое-что. Некоторые исследования позволяют сделать вывод... - колдун чуть замялся - Проклятие, скорее всего, передастся по наследству. Два поколения, может больше...
  
   Глава 19.
  
   Я не люблю болеть.
   Противно чувствовать себя жалким, слабым и неловким, когда покачивает от топота клопов по полу, а от малейшего усилия темнеет в глазах и сердце стучит так, что вот-вот лопнет, и в руках не держится ничего тяжелее ложки.
   Как вспомню - так вздрогну.
   Когда я смог, наконец, разлепить глаза, первое, что удалось разглядеть - низкий каменный потолок, покрытый пылью и паутиной, и я сперва решил, что все-таки сдох и успешно похоронен. В пользу склепа или могильника говорил и мерзкий запах, шибанувший в нос, но, поразмыслив (мозги от долгого бездействия окостенели), я решил, что в склепах обычно окон не делают, и ставнями их не затворяют.
   Ни к чему оно покойникам.
   И именно из небольшого оконца, вернее, из узких прорезей в ставнях, его запирающих, проникали в комнатенку узкие лучи неяркого холодного света, разгонявшие зловонную мглу комнаты. От окна же ощутимо тянуло свежестью, и я решил, что для середины последнего месяца лета как-то холодновато. Причем, даже для привычного к холоду меня. С трудом выпутавшись из теплых объятий одеяла, я, пошатываясь, добрел до окна, распахнул ставни и понял, что что-то тут не так: за окном летали белые мухи, а весь пейзаж, представлявший собой покрытые снегом крыши строений замка, вселял в меня поистине несокрушимое уныние.
   Видать, долгонько я проспал?
   В тщетной попытке убедиться, что это не сон, я попытался ущипнуть себя за предплечье, и преуспел - стало больно и удивительно: под пальцами прощупалась кость, обтянутая кожей, а при попытке обхватить предплечье, пальцы свободно сомкнулись в кольцо. Рука, торчавшая из рукава несвежей рубахи, болтавшейся на мне, словно парус на мачте во время штиля, сильно напоминала руку скелета. Как же я отощал... Я вообще весь, порази меня Мъелльнир, сильно напоминал скелет! Ручки-ниточки, ножки-веточки, а на левой ходуле еще и здоровенный шрам, со следами кривых стежков - руки бы вырвать тому скотоложцу, который зашивал!
   Заглянув под рубаху, убедился, что скелетоподобен я ныне и там: ребра легко было бы пересчитать без всяких затруднений - они все были видны, а через то место, где прежде был живот, можно было бы, наверное, почесать позвоночник.
   Смердело, кстати, от меня: сопревшая рубаха и тушка, обходившаяся долгое время без мытья, делали свое дело, и теперь та вонючка, что стоял на страже при воротах, легко мог бы принять меня за своего. Хотя, пожалуй, все же нет: для похожести надо было бы постучаться лицом об стену и чтоб от сквозняков не шатало - здоров был дядька, чего уж там.
   Вот в таком виде и вышел, не без труда одолев незапертую тяжелую дверь, дабы искать живых.
   Как помниться, первым я нашел местного ключаря: узрев исчадие Нифльхейма в виде волосатого скелета в сером мешковатом саване, что, рыча брюхом, бормотал проклятия, наверняка жаждал плоти и, хромая, ковылял за его душонкой, он умчался в темноту, и его заливистый поросячий визг еще долго эхом отдавался в сумраке коридоров. А я всего-то лишь хотел уточнить, где я ныне нахожусь, и нет ли чего поесть. Поесть мне дали на кухне, правда, сначала, чуть было самого не поделили на дольки: прибежавший на шум дюжий детинушка снабжен был тяжелым мечом, и махал им, как ребенок прутиком и жаждал подвигов. Впрочем, приближаться к восставшему мне он явно опасался, что и уберегло меня от усекновения членов. Но, по прибытии начальства (того самого косматого растрепанного деда в балахоне, Томова знакомца) конфликт, к счастью, разрешился. Начальство представилось мастером Ансельмом, велело замковую прислугу до грязных штанов более не пугать, по коридорам, скрипя суставами, не бродить, а сидеть ровно и ждать возвращения мастера Ульрика, который скажет, как со мной далее быть.
   Я был одет (в тряпье), обут (в рванье), накормлен (пустой водичкой с запахом мяса и овощей), и отведен обратно (в склеп) в уютную комнату с наказом лежать и не вставать, а то помру, и все труды мастера Ульрика по моему исцелению пойдут прахом. Для согревания холодными ночами, мне выдали маленькую жаровню, и толк от нее был только один: теперь от меня воняло больше дымком, а не только немытым Конем.
   Тощим до полупрозрачности, постоянно голодным и оттого печальным копченым Конем.
   Так и устроился.
   Как оказалось, пребывал я ныне в замке самого Его Светлости барона Вильгельма, преданного слуги Его Величества, всемилостивейшего короля Ории Роберта, числом четвертого этого имени. Сам барон в настоящее время в замке отсутствовал, по причине малопригодности оного к пребыванию в нем в зимний период (и я бы в каменном мешке зимовать не стал бы!), а тут располагался гарнизон, лаборатория колдунов (где-то в подвалах), казарма, склады, оружейня с кузницей и обширная конюшня, с целым табуном лошадей, предназначенных для патрульных. Именно отсюда, сменяя друг друга, выезжали небольшие отряды воинов барона, дабы нести закон и порядок, ловить бродяг и нищебродов, пугать разбойников и любителей залезть в запретные топи без разрешения. Последних, правда, по причине зимнего времени, как мне поведал один из воинов, не встречается, но, порядок есть порядок. Сам барон в замке бывает редко, потому как зимой тут холодно, а летом грязно и очень плохо пахнет, и предпочитает большую часть времени проводить в Швинау - главном (и единственном) городе баронства, а заправляют всем капитан Андрэ Меро, управляющий замком господин Сандро и пара зловещих старцев - Ульрик и Ансельм. Ульрик - травник, лекарь, алхимик, а Ансельм, соответственно, маг и артефактор. Оба почетные и славные члены гильдии магов королевства, имеют о том дипломы, и все такое...
   Силы возвращались ко мне быстро, и хотя я был по прежнему слаб, но спустя пару-тройку седмиц мог уже не опасаться ночью быть утащенным тараканами, и кружка мутного скверного пива, которую получал к обеду и ужину, меня больше не перевешивала. Я даже начал потихоньку подкатывать к кухаркам и замковым служанкам, но успеха не имел, а попытки использовать свои способности по внушению привели к неприятному эффекту: вкупе с моей худобой и общей хилостью, чувства, вызванные мною у местных теток, получались исключительно материнскими, что раздражало неимоверно. Но хоть кормить лучше стали, что тоже не могло не радовать - жрать-то хотелось постоянно.
   Познакомился с местными вояками, те восприняли мое появление в стенах замка в целом равнодушно, с остальной прислугой тоже познакомился, с похожим результатом.
  
   А вскоре в замке появился и сам мастер Ульрик, и не замедлил меня навестить, причем проделал это прямо во время завтрака.
  
   - Здрав будь, Свартхевди! - поприветствовал меня дородный мужик в кожаном жилете поверх шерстяной рубахи, усевшийся рядом со мной за кухонный стол - Смотрю, поправился почти?
   Я как раз пытался разжать челюсти, прочно завязнув зубами в куске окаменевшего много лет назад сыра из замковых запасов на случай осады, и весьма опасался их в этом куске оставить, поэтому ответить на приветствие вежливо не смог, получилось лишь проурчать что-то утвердительное, и кивнуть головой.
   - Ты ешь, ешь, - милостиво дозволил дядька - Прожуй, потом поговорим.
   Я вытащил острые свои клыки из сыра, и смог, наконец, рассмотреть собеседника: морщинистое лицо, длинный нос с горбинкой, коротко подстриженные седые волосы, седая же, совсем короткая аккуратная бородка, в которую гость спрятал добродушную улыбку и внимательный взгляд голубых глаз, в котором не обнаружилось злобы или фальши. Хороший, наверное, дед.
   - И, правда, отцом наречен я Свартхевди, прозвищем Конь, сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески, - согласно всем правилам вежества представился я - Кто же ты, уважаемый? Кто твой отец, и как твое имя?
   Ко мне подскочила Иви - молодая полногрудая кухарка, зашептав на ухо: "мастер Ульрик это, бестолочь! Кланяйся ему, быстро!"
   Она, несомненно, хотела мне добра, но спину я гнуть все равно не стал.
   - Права она, мое имя Ульрик Ризе, и у меня к тебе дело, - ответил мне гость, а я был весь внимание, и он продолжил - В нехорошем виде тебя Том привез, в плохом виде, я бы сказал...
   - Ты лечил? Прими благодарность, мастер Ульрик.
   - Приму, куда ж деваться, - степенно кивнул головой мастер - Только кроме благодарности, ты мне расходы возмести. Случай у тебя интересный образовался, так что, штопал я тебя, будем считать, бесплатно, а вот зелья дорогие использовал. На дороге не валяются - с намеком подмигнул мне старый лекарь.
   - Справедливо, - согласился я.
   А чего тут спорить. Дорог топор к битве, ложка к похлебке, девка к постели, а парус к ветру. А лекарь к полудохлому Коню.
   - Ну, раз справедливо, то марка золотом с тебя, - равнодушно поведал мне собеседник.
   Я в это время пил пиво, так подавился, и едва не откусил кусок от глиняной кружки.
   Золотая марка это много. Одиннадцать - двенадцать здешних серебряных марок или полста серебряных пеннингов (на наши деньги), если в размен, но за нее обычно больше дают. За десяток полновесных пеннингов у нас можно было бы купить молодого сильного трэля, а поторговаться - так и дешевле взять можно.
   - Сколько??? - прокашлявшись, промяукал я.
   - Марка золотом, - не меняя интонации, повторил мастер - Сам суди: на тебя только укрепляющего четырнадцать больших склянок ушло, а обезболивающее, а снотворное, раствор, рана чтоб не гнила, а чтоб затягиваться начало? А служанке что тебя кормила с ложки беспамятного и задницу тебе мыла, я ей платил. Так что, марка золотом. Или серебряных марок можно, десяток, и еще четыре. Золото нынче дорого... - посетовал старик - У тебя есть? Том сказал, денег у тебя с собой нет, может, захоронка какая имеется?
   Я открыл рот, дабы поведать что...
   - Тогда людей с тобой пошлю, и, вон, Самуэля еще. С патрулем и съездите, куда там тебе надо. Привезешь деньги и сразу свободен станешь! - продолжил Ульрик.
   Я поглядел на разбойничью рожу рекомого Самуэля, зашедшего на кухню погреться и выпить кружку пива, и рот свой закрыл.
   - Нету.
   Как достану, что в мешке (если еще найти его смогу под снегом), так меня там и прикопают. Скажут: волки заели ночью - потому что не могут волки ночью не заесть того, у кого в выкопанном мешке золотишка сильно больше марки золотом, и при этом под рукой нет оружия и верных друзей. А что у тех волков зубы железные окажутся, что режут, а не рвут - так, кого это волнует? Мастеру заплатят, остальное поделят.
   И водичка непростая там же приложена, мастер наверняка влет определит, что это такое, и тоже счастлив станет. И ему тоже свидетель ни к чему, который знать будет, какое счастье алхимику на старости лет привалило.
   - Нет у меня столько денег, - сумрачно заявил я.
   - Значит, отработаешь.
   - Кем?
   - Кем скажу. Том рассказывал - ты в травах разбираешься, и в алхимии понимаешь толк?
   - Немного разбираюсь, - уныло протянул я.
   Застрять тут надолго в подмастерьях мне не слишком улыбалось. Вот в дружине - другое дело. А подай-принеси-в-нюх-получи не для меня, и зачахнуть над котлами тоже не моя мечта.
   - Вот и отработаешь подручным. Платить буду... - мастер задумался - Десять медных. В месяц.
   Я возмутился, ибо гроши. Удалось настоять на тридцати, с условием повышения, за хорошую работу, плюс кормежка и одежда - дальше Ульрик уперся насмерть, но и то хорошо.
   - Ты говорил, случай интересный со мной (Асы дозволят - свидимся, и я тем двум "случаям" сбрею топором все выступающие части тела) случился? - вопросил я лекаря.
   - А? Да, интересный. Непростым клинком тебе шкуру продырявили. Оружие у эльфов хитрое есть: как в мясо воткнется, так кусок в ране оставляет, а он потом прорастать начинает, прямо в человеке. И не выкорчевать никак, - Ульрика едва заметно передернуло, но, взглянув мельком на меня, он тут же поправился - Ну, почти никак. Я ведь не зря титул мастера имею, так что справился. Но хватит болтать, пошли во двор.
   - Зачем?
   - Как зачем? Договор составим, при свидетелях. Ты ведь нордман? Поклянешься при всех бородой и копьем вашего Одина, что вернешь мне марку золотом, и не уйдешь от замка дальше мили без моего разрешения, и не будешь пытаться как-то уклониться от уплаты - и отдыхай, с завтрашнего дня приступим.
  
   И мы приступили.
   Недоброе промозглое зимнее утро встретило меня бодрящим сквозняком, упражнениями (из "Коня жилистого резвого" я за время болезни превратился в "Коня сушеного немощного" и меня эти категорически не устраивало), плотным завтраком и речью мастера Ульрика, который спешил ознакомить меня с фронтом работ. А фронт работ, определенно, был широк, думал я, оглядывая колдунское логово.
   Обширный подвал освещался свечами и факелами на стенах, дававшими непривычно яркий и ровный свет, и практически не коптившими, возле одной из стен наличествовало что-то вроде печи с дымоходом, уходившим в потолок, в зеве печи висел на цепях могучий закопченный котел, еще с десяток котлов и котелков, больших и малых, висели и стояли рядышком. Шкафы и полки, столы и подставки, сплошь заваленные и заставленные всяким хламом, бутылями, чашками, книгами, инструментами, связками трав и мешками с чем-то - свободного места оставалось немного. У дальней стены возле большого захламленного стола копошился старый Ансельм.
   - Вот тут и будешь работать до лета, в лаборатории. Да! - с гордостью поведал мне мастер - У нас самая большая и хорошо оснащенная лаборатория в нашей провинции. И порой отсюда выходят настоящие шедевры алхимии, ведь тут заняты такие светлые головы, как моя и господина Ансельма! А мы, говоря без ложной скромности, мастера, и в гильдии скоро это оценят. Я вижу, ты впечатлен, мой юный друг?
   Я впечатлен. Сколько тут всего интересного и полезного!
   А за такой бардак на рабочем месте старуха Хильда разломала бы об меня свой ухват в щепки.
   - Ээээ, да, мастер Ульрик. Сражен наповал, - согласился я с тщеславным дедом.
   - Ну, еще бы, вряд ли ты где-то еще видел нечто подобное! И вряд ли ты где-то мог видеть работу настоящего мастера алхимии! - самодовольство, источаемое старым мастером, стало ощущаемым почти физически - Да, я мог бы научить тебя, как разлить по флаконам известность, как сварить триумф, как заткнуть пробкой смерть... Мог бы! Но не буду. Вымой котлы и всю посуду из вооон тех шкафов, - махнул дед рукой - Справишься - скажешь мне. У меня много работы для тебя. И воды натаскай сначала, где колодец, спросишь у челяди.
   - Понял, мастер Ульрик, - ничего не оставалось ответить мне.
  
   Могучий колдун Свартхевди? Славный хирдман Свартхевди? Победитель драугров Свартхевди?
   Нет! Посудомойка Сварти, так вернее.
   Подвиги мне, славу, золото и женщин?
   А вот шиш тебе, как мой знакомец Том выражался.
  
   Прядильщицы судеб, похоже, меня ненавидят.
  
   Глава 20.
  
   Надо быть справедливым: Ульрик, чтоб ему ежа против шерсти родить, муж оказался ушлый, и своего упускать не собирался. В том смысле, что меня запряг по-полной, и не как конь я на него ишачил, а так, как не всякий бык сможет. Чем только не занимался: разбирал горы мусора в лаборатории, целую вечность отскребал проклятые колдунские посудины от окаменевших остатков их безблагодатного варева, сортировал запасы разнообразного сена (когда Ульрик убедился в знании мною трав), чистил дымоход, разгребал навоз в немалой замковой конюшне, в которой жили ужасных размеров кони, а уж воды туда перетаскал - не счесть. Понятно, кстати, стало, от чего народ тут такой зловонный: воды из двух замковых колодцев хватало только на кухню, да животным, которых поить и мыть необходимо регулярно, иначе заболеют.
   А люди, как-нибудь обойдутся.
   Раньше, как мне сообщили, воду брали из озера неподалеку, и изо рва, но ров загадили, а озеро давненько уже зарастает, и практически превратилось в болотце.
   На вопрос - почему бы не прочистить, и не убиваться так с ведрами, ответ был прост: ни управляющему, ни самому барону Вильгельму это не надо. Коням воды хватает - того довольно. Замок же тыловой, военного значения уже практически не имеет, а значит, тратить средства на восстановление боеспособности не стоит. Но это только зимой такая незадача, успокоил меня один из конюхов, в остальное время коней есть, где напоить.
   Это меня, конечно же, утешило.
   И, что самое печальное, по моим прикидкам, так копить на марку золотом мне придется долго, эдак я и секиру разучусь в руках держать! Одно утешение, что отъелся и окреп.
   Но заработать, все же, немного удалось - люд замковый сильно страдал от насекомых. Клопы и вши донимали людей, на кухне тараканы бродили такими стаями, что оставалось только удивляться, как они до сих пор не выгнали из замка прочих его обитателей. А я потихоньку, небольшими порциями производил отвары от паразитов. Сполоснуть таким волосы - и все, кто в них поселился, благополучно сдыхают, можно и на одежду применять. Брал недорого - несколько медяков.
   Можно, конечно, ерундой не маяться, использовать ведьмины ухватки, по рецептам Хильды, и выкурить шестилапых друзей сразу из любого помещения, необходимым обрядам и проклятиям она меня научила, но...
   Пусть лучше ходят ко мне, и покупают зелье.
   Можно, конечно, было бы подойти к тому же Ансельму, коий являлся артефактором, и предложить услуги, авось бы еще монета-другая капнула, но не срослось. Как я понял, на территории королевства практиковать волшебство дозволялось лишь членам гильдии, и более никому. А за выявление незарегистрированных чародеев полагалась нашедшему премия, а выявленному - разнообразные кары. Оно, впрочем, справедливо: конкуренты не нужны никому.
  
   Примерно в таком вот ключе события и развивались до наступления весны, а как снег окончательно сошел, и земля чуть обсохла и прогрелась, старый Ульрик окончательно вознамерился доконать меня бабской работой.
   Примерно в полумиле от замка произрастал лес. По уму его бы надо вырубить, дабы осаждающим не предоставлять стройматериалы для лестниц, таранов и прочих осадных орудий, но осаждать замок тут было некому, поэтому лес тот сводить не собирались. Более того, в этом лесу любил поохотиться на косуль, кабанов и прочую лесную живность сам господин барон, когда появлялся в замке, да и капитан с управляющим не брезговали, прочим всем было запрещено под страхом суда, плетей, огромного штрафа и так далее. И порубками там жителям близлежащей деревни также заниматься было запрещено - только хворост собирать, и валить сухостой, от чего лес оказался весьма чистым, аккуратным и светлым. Так вот, у корыстного алхимика, недалече от окраины леса, оказалось воздвигнуто что-то вроде хутора, состоявшего из небольшого домика, сарая, для сушки и хранения трав, и нескольких обширных грядок, где эти травы, собственно, и произрастали. Обычно, для обработки земли и ухода за насаждениями Ульрик нанимал пару-тройку деревенских баб, но, раз уж у него появился такой весь из себя работящий я, то выбор экономного деда стал очевиден.
   На мои вопли и протесты о недопустимости растрачивания моих же талантов на ковыряние в земле, он ответил, что, во-первых, я ему должен денег, а, во-вторых, вариантов как-то по другому меня применить у него особо и не было. Разве что, в город сдать, в работный дом. Там быстро найдут занятие - золотари вот, к примеру, всегда очень востребованы.
   В золотари мне не хотелось. Настолько не хотелось, что я предпочел бы нарушить клятву и сбежать - лучше уж немилость Одноглазого, чем такой позор. Тогда, получен был ответ, что другой работы у Ульрика для меня нет. Охрана в поездках ему положена баронская, да и воин ныне из меня скверный, с заказами на зелья он сам справляется. Слова его были правдивы, но, я все равно возмутился, и капитана попросили проверить, силен ли я в ратном деле, и достоин ли именоваться воином, или же удел мой в земле копаться.
   Проверили.
   Я облажался.
   Будь я тем Конем, что вылез из Топей прошлым летом, Самуэля, что радостно вызвался быть моим соперником в учебном поединке, я мог бы и осилить. Ну, имел бы на то неплохие шансы - все же со щитом, копьем или секирой среди дренгов борга я был не из последних. Но полностью восстановиться я так и не успел. Дыхалка стала слаба, ноги еще не обрели былую резвость, учебное копье ходило в руках тяжело, и поганец Самуэль подмел мною двор, и насажал синяков везде, куда достал. Да, успей я поправиться, смог бы выхлопать из него всю пыль вместе с дурью и мерзким характером...
   Но все оправдания в пользу бедных.
   Так что, пришлось корячиться на колдуновых грядках. Садить семена, поливать. Полоть. Самая работа для дренга Свартхевди. Не то, что секирой драугров крошить или кислятину с разумного дерева обдирать, это ж "ценные ингредиенты", провались они в Муспелльхейм, вместе с этим замком и хитрым алхимиком, и гори там черным пламенем.
   Ульрик же тоже в стороне не оставался, он лично контролировал все работы на своей делянке, а в конце дня, садился в центр поляны с грядками, и засыпал на час-другой в странной позе - ею он пытался изобразить то ли гадюку на случке, то ли праздничный крендель...
   Получалось достоверно.
   От таких упражнений суставы у него трещали, словно лес на морозе, но дед не отступался. Ну и я прикладывался на крайней грядке полежать, как раз под развесистым кустом боярышника. Помечтать о соленых холодных брызгах морской воды на лице, которые дед называл поцелуями Ран - сестры Эгира, о том, как прохладный северный ветер приносит крики чаек, о скрипе весел кнорра; иногда - о красавице Астрид, или об симпатяжке Анне тоже случалось. Бывало - о том, как отдает в ладонь рукоять секиры, врубающейся в нечестивые мощи драугра, или как звонко щелкает праща, отправляя врагу в голову свинцовый желудь. Или вот батя с матерью еще часто вспоминались, да и по братьям соскучился...
   Однако вскоре зоркий дед заметил, что если в то время как на остальных грядах вылезли лишь чахлые ростки, где в дюйм длиной, где в ладонь, то та, где повадился мечтать и дремать я, радовала глаза пышным зеленым ковром, высотой кое-где почти по колено. Алхимик был удивлен, но доволен. И, поскольку мужиком был неглупым, причину такого энтузиазма своих насаждений принялся выяснять. И выяснил: для ускорения роста и созревания своих ингредиентов, необходим сытый дремлющий я, мечтающий о чем-нибудь приятном прямо посреди грядки. В чем суть аномалии, выявить ему так и не удалось, но он не расстраивался: скосил урожай, подсчитал в уме и сообщил, что оно все тянет не менее, чем на серебрушку (от пятой до седьмой части марки). Может, на полторы. Так мало - потому, что сорняков вылезло тоже много. Я возразил, что кое-что из этого вовсе не сорняки, в частности, вот одна травка, будучи правильно приготовленной и воскуренной способствует ясности сознания, росту жизненных сил и духа веселию. Правда, мало ее. Но и остальное сено можно применить, было бы желание. Вот в суп, например, можно положить, для вкуса.
   Дед обрадовался еще больше, и скостил долг еще немного, чтобы я поделился наукой - я был непротив.
   А курить те сорняки деду понравилось. Он, сперва, как попробовал воскурить, так задергал меня потом, сделай, дескать, да сделай еще, но травка эта, как оказалось, была тут довольно редкой, да и попалось ее лишь немного - и я ничего от мастера не утаил, хотя он мне, похоже, в этом не поверил. Думал, наверное, что я все себе решил оставить.
   Ульрик же вменил мне в обязанности теперь не менее двух часов сидеть посреди грядок вместо него, хорошо хоть, в крендель завязываться не заставлял. И чтоб я думал о растениях еще постоянно, как он велел, что-то вроде "Я вас люблю (это траву-то!), я желаю вам добра"... И, что удивительно, помогало - зелень поперла в рост.
   Не замечал таких за собой способностей раньше, впрочем, меня в грязи ковыряться раньше и не заставляли.
   К концу первого месяца лета первый полный урожай был собран, посажен второй, Ульрик уединился в лаборатории, что-то вываривая, я был предоставлен самому себе. И проклятым грядкам. Хотя, во всем есть несомненные плюсы: привлеченные невиданным прежде изобилием, на Ульриково хозяйство массово стали сбредаться местные зайцы. Поначалу этот факт сильно меня печалил, ибо претензии за заячьи обеды и ужины на грядах алхимик выкатывал мне, но потом все образовалось как нельзя лучше: я просто переселился в избушку, и начал таскать с собой пращу. Теперь каждый день в на моем столе присутствовала зайчатина с травами, печеная, вареная или жареная, так что мало-помалу я вновь стал походить на старого доброго Свартхевди - быстрого, как ветер, сильного, как медведь, и жилистого, как олень по весне. А сам алхимик вскоре куда-то наладился, сказал, что обратно будет не ранее, чем к концу лета. Выглядел он страшно довольным, меня же от обязанностей по копанию в навозе не освободил, и с собой звать не стал. Наказал следить за этим, проклятым всеми йотунами, хутором, регулярно сидеть на грядках и желать растениям добра, и обязательно утром и вечером отмечаться у замковой стражи, дабы искать не начали. Не верит моему слову? Я ведь клялся Одноглазым!
   Уехал он рано утром, даже не попрощавшись. Впрочем, прощанием наверное, можно назвать перевернутые вверх дном мои вещи в комнате замка и в избушке, и записка на столе, в сарае на хуторе, где травы сушились. Читать я на общем не умел, отнес Ансельму, тот, раздраженный, что его отрывают от работы, мне ее прочел. В записке Ульрик говорил, что все-таки нашел у меня мешочек с чудесной травой для воскуривания, журил меня, за то, что я ее утаил (но мастера не провести!) и сообщал, что в счет этого мешочка прощает мне аж целую серебряную марку долга.
  
   Я был на него не в обиде: марка - есть марка, четырнадцатая часть долга долой! И к тому же, клянусь рогами Тангриснира, это самый дорогой сельдерей, который он когда-либо курил.
   А в суп себе я еще нарву и насушу.
  
   Потянулись тоскливые жаркие летние деньки. Почему тоскливые? Так не о копании в навозе я мечтал! И не битвы с сорняками мне грезились!
   - Так, Сварти, успокойся. Мастер сказал желать траве хорошего! - вслух напомнил я себе о деле.
  
   ...Я люблю тебя, проклятое сено. Я желаю тебе добра...
  
   Меня дед проклянет, как увидит. Наверное, уже проклял. Вчера дождь был, так это, наверное, он плевался из Чертогов Павших, видя, как ловко внук мотыжит чужой огород.
   - Конь! - одернул я себя - Делай, что велено!
  
   ... Я люблю тебя, коровья ты жрачка. Я желаю тебе добра...
  
   Дождь был сильный. Это, наверное, вся моя родня до двадцатого колена презирала незадачливого родственника.
   - Конь!!! Уймись! Люби репейник! - изо всех сил наставлял себя я на путь смирения.
  
   ... Я люблю тебя, будущий компост. Я желаю тебе добра...
  
   Узнает кто из родных, или знакомых - вот байка пойдет гулять по Нурдланду, как могучий колдун и будущий ярл Свартхевди Бьернсон, сын славного карла, внук великого колдуна, копался в земле, как вонючий трэль...
   - Коооонь!!! Хватит себя поедать! Цветам добра желай!
  
   ... Я люблю вас, чтоб вы все сгнили. Я желаю вам добра...
  
   Нет, копался, не как трэль - тот хоть и никчемный, а человек. Как полосатый лесной подсвинок в поисках желудей...
   - Конь, возьми себя в руки, добром прошу! Вон, колючки из земли торчат, чем-то ценные для Ульрика - им пожелай, и все. На этой грядке... Всего три останется.
  
   ... Я люблю вас, колючее драугрово говно. Я желаю... Желаю... Вам...
  
   Душу жгло, и я не выдержал.
   - Да к Сурту все!!! Я не люблю вас!!! Я желаю вам ЗЛА!!!
  
  
   Глава 21.
  
   Скоро приедет Ульрик...
   Интересно, - думал я, глядя на то, во что превратились его насаждения - Может лучше нарушить клятву, и сбежать?
   Асы клятвопреступников не одобряют...
   Но ведь за уничтоженные посадки он мне еще долга накинет - так вовек не выкуплюсь!
   Что ж делать то...
   А вдруг старику понравится? Вот ставлю свою секиру против вонючих Самуэлевых штанов: ни у кого, к примеру, нет боярышника, который сам зайцев ловит, что пожрать ночью приходят. Только шкурки с костями возле корней собирать успевай. Или, вон, земляника, с краю поляны, на диво хороша растет, усиками шевелит, хоть ветра и нет. Ягодки наливные все выставила кверху, алые, как губки Астрид!
   Жаль, есть их нельзя, ибо отрава...
   А там где росли любимые старым алхимиком колючки, там теперь ровный прямоугольник изумрудной травы, мягкой и шелковистой на вид, так и манящей на ней поваляться. Деду точно понравится!
   Правда, лежать там нельзя, и ходить рядом тоже нежелательно - те корнеплоды, что завелись под землей, нападали, порой, даже на меня, вцепляясь в сапоги тем, что им заменяло зубы, а вот Уильяму так и вовсе лодыжку прокусили, до сих пор хромает. Ладно, хоть корень мелкий попался, нетерпеливый. Молодой еще. Яду по молодости не накопил, так что обошлось...
   Кстати, о Уильяме, вот и он сам, легок на помине.
  
   Познакомились мы с ним, примерно, с месяц назад. Проблемы с растениями уже начались, и я тогда, помнится, секирой пытался подстричь тот самый хищный боярышник (ножом уже не получалось), как услыхал чей-то идиотский смех: за моими потугами наблюдал крепкий темноволосый парень с луком в руках.
   Добротная рубаха, красивый пояс, кожаные штаны, крепкие сапоги - не похож он был на деревенского, и в замке я его ранее не видал.
   Познакомились. Оказалось, зовут парня Уильям, обращаться к нему полагалось "ваша милость", но, надо отдать ему должное, нос он не задирал. А когда я сказал ему, что являюсь сыном вольного ярла (Кто скажет, что батя не достоин - тот будет мною проклят, оплеван и предан забвению. Да и карлы за ним идут охотно, так что, не за горами ему самому дружину водить), так и вовсе принял почти за равного. Объяснил ему, что в тяжелой ситуации клятву дал, поэтому недостойным делом занялся - он согласился, что слово надо держать, будь ты хоть король, хоть последний свинопас, и о том читал он в книгах немало.
   Сам же "твоя милость" Уильям решил тем погожим деньком поохотиться на зайцев в лесу, дабы развлечься, и мастерство лучного боя, предаваясь лени, не терять - стрельцом он себя считал изрядным, и, на мой взгляд, действительно был в этой науке силен. И вот, в поисках длинноухих зверушек, он и добрел до домика Ульрика, где и увидел, как я с переменным успехом воюю с кустом, что его изрядно развеселило.
   Я оскорбился, и предложил ему самому попробовать, если не трус, достать из глубин того куста заячью шкурку.
   - Никто не смеет называть меня трусом! - сказал он мне, и поперся к нам с кустом прямо через полянку.
   Когда что-то выстрелило из-под земли и вцепилось ему в сапог, он повел себя, как настоящий воин и достойный сын своего славного отца: не закричал, даже с лица не сбледнул. Яростно рванул ногу, и, оставив сапог в пасти подземного жителя, размахивая руками, рухнул лицом в куст прекрасных цветов, чьи стебли были усеяны нежными, нераскрывшимися еще бутонами. Те не замедлили выдохнуть ему в лицо целый клуб едкой пыльцы, но Уильям даже не подумал отступиться, когда весь в слезах и соплях добрался до боярышника, и вступил с ним в бой, и тот показал ему, почем в Нурдланде селедка.
   Драную и исколотую "его милость" я долго умывал из бочки, и он признал, что насмехался зря.
   Как выяснилось в ходе последующего лечения и общения, прибыл он в гости к отцу, утомившись учебой в "Университете всех наук", что сиял светочем знаний в столице королевства. С отцом он крепко поссорился в первый же день, в связи с чем и послан им был сюда, дабы успокоить нервишки, охотясь и отдыхая в тиши каменных стен замка.
   Чем его милость и занялся.
   Привез с собой книги (все про любовь), читал их. Пил вино. Вот, поохотиться решил. А все, чтобы тоску унять, по милой сердцу девице, на почве высоких чувств к которой он и поссорился с бароном. Уильям мне даже изображение ее показывал: картина, примерно ярд на ярд, на ней девчонка - ничего особенного...
   Но сох парень по ней ужасно, находя утешение лишь в романах о счастливой любви, и меня заодно одолевая своими печалями - иного собеседника, такого же умного и понимающего, ему найти не удалось. Да и сдружились мы как-то.
  
   - Свааартиии!!! - простонал он мне с самым несчастным видом, подходя поближе - Отец письмо прислал. Хочет, чтобы я женился. Невеста со свитой скоро приедет в Швинау.
   - Поздравляю, твоя милость, - справедливо порадовался я за него.
   - Не хочу я! Отец сосватал Эллис Дорнхольм, не знаю, что теперь и делать...
   - Не знаешь, что делать? Так тебе совет нужен? Слушай, Уильям, и проницай мудрость древних - ответил ему я:
  

Красно говори
и подарки готовь,
чтобы жен соблазнять;
дев красоту
неустанно хваля,
будь уверен в успехе. *

   - Но я НЕ ХОЧУ быть уверенным в успехе!!! Моя Беата - самая прекрасная женщина на свете, и я хочу быть только с ней! Она изящна, стройна, ее волосы - золотой водопад, ее голос слаще пения птиц, ее глаза - синие озера, - парень мечтательно возвел очи горе - Ее мать была эльфийкой, и вся красота дивного народа передалась моей избраннице. Но ты же видел ее портрет в моих покоях, скажи, разве она не прекрасна?
   Ах, это он про ту деваху... Ну, что сказать: тощая, остролицая, ушастая. Груди нет! Глаза не смотрел, волосы, вроде бы, есть.
   - Плоскодо... Гхм! - я осекся (негоже обижать приятеля) - И, правда, стройная.
   - Вот видишь? А отец настаивает, что я должен жениться на другой! Но я хочу только Беату!
   - Ну, так бери обеих! - я никак не могу понять, в чем же затык.
   - У нас так не принято. Да и не нравится мне эта Эллис.
   - Что, шибко страшна? Или, - тут мне вспомнился собственный печальный опыт - Гулящая, может быть? Тогда, понимаю! Негоже подстилку в жены брать, да и намотаешь на копье себе чего-нибудь, что не всякий травник вылечит. Но за этим ты ко мне обращайся, помогу по-дружески. Если не отсохнет, то точно здоров станешь...
   - Нет, не гулящая, ну, я не слышал про нее такого. Но она выше меня на голову! Что ты скажешь, пристойно ли мне жениться на такой орясине?
   Я смерил его взглядом - и правда, высоковатая девица получается. Но не в росте дело, а в удали молодецкой и змие крепком... То есть, в сердце храбром!
   - Так что скажешь? - одолевал меня сын барона.
   А что тут сказать?
   - Люблю длинных девок...
   - Бюст слишком большой!
   - Люблю фигуристых девок...
   - Стерва она, злее не видал! - горячился Уильям.
   - Люблю горячих девок...
   - Дочь графа Дорнхольма.
   - Люблю дочерей гра...
   М-да. Не люблю дочерей графа.
   Граф - это местный ярл, причем не из мелких. А дочь ярла, это не только две ноги, две груди, один целовальник и много-много приданого, а еще и статус. Товар, если в корень зрить. Ценный, дорогой, им можно купить мир, прекратив вражду, получить союзника, привязать вассала, укрепить дружбу. А за испорченный товар принято виру брать, и, сдается мне, вирой будет голова того, кто осмелился. Это только в сказках так бывает, что молодец добрый, из простых, знатной деве вдул - и тут же пирком да за свадебку. Тут его и знатный отец невесты сыном назовет, и с приданым не обидит. В жизни, полагаю, доброму молодцу быстренько вторую улыбку на горле нарисуют, да прикопают на заднем дворе (а могут и кровавого орла вырезать, если помолвка сорвалась), а знатная дева пойдет за того, за кого отец велит.
   - Вот видишь! Но ты, наверное, просто зол на эльфов, а в Беате сильна их кровь.
   - Зачем зол? - отвечаю ему - Если тебя свинья укусила, так теперь и бекона не есть? С тех двух, если встречу - сниму немалую виру, а на всех подряд зло таить глупо.
  
