Гнусарев Вячеслав Александрович : другие произведения.

Общак

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чтиво


  
   ОБЩАК
  
   Х Х Х
   Электропоезд "Москва - Санкт-Петербург", благополучно преодолев входную стрелку, плавно, словно меланхоличный червяк покатил к вокзалу небольшого городка Чудово, который жил своей вполне, провинциальной жизнью, всего в каких-то ста с небольшим километрах от Северной столицы. Асфальт крохотного перрона, уже начавший остывать после дневного зноя, принял на себя малочисленную стайку пассажиров, выплеснувшихся из раскрытых дверей вагонов. Сходящих было немного, да и те, судя по виду, в большинстве своем представляли собой местных жителей, приодетых по случаю посещения Москвы в свом лучшие одежды, нагруженные коробками и пакетами со столичными "трофеями". Среди этого пестрого контингента ни чем не выделялся сошедший из третьего вагона молодой мужчина с довольно потертым "дипломатом" в руке. На вид ему было лет тридцать, а одет он был просто: в обтягивающие облезлые джинсы и джинсовую же куртку поверх камуфляжной футболки навыпуск.
   Мускулистая фигура, короткая стрижка и координированные движения выдавали в нем человека имеющего отношение к спорту, однако кейс давно вышедший из моды с простыми замками как на старом фибровом чемодане, говорил о том, что он мог быть просто и телемастером, приехавшим с дальнего вызова. Обычный средний рост, простое, хотя и симпатичное лицо, и светлые волосы "бобриком" делали его неприметным среди толпы, если бы не одно обстоятельство: выходя из вагона, еще на ступеньках, он внимательно осмотрелся вокруг, а ступив на перрон, вдруг стал завязывать шнурки на белых кроссовках, при этом, не упуская из виду все привокзальное пространство. Только после этого он выпрямился к высившемуся невдалеке пешеходному мосту через железнодорожные пути.
   Остальные пассажиры переговаривались друг с другом, встречали на своем пути знакомых и чинно раскланивались или тут же использовали возможность поделиться впечатлениями о столице - иными словами их поведение было характерно для жителей небольшого городка, где все прекрасно знают всех местных. А мужчина шел прямо, никого не замечая, по очевидно заранее составленному маршруту и лишь изредка, как бы мимоходом озираясь назад. Это выдавало в нем чужака, чем и не преминула воспользоваться девочка цыганка, оторвавшись от шумной группки своих соплеменниц и увязавшаяся за ним.
   - Дяденька, дяденька, хотите я вам погадаю? - заверещала она, цепляясь рукой за полы его куртки и вековым инстинктом предчувствуя скорую прибыль. - Всю правду расскажу - сами удивитесь!
   Но мужчина лишь взглянул на нее искоса и прибавил шаг, поднимаясь по крутым ступенькам моста. Однако маленькая гадалка не отставала, а действия ее потенциальной "жертвы" лишь убедили девчушку в собственной правоте, и она удвоила усилия.
   - Дяденька, ну куда вы спешите?! Позолотите ручку, что вам жалко, что ли? И вообще: маленьким детям отказывать нельзя! - прокричала она тоненьким голоском, демонстративно уперев тоненькие ручки в еще не оформившуюся талию.
   Это было что-то новенькое в лексиконе извечных попрошаек - кочевников и мужчина от неожиданности даже остановился на первой площадке места. Улыбнувшись своей очаровательной, но чумазой преследовательнице он порылся в кармане джинсов, извлек оттуда мятую сотню и протянул ей.
   - На, бери, дитя природы, - произнес мужчина, - и отстань от меня! То, что у меня было я и сам знаю, а то, что будет впереди - знать не хочу. Поняла?
   Купюра тут же исчезла в складках многослойной юбки, но девчушка, блеснув озорными глазами-сливами, казалось бы, совершенно не желала внимать убедительной просьбе, а напротив, чуть поразмыслив, продолжила наступление. В ее маленькой головке с грязными всклоченными волосами уже основательно засело то, что из этого клиента можно выжать гораздо больше, только не следует лениться. Ему есть что скрывать, а значит, за это можно заставить и заплатить. Решив, таким образом, она вновь увязалась вслед, отчаянно причитая и гримасничая.
   - Дяденька, я так не могу, я должна отработать, погадать. Позолотите еще ручку, и я не буду говорить будущее, а лишь скажу, что будет очень скоро...
   Мужчина с удивлением обернулся на нее и она, убедившись в правильности избранной тактики, продолжила:
   - Вы чего-то боитесь, а очень скоро вас ждут огромные неприятности. Ну, дайте, дайте вашу руку, что вам стоит. И позолотите мою - может, и уберегу от злого рока! Я это умею!
   В глазах мужчины зажегся неподдельный интерес к ее последним словам и он, преодолев последнюю ступеньку, остановился на самом верху моста.
   - "Пусть погадает, в самом деле, - подумал он, - иначе от нее не отвяжешься, да и возможность оглядеться прекрасная".
   На мосту народу было мало, лишь стайка пацанов, толкая друг друга и громко смеясь при этом, приближалась к ним с другой стороны. Мужчина поставил "дипломат" у ноги, подал цыганке левую руку, а другой полез в карман в поисках денег. Девчушка с удовольствием принялась за работу и начала что-то щебетать про его холостяцкую жизнь, казенный дом и пикового короля. Слушал он плохо, исподволь озирая оставшуюся внизу привокзальную площадь. Кроме того, в этот момент под мост на всем ходу ворвался товарняк, отчаянно гремя всеми своими составляющими и заглушая все посторонние звуки. Но цыганочка не смущалась и, приняв очередное подаяние, продолжала работу.
   И тут случилось непоправимое, то, что он, молодой тренированный мужчина, десятки раз инструктированный, не мог бы предвидеть в самом страшном сне. Стайка пацанят поравнялась с ними, продолжая, пихать друг друга и, толстый крепыш, отпрыгнув от худосочного очкарика, неловко задел стоявший у ног мужчины "дипломат". Тот покачнулся и, потеряв равновесие, с возрастающей скоростью покатился вниз. Уже на пятой ступеньке портфель открылся. И в этот момент, тысячи небольших прямоугольных серо-зеленых листков, подхваченные потоком воздуха, усиленным пролетавшим внизу грузовым составом, разлетелись в разные стороны. Они, плавно кружась, в доселе невиданном танце, стали медленно опускаться, верные законам земного тяготения.
   В какой-то момент все застыли, и только спустя несколько секунд, к большинству пришло осознание того, что эти живописно разносимые ветром бумажки не что иное, как самые настоящие доллары. Реакция не замедлила сказаться и все кто был в это время на мосту, включая цыганку и пацанят, бросились ловить заветные бумажки. Под мостом также быстро нарастал шум, издаваемый десятками людей кинувшихся за добычей, где ударный отряд составляли товарки юной цыганочки, поднявшие отчаянные вопли.
   А мужчина все еще стоял как вкопанный, не в силах осознать и самое главное предотвратить непоправимое. На него никто не обращал внимания, а между тем развернувшиеся под мостом события постепенно перерастали в настоящее сражение с первой кровью, выдернутым с корнями клоком волос и подбитым в горячке глазом. Народ все прибывал и ничтоже сумняшеся бросался в сражение как резервный полк на поле Куликовом, забыв о достоинстве, детях орущих и огурцах в авоськах. А доллары все кружились, медленно падали, и казалось, этому "снегопаду" не будет конца, а манна небесная, как и наваждение обезумивших людей, будут длиться целую вечность.
   Люди бежали и от вокзала, побросав свой багаж, а мужчина все стоял на том же месте, где и остановила его гадалка. Однако раздавшиеся вскоре свистки сотрудников линейного отдела пытавшихся навести порядок, и поставить оцепление привели его, наконец, в чувство. Оценив моментально остановку, он бросился в противоположную сторону моста, расталкивая встречных людей, опрометью ринулся вниз по ступеням и вскоре исчез из виду, затерявшись среди пристанционных домиков и палисадов. Отдышатся, он решил только тогда, когда нашел более подходящий, безопасный приют среди пустых вагонов на каком-то товарном дворе. Забравшись в один из вагонов через узкую щель чуть приоткрытой двери, мужчина забился в темный угол, и только тогда перевел дух. Прежде он успел заметить, что вокруг не было ни души. Судя по всему, его и не преследовали, а значит, можно было спокойно поразмыслить о той ситуации, в которую он так глупо влип.
   - Да что тут размышлять, - произнес почти вслух мужчина, в сердцах стукнув себя по колену и понимая всю тщетность чего бы то ни было. - Права оказалось цыганка, черт ее подери! Теперь выбора нет! Или петлю на шею или в глубокое подполье, пока и оттуда не выковыряют, а достанут - это точно, только вопрос времени. И тогда прощай Павел Артюхов! Долго еще молодые подонки будут полоскать твою кличку на всех перекрестках. Ох, "Студент", "Студент", не подфартило тебе сегодня, крупно не подфартило!
   Мужчина задумался, в бессилии откинув голову к шершавой стенке вагона. Неимоверная апатия разливалась теплой волной по всему телу. Ему не хотелось ни двигаться, ни сопротивляться судьбе - хоть подходи и бери его тепленького, и делай что хочешь. Неожиданно среди мрачных мыслей заполнивших его голову промелькнула и одна светлая и потешная, учитывая пиковую ситуацию.
   - "А все-таки, здорово летали эти треклятые бумажки, красиво. Хоть раз в жизни, но стоило на такое посмотреть, - усмехнулся Студент, понимая всю бредовость пришедшей мысли. - Ох, жизнь ты моя - жестянка!
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Слух об этом, из ряда вон выходящем событии распространился очень быстро, как с помощью людской молвы, сильно приукрашивающей действительность, так и посредством официальных оперативных сводок, и уже к ночи, достиг не только Питера, расположенного поблизости, но и столицы. В силовых структурах только разводили руками, пытаясь строить шаблонные версии, варьируемые в известных пределах: от намечавшейся закупки значительной партии наркотиков, до несостоявшейся продажи образцов вооружения боевикам. Но ни то, ни другое не подтверждалось оперативными данными, а показания очевидцев разнились друг от друга, как иссушенная вобла от истекающего жиром копченого угря. То, что успели накропать по горячим следам тоже не давало простора для разумных действий. Банкноты, те которые удалось спасти, были настоящими и не числившимися в розыске, а "пальчики" на ребристой ручке "дипломата", купленного еще, вероятно, в семидесятые годы, отсутствовали, как впрочем и на других его поверхностях. Даже зондирование по проверенным каналам криминальной среды, не дало никаких результатов. Тупик был налицо! А между тем, начало этим событиям было положено три недели назад и происходило это так:
   Небольшой заштатный городок, расположившийся в шестидесяти километрах от Москвы, вдали от крупных дорог, уже видел десятый сон, погруженный в провинциальную темень, которую скудно разгоняли, кое-где уцелевшие фонари, на пустых улицах. Время от времени лениво перебрехивались собаки, то ли почувствовав, в привычных до боли запахах малую толику примеси чужого, то ли просто, из необходимости отработать съеденный на ужин корм. И только на самом краю городка, почти у разбитого и развороченного остова здания местной фабрики, в окнах покосившегося домишки, утопающего в обильной зелени кустов и деревьев горел свет.
   Если бы вы спросили у жителей улицы: "Кто здесь живет!", вам бы без сомнений ответили, что в домике вот уже десять лет обитает одинокий пенсионер Рассохин Ефим Игнатьевич, большой любитель-огородник, мужик серьезный, не балагур - голоштанник, но и не скряга. Но никто и ведать не ведал, что этот крепкий сухощавый, шестидесятипятилетний старик, обладавший железной хваткой жилистых рук и пронзительным взглядом, из-под седых косматых бровей, еще не так давно являл собой живую легенду уголовного мира Зауралья. О головной боли тамошних оперативников по этому поводу, говорить вообще не приходилось. Он имел за плечами четыре срока и титул коронованного по всем правилам авторитета по кличке "Курдюм". Уже десять лет за Уралом о нем и слышать не слышали. Одни говорили, что его убили в перестрелке ОМОНовцы, другие - что свои вставили ему под ребро "перо" за старые грехи, третьи же утверждали, что почил он в бозе, естественной смертью и даже клялись, что своими глазами видели памятник установленный на его могиле.
   А он, целый и невредимый осел здесь в захудалом городишке, порвав с прежней жизнью и превратившись в заурядного пенсионера. Но только немногие посвященные знали, что Курдюм хоть и отошел от активных дел, но имел в своих руках власть неимоверную и что не менее важно - заправлял немалыми суммами воровского общака, стекавшегося к нему со всех уголков столичного региона и прилегающих областей. Так или иначе, ни одно серьезное дело, где бы пахло большими деньгами, не решалось без его последнего слова. А этих дел последнее время становилось все больше и больше. Преступность активно приспосабливалась к новым капиталистическим реалиям времени, все настойчивее проникала в прибыльный бизнес, инвестируя огромные средства в производство, шоу-бизнес и индустрию развлечений, легализуя капиталы и приобретая цивилизованный лоск.
   Соседи же знали его как Ефима Игнатьевича и умилялись, когда тот окучивал образцовые грядки с капустой, редисом и огурцами, стриг смородину и крыжовник. Близко старик ни с кем не сходился, но и носа ни от кого не воротил, держа всех на почтительном расстоянии от себя. Поэтому-то и получил репутацию "справного мужика", хотя старенький домик давно уже требовал ремонта, а хозяину все было недосуг вбить даже гвоздь в петлю оторвавшейся ставни. Не ведали они наивные и сиволапые, что по неписанным законам, по которым и жил этот старик, авторитету не пристало заниматься "мужицким" трудом, а посему и живности в его хозяйстве никакой не было, даже собаки, нелюбовь к которым имела свои глубокие корни. Что же касательно огорода, то это занятие было скорее вынужденным: отчасти для души, истомившейся по размеренной жизни, но больше для конспирации и удовлетворения любопытствующих глаз. Так он и жил.
   Правда иногда, не часто, в основном ближе к ночи к его халупе подкатывала шикарная иномарка, из которой вылезали крепкие ребята с бритыми затылками, а иной раз и вполне солидные дяди, в костюмах от "Хьюго Босса" или "Унгаро", и на время исчезали внутри домика. Наивные соседи, если к этому времени не спали, путались в догадках, но сам Ефим Игнатьевич позже все лично ставил на свои места, ссылаясь то на разгильдяев - племяников, то на бывших сослуживцев по какому-то "Главку", а то и просто на желающих, на лето снять домик под дачу, что в округе было довольно обычным делом. И только тертые мужики, коих было не так уж и много, утвердившись в собственных догадках, лишь скрытно посмеивались в кулак, тем не менее, держа рот на замке, прежде всего от своих не в меру любопытных половин, частенько и осаживая их прыть.
   На этот раз свет в домике горел дольше обычного. А у покосившегося заборчика увитого плюшем и ежевикой скромно притулились серые от пыли "Ауди" попроще, и поизношенной и "БМВ" пятой модели, рядом с которыми нет-нет, да и расхаживали, разминая затекшие от долгого сидения члены два дюжих молодца с бычьими шеями. Третий же, юркий и худой с крысиным лицом и повадками дикой кошки, был в возрасте и из "БМВ" не высовывался, разве только для того, чтобы выбросить очередной окурок. А курил он часто, одну за другой, и, причем только строго до половины сигареты, что указывало на его заботу о собственном здоровье.
   - Что-то долго шеф заседает, - как бы, между прочим, произнес один из амбалов с безобразным шрамом на левой щеке.
   - Повякай мне еще, Крот! - отозвался пожилой из машины. - Не твоего телячьего ума дело. Николай Сергеевич зазря баланду травить не будет. А ты скройся в лайбе и не светись, как вертухай на вышке.
   Буркнув что-то себе под нос, тот, кого назвали Кротом, кряхтя, стал втискивать свое огромное тело на заднее сиденье "Ауди". Спорить в их кругу не полагалось. И единственное, что он мог себе позволить, это мысленно, но с удовольствием, обложить сидевшего в "БМВ" последними словами.
   Номера обоих машин были густо заляпаны грязью, и только при ближайшем рассмотрении, можно было с трудом прочесть, что прикатили они из Питера. А поскольку погода стояла сухая, подобный "камуфляж" нужно было отнести только насчет того, что приезжие старательно избегали любопытствующих взглядов и интереса к собственным персонам.
   - Что, получил по лбу? - поинтересовался рыжий детина за рулем "Ауди", когда его напарник устроился в салоне.
   Он был так же необъятен как и Крот, но судя по низкому, резко скошенному лбу, нависающему надбровными дугами над блеклыми, как бы выцветшими глазками в обрамлении редких, почти белых ресниц обладал гораздо меньшим интеллектуальным потенциалом.
   - А ну его в задницу, эту клизму! - зло отозвался Крот. - Вот скажи, Кисель, этого сявку соплей перешибить можно, а все туда же, в начальники норовит. Интересно, что он там дельного Сергеичу советовать может?
   - Это ты зря! - философски заметил Кисель. - Иван Данилович хоть и худосочный и вредный, но мужик с понятиями. Он с шефом на одной ноге, между прочим! Я лично раз слышал, как они по "погонялам" друг к другу обращались. Вот и кумокай: кто ты, а кто они!
   Эта реплика потребовала от рыжего огромных умственных затрат, и выразив ее, он с удовольствием осклабился. В салоне наступила пауза. Крот прекрасно понимал, что в их кругу такие понятия как дружба и доверительность, вещь скоропортящаяся и не принятая, и изливать Киселю душу было опасно, хотя знали они друг друга практически с детства. Поэтому то он и решил спустить на тормозах, неожиданно обросший острыми углами, разговор.
   - А я что? Я ничего против, не имею, - потягиваясь, подвел итог краткой беседе Крот. - Сейчас все смешалось, хрен поймешь - кто есть кто, или как говорят: ху есть ху!
   - Что, что? - не понял Кисель.
   - А то, бабки имеются - отмоют добела, хоть баронский клифт на себя напяливай! И на Данилыча я не в обиде - его дело рулить, наше сопеть в две дырочки - все по уму.
   На этом, их обмен мнениями и закончился, и вновь томительно потянулись минуты. Тут Кисель вдруг вспомнил о хот-догах, купленных еще днем в Питере, и в спешке сборов, засунутых в бардачок. Сейчас они пришлись как раз, кстати, и хотя были холодными, но все способными утолить голод и самое главное - скрасить скуку от вынужденного безделья.
   Однако время шло, а шеф все не показывался. То ли разговор там, в домике был трудным, то ли наоборот, задушевная беседа сладилась и превратилась в застолье с воспоминаниями и ностальгией по прошлым веселым денькам.
  
  
  
   Х Х Х
   А в комнате с низким потолком и убогой, давно вышедшей из моды обстановкой, состоявшей, из видавшего виды, рассохшегося гарнитура светлой полировки, шла неспешная беседа, изобиловавшая острыми углами, словесными ловушками и прочими хитростями. За круглым столом, покрытом цветастой клеенкой, друг против друга, уперев локти в столешницу сидели Курдюм и Николай Сергеевич Гаршин, еще недавно с гордостью и охотой отзывавшийся на кличку "Седой". Теперь же он восседал в цивильном костюме из дорогого бутика, и проявляя нетерпение, барабанил пальцами с холеными ногтями по граненой стопке.
   Ему было немногим за пятьдесят, но годы взяли свое, и теперь, Седой являл собой, отяжелевшего от избытка хорошей пищи, дородного сибарита, то и дело отиравшего платком совершенно голый череп, и пуча на собеседника блеклые выпуклые глаза, цвета бутылочного стекла. На одном из его пухлых пальцев красовался массивный золотой перстень с черным агатом, единственной целью которого, было прикрыть собой татуированное кольцо - свидетельство о давно оттянутом сроке.
   Сторонний наблюдатель был бы искренне удивлен, узнав, что в "багаже" этого баловня судьбы две судимости по серьезным статьям, зато непременно отметил нынешний статус Николая Сергеевича, как довольно удачливого бизнесмена, ухватившего Синюю птицу прямо за хвост.
   Хозяин же, несмотря на то, что был старше гостя лет на десять, представлял собой полную противоположность ему. Он был подтянут, сухощав и прост, в незатейливой свободной рубахе без воротника с глубоким вырезом на волосатой груди, откуда назойливо проглядывала синева татуированного сюжета. Копна седых волос на его голове, была аккуратно зачесана назад, открывая гладкий, без единой морщинки сократовский лоб. Что же касательно кистей рук, положенных на стол и сплетенных пальцами в мощный двойной кулак, то они хоть и были пронизаны вздувшимися жилами, однако видать давно уже не имели на своих ладонях трудовых мозолей.
   Сильным контрастом к общей убогой обстановке в комнате, выдержанной в стиле 60-х годов, являлись резко отличающиеся от нее, штрихи современной цивилизации, в виде японского телевизора с плоским экраном, в углу и навороченного музыкального центра, располагающегося на серванте. Яства, выставленные на столе, также сильно диссонировали с окружающим, и ни в коей мере, не напоминали простую провинциальную пищу. Здесь были икра и балык, салями и швейцарский сыр, норвежские шпроты и пармская ветчина. Из горячительного же, в центре стола красовалась литровая бутылка старой доброй водки, но одного взгляда на этикетку было достаточно, чтобы понять, что куплена она была совсем не в местном гастрономе.
   Хозяин, не чокаясь, опрокинул в себя очередную стопку водки, крякнул, и закусывая балыком, степенно продолжил начатый разговор, до этого в основном касавшийся общих, ничего не значащих тем о прошлом, о знакомых корешах - кто за бугор дернул, кто нары протирает, а кто и бушлат деревянный давно прикинул. Не раз по молодости сводили их кривые дорожки, было что вспомнить, однако, оба особой сентиментальностью не страдали. И Курдюм, посасывая балык, спросил:
   - Значит, в бизнесе обретаешься, говоришь, имеешь свою команду, да нет-нет щиплешь себе подобных, так сказать, не переступая закон и к их всеобщему удовольствию? Это неплохо, Седой, неплохо. Кстати, прикид у тебя нынче статный.
   Реплика в устах хозяина прозвучала, как показалось Седому, несколько иронично. Он заерзал на стуле, лоб его вспотел пуще прежнего, а глаза выразили на мгновение ну прямо собачью преданность.
   - Эх, Курдюм, тебе ли не знать - времена то сегодня другие. Молодежь подросла, понятия ни в грош не ставят - приходиться перекрашиваться, да и в телогрейке как- то не очень сподручно. Сам, небось понимаешь, а так спокойнее. Но кулак - по-прежнему уважаем. Особенно если в нем еще и зажаты "баксы". Причем чем больше - тем и почет поосновательнее, - как бы оправдываясь, ответил гость.
   - Тебе виднее, я что против? Мне же, пенсионеру, и телогреечка не западло, - спокойно, чуть прищурясь, и как рентгеном просвечивая собеседника, произнес Курдюм. - Не буду спрашивать, как ты меня надыбал - шавок, готовых за бабки мать родную продать сейчас полно - скажи как на духу: если я правильно понял, решил основательно поменять окрас, тогда зачем тебе старый рецидивист понадобился?
   В комнате повисла недолгая пауза. Седой, памятуя былой опыт, тщательно подбирал слова ответа, чтобы при случае не потянули за язык. Наконец он что-то сообразил, и, не глядя в глаза собеседнику, выдал:
   - Тебя, Курдюм, что балду, то есть солнце - как ни прячь, себя выкажет. Мы ведь тоже не в тайге живем, ваши столичные нет-нет заглядывают, а там - слово за слово, как говориться. А что касательно окраса: говорю же, сейчас время такое - ковырни кого во власти, того и гляди лагерный клифт просветит. А мы, грешные, чем хуже?!
   - Может и не хуже, - снисходительно согласился Курдюм, откидываясь на стуле. - Короче, бабки тебе нужны, иначе б не пришел. Только почему я тебе должен верить?
   За столом опять повисла неловкая пауза и Седой, опрокинув в себя очередную рюмку, тщательно закусив и малость подумав, решил выдать основательный, по его мнению, довод.
   - О бабках позже - тут вертеть хвостом не буду, ты же видишь насквозь любого, а вот насчет доверия.... Помнишь, во Владимирском, смотрящим меня хотели произвести? Ты, между прочим, впрягся за меня серьезно. Видать были основания? Правда, Тенгиз с Корявым взбеленились, и обломилось.
   - Эко вспомнил! Так и должно было обломиться. Сейчас то, что скрывать. Я знал это наперед, но у меня свой расчет был, поэтому и впрягся. Чтобы Милоша привязать. Помнишь Милоша, дружка твоего? Да Корявого, надо было толкнуть на действие. А что касательно тебя - так я тоже был против, в душе. Вот и получился расклад: Тенгиза в крытку до конца дней определили и если мораторий отменят - тут же лоб зеленкой намажут. А Корявый уже много лет как червей кормит! Так что, друг ситный, закатай губу - у всех были свои виды, - хозяин, улыбнувшись сквозь зубы, взглянул хитрыми глазами на явно растерявшегося гостя и следующей фразой решил его как бы подбодрить. - Да ладно, что было то прошло. Излагай конкретно, что надо, а там поглядим.
   Однако Седой, казалось бы, уже потерял всякий интерес к разговору. Он лихорадочно стирал с лысины обильно выступивший пот и старательно, что было видно по его бегающим блеклым глазкам, искал новые аргументы в свою пользу. Наконец, выдавив из себя подобие улыбки и хлопнув без закуски, залпом рюмку водки, он принял, как ему показалось, единственно верное решение: не сотрясать без толку воздух спорами и придерживаться впредь тона, заданного хозяином.
   - И то, правда, - с хрипом в горле после выпитого промолвил он. - Давно это было, прав ты, Курдюм! Да я и не в обиде, а кто старое помянет, как говорится... Короче, мне действительно нужны бабки и большие! Что же касается гарантий - ставлю себя со всеми потрохами.
   - И, на кой мне, твои потроха? - усмехнулся Курдюм, с удовлетворением заслуженного ветерана, чувствуя свою власть над сидящим перед ним человеком, воочию представив, его заплывшие жиром внутренности. - Но раз так, будем говорить по-деловому: что, как и сколько? Но это еще не факт, что все срастется так, как ты задумал! Убеди, будь добр, тогда и подведем баланс. А потроха твои, я и на Луне добуду, если что - ты ж меня знаешь!
   Курдюм не кривил душой и далек был от того, чтобы слыть "добрым дядей", но не использовать шанс, причем исходя из собственных интересов, было глупо и непростительно. Что же касалось Седого, то в этом хитросплетении слов и полуискренности, он, державший все это время ухо востро, почувствовал слабую надежду. Этого было достаточно, чтобы приободриться и неспешно, со смаком выпив водки, приготовиться излагать проблему.
  
  
  
   Х Х Х
   Между тем на улице, не смотря на разгар лета, заметно посвежело. Вероятно, ночь уже взяла курс на свой исход, и высокая трава на окрестных лугах, вот-вот должна была принять на себя тяжесть утренней росы. В машинах было еще промозглее, то ли оттого, что в настежь открытые окна врывался свежий ветерок, создавая не совсем приятный сквознячок, то ли оттого, что от неподвижности, кровь плохо циркулировала по жилам и меньше отдавала свое тепло телу.
   - Однако долго они базарят-то, - как бы, между прочим, произнес Крот, умаявшийся от вынужденного безделья в тесном, для его габаритов, салоне. - Ты случаем не знаешь, какого хрена мы сюда прикатили?
   - Заткнул бы ты лучше свою пасть, - ответствовал Кисель, меланхолично разглядывая свои нестриженные ногти при лунном свете. - Тебе "грины" башляют, вот и сопи в хрюкалки, а рассуждать есть кому и без тебя. Забыл, еще пару месяцев назад, старух по подъездам кидали за авоську с капустой и пару сотенных, да азеров, больше за просто так! А тут, и жизнь тебе и хавало хоть куда, да и бабки неплохие.
   Все это Крот понимал и сам. Им с Киселем, год назад освободившимся оттуда, куда попали за банальную "хулиганку", в обычной жизни светило мало. На завод идти не очень то хотелось, для серьезных же дел не хватало ни авторитета, ни ума, к тому же все ниши в городском рэкете были уже заняты. Поэтому тот факт, что их, как то проколовшихся на гоп-стопе, заметил из своей машины Иван Данилович Чагин, сейчас тоже маявшийся в БМВ, был сравним только что с выпадением туза к пиковой десятке, в игре по крупному. С этой очевидностью спорить не приходилось, и тем не менее, Крот не унялся и продолжил свои аналитические изыски:
   - Наш шеф крутой, а этот хмырь видать покруче будет, - заявил он, имея в виду хозяина покосившегося домика. - Только хибара у него уж слишком захудалая, того и гляди развалится. Что скажешь, Кисель?
   - Да закрой же ты, наконец, свою пасть! - уже со злостью начал, было, его рыжий напарник и вдруг осекся от неожиданности.
   Именно в этот момент, у его дверцы, как будто из под земли, объявилось нечто. Это был оборванный до невозможности человек, со всклоченными грязными волосами и безумным огнем в слезящихся глазах. Бомж был откровенно пьян и еле держался на ногах. В общем-то, он был детиной, под стать им обоим по телосложению, но уж очень основательно потасканным и побитым правдой жизни.
   - З-з-закурить не-е н-найдется, б-брат-тушки? - еле промычал он, дыхнув в открытое окно смрадным перегаром и норовив просунуть в салон голову.
   - Это еще откуда! - возмутился Кисель и толкнул грязные космы назад. - А ну, пошел вон!
   Бомж отпрянул назад и состроив слезливо-обиженную небритую рожу заканючил:
   - Ч-ч-что, ж-жалко хорош-ш-шему ч-человеку табач-чку? А еще к-крут-тые!!
   - Ладно, на, - сжалился Кисель, протягивая ему сигарету. Очевидно слово "крутые" приятно пощекотало его самолюбие, и он осклабился, но уже через секунду грозно прорычал. - Только сваливай отсюда по быстрому, пока задницу не надрали!
   Но тот и не думал уходить, а заложив подарок за ухо, и как показалось, чуть протрезвев, продолжил излагать свои дальнейшие потребности и даже бездарно и прозрачно шантажировать:
   - Благодарствую за щедрость! - переломился в комичном полупоклоне он. - А может, и деньжат подкинете? На опохмелку - святое дело! А я отработаю и участковому стучать не стану.
   В мгновение ока он снял с себя рваную в клочья рубаху и принялся энергично протирать ею капот машины, причем опускаясь все ниже и ниже, норовя соскрести грязь с заляпанного специально номера.
   - Э, э! - заорал Крот, увидев эти поползновения на их инкогнито и выскочил из машины. - Тебе сказано: пошел вон - значит, шевели булочками!
   В подтверждение своих слов, он острым носком туфли пнул присевшего на корточки бомжа. И тот, словно куль с дерьмом, молча завалился в неглубокий арычок у забора, который порос густой травой. Но уже через секунду оттуда послышался звериный рык. Доходяга быстро вскочил на ноги, а в руке у него светлым бликом отразился неизвестно откуда взявшийся увесистый никелированный разводной ключ. Развязка была до обидного короткой. Крот, сделав выпад правой, поймал нападавшего на встречном движении и нанес ему сокрушительный удар. Челюсть того хрустнула как сухая щепка и съехала на бок, голова резко откинулась, а тело, отлетев по инерции на пару метров, глухо шмякнулось о ствол березы и начало медленно оседать.
   - Откуда взялось это чмо? - спросил подскочивший и озиравшийся по сторонам Иван Данилович, разглядывая жертву "прямого хука". - Да ты не грохнул его случаем?
   Крот растерялся, однако было похоже на то. Тело бомжа, с подкосившимися ногами, продолжало как бы висеть на стволе, открытые в ужасе глаза остекленели, а из уголка перекошенного рта текла вниз и капала на давно немытую грудь жидкая, пенистая кровь.
   - Вот черт и вправду! - спохватился Крот и вместе с пришедшим на помощь Киселем приблизился к незнакомцу.
   Картина оказалась ясна сразу. Острый сук, от не до конца отпиленной и затем сломленной ветки, вошел тому в аккурат под левую лопатку, пропоров сердце и тем самым избавив беднягу навсегда, от необходимости более клянчить сигареты и выпивку.
   - Идиоты! - зло бросил Иван Данилович, в сердцах смачно сплюнув. - Вам бы только на ферме племенных быков бить. Откуда взялся этот урод?
   - Наверное, с той фабрики, - растерянно произнес Крот, показывая рукой на видневшиеся невдалеке полуразвалившиеся остовы цехов и административного корпуса. - Лежбище видать у них там.
   - То-то и оно, что лежбище и сколько их там - один Бог знает, - пробурчал пожилой.
   - А давайте я схожу, гляну, - предложил Кисель, красноречиво ощупывая в кармане куртки пистолет. - Вдруг, он действительно был не один?
   - И что, перещелкаешь всех как мух? Нам одного жмурика - позарез! Снимите его и бросьте пока под забор. Николай Сергеевич вернется, решим, что с ним делать.
   - Да на ту же фабрику и снести - делов то куча! - высказал свое мнение пришедший в себя Крот, потирая ушибленную руку.
   - Ох и дурак ты, Крот, даром что зрячий, - прошипел Иван Данилович. - Да нам тут не только трупы разбрасывать - бзднуть, и то нельзя! Завтра менты нагрянут, а здесь Курдюм рядом живет! Они то нет, но он, сразу допрет что к чему и распишут нас, как пить дать, кого в полосочку, а кого в клеточку и правильно сделают - нечего гадить там где дела делаешь! Идиоты! С собой заберем, а по дороге скинем. Снимайте, да осторожно, кровищей не вымажьте ничего.
   Крот с Киселем сняли бомжа с сука, как мясники равнодушно снимают говяжью тушу со стального крючка, и запихав в страшную рваную рану рукав, оторванный от его же рубахи, бросили труп под забор, прикрыв несколькими хлюстами плюша, на всякий случай. После этого инцидента, терпеть течение времени стало совсем невмоготу. Крот курил одну сигарету за другой, нервничал, и наконец не выдержав, вышел из машины и подошел к БМВ.
   - Слышь, Данилыч, - с виною в голосе произнес он. - Давай этого хмыря лучше в багажник засунем. А то вдруг хозяин провожать выйдет - лажа может получиться.
   - Дело говоришь, хоть и башка дубовая, - не стесняясь в сравнении согласился тот и тут же поправил боевика. - А хозяин не выйдет, слишком велика честь для нас, но все равно, береженого Бог бережет. Пихайте!
   Ощущать, практически за своей спиной, мертвое тело, было хоть и не впервой, но в условиях ночи и вынужденного безделья, оказалось до ужаса неприятно и жутко. Поэтому вскоре Крот с Киселем, не сговариваясь, покинули "Ауди" и переместились в тень забора, присев там на корточки.
   - Сосунки! - с усмешкой и презрением сплюнув в окно слюну, произнес сквозь зубы тот, кто сидел в "БМВ", завидев эту рокировку. - Ничего, пообвыкнут, если конечно раньше не призовут погреть косточки на сковородках. А все идет к тому, что призовут и довольно скоро.
  
  
  
  
   Х Х Х
   А между тем, разговор в домике продолжался, входя в свою основную завершающуюся фазу. Тщательно прожевав кусок хлеба, густо сдобренного красной икрой и промокнув платком сначала лысину, а затем пухлые губы, Седой наконец то собрался с мыслями.
   - В общем, так, - осторожно начал он. - Дело в том, что ближе к зиме в Питере грядут очередные выборы, вот у меня и появилась мыслишка, пропихнуть несколько своих человечков, а может и самому попробовать. Думаю, хватит по щелям прятаться, пора вполне легально прибирать к рукам то, что плохо лежит! Из того, конечно, что осталось, а осталось, поверь на слово, еще достаточно.
   Седой плотоядно захихикал, потирая пухлые руки, и уже как бы предвкушая, как он ими пересчитывает предполагаемые доходы.
   - Это в Думу, что ли намылился? - небрежно спросил Курдюм.
   - У нас это называется по другому, но суть та же. В городе масса соблазнов, только "рельсы" надо проложить по уму, а там тебе и неприкосновенность в придачу и менты по стойке смирно, честь отдают, да и в курсах всех дел этой их кухни - откуда взять, кому дать, кого и прищучить. Короче бабки нужны, Курдюм, и немалые!
   - Да ты я вижу, и сам, не последнюю пайку доедаешь?! - хитро взглянув на собеседника, произнес хозяин.
   - Есть малость, что зазря фуфло толкать, но они же у меня не в мешках в чулане - при деле. Крутятся! Как никак - капитализм, "перо" ему под ребра. Так просто не изымешь, да и компаньоны как посмотрят - вопрос! - выкатив и без того выпуклые глаза, воскликнул Седой. - А трясти фраеров пока не могу, завязал. Короче: притих и лег на дно - репутацию надо подстирать. Они же, суки, если что - на самом финише подляну сляпают, как пить дать! Поэтому приходиться улыбаться, а об утюге на брюхо - даже ни-ни, не то, что по-крупному.
   - Хитер бобер! А к браткам на поклон? Могу пару адресов подбросить по старой памяти, за просто так.
   - Думал уже - себе дороже обойдется. Они же потом доляну требовать будут и на короткий поводок норовят посадить, а мне в этом деле колхоз ни к чему. Поэтому, добрые люди и надоумили к тебе обратиться - ты ведь к нашим, питерским, вроде отношения не имеешь? Да и корешились мы когда-то с тобой, если помнишь?
   Курдюм не стал комментировать последнее, а лишь усмехнулся и еще крепче сцепив пальцы рук спросил:
   - Сколько?
   Седой никак не ожидал столь прямого вопроса, но быстро сориентировавшись, он с дрожью в голосе, ответил:
   - Да, многовато. И ты думаешь, эти деньги у меня есть? - спросил старик.
   Колким взглядом, из-под косматых бровей, Курдюм буквально впился в желеобразное лицо своему собеседнику. Тот застыл, не решаясь, что-либо ответить, пока хозяин сам хриплым смешком не разрядил обстановку.
   - Ох, уморил ты меня, Седой, ох и уморил, - сказал он снисходительно. - Ну да ладно, давай по деловому. Помню, помню я твою услугу в мордовском лагере. Курдюм завсегда долги отдает! На полгода тебя устроит?
   - Вполне! - поспешно согласился Седой и вновь, без закуски, опрокинул в рот рюмку водки.
   - Лады, - вздохнул хозяин. - Но учти: мне твои виллы и тарантасы навороченные ни к чему, я ж не барахольщик какой - возврат гарантируешь собственной головой. Это так сказать по старой дружбе, как ты сам приметил - пользуйся! А насчет процентов - извини, отчислишь, как и положено, срок в срок и как с куста!
   - Да я, да сука буду, Курдюм! - задохнулся в чувствах Седой. - Может по рюмахе, по случаю?
   - Погодь, парень, не все так просто, - жестко осадил его хозяин. - Успеется еще.
   Он встал и неспешно стал прогуливаться по комнате из угла в угол. Это была давняя привычка, выработавшаяся еще с тех пор, когда во время долгого следствия, сидя в тесных одиночках, приходилось таким образом мерить километры, чтобы не потерять физическую форму. От этого кровь начинала циркулировать лучше, питая мозг и тем самым, позволяя думать намного эффективнее. Так прошло минут десять-пятнадцать, пока хозяин, наконец-то, не сел на свое место и не произнес:
   - Не все так просто, Седой! Бабки то я может и найду, но вот под каким соусом тебе их ссудить - ума не приложу. Тут сходняк нужен, иначе не поймут ребятки, посчитают, что я свой интерес в этом имею. Да и дадут "добро" или нет - тут большой вопрос, что греха таить: вы, питерские, нам не раз дорожку то переходили.
   - А если тихо? - несмело предложил Седой.
   - Как это тихо?
   - А так, чтобы ни ваши, ни наши ничего не знали. В принципе, я на это и рассчитывал с самого начала - мне реклама не в жилу в этом деле! А я, ей Богу, все в срок, как договаривались!
   Курдюм поскреб пятерней затылок и задумался. О чем он рассуждал, осталось тайной, но через минут пять он сказал:
   - Тут покумекать надо основательно. За себя то я ручаюсь, а вот твои...?
   Вновь в комнате повисла тишина, но уже спустя несколько секунд пришлось встать, даже не встать, а буквально подпрыгнуть и гостю. Он довольно темпераментно начал клясться и божиться, красноречиво подыгрывая себе жестами и почти пританцовывая.
   - Курдюм, ты ж меня знаешь! Да я все продумал заранее! Ни одна сука не узнает, клянусь тебе! А этих быков, с которыми приехал, собственноручно под монастырь подведу! Будь уверен, Курдюм!
   - Ладно, заметано! - тряхнул седой шевелюрой хозяин, удовольствовавшись этой зажигательной джигой в исполнении пышнотелого гостя. - Только доставят "грины" мои люди и не спехом, а по времени и по обстоятельствам. Оставишь координаты - тебя сами найдут. И чтобы никаких подлянок: вся передача один на один и там где укажут. Если что, будь уверен, малява придет быстро - тогда тебе башки не сносить точно, а я то вывернусь, не впервой!
   На том и порешили, и залив сделку доброй порцией водки, стали прощаться. Воодушевленный удачей, Седой пребывал в элегическом настроении и, подойдя к музыкальному центру, принялся перебирать диски. Вскоре в комнате раздались аккорды группы "Лесоповал": "...Когда конвой за вахтой ожидает нас, и мы выходим в марево рассвета..." Но песне так и не суждено было закончиться.
   - Да что ты как шантрапа последняя, - тихо произнес Курдюм, откашлявшись в кулак. - Мало другой музыки что ли? Сам же говоришь, что времена другие настали: верно подметил - иной раз и по фене ботать, как-то не хочется. Тем более, сейчас каждый, как его, скинхед так заворачивает, что диву даешься. Я вон последнее время Толстого почитывать стал - сила мужик был! Рекомендую.
   Провожать хозяин не пошел. Действительно, как правильно заметил Данилыч - много было чести, а лишь крикнул вслед гостю:
   - Ты на калиточку то петельку не забудь накинуть, чтобы собаки ночью не открыли. И ко мне более ни ногой, пока все не сладится!
  
  
  
  
   Х Х Х
   После того как скрипучая дверь за гостем закрылась, Курдюм как сидел за столом, так и остался сидеть, задумчиво глядя в одну точку. Петли двери он не смазывал специально, полагая, что ее скрип будет получше любой сигнализации и в лихую минуту, мог бы сослужить добрую службу. Очнувшись от своих дум, он прошел на крохотную кухоньку и, выбрав в лукошке под плитой луковицу поядренее, вновь вернулся к столу. Отодвинув рюмку в сторону, старик налил водку в граненый стакан почти до краев, очистил ножом луковицу, разрезал ее на четыре части, круто посолил и разом опрокинув в себя огненную жидкость, с удовольствием и хрустом закусил.
   Удивительно, но пройдя лагеря с их цингой, туберкулезом и другими "прелестями", он умудрился сохранить крепкие зубы, все до единого, за исключением одного, выбитого в жесткой драке в самом начале криминальной карьеры. На этом месте сейчас красовался обычный фарфоровый - хозяин терпеть не мог этих самоварных фикс, как врочем и татуировок и имел лишь одну единственную, сварганенную еще по дурости в "мамолетке" и изображавшую парящего орла с разорванными цепями на мощных когтистых ногах. Поставив остатки водки в бутылке под стол, чтобы более не искушать себя, Курдюм поднялся и, заслав в пасть музыкального центра диск с мелодиями Поля Мориа, отрегулировав громкость, устроился на допотопном диване, жалко скрипнувшем своими посаженными пружинами, под весом его тела.
   - Вот теперь можно и подумать, - вслух произнес он и, закрыв глаза, откинув седую голову, погрузился в размышления.
   Что греха таить, он, Курдюм, действительно был обязан Седому своей жизнью. Давно, правда, это было, еще, где-то в начале семидесятых. Знатные тогда стояли морозы в Мордовии, аж углы в бревенчатых бараках промерзали за ночь насквозь и к утру покрывались белой пушистой шубой измороси. Спали вповалку, не раздеваясь и даже не снимая обледеневших за день валенок. Предупредил тогда Седой, спасибо ему, успел Курдюм принять необходимые меры и ударить первым. Как ни крути, а долг отдавать надо! Это как в картах - дело святое, да и если есть возможность, почему бы, не подсобить человеку.
   - "Да, стареешь брат, - усмехнувшись, подумал, про себя хозяин. - Сентиментальным становишься. Хотя, если б не видел в этой сделке своего интереса - пальцем бы даже не пошевелил, что для Седого, что для кого другого. А интерес действительно неплохой наклевывается. Пройдет Седой во власть - ты как бы в его крестных отцах оказываешься, а это требует особого уважения и почему бы потом не оказать тебе услугу, если вдруг возникнет надобность?! Это один расклад. Ну а второй: тридцать процентов приварка тоже на дороге не валяются, а кому как не ему, Курдюму, которому доверено содержать общак, не заботиться о его пополнении?! Да и гарантия тут не то, что с этими акциями, которыми иной раз только впору задницу подтирать остается. Что же касается братвы - прознать не должна, а прознает, тоже не беда, аргумент есть - сослаться на нехватку времени для совета и дело с концом. Поверят, куда денутся, иначе не доверили бы ему такими бабками заправлять. Дела же не заморозятся - остаток позволяет крутиться как и раньше, на полную катушку, ну может чуть помедленнее, зато через полгода - нате получите, да еще с прицепом.
   А Седой никуда не денется - ему резона нет, хотя для подстраховки проверить его "плавучесть" надо. Так что эта часть думаю решена верно, базара быть не должно. Если кто и возбухнет, то только Коржавый - он давно к этому месту принюхивается, хотя мозгов то у него с горстку. Но ему еще годика три нары греть. Это если шило вылезет из мешка, а нет - то и так прохиляет".
   Курдюм встал и, отыскав под столом бутылку, вновь наполнил стакан, но уже лишь на одну треть. Выпил залпом, крякнул и, похрустев луком, вновь устроился на диване.
   - "Так, что дальше? - продолжил он размышления. - За деньгами далеко идти не надо, "наличка" тут рядом в подполе - так спокойнее, хотя есть тайники и в других местах, даже в столице, но это больше для отвода глаз. А здесь хороший тайничок сделал этот умелец со смешной кликухой "Припой", золотые руки у мужика были. Нажал на гвоздик и на тебе: уходит каменная плитка в стене подпола, а на ее месте ящик выкатывается. А так - хоть с лупой гляди, щелочки не заметишь и простукивать бесполезно. Жаль парня, хотел кинуть сейф у какого то "нового русского", там его и пристрелили охранники. Может это и к лучшему, теперь из посвященных я один только и остался.
   А Седой или как его теперь - Гаршин Николай Сергеевич - что я о нем знаю? Почитай лет двадцать не виделись. На зоне вроде правильный был, а как сейчас? То, что передо мной лебезил - это еще ни о чем не говорит, но в башку к нему не влезешь, а надо бы прикинуть все возможные варианты. Береженого Бог бережет, да и соблазн больно велик. В Питере то он на финт не решится - дома гадить не с руки, это и дураку понятно. Но до Питера путь не близкий и подстроить можно что угодно - ищи тогда ветра в поле. Думает что Седой, или чист аки ангел, однако подстраховаться будет не лишним. Я и себе то порой не доверяю, жизнь такая пошла поскудная - ни понятий, ни правил! По любому, его архаров подпускать к себе резона нет, только своих и то одного-двух, но проверенных и не "бакланов", то бишь трепачей".
   Курдюм поднялся с дивана и подошел к одному из двух подслеповатых окон. Небо на Востоке уже серело, предвещая скорое утро. Вздохнув, он неспешно направился к серванту, за стеклом которого, вместо хрусталя, были расставлены кое-какие книжки и две иконы, изображающие Богоматерь и Николая-чудотворца и извлек из одного из ящиков мобильный телефон. Набрав номер, Курдюм машинально глянул на часы, мирно тикавшие на стенке, на секунду замешкался, но тут же решительно подавил в себе собственную щепетильность. На том конце провода довольно долго не брали трубку, а когда наконец сонный мужской голос ответил: "Алло", старик ласково, по-отечески, однако с примесью тона не терпящего возражений, произнес:
   - Доброе утро, Паша! Ты уж извини старика - самому не спится, и другим не даю. В общем, сегодня к полудню будь у меня! Возьми чемоданчик какой, соседям скажу что телемастера вызвал. Да оденься попроще и не броско. Все!
   В трубке раздались гудки отбоя. Курдюм усмехнулся собственным мыслям и, вновь взглянув на часы, осторожно, как будто он был стеклянным, спрятал мобильник. Что и говорить, любил он этого парня, Павла Артюхова, за неиспорченность и светлую голову, да еще за то, что тот совершенно не был похож на всю эту шатию-братию с воровскими понтами под самую макушку и пальцами веером.
   - "Правильно сделал, - мысленно похвалил себя старик, укладываясь на диван для короткого сна. - Студент справится, да и веры ему больше чем другим! Правильно сделал".
  
  
  
  
   Х Х Х
   Николай Сергеевич Гаршин осторожно затворил за собой отчаянно скрипнувшую дверь и, оказавшись на крыльце, полной грудью вздохнул свежий, напоенный ночной прохладой воздух. С каждой секундой к нему возвращалась прежняя уверенность в себе и жесткая барственность, которой на время визита пришлось поступиться.
   - "Ничего! - подумал Седой, усмехнувшись. - Не переломился же! А иначе рыбки не съесть, да и кто видел то? Бог не выдаст, свинья не съест, а Курдюм пусть так и думает, что я белый, мягкий и пушистый!"
   С крыльца он уже шагнул прежним, удачливым и изворотливым делягой, плавающем в современном не совсем чистом бизнесе, как рыба в воде, благодаря, прежде всего, жесткой хватке, криминальному опыту и отсутствию щепетильности в выборе средств для достижения цели. Сам он уже давно рук не марал, но ценность чужой жизни для него по-прежнему, была сравнима лишь с ценностью шахматной пешки, которой безболезненно можно пожертвовать в любую минуту.
   Сейчас же Николай Сергеевич был доволен переговорами, пребывал в благодушном настроении и мысленно уже строил планы: один грандиознее другого. Будущее казалось ему радужным, а собственная фигура виделась монументальной и непоколебимой, на манер Железного Феликса когда-то украшавшего Лубянку.
   Завидев фигуру шефа, Кисель и Крот резко поднялись с корточек, а выскочивший из "БМВ" Иван Данилович резво бросился на встречу.
   - Ну что там? - с надеждой спросил он.
   Гаршин аккуратно закрыл за собой калитку, но прежде чем ответить бросил суровый взгляд на вытянувшихся в струнку боевиков и грубо приказал:
   - Ну что уши развесили? Заводите лайбу и вперед, на Родину!
   Те беспрекословно бросились к "Ауди". Только тогда он хитро подморгнул Данилычу и улыбнувшись произнес:
   - Все путем, Чигирь! Не думал, что Курдюм окажется таким покладистым. Однако давай и ты за руль, путь дальний, поговорим по дороге.
   Он шагнул к "БМВ" и стал втискивать свое тело, основательно устраиваясь на правом заднем сиденье. Тот, кого называли Чигирем включил зажигание, но трогаться с места почему-то медлил, искоса поглядывая на шефа.
   - Ты что, Чагин, ездить разучился за ночь? - раздраженно спросил Гаршин.
   - Знаешь, Седой, тут такая дрянь приключилась, пока ты там с Курдюмом чирикал, - начал тот, судорожно сглатывая слюну. - Короче: в машине у Киселя труп. Крот замочил бомжа одного, случайно. Идиот!
   - Что?!! - реакция Седого была мгновенной, а удивление искренним. - Да вы что, охренели совсем, корриду устроили, да где - под носом у Курдюма! Говори как было.
   Чигирь быстро и подробно изложил суть произошедшего и то решение, которое он принял. То ли Гаршину не хотелось портить настроение от удачно завершившихся переговоров, то ли он просто устал, но, выслушав подельника, он лишь с облегчением вздохнул и, махнув рукой, меланхолично произнес:
   - Ладно, трогай. Ты все правильно решил, Чигирь. Оно даже и к лучшему - не пристало нам оставлять здесь свидетелей, тем более мертвых. Поехали.
   "БМВ", включив фары, двинулось в путь. Следом, в хвост ему пристроилась и "Ауди".
   - Значит все путем, Седой? - спросил Чигирь оглядываясь на шефа, развалившегося на заднем сиденье как огромный осьминог, вытащенный из воды.
   - Все срослось, как я и рассчитывал. Только проценты зарядил, подлюга, но ничего выкрутимся. И вот что еще: с этого дня никаких "погонял", хватит, отмываться так до бела. Я для тебя Николай Сергеевич и точка! Понял, как там тебя - Иван Данилович Чагин.
   - Да понятливый я, не переживай, а то, что процент навязали - это хреновато, хотя если так разобраться, все по закону. Хорошо еще залог не потребовал - было б хуже!
   - Может и так, только из всех залогов Курдюм признает только один. Он ведь урка старой закваски, его мишурой не проймешь, да и шутковать не приучен!
   - А что, Николай Сергеевич, может тряхнем этого Курдюма и вся недолга! - неожиданно предложил Чагин. - Он сейчас один: кто видел, кто знает?! Поди докажи потом, а алиби мы себе сляпаем, будь спокоен. Ну, как идейка?
   - Ну и дурак ты, Чигирь! - искренне возмутился Гаршин, даже забыв о договоре не употреблять более клички. - Вычислить может и не вычислят, только ты думаешь, у него бабки в мешках за печкой стоят как картошка? И вообще, эти хапки выбрось из головы напрочь! Ты ж теперь не громила какой, а в скором будущем мое доверенное лицо как никак - это тебе не по карманам тырить, туту мозги нужны да и имидж как сейчас говорят. Так что лучше костюмчик себе поприличнее справь. Ишь, додумался!
   В салоне наступила тишина, нарушаемая лишь хрустом гравия под широкими шинами. "БМВ" с трудом катился по донельзя выбитой дороге. Городок уже остался позади, но до трассы на Питер было еще порядком.
   - Ты прав, конечно, глупость я сморозил, - спустя время повинился Иван Данилович.
   - То-то и оно! - самодовольно отозвался Гаршин. - Но мыслишка у меня одна есть, грех не воспользоваться и ты, Чагин, возьмешь это дело под свой контроль, однако чтобы все без сучка и задоринки. Иначе я за твою башку, да что там выпендриваться, и за свою тоже - даже копейки не дам!
   Пригнувшись к переднему сиденью, как будто кто-то их мог услышать, он стал излагать свой план, суть которого сводилась к следующему: Следовало в первую очередь, чего бы это ни стоило, вычислить из окружения Курдюма человека, на которого тот сделает ставку как на курьера. Затем нужно было установить за ним негласное круглосуточное наблюдение и выявить момент, когда его отправят с миссией в Северную столицу. Что старик будет слишком замудривать ситуацию, используя ложные ходы, Седой не думал, так как недавно прошедшие переговоры, по его мнению, прошли удачно, а собственное мастерски исполненное уничижение могли только расслабить Курдюма, но никак не насторожить.
   - Понял я твою мысль, - отозвался Иван Данилович, выслушав шефа. - То есть требуется грохнуть курьера на московской территории, тогда действительно - ищи ветра в поле, а можно и стрелку в случае чего подкинуть, на азеров например.
   - Соображаешь! - похвалил подельника Гаршин. - Однако если тот, каким-то чудом, все ж таки доберется до наших пределов - тогда уж будь мил: чтобы с его головы даже волосок не упал! Оберегать будешь и холить как собственную задницу в бане для "голубых" и придется нам платить по счетам сполна. Так что шевели, Чагин, извилинами, два дня тебе сроку!
   - Все будет в ажуре, кстати, у меня уже и планчик практически готов. Простенький, правда, но думаю, сработает за милую душу. Не позднее как послезавтра поселю в бомжатник, что при разбитой фабрике рядом с домом Курдюма, своего человечка, взамен того, которого сейчас везем с собой, чтобы так сказать демографическую картину не портить, - мрачно пошутил Иван Данилович. - А на связь с ним приставлю двух "быков" на колесах. Потом, есть у меня еще на примете пара-тройка "шестерок" из их братии, которые за бабки землю носом рыть будут. Тогда этот инкассатор пусть хоть самолетом летит, хоть поездом, а хоть и пёхом шлепает лесами - все равно ущучим! Ну и голова у тебя, Седой.
   - Я же сказал: никаких кликух! - жестко отреагировал Гаршин. - Кстати, и жаргонные словечки забудь напрочь. Почитай лучше Толстого! Советую!
   Чагин с опаской взглянул на шефа, не свихнулся ли часом, но спорить не стал. Не мог же он, в самом деле, что-то доказывать, если - за всю свою жизнь, мотаясь по тюрьмам и лагерям успел освоить только "Букварь" и "Уголовный кодекс" да и то с грехом пополам!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Так за разговором они и не заметили, как вскоре выбрались на трассу, где-то в районе Солнечногорска. Начинало заметно светать и, поскольку время было раннее, встречных машин было немного. Относительно хорошее покрытие и свободная дорога позволили, наконец, прилично прибавить скорость и "БМВ", послушный воле водителя, рванул вперед как жеребец, освободившийся от пут. "Ауди" чуть поотстал, однако Кисель видимо выжимал из своей колымаги все, чтобы держать машину шефа в поле зрения.
   - "Пассажира", я так думаю, скинем километров через тридцать, - обернувшись к Гаршину произнес Чагин. - Другая область. Пусть тверские сыскари мозги повывихивают.
   Тот лишь усмехнулся в ответ, пребывая в состоянии блаженной усталости после выполнения дела "великой" важности, а огромная скорость, превращающая пробегающие мимо деревья подлеска в сплошную зелено-белую полосу, пьянила и ласково убаюкивала. А между тем, дорога впереди делала плавный поворот влево и, Данилыч чуть отпустил педаль газа, но не потому, что на обочине красовался знак ограничения скорости, а только лишь из чувства самосохранения. Но уже вскоре, еще не преодолев критической точки дорожной дуги, он вновь втопил педаль акселератора в пол. Широкие шины лишь жалобно заскулили и, еще плотнее сцепившись с асфальтом, понесли тяжелую махину дальше. И только сейчас Чагин увидел, стоявший у обочины, примерно в километре, бело-синий "Опель". "Баклажан" на крыше машины не бликовал, но было видно, как стоявший у "Опеля" гаишник приглядывался к какому-то прибору на крышке багажника.
   - Радар! - мелькнуло в голове у Данилыча и одновременно из его рта, как из рога изобилия, посыпался целый поток отборных ругательств.
   - Я же предупреждал тебя, Чагин, что ты молотишь языком как последний урка, - меланхолично отозвался со своего места, задремавший было Гаршин.
   - Да, мент поганый! Рупь за сто - сейчас тормозить будет, там у поворота знак стоял. Вот падла!
   - Да хрен с ним, сунешь "пятихатку" и вся недолга. Тоже ведь человек - жрать хочет хлеб с маслом и детишкам на молочишко. Мало будет пятиста, тысчонку отстегни, не скупись.
   - У нас же труп в багажнике у Киселя! - сквозь зубы процедил Чагин, впиваясь пальцами в руль.
   Только теперь Гаршина будто прошило электрическим током и, в момент, сбросив с себя наваждение полусна, он бросил лишь одно: "Гони!"
   А между тем лейтенантик, оторвавшись от радара и плотоядно улыбаясь, уже красноречиво показывал им жезлом, свое желание малость "побеседовать". Только сейчас они заметили и другого, стоящего в тени березы, одетого в зеленый камуфляж, каску с сеткой и "Калашниковым" за спиной.
   - Дело не в скорости - пасут кого-то! Как пить дать, багажник бы открыли! - зло бросил Данилыч и не согласиться с ним в данную минуту было нельзя.
   Обе машину: "БМВ", а следом и "Ауди", как молнии пронеслись мимо опешивших стражей порядка игнорируя приказ и вскоре казенный "Опель" уже повис на хвосте, оглашая окрестности воем сирены и раскрашивая придорожные деревья красно-синими бликами.
   - Что делать будем, Сергеич? - Чигирь был серьезен как никогда, слившись воедино с автомобилем, который заставлял мчаться на предельной скорости. - Эти суки скорее всего сообщили на следующий пост и там нам сейчас готовят "дружескую" встречу! "Ежа" через дорогу протянут - тогда хана, а ежели дело серьезное, то и "маслят" могут подкинуть длинной очередью!
   - Вот и думай! За что я тебе бабки плачу? - сквозь зубы процедил Гаршин, тревожно озираясь по сторонам.
   Между тем, повод для беспокойства был серьезный. Так хорошо начавшийся день мог в одночасье превратиться в свою противоположность, похоронив под своими обломками все грандиозные планы и начинания.
   - А может, скинем им Крота с Киселем? Я их недавно подрядил, не успели еще засветиться как твои люди, - предложил Чагин.
   - Не пойдет, риск большой: потянут за веревочку, глядишь, слона и вытащат! А там, сам отлично знаешь, языки развязывать все мастаки! - вытирая выступившую на голом черепе испарину, жестко проронил Николай Сергеевич и тут же, без перехода почти заканючил. - А ведь тормознут нас на следующем посту, точно тормознут, паскуды! Ох, не в масть мне все это, ох не в масть, особенно сегодня!
   - Ладно, придумаем что-нибудь, - успокоил его Данилыч, доставая из бардачка мобильник.
   Вскоре он уже давал указания Кроту - властно, четко и без каких либо колебаний со своей стороны.
   - Короче так, ребятки: слушай и исполняй в точности! Через пару километров будет развилка - уходите влево, мы же пойдем прямиком. Если он увяжется за вами, перед поселком встретите его как положено, но в Питер в течении месяца больше ни ногой! Залечь и не дышать! Ежели попрет за нами - разворачивайтесь и всыпьте ему под задницу как только нагоните, но время не тяните и бейте наверняка. Все, отбой! Дальше по ходу.
   Чигирь швырнул телефон на свободное переднее сиденье и, зло усмехнувшись, впился глазами в летящую навстречу серую ленту шоссе. Кортеж из трех машин продолжал мчаться на предельной скорости, заставляя редких в этот час встречных автолюбителей прижиматься к обочине и инстинктивно втягивать голову в плечи. Развилка, ведущая к небольшому поселку, расположившемуся километрах пяти от центральной трассы показалась довольно скоро и "Ауди", отчаянно заскрипев шинами на повороте, ушла влево. Однако в "Опеле" видимо решили, что в "БМВ" рыбка покрупнее и продолжили преследование по прямой, медленно, но верно приближаясь к цели.
   - У них двигатель форсированный, наверное. Разбогатели, мать их за ногу! - ругнулся Данилыч, чувствуя, что его "конь" постепенно уступает преследователю.
   Он бросил взгляд в зеркало заднего вида. У "Опеля" можно было уже прочесть номерные знаки и даже различить сосредоточенные лица тех двоих, что были в салоне. Именно в этот момент сзади, на встречной полосе появилась точка, быстро вырастающая в размерах и будто бы намеревающаяся идти на смелый двойной обгон. Чагин не мог не похвалить мысленно Киселя, виртуозно выжимающего из своей колымаги запредельные "лошадиные силы". Еще через несколько минут "Ауди" почти поравнялась с "Опелем" и Данилыч краем глаза в зеркале увидел, как из окна ее правой дверцы высунулся Крот, а еще через секунду притихший лес огласила длинная и хлесткая автоматная очередь. Расстрелянный, практически в упор "Опель", будто споткнувшись о какое-то невидимое препятствие, резко взял вправо и, по инерции бешеной скорости, перевернувшись через левое колесо, подскакивая и скрежеща металлом об асфальт покатился в кювет, сшибая как кегли, придорожные столбики. Яркое пламя, вырвавшись из его искореженных недр, с жадностью принялось лизать огромными языками крашенный металл и то, что еще минуту назад было живой плотью и кровью при исполнении и оружии.
   - Ну вот, и сладилось, - произнес удовлетворенно Данилыч, сбрасывая скорость почти до нуля. - Теперь вторая серия. Ты уж не обессудь, Николай Сергеевич, но я заранее приготовился, так сказать на всякий случай. "Ауди" на Киселе - на них же и спишем, да и про Курдюма, думаю, им знать не гоже. Ты не против?
   Гаршин лишь махнул рукой, показывая как бы, что всецело доверяет своему помощнику. Ему же было не до того: в его голове в данный момент вновь выстраивался заветный пасьянс, потревоженный и едва не разрушенный предшествующими скоротечными событиями. Однако он с удовольствием отметил проницательность своего старого подельника, прекрасно умевшего читать его мысли заранее и не заставлять шефа утруждать себя очевидными просьбами.
   А Чагин, откинув крышку бардачка, достал оттуда небольшой черный пульт с единственной кнопкой. Он спокойно взглянул в зеркало где сзади, метрах в ста, так же снизив скорость едва плелись их мордовороты, разгоряченные и утомленные схваткой и, хладнокровно утопил до предела большим пальцем кругляш красной пластмассы. Мощный взрыв подбросил "Ауди" в воздух и она, перекувыркнувшись вперед, стала распадаться на куски, с огнем, дымом и грохотом падавшие на черный, еще не успевший нагреться под солнцем асфальт. Горячая взрывная волна убедительно подтолкнула "БМВ" и заставила водителя машинально прибавить газу.
   - Ты в детстве кошек не мучил, Чигирь? - неожиданно поинтересовался Гаршин, исподволь наблюдавший все это время за его действиями.
   - Да не Чигирь я, а Иван Данилович, - ответил тот усмехнувшись и памятуя о недавнем договоре. - А животину я завсегда любил, можете не сомневаться. Она лучше чем иной человек - уж что что, а это я усек еще с первой отсидки.
   Николай Сергеевич лишь улыбнулся про себя: поистине было удивительно, но их мысли на этот счет - лощеного полуинтеллигента Седого и генетически сметливого крестьянина Чигиря - практически совпадали полностью.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Примерно через три километра Чагин по собственному разумению свернул с трассы на едва заметный, поросший буйной травой, пробивающийся сквозь гравий, проселок. И правильно сделал. В этом они смогли убедиться уже через пять минут, едва их "БМВ" успел скрыться в молодом лесняке. За их спинами по шоссе промчался целый кортеж, оглашая окрестности тревожным ревом сирен и бликами работающих на всю катушку мигалок.
   - Зашевелились!! - сплюнув в окно слюну, процедил Данилыч, уверенно ведя машину в глубь лесного массива. - Сейчас окрас сменим и покатим дальше.
   Гаршин молчал, во всем полагаясь на подельника, которого знал уже не один десяток лет. Последнее время, он даже в мыслях отошел довольно далеко от своего бурно-криминального прошлого, целиком и полностью доверяя грязную работу Чигирю и, как бы это ни казалось странным, с удовольствием стал ощущать и лелеять свое новое предназначение и образ. Его частенько стали коробить неотесанность и уркаганские замашки Чагина, но тот являлся именно тем не эстетичным колом, вбитым в землю, от которого по кругу, на веревочке и ходила, добрея на глазах его собственная, Гаршина, дойная корова, насыщаясь и самое главное - чувствуя себя в полной безопасности. И с этим, безусловно, приходилось считаться.
   Между тем Чагин подъехал к небольшому лесному озерцу, скорее луже и заглушил машину. Достав из багажника пластиковое ведро, губку и шампунь, он засучил рукава и, напевая что-то себе под нос, принялся наводить лоск на полированные бока "БМВ". Завершив банные процедуры и оставшись довольным результатом, Чигирь достал из потайной ниши под ковриком новенькие номера, на которых место цифры региона красовался российский триколор и скоро привинтил их, взамен старых питерских. В качестве завершающего аккорда этой метаморфозы, он прилепило на крышу антенну оперативной связи, выглядевшую вполне натурально, хотя это и была лишь обманка на присоске.
   - Теперь, нам сам черт не брат! - обратился он к Гаршину безмятежно развалившемуся на заднем сиденье и, вытерев руки ветошью изложил дальнейший план действий. - Но думаю гусей дразнить, все же не стоит. Поедем назад, на Москву, а там сделаем крюк.
   - Бешеному кобелю и семь верст не крюк, - меланхолично отозвался тот, посасывая завалявшийся в кармане мятный леденец. - Хочешь глянуть на творение своих рук? Что ж, валяй, торопиться действительно некуда. А номера то, не паленые?
   - Обижаешь, Сергеич, - бросил походя запасливый водила. - Чигирь, то бишь Иван Данилович дело туго знает! Ты теперь один из замов секретаря Совбеза, даже цвет и марка точь в точь. К тому же он тоже питерец, а что без кортежа - так это дело личное. Мало ли какие у кого прихоти.
   - "Вот тебе и Чигирь с тремя классами и одним коридором! - Подумал про себя Гаршин, довольный тем, что все эти неувязки разрешаются как бы сами по себе и не касаются напрямую его светлых мозгов, предназначенных решать более глобальные проблемы. - Ничего остругаю его, а там еще и графский титул прикупим, Бог даст!"
   Они вновь выехали на трассу и, на приличествующей рангу скорости, поехали по направлению к столице. На месте недавнего "побоища" вовсю кипела работа, догорали обломки, а на широком шоссе было мало места от машин и людей - сыскарей, гаишников, омоновцев, врачей и пожарников - суетящихся как муравьи в рвении выполняемого по службе долга. Снизив скорость "БМВ" стал проезжать по единственной, оставленной свободной, полосе. Бравый майор, руководивший движением, привычно зыркнув на их номер, козырнул и вдвое энергичнее стал размахиваться полосатым жезлом. Путь был свободен и Чигирь, не пожелав вступать в обычные в таких случаях расспросы, хотя его так и подмывало это сделать, прибавил скорость.
   Доехав до Клина, они свернули направо и взяли курс на Тверь. Дорога здесь была много хуже, однако выбирать не приходилось, да и спешить действительно особо было некуда. В салоне уже долгое время стояла тишина и Чагин, чтобы как-то скрасить в общем безрадостный путь по унылой глубинке, решил ее нарушить.
   - А что Курдюм? Я о нем слышал конечно, но видеть не приходилось. Что, действительно такой головастый? - спросил он, полуобернувшись к Гаршину.
   Тот в этот момент о чем-то думал, но встрепенувшись от неожиданного вопроса, со значением в голосе решил ответить:
   - А то! Хотя на вид - мужик мужиком, но под землю видит метра на три. Было время - весь Урал от него на ушах стоял! Да сам посуди: один раз у нас в лагере, кажется под Воркутой дело было, объявился некто Корж. Слыхал о таком?
   Чагин утвердительно кивнул.
   - Так вот, - продолжил Гаршин. - Шкаф я тебе скажу - килограммов сто двадцать, не менее, недавно коронованный, а потому и дерзкий особо, как и все вновь обращенные. Ну и решил он претензии Курдюму предъявить. Тот в бутылку лезть не стал, но и вожжей отдавать не торопился. Корж естественно закипишился - молодой, горячий, весь на понтах - и решил Курдюма на перо подсадить. И тут, в один прекрасный день приключилось почти что чудо! Жердина толстенная каким-то образом, из штабеля вылетела и, на тебе Коржу по ноге! Тот как раз со своей шоблой прогуливался по промзоне. Что да как - никто не понял, ну и быстренько списали на нарушение техники безопасности, а Коржа в больничку - закрытый перелом - и на шконку с растяжкой. А через два дня вдруг больничка полыхнула: бревенчатая была, сухая. Все, даже тяжелые живы остались, а этот как лежал с гирей на ноге, так и обуглился словно головешка! Вот и суди!
   - А что Курдюм?
   - Что Курдюм?! Курдюм в это время в ШИЗО (штрафной изолятор для наказаний) парился - с него и взятки гладки!!
   Они многозначительно замолчали. Еще бы: в их среде подобные проявления индивидуальности были сродни лишь, наверное, интеллектуальным подвигам Штирлица и котировались достаточно высоко! Так в тишине они проехали километров пять, пока Чигирь не задал очередной вопрос.
   - А у тебя с Курдюмом как пересеклось? - спросил он. - Ты вроде припоминал будто за ним должок какой-то?
   Гаршин самодовольно хмыкнул. Затем он переменил позу с ленивой, на еще более ленивую и со значением принялся излагать.
   - Это другая история, это уже в Мордовии было. Там у нас "хозяин" - полковник - правильный мужик был, с Курдюмом на короткой ноге. Да и вообще с понятиями. А вот зам его - крыса которых мало! И получилось так, что "хозяин" ушел в отпуск, а этот за него остался и началось. На Курдюма у него "зуб" был огромный - видишь ли, не признавал его тот как требовалось и даже в упор не видел. Вот и решил этот майор сраный подляну устроить по крупному - Курдюма "расписать" как будто при попытке и нападении на вахту. Вертухаев подучил да одного "ссученого", чтобы тот вызвал его ночью как бы для серьезного базара. Все учел и даже "заточку" с Курдюмовскими пальчиками приберег! А я в то время при коптерке состоял, ну и весь их базар с этим "ссученым" слыхал - стеночка там тоненькая, фанерная была. Короче не пошло у них в масть! Вскоре и полковник вернулся, а этого козла - майора куда то на повышение кинули. Вот такие дела.
   - Да, серьезно ты ему подсобил! - заключил Чагин. - Такие должки кровные и ко многому обязывают, если память конечно не коротка!
   - Вроде нет, амнезией Курдюм уж точно не страдает, да и сладилось ведь все как и задумывали.
   Слово "амнезия" Чагин не понял, но решил не уточнять, а лишь согласно закивал головой. За Тверью он вновь, съехал с трассы. Здесь он сменил номера на прежние, снял антенну-обманку и по привычке прошелся ветошью по и без того сияющему корпусу машины.
   - Зря светиться не стоит, - походя объяснил он. - Тем более уже скоро наши пределы, а там ненароком, знакомых встретим - объясняй потом что к чему!
   В его словах была железная логика. В Питере номера машина Гаршина знал каждый задрипанный постовой и они, родные, служили куда более надежной гарантией, чем все столичные флаги вместе взятые. До самого дома они больше не проронили ни слова. Уставший организм требовал отдыха, а приемник, настроенный на волну "Радио - шансон", своим хриплоголосым репертуаром навевал не самые веселые воспоминания и мысли.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Ровно в полдень в калитку дворика поросшего зеленью почти скрывающей покосившийся домик на окраине городка вошел молодой парень. Одет он был просто: в джинсы и белую китайскую футболку с надписью "Найк", а в руках держал небольшой саквояж коричневой кожи из тех вероятно, с которыми в начале XX-го века ходили к пациентам седовласые акушеры. Уверенной походкой гость прошел к дому, поднялся на крыльцо и, без стука открыв скрипучую дверь, шагнул внутрь.
   - Это ты, Паша? - раздался из небольшой спальни голос хозяина. - Ты проходи то в комнату. Я со стола еще и не убрал, так что угощайся, а если хочешь, то и водочки налью.
   - Спасибо Ефим Игнатьевич. Поесть бы не отказался, а водочки не надо - жарко на улице, - ответил парень.
   Так между ними повелось с самого начала, когда два года назад Павел Артюхов по кличке Студент попал под крыло Курдюма. Парень сразу понравился старику своей неиспорченностью и тот, очевидно для того, чтобы сохранить в душе хоть каплю нормального человеческого, строго настрого запретил обращаться к нему по кличке. Сам же Курдюм тоже предпочитал называть его по отечески Пашей, вероятно иногда по-стариковски ностальгируя о том, что в пылу беспутной жизни потерял всякую надежду на продолжение когда-либо своего рода. Так и повелось, хотя зачерствевшая на нарах душа рецидивиста никогда не допускала какого бы то ни было панибратства, особенно в присутствии других. Впрочем, попусту он старался Студента зря не беспокоить и привлекал только в редких случаях для особо важных поручений, максимально лишенных насколько это было возможно, криминальной подоплеки. И уж конечно никакой "мокрухи" - для этого у Курдюма были другие: с бритыми затылками, телячьим взглядом и необъятными бицепсами.
   Хозяин вышел из спальной в одном трико, поскребывая жилистой пятерней парящего орла, запутавшегося в седых волосах на груди.
   - Да ты садись, в ногах то правды нет, хотя впрочем ее и нигде нет. И ешь, не стесняйся. Разговор может будет и не длинный, но обстоятельный, - произнес он и глянув на саквояжик усмехнулся. Где это ты такой антиквариат раздобыл, самого Антона Павловича кинул что ли? А что пенсне не прихватил?
   - У соседа старикашки позаимствовал, кстати он точно - врач бывший, - ответил Студент, присаживаясь на стул и сооружая себе бутерброд. - Вы же сами сказали, чтоб на телемастера был похож!
   - Ладно, насыщай кишку, потом поговорим.
   Курдюм надел просторную рубаху без воротника и сел напротив, по привычке крепко сцепив пальцы сильных рук. Павел же, совершенно не смущаясь, принялся уписывать деликатесы, лишь изредка бросая взгляд на хозяина, чтобы понять реакцию того и не переборщить с аппетитом. Но все лежавшее на столе слишком уж будоражило желание, а судя по лицу Курдюма - тот был не против, хотя и смотрел перед собой жестким пронизывающим взглядом, о чем-то думая про себя. Наконец пришло насыщение и Студент, дожевав кусок и, отодвинув остальное в сторону, показал, что весь превратился во внимание.
   - Значит так, Паша, - отреагировал Курдюм. - Через пару дней командировочка тебе предстоит непыльная, на свою малую Родину поедешь. Давненько, наверное, там не бывал, соскучился небось.
   Далее хозяин подробно и не спеша прорисовал суть задания, не вдаваясь в подробности его причин. Студенту надо было отправиться в Питер. Там устроиться в гостинице, не шикарной, но и не в какой-нибудь "ночлежке". А потом уже заняться методичным обходом элитных кабаков с единственной целью - поиска людей, которые могли бы знать Николая Сергеевича Гаршина, да не просто знать, а быть в курсе его реальных дел.
   - Братву обходи стороной, - предупредил Курдюм. - А то слух пойдет сразу, а это нам ни к чему. Если Седой и впрямь крутой бизнесмен, ему никак не обойтись без специалистов не из нашей среды. Вот на них то и делай ставку. Во-первых: они тоже не дураки пожрать и попить в кабаках, получая хорошие бабки, а во-вторых: только они могут быть в курсе реальных дел - перед ними Гаршину распускать хвост и блефовать резона нет.
   На первый взгляд задание было плевым - сплошное удовольствие, да и только, однако более опытный Курдюм так совсем не считал. И правильно делал. Чужак, появившийся в устоявшемся болоте прожигающих жизнь сливок делового мира города обязательно должен был вызвать подозрение. Но интересующийся кем-то конкретно и персонально - был подозрителен вдвойне, а то и втройне! А раз так, то на адекватную реакцию рассчитывать не приходилось и учесть, все могущие возникнуть перипетии было попросту невозможно. Посему Курдюм лишь заметил:
   - Ты, Паша, зря языком не мели, да и вообще не мели, пока как следует не присмотришься. И всегда держись настороже. Сейчас время такое - все жрать хотят, а из чьих рук, разницы нет! Поэтому стукачей и шестерок в таких местах пруд пруди - отсюда и кумекай: где крючок запустить, а где и ноги сделать. В гостинице тоже долго не засиживайся. Пару дней и съезжай на частный сектор, потом снова объявись, но в другой. Короче: на все, про все тебе неделя!
   Далее последовали указания о том, чтобы ни при каком раскладе не ввязываться в разборки, не раздавать общения и особо не сорить деньгами. В случае проблем с органами, а этого тоже нельзя было исключить, учитывая усредненный уровень коррумпированности рядов защитников закона по стране, следовало молчать как рыба, притворяться простаком и найти способ подать весточку. Тогда это будет уже дело Курдюма.
   - В общем, так: - подвел итог всей встрече хозяин, - твое дело - только финансовая подноготная Седого, недвижимость и так далее. Кстати, вполне возможно, что свою кликуху он уже давно посыпал нафталином, так что особо на это не рассчитывай. Об образе жизни Гаршина, его привычках там или любовницах не заикайся вообще. Примут за киллера - отвернут башку и фамилии не спросят! И баб опасайся - никаких шашней, себе дороже выйдет. Усек?
   - Усек, Ефим Игнатьевич. Когда отправляться?
   Курдюм встал со своего места, прошел в спальню и через минуту вернулся держа в руках сверток завернутый в газету.
   - Это тебе на расходы, Паша, наши "деревянные", но думаю хватит. Костюмчик прикупи поприличнее, штиблетики там - короче сам знаешь. А кто спросит: ты бизнесмен средней руки, прибыл в Питер устанавливать деловые связи. Если прижмет, кидай стрелку на Маковского Сергея Петровича, он в Москве по морепродуктам развернулся. Я его предупрежу, как никак, а должничок он мой давний - подпишется. Так что езжай хоть завтра.
   На том и порешили. Артюхов подхватив свой нелепый саквояжик направился к выходу, а Курдюм играя роль благодарного хозяина даже вызвался проводить до калитки. Здесь, оглядевшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, но вновь сурово свел кустистые брови на переносице и, хлопнув Студента по плечу, процедил:
   - Давай, с Богом! Вернешься, сперва позвони, а там посмотрим.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Прошло два дня после того, как небольшой подмосковный городишко посетил гость из Питера в сопровождении двух дюжих молодцев на забрызганной грязью "Ауди". В то утро Ефим Игнатьевич Рассохин встал раньше обычного, по привычке взглянув через окно на небо и, не пожелав завтракать в такую рань, оделся и вышел на крыльцо. Вздохнув влажный, пахнущий росой воздух, он зябко поежился. Несмотря на то, что день был летний, солнце только-только поднялось из-за остроконечных макушек синеющего невдалеке леса и еще не успело своими лучами прогреть остывшую за короткую ночь землю.
   - И что не спится?! - раздраженно подумал про себя Курдюм. - Точно, стареть стал - ишь, как на солнышко потянуло поглядеть!
   Он хотел было уже опять вернуться в дом, как с улицы его окликнул высокий женский голос.
   - Ефим Игнатьевич! - каким-то образом разглядев его среди зелени, которой зарос двор, крикнула соседка, остановившись почти у калитки. - Молочка парного не хотите? А то один фермер к этому, как его - супермаркету, целую флягу привез. А я гляжу: вы, не вы - что-то раненько сегодня поднялись?
   - Спасибо, Тимофеевна, - ответил старик. - Парного не хочу, я больше ряженку уважаю, а от цельного неприятности в животе.
   - А хотите, я вам потомлю и заквашу? - не унималась Тимофеевна, женщина более чем зрелая, но вынужденная мыкать горе с пьяницей-мужем. - Мне не трудно.
   - Спасибо, - сухо бросил Рассохин, еле сдерживая раздражение. - Я и сам как-нибудь.
   - Ну, как хотите, - крикнула та и наконец-то направилась по своим делам.
   Однако уже через секунду вновь послышался ее голос, только теперь он был на тон выше, менее доброжелателен и обращен к кому-то другому, судя по всему, не очень-то почитаемому.
   - О, Господи! - воскликнула в возмущении женщина. - От этих алкашей прямо-таки прохода не стало! Ишь, разлегся, бессовестный, с утра пораньше, да еще в аккурат у забора Ефима Игнатьевича! И вроде не наш, а я уж, грешным делом, подумала: не мой ли благоверный, ан нет - мой и то почище будет. Да жив ли вообще?
   - Да бомж это, теть Настя! - крикнул ей в ответ какой-то пацаненок. - Я еще когда час назад "Машку" - козу на луг гонял, он уже здесь лежал, только на животе! С фабрики, наверное.
   Курдюм, задержавшись на крыльце, с интересом и растущей подозрительностью вслушивался в их разговор.
   - Еще бомжей мне под забором не хватало! - наконец пробурчал он, когда голоса на улице стихли, и решительно шагнул по направлению к калитке.
   Действительно: в сухом, поросшем буйной травой арычке лежало, подложив под голову грязную котомку, жуткое создание неопределенных лет, с космами давно не мытых желтых волос, жидкой бороденкой и испитым лицом дегенерата. Одеяние его было соответствующим внешности, хотя изощренный в конъюнктуре барахольного рынка глаз, сразу же заметил довольно раскрученные лейблы на истертых до невозможности грязных джинсах и потерявшей первоначальный цвет футболке, и был бы крайне удивлен. Курдюма же эта сторона жизни никогда не интересовала и он, подойдя к пьянчужке, первым делом огляделся по сторонам, а, убедившись, что улица пуста, довольно сильно пнул бедолагу.
   - Подымай свои мослы, чмо ходячее, и чтобы через минуту твоим вонючим духом здесь и не пахло, - процедил он сквозь зубы.
   Бомж лишь промычал что-то нечленораздельное и, открыв один глаз, вперился, ничего не соображая, в стоявшего над ним человека. Второй пинок придал ему больше жизненных сил и, он предприняв попытку приподняться, которая удалась ему со второго раза, и нетвердой походкой поплелся в сторону разрушенной фабрики, бормоча себе под нос какие-то ругательства.
   Курдюм вернулся в дом в состоянии некоторого раздражения. Откровенно, с самого начала, день сегодня не хотел складываться. Сначала эта назойливая соседка, вечно сующая нос не в свое дело и уже давно ставшая для него конкуренткой черной кошки, в самый неподходящий момент перебегающей дорогу. Затем это подобие человека: то ли с раннего утра успевшего принять на грудь больше чем требовалось, то ли еще с вечера не отошедшего от обильного возлияния. В общем, настроение было бесповоротно испорчено и хозяин, решив больше никуда сегодня не выходить, устроился на диване с книжкой в руках. Однако вчитаться в сюжет он так и не смог. Что-то беспокоило его. Что именно, старик постичь не мог, но это нечто сидело, как заноза в его сознании, заставляя напрягать память и прислушиваться к внутреннему голосу.
   То, что в разворованном здании фабрики обрели пристанище бомжи, Курдюм знал давно. Однако он знал так же, что те, вероятно, верные собственному неписанному "кодексу чести", никогда не проказничали на "своей территории". Более того, как-то по-волчьи чувствуя в хозяине покосившегося домика не совсем обычного старика-пенсионера, старались вообще обходить его стороной, подальше от греха и уж подобной наглости, как сегодня, не позволяли себе никогда!
   - А может, это меня и смутило? - подумал Курдюм, прислушиваясь к собственному инстинкту "тертого калача" и тут же, усмехнувшись своей подозрительности, отбросил эту мысль. - Да, старость не в радость! Нервы уже ни к черту! Лучше уж поспать малость - и что поднялся ни свет ни заря?!
   И он уснул, тут же на диване, с книгой под боком, выкинув из головы все подозрения, показавшиеся ему забавными и глупыми. Годы относительно спокойной жизни сделали свое дело, немного притупили то хваленое чутье, которым и славился некогда легендарный Курдюм, когда, проходя через лагеря и тюрьмы, всегда успевал нанести первым упреждающий удар и выйти сухим из воды. И вот теперь он мирно посапывал, сладко причмокивая во сне и ничем не отличаясь, на первый взгляд, от обычного бухгалтера на пенсии, заснувшего за чтением книжонки.
   А между тем, бомж уже подходил к облезлому остову здания фабрики, зияющему пустыми глазницами окон и выломанных с корнем дверей. И чем ближе он приближался к предполагаемому лежбищу своих "собратьев", тем трезвее и прямее была его походка, осмысленнее взгляд и разумнее действия. Первая часть задания, полученного им от Чигиря, была выполнена успешно. Ему удалось лично лицезреть старика, а Курдюм, обладающий цепкой памятью, теперь если и увидит его поблизости от своего домика, будет далек от каких-либо подозрений, вспомнив лишь пьяницу-бедолагу без рода и племени, завалившегося когда-то под хозяйский забор.
   Несмотря на искусно загримированное под пятидесятилетнего алкаша лицо, парню было немногим за двадцать пять, но он никогда не имел уголовного опыта, хотя и носил кличку, с удовольствием отзывался на нее и фактически уже забыл свое настоящее имя! Все сложилось довольно просто: Чагин как-то узрел его в одном из питерских кабаков средней руки, пьющего горькую, очевидно, ввиду невостребованности артистического таланта, небезуспешно исполнявшего роль обиженного клиента на потеху собутыльникам, и решил приблизить, исходя из собственных корыстных соображений, а совсем не из меценатского чувства сострадания к "отпрыску" великого Станиславского. А он и был артистом, как по образованию, так и по призванию, часто стали поворачиваться к нему филейной частью тела и упрямо не хотели замечать его, надев на бестыжие глаза повязку, одолженную, вероятно, у Фемиды.
   Но полуграмотный Чигирь оценил искусство лицедейства по достоинству и теперь его подмостками, вот уже три года, были те места, куда направлял его патрон согласно сценарию построения действий, своих не лишенных криминального таланта, афер. То он изображал нищего или бомжа, то "голубого" или сантехника, а бывало, если требовалось и крутого бизнесмена. По всякому случалось - за это, в общем-то, и получил соответствующую кличку "Артист" и отрабатывая неплохие деньги, на судьбу не роптал, хотя в душе понимал, что по большому счету всегда играл лишь одну и ту же роль соглядатая, филера или на крайняк провокатора.
   Теперь же, предстояло претворить в жизнь вторую часть сценария, накрапанного особым "драматургическим талантом" Чигиря: втереться в доверие к "своим собратьям" и организовать на крыше фабричного цеха пост круглосуточного наблюдения. Первое проблем не представляло, ибо, несмотря на обычно скверный и непредсказуемый характер "людей свободных от всякого имущества", ключик к замкам их сердец всегда был простым и универсальным. И он сейчас булькал, в такт шагам Артиста, в его объемистой котомке рядом с сотовым телефоном, небольшой, но сильной подзорной трубой, портативной видеокамерой, снабженной фильтрами, крохотным аккумулятором и таймером. Держать связь Артист должен был напрямую с самим Чигирем, но для экстренных случаев ему были приданы два жлоба на невзрачной, хотя и мощной "Хонде", обосновавшиеся в кемпинге на трассе в двадцати пяти километрах от городка.
   Артист не знал, да и не должен был знать, что по заданию того же Чигиря, во всем московском регионе несколько верных ему стукачей просеивали через мелкое сито возможных кандидатов в курьеры из окружения Курдюма. Однако результаты были пока неутешительными - старик был хитер и явно не спешил с действиями. Ни с кем контактов не имел, к себе не зазывал и вообще вел образ жизни примерного пенсионера, копаясь большую часть дня в собственном огороде или греясь на солнышке у крылечка. Что же касательно Студента, то он, давно оберегаемый старым рецидивистом, как-то сам по себе выпадал из блатного окружения того и те, кто все же о нем знали что-то, считали его кандидатуру очень уж несерьезной для ответственного дела. Хотя, что это было за дело, по существу знали лишь трое - Чигирь, Седой, да и сам Курдюм.
   Для остальных же все происходящее было представлено куда обыденно и прозаичнее: борьба за сферы влияния, жесткая конкуренция группировок или желание одних "кинуть" другого. Деньги за работу сулили не большие, а, следовательно, и значимость придавали ни ахти какую.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Пристанище бомжей на территории фабрики, оказалось, найти проще простого. Со второго этажа небольшого административного здания, уже наполовину разобранного кем-то на кирпичи, тянуло дымком вперемешку с отвратительным запахом чего-то жареного. Вероятнее всего сегодня в бомжатнике подавали к завтраку изжаренную на углях ржавую селедку. Артист решительно шагнул на запах и стал подыматься наверх по тому, что осталось от пролетов лестничных маршей.
   В единственной уцелевшей комнате второго этажа, с закопченными до черноты стенами и потолком, он обнаружил довольно живописную компанию, расположившуюся по кругу у небольшого костерка и действительно жарившую весьма неаппетитную на вид сельдь когда-то пряного посола, наткнутую на кусок металлического прута. Бомжей было четверо: двое мужчин неопределенного возраста, с красными обросшими щетиной физиономиями, ветхий, но очень подвижный и юркий старикашка и создание, о которых принято говорить "представительницы прекрасного пола". Однако в данном случае эта формулировка была явно неуместна, ибо ничего прекрасного в этой, так называемой "даме" лет сорока и в помине не было, если конечно не считать живописного синяка под левым глазом, занимавшего половину лица и переливавшегося всеми цветами радуги.
   - Чё надо? - осмотрев вошедшего с ног до головы и признав в нем своего "собрата", прошамкал старикашка, предварительно глянув на своих соплеменников в ожидании поддержки с их стороны.
   Вместо ответа Артист спокойно стал располагаться на трех сложенных в стопку кирпичах у костерка, которые были почему-то не заняты ни кем и, казалось, предназначались специально для него. Через пару секунд из его котомки, как из цилиндра фокусника явились на свет одна за другой две бутылки "бормотухи". Реакция обеих мужиков оказалась меланхолично - спокойной - они очевидно не отошли еще от последствий вчерашнего возлияния и находились в состоянии полной прострации. Однако старикашка проявил интерес, но для пущей важности сделав угрюмое до комичности лицо, вновь прошамкал основательно беззубым ртом:
   - И чё? Купить что ли нас захотел? Ишь какой шустрый - потом, небось, затребуешь что, иначе с чего такой добрый оказался?!
   Он хотел еще что-то присовокупить к только что высказанной тираде, но его грубо остановили, не оставив камня на камне от нескромных притязаний на изящную риторику.
   - Да что ты пристал к человеку как сухой репей к козьей заднице?! Не видишь что ли, жук навозный, он с добром к нам пришел, - включилась в разговор женщина, завидев подобную щедрость и, видимо, тоже страдая жестоким похмельем. - Да не слушай ты его, придурка, давай, разливай!
   Старик обиженно скуксился и, чувствуя, что при таком раскладе вполне может остаться без пайки спиртного, жалостливо промычал:
   - А я чё, я ничё! Вот был бы Колян, он бы тебе Верка, мозги то прочистил!
   Очевидно, "племя" по какой-то причине было не все в сборе и Артист, уже имевший опыт подобного общения понял, что оно переживает период анархии, ввиду отсутствия явного лидера. Этот момент следовало учесть и максимально использовать, и он спросил старика:
   - А кто это Колян?
   - Колян? О, Колян - голова! - ответил тот, подняв грязный указательный палец с обломанным ногтем в знак особенности произнесенного. - Только вот ушел третьего дня и сгинул напрочь. Может менты скрутили, а может и грохнул кто.
   - Да дерьмо твой Колян! - довольно эмоционально воскликнула Верка. - Нужна ментам его грязная задница! К марухе своей опять смотался в Ярославль. Да и хрен с ним, проживем как-нибудь!
   В этой реплике явно выпирала женская ревность, но вожделенная жидкость в темно-зеленых бутылках буквально на глазах, превращала в труху былую "любовь", повышая тем самым шансы самого Артиста на "заманчивый" адюльтер. Не ведали они, горемычные, что их предводитель Колян не так давно сунул свой нос туда, куда не требовалось, и сейчас уже разлетелся порционными кусочками вдоль Питерской трассы от мощного взрыва, вместе со своим же убийцей Кротом и его напарником Киселем!
   Мужикам же, было все до фени. В полемику они не вступали, свое мнение высказывать считали не нужным и получив свои бумажные стаканы из под мороженого, наполненные до краев, они молча опрокинули их, зажевав уже успевшей сжариться вонючей до неприличия селедкой. Свою порцию изысканной закуски получил и Артист. Рыба совершенно не вызывала аппетита, но проявлять непочтение к столу столь "избранного" общества было чревато и он, собрав волю в кулак, проглотил свою долю, представив по системе Станиславского этот "деликатес" всего-навсего байкальским "омулем с душком".
   С этого момента жизнь карликового государства в самом сердце России резко изменилась в лучшую сторону. Новому постояльцу удивительным образом удавалось откуда-то добывать спиртное, причем в неограниченных количествах и к великой радости "соплеменников". Рейтинг Артиста рос как на дрожжах, и когда по "человечески" опохмелившись с утра, бомжи расползались по своим неотложным делам - инспектировать окрестные помойки или отлавливать бродячих собак на ужин, - ему же благосклонно предоставлялось право оставаться на хозяйстве и заниматься: "Чем пожелает".
   Между тем, наряду с выпивкой стала появляться и довольно сносная закуска, и это обстоятельство приносило всем не меньшую радость, неумолимо прибавляя очки в актив Артиста. И только старикашка, неугомонный на манер Шолоховского Щукаря, нет-нет да и высказывал критические сомнения. Но получив от Верочки по затылку, тут же менял как правило свое мнение на противоположное. При этом, с почтением называя благодетеля Егорием, хотя Артист представился всем просто Жориком.
   Что же касательно Верки, то она, блаженная, кинулась во все тяжкие реализовывать в отношении него нерастраченные ранее и спавшие доселе втуне чувства, и это являлось, конечно же, самым тяжким испытанием. Она даже где-то раздобыла тональный крем и теперь старательно, как будто слоем штукатурки замазывала свой огромный синяк под левым глазом, вероятно единственную память от канувшего в Лету бравого Коляна. Губы же ее стали пылать пунцовой помадой, какую часто можно было видеть на устах молодящихся и вечно чем-то недовольных буфетчиц второразрядных пивнушек. Выход из создавшейся амурной ситуации был один единственный. Артист с вечера так накачивал свою "пассию" спиртным, что она в конце концов утыкалась "рогами" в свое ложе из грязных вонючих одеял с вылезшими из них клочками серой паленой ваты и до середины следующего дня ходила как чумная, не в силах не только что-либо соображать, но даже и вспомнить свое собственное имя. О пресловутом Коляне уже никто и не вспоминал. Мужики были все так же тихи и неразговорчивы и, выжрав, положенную им долю, быстро отваливали на боковую, каждый в своем личном углу.
   В общем, поначалу для Артиста все складывалось прекрасно. Однако уже к вечеру следующего дня возникла первая проблема и пришла она с той стороны, откуда он ее даже и не ожидал. Вечером, в самый разгар очередного застолья, один из мужиков, которого звали Вася, тщедушный и худосочный алкоголик, с серьезным видом пробормотав что-то невразумительное, отозвал Артиста на лестничную клетку. Здесь алкаш несколько преобразился и, хотя по прежнему плохо держался на ногах, встал в позу и сходу предъявил ультиматум.
   - Никакой ты не Жорик! - заявил он, ухмыляясь ртом, в котором оставшиеся зубы раполагались через одни-два промежутка. - На кой хрен у тебя такие дорогие шмотки! И ваще, чего ты шастаешь по крышам?
   Вмиг стало все ясно. Вася хоть и был тихим алкоголиком, видимо проявил прыть и навел шмон в его Артиста котомке, любопытство к содержимому которой проявилось буквально у всех с самого начала, но было жестко пресечено и более не возобновлялось. Короче надо было срочно искать выход из создавшейся ситуации и Артист начал импровизированно врать.
   - Знаешь, Вася, - начал он ласково, обнимая бомжа. - Ну, кинул я одного толстобрюхого, ну и что с того? А то, что на крышу забирался - так к солнышку неравнодушен. Понимаешь?
   Но обвести вокруг пальца бомжа, умудренного опытом жизни во всех ее нелицеприятных проявлениях, оказалось не так то просто. Он набычился, насколько позволял ему его бараний вес и выдал без обиняков и страха:
   - Так я тебе и поверил! А бабки на хавло и "бормотуху" у тебя откуда? Думаешь я дурак какой - у меня, между прочим, высшее образование! Короче: даешь отмазку, и я молчу как рыба. Дело к зиме идет, линять надо скоро отсюдова в теплые края - так что бабки мне лишними не будут.
   - А ты хорошо подумал, Василий? - спросил Артист, стараясь не нарываться на скандал, но, прекрасно понимая, что одной подачкой дело вряд ли ограничится.
   - А чё тут думать, - осклабился тот, оказавшись вдруг намного трезвее чем, считалось ранее. - Бабки на стол и вся недолга! Ты же стукач, Жорик, а это дорого стоит! Я же тоже "стукнуть" могу куда надо!
   Спорить в данной ситуации с очевидным было бессмысленно и Артист, панибратски похлопав собеседника по спине, согласился на все предварительные условия и предложил вернуться к "столу", чтобы тайно обмыть сделку. А там веселье было в полном разгаре. Однако Артисту было не до расслабухи. Операция, порученная ему Чигирем, оказалась под серьезной угрозой срыва и, надо было срочно что-то предпринимать! Напрашивалось самое простое решение: затеять драку и пробить куском арматуры, которых во множестве валялось вокруг на полу, череп не в меру любопытному и расчетливому Васе - однако он почти сразу отверг этот вариант. Во-первых: его утонченная творческая натура никогда не приемлила столь варварских способов лишения жизни себе подобного, а во-вторых: Артист не был уверен до конца в том, каким образом обернется против него это свершившееся обстоятельство. Поэтому он все больше склонялся к тому, что дело надо было обтяпать так, чтобы исход алкаша в мир иной выглядел как можно более естественнее. И идея вскоре не замедлила явиться.
   Улучшив минуту, Артист удалился, вроде как по естественной надобности и, спрятавшись среди обломков стен внизу, позвонил по мобильнику курирующим его жлобам в кемпинге, поставив им единственную задачу: срочно раздобыть в аптеке сильнодействующее снотворное и в течение часа доставить ему! Место, куда следовало положить лекарство, он указал точно и с таким расчетом, что если ненадолго отлучится от компании, это было бы совсем не заметно для других, успевших, благодаря его же стараниям, уже влить в себя изрядную дозу горячительного. Остальное же являлось делом техники и ловкости рук.
   Примерно через полтора часа, когда вся колония уже кое-как ползала вокруг давно потухшего костерка, укладываясь на ночлег и проверяя пустые бутылки на наличие в них хоть капли заветной влаги, Артист вновь удалился. Вернулся он довольно скоро и стал горячо брататься с уже основательно окосевшим Васей и даже пить с ним на брудершафт. Это обстоятельство, сильно задевало чувства Верки не имеющейсил к этому моменту даже хрюкнуть, а лишь в бессилии корябающей грязными ногтями пол, что-то мычащей и зыркающей злыми глазами на своего "избранника".
   Когда же на утро "карликовое государство" проснулось окончательно, на что потребовалось более часа, никто так и не смог добудиться "не в меру счастливого во сне" Василия. Отравленные сивушными парами мозги, всех без исключения "аборигенов", долго никак не могли постичь очевидного, что душа бедолаги уже давно, еще с ночи, топчет грязными растрескавшимися пятками пушистые, облакоподобные ковры Рая, а может и скребет черными, никогда не стрижеными ногтями сковородки закопченного Ада!
   Удивительным было то, что, убедившись в непоправимом, никто из обитателей особо печалиться не стал, принимая естественное проявление жизни спокойно и философски. Лишь старикашка, сделав серьезную мордочку и набожно перекрестившись, прошамкал беззубым ртом:
   - Сгорел, Василий, упокой Господь его грешную душу!
   Проблема с телом была тоже решена быстро и кардинально: на территории фабрики нашелся глубокий, заброшенный канализационный колодец, нашлись и добровольные носильщики, а в результате, уже через полчаса проблемы под названием "Вася" для Артиста не существовало! Бомжатник споро стал разбредаться по своим неотложным делам в предвкушении вечерних поминок по усопшему.
  
  
  
  
   Х Х Х
   На следующее утро, после визита под его забор бомжа, Курдюм встал довольно поздно. Сегодня он совсем не желал больше проводить эксперименты, будучи на поводу, у своей, неожиданно проявившейся сентиментальности. Старик лишь взглянул в окошко, но выходить наружу не стал. Степенно позавтракав и надев на себя выгоревший синий комбинезон и прихватив секатор вышел во двор. Ежевика, опутывавшая его заборчик, разрослась за лето бурной порослью и он еще вчера решил придать кустарнику более божеский вид. Осторожно, чтобы не уколоться об острые шипы, Курдюм начал методично срезать и складывать поодаль одну плеть за другой. Работа была монотонной и совсем не радовала его, поэтому он часто останавливался, отирая пот со лба и, машинально оглядывался по сторонам вероятно в поисках более интересного занятия. С того места, где старик трудился, руины фабрики были как на ладони и, вспомнив вчерашнего бомжа в сухом арычке, хозяин усмехнулся.
   Вдруг его зрение уловило яркий блик света, резанувший по глазам и вмиг исчезнувший. Курдюм насторожился.
   - "Пацаны что ли шалят с зеркальцами?" - подумал он.
   Старик еще не осознал что именно его обеспокоило, но обладающий удивительным чутьем дикого зверя, он положил секатор на траву и осторожно раздвинув густые плети ежевики стал пристально всматриваться туда, где высился остов фабричного цеха. Однако там не было совершенно никакого движения и, лишь натрудив глаза до выступивших от напряжения слез, хозяин начал было уже успокаиваться, как блик повторился вновь. На этот раз Курдюм точно определил его исток. Он исходил с крыши цеха, но что именно отразило солнечный луч - то ли обычный осколок стекла, то ли объектив фотоаппарата, а может даже и прицел снайпера - было не ясно.
   Сознание подсказывало лишь одно: отражатель не мог быть статичен, ибо тогда солнечный зайчик имел бы более продолжительную жизнь, а раз он появлялся только на долю секунды - следовательно, находился в движении и это движение могли сообщать, конечно же чьи-то руки. Придя к такому заключению, хозяин быстрыми шагами пошел к дому и вскоре возвратился оттуда, неся в руках старый и сильно потертый полевой бинокль. Устроив себе амбразуру в кустарнике, Курдюм принялся методично обследовать крышу цеха. Снизу, откуда он осмотрел, естественно, не было видно, что твориться на самой крыше. Что же касалось видимой ее части, то на ней ничего подозрительного не происходило и лишь в куче битых кирпичей у самого полуразрушенного парапета чернел какой-то предмет похожий на коробку из под детской обуви с торчавшим из него вроде горлышком отбитым от винной бутылки.
   - "Так, так, - подумал про себя старик, имевший все ж таки весьма смутное представление о достижениях современной техники, однако одолеваемый, тем не менее, слабыми подозрениями и сомнениями. - Может и пустое все это, но понаблюдать будет совсем не лишним. Береженого, как говорится, Бог бережет!
   В течение трех последующих дней он время от времени подходил к оконцу устроенному в густом кустарнике направлял бинокль в сторону фабрики. Однако там было все по-прежнему за исключением одного: черная коробка исчезла, очевидно, унесенная порывом ветра, а куча кирпичей полуразобранного парапета теперь уже вовсю бликовала под лучами солнца осколками битых бутылок.
   - Может так и раньше было, просто не замечал как-то, - пробурчал под нос Курдюм, успокаивая себя. - Ведь никогда специально не присматривался, тем более в бинокль. Да и солнце: то его нет, а нынче палит как скаженное!
   Однако успокоение не наступало и, помаявшись немного сомнениями, он решительным шагом пошел к дому и достал из серванта мобильник. Его разговор с неизвестным собеседником был кратким, жестким и совсем не подходил по тону на недавнее общение с Павлом Артюховым - Студентом. И даже отложив отключенный телефон, Курдюм еще долго находился в привычном для него, но тщательно скрываемом теперь от посторонних глаз непосвященных, образе уголовного авторитета: циничного, грубого и беспощадного.
   А на разворованной фабрике, на следующий день после этого телефонного звонка Курдюма, события развивались своим, уже ставшим привычным, чередом. Позавтракав и опохмелившись по заведенному ритуалу, бомжи стали медленно расползаться кто куда по своим каждодневным делам. Этой дисциплинированности мог бы вполне позавидовать любой трудовой коллектив, хотя корни ее вероятнее всего базировались лишь на одном постулате: понятия жизни и обязанностей в давно не мытых телах являлись единым целым и не входили в противоречие в их свободным абсолютно ото всего сознании и душах.
   Оставшись один, Артист сначала убедился, наученный горьким опытом благополучно преставившегося Васи, что это было действительно так. Для этого он неспешно прогулялся по территории фабрики, не поленившись заглянуть в самые укромные ее уголки и лишь потом взял свою котомку, содержимое которой строго настрого запрещалось обследовать любому, под угрозой тривиального мордобоя и отправился на свой наблюдательный пункт. Забравшись по пожарной лестнице, которую к удивлению еще не успели растащить на металлолом местные умельцы, на крышу цеха, он пригнувшись стал пробираться к устроенной им же баррикаде из кирпичей у самого парапета. Первым делом, осторожно взглянув с высоты во двор Курдюма, Артист отключил установленную камеру и принялся просматривать ночной материал на крохотном откидном дисплее.
   Его очень увлекала эта игра, и творческая натура находила огромное удовлетворение в этой интеллектуальной пикировке с довольно опасным, судя по всему соперником. Еще более особую остроту данное занятие приобрело с тех пор, когда старик, вероятно заметив блик от подзорной трубы стал пристально наблюдать в бинокль за крышей цеха. Смех смехом, но меры предосторожности Артист предпринял тут же, разбросав по кирпичам битое стекло и обтянув камеру куском грязной мешковины. Это должно было успокоить поднадзорного, что, впрочем, как он успел убедиться и произошло.
   Просмотрев отснятое по таймеру и не заметив ничего любопытного для себя, Артист лег на живот у искусно устроенной амбразуры и, прикрыв блендой стекло подзорной трубы от солнца приступил к наблюдениям. Старик спокойно работал в своем огородике, пропалывая грядки с огурцами и, казалось, не обращал ни на что внимания. Это смешило и наблюдатель, уже празднуя победу, увлекшись просто созерцанием окрестностей от нечего делать, совершенно не заметил, как на крыше появился еще один человек.
   Это был огромный "шкаф" с бритым затылком, бычьей шеей, тяжелыми кувалдами рук и практически неподвижными глазами навыкате как у снулой рыбы. Отдуваясь с непривычки лазания по пожарным лестницам, парень огляделся, и довольно осклабившись, сверкнув при этом "самоварной" фиксой пошел по направлению к продолжающему лежать и ничего не подозревающему пока Артисту. Тот на долю секунды отняв глаз от окуляра подзорной трубы, каким-то седьмым чувством почуяв постороннего, в мгновение ока вскочил на ноги и более инстинктивно, нежели обладая приемами единоборства встал в боевую изготовку.
   - И что же ты, сука, выглядываешь у порядочного человека? - накручивая. на сосискообразный палец цепочку с автомобильным ключом, процедил "боевик", остановившись и широко расставив ноги.
   Артист сильно уступающий ему физически, лихорадочно прокручивая в мозгу пути возможного отступления медленно попятился назад, но сколько бы он не призывал на помощь собственную изобретательность, выхода из создавшейся ситуации для себя не видел абсолютно никакого. Высота цеха была огромной, а путь к спасительной пожарной лестнице оказался отрезанным напрочь массивной, на манер цельной глыбы гранита фигурой.
   Вести какие бы то ни было переговоры с этой гориллой, обладавшей судя по всему лишь парой извилин в приплюснутой сверху черепной коробке, главным достоинством которой были хорошо развитые надбровные дуги, было бессмысленно и пойманный с поличным соглядатай понял это сразу. В бессильной злобе, предчувствуя единственный известный исход для себя, он бросил в противника подзорную трубу и попытался совершить обходной маневр. Но "шкаф" был настороже и, отмахнувшись от летевшего в него "снаряда" как от назойливой мухи лишь осклабился и вновь медленно двинулся на мечущегося Артиста. Тот стал по сантиметру отступать назад. Пригнувшись как-то по звериному, готовый в любую минуту разжаться словно стальная пружина и вцепиться всеми тридцатью двумя зубами нападавшему в его необъятную глотку.
   Однако в этот самый момент случился непредвиденный казус. Пятясь назад и держа постоянно в поле своего зрения жлоба, Артист не заметил широкого отверстия в крыше, в которое видимо когда-то выходила вентиляционная труба большого диаметра, а когда понял что потерял точку опоры, изо всех сил вцепился в металлическую арматуру, торчащую из бетона. Он так и повис на руках, с мольбой и одновременно ненавистью в широко открытых глазах глядевших вверх на своего противника. Внизу же, на глубине десяти метров под ним серел цементный пол фабричного цеха, усеянный гнутыми балками и кусками бетона с торчащими из них пиками ржавой арматуры. Все это не оставляло практически никаких шансов и ухмыляющаяся физиономия жлоба стоявшего над ним оказалась единственной спасительной соломинкой на которую еще можно было как-то уповать.
   - Ну что смотришь, дай руку что ли! - прохрипел Артист, цепляясь за арматуру из последних сил.
   Но тот лишь сплюнул презрительно сквозь зубы в сторону и как пьянящий мед на толстых губах ощущая собственное превосходство над побежденным, расплывшись в широкой улыбке процедил:
   - Не, руку я тебе не дам, сука - марать не хочется. А вот ногу - пожалуйста!
   Сказав это, он наступил огромной туфлей на пальцы Артиста судорожно обхватывающие арматуру и с садистским выражением лица стал медленно усиливать давление. Это было начало конца и вскоре, тело незадачливого наблюдателя, безвольным мешком полетело вниз нанизываясь на железные пруты и ломаясь о бетонные глыбы. "Шкаф" же огляделся по сторонам и, достав из кармана мобильный телефон, набрал номер.
   - Все в порядке, Курдюм! - произнес самодовольно он. - Ты был прав, соглядатая тебе подсадили. Весь из себя: тут и камера и бинокль и еще какая-то хренотень.
   - Ты узнал, кто его снарядил?
   Детина наморщил низкий лоб и только сейчас понял, что совершил глупейшую ошибку, поддавшись азарту убийцы. Однако свидетелей не было и он, улыбнувшись удачно пришедшей мысли, спокойно соврал:
   - Так не успел, Курдюм, бля буду! Это шкет шустрым оказался, как меня срисовал, так и сиганул вниз головой! Что с камерой то делать?
   - Ну и идиот ты, Слон! Не даром говорят, что у тебя в башке вместо мозгов бараний шашлык, да и тот сутки назад снятый с мангала! - не замедлила явиться в трубке "ласковая" оценка из уст старика. - Разбей к чертовой матери и линяй оттуда побыстрому. На время заляг и смотри мне, язык держи за зубами!
   - Понял я, что маленький что ли..., - начал было объяснять тот, ни сколько не обидевшись на столь "лестное" признание его заслуг, но в трубке уже послышались гудки отбоя.
   Положив мобильник в карман выцветшего комбинезона и оглядевшись - не видел ли кто ненароком - Курдюм со вздохом присел на деревянную скамейку. Он оказался прав, интуиция старого волчары и на этот раз не подвела его. Только вот кому и зачем надо было подсаживать к нему "контролера"? Теоретически это могли быть кто угодно, начиная от ментов и заканчивая своими же корешами-конкурентами. Уж кто-кто, а он, Курдюм, прекрасно понимал, что понятие дружбы и чести в их среде - вещь очень не стабильная, скоропортящаяся и скорее виртуальная. Однако чем дольше он рассуждал, тем все больше и больше склонялся к тому, что это могло быть только делом рук Седого, а раз складывалось так и не иначе - впредь надо было предпринимать особые меры предосторожности!
   - "Да, друг, Седой! - подумал про себя старик. - Не удержался все ж таки ты от соблазна разжиться на халяву, наметил многоходовку, но я тебя раскусил! Кишка тонка у тебя оказалась супротив Курдюма. Что ж, поглядим, кто кого, однако я тебя еще за это своеволие подою добро. Мало не покажется, век помнить будешь, если конечно сохранишь память!
  
  
  