   Да и вообще, разговор ни о чем, ведь о вкусах спорить можно бесконечно. Кому-то нравится сушеная рыба, а кому и сочная вырезка.
  
   - Приданое-то большое за этой... Как ее? Эллис... Дают? - поинтересовался я, стягивая с себя пропотевшую рубаху и направляясь к бочке с водой - Золото? Земли? Трэлей? Если земли за ней дают, ты у тестя проси хирдманов старых, опытных, и чтоб не совсем немощных. И у отца проси - нельзя ярлу без дружины, а молодняка сам наберешь, его полно тут по деревням должно быть, раз уж войны или мора давно не было. Старики натаскают, их ведь пивом не пои, дай молодежь погонять, - последние слова я проворчал, вспоминая старого Олафа и его сапожищи, тяжесть которых не раз познавал своей задницей. - Так тебе дешевле будет первое время. И чтобы хольда опытного и верного тебе дали, который бы хозяйство знал и воровал не слишком много. Да про казну уточнить не забудь.
   - Приданое? Да что-то дают, я не спрашивал, - рассеянно ответствовал мне этот юноша бледный со взором горящим - Сварти, а что у тебя со спиной?
   Я все-таки склонил пышнотелую хохотушку Иви прогуляться на сеновал при замковой конюшне, так что на спине красовались длинные багровые боевые отметины. Хвастаться своими достижениями на ниве склонения замковой прислуги женского пола к сожительству я не стал, ибо товарищ мой мучился жаром любви, мечтая лишь об одной сушеной рыбине... Стройной красавице, то есть, конечно же!
   Да и радостей блуда пока что познать, как-то, не удосужился.
   Недостойно похваляться красотой одежд перед слепым - так батя учил, а он зря не скажет! Вот если спросит сынок баронский дружеского совета, как даме сердца своей под юбку попасть, и что там, собственно говоря, делать, так и искореню невежество, а пока - пусть его.
   - Это я упал, Уильям... На грабли...
   - А, ну да, ну да, грабли, - скептически хмыкнул Уилл - Ты береги себя, Сварти, а то слышал я в замке, как дружинники собирались одному садоводу черенок вырвать, за то, что по чужим грядкам ползает. А, кстати, - спохватился парень - Я ведь чего пришел-то: вести есть, для тебя скверные.
   - Зарядил - так стреляй, - пробулькал я из бочки.
   - Ульрик же вернулся вчера, знаешь?
   - Теперь знаю.
   - Вчерашним вечером Ансельм с ним и капитаном Андрэ вина напились, того, которое колдуны в лаборатории своей гонят, так Ульрик хвастался, что за ломаную медяшку кошель золота поднял. Тебя имел в виду.
   - Ммм?
   - Говорил, что только на ингредиентах, что ты вырастил за весну, не меньше трех марок золотых себе в карман положил, а всех затрат - семена да кормежка для раба.
   - Я не раб. Я лойсинг, - тяжело вздохнулось мне - Должник, чтоб ты понял. Меня нельзя продать или убить, можно работу дать, пока не выплачу долг. Да и вылечил меня старик, я ему должен золота и в том Всесильным клялся. Три марки, говоришь? - мне стало немного удивительно: за сено, пускай и редкое, платят золотом...
   Так я, оказывается, уже расплатился, а старый козел врет в глаза, что и пару серебряных не выручить!
   - А в том и дело, что не делал он ничего, только без сознания тебя держал, чтобы ты не орал, - сообщил мне сын барона - Ну и следил, что происходит. Нечасто, рассказывал, увидеть можно, как особое оружие родовитых эльфов действует. И рана твоя сама заросла, как на собаке, хоть он и ковырялся в ней немало, открывая постоянно - удивлялся еще: другой бы, говорил, раз пять бы уже в яму сыграл, а ты все живой, хоть крови с тебя вытекло - не с каждого хряка столько бывает. Опыты, говорил, ставил, для науки полезные. Когда же увидел, что дырка постоянно затягивается, а помирать ты все никак не соберешься - так и заштопал окончательно, а тебя в услужение определил. И не прогадал, видимо - он кивнул на буйные заросли - Вон как все у тебя колосится. Зелья же, что из травок твоих сварил, он в гильдию свою отвез - ему ранг повышать собираются теперь. И не знаю насчет должников, но называли они тебя рабом. А Ульрик еще сокрушался, что заинтересовались очень в гильдии теми зельями, и тем, кто травки для них растил, и что отдать такого полезного раба, скорее всего, придется.
   О как...
   Я не люблю, когда меня обманывают. Это бесит.
   Валить отсюда надо, раз так, ибо идти разбираться с обманщиком себе дороже окажется. Прилюдно поганый дедка огласил цену, и я с ней согласился, и дал клятву возместить - суд на его стороне будет, и он мне с великой радостью виру накинет на неправедное обвинение. И на перекресток ублюдка не позвать - на железе здесь судятся лишь благородные.
   А насчет клятвы...
   Предки велели в таких случаях поступать разумно:
  

Но если другому
поверил оплошно,
добра ожидая,
сладкою речью
скрой злые мысли
и лги, если лжет он.*

  
   Отец ратей меня поймет. Да и отработал я долг, если верить баронскому сынку. Но, на всякий случай, потом спрошу руны - прав ли я?
  
   - Ты, Уильям, вроде как, к невесте собирался? - вопрошаю я парня, немного поразмыслив - Думаю, с верным другом путешествие легче станет ровно вдвое!
   Ему пригодится очень умный, ловкий и умелый друг, мне же сгодится и просто друг. Ну, и живая подорожная заодно.
   - А я собирался? Как-то идти против воли отца... - опустил глаза парень.
   - Ну, ты ведь не допустишь, чтобы твоя Беата досталась кому-то другому?
   - Но отец же рассчитывает на меня... - он немного помялся - Впрочем, ты прав! Богатство суть тлен, любовь превыше всего! А отец меня поймет. Может быть...
   На том и порешили. Возник, правда, затык: Уильям никак не одобрял мое нежелание расплачиваться с мастером Ульриком.
   - Обманщик он, или нет, ты дал ему слово, и в том должен стоять крепко, - так он мне толковал, на доводы разума и поучения предков внимания не обращая. Впрочем, одному ему отправляться в путь тоже было явно не с руки, и выкуп за меня он решил внести сам.
   Я был против - лучше бы на что-нибудь полезное потратили.
   Ульрик, которого вынули из постели (и ведь полдень уже близится!), выглядел, как несвежий покойник. Всклокоченный, с помятой опухшей харей и заплывшими глазами, он мало напоминал того благообразного, умудренного жизнью мужа, каким предстал в день нашего знакомства. Во дворе замка, в присутствии капитана Андрэ, Ансельма, нескольких дружинников и дворни, Уильям всучил шатающемуся мастеру крупную золотую монету, и громко возгласил, что "Конь Свартхевди, сын Бороды Бъерна, внук Трески Торвальда" ныне от обязательств перед мастером свободен, и волен идти, куда пожелает.
   Тому это пришлось явно не по душе, он попытался что-то возразить, однако язык его слушался плохо, мысли путались, а из пасти разило так, что капитан (выглядевший тоже неважно), до которого донеслось смрадное дыхание Хелльхейма, сморщившись, поспешил беседу свернуть, и, засвидетельствовав честность сделки, собравшуюся толпу разогнать, после чего, под страхом всяких казней, приказал его не беспокоить.
   А я во время происходящего молчал - к чему слова? Да и нельзя отвлекаться, когда проклясть кого-то пытаешься, ибо порча может и обратно вернуться. Я не слагал нидов, не шептал заклятий, не вспоминал руны: колдун Ансельм, который, судя по внешнему виду, ночевал где-то недалеко от зловонной ямы, именуемой крепостным рвом (а может, и в нем самом), мог что-то почувствовать - зачем? Порча ведь - наше все, Хильда хорошо меня учила.
   И отец научил крепко: долг да будет отдан. За добро воздай добром, зло тоже верни (и можешь еще от себя добавить) - так что совсем скоро почтенному мастеру уже не будет так хорошо.
   Поэтому же было у меня в здешних землях еще одно дельце.
  
   Глава 22.
  
   Должен вам признаться: я не люблю лошадей.
   Хоть и прозвищем моим является "Конь", но все равно не люблю, и могу быть твердо уверен - они не любят меня тоже.
   А данный конкретный экземпляр, сидя на спине которого я наслаждаюсь местными красотами, так и вообще ненавидит лютой ненавистью, и я его даже понимаю.
   Мы с ним не понравились друг другу сразу.
  
   Когда Уильям громогласно велел мне собираться - я особенно не спорил, хотя был, в общем-то, уже собран: небольшой мешок с наиболее ценными травами, мной же выращенными, при мне, секира за поясом, сапоги на ногах, а ветки вечно голодного боярышника и черенки ядовитой земляники наспех рассажены по окрестностям, с пожеланиями всего наилучшего. Подземного плотоядного жителя я поймал, выманив его громким топотом возле грядок, и, отрубив секирой пару кусков посочнее, прикопал неподалеку от замка, при этом от всей души пожелав кускам добра. Обитатели и гости замка, а особенно ответственные за его состояние капитан и управляющий, будут весьма благодарны старому хитрецу, когда через пару недель посевы взойдут.
   Так что все шло путем.
   Но раз Уилл приказывает собираться, то почему бы и нет? И я пошел в главный зал и молча снял со стены, и забрал себе давненько уже приглянувшийся щит. Он был даже лучше того, отобранного у Квиста и похеренного потом в болотах - он мне, несомненно, пригодится. Кто-то из вконец обнаглевших стражников попробовал, было, вякнуть в защиту казенного имущества, но со всеми вопросами я отправил его под хвост к Гарму, а как оттуда вернется - к сыну барона, который спешно умелся паковать портрет любимой, и посетителей не принимал.
   Также из замковых запасов я изъял: два отличных длинных ножа в прочных ножнах, удобный шлем, кожаный панцирь - пришлось довольствоваться им, ибо до комнаты с железным доспехом меня не допустил ключник, впалой своей грудью вставший на защиту подотчетного имущества. Мы с ним поспорили, потом стали лаяться, я уже взял, было, его за бороденку и замахнулся, дабы объяснить всю пагубность неисполнения воли его милости, но меня со двора поторопил сам Уилл, так что пришлось довольствоваться кожаным доспехом, хотя мне не хотели давать даже его. Но тут я был непреклонен, и, заперев надоедлика в оружейной комнате и подперев дверь сундуком с каким-то хламом, отправился за припасами.
   Собрал две больших торбы с хлебом, сыром, мясом, зеленью, дабы не терпеть в дороге лишений, прихватил огромный мех с пивом, чтобы не мучила жажда, и еще один, на случай, если не вовремя кончится первый. Долго думал, не надо ли нам чего из лаборатории колдунов, но доносящийся оттуда заливистый кашель и хрипы отвратили меня от мысли спуститься и порыться. Однако присмотрел я еще много чего полезного, но потерявший терпение Уильям призывал меня в путь, да и тащить стало вельми тяжко.
   Когда, пыхтя, я вытащил немалое свое имущество во двор, и огляделся, в поисках телеги, то таковой не обнаружил. Увидев меня, шатающегося под тяжестью трофеев, Уильям поморщился.
   - Ты точно ничего не забыл? - вопросил он меня - Не думал я, что у Ульрика в должниках такие зажиточные люди ходят. А этот щит я, кажется, где-то видел...
   - Ну так скопилось потихоньку, не оставлять же! - я не стал говорить его милости, что скопилось это все за прошедший час. Да и вообще: будь у меня восемь рук, я бы в каждую чего-нибудь положил, ибо за лишения и несправедливость правильно будет взять возмещение.
   - Где повозка? Куда положить? - уточнил я - На чем мне ехать, твоя милость?
   - Верхом, разумеется. Вот, это твой, - он махнул рукой в сторону рыжего коня, уже оседланного и взнузданного - А под поклажу второго сейчас приведут. Эй, люди! - гаркнул он паре подростков-конюхов - Лошадку повыносливее сюда, да поживее!
   Пока еще одну животную навьючивали моей поклажей, я тем временем, обошел выделенное мне средство передвижения по кругу: конь свирепо на меня косился то одним своим злобным глазом, то другим, и то и дело кровожадно всхрапывал, обнажая в оскале крупные желтоватые зубы.
   Радости от перспектив близкого знакомства не испытывали мы оба.
  
   - Ну, чего ты ждешь? - поторопил меня Уильям - Сварти, поторопись, мы теряем время.
   - Эээ... Я это... Пешком лучше.
   - Полезай на коня, Свартхевди! Погоди-ка, - хмыкнул он при виде моей нерешительности - Ты что, не умеешь ездить верхом? Это же просто лошадь, чего тут сложного?
   - Просто лошадь, - пояснил я ему в ответ - Это добрая и полезная животина, ростом мне по грудь. У нее толстые бока, мохнатые ноги, смирный нрав, и ее можно накормить мороженой рыбой, если сено кончилось.
   - Ну а тебе что привели, по-твоему?
   - Это какой-то дракон с копытами.
   Народ, собравшийся вокруг, обидно заржал, а я устыдился своей слабохарактерности. Чем, в конце концов, я хуже Уильяма? Ловчее я, и сильнее, и самого Высокого Джона не испугался, а тут перед безрогой коровой малодушничаю!
  
   - Ладно, твоя милость, готов я в путь! - обреченно согласился я с неизбежным.
   Сзади, совсем близко, послышались топот, надсадное дыхание и мерзкое блеяние ключника, стремившегося донести свое возмущение до баронского сына, но я, не глядя, лягнул назад сапогом и попал в мягкое.
   Блеяние сменилось странным, каким-то утробным стоном, потом противным звуком, будто ветры кто пустил, и шумом падения, словно куль с тряпками уронили.
   - За что ты так с несчастным Роком? - вяло поинтересовался Уильям, он уже мысленно скакал на лихом коне, обгоняя попутный ветер, навстречу объятьям и поцелуям любимой. Выглядел он, и, правда, в самый раз свататься: расшитый плащ, под ним дорогая кольчуга, широкий пояс с золотой пряжкой, и богато украшенная перевязь с мечом, а на широкие плечи свободно падают светлые локоны волос. Вот был бы я девкой, скажу не тая - сам бы за таким женихом приехал.
   - Да надоел вконец, твоя милость! - я помог стонущему ключнику распрямиться и, довел до ближайшей стены, где и усадил отдыхать - Он, как услышал, что мы в дорогу собираемся, так и бегает следом и канючит: возьми, дескать, да возьми лучший хауберк! И второй возьми - продашь в городе. Я уж и так, и эдак отказывался, говорю ему: отстань от меня, сын козла, мне чужого не надо! А он все не унимается, вот и получил...
  
   Я не люблю лошадей.
   Хотя, говорил уже...
   Хоть и ловок я, почти как лесная рысь, и силен, как медведь, но только за первую пару миль сверзился не менее четырех раз, и после четвертого мы привязали меня к седлу ремнем. А уж когда мне удалось убедить Уильяма сделать большой крюк, чтобы посетить Прилучину, и нам пришлось срезать путь и ехать через лес - так и вообще дело запахло тухлятиной и членовредительством.
   В Прилучине я намеревался навестить Анну и старого Тома: они, как ни крути, жизнь мне спасли, а я за все время про Тома и не вспоминал, чего теперь немного стыдился. Даром мне один из ратников говорил, что Томас меня по осени разок навещал - а я...
   Нельзя забывать сделавших тебе благо - так учил дед, и он бы мою неблагодарность не одобрил.
   Томас, Томас, старый ты башмак... Хоть Ульрик и оказался той еще кучкой козьего дерьма, но Том желал мне добра, и не факт, что без его помощи я бы не сложил весла. А долги следует отдавать, этим аргументом я и сломил Уиллово упрямство.
   Да и, к тому же, в скольких-то милях от самой деревни Тома спрятано у меня кое-что ценное, что не худо бы забрать.
   Но проклятая начинка для колбасы с успехом делала свое черное дело.
   Она пыталась соскоблить меня об стволы деревьев, неожиданно сворачивала в кустарник, выбирая места погуще, тщилась зацепиться мной об ветку потолще, и постоянно поворачивала ко мне свою балду, силясь укусить. А я и сам был уже не рад поездке. До привала было еще далеко, а у меня уже жутко ломило спину, и сводило ляжки, которые я, кажется, стер до мозолей, поверх которых, по ощущениям, уже выросли новые, а жопа приняла форму седла, в таком виде окостенела и потеряла чувствительность.
   Еще я всерьез опасался за следующие поколения моего рода: из-за отбитого об седло хозяйства у моих будущих детей был вполне себе реальный шанс родиться дураками.
   Да, верховая езда - дело не для неженок, лишь для сильных духом сие испытание.
   Уильям рассказал, что близлежащие от замка леса знает неплохо, поэтому где-то совсем скоро должна быть полянка с ручьем, где и встанем на ночевку, и я встретил это известие с нескрываемым облегчением, а, увидев саму полянку познал истинное счастье.
   Едва мы выбрались на открытое место, как я, практически свалившись с коня, враскоряку (ноги затекли) доковылял до ручейка, и упал туда, словно на бегу подстреленная лань.
   Косолапая, грязно ругающаяся и проклинающая всех на свете лошадей, подстреленная в задницу лань.
   И это был не конец мучений: Уильям вскоре извлек меня из ручья: мерзкую скотину надо было расседлать, напоить, стреножить, дать пожрать, и не позволить себя укусить.
   С последним у меня не вышло, но я, скрипя зубами, дело все же сделал, подавляя горячее желание вложить скотине немного кротости обухом секиры промеж ушей.
   - Ты здорово управляешься с конем, - соизволил похвалить меня Уильям, успевший развести костер - Получше даже, чем мог бы, к примеру, медведь из леса. Слышал я, что ваш народ не всадники - но чтоб настолько!
   - Всадники моря, вот мы кто! Ты повращай весло от шнеккера, хоть с пару миль - я посмотрю, как из тебя песок посыплется. А с боевым конем управиться непросто, тут ты прав, - согласился с ним я.
   - С чего ты взял, что он у тебя боевой? - недоумевал сын барона, вешающий котелок с крупой на палку, умело установленную на две рогульки.
   - Кусается же! Батя рассказывал, что у ваших воинов специальные кони, все злые. Кусают врага в бою, бьют копытами. Лежачих топчут. Этот ведь из таких будет?
   - Это да, есть и такие. Но у тебя просто жеребец, молодой еще, с норовом, да кобылу к тому же чует. Я же не знал, что ты так ему не понравишься! Приказывал седлать тебе молодого и резвого, а надо было - мерина холощеного. На вот, - он порылся в лежащей неподалеку седельной сумке - Угости его морковкой, может, подружитесь, - посоветовал он мне глубокомысленно - Коня понимать нужно, это тебе не деревянными лопатами воду месить.
   Я оглянулся на рыжее чудовище, и увидел бездну жестокости в его пылающих злобой глазах.
   Овощей он не хотел, он хотел мяса.
   Причем, моего. Дать бы тебе "деревянной лопатой"...
   Морковку я съел сам.
  
   Коня я все-таки одолел. Куда козе-переростку со мной тягаться!
   Хотя, это было и непросто.
   Утром, когда рассвело и пришла пора отправляться в путь, рыжая скотина снова задумала развлекаться за мой счет. Уильям показал, что и куда крепится, однако когда я попытался затянуть ремни, волчье угощение надуло брюхо - это чтобы ему не жало и не натирало. Я же, ухватившись за луку седла, вскочил верхом, ловко и стремительно, как молодая рысь запрыгивает на неосторожного оленя. И так же стремительно, словно коршун, пикирующий на зайца, воткнулся в землю, когда седло съехало коню под брюхо. В разлуку меня аккуратно, но очень больно укусили за спину.
   Уильяма, наблюдавшего за моими страданиями уже из седла, в этом самом седле от смеха и скрючило.
   Я не стал браться за секиру, хотя и очень хотелось.
   Чтобы показать рыжему отродью йотунов, что чувством юмора тоже не обделен, я пнул его в живот, и, пока он пытался прокашляться, затянул все, как надо. А когда он в очередной раз попытался откусить от меня кусок, просто съездил ему по морде, и мы нашли общий язык.
   Верно, у меня талант к дрессировке.
   Думаю, я смог бы укротить даже и восьминогого Слейпнира, получи я его себе под седло.
  
   Глава 23.
  
   - "Неплохо", твоя милость, это значит "чуть хуже, чем хорошо". А твои познания я бы оценил где-то между "дерьмово" и "совсем никак".
   - Не зуди, Сварти, - лениво отвечал мне Уильям, покачиваясь в седле в такт неспешным шагам коня - На дорогу-то мы вышли? Значит, все-таки я знаю эти леса именно что неплохо! - ему, похоже, путешествие нравилось.
   - Три! Три дня мы блуждали по проклятому лесу. Не ты ли, пока мы в путь собирались, всю плешь мне проел речами, как ты торопишься к милой? Знаешь, у нас, на благословленном богами Севере, кормчих, которые знают тресковую тропу так же "неплохо", как и ты, принято выкидывать за борт и бить по голове веслом, когда всплывут.
   Я не люблю, с некоторых пор, ночевать в лесу. Неуютно мне тут. Даже в холодной каменной клетушке замка мне лучше спалось. А сейчас, по милости Уильяма, пришлось ночевать в лесах две ночи подряд, и лишь к исходу третьего дня от отбытия из замка, мы вышли снова на дорогу, ведущую к Прилучине. Я же пребывал в расстроенных чувствах, и посему ворчал, осуждая дождливую погоду, рыжую скотину, негостеприимную страну, и Уильяма, который заблудился в трех елках (и я заблудился с ним, за компанию). Причиной душевного смятения было то, что руны так и не дали мне ответ: правильно ли я поступил, что ушел от мастера Ульрика? Не сочтет ли Одноглазый обманом мое нежелание расплачиваться?
   Но с другой стороны, коварный старикашка свое золото все же получил, и немало сверх того.
   А с третьей - получил он его не от меня, а я Ульрика еще и проклял, чтобы ему жизнь медом не казалась.
   По моему разумению мы были в расчете: ложь за ложь, порча за "опыты". А вот если по разумению Отца Битв я остался должником, то он лишит меня удачи.
   Такие дела.
   Неопределенность меня угнетала.
   А я, в свою очередь, угнетал Уильяма, стоически терпевшего мой скверный нрав.
   Ладно, что толку брюзжать, приедем в деревню - спрошу руны еще раз. Асы любят упорных.
  
   Но все когда-нибудь кончается, и, наконец, мы достигли логова старого Тома. Не сказать, что он был не рад гостю (Уильям отправился на подворье старосты, наказав придти за ним утром), но смотрел как-то смущенно. Виновато, я бы сказал. В дом, тем не менее, пригласил, дружески похлопав меня по плечу и попросив не побрезговать гостеприимством. Ситуацию прояснила Анна.
   - Это твой конь? - милым своим голоском пропела она, незаметно подойдя сзади - Красивый. Она погладила животное по хитрой рыжей морде.
   - Как его зовут?
   - Стофунтовкопченойколбасы, - ответствовал ей я. Коновязи у Тома не было, и я своего мешка с костями привязал к воротам сарая, в котором мы с Томом когда-то варили клей.
   - Какое странное имя для лошади? Любите вы на севере сложные имена изобретать.
   - Это не только имя, это его скорая судьба, - я, наконец, расседлал коня, снял сумки, дабы позже сложить их в сарае, и только собрался распустить руки, благо, никто вроде не видел, как был остановлен девушкой.
   - Сварти стой! Не надо... - прервала мой порыв подойти и как следует потискать Анна - Я должна тебе сказать... - девица замялась.
   - Ну?
   - Понимаешь, тебя так долго не было, а я...
   - Что ты?
   - Я... Ты только не злись, прошу тебя, - она нервно теребила рукав платья - Я замужем теперь.
  
   ...Ффух... Я то думал, заболела чем заразным, и на меня чихнуть успела...
  
   - И всего то? Удачи и богатства твоей семье, крепких сыновей тебе, силы и славы твоему мужу. Кто тот счастливый, что избран тобой в мужья? - я отвернулся, копаясь в сумках.
   Замужем - так замужем. Была бы она последней девицей в Мидгарде, вот это был бы повод горевать, что до конца времен придется развлекаться кулачной забавой. А так...
   - Вильям, с Дубков который, помнишь его? Он еще с Томом повздорил, когда ты из лесу вышел к нам. Сговорились они с дядюшкой как-то, и я присмотрелась - вроде и хорош парень, меня любит. Он у родни в Дубках сейчас. А тебя все нет и нет...
   - А меня все нет и нет, - подтвердил ей я машинально.
   Что ж ей подарить то? Нехорошо без дара, событие все-таки для девки, она на деревне уж перестарком, скорее всего, считалась, в этих краях рано замуж выдают, но вот же, сподобилась. Да и отдариваться принято за любовь.
   - Прими, Анна, - я, выкопал из кучи сена, прибранного с Ульриковых грядок, пару неприметных корешков - Пригодится тебе. Если утомится на ложе любви твой избранник, запарь ему кусочек в кипятке, и выпить дай. Приятно удивлена будешь пылом проснувшейся страсти! Только много не клади, а то до мозолей сотрешься.
   - Спасибо, а как же...
   - И супругу твоему в дар, - я вручил ей один из прибранных в замке ножей - Добрый клинок, самолично заказывал его лучшему кузнецу, заплатил за него немало. По руке придется такому славному мужу, как Вильям!
   Девушка растерянно переводила взгляд то на нож в ножнах, то на пучок корешков, то на меня, лицо ее порозовело и выражало растерянность.
   - Сварти, погоди... Тебе что, все равно?! - она, наконец, определилась с испытываемыми ею чувствами, и из имеющегося ассортимента выбрала праведное возмущение - Тебе что, совсем безразлично? Я так и знала! Скотина же ты бессердечная!
   Ругаться было лениво, хотелось за стол, поесть нормальной еды и выпить пивка. И поспать, желательно под крышей.
   - Что ты, что ты, сердце мое разрывается от тоски, - поспешил я тут же ее успокоить - Печаль поселилась навеки в душе. Незнаю, смогу ли теперь смотреть на других дев, ведь в каждой из них буду видеть тебя! И спустя много лет, расскажу своим внукам, что счастье свое обрел, но не удержал, растеряв, как небрежный гуляка монеты! Прекраснейшая, сладчайшая ива ожерелий была в моих руках, но упустил и вечное горе познал от разлуки. Не помутиться бы разумом мне, вспоминая, что принадлежит другому та, что похитиласердце мое. И глядя на звезды, я вспомню сияние глаз твоих, тоску и отчаяние топить буду в пиве. Знай же...
   Я долго еще так мог, но гейзер моей красноречивости заткнул старый Том, явившийся поторопить девку - на стол накрывать, дабы гостя встретить, как следует. Я обратил внимание, что борода у него, кстати, отросла, хоть и не такая знатная, как прежде. И руки почему-то все норовил за спину убрать.
   Застудил минувшей зимой, наверное, в тепло прячет.
   Однако вдоволь наглотаться скверного Томова пивка мне не довелось.
   Махнув с ним по кружке, в ожидании горячего, горшки с которым уже томились в печи, я позвал Тома в сарай - смотреть подарки. Да, я же не для себя ободрал грядки Ульрика, недосуг мне в пути травами заниматься. А вот в благодарность доброму старику они будут в самый раз. И на руны надо бы глянуть, пока светло и голова свежая.
   Деда, при виде того, что ныне стало его собственностью, посетило настоящее счастье, и, растянув бороду в улыбке, он погрузил свои заскорузлые лапы в содержимое мешка.
   Он довольно сопел, определяя на глаз редкие корни и травы, что одну за другой извлекал наружу.
   Он радовался как ребенок, подсчитывая барыш с продажи того, что он из этого приготовит.
   Он вяло брюзжал, сетуя на то, что продукт я привез порядком подвявшим, но это не могло умалить его довольство.
   И радость его усиливалась двукратно моим рассказом о великой силе растений, мной привезенных, сорванных, кстати, с делянок самого Ульрика (думал у деда лицо треснет, так он улыбнулся, когда я рассказал, как и откуда взялось все это изобилие).
  
   Я не обращал внимания на искреннюю радость старого знахаря, я был занят тем, что чувствовал себя дураком.
   Очень неприятное ощущение, хочу вам поведать.
  
   ANSUZ, FEHU, HAGALAZ, NAUTHIZ.
   Вот что сказали мне руны, и на этот раз я отлично понял послание.
  
   Не сбудутся планы алчущего богатства, ждет его беда.
   Знак вопрошающему, что шиш ему с маслом, а не добыча, и "оковы нужды" до кучи, авось поумнеет.
  
   Чтобы стало понятнее - когда брал я руны, думал не о том, прощает ли меня Одноглазый за обман. Вопрос не о том затаил в сердце.
   Проклятая жадность...
   Как там моя сумка с болотной добычей - вот какие мысли довлели на душе. Не прошел ли по моим следам опытный охотник, из знакомых того же Тома? Не порезвилась ли лихая росомаха, что не ради еды, а веселья своего звериного ради откопала и вытащила сумку, и растерзала ее, раскидав содержимое по всему лесу? Смогу ли я вновь, спустя год, найти то место, где схоронил добычу или придется блуждать по чащобам в бесплодных поисках того, чего, возможно, на месте уже и не лежит?
   Стыдно.
   На дворе кто-то заорал грубым голосом, требуя Тома, но я не обращал внимания: мысли были поглощены полученным уроком. Сказано ведь ясно:
  

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных *

   Не забрать ни золото, ни серебро, ни крепкий драккар, ни дорогую броню, ни достойное оружие, ни даже чудесную воду в Чертоги Павших, лишь славу возьмешь с собой, по делам судим будешь. Достоин ли пировать со славными? Достоин ли скрестить с ними оружие, отдыхая от вечного пира? Достоин ли встать с ними в одном строю, когда придет время, не выдержит Глейпнир и вырвется Жадный? А какая слава у того, кто лишен удачи и Асами проклят, известен обманом и слова не держит? Нидингов нигде не одобряют.
   Да вороны с ним, с этим золотом, добуду другое, тем более, что оно там даже не в монетах, а в посуде и безделушках. Жалко волшебную воду, но обходился и раньше без нее, обойдусь и впредь. Выдастся оказия - вернусь еще в эти края, поищу, не выдастся - плевать, выпил я много больше, чем влезает во фляги, что спрятал я в своем мешке. Не просунешь три весла в один весельный люк, хватит и того, что при мне.
  
   Дверь сарая, прикрытая Томом, с треском распахнулась от резкого рывка.
   - Нордман Сартыхедин, прозванный лошадью, ты пойдешь с нами! - хриплый пропитый голосина прервал приступ самоедства и прочие мои размышления и заставил оторвать взгляд от разглядывания ясеневых плашек, с выжженными на них рунами.
   Я ссыпал руны в мешочек и положил руку на железко секиры, заткнутой за пояс.
   - Назовись.
   В начавших сгущаться сумерках горящий фитиль, плававший в плошке с салом, давал недостаточно света, чтобы понять, кто явился на огонек и вещает с улицы. Хотя голос был смутно узнаваем.
   Фигура сделала шаг в дверной проем, за ней, держась чуть сзади, виднелись еще то ли двое, то ли трое. Я узнал говорившего, это был Расмус, стражник из замка барона Вильгельма. Мы не были с ним друзьями, но и врагами не были, я не брал у него денег взаймы и не оскорблял его ни в лицо, ни за глаза. Какое у него дело ко мне?
   - Капитан Меро приказал доставить тебя в замок. Ты пойдешь с нами добровольно, или нам применить силу?
   - Я третий день, как оттуда. Что ему надо?
   Стражник начал терять терпение.
   - Господин капитан знает, сам тебе и скажет, зачем ты ему понадобился. Оне с мастером Ульриком велели доставить тебя незамедлительно, - он сделал шаг вперед - Не сопротивляйся, нордман, а то хуже будет.
   О как. Вот откуда вонью потянуло - Ульрик пакостит. За порчу? За грядки? Или не хочет терять такого полезного раба, с которого за сезон можно получить золота немало? В том, чьи это проделки, я не усомнился ни на миг: капитану дружины от тощего безусого дренга не нужно было ровным счетом ничего, что он и подтвердил, выпустив меня из замка беспрепятственно.
   А Том, старая бородатая жопа, мог бы и предупредить, что меня тут ждут. Он не мог не знать про хирдманов Вильгельма в деревне, и о том, зачем они тут тоже не мог не знать. В деревне ведь как: в одном конце пукнул, в другом скажут - обосрался, а у стражей тут есть если не родня, то знакомые.
   Предатель.
   И Анна тоже хороша.
   Секира сама прыгнула мне в руку.
   Не стыдно стать трэлем, если попал в плен беспамятным или увечным. Нет позора принять приказ ярла и сдаться врагу, если сопротивляться нет смысла - дурная слава достанется ярлу, он в ответе за людей хирда.
   Но бросить оружие и идти в рабство самому... Нет уж, не бывать ничему, кроме жаркой драки!
   Зашипел вытаскиваемый из ножен меч Расмуса, он шагнул вперед и вправо, освобождая место, сбоку тут же обозначился еще один воин дружины Вильгельма, со щитом и коротким копьем. Места для третьего не хватало, и тот пока оставался сзади. Я же стоял посередине помещения, и пускать их всех внутрь сарая не собирался.
   - Убери топор, нордман! - скомандовал старший небольшого отряда.
   - А то подколем, как свинью, - поддержал его товарищ сбоку, направив в мою сторону острие копья и чуть сдвинувшись вперед - Нам не говорили обязательно притащить тебя целым! Или желаешь острого железа отведать? Морду в стену, руки в гору! - лицо дружинника скрывала полумаска шлема, но голос выдавал невеликий возраст речистого воителя.
   - А ты подойди поближе, и тебе сразу станет легче, - ответил я ему, одновременно прикидывая, что мне выпало на костях.
   Я колдун - это мое преимущество.
   Они не знают, что я колдун - это тоже мое преимущество.
   Они наверняка видели, как Самуэль весной навешал мне по ушам, когда мы с Ульриком выясняли, на что я пригоден. Ту бледную немочь, которую я из себя представлял, такой кабан, как Самуэль, мог бы завязать тройным морским скользящим узлом, и не вспотеть, но вот незадача - я окреп и отъелся, а они думают, что меня соплей перешибить можно.
   Это тоже мое преимущество.
   Передо мной не самое лучшее, что есть в хирде у Вильгельма: Расмус стар, и порядком обрюзг, а рядом с ним сопливый юнец, и даже при тусклом свете лампады видно, что железко его копья покрыто пятнами ржавчины, а вместо кольчуги кожаная бронька, еще и не по размеру.
   У нас в борге за такое обращение с оружием на нерадивого дренга плевали бы и презирали.
   Но с другой стороны...
   Их минимум трое - это сильно нехорошо.
   Я без брони и щита, ибо думал, что нахожусь в доме у друга, и опасности нет.
   Расмус хоть и немолод, но может быть весьма опытен. Возраст не показатель слабости. Старый Олаф, дряхлый и хромой, хоть уже и не ходил в походы, а борода и волосы его были седы, сколько себя помню, валял по песку дренгов борга в учебных поединках, не сильно напрягаясь при этом. Ты только замахнулся - а дед уже видит, куда пойдет удар, где будет твой щит, где топор, где твоя голова и ноги, и почему ты дурак, и молодежь нынче хилая и неловкая (не то, что раньше!), и не в Коня корм, и лучше бы я шел землю пахать и коз доить, и в ручонках своих лучше сжимать мне метлу и поганое ведерко, а не секиру, и что баба на сносях и с коромыслом опаснее меня стократно, и что это ты раскорячился, будто до сортира не донес, и так далее. Долго и глумливо.
   Секира - это не то самое, чем я хотел бы биться в тесноватом Томовом сарае.
   Но... Несмотря на все это, у меня отличные шансы!
   Времени у меня будет только на одно заклинание, им я приколочу Расмуса к стенке сарая. И, пока сопляк рядом с ним мается со своим вертелом, достану и его - он держит щит, как крышку от котла с похлебкой, и получит свое.
  