  
   Х Х Х
   В Питер Павел Артюхов решил ехать на "Красной Стреле". Он уже восемь лет не был в родном городе и, ему казалось, что лететь в данном случае самолетом, не прочувствовав всех прелестей реального приближения к милым сердцу местам после долгой разлуки было не просто кощунством, но и святотатством. Студент и раньше любил возвращаться в свой город на поезде с удовольствием читая знакомые с детства названия полустанков, до боли в глазах вглядываться в пейзаж из одноэтажных домиков Санкт-Петербургской, а ранее Ленинградской окраины, стройных и веселых дач, красноречиво характеризующих достаток своих хозяев и утопающих в темной зелени северных садов.
   Павел приобрел в одном из московских бутиков светлый летний костюм, галстук и сорочку от "Живанши" за бешенные, по его понятиям, деньги и сейчас выглядел преуспевающим молодым бизнесменом, спешащим по неотложным делам в Северную Пальмиру. Брать с собой какой-либо багаж он счел ненужным, поскольку необычное задание, полученное от Курдюма, требовало мобильности и непривязанности к одному месту.
   Опустившись на мягкий диван в купе, он тут же задремал. Благо что попутчики оказались людьми степенными - в душу не лезли, банальных анекдотов с бородой не рассказывали и тоже: кто сразу же стал тихо посапывать на своем месте, а кто-то, уткнувшись в книгу, отрешился от реального мира на весь оставшийся путь. Возможно, это было самое тихое и воспитанное купе во всем поезде. Однако Студенту не имелось возможности с чем либо сравнивать, ибо последний раз на поезде он ездил лет шесть назад, да и то это был столыпинский вагон с зарешеченными напрочь окнами и злыми как собаки конвоирами, а сам "круиз" назывался просто этапом!
   Чуть более шестисот километров практически по прямой линии промчались как миг, даже не дав основательно вжиться в роль пассажира. Питер же встретил Павла легким летним дождичком моросившим казалось бы ни откуда - серьезных туч на всегда чуть свинцовом небе не было и в помине. И если пассажиры-москвичи недовольно бурчали, поскольку считали что таскать с собой летом зонты совсем излишне и, оказавшись без оных, Студента эта влага, сыпавшаяся с небес, только обрадовала, напомнив уже изрядно забытые годы безоблачного детства.
   Взяв такси, которых на площади перед Московским вокзалом оказалось как блох на бездомной собаке, он следуя наказу Курдюма, а точнее зову своей собственной памяти направился на Пироговскую набережную, где как еще помнилось, раньше находилась в общем-то неплохая гостиница "Ленинград". Теперь же она, учитывая веление времени, помпезно именовалась отелем, хотя сервис в этой отрасли, как вскоре имел возможность убедиться Студент, остался все таким же ненавязчивым, лишь тщательно окультированным и прикрытым модными нововведениями, единственной целью которых являлась стрижка дополнительных дивидендов.
   В общем-то, без проблем, если не считать определенную мзду, именуемую нынче "чаевыми", сняв одноместный номер на втором этаже с видом на Неву, Павел движимый вполне объяснимым чувством ностальгии, уже через пять минут сдав ключ удивленному портье, отправился бродить по улицам своего города детства. Не ощущая усталости, он пешком прошел по Литейному до Невского проспекта. Только тогда, почувствовав голод, Павел облюбовал уютное кафе и решил основательно подкрепить физические силы. Спешить было абсолютно не куда и это обстоятельство накладывало особый, трогательный отпечаток на его свидание с Питером. Чувство свободного времени позволяло неспешно, каждой порой тела впитывать особый, всегда влажный и чуточку соленый питерский воздух, ощущать глазами привычную архитектуру зданий выполненных в сугубо ленинградской цветовой гамме различных оттенков серого гранита, ассоциирующейся не иначе как с пылью веков за триста лет основательно въевшейся в фасады.
   Назад в гостиницу он вернулся довольно поздно, уставший, но умиротворенный и с блуждающей по лицу таинственной улыбкой. Пожилой седовласый портье, любезно и профессионально щерясь в ответ, подал ему ключ и не замедлил напомнить про работающий ресторан и возможность заказать ужин в номер. Судя по всему, старик хотел предложить и еще что-то из разряда специфического и вполне обыденного для подобных заведений, в дополнении к сервису. Однако, взглянув на мускулистую фигуру постояльца и здраво решив, что такой атлет и сам способен найти себе спутницу на одну ночь, а раз возвращается в номер один - то значит так и надо, лишь пролебезил нечто маловнятное и завсегда готово - казенное себе под нос.
   Павла же так и подмывало спросить портье о Гаршине, но он сдержал себя, помятуя указания Ефима Игнатьевича об осторожности в выборе источника информации. Да и вряд ли было разумно проявлять излишнее любопытство там, где хоть на какое-то время обрел пристанище и ночлег. Поэтому, взяв ключ из рук портье, он лишь поинтересовался:
   - А что, отец, где сейчас в Питере деловая элита тусуется?
   Старик посмотрел на него понимающими глазами бассет - хаунда и, неопределенно пожав плечами, произнес:
   - Это, смотря, какая элита - у каждого свой полет! А так: идите по Невскому, да хоть в каждый кабак заходите - не ошибетесь! Те, что покруче - "Пеликана" предпочитают, но это уже на Лиговке, слыхали? А так - и в "Астории" кухня очень неплохая!
   Поблагодарив, Павел стал подниматься по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Действительно, как он успел сегодня заметить, за эти восемь лет его отсутствия облик центра города значительно изменился и, прежде всего за счет расплодившихся как грибы после дождя увеселительных заведений разного калибра и пошиба, настойчиво зазывающих в себя неоном огней, диковинной рецептурой блюд, коктейлей и десертов.
   Впервые за много лет, Артюхов спал хоть и на казенной постели, но как никогда спокойно и блаженно. Он видел цветные сны и ощущал скорее интуитивно, чем наяву, за стенами своего номера знакомые до боли с детства звуки бегущих в ночи трамвайчиков, плеска всегда холодной Невы и перекличку буксиров на ней.
   На следующее утро он проснулся довольно поздно, но еще долго лежал в постели с открытыми глазами, предаваясь блаженной неге и от нечего делать, просто созерцая белый потолок. Затем, умывшись и приведя себя в порядок, Павел спустился в ресторан, где, несмотря на почти обеденное время, народу оказалось не так уж и много. Заказав тривиальную солянку и шницель с гречневой кашей, он плотно и с удовольствием поел, все еще не совсем веря, что уже вторые сутки дышит воздухом родного города. В общем, настроение пресыщалось положительными эмоциями, а особая энергетика Питера, на манер рекламируемых батареек заряжала желанием активного действия.
   Однако до начала ночной жизни была еще уйма времени и Артюхов прямо из ресторана, не заходя в номер, отправился на улицу Седова, где прошли его детство и юность, где жила когда-то мама и откуда, в общем-то, и начался его тернистый путь в никуда. Сейчас в этой квартире жила его бывшая жена Наташа, но Павел даже и в мыслях не держал того, чтобы навестить суженую. Жизнь напрочь развела их, как только в зону, где он отбывал наказание, сорока на хвосте принесла дурную весточку. Студент вовсе не сделал попытки восстановить отношения - предательства его душа неприемлила никогда. Так, помучившись примерно с месяц, постепенно привык к новому своему состоянию, и даже не пытаясь глушить моральную боль алкоголем и чифирем, стал находить в нем свои прелести.
   Здесь, вдали от центра все оставалось по-прежнему, - те же обшарпанные многоэтажки, каменные колодцы проходных дворов и ухоженные бабуськи, чинно выгуливающие своих мопсов, болонок и терьеров. Только вот внезапно нахлынувшая тоска, погнала Павла прочь от родных мест. Движимый одним единственным желанием убраться поскорее из этих цепких объятий памяти, он поймал первое попавшееся такси и, вернувшись назад в гостиницу, до вечера заперся в своем номере.
   Однако не хотелось ни спать, ни думать о чем-либо, а вынужденное безделье утомляло. И тут в голову Павла пришла довольно простая, но на его взгляд оригинальная мысль. Он поднял трубку телефона и по внутреннему коммутатору попросил доставить ему в номер Питерские газеты. Вскоре, Студент уже сидел на заправленной постели, обложившись газетными простынями и, бегло вчитывался в самое разнообразное информационное ассорти из жизни Северной столицы. Особенно его поразили разделы частных объявлений. Казалось, будто весь город только и озабочен единственной проблемой: что-то купить или что-то продать. Что же касательно прекрасной его половины, все в одночасье переквалифицировались в специалистов по исполнению самого разного массажа - от экзотического тайского, до почти родного польского. Причем частенько этот вид услуги преподносился как семейный подряд вкупе с сестричками и даже мамочкой. Казалось, что одна часть горожан только и делает то, что жаждет массажа, а другая готова его исполнить по первому же требованию хоть в две руки, хоть в четыре.
   - О Господи! - только и выдавил из себя Павел, почти физически почувствовав, как он отстал от жизни в этом своем захолустье.
   Информация о Гаршине ему не попалась ни разу и он, решительно сдвинув всю газетную макулатуру на пол, отправился в ванную. Неизвестно почему, но у него вдруг появилась навязчивая потребность тщательно вымыться. Сыграло ли в этом свою роль газетное чтиво - скорее всего да, хотя сознанием он понимал, что больное общество не может питаться иначе как подобной неудобоваримой "требухой" именуемой демократической и свободной прессой.
   Прохладные струи душа несколько остудили его, а бутылочка ледяного пива обнаруженная в крохотном холодильнике вновь вернула благодушное настроение. Однако стрелки на часах уже неумолимо приближались к восьми вечера и, надо было собираться в путь, по злачным местам в поисках требуемой информации.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Обход заведений, только что начинавших свою обычную каждодневную, скрытую от глаза обывателя ночную жизнь Павел решил начать, по совету портье, с Невского проспекта. Здесь, уже все настоятельнее стали проявляться первые признаки грядущего веселья в лице фланирующих парочек, прижимающихся друг к другу и источающих томными глазами сладкий мед. Все больше появлялось небольших, но шумных компашек, срубивших вероятно по случаю неплохую валюту и спешащих в срочном порядке просадить ее, ну, конечно же "ночных бабочек", вылезших на работу после дневной спячки со всех щелей и углов.
   Однако первый же кабак, куда он направил свои стопы, привлеченный чрезмерным сиянием неона на помпезном фасаде, явно не оправдал его надежд. Контингент ресторанчика, оказавшегося внутри не столь модерновым как снаружи, в основном составляла молодежь. Причем одного единственного взгляда на их тусовку, сопровождаемую неимоверной какофонией, которую издавала группка из пяти расхристанных музыкантов, оказалось достаточным, чтобы сделать вывод о том, что всех их объединяет известнейший из современных пороков. Павлу даже показалось, что и у него начали проявляться явления галлюцинаций от оглушающей и отупляющей музыки, а так же от неподвижно висящего, причудливыми космами, под невысоким потолком, сизого сладковатого дыма. Естественно он поспешил прочь и, только отдышавшись на чистом воздухе, вновь обрел способность что-либо соображать.
   - "Нет, так дело не пойдет! Надо придумать какую-нибудь методику, а иначе мне до второго пришествия не обойти все эти "праздники жизни", - подумал про себя Павел, оглядываясь на светящийся зазывающий фасад и, скользнув взглядом вдоль проспекта, сияющего подобными же огнями на всем обозримом протяжении, как гирлянда на новогодней елке. - Хорошо еще, что сдуру не вперся в какую-нибудь "Голубую устрицу!"
   И тут ему пришла довольно удачная мысль: ресторан следовало впредь выбирать по классу припаркованных около него автомобилей!!! Удивившись столь простому решению проблем, он воодушевленный, неспешно двинулся по тротуару.
   Вскоре Артюхов подошел к очередному заведению, фасад которого был освещен гораздо скуднее других его собратьев, стилизованными под газовые фонари XIX века светильниками, а старинная архитектура самого здания оказалась не изуродованной новомодными растяжками, баннерами и светящимися таблоидами. Рядом, как гарантия респектабельности откушивающих сейчас клиентов, уткнувшись передними колесами в бордюрный камень, как на выставке выстроились сверкающие всеми цветами радуги авто, одного взгляда на марки которых только дух захватывало! Это было как раз то, что надо и оправив на себе и без того безукоризненно сидевший костюм Павел шагнул ко входу.
   Швейцар, разодетый несмотря на лето, в наряд ливрейного лакея пушкинских времен, встретил его откровенно удивленным взглядом опытного служаки, тем не менее, не преминув на всякий случай подобострастно склониться в полупоклоне. Его нисколько не скрываемое удивление можно было соотнести, вероятно, только к двум вещам: или отсутствию у посетителя шикарного автомобиля, что само по себе являлось конечно же нонсенсом, или на то, что последний не числился в списках завсегдатаев, а неофиты здесь бывали довольно редко. Машинально рассуждая над этой неожиданной всплывшей проблемой, но не забыв сунуть старику в ладонь смятую купюру за то, что тот потрудился открыть перед ним массивную резную дверь, Павел вошел в крохотное фойе - гардероб украшенный зеркалами, а уже оттуда в довольно большой зал и заняв свободный столик между стеной и коринфской колонной.
   Этому поспособствовал шустрый распорядитель, вьюном закружившийся вокруг новоявленного клиента, на ходу опытным взглядом оценивая стоимость его костюма в твердой валюте. Не заставил себя ждать и официант, принявший заказ после довольно непродолжительных рекомендаций относительно меню и тут же умчавшийся со скоростью торпеды.
   Теперь можно было и оглядеться. Без сомнений: заведение было почтенным во всех отношениях. Оно удивительным образом сохраняло во всем своем внутреннем облике, ту монументальность и тяжеловесную значимость, которую задумал когда-то неизвестный архитектор, явно тяготеющий к классицизму. На небольшой эстраде, несколько человек во фраках, извлекали из своих инструментов какой-то душещипательный блюз, вероятно хорошо способствующий лучшему пищеварению.
   Что же касательно жующей, пьющей и просто отдыхающей публики, то она была не так многочисленна. И представляла собой удивительную смесь из вполне респектабельных особ обоего пола со следами аристократизма на холеных лицах и бритозатылочного "контингента", недавно отошедшего "от сохи" и только вчера научившегося, с горем пополам, орудовать вилкой и ножом одновременно. Однако и те, и другие мирно уживались, предаваясь всецело кулинарным изыскам и неспешной чинной беседе. И если последние иной раз чересчур бурно выражали свои эмоции, первыми это воспринималось вполне благосклонно как чувства неиспорченные плодами цивилизации.
   По едва заметным постороннему нюансам, которые выражались в мимолетных встречных взглядах, случайных, казалось бы, жестах и просто в отдельных словечках переброшенных мимоходом от столика к столику, Павлу показалось, что это, в общем-то разношерстное общество, на самом деле представляет собой некий единый организм. Причем организм, повязанный общими заботами о собственном благе и общими путями достижения его, а уж только потом привязанностью к этим стенам и кухне.
   Памятуя инструкцию, Павел совсем не спешил лезть напролом, а основательно и удобно расположившись на мягком гнутом стуле, стал хорошенько приглядываться к посетителям. Ввиду отсутствия у него пока ясных, четких критериев отбора потенциальных собеседников, Студент мысленно принялся составлять предварительную наметку наобум, выдергивая по одному представителю от разных социальных, как ему показалось, групп. Кстати осторожность оказалась вполне оправданной, поскольку, едва устроившись за столиком, он буквально кожей почувствовал на себе напор сразу нескольких пар любопытствующих глаз.
   Однако дальше пошло еще веселее! Официант еще даже не успел принести заказ, как к его столику походкой кошки во время течки подошла вызывающе накрашенная девица и, безо всякого разрешения устроившись на стуле напротив, жеманно попросила прикурить сигарету. Сделать это было просто даже некурящему Павлу - коробок со спичками крашенный фирменной этикеткой с названием ресторана лежал на столике рядом с хрустальной пепельницей.
   - Элла, можно просто Эллочка! - представилась девица, выпустив в потолок колечко дыма и томно прикрыв глаза в обрамлении длинных пикообразных ресниц. - Думаю я не испорчу вам ваше времяпровождение?! Скукотища ужасная, не правда ли?
   - "Уж не Людоедка эта Эллочка? Хотя та была кажется москвичкой", - подумал про себя Павел, усмехнувшись точности сравнения с незадачливой и капризной героиней Ильфа и Петрова, но вслух добавил. - Нет, что вы, напротив! Мне так было скучно!
   Вновь, как из-под земли вырос выхолощенный официант с намертво наклеенной на физиономию маской всегдашнего угодничества, а это могло означать лишь одно - в заведении процветала банальнейшая система раскручивания клиента, особенно новоявленного и, следовательно, заказ требовалось увеличить ровно вдвое.
   Далее за выпитым завязался бестолковый и ни к чему не обязывающий разговор, интересный прежде всего даме, прощупывающей почву для определения масштабов последующих услуг. Павел, отлично знающий Питер, тем не менее не стал представляться "аборигеном", а "низвел" себя до начинающего бизнесмена из столицы, занимающегося в данное время установлением деловых связей в Северной Пальмире. Это заявление, кстати, вызвало у его новой знакомой почему-то лишь ироничную улыбку, но никак не настоящий интерес. Студент же отнес это к профессиональной опытности "подруги" и умению отличать с первого взгляда зерна от плевел, однако гнуть свою линию не перестал.
   Эллочка много смеялась, при этом, не забывая пригубливать из высокого бокала веселящую влагу, бездарно рассказывала анекдоты и даже разок довольно прозрачно намекнула, что была бы не прочь продолжить знакомство за пределами заведения. Последовавшие же вслед за этим два страстных танца - медляка еще более укрепили ее в этом желании.
   Как это ни показалось ему странным, но с какого-то момента Павел перестал ощущать на себе любопытно-подозрительные взгляды. То ли его молчаливым согласием приняли в ряды "своих", что казалось само по себе маловероятным. Уж что-что, а наивным он уже не был. То ли посредством информации, несомненно, переданной каким-то образом все той же Эллочкой, "заезжий бизнесмен" в его лице не представлял ни для кого из присутствующих никакого интереса и получил статус обыкновенного "лоха пускающего пузыри", которого не грех было бы "развести на бабки" за предоставленный интим. Это обстоятельство успокаивало, а выпитое, на которое все больше и больше провоцировала новоявленная "подружка", расслабляло.
   Между тем зал постепенно наполнялся публикой, что называется до отказа, а атмосфера вокруг становилась все более и более непринужденной. Чопорные музыканты уже играли что-то джазовое, то и дело срываясь на рельсы избитого тюремного шансона. Если бы и существовала некая шкала определения степени разгула, то высшей ее отметкой, безусловно, стал факт, имевший место за столиком недалеко от эстрады, где седовласый пожилой мужчина с манерами гранда с лицом лорда вовсю "брудершафился" со звероватого вида бритоголовым "быком" с синими от татуировок руками.
   Павел почувствовал, что начал пьянеть, чего допускать было нельзя ни в коем случае и, попросив извинения у Эллочки, направился в мужской туалет. Здесь он умылся холодной водой, пригладил волосы торчащие "ежиком" и, стряхнув капли воды собачьим движением, взглянул на себя в зеркало.
   - Красавец! - констатировал он с усмешкой. - А что если спросить Эллочку о Гаршине? Банальная проститутка опасности не представляет, но вдруг... Мир то, как известно слухами полнится, а она как раз в этом мире безвылазно.
   С этой мыслью Студент и вернулся вновь в зал. Однако Эллочка на его вопрос лишь пьяно пожала плечиками, не проявляя при этом ни испуга, ни любопытства и вновь, как ни в чем не бывало, продолжила потягивать через соломинку какую-то ядовито-желтую жидкость из огромного бокала.
   - "Святая простота, да и только!" - в свою очередь подумал Павел и снова стал присматриваться к публике.
   А между тем вскоре и его подруге приспичило в туалет, и она вихляя бедрами направилась к выходу. И вот тогда-то угловым зрением Павел заметил, как из-за столика у самой эстрады поднялся молодой парень с телячьими глазами и плечами штангиста и, быстрым шагом направился в том же самом направлении. Какое-то смутное предчувствие посетило Студента. Он внутренне напрягся, прокручивая в мозгу возможные варианты исхода этой ситуации. "Штангист" скоро вернулся на свое место, походя бросив красноречивый взгляд в его сторону и вынув мобильник стал долго и обстоятельно с кем-то беседовать.
   А Эллочки все не было. Ее сумочка, сиротливо висевшая на спинке стула, оставляла еще какие-то слабые надежды. Но когда подошел официант и, забирая ридикюль более чем любезно объявил, что его дама внезапно плохо себя почувствовала и вынуждена покинуть ресторан, принеся кучу извинений, в мозгу Павла пронеслось нечто подобное молнии, враз осветившее и расставившее все на свои места. Бегство пассии с довольно "рыбного" места могло означать лишь одно: "лоха" из него не получилось, а ежели его приняли за нечто более серьезное, то и последствия, очевидно, грозили оказаться на несколько порядков неприятнее!
   Безо всякой суеты он рассчитался по счету и направился к выходу. Краем глаза Павел заметил, что-то же самое сделали и два парня за столиком у эстрады. Их явное и неприкрытое присутствие он почувствовал уже на улице, когда направляясь по тротуару в сторону Литейного обнаружил, что следом за ним по дороге на почтительном расстоянии, но, тем не менее, нагло и медленно движется серая "девятка" навороченная молдингами и излишком никеля.
   - "Продала, Эллочка, эх продала! А ведь хотел, было признаться тебе в любви до гроба! Теперь эти двое непременно сделают все, чтобы попытаться познакомиться со мною поближе!" - подумал с иронией Студент и прибавил шаг.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Однако преследователи не предпринимали никаких действий, кроме как сопровождая Павла "почетным эскортом". Вероятно, большое количество праздношатающихся в это время по тротуару, мешало им перейти к более активным движениям. А может у них была и другая задача - своим назойливым присутствием просто припугнуть незадачливого и не в меру любопытного бизнесмена из Москвы. Однако от последнего он отказался тут же. Для этого совсем не надо было бы убирать с арены Эллочку-Людоедку, а наоборот, взять его тепленьким в ее объятиях, что совсем не исключалось, учитывая темпы роста их "взаимных симпатий" и уж тогда то вволю поиграть с ним в страшилки.
   Между тем, Павел лихорадочно просчитывал варианты возможного выхода из создавшейся и пренеприятнейшей, в ее неизвестности, ситуации. По крайней мере ясно было одно: инициативу следовало брать в свои собственные руки и тем самым спровоцировать жлобов в "девятке" на действие. Воспользовавшись моментом, он вскочил в освободившееся у какого-то ресторана такси и безаппеляционно приказал шоферу:
   - Трогай командир по малому. Позже скажу куда конкретно.
   Таксист, пожилой мужчина, повидавший на своем шоферском веку немало разных житейских ситуаций, не стал спорить и спокойно принялся вливаться в общий поток движения. Преследователи так же прибавили ходу, норовя основательно приклеиться в хвост, что им вскоре и удалось сделать.
   - "Так, первый этап выполнен, - подумал с удовлетворением Павел. - Что дальше? Устраивать гонки бессмысленно - Питер не Лас-Вегас! Ехать в гостиницу - тоже решение не из блестящих. Ох, махну-ка я на улицу Седова! Там каждый двор с детства знаком, а дома, как известно, даже стены помогают!"
   Отдав распоряжение водителю, он даже к своему удивлению чуточку задремал на сиденье. По крайней мере, никакого страха Павел не испытывал, а в своих силах и возможностях он, бывший боксер, был полностью уверен. И хотя парни в серой "девятке" были нафаршированы мышцами, как рождественская индейка трюфелями - это еще ничего не значило. За ним же имелся немалый опыт и даже не жесткий, а в полном смысле слова жестокий, который он приобретенный за последние восемь лет. Сначала в СИЗО, затем в большой степени в лагере и наконец в непростом процессе вживания после всего этого в новую для него жизнь, где право силы котировалось куда выше, чем право ума. Правда, думать, что его соперники окажутся маменькиными сынками, тоже не приходилось.
   В это время, таксист, получивший конкретные координаты, заметно прибавил скорость. Серая "девятка" сделала то же самое, причем, откровенно не проявляя никакого желания делать это исподволь и незаметно.
   - Что, проблемы? - взглянув умными глазами через зеркало на пассажира, спросил шофер, уже давно очевидно заметивший не в меру назойливую эскорт - услугу со стороны "Жигуля". - Может, оторвемся? У меня движок классный, накладок не будет, да и не привыкать!
   - Не стоит, - махнул рукой Павел, тем не менее искренне благодарный за это, хотя и не совсем бескорыстное участие. - У вас, думаю, и своих проблем хватает, а что касательно моих - сам разгребу как-нибудь. Спасибо!
   - Ну, как знаешь, хозяин - барин! - усмехнувшись, проронил таксист, и все же по собственной инициативе прибавил еще газку.
   Теперь уже преследование стало похожим на эпизод из лихого боевика. Обе машины отчаянно лавируя с полосы на полосу в довольно густом потоке движения, с приличной скоростью летели по улицам Питера, отрезвляя зазевавшихся прохожих и вводя в замешательство редких гаишников. Все это, безусловно, возбуждало азарт, но и такое упорство новых знакомцев наводило Студента на довольно грустные мысли.
   Павел попросил водителя остановиться около полукруглой кирпичной арки, объединявшей два рядом стоящих серых дома в единое целое. Арка же вела во внутренний двор. Он прекрасно знал, что этот двор проходной, а путь в следующий дворик пролегал сквозь всегда темный, даже днем, без единого источника света сводчатый тоннель. В конце этого тоннеля, на стене дома, над самым выходом был широкий выступ, и забраться туда можно было в считанные секунды, используя как лестницу, выгнутую зигзагами газовую трубу. Еще в детстве они использовали это место для того, чтобы пугать девчонок, а иногда и одиноких особо сварливых бабок. Делалось это просто: опускали им неожиданно на голову дохлую кошку на веревке или бросали обычный воздушный шарик, наполненный заблаговременно водой и который разрывался у ног ничего не подозревавшей жертвы, обдавая ее холодными брызгами с головы до ног. По крайней мере эффект внезапности был бы обеспечен на все сто!
   Сунув таксисту деньги и не требуя сдачи, Павел юркнул под свод полукруглой арки и быстрым шагом прошел через двор заросший кустарником, заполонившем даже детскую площадку. Вскоре он не столько слухом, сколько кожей почувствовал за своей спиной дробный топот тяжелых шагов, и оглянувшись назад с удовлетворением заметил в светлевшем проеме арки две фигуры не скрываясь следовавшие за ним. Жлобы заглотнули наживку и это радовало, однако огорчало то, что раз они не скрывали своих намерений, дело принимало скверный и серьезный оборот для Студента.
   Оружия у Павла при себе не было - так настоял более опытный Курдюм - а вот в отношении своих спутников он был совсем не уверен и этот факт надо было безусловно принять во внимание.
   Войдя во двор парочка огляделась и, заметив движение у детской горки в виде субтильного слона, ринулась со всех ног туда. Павел бросился бежать - надо было выиграть время, чтобы успеть забраться на выступ стены. Юркнув в тоннель, он пулей пронесся под его гулкими сводами и растворился в темноте соседнего и, впрочем, своего родного когда-то дворика.
   Через несколько секунд эхо тоннеля отразило и спешные, безжалостно шлепающие об асфальт шаги преследователей. Они тяжело дыша, буквально вылетели с противоположной стороны и остановились как вкопанные, тревожно озирая пустой и темный дворик, освещенный лишь редким в это время светом из окон многоэтажного дома.
   К этому времени, Павел уже приготовился к действиям. Он сгруппировался и с ловкостью дикой кошки прыгнул на проходившую в полутора метрах от него газовую трубу. Как гимнаст на перекладине, с первого же маха, используя силу инерции и вес собственного тела, Студент нанес страшный удар носком фирменной туфли под свод черепа одного из преследователей. Тот на долю секунды вынужден был откинуть голову назад, выгнувшись неестественной для человеческого тела дугой и отлетев на значительное расстояние, рухнул как подкошенный на влажный асфальт, словно в агонии суча не слушающимися конечностями. Это был тот самый, с плечами штангиста, получивший в ресторане информацию от незабвенной Эллочки. Именно от него Павел больше всего ожидал неожиданностей в единоборстве. Теперь это был уже не соперник, а его напарник оказался на целый порядок рангом пониже. Придя в себя от неожиданности, он отскочил в темноту тоннеля и изготовился к защите. В его руке холодной молнией блеснула сталь откинутого пружиной лезвия ножа.
   Но Павел был уже на ногах и, сделав несколько ложных замахов, так сказать, проверяя противника на квалификацию, ринулся в наступление. Его тренированное тело было послушно любому желанию хозяина, а застоявшаяся кровь требовала еще адреналина. Схватка оказалась короткой! Перехватив правую руку нападавшего, сделавшего резкий выпад вперед своим страшным оружием, Студент, нисколько не мучаясь нетактичностью, нанес сокрушительный прямой удар в челюсть. Противник несколько обмяк, но все еще продолжал сжимать нож, пытаясь вырваться из цепкого захвата, однако второй мощный удар лишил его всяких надежд на это. Нож с глухим звоном упал на асфальт, а его хозяин, давясь собственными зубами с булькающим хрипом в горле, плавно опустился рядом.
   Только теперь Павел огляделся по сторонам. Во дворике все было по-прежнему тихо и он беззлобно пнув тело последнего "спарринг-партнера", пружинистой походкой направился прочь.
   Ни о каком возвращении в гостиницу теперь не могло быть и речи, ведь Артюхов не знал доподлинно, как разворачивался и кем был срежиссирован этот сценарий с его преследованием. Ясно было лишь одно: Эллочка возможно и не знала Гаршина, но обязана была поделиться добытыми сведениями со "штангистом" отдыхающим сейчас во дворике. Тот очевидно ее и подсадил к нему, чтобы прощупать новичка, а может и просто чтобы раскрутить на "бабки", имея свой ресторан за услугу от заведения. Узнав же, что интересуются Гаршиным, "штангист", безусловно, связался с кем-то по мобильнику, а этот кто-то поручил ему несложную операцию по установлению личности любопытствующего, хотя вполне возможно и по его ликвидации.
   Одним словом: теперь путь на Невский проспект Павлу был заказан и совсем не было исключено, что ушлые "шестерки" уже шныряли по гостиницам Питера, разыскивая его местопребывание. Поэтому нисколько не сомневаясь Артюхов взял такси и направился к аэропорту "Пулково". Еще со студенческих времен он прекрасно знал и видел, возвращаясь с многочисленных соревнований, что там на площади круглосуточно толкуются бабуськи наперебой предлагая приезжим незамысловатое частное жилье на одну ночь, хоть на большой срок.
   К его великому удивлению "гостиничный бизнес" процветал и сегодня, практически не претерпев за эти годы никаких изменений. Ему очень быстро удалось снять комнату у чистенькой благообразной старушки, рядом с аэропортом, причем с полным пансионатом и условием больше никого не подселять.
   Оказавшись в чистенькой комнатушке, Павел без сил повалился ан широкую, панцирную кровать. Его апартаменты располагались в углу двора, в переоборудованном, с претензией на евроремонт, бывшем сарае и имели еще две, пустующие сейчас комнаты. Заснул он мгновенно, даже не раздеваясь, отказавшись от предложенного чая и совсем не желая бессмысленно анализировать события прошедшего дня, а так же строить планы на будущий.
  
  
  
  
   Х Х Х
   На следующее утро, Павел проснулся довольно рано и, первым делом соскочив, с отчаянно скрипнувшей кровати подошел к подслеповатому, как в монастырской келье оконцу и принялся изучать двор. Хозяйка уже кормила своих курочек свободно разгуливающих на воле, но, заметив в окне его лицо, поспешила обрадовать новоявленного квартиранта завтраком, который состоял из огромного бокала ледяного молока и хорошо изжаренных гренок.
   Старушка жила одна, а отдаленность ее домика от центра города по разумению Павла, гарантировало полную безопасность. Теперь можно было спокойно подумать о дальнейших действиях. Первым делом Студент решил сменить гардероб. Шататься по городу в костюме, стоившем бешеные деньги, даже хоть и на такси было глупо и к тому в нем он успел уже засветиться вчера, а за жизнь "штангиста" Павел ручаться никак не мог.
   Одним словом, надо было отправляться на барахолку и приобрести что-нибудь поношенное и одновременно демократично - неброское. Однако эта проблема для него разрешилась необычайно скоро, и не выходя из своих "апартаментов". Оказалось, что внук бабульки находился в рядах бравых воинов и отрастил по ее же словам "ряху дай Бог каждому. А посему его тряпье, оказавшееся в одночасье в отставке, по причине не соответствия теперь размеру хозяина, практически за бесценок перешло в полное владение Павла и что самое главное - пришлось как раз впору!
   Выбрав себе очень уж потертые джинсы, в меру растоптанные кроссовки, футболку с надписью "Но смокинг!" и бейсболку с огромным козырьком, Студент переоделся и, поглядевшись в небольшое зеркало на стене комнаты, остался очень довольный собой. Еще больше радовалась бабулька, как и все старшее поколение имевшая благоговейное отношение к вещам и гордая тем, что они пригодились как раз во время. Темные очки у Павла были, а суточная щетина даже придавала всему его облику шарм этакой небрежной с чертами нигилизма бесшабашности.
   - "И впрямь студент, ни дать, ни взять!" - подумал он, улыбнувшись своему отражению. - Только переросший малость!"
   Взяв такси Павел отправился в центр города. Пока еще он не осознавал четко своих шагов, но желание действовать брало в нем верх, а время Студент умел ценить всегда, еще с бытности своей на боксерском ринге. Выйдя из машины практически рядом с тем рестораном, в котором еще вчера так мило ужинал в компании незабвенной Эллочки и, заплатив по счетчику, Павел походкой праздношатающегося неспешно продефилировал мимо абсолютно безжизненных в это время дверей заведения. Большинство других ресторанов были так же закрыты и лишь некоторые бары работали как дневные кафе, но ловить в них что-либо сейчас было абсолютно бессмысленно. Вечером же его в подобном одеянии, вероятно, не пустили бы и на порог приличного кабака.
   Таким образом, складывалась практически неразрешимая дилемма и, вскоре поняв всю надуманность своих спонтанных действий, Студент решил просто побродить по родному городу. Однако и это занятие ему вскоре наскучило. За годы разлуки с Питером многие события вообще стерлись из его памяти, а другие потеряли былую остроту и привлекательность, по сравнению с тем, последующим житейским опытом, который он приобрел. Умиленно же выдавливать из себя слезу при виде Медного Всадника или ангела на шпиле Адмиралтейства, просто не хотелось!
   - "Иных уж нет, а те далече..." - пришла на ум известная фраза.
   Решительным жестом остановив, пробегавшее мимо такси, Артюхов отправился восвояси.
   - "Надо просто пару дней отлежаться, выждать пока улягутся круги на встревоженной им воле здешнего омута, - заговорил сам с собой он, развалившись на заднем сиденье. - Кстати: что там говорил портье относительно "Пеликана" на Лиговке? Если на Невский путь закрыт, почему бы ни попытать счастья там?!"
   От этой мысли его настроение наконец приобрело "цветность" и родной город, пробегавший за окнами такси, стал казаться не таким пыльным и серым. Таксист, его ровесник, оказался парнем разговорчивым и за короткое время части пути Павел практически уже знал добрую половину основных событий его жизни. А тот все рассказывал и рассказывал, перескакивая с темы на тему, причем диапазон их был просто огромен. Тут обозначилась и теща-гидра, с которой приходиться жить вот уж сколько лет бок о бок, а свое жилье как не светило так и не светит, и заработать на него извозом - дело нереальное. И чиновники-мироеды, берущие за лицензию непомерные суммы, часть которых без сомнения кладут себе в карман, но при этом нисколько не интересуясь возросшими ценами на бензин и запчасти. И эти "новые русские", частенько устраивающие на дорогах настоящую корриду, да так, что если не дай Бог вляпаешься в их "Мерс" - тебя же и обвинят, да еще обдерут как липку, попробуй, возмутись!
   Павел только посмеивался над его искренним негодованием и изредка, из чувства солидарности поддакивал. Последнее же упоминание им нового, только относительно недавно народившегося класса граждан, неожиданно навело его на мысль:
   - "А не полюбопытствовать ли насчет Гаршина? Таксисты - народ динамичный, памятливый - многое видят и знают, а вдруг!"
   Однако парень, выслушав его вопрос, уверенно, но отрицательно замотал головой и тоном знатока изрек:
   - Если твой Гаршин рыба выше среднего - пошукай в "Пеликане".
Это на Лиговке, недалеко от гостиницы "Киевская". Там в принципе место не тусовочное, но кухня говорят отменная - так они все туда как мухи на мед норовят отметиться. Так сказать: и лобстеров под соусом из маракайи пожрать и себя заодно показать. Ты сам то ел лобстеров, я, например, не знаю даже что это такое, так просто слышал!
   Довольный своим красноречием таксист вновь стал в пух и прах честить, но на этот раз уже ГИБДД. Однако Павел его практически не слушал - в уме он уже составлял план вечернего похода на Лиговский проспект.
   Это же занятие Студент продолжил и, оказавшись, наконец, в своей съемочной комнатушке, предварительно с удовольствием отобедав отменным домашним борщом со сметаной и специально испеченными к нему пампушками из кислого теста. Хозяйке, судя по всему, ее новый постоялец понравился, но она, вероятно будучи по характеру немногословной, лишь изредка глядела на него добрыми глазами, которые тут же подергивались пеленой неподдельной грусти, вероятно в дань памяти о былых давно прошедших временах и переживаниях.
   Однако чем больше Павел думал о своем предполагаемом вечернем визите в "Пеликан", тем большие сомнения одолевали его. В конце концов, он пришел, на его взгляд к правильному выводу, что в подобных местах без сомнения существует своя, хорошо отлаженная система информирования, основанная на непреложном материальном базисе, результатом которой, в конечном итоге, является определение статуса клиента и соответственно этому рангу его обслуживания. Это своего рода негласная "визитка" как бы приклеивалась на лоб сразу же при в ходе и выдавала с головой случайного посетителя, естественно резко понижая планку доверия к нему, в том числе и со стороны окружающих.
   Надо было срочно что-то предпринимать, но сколько бы Павел не перебирал в голове различные варианты возможностей повышения собственной представительности, всюду натыкался лишь на сплошные непроходимые тупики. Все дело было в том, что за долгие годы его отсутствия в Питере, все былые, правда и тогда немногочисленные связи исчезли как тонкий ледок на лужах под несмелым солнцем первого месяца весны.
   И вот тут-то, как это часто бывает в период непроходимой безысходности, когда до предела обостряются все чувства, неожиданно из недр его памяти возник эпизод: связанный с просмотром им, Павлом, где-то полгода, а быть может и год назад одной передачи по телевидению. Тогда, к огромному своему удивлению, он увидел на экране и в течение наверное целой минуты мог лицезреть и даже слушать своего бывшего однокашника по Институту физического воспитания Всеволода Китаенко. Бодрый же голос диктора за кадром старательно разъяснил, что только что выразивший свое мнение бизнесмен являет собой новую волну отечественных предпринимателей, приехал из Питера и, его выступление в столице на форуме по проблемам государственных гарантий частному бизнесу было воспринято большинством положительно. Правду сказать, Студент совершенно ничего не понял тогда из того, о чем так витиевато и с апломбом рассуждал Китаенко, однако что тот сумел занять далеко не последнюю ступеньку в социальной иерархии, догнал сразу и, даже позавидовав чуток, возгордился успехами давнего знакомца. И вот теперь это стало единственным шансом.
   - А чем черт не шутит! - вслух произнес обрадованный перспективой Павел. - Разыщу-ка я Всеволода! Коль уж он такой крутой деляга, что на форумах выступает - у него наверняка найдется то, что мне требуется!
   А требовалось ему, в общем-то, не так уж и много - подкатить с шиком к "Пеликану" в приличном авто, желательно в сопровождении парочки мордоворотов и небрежно бросить подобострастно согнувшемуся в поклоне швейцару щедрые чаевые. Это по его мнению сделало бы интерес к персоне Гаршина более легальным и даже вполне естественным.
   Телефон находился в доме и Павел, спросив разрешения хозяйки, принялся накручивать диск старинного аппарата, пытаясь дозвониться до справочной службы. Это оказалось отнюдь делом не простым и только после двадцатого, а то и двадцать пятого набора "09", в трубке наконец-то раздался приятный, но, совершенно лишенный какой бы то ни было эмоциональной окраски женский голос. Спустя минуту он уже знал домашний номер телефона своего давнего сокурсника и удовлетворенный вернулся в свою комнату, тут же завалившись не раздеваясь на не разобранную кровать. Звонить домой Китаенко прямо сейчас было бесполезно - бизнесмены его ранга, как правило, в это время были заняты тем, что вовсю ковали звонкую монету и Павел, чтобы убить время, окунулся в воспоминания. К слову будет сказано: особого удовольствия это занятие ему не доставляло - сентиментальность и чувство всеобщего братства давно уже испарились из его обихода под натиском жестких реалий повседневной жизни. Поэтому эти экскурсы в прошлое были больше похожи на листание старого дневника времен максималистской юности - интересно и не более того, но ужасно наивно!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Со Всеволодом они проучились все пять лет в одной группе, а на третьем курсе сошлись даже очень близко на почве того, что практически одновременно стали ухаживать за девушками из одной компании. И хотя настоящей дружбы между ними не было никогда, Китаенко всегда выделял Павла изо всего курса, снисходительно представляя ему совершенно иной уровень общения, чем остальным. А был он по характеру ой как не прост уже тогда. Павел специализировался по боксу, а Всеволод, низкорослый и грациозный, с тонкими правильными чертами лица и изящной фигуркой мальчишки-подростка - представлял аристократический вид спорта - фехтование.
   После окончания института их дорожки разошлись и вот надо же, через столько лет бывших однокашников вновь сводили пути Господни, которые, как известно - неисповедимы! Павел даже не задумывался сейчас: воспримет его Китаенко, всегда непредсказуемый, или нет, полагаясь прежде всего на то, что оказание простейшей услуги ни к чему в общем-то не обязывает никого, так же как и раздача бесплатных советов. Это многим даже приятно, поскольку всерьез потрафляет их самолюбию и позволяет казаться на минуту небрежно - щедрым и широким в помыслах.
   К тому же характер Всеволода - студента он знал все-таки не плохо. Тот напрочь и зло мог отринуть любого, кто посмел бы назвать его кличкой "Китаец", произошедшей, естественно, от фамилии и широко используемой за спиной. Но в то же время запросто и даже охотно ссужал, в том числе и собственных врагов "червонцем" до стипендии, демонстрируя тем самым свое превосходство над ними.
   Павел позвонил Китаенко, когда стрелки на часах показали ровно десять вечера, и к его удовлетворению трубку поднял вероятнее всего сам хозяин. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы тот узнал бывшего сокурсника и к его же чести отнесся к этому довольно простецки и даже панибратски. Вопросы посыпались один за другим, Китаенко интересовало буквально все и, в этом явно чувствовалась былая педантичность и нынешняя основательность делового человека. Павел же отвечал очень осторожно, тщательно избегая острых и нелицеприятных аспектов своей "обогатившейся" за последнее время биографии, умышленно размывая действительность двусмысленностями, а иногда откровенно привирая. Так или иначе, бывшие студенты договорились о встрече на завтра, в обеденное время, в старом добром кафе, расположившимся с незапамятных времен рядом с их родным институтом.
   На встречу, Павел собирался особенно тщательно. Во-первых, надо было, во что бы то ни стало, произвести на дошлого и утонченного Китаенко впечатление вполне довольного жизнью человека, а во-вторых: предстоящее свидание с местами, где прошла его, в общем-то, счастливая юность, все же будоражило кровь, заставляя относиться к этому как-то по особенному.
   Однако когда он прибыл на место, его ждало первое разочарование. Былое, в принципе студенческое кафе, свидетель их многих побед и поражений, превратилось за эти годы, как Золушка в сказке, хотя и не совсем в презентабельное, однако, судя по всему, ужасно дорогое питейное заведение. Подобных, по нынешним временам развернулось буквально на каждом шагу, как прыщей на носу созревающего юнца. Эта незадача заметно подпортила Павлу настроение и дала повод лишний раз убедиться в том, что сентиментальность в его возрасте - удел лишь изнеженных инфантов, к их счастью, не нюхавших запаха параши и не побывавших в жерновах безжалостного молоха сугубо мужского коллектива.
   Китаенко уже ожидал его, сидя за одним из столиков. Он со значением на челе потягивал что-то через длинную соломинку, из высокого, с хрустальной "изморозью" бокала. Завидев бывшего однокашника, он картинно развел руки, но поднять свой тощий зад с мягкого стула не соизволил, а лишь ответив на рукопожатие, небрежным, барственным жестом, пригласил Павла к столу. Удивительно, но за эти годы, Всеволод мало изменился, а если точнее, не изменился вовсе и, лишь наличествующая у него и раньше, этакая аристократичность, приобрела теперь гармоничную законченность и лоск. Весь его облик: начиная от строгого безукоризненного летнего костюма, и заканчивая тщательно отполированными ногтями на руках - являл собой утонченную респектабельность. Законченность его образу, безукоризненный пробор на голове, в создании которого, чувствовалась рука профессионального мастера, а так же тонкая полоска изящных, светлых усиков над верхней губой. Все это, а так же две массивные печатки на холеных пальцах, придавали Китаенко полное сходство с вальяжным французским рантье, начала ХХ века.
   - Рад, рад, что и говорить, - произнес он, е опускаясь до панибратства и изящным щелчком пальцев, подзывая, крутившегося рядом, словно муха над медом, официанта. - Ну, и чем живет - дышит Павел Артюхов? Долетел как-то слушок, будто казенный дом по тебе заскучал, правда ли?
   - Да так, - неопределенно ответил Павел, не подозревавший даже, что разговор сразу приобретет нежелательную для него направленность и стараясь сменить тему. - На всякий роток, как известно, не накинешь платок! Ты лучше скажи, не жалко, что разбомбили наше кафе? Мне жалко - даже настроение испортилось! Надо же, хоромы отгрохали, как будто у студентов есть средства на натуральные баварские сосиски с углей и французских улиток под кокосовым соусом.
   Неожиданно Китаенко рассмеялся над его словами, чем вверг буквально в ступор чрезмерно суетившегося гарсона и, немало удивив Павла. Кафе действительно претендовало на помпезную презентабельность, как внутренней отделкой, так и изысканным меню, одного взгляда на перечень блюд которого было достаточно, чтобы устыдиться в своей гастрономической дремучести. Богато - бутафорский интерьер заведения был искусно выдержан в стиле "золотого ампира" и это, если признаться честно, создавало действительно, какое-то нереальное ощущение провала во времени и возвеличивание собственной персоны в собственных же глазах.
   Наконец, Всеволод закончил смеяться и, достав из кармана ярко - красный, словно пионерский галстук, шелковый платок, принялся вытирать выступившие слезы.
  
  
   - Ну, ты хватил, Паша! - сказал он, с брезгливым выражением лица пробуя только что поданное замысловатое блюдо. - Значит не по нраву тебе эти перемены? Ретроградом себя мнишь?
   - Да нет, я в принципе, не против, - ответил Артюхов. - Только зачем так, по живому?
   Официант все это время стоял за спиной Китаенко, застыв как истукан в полупоклоне и этот факт невольно наводил на в общем-то забавные размышления, как впрочем и недавний самодовольный смех Всеволода. Однако в следующую минуту все инкогнито раскрылось само собой.
   - А знаешь, кому принадлежит все это великолепие? - спросил Китаенко, отправляя в рот кусок прожаренного мяса. - Мне!! Что, удивлен?
   Однако удивить Павла было не так-то просто и он, нисколько не завидуя, все же придал своему лицу соответствующее моменту выражение, чем заметно потрафил своему визави. Только сейчас Артюхов вспомнил и темно-фиолетовый "Ягуар", припаркованный у входа, тоже принадлежавший очевидно его удачливому сокурснику.
   - Ну, чем занимаешься, где и как живешь, что подвигло обратиться ко мне? - снизошел, наконец, на грешную землю самодовольный ресторатор, хотя многое уже знал из предшествующего телефонного разговора.
   Павел, вдохновенно привирая, не вдаваясь в подробности и старательно обходя ненужные конкретности, стал излагать заранее заготовленную легенду о том, что живет он в столице, что занимается поставками морепродуктов под началом некоего Маковского Сергея Петровича - то есть, как и напутствовал его Курдюм. Свою роль он свел до мелкой сошки, разумно полагая, что спрос с него в этом случае будет минимальным, а что касательно самолюбия - претерпеть было можно. К тому же и в реалиях Студент никогда не пребывал в заоблачных высях.
   - Значит, коммивояжером подвязался?! - констатировал, выслушав его рассказ Китаенко. - А меня что разыскал? Я ведь к рыбе и этим крабам - ни сном, ни духом, только в вареном виде и на тарелочке. Соскучился что ли?
   Артюхов напрямую изложил свою просьбу о том, что для деловой встречи ему нужна машина, чтобы повысить свою представительность перед потенциальным клиентиом и пустить пыль в глаза. Всеволод вновь залился мелким смехом, ни сколько не заботясь о такте и как бы демонстрируя тем самым дистанцию между собой и бывшим однокашником. Отсмеявшись он вполне серьезно, однако с барской интонацией в голосе произнес:
   - Будет тебе авто - закачаешься! Мой "Ягуар" устроит? А может тебе еще и модель прислать для эскорта, чтобы ноги от самых ушей? Вообще, отпад будет, представляешь - всю твою кильку в томатном соусе скупят на корню!
   Павел отрицательно покачал головой и улыбнулся, оценивая юмор Китаенко.
   - И куда же тебя подкатить?
   - К "Пеликану", сегодня вечером!
   - К "Пеликану"? Надо же! - Всеволод был искренне удивлен. - Вот так номер! Ты что, Артюхов, решил все мои заведения посетить?
   - И "Пеликан" твой?! - теперь уже удивился и одновременно рассмеялся Павел. - Да ты у нас прямо Крез какой-то, Китаенко!!! Уж не лидийский царь твой дедушка?
   Последняя реплика явно не понравилась собеседнику свойской тональностью, хотя и приятно пощекотало его самолюбие. Напустив на себя серьезную мину, он с деланным достоинством как можно небрежнее произнес:
   - "Пеликан" у нас на паях с одним уголовником и парочкой депутатов. Что поделаешь, в мире бизнеса социальное происхождение и грехи перед обществом никого не интересуют. А что за встреча у тебя? Или секрет Полишинеля?
   Павел задумался. Соблазн был велик - Китаенко вероятно прекрасно знал деловую элиту Питера, мог знать и Гаршина. Однако что-то удерживало Артюхова от желания расспрашивать. Он не осознавал что именно, но почти физически ощущал какую-то неискренность и омерзительную скользкость их общения. Тем не менее, Всеволод наседал и Павел, махнув рукой на сомнения, которые могли оказаться и просто кажущимися, все таки решился.
   - Да какой там секрет, - как можно небрежнее произнес он. - В фирме поручили прощупать платежеспособность некоего Гаршина Николая Сергеевича. Он ваш, питерский. Не слыхал, о таком, случаем?
   Лицо Китаенко изменилось в мгновение ока, но лишь на долю секунды и он, устремив взгляд в сторону от собеседника, уже без былого недавнего интереса произнес:
   - Гаршин говоришь? Что-то слышал, но это не серьезно. Городок-то у нас - не Мытищи какие, всех не упомнишь! Говоришь, платежеспособность его интересует? Ну, ну! Фирма поручила значит?
   После этого их беседа стремительно стала сворачиваться к исходу. Договорившись о времени и месте где, Павел должен был получить в свое распоряжение "Ягуар", Китаенко сославшись на занятость, удалился, даже не пообещав новой встречи когда-нибудь. Артюхов же еще некоторое время посидел в заведении, впрочем, так и не доев свою порцию экзотического блюда. Подспудно Павел чувствовал, что допустил ошибку, сказав Китаенко о цели своего визита в Питер. Но он пока еще не осознавал, что она могла ему стоить в будущем и могла ли вообще чего-нибудь стоить. Ему, безусловно, показалось, что Китаенко знал Гаршина, а может только показалось?! Так или иначе, былая вера в студенческое братство еще продолжала теплиться в нем и, сознание никак не хотело ожидать опасности именно с этой стороны.
   Отбросив сомнения в сторону, Студент покинул кафе и в приподнятом настроении отправился домой, готовиться к вечернему выходу в свет.
  
  
  
  
   Х Х Х
   "Ягуар" цвета спелого баклажана, с двумя жлобами - одним за рулем, а другим рядом с ним - ожидали Павла ровно в девять вечера в указанном месте. Мордовороты молча впустили его в шикарный салон отделанный натуральной кожей, предварительно придирчиво оценив его прикид и оставшись видимо довольными.
   - Ну что, командир, трогаем? - спросил тот, что был за рулем и, в его тоне проскользнула пренебрежительность, передавшаяся очевидно от хозяина, а может и обозначенная по сценарию, чтобы особо не возгордился.
   - Двигай помалу к "Пеликану", - небрежно бросил Павел и тут же поинтересовался мучившей его сущей мелочью. - А что, ребята, шеф только на этой тачке рассекает? Небось в "Пеликане" ее знают как облупленную?
   - Не-е, - осклабился второй жлоб. - Тачка - новье! Только на прошлой неделе подогнали, он на ней толком-то и не ездил.
   Эта информация устраивала Студента как нельзя лучше и, вскоре они с шиком подкатили почти к самым дверям ресторана. У входа стоял дородный швейцар, облаченный в кипельно белый мундир с золотыми позументами и пуговицами в два ряда, сверкающими как мишура на новогодней елке. Он опытным взглядом оценил автомобиль. И едва Павел ступил на тротуар его, уже ожидал особо подобострастный полупоклон, а так же, приклеенная, очевидно вместе с пышными нафабренными усами, ласковая улыбка египетского сфинкса.
   Сунув щедрые чаевые, Артюхов прошел в любезно распахнутую дверь и оказался в довольно просторном фойе, часть которого занимала гардеробная стойка с рядами никелированных вешалок за ней, сейчас пустующих. Краем глаза он все ж таки заметил, как дошлый швейцар просигналил жестом маявшемуся за стойкой, от безделья, по случаю летнего времени года гардеробщику, вероятно выполнявшего по совместительству еще и роль встречающего распорядителя. Тот в мгновение ока оказался подле Павла и принялся более чем энергично раскланиваться, приглашая гостя в основной зал, тут же на ходу, чтобы не терять времени, расхваливая прелести местной кухни и достоинства напитков.
   В этот момент в фойе практически никого не было за исключением одного субъекта, одеяние которого - мешковатый пиджак неопределенного цвета и такие же брюки с пузырями на коленях - сильно диссонировало с окружающей богемной обстановкой. Мужчина был в меру пьян и видимо только что, получив из гардероба свой фотокорреспондентский кофр, стоя у стойки, методично наводил в нем должный порядок.
   - Пресса! Куда от нее денешься - демократия ведь! - снисходительно-брезгливо произнес гардеробщик, перехватив удивленный взгляд гостя.
   - Да, да, ничего страшного, - скромно отозвался Павел и воспользовавшись расположением к нему служащего заведения, который, по его мнению, как раз должен был знать все и обо всех, спросил. - А что, милейший, Гаршин Николай Сергеевич у вас частенько столуется?
   Лицо гардеробщика вытянулось в искреннем удивлении, будто оно было сделано из мягкой резины, глазки забегали и он, нагло взглянув на необычно любопытного посетителя, пробормотал себе под нос:
   - Извините, но я не знаю такого! Еще раз извините!
   После этого служака быстро нашел повод ретироваться, поскольку в ресторан вошла молодая расфуфыренная пара, требовавшая, безусловно, своей доли навязчивого внимания. Павел же был откровенно озадачен подобной переменой настроения, после, казалось бы, безобидного вопроса. Поистине, получалось, что личность Гаршина, если Артюхов вдруг ненароком о ней упоминал, почему-то вызывала самую непредсказуемую реакцию окружающих! Это устойчивое желание всех стойко хранить пресловутую тайну, можно было отнести только на счет особого корпоративного заговора представителей цеха удачливых и не совсем чистых на руку предпринимателей. Прав оказался старик Курдюм: любой чужак, проявляющий повышенный персональный интерес, в этом омуте моментально вызывал отторжение как другой, генетически чуждый орган при трансплантации.
   Прежде чем ступить в зал ресторана, Павел подошел к огромному зеркалу, чтобы безо всякой надобности на это провести расческой по коротко стриженым волосам, поправить до ужаса непривычный галстук, но самое главное - собраться мыслями и войти в образ успешного прожигателя жизни. В ту же секунду он услышал за своей спиной вкрадчивый тихий шепот и увидел в зеркале нескладную фигуру в мешковатом пиджаке и с репортерским кофром на покатом, как перебитое крыло птицы, плече.
   Представителю прессы было вероятно немногим за сорок, но его в меру испитое лицо хранило на себе характерный отпечаток многих творческих неудач, пожар которых гасился испытанным на Руси испокон веков способом.
   - Вы спрашивали про Гаршина, - заговорщицки прошептал репортер, опасливо поглядывая в сторону занятого работой гардеробщика. - Поверьте, вам вешают лапшу на уши! Он один из хозяев этой богадельни!! Кстати, могу подсобить информацией, если она вам сильно нужна.
   - Откуда она у вас? - тоже тихо спросил Павел, крайне заинтересовавшись.
   - Профессиональная тайна! Отдам недорого. Как, по рукам? Отвечайте скорее, а то эта гнида гардеробщик опять уши навострил.
   Действительно: тот исподволь, украдкой наблюдал за ними, причем, успевая при этом делать несколько дел - подавать одежную щетку очередному клиенту и продавать презервативы парочке в изрядном подпитии, пожелавших видимо срочно уединиться в припаркованном на стоянке автомобиле.
   - Где и когда? - улучшив момент, спросил Павел.
   - Ресторан гостиницы "Ладога", завтра в восемь. Вечера естественно! - ответил репортер и нетрезвой походкой направился к выходу, сопровождаемый ненавидящим взглядом гардеробщика.
   Артюхов же шагнул в ресторанный зал и тут же попал в радушные объятия услужливого метрдотеля, давно пасущего из глубин своей "вотчины". Заняв свободный столик подальше от громыхающей эстрады, в тени настоящих пальм, он неспешно изучил довольно мудреное меню, ничего не поняв, наобум сделал заказ и только тогда осмотрелся вокруг.
   Ресторанная жизнь здесь уже бурлила вовсю, будто страждущие развлечений боялись не успеть попробовать все и от пуза. А клиентура в зале подобралась на удивление под стать друг другу. Блеск бриллиантов и золота на телах довольно откровенно оголенных дам соперничали с громкими лейблами на костюмах, рубашках и туфлях мужчин, по которым вероятно можно было изучать географию модельных домов Старого и Нового Света. Столы ломились от икры, ананасов, огромных лангустов и иной экзотики, с успехом перевариваемой изнеженными желудками в гигантских количествах и заливаемой кому как по вкусу: начиная от родных "Абсолюта" и "Гжелки" и заканчивая "Хеннеси" вкупе с "Вдовой Клико".
   С интересом закончив осмотр и не обнаружив ни одной пары глаз с любопытством или подозрением уставившихся на него, Павел приступил к трапезе. Однако он так и не смог в полной мере наслаждаться отменным куском великолепно прожаренного сочного, розового мяса с мудреным названием, поскольку то, что ему пришлось услышать от потрепанного жизнью фотокора совсем недавно, заставляло думать вовсе не о радостях желудка. А расклад получался действительно весьма интересный! Если верить Китаенко, то он признался, что не знает Гаршина, а тот вдруг чудесным образом оказывается его компаньоном по "Пеликану"! Павел изо всех сил старался разгадать смысл хитрости Всеволода и, если это было не просто нежелание помочь, то, что тогда могло стоять за столь явным обманом? Но как ни напрягал Павел свои мозги, ничего стоящего и путного на ум не приходило, более того: любезное предоставление в его пользование "Ягуара", зная, что Артюхов направляется именно в "Пеликан" - вовсе сбивало со всякой логики.
   А между тем обстановка и хорошая еда расслабляли и в конце концов убедив себя, что подвернувшийся ему сегодня репортер это редкий дар судьбы, которую не стоит испытывать по крайней мере сегодня, Студент всецело предался гастрономическому удовольствию.
   А вокруг продолжало кипеть безудержное веселье, которое как водоворот затягивало и его, отвыкшего за последние годы от подобного времяпровождения, да и раньше не очень то часто приобщавшегося к нему, по все той же тривиальной для большинства причине - отсутствию лишних денег. Сейчас же Павел сполна вкушал всю эту красивую и манящую к себе изнанку жизни. Но чем дольше он находился в ее эпицентре, тем больше его естество наполняло непонятно откуда возникшее вдруг отвращение к этим людям - пьющим, жующим, что-то пьяно доказывающим друг другу, смеющимся и визжащим от удовольствия. Вероятно для нормального восприятия всего этого, обычному человеку нужно было время адаптироваться, подобно водолазам после глубин, проходящим обязательную декомпрессию, чтобы не полопались сосуды в теле, внезапно сбросившем с себя огромное давление земных реалий!
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Приблизительно через два часа Павел вышел из ресторана, сопровождаемый назойливой и весьма недружелюбным взглядом человека за гардеробной стойкой. Свежий ночной ветерок ловко жонглировал струями влажного воздуха, несшего в себе частички с Финского залива и поэтому слегка солоноватого на вкус. Артюхов с неимоверным блаженством вдохнул этот привычный с детства, но теперь почти забытый эфемерный настой и, сбросив с себя оцепенение, направился было на поиски такси. И тут, к своему огромному удивлению, он увидел что темно-фиолетовый "Ягуар" по-прежнему стоял метрах в десяти от входа в "Пеликан". Еще более удивительным было то, что около машины, заложив кувалдообразные ручищи за спину и исподлобья следя за ним, мерно прохаживался из стороны в сторону один из мордоворотов Китаенко.
   - "Может, они получили задание от Всеволода сопроводить меня до дому, так сказать с ветерком и комфортом? - подумал Павел. - Правда, я об этом совсем не просил, однако приятно".
   Он было уже направился навстречу жлобу, однако в тот же момент, на какое то мгновение в его подсознании высветились как на экране те несуразности сегодняшнего вечера, связанные как с именем Гаршина, так и с не совсем понятным поведением Всеволода. Студент замедлил шаг. Но было уже поздно. Амбал, радушно распахнув огромные объятия и дебиловато улыбаясь во все тридцать два зуба, добрая половина которых сияла золотыми коронками, настоятельно зазывал его прокатиться. При этом он постепенно сдвигался влево и как бы обкладывал Артюхова, словно пастух овечку, загоняемую в овчарню. В ту же секунду слабое доселе подозрение Павла обрело реальное воплощение и, его мозг лихорадочно заработал, в спешном порядке выветривая из себя немногие остатки алкоголя и перебирая варианты выхода из создавшейся, довольно непростой ситуации.
   Мериться силами с "качком" абсолютной категории, находясь лицом к лицу с ним как на ринге было просто бесполезно, и подобная авантюра явилась бы сродни самоубийству. Однако других спасительных соломинок для себя Студент пока не находил. Между тем, его не перестающий криво улыбаться добровольный охранник уже обошел Павла сзади, отрезав тем самым все пути к отступлению и все настойчивее "телепатировал" клиента к "Ягуару".
   В этот момент тонированное стекло задней дверцы плавно опустилось и тот, кто сидел на сиденье, властным тоном не терпящим возражений произнес:
   - Хватит ломать комедию, Артюхов! Ты же сам желал поговорить о Гаршине - вот и поговорим, а заодно узнаем, откуда у тебя такой нездоровый интерес!!!
   Все сомнения мучившие Павла еще недавно развеялись в мгновение ока - голос принадлежал Всеволоду Китаенко, а его тон не сулил ничего хорошего. Зато Павел получил так необходимую ему паузу, которой следовало было распорядиться с толком. Давно подмечено, что в критической ситуации мысль начинает работать молниеносно и этой крохотной заминки вполне хватило, чтобы оценить обстановку и как это бывало раньше не раз на ринге, принять единственное правильно решение.
   Артюхов шагнул вплотную к "Ягуару" и даже чуть пригнулся, тем самым как бы показывая, что внял прозвучавшим словам, смирился со своей участью и готов сесть в машину. Верзила за его спиной расслабился, расплылся в улыбке и в тот же момент получил страшный по коварству и боли удар каблуком туфли в коленную чашечку. Он взвыл как белуга и набитым чучелом с вывернутой, словно у кузнечика ногой рухнул на брусчатку мостовой. Тонированное стекло тут же поднялось, скрыв за собой испуганную физиономию Китаенко, а второй жлоб, сидевший до этого за рулем, в спешном порядке стал высвобождать свое грузное тело из тесного салона, чтобы кинуться в атаку.
   Встреча с ним совсем не входила в расчеты Павла, а между тем путь был открыт и он, что было духу, припустился по тротуару, расталкивая локтями фланирующих в поисках ночных приключений прохожих. Через метров пятьдесят перемахнув через невысокую чугунную ограду какого-то дворика и пробежав еще немного, Студент рыбкой нырнул в темную подворотню. Та он малость отдышался, прислушиваясь к вероятной погоне, затем, промчавшись проходным двором, Павел оказался на пустыре, отведенным видимо под строительство и зияющего огромной пастью вырытого котлована.
   Здесь, за кучей вынутого грунта он остановился и прислушался. Погони слышно не было и, мысленно похвалив себя за былое пристрастие к спорту, а так же отвращение к курению с детства, он уже спокойным шагом пошел подальше от относительно открытого и просматриваемого места. Насколько Павел помнил еще Питер, скоро он должен был выйти на набережную обводного канала, что впрочем, так и случилось минут через пятнадцать-двадцать. Только спустившись по гранитным ступеням к самой воде и присев на уже успевший остыть камень, Артюхов наконец основательно смог перевести дыхание и без спешки, серьезно задуматься над своими дальнейшими действиями.
   За годы лагеря он привык к разного рода предательству, но в этот момент, хотя Китаенко и не был по большому счету никогда его другом, тем не менее, подобная подлость со стороны бывшего однокашника, казалась почему-то обидной до слез. Однако, быстро стряхнув с себя минутное наваждение, Павел усилием воли заставил свой мозг рассуждать реалиями, а не эмоциями.
   - "Китаенко и Гаршин - компаньоны и в том, что Всеволод блюдет интересы своего напарника по бизнесу, в целом удивительного ничего не было - мало ли какие темные делишки им приходиться проворачивать в связи с этим! Смущало другое, а именно дешевые криминальные повадки, которые он, Студент, слава Богу, научился различать за версту и которыми густо оказался приправлен сам процесс приглашения его малость прокатиться. У Китаенко не было уголовного прошлого, а значит, этот наезд на него не мог быть лишь личной инициативой Всеволода - следовательно, сам Гаршин, то бишь Седой, давно уже в курсе, что им кто-то шибко интересуется. Хотя почему кто-то? Расклад получается, ясен как на ладони: с именем и даже фамилией! Опять же спасибо однокурснику! Отсюда вывод, простой как три копейки - они вряд ли намерены спускать ему подобное непочтение и своеволие, а посему, возвращаться на снятую квартиру опасно. Ведь он звонил вчера Всеволоду с телефона хозяйки и, при желании вычислить ее адрес являлось не такой уж и сложной задачей!"
   В тот момент за его спиной, там наверху на набережной послышались чьи то шаги и быстрый мужской шепот. Павел прервал размышления и насторожился. Однако напрасно. Это оказалась загулявшая парочка, искавшая уединения и неожиданно наткнувшаяся на него.
   - Однако хорош я, - усмехнувшись, буркнул себе под нос Студент. - Мало того, что занимаю вероятно чужое место, да еще беззаботно умудряюсь подставлять спину на всеобщее обозрение, как на пляже. Хорош!
   Он встал и, поднявшись по ступеням, направился вдоль по набережной, стараясь придерживаться затемненной стороны у самых стен домов, глядящих в воды канала темными глазницами окон.
   - "Что ж, думай, друг, думай, что будешь делать дальше, - принялся вновь рассуждать Павел, теперь уже стараясь не упускать из виду ничего из происходившего вокруг. - Прав оказался опытный Курдюм, не простое это дело выудить информацию в чужом монастыре! Довольно чревато! Хотя и не факт, что они ринутся разыскивать мое последнее пристанище, однако поостеречься следует, по крайней мере до завтрашнего дня. А там, думаю, этот фотокор - ценитель крепких напитков мне выложит достаточно по сходной цене. Повезло с ним, что и говорить - профессия у них такая: копаться в чужом дерьме! И как это я сразу не допер о таком пути, да и хитромудрый Ефим Игнатьевич не подсказал. Не было б счастья, да несчастье помогло! Итак, завтра в восемь, ресторан при "Ладоге" - а там и восвояси можно будет двигать. Только бы этот субъект с кофром спьяну ничего не забыл и не напутал! "Ладога" значит! Кстати, а почему бы в этой самой "Ладоге" и не переночевать? Гостиница так себе, по крайней мере так было раньше, к тому же относительно на отшибе - туда вероятно этих любителей омаров и ананасов на аркане не затащишь".
   Павел даже остановился от внезапно пришедшей и на его взгляд вполне разумной идеи и еще раз - второй за этот вечер - мысленно похвалив себя уже за то, что не взял с собой в Питер ничего лишнего, принялся ловить такси.
   Уже засыпая в одноместном номере средней руки на влажных, пахнущих прачечной казенных простынях, ему вновь привиделось полное барственной важности и апломба лицо Китаенко.
   - "Иуда хренов!" - только успел подумать Артюхов и провалился в глубокий сон.
   Спал он тревожно, скрипя зубами то и дело возвращаясь в состояние подсознательного пассивного бодрствования в полусне, отчего и проснулся наутро с невыносимой головной болью и огромным нежеланием кого-либо видеть. Заказав скромный завтрак прямо в номер, Павел практически насильно влил в себя довольно сносный кофе и не ощущая вкуса проглотил омлет с парой гренок, после почувствовал себя немного лучше и даже попросил горничную доставить ему свежие газеты.
   За сохранение своего инкогнито Студент не переживал, поскольку, будучи человеком привыкшим, правда не по своей воле, чаще ходить кривыми дорожками и будучи просто запасливым, он зарегистрировался в гостинице по удостоверению сотрудника одной из Нижегородских газет, естественно под чужим именем и фамилией.
  
  
  
  
   . Х Х Х
   Дождавшись пока принесут заказанные газеты, Павел принял душ и холодные, тугие струи, а он всегда предпочитал только холодное купание, окончательно привели его организм в состояние бодрости и работоспособности, смыв напрочь усталость с остатками головной боли. Довольный ощущением собственного тренированного и чистого тела он вновь бухнулся на разобранную кровать и от нечего делать принялся анализировать свои предшествующие шаги, а также ответную реакцию на них тех, кого считал своими противниками. Было ли удивительным, но в относительно свежую после душа голову ему пришли довольно разумные мысли, даже заставившие его поразиться и улыбнуться.
   По всему получалось так, что если Гаршин не был круглым идиотом, а он им безусловно не был, то неожиданное появление в Питере Студента " интересными" вопросами о его персоне, он вероятнее всего уже связал с именем Курдюма. А раз так, то из создавшейся ситуации могло вытекать только два расклада: либо его всерьез решили убрать и не успокоятся, пока не добьются своего, либо серьезно подставить, ну а затем "благородно" вызволить, естественно при условии кардинальной перевербовки. Слабым местом при рассуждениях Павла являлось то, что он совершенно ничего не знал о договоренностях Седого и Курдюма, а о том что они встречались, причем совсем недавно - только догадывался. Поэтому то ему было и невдомек, что Гаршин уже сделал свой выбор узнав о соглядатае, отметя почти напрочь после некоторых раздумий мысль о киллерском заказе или происках органов. Не мог он знать и того, что замыслы Седого в принципе совпали со вторым вариантом самого Павла, только с более конкретным и практическим наполнением сути, нежели желание просто иметь свою "шестерку" в чужом стане, а именно: обрести ручного курьера и, использовав его - просто ликвидировать. А посему Артюхов являл собой не что иное как образ удачи, самой прущей в руки, верх мечтаний и при всем этом казалось что взнуздание его не требовало практически никаких затрат и риска.
   Однако всего этого Студент не знал и готовился к худшему уже сейчас. Правда не знал он еще и того, что Гаршин принял свое решение все ж таки наобум, так сказать руководствуясь лишь собственным чутьем, поскольку до сих пор не имел никакой информации является ли Студент на самом деле человеком Курдюма. И это все, не смотря на буквально титанические усилия в этом направлении своего незаменимого помощника Чигиря. Но умение всегда расставлять капканы по принципу: "А вдруг!" всегда отличало его хладнокровную и изворотливую натуру.
   Наконец-то принесли газеты, и Павел с головой окунулся в чтение, выбирая материалы предпочтительно по хлесткости и призывности заголовков. Приблизительно через полчаса он с удивлением констатировал, что добрую половину статей из того, что прочитал, просто-напросто не понял. То ли в силу их сугубо Питерской специфики, то ли в силу того, что многие борзописцы густо сдабривали свои творения такими забойными выражениями, значение которых он, имевший высшее образование тем не менее не понимал, а может и в силу того, что последние годы совсем перестал интересоваться политикой и шаманскими плясками вокруг нее. Переключившись на анекдоты, коих во всех изданиях было: хоть пруд пруди, он вскоре почувствовал, что засыпает от скуки. И в этом не было ничего удивительного, ибо прочитанный анекдот это совсем не то, если бы он же был рассказан умельцем - говоруном, причем к месту!
   Павел хотел, было уже отбросить всю эту макулатуру, как вдруг на глаза ему попалась заметка в одной из демократических газет. Она была озаглавлена уж очень помпезно - сусально, совсем не в духе нынешнего, жестокого времени, а скорее в стиле бесславно почившего в бозе соцреализма: " Забота о подрастающем поколении - долг каждого сознательного гражданина нашей великой России! ". Тут же была помещена и фотография. На ней дородный, абсолютно лысый, упитанный мужик, старательно состроив из брылей подобие меценатской улыбки и выпучив глаза в камеру, передавал какой - то буклет худосочной, седовласой даме. Та глядела на благодетеля как затравленный зверек, которому щекотят пятки. Фамилия " Гаршин" встретилось Павлу в первой же строке и это заставило его прочесть заметку до конца. В ней рассказывалось о том, что преуспевающий бизнесмен, владелец "заводов, газет, пароходов" соизволил подарить одной из городских школ целый компьютерный класс! Очевидно, хорошо проплаченный журналист заливался буквально соловьем, превознося заслуги и качества Николая Сергеевича, особо останавливаясь на его искренней любви к детям. Однако что касалось его непосредственного рода деятельности - тут все обходилось туманными фразами и ничего, по сути, не говорящими экивоками на молодой и стремительно растущий отечественный бизнес.
   В общем, ничего полезного для себя Павел не почерпнул и отбросив газету с наслаждением отдался объятьям Морфея. События прошедших дней, сопровождавшиеся против его воли бурными выбросами адреналина в кровь, а так же беспокойно проведенная ночь, безусловно, способствовали тому, так что проспал он практически до вечера. И если бы не служитель ресторана, постучавший в дверь его номера чтобы с опозданием, но все же забрать посуду, оставшуюся после завтрака и осведомиться об ужине, Артюхов так бы и продолжал спать далее.
   Отказавшись от назойливо предложенной перспективы отведать "антрекот по- домашнему", в одиночестве, с бутылочкой красного вина и выпроводив гарсона, предварительно щедро снабдив его чаевыми, он первым делом взглянул на часы. До назначенной встречи оставалось чуть менее полутора часов, что вполне позволяло спокойно привести себя в надлежащий порядок и посредством холодного душа еще раз освежить голову. Теперь, отдохнув на все сто, Артюхов чувствовал себя превосходно и физически был готов к любым перипетиям. Чего впрочем ,совсем не рассчитывал ожидать.
   В ресторан Павел спустился за пятнадцать минут до означенного времени и заняв свободный столик в углу, подальше от оркестрика состоявшего из пяти довольно великовозрастных музыкантов в изрядно потертых фраках и вероятно уже находившихся под шофе, решил осмотреться. С первого же взгляда заведение ему показалось далеко не четой тем, в которых он вынужден, был побывать накануне. Для большинства публики, коей, в общем - то было и не так много, ресторан вероятно больше являлся обычной точкой общепита, чтобы поддерживать физические силы командированных разных мастей. Хотя и здесь не обходилось без уже навязшего в зубах специфического "сервиса" в лице ярко накрашенных девиц определенного поведения, но по сравнению с другими подобными местами рангом повыше, более почтенного возраста.
   Изучив меню и подивившись все той же экзотике названий предлагаемых блюд, Павел не удержался и решил проконсультироваться на этот счет у подскочившего к нему официанта.
   - И что же, милейший, скрывается за названием, например "Бризоль"? - спросил он, указывая одну из строчек в меню, против которой стояла почти астрономическая цифра стоимости этой "радости".
   - Это рубленое мясо, говядина, обсыпанное после приготовления в гриле тертым миндалем и подаваемое с картофелем "фри" и ломтиками овощей, - с достоинством лорда произнес гарсон, откровенно любуясь собственной осведомленностью.
   - Короче если стряхнуть миндаль - та же котлета?! Только почему цена аховая?
   - В общем - то да. Хотя способ приготовления мяса зависит от многих гастрономических тонкостей и истинному гурману должна быть известна разница. К тому же, если вы в курсе, миндаль у нас не растет как картошка! - ничтоже сумняшеся отрапортовал тот глядя на привередливого клиента честными до неприличия глазами.
   Спорить было бесполезно, а свою долю удовольствия Павел уже получил. Поэтому, заказав два обычных бифштекса, салат и бутылку "Каберне" он отпустил знатока кулинарных тайн, особо не надеясь, что тот, после столь деликатного обмена "любезностями" проявит особое рвение. В принципе этого и не требовалось: особого голода Павел почему - то не ощущал, а обозревать публику, многие из которой, находясь в изрядном подпитии, строили из себя Рокфеллеров и Дюпонов, было действительно занятно. Но особое удовольствие доставляло лицезреть горе - виртуозов на эстраде, отрабатывающих, правда, на все сто, но бессовестно перевирающих ноты.
   Однако вскоре и его, одиноко маячившая за столиком в ожидании своего визави и заказа, атлетическая фигура, словно свет мотыльков привлекла сразу двух "умопомрачительных" блондинок, представившихся не иначе как Розалиндой и Лолитой. Иного ожидать, в общем - то и не приходилось - фантазии в родной им среде частенько зашкаливали за пределы разумного. Обе дамы находились уже в рисковом возрасте, где - то ближе к тридцати, на удивление были абсолютно трезвы как стеклышки, а поводом для знакомства избрали довольно банальное: "Мы с вами случайно до этого нигде не встречались?". Эта незамысловатая простота рассмешила Павла еще и потому, что данная инсинуация исходила из уст в общем - то далеко не уродливых представительниц прекрасного пола.
   - Увы! - ответил Студент, быстро совладав со смехом и разом припомнив свою недавнюю "пассию" в кабаке на Невском . - Я в Питере впервые.
   - Неужели?! - выкатив зеленые глаза в обрамлении иссиня - черных, устрашающе торчащих, словно пики ресниц, томно произнесла та, что назвалась Лолитой. - И что же, если не секрет, привело вас в наши пределы?
   Пока она пучила глазища, дожидаясь ответа, ее подруга по цеху, видимо, более опытная, а, может быть, и более умная, внимательно изучала взглядом его довольно дорогой прикид. Очевидно она, знала в этом толк и уже делала в своих мозгах определенные закладки - шпаргалочки на будущее - сколько можно поиметь с этого симпатичного козлика при удачном раскладе. Павлу же откровенно было не до шуток и, хотя он даже не допускал мысли, что эти две шлюхи равноценны той, которая чуть не подвела его под монастырь, тем не менее, надо было срочно искать выход, как отделаться от них неназойливо и без лишнего шума. И мысль пришла: от такой простейшей по замыслу идеи Артюхов даже просиял, что было воспринято дамами соответствующе приветственно, но, увы, ненадолго.
   - Я из Сибири, - соврал он, театрально потупив глаза, - а приехал в ваш гостеприимный город потому, что проблема у меня появилась год назад, когда был в командировке в Анголе. Вопрос ,конечно, очень щепетильный и сугубо личный, однако, если хотите... В общем прослышал, что у вас в Питере есть профессор, который почти успешно лечит СПИД. Вы ,случаем, не слышали о таком?
   Он не успел еще даже досказать фразу, как обеих жриц будто ветром сдуло со стульев, и они с завидной крейсерской скоростью направились к выходу, в поисках, вероятно ,других, более привлекательных и безопасных заводей.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Фотокорр опоздал где - то на полчаса и, появившись в ресторанном зале, он быстрым и опытным, судя по всему глазом обозрев пространство, без особых проблем сориентировался и бодро направился нужным курсом. На нем был все тот же мешковатый нелепый пиджак, а изо рта уже изрядно попахивало дикой смесью дешевого портвейна и пива.
   - Извините, - произнес он безо всякого смущения, плюхаясь на стул и старательно собирая в себе остатки былой интеллигентности. - Дела, понимаете ли! Кстати, разрешите представиться: Рогов Геннадий Юрьевич, увы, ко всему остальному надо непременно прибавлять нелепый довесок "бывший". Бывший собственный "Ленинградской правды", бывший, правда, внештатный, фотокор ТАСС, ну и прочее и прочее! Сейчас подвязался, так сказать на частной ниве - кую компромат на неверных мужей, по заявкам их шибко любопытных женушек, которым вдруг перестало хватать супружеской ласки. Так и живу! Интересные метаморфозы, не правда ли?
   Все это он выпалил на едином дыхании, даже не удосужившись выслушать в ответ представление, своего визави. По всей видимости, этот человек уже давно привык плевать на подобные этические условности и существовал по принципу: "Утром деньги - вечером стулья!". Остальное же его волновало постольку поскольку.
   Вскоре на столе появился и заказ, основательно выдержанный во времени, как, впрочем, и предполагал Павел, и от этого ставший, вероятно, более вкусным. Рогова, прежде всего, заинтересовала бутылка "Каберне" и он, испросив все - таки ради приличия разрешения, тут же откупорил ее и разлил содержимое по высоким бокалам. Выпив сразу же свою долю безо всякого тоста и вытерев рот тыльной стороной ладони, борец за моральные устои семьи принялся за мясо, ловко орудуя ножом и вилкой. Павел, отпив глоток, так же принялся за еду - при виде довольно хорошо прожаренного бифштекса, голод все ж таки настоятельно заявил о себе - и, взяв в руки нож, подивился его не совсем обычной форме. Впрочем, это был обычный, так же как и вилка, столовый прибор с гладкой, желтоватой, костяной ручкой, однако лезвие его не было закругленным, как это обычно бывает, а представляло собой нечто фасонно заточенное на манер турецкого ятагана. Рогов, с удивительной ловкостью управлялся точно таким же орудием, и Артюхову ничего не оставалось, как отнести эту занимательную мелочь на счет новаций времени.
   Между тем, опрокинув себе в глотку еще добрую порцию вина, Геннадий Юрьевич, наконец, заговорил:
   - Вы, помнится, в "Пеликане" справлялись о неком Гаршине? Что именно вас интересует?
   - А что вы можете предложить? - спросил в свою очередь Павел.
   - О, многое, даже чересчур многое! - самодовольно заулыбался Рогов, перестав жевать, и с деланным смущением перебирая на тарелке остатки бифштекса. - Смотря, как сойдемся в цене! Но предложение, можете поверить мне на слово, действительно весьма разностороннее: от редких и единичных, правда, случаев педофилии и до довольно серьезных финансовых афер!
   - Вы что, его личный биограф? - с иронией усомнился Артюхов.
   Действительно, сразу как - то не верилось, что прямо в руки , в данную минуту, само шло то, на что он потратил столько времени и сил. Поэтому: насколько это казалось любопытным, настолько же казалось и подозрительным. Однако ход Павловых мыслей, матерый деляга разгадал без особого труда и для убедительности, не забыв хлебнуть еще полбокала вина, поспешил прояснить ситуацию.
   - Видите ли, модой человек, - произнес он, слизывая с губ капли вина, - новые послеперестроечные веяния, многих из нашего брата журналиста заставили поверить в молодые ростки провозглашенной демократии и сподвигли на действия по обличению ходящего по земле зла. Ваш покорный слуга тоже не остался в стороне, естественно. И..., - тут он неожиданно замолчал и стал настороженно оглядывать зал.
   - И...? - поспешил направить его, чуть было не потерянную мысль, в нужное русло Павел.
   Завершив панорамный обзор заведения, Рогов продолжил, однако голос его почему-то стал на полтона тише.
   - В общем, я тоже ввязался в эту кампанию и стал методично собирать компромат, с целью обличения в "свободной" прессе - а мы в тот непреложный факт верили в то время свято - нечистых на руку дельцов, использующих демократический стяг для прикрытия своих грязных махинаций. Одним из них и был Гаршин Николай Сергеевич - пройдоха и уголовник, каких мало!
   - ...Однако вскоре оказалось, что это никому не надо, а ваш личный рейтинг, как впрочем, и благополучие, стали стремительно таять, словно сосулька в марте, - продолжил его мысль Артюхов, убедившись, наконец, что действительно напал на золотую жилу.
   - Точно! - удивленно уставился на него уже изрядно осоловевший Геннадий Юрьевич, не преминув, воспользовавшись удачным поводом, влить в свое горло остатки "Каберне". - Хотя, в этом вопросе особым провидцем быть и не следует.
   Разговор явно складывался, но последние капли вина, исчезнувшие в желудке не в меру жаждущего служителя "Лейки", внезапно навели Павла на мысль, что без "дозаправки" он мог просто бесславно и закончиться. Студент критическим взглядом оглядел стол: остатки бифштекса на обеих тарелках, заметно подсевшую горку салата и вопиющую вакуумом бутылку. Он сделал знак крутившемуся недалеко официанту и к великому удовольствию того, повторил заказ и даже разнообразил его. На этот раз грязная посуда была убрана в мгновение ока, а на белой, в красную клетку скатерти появился, еще только недавно раскритикованный "Бризоль", маринованные огурчики и четвертинка водки, со слезой на запотевшем стеклянном боку. Все это безусловно не прошло мимо внимания Рогова и в значительной мере расположило его к дальнейшему разговору. Водку, в отличии от вина он пил довольно своеобразно, смакуя каждый глоток и последнюю каплю из рюмки терпеливо сливая на кусочек хлеба, которым и закусывал.
   - Итак, на чем мы остановились? - быстро справившись с волнующими переживаниями относительно метаморфоз на столе и не дождавшись ответа, тут же продолжил. - Ах да, Гаршин! Он, представляете себе, живет и здравствует, а я, член Союза журналистов, прозябаю в полном дерьме.
   По его щеке, не по возрасту морщинистой, но тщательно выбритой прокатилась одинокая пьяная слеза. Непризнанный гений объектива и демократ по убеждениям, безусловно, требовал сочувствия, и Павел, поняв это, провозгласил тост: "За то, чтоб им пусто было!", после чего сразу же перешел к делу.
   - У вас есть информация: о его финансовом положении, недвижимости и фирмах, принадлежащих ему? - спросил он.
   Данный вопрос неожиданно поверг Рогова практически в уныние. Вероятно, он ожидал, что его будут выпытывать о закулисных интригах, смертных грехах и пороках Гаршина, что действительно котировалось и имело цену, а тут вопрос, ответ на который являлся для большинства более чем очевидным. Фотокор, по-детски шмыгнув носом, поднял ладонь кверху и растопырил пятерню, молча, продолжая глазеть на собеседника. Немая сцена длилась, наверное, целую минуту, пока Павел, наконец, не нарушил ее.
   - И что это означает? Клятва вождя краснокожих: говорить только правду и ничего кроме правды?
   - Сам ты краснокожий! - с раздражением ответил Рогов.- Пятьсот баксов и сейчас, немедленно!
   Вскоре, деньги, небрежно принятые и даже не пересчитанные им, исчезли в необъятных глубинах карманов его несуразного пиджака неопределенного цвета, а он сам, приосанившись и высмаковав очередную рюмку водки, стал обстоятельно, как на лекции излагать:
   - В общем, так, молодой человек! То, что господин Гаршин бывший уголовник по кличке Седой, вас вероятно не интересует? Прекрасно! Тогда слушайте дальше. Этот рецидивист владеет не только "Пеликаном" на паях, где вы имели удовольствие не далее как вчера откушивать деликатесы, но самолично имеет еще парочку подобных по всему городу, правда рангом пониже. Прибавьте к этому долю в казино, салон кожаных изделий и магазин модной обуви на Проспекте Славы - однако это все мелочь! Гаршин владеет довольно солидным пакетом акций масложиркомбината в Отрадном. Но, самое главное, слухи ходят уже не один год: настойчиво зондирует свой интерес в строительстве будущего морского терминала, а это, сами понимаете, лакомый кусок для многих! Довольно?
   Павел лишь отрицательно мотнул головой, стараясь запомнить хотя бы часть этого перечня и показывая, что готов слушать дальше. Старательно прожевав кусок мяса, Рогов продолжил:
   - Так, теперь недвижимость! Здесь много сложнее - документы настолько недоступны и запутаны, что сам черт не разберет. Если ориентироваться только на них, то все эти "Гаршины" сплошь бомжи, хотя можете не сомневаться - жить ему есть где.
   Тут фотокор запнулся, икнул и скосив глаза на остатки водки в четвертинке, пробормотал:
   - Извините, но мне треба до ветру, как говорят хохлы.
   Он поднялся со стула и нетвердой походкой отправился по приспичившей надобности, а Павел, проанализировав услышанное, с удовлетворением отметил, что добытой им информации вполне было достаточно, чтобы сегодня же ночью покинуть негостеприимный Питер. Как человек воспитанный, он решил дождаться своего визави, чтобы поблагодарить его ,а может и дослушать до конца "сказку о палатах каменных", хотя в принципе этого совсем и не требовалось. Однако информатора почему-то долго не было. Через минут двадцать Артюхов забеспокоился: " А не надул ли его этот пьянчужка-журналистишка как пацана?", но тут же отогнал эту мысль как несерьезную. Прислушавшись к собственной интуиции и не обнаружив причин для тревоги, он подождал еще минут пять и только тогда , поднявшись с места решил отправиться на поиски - благо , пункт пребывания его собеседника был заведомо известен.
   - "Не рассчитал, должно быть, свои возможности, бедняга, - с усмешкой подумал Павел, направляясь в длинный коридор, слева от основного выхода из зала, где и находился мужской туалет. - Сейчас, вероятно подвергает чистке натруженный желудок. Не завидую ему - вещь довольно пренеприятнейшая!"
   В гулком и довольно скромно освещенном коридоре было пусто и он, подойдя к двери с медной буквой "М" на полированной двери поначалу оторопел. На медной же литой ручке красовалась картонная табличка, на которой типографским способом было выведено: "Туалет не работает". В недоумении, оглядевшись вокруг и не отыскав глазами никаких других дверей, Павел все же повернул ручку и шагнул через порог. Туалет оказался небольшим - всего то на четыре кабинки и о двух раковинах, но довольно чистым. Только вот спокойное журчание воды, как это и бывает во всех подобных местах, никак не хотело вязаться с объявлением о ремонте.
   После относительно темного коридора, резкий свет, отраженный от отделанных белой плиткой стен, неприятно ударил по глазам, на долю секунды лишив возможности ориентироваться. Адаптировавшись, Павел с удивлением обнаружил, что комната была действительно пуста, но уже через мгновение, бросив случайный взгляд на бледно-желтый кафельный пол, увидел нечто, что разом, горячим свинцом нехороших предчувствий разлилось в его мозгу и заставило целое стадо "мурашек" пробежать по спине между лопатками.
   Из под чуть приоткрытой дверцы второй кабинки, как густая киноварь на палевом фоне, вытекал тоненький ручеек крови, собираясь в небольшую лужицу у никелированной решетки-стока. Однако еще более ужасным было то, что его правый, стильный , летний туфель, в одном месте уже успел, на манер плотины, преградить эту кровавую артерию и теперь оставлял за собой характерные отпечатки. Артюхов зло ругнулся в адрес собственной неосторожности и тихонько стал открывать дверь злополучной кабинки.
   Почему-то в этот момент, он уже практически точно знал что должен был увидеть, а распахнув дверь до конца, лишь смог констатировать свершившийся факт. Рогов сидел на унитазе, чуть привалившись назад и на левую стенку кабинки, а из груди его, прямо напротив сердца, торчала желтая, костяная ручка ножа, того самого, которым еще недавно Павел резал свой бифштекс и вероятно бережно хранившая его отпечатки пальцев. Горячая мысль о собственном удивлении необычной формой столового прибора и тем, как подозрительно скоро гарсон произвел смену блюд после второго заказа, резанула сознание, заставив на секунду лишиться возможности предпринимать какие-либо действия. Остекленевшие, открытые глаза фотокора, как показалось Артюхову, с укоризной смотрели на него и движимый вековым состраданием к усопшим, сидевшим во всех нас, Павел протянул руку, чтобы опустить мертвые веки, но в этот момент за дверью, в гулком коридоре раздался топот нескольких пар хорошо тренированных ног. Куда они спешили, догадаться было проще простого, и вмиг оценив ситуацию, Студент неимоверным усилием, враз, сорвал дверцу кабинки с петель и намертво упер ею входную дверь, открывавшуюся к счастью внутрь.
   Почти сразу же после этого, дверное полотно сотряслось от мощных ударов крепких кулаков, а воздух стал накаляться от вырвавшегося из глоток преследователей трехэтажного мата. Павел прекрасно понимал, что времени у него в обрез и сооруженная баррикада, хоть и была сработана из отменного дерева, но долгой осады выдержала бы вряд ли. Он затравленно огляделся, в поисках выхода из этой мышеловки, в которую сам себя и загнал, попавшись на примитивнейшую провокацию, однако реальных шансов достойно выйти из данной ситуации было до обидного мало. Да что там мало - их вовсе не было, если не считать канализации, непременно выходящей куда-то наружу. И именно в этот момент, момент казалось бы полного отчаяния, Павел увидел на противоположной стене комнаты крохотное оконце, скорее вентиляционное отверстие, расположенное под самым потолком. В два прыжка бывший спортсмен оказался на одной из перегородок кабинок и локтем, со всего размаха, уберегая лицо от порезов, саданул по стеклу. Струя свежего воздуха ворвалась внутрь. А недавний "заточенец", дотянувшись до окна, стал как червяк, помогая себе всеми конечностями, протискиваться и в конечном итоге вываливаться наружу. Благо, этаж был первый, а приземление вниз головой на кучу мягкого мусора, сметенного дворником к самой стене и не убранного им, не принесло никаких проблем. Еще не коснувшись земли, Павел краем уха услышал, как к звукам улицы, в одночасье окруживших его, отчетливо примешался хруст разнесенной в щепки и с грохотом падающей на плиточный пол двери с медной буквой "М" на полированной поверхности.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Студент резво вскочил на ноги и огляделся по сторонам, выбирая в какую сторону сподручнее было бы податься. Раздавшаяся из окна, откуда он только что выпал, заливистая трель милицейского свистка, а следом за ней два хлестких выстрела в воздух из "Макарова", стеганули его будто бичом, разом придав жизненных сил, которые, казалось, были уже на исходе и ясность мысли. Двор гостиницы, в котором он оказался, имел несколько хозяйственных построек и единственные ворота, куда направлять свои стопы в данный момент было крайне опасно. Поэтому, повинуясь какому-то неизвестному доселе инстинкту загнанного зверя, Павел бросился в противоположную от них сторону и перемахнув с разбегу через довольно высокий, бетонный забор, оказался в целом "Шанхае" частных гаражей, притулившихся друг к другу и являвших собою разные материальные возможности своих хозяев. Как заяц, пропетляв между этими железными и бетонными коробками, он наконец-то выбрался в один из питерских двориков и, памятуя с детства, что большинство из них проходные, припустился дальше. Так, пробежав в общей сложности километра два с препятствиями, Студент наконец-то решил перевести дух и укрывшись за зеленью небольшого палисада у одного из домов, набросал в мыслях дальнейшие свои действия.
   Получалось единственное: из города надо было выбираться немедленно, потому что если судить по довольно характерному звуковому сопровождению, услышанному им из окна после бегства, на этот раз он вступил в отношения не с какой-нибудь шпаной, а вполне с официальными органами и, следовательно, начала всегородского плана типа "Перехват" оставалось ждать недолго. Серьезно анализировать сложившуюся ситуацию времени абсолютно не было и, отложив это дело на потом, Павел крадучись вышел из своего укрытия.
   - Да, не ласково ты встречаешь друзей детства, дорогой Питер! - с горечью в голосе сказал сам себе он.- Я всего-то несколько дней у тебя в гостях, а ты сразу столько сюрпризов мне приготовил!! Не узнал что ли? Или простить не хочешь, сына блудного-то?
   Улыбнувшись неожиданно нахлынувшим мыслям, Артюхов отыскал во дворике водопроводную колонку и сперва напившись, принялся приводить себя в порядок. Его сногосшибательный светлый костюм имел довольно жалкий вид и никакими ухищрениями посредством водных процедур, никак не хотел становиться вновь презентабельным. Оставалось только надеяться на темноту ночи, и тяжко вздохнув, Студент направился на поиски такси.
   Он уже решил, что из Питера будет гораздо сподручнее выбираться автостопом, ибо следование официальным транспортом - будь то поезд или самолет - было чревато самыми серьезными и неожиданными последствиями. Поэтому, прикинув варианты, где без проблем и наверняка можно было нанять междугороднее такси, он выбрал Финляндский вокзал, что являлось вполне логичным, ибо все южные направления непосредственно на Москву, в его сознании прочно связывались с нешуточной опасностью.
   Частник - любитель, подвернувшийся ему, как только он выбрался на Октябрьскую набережную, и не думал рассматривать его в упор - мало ли проблем и забот у людей, а без лишних слов доставил пассажира по месту требования. А между тем, к Павлу возвращалась былая уверенность в себе. Он даже повеселел, вспомнив. не в меру расторопного и шибко грамотного, в вопросах гастрономии, официанта, потому что так и не успел заплатить ему, ни за бифштекс, ни за хваленый, и оказавшийся на поверку действительно довольно удобоваримым, "Бризоль" с миндалем, ни за водку с "Каберне".
   - " Пусть, "шестерка" продажная, теперь из своего кармана выплачивает, - подумал с усмешкой Павел. - Небось, за ножичек с моими пальчиками, отхватил изрядно!"
   Успокоившись, таким образом, почти совсем, Артюхов прикинул в уме, что будь он даже двухголовым, от рождения, мутантом, что само по себе являлось бы уникальной приметой, отыскать его в одночасье в таком мегаполисе как Санкт-Петербург, было бы все равно, что обнаружить единственную блоху в черной шерсти скотч-терьера. Поэтому, высадившись на площади перед вокзалом, где когда- то давно, "вечно живой и поныне" Ильич, страстно задвигал свои пламенные речи с оказавшегося очень кстати, прямо как рояль в кустах, броневика, Студент уверенной походкой направился к кучке таксистов, маявшихся почему-то от безделья, и весело травящих бесконечные шоферские байки.
   В результате довольно скорого торга, завершившимся разумным компромиссом, Павел уже через пять минут ехал в салоне довольно приличного "Рено" по направлению к Луге. Этот маршрут он выбрал специально, поскольку так он двигался не напрямую к Москве, и тем не менее в направлении, неминуемо приближавшем его к столице. Шофер, серьезный мужчина лет пятидесяти, оказался молчуном, что позволило Артюхову, поудобнее устроившись на сиденье, сразу же после того, как они благополучно выбрались за пределы города, предаться анализу последнего события, тем более, предстоящие 120 километров пути в относительно комфортабельных условиях и полной безопасности, располагали к этому.
   По всему получалось, что за Роговым следили, и в конечном итоге участь бедняги-репортера была кем-то хладнокровно решена. Тем самым, тот, кто все это организовал, пытался прихлопнуть одним ударом сразу двух зайцев: наконец-то убрать многознающего и непредсказуемого, а поэтому опасного пьяницу-репортера. И второе - натравить соответствующие, вероятно заведомо приплаченные органы, на Павла, так как справиться своими методами с ним, бравым "ковбоям" Гаршина до сих пор не удавалось. Если эта версия была действительно верна, а другой Студент, впрочем, в данный момент и не видел, то его отпечатки на ручке ножа, торчавшего из груди бедолаги Рогова, которые он в этой суматохе и цейтноте так и не успел стереть, давали ему мало шансов на дальнейшее безоблачное существование. Ведь его "пальчики", лица ранее судимого за разбой, наверняка находились в картотеке, и отыскать их владельца - являлось лишь делом времени!
   - "Хреновато дело! - подумал про себя Павел. - Тут не только Ефим Игнатьевич бессилен, тут сам черт не поможет! Так что суши, Студент, сухарики или подавайся в бега, хотя много ли набегаешь - вряд ли. Но в тюрьму я больше не пойду! Руки на себя наложу лучше, а кандалы на себя примерять больше не стану!!!"
   От этой, довольно невеселой мысли, он даже содрогнулся всем телом, и шофер-молчун, заметив его непроизвольное движение, любезно поинтересовался:
   - Что, замерз малость, начальник? Ночи-то нынче холодные, дело к осени, как никак! Может печку включить?
   Артюхов отрицательно мотнул головой, откинул ее на мягкий валик спинки и, попытавшись напрочь выбросить из головы дурные мысли, стал подремывать под однообразный и убаюкивающий шелест шин. Не знал, ох не знал Студент, да и не мог он знать, что находился сейчас в такой безопасности, о которой даже и не мечтал ранее! Правда, до поры до времени. Но сегодня, убей он по-настоящему, хоть десяток таких как Рогов, пьянчуг в Питере и измажь кровавыми отпечатками все стены и потолок, в придачу, никто бы его и не подумал бы отправлять за решетку. Что же касательно подставы - действительно, эта акция была задумана кем-то довольно талантливо, но не для того, чтобы немедленно упечь его на нары, а прежде всего для того, чтобы привязать на короткий поводок, словно послушного козленка, поставив перед свершившимся фактом свершенного убийства и на этом уже поводке, спустить под самый нос старика Курдюма. А потом ждать, пока он сам, Павел Артюхов, принесет на блюдечке сделанную, на него ставку.
   Буквально через час, они были уже в Луге, жители которой только-только собирались отходить ко сну. Рассчитавшись с водителем-молчуном сполна, Павел, практически сразу, пересев в другое такси, взял курс на Новгород. Так, на перекладных, к утру, он уже был в своей крохотной квартирке в подмосковной Сходне, приобретенной сразу же после освобождения, не без помощи того же Ефима Игнатьевича Рассохина. Приняв холодный душ и наконец-то, переодевшись в домашнее, он взглянул на часы и, убедившись, что звонить самое время, стал накручивать телефонный диск. На том конце провода ответили практически сразу, а, узнав его голос, искренне обрадовались.
   - Это ты, Паша? - пробасил Курдюм, старательно подавляя в себе вздох облегчения. - Как прокатился? Только кратко, а то хрен их знает этих телефонистов. Что там наша овца - шерсти клок наберется?
   - Хватит даже на приличный свитер и кальсоны, пуховые в придачу, - ответил Студент, не называя имени собеседника.
   - Вот и ладненько. Тогда отдохни малость, время придет - сам призову.
   - Однако, проблема у меня, Ефим Игнатьевич, черт бы ее побрал! - поспешил вставить Павел. - Посоветоваться бы надо.
   По тону, которым это было сказано, опытный Курдюм приблизительно понял, в чем может состоять дело и без лишних раздумий, а тем более эмоций, произнес:
   - Добро! Жди меня сегодня, часика эдак в два на скамеечке, у Большого, там и побалакаем.
   Курдюм с удовлетворением посмотрел на трубку мобильника, отключил ее и только после этого глянул на часы. Затем он посмотрел в окно, на солнышко, и хотя времени в его распоряжении было больше чем достаточно, стал обстоятельно собираться в непривычную, по последним временам, поездку в столицу. Первым делом, старик тщательно выбрился и, сделав звонок кому-то по телефону, принялся неспешно подбирать подходящую одежду из, в общем-то, небогатого своего гардероба.
   Из дома Ефим Игнатьевич вышел приодетым, как это бывало не часто. На нем были серые, тщательно отглаженные собственноручно, легкие, свободные брюки, полотняная финка навыпуск и шляпа из рисовой соломки, которые часто носят пенсионеры-дачники. В руке Курдюм держал плетеную из тонкой лозы хозяйственную корзинку с крышкой и претензией на какой-то дизайн. Бросив колючий взгляд вдоль улицы и старательно накинув проволочную петельку на жердину, выступающую из калитки, он неспешным шагом направился к железнодорожной платформе, где останавливались электрички, идущие на Москву.
   Однако к билетной кассе Курдюм подходить даже не стал, а осмотревшись еше раз вокруг, степенно направился в отходивший влево от станции проулок. Здесь он подошел к стоявшей у обочины белой, изрядно потрепанной "девятке" и устроившись на заднем сиденье, жестким тоном произне0с:
   - Давай, двигай, Михась, на Москву. Да полегче на колдобинах - меня мутит что-то от этой езды.
   - Сделаем, Курдюм, будь спокоен! - отозвался Михась, долговязый жердина с редкими пшеничными усами и худющими руками, изукрашенными татуировками, как тотемные столбы ирокезов таинственными символами.
   Дорога заняла не так много времени, и когда Рассохин вышел из машины на площади у Большого театра, Артюхов уже ожидал его, сидя на одной из скамеек и почитывая бульварную газетенку.
   - Ну, рассказывай, Паша, - вздохнув, произнес Курдюм, присаживаясь рядом и устраивая между ними свою корзинку. - Небось подпалили тебе пятки малость? А я тебя и предупреждал - не мед едешь хлебать! Однако рассказывай.
   Павел вкратце, без лишних эмоций и эпитетов обрисовал ситуацию, разыгравшуюся вчера вечером в ресторане питерской заштатной гостиницы. Голос его был спокоен, но глаза и мелким тремором дрожащие руки выдавали нешуточное волнение. Старик это понял, однако заниматься утиранием соплей и лечением ран совсем не собирался.
   - Так, так, - только и произнес Курдюм, выслушав повествование и без комментариев погрузившись в собственные раздумья.
   Минут через пять, он наконец-то тряхнул седой гривой, и ласково взглянув на собеседника, промолвил:
   - Не дрейфь, парень, все путем. Они не тебя хотели повязать - они меня возжелали достать. Думаю, хода этому делу не будет, не резон Седому поганить со мной отношения в открытую. Однако видать этот петух гамбургский что-то задумал! Что ж, будем и мы раскидывать мозгами! Только тебя, Паша, они больше пальцем не тронут, по крайней мере, в Питере. Так что через пару неделек, соображаю, вновь навестишь свой родной город, и эта командировочка будет уже подлиннее, но и, что греха то таить, поспокойнее.
   Сказав это, Курдюм поднялся со скамейки и прихватив корзинку, походкой уставшего от жизни человека, направился к ожидавшей его у обочины "девятке".
  
  
  