   - Что тут происходит?! - прервал мои приготовления и наши препирательства голос Уильяма.
  
   Глава 24.
  
   Старший стражник баронской дружины так и не понял, что еще несколько мгновений, и душонка его отправилась бы на суд к тем, в кого он верит, ибо не станет помехой чарам ни кольчужка (кстати, неплохая), ни стеганый поддоспешник, ни тем более слабая плоть смертного. А его молодому спутнику пришлось бы являться на встречу с богами с разваленной до зубов головой, или вовсе неся ее подмышкой: нас, к примеру, за щит, болтающийся на уровне пояса, Олаф пинал в задницу так, что виноватый устремлялся в небеса, аки сокол ясный, на ярд в высоту, не меньше. А копье парень держит, будто ложку за столом, видимо в полной уверенности, что я не буду или не смогу сопротивляться.
   Однако неважно учит молодое пополнение барон Вильгельм, видать, давно не приходилось его хирду серьезного противника встречать. Нет, этого обалдуя ведь даже убивать не надо: пнуть в щит и ударить лезвием вдоль древка копья, и обухом потом по головенке. И вот он готов, язык многословный, без пальцев большого и указательного на главной руке. Что тоже, наверное, неплохо - ума у парня хоть так прибавится.
   И до трех считать будет быстрее всех, опять же.
   А, может, это просто моя удача, что дурачок с ковырялом передо мной, а не правильно выученный дренг с копьем, к которому на удар секирой так просто и не подберешься.
  
   - Что здесь происходит, я спрашиваю? - повторил вопрос Уильям.
   - А ты еще кто? - отозвался Расмус, не спуская с меня глаз - Именем барона Вильгельма приказываю не мешать!
   - Как ты смеешь распоряжаться тут именем моего отца?!
   - Отца? Хм... Якоб, - обратился Расмус к неряхе, вросшему в землю по левому борту от него - Смотри за нордманом. Дернется - коли его в брюхо, в замок привезем и такого. А сдохнет - туда ему и дорога.
   И вымелся наружу.
  
   Силы воли "смотреть за нордманом" парню, поименованному Якобом, хватило на несколько ударов сердца, а потом он медленно, стараясь не спускать с меня глаз (от чего они стали у него косые и навыкате), повернул башку и стал внимательно прислушиваться к разговору на улице. А я подумал, что если сейчас гаркнуть на него погромче, то он такой и останется.
   Рожа будет в самый раз людей веселить, самым смешным скоморохом станет. И доглядчиком неплохим: умение заглянуть за угол, не показывая при этом головы, мудрый ярл, несомненно, оценит.
   Ладно, шутки в сторону.
   Я не стал пугать этого юного сопливого бонда, по чьему-то скудоумию названного дружинником, и рубить его секирой тоже не стал, а сам предпочел прислушаться.
   А послушать было чего.
  
   - Я тебя знаю! - вещал снаружи Уильям - Ты служишь моему отцу, я видел тебя в гарнизоне. Какого демона ты тут распоряжаешься?
   - Ваша милость! - судя по голосу, Расмус пребывал в некоторой растерянности - Простите великодушно! Темно тут, не сразу вас узнал.
   - От тебя несет брагой!
   Дружинник смущенно закряхтел, не сочтя, тем не менее, нужным оправдываться.
   - Ты не ответил на вопрос.
   - Приказом капитана Андрэ, нордман Свартихердин, по прозвищу Лошадь должон быть доставлен в замок наискорейшим образом, едва обнаружен станет! - процитировал полученные ценные указания воин - Во исполнение сего приказа, искомый нордман задержан для дальнейшего доставления оного!
  
   Сартыхедин... Свартихердин...
   Мне кажется, я знаю, кто следующие дни будет маяться животом. А за "лошадь" этих дней будет больше, чем один.
  
   На улице продолжалось выяснение.
   - Не могу знать, что понадобилось! Мастер Ульрик велел живы...
   - Велел? Что он мог тебе велеть? Теперь Ульрик Ризе распоряжается воинами моего отца?!
   - Нет, расскажу вам, ваша милость, как оно все было: Рок-ключник Самуэлю шепнул, а тот мне, что письмо для мастера Ульрика было с голубем, мастер лежал и хворал, а как прочел, так подхватился, и к капитану бежать. Челядь слышала, как они ругались в капитановых покоях, а потом уже господин Андрэ велел коней седлать, и приказ огласил: найти де, и доставить нордмана, а наш отряд сам возглавил. И это, ваша милость, само письмо Рок не читал, но печать на нем была гильдейская, большая.
   - А! Так теперь гильдия магов Ории распоряжается в на наших землях, как у себя в кладовках! Может и барон теперь не мой отец, а их гильдмастер?! Ты присягу кому давал?
   - Вашему батюшке, ваша милость. Но нордмана не мастер Ульрик приказывал ловить, а господин капитан.
   Слышно было, как Уильям сердито засопел.
   Растяпа Якоб весь обратился в слух, и захоти я напасть, я бы успел снять с него шлем и положить в него оборванные развесистые Якобовы уши, и вручить его потом в кривые Якобовы руки, прежде чем он успеет хотя бы пошевелиться.
  
   - Где капитан? Здешний староста не говорил мне, что он в деревне.
   - Его и нету здесь, ваша милость. Оне вчерась еще по дороге на Дубки уехали и парней с собой взяли. Нам господин капитан приказал здесь быть, и за домом знахаря Томаса присматривать, а буде нордман явится - задержать, и либо господина капитана тут ждать, либо в замок возвращаться.
   - Так! Свартхевди, ты где? Иди сюда.
   Я повиновался, а Якоб не препятствовал мне выйти наружу.
  
   Людей барона было оставлено по мою душу, как оказалось, не трое, а четверо - двое теперь переминались с ноги на ногу, рядом с Расмусом, а Якоб так и застрял в дверях сарая. За забором на крики и вопли собирался деревенский люд, стремительно узнававший новости.
   Я прямо чувствовал, как моя поимка обрастает сплетнями, и долгими зимними вечерами в местной харчевне будет гулять байка о том, как люди барона ловили страшного нелюдя, человеком умело притворившимся, который бежал из замковых застенков, развалил при этом весь замок, порвал половину дружины, зачал в соседней деревне двуглавого теленка и сглазил местного выпивоху так, что тот квасить стал вдвое против прежнего, хоть это и непросто.
   Невдалеке обнаружился и старый Том с факелом, за спиной его жалась Анна. Я посмотрел старику в глаза, и он не выдержал взгляда.
   - Сварти, что ты натворил? - обратился ко мне Уильям - И убери топор уже.
   Я секиру убирать не стал, просто опустил ее древко на сгиб левой руки.
   - А что я мог натворить, если все время при тебе был? - ответил я вопросом на вопрос. Ну не из-за щита с ножами же за мной погоню отряжать, тем более взято это было словом баронского сынка.
   - Ты и сам знаешь, что к чему, - продолжил я - Помнишь, сам мне про ценного раба рассказывал, которого в гильдию отдать придется.
   - Да, похоже на правду, - задумчиво ответил мне его милость, в раздумьях он потер подбородок перчаткой - Много воли гильдия на себя берет. Вот что, собирайся. Мы выезжаем немедля. Нечего тут делать.
   Я с ним был полностью согласен: нет у меня тут друзей. Были, но теперь нет.
   - Но, ваша милость! - встрял Расмус - Господин капитан Андрэ приказал нордмана ловить, а как поймаем, ему предоставить, вы-то езжайте, а Лошадя надо бы в холодную посадить.
   Я и не знал, что Уильям умеет строить столь ужасные рожи, с какой он обернулся к дружиннику.
   - А я говорю, пусть собирается!!! - тут голос Уильяма позорно дал петуха - Здесь нет капитана, здесь есть я, старший сын барона Вильгельма, и будет так, как скажу Я!
   Расмус пребывал в затруднениях, и я его понимаю.
   Если как есть поглядеть - напрямую он Уильяму не подчиняется, он человек его отца, барона Вильгельма, а командует дружиной капитан. Но ни капитана, ни самого барона тут нет, а есть старший баронов сынок в не самом лучшем расположении духа. И неприятностей он может доставить простому вояке много: на непыльное местечко в дружине Вильгельма должно найтись немало охотников помоложе и покрепче стареющего Расмуса. Да и не вечен старый барон, а наследовать его дом и хирд будет этот самый Уильям, что тоже не придает радужных оттенков противостоянию с юнцом, который по молодости лишними дырками в голове не обзавелся, дурной памятью не страдает, и, как выпадет случай, обязательно припомнит Расмусу, как тот его, Уильяма, против шерсти погладил, еще и при толпе свободных бондов. А уж те-то в восторге: столько интересного в Прилучине за раз не случалось, наверное, никогда.
   - Как скажете, ваша милость, - наконец отозвался Расмус, приняв решение - Только зря вы с Лошадем якшаетесь. Лиходей или болотный несун он, за хорошим человеком господин капитан погоню снаряжать не стал бы.
   Уильям не обратил на его слова никакого внимания.
   - Сварти, седлай коня. Мы выезжаем немедленно.
   - Батюшка ваш и капитан Андрэ этого не одобрят, - глухо пробубнил стражник.
   - Исчезни! - обернулся к нему баронский сын.
   - Слушаюсь, ваша милость, - Расмус потопал к воротам, с ним последовали и его товарищи. Он что-то вполголоса им выговаривал, махал руками. Мне удалось разобрать пару фраз: "к капитану, по дороге на Дубки", и "в замке сменишь коня".
   Судя по еще более помрачневшему лицу моего друга, хороший слух был не только у меня. Он также немедля отбыл собираться в путь.
   Но повторять трижды и мне не надо было. Верный мой Стофунтов так и стоял привязанный, с мешком овса на морде, а седлать эту животину я уже более-менее научился. Я не стал отбирать дары, что привез Тому, как и проклинать его - он и его родственница спасли мне жизнь, я ел их хлеб и спал под их крышей, а злом за доброе платить не годится. Но и разговаривать с ним не хотелось.
   - Не держи зла, Свартхевди, - попробовал он заговорить, пока я молча затягивал ремни сбруи - Мне тут жить. И я не сказал воям, что ты в Топи лазил, и не пустой вернулся оттуда!
   Я молча сплюнул ему под ноги.
   А я не сказал, кому я часть добычи, хоть и малую, оттуда продал, и что теперь? Хоть бы намекнул старый пень, что ждут меня, а то бы и на девке могли бы поймать - как по ощущениям, так Анна была бы и не против проститься, как следует! Иди теперь в лес, знахарь Том, и пусть там тебя пежат медведи.
  
  
   Теперь очередь Уильяма была ворчать и огрызаться, он был подавлен и ушел в себя. Оно понятно: достаточно мягкий парень показал и мне, и всем окружающим, что есть соль в его крови. Принял решение, и настоял на своем, хоть для любителя книжонок про любовь, вина и дурацких песен это было сложно.
   Уважаю его.
   А еще не люблю лес. И лошадей.
   А спать в лесу, проведя весь день в седле...
  
   За всей руганью и разборками дело близилось к полуночи, но оставаться в Прилучине не было желания ни у меня, что понятно, ни у Уильяма. Он свое решение объяснил, хоть и сквозь зубы: дескать, ни хочет встречаться с капитаном, которому его батькой было поручено за непутевым отпрыском приглядывать, и даны для этого кое-какие полномочия. И с самим отцом тоже встречаться не хочет, ибо нарушил приказ и хочет расстроить планы, а старик нравом суров и гневом тяжек.
   А планы у старого барона были обширные. Граф Дорнхольм, ярл соседнего фюлька, именуемого местными "графство Дорнхольм" (как ни странно, да), наследником, в силу собственной малахольности, так и не обзавелся. Одной наследницей. Той самой Эллис, которая "стерва, злее не видал", но бюст, тем не менее, большой. И хоть ростом, к примеру, я, достал бы ей до плеча, зато приданое за ней - не у каждого конунга столько есть. И Уильям, ставши мужем сей девицы, задом своим сидел бы на двух румах сразу: земли отца, по праву наследования, и земли тестя, когда старший Дорнхольм сыграл бы в склеп. А старшего сына его и Эллис и вовсе было бы с двух скамей не подвинуть - глядишь, и конунгом бы стал. И, что самое интересное, все было уже на салазках, смазано и установлено: отцы договорились между собой, прочих претендентов на такой лакомый кусок, как почти бесхозный фюльк, отодвинули, но все как всегда.
   Молодые не захотели, причем, как я понял из речей Уильяма, обоюдно.
   Дочка вертела папашей, как хорошая жена прялкой, и договор о ее замужестве был, как подозреваю, почти удавшейся попыткой ее батьки дожить свой век без бабовщины, спихнув ее на мужа. А Уильям не нашел ничего лучше, чем втрескаться в девку, что изящна, стройна, с золотым водопадом волос и плоская, как доска, к тому же с изрядной примесью крови ушастых.
   Правда, тоже не из бедной семьи, но с достатком рода Дорнхольм, конечно, не сравнить, к тому же не местная, а из вольного города.
   Вот я бы, скажу не тая, выбрал бы бюст и приданое, тем более Эллис, по словам Уильяма, девка не гулящая, и на хозяйстве ее оставить не страшно, когда в море уйду. Любовь же придет в добрую семью, уж я не пожалел бы даров в честь прекрасной дочери Ньерда.
   Но это я, а Уильям собирался бросить свое пылкое сердце к ногам возлюбленной, дабы та, помахивая ушами, приняла его клятву вечной любви и верности.
   И жили бы они долго, и померли бы в один день.
   Нда, чужая душа - потемки, глуха она зачастую к доводам светлого разума.
  
   Поэтому, отъехав пару миль от Прилучины, мы снова свернули в лес. Нам предстоял путь напрямик, через земли баронства, в обход Швинау, к границам графства Дорнхольм и дальше, в вольный город Эркенбург, навстречу любви.
   У меня задница уже болит от седла. И с полудня в брюхе ничего, кроме кружки пива не было.
   Кто-то воет еще вдали.
   Я не люблю...
   А, к йотунам все.
  
   Глава 25.
  
   - Может, на тракт пора выходить, а, твоя милость? - время слегка за полдень, и пора устраивать привал. Заросший ивняком берег лесной речушки, по-летнему обмелевшей, не самое, конечно, лучшее для этого место: и бережок крутоват, и мошки многовато, зато вода рядом.
   Кстати, надо бы башку помыть: волосы длинные, голова под ними чешется, как бы шестилапые не завелись.
   - Надоело в лесу, сил нет! - продолжил я - Да и посмотреть хочу на ваши города, батя рассказывал, что богаты они бывают, и многолюдны.
   На Уильяме были лошади и костер, на мне готовка, следовало теперь набрать воды в Уиллов котел, и я стоял на берегу и пытался оценить: хочу ли я спускаться с посудиной тут, или надо побороть лень, и поискать более пологий спуск к воде.
   - Нет, - отозвался Уилл, он уже слез с коня, привязал животное и теперь рассматривал что-то в его заднем правом копыте - Обойдем Швинау, тогда и выйдем, там будет еще миль с полсотни до Дорнхольма. А в Дорнмауэр или Эйхельфельд заедем обязательно, они по дороге оба будут. Хотя, не сильно-то они велики, и ничем не больше того же Швинау. А после столицы так и вовсе - дыра-дырой, - с этими словами Уильям тяжко вздохнул - А вот Эркенбург другое дело.
   Ну, понятно же... Где милая сердцу дева, с глазами "как синие озера" и при этом ровная и сзади и спереди, как мачта кнорра - там и дело другое. Но посмотреть все равно охота: помню батины рассказы, да и Олаф, и дедуля тоже любили вспомнить, сколько всего нового и интересного (а еще ценного и такого нужного детям светлого Севера) в многолюдных городах западных королевств и княжеств отыскать можно! Народу там, рассказывали, проживает много, и много среди них богатых людей, хорошая торговля, хоть сами города эти тесны и грязны. Интересности всякие там есть, чудеса иноземные. Трактиры и харчевни с блюдами невиданными, лавки и магазины, а рынки, батя рассказывал - некоторые по размеру больше всего нашего Лаксдальборга.
   И дома веселые тоже есть, опять же, с девами, что ласковы и доступны и разнообразны при этом. Хочешь - спроси блондинку, а хочешь - выбери чернявую, батя даже как-то лысую видел. Молодую или зрелую, пышку, или тощую...
  
   Плохо привязанный Стофунтов мягко толкнул меня башкой в спину, и я, нелепо взмахнув руками, с нечленораздельным воем, подняв тучу брызг, обрушился в воду. Котел, позвякивая на неровностях, прикатился следом и, жизнерадостно булькнув на прощание, исчез в пучинах.
  
   - Я надеюсь, ты не штанами решил воды для каши начерпать? - меланхолично обозначился сверху Уилл. После отбытия из Прилучины его не покидал душевный раздрай.
   Парень сомневался в принятом решении: желание быть с любимой и нежелание нарушать волю отца боролись в нем с великой силой, попеременно друг друга одолевая. Уильям слишком много об этом думал (лучше сказать - постоянно), и бесконечно взвешивал варианты, и страдал из-за того, что нельзя поиметь все и сразу - любовь милой и расположение отца - и негодовал на судьбу.
   Я ему искренне сочувствовал.
  
   Веселые дома, там есть, да... А еще коптильни и мясные лавки!
  
   Я уселся на песчаное дно, вылил воду из ушей и в очередной раз взвесил, что мне все-таки больше нравится, в имеющейся перспективе. Варианты имелись следующие:
   1) получить пару десятков фунтов мяса, копченого, вареного или жареного и шикарную рыжую шкуру, идеально подходящую, к примеру, для изготовления барабана, причем немедленно;
   2) терпеть и дальше лошадиный юмор, с толчками, укусами и, изредка, попытками лягнуть (последние, к счастью, пока безуспешны).
  
   Очень манил первый вариант, но у него был существенный недостаток: мясо и шкуру мне придется тащить на своем горбу: Уильям решил, что пойдем мы быстро и налегке, и вьючную лошадку, дабы с ней не возиться, оставил у старосты в Прилучине.
   Охо-хо... Придется, видимо, все же потерпеть.
   - Сварти, ты там спать устраиваешься или рыбу ловишь сапогами?
   Надо вылезать, хоть и хорошо сидеть в прохладной воде.
  
   Я пытался развеять тяжкие мысли друга беседами - и, правда, какой толк в поедании самого себя, если принял решение, и следуешь тому, что должно? Поздно колебаться, если выбор сделан, сомнения точат дух, делают сердце слабым, а кровь пресной. Так не следует ли их в болото, эти сомнения?
   - Кстати, твоя милость, а заниматься ты чем планируешь, как свадьбу сыграешь с красавицей Беатой? Хозяйствовать станешь? Приданое хорошее ли у нее? - помешивая обструганной веткой в котле поспевающую кашу, вопрошал я товарища.
   Вообще, хорошо и правильно отвлечь друга от тяжких мыслей - и всегда полезно подумать о будущем. Особенно, о приятном.
   - Должно быть неплохое, - ответствовал мне Уильям, он смотрел в котел, и, наверное, в побулькивавшем вареве видел лицо своей любимой - У Беаты богатая семья, ее отец - один из Золотых поясов Эркенбурга.
   - О! Торговля! Достойное дело, для достойных людей! - умение выгодно пристроить добычу ничуть не менее важно, чем умение ее найти, забрать у прежних владельцев, защитить от других добывальщиков и доставить в безопасное место - Хольдом он тебя вряд ли поставит, опыта должного и выучки у тебя нет, но если в счет приданого даст корабль, то будет отлично. Настоящие корабли умеют строить только у нас, в благословенном богами Нурдланде, как позовет тесть тебя выбирать, ты меня с собой зови, - посоветовал я Уиллу - Выберу тебе достойный шнеккер или кнорр, возьмет груза много, в шторм не даст течь.
   - А ты разве разбираешься в корабельном деле? - удивился Уильям, он зачерпнул варева своей серебряной ложкой и обжег об нее губы.
   Я хотел, было, обидеться на дурацкий вопрос, но передумал. Ну, темный человек, невежественный - что с него взять?
   - Естественно. Будет выбор - сразу бери корабль нашей, Нурдландской постройки, если, конечно, такой будут продавать. И вот тут уж надо смотреть, кто делал. Лучшие, конечно, в нашем фюльке сделаны. Но в Трэллеборге тоже мастера дело знают, и дальше, в селениях на восход карлы умелые живут, знают нрав тресковой тропы, умеют из доброго дерева дельную вещь создать.
   - Нрав чего они знают?
   - Моря. А вот после Хагаля народ становится, чем южнее, тем дурнее. Мачта ниже, кровь пожиже. Вот их поделки надо смотреть внимательно, а лучше вообще не брать. Такие долбодятлы в тех краях живут - ты не поверишь! (видал я парочку в Хагале, когда с отцом туда ходил - прямо на рынке в кровь подрался с дурными юнцами). Не норды - одно название, моря не знают, руки кривые. Они бы и сами на своих корытах топились, да не знают как, только поэтому куда-то доплывают...
   Уильям вяло прихлебывал обед, вприкуску с зачерствевшей лепешкой. Пива он пить не стал, а я не отказался.
   - Корабли, торговля... - едва слышно вздохнул он - Мне бы Беату мою обнять!
   - Успеешь еще намиловаться. А о деле думать надо! Слушай:
  

У Фитьюнга были
сыны богачами,
и бедность изведали;
может внезапно
исчезнуть достаток --
друг он неверный *

  
   - Так что, думай, Уильям Вильгельмссон. Достаток в семью может принести супруга, но не дело тебе жопу об скамью плющить, его проедая. Ее дело - дом хранить и крепких сыновей тебе рожать, твое - силу рода и богатство преумножать всемерно.
  
   Чувствую себя старцем столетним, который пытается вложить немного мудрости в тот кусок гранита, на котором растут уши у юного дренга.
  
   - Посмотрим, - все также вяло ответил мне сын барона - Может быть сначала решу обучение завершить.
   - А! Этот, как его... Уверсипет?
   - Университет, - со вздохом поправил меня друг - Университет Всех Наук, он в столице.
   - Что, и, правда, все науки там постигли, всему учат?
   Уильям молча кивнул.
   - А не проще ли мудрых учителей к себе звать? Ездить никуда не надо будет.
   - Самому к ним дешевле получается. Да и юноши и девы знатные знакомятся между собой, это полезно порой бывает. Свою Беату я встретил там!
  
   Они там и девок учат? Хотя разумно, да. От умной бабы и дети тоже умные родятся, вдобавок, если ее одалем управлять оставить, пока сам в море - так она и налог с бондов и лойсингов соберет правильный, и коварный торговец ее не обманет, не обвесит и не обсчитает.
  
   - Учат там и, правда, всему, - продолжал Уильям - Военное дело...
   Тут я оживился.
   - И девок тоже? Военному делу? - мне стало смешно. Уж на что девы Нурдланда крепки телом, по сравнению с местными девицами, но в буре копий и им делать нечего, мужская это забава.
   - Кто платит, того и учат, не перебивай, пожалуйста. Оружие любое: мечи всякие, короткие, длинные, пики и копья, топоры и кинжалы, борьба без оружия; метательного оружия мастера есть, коневодство и конный бой, осадное дело и тактика. Колдовские науки также можно постичь - но это для того, у кого склонность к ним есть...
  
   ... А вот это интересно!...
  
   - Счет и письмо, языки всякие, обычаи разных стран, поэзия и стихосложение, - родолжал просвещать меня мой друг - География и астрономия, и очень много еще всего. Платить - две марки в год, по крайней мере, за то, чему отец рекомендовал учиться мне.
   - Серебряных? Марки?
   Уильям только улыбнулся.
   - Раньше со мной верные слуги были, они и деньги держали, платили за все... А на год у меня сейчас с собой есть две марки. Третью, которая на жилое должна была тратиться, я Ульрику отдал...
   Хм, да. Проехали.
   - И что, заплатил - и учись, чему хочешь?
   - Да, - просто ответил мне друг - Или не учись. Главное плати, а дальше дело твое. Но отец приказывал слугам следить, чтобы я посещал занятия.
   - И что он для тебя выбрал?
   - Кое-что из воинской подготовки, коневодство, счет, языки и письмо, и еще много. Ничего почти интересного... - Уильям снова начал впадать в тяжкие раздумья.
   Воинское дело, значит?
  
   Я предложил показать как-нибудь, чему он там успел научиться. Просто потехи ради, чтоб размяться, отвлечься от однообразного путешествия. И уже на следующем привале, на полянке, уже покрытой тенями деревьев в лучах вечернего солнца, он показал свое мастерство.
   Борьба без оружия - говорил Уильям - и ночевать на той поляне стало очень комфортно усталому путнику.
   Ибо я подмел полянку Уильямом, примял кусты Уильямом и утрамбовал мох Уильямом. Спина и руки у баронского сына оказались довольно крепкими, но это ему не помогло: ибо если ты один из самых мелких дренгов борга (ну ладно, самый мелкий, чего уж таить...), то бороться научиться придется - жизнь заставит. Он, правда, бурчал потом, дескать, нечестно бить его в живот, пинаться ногами и выламывать пальцы, когда он собирается схватить меня за шею. Но ведь бороться - так бороться! И то, по-дружески еще с ним обходился: грязных ухваток, что не дело применять против друга, я знал и умел немало.
   Владение мечом - говорил Уильям - но меча у меня не было (а если бы и был, то владел я им все одно неважно).
   Он обтесал ножом подходящую палку, я же нашел дубину с комлем на конце (сойдет за секиру), и он показал умения и навыки мечного боя, в первой же сходке попытавшись прямо парировать (!) рубящий удар "секиры" мечом.
   Секиру.
   Мечом.
   Нет слов...
   Лучный бой - сказал Уильям - и вот тут я утерся.
   Мы укрепили мою комлеватую дубину в трухлявом пеньке, я одел кожаный наруч, отошел шагов на пятнадцать, и из неожиданно тугого Уиллова лука попал в край пенька - срезень по самое оперение ушел в пень. Попал ведь! Ловкость, однако, при мне!
   Уилл ухмыльнулся, узрев мою радость, и отошел на максимально возможное расстояние, с которого мишень не загораживали деревья, приготовил стрелы - и я увидел чудо! Клянусь клювом Гуллинкамби, он даже не целился, когда всадил стрелу в рукоять дубины, еще одну в комель (от чего дубину вырвало из пенька и унесло), в середину пня, в левый край пня, в правый край пня, и, до кучи, своей стрелой расщепил мою. Вот так вот - щелк-щелк-щелк, и все мишени поражены так, будто бы он стоял рядом, и втыкал стрелы руками. Пусть проклянет меня Кузнец Несчастий, если кто-то из наших карлов или бондов мог так же, или, хотя бы близко! Воистину это ярл тиса Улля, и змеи щитов ему покорны, похоже, чуть более чем полностью. Да и лук непростой: что пошло на плечи и уши, какая порода дерева, мне определить не удалось, но это явно был не тис, не клен и не ясень. Чей рог пошел на рукоять, тоже было не ясно. На диво тяжелый, тугой и красивый, этот лук явно стоил немало. Вот это - славное оружие, а не то баловство, что я отобрал у незадачливого лукаря, когда вышел из болот к людям.
   Пока я подбирал отпавшую челюсть, Уильям скромно похвастался, что это еще расстояние слишком близкое. А по неподвижной мишени он и с лошади так сможет, на скаку. В стрелу, конечно, может и не попадет, но в дубину уж точно осилит. Силен, если не брешет, опасен мастер лука, многих убьет или покалечит, прежде чем доберутся до него хирдманы. А если таких мастеров с десяток? Или сотня? И прикрывают их умелые копейщики, да свои хирдманы?
   Славное искусство, Асам угодное.
   Хотя, я вот, например, колдун, и на меткие стрелы у меня есть, чем ответить. Я могу спрятаться за деревом и проклясть такого стрельца, ослепить и ослабить. А если еще и нид сподоблюсь сочинить годный, то он быстрее себе ляжку прострелит, чем в цель попадет. Да, мы, колдуны, такие. Проклясть стрелка, и его лук, и тетиву и каждую стрелу можем!
   Хм, чего это я...
   Надо отдать Уиллу должное: показывать, хвастаться или еще как-то напоминать про свое искусство в обращении с конем он не стал - и так видел, что превосходит меня в этом со всех сторон. А может, потому, что уже вечерело, и лес не место для скачек. Но хоть духом страдать перестал, а то я уж думал проклясть его по-тихому: ведь лучше сидеть и пускать шептунов где-нибудь в зарослях, чем рвать душу сомнениями!
   Больно мне за друга, да...
   Так и развлекались в пути неблизком.
  
   Глава 26.
  
   - Ну что, в трактир теперь? Слышишь, твоя милость, я хочу вырезку, жареную на сковороде, можно две. И еще эля. И поспать на нормальной кровати! А еще можно в веселый дом заглянуть, батя мне про такие дома рассказывал, там девки доступные обитают, что любовь предлагают за деньги.
   - Ммм? - ответствовал мне приятель, мечтательно разглядывая какую-то веревку, и то и дело любовно проводя по ней пальцами - Какие девки?
   - Красивые и продажные! Но, сначала вырезка. И пиво, а то наше скисать начало, да и кончилось почти.
   - Эээ, понимаешь, Сварти, я, как-бы это тебе сказать-то...
   - Что?
   - Потратился. Не хватит теперь на девок. И на трактир.
   - ???
   - Вот смотри - он сунул мне под нос плетеный шнурок, подозрительно знакомого молочно-белого оттенка - Ты знаешь, что это?
   - Удавка? - пребывая в несколько расстроенных чувствах от нарисовавшегося облома, уныло вопросил я - Уздечка? Опояска для штанов?
   - Тетива! - с негодованием отверг предложенные варианты Уильям - Не мокнет, не рвется, не тянется, ее не надо вощить, ведь она сплетена из шерсти с гривы легендарного снежного северного единорога! Трудно поймать редкого волшебного зверя в снегах стылых северных лесов и пустошей, ведь хитер он и осторожен, и притом, говорят, магией тайной владеет, может заморочить, запутать охотников, запорошить глаза им снежной бурей, неожиданной метелью. Вот поэтому и цена такая - это мне купец рассказал. Я отдал за это сокровище все две марки, и то, пришлось долго торговаться, но добрый купец уступил мне! Посмотри на нее: вы, северяне, знаете толк в славном снаряжении! - с этими словами он сунул мне тетиву в руки.
   М-дааа...
   Не подобает честному дренгу осквернять уста свои грязной бранью - так дед учил меня, еще малого. Но как же иногда хочется! Особенно когда вместо пива, вырезки и сна в мягкой постели корячится черствый хлеб на ужин и ночевка под мостом или в подворотне. И ладно бы только это...
  
   Надо ли говорить, что "легендарный снежный северный единорог" шерсть свою прекрасно узнал, мельком подивившись прихотливости путей, что занесли тетиву, свитую оружейником борга, так далеко от покинутой мною родины. И, надо сказать, мучительно захотелось "волшебному зверю, что хитер и осторожен" как следует подковать тяжелым своим копытом "его милость" прямо в то место, которым баронский сын думает. Так лягнуть, чтобы об тот блин, в который сплющилась бы его задница, можно было бы заточить секиру.
  
   - А обратно ее вернуть никак нельзя? - злобно проскрипел я, с трудом сдерживая возмущение (деньги-то не мои, в конце концов, однако мысль о том, что пиву, вырезке и девкам придется обойтись без меня, сокрушала мою душу и приводила в уныние).
   - Ты что?! Это же настоящий клад для мастера лучного боя, которым я скоро стану - уж я-то знаю толк в луках и тетивах! С этим я посрамлю даже эльфийских стрелков!
  
   ...намотай ее себе лучше на... ухо.
  
   Это мы решили навестить славный город Дорнмауэр, на самой границе графства Дорнхольм. Вообще-то в происшедшем немалая доля моей вины: на том, чтобы посетить большой город настоял я. Но в том, чтобы спустить огромные деньги на веревку моего умысла быть не могло! За две марки золотом я бы и сам надрал для друга волосьев, сам бы сплел тетиву, сам бы заклял. Но что уж теперь...
   Денег осталось впритык. Немного меди было у меня, может чуть побольше пеннинга, если на наши деньги. Что-то оставалось у Уильяма, больше, конечно, чем у меня, но все равно слезы, по сравнению с двумя золотыми марками, отданными за проклятый шнурок для гульфика!
   ... Конь, уймись. Не твои деньги. Его Жопоголовость... То есть, Его Милость потратил их так, как хотел...
  
   Мне оставалось только вздыхать про себя: портить другу удовольствие от покупки я не собирался. Пусть этот шнурок принесет ему удачу.
   Пополнять припасы я отправился сам, забрав для этой цели ровно половину оставшихся у Уилла серебряных монет.
   А именно - целых одну. Немного потертую, на одной ее стороне были коряво вычеканены непонятные мне символы, на другой - изображение бородатого мужика в короне - какого-то важного конунга, не иначе. Он был изображен в профиль, но с обоими глазами, однако, все равно красиво получился. Хотя, может это и не второй глаз, а отпечаток чьего-то жадного и острого зуба, проверявшего монету на подлинность так, как сейчас это делает на удивление тощий, как глиста, трактирщик в недорогой харчевне, куда я завалился за покупками.
   Его Милость хотел пойти и купить все сам, но я убедил его как следует насладиться покупкой, испытать ее как следует, а сборы доверить мне. Дескать, мы, люди Севера, дети Всеотца, знаем толк в путешествиях и припасах. А то с Уильяма после сталось бы принести купленные на все оставшиеся деньги кувшин мутной воды (из источника Урд, да-да!, из Гьяллархорна чутка пролилось, когда старина Мимир снова решил промочить глотку), и краюшку черствого хлебца (испеченного из смолотых в муку орешков с верхушки самого Иггдрасиля, тех, что уронила белка Рататоск! Правда-правда, достойнейший хозяин трактира ведь не мог соврать?).
   А то, что нас наверняка дрищ бы одолел с той воды - так не в силах воспринять скорбный человечий умишко мудрости из ее самой Источника! Слабы телом и духом оказались, недостойны.
  