  
   Х Х Х
   Практически в это же самое время, в Санкт - Петербурге, в квартире одного из старинных особняков, расположенного на Васильевском острове, на улице со странным названием Детская, благоденствовал после изысканного и сытного обеда, Николай Сергеевич Гаршин. Разодетый в ярко-алый шелковый халат, расшитый золотыми драконами, он лениво возлежал на низком атласном канапе, цвета желтого песка, простеганного канительными шнурами с медными блямбами, благосклонно предоставив и без того холеные руки во власть священнодействующей над ними, почти юной, хрупкой маникюрше в греческой тунике.
   Шикарная квартира, расположенная в двух уровнях и недавно отремонтированная, а так же основательно перепланированная, изобиловала прекрасно исполненными под подлинные предметы старины, вещами. А они, в свою очередь создавали, вместе с многочисленными картинами, повсеместно в интерьере, причудливые по замыслу, цвету и форме, островки автономных дизайнерских решений, удивительным образом соединявшихся в помпезное, единое целое.
   Гаршин блаженствовал, игриво проводя кончиком китайского веера по розовым щечкам, подбородку и почти обнаженным, острым, девичьим грудям создания, ловко и с милой улыбкой орудовавшего пилкой для ногтей и полировальной щеточкой. Еще с утра у него сильно болела голова - может от забот, а может и от излишней изнеженности - поэтому, мужественно плюнув на все текущие дела, он принял решение посвятить весь сегодняшний день своему любимому телу и драгоценному здоровью.
   Эта квартира была его любимым детищем и он, только-только начиная привыкать к истинной роскоши, ощущал в ней себя намного весомее, чем был на самом деле. Теперь, все чаще и чаще, оглядываясь назад, на прожитую жизнь, Гаршин не раз, вполне искренне, удивлялся одному, весьма занятому обстоятельству. Как это он, рожденный для гораздо большего, на протяжении многих лет мог довольствоваться предельным по аскетизму комфортом не струганных тюремных нар и параши. Или до основания пропахшим сивушной вонью сервисом воровских малин, с известным перечнем дешевых, безотказных услуг.
   Эти мысли и сейчас посещали его, при блаженном созерцании великолепия обстановки, к которой еще толком не успел привыкнуть, по причине только недавно завершившегося ремонта. Гаршин взял с серебряного подносика, стоявшего рядом, серебряную же, изящную стопку, наполненную на одну треть чистым шотландским виски. Но прежде, чем неспешно, со смаком пригубить, мысленно и с улыбкой на пухлых губах, произнес здравицу, памятуя первого и последнего Президента развалившегося Союза: "Всех благ, тебе Мишаня! Если бы не ты, так до сих пор бы и промышлять Седому банальнейшим гоп-стопом, от отсидки и до отсидки. Или владеть каким-нибудь сраным "Автосервисом", в лучшем случае, где-то в окрестностях Гатчины. А тут тебе все: и бабки, и юная маникюрша, а самое главное - почет и уважение! Попробуй, не преломи спину или еще того хуже - упрекни в нечистоплотности и худородности! В общем, всех благ тебе, "Меченый" ты наш!"
   Он хотел лишь пригубить виски, но, не совладав с непривычным еще аристократизмом, вылил содержимое в рот по старинке, залпом и занюхал тыльной стороной ладони, хотя на подносике, в серебряной тарелочке лежали посыпанные сахаром дольки лимона. Юная "гречанка" в довольно откровенной тунике, заметив это, не свойственное настоящему набобу проявление простонародности, тонко хихикнула, однако, получив по затылку веером, с удвоенной энергией продолжила свое занятие.
   Последние дни, кроме всех прочих забот, Николая Сергеевича серьезно взволновало одно обстоятельство: в Питере объявился человек, активно интересовавшийся его персоной. Первая ласточка - известие об этом наглом любопытстве, прилетела несколько дней назад из кабака на Невском. Судя по печальному исходу - один из его боевиков, получивший в стычке серьезную травму черепа, вчера отдал Богу душу в реанимации - интересующийся им представлял довольно серьезную угрозу. "Китаец", то есть Всеволод Китаенко, компаньон Гаршина по "Пеликану", чуть прояснил недавно ситуацию, признав в чужаке своего давнего знакомца и однокашника. Однако это не давало практически ничего, поскольку связей того с Курдюмом, до сих пор не было установлено. Хотя Седой, правда, пока еще только на уровне собственной интуиции, нисколько не сомневался в этом. Зато неожиданно всплыл этот недоносок Рогов, со своим длинным языком. Вот тогда-то Чагин и задумал грандиозную провокацию по взнузданию этого любопытствующего, а заодно и по "умиротворению" вышедшего в тираж и ставшего просто опасным, в безудержном пьянстве и непредсказуемости, репортера.
   Однако сегодня, всегда пунктуальный в общем, Чигирь почему-то задерживался и это обстоятельство можно было трактовать двояко: либо он самостоятельно раскрутил этого пресловутого Павла Артюхова и с минуты на минуту явится с готовым сюрпризом, либо - все пошло опять псу под хвост и Чагин до сих пор подбирает оставшееся дерьмо пред очами Гаршина.
   Чигирь, действительно явился довольно скоро и, развалившись безо всякого спроса в одном из кресел, с недоумением уставился на, вероятно бесполезный, по его личному мнению, труд юного создания.
   - Ну что? - спросил его нетерпеливо Гаршин, не в силах ничего прочитать по лицу своего помощника.
   Чагин, продолжая молчать, многозначительно скосил глаза на маникюршу и та, получив хлесткий, но несильный удар веером по щеке, спешно удалилась, продолжая при этом мило улыбаться.
   - Давай, выкладывай, что резину то тянешь, Иван Данилович! - снизошел до секундного панибратства хозяин.
   Чигирь встал во весь свой небольшой росточек и зыркнув крысиными глазками на закрывшуюся за юной фурией дверь, произнес:
   - Не срослось, Николай Сергеевич. Вырвался прямо из рук - ловкий оказался, паскуда! Я всех, кого мог на уши поставил, прочесали все - как сквозь землю провалился!
   - А этот борзописец - фотограф?
   - С тем все в порядке, будет теперь портреты чертей на том свете фоткать, до скончания века, - с гордостью сказал Чагин, вновь устраиваясь в кресле. - А что касательно того - то может оно и к лучшему!? Ножичек с его "пальчиками" у нас, да он еще там, к тому же, в кровищу наступил - так что никуда не денется! Ну а теперь, Сергеич, главное: я узнал, не далее как сегодня утром, от одной верной шавки из столичных пределов, что этот Артюхов - все ж таки, человек Курдюма, на все сто! На шее одна ходка, с "шестериком" за разбой и кликуха - "Студент". Кстати: пользуется особым расположением старика. Вот и маракуй, что к чему.
   - Ну, слава Богу, свершилось! - выдохнул с облегчением из себя Гаршин и вновь потянулся к виски. - Что ж ты сразу то не сказал? Тогда и огород городить было бы ни к чему. Ты прав, Чагин, оно и к лучшему, действительно. Пусть думает, что счастливый и вырвался из волчьей пасти. Раскатает губу, менее бдительным будет. Да и гарантия есть, по крайней мере, что не настучит Курдюму, как если бы после обработки! Но его ли пошлет с деньгами, старый хмырь?
   - Его! Иначе, какой смысл было разведчика из него делать? А тут дело щепетильное, и крутолобых, старику подвязывать не резон - мозги не те. Да и сам ты говорил вроде - базар между вами тайный был. Так что только его! - ответил Чигирь, тоже плеснув себе полный стаканчик виски и выпив залпом.
   - Ну и ладненько! Что еще? - спросил Гаршин, поморщившись от непонравившегося ему, своеволия компаньона. - Как думаешь, Курдюм, по-прежнему - ни сном, ни духом?
   В огромной и загроможденной всякой всячиной комнате, повисла пауза, и лишь старинные напольные часы, на манер ленинградского метронома времен последней войны, четко продолжали отбивать положенный им ритм. Наконец, смачно обсосав кругляш лимона, старательно разжевав и проглотив желтую полоску цедры, Чигирь вперился крысиными глазками в хозяина и, с хитрецой в голосе, произнес:
   - А вот это, хрен еще знает, шеф!
   - Как это? - удивление Гаршина было искренним.
   - А так! Подсадил я ему давеча одного лицедея, так вот: нашли бедолагу со свернутой шеей! А теперь сам суди: кто и что?!
   Чагин самодовольно откинулся в кресле, с удовлетворением наблюдая над произведенным эффектом и подсознательно, почти физически, наслаждаясь тем, что Седому, с его распущенными павлиньими перьями, долго еще будет, как воздух, он, Чигирь - ангел-хранитель и черт с кочергой, в одном лице! Вволю понаблюдав растерянность хозяина, Чагин, сам же и снизошел до того, чтобы выразить резюме по этому поводу:
   - Однако, это нам уже без надобности, Николай Сергеевич. Вполне возможно, что этого Артиста, свои же бомжи и хлопнули. Теперь, главное Студента не упустить! На него я уже посадил своих ребятишек, Кузю и Серого, так что - все будет тип-топ, надеюсь. Кузя - тот наш, а Серый - бывший спецназовец, на зоне, правда, не был, но его на мякине тоже не проведешь!
   От этих слов, на Гаршина вновь снизошло благодушное настроение и он, чтобы хоть как-то возвысить себя над подельником, самолично налил тому второй стаканчик классного виски. Упущенная было инициатива в разговоре, оказалась вновь перехвачена им, и, побарабанив для пущей убедительности, холеными ногтями по серебряному подносику, Гаршин, как можно небрежнее, выдавил из себя.
   - Что ж, хорошо работаешь, Чагин. Ничего не скажешь. А что, Китаенко? Все еще в недогоне, интересуется, что и почему?
   - Да нет, с Китайцем все в порядке, - ответил Чигирь. - Это же трус, по натуре! Я ему прозрачно намекнул, что могут и нос откусить - так он вновь на жердочку и присел: клюет, что дают, да гадит на тех, кто ниже.
   - Ты его не обижай зазря, Чагин. Всеволод еще нам пригодится для избирательной кампании - больно у него рожа интеллигентская. А этот факт, для питерцев, еще со времен Петра - лучше всякой контрамарки. К их душам, естественно, особенно пожилых.
   Посидев еще немного и поговорив о текущих делах, они расстались вполне довольные друг другом. Чигирь отправился дуть пиво с раками в затрапезную пивнушку, которую посещал исправно и довольно часто, а Гаршин, бронзовым звоночком вызвав мужеподобную пожилую горничную, велел ей приготовить ему ванну с лавандой и мятой.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Прошло две недели, когда в крохотной квартирке Павла, в подмосковной Сходне, призывно зазвонил телефон. Хозяин, готовивший в это время на кухне свой холостяцкий, нехитрый ужин, отерев тряпицей руки, поднял трубку.
   - Добрый вечер, Паша, - ответила она голосом Курдюма. - Как поживаешь, не соскучился по старику то?
   - Ничего, живу потихоньку, Ефим Игнатьевич, - ответил Павел и насторожился, как легавая перед командой.
   - В общем, так, парень, завтра в 11-25 сядешь в третий от головы вагон электрички, идущей до Клина. Я уже буду там, по дороге и поговорим. Да, еще, оденься попроще и неброско. Понял? Ну, тогда снов тебе хороших, Паша.
   В трубке раздались частые гудки отбоя и Студент, положив ее на место, вновь вернулся к прерванному занятию. От этого известия, аппетит у него вовсе не пропал. Скорее наоборот: повторное свидание с любимым городом, явилось бы достойным украшением его монотонной и однообразной жизни, тем более, если верить словам Курдюма, данная командировка должна была быть относительно спокойной. С этой мыслью, он не торопясь поужинал, затем, выбрав из своего шкафа одежду, которая соответствовала рекомендациям старика, развесил ее на спинке стула и со спокойной совестью завалился спать.
   На следующий день, ровно во столько, чтобы как раз успеть на станцию к означенному времени, Артюхов вышел из подъезда. Ему сразу бросилась в глаза замызганная, грязно-серая "Хонда", торчавшая прямо у магазина "Горячий хлеб", напротив его дома, но он, в этот момент, просто не видел для себя причин к излишней подозрительности и, свернув налево, направился в сторону вокзальчика. Одет Павел был по-летнему - просто и без причуд: джинсы, такая же куртка, футболка и кроссовки, отчего казался, если еще включить в общий его облик коротко стриженые волосы "бобриком", несколько моложе своих двадцати восьми лет.
   Электричка прибыла минута в минуту. Запрыгнув в третий вагон, Павел сразу же увидел Курдюма. Тот сидел около окна, со своей неизменной корзинкой и потертым "кейсом", образца семидесятых годов, возлежащими рядом с ним на деревянной, реечной скамье. В своей соломенной шляпе, он был очень похож на пенсионера-дачника. Подойдя к старику, Студент присел рядом, а Курдюм, лишь мельком взглянув на него, как на абсолютно незнакомого человека, вновь уставился в окно. Намек был понят без слов, а начавшийся между ними неспешный разговор, завязавшийся вскоре после отправления электрички, со стороны вполне походил на обычную дорожную беседу двух, впервые встретившихся совершенно случайно, людей.
   - Значит так, Паша, - начал свою инструкцию Курдюм, тихим, неспешным голосом. - Слушай и запоминай, там, в Питере, советоваться будет не с кем! Кстати, это тебе средство связи, так сказать, - при этом он приоткрыл крышку корзинки, а Павел, незаметно протянув руку, взял оттуда и переложил в карман куртки, небольшой, черный мобильник. - Только без особой нужды не трезвонь Знающие люди говорили, что эту дрянь прослушать - раз плюнуть. Деньги, тебе на расходы, тоже в портфеле, в кармашке на крышке - тихонько вынешь в поезде. Думаю, хватит, правда, без шика.
   Он вновь отвернулся к окну, затем суетливо пошвырялся в своей корзинке и только после этого, повернувшись к соседу, продолжил:
   - Скоро я выйду, а у тебя останется этот портфель. В нем деньги, много денег! С ними и отправишься на свою Родину. А теперь скажи что-нибудь.
   Павел произнес какую-то, первую пришедшую в голову, чепуху, Старик улыбнулся в ответ, делая вид, что внимательно слушает собеседника и, когда тот замолк, продолжил:
   - Доедешь до Клина, потом сразу на такси и обратно в Москву. Там - на "Красную стрелу", или что будет другое, и в Питер. Будь осторожен, но помни, твоя главная забота - деньги! Остальное, за тебя сделают другие.
   Курдюм имел в виду то, что он поручил своим мордоворотам, проследить путь Студента по Московской области, и если те обнаружат за ним хвост - рубить его предстояло безжалостно и основательно, под корень! Для этого то и спланировал старик столь дальнее и обходное путешествие по глубинке, поскольку в московской толчее, отделить зерна от плевел, было бы намного труднее. И уже сейчас, в Клину, на привокзальной площади, Павла ожидал его негласный эскорт-охранение - два добрых молодца на коричневом "Фольксвагене", с форсированным мотором-зверем. То, что хвост будет обязательно, старый рецидивист был уверен почти на все сто процентов. А когда в вагон, на следующей платформе, вошел плечистый мужчина в камуфляже без погон и присел на скамью у самого входа, Курдюм еще сбавил свой голос на полтона, хотя то, итак не мог слышать ничего.
   - Теперь, дальше! - произнес Ефим Игнатьевич, исподволь завершив обследование нового пассажира и вновь мило заулыбавшись Павлу. - До самого Питера сразу доезжать не стоит. Выйдешь на станции, километров за сто от него. Городишко выбери сам, по своему разумению, там и сними квартирку на недельку, осмотрись. А потом, если все будет тихо, двигай уже в Ленинград. Тоже, найди тихое лежбище и заляг. Деньги же, определи в надежное место, естественно не в камеру хранения на вокзале, но и чтоб не под подушкой. Есть такое на примете?
   Павел на минуту задумался, и, припомнив милую старушку, у которой квартировал еще две недели назад, во время памятной прошлой командировки, утвердительно кивнул головой. Старик не стал уточнять и анализировать, а полностью доверяя своему курьеру, продолжил:
   - Еще недельку осмотришься и можешь даже показываться в городе. Седой, думаю, теперь уж тебя пальцем не тронет, а наоборот, пылинки сдувать будет. Вот так то! Единственную опасность - я и так прикидывал, и эдак - могут представлять только менты, если опять же, Гаршин с ними снюхался и взял в малую долю!
   Этот возможный сценарий, пришел ему в голову только сегодня, после многодневных раздумий "за" и "против". Седой, если его люди упустят Павла в Москве, а они его упустят - иного просто не дано, мог, конечно, пойти на эту подлость по единственной причине. Тогда он гарантированно оставался при большей части денег, а возврат их, в случае подобного расклада, равнялся бы голому нулю, ведь кредит то до него официально не дошел.
   Однако, хотя Курдюм и серьезно относился к подобному, возможному повороту событий, тем не менее, в глубине души, все же не рассчитывал, что бывший уголовник Седой, пойдет на практически публичное "ссучивание", то есть в услужение стражам порядка, даже имея собственную выгоду! И, тем не менее, Павлу предстояло осматриваться и прислушиваться долго и основательно, и лишь уверившись на все сто, пойти на контакт с Гаршиным.
   Старик незаметно передал Студенту клочок бумажки с номером телефона его питерского визави и на словах добавил:
   _ Это его телефон. Назначишь встречу один на один, место побезлюднее выберешь сам - город, небось, знаешь лучше меня. В общем: на все, про все, у тебя уйдет месяца полтора, так надо - иначе, эту паршивую овцу, мы не сможем общипать, как того следует, если будем торопиться. Но деньги к нему должны попасть официально, любым путем - это наш крючок, Паша, хотя и очень уж дорогой!
   Курдюм знал, что говорил. Через пару-тройку дней, он предполагал самолично позвонить Седому и, справившись о делах того, для отмазки, напомнить ему о расписочке, которую тот обязательно должен был передать курьеру, при получении "товара". Вещь, вроде бы безобидная и естественная, но старый рецидивист смотрел далеко вперед, и, уже успев получить неприятные "сюрпризы" от бывшего однозонника, обидевшись не на шутку при этом, начинал потихоньку раскладывать свой пасьянс. Он прекрасно сознавал, что деньги очень скоро, всего то через полгода, должны будут поплыть уже в другую сторону. И вот тогда-то, эта расписочка должна будет заявить о себе на весь криминальный мир, а законы в нем, продолжали оставаться ох какими суровыми!
   Между тем, электричка уже приближалась к Солнечногорску.
   - Ладно, бывай, Паша. С Богом. - проронил Курдюм и стал собираться к выходу.
   Прихватив свою корзинку, он раскланялся с "новым знакомцем" и засеменил по проходу. Павел заметил, как плечистый мужчина в камуфляже, проводил старика настороженным взглядом и затем, поискав глазами его, вроде как успокоился, опустив очи долу. В это момент, вдруг, смутная догадка проскользнула в мозгу у Артюхова, будто бы он уже сегодня, где-то видел этот камуфляж. Однако чуть подумав, Павел лишь усмехнулся, глупой, как ни крути, мысли: во-первых, мужик сел на другой станции, а во-вторых - мало ли, в самом деле, тех, кто дефилирует в этой форме, раз уж модно, а может и одеть больше нечего.
   Остановившись на минуту, поезд вновь, скоро начал набирать ход. Студент, устроившись на освободившемся месте у окна, стал с обычным любопытством путника созерцать, убегавший назад перрон и удалявшуюся по нему фигуру Ефима Игнатьевича Рассохина. И вдруг, то, что он увидел в следующую секунду, буквально повергло его в шок: у самого края привокзальной площади, стояла уже знакомая ему, грязно-серая "Хонда", готовая вот-вот тронуться в путь, очевидно вслед за электричкой, по идущей параллельно железнодорожной колее, трассе. В этот момент к нему пришло озарение и память, как при ускоренной киносъемке, прокрутила события сегодняшнего дня, которые к счастью, особым разнообразием не отличались.
   - "Ах, вот где я видел этот камуфляж! - подумал про себя Павел. - Точно! Этот мужик сидел рядом с шофером только что виденной "Хонды", краснорожим детиной, в темных очках. Что ж, добро пожаловать, дорогие члены почетного эскорта! Плохо, однако, работаем, господа!"
   Сделанное открытие нисколько не обеспокоило Студента, наоборот, заметно подняло настроение. Во-первых: игра приобретала остроту, а он, бывший спортсмен, как никто другой знал цену кайфу от выброшенной в кровь, доброй порции адреналина. Ну и, во-вторых, Павел был уверен, что Курдюм слов на ветер бросать не привык и если он упомянул о надежном прикрытии, значит, старик действительно рассчитал все как надо. Однако держать ухо востро, не мешало ни при каких обстоятельствах, ибо сюрпризы в таких делах, часто непрогнозируемые и возникают, иногда, буквально из ничего.
   Он вновь уставился в окно, с удовольствием глядя, на пробегающие мимо, белоствольные перелески, и лишь угловым зрением, продолжая держать в поле внимания своего, объявившегося соперника. На память ему неожиданно пришли события его спортивной юности, когда так же, перед ответственным боем на ринге, они с противником сидели в огромной раздевалке, в окружении секундантов, каждый в своем углу, и упрямо не желали смотреть друг другу в глаза. Тем не менее, умудряясь видеть все, не пропуская ни единого движения соперника. Это была своего рода психологическая борьба, прелюдия - не показать в своих глазах - зеркале души, собственное сомнение и слабость, и заставит первым это сделать конкурента на единственную медаль.
   А электричка все бежала и бежала, совершенно свободная от переживаний и забот тех, кого везла в собственном чреве и была, вероятно, по своему счастлива, что могла оказать услугу, как говориться: и коню, и трепетной лани, и черту, и ангелу во плоти! Ей было все едино, а в этом, наверное, и крылся великий, но в то же время простой до неприличия, смысл земного бытия.
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   А между тем, Павел продолжал исподволь изучать мужчину в армейском камуфляже. Ему сразу бросилось в глаза, что тот держался довольно профессионально, а бугры мускулов под его одеждой, красноречиво свидетельствовали о том, что это был не просто урка - наркоман и "кожаный затылок", но человек, профессионально друживший с сугубо мужскими видами спорта. То, как он держал спину, выдавало в нем, вероятно, бывшего военного, что впрочем, было и не удивительно. Многие спецназовцы, помыкавшись в отставке с хлеба на квас, в конечном итоге, находили понимание своих проблем в организованных преступных группировках и пополняли собой ряды "пушечного мяса" для многочисленных межбратковых разборок. Вот так: из огня, да в полымя - третьего не дано!
   В какой-то момент, Павел, как ему показалось, пожалел своего противника, но далее развить в себе эту тему ему так и не удалось - электричка подкатывала к своей конечной остановке, станции Клин.
   Небрежно помахивая допотопным "дипломатом", Студент, внешне похожий теперь на кого угодно, только не на серьезного курьера, везущего огромные деньги, вышел на уже разогретый перрон и, не останавливаясь, направился через сквозной проход в здании вокзала, на привокзальную площадь. Павел заметил, как мужчина в камуфляже увязался за ним, однако его скорость продвижения вперед, была крайне неравномерной и малоестественной, из чего можно было с уверенностью сделать вывод, что филерский труд для него, являлся делом совсем непривычным.
   На площади, Артюхов сразу же увидел, одиноко маячившую около коричневого "Фольксвагена", длинную, худющую фигуру знакомого ему Михася. Второй боевик сидел в машине и, на первый взгляд, знаком ему не был. Павел, проходя мимо машины, с видом человека занятого поисками подходящего такси, тихо шепнул, откровенно зевавшему Михасю: "Серая "Хонда"!", и направился дальше, к компашке весело гоготавших мужиков, по соседству с небольшим стадом в меру разбитых, отечественных авто. Только теперь он заметил, что "камуфляж" исчез, зато, собственной персоной объявилась "Хонда", притулившаяся у обочины при выезде с площади и отчаянно дымившая от перегазовки, словно "болид" на старте Формулы-1.
   С таксистом, бравым парнем с армейской выправкой, лет двадцати двух от роду, удалось договориться практически сразу. Павел, только исходя из соображений собственной безопасности, чтобы отвести любопытство, не в меру ушлого водителя, от совсем уж непрезентабельного "дипломата", не особо упираясь, но все же, поторговался о цене услуги. К консенсусу они пришли довольно быстро. И уже спустя несколько минут, в меру раздолбанная вишневая "девятка" тронулась а путь. Она довольно резво покатила по Тверской трассе, в сторону Москвы.
   Грязно-серая "Хонда", сразу же повисла у них на хвосте, однако решительных действий, сидевшие в ней жлобы, пока не предпринимали, полагая видимо, что это еще успеется, да и движение на трассе было слишком уж оживленным. Таксист же, вскоре стал назойливо вытягивать Павла на разговор, но, получая односложные, неохотно произнесенные и не всегда точные ответы, в результате бросил это неблагодарное занятие и на всю мощь включил музыку, состоящую из ностальгически щемящих сердце, песен афганского фольклора.
   - "Наверно успел опалить крылышки в Чечне, - подумал о водителе Павел. - Сразу видно: психика оставляет желать лучшего и цинизм прет изо всех дыр."
   До Москвы здесь было всего то, километров около семидесяти и Студент, учитывая собственную скорость приближения к столице, пришел к выводу, что на реализацию противником своих планов, им оставалось, не так уж и много времени. Ему совсем не хотелось, чтобы действие переместилось в густонаселенный мегаполис и, тем более в поезд, с его весьма ограниченным пространством. О намерениях людей, вроде бы пока мирно преследовавших его в "Хонде", он не то, что догадывался, но прекрасно знал и поэтому решил усложнить путь для себя, тем самым, предоставив противнику более благоприятные условия.
   - Знаешь, дружище, - обратился Павел к водителю, отрешенному ото всего, кроме дороги впереди и выжимающему из своего "Жигуля" всю мощь, в такт аккордам оглушающей музыки, - за Солнечногорском есть дорога, уходящая вправо и тоже на Москву - мне там по делу в один поселок заскочить надо. Как ты, не против?
   - Как скажешь, командир, - ответил равнодушно, но с намеком парень. - Только там покрытие, куда хуже, да и крюк, километров на десять больше будет.
   - Рассчитаемся, - заверил его Студент.
   - Лады! - только и отозвался тот, вновь погрузившись в гремящие аккорды.
   А между тем, "Хонда" двигалась за ними как приклеенная, но "Фольксвагена" Михася, в обзоре зеркала все еще видно не было и это обстоятельство, стало несколько беспокоить Павла. За Солнечногорском, они, как и договорились, свернули на дорогу похуже, отчего пришлось заметно сбавить скорость и вот тогда-то, коричневая точка артюховского эскорта, объявилась на горизонте сзади. В "Хонде", их маневр с поворотом, вероятно, восприняли, как какую-нибудь, заранее задуманную хитрость и, дабы не опростоволоситься в будущем, стали резко форсировать события. Дорога здесь была менее загружена, чем предыдущая и это обстоятельство, действительно давало прекрасную возможность для любого маневра.
   "Хонда" заметно прибавила скорость и стала постепенно нагонять вишневую "девятку". Вскоре это действие заметил и шофер такси, и восприняв его как поползновение на честь отечественного автомобилестроения, до упора втопил акселератор в пол. Ветер засвистел в открытых окнах, свиваясь в буруны и не охлаждая, а наоборот, горяча кровь. Преследователи так же прибавили ходу, и с первых же минут стало ясно, что японцы, дают нам, сиволапым, фору многократную, а из нашей, отечественной "барды", можно выжать только определенное количество "первача". В пылу гонки, те, кто находились в "Хонде", очевидно совсем не обратили внимания на то обстоятельство, что "Фольксваген" Михася, буквально прилип к заднему колесу их "японца", готовый в любую минуту на ответные действия.
   Как раз в этот момент, впереди показался небольшой мост через какую-то речушку, заметно сузивший дорожное пространство. И вот здесь то, обернувшись на сиденье, Павел увидел, как Михась в "Фольксвагене" влетел вместе с "Хондой" на мост, искусно и даже грациозно подрезал ту слева, а сидевший рядом с ним "шкаф" в темных очках, бросил что-то в открытое окно задней дверцы противника. В мгновение ока, "Хонда" резко взяла вправо и на узком мосту, чирканула правым крылом по его перилам. Раз, другой, третий, затем, в конечном итоге, потеряв управление и сокрушив довольно жидкие бетонные ограждения, устремилась в бойко бежавшую внизу речушку. Грязно-серая махина не успела еще долететь до воды, когда в ее салоне раздался взрыв и языки пламени, едва начав свою пляску, тут же, зашипев, исчезли в водяных брызгах.
   Только сейчас Павел понял, что за подарок подбросил напарник Михася внутрь "японца" - по меньшей мере, гранату "Ф-1", или как ее любя называют в народе - "лимонку".
   Произошедшее в считанные секунды, совершенно сбило с толку, бывалого вроде водилу такси, и он резко затормозил у обочины. А в это время, "Фольксваген" на скорости, проскочил мимо, и Студент увидел лишь силуэт жердеобразного Михася, пригнувшегося над рулем и его худую руку, поднятую вверх, с двумя растопыренными пальцами: "Виктория!".
   - Что стоим? - обратился Павел к растерявшемуся шоферу. - Время то не ждет.
   Тот многозначительно взглянул на пассажира и молча, наконец, осознав некоторые перипетии этой, крайне запутанной жизни, включил скорость. До самой Москвы он больше не проронил ни слова. В город въезжать, парень наотрез отказался и высадив Павла у метро "Тушинская", спешно отправился восвояси, даже не взяв с него, причитающееся за дополнительный крюк. Так что, до Ленинградского вокзала, Студенту пришлось добираться уже на городском такси, а почти сорокаминутное пребывание в пробке на пересечении с Беговой, окончательно похоронило его надежды успеть на "Красную Стрелу".
   - Ну и ладно, - пробурчал чуть слышно Павел, проглядывая расписание поездов. - Поедем с меньшим комфортом, подумаешь!
   Обычный электропоезд отправлялся поздно ночью и чтобы хоть как-то убить время, он сытно поужинал в небольшом кабаке, недалеко от вокзала и отправился бродить по Москве, пока не набрел на афишу небольшого кинотеатрика, притулившегося недалеко от Чистых прудов. Его вид не вызывал у прохожих совершенно никаких подозрений - мало ли провинциалов бродит по городу в поисках удовольствий, в том числе и с такими, "папиными" портфелями. А ему, это свободное времяпровождение откровенно нравилось, тем более, что за два года фактического одиночества, он практически ни разу не был в столице, не смотря на то, что жил у нее буквально под боком. Не меньшее удовольствие ему приносил и тот факт, что сколько бы он не оглядывался, проверяясь с запасом и основательно, не замечал за собой ни "хвоста", ни чего-либо подозрительного. А это могло говорить лишь об одном - все хитроумные планы Седого - Гаршина, оказались похеренными одним махом и их предполагаемые исполнители, сейчас кормили собой ту мелкую рыбешку, которая еще сохранилась в неизвестном притоке Истры.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Да, как хорошо начиналась эта поездка, как комфортно чувствовал себя Павел в электропоезде, несущем его через березовые рощицы и хвойные перелески, к родным местам. Хотя он и был то в Питере всего две недели назад, но горький осадок в душе, оставшийся после этой поездки, требовал немедленного растворения новыми, положительными впечатлениями. Никак не хотел верить Студент тому, как неласково принимал в прошлый раз его родной город своего, пусть и блудного, но сына, надеялся, что ошибся старый, просоленный морскими ветрами и мучившийся, вероятно, радикулитом, от всегдашнего избытка влаги, мегаполис.
   А тут, как на грех, эта цыганка, черт бы ее побрал, вместе со всем табором. И вот тебе результат: деньги унес ветер и он, Павел Артюхов, сидел сейчас в пустом товарном вагоне, на Богом забытых путях и ломал голову над самой главной, в данный момент для него, проблемой - что делать и как быть дальше? Собственное будущее представлялось Студенту весьма смутным, и как бы он ни прокручивал в уме различные варианты - получалось, одинаково безрадостным. Немедленно сообщать Курдюму о своем позорном провале, смысла так же не было. Артюхов прекрасно понимал, что хотя старик и питал к нему лично определенно добрые чувства, оправдание его неловкости, граничащей с элементарным головотяпством, вряд ли бы нашлось и у того. А раз так, конечный исход прорисовывался заранее предсказуемым - в той среде, где последние годы обретался Павел, подобные ошибки не прощались никогда и никому!
   Последние годы! Студент прикрыл глаза, хотя этого, в общем-то, совсем и не требовалось - в вагоне стояла кромешная тьма. А ведь были и другие, когда он был просто Павлом, довольно удачливым боксером, не плохим студентом, и ни сном, ни духом не ведал, что когда-нибудь, последнее понятие прирастет к нему в качестве клички, будто тавро, безжалостно выжженное на крупе лошади навсегда, на всю оставшуюся жизнь! Вечный Студент! От этого, откровенно издевательского для него, в данный момент словосочетания, Павел даже кисло усмехнулся.
   Школу, Павел Артюхов закончил блестяще, и если бы не "четверка", полученная на госэкзаменах, по истории, совсем не за знания, а за пикировку с очень уж ортодоксальным преподавателем-старичком старой закалки, "золотая медаль" ему была бы гарантирована. Да иначе и быть не должно было. Его мама, женщина довольно строгих правил, все свою жизнь проработала учительницей, и как воспитывать своего единственного сына, знала заранее и прекрасно. Отца Павел не помнил - мать этой темы старательно избегала, а, став взрослым, он самостоятельно пришел к выводу, что тот, вероятнее всего когда-то, ушел к другой женщине, покинув их навсегда. Как мужчина, он даже и не пытался осуждать его, ибо жить в обстановке постоянного педантизма и хороших манер, старательно и с завидным упорством насаждаемых в доме его мамой, было порой просто невыносимо и ему самому.
   Затем был физкультурный Институт - время, в общем-то, беззаботное, счастливое и веселое. Учеба совсем не отягощала Павла, тем более, неплохие успехи его на ринге, заставляли практически все время находится в разъездах. Сборы следовали за соревнованиями, а записи в "зачетке", тем не менее, появлялись исправно, от сессии к сессии.
   Мама заболела внезапно и тяжело, и это печальное обстоятельство, враз изменило весь привычный до этого, ритм жизни. Как раз в это время, у Павла развивался бурный роман с милой девушкой по имени Наташа. Она училась в Педагогическом, и так же, как когда-то его мама, штудировала филологию. Как ни странно, но именно это обстоятельство сыграло свою роль - не смотря на болезнь, будущая свекровь весьма благосклонно отнеслась к выбору сына, и сыграв скромную, студенческую свадебку, они стали жить, на улице Седова, втроем. А еще через полгода Павел закончил Институт. Но так как в спорте вовсю бытовали свои жесткие законы и не всегда чистая на руку подковерная конкуренция, ему пришлось, на первых порах, подвязаться в качестве учителя физкультуры, в одной из Питерских школ. Прививать оболтусам, в большинстве своем уже отдавшим предпочтение спиртному и наркотикам, любовь к здоровому образу жизни, оказалось делом тягостным и, что самое главное, не приносило должного материального удовлетворения.
   А между тем, болезнь мамы прогрессировала и с каждым днем, требовала все больших затрат на консультации, лекарства и прочую медицинскую дребедень. Так что, медовый, их с Наташей, месяц, практически не успев даже начаться, бесславно закончился, уступив место бытовым проблемам, и ежечасной борьбе за выживание, в поисках вечно не хватающих денег. На этой же почве, у молодой четы, начались и первые разногласия. Поначалу, все обходилось банальной перебранкой, примирение после которой происходило быстро, и что греха таить, являло молодоженам новые грани семейного счастья. Однако, чем дальше, тем все становилось куда более серьезнее, а однажды, Наталья даже ушла из дома и неделю прожила у подруги.
   И вот тогда-то, Павел решился на отчаянный шаг. Он уволился из школы и, забросив диплом куда подальше, занялся поисками пусть менее престижной, но гораздо лучше оплачиваемой работы. "Счастье", как ему показалось тогда, улыбнулось практически сразу, и хотя новая работа требовала известной изворотливости, сноровки и умения угодить, деньги за нее обещали вполне приличные. Так, заняв у друга кредит и купив подержанный мотороллер, Артюхов стал сутками напролет развозить, желающим срочно и вкусно поесть, горячую пиццу.
   Хозяин заведения, довольно молодой армянин, на первых порах был доволен им, и действительно, материальное положение в доме Павла стало постепенно исправляться к лучшему. Однако, уже приблизительно через месяц, и здесь появились свои первые подводные камни. Клиентура, возжелавшая непременно, глубокой ночью горячий итальянский пирог, попадалась очень разная. А поскольку, в пиццерии на заказ, существовали свои правила, строго регламентировавшие время доставки и штрафные санкции за опоздание - дорожные пробки, проблемы с техникой и ГИБДД, совершенно не брались в расчет. И посему, если кто-то из заказчиков, лишь мило журил Павла в таких случаях даже предлагал дармовую выпивку, то попадались и те, кто швырял запоздавшую на пару минут пиццу в лицо и кидался к телефону, с огромным желанием устроить скандал, за попрание своих прав потребителя.
   Однако, если это разное проявление народной любви к заморскому блюду, чуть попривыкнув и можно было как-то терпеть, запрятав собственное самолюбие глубоко под кожу, то бесхитростное и наглое надувательство со стороны хозяина, являлось верхом человеческой непорядочности. Шеф "Пиццерии" носил, как и, наверное, пятьдесят процентов его соплеменников, незатейливое имя Ашот, имел черные глаза-сливы, огромный нос и всегдашнюю, медово-масляную по тону речь. Смысл ее вечно изобиловал нескончаемыми проблемами и сетованиями, то в отношении возросших цен на исходные продукты, то в адрес обнаглевшего рэкета и оборзевшего чиновничества. Так или иначе, все эти тяготы, мнимые и реальные, в конечном итоге, ложились на плечи таких же наемников, как и Павел.
   Все это нытье затем материализовывалось в следующее: штрафные санкции, после предъявленных рекламаций клиентов, значительно снижали заработок, да и оставшиеся деньги, уже через месяц, после начала трудовой деятельности Павла в качестве "пиццерьера", стали выплачиваться не в полном объеме. При этом Ашот делал умиленную физиономию агнца и буквально упрашивал своих работников принять то, что он давал им сейчас, обязуясь и клянясь при этом своей мамой, учитывать все возрастающий долг и вернуть сразу кучкой, но через полгода.
   В принципе, Артюхова устраивал подобный расклад: оставшегося заработка, на прожитье и лекарства, для больной матери, хотя и с большим натягом, но хватало, а вера в человеческую порядочность в нем, двадцатилетнем парне, еще не была особенно подвержена жизнью уценке и ревизии. Павел тоже четко фиксировал Ашотов долг и, суммируя из недели в неделю, уже предвкушал, как они с Наташкой махнут на отдых в Сочи, а то и в турецкую Анталью.
   Но и через обещанные полгода, старая волынка продолжилась, без добавления каких бы то ни было новых нот, если не считать, конечно, того, что хитроумный Ашот, стал все чаще и чаще стал прибавлять в свою речь агрессивные интонации. И чем настойчивее в своих, вполне справедливых требованиях был Павел, тем явственнее стал прорисовываться довольно известный в таких случаях исход: "Не нравиться - пошел вон!".
   И вот тогда-то и появился Басик, а попросту - Васька Голубков, его сосед и всегдашний заводила, в ушедших в прошлое детских играх всего двора. В отличие от Павла, Басика никогда не тянуло к учебе и к этому времени, он успел уже отметиться в "малолетке", откуда и привез звучную кликуху и синие наколки: на среднем пальце левой руки - в виде кольца и на правом предплечье - розу, опутанную колючей проволокой. Кроме того, его нескладный, костлявый облик, дополняли разнузданная походка "а ля урка" и непременные "пальцы веером". Узнав как-то о Павловых проблемах, Басик, презрительно сплюнув сквозь зубы, благо, что сделать это ему было совсем не трудно, поскольку на месте левого верхнего резца, зияла чернотой пустота, цинично процедил:
   - Тоже мне - беда! Так давай этого черного фраера возьмем на вилы?
   - Это как? - искренне удивился, далекий от блатного мира Павел.
   - А так: подставим ему "перо" к волосатой глотке - сам отдаст, что положено. Ну а с тебя, естественно, за мое сподвижничество, процентов десять будет причитаться. Как, идет?
   Басик говорил настолько уверенно, а Павлу так хотелось вернуть свои деньги, что он чуть подумав, согласился на заманчивое предложение. Для форсу, как сказал "генератор идеи", они задешево купили у знакомых "черных следопытов", таскающих с Пулковских высот всякую дрянь, времен минувшей войны, старенький, ржавый "ТТ" без внутренностей и, экипировавшись таким образом, отправились на дело. Однако, задуманный сценарий, который казался им верхом совершенства и гарантированности, пришлось кардинально ломать уже по ходу действия.
   Ашот оказался очень уж упрямым и никак не хотел расставаться с, в общем-то, чужими деньгами. Поэтому-то и пришлось его, как следует приголубить рукояткой пистолета и даже, привязав к стулу, поднести к черной от щетины щеке горячий противень из-под пиццы. Благодаря этим усилиям, деньги они, в конце концов, все-таки изъяли. А уже утром, следующего же дня, их обеих взяли еще тепленькими, прямо с постели. Не особенно чинясь, под белы рученьки спровадили до "воронка" и захлопнули за спиной стальные, решетчатые двери.
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   А потом, был следственный изолятор, с его ужасающими условиями, когда на площади в двенадцать квадратных метров, умудрялось жить до тридцати взрослых мужиков, спящих, за неимением свободного места, по графику и дышащих таким смрадом, который за ночь, оседал на крашенных стенах пленкой вязкой жидкости. Вместе с этим ужасом, явилось и вытягивающее все жилы, неспешное следствие, с бесконечными допросами и следственными экспериментами и, наконец, скорый суд. Однако самым страшным, во всей этой истории, было то, что больное материнское сердце, так и не вынесло подобного сыновнего позора. Серьезность инкриминируемой Павлу и его подельнику Басику статьи, не предполагала изменения меры пресечения и на похороны матери, его естественно не отпустили.
   А статья, действительно, карячилась им обоим, очень даже занимательная - разбой! Причем, она вместила в себя, все мыслимые и немыслимые пункты. Тут было: и с применением оружия, и в составе группы, и по предварительному сговору, и даже, с нанесением тяжких телесных повреждений, повлекших стойкое расстройство здоровья. Доказывать же, что чуть припаленная противнем щека хитромудрого Ашота, совсем не помешает ему и в дальнейшем обдирать своих работников, было бесполезно, как впрочем, и то, что ржавый корпус от "ТТ", годился лишь для забивания им гвоздей. А поскольку Басик был уже ранее судимым, ко всему прочему, вполне естественно, прилеплялся еще и мотив рецидива.
   В итоге, Голубков получил свой "червонец", а Павлу определили "восьмерик", но и это было еще не все - статья предусматривала и более строгий режим отбывания наказания. Так вот и начались мытарства новоиспеченного Студента, с этапа на пересылку и снова на этап. Первые недели пребывания Павла в зоне, явились для него откровенным шоком буквально во всем: как в постижении непривычных норм мужского общежития, так и сугубо специфической иерархии, с ее наездами, подколами и прочей уголовной дребеденью. В этом огромном, жутком котле, в котором варились в собственном соку тысячи и тысячи очень похожих, и в то же время непохожих друг на друга судеб, существовали свои неписанные законы, неосторожное преступание которых, даже по элементарному незнанию, каралось тут же, с беспощадной жестокостью и цинизмом.
   Постепенно, боль утраты, вытеснялась ежедневной необходимостью борьбы за существование и так, мало помалу сошла на нет, оставив жесткие рубцы на сердце и горький, нерастворимый до конца дней своих, осадок в душе - все то, во что материализовалось чувство собственной вины и бессилие что либо исправить.
   Вживаясь в новую шкуру, Павел, будучи неплохим боксером, очень скоро понял, что физическая сила и тренированность, если и играли здесь какую-то роль, то только на погрузке тяжеленных бревен и не более того! Во всем же остальном, существовали свои особые критерии ценности человека, безо всякого учета данных и былых заслуг, но и порою, даже и элементарного наличия ума. Поначалу было трудно привыкать к необходимости сдерживать себя изо всех сил, когда какой-нибудь плюгавенький блатняга, из числа приближенных к "авторитетам" "шестерок", которого то и соплей можно было перешибить, вьюном вился вокруг, корча рожи и изощряясь в острословии, с единственной целью - раскрутить а неосторожный шаг, а еще того хуже, на сорвавшееся невзначай с языка слово.
   Некоторым премудростям уголовного "этикета" его обучил Басик, еще в следственном изоляторе, остальную же "науку", приходилось изучать экстерном, набивая при этом шишки и синяки. К чести Павла, он очень скоро постиг тонкости блатного жаргона, а свои былые привычки безжалостно подверг жесткой ревизии и теперь передвигался по жизни, как по тонкому льду, могущему в любую минуту внезапно проломиться. Бывалые из сидельцев уверяли его, что ему еще повезло с режимом и в этом, безумном, на первый взгляд, "везении", действительно крылась своя, жестокая правда. Дело в том, что публика здесь обитала, и в самом деле, тертая перетертая, не то что на общем, зато и законы блюлись основательнее, а беспредел, как правило, допускался только в экстренных, обоснованных случаях.
   Усвоив все эти премудрости, Студент прочно и основательно вошел в разряд, так называемых "мужиков", обязанных непременно трудиться, и был определен в бригаду, котрая занималась литьем калош для валенок. В цехе, где приходилось работать, нестерпимо, до дурноты, воняло горелой резиной, а в воздухе плавало столько копоти и гари, что ее после смены, приходилось буквально выковыривать из ноздрей и с тяжелым кашлем выхаркивать из легких.
   Однако вскоре, лагерная жизнь Павла, сделала крутой поворот. Это произошло потому, что с одним из очередных этапов, к ним в лагерь прибыл некто Крюк. Тут уж ничего не скажешь: очень колоритная личность, под сто двадцать килограммов веса, и с рельефной мускулатурой, как у молодого Шварценеггера. Крюк был в "законе", но по своим повадкам, значительно отличался от остальной "элиты" воровского мира, и, прежде всего тем, что культом своей жизни сделал поднятие тяжестей, строительство собственного тела и занятия боксом, до одури. Будучи "белой вороной", в этом смысле, в среде поголовного порока, он, тем не менее, нисколько не комплексовал по этому поводу: чифирь потреблял довольно редко, не курил, а алкоголь не выносил вообще. Статья у Крюка была очень даже серьезная, да и срок нешуточный - вот он и находил свой кайф в изнурении своего тела ежедневными тренировками, практически полностью отстранившись от бытовых проблем лагеря, с его разборками, стрелками, наездами и беспределом. И лишь изредка, в особо значимых случаях, Крюк все же снисходил до того, чтобы развести претензии одних к другим.
   Сразу же, после его появления на зоне, ему, каким то непостижимым образом, был отдан в полное распоряжение, донельзя захламленный и загаженный небольшой спортзальчик, который, всего за неделю, расчистили, побелили и даже покрасили, причем работая по ночам. Еще, в течение месяца, зеки из механического цеха, таскали туда колесные пары от вагонеток, шкивы, блоки, гири и тросы, что в конечном итоге, руками местных "Кулибиных", превращалось во вполне функциональные тренажеры. А чуть позже, в центре отреставрированного и оснащенного на славу зала, появился и настоящий ринг. Не хватало только зеркал, не положенных по инструкции, как возможное режущее оружие, но эта проблема мало кого печалила, ибо созерцать свою рожу в лагерном клифте , являлось занятием, совсем не способствующем поднятию духа. Хотя официально, чудом, возродившийся спортзал, стал считаться местом физической подготовки зеков и являлся гордостью начальства перед заезжими комиссиями, как образец веяний нового времени, царствовал в нем один лишь Крюк, а остальным смертным, из состава спецконтингента, вход был строго настрого заказан.
   Вот тогда то, не без помощи "придурков", приткнувшихся в теплых местах при администрации и поэтому имевших какой-то доступ к картотеке, и всплыло имя Студента, как бывшего боксера, причем не так себе, а в звании "Мастера спорта". Все объяснялось просто: Крюку, позарез стал нужен спарринг - партнер, и Павла, как по мановению волшебной палочки, изъяв из провонявшего горелой резиной цеха, бросили на ринг. С этого момента, абсолютно все в его лагерной жизни - и рацион, и условия проживания, и отношение к нему окружающих - резко изменилось в позитивную сторону.
   Он довольно быстро сошелся с Крюком на почве единого увлечения, и хотя продолжал прекрасно сознавать собственное превосходство - жить стало намного комфортнее. Однако, бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке! И Студенту добросовестно приходилось, на все сто процентов, отрабатывать свое новое назначение: быть и спарринг - партнером в жестоких схватках не на жизнь, а на смерть, причем, абсолютно без учета разницы весовых категорий, супертяжа Крюка и второго полусреднего Павла, и просто грушей, для отработки мощных ударов. Крюк же, действительно, оказался неистовым фанатом бокса, и изнуряющие тренировки, частенько доходили до того, что Студент, едва успев стереть с разбитого лица кровь, так и засыпал, тут же, в зале, на одном из пяти матов. Они, кстати, эти маты. как и все остальное в зале, так же были сотворены умельцами из старой брезентухи и набиты резиновыми обрезками отходов от производства тех самых, обрыдлых до печенок, калош. Но, что греха таить, бывали и дни передышки, когда на Крюка нападала черная меланхолия, и он, забросив перчатки в угол ринга, запирался в свей каморке, тут же, при зале и в течение трех, а то и пяти дней, практически не показывался оттуда.
   Тогда Павел был волен просто, прогуляться по территории, подышать свежим воздухом, и те же "шестерки", которые еще недавно назойливо донимали его, пытаясь взять реванш языком за свое сравнительное физическое несовершенство, теперь стелились перед ним шелковой травкой, радуясь уникальному случаю, чем - либо услужить.
   Так и потянулись дни и недели, постепенно складывающиеся в месяцы и годы. Переписка с женой, поначалу похожая на бурный, правда, строго в рамках казенных инструкций о дозволенном, поток, постепенно превратилась в жалкий ручеек, грозивший вот-вот пересохнуть. А в один прекрасный день, и вовсе, с воли пришло известие, что его Наташка, то ли озверев от безысходности жалкого бытия, забросила работу в школе и подалась во все тяжкие, по широко протоптанной нынче на Руси, тропе жриц самой древней на земле профессии. Этот удар, был, конечно же, что называется, ниже пояса, однако Павел, научившийся за последние годы, собирать свою волю в кулак, быстро справился с этим, неизбежным вероятно в его положении, проявлением изнанки жизни. Благо, его личный "адреналинщик" Крюк, не особо давал ему времени для излишних раздумий.
   А в это же время, постепенно, между спарринг - партнерами, завязывалась настоящая мужская дружба, лишенная всякой приблатненной шелухи и основанная лишь на взаимном признании бойцовских качеств, невероятной стойкости характера и огромном желании жить в совершенном, в физическом смысле, теле. К проблемам Студента, Крюк отнесся с пониманием и философски. Чуть поразмышляв, он то и посоветовал Павлу, которому светило условно - досрочное освобождение после шести лет отсидки, отправиться по крыло Курдюма, снабдив, в конечном итоге, обстоятельным письмом к своему старинному корешу и учителю.
   Что было в том письме, Павел так и не узнал, но Ефим Игнатьевич принял его, хоть и без помпы, но по-доброму. Помог обустроиться, сначала рядом с собой, в заштатном городишке, а затем и в подмосковной Сходне. Удивительно, но вместе с письмом, старику Курдюму как бы передалась от Крюка эстафетная палочка нормального, человеческого отношения к Студенту. Все-таки, видимо, и тот и другой, обладая нажитым за нелегкие годы, знанием людской психологии, так и не хотели признавать в нем своего, разумно считая Павла чем-то инородным, волею судеб попавшем в жестокие жернова, и посему не подпадающим под общие, волчьи законы и стандарты.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Павла прошиб озноб, телесной судорогой оборвав тонкую нить навеянных безысходностью воспоминаний. В темном вагоне было сыро, остро пахло навозом и соломой, вероятно в нем недавно перевозили лошадей или коров, а от долгого сидения в неудобной позе, у него затекли все конечности. Надо было бы встать и резкими движениями, заставить кровь вновь исправно циркулировать по сосудам, однако Студент только подумал об этом и, с полной апатией ко всему, от безвыходности из собственного глупейшего положения, продолжил сидеть на дощатом полу, поджав под себя ноги, лишь поплотнее запахнув джинсовую куртку.
   Однако время шло, но дельная мысль в его голове, по прежнему, никак не хотела рождаться. Да и как она могла вообще появиться на свет, если данная ситуация, в которой Павел сейчас пребывал, была сама по себе уникальной и из ряда вон выходящей! Более всего, он винил себя перед Ефимом Игнатьевичем, хотя и был далек от мысли идеализировать образ и реакцию Курдюма, в разрезе произошедшего.
   Студент стал решительно отгонять от себя всякие назойливые мысли, не приносившие даже малой толики надежды, когда вдруг услышал какой-то шум снаружи, который могла издавать только небольшая группа людей. По мере приближения их, почему-то именно к тому вагону, где он прятался, шум постепенно превратился в довольно отчетливый разговор. Павел насторожился и осторожненько, чтобы не выдать свое присутствие нечаянным шорохом, предвидя возможную потасовку, стал разминать затекшие конечности. А между тем, мужики - коих, судя по голосам и упоминаемым именам, было четверо - столпились у чуть приоткрытой двери вагона.
   - Что за хренота, - густым басом проговорил один из них. - Глянь, Толян, дверь в вагон то, малость открыта.
   - Да и леший с ней! - отозвался Толян сиплым голосом. - Ты думаешь, Кирюха, мы здесь одни шастаем? Лишь бы товара и на нашу долю хватило.
   - Вот я и думаю..., - начал было басить Кирюха, но сиплый Толян, очевидно старший из всех, грубо прервал его рассуждения.
   - На кой ляд мне твои думы, пусть депутаты думают, - просипел он. - С Димычем лезь в вагон и пошукай там как следует. Развел здесь сопли пузырями! Шевелиться надо, пока ВОХРа футбол у себя в собачнике смотрит!
   - " Вагонные воры. Скорее всего, сами же путейцы, промышляют приварок к жидкой зарплате - промелькнуло в голове у Павла и он, даже как-то успокоился, однако, встал на ноги и занял выжидательную позицию в углу вагона. - Это еще, куда ни шло - справимся, если что. Называют друг друга по именам, значит, точно не блатные!"
   А между тем, тяжелая, многотонная дверь, с глухим рокотом откатилась по направляющим, открыв зев вагона еще на полметра.
   - А это точно тот вагон? - усомнился, видимо Димыч, обладавший молодым, только недавно сломавшимся голосом.
   - Да что ты, зелень пузатая, вечно поперек батьки! - возопил Толян. - Номер вагона не видишь, что ли? Кузьма на него и указывал! Говорит в нем этот, как его, тюнер или тонер, тьфу, хрен выговоришь. Короче, для компьютеров. Вещь импортная и жуть дорогая - оптом, отрывают с руками, за милую душу. Полвагона должно быть здесь, а возьмем, сколько унесем - никто и не заметит.
   - Так уж и не заметит, - усомнился Кирюха. - Эти частники, мать их, считать умеют. Но мы то адрес свой им не оставим, правда, Толян?
   - В том то и дело, что получатель - госструктура, они и сами поживиться не дураки. Им даже на руку: акт составят и вся недолга. Лезь, тебе говорят! - приказал тот, не обращая внимания на явный подхалимаж подельника.
   Все это время, четвертый любитель легкой наживы, молчал, очевидно, выставленный в охранение на стремя. И действительно, тайна его, вскоре открылась устами того же Кирюхи, который совсем не спешил залезать внутрь, а продолжал канючить своим сочным басом:
   - А что ты, Толян, меня в вагон опять пихаешь? Что я, пацан семнадцатилетний тебе? Небось Семку то, опять на стремя поставил, а я и сам мог не хуже его попасти на атасе.
   - Поговори мне еще, - с угрозой в голосе просипел старшой. - Тебе только одно - самогон халявный жрать, а на сахарок то, денежки нужны! Вот и лезь, добывай и нехрена немощным прикидываться - тебе то недавно, всего сорок стукнуло. И хватит баланду травить!
   А между тем, Димыч уже споро влез в вагон и подавал руку, продолжавшему бурчать себе под нос, недовольному Кирюхе. У одного из них, скорее всего молодого, в руке оказался фонарик. Вспыхнувший свет, враз осветил в замкнутом пространстве, стройные ряды картонных ящиков, которые расположились по одну сторону от двери, противоположной той, где скрывался Студент. Варварски надорвав один из них, Кирюха, еще не успевший остыть, зашелся в праведном недовольстве с новой силой.
   - Да какие, Толян, здесь тонюры - компьютеры? Тут бутыли какие-то, пластмассовые, мать их! - заорал он.
   - Так это и есть тот самый порошок, дурья башка! Давай, подавай по одному, - распорядился сиплый.
   Именно в этот момент, фонарь в руке Димыча, почему-то дернулся и яркий луч, на секунду, осветил пустую часть вагона. Но этого вполне хватило, чтобы похитители засекли, стоявшего в углу Павла. Поначалу они остолбенели от неожиданности, но уже через мгновение, молодой навел луч фонаря прямой наводкой, а Кирюха блаженным матом, заорал:
   - Толян! Здесь хмырь какой-то, мать его! Заложит, падла, ох, заложит теперь! Что делать то?
   Однако Димыч, оказавшийся довольно крепким парнем, уже набычившись и держа источник света наперевес, начал медленно надвигаться на Павла. Перед тем же, стояла одна единственная задача - погасить, этот чертов фонарь, и любой ценой вырваться наружу. Устраивать побоище, совсем не входило в его планы. Моментально оценив обстановку, Студент нагнул голову и тараном попер на Димыча, ткнув, что было силы, его головой в живот и только после этого, молниеносно, добавив, правый боковой. Фонарь, брякнувшись о стену, погас и в кромешной, после яркого, направленного света, тьме, лишь прямоугольник приоткрытой двери вагона, виднелся светлым, размытым пятном на фоне ночного неба.
   Димыч, в нокдауне, корчился на грязном, вонючем полу, но Кирюха, будучи послабее и прежде всего, исходя из собственных, шкурнических интересов, нападать совсем не решался, а лишь пританцовывал на месте и, широко расставив обе руки, прикрывал, как бы, дорогу к выходу. При этом, он больше с испугу, продолжал орать:
   - Толя-а-ан, слышь, Толя-ан, закрывай дверь, мать твою! Мы его здесь скрутим! Сбежит же, сволочь, Толя-а-ан!
   И старшой, видимо, уже начал реагировать на столь страстный призыв. Многотонная дверь, угрожающе заскрипев, медленно поползла по створу. У Павла оставались какие-то доли секунды, чтобы решить свою задачу, до того, как мышеловка захлопнется, но перед ним продолжало орать и пританцовывать на месте живое препятствие. Он, как на ринге, сделал обманный заступ вправо и тут же рванулся в левую сторону, к стремительно уменьшающемуся просвету выхода. Однако ушлый Кирюха уже успел, каким-то образом, вцепиться ему сзади в джинсовку. Тренированное тело Павла сжалось, как стальная пружина, и мгновенно разжавшись, бросило себя наружу. Его "прицеп" по инерции дернулся за ним, но как раз в этот момент, дверь, старательно толкаемая Толяном, захлопнулась. Павел, падая кубарем под высокую насыпь, лишь краем глаза успел заметить, как круглая голова бедного Кирюхи с выпученными от ужаса глазами, оказавшись между тяжелым дверным полотном и стальным створом, вмиг лопнула словно орех, имевший несчастье объявиться между молотом и наковальней.
   Бедняга даже не успел вскрикнуть, как его мозги, вперемешку с кровью, густо забрызгали, опешившего внизу и оказавшегося в полном ступоре, Толяна. Однако рассуждать и тем более, выражать свои соболезнования, у Павла не было ни времени, ни желания. Прокатившись колобком по насыпи, он вскочил на ноги, но тут же вновь непроизвольно присел от дикой боли в правой лодыжке. И только собрав всю волю в кулак, в порыве еще не отпустившей горячки, Студент уже через секунду поднялся опять, и сильно припадая на правую ногу, побежал прочь, куда глаза глядят. Бежал он, если это конечно можно было назвать бегом, довольно долго, превозмогая боль, горячим свинцом окутавшую нижнюю часть ноги, пока, наконец, не кончился ряд каких-то убогих домишек, пристанционных пакгаузов, и не начался молодой, смешанный лесок.
   Здесь, малость передохнув, и потом выломав палку - костыль поувесистее, Студент двинулся дальше, вглубь леса, который для него, в данный момент, показался единственным, спасительным убежищем. Он брел, не обращая внимания на время, с завидным упорством обреченного, превозмогая боль, цепляясь за коряги, падая и вновь поднимаясь. Наконец, силы оставили его, и рухнув на мшистый, мягкий пригорок, Павел с удовольствием ощутил под собой чуть по августовски уже колючую, но все же податливую траву, вмиг принявшую очертания его уставшего тела.
   Полежав минут пять безо всяких движений и, как никогда в жизни до этого, наслаждаясь состоянием статичности, он решил обследовать ногу. Лодыжка раздулась и приобрела какой-то синюшно - красноватый оттенок, насколько можно было судить об этом, при скудном естественном освещении, пропальпировав, горящую от нестерпимой боли, плоть. Осторожно подвигав сустав голеностопа, Павел, в конечном итоге, пришел к выводу, что перелома у него не было. Однако, в его положении, и банальнейший вывих, был чреват самыми непредсказуемыми последствиями. Хладнокровная попытка, самостоятельно вставить сустав на место, завершилась так, как и должна была, наверное, завершиться: жгучая боль, в момент пронзила все его тело, острой молнией достигнув мозга, и Павел потерял сознание. Вероятно на это наложилась и общая усталость организма, перенесшего за последние сутки столько, что с лихвой бы хватило иным и на месяц. А потому в забытьи - полусне он провел достаточно много времени и очнулся оттого, что кто-то старательно вылизывал теплым, шелковым языком его щеку.
   Студент открыл глаза, и первое, что он увидел перед собой, это было небо, голубое, с небольшими гроздьями легких облаков, расцвеченных лучами восходящего солнца. Только потом, Павел тихонечко скосил глаза вбок. Небольшая, косматая собачонка неизвестной породы, добившись его пробуждения, теперь смиренно сидела поодаль, и с любопытством взирая на него, очевидно, недоумевала: чего это он тут разлегся! Артюхов улыбнулся псине и приподнявшись на локте, возжелал потрепать ее по холке. Но та была начеку, и резво отбежав чуть в сторону, вновь уселась на задние лапы, не проявляя при этом никакой агрессии.
   И только сейчас, окончательно отойдя ото сна, Павел вдруг с ужасом подумал: "Откуда здесь, в лесу, могла оказаться, судя по всему, домашняя собака?" Тревожная мысль обожгла его сознание и заставила, осторожно приподнявшись, обозреть окрестности. То, что он увидел, несколько успокоило его. Метрах в тридцати, от того места, где Студент обрел столь непритязательный ночлег, стояли, выстроившись как на параде, весело раскрашенные ульи, в которых трудолюбивые пчелы, уже давным - давно начали новый день, отчаянно жужжа и спеша на близлежащие поляны, в поисках нектара.
   - " Если здесь и есть кто, то, скорее всего какой-нибудь древний, замшелый старик, - промелькнуло в голове у Павла. - А он вряд ли часто бывает в городе, так что новостей знать не должен."
   Словно в подтверждение его мыслей, откуда-то сбоку, раздался мужской голос, зовущий собачонку к завтраку.
   - Цезарь, Цезарь! Да где же ты, пройдоха такой! Подь сюда скорее, а не то пчелки твою кашу облепят - будешь знать тогда, как шляться, где не попадя! Цезарь! Да что ты будешь делать - вот гулена!
   Подобное многословие не удивило, и даже обрадовало Павла - оно было, конечно же, свойственно людям, привыкшим жить в одиночестве и беседовать с верным, хвостатым другом, как с полноправным собеседником, нисколько не уступающем в понимании слов человеку! Косматая дворняга, носившая, оказывается, столь царственное имя, навострила ушки, но прежде чем убежать к своей миске с кашей, как бы сконфуженно просмотрела на Студента: " Извини мол, я бы посидел еще рядом, да хозяин зовет!"
   Быстро прикинув все "за" и "против", Павел тоже, с трудом поднялся со своего "ложа" и, опираясь на палку, так же побрел в направлении, откуда недавно раздался призыв к его четвероногому знакомцу.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Однако едва он сделал всего лишь несколько шагов, Цезарь проявил, по его мнению, все признаки собачьего коварства и собственнического инстинкта, залившись звонким лаем, что само по себе, являлось, конечно же, верхом неучтивости, после короткого, но тем не менее личного знакомства. Его можно было понять - в миске была каша, и ее надо было добросовестно отрабатывать!
   Хозяин вышел на лай из довольно обустроенной, и видимо вместительной землянки на краю поляны. Осадив незлобивым окриком собачонку, он стал пристально с прищуром всматриваться в медленно ковыляющего в его сторону незнакомца. Павел, в свою очередь, тоже изучал пасечника, исподволь стараясь угадать в чертах его лица признаки человеческой добродетели или порока. Это был довольно крепкий, рослый старик, лет семидесяти, не меньше, хотя густая, кипельно белая грива волос, зачесанных назад, усы и метельчатая борода, того же цвета, делали его похожим на еще более древнего деда из детской сказки. Однако лучистые, на удивление молодые глаза и до сих пор сохранившееся умение держать спину прямо, доказывали обратное, а наполненные энергией движения, свидетельствовали о том, что со здоровьем у старика все в порядке!
   А между тем, выполнив свой собачий долг и получив от хозяина еще один окрик, который можно было трактовать как факт признания добросовестно выполненной работы и сигнал отбоя тревоги, Цезарь, завиляв хвостом - помелом, мелкой рысцой, совершенно дружелюбно, пробежал навстречу Павлу.
   - Вот шайтан, так шайтан! - искренне поразился, в свою очередь, хозяин столь нестандартному поведению охранника, и, обращаясь к Студенту, спокойно подбодрил его. - А ты, парень, иди, не бойся. Этот косматый черт, видимо, доброго человека за версту чует. Шельма! Только руками не маши - мои пчелки этого, ох как не любят.
   Контакт между ними был установлен сразу: без лишней помпы, просто и минуя опасливые расспросы. Усадив гостя на один из пеньков - табуретов у столика, сработанного из цельной, толстенной доски и вкопанного у входа в землянку, старик присел напротив и чинным движением, неспешно, оправив окладистую бороду, наконец, спросил:
   - Это где ж тебя так угораздило, мил человек?
   Павлу было совестно откровенно врать этому, судя по всему, доброму старику, тем более, что подобные люди, последнее время почему-то редко попадались на его пути. Однако чувство разумного самосохранения взяло верх и он, правда, безо всякого вдохновения и более чем требовалось, морщась от боли, принялся излагать историю, придуманную им тут же, на ходу. Артюхов просто вспомнил, как когда-то, уже давно, его жена Наташка, будучи студентом - филологом, отправлялась летом вместе со своей группой, в рамках учебного процесса, в экспедицию по деревням, в поисках образцов истинно народного фольклора. Вот и он, решил выдать себя за студента, отставшего по дурости от группы и подвернувшего, как назло, ногу, зацепившись в потемках за проклятую корягу.
   История выглядела вполне правдоподобно, изложена была мастерски и чуть ли не с заправдышной слезой, тем не менее, старик, тонким чутьем уловил в ней нечто другое. Он, наученный жизненным опытом, вероятно, прекрасно знал, что людям, частенько причем, свойственно вдохновенно врать, что-либо скрывая, но уточнять ничего не стал. Дед лишь пристально взглянул в глаза Павлу и с усмешкой во взоре, спокойно промолвил, констатируя совсем не очевидное:
   - Значит, студент, говоришь? Что ж, будь студентом. Песни старинные собираешь, да за ради Бога, лишь бы во благо. Звать то как?
   - Павлом.
   - Ну а меня - Евсеичем кличь, так проще. Есть будешь?
   За прошедшие, уже, сутки, у Павла в желудке не было даже крошки и упоминание о пище, вызвало в животе мучительные судороги. Вскоре, на столе появилась полная миска дымящейся и, невероятно вкусной пшенной каши, густо сдобренной кусочками мяса с луком и желтым кубиком, расплывающегося прямо на глазах, сливочного масла. Цезарь, крутившийся все это время под ногами, оказался рад данному обстоятельству не менее самого Павла и, завиляв хвостом чаще обычного, тоже кинулся к своей миске.
   Буквально вылизав кусочком хлеба свою чашку до блеска, Студент постеснялся попросить добавки, хотя ему очень хотелось еще каши, показавшейся с голодухи, вкуснейшим и изысканнейшим на земле блюдом. Но старик больше предлагать не стал, и, очевидно, совсем не из жадности, но исходя, опять же, из житейской мудрости - избыток пищи, не должен был застилать разум и являлся вредным после вынужденного поста. Поэтому Павлу пришлось довольствоваться лишь крепко заваренным черным чаем, ароматно отдающим листом дикой смородины и лесной мяты.
   - Мед не предлагаю, - походя бросил Евсеич, наблюдая как гость, с удовольствием хлебает пустой чай. - Дело к осени - взяток нынче не очень. Сейчас вся пчела на столе будет. Вечером почаевничаем, если желание останется.
   Дав возможность Студенту спокойно насытиться, старик перешел к главному.
   - Давай-ка, глянем ногу, студент, - предложил он.
   Павел невольно вздрогнул оттого, что поначалу ему показалось, будто его назвали, по ставшей уже родной кличке, но, вспомнив свою легенду, лишь улыбнулся и принялся осторожно снимать носок и кроссовок. Дальнейшее происходило как на приеме у хорошего коновала. Евсеич внимательно ощупал распухшую иссиня - малиновую лодыжку, поцокал языком, и, велев гостю покрепче держаться за пенек, резко, как-то с выворотом, дернул ступню. Нестерпимая боль вновь пронзила все тело, но страдалец держался мужественно, а долгожданный хруст вошедшего на свое место сустава, вызвал у него глубокий вздох облегчения. Старик же, безо всяких эмоций, спустился в землянку и вскоре вынес оттуда бутылку с какой-то вязкой, мутно - коричневой, остро пахнущей жидкостью. Присев на корточки перед Павлом, он стал густо смазывать голеностоп этим бальзамом, на ходу поясняя:
   - Это настойка прополиса - клей такой пчелиный есть. Не поверишь, но обладает действительно удивительными свойствами, к тому же, говорят, во много раз эффективнее новокаина по обезболиванию! Ничего, назавтра прыгать будешь, как молодой козлик. Больше всех этого самого, фольклора, насобираешь. Студент - филолог!
   При этом он так выразительно посмотрел на Павла, что тому стало стыдно за свое недавнее, может быть и уместное, но слишком уж откровенное вранье. Чтобы как-то отвлечь внимание от собственной персоны, Студент попробовал пошевелить ступней и даже опереться на нее. Удивительно, но нога действительно, исправно работала, как и прежде, а отголоски все еще сохраняющейся боли, были уже не такими резкими и вместе с опухолью, обещали очень скоро исчезнуть вовсе.
   А между тем, Евсеич, позволив ему вольготно развалиться на хозяйской постели в уютной землянке, отправился на пасеку, заниматься каждодневным, созидательным трудом. Абсолютно расслабившись, Павел провалился в безмятежный сон, с удовольствием вдыхая в себя мирные запахи меда и воска, настоянные на ароматах разнотравья предосеннего леса. Проспал он долго, а когда проснулся, то с удивлением заметил, что день уже заканчивался, солнце почти скрылось за стеною деревьев, а неугомонный Евсеич, все так же неспешный и чинный в движениях, возился снаружи у очага, сотворяя нехитрый ужин. Вышедшего из землянки, уже без помощи костыля, Павла, он встретил одобрительным взглядом и, ничего не сказав, принялся быстро накрывать на стол.
   Поужинали они так же молча, за столом, а вот пить чай с обещанным медом, решили прямо у костерка. Мед оказался густым, темным и терпким на вкус, а сладость, разливающаяся от него по всему телу, каким-то удивительным образом настраивала на задушевную беседу. Уже сейчас, когда Павел узнал старика получше, ему явственно показалось, что тот внутренне куда глубже и образованнее, чем представлялось раньше и что его, в общем-то, простонародная речь, скрывает за собой нечто совсем другое. Однако расспрашивать Артюхов не стал, решившись, все-таки, в первую очередь изложить свою беду. Повинившись за откровенное вранье, чем, вызвав у Евсеича самодовольную улыбку, он вкратце, не вдаваясь подробности, изложил свой рассказ, смысл которого сводился лишь к одному: он, Павел, находится сейчас в полном дерьме и вынужден скрываться неизвестно где, неизвестно сколько времени.
   Старик лишь посмотрел на него умными, лучистыми глазами и не став выспрашивать подробности, устремил свой взгляд на огонь, надолго задумавшись о чем-то. Прошло достаточно много времени, прежде чем он произнес первое слово.
   - Вот что, парень, не буду пытать тебя - что да как, - сказал Евсеич со вздохом, шурудя палкой горящие полешки. - Придет время, скажешь сам, а нет - то и суда нет! Но только одно тебе скажу: скрываться, особенно если долго и при этом, на волоске жизнь - это не мед вот этот полной ложкой трескать! Можешь поверить, у меня на этот счет, есть свой, огромный опыт. Как нибудь расскажу, если захочешь. А вот что предложить тебе - ума не приложу. Можешь оставаться здесь, но я тут только до осени, а потом - пчел в землянку, сам же - в город. Если твои проблемы решатся за пару месяцев - ради Бога, живи, места здесь тихие, а нет - кумекай сам, что к чему.
   Павел внимательно выслушал эту, довольно длинную речь, и внутренне порадовавшись за себя, что попался на его пути, в трудную минуту, достойный человек, поблагодарил Евсеича на добром слове, и, пообещав подумать, попросил его рассказать свою историю. Эта просьба совсем не была удивительной, ибо ничто так не врачует душу, как сходные ситуации, произошедшие с кем-то другим и благополучно завершившиеся. Старик же еще раз поворошил угли костра и, не заставляя более себя упрашивать, приступил к рассказу, предварительно, правда, сделав довольно точное по смыслу отступление.
   - Что ж, слушай, Паша, - сказал он, глядя на огонь. - Только вот что: я так думаю, парень ты неплохой, но успевший уже походить кривыми дорожками и беда твоя, не очень то хорошо пахнет. Поэтому, мой тебе совет: не ищи прямого ответа в моей истории. Я если и страдал, то за дело праведное, честь свою берег, а это, как говорят в Одессе - две большие разницы!
   Павел лишь согласно кивнул. И что ему оставалось: аргумент был веским, и спорить не приходилось! А старик вновь задумался, пристально глядя на огонь, но, вероятно не видя сейчас его. Наверное, он мысленно прокручивал в памяти события давно минувших дней, успевшие подернуться ряской повседневного бытия, и был похож сейчас на тысячелетнего сфинкса, украшенного гривой белых волос и седыми кольцами окладистой бороды.
  
  
  
  
   Х Х Х
   - Что ж, слушай, - повторил, наконец, еще раз Евсеич. - Давно это было, правда, ты, вероятно, еще и в проекте не числился. В общем, в начале шестидесятых. Помню, все газеты тогда трубили о Гагарине, о покорении космоса, и чуть меньше - о войне во Вьетнаме, проклятом американском империализме, о героическом вьетнамском народе, стойко отражающих нападки кровожадных янки. На слуху у всех была варварски сожженная деревня Сонгми - побратим нашей Хатыни, а вот о том, что и нашему брату приходилось хлебать там пот и кровь там полной ложкой об этом наши газеты помалкивали.
   Старик вновь вздохнул, и пристально взглянув на собеседника - интересно ли - с минуту собирался мыслями. А Павлу было действительно интересно, и хотя бы потому, что это, на какое-то время, позволяло мысленно уноситься в совершенно иное измерение, забывая свои собственные проблемы, отвлекаясь от мучительных и безысходных, большей частью, поисков путей их разрешения. Евсеич же, промочив горло добрым глотком остывшего чая, продолжил:
   - А мы были там! В основном: молодые летчики, да пожилые военные советники. Попал туда и я, капитан, летчик - истребитель, носивший вполне летающую фамилию. Это как у Чехова, помнишь - "Лошадиная фамилия", Овсов, а я, следовательно, был Воронов. Как тебе? - Евсеич усмехнулся в густые усы. - Летали мы на "МиГах", пятнадцатых, здорово летали, ничего не скажешь! По-русски начнешь материться в эфире, хотя это строго настрого запрещали - вьетконговцы по щелям прячутся! Однако, как потом оказалось, не все. В общем, сбили меня над джунглями. Самолет в штопор, я же еле успел катапультироваться. Неделю бродил по топким болотам, да куширям, оборвался весь, исхудал, ну и набрел, наконец-то на деревеньку. Думал все, добрался, а получилось - хрен с маком! Эти аборигены оказались настолько дикими, что вмиг приняли меня за американца. Сколько я ни орал на них, ни доказывал им - все нипочем! Что уж там, их можно было понять: цивилизации в этой глуши никакой, а если и слышали что, то любой белый для них был американцем, а значит врагом, и все тут! О русском Иване они возможно тоже что-то слышали, но по их разумению, раз тот воевал на их стороне, то тоже должен был быть не иначе как узкоглазым.
   Короче, определили меня в глубокую яму, заложили верх бамбуковыми дрынами, и просидел я на горсти вареного риса в день, аж четыре месяца! Исхудал, что твой Кащей, на ногах не держался и сгнить бы моим косточкам на чужой земле, если бы в один прекрасный день, не объявился в той деревне, голоштанный же представитель от властей. Случайно, представляешь, заехал, родичи у него там оказывается, какие-то жили - вот и показали ему меня, как местную достопримечательность.
   В общем, отмыли меня, чуть подкормили, и к нашим. Там то я и узнал, что похоронка на меня уже давно отправлена и что списали капитана Воронова подчистую, как запланированные потери. Благо, что оплакивать меня было некому - мать с отцом, еще в детстве моем померли, а бабка, что воспитывала, как раз, накануне моей отправки в загранкомандировку, преставилась, Царствие им небесное.
   Старик вновь замолчал, справляясь с чувствами от нахлынувших воспоминаний. Между тем, стало заметно свежеть, и хотя костерок потрескивал по-прежнему, со спины все же здорово поддувало. Евсеич бодро встал с пенька и, спустившись в землянку, принес оттуда телогрейку, которую протянул Павлу и меховую безрукавку себе.
   - И что же дальше? - поторопил его Студент, зачарованный рассказом. - Наверное, к Герою вас представили?
   - К Герою - с дырою! - зло и с иронией отозвался старик. - Держи карман шире! Не такие у нас, Паша, в Отечестве правила. Вот если бы сгнили косточки - был бы Герой, а раз живой оказался - подозрительно - вдруг вьетконговцам продался! И это за горсть риса то в день! А потом: рожа то русская, а тут секрет огромный, что мы тоже воюем - отсюда и вопрос! Какое право имел быть сбитым? Это же преступление и разглашение государственной тайны. Короче определили меня в Союз, в госпиталь, и началось: месяца три - допросы, дознания, объяснительные, проверки и всякая тягомотина. Уж не сам ли я себя ракетой в крыло залепил специально? В конце концов, поперли меня из ВВС с треском, кончился летчик - истребитель Воронов, да и что греха таить то - здоровьишко, после сидения в этой треклятой яме, тоже поизносилось изрядно.
   В общем, прибыл я в Ленинград без копья в кармане, без квартиры и с одним единственным чемоданчиком в руке. Вот так! Зато на Волковском до сих пор моя личная могилка имеется! Правда, можешь полюбопытствовать как-нибудь, если окажешься в Питере, только запамятовал я место, а так, ей Богу, не вру!
   Евсеич даже как-то повеселел, сообщая это, в общем-то, печальное известие, однако, даже в таком состоянии, он удивительным образом продолжал сохранять достоинство и невероятную притягательную силу. В какой-то момент старик напомнил Павлу Курдюма и он даже вздрогнул от такого неожиданного, но точного сравнения. Оба они, эти два седых человека, оказались каждый по своему, жестоко, потертыми жерновами жизненных перипетий. Однако как-то сумели они сохранить и развить в себе удивительное качество, которое нынешние борзописцы - лизоблюды, называют не иначе, как противно звучащим словом "харизма".
   А между тем, Воронов продолжил свое повествование. Вероятно, ему впервые в жизни приходилось излагать эту историю в полном объеме и его по-хорошему "несло", а глаза старика, и без того лучистые, приобрели, в отблеске огня от костерка, какое-то особо живое, и в то же время печальное выражение.
   - В общем, притулился я поначалу у друзей - одного, потом - другого и, в конце концов, устроился на Кировский завод, а там, получил комнату в общежитии. Одновременно занялся восстановлением документов - ох и ерундистика, скажу тебе. Попробуй, докажи, что ты жив, здоров, если у тебя в военном билете, синим по белому, стоит казенный штамп: "погиб тогда-то и тогда-то"! А тут, через время, вызывают меня в городской военкомат, причем ласково так, особой пригласительной, а не повесткой. Являюсь, значит, я в указанный день и час, при параде, в только что купленном костюмчике, "Скороходовских" туфельках - весь из себя. Прохожу в кабинет, а за столом сидит капитанишка, розовый, как молочный поросенок, безусый еще, но рожу корчит солидную, аж до смеху тошно. Я представился, как положено, а он, сволочь тыловая, даже взглядом меня не удостоил, не то, что сесть предложил. Как чиркал что-то ручкой, так и продолжил. Подождал я малость и еще раз напомнил о себе. Этот офицерик поднял от стола свою юную рожу и смотрит на меня, но уверен - не видит человека в упор! Еще бы: у него же из-за спины, как бы папочкины генеральские погоны высовываются. " Воронов?" - спрашивает и достает из ящика стола красную коробочку и какую-то книженцию - удостоверение. - Вот, заберите ваш металлолом. Вас посмертно представили, а вы живехоньким объявились, так что забирайте - нам на балансе он ни к чему. И вот еще - не вздумайте нацеплять его, а то в пивнушке болтанете чего лишнего - будут неприятности!" И почти бросил коробочку передо мной.
   Открываю: а там орден Красной Звезды! Зло меня обуяло, взял я орден - тяжелый оказался - и припечатал этому подонку прямо в лоб. Только в общежитии до меня дошло, что натворил. Недолго думая, собрал манатки и в бега.
   Старик незаметным движением смахнул с глаза навернувшуюся слезу и чтобы как-то отвлечь внимание собеседника от этого казуса, стал энергичнее разгребать угли в костерке. Только спустя минут пять он продолжил:
   - В общем, поносило меня по России - матушке. Не знаю, врать не буду - искали меня или нет - но страх наказания и обида гнали с места на место. Кем только я не был: и комбайнером во вшивых совхозах, куда брали любого, куда брали любого, лишь бы на ногах стоять мог без посторонней помощи, и истопником в котельной - да мало ли!
   А потом пришел 64 - й год, Хрущева сбросили на Пленуме, а Леонид Ильич, ты верно и не помнишь такого, облив предшественника помоями, начал выводить страну на новый курс. Тогда-то я и подумал, что и меня эти перемены должны касаться. Вышел из подполья, но в Питер больше не поехал, решил осесть здесь, в Чудово - уж больно название понравилось. Так и живу, тихо и мирно, пенсия - кот наплакал, но от государства теперь стараюсь держаться подальше. Ну, его к лешему - пчелки, это куда вернее и самое главное - порядочнее. Ты о них заботишься - они о тебе!
   Старик замолчал, но еще в течение получаса, они сидели в полной тишине, размышляя каждый о своем. Потом Евсеич со вздохом поднялся и направился сооружать в землянке постель из пустых ульев, для неожиданного гостя.
   Павел прожил у гостеприимного пасечника еще два дня. Его правая нога вошла в норму и более вовсе не напоминала о былом вывихе. К этому времени у него уже созрел кое-какой план, правда, очень ненадежный и хрупкий, но это было гораздо лучше, чем совсем ничего. Воспользоваться предложением Евсеича и остаться на пасеке до середины осени, он просто не мог: во-первых, под боком был городишко, являвшийся свидетелем его недавнего позора, а во-вторых - ни в коем случае не хотелось подставлять славного старика под, вполне возможный, удар. К тому же, в некогда относительно безлюдной округе, к удивлению и самого пасечника, стали появляться довольно подозрительные личности, с откровенно бандитскими повадками и физиономиями. Это могло обозначать только одно - охота на Студента уже началась по всем направлениям.
   Поэтому вскоре, поблагодарив старика и пожав лапу Цезарю, Павел отбыл в направлении Северной столицы. Иного пути он для себя пока не видел, а затеряться в большом городе, ему казалось, будет куда проще.
  
  
  
  
   Х Х Х
   На следующий день, после того памятного события, слух о котором всколыхнул не только заштатный Чудово, но и ударной волной прокатился по обеим столицам, Николай Сергеевич Гаршин пребывал с утра в прекрасном расположении духа. И почему бы ему было не иметь прекрасного настроения? Если сегодня, едва он проснулся, и все еще продолжал нежиться в постели, рядом с очаровательной брюнеткой из модельного агентства, у себя в квартире на Васильевском острове, его мобильник, самой последней, навороченной модели, используя всю, вложенную в него полифонию звуков, бравурно проиграл фрагмент музыки из "Крестного отца". Сердце Седого приятно екнуло, когда в трубке он услышал спокойный голос Курдюма. Старик, в свойственной ему неспешной манере, справился о его делах и здоровье, и хотя Гаршин прекрасно сознавал, что тому все это было далеко до фени, однако воспринял эти слова, как бальзам на душу.
   Курдюм же, выразил свое "удовлетворение" его стабильным давлением, ровным пульсом, а так же отсутствием насморка, и перешел непосредственно к предмету своего неожиданного звонка. Предварительно поинтересовавшись о том, остается ли в силе их договоренность, что, в общем-то, было глупо, ибо в их среде такими шутить вещами, было не дозволено никому, он, как бы, между прочим, напомнил Седому о расписке за полученные деньги, которую следовало, было передать в руки курьера, по получении последних. Седой возражать не стал и на этом, их короткая беседа закончилась.
   Отключив телефон, Николай Сергеевич сладко потянулся. Первоначально его охватил испуг, в тот момент, когда собеседник упомянул о расписке. Однако он был вызван, очевидно, неожиданностью и неспособностью, будучи со сна, сразу осмыслить все "за" и "против". Как ни крути, это была лишь ничего не значащая мелочь - когда дело касается денег, требование формальных гарантий, вполне уместно. Теперь же, испуг вновь уступил место блаженству и томной неге.
   Седой вытянул руку и сфотографировал себя, вмонтированной в телефон камерой. Затем, с удовлетворением рассмотрев свой портрет в неглиже на крохотном дисплее, он стер изображение и положив трубку, оглядел взором повелителя огромную спальню. Будуар, выполненный в стиле золотого с белым ампира, действительно впечатлял своей помпезностью, обилием зеркал и замысловатой, под старину, мебелью. Одна только кровать изумляла своими размерами - не уступая хорошему аэродрому - не говоря уж об электронных причиндалах, обеспечивающих подогрев ложа, ее упругость и ароматизацию на любой вкус и случай. Вволю насладившись гордостью за себя, любимого, Гаршин закончил обзор, и бесцеремонно пнул ногой свою спутницу, свернувшуюся калачиком под тонкой, шелковой простыней и сладко посапывающую во сне.
   - Вставай, крошка, счастье проспишь, - произнес он в довесок к своему действию. - Ты потрудилась на славу, слов нет, но внеурочные платить я не собираюсь!
   Та открыла глаза, томно потянулась, и, не сказав ни слова, принялась быстро и привычно собираться. Уже через пару минут, бросив на прощание, видимо входящий в перечень услуг, воздушный поцелуй, девица испарилась.
   Только теперь, оставшись один, Седой серьезно задумался над истинным смыслом звонка Курдюма. Но как бы он не прокручивал в мозгу, успевшем уже проснуться окончательно, различные вариации, получалось единственное - старик позвонил лишь для того, чтобы известить о необходимости расписки. А вот расписка!? Какая подляна могла быть заложена в ней, в этом обыкновенном клочке бумаги с его подписью? Ведь не собирается же Курдюм, и в правду, в случае чего, судиться с ним, да и без нотариального заверения - ей впору только что задницу подтирать! Так и не отыскав тайных пружин в действиях хитроумного рецидивиста, Гаршин свел все это лишь к обычному стариковскому чудачеству и желанию показаться педантом, но не более.
   Придя к такому выводу, он с облегчением вздохнул и, взглянув на часы, вмонтированные в спинку необъятной кровати, соизволил встать. Повертев головой вокруг, Николай Сергеевич направил свои стопы в душевую, расположенную тут же, в одном из углов и являвшую собой единственное напоминание о современной цивилизации в этом празднике ампира. Уже когда он наслаждался под тугими струями, в его голову пришла еще одна мысль. А не заверял ли старик своим звонком, что происшествие в Чудово, его ни коим образом не касается? Однако этот посыл, так и не был развит по причине довольно тривиальной - душ вызвал зверский приступ аппетита, притупив все остальное.
   Все это происходило утром, а ближе к обеду, Николай Сергеевич Гаршин, уже восседал в черном, кожаном кресле руководителя, едва втиснув в его ограниченное пространство, рассчитанное вероятно на субтильных американцев, свое грузное тело. Он с удовольствием орудовал "мышкой", раскладывая виртуальный "пасьянс - косынку". Это был его кабинет в офисе, недавно арендованном вездесущим Чигирем, недалеко от Кировского проспекта и планируемый, в скором будущем, под штаб избирательной кампании. Штат еще не был набран и Седой, последнее время, находил здесь место для уединения от мирских забот, предаваясь, как ребенок, компьютерному азарту. И не беда, что во всем этом деле, он только и знал, как включать и выключать технику.
   Однако на этот раз, побыть наедине с самим собой, ему так и не удалось. Едва он набрал первую сотню очков, как дверь его кабинета без стука отворилась, и на пороге объявился прыщавый и нескладный юнец, в потертых джинсах, ковбойке навыпуск и лоснящимися, жидкими метелками длинных волос, цвета прелой соломы. На вид парню было лет семнадцать. Ввалившись в кабинет, он бесцеремонно уселся в одно из кресел, напротив стола хозяина и, закинув одну длиннющую ногу на другую, наглым взором воззрился на Гаршина. Тот, плохо скрывая, поморщился как от зубной боли, и с неохотой оторвавшись от дисплея, выдавил из себя, будто обращаясь к ничтожеству, но в то же время, не желая его сильно обидеть.
   - А, Вадик, что надо на этот раз? Я же предупреждал тебя: здесь не появляться совсем!
   Однако парня это нисколько не смутило и, сунув в рот длинную сигарету, он выпалил:
   - Не боись, "папочка", я послушный и памятливый, но если подкинете малость "зелени", то действительно, не увидите меня еще с месячишко.
   - То же самое ты говорил ровно неделю назад! - взвился Гаршин и его желеобразное лицо пошло красными пятнами. - Смотри, кретин, сам режешь курочку, которая несет, вам с мамочкой золотые яйца!
   Но Вадика было не пронять, и спокойно стряхнув пепел от сигареты прямо на ковер, он только нарочито зацокал языком. Именно в этот момент, в кабинет вошел Чагин и, бросив взгляд на шефа, без слов понял все. Он шагнул к парню и, взяв его железной хваткой за ухо, совершенно не церемонясь, стукнул лбом о подставленное колено, процедив при этом сквозь зубы:
   - Я же предупреждал тебя, пентюх сраный - не расстраивай "папочку"! Опять за старое!
   Вадик заскулил как побитая собачонка и моментально сник, ввиду абсолютной бессмысленности какого бы то ни было сопротивления, перед лицом вполне реальной угрозы. Он что-то хотел проверещать в свое оправдание, но, получив от Чигиря, прямо в зубы, сотенную серо - зеленую купюру и напутствуемый хорошим пинком по тощему, обтянутому джинсой заду, пулей вылетел из кабинета.
   - Ох, предупреждал я тебя, Сергеич, не кончится это добром, ох, предупреждал, - Вытирая руки носовым платком, произнес Чагин, усаживаясь в освободившееся кресло. - И на кой хрен тебе, скажи, пожалуйста, была нужна вся эта история? Не могу понять, ты уж извини!
   А история эта, началась ровно полгода назад, когда Гаршину пришла в голову мысль заделаться самым, что ни на есть, настоящим депутатом Законодательного собрания Питера. Ушлый имиджмейкер, нанятый по этому случаю тем же Чагиным, выслушав "богатую" биографию будущего законодателя, картинно развел руками и сделал выразительный жест. Он мог обозначать лишь одно: с такими исходными данными, Седому была заведомо гарантирована единственная дорога - только во Владимирский централ! Биографию подправить можно было без особых проблем, комар носа бы не подточил, и только одно обстоятельство, сводило, на нет все усилия. Дело в том, что Гаршин, катившийся до этого по жизни, как перекати - поле, никогда не имел семьи, не был женат и естественно, не успел оставить на этой земле своих наследников.
   - Да вы что, Николай Сергеевич, голубчик, - очень эмоционально, по-женски всплескивая руками, изощрялся в словопрениях имиджмейкер, от которого за версту разило "голубизной". - Электорату только это и подавай: жену, детишек, кошечек, собачек! Народ хлебом не корми - дай возможность поглазеть в замочную скважину! Им до одного места все ваши программы и дебаты, их куда больше интересует, сколько и что вы пьете, с кем спите и где обучаете своих отпрысков. Если в Оксфорде - это много хуже и раздражать не стоит, предпочтительнее всего - обычная микрорайонская школа. А к одиноким мужикам на Руси, издревле, подозрение всегдашнее! Или маньяк, или импотент - третьего не дано! Вот и думайте, голубчик, кто за такого бюллетень опустит!
   - Как не дано, а может - пидор! - простодушно вставил Чагин, который присутствовал при разговоре и, кстати, был не в восторге, от этой порочной, на его взгляд, идеи.
   Имиджмейкер зло зыркнул на него, но, посчитав, что с этой деревенщины спрос небольшой, лишь перевел дух, хлебнул остывший кофе, и жеманно вытерев платочком пухлые губки, еще более эмоционально продолжил:
   - Вот возьмите, хотя бы президента. Кто помнит, что он обещал народу два года назад? Да никто! А какая у него любимая псина? Все знают - лабрадор! Дешево и со вкусом, хотя, бьюсь об заклад, он видит эту собаку два раза в году. А супруга его? Любую старуху на рынке спросите - все выложит: и где родилась, и кто по образованию. О дочурках уж не говорю - вся страна умиляется! Вот и судите, голубчик, Николай Сергеевич!
   Гаршин не мог не согласиться с очевидными и вполне разумными доводами, хотя до этого, как-то не задумывался над этой стороной своей жизни. Более того, то чем он занимался ранее, никак не предполагало наличие семьи вовсе. Однако в силу неопытности в политтехнологических вопросах, выхода из создавшейся ситуации для себя, Седой не видел абсолютно никакого.
   И вот тогда-то, жеманный имиджмейкер, съевший вероятно на этом деле не одну собаку, покрутив вокруг да около и набив дополнительную цену за услугу, выдал, в общем-то, простую, как три копейки, идею.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Смысл этой нехитрой новации был старым как мир и использовался испокон веков многими для того, чтобы обзавестись заветной пропиской, жильем и тому подобным. Говоря проще, он заключался в следующем: следовало отыскать подходящую по возрасту, обязательно образованную даму, одинокую, но желательно, с великовозрастным отпрыском, которая согласилась бы, за приличное вознаграждение, естественно, сыграть роль супруги будущего депутата. И если Гаршин в принципе согласился с идеей, то Чагину эта затея не понравилась в корне, и он выразил свое мнение шефу следующим образом:
   - Смотри, шеф, как бы нам эта хренотень, боком потом не вылезла. Не доверяю я этим бабам, хоть убей, а их выродкам - тем более! Да и не фраер ты какой, чтобы мараться браком, братва, боюсь, не поймет! - прямо заявил он.
   Однако выхода действительно не было и Седой, подумав самую малость, все же дал команду - работа закипела. "Голубой" имиджмейкер - политтехнолог развил бурную деятельность, и за короткое время, из десятков кандидаток, была отобрана одна: мать - одиночка в солидном возрасте. Женщина имела при себе все, что требовалось: относительно симпатичную, ярко выраженную русскую внешность, со следами интеллигентности, высшее педагогическое образование и великовозрастного дылду сына, носившего, к тому же отчество "Николаевич". Кроме прочего, дама явно нуждалась в деньгах и была тихой алкоголичкой, что само по себе, являлось даже своеобразным подарком, ибо требования к "законному супругу", она выставляла минимальные и вполне готова была сопеть в две дырочки, за несколько сотен "зеленых" в месяц.
   Оформлять официальный брак, Гаршин, все же, отказался наотрез, ограничившись модным нынче понятием сугубо гражданского союза. Имиджмейкер и не настаивал - он весь был под впечатлением удачно проведенной операции, радовался как дитя и прямо таки умилялся над именем новоявленной "супруги", безустанно повторяя следующее, в разных вариациях:
   - Это здорово, голубчик, Николай Сергеевич, это просто здорово! Илона! У Ельцина была Наина, у Горбачева - Раиса, а тут - Илона! Поверьте мне, народ косяками повалит голосовать за вас! Для Питера - это имя знаковое! Ах, как здорово!
   Однако Гаршину было все равно, а Чигирь лишь крутил у виска пальцем и цинично сплевывал сквозь зубы, вызывая прямо таки негодование во всем существе нетрадиционно ориентированной особы, своей неотесанностью. Затем начался второй этап этой "бракосводнической" аферы. Чтобы отсечь былые, только мешавшие делу, связи с соседями, новоявленное семейство перевезли в другую квартиру, в более престижном районе города и Николаю Сергеевичу было вменено в обязанность, время от времени посещать "семейный очаг" и любезно раскланиваться с новыми соседями.
   Завершающим же аккордом и апофеозом всего, явилось привлечение классных компьютерщиков. Для этого, чтобы не создавать прецедент для возможности будущего шантажа в родных пенатах, имиджмейкера командировали в Прибалтику. Тамошние спецы, с помощью монтажа и компьютерной графики, проделали виртуозную работу. Из разрозненных фотографий разных лет, Илоны с сыном и Гаршина, они создали объединенные семейные портреты, иллюстрирующие идиллию ячейки общества. Из этих фото, в будущем, ушлый имиджмейкер планировал издать красочный буклет о жизни кандидата в депутаты, при взгляде на который, старушки бы писались от умиления, а бывалые мужики, утерев скупую слезу, бодрым шагом бы направлялись в ближайшую пивнушку, поднимать заздравные тосты.
   Гаршин был доволен профессионально выполненной работой и чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Только неугомонный Чигирь продолжал плеваться и матерно бурчать себе под нос. Поначалу, все шло как по маслу, и Седому даже понравилась эта игра "в семью". Он исправно, как и было предписано, навещал свою "суженную", привозя ей каждый раз бутылочку "Гжелки". Илона принимала подарки без особых эмоций - она уже давно жила в собственном мире и перестала удивляться многим вещам. Соседи же, находили ее вполне интеллигентной дамой. Наивные, они ни сном, ни духом не ведали, что "супруга" столь занятого и респектабельного господина, подкатывающего к дому на сверкающем "БМВ", по ночам, закрывшись в собственной спальне, пьет горькую, и не в силах, видимо, уже никогда побороть этот злой порок.
   Что же касательно долговязого отпрыска по имени Владик, то он отнесся к изменению своего статуса по взрослому и философски, вероятно с самого начала узрев в нем дарованную судьбой "золотую жилу". До поры до времени, он сдерживал себя, давая ситуации войти в положенный ритм и стадию, но месяца два назад, он впервые заявился к "папочке" и напрямую, нисколько не смущаясь, попросил дополнительных субсидий. А потом, дальше - больше и сегодняшняя его стычка с Чагиным, была далеко не первой. Из всего окружения Гаршина, юный оболтус боялся только его, молча сносил довольно болезненные тычки, но начатого дела так и не бросал. Заманчиво было, да и затягивало до жути!
   Вот такая это была "история женитьбы господина Гаршина"! Поэтому-то и сейчас, Чагин был полон праведного гнева, но кое-как сдерживал себя в присутствии шефа.
   - Да не гоношись ты, Чигирь, - успокоил его Седой. - Временно это, а издержки, они везде есть.
   - Тебе видней, Сергеич, - отозвался тот, - только я вот что подумал: а не спровадить нам этого молодого козлика на зону? Шесть секунд, и мозги ему там вправят - будь здоров! Если не отпетушат, вернется через пару годков как шелковый.
   - Да ты что, Чигирь, с ума сошел?! Он же мне сыном числится, как никак, - живо возразил Гаршин. - Хорош, я буду депутат, при сынке уголовнике. Вот выдал, так выдал, мать твою!
   Чагин закурил сигарету и понимая, что действительно сморозил глупость стал методично барабанить пальцами по подлокотнику кресла, бесцельно направив свой взор в угол, где громоздился несгораемый сейф.
   - Да ладно, не обижайся, - покровительственно произнес Николай Сергеевич. - Я ж тоже, не пальцем деланный - у меня на эту овцу, тоже свои виды имеются. Еще сдерем мы с нее свой клок мохера!
   Это показалось интересным, и Данилыч невольно перевел взгляд на шефа, превратившись, по старой привычке, во внимание. Гаршин же, до безумия любивший подобные обороты, самодовольно продолжил:
   - Ему в сентябре восемнадцать стукнет, а там и осенний призыв. Так что, поедет Владик в Чечню, не меньше, и через месячишко - другой, падет смертью храбрых - уж я об этом позабочусь! А дальше, сам секи: мамочка в трансе, "папочка" в скупых мужских слезах, а народ: "Вы поглядите, депутат, однако родную кровиночку не пожалел - как все смертные, отправил на защиту покоя Отчизны!". Чуешь, Чагин, какая реклама нам корячится? А ты трекаешь - на зону!
   Что и говорить, даже у бывалого уголовника Чигиря, повидавшего на своем веку, наверное, Эвересты человеческой подлости, самолично бывшего мастером в этом деле, от искреннего удивления отвалилась челюсть.
   - Ну и голова ты, Седой! - только и смог выдавить из себя он. - Да ты и сейчас мыслишь, что твой депутат! А Илона? Хай не поднимет?
   - Что, Илона? Сопьется вовсе с горя, ну и хрен с ней. Народ у нас в этом плане понятливый. Стану вдовцом - это даже почетнее и слезу жмет, не хуже бразильских сериалов. Ладно, хватит об этом. Что там на нашем фронте? Кстати, меня сегодня, с утреца, Курдюм звоночком обрадовал. Думаю, вот-вот лед тронется.
   - Тронулся уже, - спокойно бросил Чагин, глянув прямо в глаза шефу.
   Теперь пришел черед и тому напрячься с открытым ртом и выпученными глазами. А Иван Данилович неспешно принялся разминать в пальцах очередную сигарету, собираясь с мыслями. Уж кто-кто, а он имел огромный опыт в плане добычи, обработки и, главное, в преподнесении информации. Любой чиновник, просидевший не одну пару штанов, в различных кабинетах, истек бы слюной от зависти к его природным, бюрократическим способностям. Чагин старался никогда не нести на хвосте только плохие вести, причем спешно и без тщательного обдумывания. Он всегда пытался, выждав время, естественно, если это позволяла ситуация, соорудить из слухов и вполне проверенных фактов, некое подобие бутерброда, в котором отрицательное, искусно перемежевалось с положительным, горькое со сладким.
   - Ну что ты заткнулся? - наконец выдавил из себя Гаршин. - Как тронулся? И что твой Кузя с Серегой - спецназовцем?
   - А то, что нет более ни Кузи, ни бравого Сереги, ни их "Хонды" - кормят рыб, причем мелкими кусочками. Вот так! А Студент в вояж отправился, только вопрос остается - может это пустышка, так, для запутывания. А может, и нет.
   - Ай да, Курдюм! - хлопнул себя по толстым ляжкам, в искреннем удивлении, Седой и, высвободившись из узкого кресла, принялся вышагивать по кабинету, из стороны в сторону. - Обвел, значит нас вокруг пальца, как слепых котят! То-то я смотрю: звонит сегодня, добренький, и о здоровье печется. Ай да, Курдюм!
   - Ты прав, Сергеич, - с виной в голосе, отозвался Чигирь. - Сначала Артист, теперь Кузя с Серым - перебор, конечно, сознаю, но и твой Курдюм - не сявка какая-нибудь! Согласись?
   - Ладно, поздно мертвому хрен целовать! - зло бросил Гаршин, продолжая бегать по кабинету. - Что дальше?
   Чагин сделал несколько глубоких затяжек и, выдохнув дым, продолжил излагать, по его мнению, более сладкий блок информации. Он вкратце рассказал о недавних них событиях на Чудовском вокзале и благосклонно позволил шефу делано удивиться и самолично сделать вывод. Дело в том, что слух об этом событии, уже успел долететь и до него, минуя Чагина, однако признаваться в этом Гаршин, почему-то, не пожелал.
   - И что ты думаешь, это тот самый? - произнес он как можно небрежнее, вспомнив мысль, пришедшую сегодня утром, во время приема душа. - А не фуфло ли это, опять же, стариком смаракованное?
   - Да не похоже, баксы, говорят, были самые настоящие - что ж, Курдюм, такой щедрый?! А вот Студент ли это - думаю, больше некому. Видать и на старуху бывает проруха!
   Они оба, на какое-то время замолчали. Ситуация действительно, казалась из ряда вон выходящей и охватить ее сразу, каким бы то ни было анализом, не представлялось возможным. Поэтому-то в кабинете и повисла тишина, нарушаемая лишь мягким шуршанием шагов Седого по толстому ковру. Наконец он закончил свой бег и, остановившись, произнес:
   - Не знаю, но как хочешь, Чигирь, однако даю все сто, что Курдюму в этом финте, резона никакого. Ладно, Кузя с Серым - это одно, а тут... Короче, если это действительно, Студент прокололся - назад ему дорога закрыта, он не жилец более. "Груз" до нас не дошел, а мне эти бабки нужны позарез!
   - Понял, шеф, - продолжил его мысль догадливый Чагин. - Нам этого Студента из под земли надо достать, чтобы предъявить старику - иначе вряд ли поверит, если даже услышит в чем дело. А может, уже знает. Но, говоришь, ласково с тобой беседовал - следовательно, бочку на нас катить пока не спешит. Вот и пойми тут! Да я уже кое-что предпринял, Сергеич, так сказать - по горячим следам. В этом Чудово, мои ребятки шерстят, да и в Питере рогатки приготовил - изловим, дай только время.
   - Ох, Чигирь, Чигирь, - сокрушенно покачал головой Гаршин, тем не менее, довольный способностью помощника читать его мысли. - Нет, у тебя времени, понимаешь, нет! Студента мне на стол, и чтоб волосок с его головы не упал!
   - Есть идейка, Седой. Думаю, ему деваться более некуда, - только и смог ответить тот.
   А имел в виду Чагин, следующий факт. По его сведениям, Артюхов был родом из Питера и здесь, до сих пор проживала, вероятно, его бывшая супруга. Отыскать ее было делом плевым и он уже решил для себя, что займется этим, сразу с завтрашнего утра. То что Студент явиться именно к ней, выпадало как пятьдесят на пятьдесят, но упускать этот шанс, конечно же не стоило.
   Гаршин безвольно махнул рукой, как бы отпуская помощника. Он, конечно же, не сказал Чагину всего, что выдал ему Курдюм по телефону сегодня утром, а именно: "баксы" должны были прибыть к нему не ранее, чем через месяц - полтора. Поэтому, время было. Ясно было и то, что старик, верный, как всегда, себе и до жути осторожный, так же задумал какую-то сложнейшую многоходовку. Только вот Чудовский сюрприз, все равно, выпадал из общей мозаики, и постичь всего, Гаршин был просто не в состоянии.
  
  
  
  
   Х Х Х
   А между тем, Студент медленно, но верно, с большой осторожностью приближался к Питеру. Покинув гостеприимную пасеку ближе к вечеру и расспросив Евсеича, как добраться до трассы, он, тем не менее, не стал посвящать его в свои дальнейшие планы. Просто, как недавно выразился старик, дело действительно попахивало дурно, и ему, ради его же безопасности, совсем не следовало знать, куда направился гость - в Москву, Питер, или вообще, в Сибирь.
   Павел же, для себя решил, двигаться совсем не прямым путем, а на перекладных, автостопом, добрался сначала до Волхова и сейчас, сидя в тряской кабине 130 - го ЗИЛа, рядом с разбитным и разговорчивым парнем по имени Семен, двигался по направлению к Всеволожску. А там и до Питера было рукой подать.
   Шофер всю дорогу трепался без устали, буквально обо всем на свете, изредка поглядывая, на больше молчавшего, пассажира и недоумевал: на кой черт тому, из кармана джинсовки которого торчала антенка мобильного телефона, была охота трястись по пыльной дороге, безо всякого комфорта. На все его вопросы, Павел отвечал односложно, чаще междометиями, но шоферюгу это совсем не смущало, и он продолжал дальше, тарахтеть без устали. Не знал Семен, что именно наличие телефона, дарованного Павлу, стариком Курдюмом и стало для того, после произошедшего с ним, настоящей адскою мукою. Студент ежесекундно стал ожидать, что проклятая трубка вот-вот оживет бравурной мелодией и донесет до него раздраженный голос Ефима Игнатьевича. Помучившись так около двух суток, еще на пасеке, он решительно отключил аппарат, пожалев его просто выкинуть. Однако желанное успокоение так и не пришло.
   Сейчас же Павел ехал, если и не совсем, куда глаза глядят, то все равно наобум. Еще находясь в обществе Евсеича и Цезаря, ему в голову пришла довольно фантастическая мысль, но выбирать не приходилось. Кроме бывшей жены Натальи, в Питере у него не было ни одной знакомой живой души, а посему, с хрупкой надеждой в груди, он направлялся именно к ней, с целью найти временный кров и дельный совет. Да и куда ему было деваться, если былые связи уже давно и бесследно канули в Лету, а новые он так и не приобрел, предпочитая оставаться одиноким на целом свете.
   Во Всеволожске Студент распрощался с разговорчивым Семеном, наотрез отказавшимся, почему-то взять плату за проезд и, теперь уже нормальным такси, поехал в город. Уже через час, он поднимался на третий этаж по, до боли знакомой лестнице, в доме на улице Седова. Вдавив пожженную сопляками кнопку звонка, Павел, усилием воли, попытался утихомирить, готовое выпрыгнуть из грудной клетки, сердце. Обитая коричневым дерматином, дверь отворилась довольно скоро, и на пороге, объявилась женщина, в облике которой, хотя и чуть смутно, но все же угадывались черты его прежней Наташки. Жизнь видать, сильно побила ее, вплетя в неухоженные волосы серебряные нити, разбросав по лицу паутинки ранних морщин и густо обозначив, когда-то огромные, бездонные глазищи, синеватыми кругами. Метаморфоза была столь разительной, что Павлу стоило большого труда, суметь сдержать собственное удивление. Он, почему-то всегда, подсознательно считал, что восемь лет, в жизни, это совсем не так много. Оказалось - сильно ошибся!
   Наталья же, облокотившись о косяк двери и сплетя руки на груди, затянутой в выцветший халат, не проявила совершенно никаких эмоций, хотя чувствовалось, что узнала его с первого взгляда. Оглядев нежданного гостя медленным, с издевкой, взглядом, с ног до головы, она, ни сколько не заботясь об этике, довольно грубо произнесла:
   - О, Господи, явился - не запылился! Паша - радость наша! Чего изволите, сударь? Уж не предложение ли решили сделать, или запоздалые разборки, в плане бездарно растраченной нравственности?
   - Да ладно тебе, - проронил Артюхов, заметно смутившись.- В дом то можно? А то стоим у порога, как две блохи на голом черепе.
   - Что ж, проходи, блоха, дом то и твой тоже. Куда ж от тебя денешься! - сказала она, и, круто развернувшись, направилась на кухню, на ходу лишь бросив невзначай. - И это все, чему ты наблатыкался в своей зоне? Не густо!
   Сделав робкий шаг, в родные, некогда, стены, Павел пошел вслед за ней по коридору. Дверь, в бывшую мамину спальню, оказалась полуоткрытой и то, что он увидел, буквально повергло его в шок. В абсолютно пустой комнате, на ворохе какого-то тряпья и туристских спальников, лежал почти голый мужик, со шкиперской, неухоженной бородкой и что-то пьяно бормотал себе под нос. Рядом с ним, громоздился и странно пошевеливался ватно-тряпичный холмик, однако рассматривать пристальнее, Студент не стал, а лишь брезгливо поморщившись, двинулся дальше. В крохотной кухне, женское начало Натальи, очевидно, взяло верх, и она, на время, забыв про былые обиды, засуетилась у плиты, накрывая к чаю.
   - Хахаль твой? - спросил Павел, жестом указывая на комнату.
   - Какой там хахаль, - спокойно отреагировала бывшая супруга. - Их же там двое, не заметил? Муж с женой. Я им комнату сдаю. Они - геологи, все время по горам, да болотам шастают, а два раза в году, здесь отрываются. Так сказать - до цивилизации дорываются!
   Комментарии были излишни, и Артюхов, сев на стул, принялся оглядывать знакомые стены, которые давным-давно требовали основательного ремонта. Между тем, Наталья заварила чай, поставила на стол вазочку с печеньем, и присев напротив, по-детски подперла щеки, уставившись, все еще злыми глазами, на суженного.
   - Что смотришь! - спустя минуту, начала она первой атаку, в разговоре, который, по ее разумению, рано или поздно, все равно должен был бы состояться. - Осудил, значит, меня скорым судом? А сам - тоже хорош, гусь!
   - Не надо о прошлом, Наташ, - попытался остановить ее Артюхов, совершенно не настроенный для этих ненужных разборок. - Что было, то прошло. Я тебя ни на что не толкал - сама решилась, сама и на развод подала. И, хватит об этом!
   Однако не тут то было. Женская душа давно жаждала отмщения. Видимо часто, долгими ночами, сердце ее обливалось горючими слезами от безысходности, от невозможности чего-либо вернуть и собственная вина, виделась совершенно в другом ракурсе. И вот, наконец, этот момент настал, и Наталью трудно было удержать, да и стоило ли. На ее глаза навернулись слезы и она, с надрывом в голосе, стала выдавать одну хлесткую реплику за другой:
   - Значит, хватит об этом?! Ой, какой добренький нашелся! Нет уж, послушай, мой дорогой супруг! Ты знаешь, миленький, как остаться молодой бабе, одной в большом городе? Когда зарплату, нищенскую, да и ту не дают годами, когда по ночам штопаешь колготки до такой степени, что перед учениками стыдно, а новые взять неоткуда! Когда на ужин - кус хлеба, в лучшем случае, политый маслом - ты слышишь, кретин, не намазанный, а политый - и кружка воды! А тут еще эта ментура, как мухи на мед. И все из-за тебя и ради тебя - заботу, видишь ли, проявляли: передачки, письма, свиданки вне очереди! А сами, так и норовят под юбку залезть! Что молчишь, стыдно стало? Но ты слушай, слушай - все мы судить горазды! - Наталья сделала небольшой перерыв и уже чуть тише продолжила. - Ну, понесло раз в сторону, согласна, взяла грех на душу - подружки, черт их побери, сподобили. А попробуй, вырвись потом! Опутали, как паук муху! Но я вырвалась, Паша, вырвалась, слышишь ты, урод! И хотя постарела не по годам, но не тебе, урка вонючая, меня судить!
   Она захлебнулась от возмущения в последних словах и, упав лицом на стол, залилась горючими слезами. Павел сидел, боясь шелохнуться, и совершенно не зная, что предпринять. Однако жизнь видимо научила Наталью справляться самой и она, уже через пять минут, вытерев слезы и смущенно попросив прощения за несдержанность, принялась разливать по чашкам настоявшийся чай.
   - А теперь серьезно, что ко мне то приспичило? - спросила она, как ни в чем не бывало, отхлебывая из чашки душистую жидкость. - Только не надо этого, слышь, любовь там и тому подобное. Прав ты: что было - быльем поросло и сгорело в прах.
   - Мне и прошлого хватит, - ответил Павел, - В беде я, Наташка, в огромной беде! Потому и пришел к тебе за советом.
   Та отнеслась к этому признанию, на удивление, довольно серьезно, не стала набивать себе цену или язвить, и, закурив сигарету, приготовилась слушать. Артюхов тезисно изложил суть дела, основную суть которого, свел к единственному: он находится в смертельной опасности, из-за собственной глупости и ему, просто необходим, тихий, спокойный угол, на довольно неопределенное время. Деньги у него были, и это проблемы не составляло.
   Наталья степенно докурила сигарету и только собралась вынести свой вердикт, как в коридоре послышались неверные шаги босых ног, отчаянно шлепающих по голому паркету. Еще через время, в кухню вошел бородатый геолог, озираясь осоловевшими глазами вокруг и явно туго соображая, где он находится. Вид его был более чем живописным - "костюм" Адама прикрывала лишь сомнительная тряпица, обернутая наспех вокруг волосатых бедер, из под которой, на манер двух крупных киви, выглядывали известные мужские причиндалы.
   - И что этот чувак здесь делает, Натаха? П-почему не знаю?- просипел он, дико вращая глазищами, и отчаянно корча из себя хозяина.
   Внутри Павла вмиг все закипело от подобной наглости. Он был далек, конечно же, от того, чтобы лезть в чужую жизнь и, тем более, учить кого-то правилам хорошего поведения. Однако, кровная обида за то, казалось бы, сентиментальное чувство, что какое-то "чмо", может позволять себе ходить в подобном виде в стенах, где когда-то жила его мама, застлала ему глаза праведным гневом. Он как сидел спиной, к вошедшей пьяной образине, так и не оборачиваясь, железной хваткой вцепился ему в отвисающее хозяйство, и что было силы, крутанул по часовой стрелке. Геолог завыл белугой, и, охнув, стал оседать на пол. Наталья же, не проявила никаких эмоций, очевидно подспудно поняв состояние бывшего мужа, и лишь бросила бородачу:
   - Что, Гоша, получил по первое число? А теперь давай, уползай в свою конуру, а то Маечка, наверное, уже заждалась тебя.
   Как бы в ответ на это, из комнаты раздалось не менее пьяное, женское мычание, и Гоша, встряхнувшись, словно лось во время гона, послушно пополз на зов подруги, зализывать раны. А Наталья, усмехнувшись ему вслед, продолжила то, что хотела сказать ранее.
   - Вот что, Паша, - произнесла она, закурив еще одну сигарету. - Не знаю, уж чего ты снова натворил, но не вижу причины, чтобы тебе помогать. Сам понимаешь - чужие мы друг другу люди - у тебя своя жизнь, не спрашиваю какая, у меня своя. Пусть не совсем правильная, но своя, и на эту хату, милый мой дружок, не рассчитывай! Я больше свою задницу подставлять не хочу - с меня тоже, прошлого хватит за глаза!
   Это был, по-видимому, окончательный вердикт. Павел прекрасно понял настроение своей бывшей жены и, медленно поднявшись с места, собрался, было уже уходить, но, увидев, лежащий на холодильнике карандаш, взял его и написал прямо на стене, несколько цифр.
   - Это мой телефон, - сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза. - Звони, если что. Ну, спасибо за чай, женушка.
   В этот момент, в самых потаенных глубинах памяти Натальи, вероятно, всколыхнулось что-то светлое, связанное, несомненно, с Павлом, уходящим сейчас из ее жизни второй раз, но уже, по всей видимости, навсегда. И она, поддавшись минутной слабости, нежно взяла его руку и, погладив ее, как гладила когда-то давно, когда чувства были еще возвышенными и естественными, а будущее казалось безоблачным и бесконечным, тихо произнесла:
   - Не обижайся, Паша, я сказала правду. А что касательно помощи, так и быть, запоминай. Есть, недалеко от Ладоги станция, Борисова Грива называется. Так вот: километрах в пяти от нее расположена деревенька, это если к Северу. Места там тихие и нехоженые - будешь в безопасности, хоть живи до скончания веков. У меня в этой деревушке, тетка живет - Марья. Передашь ей от меня привет, да подарков прихвати, не скупись. Третий дом ее, справа, если идти по улице к речке, а улица там одна - думаю, не заблудишься.
   Павел с удивлением и в то же время с благодарностью, посмотрел на свою бывшую супругу, и та, поняв это по-своему, добавила:
   - Не удивляйся, тогда, перед свадьбой, я наврала тебе, что детдомовка. Думала любить будешь крепче, да и стыдно было. Матушка моя, алкоголичка, только и сделала, что родила меня, а воспитывала вот эта тетка Марья. И не тетка она мне вовсе, если по правде, но душа добрая, сам убедишься. Я и сама там лет пять уже не была, дуреха неблагодарная! Все некогда - вот ведь жизнь!
   Она утерла внезапно скатившуюся слезу, но Павел этого уже не видел. Поспешив выйти за дверь своей бывшей квартиры, он наконец-то вздохнул с облегчением, полной грудью. Последнее, что он слышал, закрывая за собой дверь, обитую коричневым дерматином, так это паровозные вздохи, не в меру сексуально активного Гоши, и повизгивание, в такт этому рокоту, вероятно, субтильной Маечки. Судя по звукам, геолог на полную мощь использовал свой травмированный недавно инструмент, постигая известные глубины в поисках сокрытых "алмазов". Следовательно, жизнь продолжалась, как получила она смысл и продолжение и для него, Павла Артюхова, еще несколько часов назад не знавшего, куда ему приложить свою горемычную голову.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Павел вышел из подъезда дома и быстрой походкой, надвинув бейсболку на самые глаза, пересек знакомый с детства двор. Единственной его задачей, в данный момент, было, не встретить во дворе кого-либо из старых знакомых. Хотя годы так же изменили Павла, подспудный страх, тем не менее, заставлял его шагать широко, не оставляя возможности, спокойно насладиться привычными картинами из прошлой жизни. И только проходя под аркой, рядом с которой, на высоте, пролегала газовая труба, Студент замедлил шаг, вспомнив события двухнедельной давности.
   - " Да, не повезло тебе, крестничек "штангист", - подумал он про себя. - Жив ли, остался вообще? Уж больно классически я тебя подцепил тогда".
   В этом кратком разговоре с самим собой, совсем не было гордости за содеянное, наоборот, чувство горечи за то, что приходиться, к сожалению, жить по волчьим законам, заставило его вновь ускорить шаг.
   Павел никак не думал, что решение проблемы с подарками неизвестной ему тетке Марье, окажется таким хлопотным и сложным делом. Полки магазинов, куда он входил, буквально ломились от изобилия всевозможного товара, а вот, что именно обрадовало бы сердце пожилой женщины, Артюхов и не ведал. Проживая тоже не в столице, Студент прекрасно знал, что теперь, даже в любой глухомани, можно было найти и "Сникерсы" и бананы, а посему, напрочь отказался от покупки заморской снеди. Тем более, как он рассудил, деревня всегда славилась своей особой, неимоверно вкусной и здоровой пищей, что все эти, красиво упакованные деликатесы, даже не годились в подметки обычному караваю хлеба, вынутого из русской печи.
   Побродив еще с полчаса, он наконец-то, сошелся на мысли, что лучшим подарком сельской мадонне почтенного возраста, был и остается настоящий оренбургский или павловопосадский платок, что впрочем, оказалось большим дефицитом, чем, скажем просто, крокодиловая кожа. Тем не менее, исходив еще с дюжину магазинчиков, притулившихся как чайные коробки, вдоль всей улицы и зазывающих заграничными названиями, Студент все же отыскал требуемое и купил сразу две шали. Однако этого, ему показалось мало, и он прикупил еще толстовязанную, солидную кофту. Добавив к подаркам бутылку " Смирновки" и батон аппетитной ветчины в ярко красной обертке, Павел сложил все это в пластиковый пакет, с которого широко улыбался своим щербатым ртом Адриано Челентано, и только тогда, перевел дух.
   Удивительно, но этот вынужденный шопинг, настолько увлек его, что Студент напрочь забыл обо всех опасностях, подстерегавших его. О реалиях, он вспомнил только тогда, когда на выходе из последнего магазинчика, нечаянно столкнулся в дверях со "шкафом", увешанным золотыми цепями и являвшем собой яркий образчик деятеля, сугубо специфической профессии. Артюхов, весь сжался от неожиданности и, не оглядываясь, быстрым шагом, пошел прочь от скопления снующих людей.
   О Борисовой Гриве, Павел слышал и раньше, даже более того, будучи студентами, они частенько ездили на Ладогу. Ночевали в палатках, пели у костра песни, влюблялись и откровенно, по-студенчески, пьянствовали. Это были действительно малохоженные места, хотя и располагались они, всего в каких то 30 - 40 километрах от Питера. Доехать до названной Натальей станции, можно было по железной дороге, сев в электричку на Финляндском вокзале, или на одной из платформ в Северо - Восточной части города. Однако Студент решил поостеречься и, взяв первое попавшееся ему такси, отправился до Всеволожска, где, по иронии судьбы, был уже сегодня утром. Там то он и предполагал пересесть в электричку и, смешавшись с дачниками и отдыхающими, благополучно добраться до хоромов тетки Марьи.
   Его перемещение в пространстве было похоже на прокручивание кинопленки в ускоренном режиме и уже скоро, Павел, устроившись у окна на жесткой скамье, подремывал под мерный стук колесных пар. В меру обшарпанные вагоны, оказались полупустыми и, поначалу приглядевшись к пассажирам, основную часть которых составляли пенсионеры и юнцы, возвращавшиеся с экскурсии по Питеру, он наконец-то позволил себе расслабиться.
   Действительно, в этом направлении, его могли искать только круглые идиоты. Поэтому, устроившись поудобнее на реечном сиденье, Студент невольно, сквозь дрему, принялся анализировать события сегодняшнего утра. В будущее заглядывать совсем не хотелось, а тема настоящего и частично прошлого, оказалась, в данный момент, очень привлекательной, в плане душевного самокопания в себе. Ему представилась Наталья. Нет, не сегодняшняя, уставшая от жизни и основательно помятая ею же, а та, студентка филфака, амбициозная и веселая, желавшая творить добро для всех и ненавязчиво поправлявшая его, Павла, когда он не правильно выговаривал те или иные слова. Артюхов невольно улыбнулся, вспомнив давно прошедшие дни и, мысленно перенесся в день сегодняшний. Удивительно, но он воочию смог убедиться, что время действительно обладает уникальной способностью залечивать душевные раны. Оно напрочь стерло те острые углы в их отношениях, которые, как ему казалось раньше, никогда не должны были позволить им даже минуту быть рядом.
   И чем больше Павел рассуждал на эту тему, тем больше приходил к выводу, что во всех бедах, постигших их молодую, еще не окрепшую семью, виноват лишь он один и никто другой!
   - Эх, жизнь жестянка! - почти вслух произнес он, впервые, наверное, сознательно обращаясь к Богу. - Если Господу будет угодно, когда-нибудь, пронести мимо меня эту нежданно свалившуюся напасть - вернусь к Наталье, упаду ей в ноги и буду просить прощения, пока не расшибу лоб! Она простит, знаю, простит - вот тогда заживем, и будут еще у нас: и Сочи, и Турецкая Анталья! Дай только Бог выпутаться.
   От этой мысли, ему стало как-то легко на душе, а, увидев удивленно смотревшего на него, сидевшего напротив старика - дачника, Павел улыбнулся ему и даже озорно подмигнул, чем ввел бедолагу в еще большую подозрительность относительно его душевного здоровья.
   - "Наверное, коренной ленинградец - блокадник, - с усмешкой подумал о старике - соседе Студент. - Эти, фривольности по отношению к себе, не допустят никогда. Особая порода людей - уж точно!".
   Он отвернулся к окну и до конца пути не отрывался от него, с удовольствием рассматривая суровые северные пейзажи, пролетавшие мимо.
   Тетка Марья встретила его на крылечке своего, довольно справного домика, обитого вагонкой поверх толстенных бревен, правда, давно не крашенного. Артюхов ожидал увидеть древнюю старуху, однако тетка оказалась довольно бойкой и властной, едва, вероятно, разменявшей седьмой десяток. Уперев натруженные руки в крутые бока, наподобие буквы "Ф", она степенно выслушала повествование нежданного гостя и только потом, без тени всякого сомнения, произнесла:
   - Тогда что ж стоим на пороге, гость дорогой? Шагай в дом, там и разговор будем вести дальше.
   Павел шагнул под невысокую дверь и оказался в чистеньком, не особо богатом на мебель и прочие признаки цивилизации, но основательно обустроенном жилище. Усадив гостя на стул в небольшой кухоньке, отделенной матерчатой занавеской от огромной, беленой печи и споро начав собирать на стол, тетка Марья, с видимым удовольствием, продолжила свой монолог:
   - Следовательно, Натаха, сподобила тебя? Так, так. Стерва она, все таки, так и передай ей при случае - который год носа не кажет, засранка. Хотя понимаю: город - он, что твое болото, засасывает. Да я и не в обиде, сама управляюсь. А ты что, хахаль ее, или того, супружник?
   - Да вроде, муж, - ответил Павел, чуть смутившись.
   Однако тетка, в свойственной ей манере говорить резко, но в то же время на удивление безобидно, сбивая выставленные самой же, острые углы, продолжила:
   - Это тот, что кандальником заделался, сразу же после свадьбы?
   Довольно прямой вопрос оказался столь неожиданным, что Артюхов невольно вздрогнул и, не сообразив сразу как ответить, лишь утвердительно кивнул головой. А тетка Марья, совсем не смутилась и в следующей своей тираде, к искреннему удивлению гостя, приготовившегося к худшему, выдала следующие, поразительные по философской глубине, житейские изыски.
   - Так не беда это, - заявила она. - Лишь бы потом все сладилось. Вон, у меня, Прошка, муженек мой забубенный - тоже кандальничал, пока не сгинул совсем. Удобрил своим дерьмом магаданскую почву, черт безрогий! Там, наверное, сейчас на этом месте, эти, как их - ананасы - бананасы растут, что в твоей Африке! А ты не журись, ишь, скукожился. На Руси оно издревле: либо сума, либо тюрьма - тут и стараться особо не надо. Мой то, в первый раз сел за мешок картошки - а потом уж, пошло - поехало.
   Сказав это, она поставила самовар на стол и, присев на колченогий табурет, исподволь, вытерла уголком фартука, набежавшую внезапно слезу. Очевидно воспоминания о бывшем, беспутном муже, хоть и ассоциировались в ее памяти только с передачками, редкими свиданками и письмами, однако до сих пор продолжали греть загадочную женскую душу. Но это была мимолетная слабость и уже через минуту, бравая тетка стала вновь прежней.
   - Надолго к нам, или как? - без обиняков спросила она.
   Павел неопределенно пожал плечами и она, поняв этот жест точно так, как и следовало бы, продолжила:
   - Значит надолго. Что ж, живи, места много. Недельку отдохнуть дам, а там, впрягайся, мил мой! У меня хозяйство, как никак, да и дровишек к зиме, не все запасла. Это даже хорошо - мужик в доме.
   От этих слов, у Павла отлегло от сердца, но следующее заявление хозяйки, вновь повергло его в шок, своей житейской проницательностью и прямотой.
   - От кого бегаешь то? - спросила тетка Марья, выставляя на стол огромную сковороду с глазуньей из гусиных яиц и шипящими шкварками. - От властей или от своих?
   Артюхов лишь безнадежно махнул рукой в ответ. Вероятно, вид при этом у него был таким, что опытная тетка, безошибочно поняв всю глубину его трагедии без слов, более к этой теме возвращаться не стала, а лишь посчитала нужным успокоить гостя.
   - У нас здесь места тихие, да и беглые, испокон веку, на Ладоге обосновывались, - мягко, по-матерински, произнесла она и, вздохнув, добавила. - Живи, чего уж там!
   Решив, таким образом, свою первую проблему, Студент приободрился и споро стал выкладывать прямо на стол припасенные подарки. Видимо не часто дарили тетке Марье в этой жизни что-либо. Она обрадовалась как ребенок и долго вертелась около зеркала, оправляя на себе дареную кофту и поочередно меняя платки. Наблюдая за этим действом, Павел, откровенно "пил мед", оттого, что смог все ж таки угодить и доставить, хоть крупицу немудреного счастья женщине, мало видавшей в своей жизни доброго. А между тем, хозяйка совсем потеряла контроль над собой и чувство времени. Только закипевший и отчаянно засвистевший на столе самовар, вернул ее к обыденности и необходимости ухаживать за гостем.
   - Фу ты, - незлобно ругнулась она. - Совсем спятила, старуха. Ну, спасибо тебе, Павлик, обрадовал, ничего не скажешь!
   Пить "Смирновку", тетка Марья отказалась наотрез, выдав емкую, по образности и безаппеляционности, рекламацию:
   - Это только клопов травить, да жука колорадского! Ты мою попробуй, из Буряка, настоящая - не чета этим заморским примочкам. Да и что когда мыслила эта немчура, вообще, в нормальном питье?!
   Теткино зелье оказалось неимоверно крепким, но и настолько же вонючим. Однако, чтобы не обижать хозяйку, Павел заставил себя проглотить мутную жидкость. После третьей стопки, в голове у него зашумело. Наверное, сказалось напряжение последних дней, а может, действительно, самогон вмещал в себя немыслимое количество градусов. Наученная многолетним опытом, тетка, быстро поняв, что к чему спровадила гостя в крохотную комнатушку за стенкой и уложив на кровать, тихонько закрыла за собой дверь. Впервые, за много дней, проваливаясь в бездну сна, Студент блаженно улыбался. Будущее казалось ему прекрасным, и он уже воочию видел себя сельским жителем, может быть и до конца жизни. И это, в данный момент, казалось ему гораздо лучшим вариантом, нежели бесполезное битье головой о непробиваемую стену. Страх за собственное будущее, постепенно, с каждым новым глотком чистого деревенского воздуха, уступал место спокойному умиротворению.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Примерно в это же самое время в небольшой подмосковный городок, в котором спокойной и неприметной жизнью проживал Ефим Игнатьевич Рассохин, с Юго - Восточного направления, вальяжно въехал, сверкая полированными боками, шикарный "Линкольн". Его сопровождал неприметный и совсем не новый "Жигуленок" седьмой модели, в котором восседало двое молодых, накаченных парней, экипированных словно близнецы - в одинаковые солнцезащитные очки и черные футболки с эмблемой фирмы "Найк". Со стороны казалось, что между двумя этими машинами не было ничего общего. Однако "Линкольн", затормозив на стоянке у единственного в городке "супермаркета", нежно высвободил из своих комфортабельных объятий, стройного, поджарого мужчину лет пятидесяти, который, оглядевшись по сторонам, юркнул в "семерку" и та, сорвавшись с места, понеслась по пыльным улицам дальше.
   Мужчину звали Веня Чалый и его рейтинг, в уголовной среде, был достаточно высок. Многие "авторитеты", смущаясь, в сравнении с ним, от собственного мужицкого происхождения, и дабы не уронить в общении личного достоинства, старались обходить те тропки, где можно было бы пересечься с Чалым. Внешне, Веня был похож на постаревшего, правда, но все еще отчаянно молодящегося комсомольского функционера, пышущего идеями, неуемной энергией и обладавшего пламенным, призывным взором серых глаз. Его можно было назвать даже красивым, если бы не косой шрам, уродливо пролегший через левую бровь, по щеке и до самого уха, как свидетельство о бурной и не совсем безопасной, в прошлом, жизни.
   Он был коренным москвичом и по возрасту, как раз являл собой плеяду тех, кто уже успев набраться криминального опыта, тем не менее, подсуетившись, как раз подоспел, в полном расцвете сил и авторитета, ко всенародной приватизации, разлившейся по стране неконтролируемым никем, девятым валом. Ничтоже сумняшеся, Веня сумел оттяпать себе кусы, которые и позволяли ему нынче жить вполне безбедно и с претензией на лучшее происхождение.
   Когда-то, еще в приснопамятных семидесятых, Чалый и был комсомольским функционером, однако, его чрезмерная активность и вороватые наклонности, завершились первой отсидкой, причиной которой, послужила афера с деньгами, расцветших тогда пышным цветом, молодежных жилищных кооперативов. В новой среде, бывший идейный вожак обжился быстро и врос в нее так, что иного для себя в будущем, больше и не мыслил. Тем более, что партийная история в стране, стремительно двигалась к своему логическому финалу, а в это время, авторитет Вени Чалого, на новом поприще, неуклонно рос в прямо противоположном направлении. Кстати, вполне уголовное словосочетание "Веня Чалый", совсем не были его кликухой, а являлись данными при рождении родителями, именем и фамилией, зафиксированными во вполне легальном паспорте.
   И сейчас он ехал на стрелку с Курдюмом, о которой предварительно договорился со стариком по телефону. То, что Веня проделал рокировку с машинами, въехав в городишко, как нельзя лучше иллюстрировало его гибкий, проницательный склад ума - светиться, почем зря, вызывая у местных аборигенов любопытство, зависть и злость одновременно, резона совсем не было. Не было и особого повода для стрелки, однако хитроумный бывший функционер, поднаторевший в подковерных интригах тоже, не преминул воспользоваться возможностью, возникшей в результате пронесшегося полуслуха - полуправды о событиях в Чудово, чтобы малость не подраскачать монолитный фундамент, который представлял авторитет старика. Их взаимная неприязнь существовала всегда. Утонченный Веня, обладая пытливым умом, тем не менее, никак до сих пор, не мог взять в толк секреты успеха мужиковатого и непритязательного в быту Курдюма. Этот факт его буквально бесил и он никогда не упускал возможности вставить в колеса держателя общака хоть спичку, что, кстати, вызывало неудовольствие у других. Но Чалый свято верил в свою звезду и, играя с огнем, находил в этом собственный кайф, полагая, что времена хрестоматийной жизни "по понятиям" вскоре все равно пройдут и там уже не будет места всем этим Курдюмам и иже с ним, но непременно останется блестящий аристократ Вениамин Чалый. Он прекрасно понимал, что в их среде, как впрочем, и везде ныне, понятия власть и деньги, были вещами одного порядка и поэтому, шел напролом, мало заботясь о расширении связей за счет пресловутого братства, презирая договоренности по чести и неизбежные взаимные услуги. Впрочем, у него находились сподвижники, как правило - из молодых да ранних, и это грело его душу, но неминуемо раскалывало некогда единый криминальный мир, на "новую" и "старую" волну.
   Как уже упоминалось, Курдюм отвечал Вене "взаимностью" и даже не счел необходимым выйти для встречи "дорогого" гостя. Резво, по-мальчишески выпрыгнув из "семерки", Чалый вошел в калиточку. Тут он чуток постоял, внимательно обозревая покосившийся домишко, ухоженные грядки с огурцами и капустой, и с циничным презрением выдохнув лишь короткое: "Да!", быстрым шагом направился к крыльцу.
   Встрече "соратников", как и положено, в русских домах, предполагалось проходить за накрытым столом и под непременную сорокаградусную. Курдюм уже восседал на своем месте, в своей неизменной широкой рубахе без ворота и лениво ковырял что-то вилкой в общей чашке. Он даже и не подумал подать руки гостю, лишь небрежным жестом, но в рамках приличия, соответствующего неписанному рангу приезжего, указал на свободный стул. Очевидно Веня был здесь впервые и его удивление неприхотливостью окружающей обстановки, вне зависимости от волевых усилий, все же явственно сползало по лицу, от живых серых глаз к узкогубому рту, выгибая последний, брезгливой дугой.
   Убранство стола, так же поразило воображение Чалого, и вероятно, было заранее, специально продумано хозяином. На столе красовалась, подернутая исходящим от нее парком, вареная картошка, тут же находились квашеная капуста и свежие огурчики, прямо с грядки, а посередине завершала сервировку, огромная сковорода, с добро нарезанными кусками жареного сала. Утонченного Веню даже передернуло от ближайшей перспективы отведать угощение, но былая комсомольская закалка, взяла в нем верх, и он, более чем, приветливо улыбнувшись и выдав какой-то каламбур о пользе простой крестьянской пищи, с размаху оседлал предложенный стул. Уж на что, а на это, Веня был действительно мастак - притвориться рубахой - парнем в любой обстановке, ему не стоило ничего!
   Выпив по одной и закусив, кто чем - Курдюм, шматом сала, который зажевал нарочито смачно, а гость, кругляшом огурчика - они молча, но пытливо посмотрели друг на друга. Наконец старик, на правах хозяина, произнес:
   - И чего ради, пожаловал столь высокий гость в наше, Богом забытое, захолустье?
   - Да слушок пробежал, - осторожно начал прощупывать обстановку Чалый. - Будто в Питерских краях дождичек зелененький пролился. Не слыхал, случаем?
   - Нет, - соврал хозяин, хотя давно уже был извещен о произошедшем в Чудово. - И что, лягушки с неба падали? Так о подобном я уже читал где-то. Неужто специально из-за этого приехал, чтобы рассказать?
   Веня искренне и задорно, не смотря на свои пятьдесят лет, расхохотался, а спустя минуту, вытерев платочком выступившие слезы, вполне серьезным тоном, с каким-то особым шипением, выдал:
   - Да не лягушки это были, Курдюм, а баксы! Самые настоящие! Вот и подумал я - откуда им быть, в таком количестве, в этом голоштанном городишке? А?
   - А я почем знаю, - отозвался хозяин, не посчитав, что нужно удивиться.
   - А слушок все ж прошел! Прошел! - продолжил, между тем, гость. - Уж не ты ли, Курдюм, к этому руку приложил? Может самолично, мосты с питерскими решил наладить - бабки то у тебя, неучтенные! А тут - не срослось?
   На этот раз, хозяин решил не елейничать, и крепко сцепив железные пальцы, зловеще процедил:
   - Ты вот что, Чалый, говори да не заговаривайся! Я тебе не сявка какая-нибудь, а ты мне - не ревизор! Если есть претензии - предъявляй, но не так как сейчас, а чин чинарем, на сходняке и по понятиям. А так: что ты мне мякину втуляешь?!
   Веня, напоровшись на первый кол, благоразумно решил отыграть назад.
   - Да ладно тебе, Курдюм, это я так, интересуюсь просто, - скоро отреагировал он. - Давай еще по рюмахе.
   Выпили, не чокаясь еще, и тут, старик решил больше не выпускать инициативы из своих рук. Он прекрасно знал, что Чалый, никогда не решится на созыв сходняка, ибо многие его недолюбливали за излишнее чванство, да довольно часто "нечистую руку", но терпели, справедливо полагая, не нарушать зыбкого равновесия, устоявшегося в сферах влияния. Поэтому, опять зажевав водку добрым куском сала и вытерев губы тыльной стороной ладони, Курдюм продолжил:
   - И вот что, Веня, хоть ты и птица высокого полета, но заруби себе на носу: мы здесь одни, без свидетелей, а посему, говорю тебе как на духу - молод ты еще, меня учить! Тебе дали в смотрение Северо - Запад - вот и служи Отечеству, а в мои дела носа не суй! Не одним тобой приставлен к месту! Я же тебя не спрашиваю, зачем ты Паленому дорожку перешел в прошлый год, посадив своих архаров на белорусской трассе, драть с перегонщиков мзду? Обошлось тебе, вот и скажи старику спасибо.
   Подобного поворота разговора, Чалый никак не ожидал. Глазки его забегали, и он, напрочь забыв про лицедейство, спешно принялся оправдываться.
   - Курдюм, так Северо - Запад мой, сам же говоришь, и Паленому я не конкурент! Так что извини.
   - Твой, - спокойно согласился старик. - Но ты же посадил их у самого Смоленска! И хватит об этом - у меня нет ни времени, ни желания разбирать чужие грехи.
   Курдюм конечно же врал, что для Вени, этот его очередной прокол, обошелся с его подачи. Инцидент просто решили спустить на тормозах, чтобы не раскачивать ситуацию. Потом, правда, Вениных архаров перещелкали по кабакам, как воробьев - в назидание. Чалый, конечно же, допер, что к чему, но сентиментальностью никогда не страдал и, посчитав, что легко отделался за счет других, на время угомонился.
   Осознав, что допустил оплошность, Веня вновь собрался взять реванш. Напустив на себя значимость и тем самым, показывая хозяину, что является равнозначной ему фигурой, а посему, не намерен более выслушивать назидательных речей, он с барственной иронией произнес, поднимаясь из-за стола:
   - Ну что ж, Курдюм, вот и поговорили славно! Значит, утверждаешь, что не знаешь, чьи денежки летали по небушку? Ну, ну!
   В его словах послышалась неприкрытая угроза, и Курдюм понял, что ушлый бывший комсомольский вожак, на этом совсем не остановится. Чалый же, посмотрел злыми глазами на старика. Эх, с каким бы наслаждением, он всадил бы сейчас целую обойму из изящной "Беретты", которая всегда лежала у него в заднем кармане брюк, в этот открытый лоб, под седыми прядями, а потом собственноручно, выдавил бы глаза. Но делать этого было нельзя, даже имей он, Веня Чалый, в данный момент у себя в кармане, хоть какой-нибудь удобоваримый компромат на Курдюма. Вот если бы знать, где и как, старик хранит немалые общаковские деньги - дело бы имело совсем другой расклад! Но Веня этого не знал, а, обладая всегда трезвым умом, прекрасно понимал, что простое сведение счетов с хозяином покосившегося домика, ничего бы ему не прибавило, наоборот, тем самым, он подписал себе довольно скорый и безкассационный смертный приговор.
   Поэтому, лишь скрипнув зубами от бессильной злобы, гость шагнул к двери и энергичной походкой направился к ожидавшей его "семерке".
  
  
   Х Х Х
   После того, как за непрошенным гостем захлопнулась, отчаянно скрипнувшая входная дверь, Курдюм властным жестом отодвинул от себя початую бутылку водки и отломив солидный ломоть хлеба, принялся с аппетитом уписывать жареное сало, заедая его пригоршнями кислой капусты. Насытившись, он тщательно вымыл руки у старенького рукомойника на кухне и, расположившись на диване, принялся, по привычке, рассуждать.
   Визиту Вени Чалого, старик решил особого значения не придавать - подумаешь, мало ли что кому показалось - слушать его все равно никто не станет. Слишком уж хвост грязный, да спесь аж из задницы выглядывает, когда нагнется! Другое дело, в какую сторону эта паскуда сам начнет копать, а то, что начнет, сомнений не вызывало.
   - " Пусть пороется, на свою же голову, - подумал старик. - Не ошибается тот, кто ничего не делает. Если Веня начнет действовать, то обязательно ошибется, а нет - сляпаем ему эту ошибочку сами, пусть отмывается потом!".
   Решив так, Курдюм напрочь выбросил из головы мысли о Чалом, с его претензиями. Его, вот уже несколько дней кряду, заботило совсем другое. То, что произошло в Чудово, стало известно ему одному из первых, однако информация зияла такими дырами и домыслами "очевидцев", что нельзя было понять на все сто. То ли это действительно, Студент прокололся, то ли произошло какое-то другое совпадение, то ли все, от начала и до конца, являлось блефом чистой воды. Павел ему не звонил и это обстоятельство, несомненно, давало огромные надежды. Светиться, почем зря, ему было запрещено, а срок же курьеру отводился немалый - поэтому, следовало только набраться терпения и ждать.
   Сам звонить Курдюм не стал и не собирался вовсе. Причин для этого было несколько. Во-первых, подсознательно, он не желал самолично узнавать о том, о чем не хотел даже думать. Ну а во-вторых: почему-то суеверно, боялся накликать еще большую беду, если та, другая, уже имела несчастье случиться. По своему богатому опыту, старик знал, что скорое суждение, как правило, бывает ошибочным и в их делах, иной раз действительно из ничего, могут возникнуть довольно крутые повороты. Вокруг же все было по-прежнему спокойно, если не считать мышиную возню Вени Чалого. Ажиотаж, вызванный неординарной новостью, сам по себе стал спадать на нет, превращаясь в подобие банального мифа, а посему, следовало только ждать естественного развития событий.
   Безусловно, будучи далеко не наивным человеком, старик прекрасно понимал, что подобное вполне могло случиться и с Павлом. Кстати, по времени произошедшего, все на это и указывало. Однако он, почему-то, упрямо не хотел верить в казалось бы, очевидное, и даже перестал прислушиваться к собственному сердцу, которое частенько стало давать серьезные сбои. Вот и сейчас, подумав о Студенте, он почувствовал острую боль под левой лопаткой, как будто кто-нибудь, да тот же Веня Чалый, вонзил туда раскаленный нож.
   Старик потянулся за таблетками, которые, в общем-то, презирал и прибегал к их помощи нечасто, но почувствовал резкий толчок в груди и стал терять почву под ногами. Собрав волю в кулак, он нечеловеческим усилием дотянулся до мобильника, к счастью лежавшего рядом, судорожно набрал "03" и, прохрипев в трубку адрес, провалился в черную бездну.
   Очнулся Курдюм оттого, что рядом с ним кто-то хлопотал, теребя его правую руку, прикасаясь к ней чем-то холодный и будто гвоздем царапая локтевой сгиб. Он медленно открыл набрякшие, словно налитые свинцом, веки и тут же вновь закрыл их, ослепнув на время от кипельной белизны, окружающей его.
   - Где это я? - прохрипел он пересохшими губами, не узнавая собственного голоса.
   Молоденькая и незнакомая ему медсестра в белом халатике, несказанно обрадовалась его пробуждению и заверещала тонким, почти детским голоском:
   - Ой, Ефим Игнатьевич, вот вы и пришли в себя, слава Богу, Все обошлось, не переживайте, вы вовремя вызвали "Скорую". Еще до ста лет доживете, вот увидите!
   - Ты то кто? - произнес старик непослушным языком, первое, что ему пришло на ум и вероятно очень глупое.
   - Я медсестра, зовут меня Надей, Вот поставлю вам капельницу и уйду, - ответила девушка уже совершенно другим тоном, почему-то опасливо косясь куда-то в угол.
   Курдюм промолчал. Сознание медленно, но верно возвращалось к нему и, уже спустя пять минут, после того, как Наденька, сделав все положенные манипуляции с капельницей, выпорхнула из палаты, он практически стал воспринимать все окружающее адекватно. Желая получше осмотреться, старик повернул голову на белоснежной подушке и увидел, сидящего не стуле у двери, огромного "шкафа". На нем, поверх мощных, необъятных плеч, был накинут, казавшийся крохотным, белый халат, придававший ему вид какой-то нелепой, темной карикатуры, среди всего этого стерильного и никелированного великолепия.
   - А, Слон, - тихо произнес Курдюм, заставив себя улыбнуться. - Ты то, что здесь делаешь?
   - Как что? - искренне удивился жлоб. - Охраняю! Мало ли что!
   - Что со мной приключилось?
   - Так это..., - Слон стал старательно подбирать незнакомые ему слова, при этом смешно и как-то по-детски морща низкий, обезьяний лоб. - К-как его, тьфу ты, п-падла - инфаркт с этой, ну, с микардой, что ли? А это - р-реанимация, тут все для того, чтобы "жмуриком" не стать! Так, что, Курдюм, лежи, не боись - за все уплочено. Дороговато, правда, содрали, суки, зато хоромы отд-д-дельные!
   - Долго я здесь?
   - Да уж, третий день. В-врачи говорят, все тип-топ, ч-через недельку скакать будешь, как к-козел! Гы, гы. А больничка ваша, г-г-городская, тут до твоего дому, рукой подать. Небось лучше, чем в Бутырке то? Гы, гы.
   Говоря это, Слон сидел, боясь пошевелиться, да и голос его звучал на тон ниже, чем обычно. Хотя он изо всех сил пытался юморить по-своему, судя по всему, ему было очень неуютно в этой хрупкой обстановке, и от безысходности, бедняга даже стал заикаться.
   - А ты, значит, охраняешь? - еще раз спросил Курдюм, вспомнив непонятную реакцию Наденьки, на его, в общем-то, безобидный вопрос. - Да ты своей бандитской рожей, наверное, всех сестричек распугал? Ступай к себе, сам как-нибудь оклемаюсь - не впервой, да и какой хрен меня здесь обидит.
   "Шкаф" неловко поднялся со стула, пробормотал что-то себе под нос, потоптался на месте в нерешительности и стал осторожно поворачиваться к выходу.
   - Хотя стой. Что нового на воле? - остановил его старик, лелея единственную надежду.
   Слон вновь, медленно и осторожно развернулся, как груженая шаланда в узком ангаре и тихонько пристроив свой зад на стуле, произнес со вздохом:
   - Все путем, Курдюм, а чему быть то? Ну, дело к осени идет, ночи холоднее, наверное, стали.
   - Да, - усмехнулся Курдюм. - Совсем застыл у тебя в башке бараний шашлык, Слон.
   Не смотря на смороженную жлобом глупость, ему стало намного легче. Вестей о Павле не было, а, как известно: лучшая новость - это отсутствие всяких новостей! А между тем, получив разгромную критику в свой адрес, Слон старательно напряг память, и мучительно выискав в ней нечто, просиял.
   - Да, забыл, два дня назад, Михася скопытили, этого длинного шоферюгу. Кто, что - не знаю, нашли в лесу. Побитый весь и, наверное, удавленный, - выдал он с гордостью, как будто докладывал о вручении награды.
   Новость была не из приятных, но старик не стал устраивать разнос смущенному Слону, за нерасторопность. Его острый ум, сразу высветил предполагаемое направление, откуда могла прийти эта беда, едва припомнив события последних дней. Безусловно, убийство Михася, было делом рук Вени Чалого, все ж таки упрямо пожелавшего взять реванш и накопать компромата на Курдюма, любым путем. Но, что мог сказать Михась, которого, судя по всему, мучили, что он знал? Да в принципе ничего, кроме того, что курировал, вместе с тем же Слоном, отбытие Павла. Хотя именно этого и хватило бы с лихвой, если чуть-чуть пораскинуть мозгами. Придя к такому выводу, старик, тут же принял моментальное решение - откладывать дело в долгий ящик, было чревато неприятными последствиями, и он только уточнил у Слона:
   - С глазами, у Михася что-нибудь было?
   - У кого? - не сразу сообразил тот, но тут же поправился. - У Михася? Да говорят, повышибали зенки то.
   Этого было вполне достаточно. Уж кто - кто, а Курдюм точно знал единственного человека на свете, который получал удовольствие, от выдавливания пальцами глаз своей жертве. Это был Веня Чалый, начитанный комсомолец, считавший утонченно, что глаза - зеркало души. Но забирая у человека душу, вместе с жизнью, чтобы не смущать, вероятно, свою собственную, выдавливал и это "зеркало"!
   - Подь сюда! - приказал больной боевику.
   Тот, прихватив стул, приблизился к кровати, превратившись во внимание и интуитивно чувствуя, что старик задумал очень серьезную работу для него. А Курдюм, не стал выбирать слова и четко, по-деловому, изложил предстоящую задачу.
   - Веню Чалого знаешь в столице? - спросил он, и заметив как Слон кивнул и испуганно захлопал глазами, продолжил. - Убрать его надо! И чем скорее, тем лучше!
   В палате повисла гнетущая тишина, в которой даже стало слышно, как падают капли лекарства, в укрепленной на штативе капельнице. На лбу у Слона вступила испарина и он, тяжело переваривая в неповоротливом мозгу услышанное, лишь продолжал хлопать глазами, уставившись на Курдюма. Старик не стал торопить ход его мыслей, а терпеливо ждал, пока тот созреет самостоятельно.
   - Так это ж, о-го-го! - наконец выдавил из себя боевик. - Его же охраняют, как твоего президента! Ребята рассказывали.
   - Ну что засучил ногами, как баба при схватках, - голос Курдюма был жестким и лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски. - Что тебе охрана - такие же придурки, как и ты!
   Слон и не подумал обижаться, а энергия, исходившая от старика, каким-то странным образом передалась ему, напрочь подавляя волю и вызывая к жизни азарт охотничьей собаки. Через минуту, он был готов уже идти хоть к черту на рога, а Курдюм, между тем, продолжал тихим шепотом:
   - В Медведково Чалый снимает апартаменты своей телке, на девятом этаже. Дом новый, с причиндалами. Так вот: этот кобель посещает ее исправно, почти ежедневно, но как-то странно - как отоспится после ночного загула, так с утреца и к ней. Она видать тоже - ночная птичка. Сначала, в подъезд входит охрана, и вверх - вниз на лифте, а только потом уже он, но один, наверное соседей стесняется. А те, внизу дожидаются, да входящих и выходящих глазами шарят. Так что - кумекай! Адресок я тебе подкину, а сведения верные на все сто.
   - И откуда ты все знаешь, Курдюм? - искренне восхитился Слон. - Ведь, безвылазно в этой дыре сидишь!
   - Не твое собачье дело, - грубо оборвал его тот. - Два дня тебе сроку, не более, а адресок по телефону получишь. Ну теперь, топай, да с сестричкой попрощайся повежливее, рожу не корчи.
   Боевик осторожно поднялся со стула и, почти на цыпочках направился к выходу.
   - " Ангел во плоти, да и только!" - подумал, глядя на него старик и усмехнулся.
   Он прекрасно понимал, что жить теперь Вене Чалому, осталось считанные часы - Слон, несмотря на обманчивую нерасторопность, свое дело знал туго и осечек у него до сих пор, еще не было.
  
  
  
   Х Х Х
   После ухода Слона, Курдюм долго еще лежал без движения, вперившись неморгающим взглядом в белый потолок. Вновь в его голову полезли мысли о Павле, и если раньше он итак, с какой-то нежностью относился к этому парню, то теперь, побывав в когтях у смерти, стал тем более, несколько иначе смотреть на некоторые вещи.
   - " А что, если Чудовская канитель действительно, напрямую связана со Студентом? - подумал он. - Что тогда?"
   Курдюм закрыл глаза и представил себя в праведном гневе, а Павла с повинной головой перед ним. Так продолжалось несколько секунд, может минуту, пока старик решительно не тряхнул седыми прядями и почти вслух не произнес то, что никогда бы не сказал ранее:
   - Да черт с ними, с этими деньгами, если это действительно правда! Кто видел, кто знает? Простил бы Студенту все, только бы вернулся живым и здоровым!
   Он чуть помолчал, вздохнул, и вновь уставившись в белый потолок, совершенно с другим значением в голосе, продолжил свой короткий монолог вслух:
   - Пустое все! Прет в старую башку какая-то плесень! Все в порядке у Павла, иначе и быть не должно!
   Сказав это, он медленно, но верно стал проваливаться в благодатный сон. Его ослабленный болезнью организм, еще не готов был переваривать столь значимую информацию в таких количествах. Появившаяся откуда-то Наденька, вовсю захлопотала над ним, сменив одно лекарство в капельнице другим и, в порыве истинного милосердия пытаясь заглянуть ему в глаза. Однако старик уже ничего этого не чувствовал, отдавшись полностью в объятия блаженного небытия.
   А через три дня после этих событий, все столичные газеты, имевшие хоть какое-то касательство к криминальной хронике, наперебой принялись излагать суть трагедии, разыгравшейся среди бела дня, в одной из престижных девятиэтажек в Медведково. Согласно этим сообщениям, некто, Вениамин Ч. Выбросился из окна квартиры своей любовницы, находящейся на девятом этаже. Сама же любовница - модель агентства "Гранд Дизайн", что на Кузнецком мосту, была обнаружена в собственной постели с пулей в сердце. По сведениям криминальных хроникеров, выстрел был произведен из пистолета "Беретта", валявшимся рядом с кроватью и хранившем на своей рукоятке, отпечатки пальцев погибшего мужчины. Оружие в розыске не числилось, но и зарегистрированным не было тоже.
   Основным отличием этих многочисленных сообщений являлось лишь одно: некоторые газеты называли Веню Чалого криминальным авторитетом, другие - удачливым бизнесменом новой волны. Однако, из всех высказываемых версий, ни одна не походила на единственную истинную, а все лишь сводилось к банальной разборке между любовниками.
   Правда, СМИ умалчивали еще об одном факте: о смерти, якобы от сердечного приступа, одинокой старушки, которая проживала в квартире напротив, на той же площадке. Слон, хоть и был безнадежно тут в иных делах, но здесь проявил чудеса изобретательности. Именно он, каким-то образом, умудрился "обеспечить" инфаркт этой бабульке, чтобы иметь возможность заблаговременно спрятаться в ее "избушке". Там он переждал проверку "чистоты" подъезда охраной Вени Чалого и встретил клиента во всеоружии и неожиданно для того. Дальнейшее же было делом техники. Кстати, пресса и не могла написать об этом: "божьего одуванчика" обнаружили только спустя неделю после произошедших событий и эта смерть, в рамки официального следствия никак не вписывалась!
   Отложив газету, Курдюм с облегчением вздохнул. Сегодня, он первый день был у себя дома после больницы, с боем и угрозами уговорив лечащего врача отправить его восвояси. Правда, старик все ж таки, вынужден был согласиться на ежедневные процедуры, производимые приходящей медсестрой, но это уже, была сущая мелочь. Чувствовал он себя прекрасно, а подолгу болеть, так и не научился за многие годы совсем не курортной жизни. Поэтому, умение регенерироваться, было развито у него куда лучше, чем у ящерицы, случайно потерявшей и вновь отращивающей свой хвост.
   После выписки старика из больницы прошло еще три дня, когда в один из вечеров, посетители питейных заведений, расположенных в районе станции Метро "Сокольники", оказались свидетелями довольно забавной, на первый взгляд, душещипательной истории, в духе индийских кинофильмов. Молодой жлобина, весом килограммов в сто, пьяный в дымину, обращался к каждому встречному - поперечному и, проливая горючие слезы настойчиво интересовался: не видел ли кто, его брательника, которого он ласково и уменьшительно называл Слоником.
   А Слон, к этому времени, уже полностью рассчитался с земными долгами и спокойно почивал, вероятно, в одном из глубоких колодцев на территории разбитой фабрики, остов которой высился неподалеку от домика старика Рассохина. Курдюм не мог поступить иначе и предопределил дальнейшую судьбу Слона, с самого начала. Убийство такого масштаба, не могло пройти незамеченным в определенных кругах и исполнитель его, хотел он этого или не хотел, становился для заказчика бомбой замедленного действия, готовой взорваться в любой момент.
   К тому же, Курдюму уже как-то доносили, что Слон начал путаться с солнечногорскими, а те были единственными, не пожелавшими подчиняться общим правилам и продолжали творить беспредел. Был и еще один факт, заставивший старика пойти на столь радикальный шаг. После отошедшего в мир иной Михася, Слон оставался единственным свидетелем, принимавшим непосредственное участие в этой афере. Он не только самолично ликвидировал Артиста, но и вместе с Михасем, на его "Фольксвагене" принимал участие в сопровождении в рейс Студента и устранении не в меру любопытных филеров того. Об элементарной жалости, Курдюм не думал - в их среде, этой нравственной категории не знали никогда!
   Старик призвал к себе Слона ночью, якобы для подробного доклада. Затем он повел его на фабрику, под предлогом еще одной, на этот раз личной проверки "благонадежности" бомжей и там выпустил в огромную тушу своего боевика все шесть пуль из своего любимого "Бульдога" с укороченным стволом и изящным глушителем. Бедняга, так и не успел понять, за что ему явилась такая награда. Хотя за что, может и догадался, но вот почему именно свинцовая, да еще в таком количестве - вряд ли.
   О теле Курдюм заботиться не стал, здраво рассудив, что бомжи на своей территории, подобны муравьям - санитарам и сами, обнаружив поутру труп, отыщут ему надежное вечное пристанище, лишь бы не допустить в свои владения представителей власти. Теперь то, все концы, связанные с делом Студента, были обрублены окончательно. Оставалось только ждать чуть более месяца, пока все само не встанет на свои места. Павел же не звонил, и хотя старик сам запретил ему лишний раз засорять эфир без особой надобности, именно в этом он видел залог будущего успешного исхода.
  