   "И вовсе не из свиного корыта это помятое яблоко, которое мне дали на сдачу, и чтобы уходил побыстрее! Добрый трактирщик сказал мне, что сама Жена Браги снизошла давеча в эту тошниловку, в сиянии небесной своей красоты! Из золотого ларца достала она это яблоко, и велела отдать достойнейшему. Мне и отдали! Что значит, никто больше не брал? Что за вопрос! Просто достойнейший - я!"
   Ладно, надо заканчивать дурно думать о друге, хватит язвить. Прочь, злые мысли!
  
   Идея продать коней, и за часть вырученных денег присоединиться к обозу какого-нибудь купца, направляющегося в нужную нам сторону, была его милостью решительно отвергнута.
   Ну, значит, так тому и быть.
   А вообще, если бы не вышеописанное прискорбное происшествие, проделавшее изрядную дыру в нашей казне, в городе мне бы понравилось еще больше. Почему Уильям назвал это место "дырадырой"? Дорнмауэр, конечно, поменьше нашего Хагаля будет, но уж всяко больше Лаксдальборга. Сколько тут народу! Народищу! Толпы! Я столько людей за раз видел только на ярмарке в Хагале, но там, помимо местных жителей, еще и со всего фюлька приезжие в это время были. А тут столько просто жило.
   Встречались мне в граде этом достойные карлы в богатой и просто добротной одежде, крепких сапогах и башмаках, не с пустыми кошелями у пояса. При каждом меч или длинный кинжал, и это правильно: даровано богами людям бранное железо, символ свободного. Супруги их и подруги, и просто прохожие женщины, все в длинных платьях и уборах головных, весьма разных. Немало среди них довольно милых и даже весьма красивых (хотя до той же Ауд никто не дотягивает), но больше гораздо рябых и корявых, щербатых и бородавчатых, что, в целом, нехорошо.
   Больше тут бондов и всякого прочего свободного люда, разного обликом. С кем-то удача - и одет он опрятно, и сыт, и пьян, и весел, а кто-то ею покинут, грязен, немыт и блеск голодный в глазах его, или отчаяние. Или злость.
   Видел также трэлей, худющих, чумазых, бритых наголо, в скверной одежонке - мне кажется, излишне они тут тощи и грязны. Экономят хозяева зря: сытый трэль работает лучше, а чистый - меньше болеет.
   Встретилась мне и местная городская стража. Вооружены неважно: короткие копья с широким наконечником, да короткий меч у пояса. На каждом простой шлем и одинаковые накидки, под ними то ли стеганые куртки, то ли еще что-то вроде того. Они делали вид, что наблюдают за порядком на центральных улицах, с ленцой прогуливаясь туда и сюда. На меня смотрели, почему-то, с подозрением.
   Понравился мне город Дорнмауэр! Высокие каменные или деревянные дома, крытые черепицей или тесом, внушают уважение достатком тех, кто в них обитает. Правда, лачуг по окраинам гораздо больше, но это уж каждому свое. Богатый город, все же. Да в нем даже главные улицы камнем вымощены! Много лавок, всяких и разных. С едой, с оружием, всяческим снаряжением, одеждой и скобяными товарами и прочим добром. Много мастерских, от портных и шорников, до пекарен и коптилен. Харчевни есть, пивные, и заведения посолиднее.
   А еще очень понравились городские укрепления. Низкая и ветхая городская стена, давненько не обновляемая, уверенности в своей неприступности не внушала, как и городской ров, совершенно засранный, и во многих местах засыпанный мусором. Такие же ветхие, как и стены, воротные башни, обсиженные наглым вороньем; как они (башни) от ветра-то еще не рассыпались? А под стенами, и с внутренней, и с внешней стороны, ютились все те же лачуги и лачужки простого люда, которые (из тех, что снаружи) так удобно было бы разобрать на стройматериалы для больших щитов и лестниц! Мне кажется, тут бы хватило и небольшого хирда, к примеру, нашего, с Лаксдальборга. Ну, может, еще кого бы позвать с собой, из соседей, дальней родни или морских ярлов - и нагрянуть в гости, в славный город Дорнмауэр, что процветает под сенью владычества конунга Роберта, четвертого этого имени. Думаю, нам добычу собирать дольше пришлось бы, чем этот город на меч брать! А больше всего той добычи было бы в здании магистрата, наверняка. Оно тут самое большое, и выглядит очень богато. Жалко, до моря отсюда далеко, но, при необходимости дети Севера могут и пешком далеко ушагать, было бы зачем.
  
   Да, мусора тут многовато, он везде, и его не убирают. Народ гадит, где хочет, и моется редко. Их сточных канав мрачно смердит, а пару раз видел, как кадушки с помоями и нечистотами нерадивые жители опорожняли прямо из окон, хорошо, не на прохожих. Улочки еще эти, кривые, узкие и тесные - не самое приятное место для прогулки.
   Это я про недостатки, коих не так и много, но они все же есть.
   Однако в целом мне тут, повторюсь, очень понравилось. Будет, что рассказать друзьям и родне, если вернусь домой когда-нибудь.
   Если вернусь...
   От мыслей о покинутом отчем доме настроение как-то сразу испортилось, и я больно пнул под колено кстати подвернувшегося молодого карманника, который невзначай пробежался пальчиками по моему кошелю. Добычи там для него не было, но тут дело принципа. Всхрапнувшего от боли парня я хватать не стал, и звать стражу тоже не стал, а позволил ему ухромать в ближайшую подворотню. Поэтому, наверное, и не понадобилось вытаскивать секиру, когда ко мне дернулась парочка его дружков, в плечах пошире, рожей позлее, чем мною отоваренный. Конфликт, в принципе, был исчерпан, даже не начавшись, как следует: они потеребили рукояти длинных ножей, я в ответ похлопал ладошкой по обуху секиры. Их было двое - но с ножами. А я один - зато с секирой, щитом, который висел пока на ремне за спиной, и в броньке, которую ножичком не в раз и проскребешь.
   Да, некоторые жизненные обстоятельства отучили меня бродить по незнакомым местам голым и безоружным.
   Гулять дальше расхотелось, и уже вскоре я вернулся к платным городским конюшням, в общество баронского сына, который вдоволь натешился приобретением, был изрядно доволен, уже заждался меня, и начал проявлять признаки нетерпения. Любовь пела в его сердце и звала в дорогу, пусть и на ночь глядя, и он последовал влечению чувств. Да, асиньи Сьефн и Лофн, что в ответе за любовь, счастливую, и не очень, как взаимную, так и безответную, немало внимания уделили моему спутнику!
  
   Отступление.
  
   Престарелого алхимика мучила лихоманка. Настои лекарственных трав, умело заваренные травяные сборы, дорогие лечебные эссенции из старых запасов "на крайний случай", заговоры Ансельма - ничего не помогало. Всякий раз, вроде бы успешно изгнанный, проклятый недуг, что так не вовремя разбил Ульрика, возвращался. Снова и снова.
   Снова и снова Ульрика бросало то в жар, то в холод, немели ноги, обкладывало горло, противно крутило живот, а по телу разливалась вязкая слабость. Где и подхватил-то такую дрянь? Даром, что ранее болезнь с подобными симптомами, да еще такая назойливая, в его практике не встречалась, а уж практика у него была богатой.
   Старик грустно усмехнулся, прихлебывая из глубокого посеребренного кубка подогретое вино с дорогими специями: больной лекарь - это вроде как босой сапожник, или нищий меняла. Хотя, разумеется, всякое в жизни случается. Он вытянул ноги поближе к огню: сегодня очаг лаборатории использовался исключительно для обогрева - старика знобило.
   Впрочем, сдаваться на милость недугу он не собирался - рано ему на погост. Нет, у него еще все впереди, ведь он теперь мастер Гильдии! Мастер! Хоть и самой низшей ступени, но какие его годы - не мальчик, конечно, и борода давно полиняла, но еще крепок и на погост ему определенно не пора!
   Ульрик ждал гостей.
   Вообще-то им полагалось бы прибыть еще утром, в крайнем случае, днем, однако посланцы Магистра почему-то задерживались. И этим гостям магистр Ризе был одновременно и рад, и не рад.
   С одной стороны - хорошо, что о нем вспомнили в штабе: не век же ему сидеть в этом захолустье! Хорошо, вон, Ансельму: ему иногда занятные штуки из топей приносят, артефактор и сам никуда уезжать не желает. Корни пустил, обжился, с болотными несунами дружбу водит, дела имеет, и жизнью доволен. А он, Ульрик...
   Достоин большего.
   Нет, все-таки ему повезло с этим дурачком-северянином! Обычные укрепляющие, ранозаживляющие и прочие составы, приготовленные из трав, выращенных этим обалдуем, оказались на порядок эффективнее всего того, что выходило из-под его рук ранее, хоть и готовились по тем же методикам и рецептам, что и раньше. Их зачли за экзамен на мастерскую ступень сразу. Однако большой ошибкой, как чуть позже понял Ульрик, было продавать столичным гильдейским алхимикам еще и сырье для зелий.
   Снова прорезалось чувство досады на собственную оплошность, а, вернее, на скупость и нерасчетливость. Да, деньги он получил хорошие - но один раз. Зачем было торопиться? Зачем жадничать? Так ведь нет, взыграло ретивое: утер мастер Ризе нос молодым столичным умникам, не будут больше с ним через губу разговаривать! Эх, поддался на лесть и уговоры, продал... Про своего раба он ничего, конечно, не сказал, но дураков, как видно, в столице не держали.
   - Жди вот теперь гостей, старый дурень, - пробормотал Ульрик себе под нос - Эх... - тихонько вздохнулось ему.
   Особых проблем он от приезда столичной делегации, впрочем, не ожидал. Ну, сбежал ценный раб, каким-то образом задурив пустую головенку сопляку барона, он, Ульрик, сделал все, что мог для его поимки! И не его вина, что вернуть раба не удалось. Чудо еще, что удалось упросить-убедить этого придурка Андрэ отправить людей на поиски. Воистину сказано: "у кого железный щит, у того железный лоб" - это про таких, как он. Плевать капитану на приказы магистра, плевать на интересы гильдии, пришлось вот в долги лезть. И то, все напрасно.
   - Эх...
   Хотя, чего теперь-то уж переживать: что вышло, тому и быть. Все равно тайну долго было бы не сохранить: чтобы это понять Ульрику хватило одного взгляда на то, во что превратилась его делянка. Особенно старика впечатлил огромный куст того, что раньше было боярышником, тихонько шевеливший ветвями при полном безветрии. И немного костей в высокой траве, возле его корней.
   - Эхехе... - старик небрежно поставил кубок с недопитым вином на подлокотник простого деревянного кресла.
   Вот что бы ему, Ульрику, не вернуться на день-другой пораньше! Уж он бы придумал, как все полностью в свою пользу вывернуть! И раб ему все до травинки собрал бы - раз сумел вырастить, значит, и собрать бы смог, не так ли? Да тут с одной делянки, глядишь, на отступное гильдии хватило бы, и на безбедную старость останется. И встречать ее, эту самую старость, не в подвале старого замка, а в своей усадьбе, которая будет располагаться близ столицы.
   - Эх...
   Вот так подумаешь - уже и серебряный медальон на серебряной же цепи, с символом гильдии на одной стороне, и гербом Ории на другой, демонстрирующий окружающим, что его владелец есть мастер гильдии, не покажется достойной наградой.
   - Охо-хо...
   Невеселые размышления алхимика прервал громкий топот, с которым в подвал проник мальчишка-конюший.
   - Мастер Ульрик! Мастер Ульрик!
   - Чего тебе? - не поворачивая головы, буркнул старик.
   - Там! Приехали! Вас требуют!
   - Кто? - спросил Ульрик, хотя ответ знал и сам.
   Все-таки неприятности будут - подумал новоиспеченный мастер Гильдии, с кряхтением покидая удобное кресло и такой теплый очаг и отправляясь в неприятно холодные летние сумерки.
   Во дворе оказалось неожиданно, для этого времени суток, многолюдно.
  
   - Прошу вас, капитан, прочтите это, - с этими словами невысокий тщедушный человек вытащил из-под полы плаща какой-то сверток и бережно его развернул, явив на свет бережно свернутый в трубку свиток, перевязанный убористой лентой - Тут ответ на многие ваши вопросы.
   Капитан Андрэ Меро, воин храбрый и умелый, возвышался надо собеседником на полторы головы, но того это нисколько не смущало.
   - Хорошо. Свет мне! - факелов в скопившейся вокруг толпе хватало, один из них передали капитану.
   - Таааак... Мы, Роберт Адальберт Готтард... Хм... Четвертый... Хм... - в процессе прочтения капитан на глазах впадал в задумчивость, что для знающих своего командира воинов и челядинцев, было весьма удивительно, - Податель сего... Хм... Всемерное содействие? Составлено старшим писцом канцелярии... Таааак, а печати... Хм... - капитан оторвал взгляд от письма - И у вас, конечно, есть...
   - О, конечно же! Позвольте? - его собеседник стянул с левой руки перчатку, и по очереди прикоснулся одним из колец, коими оказались унизаны его пальцы, к каждой из четырех печатей, располагавшихся по краям письма, те на миг вспыхивали нежным бирюзовым светом, - Вы удовлетворены?
   - Да, полностью. Пройдемте в мои покои, господин?
   - Куно. Просто Куно. Вы проводите меня?
   - Конечно. Самуэль!!! - гаркнул капитан, обернувшись к столпившимся подчиненным.
   - Тута я! - отозвался поименованный.
   - Размести людей господина Куно в казарме, распорядись насчет еды и вина...
   - Капитан Меро, дело, порученное мне Его Величеством, не терпит отлагательств, - тактично обратил на себя внимание посланник.
   Капитан спорить не стал.
   - Прошу следовать в мои покои, господин Куно.
   - Мессир Ризе, присутствует ли в замке? Мое поручение имеет некоторое касательство также и к нему.
   Старый мастер, не дожидаясь, пока его окликнут, подошел ближе.
   - К вашим услугам, - обозначился он неожиданно осипшим голосом.
   - Великолепно! - изобразил радость посланник, он обернулся к своим людям - Мессир Арне, мессир Брешч, прошу вас следовать за мной, капитан? Вы проводите нас?
  
   - ... После чего доставлен вольным человеком Томасом Ланге в бессознательном состоянии в телеге и передан в распоряжение мессира Ульрика и мессира Ансельма, для излечения.
  
   Хоть капитан и не жаловался на память, но события минувшего года показались для него не слишком значимыми, чтобы перегружать ими голову, потому и вспоминались с некоторой натугой. Ну, привезли полутруп на опыты, одним больше, одним меньше... Главное, чтобы мертвечиной в замке не воняло. Ну, ведь и правда: чего еще ждать от чернокнижников? А эти еще и пользу иногда приносят. Ведут себя пристойно, опять же, служат верно - и того с них довольно. А за отсутствие благочестия и иных добродетелей с них демоны стребуют, когда непременно заберут к себе колдунов грязные душонки.
   Андрэ прервался, дабы отхлебнуть вина.
  
   - Продолжайте, продолжайте, прошу вас, - посланник короля был весь внимание - И куда же он делся, этот человек?
   - Доставленный нордман, именем Сваты... Сварихер... Как его, Ульрик?
   - Свартхевди, - сумрачно отозвался мастер Ризе. Сварт-хев-ди его имя. Сын бородатого Берда, внук рыбного Торбалда, как-то так, - старик почему-то нервничал, причин сего не очень понимая. Он схватил кубок с вином, стоящий перед ним, и одним глотком опустошил наполовину.
   - Так вот, сударь мой Куно, - продолжил капитан - По прошествии излечения, оный Свартхевди из замка отбыл в компании фрайхера Уильяма. До того находился в услужении мессира Ризе, оплачивая работу мастера по его излечению. Окончательный расчет за него внес непосредственно фрайхер Уильям, в моем присутствии, после чего я своим словом и властью признал долг нордмана Свартхевди перед мессиром Ризе погашенным. Преступлений против законов его величества Роберта, да продлят боги его лета до скончания века и далее, за время пребывания в замке нордман не совершал, в предосудительных занятиях не замечен. По настоятельной просьбе мессира Ризе, тем не менее, мною был выслан патруль, дабы оного нордмана вернуть для дознания в интересах гильдии магов Ории. Тем не менее, поиск успехом не завершился. В настоящее время сведений о нынешнем местопребывании нордмана, рекомого Свартхевди, равно как и фрайхера Уильяма, у меня не имеется! Уф...
   Капитан не привык так много и красиво говорить, поэтому ему пришлось вновь наполнить свой кубок, и жадно к нему присосаться.
  
   - Мессир Ризе?
   Тот вынырнул из пучины мрачных размышлений.
   - Все так, но...
   - Это тот самый человек?
   Мастер уныло кивнул головой.
   - Нам необходимо взглянуть на его работу.
   - Но сейчас же ночь! - удивился капитан.
   - Дело моего господина, позволю себе напомнить, не терпит отлагательств, господин Андрэ. А по дороге вы, мессир Ризе, мне расскажете все об этом деле, а еще подробно объясните, почему нордман Свартхевди не сидит сейчас в подвале замка, - посланец короля снова обернулся к капитану - Также прошу вас обеспечить доставку упомянутого вами вольного человека, Томаса Ланге, для беседы, столь быстро, как это возможно.
   Капитан Меро выполнять просьбу-приказ не спешил.
   - А знает ли господин барон Вильгельм о вас и о вашем поручении? Мы все - верные слуги короля, но исполнять свою волю в нашем баронстве Его Величество доверил господину Вильгельму. И ничего на этих землях не будет происходить без ведома господина барона.
   Посланник пожевал тонкими бледными губами, но одергивать служаку не стал.
   - Господина Вильгельма в его резиденции в Швинау мы не застали, по словам челяди, он в спешке отбыл из города, - при этих словах капитан недовольно поморщился, причина такого поведения его господина была ему прекрасно известна - Однако я сделал все, чтобы он был извещен. Уверен, он скоро прибудет сюда. Я нисколько не умаляю достоинства владетеля сих земель, но прошу вас, капитан, оказать необходимое содействие, не теряя времени. Королю нужен этот человек.
   Он резко встал из-за стола.
   - Благодарю вас, капитан, вино было великолепным. А теперь я хочу видеть то, что создал нордман Свартхевди.
  
   Старого алхимика знобило.
   Легкий утренний ветерок не был ни сырым, ни излишне промозглым, но Ульрику он был неприятен: ему по-прежнему нездоровилось, и хотелось спать - бессонная ночь давала о себе знать. Да и гости эти...
  
   Молчаливые спутники королевского посланца все еще возились со своим инструментарием на бывшей делянке алхимика. Арне Ульрик ранее не видел, а вот с мессиром Брешчем был знаком, тот также имел звание мастера гильдии, только вот ранг у него был куда как выше.
   Господин Куно нудно и дотошно выпытывал все, даже мельчайшие подробности интересующего его дела.
   Капитан, увидевший этакое чудо на поднадзорных ему землях, да еще и вблизи замка, стал груб и неиссякаем на ругательства, и в глазах его алхимик видел семифутовыми буквами написанное желание свернуть ему, Ульрику, челюсть.
  
   - Что вы думаете обо всем этом?
   Старик встрепенулся, было, но оказалось, что вопрос Куно адресовал не ему.
   - Если бы я не слышал рассказ капитана и мессира Ризе, я бы сказал, что это скверная поделка эльви, - ответил Брешч.
   - Почему скверная? - поспешил уточнить Куно.
   Ульрик напрягся.
   - Недоделано, и брошено. Непродумано! Силы приложено много, но все бестолково, а умения - чуть. Но если бы он это довел до ума, получилось бы, скорее всего, то, что мы называем "эльфичий терновник", а эльви - "стража сокрытого".
   Ульрику захотелось обратно в замок. В замке есть очень твердые и относительно ровные каменные стены, об которые так удобно биться головой. Хотя... Вон тот дуб тоже должен для этого подойти. Он выглядит достаточно прочным, чтобы выдержать приступ Ульрикова самоедства.
  
   - И что, этот нордман чем-то похож на эльви? - вроде бы ни к кому не обращаясь, озвучил сомнения посланник - Где эта уш... Эти... Наши... Лесные друзья (всем присутствующим показалось, что у посланца короля явно едва не сорвалось с языка совсем другое выражение - "ушастая мразь", к примеру), и где нордманы, эта проклятая северная напасть!
   - На девку он похож, - буркнул капитан - Рожей смазлив весьма. Всех служанок перетра... Хм. Прощения прошу, господин Куно, - капитан смущенно кашлянул - Навестил всех. Парни его уже вежеству поучить собрались, да вот смылся, гаденыш. А на эльфа не похож.
   Куно скупо усмехнулся.
  
   - Более того, воздействию подверглись не только собственно растения, - с этими словами подошедший Арне предоставил на всеобщее обозрение ловко украденную у боярышника добычу, имевшую вид траченного молью комка шерсти - Вот, смотрите!
   От добычи порядком пованивало тухлятиной, но шибко брезгливых среди присутствующих не оказалось.
   - Заяц?
   - Это было зайцем. Взгляните на эти зубы! Бьюсь об заклад, такие сделают честь и волку! А вот видите канавки в клыках? Это существо, скорее всего, было ядовитым, и вот сюда, посмотрите же сюда...
   - Когда закончите предварительные исследования, изложите в письменном виде, - Куно не стал восторгаться находками - Капитан?
   Тот отвлекся от прожигания взглядом дырок в Ульрике.
   - Прошу вас, все же предоставьте мне Томаса Ланге. А вам, мессир Ульрик, волей государя нашего, а также вашего гильдмастера Гартунга, запрещаю покидать замок до моего распоряжения. Мессир Брешч, ознакомьте господина Ризе с посланием главы гильдии.
   Дельных мыслей в голове старого алхимика не осталось - лишь блекнущая мечта о поместье близ столицы, да чувство глубочайшей досады.
   Ульрик тоскливо оглядел свою бывшую делянку.
   Вот чтобы косорукой ослиной родне не сделать работу, как следует? Голову с дурака долой - и нет никаких северян в баронстве! Нет и "терновников" этих, и Куно этого, его тоже нет...
   - Эээх...
   И точно также, только про себя, вздохнул разведчик рода Полуденной Росы, внимательно прислушивающийся к беседе. Его левая рука онемела уже до плеча - яд, впрыснутый усиками куста, под которым он, как ему сначала показалось, удачно расположился, получилось нейтрализовать слишком поздно, но потраченной на это единственной слезы леса разведчику было не жаль.
   Он перевыполнил задание, принесет отличные новости и будет щедро вознагражден.
   Вот только сидеть тут придется до темноты.
   Но он умеет ждать.
  
   Глава 27.
  
   Мне почему-то казалось, что из нас двоих, имея в виду собственно меня и Уилла, нахождение на жопу неприятностей и разных бед - исключительно моя работа. Я в этом большой мастак, знаю толк, и воистину познал великое мастерство!
  
   Покувыркаться со шлюхой и быть обвиненным в растлении невинной девицы, став через это изгнанником?
   Это ко мне.
  
   Заиметь врагов на ровном месте, да таких, как жрец и хольд, не считая хольдово семейство и Хакона Гудллейвссона, брата убитого мною в топях Синфьотли, а через него и всех его дружков?
   Да легко!
  
   Заблудиться в болоте и едва не стать ужином (обедом, завтраком, веселой забавой, кровавой жертвой, и.т.д., нужное подчеркнуть) его жутковатых обитателей?
   Спросите меня как.
  
   Насосаться чудесной воды, а потом, оставшись без оружия и одежды, сидеть на дереве, будто сыч, и улыбаться драуграм голой задницей, и быть, в конце концов, вышвырнутым этим деревом, словно тазик рыбьих кишок в выгребную яму?
   Этому нельзя научить, не просите.
  
   Взять знатную добычу - и бросить ее в лесу, продаться в лойсинги за медяк а хозяину вернуть золото, из безобидных травок вырастить всякие страхи?
   Когда-нибудь про меня сложат сагу, но скальды не будут петь ее на пирах.
   Потому, что когда кушаешь - вредно смеяться, а ржать над приключениями Свартхевди Бъернссона, ведьмака из Лаксдальборга, будут так, что слышно станет даже в Хелльхейме.
  
   Так вот, думал я, что если нам в путешествии вдруг понадобятся неприятности, то Уильям может смело обращаться за ними ко мне, и будет снабжен ими в таком количестве и разнообразии, что станет не рад. Но я ошибался.
   Сын Вильгельма и сам кое-что может!
  
   В Дорнмауэре, благодаря расточительности моего друга, делать нам было больше нечего, посему мы его и покинули. За городскими воротами начинался широкий тракт, уходящий вдаль и там теряющийся, и мы не замедлили направить на него копыта своих коней и помчаться навстречу Уиллову семейному счастью. Ехали хорошо, иногда не менее хорошо шли, давая отдых лошадям, погоды стояли сухие и теплые, поэтому с ночевками тоже затруднений не возникало. Попадались по пути постоялые дворы, но с деньгами дело было почти никак, и мы проезжали мимо. Но что нам молодым! Поспим и на подстилке из лапника, поедим с костра.
   Пару раз нас останавливали патрули из воинов местной дружины, но общался с ними Уильям, и проблем с ними мы не имели.
   Я помирился со Стофунтов, и он больше не пытался скинуть со спины мою тушу или откусить от меня же ломоть-другой. Полезная ведь животина на самом деле, даже вспоминаю теперь со стыдом свои порывы размножить его делением секирой. Пусть лучше он будет конем, хоть и немного вредным, чем начинкой колбасы и барабаном, а я буду ехать на нем верхом, по благодатной этой земле. А когда я стану ярлом, или уважаемым колдуном, то тоже заведу себе коней, и не мелких и мохнатых, каких в Нурдланде большинство, а хотя бы таких, как мой теперешний.
   Но, однако, богатые земли в графстве Дорнхольм!
   Деревни и хутора полны народу, тучные (по сравнению с нашими, из Нурдланда) стада коров и коз, разнообразные упитанные ленивые свиньи, нежащиеся в лужах, стаи наглых гусей, вальяжно бредущие к прудам и речушкам. Распаханные и засеянные поля, с колосящейся рожью и пшеницей - а не овсом, как у нас, яблони всякие.
   Мда, бюст и такие земли... Или "Золотой водопад волос" и приданое, сколько тесть отсыплет (а щедрого купца найти не легче, чем сосульку посреди лета).
   Вот, что бы я выбрал, окажись на месте Уилла?
   Сложный вопрос.
   Я... Да, я немного завидовал другу: ведь гораздо лучше выбирать между шнеккером и драккаром (или пузатым кнорром, в его случае), чем между рыбацкой лодчонкой и плотом. Завидовал, но именно, что совсем немного, а больше был рад его удаче.
   Верно ведь сказано:
  

Молод я был,
странствовал много
и сбился с пути;
счел себя богачом,
спутника встретив,
друг - радость друга *

  
   Зависть - плохое чувство, и я безжалостно ее в себе задавил. Не каждому везет родиться сыном ярла или конунга, но не следует ныть, обвиняя прядильщиц судьбы в несправедливости! Дано Внуком Бёльторна и без прочего многое: бранное железо, чтобы добывать им золото; крепкие руки, чтобы мог держать весло и топор; и сердце свободного, в которое Отец Битв вложил искру божественного своего огня. Того достаточно!
   А мне еще сверх того и дар колдовства обломился, так что, все и вовсе неплохо.
  
   Не особо торопясь, но и не медля, мы добрались до славного града, именем Эйхельфельд. Он не сильно отличался от Дорнмауэра, разве что стены выглядели поновее, а так - все то же самое. Ну и еще через центр города протекала река. Не слишком полноводная и довольно мутная, она делила город на две неравные половины. Из нее местные обитатели брали воду, в ней стирали одежду.
   В нее же и гадили - сточные канавы выходили тоже в реку.
   Задерживаться в Эйхельфельде мы не планировали - повторюсь, денег было в обрез, и пожар, возожженный в сердце моего друга светлой Сьефн, полыхал вовсю, однако, через город было ближе, да и пиво кончилось. Пополнить запасы сего дара Асов я и отправился, для чего следовало разыскать трактир или харчевню.
   Уилла оставил на центральной площади города.
  
   Все когда-нибудь бывает в первый раз.
  
   Первый морской поход, пускай и не за добычей, когда отец сажает тебя рядом с собой на рум. Ты чувствуешь себя уже взрослым, и ужасно горд, что тебе доверили весло шнеккера, а рядом прячет в бороде улыбку отец, искоса наблюдающий, как ты тужишься ему помогать, сжимая стебель весла детскими своими ручонками.
   Первый шторм, чью ярость ты сможешь запомнить на всю жизнь, если не ослабнут руки на веслах и не подведет лебедь небесного зеркала.
   Первый сраженный враг, ты обдерешь его после боя, ведь право добычи свято.
   Первая женщина в твоих руках - ты будешь помнить ее даже тогда, когда борода твоя станет цвета снега, выпавшего на Йоль.
  
   А я в первый раз жизни пытался внушить человеку злость и отвращение.
   Причем к себе.
   Ранее как-то все больше наоборот бывало: симпатию, приязнь, интерес - для женского пола самое то, что нужно. Но сейчас я обрабатывал таким образом мужика, и его симпатия, приязнь и интерес были мне ни к чему. Мне нужна злость, а лучше - ненависть.
   Причем сейчас. Именно сейчас мне надо влезть не в свое дело, потому, что по-другому нельзя: только так будет правильно.
   Отец учил меня: если повесил оружие на пояс, то будь готов, что найдутся желающие узнать - могу ли им владеть? Достоин ли носить? А свои проблемы свободный карл должен решать сам, в том числе и с помощью острого железа. Но если враг велик числом, то правильным делом будет позвать родню и верных друзей.
   Родни у Уильяма тут не было, или, если и была, то он о ней не упоминал. Зато рядом был карл Свартхевди из Лаксдальборга, по прозвищу Конь, который точно знал, что надо делать.
  
   Пиво, чтобы наполнить им один из своих мехов, я купил без особых затруднений, отдав за него оставшуюся у меня медь. Методом вдумчивых проб выбрал лучший сорт, из предлагаемых на продажу, наполнил им емкость, и отправился назад, на площадь - Уильям просил меня не задерживаться: ему припекало в одном месте, но я не злился на него.
   Любовь же.
   И вот, навьючившись пивом и прихлебывая его же из небольшой баклажки, я вернулся на площадь, где дожидался меня Уилл. Его я не увидел, зато в том месте, где он был мною оставлен, обнаружилось небольшое скопление народу. Не то, чтобы толпа, просто зеваки, прохожие и просто любопытные бездельники сбрелись посмотреть на что-то.
   Мне почему-то сразу подумалось нехорошее, хотя звуков драки слышно не было, и стражу не звали, хотя она и присутствовала неподалеку.
  
   - И я еще раз тебе повторю, - разорялся высокорослый парнище, возрастом, примерно, как Уильям - Прекрасная Эллис достойна лучшей участи, чем стать твоей женой. Мужем ее должен быть я - человек, сила и слава чьего рода не подлежит сомнению!
   Парнище был одет богато, выглядел внушительно: высокие сапоги из дорогой кожи, широкий пояс с серебряной пряжкой, красивый плащ из дорогой ткани, шитый золотом, хотя слегка покрытый дорожной пылью - он гораздо лучше бы смотрелся, к примеру, на мне. Под плащом легкая кольчуга мелкого плетения, явно не дешевая. Длинный меч на поясе в богато отделанных ножнах, если яблоко, выполненное в виде головы какого-то демона, и правда золотое, а не позолоченное, то этот меч стоит куда как немало, притом, что я еще не видел, из чего он сделан. Парень стоял, гордо подбоченясь, и брезгливо цедил слова, а вонючий ветерок с реки, напитанный ароматами боен и сточных канав, развевал его аккуратно подстриженные волосы.
   Его товарищи, числом четверо, пока не вмешивались.
   - И чем же ты достойнее меня, Ральф Одерштайн? - Уильям пока сохранял спокойствие, что, впрочем, судя по лицу, покрытому красными пятнами, давалось ему нелегко, - Мой род древнее твоего, титул барона был дарован всего лишь твоему прадеду.
   - Мой отец в свите короля, Уильям Ульбрехт, а твой уже много лет в опале. И я скоро буду при отце, и все двери будут открыты передо мной.
   - И это все? То, что твой прадед купил титул, не делает тебя в чем-то выше меня, Одерштайн. Мои предки владели Ульбрехтом больше десяти поколений, мой прадед командовал двадцатью кораблями в походе объединенного флота, он покрыл себя великой славой в битве близ Туманных островов. Мой дед командовал...
   И все в таком же духе.
   Дворянские недоросли мерялись достоинством, поименованному Ральфом Одерштайном подлаивали его спутники, одетые также весьма небедно, они явно были не из простого люда, Уильям пока держался, но это давалось ему нелегко. Хотя до оскорблений пока не доходило, но котелок потихоньку закипал, и все дело шло к тому, что первым не выдержит именно Уильям.
   Я видел этих сухопутных крабов насквозь, да и батя с дедом рассказывали о подобном. Одаль уж больно хороший за Эллис дают - вот в чем, должно быть, причина. Если происхождение позволяет его принять, а мешает всего лишь сговор о женитьбе наследников, можно ведь и придумать чего? Много способов есть, и если не получится увести невесту или расстроить свадьбу, то самый верный - доказать, что боги благоволят именно тебе. А как иначе, если в ссоре между охотниками за красотой невесты победил именно ты, а твой соперник от ран не может встать с постели, или вообще готовится взойти на погребальный костер? И совсем хорошо будет, если хитрец окажется, вроде как, и ни при чем, для чего можно попросить хорошего друга помочь.
   Что я, в общем-то, сейчас и наблюдаю.
   Не иначе Кузнец Несчастий обратил внимание и на моего спутника, раз уж ему посчастливилось встретить эту компанию - те, должно быть, направлялись предстать перед очами той самой Эллис или старого ярла Дорнхольма, или вовсе в Швинау, а тут такая удача! Главный претендент, да еще и один!
   Ну, как же тут не воспользоваться оказией?
   Не думаю, что Уильям не понимает раскладов, вот только он немного занят перепалкой, перерастающей в скандал, и в запале перестает следить за языком.
   У нас, на светлом Севере, есть такая игра, правила ее просты.
   Садятся за стол двое, ставят пиво и угощение, и начинают друг над другом насмехаться. Состязаются в шутках друг над другом, и подначках. А проигравшим будет тот, кто не сможет ответить, или в гневе полезет в драку, или перейдет на прямые оскорбления. А тут проигравшего (и я даже знаю, кто им будет) позовут судиться на железе, и Уильям, насколько я сумел узнать его, от вызова уклоняться не будет.
   Он достойный карл, хотя и несколько мягковат характером, но я горд, что он мой друг. И, через много-много зим, когда я, в возрасте ста двадцати четырех лет паду, сраженный рукой молодого воина, заставшего меня со своей юной и прекрасной женой; когда я пройду по радужному мосту и Хеймдалль распахнет передо мной ворота из клинков мечей - так вот, я не хочу слышать от своего отца и деда, которые встретят меня там, что-то вроде: "Где ты был, когда убивали твоего друга?".
   И вот я стою невдалеке, но так, чтобы все слышать, и внушаю к себе отвращение. Внушаю, в смысле, одному из спутников этого самого Одерштайна, выбрав для этого самого горластого. И злость, и раздражение, и там еще всякое, что получится. Это дается мне нелегко, вроде как самому себя за волосы из болота тягать - нет опыта, нет практики, что поделать. Как-то не упражнялся раньше в подобном, ибо незачем было. Мне нужно это, чтобы быть вовлеченным в ссору вместе с Уиллом. Будь по иному - на драку я бы напросился и так. Но если напрошусь, то это будет отдельно моя драка, и отдельно - поединок Уильяма, в котором, если он будет происходить не на луках, можно ставить деньги на победителя и ждать верного выигрыша. А проклясть всех пятерых разом, чтобы у друга были шансы в поединке, у меня не хватит сил, да и он не простит мне такой победы, если узнает.
   -... В своем болоте! Жрать лягушек с глиняной миски в холодном каменном сарае, которое ты называешь своим замком - не этого достойна сияющая Эллис!
   - Не тебе, правнуку торгаша, поносить Ульбрехт, Одерштайн!
   - Ты должен отказаться от помолвки, Ульбрехт, ты недостоин ее руки! - выкрикнул накачанный моей злобой дружок Ральфа.
   - Ни ты, Одерштайн, ни твоя свора не будете говорить мне, что делать! - отчеканил Уильям, глядя противнику прямо в глаза.
   Парня, которого я обработал, начало прорывать, и он поспешил встрять в беседу.
   - Ты назвал нас сворой?! Псами?! Я, фрайхер Арман Земпел...
  