  
  
  
   Х Х Х
   На следующее утро, после своего прибытия в деревеньку, неподалеку от побережья всегда холодной Ладоги, Павел проснулся довольно поздно. Тетки Марьи в доме не было, а от печки шел густой дух недавно выпеченного хлеба. Только сейчас его ухо уловило непривычные звуки деревенского утра: гоготание гусей во дворе, кудахтанье кур, пение петухов и прочую какофонию, исходящую от другой живности. Потянувшись всем телом на мягкой перине, Студент резким движением вскочил а ноги и отправился в поисках умывальника. Он долго и с наслаждением плескался во дворе под допотопным алюминиевым рукомойником, отфыркиваясь и по-собачьи мотая стриженой головой, пока не услышал за своей спиной голос тетки Марьи.
   - Что, соколик, встал? Ну как тебе наша водица Ладожская? Это не ржавь какая Ленинградская - истинная слеза, и по вкусу и по цвету!
   Павел вспомнил вчерашний самогон и личный комментарий к нему хозяйки и, улыбнувшись, промокнув лицо пушистым полотенцем, направился в дом. Поданные теткой Марьей на завтрак парное молоко и только что выпеченный хлеб, показались ему сущим объедением и, незаметно для себя, набив желудок так, что живот превратился в барабан племени Мумба - Юмба, он, неожиданно отрыгнув, откровенно смутился, оглядываясь по сторонам. Хозяйка за занавеской у печи, залилась счастливым смехом и, пожелав ему хорошего отдыха, отбыла куда-то по своим делам.
   Однако безделье скоро наскучило Студенту и побродив по комнатам еще малость, он вышел во двор и принялся разыскивать в прилепившемся к дому сараюшке, колун. А когда хозяйка возвратилась к обеду, то так и ахнула, едва ступив в собственный двор. Павлу удалось нарубить такую кучу дров, какую местные нанятые алкоголики, осиливали только за неделю. Он же был занят складыванием поленницы и с удовольствием ощущал в своем тренированном теле, разливающуюся теплыми волнами приятную физическую усталость.
   Так прошло еще два дня и Артюхов уже начал вживаться в размеренную деревенскую жизнь, с ее огромным количеством каждодневных забот и несоизмеримо малым количеством соблазнов и развлечений. Однажды, когда Павел все так же рубил во дворе дрова, тишину провинциального дня, внезапно нарушила трель его мобильного телефона, который он включил опять, обосновавшись на Ладоге. Поначалу, Студент остолбенел в нерешительности - а вдруг Курдюм! Но потом, вспомнив о наличии функции определения номера звонившего, взглянул на дисплей.
   Беспокоили его явно не из Подмосковья, а из Питера, но цифры, выстроившиеся в ряд на маленьком экране, были незнакомыми. И тут, как будто током прошило его мозг, оживив в памяти давно ушедшие в небытие годы. На дисплее красовался номер его собственного питерского телефона восьмилетней давности!
   - "Наташка, - подумал Павел, - Надо же, не сдержалась. Может оно и к лучшему - кому-то надо начинать первым".
   А мобильник все трезвонил и Студенту ничего не оставалось, как включить его. Голос Натальи показался ему спокойным, даже очень спокойным, насколько он помнил темперамент своей бывшей супруги, но слышен был, как-бы издалека, хотя их разделяло всего-то около тридцати километров.
   - Алло, Павлик, дорогой мой, как ты себя чувствуешь? - произнесла Наталья.
   Артюхов внутренне напрягся. Подобное обращение к нему, супруга не использовала даже в приснопамятные времена медового месяца. Да и с какой это стати, ее вдруг заинтересовало здоровье бывшего мужа?
   - "Может пьяна?", - промелькнуло в голове у Павла и, чтобы потрафить ей в таком случае, он ответил ей в тон. - Не беспокойся, моя лапочка, здоровье у меня прекрасное.
   Ему показалось, что на том конце всхлипнули и тут же заговорили вновь, причем опять полную чепуху.
   - Ты там, где и должен был быть?
   Вопрос был довольно глупым и Павлу ничего не оставалось как ответить короткое: "Да".
   - Во Всеволожске, на Пушкина 46? - спросила трубка.
   Это была уже полная ерунда и Артюхов хотел было уже отключить телефон, как его обожгла страшная догадка.
   - "Неужели они добрались до Натальи и пытаются таким образом выйти на меня? А что она? Она, естественно, врет, выгораживает и предупреждает, как может"!
   Придя к такому скоротечному выводу, он ответил еще раз: "Да" и, сославшись на занятость, пообещав перезвонить попозже, выключил телефон. В изнеможении присев на ступеньку крыльца, Студент принялся лихорадочно анализировать ситуацию. Получалось одно: люди Гаршина установили, не без помощи, вероятно, Китаенко, что он бывший питерец и вышли на Наталью. Это было ясно как день, однако что означал названный ею адрес, он, хоть убей, понять не мог, сколько бы не пытался. Единственное, к чему пришел Павел, так это к тому, что его бывшей супруге, каким-то образом, удалось связаться с ним и она сообщила ему адрес, где ее сейчас содержали.
   Решение было принято мгновенно. Не став даже писать записки отсутствующей тетке Марье, Артюхов быстро оделся и бодрой походкой зашагал по направлению к железнодорожной станции. Уже в пути, ему в голову, пришел еще один вариант этой неожиданно возникшей проблемы, который сводился к тому, что Наталью могли и использовать в качестве приманки, заставив назвать этот адрес во Всеволожске.
   Поразмыслив и так и эдак, Павел решил не нагонять на себя страху прежде времени, а предположил сориентироваться на месте, исходя из конкретной обстановки. Ясно было по крайней мере одно: как ни крути, а ни в чем не повинную женщину, попавшую в беду из-за него, надо было спасать. Ценой ли собственной жизни или нет - это уже зависело от него, тем более сейчас, на пыльной провинциальной дороге!
   Добыв, именно добыв на станции Борисова Грива такси, на что ушло не менее часа, он наконец-то отбыл по направлению ко Всеволожску. Однако сколько бы Павел не подгонял шофера - медлительного словно ленивец, дядьку с отвислыми, на манер Тараса Бульбы, усами - ехать быстрее, чем позволяла довольно разбитая дорога, они никак не могли. К тому же, видавшая виды "копейка", все время чихала и кашляла, угрожая вот-вот остановится и вовсе.
   Поэтому, как только показались первые домишки города, Павел рассчитавшись, покинул тарантас "гарного хлопца", пересев в подвернувшуюся "девятку" с шашечками. Едва опустив свой зад на сиденье, он коротко бросил молодому парнишке за рулем лишь одно: "Гони"! Они на полной скорости промчались по центральной улице и, заскрипев отчаянно шинами на повороте, буквально влетели на Пушкинскую. И тут, юный водитель, чудом успел нажать на педаль тормоза.
   На лице, у самого перекрестка, было целое столпотворение. Толпы зевак плотным кольцом часть дороги и тротуара, а в середине этого живого, шевелящегося и гудящего на все лады круга, суетились люди в милицейских фуражках и белых халатах.
   - Так вот он, дом 46 то, - указал парень на павильон с выбитыми стеклами и поклеванной пулями вывеской с надписью "Парикмахерская".
   Павел вышел из машины и, смешавшись с толпой зевак, стал вслушиваться в разговоры. Однако из обрывков разрозненных фраз, понять было что-либо сложно и он напрямую обратился к дородному мужику с фартуком продавца на округлом брюшке.
   - Что случилось то, отец?
   Тот, неохотно оторвавшись от созерцания места происшествия, оглядел его с ног до головы невидящим взглядом и, вовремя очевидно вспомнив, что перед ним совсем не покупатель, почти доброжелательно, с осуждением в голосе, произнес:
   - Да бандюги эти совсем распоясались! Видишь, что средь бела дня выделывают? У меня магазин как раз напротив - я все видел! Подкатили, значит, на двух машинах, нашенских, "Жигулях", вроде, человек пять мордоворотов и двое, шмыг, внутрь "Парикмахерской". Через минуту, оттуда крик, гам! Эти выскакивают и кричат что-то своим, значит. Ну те автоматы повытаскивали, да давай полосовать павильон вдоль и поперек. Потом по машинам, и были таковы, а в павильоне - три трупа! Две девчонки - парикмахерши и клиент их - мужик уже в годах. Вот так то!
   Информация оказалась исчерпывающей и, Артюхов, выбравшись из толпы, побрел прочь. Все его варианты героического спасения Натальи, прокручиваемые по дороге, рассыпались как карточный домик. Павел не осознавал еще полностью произошедшего и находился в определенной степени прострации, не понимая пока, что предпринять дальше. Из собственных сумбурных мыслей его вновь вернул на грешную землю мальчишеский голос. Парень, который его привез сюда, продолжал стоять посреди дороги у самого поворота и видимо специально дожидался своего недавнего клиента.
   - Ну что там? - спросил он, скрестив руки на груди и чуть присев на капот своей машины. - Опять крутые ребятки накуролесили? Куда дальше-то?
   Артюхов, удивленно взглянул на него и только безнадежно махнув рукой, углубился в собственные мысли, стараясь привести их хоть в какой-то порядок. И тут вдруг его осенило. Надо же, в этой суматохе он совсем упустил из виду один очевидный до ужаса факт: ведь на дисплее был его собственный, правда бывший, квартирный номер и следовательно, Наталья могла звонить ему только из Питера, с улицы Седова! А адрес во Всеволожске она назвала просто так, наобум, чтобы не выдать его и в то же время освободиться от своих незваных гостей.
   - Эх, Наталья, Наталья, - сокрушенно покачал головой Студент, глянув через плечо в сторону расстрелянной парикмахерской. - Думала ли твоя добрая душа, спасая мою шкуру, на какие муки она обрекает ни в чем не повинных людей!
   Картина произошедшего, хотя он и не видел подробностей, всплыла в его сознании как рекламный ролик на экране телевизора. Все в одночасье встало на свои места. Люди Гаршина, безусловно бросились по названному адресу, благо что улица Пушкина есть наверняка в любой дыре, и не обнаружив здесь Студента, в бессильной злобе, расстреляли всех кто был в парикмахерской.
   Павел подошел к парню и, похлопав его по плечу, ничего не объясняя, спросил:
   - До Питера подкинешь?
   Тот лишь кивнул головой в знак согласия и, оказавшись за рулем, стал включать зажигание. Всю дорогу Артюхов молчал и чем ближе они подъезжали к Северной столице, тем более хмурым и настороженным становился его взгляд. Шоферу очевидно передалось его настроение, и хотя он и не предполагал, чем оно могло было быть вызвано, тем не менее, разговоры не затевал и в душу с расспросами не лез.
   На улице Седова Павел вышел из "девятки". Он прошел под аркой, затем тоннелем и быстрым шагом вошел в знакомый дворик. То, что Артюхов ожидал здесь увидеть, - а дорогой ему именно и представлялась картина виденная недавно во Всеволожске: скопление милиции, работников "Скорой помощи" и зевак - ничего подобного здесь, к счастью не было. Со стороны казалось, что дом и двор, живут своей обыденной жизнью, не тревожимой ничем и никем, уже многие годы.
   И тем не менее, движимый каким-то первобытным чутьем, Павел с тяжелым сердцем, совершенно забыв о всякой осторожности, почти бегом, поднялся по лестнице на третий этаж. Он толкнул дверь, обитую коричневым дерматином и та бесшумно поддалась этому легкому напору. То, что Студент увидел, войдя в прихожую, повергло его в шок и заставило короткие волосы на голове зашевелиться.
   Наталья сидела на полу, у порога в зальную комнату, оперевшись плечом о косяк двери, как бы отдыхая, а из ровной круглой дырочки со слегка опаленными краями на ее уже восковом лбу, сочилась тонкая струйка темной крови, рассекая лицо змеистым следом и каплями сбираясь на подбородке. Ее глаза оставались открытыми и смотрели прямо на него, то ли с немым укором, то ли с нерастраченной нежностью, но одинаково теперь уже безжизненно.
   Павел, наконец преодолев состояние ступора, на негнущихся ногах, шагнул к бывшей супруге и двумя пальцами прикрыл ей еще теплые веки. Тут то он и увидел вторую часть разыгравшегося кровавого спектакля. Дверь в комнату, где квартировали геологи, оказалась распахнутой настежь. А там, в куче тряпья и спальников, плавающих в лужах крови, в самых фантастических, неловких позах, лежали полуголые тела Гоши и Маечки, густо изукрашенные следами от пуль. С ними, очевидно, никто и не думал церемониться вообще. Как бы в подтверждение этих мыслей, Павел чуть не упал, поскользнувшись на целой россыпи латунных гильз, тускло отсвечивающих под ногами на фоне темного паркета.
   От увиденного, Артюхова затошнило, и он, откинувшись спиной на стену прихожей и обхватив лицо ладонями, стал медленно опускаться на корточки. Что делать дальше, Павел не знал. Как, впрочем, и не предполагал раньше, что, на первый взгляд безобидная затея с передачей денег, обернется для него таким количеством потрясений и будет стоить жизни многим другим, ни сном ни духом не ведавшим о договоренностях неких Седого и Курдюма.
   Злость и бессилие душили его и надо было бы идти прочь, но он не находил в себе сил даже подняться на ноги. Все надежды и мечты начать когда-нибудь новую жизнь в этих стенах, рухнули в одночасье. Неизвестно сколько Павел еще сидел так, если бы не услышал во дворе, у подъезда, какой-то странный шум, а затем, топот многих пар ног на первых ступеньках лестничного марша. Организм сам отреагировал на опасность и подбросил его тело словно стальной пружиной, направив к выходу. Там, тремя гигантскими прыжками, Студент оказался на площадке четвертого этажа, а еще через пару секунд - пятого. Здесь был выход на чердак. Оглянувшись мельком вниз и заметив лишь серый милицейский камуфляж, наводнявших его бывшее жилье ОМОНовцев, Павел юркнул в темное и пыльное пространство.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Свой дом, и чердак в том числе, он знал как свои пять пальцев. В детстве, они устраивали здесь целые театры военных действий. За что и были неоднократно биты, неразговорчивым и суровым на вид дворником, носившем старинное имя Сидор и имевшим поэтому, любимую присказку: " Отдеру, как Сидорову козу"!
   Промчавшись, словно кошка на мягких лапах, по заглушающему шаги слою многолетнего пыльно - паутинного праха, мимо порыжелых от времени стропил, к одному из двух слуховых окон, Павел вылез на крышу. Осторожно ступая по гулкой жести, он подошел к ее краю, со стороны соседнего дома. Здесь, внизу все было тихо. На стене такой же пятиэтажки как эта, только с плоско закатанной рубероидом кровлей, тускло поблескивала ржавым, давно некрашеным железом, старая пожарная лестница. Этот дом, отстоял то всего метра на три от Артюховского.
   В детстве, самые прыткие из них, предварительно разбежавшись, без страха прыгали через эту бездну, демонстрируя свое геройство и чувствуя прилив адреналина, когда одеревеневшие пальцы наконец обхватывали пруты лестничной арматуры. Прыгал и Павел, однако давно это было, а сейчас, посмотрев вниз, он испытал неприятный холодок, пробежавший вдоль позвоночника. Действительно, обретенный жизненный опыт, мало способствовал необдуманному безрассудству. Но деваться было некуда и, сделав три гигантских шага по жести, Студент на секунду повиснув над пропастью, к великому своему облегчению, почувствовал под пальцами рук надежный, хотя и изрядно ржавый металл.
   Путь был открыт и дальнейшее не представляло никаких трудностей. Спокойно пройдя по крыше соседнего дома, скрытой со стороны улицы высоким парапетом, он спустился вниз в одном из подъездов. Фасад этого дома выходил на многолюдный проспект и, оказавшись среди прохожих, Павел неспешно огляделся. Все то, что происходило сейчас в его родном доме, осталось за углом, но любопытствовать Студент не стал, а спокойно направился в противоположную от опасности сторону.
   Тяжелые мысли одолевали в этот момент Артюхова и он явственно чувствовал в собственном организме какие-то, не поддающиеся ни логике, ни здравому смыслу, изменения. Казалось бы: благодари судьбу, убирайся из города подальше, в свою Богом забытую деревню, на парное молоко к тетке Марье, ан нет - ноги совершенно не хотели слушаться призывов разума, а душа открыто, как никогда еще ранее, требовала мщения! Но как мстить?
   Павел прекрасно помнил свою одиссею в этих пределах, чуть более двух недель назад, когда разыскивал информацию на пресловутого Гаршина. Начинать все это заново, добраться до его логова, а там... Однако следующая его мысль напрочь перечеркнула предыдущую. Артюхов прекрасно понимал, что добраться до Седого будет неимоверно трудно и эта безумная затея, с самого начала, могла оказаться не только бесперспективной, но и трагичной для него самого.
   Тем не менее, жажда праведного мщения не отпускала ни на минуту, не смотря на очевидные разумные доводы самому себе. И тут, в поисках приемлемых вариантов, Студент вдруг натолкнулся на довольно интересную мысль, суть которой сводилась к следующему:
   - " А что, если этот Гаршин, и сам не знает, какой беспредел творится вокруг его имени? Скорее всего, так и было! Глупо думать, что он самолично планирует эти погромы, не тот уровень - таким людям важен, прежде всего, конечный результат. И что из того? А то, что должен быть некий злой гений, не боящийся замараться в крови и до которого добраться будет куда проще"!
   Однако, мысли и остались мыслями, но как их реализовать на деле, Павел по-прежнему не знал. Оставалось надеяться только на Провидение, но возвращаться в деревню, а затем ночами мучить себя думами о невыполненном долге перед памятью хотя бы одной его Натальи, он не мог. Поэтому, еще раз прикинув все "за" и "против", Студент решил наконец эту дилемму твердо и окончательно.
   Ноги сами понеси его на Север мегаполиса, где в рабочих окраинах, как он знал еще с юности, существовал совсем другой уклад жизни, как по ее уровню, так и по почитаемым жизненным ценностям. Дело в том, что население этих трущоб, испокон веков формировалось из личностей, имевших когда-либо, нелады с законом и власть предержащими. Именно этим, когда-то в Москве, тоже славилась Марьина роща. Там то, среди не избалованного плодами цивилизации, в большинстве своем бесхитростного люда и решил Павел почерпнуть информацию уже не о Николае Сергеевиче Гаршине, а о рецидивисте по кличке Седой, но самое главное - о его нынешнем окружении.
   Для реализации своего плана, Павел обосновался в первой же, попавшейся на его пути пивнушке, которая разительно отличалась от своих расфуфыренных собратьев центра города. Устроившись за откровенно грязным столом с кружкой довольно жидкого, зато дешевого пива, он принялся обозревать благоденствующий в смрадном кисло - дымном угаре специфический контингент и прислушиваться к обрывкам пьяных разговоров. И ему повезло! Уже через пару часов сидения, Студент услышал от изрядно подвыпившей теплой компашки из четырех мужиков характерного обличья, мельком проскользнувшее упоминание - "Седой".
   Павел навострил уши и хотя эта кличка была очень распространенной в уголовной среде, весь превратился во внимание. А мужик с испитым лицом, остатками гнилых зубов во рту и синими от наколок руками, продолжал свой рассказ о собственных геройствах на зоне, в пору бурной молодости. Собеседники его: кто внимательно слушал, а кто и откровенно позевывал, прихлебывая пиво, но все серьезно и основательно кивали в знак согласия, когда это требовалось по ходу повествования. Вскоре компашка заметно поредела, а беззубый, у которого, вероятно, забот было намного меньше, чем у других, остался в гордом одиночестве. Позыркав осоловевшими глазами вокруг, он сам переключил свое внимание на Студента, хотя внешний облик его, тому сразу видать не понравился.
   - Што, мил человек? - прошепелявил былой рассказчик, зло сверля Павла пьяными глазами. - Сам чистенький, аки ангелочек, а цедишь, вот уже гольный час это пойло! Может, угостишь дядю Женю?
   Артюхов не возражал, а вскоре, уместно ввернув пару специфических оборотов речи и походя назвав несколько громких кличек людей, с кем имел "счастье" пересечься в лагерных скитаниях, он вмиг стал "своим" и его прикид, дядю Женю больше уже не смущал. Однако тот стал почему-то стремительно пьянеть и свой план следовало реализовывать оперативнее.
   - А что, дядь Жень, бросил Павел первую затравку. - Судя по всему, ходок вы были не из последних?
   - Верно цинкуешь, паря, - осклабился беззубым ртом тот, весьм польщенный вниманием к собственной персоне. - Три ходки, как с куста! Сперва "трешник" - это еще при Хрущеве, потом "пятерик" отхватил, а завязал уже "червонцем". В общем: за все, про все - там амнистия, там условно - досрочное - "пятнашку" оттянул за милую душу.
   - И Седого знал? Упоминал вроде недавно. Это который?
   - Как который? - искренне удивился алкаш. - Наш, питерский. О, о, большого полета птица стала! Видел его как-то в центре: авто - во, клифт - во, на сраной козе не подъедешь, руки не подаст! Рожой, правда, подкачал - отъел как пидор кастрированный.
   Тут глаза дяди Жени несколько протрезвели и он, с видимым сожалением, закончил:
   - Хотя он со мной и в зоне, не очень то ручомкался, завсегда в небесях был. А что я, эх, Женя - Клоп, так клопом и живу! Эх!
   Нота была конечно грустной и вероятно следовало ободрить как-то собеседника, залить горечь бесславно прожитого порцией "бормотухи", однако надыбав "золотую жилу", Павел торопился.
   - И что, Седой, завязал совсем? - спросил он.
   - Завязал - не завязал, не знаю, зазря трепать помелом не буду, но людишки поговаривают, что своими ручонками боле не балует. Да и на кой ему, что у него, помогал не хватает?
   - Думаю, хватает, но не всем доверишь! - резонно заметил Студент.
   - И то, правда, - согласился дядя Женя. - Но у Седого есть на кого положиться. Чигирь, слыхал о таком? Они вместе последний срок тянули, ну и я с ними - потому и знаю. Седой как освободился, так вскоре и Чигиря вытянул, а у того срок был о-го-го! Так что он ему по гроб жизни обязанный, чё хошь сделает!
   - Такой умный?
   - А то! Не гляди, что деревенщина гольная - башка варит будь здоров и к тому же - жалости не знает в общем!
   - "Это уж точно", - подумал про себя Павел и вслух спросил. - Тоже, небось, ручки белые?
   В знак категорического несогласия, собеседник энергично замотал головой и, чуть не захлебываясь от накативших чувств, продолжил:
   - Этот - свой парень! Нос не дерет и на всякое тряпье не кидается. Да что там говорить: кум бакланил, что Чигирь частенько, вот так как мы, по-простому, в пивнухе на Приморском обретается. Утверждает - сам видал! А я верю, кум там живет, стало быть знает, да и врать ему никакого резона. Это рядом с гостиницей "Выборгская".
   Павел едва не вскрикнул, от нежданно свалившегося везения. Удача сама настойчиво перла ему в руки, видимо в компенсацию за страсти и ужасы сегодняшнего дня.
   - И часто бывает? - спросил Студент, старательно сдерживая волнение. - Наверное охраны - целый взвод?
   - А я почем знаю. Вот ты, как пиво пьешь? Я, например, каженный день - иначе никак! А насчет охраны, так какое с ней питье и отдохновение, тут понимать надо! Я ж говорю - наш мужик, Чигирь то! Чё, по-твоему, он у себя дома пиво хлебать не может? То-то и оно! Тут важен процесс!
   Эти нехитрые, но по-житейски здравые рассуждения, обрадовали Павла еще больше. А между тем, все говорило о том, что дядя Женя свой сегодняшний лимит уже выбрал и едва держался на ногах. Его хватило только на то, чтобы указать, любезно подхватившему гуляку собеседнику, дорогу к своей конуре, расположенной, к счастью, неподалеку. В этом обветшалом и едва ли похожим на дом, щитовом строении, Студент и заночевал. А утром, пока хозяин еще сладко спал, прихватив попавшуюся на глаза остро заточенную финку с наборной ручкой, Павел покинул гостеприимные "чертоги". Крысятничать, Артюхов не посмел бы никогда, а потому, оставил на столе, за экспроприированный нож, изрядную сумму денег. За свое инкогнито он не переживал. Дядя Женя, изрядно набравшийся вчера, вряд ли чего бы помнил сегодня.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Этим утром, как впрочем частенько, в последнее время, Николай Сергеевич Гаршин прибыл в свой офис на Кировском проспекте. Утром, собственно говоря, это предобеденное уже время, назвать можно было только условно и непременно взяв во внимание особый режим жизни будущего депутата. Вставал он, как правило, поздно и что греха таить, любил понежиться в своей шикарной постели, предаваясь мечтам и с избытком испытывая гордость за свою собственную персону. Тут же Гаршин анализировал различные ходы беспокойной и суматошной жизни человека, обретающегося на орбитах городской деловой элиты. Хотя желание мыслить холодными категориями, последнее время, возбуждало его все меньше и меньше, безвольно уступая место сибаритским устремлениям просто блистательно жить.
   Тяга же к офису, ассоциировалась в нем с иной, пока еще неизведанной ипостасью, его разносторонней, как он сам считал, и небесталанной личности. Это увлекало и приятно щекотало самолюбие, давая в мыслях, возможность обращаться к самому себе, не иначе как на "Вы".
   Однако сегодня, настроение Николая Сергеевича было из ряда вон плохим и причиной тому, являлась совсем не деловая сторона его жизни. Здесь все шло своим чередом: старик Курдюм больше не тревожил его августейшим вниманием, в бизнесе наличествовал порядок, наемные борзописцы, уже вовсю трудились над составлением будущих программных речей и спитчей, а так же иной сопутствующей атрибутики. Чудовские события, успев обрасти неимоверным количеством подробностей, похоронили под ними сами себя и порою Седому даже казалось, что все это было лишь инсценировкой сотворенной компетентными органами, в оправдание необходимости собственного существования.
   Тем не менее, на всякий случай, поиски Студента продолжались и хотя результат их равнялся голому "зеро", но и не это портило сегодня настроение Гаршина. Просто у Николая Сергеевича, вот уже второй день болела печень и это обстоятельство вдруг неожиданно уровняло его, самого Гаршина, с простыми смертными, безаппеляционным напоминанием о циррозе и, в конечном итоге, о таком же, оказывается, бренном его естестве, как и все остальное. Со вчерашнего дня он благоговейно глотал все, что можно было найти от этой болезни, начиная от слабенького "Карсила" и заканчивая новомодным "Эссенциале - Форте". Каждый раз, проглотив капсулу, Седой внимательно прислушивался к реакции на это действо собственной печенки.
   Ему было до слез жалко себя и все, за что бы он ни брался, буквально валилось из его рук. Вот и сейчас, он никак не мог пройти первого уровня компьютерной игры, хотя еще неделю назад, с легкостью проводил своего виртуального "нинзю" через все перипетии, почти к полной победе над силами зла. Наконец, бросив эту бесперспективную затею и скрестив руки на округлом животе, Гаршин стал оглядываться своими выпуклыми глазами вокруг: чем бы заняться еще. Но сколько-нибудь значимые идеи, никак не хотели посещать его голый череп. Вовсе отчаявшись, он схватил мобильный телефон и принялся набирать номер. Как раз в этот момент печенка предательски ёкнула, отдавшись болью в пояснице и это обстоятельство, безусловно определило тон его будущего разговора с собеседником, которого он призывал сейчас к себе в кабинет.
   Чагин объявился перед шефом спустя тридцать минут после его звонка, и все такой же суетливый в движениях, но сдержанный в эмоциях, уселся в кресле напротив. Едва его тощий зад достиг мягкой кожаной подушки, он уже стал по старой привычке, как когда-то "Беломорину", принялся разминать в пальцах сигарету с фильтром и это обстоятельство, ранее не замечаемое вообще, сегодня вдруг стало отправной точкой для начала излияния желчи начальства. Именно в эту минуту, Гаршин почувствовал: единственное, что могло бы избавить его, пусть на время, от нудящей боли и навязчивых мыслей о собственной печенке, так это возможность "спустить пса" на кого попало. Поэтому Чигирь подвернулся как раз кстати.
   - Ты вот что, Чагин, - зло бросил Седой, глядя в упор своими блеклыми, выпученными глазами, - курить здесь даже и не думай! Здоровый образ жизни надо пропагандировать, понимаешь, а не коптить легкие, как паровозную топку! Да и для меня это вредно!
   Помощник с удивлением посмотрел на шефа, но возражать не стал, хотя и сигарету не спрятал. Чутьем опытного чиновника, а он им фактически и был, на службе у Гаршина, вот уже почти десяток лет, Чигирь понял, что начальство что-то беспокоит и разнос, при любом раскладе, неминуем. Поэтому он с должным спокойствием воспринял первую реплику. Однако то, что произнес его бывший однозонник Седой дальше, буквально повергло, выдержанного в общем-то Чигиря, в настоящий шок и заставило внутренне похерить навсегда, все еще продолжавшие теплиться в нем, принципы тюремного братства.
   - Ну, что там у тебя с этим сопливым Студентом, Чагин? - спросил шеф, перекидывая из руки в руку блестящую зажигалку и явно наслаждаясь собственным превосходством. - Когда же, наконец, его задница будет представлена на мое обозрение? Или опять будешь выдумывать истории, как этот щенок обвел тебя вокруг пальца, словно паршивую сявку?
   Чагин пытался что-то возразить, но Гаршин не дал ему этого сделать и с видимым кайфом, продолжил свой монолог. Очевидно, желчь в его печени, стала обильно отходить, приступы боли поутихли и этот метод самолечения, начинал ему откровенно нравиться. Что же касательно преданного Чигиря, то его, по-своему, было конечно жаль. Но тот действительно, умудрился за последнее время натворить столько, что ни одному кандидату в депутаты, не удалось бы переварить за раз, столько пролитой крови!
   - Во Всеволожске, твоя работа? - жестко, выпучив глаза, потребовал ответа шеф, хотя все прекрасно знал от верных "шестерок". - Ты что, с ума сошел?! Устроил здесь Чикаго, и это перед самыми выборами!!! Я же говорил тебе, перековываться надо, уголовничек ты хренов, отмываться до бела, а он туда же - беспредел устраивает!!! А на улице Седова? Ладно, эту сучку успокоили, хотя чего добились то? Но из квартирантов, зачем нужно было дуршлаги делать?!
   Казалось, что его фонтан упреков не кончится никогда и Чагин, наверное впервые в жизни, сидел перед шефом как провинившийся школяр, втянув голову в плечи. Сказать в свою защиту, ему было абсолютно нечего. Седой был прав - крови, оказалось пролито, почем зря, действительно много, а результат, как был нулевым, так и остался. Но Чигирь то старался как всегда - жестко и бескомпромиссно. Не угодил! Времена, видишь ли, изменились.
   - " Сейчас непременно напомнит об итогах, - подумал Чагин, осторожно поднимая на шефа свои крысиные глазки. - Не хватало еще, чтобы упомянул - за что бабки платит".
   Но Гаршин уже выдохся и, почувствовав себя много лучше, решил поберечь свои драгоценные нервные клетки, вовремя вспомнив присказку, что они, якобы, не восстанавливаются. Однако, чтобы на нужной ноте завершить разнос, Николай Сергеевич, уже спокойно добавил:
   - Ладно, чужих положил - не велика потеря. Но своих сколько, ты только посчитай, начиная с Артиста! Тоже мне, полководец гребанный!
   Хотя это и было сказано уже без крика, задело Чигиря за живое больше, чем предыдущее. Он стиснул зубы и, просверлив Гаршина глазками - бусинами, хотел ответить что-то резкое, но в последний момент не решился и лишь зло чиркнув зажигалкой, все ж таки без спроса закурил, в меру измятую уже, сигарету. Седой не обратил на этот молчаливый знак протеста, ровно никакого внимания. Почувствовав себя почти в форме, он вновь потянулся к компьютеру.
   - Иди, работай, - небрежно бросил шеф своему помогале и с головой окунулся в виртуальный мир.
   Чагин поднялся, скрипнув вставными зубами и демонстративно стряхнув пепел сигареты прямо на ковер, направился к выходу. Здесь, в пустой приемной, он наконец дал вою своим эмоциям, шибанув обитую черной кожей дверь так, что она застонала на массивных, анодированных, импортных петлях.
   - Свинья разожравшаяся! - пробурчал он себе под нос. - Ишь, аристократ хренов! Чигирь его уже не устраивает! Забыл, сука, как баланду жрал со мной из одной миски?! Ничего, попросишь еще Ивана Даниловича. Ты ж без него, как козел без рогов - а это уже действительно, хрен знает что, и не коза даже! Поглядим, куда кривая выведет.
   Подсознательно Чагин конечно же понимал, что завтра уже все вернется на круги своя, однако эмоции непременно надо было выплеснуть. Поэтому, он безо всяких сомнений подошел к своему, в общем-то неприметному и даже невзрачному " Фольксвагену - Пассату" и бросил по-свойски жлобу, восседавшему за рулем:
   - Давай на Торжковскую, пиво пить буду! Да хоть на нормальных людей посмотрю.
   Там то как раз, почти на пересечении с Приморским проспектом, и находилась непрезентабельная пивнушка, о которой рассказывал Студенту дядя Женя. Сегодняшний визит в нее Чигиря, был совершенно незапланированным, а только спровоцированным больной печенкой шефа и тем, что за этим последовало. Но видно действительно, безгрешной была душа Натальи, если само Провидение, вот уже скоро как сутки, толкало навстречу Павлу, исключительно её величество Удачу!
   Артюхов уже с самого утра, как только покинул хибару своего вчерашнего знакомца, едва перекусив в попавшейся на пути "Блинной", бродил в окрестностях гостиницы "Выборгская". Пивнушку он отыскал сразу - это был старый, добрый павильон, конечно более ухоженный и чистый, чем тот, в котором пришлось пребывать ему вчера. Однако заведение, удивительным образом сохранило в своем облике, специфический шарм советского времени. Та же сушеная пересушенная вобла, подаваемая к столу, та же пена шапкой, будто в пиво добавили стиральный порошок "Новость" и даже та же самая обязательно дородная Тамара, или тетя Даша - не важно - с ярко крашеными губами и непременной крахмальной наколкой в рыжих волосах. Она как Атлант возвышалась над стойкой, выставив вперед необъятную грудь и готовая в любой момент приструнить не в меру расшумевшихся мужиков.
   Студент безусловно отдавал себе отчет, обретаясь здесь с самого, казалось бы, внеурочного времени. За это время он успел отведать пива, кстати довольно неплохого, прочитать уже целую газетенку, найденную им на скамейке в скверике напротив и даже поотгадывать кроссворд в ней. Точного расписания открытия жажды и ностальгии у неведомого ему Чигиря, он не знал, да и будет ли тот сегодня вовсе - тоже не ведал. Однако выбор у него был невелик изначально. К тому же, люди, подобные тому, кого он поджидал, были горазды на самые непредсказуемые поступки. И Павлу ничего не оставалось делать, как ходить кругами, сидеть на скамейках скверика, глазеть на драчливых воробьев и ждать, ждать и еще раз ждать.
   Это фантастическое упорство было вскоре вознаграждено. Чагин подкатил как раз в то время, когда короткая обеденная расслабуха уже заканчивалась. Любители бодрящего напитка, те естественно, кто находился при деле, расползались из павильона оп своим близлежащим кабинетикам и другим рабочим местам, тщательно отирая губы кто чем и зажевывая запах "Орбитом" или просто, запасенным заранее, кусочком мускатного ореха.
   Павел ни разу до этого не видел Чагина в лицо. Но его сердце ёкнуло, когда из "Фольксвагена - Пассата", затормозившего практически у самых дверей пивнушки, вышел бодрый, юркий мужичонка, в облике которого, нелепейшим образом сочетались две ипостаси: близость к богатству и довольно специфическая простоватость. Чтобы окончательно утвердиться в своей правоте, Студент переместился вплотную к автомобилю, искусно играя роль так же жаждущего. И то, что он услышал вскоре, явилось для него всем: и небесной музыкой, и громом боевых барабанов!
   - Ты, Митяй, поставь колымагу как положено, сегодня я брошу якорь здесь основательно. Душу надо полечить, причина есть, - сказал мужичонка своему минотавроподобному шоферу.
   - Иди, Чигирь, расслабляйся на здоровье, - с пониманием ответил тот, включая скорость, чтобы припарковаться в положенном месте. - У меня травка есть - не заскучаю! Если что - пали из волыны.
   Машина отъехала, а Павел, прошмыгнув внутрь, прилип к барной стойке и заказал кружку темного. Чагин вошел следом и с видом завсегдатая раскланялся с хозяйкой, которая отвела ему внимания ровно столько же, сколько и другим. Затем он прошествовал мимо бабуски, торговавшей воблой прямо внутри заведения и взяв у нее пару, устроился за столиком у противоположной стены от входа. Артюхов, наблюдавший краем глаза за его перемещениями, с облегчением вздохнул. Разместись Чигирь в углу, подобраться к нему было бы куда сложнее. Но, видимо, матерый уголовник и сам не любил замкнутого пространства, а выработал инстинкт, выбирать места с возможностью отступления в любую сторону.
   Народу в павильоне было немного, да и те на все сто, предавались лишь любимому занятию. Подождав пока Чигирь тоже войдет в стадию кайфовой расслабухи и непременно при этом потеряет часть бдительности, Студент прошел, якобы, к соседнему от того, столику и оказался за спиной своего противника, которого ненавидел сейчас всеми фибрами своей души. Спокойно вынув финку, он наметил место между головой и плечами, где позвоночник имел явно обозначенный бугорок. Затем резким и даже изящным движением, Павел всадил узкое лезвие ножа в аккурат в промежуток между шестым и седьмым позвонками. Уж что-что, а анатомию бывший спортсмен знал хорошо, изучал когда-то в институте и сдавал экзамены только на "отлично"!
   Эту же оценку, ему можно было выставить и сейчас. Чагин, увлеченный пивом, не успел даже испугаться или вскрикнуть, лишь мягко уронив крысиное лицо в шелуху от только что очищенной им воблы. Кругом все было так же спокойно. Немногочисленное общество ничего не подозревая, продолжало наслаждаться прохладным, пенным напитком, а дородная тетка за стойкой, всецело была занята наведением лоска на пивные кружки.
   Вынимать финку Студент не стал, а лишь забрав платочек, которым заранее обернул наборную рукоятку, спокойным шагом утолившего жажду, направился к выходу. Душа Натальи была отомщена и он со спокойной совестью мог возвращаться теперь под крыло добрейшей и все понимающей тетки Марьи.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Завидев на пыльной дороге фигуру возвращавшегося со станции квартиранта, тетка Марья восприняла этот факт по житейски спокойно, прекрасно понимая, что у молодого, здорового парня, вполне возможны и какие-то свои дела. Она лишь улыбнулась ему и, не утрудив себя даже словом упрека за таинственное исчезновение того, направилась в дом сооружать что-нибудь поесть. А Павел, присев на ступеньку крыльца, вдохнул полной грудью наполненный испарениями с Ладоги воздух и совсем другим взглядом воззрился в уже осеннее, но все еще голубое, в редких облачках, небо.
   Последнюю ниточку, связывавшую его с прежней жизнью - мобильник, дарованный Курдюмом - он выбросил еще по дороге сюда и теперь на свое будущее смотрел совершенно иначе. Выхода из ситуации, в которую он попал по собственной глупости, Павел не видел абсолютно никакого, сколько бы не ломал голову. Вернуть утерянные деньги он не смог бы никогда, а следовательно, надо было врастать в эту землю, прочно и основательно - другой альтернативы на данный момент, просто не существовало.
   Свой следующий день в качестве уже основательного деревенского жителя, Студент вновь начал с рубки дров. И хотя тетка Марья продолжала настаивать, чтобы он малость отдохнул и попривык - безделье его только изматывало. Раздевшись по пояс, с колуном в крепких руках, он с методичностью автомата принялся крошить огромные березовые чурбаки, с наслаждением ощущая в себе четкую и слаженную работу всех групп мышц. Увлекшись процессом, Павел и не заметил, что в это утро, судьба приготовила ему встречу с очень колоритным представителем местной флоры.
   Разогнувшись и отерев пот после расправы с очередным, довольно сучковатым чурбаком, Артюхов увидел, практически прямо перед собой, ухмыляющуюся, испитую рожу с пуговицами мутных глаз и заросшую по самые брови колючей рыжей щетиной. На башке у детины красовался давно вышедший из моды картуз - восьмиклинка, вероятно доставшийся ему еще от деда - каторжанина, как единственное наследство. Облик аборигена дополняла грязная майка, прорехи которой открывали живописные фрагменты татуированных картин на давненько немытом теле, в виде куполов - луковиц с крестами, факелов и целых связок колючей проволоки.
   - Откуда это ты, такой чмырь, выискался в наших краях? - прошепелявил детина, опираясь на плетень, сооруженный если только ради проформы и довольно жидкий.
   При этом, он блеснул самоварной фиксой во рту и почесал грязными ногтями волосатую грудь. Ему, вероятно, было лет тридцать, не больше, однако всевозможные пороки изрядно потрудились над его организмом, хотя природная крепость в нем, нет-нет, да и продолжала поигрывать остатками бугров мышц. Павел разумно промолчал и взяв очередной чурбак, уже было замахнулся для удара, как на его плечо легло удилище, которое незваный гость держал в руке. Он криво улыбался, а его наглое действие, означало лишь одно - желание продолжения разговора.
   - Значит, западло тебе базарить с местной интеллигенцией? Так, так! - осклабился жлоб во весь свой щербатый рот.
   Павел, за свои шесть лет отсидки, повидал много подобных кадров, но сейчас, общением с одним из таких, он просто не хотел осквернять в себе то ощущение легкости, которое обрел со вчерашнего дня. Однако ситуация приобретала оборот безысходности и, судя по всему, разговора было никак не избежать. И тут его выручила тетка Марья. Завидев детину с крыльца, вдова кандальника, совершенно не стесняясь в выражениях, понесла того по кочкам, в хвост и гриву! Уголовник как-то съежился от ее напора, закинул свои удочки на плечо и спешно ретировался по направлению к речке, не преминув напоследок процедить угрозу в адрес Павла.
   - Вот черт рогатый, этот Гендос! - тем не менее продолжила в запале тетка, вытирая передником руки и тем самым, остужая свой боевой пыл. - Так и пристает к добрым людям, словно репей к кобелячьему хвосту. Житья от него нет! Да ты, Павлик, на него внимания то не обращай особо и не якшайся - мой тебе совет. Эта зараза, самое много полгода здесь пошастает, да порыбачит, если сезон, а потом опять на нары, года на три, и все по мелочевке, шпана проклятая! Так и подохнет, сволочь поганая, как и мой, непутевый.
   Инцидент был исчерпан и Студент вновь, с удовольствием принялся за работу.
   Прошло еще два дня. Жизнь постепенно входила в свою размеренную колею. Тетка Марья, подоив с утра свою буренку и отправив ее в стадо, целыми пропадала в общинной теплице, где работала овощеводом. Начало осени, было временем горячим, надо было собирать и продавать урожай северной зелени.
   Значимым же событием для Павла, все еще не приставленного к постоянному делу рачительной, но жалостливой хозяйкой, явилось знакомство с соседом, разговорчивым стариком Кузьмой Егоровичем. Оно хоть как-то заполнило собой явный дефицит общения. Не смотря на то, что тот был уже в довольно завидных годах, оставался крепким и жилистым, спокойно управляясь с немалым хозяйством. Старик то и сподобил Студента бросить заниматься "ерундой", как он выразился, а отправиться на заготовку сена, тем более, что у тетки Марьи имелась и своя коровенка, которая была, к тому же, на сносях.
   - Шо ты колешь эту хренотень от зари до зари? Да поставь поллитра этим алкашам, что трутся у магазина цельными днями - они тебе зубами все перетрут в щепу, - вполне логично, очевидно для местных нравов, заявил он. - Это косу им доверять нельзя, ни в коем разе! Она, милая, твердую руку требует и мозги, а эти чурбаки и Семенычу под силу.
   Кто такой Семеныч, Павел не знал, но по смыслу сказанного догадался, что тот должен был быть, безусловно, самым пропащим пьянчугой.
   Тетка Марья, узнав о благих планах мужиков, благосклонно дала "добро" на эту затею. Тем более, время действительно подпирало, а осень в этих местах, особой погодой долго не баловала. Напутствуя квартиранта в эту "сенную экспедицию", она не замедлила дать всеобъемлющую характеристику своему соседу.
   - Кузьма - мужик не плохой, работящий, - вполне серьезно изрекла она. - Ты его слушай, что касательно работы, но о своих бедах, языком зря не мели. Я не знаю, и ему не след! Он хоть и редко в бутыль заглядывает, да бывает, а на каждый роток - платков не напасешься! И еще: странноватый он, учти. Это у него с войны - то ли контузило его, то ли ранило, не знаю, врать не буду. А ты не удивляйся, ежели околесицу понесет, особливо спьяну. Слушай, поддакивай и молчи!
   Егорыч же самолично проверил экипировку новоявленного косаря, особо обратив внимание на наличие теплой одежды и хитро поинтересовавшись припасами, предназначенными для согрева души. Вероятно он хорошо знал достоинства теткиного самогона и уже предвкушал его обжигающий вкус в собственной глотке.
   - Ты не гляди, что тепло этот год, пока. На дворе то уже осень, поди, объяснил старик свое любопытство. - На Ладоге, оно так: Ильин день прошел, так и лето долой! Ночи в лугах холодные, особенно к утру, а от сырости - одно спасение, сам понимаешь, не маленький!
   - А что так поздно спохватились то? - поинтересовался Павел. - Другие наверно уже в августе все заготовили?
   - Так и я заготовил и Марья, правда, прикупила, но жалко, трава в этом году как никогда в лугах стоит. Да и погода, глянь - лето, да и только!
   В луга они отправились на подводе, взятой напрокат у тепличного хозяйства, запряженную серой, в яблоках клячей с пышным именем "Императрица". Одноногий конюх Игнат, всю дорогу о чем-то болтали с Кузьмой Егоровичем, а Студент, не вмешиваясь в их разговор, лежал на свежей соломе и, покачиваясь в такт многочисленным ухабам, смотрел в бездонные небесные дали, искренне сожалея, что природа не наделила его крыльями или не сотворила беззаботной птицей. Боль от потери, по его вине, Натальи, постепенно стала стихать в нем. Время, прошедшее с этого трагического события, хоть и малое, все равно исправно делало свою работу, да и зачерствевшая поневоле за эти годы, душа Артюхова, в немалой степени, вероятно, способствовала этому.
   Расположившись на месте и отпустив конюха восвояси, предварительно угостив, но так, чтобы тот мог держаться на козлах, они первым делом, принялись за устройство своего жилища. Прожить здесь следовало дня четыре, не меньше, а потому Егорыч отнесся к строительству шалаша с солдатской основательностью. Он самолично связал остов из жердей сухостоя и только после этого, поручив Павлу обкладывать его еловыми лапами и устилать пол сеном, принялся точить косы.
   Косить, работники вышли под вечер, когда обитающая в воздухе влага, стала оседать на тучные, жирные стебли разнотравья. Павлу с самого начала понравилась эта работа, гораздо больше, чем колка дров, поскольку требовала от тела четких, координированных движений и целенаправленных усилий. Скошенная же трава, ложившаяся ровными рядами под лезвием весело вжикающей косы, являло собой зримое материальное выражение затраченного труда. С непривычки, руки стали наливаться свинцом, а поясница предательски начала потихонечку отзываться занудной ломотой, однако Студент старался не отставать от бойко орудовавшего литовкой, почти восьмидесятилетнего старца. Но уже через три часа, он выдохся напрочь и Егорыч, заметив его сильно снизившиеся темпы, резонно распорядился о шабаше.
   За разведенным костром и приготовлением нехитрого ужина, потекла неспешная беседа, характерная и обычная для двух малознакомых людей, волею случая, оказавшихся у одного очага. Павел больше молчал, а старик, рассказав почти все истории их деревни, наверное, с момента ее основания и дав хлесткие характеристики практически всем ее обитателям, переключился на него. Однако, сколько бы ни пытался хитроумный дед, кстати изрядно хлебнувший за ужином тетки Марьиного зелья, пробиться в тайны Артюховской биографии, тот отделывался односложными ответами, лишь изредка позволяя себе сказать правду, да и то, из студенческого периода жизни. Егорычу это было совсем неинтересно и, рассудив так и эдак, он, угомонившись наконец, со вздохом заполз в шалаш.
   Павел же посидел еще немного, в задумчивости вороша палкой догорающий костер. Однако мерзкая, пронизывающая сырость, так же заставила его спрятаться в укрытие, где, не смотря на богатырский храп старика, от которого мелкой дрожью заходились еловые иголки, было тепло и сухо.
   Весь следующий день они трудились, начав спозаранку косить по росе, а в обеденное время, когда солнце стояло практически в зените, по северным понятиям - принялись ворошить и собирать в валки скошенное вчера. Так что к вечеру, все тело Павла гудело как кусок рельса, по которому шарахнули увесистой кувалдой. А старику все было нипочем. Казалось, что этот, в общем то далеко не гигантского телосложения мужичок, был сплошь скручен из сыромятных жил, но самым удивительным было другое.
   Изрядно хлебнув из запасов вонючего пойла, он вновь, пристроившись поудобнее у костерка, повел без устали свои бесконечные рассказы, начинавшиеся аж чуть ли не со времен сотворения мира. Что в них было правдой, а что нет, Студент постичь никак не мог, да и откровенно говоря, сильно не старался, памятуя наставление тетки Марьи о странностях Егорыча. Обижать старика не хотелось и он, отчаянно борясь со сном, старательно делал вид, что ему эти экскурсы в древнюю историю, чрезвычайно интересны.
   Сам же Павел, в это время, думал совершенно о другом. Его деревенская жизнь, едва успев начаться, уже стала надоедать ему, выросшему все ж таки в большом городе. Что будет дальше, он естественно не загадывал, но мысли о собственных проблемах, отодвинувшиеся еще недавно вроде бы на задний план, здесь, на свежем воздухе, вновь все настойчивее стали стучаться в его сознание. Однако сколько бы он не ворошил и не переиначивал различные варианты, все они выводили его однозначно - в очередной тупик!
  
  
  