   Брюхо уже сводит от голода и упадок волшебных сил - верный признак того, что я выложился почти до донышка. Что ж, пора и мне повеселиться.
  
   - Твоя милость, - похлопал я Уильяма по плечу, вклиниваясь в перепалку - Ты не забыл, что нас ждут? Нам пора в путь, - с этими словами я приторочил мех с пивом к седлу Стофунтов и скинул лямку щита со спины, якобы, чтобы тоже повесить его туда же.
   - Ты никуда не пойдешь, Уильям Ульбрехт! - это тот самый Арман не желал допустить даже просто возможность расставания с милым его сердцу Уильямом. Глаза парня налились кровью, лицо покраснело, он орал и брызгал слюнями так, что на него с недоумением стали коситься его спутники, включая того самого Одерштайна, а я подумал, что похоже перестарался. - Ты посмел назвать нас псами, а сам даже не можешь выдрессировать своих слуг, чтобы они не лезли в разговор!
   - Ты ошибся, уважаемый, прости, не знаю твоего имени. Я не слуга, я сын ярла, - спокойно отвечал я ему - Уильям, в твоей стране очень странно приветствуют путешественников, криками и оскорблениями. Я всегда думал, что...
   - Заткни своего раба, Ульбрехт, всем плевать, что он там себе думает!!! - проорал Арман. Ральф, в некоторой растерянности от такой истерики спутника, положил ему руку на плечо, дабы снизить накал страстей, но тот резким движением плеча скинул ее. - Заткни его и прими вызов благородного человека, я, фрайхер Арман Земпел, объявляю, что оскорблен твоими словами! Требую поединка!!! Или ты трус? Сразись со мной, а потом, если выживешь, можешь развлекаться со своим рабом!!!
   Вообще-то можно было бы уже сейчас поймать этого горлопана за язык, сказал он достаточно. Но я предпочел подождать до верного.
   - Твой друг отвратительно воспитан, - сообщил я Уильяму очевидное, не давая принять приглашение подраться - Наверное, он плохо слушал своего, несомненно, достойного отца, когда тот учил его вежеству, и, обращаясь уже к багровому от бешенства задире - Вновь повторяю тебе, я не раб и не слуга, я сын ярла. Мы незнакомы, но почему ты оскорбляешь меня?
   - Ульбрехт!!! Заставь уже заткнуться свою подружку и прими...
   Присутствующие так и не узнали, что он хотел нам поведать: непросто хулителю орать и ругаться, когда его нос превращается в плоскую лепешку и размазывается по лицу, а помогает ему в этом мой гранитный кулачище. И сразу, дабы помочь ему поскорее закрыть рот, слева в Земпелову рожу врезалась окантованная железом кромка щита.
  
   Глава 28.
  
   - Зачем ты это сделал, Свартхевди?
   - Что именно? - как бы не понял я слова Уилла - Зачем что? Зачем щитом? Все просто, сын Вильгельма: он просто был у меня в левой руке. Не знаю как у вас, но нам, детям Всеотца, Асы велели за языком следить, ибо свободный за речи свои должен держать ответ сам. Может быть не волен в словах своих трэль, но за него ответит хозяин. За ребенка - отец, за бабий бескостный язык ответит муж. Так чему ты удивляешься, разве и у вас не так?
   - Зачем ты влез в это дело. Ты нашел себе могущественных врагов. Даже если мы выпутаемся из этой истории, Одерштайн так тебе этого не оставит, его люди будут искать тебя.
   Я пожал плечами.
   - Пусть ищут, и винят потом себя, если найдут.
   Уильям тяжело вздохнул.
   - Это было мое дело. Мой давний недруг...
   Врагов, недругов, хулителей, завистников, недоброжелателей и всякой прочей плесени всегда много. Это хороших людей обычно мало, беречь их надо.
   Примерно так я ему и ответил.
   Суд по происшествию уже прошел, решение вынесено, чего теперь переживать? Но Уильям, тем не менее, переживал.
   - Но знаю, чем ты недоволен, Уильям Вильгельмссон!
   Тот с недоумением на меня посмотрел.
   - Всю славу хотел забрать себе, сразить Одерштайна и его шавок, и прибыть к красавице Беате с победой! Потому ты и затеял ссору, ведь так? - я насмешливо прищурился - Недостойно думать лишь о себе, твоя милость, правильно поделиться славой с другом!
   У "его милости" от возмущения отнялся язык, зато хоть дергаться перестал.
  
   Я специально дразнил Уильяма, хоть это вроде как, было и неправильно. Мудрость предки облекали в слова не зря:
  

Хорошему другу
что только хочешь
правдиво поведай;
всегда откровенность
лучше обмана;
не только приятное
другу рассказывай *

  
   Но... Четверо против двоих - это гораздо лучше, чем пятеро против одного, особенно, если этого одного в споре клинков одолела бы и старуха Хильда. Ну, может, и не одолела бы, но имела бы на то хорошие шансы.
  
   Земпел на суд пришел на своих ногах, но был он ближайшие пару дней не боец: рассеченную до кости скулу чем-то залепили, его шатало, а глаза то и дело съезжались к переносице. Целитель в Эйхельфельде был, и помощь пострадавшему оказал, но... Что ж поделать, тяжела рука у сына моего отца, и вторая тоже тяжела, и Олаф хорошо учил меня.
   Вдоволь подраться на площади нам не дали: сокрушив Земпела, я сбросил по щиту пинок одного из его друзей, лягнул его под колено и принял на плоскость клинок другого, сбил нижней кромкой режущий удар третьего. Секиру лапать даже не пытался - нас тут же разняли: рослый стражник, до того наслаждавшийся бесплатным развлечением, просунул между мной и супостатами свое оружие, что-то вроде широкого мясницкого тесака с крюком на обухе, насаженного на недлинное древко, его напарник тут же проделал то же самое, из-за их спин раздался пронзительный переливчатый свист. Никак подмогу созывали.
   Одерштайн тыкать в меня железом так и не собрался, старались его спутники, впрочем, недолго. Так, для порядка еще разок сунули мне по щиту, да и все.
   Местному люду тоже понравилось.
  
   Суд прошел тоже как-то быстро. Одноглазый местный хольд, нестарый еще и богато одетый, прямо со ступеней магистрата объявил свои полномочия, и поведал присутствующим, что судить споры между благородными, в городе Эйхельфельд волей ярла Дорнхольма доверено ему.
   Никто, в общем-то, и не возражал.
   Дело рассмотрели со всех сторон, позвали добровольных свидетелей из зевак и прохожих, что наблюдали ссору.
  
   Одерштайн разливался соловьем, и обвинял в случившемся, разумеется, меня. Ну, и Уильяма заодно.
   Я, с полной уверенностью в своей правоте, отвергал его поклеп.
   "Я не лез в разговор, а лишь напомнил моему другу, что нам пора в путь".
   "Он назвал меня рабом - но разве мои волосы острижены? Разве на моем поясе не висит оружие?".
   "Он назвал меня слугой - да, я встретил в пути трудности, потому одет небогато, и он мог ошибиться. Я сказал ему, что это не так, и повторил в другой раз. Я сын ярла, подтвердить это своим словом может мой друг Уильям".
   "Я не трогал оружие, а лишь защищал себя и своего друга. Напал? У нас на севере мы внимания не обращаем на такие шлепки! Кто же виноват, что у твоего друга не только злой язык, но и слабые коленки?".
   "Он назвал меня женщиной. При мне секира, я готов доказать ему, его друзьям, и всем прочим, кто так думает, что он неправ".
   Как-то так.
  
   Дело вышло простое, и хольд решил его быстро: за обнажение клинков и драку на городской площади с каждого штраф в размере серебряной марки, причем, с меня тоже, как с формального зачинщика. И с Уилла - тот хоть и не дотянулся ни до кого, но вертел свой достать успел, и помахать им тоже сподобился.
   Хольд спросил нас, хотим ли решить дело об оскорблениях в суде графа - Одерштайн отказался. Предложил помириться - желающих тоже не нашлось.
   Так что судья постановил сделать все по чести, закону и по воле богов: сегодня же в полдень мы с Уильямом будем драться против Одерштайна и его друзей. Ну, то есть, против двоих, а потом, если боги пошлют нам удачу, против еще двоих. Бой будет не на перекрестке дорог, как принято у нас в Нурдланде, а на поле, сразу за городской стеной и рвом.
   Некоторое время еще торговались об условиях поединка.
   Оружие возьмем только белое, то, какое было при нас во время ссоры - на этом настаивал Одерштайн, и я его понимал: мой друг в искусстве лучного боя никем не превзойден, и в первые же мгновения схватки понаделает из противников смешных ежиков. Зато драться будем пешими - это было условие Уильяма, он тоже не дурак, и понимает, что меня в конном бою можно пошкерить, как лосося, столовым ножичком, а я и сделать ничего не смогу, так как воевать стану больше с собственным конем, чем с врагом. А вот когда я с топором, щитом и на своих двоих, то тут другой расклад, могу и с конным поспорить, и с пешим.
   Амулеты, талисманы и прочие волшебные вещи перед схваткой надо будет снять, колдовать во время боя, буде кто-то окажется на такое способен, тоже нельзя, за этим проследит городской колдунишка. Я смотрел на него, и увидел, что Имир не был к нему щедр, и дар его был невелик. Ну и жрецы будут приглядывать, опять же. Они же проводят усопших, если (вернее, когда) таковые появятся.
  
   Пообедать я так и не успел, и это было плохо: силу я потратил, а восстанавливать ее было почти и не с чего. Могу ли использовать силу колдуна и свои способности - некоторое время озадачивал меня такой вопрос. Я прикинул, и решил, что могу. Это ведь не хольмганг, не суд богов. Да и сила моя не заемная, а дар Имира, это такая же часть меня, как рука или нога - значит, можно, и даже, наверное, нужно.
   Мда, вот за такое нас, колдунов, и не любят...
   А особенно будут не любить меня, если правда наружу выплывет.
  
   Уильям выглядел неважно: услышав окончательный вердикт судьи, он несколько сбледнул с лица, и стал несколько дерган. Это не был страх, что сжимает сердца своей костлявой холодной рукой, и превращает кровь в холодец, просто предстоящий поединок был для него первым настоящим.
   Я тоже нервничал, но сохранял спокойствие: я сделал все правильно, и все, что в моих силах. И даже если удача изменит мне сегодня, деду и прочей родне не будет за меня стыдно. Но друга следовало ободрить, хоть как-то.
   - Не грусти, твоя милость! Тебя ждет прекрасная Беата, разве ты позволишь, чтобы из-за пары дураков, чьи мамаши развлекались с козлами (невдалеке от нас, на окраине поля готовились к сече противники, поэтому я немного напряг голос), пока их отцы-трэли делали им братьев с чужими свиньями, разлучить тебя с ней? Кто будет утешать ее, если ты падешь?
   - Ублюдок! - донеслось от обидевшихся врагов - ... Накормлю землей!.. Заставлю жрать навоз!..
   - Ах, вы ж козьи любовники! - ласково отвечал я им - Потерпите до полудня! Я выпорю вас хворостиной, и вы сможете снова утешать друг друга скопом и по очереди, как вы любите.
   Поток однообразных ругательств, донесшихся до меня, вызвал улыбку.
   - Что-что? Как ты сказал? Твой отец - сильнейший свинопас, и всему тебя научил? А ты лучше всех умеешь драть овец? А! Это они тебя? Не позволяй им делать это с тобой снова!
   Я обернулся к другу.
  
   - Не грусти, сын Вильгельма! Слушай:
  

Будем мы сражаться в поле,
На поляне будем биться!
На дворе ведь кровь красивей,
На открытом месте лучше,
На снегу еще прекрасней! **

  
   От такого напутствия Уильям скис еще больше.
   Одерштайн в перебранке не участвовал, он сохранял ледяное спокойствие.
   Не люблю таких. Неприятный противник.
   Местный люд, потихоньку собирающийся поглазеть, веселился перебранке, и в целом болел за меня. Я увидел, как из рук в руки переходят монеты - народ ставил деньги.
  
   Я тоже был не в самом лучшем расположении духа, хоть и старался этого не показывать. Мучительно хотелось жрать, желудок уже не бурчал, а просто выл, он изо всех сил пытался вывернуться наизнанку, чтобы добраться до ребер и обглодать их. Но дело было не в этом: чтобы внести штраф, мне пришлось продать Стофунтов. Продать имущество друга какому-то лавочнику, вышедшему поглазеть на бесплатное выступление этих юных скоморохов, да еще и за гроши, почти не торгуясь, - это неправильно, хоть я и поклялся про себя, если дело решится в нашу пользу, выкупить животину обратно, сколько бы за нее не просили. Но чувствовал себя все равно почти что вором. Да даже и не почти что...
   Вор и есть.
   - Слушай и запоминай, Уильям Вильгельмссон, - вывел я из тягостных раздумий друга - Как будем сходиться, ты вставай позади меня, за правым плечом. Они устанут меня из-за щита выковыривать, а ты вперед не лезь. Не торопись, прикрывай, если провалюсь. Понимаешь ли меня, твоя милость?
   Тот как-то заторможено кивнул.
   Надеюсь, понимает, и в бой поскорее ломиться не будет. В первой паре есть сильный противник: широкоплечий детинушка с длинным мечом и маленьким металлическим щитом, свои телеса он обтянул кольчугой с рукавами до локтя, а на голову надел крепкий шлем. Опасный - мозоли на ладонях он не веслом и не мотыгой натер, да и запястья у него толстые. Не хочу с ним рубиться, и знаю, как его озадачить. Второй, ростом примерно с Уильяма (то есть, повыше меня будет) похоже, психовал, как и мой друг, он был бледен и губы его дрожали. Одерштайн с третьим, жилистым светловолосым молодцом, составляли вторую пару.
  
   Ну, что ж, солнце вылезло в зенит, пора начинать, что ли? Чего там хольд вошкается?
   Словно услышав мои мысли, тот, не торопясь, появился на поле, также неспешно добрался до его середины, оглядел нас с Уиллом, и наших недругов.
   - Правосудие да свершится! - громко возгласил он - Правом, данным мне его светлостью графом Дорнхольм, словом бургомистра и фогта Эйхельфельда я призываю сюда ищущих правду! Фрайхер Никола Вайсс! Явись на суд чести!
   Детина в кольчуге, переваливаясь на чуть кривоватых ногах, отправился к центру поля.
   - Фрайхер Мортен Кристен! Явись на суд чести!
   Поименованный, на суд являться, по-моему, не очень хотел. Его откровенно потряхивало, но он все же смог взять себя в руки.
   - Фрайхер Уильям Ульбрехт! Явись на суд чести! - прогорланил хольд, и мой друг, шумно вздохнув, отправился навстречу судьбе.
   - Фрайхер Свартхевди Бъернссон!
   О, это меня.
  
   Мириться нам уже не предлагали, и хольд, наскоро напомнив правила схватки, степенно удалился. По-моему, он тоже успел побиться с кем-то об заклад, хотя, могу ошибаться.
   Противно провыла медная труба.
   - Пошли, друг, убьем их! - позвал я Уильяма, и мы начали сходиться.
  
   Наверное, это нечестно, проклинать противника, во время поединка. Даже не то, что нечестно - откровенно подло. Но что поделать... Мы колдуны, племя такое. Имира дар можно употребить во зло, а можно творить добро - воля свободного дана нам Всеотцом, каждый сам решает, как поступить. Но отец и Олаф учили меня: нет в бою "честно" и нет "нечестно". Не спрашивает меч, готов ты или не готов, все равно копью, молча им бьют в спину, или перед этим предупредят. Важно лишь одно: хватило твоей удачи быть готовым к удару, или нет. Нашим противникам не хватило удачи, и они позвали на бой колдуна и ученика одной из сильнейших в Нурдланде ведьм. Пусть хочется жрать, и сил осталось немного - но на одного противника хватит с лихвой.
   Я закинул щит на лямке за спину и перехватил секиру двумя руками. На миг сосредоточился и...
  
   В брюхе у приближавшегося к нам могучего Вайсса громко буркнуло, жутко забурлило, чавкнуло, хлюпнуло. Он охнул, и замер, нелепо растопырив ноги и вытаращив глаза.
   - Оооодииин!!! - мой вопль с хорошим запасом перекрыл шум толпы.
   Я быстр и очень ловок и далеко прыгаю. Вообще-то так набегать на врага не дело, велик шанс нарваться, но у меня есть лишь пара мгновений растерянности врага. Что опытному воину кружка дерьма в штанах - после боя отдаст служанкам, те выстирают. Да еще лишний повод друзьям посмеяться по-доброму - вот и все. Но я хорошо рассчитал время, дистанцию и успел: пройдя под маленьким щитом, вскинутым навстречу удару в отчаянной попытке защититься, секира тяжело ударила парня в левый бок, и кольчуга расползлась, как тряпка, с жалобным скрежетом. Ему уже пора было в Хелльхейм, но он еще не понял этого, и от взмаха его меча мне пришлось уклоняться. Гибко качнувшись назад, я пропустил его удар мимо, а вот от удара его напарника, вывернувшегося из-за спины, полностью уклониться не успел: блеснула на солнце начищенное железо, и клинок трусоватого, как мне казалось, противника, зацепил меня самым кончиком скругленного острия. Кончиком, и, вроде как, несильно - но по коже на боку, от плеча до задницы будто ледышкой провели. Я отогнал врага взмахом секиры, снизу вверх, разорвал дистанцию и перебросил щит со спины, следующий удар принял на него.
   Уильям болтался сзади, он, похоже, не ожидал такой от меня резвости, но был рад, глядя, как один из противников тяжело опустился на одно колено. Мой удар развалил тому ребра, он был уже не боец, а через немного будет уже и не жилец. А я вспомнил все матюги, которые знал. Нет, все же верно сказано:

Двое - смерть одному;
голове враг - язык;
под каждым плащом
рука наготове *

   И я запомню этот урок. Человек, даже слабый и трусливый, все же полпинты мужества он в себе может и отыскать. Как раз на один удачный удар. Не считай больше двоих за полтора, Конь!
   Кожаный панцирь был разрезан, рану я получил неглубокую, но длинную, довольно ощутимо кровящую. Хорошо хоть не в правый бок, иначе пришлось бы перехватывать секиру в левую руку. Она у меня не сильно слабее правой, просто сноровка будет уже не та.
   - Уильям, обойди его слева, - попросил я своего друга - Я нападу спереди!
   На мое счастье, он не пустился в рассуждения, о том, честно это, или нет, а сделал, как велено. Так и стоящего на одном колене, бледного, как поганка, Николу я ударил обухом секиры сбоку по шлему - чтобы не мешался. Хочешь продолжить, так вставай, а если не хочешь - так ляг и лежи.
   Прикрой рану щитом, лежи и жди помощи, здесь поединок, а не битва, увечных добивать не будут. А не упал - значит, сам выбрал. Он молча завалился лицом вперед, и зарылся лицом в песок.
  
   Глава 29.
  
   ...Шум речи мечей взлетал в небеса, улыбались Асы, Асиньи, внимали ему, пили мед. Пел огонь битвы - враг искусен, но громче крик великанши щита, и брани рубашка ей не преграда. Поднят парус меча, не увидел удара битвы ясень, и лебеди ран дождутся поживы! Вода моря раны прольется на землю, впитается в пыль...
  
   Мда. Не стать мне сказителем.
  
   Полз дорогой ножен,
   Змей жестокий битвы,
   Дотянуться тщился,
   За рекою боя.
   Лист морского древа,
   Ждал брони погибель,
   Но крушитель шлема,
   Обманул преграду.
   Сока ран напилась,
   Великанша сечи,
   Дуб щита повален,
   Сок на землю хлещет.
   Лесоруб удачлив:
   Ясень ратной вьюги,
   Срублен им под корень,
   Но с корою целой.
  
   И скальдом тоже не стать.
   Но что кора цела у сего "ясеня" - не может не радовать: комплекцией Мортен похож на меня. Кольчуга у него больно уж хороша, я буду носить ее.
   Да и вообще - ни к чему корявые драпы, когда прозвучало уже то, что прекраснее всех виршей на свете: не бывать ничему слаще пения секиры, рассекающей броню и плоть врага!
  
   Фрайхера Кристена мы с Уиллом разделали, как кабана на праздник зимнего солнцеворота.
   Когда могучий Никола отправился нюхать землю, Мортен лишился последних остатков мужества. Под полумаской шлема его лицо побледнело еще сильнее, чем было, я уж подумал, что сердце у него от страха остановилось. Но нет, он просто понял, что его ждет. Будь у него больше силы в костях, или больше умения, он развалил бы мне ребра и остался против Уильяма один-на-один, с неплохими шансами на победу, но ему не срослось. Удача была не с ним.
   Я зашел ему с левого борта, со стороны щита, а Уилл отправился пугать его справа. Мортен все это видел, но как-то воспрепятствовать даже не попытался. Ну не считать же такой попыткой щелчок мне по щиту, после которой он, к тому же, едва не остался без руки. Потом мой друг попытался долбануть (иначе и не скажешь) Мортену по шлему. Выглядело это примерно как на детской игрушке, на которой два медведя колют дрова. Не попал, естественно, зато отвлек, а я уже был рядом. Удар обухом секиры в умбон Мортенова щита, движение на замах для удара в голову - и он послушно поднимает свой щит, и закрывает себе же обзор.
   И остается калекой: я рубанул его секирой под колено, прямо в сустав.
   Парень жалобно, как-то по-заячьи взвизгнул, нога его с чавканьем подломилась под странным углом.
   Шаг вперед, ему за спину, и сильный удар обухом промеж лопаток довершил дело.
   Не знаю, сильно ли я повредил ему хребет, но без ноги он останется. Я бы точно не взялся ее исцелять после такого удара. Хотя, старуха Хильда может и справилась бы, она и сухожилия шить умела, и кости заращивать. Но где та Хильда...
  
   Хольд возвестил окончание первой схватки, и стражники оттащили павших друзей Одерштайна к краю площадки, где вокруг них сразу засуетились лекарь с подмастерьями, а я смотрел на это все, страдал от голода и сокрушался, что не скальд. Не знаю, кстати, чем они там смогут помочь: Никола уже и не шевелился, и похоже было, что уже кончился. Хотя, кабан он здоровый, может и выкарабкается, несмотря на то, что кровищи с него натекло немало. А Мортен Кристен жить точно будет, правда плохо.
   Я напомнил хольду, что снаряжение павших теперь принадлежит нам, так, на всякий случай. А то народец местный хитер, могут и себе оставить. Хольд отмахнулся, сообщив, что это само собой разумеется. Нам предстоял следующий поединок, но его начало затягивалось: хольд советовался с местным колдунишкой. О чем там шла речь - мне слышно не было, но, судя по их лицам, оба пребывали в сомнениях.
   Сомнения эти нам, впрочем, не преминули озвучить.
   - Фрайхер Свартхевди Бъернссон, ответствуй! - солидно обратился ко мне хольд - Вершил ли ты колдовство во время поединка? Колебания волшебных сил почувствовал в тебе мессир Беккер.
   - Свидетельствую! - отозвался колдун, сопровождавший хольда.
   Я поглядел на колдунишку, он выглядел не слишком уверенным в себе.
   - Я молился Отцу Битв о ниспослании мне удачи. Разве Никола Вайсс сражен колдовством, а не честной сталью? Ты обвиняешь меня, колдун?
   - Нет, фрайхер, - поспешил успокоить меня хольд - Никто пока тебя не обвиняет.
   - Тогда почему ты позволяешь твоему слуге клеветать на меня? - я изобразил праведное возмущение - Все видели, что поразило Николу. Это было ни что иное, как моя секира! - я сунул железко секиры под нос Беккеру.
   - Прошу, успокойся, - попытался смягчить ситуацию одноглазый судья.
   - Известны ли тебе имена Ульрика Ризе и мастера Ансельма, что служат в замке барона Вильгельма? - обратился я к оторопевшему колдуну.
   Тот молча кивнул головой.
   - Тогда знай! Я более года находился в замке Ульбрехт, при мастерах Ульрике и Ансельме. Согласно же вашим законам чародей, в гильдии магов не зарегистрированный, подлежит задержанию. И ты считаешь, что такие могучие маги, как мастера Ульрик и Ансельм, за целый год не распознали колдуна во мне, и не бросили в подвал? Слова мои подтвердит сам Уильям Ульбрехт.
   Вообще не знаю, кстати, почему не распознали. Может потому, что им было плевать: сын чумного козла Ульрик потрошил мою тушу, когда я был в бессознательном состоянии, а Ансельму и вовсе до меня дела не было. Подозреваю, в то время силы все уходили на то, чтобы мне копыта не откинуть, и ничем от обычного человека я не отличался. Разве что цветом кожи и волос.
   - Но если и сейчас мне не веришь, то скажу тебе: клянусь бородой Всеотца - колдовство я в бою не применял.
   А я не применял. Не складывал руны в заклятия, не пел нидов. Злая наука Хильды служила мне оружием, что и не колдовство вовсе. Хотя как по мне, так одна это похлебка, только в разных котлах сваренная.
   Вроде отбрехался, хотя сомнения колдуна явно не покинули. Но отстаивать свою точку зрения он не стал. А из-за одних лишь подозрений суд благородных тоже прерывать было нельзя.
  
   - Фрайхер Уильям Ульбрехт, - снова завопил хольд - Явись на суд чести!
   И так далее. Мы все явились и встали друг напротив друга, сходиться, однако, не спешили, несмотря на сигнал к началу схватки.
  
   - Я предложу нам помириться, Уильям Ульбрехт, - обратился к нам Ральф - Тебе, и твоему спутнику. Мы оба признаем неправоту, ты же откажись от Эллис Донхольм, и мы разойдемся друзьями.
  
   ... В нужнике таких друзей топить...
  
   - Ты будешь гостем на нашей свадьбе, окончим дело миром! - продолжал он увещевания.
   Уильям, как мне показалось, на миг поколебался.
   - И ты, Свартхевди Бъернссон, ты уже сполна воздал за оскорбления! Не в расчете ли мы с тобой?
   Мой друг покосился на меня, ожидая ответа. Драться ему хотелось не слишком, и если бы выдалась возможность решить дело миром, он бы ей воспользовался.
   Я не верил словам Одерштайна. Какие еще друзья? А может нам еще и извиниться перед ним за мои слова, перед Николой, который, скорее всего, сдохнет, если уже не сподобился, перед Мортеном, ставшим калекой? Я видел на площади и в толпе хускарлов Одерштайна, и уверен: если сейчас разойдемся миром, то в первую же ночь, как выедем из города, придется с ними рубиться, только не двое-на-двое, как сейчас, а двое на толпу. Не нужен Ральфу "друг Уильям" живым - больно уж хорош фюльк Дорнхольма. А уж "другу Свартхевди", после того, как он искалечил двух Ральфовых подпевал, самое место в пыточном подвале.
   Да и байки эти про дружбу тоже, на дурачка наживка. Прокатит - хорошо, а нет - так время потянуть тоже сойдет. Одерштайн видел, что Мортен Кристен меня зацепил, и посчитал полезным дать мне немного поистечь кровушкой.
   - Что скажешь, нордман?
   А скажу, как думаю.
   - Обезглавлен ты будешь моей рукою, - ответил ему - Не буду лишать тебя сечи! Малыш, покажи мне свой меч, не трепли языком!
   - Ты дерзок, нордман! - отозвался спутник Одерштайна, до сих пор молчавший - Слишком дерзок, черноногий ты ублюдок. Ты грозился высечь нас хворостиной? Так чего же ты ждешь?
   - Жду, пока ты перестанешь болтать, и займешься делом. Иди ко мне, свинячье отродье, я выпущу тебе кишки!
  
   Удар, которым меня попотчевал фрайхер Адам с какой-то совершенно непроизносимой фамилией, выглядел красиво и опасно: хлесткий, снизу-сбоку - самое то, чтобы срубить легкобронированного противника. Один у него был недостаток - я его видел, и Адам лишь выщербил меч о кромку щита. Удар, и еще - сверху, сбоку - я все принимал на щит. Он очень хорош и крепок и красив, не зря я положил на него глаз еще в замке.
   С Уильямом мы договорились так: он берет на себя Одерштайна, но будет осторожен. Он не будет атаковать, но сосредоточится на защите, он спрячется за щитом, и будет тянуть время, пока не освобожусь я.
   Я не могу проиграть свой бой, друг надеется на меня.
  
   Адам был хорош, он действительно умел владеть клинком. Хорошо, что мы договорились драться пешими: сиди мы в седлах, Адам бы меня уже нашинковал, как вяленую треску к пиву. Хоть ломтиками, хоть кубиками, хоть полосочками. Но мы топтались по землице на своих двоих, и противником его был не последний из дренгов Лаксдальборга! Меня учил отец - наверняка сильнейший из хирдманов нашего фюлька, и старик Олаф, который отправил в Хелльхейм столько народу, что давным-давно сбился со счета (если вообще знал такие числа), и я знаю, что делать.
   Удар, еще и еще - я все принимаю на щит, Адам слишком торопится, и не жалеет свое оружие. Мне тоже надо бы поторопиться: сбоку я слышу лязг стали. Мой друг не устоит долго. Будь мы с Адамом наедине, я бы дрался по-другому. Он не слишком хорошо умеет действовать против того, кто знает, за какое место держать секиру. Я скоро расколол бы ему щит, а без щита он будет весь мой.
   Но времени нет.
   И я бью в ответ - щитом в щит, потом обухом туда же, показываю удар щитом, но бью секирой второй раз - по неосмотрительно подставленной кромке. Секира прорубила окантовку, и на пол-лезвия вгрызлась в дерево, я рванул ее на себя и тут же отскочил - меч Адама на ладонь не достал до моей ляжки. Адам тоже быстр, он прыгнул следом, вскидывая свой надрубленный щит, вперед и вверх, чтобы снести меня ко всем хримтурсам. Я скручиваюсь вправо, пропуская удар вскользь по своему щиту, и коротко бью туда, где через миг будет его рука. В корпус бить бесполезно - слишком мал замах, чтобы прорубить кольчугу, в ногу неудобно, а по руке хватит.
   Что-то легко, невесомо дотронулось мне до левого бедра, а лезвие секиры попадает Адаму прямо по локтю. Там тоже кольчуга, но его рука на миг немеет, щит опускается, и кромкой своего щита я бью его в лицо, прямо в наносник шлема. Длинный шаг вбок с одновременным замахом, и лезвие секиры опускается в основание открытой шеи врага.
   Олаф хорошо учил меня.
   Адама учили тоже хорошо - он располосовал мою многострадальную левую ходулю мало не до кости, и я понял, что скоро свалюсь. Мой противник стоял и смотрел на меня, криво улыбался и пробовал что-то сказать, он пытался зажимать рану правой рукой, выронив меч, но сквозь кольчугу и поддевку у него это получалось плохо. Я больше не желал ему зла, но мой друг ждал меня, и я ударил Адама, просто и бесхитростно, с широким замахом, обухом в шлем.
  
   Уильям пока что держался, Ральф изрубил и разлохматил ему щит, пару раз достал вскользь и поцарапал лицо, но ничего серьезного натворить так и не успел. И он увидел, как я ковыляю к ним, и понял, что кругом облажался.
   Мне показалось, что эти полтора десятка ярдов до них я брел целую вечность. Нога онемела и перестала гнуться, штанина вся промокла, противно хлюпало в сапоге, по телу разливалась слабость, а в ушах нарастал шум - то ли рев толпы, то ли мне пора прилечь.
  
   ...Засношай вас всех Жадный во все места, вот почему?! Почему, мать вашу через тын и корыто, опять в левое бедро?! У меня столько мест, куда можно ткнуть железякой, но ведь нет! Опять туда же, ладно, хоть чуть в стороне от прошлой дырки...
  
   Уильям увидел, что помощь близка, и несколько неуклюжих, но сильных ударов заставили Одерштайна перейти в защиту. Я не стал рубить его: на добрый удар мне уже не хватало сил. Но ловкость все же при мне: бородой секиры я зацепил его щит, и дернул на себя. Ну, мне показалось, что дернул. Подставил щит под замах Ральфа, по щиту грохнуло. Лезвие секиры было за щитом Ральфа, я ткнул жалом ему в лицо, пониже полумаски шлема, и снова грохнуло, уже по моему шлему, и я уселся на задницу. В глазах поплыло, вдруг закончился воздух в груди, и мерзкий голос в голове, зовущий прилечь на землю, поспать и отдохнуть, превратился в рев.
   В чувство меня привел звериный вой.
   Я так и сидел на земле, как нажравшийся браги трэль, а в нескольких шагах от нас, с окровавленным лицом, согнувшись, стоял и выл Ральф Одерштайн, держась за обрубок правой руки, из которого хлестала кровь.
  
   Глава 30.
  
   Ральфа Одерштайна мы не добили.
   Я - не мог, хотя и хотел.
   Батя, когда учил меня жизни, недобитых врагов оставлять не советовал. Оклемаются, дескать, шкуру заштопают, отлежатся, мстить придут. Оно разве надо? Батя мой - карл опытный, знает, как правильно, и я доверял его мнению в подобных вопросах. И честно собирался последовать его совету, пока поединок не остановили. Но для этого надо было, для начала, встать, с чем, опять же, были определенные проблемы. Не то, чтобы я не пытался, я пытался - но пока, скрипя зубами, собирался в кучку, Ральф, бледный, как поганка, догадался опуститься на одно колено, и показал этим, что сдается.
   А мой излишне мягкосердечный друг не хотел. Хотя и мог.
   Он все это время стоял, и щелкал клювом. Как Уилл мне объяснил потом, было бы нечестно нападать на того, кто не в силах защищаться. Я был с ним в корне не согласен, но это был его выбор, он был сделан, а жалеть о сделанном не следовало.
   Никола Вайсс остался жив: могучий парень, плавая в луже своей крови, с разрубленными ребрами, все же дождался лекаря, и смог пережить лечение. Через несколько месяцев он будет как новенький, и, кстати, смену погоды сможет предсказывать очень точно.
   Ральф Одерштайн, которому мой не слишком умелый в сече друг отхрендячил кисть руки, потерял много крови, и колотая рана в лицо доставляла немало неприятных ощущений, но жизни его ничего не угрожало.
   Мортена Кристена увезли куда-то на телеге, с сопровождением из хускарлов Одерштайна и самим Ральфом. Он отказался от услуг городских знахарей и лекарей (те предлагали отнять ему ногу) и отправился к более умелым целителям.
   Адам умер.
   Такие дела.
   Это все мне рассказал Уильям, ему было скучно сидеть на одном месте, и он пил вино с местным хольдом и прочей компанией из достойных мужей города, гулял по лавкам и убивал время. Даже наших противников навестил, пока те еще не покинули Эйхельфельд. Это выглядело очень красиво и достойно с его стороны.
   Ногу мне шили в долг. Слово наследника рода Ульбрехт кое-что, как оказалось, значило в здешних землях, да и местный хольд впрягся. Он неплохо приподнял денег, когда бился об заклад на исход схваток: оба раза ставил на нашу пару.
   "Я видел нордманов в деле, изрядно драчливый вы народ!" - сказал он мне - "Ваши хирды - это лучшая пехота на континенте. А вот судись вы в конном строю, то тут и дело другое".
   Сумму выигранного он не озвучивал, но по его довольной роже было видно, что загреб он немало, особенно во второй раз.
   Приглашенный лекарь сделал все хорошо и правильно: залил мне в глотку немалый кувшин красного вина с медом, от чего меня тут же развезло, сунул в зубы березовую деревяшку пожевать, почистил рану и лихо ее залатал.
   Комнату на втором этаже местного трактира оплатил, по-моему, тоже хольд, и тоже в долг, туда нам трофеи и доставили.
   Четыре кольчуги, очень хорошие, правда, две из них порублены, но умелый кузнец починит быстро. Ту, которая ранее принадлежала фрайхеру Кристену, я решил оставить себе - ее словно на меня делали, пожалуй, во всем Лаксдальборге я бы не нашел лучше. В Хагале, может быть, нашел бы, но попросили бы за нее немало.
   Четыре шлема - два помяты, два хороших. Мне понравился шлем Николы, но головенку тот отрастил себе большую, и он был для меня сильно великоват. А вот шлем Ральфа пришелся впору, и я оставил его себе.
   Четыре щита, из них один надрублен - все на продажу, мой все равно лучше.
   Четыре пояса, с перевязями, ножнами и мечами в них. Уильям рассказывал, что ему показалось, будто бы Одерштайн больше жалел о мече, чем о руке. Дедов клинок, дескать.
  
   Клинок, чуть более узкий, чем те, что были в ходу на благословенном Севере, длиной чуть больше ярда, оказался выкован из великолепного железа, в нем было прекрасно все. Яблоко, в виде демонской башки, действительно оказалось золотым, крестовина - позолоченной. Удобная рукоять оплетена полосками из чьей-то шершавой шкуры - с такой из руки выбить трудно. Обоюдоострое лезвие, с заточкой примерно на две трети от скругленного острия, а ниже специально затуплено. И узоры на клинке... Такое оружие не стыдно было бы и конунгу повесить на пояс! А мне уж тем более.
  
   Я представил, как являюсь в Лаксдальборг, и на мне кольчуга Мортена, добрый шлем, а за плечами развевается шитый золотом плащ. Мое лицо обветрил ветер странствий, я нашел богатство и знания, еще немного подрос и наел, наконец, мышцу. И вот, я схожу по дубовым сходням с морского своего коня на пристань, и на поясе моем этот меч. Обнимаю отца, мать, братьев. Милашка Астрид, чья красота созрела и распустилась, словно цветок, встречает меня...
   И вдвойне приятно было бы смахнуть череп Финну таким клинком.
  
   Со щелчком задвинув изумительный клинок обратно в ножны, с кряхтением я воздвигся с кровати и протянул оружие Уильяму, сидевшему на соседней.
   - Прими, друг. Научись только владеть им как следует. С луком ты силен, но и меч пригодится.
   Тот посмотрел на меня, потом на оружие. Потом снова на меня. Помотал головой, как норовистая лошадь.
   - Это твоя добыча.
   - Бери. И не держи зла на меня.
   - За что? - в недоумении вытаращился на меня Уильям.
   - Я без твоего ведома продал Стофунтов. Твое имущество. Возьми меч, он, правда, хорош. Лучше твоего, поверь. Мы, дети Всеотца, знаем толк в славном оружии.
   - Стоф... А, коня твоего что ли? Этот меч стоит дороже десятка таких коней, - предупредил меня Уильям - Намного. Я не могу взять его.
   Утомил.
   - Бери, друг. Повесь его на пояс, и красавица Беата точно не устоит перед прославленным дренгом, не только красивым, но и богатым! И биться им научись, дабы толстому купцу не уподобляться, - добавил я, и поспешил сменить тему, пока он не начал спорить - Тебе из добычи еще что-нибудь нужно?
   Уилл, разглядывающий узоры на своем новом клинке, молча покачал головой.
   - Тогда продадим. Торговаться буду я. Как встать смогу...
   - Как скажешь.
   - И Стофунтов выкупим.
  
   Но как следует отдохнуть в гостеприимном городе Эйхельфельде, осененном благодатью владычества великого конунга Роберта, четвертого этого имени, нам так и не довелось. Я-то никуда не торопился, по независящим от меня причинам, но Уильяму вдруг припекло.
  
   - Сварти!!! - пропыхтел мне весь задохшийся Уильям, ворвавшись в комнату - Мне надо ехать! Сейчас!
   Я с трудом подавил раздражение. Вот ведь, раззуделся змий у парня. Сходил бы к шлюхам, или служанкам заплатил монету-другую, хотя они и так не против. Вдовицы еще в городе есть, если веселыми девками брезгует, вот чего ему так не вовремя-то прижало! Подождала бы его ушастая вобла еще с месяц, не скисла бы! Авось наела бы себе чего, в нужных местах.
   Но брюзжать не стал по этому поводу. Ведь сказано про такие случаи красиво и правильно:
  

Никто за любовь
никогда осуждать
другого не должен;
часто мудрец
опутан любовью,
глупцу непонятной.*

   Мне вспомнилось, каким дураком выглядел я сам, когда волочился за Ауд, и я не стал злиться на друга.
   Но дело было не в любви, и вообще не в бабах.
  
   - Сегодня я видел отца!
   - И что? Не пора ли вам с ним поговорить? Думаю, он смирит свой гнев, узнав, что ты покрыл себя славой.
   - Ты его не знаешь, - бормотал Уильям, лихорадочно бегая по комнате взад и вперед - Он не отступится. "Род Ульбрехт вернет прежнюю славу и величие", - явно передразнивая кого-то, проскрипел мой друг.
   Я с такими речами был согласен.
   Род и семья выше всего. А с женой как-нибудь слюбится. Принесут щедрые дары в честь прекраснейшей дочери Ванов. Заделают сопляка, потом другого - и все наладится. Или вторую взять можно, хотя две хозяйки в одном доме - это порой непросто. А можно не брать вторую, а завести любовницу. В общем, проблема решаемая.
   Я довел свои соображения до друга, и тот надулся и покраснел так, что мне показалось, что он сейчас лопнет и все вокруг забрызгает.
   - Возвращать славу и величие должен был мой брат! - прорычал Уилл - С Абелардом с детства возились, все внимание и забота доставались ему! Ему должен был отойти Ульбрехт! Но три года назад, он, пьяный, свалился с лошади и сломал спину так, что за него не брались лучшие целители. Калека не может наследовать майорат, и старшим стал я... Пойми, Сварти, - тяжело дыша он свалился на свою кровать - Я люблю отца, мать и брата, но свою судьбу буду решать сам.
   Я его понимаю. Сочувствую даже. Для меня, наверное, легче было бы рубиться с драуграми, чем вот так вот.
   Но, что ж поделать...
   - Иди, Уильям, седлай коней. Раз пора - значит, пора. А я пока соберу мешок и куплю харчей в дорогу.
   - Ты еле ходишь, куда тебе ехать?
   - Все будет в порядке, я уже почти поправился. По пути остановимся на седмицу-другую в каком-нибудь селе, там дырка и подзарастет еще.
  
   Глава 31.
  
   Чтобы "дырка подзаросла" месяца не понадобилось. Даже двух седмиц не понадобилось. Виной ли тому было знакомство с добрейшим болотным деревом, чудесная ли вода, выпитая мною в непомерном количестве, мои ли заговоры и лечебные травы, или же я просто сам по себе такой молодец - выяснить было непросто. Но в маленьком борге на полтора десятка дворов, милях в тридцати от тракта, мы пробыли дней десять. Ничего особенного, о чем стоило бы упомянуть, там не происходило: я просто жрал в три горла, спал по полдня, мылся в небольшой речушке неподалеку. Уильям занимался почти тем же, разве что от переживаний ему кусок в горло не лез: мало ему было тоски по любимой, так еще и вид отца, которого он узрел въезжающим во врата славного Эйхельфельда, внес дополнительное смятение в его душу.
   Хорошо, что я успел продать трофеи до нашего отъезда (а вернее, бегства) из Эйхельфельда, так что деньги были. Три меча со сбруей и старый Уиллов клинок, все шлемы и единственную целую кольчугу забрал хольд; все щиты и моя кожаная бронька разошлись по торговцам, а прорубленные кольчуги достались кузнецу. Пришлось немало поторговаться, конечно, но я не продешевил, хотя надуть меня пытались. Особенно старался местный жадный хольд: сначала попробовал зачесть часть трофеев за долг, но расценки лекаря и трактирщика я узнал заранее, и он обломался. Потом, ковыряя ногтем зазубрины на клинке, попорченном фрайхером Адамом об мой щит, он рассказал мне смешную байку о сыром железе и подмастерье кузнеца, чье негодное изделие, дескать, он и держит в руках, чем изрядно меня повеселил.
   Я не злился на него. Он видел перед собой молодого дренга, и не мог не попытаться меня надуть. Однако не вышло.
   Так что в наших кошелях снова зазвенело, и голодать нам не пришлось. Коровье молоко, овощи, мясо кабанчика, свежий хлеб и сыр - вот то, что нужно для раненого героя, для восстановления сил телесных и от ран скорейшего исцеления. Еще бы деву красивую под бок, дабы немного разнообразить ночное времяпрепровождение, но деву мне не предлагали. Впрочем, и просто спать не в лесу с пауками и муравьями, и не в каменном чулане замка тоже хорошо.
   Рана затянулась, оставив неровный багровый рубец со следами стежков, и, хоть и беспокоила, но вполне терпимо, так что все стало, вроде как, и неплохо. Не так, как раньше, но все равно неплохо. И вот, спустя полторы седмицы, мы оседлали наших коней, и снова помчались навстречу Уилловой любви, что свила себе гнездо в вольном городе Эркенбурге.
  
   А в Эркенбурге было хорошо.
   Огромный оказался город, больше чем Дорнмауэр, и тем более Эйхельфельд, не говоря уж о Хагале. Я говорил о том, что все упомянутые селения были многолюдны?
   Был неправ.
   Народу в Эркенбурге было, наверное, больше, чем во всем нашем фюльке. Ну, может, не больше, но сравнимо. И городскими укреплениями местный конунг явно не пренебрегал: высоченные стены и широкие, приземистые башни хоть и не выглядели новыми, но содержались в надлежащем порядке. Видать, было что взять в этом городе, и, возможно, находились желающие это проверить. Толстенные ворота, обитые железом, бдительная стража (спросившая с нас медь за лошадей), жрец в красивой мантии, надзиравший за тем, чтобы не проникла в город никакая нечисть, хитро спрятавшись под человечьей личиной - все тут серьезно оказалось устроено. И даже с первого взгляда понятно: ярл или конунг, взявший на меч такой город, добудет себе великую славу и великое же богатство. Но если защитники будут готовы к нападению, то обойдется это большой кровью. Да и много будет этих защитников: ополчение, гарнизон города, купеческая стража, свита благородных мужей... Еще нидингов всяких из тюрем понаберут, трэлей, бродяг и разбойников, дадут ножи и копья, пообещают прощение и награду в обмен на храбрость...
   Но если удачи ярла хватит, то его имя запомнят на века, и в Чертогах Павших, когда он туда явится, то займет место не в конце стола.
  
   Красивый и богатый город.
   И море! Море рядом!
   Сквозь вонь города я чувствовал его запах, сквозь шум и гомон толпы я слышал плеск волн, крики чаек! Как же мне надоели города и болота, леса и бесконечные дороги, как бы хотелось сменить седло коня сухопутного на скамью коня морского... Песня волн и ветра всегда будет слаще для моих ушей, чем трели всех соловьев в этом краю.
   Если задержимся в Эркенбурге, может, отыщу кого с наших краев, узнаю новости. Или весточку отправлю, дам знать, что жив-здоров.
  
   Просто так являться пред очи любимой Уильям не захотел, но и медлить не стал. В городе нашлись особые гостиные дворы, сдававшие комнаты путникам, и мы остановились в одном таком, кстати, недешевом. Сдали коней на конюшню, сложили оружие, кольчуги и прочее барахло в ларь в комнате, и до полудня Уилл приводил себя в порядок. Мылся, брился (хотя брить было особо и нечего), стригся. Добыл из седельной сумки новую одежду, сапоги и пояс, повесил на него новый кинжал в ножнах, и стал выглядеть в обновках, как сын ярла. Меч на месте этого длинного ножика смотрелся бы лучше, но друг ответил, что не на битву собирается. Да и свободный народ тут, в большинстве своем, вооружен был длинными ножами и короткими мечами, на меня, с секирой за поясом, стража поглядывала неодобрительно. Старшой привратной варты даже посоветовал ее прибрать, а то знает он, дескать, о любителях помахать топором из тех, кто носит молот на груди...
  
   Уильям долго стоял перед воротами подворья, в коем проживал свет его очей. Привратник сначала не хотел его пускать, дескать, нет главы семейства, с визитом отбыл, но Уилл настоял на своем.
   Я не стал его сопровождать, мне было интересно посмотреть город, и особенно порт. А Уилл пусть насладится встречей с любимой, в делах сердечных ему моя помощь ни к чему. Хотя, последние дней несколько он начисто выел мне мозг, описывая красоты и достоинства суженой, и было бы интересно взглянуть на нее. Но успею еще: на пир он не может меня не позвать, и на сватовство, и на свадьбу, если все у него срастется. А если останется в поместье у любимой, то пришлет вестника в гостиный двор, и предупредит меня.
   Так что прогуляюсь пока, осмотрюсь.
  
   Прогуляться не удалось, осмотреться тоже.
  
   Я коротал время, упражняясь в красноречии - от нечего делать, лаялся с уличными мальчишками. Им был безумно любопытен дикий северный варвар, что выглядел почти как человек, и даже умел говорить, чего, по их мнению, от него ну никак нельзя было ожидать.
   Развлечение, меж тем, излишне долго не продлилось: за спиной громко хлопнула дверь, раздался шаркающий звук шагов.
   - Пойдем отсюда, Сварти! - совершенно убитым голосом Уильям отвлек меня от перечисления умственных ущербностей и физических уродств местных шпанят, которым я рассказывал всю как ни есть о них неприглядную правду - Нечего тут больше делать...
   Куда делся мой прежде жизнерадостный друг, что это за потухшие глаза?
   - Что случилось, твоя милость? - стало беспокойно мне за баронского сынка - Несчастье какое-то? Кто-то умер? Или не дождалась тебя избранница?
   Уильям тяжело вздохнул, в глазах у него стояли слезы.
   - Она... - он едва слышно всхлипнул - Ей был нужен вовсе не я...
   - А кто?
   - Я рассказал ей, что ушел от отца, и что теперь мы можем быть вместе, а она... - он хлюпнул носом - Сказала... Сказала...
   - Что ей нужен сын ярла, с землей, домом и дружиной, а безземельным голодранцам в этом доме теперь не рады? - чтобы угадать сие, не надо быть умудренным сединами старцем.
   - Примерно так... Но она клялась мне в любви, что мы будем вместе, явись я к ней пусть даже больным уродом в лохмотьях, как же так, Сварти, ну как же так?
   - Уильям, Уильям, - покачал я головой, искренне сочувствуя другу - Внимай светлой мудрости Севера:
  

Не доверяй
ни девы речам,
ни жены разговорам --
на круге гончарном
их слеплено сердце,
коварство в груди их. *

   - Я не хочу жить... Зачем теперь все? - вопросил меня срывающимся голосом парень - Беата была для меня всем! Я засыпал с мыслью о ней, я просыпался, с мыслью ней...
  
   ... А теперь ходи до ветру с мыслью о ней ...
  
   Прочь, прочь злые мысли!
  
   - Как она могла? Она сказала мне, что ей надо думать о будущем - а у меня без нее будущего нет! Ее образ был для меня и солнцем, и луной, а что мне теперь осталось? - горевал Уильям.
   Не нравятся мне такие речи, чего доброго, на меч от тоски кинется.
   Друга надо спасать.
   - Пойдем, друже, - я ободряюще хлопнул Уилла по плечу, другой рукой шаря в кошеле - Знакомы мне верные рецепты, как лечить сердечные раны. Всем помогают, всем нравятся. Не стой столбом, пойдем.
   - Куда пойдем? - прохлюпал мне парень.
   - К девкам, разумеется. Веселым и продажным.
   Идти он никуда не хотел, он хотел стонать и рыдать под дверью дома любимой, страдать и поедать себя поедом, пришлось тащить его за шкирку, благо парень почти не сопротивлялся.
  
   Несколько часов спустя.
  
   В гостевой комнате веселого дома, вольготно развалившись на скамье, я ожидал Уильяма. Тот спускался по широкой лестнице со второго этажа, и хоть рожа его была по прежнему кислой, словно рагу из щавеля, но смертная тоска из взора исчезла.
   - Развеялся? - вопросил я его - Идем скорее, не стоит терять время.
   - Куда опять?
   - В кабак, конечно. Чего ты телишься, все пиво без нас выпьют!
   - Не хочу...
   - Надо, Уильям. Надо!
  
   Еще пару часов спустя.
  
   - Ну, как ты, друг? - спросил я своего унылого товарища - Не стоит точить сердце думами о горестях, лучше выпьем еще! - и плеснул ему еще терпкой кислятины из глиняного кувшина, не забыв начислить и себе доброго пива из стоявшего на столе бочонка.
   Кислую дрянь, которую заказал себе Уильям, я пить не смог. Попробовал - и долго плевался потом тягучими сиреневыми слюнями, хотя друг доказывал мне, что это вполне достойное (для трактира) вино. Как по мне - сапоги им мыть, а не на стол подавать, то ли дело славное пиво: настоящее питье для настоящих мужей, достойных карлов и храбрых дренгов. Трактир "Трубящий кабан" был не из дорогих, и располагался на окраине, но и совсем задрипанным тоже не был, и тут подавали определенно неплохие еду и питье. И трактирная вывеска еще очень понравилась: могучий кабанище в доспехах и шлеме, мордастый и клыкастый, дудящий в рог.
   - Легче стало? - я вгляделся в мутные, словно у снулой рыбы, глаза друга, которые тот силился собрать в кучу - Смочим же в хмеле усы (пусть и пока что не выросшие), во славу Асов! Хочешь, расскажу тебе предания про проделки Локи? Или же спеть тебе вису о героях прошлого? Или же, давай расскажу, как я обманул Финна-скрягу, вдул его дочке и из-под венца сбег, обхитрив все их семейство? А как я разил честным железом драугров в топях! Я разгонял стаи призраков, что являются ночью и алчут выпить душу! Да я самого Высокого Джона чуть на ломти не порубал! Полдня по болоту за ним гнался, не догнал, уж больно эта трусливая тварь быстро бегает, давай расскажу, хочешь?
   - Хочу во двор - икая, угрюмо пробубнил мне из кружки Уильям - Нехорошо мне что-то...
   - Нехорошо? А, так тебя все еще тоска снедает? Знаю, что сделать надо! Ведомо мне верное средство от тягостей сердечных.
   - Свартхевди, чума ты бубонная, что еще ты задумал? - простонал мне в ответ друг. Какой-то цвет лица у него нездоровый...
   Я, не обращая внимания на его слова, воздвигся на ноги, и, слегка покачиваясь, обозрел почти полностью заполненный зал, освещаемый тусклым светом свечей и лампад. О! То, что надо: я нашарил взглядом компашку из нескольких угрюмых мужиков, по виду - зажиточных бондов, топившихся в пиве недалеко от нас. Те то и дело недоброжелательно зыркали по сторонам. Настроение у них явно было скверное - видать, проторговались в убыток. Особенно сумрачной харей выделялся ихний старшой - широкоплечий муж в богато расшитой рубахе, на которую спадала густая рыжая бородища. Рябое лицо, и бельмо на глазу - не красавец, что уж там. Не то, что я! Ему что-то втолковывал один из его спутников - тучный, щекастый, с чисто выбритым лоснящимся лицом, тоже одетый небедно. Мужик слушал того явно через силу, но почему-то смирял раздражение. Третий его спутник - коренастый чернобородый детина - в разговоре не участвовал, и молча цедил свое из кружки.
   Я знаю, что мне нужно сделать!
  
   Клянусь золотыми зубами Хеймдалля, в дальнейшем я был не виноват. Ну, я так думаю.
   Пока я, икая и покачиваясь, с натугой пытался решить возникшую дилемму (просто подойти и нахамить или применить мне свои способности, для чего надо было бы сконцентрироваться на цели, а не распыляться на все помещение), рыжебородый грузно поднялся с лавки, и подошел к нам сам.
   - Вы чего это на нас таращитесь, юнаки?
   Во! И внушать ничего больше не надо. Он уже, похоже, сам по себе готовый.
  
   У нас, на светлом Севере, так не принято.
   Нет, почесать кулаки друг об дружку мы, дренги Лаксдальборга, любили всегда. Особенно на праздник, на Йоль, к примеру. Когда кушать уже не хочется, а пить уже не можется, надо ведь как-то развлекаться? Но с уважением, и весельем, с шутками и прибаутками. А тут... Ну, дикие же места! И дикарями населены, вежества не знающими.
   Так вот, у нас, в Нурдланде, когда напросился на драку, принято из дома выйти вон, дабы не отвлекать других пирующих. Неправильно это, оскорблять гостеприимных хозяев треском зуботычин, отвлекать достойных карлов от степенных разговоров, от кушаний вкушания и светлых раздумий (это тех, кто уже навкушался и пал, сраженный винищем). Выйти, поделиться поровну, должным образом изготовиться, и сойтись в молодецкой потехе, бранное железо в кулак не вкладывая, в честном поединке!
   За выпитое и поеденное мы уже расплатились, поэтому не замедлили последовать из трактира вон, в вечерние сумерки, на утоптанную площадку перед входом в сие гостеприимное место. За нами отправился рыжий со товарищи, и еще пара-другая мужей, дабы поглазеть на грядущее развлечение. А может, и, глядишь, поучаствовать. И вот, ровно устанавливая Уильяма на краю площадки (друга клонило из стороны в сторону, как иву на ветру), аккурат возле сточной канавы, я почувствовал, как чья-то лапища хватает меня за плечо, и разворачивает.
   Дикари, как есть дикари. Никакого вежества.
   В рожу мне летел кулак рыжебородого.
   Он был размером примерно с пивную кружку, клянусь хвостом Фреки, попади он мне в голову я бы, наверное, весь потрескался. Но он не попал, ведь ловкость всегда при мне, сколько бы пива во мне не плескалось.
   Я пригнулся, и кулак лишь скользнул мне по макушке. И настала моя очередь бросать кости!
   Я дал ему в нос, по бороде и в ухо, харкнул в глаз, пнул в мотню и мужику поплохело. Он согнулся, оглашая окрестности утробным рыком. Печаль и разочарование слышались в его голосе.
   Но радоваться быстрой победе было некогда.
   - Не по чести!!! - взвыли откуда-то сбоку. Это толстомордый дружище ржавобородого схватил меня за ворот и по-богатырски замахнулся. Медленно! Пока он это делал, можно было бы вывернуться, сходить в трактир, заказать еще пива, посмаковать кружку-другую, и вернуться. Но делать мне ничего не пришлось: Уильям прервал свои безрадостные размышления о коварстве женщин и сложности бытия, и, молодецки ухнув, выписал жирдяю смачную плюху куда-то в скулу. Да, силен и крепок мой друг, хотя и в драке несколько неловок. Однако, с таким спутником, как дренг Свартхевди, по прозвищу Конь, он нужную сноровку быстро приобретет!
   Толстяк отшатнулся, но ворот моей рубахи отпускать не спешил, а наоборот, рванул на себя. Я сопротивляться не стал, ибо неправильно пытаться бороть большую силу меньшей. Гораздо правильнее будет прыгнуть ему всем весом на носок сапога, схватить за грудки и забодать лбом прямо в рог.
   Что я и сделал.
   Толстый завыл и потерял равновесие. На нем тут же с левого борта повис Уилл, подсек ногу, и вся эта конструкция повалилась на землю.
   Воротник моей рубахи так и остался трофеем жирного врага, который он с треском рвущейся материи забрал с собой.
   Рядом раздался рев. Это рыжий, которого я пнул по клубням, наконец смог разогнуться и теперь жаждал реванша. И с боевым воплем, напомнившим мне рев серого тюленя, когда тот увидел самку и собрался уже размножаться, бородач пошел на меня в атаку, широко расставив свои загребущие руки. Он, наверное, хотел схватить меня за шею, но не преуспел: я поднырнул под его грабками, схватив за левое плечо, дернул на себя, левой рукой взял бородатого под колено.
   И положил его к себе на плечи.
   Врать не буду, от тяжести едва не обгадился, зато звук от падения рыжего на землю услышали, наверное, даже в Хелльхейме. Я перешагнул через него, и направился к Уиллу с толстым. Те успели укатиться к открытым настежь дверям трактира, и теперь, подбадриваемые криками зрителей, валяли по земле и попеременно одаривали друг друга затрещинами. Над ними склонился третий спутник рыжебородого. Я не мог позволить ему хватать или бить занятого поединком Уилла, поэтому не замедлил со всех отпущенных мне Одноглазым сил приложиться сапогом по откляченной заднице.
   Получилось удачно.
   С носка, да куда-то по копчику... Мужик ничего мне не сказал, он поспешил покинуть нас и удалился вглубь трактира, подвывая, приплясывая и держась за филей.
   Ибо нехрен руки тянуть, куда не просят.
   Сам же я собирался помочь другу, но не успел: изрыгающий ругательства и брызжущий слюнями рыжий, который успел подняться и набрать разгон, на полном ходу сграбастал меня, прижал к широкой своей груди, и унес с собой в недра харчевни. Он, видимо, желал размазать меня об стену трактира, но промахнулся, и попал в двери. Да, хоть ловок я, как лесная рысь... Даже как две лесные рыси! И силен, как медведь (всего один медведь - ибо молод я еще), но легок. Вот братца Хегни или братца Орма рыжий так уволочь не смог бы, не говоря уж о моем батьке.
   А я легковат.
   Мы попали в двери.
   А еще мы снова попали и опрокинули длинный стол, и, порази меня Хундингсбана, это было больно. Об стол или об кого-то из посетителей рыжий запнулся, и к следующему столу мы не прибежали, а приехали. Рыжий на пузе, я на спине. Ехать было не больно - солома, покрывающая пол, была достаточно мягка. Но достаточно тверда оказалась ножка стола, об которую я и приложился головой, и сумрак трактирной залы осветила целая рассыпь искр, что посыпались у меня из глаз.
   Рыжий так и не отцепился, он, наоборот, еще сильнее сжал объятия, пытаясь выдавить из меня весь мой богатый внутренний мир. А дядька-то оказался крепкий, и ребра мои во всю трещали. Дед рассказывал мне, что далеко-далеко в южных землях есть густые леса, и в них живут огромные змеи, что не жалят, а душат добычу. Наверное, в родню рыжего затесалась парочка таких. Еще и руки мне прихватил, левую-то удачно, выше локтя, а правую я сумел достать, ведь ловкость, все же при мне! Освободившейся конечностью я дотянулся до столешницы, пошарил по ней, нащупал чью-то глиняную кружку и с чувством глубочайшего удовлетворения расколотил ее об голову противника.
   Тот лишь выругался.
   Я пошарил еще, и больше ничего не нашел. Тщедушный человек с бледным лицом, сидящий на лавке возле стола, под которым мы столь яростно боролись, безучастно посмотрел на мою покрасневшую от натуги рожу, чуть подумал, добил одним глотком содержимое своей кружки, и меланхолично придвинул ее ко мне.
   Я снова сравнил твердость местной посуды и головы бородатого, и снова рыжий оказался на высоте, и он изрядно обогатил мой запас ругательств, изобретательно понося всю мою родню до двенадцатого колена включительно.
   А в трактире, тем временем, ширились беспорядки и всеобщее веселье. Я определил это по звукам драки - из-под стола-то мало что было видно, но рядом (и по нам тоже) кто-то активно топтался, и вряд ли это были танцы.
   Но вернемся к нашим рыжим баранам.
   К нашим ржавым удавам.
   На столе больше ничего нащупать не удавалось, а рыжий давил так, что до появления у меня второй талии оставалось совсем чуть-чуть. Тоскующий о чем-то бледнолицый, безучастно наблюдающий за происходящими беспорядками, тяжко вздохнул, и придвинул ко мне поближе еще какую-то емкость. И я схватил посудину, на ощупь довольно горячую, и сокрушил ее об кудлатую рыжую голову.
   И горячая, ароматнейшая каша с мясом растеклась по башке моего противника, и ему это не понравилось настолько, что он, наконец, разомкнул пылкие свои объятия. Издавая странные звуки, он яростно вычесывал вкуснейшую кашу с мясом из волос; он попробовал вскочить, но ударился головой снизу о столешницу, и опал, как озимые, будучи от происходящего в некотором помутнении разума. Я поднатужился, и спихнул ставших неразлучными дядьку и кашу в сторону, и попытался вылезти из-под стола, но подняться на ноги мне не дали: какой-то негодяй пнул меня в корму и наступил на спину. Не думаю, что он сделал это со зла - он с кем-то сражался. И эти тухлые отродья лишайных кабанов пыхтели и толкались, боролись и топтались.
   По мне.
   Оттоптали мне спину, не менее трех раз пнули по и так ноющим ребрам, съездили сапогом по уху и во мне начал просыпаться гнев. Я смог откатиться чуть в сторону, и изловчился лягнуть одного из топотунов под колено. Это сразу дало значительно преимущество другому оппоненту, и одним могучим рывком тот поверг противника, а я смог встать на ноги, чтобы взглянуть в рожу того, чьи сапожищи мне пришлось ощущать своей шкурой.
   На роже счастливого победителя (им оказался трактирный вышибала) выразилась законная гордость, он радостно осклабился, протянул ко мне руки, и я дал ему по морде так, что мне на миг показалось, будто у него лицо на бок съехало.
  
   Да, не к лицу достойному дренгу ложь, и потому скажу без утайки: я люблю подраться.
  
   Быстр, словно лесной олень, ловок, словно хорь, силен, словно медведь и зол, словно росомаха - таков я становлюсь в драке! И вихрь кулачной потехи увлек меня. Я набивал морды и сокрушал зубы, уворачивался от ударов и сворачивал носы, раздавал всем по сусалам и валил местных бондов, как снопы, и предавался веселью, пока какой-то подонок не прислал мне в рыло, да так удачно, что я аж приуныл.
   Хоть в ушах и звенит, но не время предаваться безделию! Выбравшись из-под лавки, под которую я со всей присущей мне ловкостью укатился, я поспешил на помощь Уильяму. Мой друг с толстяком каким-то образом заползли в трактир, и Уилл уверенно одолевал противника. Он перевернул толстопуза на спину, взгромоздился ему на живот, не менее чем трижды ударил затылком о землю, потом дал по морде, схватил за грудки и теперь в приступе священной ярости блевал на когда-то красивую рубаху врага. Сбоку к нему подкрадывался чернобородый, замысливший подлость, но я был начеку! И словно Мъелльнир, пущенный не знающей промаха рукой Погонщика Колесницы, разрезал воздух подхваченный мною чей-то кувшин, и поразил негодяя прямо в хохотальник.
   Дальнейшее помню плохо.
   С кем-то вроде еще боролся, успешно или нет - сказать сложно. Помню рыжего: он вырвался из под гнета густейшей каши с мясом и пытался добраться до меня, но какая-то добрая душа вытянула его по хребтине доской, оторванной от столешницы. Еще помню, как орали про стражу... И хорошо помню сапог.
   Добротный, кожаный, на двойной подошве, я даже ремешки разглядел, слегка потертые и бронзовую пряжку, начищенную до блеска.
   Он летел мне в лицо.
   Летел он, летел...
   И прилетел.
  
   Я не люблю тюрьмы. Темницы, каторги, порубы, узилища, ямы тоже мне не по нраву. Не должен там оказываться рожденный свободным!
  
   Проснулся я от собственного храпа, и первое, что встало перед глазами - высокий каменный потолок. Света из двух зарешеченных окон хватало, и я сразу сумел определить, что мы не в трактире.
   Вставать не хотелось. Заботливые тюремщики положили меня на теплую, хотя и неровную, лежанку, дабы я не простудился на полу, за что я им мысленно пожелал добра.
   Башка гудела, во рту наличествовал гнусный привкус - словно навозная куча, на которую мочились кошки со всего борга. В носу засохла кровь, что и являлось причиной заливистого храпа - обычно-то я сплю не столь музыкально. Дышать им было трудно, я расковырял залежи и заодно выяснил, что клюв мне все же не сломали, а лишь слегка погнули. Лицо онемело и ощущалось, словно маска, я инвентаризировал зубы, и выяснил, что они все на месте. Пара-тройка шаталась, но дезертировать, вроде, ни один не собирался.
   - Юнак! А, юнак! - раздался голос из глубины помещения. Я с трудом принял сидячее положение и узрел когда-то-рыжего.
   Он выглядел неважно, и каша тоже была с ним. Мой бывший противник равномерно распределил кушание по себе и теперь среди болотных драугров мог бы сойти за своего.
   - Как же ты, юнак, больно дерешься! - поведал мне теперь-буровато-коричневый. В драку он лезть не собирался, и, что странно, несмотря на то, что выглядел он, будто всю ночь веселился в сточной канаве, был весьма довольным.
   - Прости, не знаю твоего имени, уважаемый, - вежливо ответил я - У меня три старших брата. Все здоровые, как медведи.
   - Понимаю, - кивнул тот головой - У самого старшие есть. Двое, все норовили меня запрячь...
   Речь общительного бородача прервал стон, доносившийся из-под меня. Лежанка подо мной дернулась, и спихнула меня на пол.
   Словно упырь из могилы, восстал Уильям.
   - Сваааартиии... - проскрипел мне приятель.
   - Да, друг?
   - Свааааааартииииии...
   - Что? Как ты? Болит ли все еще твое сердце?
   - Все, все болит... - он скривился, и попытался оглядеться. Это у него получилось плохо. - Что со мной, Сварти?
   Я заглянул другу в лицо: на лбу ссадина, губы, как две оладьи, оба глаза заплыли, челюсть распухла, плохо шевелилась и забавно пощелкивала, когда Уилл открывал рот. Зато, что удивительно, длинный и тонкий нос моего друга остался целым.
   - Что с тобой? Нуууу... - слишком огорчать его не хотелось - Раньше ты был молодой и красивый... А теперь просто молодой.
  
   - Нате, пейте, - с ведерком подошел бывший рыжий - Вода. Теплая, но пить можно.
   Он был удивительно дружелюбен, учитывая обстоятельства нашего знакомства. Мы познакомились, разговорились, выяснил я и причину его столь странной жизнерадостности.
   - Смотри! - показывал он пальцем на свой глаз (второй заплыл и закрылся) - Я ж с сопливых лет одноглазый, ни один целитель клятое бельмо убрать не брался! А теперь и нет его! Сон дурной столько лет видел, как второй глаз теряю, орал и просыпался, а теперь вона как!
  
   Глаз у него действительно стал, как новенький. Правда, взамен лицо и тело пошло мелкими, но противно зудящими прыщами, однако это Герхарда Ротвальда, как он представился, не смущало.
   Он глядел на мир своим новым глазом, непрерывно чесался и был абсолютно счастлив.
  
   Глава 32.
  
   А вообще-то, тут оказалось не так уж и плохо. Ну, для темницы, разумеется.
   С другими бедолагами, так же, как и я, безвинно брошенными в узилище, я быстро познакомился. Народ подобрался, в целом, общительный и добродушный, и к происшедшему сии достойные мужи относились по-философски. Подрались, ну, что тут такого? Дал в глаз, получил в ухо - дело житейское, никого, вроде до смерти не помяли, за железо никто, опять же, не хватался. А вот что появление стражи проворонили - это было досадно, и влекло за собой проблемы. Не слишком, впрочем, большие - в виде возмещения ущерба владельцу разгромленного трактира. Мы примерно прикинули - на круг выходило не так уж и много. Неприятно, конечно, снова остаться без медяшки в карманах, но, такая, видимо моя судьба - отведать вдоволь лишений... Но с другой стороны, стало возможным сравнить здешнюю яму, с той, в которую приято сажать виноватых в землях славного Нурдланда.
   Тут мне понравилось больше, но я отвлекся.
   Некоторая напряженность все же сохранялась: со мной, например, не желал общаться чернобородый приятель Герхарда. Звали его Удо, и он был на меня сильно обижен за кувшин, который я столь удачно ему прислал. Да и поистине сокрушительный подсрачник, которым я его снабдил в славной битве при трактирных воротах, тоже добавлял негатива: сидеть бородачу приходилось криво, и спать он предпочитал теперь на животе. Его же попытку взять у меня немедленный реванш пресекли Ротвальд и их третий толстый друг, настоятельно посоветовав тому отложить разборки до той поры, как откинемся. Толстый назвался Эмилем Кречмером, и он, в свою очередь, был зол на Уильяма, потому как считал, что блевать на противника - прием нечестный, и, более того, подлый. Претензии свои, он, впрочем, предпочел оставить при себе: как ни крути, а Уильям все же сын ярла. А сам Уилл сюда брошен потому, что, во-первых, вдоволь покатавшись в обнимку с Эмилем по дороге и по трактирному полу, стал похож не на сына ярла, а на сына свинопаса, а во-вторых, потому что в темноте не видно. Да и наполучать он успел по морде, а не по происхождению, и от прочих участников веселья был практически неотличим.
   А сидеть тут пришлось довольно долго, и местные хольды общаться с нами не спешили.
   Как мне пояснили - должен был бы состояться суд, на котором с нас стрясли бы возмещение, деньгами, или имуществом, или работой, но суд откладывался по той причине, что местным властям было не до нас. Как поведал мне толстый Эмиль, местные кого-то искали, шерстили город и все окрестности, ближние и дальние. Потому и стража подоспела поздно - так мне, прихлебывая пиво, поведал толстяк.
   Кстати, о страже, и о пиве.
   Пива и добрых харчей нам от щедрот отвалили местные тюремные стражи.
   - Эй, люди! - раздался утром голос от дверного зарешеченного окошка - Это вы позавчера разнесли сраный клоповник старого Диди?
   - Ты про что, уважаемый? - выразило недоумение наше достойное общество.
   - "Свинья-со-свистулькой".
   - ???
   За дверью шумно выдохнули.
   - Харчевню "Трубящий кабан". Вы?
   По всему выходило, что мы.
   Дверь отворилась, и пред нами предстали несколько дюжих молодцов - тюремные, по-видимому, стражи.
   - Тестя моего тошниловка! - ухмыляясь, поведал нам один из гостей - Ненавижу ублюдка! Это вам, ешьте, люди, и пейте, - с этими словами нам в логово занесли бочонок, явно не пустой, пару караваев хлеба и большое деревянное блюдо с кусками жареного мяса.
   - Ножей вам не дам, ешьте так, - продолжал добрый страж - Пейте пиво, кружки вам принесут. А если б вы ту рыгаловку сожгли ко всем демонам, так я б вам и вина бы поставил. Но и так хорошо!
  
   И он был прав.
   И так хорошо! Зачем нам давиться кислятиной, ведь пиво гораздо лучше - в этом были солидарны практически все из присутствующих, за исключением Уильяма и еще одного карла, кажись, тоже из местных благородных. Обедневшего рода какой-то там по счету сын, всего имущества - старый меч да дедовская кольчужка. Он сидел в углу, весь печальный, в беседах не участвовал, но от угощения, тем не менее, отказываться не стал.
   Уильям же отказался - у него от запаха пива почему-то лицо болеть начинало, но хлеб и мясо умял, тем не менее, с аппетитом.
  
   - Понимаешь, Свартхевди, - делился горестями Ротвальд, оказавшийся карлом вполне достойным, - Как-то оно все навалилось... Будто проклял кто.
   Я проклятия непосредственно на нем не чувствовал, но мог и ошибаться. Да что уж там, порой ошибалась и Хильда, а мне до нее как отсюда вплавь до Нурдланда. Ритуалы и обряды, чтобы прояснить более-менее точно, я знал, но для них было не место, и не время.
   - Позапрошлым годом сгорел мой склад, а там товара было марок на пять, не менее! Пришлось долю в подворье закладывать, но с грехом пополам собрал два корабля, к вам дойти, в Нордланд, за мехами, янтарем и костью, хотя бы до Ольборга, это за...
   - Я знаю, где это, уважаемый, ты продолжай, - поддержал беседу я, прикладываясь к грубой деревянной кружке с пивом.
  
   Пиво, кстати, оказалось дерьмовое.
   Хотя, с другой стороны, бесплатное и вовремя.
  
   - Да! Так вот, пока собирались, так время потеряли, едва успели к концу торга, и пришлось брать последыши. Вроде распродался удачно для такого случая, и больше всего купил мехов. Уговаривал меня, вон, Эмиль, зимовать остаться, да я думал обернуться быстрее, и попали мы в осеннюю непогодь. Второй мой ког выкинуло на скалы, с него только Удо и спасся, - кивнул Герхард на чернобородого - А мы на "Маргрете" столько воды приняли, что ты и не поверишь, только шапками не вычерпывали! Вернулись зимовать в Ольборг, весной пошли сюда. Так вот и вернулся я, как бы не беднее, чем был. И так меха не лучшие, так еще и в воде побывали... Но, хоть пришел вовремя, взяли и подмоченные, да другого чего набрал, пока у вас гостил, с того с долгами рассчитался. А все одно, не было мне удачи.
   Спутники Герхарда покивали головами.
   - А Эмиль вот советует снова к вам идти, только по уму и без спешки. А я как вспомню парней, которые вместе с "Вибеке" потонули...
   Я не стал его утешать. Прихотлива судьба пенителя сельдевых троп, не угадаешь: хоть ты жертвуй, хоть заклинай, слагай ли висы, крепи ли морского своего коня - а скучно станет Эгиру, и пойдешь к нему на пир, хлебать соленый эль. Нет искуснее мореходов, нежели сыны Всеотца, а порой и наш сокол волн по прихоти мужа Ран не возвращается больше домой, находя вечный покой в безмолвии морского дна. Да, не для слабых духом путь земли лебедей, поэтому вновь и вновь бороздят зеркало неба драккары, шнеккеры, кнорры светлого Нурдланда.
   -... И вот тоска накатила, да Эмиль еще жужжит, пойдем да пойдем, де, к нордманам за янтарем и костью, а тут ты, нордман, еще, пялишься и пялишься. И такая, ты знаешь, вдруг злость на тебя накатила! Ну, думаю, - проникновенно вещал Герхард - Пойду, спрошу у юнака, чего это он?
   - Вот и спросил, - осклабился я.
   - А все и к лучшему, - широко улыбнулся мой собеседник - Ты принес мне удачу, парень! - и подмигнул мне своим новым глазом. - Не колдун ли ты часом? - хохотнул он.
   Я поморщился.
   - Шуткую я, юнак, больно тяжела у тебя рука для колдуна! Видал я колдунов Орийских, и Силлистрийских тоже видал, слабоваты они со мной в кулачки сойтись. Все поголовно задохлики, соплей перешибешь.
   - А ты поди доберись до него сначала, чтоб перешибить-то! - отозвался кто-то из ближайшего угла - Он тебя поджарит трижды три раза, пока доберешься!
   Ему в ответ отозвался Эмиль, вытиравший хлебной коркой блюдо из-под мяса.
   - Поджарит? Видал я одного такого поджаривателя! Десятков на пять шагов умел огнешар кидать, и что? Я копье подальше метну и попаду! А хорошим копьем, скажу тебе, я добрый щит просаживал, не то, что колдуново брюхо!
   - А он твое копье...
   - А я бы...
   Так и развлекались беседами в ожидании местного правосудия.
  
   На третий день какие-то Герхардовы знакомцы внесли за него денег, и он сотоварищи отбыл, на прощание крепко хлопнув меня по плечу и обещав не забывать.
   Угрюмый Удо зыркнул так, что я понял, что он меня не забудет точно.
   А на четвертый день выкупили Уильяма.
  
   Примерно в полдень тяжелая дверь темницы со скрипом отворилась, и в нашу камеру ввалились стражи. Они не принесли нам пива и мяса, а внимательно осмотрели нескольких присутствующих сидельцев, выбрали из них меня и Уильяма, и велели следовать за ними, и не делать глупостей.
   Ибо чревато.
   Мы, в общем, и не собирались, тем более, как нам пояснил наш давешний знакомый страж, оказавшийся в числе сопровождающих, прибыли за нами. Точнее, за кем-то одним.
   А прибыла, сказал он, девица. Весьма высокая, красивая, одета богато. Со свитой. Пожелала, дескать, пообщаться с узником. Молодым, одетым достойно, поступившим недавно.
   - А таких у нас сейчас двое, - сказал страж.
   - Откуда бы у таких, как вы, взяться подобным знакомствам? - любопытствовал он.
   У меня - неоткуда, а вот Уильям тихонько шепнул мне на ухо: "Эллис".
   Ага.
   Это которая длинная, и при этом "стерва, злее не видал".
  
   Идти пришлось долго.
   Гулкие темные коридоры, чей сумрак разгонял свет факелов; решетки, и тяжелые двери камер заставляли еще сильнее, чем обычно, жаждать свободы; где-то в стороне, судя по звукам, кажется, кого-то били кнутом.
   Я был рад покинуть это царство смеха и веселья.
   Дожидаться визитеров нам было предложено в просторной комнате, с лавками вдоль стен. Из широких, правда, зарешеченных окон лился свет и свежий воздух, пахнущий морем и городом, я принюхался, и понял, что воняю.
   Хотелось в баню.
   Или в море.
   Или в реку.
   Можно в бочку.
  
   Я посмотрел на Уильяма, и понял, что если выгляжу также, то сойдет и поилка для лошадей.
  
   Я не люблю вонять и быть грязным. Недостойно таким быть для дренга, хотя извиняют меня некоторые жизненные обстоятельства.
   Нас усадили рядышком на скамье (тяжелой, но к полу не прибитой) и сказали сидеть и ждать.
   - Что Эллис от меня понадобилось? - вслух недоумевал Уильям, благо стражи нас покинули: окна зарешечены, из комнаты только один выход, убегать, реши мы это сделать, было бы некуда.
   - Может, передумала, а? Как думаешь, твоя милость? Позовет под венец, а заодно и с отцом помиришься! Хорошо бы! - отозвался я, уныло рассматривая здоровенную прореху на когда-то добротных штанах.
   - Да вряд ли так будет, и нет смысла гадать. Придет к нам, тогда и спрошу, что...
   Договорить ему не дал шум открывающейся двери.
   - Чего и стоило ожидать! - раздался женский голос из дверного проема, и я бы не сказал, что он принадлежал молодой девице.
   Спустя мгновение, в помещение зашла и его обладательница.
  
   Я взглянул на нее, и потерял покой.
   - Даааааа, - вполголоса поведал я другу; явившейся нам красотой я был впечатлен до полного остекленения - Твой отец воистину жесток. Я-то думал, тролли в вашей стране под мостами живут. И где ты тут бюст увидел?
   Вошедшая обладала, как оказалось, весьма острым слухом.
   - Что ты там бормочешь, бродяга? - лапа размером с седло хлопнула меня по левому плечу так, что я накренился на левый борт, а скамья подо мной жалобно затрещала. И не отведать мне мяса из Эльдхримнира, если я не стал ниже ростом примерно на дюйм. Зачем этой бабе меч, что висит у нее на поясе, если она своими клешнями может головы врагам отрывать и закидывать их потом не менее, чем на полторы мили?
   Предо мной стояла высоченная тетка.
   Грубые черты лица, которое, к тому же украшали несколько шрамов, полуседые волосы, заплетенные в толстую косу, перекинутую на грудь... Ну, то есть на то место, где она должна бы быть, но где ее нет. Толстенная жилистая шея, плечи, как у деревенского кузнеца, руки, с запястьями, немного потоньше, чем были у моего отца, а уж его дохляком назвать было трудно. И могучие кривоватые ноги в кожаных штанах, вдетых в высокие кожаные же сапоги.
  
   Хорошие и дорогие, кстати, сапоги.
   И штаны.
   Не то, что мои...
  
   Полностью теперь разделяю мнение Уильяма о женитьбе.
   Я в топях драугров покрасивее видал, чем эта вот прелестница, что стоит передо мной, уставилась мне в лицо и грозно сопит. Понимаю теперь, от кого Высокий Джон убежал жить в болото.
   - Эльза?! - недоуменно воскликнул мой друг, явление этой гром-бабы тоже стало для него неожиданностью, хотя, они явно были знакомы - Ты-то что здесь делаешь?
   - А сам ты как думаешь? - проворчала тетка, прекратив, наконец, испепелять меня взглядом, и, не дождавшись ответа, продолжила - Я за тобой.
   - А где Эллис? Разве она не...
   - Она у коменданта этой каталажки, платит за тебя штраф и отступное за досрочное освобождение. И ты, фрайхер Уильям Ульбрехт, будешь ей должен. Не забудь.
   Учитывая болезненную честность моего друга, это уже оскорбление, вот так брякнуть, что он может забыть отдать долг. Но друг не спешил возмущаться или поправлять эту злобабу.
   - А...
   - Нет, суда мы ждать не будем. Леди Эллис торопится, хотя - я в этом уверена - тебя следовало бы оставить тут, в компании воров, разбойников, мошенников и убийц.
   Пассаж этот я принял на свой счет, и меня это задело: за всю свою недолгую жизнь я ничего не крал, разве что, ненамеренно, но всегда многократно воздавал за нечаянную обиду; не лгал людям с целью наживы, да и убийцей себя не считал.
   - Это ты меня, что ли назвала вором и мошенником, уважаемая, не знаю твоего имени?
   Бабища не соизволила даже повернуть ко мне голову, а у меня промелькнула мысль, что ей, пожалуй, зубы жмут, поэтому она такая невежливая. Вообще-то, бить баб, даже таких страшных, не слишком хорошо, но именно эта изо всех сил напрашивается. И если она думает, что меч на поясе, и отсутствие такового у меня, дает ей право хамить, то она ошибается.
   - Мне не интересно, кто ты, - отозвалась она - Уильям, сейчас комендант отдаст приказ о твоем освобождении, и ты, не задавая вопросов, поедешь с нами.
   - Куда?!
   - Куда леди Эллис скажет. Или ты, может, все же хочешь посидеть тут еще немного? До суда? Заодно познакомишься с фогтом Эркенбурга, а деньги за тебя внесет твой отец.
   - Отец здесь?!!
   - Мы встретились со старым бароном Ульбрехтом в воротах постоялого двора. И знаешь, фрайхер Уильям, - поведала нам гостья - А вот тебе лучше бы с ним не встречаться. Целее будешь. С него станется отходить тебя кнутом на конюшне.
   Уильям тяжко вздохнул.
   - Так, может, он вовсе и не за мной? - как-то даже жалобно предположил он, и мне стало немного за него стыдно.
   И у моего отца рука была тяжелой, и мне нередко доставалось от него горячих, поскольку с сопливых лет славен был я своим паскудством. Но, будучи уличен в содеяном, справедливую кару я принимал с достоинством. И уж точно отца не боялся, а любил и уважал.
   Тетка предположение решительно отвергла.
   - В лесах твоего баронства расплодились волки, болотные огни видели уже в миле от ближайшей к топям деревни, несуны вконец обнаглели, и урожай у вас ожидается скудным! У Дорнхольма своих дел по горло, и твой почтенный отец не стал бы попусту тратить время. И большой торг в Эркенбурге еще нескоро. Нет, я всегда говорила, что...
   Громогласную бабу прервало явление новых посетителей: в комнату ввалились парочка дюжих хирдманов в добротных кольчугах, несших шлемы в руках, а следом за ними...
   Ну, что я могу сказать...
   Мой друг - дурак. Это очевидный факт, он не требует доказательств.
   Море - соленое, снег - холодный, камень - твердый, дождь - мокрый, шарик - круглый.
   Уильям - глупый.
   Даже я, продавшийся в лойсинги за здорово живешь, я, скормивший единственные сапоги болотным драуграм, я, пойманный на шлюхе, которую поимело полборга... Так вот, на фоне него я выгляжу еще нормальным.
   За такую деву, что посетила двух скорбных разумом скитальцев, передрались бы все неженатые карлы нашего фюлька, от совсем уж сопляков, до седобородых старцев. А скорбных разумом, это потому, что одному из них это сокровище навязывали в жены и давали приданое, достойное самого конунга, а он упирался всеми копытами.
   Второй же - согласно вышеперечисленого.
   Не буду повторяться, ибо слегка стыдно.
  
   Не люблю, когда стыдно.
  
   Глава 33.
  
   - Нет, я всегда говорила, - продолжила мужебаба обличать моего друга - Что стоит тебя отпустить куда-то одного, без пригляда, то не пройдет и дня, как ты окажешься либо в канаве, либо в темнице! Кстати, - обернулась она к вошедшей - Леди Эллис, ты должна мне марку серебром.
   Девица улыбнулась в ответ.
   - Твоя правда, Эльза, ты выиграла наш спор. Он оказался не в кабаке и не в дешевом борделе.
   Уильям не стал уточнять, что мы и там и там уже побывали, а вежливо поприветствовал гостью. Да и я не стал выставлять себя невеждой, хотя на мо слова внимания особо и не обратили. Но я не обиделся на невнимание, а продолжил разглядывать девушку.
   Высокая, что да, то да. Лишь на пару дюймов ниже, чем эта непомерная страшнодева Эльза. К счастью, схожи они были лишь ростом, и выглядела эта самая Эллис так, как и должна выглядеть дочь ярла. А то и конунга.
   Прямые каштановые волосы, заплетенные в сложную косу длиной как раз пониже попки, правильные черты лица, полные губки и эти глаза... Нет, глазищи... И про фигурку Уильям не наврал - все при ней. И вовсе бюст не "слишком большой". Слишком большой он для того, у кого ладошки маленькие, вроде как у Уильяма.
   А для моих - так в самый раз.
   Впечатление портило лишь несколько надменное выражение лица, и пренебрежительная улыбка. Причем, адресовано все это было моему другу. На меня же во время короткой беседы красавица внимания не обращала. Сначала.
   Потом стрельнула глазами в моем направлении.
   Потом слегка разрумянилась.
   Ничего мне сказать не успела.
   - Ты чего это вытаращился на леди? - прервала мое задумчивое созерцание явившихся нам красот безобразная Эльза.
   - Нечасто приходится видеть настолько прекрасную деву, - в общем-то правдиво ответил я, - Считал я раньше, что самое прекрасное, что можно увидеть на свете, это рассвет над морем Нурдланда, но ныне вижу, что ошибался.
   Судя по выражению лица Эллис, комплиментами, даже такими корявыми, ее не баловали. А может, это было и не так, и дело оказалось в чем-то другом. Эльза, собравшаяся, было, мне нагрубить, посмотрела на то ли воспитанницу, то ли родственницу, вздохнула, и отвернулась к Уильяму. Также поступила и Эллис.
   - Какими бы ни были твои дела в этом городе, фрайхер Уильям Ульбрехт, ты отложишь их, - как само собой разумеющееся сообщила Уиллу Эллис - Мы заберем твои вещи из постоялого двора, или куда ты там приходишь отсыпаться после пьянок, и поедем в Донхольм, к моему отцу, и сделаем это быстро.
   - Я по-прежнему не претендую ни на твою руку, ни на твои земли... - попытался взбрыкнуть мой друг.
   - Вот это моему отцу и расскажешь, и будешь настолько убедителен, чтобы он согласился расторгнуть договор, - не терпящим возражений тоном ответила ему красавица. - А там и с твоим батюшкой дело решим. Или, ты предпочтешь дождаться его тут?
   Вот как назвать человека, который упорно отказывается от шнеккера, трюм которого набит золотом, и это при том, что его собственная утлая лодчонка дала течь и во всю хлебает воду? Скажу, как: его можно назвать моим другом.
   Кто кормит болотную нежить последними штанами - тот я.
   А кто отказывается от очень богатой красотки - тот Уильям.
   Два башмака пара.
   Сквозь мили буреломных лесов и непролазных топей, презрев страх и смертельные опасности, преодолев ложь и коварство предательства, два осла нашли друг друга.
   Уильяму что-то не понравилось, он принялся спорить, но в чем было дело, я так и не разобрался - это потому, что явившиеся тюремные стражи проводили меня обратно в яму, ибо мое присутствие стало явно лишним. Судя же по доносившимся до меня отголоскам бурной дискуссии, могучая Эльза легко переорала моего друга, ну а если учесть тот факт, что до самого вечера Уилла обратно не вернули, отбрыкаться от обратного путешествия он не смог.
  
   - Кого я вижу!!! - проорали мне из пахнущих едой и выпивкой глубин харчевни - Да провалиться мне на этом же месте, если это не мой друг Конь!
   Я пригляделся: из-за длинного стола, уставленного снедью и напитками, привстав со скамьи, мне, улыбаясь во весь рот, махал ручищей мой недавний знакомец Герхард. Рядышком с ним восседал толстяк Эмиль, и он поприветствовал меня взмахом огромного копченого окорока, от которого только что оторвал зубами такой шмат, что им, наверное, подавилась бы и лошадь. При них был и чернобородый мрачный Удо, который видеть меня был явно не рад, и много кто еще, мне пока что незнакомые.
  
   Из тюрьмы меня выпустили к следующему полудню. Тот же самый страж явился за мной, и вызволил из затхлых подземелий, сказав, что штраф за меня заплатили еще вчера. Я прикинул, и понял, что не ошибся в друге: не забыл Коня "его милость"! А больше платить за меня тут было бы и некому. Но к радости от обретения долгожданной свободы примешивалась и печаль от разлуки с единственным другом. Тяжко стало на душе, и беспокойно за непутевого Уильяма. Как-то он там теперь будет, без доброго совета и крепкой руки друга?
   - Если за меня заплатили вчера, тогда, что я тут делал до сих пор? - спросил я своего знакомого стража.
   - Ну, так пока приказ писали и в книги вносили, пока то да се...
   Судя по времени, которое на сие было затрачено, приказ о моем освобождении не писали на пергаменте, а ковали из железа или высекали на граните. Ну, понятно же, за меня не просила прекрасная знатная и богатая дева...
   Срок, на который я оплатил комнатушку, выходил только завтра, и мне было где бросить кости, оставался нерешенным лишь один вопрос - что делать дальше? Я насухо ломать голову не стал, а предпочел заесть, запить это дело, благо немного денег оставалось. Тем монетам, что оставались в кошеле во время попойки, доблестные тюремные стражи весла, конечно, приделали, но пару-тройку серебряных, из тех, что поменьше, не нашли. Хотя, это потому, что особо и не искали, скорее всего. Так, кошель, и пояс проверили, для порядка, и все. В вещах, аккуратно сложенных в сундуке в комнатушке постоялого двора явно кто-то покопался - может, слуги, а то и сам хозяин - но ничего не пропало. Видимо, хранит Хеймдалль неразумных, а то, если бы эти негодяи посмели украсть мою секиру или кольчугу, то я бы проклял это место так, что даже внуки тех, кто сейчас живет по-соседству показывали бы на руины постоялого двора пальцем и дрожащим голосом рассказывали бы всем желающим о гиблом месте.
   Да-да, порой необуздан я в гневе, и, коль устремляю взгляд, тяжкой злобой наполненный, вдаль, то, куда ни упадет взор гневливый, там вянет трава, и сохнут деревья, ржавеет и крошится сталь, лысеют овцы, а молоко скисает прямо в коровах.
   Гхм, да... О чем это я...
  
   - Выпей с нами пива, парень, - горланил Герхард - Иди к нам!
   Невежливо будет отказываться, когда зовет хороший знакомец за стол, и я последовал приглашению. А чтобы не показаться халявщиком, заказал у трактирного служки бочонок доброго пива, что разом ополовинило и без того невеликие мои богатства. Но... Мудрость, хоть и заемная, однако, при мне:

Не знаю радушных
и щедрых, что стали б
дары отвергать;
ни таких, что, в ответ
на подарок врученный,
подарка б не приняли *

  
   Стол и без того был не пуст, компания пила и ела, булькала пивом и чавкала пищей всякой, но жест мой оценила благосклонно. Я уселся на свободный край скамьи, и тут же мне протянули объемистую глиняную кружку с шапкой пены, а сидящий наискось от меня здоровенный мужик, опустошив одним глотком точно такую же, обратился ко мне.
   - Откуда ты, дренг? Кто твой отец, и как тебя зовут? - он говорил на общем - Друг Герхарда - наш друг, ешь и пей, и расскажи нам, кто ты есть!
   А я смотрел на символ Мъелльнира, свисающий с шеи мужика, и ухмылялся. На душе стало немного теплее - приятно видеть земляков. И он такой тут был не один.
   - Мое имя Свартхевди Конь, я сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески, - ответил я ему на благословенной речи светлого Нурдланда - славный Лаксдальборг назову своей Родиной.
   Карл осклабился, поглядел на мою белую шевелюру.
   - Свартхевди? А твой отец большой шутник!
   - Есть такое, - я слегка поморщился, рассказывать, что раньше я своему имени полностью соответствовал, и как вышло, что это теперь совсем не так, не особо хотелось.
   - Так выпьем за него! - он наполнил кружку заново - Я был в Лаксдальборге, и знаю многих оттуда. Я Орм Штевень, а это, - он ткнул кулаком в плечо соседу - Гюльви Половина Весла, а это Свейн Ковш, а это братья Харальд и Сигурд Гуннарсоны, а это...
   Я встал, и кивал головой, и приветствовал каждого из представленных мне, и пытался их всех запомнить, пока трезвый. Невежливо было бы забыть имя собеседника, неуважительно.
   - А это, - наконец добрался Орм до противоположной оконечности стола - Гудбруд, сын Гудбруда. Наш скальд, лучший из всех скальдов как отсюда, так и до самого Трэллеборга! Выпьем, други, за нашего гостя, Свартхевди Коня, сына Бьерна Полосатой Бороды из Лаксдальборга! - громогласно провозгласил Орм, и присутствующие последовали его совету. Все, кроме того самого скальда, который кружку отставил и, грузно поднявшись со своего места, направился ко мне. Был он невысок, но зато широк, как бабушкин сарай, свою рыжую бороду он заплетал в три косы, собранные за поясом, из рыжих же зарослей на лице торчал нос картошкой, а само лицо обезображивал глубокий, кривой, жутковатого вида шрам, шедший наискось от левого уха через скулу, и терявшийся в бороде.
   Он подобрался ближе и встал передо мной.
   - Сын Полосатой Бороды, говоришь? - спросил он, пристально глядя мне в лицо своими маленькими, глубоко посаженными глазами.
   - Да, это так, уважаемый Гудбруд, - согласился я.
   - Тогда ты внук Трески! - нехорошо осклабился он, как будто уличил меня в чем-то позорном.
   В чем дело, я не понимал. Ну да, я ж и сам об этом сказал недавно.
   - Да, и это так.
   Лучший скальд повел плечами, будто разминаясь и готовясь к драке.
   - Я кое-что должен твоему деду, - коснувшись кончиками пальцев шрама сообщил он мне.
   В растерянности я пребывал недолго. Долг есть долг, пусть даже и такой, если я правильно его понял. А раз он есть, значит должен быть отдан.
   - После пира утречком с дедом и сочтешься! - ответил ему, - Если он после браги тебя не забыл и если ты его не забудешь.
   Драки я не хотел, но и не боялся, и табанить перед ним не хотелось, а потому, продолжил.
   - Да, я внук Торвальда Трески, а он - мой дед. Ты позовешь меня на перекресток, Гудбруд Гудбрудсон?
   Народ вокруг притих, прислушиваясь к нашей беседе, а скальд, похоже, вторую половину моих слов пропустил мимо ушей, из него словно выпустили воздух.
   - Давно?
   - Четыре зимы назад.
   Скальд тяжело вздохнул.
   - Треска был мой враг, но это было наше с ним дело, и я не буду спрашивать за него с тебя, - он хлопнул по плечу сидящего рядом карла - Гюльви, подвинься! - и, обращаясь уже ко мне - Твой дед был славный карл, и я не рад вести о его гибели. Сядь, дренг, и расскажи мне о нем, как он жил и как он умер.
  
   Мы помянули деда пивом, и с рассказа о нем тема разговора плавно перетекла на мою нелегкую судьбину, и мой же сюда путь неблизкий.
   Достойная компания внимательно слушала о моих злоключениях, о том, с чего все началось, что мне пришлось пережить в долгом путешествии из родимого Лаксдальборга, и яростно мне сочувствовала: сидящий напротив Орм Штевень уже не мог смеяться, он держался обеими руками за живот, обильно плакал и тихонько выл на одной ноте, Гудбруд, сидящий рядом изжевал свои усы, а Гюльви нашел настолько смешным эпизод с деревом и драуграми, что подавился пивом так, что оно принялось капать у него из носа, что вызвало настоящую бурю веселья и вал незлобивых шуток и подколок от его товарищей.
   - Значит, говоришь, довольно медленные и весьма туповатые? - уточнил Гудбруд - Ты говоришь, что смог в одиночку изрубить секирой драугра и жег его потом в костре?
   Я на неверие обиделся. Ну, немного преувеличил количество поверженной нечисти и нежити, не без того, но в главном не врал.
   - Клянусь бородой отца Магни, не вру, - ответил я ему - Горит плохо, мерзко воняет, и следить надо постоянно, чтобы ничего из костра не выползло.
   - Я не сомневаюсь в правдивости твоих речей, дренг, - успокоил меня скальд - Но ты еще молод, и слишком мало видел. То был не драугр, а обычный ходун. Поднявшийся мертвяк. Такие встают иногда в дурных местах. А драугр, друг мой Конь, твоей же секирой тебя бы и нашинковал, и был бы ты уже не Конь, а не менее чем сотня очень маленьких пони. Да и заметил бы ты его только тогда, когда он тебя бы жрать начал. А уж изрубить и сжечь...
   Я собрался, было, возмутиться, но Гудбрудсон, шумно глотнув из кружки, продолжил.
   - Ходун опасен, спору нет, но одолеть его нетрудно, а вот драугр... - он сокрушенно покачал головой, и снова уткнулся в кружку.
   - Несколько лет назад мы были на старой земле, - поведал мне Гюльви.
   Мне стало любопытно и удивительно.
   - Что там делать? И как там сейчас, на Эльдстеланде? Живут ли там люди? - забросал я его вопросами.
   - Нечего делать, плохо, не живут,- кратко сообщил мне вынырнувший из кружки скальд - Зима теперь там, даже летом. Вот там мы драугра и повидали. И кое-кого еще. А что делали - так забрать надо было кой-чего ценного, что предки нашего ярла не прибрали с собой. А вот нам бы пригодилось!
  
   Глава 34.
  
   - Так вот, Конь, подходим мы вот с Гюльви, а с нами Трюггви Тролль, он сейчас на драккаре, и братья Гуннарсоны, Кари Лучник и, вон, Эрик, который от пива устал, и скоро спать под стол уляжется, к дому, где свет видели...
   - Погоди-погоди, ты же сам сказал, что на Эльдстеланде люди не живут? - поймал я рассказчика на противоречивости.
   - И могу повторить, если ты слаб на ухо, - ответил мне скальд - Люди и не живут. У дома нас ждал старик, древний, сгорбленный, весь морщинистый, одет в шкуры, старые все, траченные, борода у него ниже пояса, и дубина при нем каменная, такая, что даже Трюггви ей долго не помашет, а уж того троллем не зря прозвали. Поприветствовал нас. Погостить позвал.
   - И вы согласились? Чем он угощал, что рассказал? - любопытствовал я.
   - Нет, мы не пошли в дом и не сели там за стол. Знаешь, почему? Вот стою я перед ним, слушаю вежливые речи, и, ты знаешь, Конь, у меня уже сопли в носу замерзли, а у него даже пар изо рта не идет. И говорит так, будто слова вспоминать приходится. Вот как ты думаешь, стоит гостить в таком месте?
   - Думаю, стоит быть осторожным.
   - Во-во... "Будьте гостями, выпейте браги" - говорил старик тот - "Внуков моих-де дождемся, а там и мяса сварим, устроим пир!".
   - Вот ты и подумай, Конь, чье мясо-то варить, если ни скотом, ни дымом не пахнет? - добавил Гюльви.
   - Так, может, внуки те на охоту ушли? За мясом?
   - Тогда уж не ушли, а улетели. Весь хутор снегом засыпан, снег старый, а неистоптан. Следы только наши. Не пошли мы туда. Дело к ночи уже было, так мы в лагерь вернулись.
   - А драугра видели, когда уже уходить с Эльдстеланда собирались, - сообщил мне Орм - Под утро самое тварь приперлась. Туман с ночи стоял, да и таилась она, ползла в снегу. Думала на сонных прыгнуть, но не учла, что наши сменились недавно.
   - Ну и как, одолели драугра?
   - Да как сказать... - смущенно почесал он в косматом затылке.
   - Говори уж, как есть! - посоветовал ему Гудбруд - Железо его не брало. Совсем, Конь, не брало! Посмотри на мою руку, - я скосил глаза на его предплечье толщиной с мою голень, жилистое и поросшее рыжей шерстью - Клянусь деревянными сиськами Эмблы, есть еще в моих костях сила! Но менее чем на полдюйма вглубину я смог прорубить его шкуру, а потом он откусил кусок от моего щита вместе с окантовкой! Откусил, Конь! Тварь убила двоих, и покалечила еще кучу народа, прежде чем ярл не улучил момент и не вморозил ее амулетом в ледышку размером с ворота корабельного сарая. Вот так-то. А ты говоришь - порубил и сжег...
   Мы помолчали, потом помянули павших.
   - Ну а добыли, зачем шли-то?
   Скальд вздохнул.
   - Не с пустыми руками вернулись, оно, конечно, так. Но зачем шли - не взяли. Нечего там оказалось без колдуна делать. И амулет у ярла протух, а если еще драугры явятся, или этот изо льда выломается и мстить придет? Или внуки стариковы придут узнать, почему деду уважение не оказали? Не было страха в наших сердцах, но мудрее было бы оттуда уйти.
   С драуграми мы закончили, и я продолжил свою угрюмую повесть.
   Дальше мы поспорили за то, кем могут быть болотные духи, или зубастые ребенки, согласились с тем, что всяким Высоким Джонам не место в Мидгарде, а всем ельфам наоборот самое там место - только на рабском рынке. Выпили и за то, чтобы лжецу Ульрику Ризе утонуть в нужнике. Про славное дерево, чудесную воду и остальное, что с ними связанное, я счел разумным не упоминать.
   Выпили за то, что есть на свете добрые друзья - те, с кем можно встать плечом к плечу против любого врага, те, кому можно доверить дом, казну и жену, и не бояться за их сохранность.
   Выпили за друзей, и отдельно за Уильяма Ульбрехта - столь достойных людей в здешних краях, как оказалось, еще поискать. А когда я упомянул, что сильнейшего, чем он, стрельца из лука не видел, и, скорее всего, не увижу, ко мне, шатаясь, подошел один из хирдманов, поименованный Ормом как Кари Лучник, и предложил поспорить, что он по-любому поискуснее будет, чем всякие недоросли. Хоть язык его заплетался, а глаза съезжались к переносице, я не сомневался, что уж меня-то он перестреляет, а вот Уильяма - не знаю. Но если выпадет случай им сразиться - ставить буду на друга, ибо в нем уверен.
   Орм в спор вмешался, сообщив, что в трактире мы соревноваться в стрельбе не будем.
   Потом народ как-то плавно перешел на обсуждение, как бы они поступили на моем месте. Кто-то трендел о том, как он лихо бы разогнал нежить и обнес руины, кто-то допытывался, не знаю ли я дороги туда, кто-то сам хвастался ратными подвигами или травил байки об удаче и кладоискательстве, а лучший скальд Гудбруд Гудбрудсон, которого последнее время явно одолевал какой-то вопрос, который он никак не мог сформулировать, и от того немного злился, наконец, разродился.
   - Послушай, Конь, а сколько детей у твоего отца?
   - Четверо, считая меня. Хегни, Орм, Кетиль и я.
   - А дочери или младшие братья у тебя есть?
   - Если и есть, то после моего ухода появились, - ответил ему я - Тогда этой дочке где-то год от роду, и староват ты, чтобы моему бате в зятья набиваться.
   Скальд на подначку не повелся.
   - Так ты, значит, младший?
   Я пожал плечами и по-прежнему не мог сообразить, куда он клонит.
   - Ну, да.
   - Ага! - он ухмыльнулся - Так вот, как ты вылечил Герхарда! Ты колдун!
   Я от столь резких поворотов малость заколдобился.
   - Треска был могучий колдун, а всем известно, что дар колдовства в роду колдуна переходит через поколение, младшему из прямых потомков! А ты - младший из его внуков!
   Вообще-то бред. Никуда сила не передается, ни через поколение, ни вообще. Она - дар и благословление Асов. Да и вообще, хоть Бьерн и признал меня своим сыном, я все ж не из живота Инге появился.
   - Да ну тебя, Гудбруд! Так только у ведьм происходит, и то, не через поколение, а от наставницы к ученице, и то, только если та готова дар принять и наставница правильно его отдаст. Сила колдуна передана быть не может.
   - Ага!!! Разбираешься! А говоришь, не колдун! Значит, научил тебя дед знаниям тайным!
   - Гудбруд, ты меня слушаешь? От наставницы к ученице! Я похож на ученицу, а дед Торвальд - на наставницу?
   Скальд посерьезнел, потер пальцами шрам.
   - Не похожи, ни ты, ни он. А про ведьм откуда тогда знаешь?
   - Старая Хильда рассказывала. Но и она мне ничего не передавала! - поторопился отбрехаться я - Когда я уходил из Лаксдальборга, она была еще жива, а ведьма, силу передавшая, отойдет быстро, хотя и легко.
   Рожа у Гудбрудсона стала задумчивой. И довольной.
   - Старуха Хильда? Хильда Аудундоттир?
   - Ну, да. Знаешь ее?
   - Кто ж ее не знает... - он придвинулся ко мне совсем близко, и зашипел в ухо - Так, значит, не передавала силу? Тебе. Не передавала, но могла! Вот оно че, Бьернсон! Хильда Аудундоттир учила тебя, потому, что погиб Треска, а он не успел доучить тебя! Решили, что даже недоученный колдун лучше, чем никакого!
   Мне сказать было особо нечего.
   - Не беспокойся, Свартхевди, сын Бьерна, внук Торвальда, - продолжал шептать мне в ухо рыжебородый скальд, хотя, в этом и не было необходимости: за шумом и гамом трактира можно было смело орать в голос и не быть услышанным - Это твое дело. Но нашему хирду пригодился бы хороший колдун, а внук Трески плохим быть не может. Ты должен поговорить с ярлом, он предложит тебе место на руме и хорошую долю. Подумай, Конь! Лучшего ты здесь не найдешь.
   Не буду врать, что мне не хотелось бы последовать совету, он со всех сторон выглядел правильным. Оно ведь как: кормить меня мясом и поить пивом каждый день никто почему-то не торопится, серебро и медь в кошеле почти иссякли, а золота там и вовсе давненько не бывало. Можно было бы наняться в дружину какого-нибудь местного владетеля, а можно бы прибиться к отряду наемников. Или, как вариант, к ватаге тех самых болотных несунов (для чего пришлось бы вернуться обратно в фюльк Уиллова батьки).
   И, кстати, поискать свой мешок, с чудесной водой и золотишком.
   Я даже на пару мгновений поддался искушению, вспоминая дорогу до предполагаемого места захоронения своих сокровищ. Но... Если они лежат там до сих пор, значит, полежат и еще. А если уже не лежат - то и смысла торопиться к ним уже нет, не так ли? И вот если не лежат, и мне придется вернуться обратно в Эркенбург ни с чем, тогда вряд ли встретится еще один земляк, что позовет в хирд, или, хотя бы, поговорить с ярлом. В том, что мне удастся вступить в наемный отряд, в ватагу контрабандистов или наняться в судовую рать, сомнений у меня не было, однако, здесь-то зовут, а там уже мне самому придется проситься, если иной оказии не подвернется. Это, в общем, нормально, но хуже, чем когда вежливо приглашают.
   Однако же, золото это... Это золото, клянусь изжеванным хвостом Змея! Это огонь моря и свет Эгира, слезы Фрейи и искры Драупнира! Негоже ему быть выброшенным, словно рыбья чешуя, в кусты.
   Мой пропитавшийся пивом (и чем-то еще вроде сладкой крепкой браги, емкости с которой также обнаружились на столе), разум увидел решение насущных проблем.
   Нет денег?
   Некуда приложить руки?
   Ну, так пойди, Конь, и достань свое золото, и свою чудесную воду!
  
   А с другой стороны, в прошлый раз руны сказали мне этого не делать, и были правы: пойди я за своим добром, наверняка попал бы в неприятности.
   Понял!
   Надо спросить руны.
   Я запустил клешню в мешочек.
   Золото, однако, манит.
   Но как же мне надоели эти леса и болота!
   Опять же, где-то там мой добрый друг, скучно без него.
   Зато сейчас вокруг земляки, и я снова увижу море, а Уильяму надо решать свои дела с отцом и Эллис, у него свои дела.
   Очень хотелось с хирдом, ржание коней и шелест дубрав не для меня; песня ветра и волн, плеск весел и шепот сокола фьердов - вот, что мне снится почти каждую ночь.
   Но за золотом можно, все ж, и в лес, хоть и неохота.
   Однако же, море зовет меня, ведь манит души всех сынов Нурдланда зеркало неба, да и золота, судя по намекам Гудбруда, будет немало, если я окажусь годен...
  
   Гудбруд, увидев ясеневые плашки на моей ладони, лишь хмыкнул. Дескать, своего ума не хватает сделать выбор, так спроси чужого.
  
   TEIWAZ, GEBO , ISA, KENAZ
   И вот теперь я не понял. То есть, понял, но не все. Или не так. Или не понял совсем. Так бывает, не стоит удивляться, а раз не понял, то и выбор останется за мной, и верным ли он будет, или нет - он будет только мой.
  
   Наверное, утром еще подумаю, что хотели сказать мне руны, и о чем именно. И, раз уж острота разума моего притупилось, а пиво больше не лезет, пойду-ка я в люлю, как и советует в таких случаях мудрость старших:
  

Пей на пиру,
но меру блюди
и дельно беседуй;
не прослывешь
меж людей неучтивым,
коль спать рано ляжешь *

  
   - Я поговорю с ярлом, Гудбруд Гудбрудсон. Где мне искать его утром?
   - Приходи завтра в порт, дренг Свартхевди, и найди там драккар "Сияющий змей". Он там такой один красавец, ты не пройдешь мимо. На нем тебе дадут промочить глотку, так что не трать с утра время.
  
   Ярла звали Гуннлауг Длинный, и ростом он действительно был высок, хотя и довольно худ. Он сидел на носу драккара, на руме, и о чем-то совещался со своими людьми, среди которых из знакомых мне был только "лучший скальд". Гудбруд выглядел неважно: его опухшее лицо странного зеленоватого оттенка страдальчески кривилось при каждом громком звуке, он, по-видимому, недавно умывался, его борода и волосы слиплись в мокрые сосульки и на скальда он похож не был, скорее его можно было бы принять за немного несвежего утопленника, которому крепко досталось еще при жизни. Впрочем, лекарство, которое он прихлебывал из большой деревянной кружки, должно было скоро подействовать. Он знаком показал, что видит меня, но просит немного подождать - видать, ярл беседовал о важном. А без приглашения лезть на палубу драккара нельзя.
   Я не обиделся, а предпочел немного полюбоваться драккаром - "Сияющий змей" мне пришелся весьма и весьма по душе.
   Не менее, а, скорее, и более чем два десятка ярдов в длину, он был также и довольно широк - ярдов шесть. Мачту снимать не стали, но весла были убраны. Я посчитал румы, и прикинул, что хирд у ярла Гуннлауга был довольно большой: если румов было пятнадцать, то хирдманов у него должно было бы быть не меньше восьми десятков, а то и больше. Корабль был не новым - весельные люки, хоть и были забраны заглушками, но я видел, что они достаточно истерты. Однако не был он и ветхим, и хирд тщательно за ним ухаживал, даже золотую краску на носу и синюю на бортах явно не так давно подновляли. Дракона на штевне, естественно, не было. В общем, определить, где именно его построили, мне не удалось, но если в общих чертах - где-то здорово южнее Лаксдальборга, и даже Хагаля. Да, я был не самого высокого мнения о корабелах юга Нурдланда, но мастер, создавший "Сияющего змея" заслуживает уважения.
   Хотя, у нас бы справились не хуже, а, возможно, даже и лучше.
   Да, не бедствует ярл Гуннлауг Длинный, такой драккар стоит куда как немало, и много достойных и славных деяний можно совершить, если у тебя есть такой корабль, и крепкий хирд.
   Но вот рыжий скальд махнул мне ручищей, с зажатым в ней жбаном, и я поднялся по широким сходням на палубу.
  
   Глава 35.
  
   - Я много слышал о Торвальде Треске! С ним хирд Лаксдальборга был очень силен, - поведал мне ярл Гуннлауг - Кое-что слышал и о Полосатой Бороде, говорят, он сильный боец. Но я ничего не слышал о тебе, Свартхевди Конь! Почему ты считаешь, что достоин ходить на "Змее"?
   Ярл с самого начала беседы пытался представить дело так, будто это мне было надо к нему. Был бы я оборванцем с пеплом за спиной, без оружия и штанов и с погоней на хвосте - так бы оно и было, но удача при мне: я в доброй кольчуге и при шлеме, щит и секира со мной, и даже серебро еще не все пропито и проедено.
   - Твой человек, достойный скальд Гудбруд, сын Гудбруда, позвал меня, - ответил я ему - Сказал, что тебе может пригодиться еще один хирдман, и что мне нечего делать на берегу, когда столь достойный хирд собирается в море.
   - Хирдманов у меня и без того достаточно, а если понадобится найти еще, то мне достаточно сказать людям, что Гуннлауг-ярл зовет к себе достойных! В чем ты хорош? Я вижу секиру у тебя за поясом, ты мастер секиры? Может, ты ловок и с мечом, копьем и луком? Или ты знаешь пути Ньерда? В чем ты силен и умел, Свартхевди Конь?
   Мастером даже я сам себя не считал, что уж тут говорить о реальном положении дел. Застольные беседы - дело другое, не грех и немного преувеличить умения, заслуги и подвиги, но сейчас корчить из себя того, кем не являюсь, не следовало: Гуннлауг наверняка предложит проверить, и я, вероятнее всего, облажаюсь. Опытный ярл таких, как я, видал, наверное, не один десяток, и отлично знает, что из себя представляет юнец, вроде меня.
   - Я не мастер, ярл, - я смотрел ему прямо в глаза - Хотя знаю, как держать секиру, копье и щит, и хорошо метаю. Не буду лгать тебе, я слаб с мечом и хороший лук лучше будет доверить кому-нибудь другому. Путей Ньерда я тоже не знаю.
   - Тогда зачем ты мне? Чего ты хочешь?
   Я ухмыльнулся. Толочь воду в ступе - занятие, конечно, бесполезное, но, иногда, довольно забавное.
   - Твой человек звал меня, - повторил я - Значит, тебе нужен именно такой, как я.
   - Тогда, может, ты умеешь что-то еще, что могло бы пригодиться в вике?
   Я ухмыльнулся еще шире.
   - Смотря, что тебя интересует, славный ярл. Но, может быть, ты погрузил слишком много пива и мяса на борт этого прекрасного "Змея", и твои хирдманы могут не справиться с ними? Вот тут я и приду вам на помощь. Не выкидывать же припасы за борт!
   Ярл сначала недоуменно нахмурился, потом неожиданно гулко захохотал, его смех поддержали и остальные любопытствующие, вроде отпившегося, наконец, Гудбруда.
   - Ты слышал, Виглаф, - обратился Гуннлауг к высокому и широкому хирдману в годах, также прислушивающемуся к беседе - Не справимся с пивом! Тот спрятал улыбку в бороде, и показал на уже скальда, чья рожа уже сменила раскраску с бледно-зеленой на розовую.
   - Кой-кому бы помощь вчера не помешала.
   Скальд оскорбился.
   - Я мог бы осилить еще три раза по-столько!
   Вокруг заржали еще громче.
   - Да когда ты вливал в себя последний кувшин, у тебя уже из ушей лилось! - донеслось сзади - А у Гюльви из носа!
   - Ладно, хватит шуток, - ярл снова стал серьезен - Гудбруд сказал, что ты колдун, ученик Трески. Нам нужен колдун, что ты умеешь?
   Раз уж пошел предметный разговор, я не стал вилять, и тоже отбросил веселье.
   - Мне было мало лет, ярл, когда убили деда. Он немногому успел меня научить. Некоторые тайны стали ведомы мне, но гораздо больше осталось скрыто.
   Мне не надо было оглядываться, чтобы увидеть разочарование на рожах обступивших нас карлов.
   - Да! Немногое. Но, не думал же ты встретить в кабаке мудреца, которому ведомы и восемнадцать Великих заклятий*? Их не знал и дед Торвальд, не то, что я.
   - Но чему-то он тебя научил?
   - Немного огня и чуть больше льда, ярл, воздух - совсем чуть, а вода и земля мне непокорны. Я знаю рунную вязь, но готовых заклинаний у меня немного...
   - А Хильда? Хильда Аудунсдоттир! - обозначился рыжий скальд - Она же...
   - Помолчи, Гудбруд, - отозвался ярл.
   А я продолжал.
   - Я чувствую волшебство, могу работать с амулетами, талисманами и прочими артефактами... - при этих словах морщины на лбу ярла разгладились - Знаю лекарства и яды, и как бороться с болезнями и ранами. Бабка Хильда, дочь Аудуна, учила меня, когда погиб дед, и пока мне не пришлось уйти из Лаксдальборга.
   - Амулеты, говоришь? Ну-ка, взгляни! - он запустил руку в поясную сумку и высыпал на рум рядом с собой довольно немалую кучку металла - Расскажи мне об этих вещах.
   Предложение явно было с подвохом, и следовало бы проявить внимательность.
   В кучке были, в основном, кольца, всякие: золотые и серебряные, с камнями и без, с рунами и неизвестными символами. Были серьги, как совсем простые, так и такие, что впору надеть и жене иного конунга. Были пряжки, брошки и всякие висюльки.
   Магии в этом всем не было и на комариный хер.
   Что-то такое, правда, чувствовалось в медном кулоне на грубом кожаном шнурке. Оправа была покрыта полустершимися рунами, среди которых преобладали ISA и ANSUZ, а вместо драгоценности был вставлен ограненный кристалл кварца, когда-то, видимо, чистый и прозрачный, а теперь мутный и потрескавшийся. Крепления кристалла в оправе потемнели, и легко крошились.
   Но "что-то такое" именно что чувствовалось, вроде как оттенок вкуса, если выпить воды из плохо помытой кружки из-под пива.
   - Это хорошая добыча, ярл Гуннлауг - сообщил я ему - Можно выручить много серебра за некоторые из этих украшений. Но волшебных вещей среди этого нет. Возможно, - я показал ему медный кулон - Было вот это, но сейчас это мусор.
   Тот едва заметно вздохнул.
   - Этот амулет перешел ко мне от отца, а я надеялся передать его сыну.
   Я покачал головой.
   - Он испортился, проще сделать новый. Да и мог он немного. Заморозить что-то, или создать глыбу льда, ведь так? Этот амулет делал хороший мастер, вложил в него добрую меру силы, но почему-то взял не самые лучшие материалы и был небрежен в работе. Может, твой отец обидел мастера чем-то, или мало заплатил?
   Амулет был несложным, если честно, и сделан через задницу, но раз уж ярл так о нем сокрушался, я решил не огорчать его. Хотя, такая штучка будет, конечно, куда как получше моих болотных поделок.
   - Немного мог?! - возмутился Гудбруд - Не раз силой амулета повергались сильные бойцы! Им ярл поразил драугра на Эльдстеланде! Да, даже драугр, настоящий драугр, Конь - не ходун - был погружен в колдовской лед навеки! А ты говоришь...
   Вязь рун, комок холода в животе - и скальд с недоумением уставился на кусок льда с ручкой, в который превратилась его кружка, которой он с таким упоением размахивал. Он потряс ее в воздухе, потом перевернул, потряс еще и ничего из нее не добыл. Потыкал лед пальцем, понюхал, хотел лизнуть, но не стал, и сделался задумчив.
   - Как колдун я лишь бледная тень своего деда, Гудбруд Гудбрудсон, но дар Имира при мне, и я знаю, о чем говорю.
   Столпившиеся сзади хирдманы одобрительно загомонили, и скальд передал им кружку посмотреть и потрогать. Ею постучали об щит, а потом, судя по звукам, кто-то принялся ковырять ее ножом.
   - Это была добыча, - ярл сгреб все кольца и висюльки обратно в сумку - Что ж, дренг Свартхевди, скажу тебе прямо, и такого же жду ответа. Ты бы нам пригодился. Если ты решишь быть с нами, я буду рад.
   Вот это хорошие и правильные речи, давно пора.
   - Что ты дашь мне, ярл? - поинтересовался я о главном.
   - Ты получишь вдоволь еды и питья, и место на руме. До первого боя, или пока не принесешь хирду пользу, как колдун. Потом, если удача будет с тобой, ты сможешь рассчитывать на одну долю хирдмана, и обычную долю колдуна. Но о том договор будет, если ты станешь одним из нас. Ты согласен, Свартхевди Бьернссон, по прозвищу Конь?
   Ну а что? По-моему, достойное предложение.
   - Покажи мне мое место на руме, ярл Гуннлауг, - ответил ему я - Мои дар и секира пригодятся тебе в странствиях!
   - Третий рум с кормы. Мы выходим завтра на рассвете, будь готов к этому времени, заверши свои дела, верни долги.
   Ну и хорошо, как раз последний раз поспать на мягком, поесть нормально, помыться, да и на служанку хватит, чтобы спину потерла. Самое то, что нужно, для начала хорошего путешествия!
  
   Глава 36.
  
   Удача не будет со мной, и не видать мне ни доли хирдмана, ни доли колдуна, ни удачного путешествия на "Сияющем Змее" ни всех прочих достойных и славных дел. Ни славы, ни добычи, лишь тот самый шиш, и даже без масла - в глубине души я подозревал, что так оно все и будет. Надеялся, конечно, что хоть в этот раз все сложится так, как надо. Мечтал и грезил.
   С рассветом в порт начали подтягиваться хирдманы. Пришел Кари-лучник, со своим грозным луком, в одной руке у него была связка стрел, а в другой большой кувшин, из которого он время от времени отхлебывал. Пришли братья Гуннарсоны, оба пьяные до изумления. Братьев сурово штормило, они не падали, только потому, что висели друг на друге; передвигаясь по дороге извилистым зигзагом, они шатались и развывали веселые песни, и горожане, спешащие по своим утренним делам, благоразумно обходили веселых братцев стороной. Скоро свежий морской ветер выдует пивные пары из пьяных головушек, а остатки хмеля выйдут с потом - ведь нет ничего лучше для протрезвления, чем пара ведер холодной воды на голову, и немного повертеть веслом. Пришли и остальные достойные и храбрые карлы из хирда ярла Гуннлауга Длинного.
   Тело лучшего скальда Гудбруда Гудбрудсона, павшего в неравной битве с пивом, принесли. Из рыжих зарослей на его лице, там, где должен был быть рот, торчал большой кусок вяленого мяса, и скальд время от времени его жевал, не просыпаясь.
   - Опять песню пел, - не дожидаясь естественного вопроса, сообщил мне Орм Штевень, стоявший рядом со мной на пирсе, в окружении хирдманов Гуннлауга.
   - И что в этом плохого? - и правда, что такого, если человеку хорошо, и он решает спеть для друзей, иди даже просто для себя? - Плохая песня? Не умеет петь?
   - Хорошая песня, - пожал плечами Орм - И петь умеет. Первые раз пять - десять за вечер приятно слушать.
   - Тогда что не так?
   - То, что песня у него одна. И если уж Гудбруд решил ее петь, то заткнуться может, только если под стол свалится. И то, долго потом оттуда во сне поет, - Орм шумно поскребся в бороде - Ну, как поет... Храпит и воет эту песню, сопит её, и бормочет. Ужасно. Вот так и справляемся.
   Что ж поделать, у всех свои недостатки, и этот еще вполне терпимый.
   Хирд в целом собрался, ждали только ярла. Как мне сообщил все тот же словоохотливый Орм, Гуннлауг купил по дешевой цене много молодого сыра в припасы, но заказ до сих пор не доставили, хотя должны были еще накануне, и он с несколькими хирдманами пошел вытрясать наш сыр и, если получится, то свою неустойку.
   Сыр я люблю, и верю в настойчивость ярла.
   Ждать пришлось недолго: груженая повозка, влекомая унылым ослом, показалась из-за поворота одной из улиц, ведущих в гавань. Из-за наваленных в нее кругов желтоватого сыра виднелась русая голова нашего высокорослого ярла, он с кем-то общался, и выглядел недовольным. Ну, а раз и сыр и ярл теперь с нами, то, наверное, пора и в путь? Я оглянулся на корабль, которому на некоторое (надеюсь, долгое) время предстояло стать моим новым домом. В путь, заждался сокол волн неутомимых пахарей моря, согнутся перья морского лебедя в могучих руках сынов Всеотца и...
   Души прекрасные порывы прервал Кари Лучник, он достал свой лук из чехла, и сноровисто натянул на него тетиву, из-под рума он добыл тул со стрелами и повесил его себе на пояс. Зашевелились и другие карлы на палубе Змея, и радости от встречи с сыром, или с ярлом, на опухших от ночного веселья лицах было почему-то не видать.
  
   Я не люблю, когда вот так. Когда ждешь, и уже почти дождался; когда желаемое перед тобой, и, казалось бы, только руку протяни и... "Вот он, вот он! Тот самый хер моржовый тебе на рыло", - наверное, говорит тогда Плетельщица Нитей, наматывая на палец невесомую прядь твоей судьбы - "Не ждал? Он теперь твой! Сокровищ жаждал?" - усмехается она - "Тролль подаст!".
   С одной из прилегающих к порту улиц, сопя, кряхтя и звеня сбруей, вывалилась толпа городской стражи. Они все выбегали, и выбегали, и сбивались в плотное стадо ярдов, примерно, в двадцати от нас. Стая у них получилась большая, на вид, похоже было человек под сотню, и к ним все время прибегали новые люди.
  
   - Что он натворил? - пытался выяснить, в чем дело, ярл Гуннлауг у широкоплечего седовласого воина в богатых доспехах, который, видимо, был у стражи за главного. Драка была не нужна никому, и ярлы решили прояснить так некстати возникшие недоразумения, тем более что были они если не друзьями, как успел сообщить мне Орм, то хорошими приятелями. И более того, хирд Гуннлауга с удовольствием нанимался городом на службу - сопровождать ценный груз или уважаемого человека в морском путешествии, патрулировать побережье или просто гонять пиратов или контрабандистов.
   - Это дело короля. Его Величеству нужен этот человек, - без особого воодушевления ответил ярл стражей. При нем, по правую руку мялся невзрачный человечек с бледным лицом, худой и смутно мне чем-то знакомый.
   Нашего же ярла такой ответ не устроил.
   - Он убил свободного человека? - продолжил допытываться Длинный - Или покалечил? Взял силой свободную деву против ее воли? Я дам щедрый вергельд за него. Никто не будет обижен.
   - Нет.
   - Он убил трэля, скотину, или испортил иное имущество? Оскорбил знатного? Какой закон он нарушил? Скажи мне, друг? Я заплачу штраф.
  
   ...И вычту потом из его доли в тройном размере...
  
   Это просто читалось по напряженной спине ярла.
  
   - Нет. Это дело короля.
   Ярл Гуннлауг шумно выдохнул сквозь зубы.
   Разговаривали ярлы достаточно громко, и хирдманы уже были в курсе дела.
   - Ик! Не тревожься, Свартхевди! - пробубнил мне в ухо очнувшийся Гудбруд, от него разило, как из пивной бочки, и глаза все еще были мутными, но хогспьет был при нем, и меч, и небольшой топор за поясом - Пузатые городские крысы хотят забрать... Ик!... Тебя? Мы их пинками... Ик!... Разгоним!
   Достойный скальд пошатнулся, но смог опереться на могучее плечо Орма Штевня.
   - Разгоним, разгоним, - отозвался тот, возвращая скальда в горизонтальное положение - Всех разгоним, если падать не будем...
  
   - Не могу тебе ничего сказать, более чем уже сказал, - спор ярлов продолжался, и никто не хотел уступать.
   - Я должен знать, почему ты хочешь забрать моего человека.
   Ну, вот оно. Слово сказано, и я немного расслабился.
  
   Многое мог сделать ярл с накосорезившим в походе хирдманом. Мог лишить доли, мог вышвырнуть из хирда. За драку на борту зачинщика могли протащить за драккаром на веревке, и, если тот не захлебнется - то его счастье, а могли и просто выкинуть за борт, или высадить голым посреди моря, на каком-нибудь пустынном островке в десяток ярдов длиной. Нерадивого или ленивого мог прогнать через строй, а трусу или предателю могли вырезать и кровавого орла.
   Многое мог ярл в походе.
   Не мог одного - отдать своего человека на чужой суд.
   Да еще по насквозь непонятной причине: "Дело короля", о как!
   Поступи так Гуннлауг, и его просто не поймут хирдманы, ему будет непросто собрать хирд следующей весной. Даже нидинги трижды подумают, прежде чем идти к такому ярлу, и каждый примерит ситуацию на себя.
   Сегодня делом короля было забрать сопляка-дренга.
   Завтра делом короля будет забрать еще кого-то, может быть, тебя? И ярл отдаст. Отдал же одного, не заржавеет и за другого.
   А третьим днем король решит, что ему не нужен хирд Длинного на службе, а нужны крепкие рабы на рудниках! Почему бы ему так не поступить - кругом же выгода?
   Крепок щит, пока целый, крепок хирд, пока карлы верят в ярла и его удачу.
   Я, конечно, в хирд еще формально не принят, это отложено до первого славного дела, но ярл дал мне место на руме, и обещал долю. Однако это все забудется, когда весть о поступке Длинного разнесется по Нурдланду. Как говорят: "У злой славы восемь крыльев, у доброй - восемь якорей". Да, после такого поступка вонять будет не только от самого Длинного, но и от его потомков.
  
   ...Ха! Я слышал, что когда какой-то вчерашний крестьянин приказал твоему деду отдать хирдмана, то он так и сделал? Говорят, твой дед стоял на коленях и просил его пощадить, он плакал и его штаны были мокрыми?...
  
   Лично мне ситуация виделась безвыходной.
   У служивого был приказ короля, и он собирался его выполнять.
   А ярл не мог отдать своего воина, и это все без того, что терять непыльное местечко в Эркенбурге, и ссориться с ярлом стражи ему было не с руки.
   Однако расклад понимали оба, и дело потихоньку катилось к драке.
  
   Меня как-то практически незаметно затолкали вглубь строя, к самому борту корабля, а вперед проталкивались хирдманы с палубы, на них уже были шлемы и брони. За высокорослыми карлами спорящих ярлов мне видно не было, но, судя по унылому голосу начальника стражи, он все эти движения заметил, и иллюзий о будущей драке не строил.
   Да, народу у него было больше уже раза в два, а у нас многие еще пьяны, и мало кто в доспехах, но... В сердцах детей Нурдланда тлеет неугасимый огонь, взожженный Отцом Дружин, и не раз ярость сынов Всеотца сметала с поля боя орды врагов, в разы превосходящих числом. Думаю, что пузатое местное воинство хирд Гуннлауга стоптал бы без особых затруднений. Однако сказано было - "Приказ короля". Наверняка уже посланы гонцы в верхний город и окрестности, и уже надевают шлемы ребята покрепче, чем городская стража. Дружины знатных людей, корабельная рать купцов, к примеру. Всем пригодится благодарность короля. И даже если мы побросаем отряд стражи в море, то выйти из порта нам все равно не дадут: я не страдаю плохим зрением, и отлично вижу, как суетятся человечки возле больших метательных машин на башнях, что запирают устье бухты. Хотя, все, конечно, может быть: Предателю Воинов не нужны пока что новые эйнхерии, и стража разбежится и нам удастся отчалить; подкрепления к ним не успеют, прислуга метательных машин промахнется по пристрелянным местам, и мы не получим бочку с каким-нибудь горючим дерьмом (а то и просто добрый булыжник) на палубу и сможем уйти от погони, которой тоже, может и не будет... Мда, удача ярла должна быть велика, чтобы так оно все вывернуло.
  
   - Славный ярл, - вмешался в беседу двух предводителей незнакомый голос, по сравнению с голосинами обоих начальников, один из которых привык перекрикивать шторм, а второй - орать на подчиненных, он казался неприятно мягким и вкрадчивым - Позволь мне поговорить с молодым воином.
   Я не разобрал, что ответил ярл.
   - Клянусь, что ему не будет причинен вред, я хочу просто с ним поговорить, - продолжал незнакомец - Капитан Эмери подтвердит своим словом, если вы не верите посланнику короля!
   Гуннлауг немного подумал, но, спустя несколько мгновений, согласился.
   - Свартхевди, поди сюда, - и я не стал медлить.
   Хирдманы расступились, я предстал перед спорщиками. Капитан стражи скользнул по мне безразличным взглядом, ярл уже явно успел пожалеть, что связался со мной, а вот третий человек... Тот самый невзрачный человечек, с абсолютно незапоминающимся лицом, он выглядел довольным, и глядел с веселым любопытством. Я ведь точно где-то его уже видел...
   - Наедине, - обратился человечек к Гуннлаугу.
   Тот подумал еще, и молча показал на пустой соседний пирс.
  
   - Вот мы и встретились, Свартхевди Конь, сын Бъерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески, - с улыбкой поприветствовал меня незнакомец - Заставил же ты меня волноваться. Прятаться в тюрьме, когда тебя ищут по всей провинции! Ты изрядно хитер, юный воин.
   - Кто ты, и зачем я тебе нужен? - я оглянулся на ярла, он о чем-то беседовал с капитаном, к страже тем временем в помощь прибыл конный отряд, а хирдманы Гуннлауга успели выстроить стену щитов.
   - Не мне, ты нужен Его Величеству. Но не буду держать тебя в неведении: твоя сила должна послужить короне Ории, к вящей славе и пользе Её, - высокопарно порадовал меня человечек, - Так, или иначе, но у тебя нет выбора.
   - Выбор есть всегда...
   - Не у тебя, - невежливо перебил меня незнакомец - Ты преступник. Только за то, что ты ползал в Гиблые Топи, по законам короля тебе положены рудники.
   Я насмешливо ухмыльнулся.
   - Чего стоят твои слова?
   Человечек вернул мне ухмылку.
   - А откуда у тебя тогда Рука Короля? Скажи мне, юный воин?
   Я молча показал ему Правую Руку Свартхевди, а затем Левую Руку Свартхевди, и со всей искренностью заверил, что иных рук не имею.
   Человечек порылся в кошеле и выудил оттуда крупный перстень.
   - Узнаешь? Эта вещь принадлежала верному слуге отца Его Величества, пропавшему именно в Топях много лет назад. Ты нашел его останки, не так ли?
  
   Ах, ты ж вонючий старый козел, чтоб тебе бородой подавиться, ублюдок Томас!
   Перстень, подаренный старику вирой за обиду, я узнал.
  
   - Томас Ланге рассказал о тебе, - продолжал человечек - И многое я узнал и увидел в замке барона Вильгельма Ульбрехта.
   Я скудоумием не страдал, и понял, о чем он.
   - Королю понадобился садовник?
   - Можно сказать и так, - хохотнул посланник - А чтобы тебе было проще сделать правильный выбор, я расскажу тебе небольшую историю. О поединке чести, между шестью юношами из хороших родов. В которой лишь благодаря подлому колдовству двое одержали победу над четырьмя.
   Я выругался, длинно и грязно, предчувствую нехорошее.
   - О том силой своей клянется маг города Эйхельфельд, мессир Беккер.
   Я сообщил человечку, куда мессир Беккер может запихать себе ту самую силу свою.
   - По представлению барона Одерштайн, для истины дознания, слугами короля был задержан фрайхер Уильям Ульбрехт, дабы выяснить прискорбные обстоятельства происшедшего, как-то: гибель фрайхера Адама Феррнлахтунга, тяжкие увечья фрайхеров Ральфа Одерштайна, Мортена Кристена и Николы Вайсса. Ульбрехт ждет суда, и, скажу тебе, юный воин, шансы оправдаться у него невелики, ибо улики против него. Незарегистрированный колдун, контрабандист, клятвопреступник и убийца - вот кто был его спутником, вот кто принес ему победу в споре благородных. Но, - мягко улыбнулся мне человечек - Ты можешь помочь другу. Королю нужна твоя служба. И больший толк выйдет, если ты будешь служить добровольно. Пойми, - видя мое замешательство, продолжал посланник - Его Величеству важнее ты, чем мелкая склока двух баронов. И в его власти прекратить это дело.
   Ну, вот оно, о чем мне говорили руны. Теперь я понял послание. Как говорится, хорошая мысля приходит опосля... Не о золоте и чудесной воде сказали руны, а о выборе. О том, что сейчас передо мной. Лед, или свет? Выбирай, Конь. За все приходится платить, рано или поздно.
   - А почему я должен верить твоим словам? Ты много их сказал, но много ли в них правды?
   Человечек посерьезнел.
   - Мне нет смысла лгать, юный воин. Тебе все равно не уйти, но ценой твоего упрямства будет не только жизнь твоего друга Ульбрехта, но и жизни воинов Гуннлауга.
   Лед, или свет, Конь, что ты получишь? Что выберешь?
   - Отряд Гуннлауга будет отпущен. А своей властью Его Величество заткнет рот Одерштайну, - продолжал зудеть посланник, - Ты умен, юноша, так сделай правильный выбор.
   - Да чтоб вы все сдохли от чумы и поноса, - пробормотал я ему, и направился к кораблю.
  
   - Отпусти меня, ярл! - громко, чтобы слышали все хирдманы, обратился я к Гуннлаугу, продолжающему сверлить меня недобрым взглядом, - У них мой друг. Они убьют его, если я не сдамся.
   Ропот пронесся по рядам хирдманов.
   Ярл скупо усмехнулся.
   - Ты веришь им?
   - У меня нет выбора.
  
   ... Да и у тебя тоже...
  
   - Катись к йотунам, - с суровым ликом отмахнулся ярл, но во взгляде его наличествовало немалое облегчение - Раз уж ты сам этого хочешь.
   Он отвернулся, и молча направился к строю хирда.
   Я криво ухмыльнулся карлам, смотрящим на меня, и побрел обратно к посланнику, так и стоявшему на пустом пирсе.
   Я сделал свой выбор.
  

Конец первой части.

  
   Примечание:
   "*" - Старшая Эдда, речи Высокого.
   "**" - Калевала.
   Лучший скальд Гудбруд - персонаж песни "Гудбруд Гудбрудсон советует", гр. "Тролль Гнет Ель".
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"