  
   Х Х Х
   А между тем, Егорыч, хлебнув еще из алюминиевой кружки, приблизился в своих рассказах к минувшей давным-давно войне. Павел уже слышал от своей хозяйки то ли о ранении, то ли о контузии старика, однако в его представлении, война закончилась черт знает когда и никак не вязалась с обликом еще довольно крепкого Кузьмы Егоровича. И все же, он решил задать ему вопрос, больше для того, чтобы выказать старику свой "неподдельный" интерес к его "мемуарам" и просто проявить почтение.
   - Так ты, выходит, воевал, Егорыч? - спросил он. - Наверное гвардейцем был?
   - А то! - оживился старик, выпятив грудь колесом. - Правда, не всю войну пришлось, по возрасту так сказать, но в начале 44-го я на фронт все ж таки попал. Сначала в школу младшего комсостава. А уж затем, в звании сержанта, в аккурат в состав 3-го Белорусского бросили меня. Разведчиком был - это тебе не фунт изюму!
   Студент с искренним интересом и удивлением одновременно, покачал головой, представляя бравого Егорыча в военной форме, а тот, воодушевленный вниманием и подогретый самогоном, продолжил:
   - Так вот, те как раз Восточную Пруссию освобождали - есть там такой городишко немецкий, Кёнигсбергом зовут. Слыхал?
   Павел утвердительно кивнул, но не стал информировать старика, что это уже давным-давно, российский город Калининград. Егорыч, очевидно этого не знал, а разрушать его апломб перед магией иностранных названий, студент посчитал не корректным.
   - Хреновый городишко, скажу тебе, - заявил между тем, Кузьма Егорович авторитетно. - Одни кирхи их, эти гребанные, да остатки крепостных стен. И кругом камень и кирпич красный - ни тебе травинки, ни деревца. Но чистота, скажу тебе, как в морге!
   Почему именно в морге, он разъяснять не стал, а полностью предавшись воспоминаниям, но не забыв еще разок хлебнуть из кружки, воззрился красными от дыма глазами на собеседника. Слушает ли тот, интересно ли ему? Только после этого старик заговорил вновь.
   - Немцы то, они ведь чистюли страшные - их на расстрел ведут, а им зубы почистить требуется. - как бы с осуждением произнес он. - Славно мы там побились, что и говорить, а в город вошли, кажется весной, не помню точно. Хотя точно, весной - шинели только-только сняли. Выходит - апрель был! И случилось там, Павлуха, со мной одно приключение. Хочешь верь, а хочешь и не верь!
   Старик многозначительно и таинственно подморгнул ему и замолчал. Павел лишь улыбнулся незатейливой хитрости Егорыча. Было очевидным, что бравый разведчик, видимо закрутил роман с хорошенькой немкой и сейчас таким образом требовал, чтобы его упросили рассказать об этом.
   - Да расскажи, Егорыч, чего уж там, сыграл роль Павел. - Времени то мало еще. Расскажи, интересно.
   Старик устроился поудобнее и вытерев рот рукавом рубахи, озорно при этом взглянув на собеседника, выпалил:
   - Эх, Павлуха, ты даже не представляешь, каким бы я сейчас мог быть богачом! Вспомню, аж жуть берет. Как этот - царь Горох, наверное, или того больше!
   Павел разочарованно усмехнулся и, припомнив тетку Марью, подумал:
   - " Права тетка, понес дед околесицу, сейчас только слушай и удивляйся. Урвал, наверное, медный чайник у зажиточного пруссака, да продал за пару бутылок шнапса"!
   Но старик, очевидно житейским чутьем, понял мысли своего слушателя и, прямо взглянув ему в глаза, почти трезвым голосом, как бы убеждая в своей искренности, произнес:
   - Ты, Павлуха, не сомневайся, правду говорю. Иной раз, сам себе не верю, но было, ей Богу было! Никому не рассказывал, с самой войны - тебе первому. Думал - засмеют люди, да и только!
   - Да ладно уж, - махнул рукой Студент, чтобы не обижать старика. - Замахнулся - так руби!
   Егорыч заметно приободрился и степенно откашлявшись, принялся излагать.
   - В общем дело было так: вошли мы в этот Кёнигсберг, освободили, значит - военных, кого в плен, кого убили, кто отступил, а гражданские, те все по домам попрятались. Ну и дало командование нам сутки отдыху. А у меня, друг был закадычный, Гришкой Козыревым звали, из под Пскова откуда-то. Грамотный был мужик, не чета мне - на историка вроде учился, да не закончил. Так вот, пристал он ко мне, пойдем мол, погуляем по городу. А я спать хочу - жуть как, но он все ж уговорил меня. Идем, значит, удивляемся - никогда таких городов не видели, да и откуда! Я, например, из своей деревни сроду не вылезал и выше нашей водокачки в Борисовой Гриве, ничего не видел. А тут!!!
   Старик посмотрел на Павла и, убедившись, что тот внимательно слушает, продолжил, не забыв хлебнуть еще для связки слов.
   - И тут, Гришка мне говорит: " Пойдем, Кузьма, я тебе ворота крепостные покажу, остатки естественно, но история в них большая хранится". А я ему: " На кой хрен они мне сдались, твои ворота? Тут и так этих стен - хоть пруд пруди"! Однако, уговорил. Ворот то там было несколько - крепость, все ж таки была когда-то, еще при рыцарях этих. Тевтоны, что ли - хрен их знает, в общем!
   А город рос потом, ну и эти ворота, оказались на самой окраине, в аккурат с Северной стороны. Славно строили в старину, ничего не скажешь! Кирпич - тот хоть сейчас бери, да дом складывай - век стоять будет! Только хрена с два ты его оттудова выковыряешь - раствор как твой камень! Ну да ладно. Пришли мы, значит, к этим самым воротам, а там два столба и только, и подземелья вниз идут во все стороны. А кирпича битого - видимо невидимо! Видать наши из пушек постарались. " Все, - говорю. - Больше никуда не пойду. Тут ноги, к чертовой матери, переломаешь все". А Гришка - черт, тянет меня в эти подземелья. Видишь ли, ему как историку, интересно шибко. Был у нас фонарь с собой - разведка ведь - ну и поперлись мы.
   Представляешь, и сотни метров не прошли, как наткнулись на ихнего офицера! Лежит, милый, мертвее мертвого. Их, мертвяков то, до этого много валялось повсюду, но всех успели убрать, а этот то лежит себе, поскольку в подземелье то темно - кто туда полезет!
   Старик замолчал, чтобы перевести дух, однако по его глазам чувствовалось, что именно сейчас он откроет то главное, ради чего и затевал весь этот длинный рассказ. Так оно и произошло дальше.
   - В общем, забыли мы про историю, на хрен, давай по карманам его шарить. А что, добру то пропадать что ли? Портсигар нашли серебряный, еще что-то по мелочи, собрались уже идти обратно. И тут я его, мертвяка этого, по груди то и задел. Чую, есть что-то. Крест, не крест, но большой больно! "Гринь, посвети", - говорю. Расстегиваю, значит, я ему мундир, гляжу, а на груди у него мешочек висит, как кисет наш, только поменьше, красный такой и с буковками непонятными. Сорвал я его, открываю, а руки у самого трясутся мелкой дрожью, да Гринька над ухом зудит что-то. А в нем, в мешочке имею в виду, этих самых брильянтов - видимо невидимо!
   - Так уж видимо невидимо? - с сомнением покачав головой произнес Павел, внутренне убеждаясь почти окончательно, что старик несет чепуху, витая в ядовитых парах самогона.
   - Ну не гора, конечно, - тут же поправился Егорыч. - А штук пять - шесть крупненьких было! Да перстенек один, увесистый, с черным камнем и какими-то загогулинами на нем.
   Это своевременное уточнение, неожиданно сделало рассказ старика очень похожим на правду и Студент насторожился.
   - И дальше что? - спросил он, еще не понимая зачем это делает, но чувствуя как в собственной голове буквально вспорхнул целый рой обрывков неоформившихся мыслей. - Взяли вы их с Гришей и обменяли у маркитантов на водку. Угадал?
   - Хрен ты угадал, Павлуха! - зло сверкнув глазами, отрезал Егорыч. - Я ж говорю тебе, Гринька грамотный был, да и я сержант - разведчик, а не забулдыга какой! Короче, слухай, если хочешь, а нет - так спать отваливай. Тоже мне, умник!
   К этому времени, обрывки мыслей в сознании Павла, уже начали складываться в какую-то цепочку и неожиданно пришло озарение, значение которого, он все равно пока не осознал, а лишь почувствовал каким-то звериным инстинктом. Подавив в себе скепсис, Студент, как можно ласковее, обратился к обидевшемуся не на шутку старику.
   - Да ладно тебе, Егорыч, прости дурака - я ж не со зла. Продолжай, честное слово, интересно.
   Рассказчик оказался отходчивым. Он зарделся и, отхлебнув из кружки, для порядку еще, с видимым удовольствием приступил к изложению дальнейших событий, произошедших с ним якобы, в далеком немецком городишке.
   - В общем так: поперлись мы с Гришкой к выходу - идем, а сами рассуждаем. Куда девать добытое? Война впереди - с собой не натаскаешься, а тут эти СМЕРШевцы как скаженные шныряют. Того и гляди, продаст кто - без разговоров, к стенке приставят и пулю в затылок! Вот как! И ведь не простое мародерство пришьют, нет, за это дело - минимум, измена Родине! Короче, Гринька мне и говорит: " А давай, Кузьма, припрячем это богатство здесь, а после войны вернемся и заберем. Эти стены века простояли, что еще пару - тройку годков не сдюжат"? На том и порешили.
   А у выхода из подземелья арка, такая низенькая, но снутри свод высокий и угол. Гришка мне на плечи встал, да штык - ножом еле-еле один кирпич вынул. Спрятали мы туда мешочек, а кирпич на место вошел, как будто там и был! Отсчитали сверху, вроде пятый, от угла влево - первый. Запомнили и довольные пошли в свое хозяйство. Вот собственно и все, Павлуха!
   - Как это все? - встрепенулся Студент. - А дальше? Взяли вы их, эти бриллианты, после войны?
   Он уже практически не сомневался в искренности рассказа Егорыча и в нем, все больше и больше нарастало какое-то непонятное ощущение. Словно, его организм, испытавший до этого острейший недостаток кислорода, вот-вот должен был вволю хлебнуть, настоянный на травах, воздух свободы!
   - Э, так не пойдет, Егорыч, - принялся довольно убедительно настаивать он. - Ты уж будь ласка, до конца расскажи. Не усну же ведь теперь!
   Аргумент был веским и старик это понимал душой, однако дальнейшие события, вероятно помнились ему плохо. Уступая напору, он принялся напрягать свою память и наконец, отыскав в ней моменты просветления, быстро, чтобы опять не забыть ненароком, выдал:
   - Взять то мы их и не взяли - вот в этом вся беда! Гришку вскорости, в Польше уже, на мине разорвало, а меня, чуть позже, правда, так шарахнуло, что вся память вон, наружу! Комиссовали подчистую, с этой самой, как ее, дьявол - забыл напрочь. Вот, вспомнил: с амнезией, что ли? Вернулся в деревню и на тебе, чудо - всех помню, а что со мной было все это время, нет, хоть убей. Как будто войны и вовсе не было.
   - Ну а потом что, не поехал в этот Кёнигсберг? - не унимался Павел.
   - А куда ж я поеду? Ко мне память то возвращаться стала лет пять - шесть назад, да и то кусками. Иной раз и сам думаешь - правда это или нет. Вот так то, Павлуха! А этот Кёнигсберг чертов - аж в Германии, шутка ли мне туда добраться?!
   Последнее признание старика, вмиг, словно карточный домик, разрушило только-только проклюнувшиеся, далеко идущие планы Студента. Горечь разочарования осела в его душе, но он изо всех сил попытался вновь растормошить память бывшего разведчика.
   - Значит, говоришь, Северные это ворота были? - настойчиво начал свою атаку Павел. - А вход в подземелье справа или слева?
   - Да не пытай ты меня, Павлуха, - взмолился, уже совсем сомлевший от выпитого, старик. - Там столбы одни остались, а не ворота. Так вот, от правого столба, сразу вправо и арка, заступил за нее - тут и угол тебе, тоже справа будет.
   - Так точно были эти бриллианты? - Артюхов почти кричал.
   - Гришка был точно, Кёнигсберг был, а вот остальное, Павлуха, честно тебе говорю - в голове все перемешалось. Вроде было, вроде нет. Это я вспомнил то намедни, когда кино по телеку смотрел. Там такие же камушки как раз и показывали - вот у меня что-то и хрустнуло в башке, будто и я где-то подобное видел.
   - Ну а мешочек?
   - Так мешочек и по телеку был, только черный почему-то.
   Это уже совсем походило на околесицу и воспринимать сказанное стариком серьезно, было просто невозможно. А Егорыч, между тем, пьяненький, начал хныкать, бормоча что-то себе под нос и залетая в своих фантазиях в такие дали, аж дух захватывало. Последним его изыском, явилось сообщение о находке им, разведчиком Кузьмой, какого-то драгоценного ордена, принадлежавшего якобы, чуть ли не самому Гитлеру. Услышав эту безусловную ахинею, Павел со злостью стукнул что было силы кулаком о ладонь и принялся готовиться к ночлегу.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Артюхов кое-как затолкал совсем раскисшего Кузьму Егоровича в шалаш. Время было позднее, а завтра с утра надо было вновь изрядно помахать косой. Поэтому, загасив костер, Павел улегся рядом со стариком и сам, накрывшись теплым теткиным тулупом. Однако, не смотря на усталость и боль во всех мышцах с непривычки, сон к нему никак не шел. В его голове кругами, одна за другой, словно лошадки на детской карусели, проносились разнообразные, а порой просто фантастические мысли, заставляя его либо тяжело вздыхать, либо неожиданно напрягаться оттого, что идея могла вот-вот проклюнуться.
   Поначалу, когда старик начал излагать свой сегодняшний рассказ, Павел отнесся к этому довольно скептически. Однако вскоре, он почти поверил Егорычу и в его мозгу завертелось многое, но нацеленное на одно единственное: это был шанс, блеклый и робкий, но шанс, который бы позволил ему выбраться из этого захолустья и жить дальше уже без страха, не прячась ни от кого. И хотя со времени прошлой войны минуло столько лет, неожиданно подаренная ему судьбой соломинка, будучи, правда, тонкой и почти неосязаемой, тем не менее, хотелось все ж таки надеяться, являлась реальной. Иной раз, Студенту даже казалось, что эти злосчастные бриллианты уже у него в кармане и теперь лишь дело за малым - обратить их в самые что ни на есть настоящие баксы! Ни разу не имея в прошлом отношения к подобным операциям, ему представлялось, что делает он это при огромном скоплении шастающего народа, на каком-то подобии барахолки, запросто, как покупают картошку или поношенный пиджак. В своих грезах еще у костра, Павел зашел так далеко, что совершенно не заметил как Егорыч оказался вдрызг пьяным, последними своими речами почти похоронив все его надежды и чаяния.
   Он долго ворочался на жесткой постели остро пахнущей разнотравьем, пока не провалился наконец в тревожный, полный нелепых сновидений сон. Ему снились старинные готические башни, рыцари, закованные с ног до головы в стальные, сверкающие на солнце латы, сшибающиеся в жестоких поединках не на жизнь, а насмерть и целые россыпи драгоценных камней на вымощенной серым булыжником мостовой, которые, к его величайшему удивлению и негодованию, все тот же Кузьма Егорович заметал огромной метлой в городскую канализацию.
   На утро, Артюхов проснулся с больной головой и совершенно разбитый, хотя накануне не выпил даже капли. Что же касательно Егорыча, то на того было просто жалко смотреть. Старик охал, стонал, хватался за голову и бесконечно, кружка за кружкой, пил холодную воду.
   - Эх, угораздило, старую задницу, - виновато глядя на Павла, простонал он. - Наплел, небось тебе вчера, Павлуха - семь верст до небес и все лесом! Извини хрыча старого.
   Тот лишь махнул рукой. У него все еще теплилась крохотная надежда и он, подсев к старику, тихонько начал прощупывать обстановку, готовый авансом простить бывшему бравому разведчику все прегрешения.
   - Егорыч, - ласково начал он, - а правда, что ты вчера говорил о Кёнигсберге, об офицере немецком? Правда ведь?!
   Ему очень хотелось, чтобы старик утвердительно кивнул головой. Однако тот, тупо уставился на вопрошающего и с большим трудом выдавил из себя следующее:
   - Не обессудь, Павлуха, не помню я ничего - это ж надо, так нахлебаться на дармовщинку. Эх, губа - дура!
   Но Павел не унимался - уж очень заманчивой ему казалась эта перспектива. Хотя она и лежала за гранью возможного, но все же настойчиво продолжала призывать его к реализации себя.
   - А Гришка Козырев, друг твой из Пскова?
   - Гришка? - в мозгу старика вроде бы что-то шелохнулось. - Из Пскова говоришь? Гришка вроде был, но не из Пскова, а нашенский. Мы с ним в шестидесятые годы на целину в Казахстан хотели рвануть. А что?
   Студент наконец понял всю тщетность своих усилий и, навсегда с сожалением похоронив в себе, едва не обретшую реальное воплощение мечту, отстал от старика, выбросив заодно из головы и все его россказни.
   - " Права оказалась Тетка Марья, ох как права, - только и подумал он. - А я, осел, тоже хорош - развесил уши, как лох последний"!
   Однако Егорыч продолжал горестно охать и ахать и Павел понял, что сегодня работать в лугах ему придется одному. Он уже взял косу, когда его остановил жалобный голосок деда. Тот, очевидно желая опохмелиться и вылечить тем самым, подобное подобным, ворошил, стоя на коленках у их "продуктового склада", бутылки, но к собственному великому несчастью, не находил ни одной, в которой бы хоть что-то булькало.
   - Эх, - жалобно простонал он, завершив эту бесполезную ревизию. - Видать вчера очень хорошо было, если все запасы высосал. Эх, дурья башка, скоро восемьдесят - а все туда же! Эх!
   Он просительно уставился на собиравшегося уходить в луга Павла и как-то по-детски шмыгнув носом, продолжил, с просительной интонацией в голосе:
   - Павлух, выручи старика, смотайся к тетке Марье, она добрая, поймет что к чему. Тут недалече, если напрямки через речку, да пёхом - километров шесть будет, не более. Будь другом, смотайся. Ну ее к лешему эту работу - ну какой я нынче косарь, сам подумай. Наверстаем, Бог даст.
   Павел отложил приготовленную косу и стал собираться. Уж больно жалко ему стало Егорыча, как никак, а именно он дал ему возможность так сладко помечтать еще вчера вечером.
   Зеленая, колыхавшаяся то ветерка трава, по которой он направился в путь, вкупе с почти ясным небом, лишь кое где подернутом белесыми тучками, создавали непостижимую гармонию. Они исподволь воздействовали на Павла, умиротворяя его и вновь заставляя начать думать о вчерашнем рассказе пьяного деда.
   - " А что, если Егорыч действительно сказал правду? - незаметно для себя принялся рассуждать он, в такт своим шагам. - Мало ли - контуженный, а вдруг самогон вызвал в нем возвращение памяти, пусть ненадолго, но просветление какое-то? Ну нельзя же так вдохновенно и самое главное, так детально врать! В самом-то деле"!
   И чем дальше он шел и рассуждал, тем все больше и больше приходил к выводу, что когда-нибудь надо будет непременно проверить самому этот бред старика. Большую ставку Павел сделал и на сегодняшний вечер, предполагая взять сейчас у тетки Марьи побольше запасов "горючего" и устроить у костерка еще один вечер воспоминаний. Приняв подобное решение, он зашагал быстрее и вскоре, на его пути показалась небольшая, но довольно полноводная речушка.
   Каково же было его удивление, когда на берегу речки он заметил согбенную над заброшенными удочками фигуру, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении, его несостоявшимся знакомцем Гендосом. То, в свою очередь, тоже заметил Павла и довольно ощерившись тусклыми, вероятно никогда не видавшими зубной щетки фиксами, прошепелявил:
   - А, чмырь, вот мы и встретились. А ты переживал, петушок топтаный. Да как удачно, только погляди - с глазу не глаз! Значит не желаешь с нормальным человеком поговорить, западло тебе?
   Тон его был не в меру агрессивным, однако ввязываться в разборки, в планы Студента совсем не входило и он попытался свести назревающий скандал ко вполне мирному исходу.
   - Да ладно тебе, Гендос, - как можно спокойнее сказал Павел. - Что было - было, каюсь. Больше не повториться.
   Однако эти слова возымели на того прямо противоположное действие. Он подскочил как ужаленный и приблизившись вплотную к Артюхову, просипел ему в лицо, обдав приэтом мерзким перегаром.
   - Это тамбовский волк тебе Гендос, понял? А я, сявка ты вонючая, для тебя Геннадий Петрович! Или Шира - кликуха моя такая, может слыхал?
   Только сейчас Студент заметил в руках у Гендоса недлинную острогу о трех острых зубьях. Между тем, Шира сделал шаг назад и подняв свое оружие, упер центральный выступающий вперед зуб остроги ему под подбородок. При этом он довольно осклабился, в ощущении превосходства нетерпеливо перетаптываясь по траве босыми ногами, украшенными огромными грязными ногтями. На левой его ноге корявыми буквами было выколото: "Они шагали", а на правой - красовалось псевдофилософское окончание этого жизненного наблюдения: "Они устали". Так они и стояли друг против друга, а давление зуба остроги на горло Павла все усиливалось.
   От подобной наглости у Студента помутилось в голове. Он понял, что все надежды на мирный исход этой неожиданной встречи, совсем не оправдали себя. В доли секунды перед его взором пробежали все лагерные годы, когда вот такие "гендосы" позволяли себе безнаказанно паясничать и ёрничать, издеваясь над не оперившимися и не набравшимися еще тюремного опыта, беззащитными новичками. Резким и сильным движением, Павел перехватил острогу и что было силы, вонзил ее в синюю надпись "Они устали", наглухо пригвоздив ступню презренного противника к земле. Шира заорал во всю глотку от неожиданной боли и едва не задохнулся в трехэтажном мате в адрес Студента, который не успевал вылетать из его перекошенного рта. Это оказалось и вовсе нестерпимо слышать, да и в конце концов, было просто не вежливо. Артюхов коротко размахнулся и сокрушительным ударом в челюсть, заставил поганую пасть замолчать.
   Гендос мешком рухнул ему под ноги и Студент спокойно перешагнув через него как через кучу мусора, стал переправляться через реку. Выйдя на противоположный берег, Павел уже понял, что и деревенька, и добрая тетка Марья, и словоохотливый болтун Егорыч навсегда теперь остались за тем рубежом, в виде зловонного тела подвывающего в отключке Гендоса. А этот берег, являл для него начало нового этапа в жизни, возможно более спокойного и счастливого. Надевая на себя сухую одежду, Артюхов принял для себя окончательное решение и в какой-то мере был даже благодарен за это шепелявому Шире.
   Теперь его непременно ждал Кёнигсберг или как мы привыкли говорить теперь - Калининград. Павел естественно, не мог покинуть приютившую его на время, в общем-то добрую, если не считать Гендоса - Ширу, деревеньку, не простившись с теткой Марьей. Однако той дома не оказалось и он оставил на столе записку, в которой, кроме благодарности за кров и заботу, не забыл озвучить и просьбу старика Егорыча. Павел прекрасно знал, что добрейшая тетка, обязательно найдет способ ее выполнить как можно быстрее. За месть Ширы он не переживал - обескуражить и тем более напугать его бывалую хозяйку, было совсем не просто.
   Раздав таким образом свои долги, Студент налегке, бодрым шагом потопал по пыльной дороге к станции Борисова Грива.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Удивительно, но устремленный к новой цели, которая должна была дать ему вожделенную свободу, Павел совершенно потерял какой либо страх. Нет, конечно животного страха он не испытывал и раньше, но осторожность на грани трепета, посещали его последнее время довольно частенько. А тут, как будто в нем что-то перевернулось. То ли на него так подействовала смерть Натальи, которую он все ж таки, даже втайне от самого себя, продолжал любить все эти годы и по сравнению с этой, увы, невосполнимой потерей, все остальное казалось лишь детскими страшилками и не совсем умной игрой взрослых дядей. То ли цель, о которой он думал не переставая, заставляла с презрением относиться к потенциальным опасностям.
   Прибыв в Питер, Павел тут же рванул в Пулково. Его единственным намерением было, ближайшим рейсом улететь в Калининград. И только когда он вышел из такси на приаэропортской площади и стал рассчитываться по счету с водителем, пред ним во всей красе и как всегда неожиданно возникли сразу две проблемы. Во-первых, Артюхов совершенно не знал, к своему стыду, летают ли вообще до Калининграда самолеты. На первый взгляд это было даже смешно, ибо базировалось на стойкой привычке бывшего советского гражданина, что самолетами Аэрофлота можно было летать куда угодно, но проблема от этого не становилась проще и не хотела разрешаться сама собой. Спрашивать кого-либо, да того же таксиста, выглядело еще большей глупостью и поэтому все надежды Павел возложил на изучение расписания внутри здания. Ну а во-вторых, неожиданно для себя, уплачивая за такси, Студент обнаружил, что его наличность медленно, но верно успела изрядно растаять за это время и на его "личных приборах - датчиках" впору было загораться красной лампочке, как это делается в автомобилях, при критическом уровне бензина, оставшегося в баке.
   До Калининграда, денег бы безусловно хватило, однако Артюхов совершенно не знал и даже не мог, с достаточной степенью вероятности, прогнозировать, какие перипетии ожидали его там, в бывшей Восточной Пруссии. Последнее обстоятельство, конечно же огорчило его много больше, но тем не менее, движимый теперь уже простым любопытством, он шагнул в широкие стеклянные двери аэропорта.
   Народу здесь было как пчел в улье и в первое мгновенье, Павел даже растерялся, однако быстро совладав с собой и усмехнувшись собственной одичалости, двинулся дальше по направлению к огромному табло "Расписание рейсов". Не успел он сделать и десяти шагов, как вдруг застыл будто вкопанный и, вовремя сориентировавший, шмыгнул за мраморную колонну. Из ВИП - зала, прямо в его сторону, двигался пеший кортеж, во главе которого гордо вышагивал сам Китаенко. Низкорослый Всеволод шел стремительным шагом, как бы демонстрируя окружающим, какая он занятая и важная персона, старающаяся с толком использовать каждую минуту драгоценного в бизнесе времени. При этом, Китаенко громко переговаривался с кем-то по мобильнику, а два сопровождавших его жлоба, едва поспевали за ним.
   Встреча безусловно была пренеприятнейшей и напомнила Артюхову о многом, но он никогда не страдал особой кровожадностью, за исключением единственного случая с Чигирем. А поэтому, чтобы избежать лишних эксцессов, совершенно не нужных ему именно сейчас, Павел бочком протиснулся к одному из столиков - стоек, находившегося рядом буфета и повернулся к шествующим спиной. Кортеж стремительно выплеснулся наружу и исчез в толпе входящих и выходящих пассажиров.
   - " Да, вот и думай теперь, что мир не тесен", - подумал Павел.
   Однако не успел он даже закончить эту мысль, как будто в качестве хрестоматийной иллюстрации к ней, его кто-то окликнул. Причем не по имени, нет, а по кличке, хотя и вполне приличной, но являвшейся чем-то вроде несмываемого клейма и прозвучавшей при этом скоплении разного люда, как ему показалось, словно откровенный мат. Артюхов резко обернулся на зов и то что он увидел, совершенно не обрадовало его.
   - Ба, Студент, сколько лет сколько зим! - довольно щуплый и несуразный мужчина лет тридцати пяти, широко раздвинув руки, шел на него от соседнего столика. - И что же здесь делает твоя тощая задница, дружище?
   - Ну, в отношении задницы, Лимон - на свою полюбуйся, - довольно недружелюбно ответил Павел и безо всякого сомнения соврал. - Тещу встречаю, представляешь?
   Тот, кого назвали Лимоном подошел к его столику и, облокотившись, воззрился жгучими черными глазами на Павла. Это был бывший его однозонник, но не только особой дружбы, даже просто приятельских отношений между ними никогда не было и в помине. Внешность бывшего зека была уникальной во всех отношениях. Если бы Лимон был чуть поумнее, то никогда бы больше уж не любил природу - матушку, после того, как она над ним вволю поэкспериментировала.
   Он был тощ и достаточно сутул, а длинные, как у павиана, костистые его руки, всегда беспомощно болтались вдоль тела, на манер двух асинхронных маятников. Но это было еще полбеды, по сравнению с его лицом и головой, вытянутой вверх как яйцо страуса. Обтянутый желтоватой кожей череп, был абсолютно гол и лишь на макушке болтался пучок цыплячьего пушка. Именно за это он и получил свою кличку. Хотя, за глубоко посаженные кучкой глазки - бусины, утиный носик, вывернутые губы и огромные, как у слона уши - на эту тему можно было пофантазировать много больше и точнее.
   В зоне Лимон обретался в обычных "шестерках", но сейчас на его ремне поддерживающем довольно дорогие на вид джинсы, красовался сотовый телефон в кожаном футляре и это обстоятельство, в первую очередь насторожило Павла. Чтобы выиграть время для раздумий, он поспешил сам задать вопрос нежданно объявившемуся знакомцу.
   - А ты что здесь делаешь, Лимоша? Вроде щипачем ты никогда не был. Неужто летишь куда, или прилетел?
   Тот осклабился и стал что-то мучительно соображать. А Студент тем временем, опережая его, проигрывал в уме различные варианты причин пребывания в Пулково этого откровенно туповатого существа. Лимон действительно, не был никогда спецом по обчистке карманов, а отбывал срок, причем второй раз тогда, за банальный гоп - стоп. Поэтому, по логике, делать ему в большом скоплении нарда, было абсолютно нечего. На пассажира он был так же не похож, как впрочем и на встречающего. Артюхов сделал этот вывод опираясь лишь на интуицию, но чутье подсказывало ему, что он был прав.
   Поэтому оставалось одно: Бывший зек кого-то здесь пас! Но кого? Судя по его прикиду, да и по той же сотке на ремне - работал он на вполне состоятельного хозяина. Самостоятельную партию для Лимона, Павел отбросил сразу - у того было слишком мало для этого серого вещества в продолговатой черепной коробке. А между тем, Лимон, наконец-то, сподобился на ответ. Наморщив вытянутый вверх, узкий лоб, покрытый ярко желтой, словно цедра настоящего лимона, кожей, он выдал:
   - Да я тоже, шефа встречаю! Из-за границы прилетает!
   После сказанного, близко посаженные глазки Лимона, забегали в орбитах будто шарики в лототроне. Павел же внутренне напрягся еще больше. Естественно, он не считал себя единственным в Питере неугодным человеком, которого могли бы отлавливать на всех транспортных коммуникациях. Но тем не менее, гольная ложь, высказанная только что его собеседником, по аналогии с его, Павла, ответом, настораживала пуще прежнего. Туповатый Лимон, вряд ли смог выдумать за столь короткое время что-либо свое, оригинальное, поэтому-то и выдал уже готовое и незатейливое. Но, опять же, зачем? Ко всему прочему, не перестающие бегать, глаза этого сявки, выказывали его со всеми потрохами.
   _ " А ты, Лимон, не иначе как на меня приставлен здесь", - подумал Павел, что в общем-то и не являлось большим открытием, особенно после убийства Чигиря.
   - Может по рюмахе? - предложил яйцеголовый "друг", еле сдерживая свои, уже почти понятные Студенту, чувства.
   - Я ж не пью, - ответствовал спокойно тот. - Ты что, не знаешь или запамятовал? Кстати, я смотрю, ты нынче прибарахлился, и телефон при тебе - все дела!
   Лимон был откровенно польщен, и никак не в силах скрыть свои достижения на жизненном пути, счел нужным похвастаться еще.
   - Телефон, Студент - это чепуха! - гордо заявил он. - Ты глянь, какую лайбу мне давеча презентовали!
   Сказав это, он показал длинным пальцем за стекло буфета, где на стоянке среди прочих, парковался довольно потрепанный "Фольксваген - Пассат". Павел, едва глянув в этом направлении, сразу испытал какие-то смешанные чувства. Ему показалось, что именно эту машину он видел где-то, всего лишь несколько дней назад. И тут его осенило: так это ж было авто Чигиря, на котором тот подкатил к пивнушке на Приморском проспекте. Вот так дела! Очевидно, после смерти хозяина, машина оказалась благосклонно подаренной лопухастому Лимону. Что ж добру то пропадать! Больших доказательств, причастности бывшего однозонника к его собственной, Павла, персоне не требовалось. А посему, Студент принялся спокойно, но основательно и не торопясь, искать достойный выход из неожиданно объявившегося на его пути капкана.
   - Ты случаем, на травку не богат? - спросил он желтокожего "собрата".
   - Есть малость, - ответил тот, совершенно не удивившись этой вполне нормальной в их кругу просьбе. - Что, раскумаримся чуток?
   - Не здесь, - осадил Павел его рвение. - Я ведь в бегах, а тут ненароком и менты нагрянут. Давай выйдем на воздух, там пространство пошире - среагируем, если что.
   Лимон наморщил свой желтый лоб и, туго соображая, все же допер таки возможность отыграть себе паузу.
   - Пойдем, конечно, Студент, базара нет. Курнем за милую душу, - произнес он, продолжая бегать глазками - бусинами. - Только я до ветру смотаюсь. Быстро. Ты постой тут.
   Из этой спешливости, а так же из того, как объявившейся "друг" моментально захотел в туалет, Артюхов вывел для себя единственное и непреложное: Лимону потребовалось срочно сообщить "начальству" о наличии клиента, то есть его, Павла. Доказательством правоты своего вывода явилось то, что Студент уже скоро, имел удовольствие лицезреть следующее. Его визави удалялся от него с завидной скоростью, будто его и впрямь прихватила диарея, но при этом он почему-то лихорадочно расстегивал чехол своего мобильника. Позволить Лимону сделать звонок, нельзя было ни в коем случае.
   Артюхов прекрасно знал Пулково, в том числе и его туалеты. В прошлом, ему не один раз, вместе с командой, приходилось улетать отсюда на соревнования, а бывало и ожидать часами отложенный рейс. Поэтому, он достаточно хорошо помнил, что путь в отхожее место пролегал сначала по ступенькам вниз, а затем - через довольно длинный и почти всегда полутемный тамбур - коридор и только потом расходился на дамскую и мужскую половины. Знал Студент также и то, что туалеты в аэропортах и на вокзалах, всегда пользовались устойчивым спросом, а посему надеяться на "беседу" с Лимоном с глазу на глаз было просто глупо.
   Безусловно, Павел мог бы сейчас просто "сделать ноги", но он совершенно не знал: сколько еще таких "лимонов" может шарахаться поблизости. Да и лишний запас времени, ему бы никак не помешал. А потому, приняв решение, Артюхов стремительными шагами стал нагонять своего знакомца и оказался у того за спиной как раз в тот момент, когда Лимон уже вошел в полутемный тамбур и старательно прилаживал трубку к своему слоновьему уху. Резким и сильным движением указательного пальца, Павел ткнул яйцеголовому филеру в особую точку на его цыплячьей шее, рядом с сонной артерией. Тот, не успев произнести даже слова, а лишь выдохнув из себя воздух, будто последний раз в жизни, стал медленно оседать по стене на плиточный пол. При этом, он еще некоторое время глядел удивленными глазами на так внезапно объявившегося перед ним Павла, но уже через пару секунд его черные бусины подернулись пленкой беспамятства.
   Артюхов же резко развернулся и без лишней суеты направился в обратную сторону. Когда он ступил на верхнюю ступеньку мраморной лестницы, то услышал сзади себя, встревоженный женский голос: "Господи, аль нажрался как свинья, аль убили, горемычного"! Тут же в разговор вмешался мужской: "Да плохо человеку, не видите что ли? Врача надо вызвать"!
   - " Ничего, - подумал про себя Павел, быстрыми шагами, без оглядки, направляясь к одному из выходов. - Через полчаса очухается, только я уже буду отсюда далеко, далеко. Тогда пускай названивает кому угодно, хоть самому Седому, а хоть и Чигирю, на тот свет. Хреноваты, видать у них дела, если таким недоумкам как Лимон, поручают в общем-то ответственные задания, да еще раздаривают утильные автомобили".
  
  
  
   Х Х Х
   Он вышел на площадь и, оглядевшись по сторонам, жестом подозвал такси - довольно потрепанную "Шкоду - Фелицию". Таксист - частник, вероятно с огромным стажем, спокойно и без эмоций спросил, даже не оборачиваясь, когда пассажир устроился на заднем сиденье.
   - Куда?
   - В центр, ответил Павел, поскольку в данный момент, ему было абсолютно все равно куда ехать, лишь бы поскорее убраться подальше от аэропорта.
   Не смотря на то, что встреча с Лимоном оказалась для Павла не совсем приятной, она, тем не менее, сыграла свою положительную роль. По крайней мере, картина его собственного положения оказалась теперь яснее ясного. После убийства им Чагина, действия противника, очевидно, активизировались, а следовательно соваться и на вокзалы было очень даже не безопасно.
   А между тем шофер - степенный мужик лет сорока пяти, с пышными усами "а ля Вилли Токарев" - довольно споро вел свою "Шкоду" по Пулковскому шоссе. Что же касательно Павла, то он только сейчас вспомнил, ради чего собственно и вошел в здание аэровокзала - узнать, летают ли на Калининград самолеты. Усмехнувшись оттого, что пустяковая проблема до сих пор оказалась покрыта мраком тайны, он обратился к шоферу.
   - Командир, ты не в курсах, случаем, самолеты в Калининград летают или нет?
   - А хрен его знает, - ответил тот вполне искренне, довольный, как и большинство шоферов тем, что завязывается непринужденная беседа, так скрашивающая опостылевшую до чертиков дорогу. - Последнее время много на эту тему говорили в прессе. Литовцы, вроде, там что-то выпендриваются. Поезд из Москвы ходит, знаю точно, но там с визами какая-то чехарда, да паром у нас пустили с Морского вокзала. Только на это корыто ты уже не попадешь - я еще ночью туда пассажиров подбрасывал, потому и знаю.
   О пароме Павел и не подумал как-то, да это его совсем и не прельщало в данный момент. Требовалось в первую очередь позаботиться о пополнении наличности, а сделать это можно было только одним способом - Вернуться домой, в Сходню, где у него имелись запасы, припрятанные на черный день. Ехать поездом было чревато и ему в голову пришла, на первый взгляд безумная мысль.
   - А что, командир, слабо до Москвы прокатиться? - обратился он к таксисту.
   Тот недоверчиво взглянул на пассажира - шутит ли - и убедившись, что нет, спокойно и рассудительно произнес:
   - Можно, но дорого тебе это встанет. Если осилишь, то базара нет - двинем. По мне - это куда лучше, чем на этих улицах план наскребать.
   Названная им сумма поразила Студента и он принялся шарить по карманам, подсчитывая оставшуюся наличность. Денег хватало и Павел, вздохнув с облегчением, все же не преминул поинтересоваться о причине такой дороговизны, хотя выбирать ему не приходилось. Таксист же, не моргнув глазом, привычно выложил весь расклад.
   - А кто мне оплатит прогон оттуда? - заявил он. - Как никак - шестьсот километров с гаком. Где я еще такого дурака найду, чтобы из столицы в Питер намылился срочно, да еще на такси, когда "Стрела" исправно туда-сюда шастает? Это раз! А потом: бензин и гаишников - мало ли чего - беру на себя, но перекус в дороге, опять же, оплачиваешь ты. Годиться?
   - Годиться, махнул рукой Павел. - Только сразу до места. Сходню знаешь?
   Больше вопросов не возникло и вскоре, достигнув пересечения Пулковского шоссе с Московским, "Шкода" резко взяла вправо и покатила по направлению к столице. С каждым километром, отдаляющим Артюхова от некогда родного Питера, к нему все больше и больше приходило успокоение. Хотя трезвым умом он прекрасно понимал, что случайная встреча с кем-либо из своих, могла обернуться для него точно таким же исходом, как и встреча с людьми Гаршина. Тем не менее, тихая Сходня, оставалась тихой Сходней - его домом, а значит и крепостью!
   Подремывая на сиденье, он отдыхал душой, хотя время от времени, больше по привычке, выработавшейся за последнее время, нежели по необходимости, принимался рассуждать о своих дальнейших действиях. По всему получалось, что ехать в Калининград прямым поездом, его никак не устраивало. Во-первых: потому, что при таком раскладе, вероятность встречи с людьми старика Курдюма никак не исключалась. В том, насколько мир тесен, Павел успел уже убедиться, а подключив сюда "закон пакости", получалось и вовсе почти стопроцентное попадание. Во-вторых: отметка о былой судимости, украшавшая его новенький паспорт, могла в одночасье стать непреодолимым препятствием. Это учитывая неутрясшиеся отношения двух сопредельных государств в их споре - России и Литвы. Таким образом, оставалось одно - добираться на перекладных. Однако решать эту проблему прямо сейчас и кардинально, не представлялось возможным - карту Павел помнил довольно плохо.
   Время в пути летело быстро и без каких-либо проблем, как со стороны техники, так и со стороны вездесущих и назойливых сотрудников ГИБДД. Таксист, топорща свои жгуче - черные усищи и не отвлекаясь на лишние разговоры, вел машину уверенно и на хорошей скорости, вовремя реагируя как на многочисленные радары, так и на сюрпризы изрядно выбитой дороги. А в результат, уже через пять с небольшим часов, Артюхов с трепетом в душе, входил в свою крохотную съемную квартирку в обычной сходненской "хрущевке".
   Здесь все было по-прежнему и лишь только толстый слой пыли, успевший накопиться на полированной поверхности небольшого стола, красноречиво свидетельствовал о том, что хозяин довольно долго отсутствовал в этих стенах. Закрывшись на оба замка и стараясь ходить неслышно, Павел первым делом отправился под холодный душ и, смыв с себя таким образом, вместе с дорожной пылью и иные прошлые проблемы, принялся за разыскивание старого хозяйского атласа, который когда-то попадался ему на глаза.
   Карты были вскоре найдены и Студент, растянувшись во весь рост на прохладном полу, принялся внимательно изучать свой предстоящий путь. Однако, как бы он не прокручивал различные варианты, кусок российской территории, этот проклятый анклав, оставался недоступным для него, благодаря идиотизму и самодурству политиков. Попасть в него, не указав все свои параметры, представлялось совершенно невозможным, а Павла это обстоятельство никак не могло устраивать. Он вновь воззрился взглядом полным надежды в кружочки городов, синие нитки рек и черно-белые пунктиры нарисованных железных дорог, в поисках "чудесной" лазейки через неприступную литовскую границу. И тут ему бросилось в глаза знакомое название белорусского города - Гродно! Еще в бытность свою студентом, он бывал в нем неоднократно - там частенько проводились соревнования по боксу. Город располагался практически на границе с ныне уже чужой Литвой и от него было рукой подать до заветной Калининградской области. Но...!
   И вдруг, как это часто бывает в абсолютно безысходных ситуациях, его память подсказала Павлу нечто, что вполне могло пригодиться в будущем и помочь решить эту абсурдную до смеха, но тем не менее, никак не желавшую разрешаться проблему. Именно в Гродно жил его, некогда закадычный друг Алесь Корзун, тоже боксер, но первого наилегчайшего. В былые времена, они вместе входили в состав студенческой сборной Союза, жили рядом, бок о бок, на многочисленных сборах и Алесь даже несколько раз бывал у него в гостях в тогдашнем Ленинграде. Именно Корзун - подвижный, невысокого роста, хрупкий паренек - всегда являлся душой их компании, отличаясь и тем, что чудесным образом умел извлекать выгоду из, казалось бы безнадежных ситуаций. Алесю всегда удавалось отыскать по дешевке классные джинсы в период всеобщего дефицита и выгодно обменять их немногочисленную валюту по самому выгодному курсу.
   - " Вот он то мне как раз и нужен, - подумал Павел, с удовольствием потирая руки и вынося самому себе благодарность за удачно схваченную мысль. - Надеюсь, его не увлекли забугорные просторы, как многих других, а годы, скорее всего, только отшлифовали и усовершенствовали Корзуновскую природную пронырливость".
   И Артюхов принялся разыскивать свою засаленную записную книжку, склеенную им из отдельных листков, выдаваемых для известных нужд по счету, еще в самом начале заключения и куда он потом, по памяти, занес наиболее значимые адреса и номера телефонов. Книженция нашлась довольно скоро, ибо веще в крохотной квартирке было на удивление мало. Однако в тот момент, когда он открыл первую страничку, его квартирный телефон, как будто нутром почувствовав возвращение хозяина, залился задорной трелью.
   Павел вздрогнул от неожиданности и в его голове яркой молнией пронеслась одна единственная мысль: " Неужто "шестерки" Курдюма засекли все же его и сейчас, если он поднимет трубку, то непременно услышит хриплый и всегда спокойный голос старика". Два чувства с переменным успехом принялись бороться в нем: с одной стороны - неприятный и практически животный, почему-то в данную минуту, страх, а с другой стороны - естественное человеческое любопытство. Победил все-таки страх и телефон, отсигналив раз десять замолк, но уже через минуту залился вновь, как бы с удвоенной силой.
   Негнущимися пальцами Студент поднял трубку, но то что он услышал, вызвал в нем глубокий вздох облегчения и даже улыбку. Трубка нежным, но металлическим голосом объявила, что он, Артюхов, имеет задолженность по абонентской плате за пользование телефоном и в течение двух дней обязан ее погасить, иначе последует отключение номера.
   - Большое спасибо, барышня, - ответил весело Павел и бросил трубку на рычаг.
   А через пять минут он уже названивал сам в братскую Белоруссию, пытаясь дозвониться до города Гродно. Наконец, после нескольких безуспешных попыток, на том конце взяли трубку и далекий собеседник, выслушав вопрос, тут же разразился целым потоком восторженных фраз.
   - Пашка, черт лысый, где ты пропадал столько лет? Вот это новость так новость! Ты где, в Белоруссии? Так вали ко мне - такую банзу закатим, тошно всем будет! Ну что ты молчишь, как в рот воды набрал?
   - Тут попробуй, вставь слово! Да из Москвы я, Алесь, - ответил Павел, тоже едва сдерживая эмоции.
   - Хреново! - констатировал с видимым сожалением Корзун. - А я тебе звонил как-то в Питер, только там меня так отчехвостили, что мало не показалось и больше желания не возникало. Ты что, в самом деле, нары протирать подряжался? Как угораздило-то?
   - Это тебе по телефону успели сообщить? Об этом потом, Алесь. Тут такой вопрос: ты сможешь меня приютить в ближайшие дни?
   - Какой базар, да хоть сейчас! Жену отправил к матери в Краснодар, так что хозяйничаю один, ну и как бы даже холостой. Будешь ехать, сообщи - я тебя прямо в Минске встречу, договорились? Кстати, как у тебя с боксом?
   - Наверное, так же как и у тебя.
   - Это точно, - отозвался Корзун. - Я действительно забросил все. Теперь машины гоняю из Германии - поэтому это чудо, что ты меня застал дома. Короче: неделя у меня есть, а там опять в рейс, так что ты поторапливайся.
   Пообещав прибыть в ближайшее время, Павел нажал на рычаг и тут же принялся звонить в справочную, а затем на Белорусский вокзал, дежурному. Полученная информация, заставила его в пожарной скорости начать собираться в путь - поезд на Минск отправлялся уже через час с небольшим. Известив об этом Корзуна, который обрадовался словно мальчишка, Артюхов пулей вылетел из дома. В этот раз он отдал предпочтение более практичному джинсовому стилю и спортивной сумке с немногими необходимыми вещами, без сожаления оставив свой шикарный костюм, а точнее то что от него осталось, на спинке одинокого стула посередине комнаты.
   Чтобы иметь запас времени наверняка, Студент решил не возвращаться назад в Москву, а поймав такси, махнул наперехват до Можайска, намереваясь там то и сесть в фирменный скорый, договорившись, со всегда готовыми небескорыстно услужить, проводниками.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Последние сутки жизнь Павла оказалась удивительным образом насыщена сменой окружающей обстановки, как картин в детском калейдоскопе. Еще недавно он вдыхал запах пьянящего разнотравья, а рядом в шалаше отчаянно храпел пьяненький Егорыч. И спустя всего лишь несколько часов, он же уже несся в комфортабельных условиях по белорусским просторам, наслаждаясь открывающимися за окном видами. А они были поистине прекрасными - подернутые осенним золотом дубравы, уставшие от страды поля и березовые белоствольные рощицы, милые сердцу до щемления в груди, так же едва начавшие потихоньку терять свою листву.
   Чуть более пятиста километров до столицы Белоруссии пролетели совершенно незаметно и вот уже Артюхова отчаянно тискали, по-дружески шпыняли под ребра в объятьях все так же щуплого, но далеко не слабого Алеся. Корзун мало изменился за эти годы и был все таким же вертким и шустрым как и раньше. Его сухощавое, миниатюрное и в то же время жилистое тело, буквально живчиком трепыхалось от переизбытка энергии, в широком и шикарном спортивном костюме со множеством надписей и других причиндалов. Он был похож на пилота "Формулы - 1", а высокие кроссовки и бейсболка, надетая козырьком назад, лишь усиливали это сходство.
   - А ты на зека то и не похож, - шутливым тоном произнес Алесь, оставив свои объятия и отойдя от друга на два шага, чтобы лучше его рассмотреть.
   - Ну ты даешь! Думал увидеть перед собой исколотого и обкуренного отморозка? - парировал Павел.
   Они весело рассмеялись и направились к стоянке, где была припаркована машина Корзуна. Это оказалась шикарная "Ауди" серебристого цвета, завидев которую Студент только присвистнул.
   - Твоя?
   - Нет, представляешь - сам я абсолютно безлошадный! - ответил Корзун, усаживаясь за руль. - Сапожник без сапог, так сказать. Да мне машина и на фиг не нужна, итак месяцами из-за руля не вылажу. А эту только вчера растоможил. Вот сдам клиенту и опять в рейс, немецкие свалки подчищать.
   Алесь ловко, но осторожно вывел "Ауди" в потоке плотного движения на трассу и взял курс на Барановичи, чтобы потом уже свернуть на Гродно. Все это он объяснял Павлу походя, вперемешку с многочисленными вопросами.
   - Ну как поживаешь, старик, чем дышишь? - спросил он, едва их движение приобрело прогнозируемую стабильность. - И что это меня вдруг вспомнил?
   Павел общими фразами обрисовал свои проблемы, не упоминая естественно ни о развеянных по ветру деньгах, ни о рассказе старика Егорыча. Все его повествование было сведено к единственному: у него большие проблемы, ему нужны деньги и чтбы их добыть, Павлу, кровь из носу, надо попасть в Калининград. Внимательно выслушав друга, Алесь поскреб затылок и произнес:
   - Не думаю, чтобы ты в Калининграде смог срубить большие бабки. Там своих дельцов - пруд пруди, но вольному воля! А что, Пашка, может со мной сорганизуешься? Пару - тройку машин пригонишь - вот тебе и капитал. Права то у тебя есть?
   Студент с улыбкой посмотрел на друга. Не ведал, ох не ведал добрый Алесь того, что чтобы расплатиться Павлу по счетам, ему до скончания века пришлось бы гонять подержанные колымаги немецких бюргеров. Да и то вряд ли сумел бы! Поэтому, Артюхов лишь отрицательно покачал головой.
   - Ну как знаешь, - последовала реакция Корзуна. - Было б предложено. И как же ты в этот Кёнигсберг попасть думаешь? Сдается мне, что официальная дорожка для тебя закрыта? Уж не в розыске ли ты?
   - Не в розыске, не боись - если кто меня и ищет, так это больше те кто сам с властью целоваться не хочет.
   - Да мне что в лоб, что по лбу, Паш. Бояться я уже давно перестал всех. Сейчас все так перепуталось, что действительно хрен угадаешь кто правый, а кто и под правым! - вполне серьезно сказал Алесь. - Короче, возникла во мне надобность, вот ты и объявился.
   - Ты как всегда прав, мой юный друг, для этого я к тебе и приехал, - Артюхов попытался насколько можно беспечнее выразить свои потребности. - Надоумь, будь ласка, ты ведь у нас всегда сообразительный был шибко. Может через Литву, от твоего Гродно то, рукой подать?
   - Не пойдет, - решительно заявил Корзун, привыкший к моментальному действию и уже в уме перебирающий возможные варианты. - Литовские погранцы - ханыги страшные! Ни на что не подписываются! Как же - в Европейский союз намылились и в НАТО! И не сказать, чтобы вообще денег не брали. Нет, берут сволочи, но только по-крупному - им вагоны подавай, пароходы, не меньше! Уж лучше через Польшу. Поляки, те хоть и тоже оборзели в последнее время, но за копейку удавятся - любят, пройдохи это дело, хоть в любом месте танк через границу перетаскивай. Ничего, старик, придумаем что-нибудь!
   От этого сообщения Павел заметно повеселел и дальнейшая дорога превратилась лишь в сплошное удовольствие. Они с удовольствием вспоминали молодость, соревнования и отдельные бои на ринге с наиболее сильными и опасными противниками. В душу Павла, Алесь больше не лез, справедливо полагая, что если тот захочет, то расскажет и сам. Артюхов же, совершенно не считал свои былые годы каким-то достижением, а посему рассказывать о них и не думал. Так они и ехали, весело болтая и с удовольствием смеясь, вспоминая комичные эпизоды из своей юношеской спортивной жизни, лишь изредка возвращаясь в настоящее, да и то только для того, чтобы высказать свое негативное мнение о тех или иных проблемах современности.
   Дома у Корзуна уже все оказалось готово для пира. Индейку, заблаговременно сдобренную специями и упакованную в фольгу, оставалось только отправить в микроволновку. На столе, словно на скатерти - самобранке, в мгновенье ока появились сало, домашние колбасы, хрусткие огурчики и целых три бутылки водки. Если и говорили про Россию, что она пила беспробудно на зависть всем - белорусы в этом отношении, безусловно дали бы фору лапотным москалям в сто очей вперед.
   Таким образом, посидели они плотно и основательно, как и полагалось друзьям - славянам, не видевшимся столько лет. Темы для разговоров, после столь долгой разлуки, сами просились на язык, были разнообразными - благо, что перестройка и дальнейшая демократизация дали обильную почву для самых различных точек зрения - и порою даже доводили обеих до яростного, беспощадного спора. Алесь, в силу своего холерического характера, говорил много больше, давая жесткие и бескомпромиссные оценки всему подряд: начиная от Беловежского сговора, окончательно похерившего былой могучий и нерушимый и заканчивая чехардой со ставками на растаможивание подержанных иномарок.
   Павел больше слушал, в меру пил и откровенно отдыхал душой, радуясь тому, что жив - здоров и в ближайшее время совсем не собирается давать повода своим врагам всласть напиться дармового компота и натрескаться поминальной кутьи. Спать они легли далеко за полночь, а ранним утром, едва взошло солнце, Корзун был уже на ногах, бодрый и собранный, как-будто вчера и не пил вовсе.
   - Вставай, Пашка, - обратился он к гостю, сладко посапывающему во сне, - счастье проспишь! А если серьезно, разговор есть.
   Павел с явной неохотой поднялся и его друг, чтобы разогнать в нем застоявшуюся кровь, запрыгал словно кузнечик вокруг него в боксерской стойке, нанося нешуточные удары и вызывая на бой. В течение десяти минут они демонстрировали настоящий спарринг, однако скоро оба выдохлись и, обнявшись, тяжело дыша, отправились на кухню завтракать.
   - Ты вот что, Пашка, - начал разговор Алесь, одновременно набивая рот колбасой, вареными яйцами и запивая эту смесь обжигающим кофе. - Я подумал над твоей проблемой и рассудил так: в Польшу покатишь со мной - бумаги выправим без проблем, а там уже, я тебя подкину до Гданьска - это порт ихний. Оттуда наши ребята фуры - шаланды таскают по всему СНГ и через Калининград тоже. Договоримся, думаю. Поедешь, правда, без комфорта, но это недолго - всего несколько часов, если на пропускном не задержат. А задержат - извини, потерпишь, ради своего же блага. Только не думаю - сейчас поток груза заметно поредел, да и у дальнобойщиков все давно схвачено. Устраивает такой расклад?
   Павел согласно кивнул, да и какой у него был выбор. Хорошо, что его проблема начала разрешаться как бы сама собой и это обстоятельство безусловно только радовало. Вскоре Алесь, забрав его паспорт, ушел. Вернулся он только к обеду и шлепнув на стол перед Павлом несколько бумажек, синеющих круглыми печатями и квадратными штампами, в свойственной ему манере, подвел итог:
   - Забирай, Пашка, свою паспортину - прохиляла за милую душу! Теперь у тебя вполне официальное разрешение на пересечение границы и регистрация моего законного гостя, который вспомнил про свою престарелую тетушку в Гданьске и непременно желает ее навестить!
   - Сколько я тебе должен? - поинтересовался Артюхов, разглядывая бумажки.
   - Сущие пустяки - за всю жизнь не расплатишься! Шутка! О чем ты говоришь, придурок, я же ясно тебе растолмачил - ты мой гость, вон и бумажка это подтверждает. А посему: марш на кухню и пока я туда приду, стопари чтобы были налиты!
   Павлу ничего не оставалось, как прошлепать босыми ногами туда, куда его направили. Их дружеское застолье продолжилось с тем же размахом, с каким и начиналось вчера. Алесь собирался в новый рейс по Германии через неделю, однако гость упросил его по возможности передвинуть это событие на более раннюю дату. Артюхову не терпелось скорее убедиться либо в тщетности своих усилий, либо в полной правоте контуженого старика и это было вполне объяснимо. Прикинув и так и эдак, одному ему известные моменты и сложности, Корзун согласился.
   В результате, уже через два дня они вдвоем, оседлав в меру разбитый внедорожник "БМВ-Х5", который отчаянно громыхал на колдобинах, но тем не менее сверкал чистотой и полированными боками, направили свои стопы в сторону Бреста, где располагался пропускной пункт в Европейские Палестины. У Павла сразу же, с начала их пути, возникли вопросы к Алесю, но тот, поняв недоумение гостя, обстоятельно разъяснил специфику своей работы:
   - Вообще- то мы едем в паре, а потом - один гонит купленную тачку, а другой затаривает эту колымагу ходовым товаром, чтобы порожняком не гонять, ну и на Родину. Но сейчас я компаньона самолетом спровадил - будет ожидать меня завтра в Мюнхене. Еще вопросы есть?
   Вопросов больше не было и оставшийся путь друзья проехали опять же за общими разговорами. Границу они пересекли безо всяких проблем. И свои родные и польские вояки - эти в зеленых фуражках, а те в характерных только наверное для Польши квадратных "рогативках" - оказались очень похожими друг на друга. И те и другие благоговейно заботились прежде всего об урожайности своих хлебных мест и зеленые бумажки с портретами американских президентов были способны творить буквально чудеса. Оказавшись на панских просторах, Павел, никогда ранее не бывавший за границей, поначалу испытывал смешанные чувства знакомые нам всем, когда мы впервые видим иностранца в привычной для него среде обитания. Так и он, всем разумом, с трудом преодолевая какой-то неприятный комплекс, пытался понять, чем же они отличаются от наших соотечественников. Однако уже вскоре, проезжая через какой-то заштатный городишко, ему наконец удалось воочию убедиться, что эти "прошу пани" такие же как и мы, со своими проблемами и пороками. Алесю ж все это было более чем привычно и он только посмеивался, глядя на притихшего друга, вращающего головой на все 360 градусов вокруг себя.
   Дороги здесь были прекрасные и уже скоро, они на довольно приличной скорости подкати к Гданьску, о чем их известил дорожный указатель и какие-то особые, характерные только для больших портовых городов специфические мелочи. Прежде всего, во встречном потоке машин появилось значительное количество седельных тягачей самых различных марок и государств. Эти труженики с легкостью таскали за собой изукрашенные надписями и рисунками огромные фуры, груженные всякой всячиной. Особое место занимали контейнеровозы, которые своей, уму непостижимой необъятностью, пугали слабонервных водителей.
   - Еще малость и будем на месте, - произнес Алесь, лихо закручивая чуть великоватую для его хрупкой фигуры, баранку внедорожника. - Все путем будет, Пашка! Уж кто-нибудь, да обязательно случится под погрузкой. Порт - дело нешуточное и к нашему счастью, вечно - круглосуточное! Во как, чуешь, почти стихами заговорил!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Въехав в зону, прилегающую непосредственно к территории порта, которая выпирала неподалеку словно цыганские иглы в худом мешке, целым лесом, похожих на гигантских аистов, портовых кранов, они припарковали свой "БМВ" на специальной стоянке для легковых автомобилей. Их, самых разных по цвету, формам и маркам, здесь было неимоверное скопище и казалось, что каждый докер приезжает на работу не только обязательно за рулем своего собственного авто, но и непременно притаскивает за собой целую кавалькаду ближайших родственников на личных колесах.
   Вокруг полным ключом кипела жизнь и Павел сперва искренне удивился огромному количеству деловых, но подозрительных в своей активности личностей, снующих во всех без исключения направлениях. Они время от времени сбивались в кучки, по три - четыре человека, и о чем-то темпераментно договаривались. Все это напоминало скорее не современное предприятие по переработке грузов, а какую-то немыслимую интернациональную барахолку, только без наличия затрапезного тряпья на трясущихся руках. Алесь чувствовал себя в этом Содоме как рыба в воде и Павлу приходилось предпринимать титанические усилия, чтобы поспевать за ним по всем этим многочисленным лабиринтам и внезапно открывающимся взору площадям.
   Место, где ожидали своей очереди под погрузку дальнобойщики, друзья обнаружили довольно скоро. Здесь, на огромном пространстве, стройными рядами выстроились седельные тягачи, представлявшие собой, вероятно, все автомобильные заводы мира, начиная от родных сердцу "КАМАЗов" и заканчивая вальяжными тупорылыми "Мерседесами". От всевозможных цветов радуги, в которые будто чьей-то гигантской рукой были разрисованы алюминиевые бока огромных полуприцепов - шаланд, рябило в глазах.
   - "Все флаги нынче в гости к нам!", - почему-то пришло на ум Артюхову, известное восклицание поэта.
   - Что, впечатляет? - ткнул его под ребра Корзун и тут же, встрепенувшись словно промокший воробей, показал рукой в каком-то направлении. - А вот и наши, то есть ваши, конечно, российские. Хотя что скромничать - мы ведь союзники!
   По направлению, указанному рукой Алеся, Павел увидел три белокабинных "Мерса", бока фур - рефрижераторов которых украшали дико утрированные и стилизованные безумной фантазией художника, цвета российского триколора. Они подошли поближе.
   - Ты постой здесь, - обратился к Артюхову Корзун, собравшийся в своей деловитости и похожий теперь уже на охотничьего терьера, завидевшего барсука. - Я на разведку, мигом. Кажется тебе повезло вдвойне - бьюсь об заклад, что одним из этих красавцев заруливает мой давнишний знакомец!
   И он быстрыми шагами направился к группке шоферюг, о чем-то шумно беседовавших неподалеку. Павел наблюдал, как после традиционного рукопожатия со всеми без исключения, что безусловно выдавало наших соотечественников, где бы они ни находились, Алесь отошел в сторону с длинным, но весьма упитанным мужчиной и принялся ему что-то говорить, при этом отчаянно жестикулируя. Со стороны это смотрелось более чем комично: маленький Алесь и огромный дальнобойщик, спокойно выслушивающий собеседника, удивительным образом походили на Пата и Паташона. Уже через пять минут их довольно оживленного разговора, Студент ощутил на себе взгляд и заметил, что парочка двинулась к нему.
   - Все в цветочек, Паша! - заявил сходу Корзун, пока Артюхов здоровался с водилой. - Я ж тебе говорил: наш брат, он и в Африке наш брат!
   Огромный и меланхоличный шофер согласно кивнул и хотел было что-то сказать, но неугомонный Алесь опередил его.
   - Пашка! - весело произнес он, при этом загадочно вращая глазами. - Как ты думаешь, какое имя может носить этот гигант мысли? Спорим, хрен угадаешь! Ганнибал!!! Ты только представь себе!
   Дальнобойщик смущенно затоптался на месте, словно медведь на цепи и счел необходимым прояснить пикантную ситуацию.
   - Отец мой, шибко историю древнюю любил, - пробасил он как-то виновато. - Ну и полководцев там разных почитал, аж до жути. Это еще ничего. Брательника, так того вообще Атилой назвал - вот действительно, не поймешь, то ли баба, то ли мужик.
   Все трое буквально покатились со смеху, однако то, что выдал Алесь дальше, вызвало еще большее веселье.
   - Ты знаешь, Пашка, я тебе недавно говорил, что поедешь без комфорта, - начал он осторожно, хотя в его глазах вовсю прыгали бесовские искорки. - Так вот, соврал я, каюсь, извини, старик. С комфортом покатишь, да еще с каким! Спорим, в жизни у тебя не было таких попутчиков?
   - Это уж точно, - добавил Ганнибал. - Новозеландскую свинину везем!
   Взрыв нового хохота опять перекрыл все окружающие звуки. Отсмеявшись, они тут же решили все остальные мелочи предстоящего пути. Павел сполна рассчитался с водителем и Корзун, пожелав ему счастливой дороги и наказав, чтобы не терялся впредь, исчез в автомобильных лабиринтах. Ганнибал же, повел новоявленного пассажира к своей машине.
   Под погрузку, думаю, встанем к ночи, - спокойно принялся объяснять он, после того как они расположились в просторной кабине тягача. - Так что к исходу ее, если Бог даст, будем уже на пропускном. Ты, Павло, не переживай, место тебе у передней стенки оставим. Не хоромы, конечно, но метр на метр как-нибудь сгоношим. Прохладно будет, сразу предупреждаю, но потерпишь - тут ходу всего несколько часов. Дорогой рефрижератор включать не буду - не протухнет свинина, а на границе, не обессудь, если потянет морозцем - часок зубками поклацаешь. Перевозки у нас официальные, документы в порядке, так что все пройдет как по маслу.
   После этой небольшой инструкции, Ганнибал познакомил его со своим сменщиком, молодым парнем во флотской тельняшке, который, как оказалось, с самого начала отдыхал за шелковой занавеской на спальном месте. Тот отнесся к известию о пассажире довольно спокойно и даже словом не выразил своего отношения по этому поводу. По всему было видно, что подобные услуги они оказывали уже не раз, хотя может быть и не так часто и только по большому знакомству.
   Опытный Ганнибал оказался прав, ближе к вечеру их шаланду действительно пригласили на территорию порта. Павел, обосновавшись на спальном месте, имел возможность мельком понаблюдать как споро работают польские докеры. Здесь все было механизировано настолько, что работягам и в голову не приходило - не в пример нашим - поднимать что-либо тяжелее собственной ложки в обеденное время. А поэтому, уже спустя несколько часов, они груженые под завязку покинули порт и выехали на трассу.
   Проехав километров десять, дальнобойщики остановились. Место было относительно пустынное, ночь уже давно вступила в свои права и помощник водителя, прихватив с собой пару гаечных ключей, все так же молча, поманил Павла в пространство между кабиной и фурой. Здесь он споро отвернул хомут на огромной гофрированной трубе, соединявшей компрессор холодильной установки с отверстием в передней стенке полуприцепа. Студент рыбкой нырнул в дышащие морозным холодом внутренности. Труба тут же встала на место и через пять минут "Мерседес" продолжил свое движение.
   В кромешной тьме, Павел осторожно ощупал руками стенки своего убежища. Они были образованы коробками с заморским мясом, бока которых оказались покрытыми выступившим наружу мерзким и скользким на ощупь инеем. На полу, под ногами он обнаружил что-то мягкое и, воздавая хвалу догадливому меланхоличному Ганнибалу, закутался с головой в заблаговременно приготовленное для него толстое ватное одеяло. Вскоре, под нудную качку, напоминавшую плавные переваливания корабля во время небольшой зыби, Павел заснул, пригревшись в создаваемом своим телом тепле и совершенно не обращая внимание на своих молчаливых новозеландских "попутчиков". Последней мыслью, проскользнувшей в его затуманенном сном и холодом мозгу, была благодарность вездесущему Алесю, который так вовремя оказался как раз в нужном месте.
   Очнулся он от резкого толчка и, проснувшись окончательно, понял, что шаланда остановилась. Павлу показалось, что подсознательно, во сне он уже ощущал нечто подобное. Однако цепкие объятия Морфея, а может просто оцепенение от холода, были настолько велики, что его мозг, подвергнутый столь безжалостной криогенной обработке, даже не пытался тогда что-либо анализировать и вообще мыслить. Вскоре за обшивкой послышалось какое-то поскребывание, а еще через минуту, рефрижераторное отверстие над его головой открылось и в нем показалась голова парня в тельняшке.
   - Живой? - поинтересовался он и безо всякого перехода сообщил. - Вылезай, приехали в родные пенаты. Поспеши обнять Родину - матушку.
   Павел кое-как выбрался наружу и тут же ослеп от яркого света, казалось проникающего в него до самого позвоночника. Постепенно попривыкнув, он наконец разглядел улыбающегося Ганнибала, стоявшего "руки в боки" прямо на пустынном почему-то шоссе.
   - Говорил же - все пройдет как по маслу! - самодовольно заявил дальнобойщик. - Мы в Мамоново, Павло, тут до города километров сорок будет. Думаю, доберешься. А нам дальше катить надо, на Шяуляй. Слыхал о таком?
   Артюхов лишь утвердительно кивнул и, спрыгнув на негнущихся ногах на дорогу, принялся энергично разминать конечности.
   - Так вы в Литву? - спросил он, чуть отогревшись. - А что, нельзя было сразу? Или так ближе, но ведь и границ больше?
   - А хрен их знает, этих политиков! Тут сам черт не разберет: транспорт наш, груз их, то есть литовский, а город, может, стрижет свои проценты за транзит. Да нам в общем-то по барабану - крути баранку и сопи в две дырочки.
   - Понятно, - протянул Студент, оглядываясь по сторонам.
   - Ну тогда бывай, - сказал Ганнибал, забираясь в кабину и уже оттуда, чуть подумав, добавил. - Ты вот что, Павло, здесь есть порт, Балтийск называется, да и в самом Калининграде, мы иной раз тоже грузимся. Так что если прижмет - милости просим. Мы с Аттилой завсегда поможем. Ну, бывай.
   Шаланда тронулась в дальнейший путь, а Павел еще долго стоял на шоссе, широко расставив ноги. Он глядел ей вслед как на чудо, после того, как оно сделало свое доброе дело для страждущего. И только когда российский триколор на бортах полуприцепа скрылся в утренней дымке, Артюхов занялся высматриванием такси, что на совершенно пустой дороге выглядело занятием зряшным и бесперспективным. Единственного частника на допотопном "Москвиче" ему удалось остановить только лишь час спустя, да и тот вовсе не занимался извозом, а ехал просто-напросто с ночной рыбалки.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Мужик за рулем, как и все рыбаки, оказался довольно разговорчивым и без устали принялся рассказывать о профессиональных премудростях и тонкостях этого деликатного, по его мнению, дела. Однажды он даже захотел остановить свой "Москвичонок", чтобы похвастаться уловом, трясшимся в багажнике, но Павлу кое-как удалось его разубедить в этом вполне искреннем порыве. Артюхов слушал вполуха, все еще находясь под впечатлением своего экзотического путешествия и знакомства с двумя братьями с не менее экзотическими именами.
   Смутное, но все же сходство между ними, он заметил и раньше, но парень в тельнике был много моложе Ганнибала и поэтому на брательника, как-то сразу не потянул. Вспомнив с улыбкой историю появления их, не совсем обычных, имен и неэмоциональный характер младшего, Павел решил немного порассуждать на эту тему. Безусловно, молчаливость Аттилы можно было отнести только к его необычному имени, полученному в честь предводителя некогда могущественных гуннов, о которых ныне вряд ли кто помнил вообще. И хотя Павлу не раз приходилось слышать безапелляционное, что не имя красит человека, а наоборот, тем не менее он был уверен, что именно эта тонкая материя человеческой сущности не всегда так проста. Благозвучное имя, действительно, часто не замечается, словно воздух, которым мы дышим, а вот больные фантазии родителей, нашедшие отражение в метриках, были способны серьезно подрезать крылья своим любимым чадам, наложив на их характер всевозможные комплексы неполноценности. Сделав такой вывод, Артюхов даже усмехнулся над тем, какой ерундой он сейчас занимался.
   -"Тебе бы еще на симпозиуме каком-нибудь выступить по этой проблеме, Песталоцци хренов!", - подумал он и, выбросив из головы всю эту шелуху, принялся разглядывать пробегавшие мимо пейзажи.
   А между тем шофер - рыбак продолжал без устали рассказывать что-то о нересте лосося и о времени, когда его можно брать, ну просто голыми руками. К этому времени, за окнами машины показались первые окраинные домишки Калининграда. Их архитектура разительно отличалась от таких же пригородов среднерусской полосы, прежде всего своим ярко выраженным пронемецким стилем. Павел попытался использовать то не долгое время, оставшееся ему на "разговоры" с водителем в своих конкретных целях и поинтересовался у рыбака о том, в какой гостинице было бы предпочтительнее ему остановиться. Тот довольно бесцеремонно осмотрел пассажира с ног до головы, бросил пренебрежительный взгляд на его спортивную сумку с надписью "Адидас" и, сделав вероятно в уме определенные выводы, выдал наконец рекомендацию:
   - Тебе лучше в "Туристе", думаю, остановиться. Дешево и сердито - как раз для вашего брата.
   Что именно рыбак имел в виду, Студент так и не понял и, уточнив адрес, вновь уставился в окно. Удивительно, но где бы Павла не носила прежняя спортивная жизнь, а она погоняла его по различным городам былого Союза предостаточно - всюду, в любом мало -мальски значимом городишке, обязательно находилась гостиница с названием "Турист"! Это касалось и обязательного набора улиц, названных в честь одних и тех же писателей, никогда ранее даже не бывавших в тех краях. А о непременной центральной - носившей имя вождя пролетариата - вообще говорить не приходилось. Однако едва въехав в город, шофер остановил свой "Москвич" у обочины и объявил:
   - Все, приехали, парень! Мне сейчас направо, в улицу и я дома. Тут автобусы ходят до центра, а остановка вон там, за углом.
   Рассчитавшись с водителем, Павел пошел в указанном направлении, по пути с интересом читая названия улиц. Бывшая крепость тевтонских рыцарей оказалась в принципе небольшим городишком - всего то, наверняка, чуть более трехсот тысяч жителей. Но подобного скопления старой готики и современного примитивизма в чертах его зданий, Артюхову не приходилось видеть никогда. Он испытывал неподдельный кайф, вглядываясь в стреловидные оконца, островерхие крыши и устремленные ввысь башенки. Иной раз Студент даже ощущал себя по меньшей мере легендарным Штирлицем, который вышел прогуляться по улицам швейцарского Берна.
   Ан нет - это была все ж таки матушка Россия! И наглядное упоминание об этом, нет-нет да и появлялось на ухоженных улицах, в виде испитых рож, до боли родных в их сугубо отечественной специфике, непостижимой для всего остального цивилизованного мира. Наши соотечественники подобного сорта, на удивление, были одинаковы везде: и в Москве, и на Сахалине, и здесь, в Калининграде, являя собой как бы непременную визитную карточку той, у которой "много лесов, полей и рек"!
   Гостиницу Павел разыскал довольно быстро, а вот получить в ней удобоваримый номер, оказалось делом не совсем простым. Туристический сезон хоть и подходил к концу, однако, то ли своим названием, то ли какими-то особенностями сервиса, довольно затрапезный отель продолжал привлекать к себе толпы потенциальных клиентов. И только всучив нагловатому портье довольно ощутимое вознаграждение, Студент стал обладателем заветного ключа с фирменной блямбой на медном колечке.
   Номер оказался, откровенно говоря так себе, но главное в нем все ж таки имелось и, скинув опостылевшую одежду, Павел первым делом, с наслаждением подставил свое тело под тугие струи холодного душа. Впрочем, по какой-то причине, горячей воды все равно не было, однако это обстоятельство никак не могло его огорчить. Искупавшись, он ощутил буквально зверский голод. Сало и колбасы гостеприимного Алеся уже давно отдали, и даже с избытком, свои калории его здоровому телу. Дорожная тряска и пребывание в условиях "Крайнего Севера" в шаланде Ганнибала, с объективной неизбежностью послужили тому, что наверное уже и его собственные, не очень большие, правда, но все же жировые запасы, пошли в естественный расход.
   Быстро одевшись, Павел спустился в ресторан. Народу здесь было - пушкой не пробить, но не это удивило его, а меню, в котором были проставлены ну уж очень астрономические цены за тривиальные лангеты, эскалопы и неизменные котлеты по-киевски. Тем не менее, спорить не приходилось - собственный желудок не знал, да и ничего не желал знать о системе ценообразования, НДС и настоятельно требовал просто наполнить его чем-либо удобоваримым и желательно калорийным. На изысканный вкус он совсем не претендовал. Поэтому, хотя цены и кусались, Артюхов все же мужественно решил почувствовать себя, один единственный раз, в роли Гаргантюа. Однако насыщение пришло неожиданно быстро и разморило организм настолько, что Павел еле-еле добрел до своего номера и бесконечно икая от переедания, без памяти повалился прямо на не разобранную постель.
   Спал он долго и основательно, как будто до этого не его везли вместе с новозеландской свининой, а он всю дорогу толкал, причем единолично, Ганнибалову шаланду. Зато пробуждение принесло ему свежесть ощущений самого себя и прилив физических сил. В первую очередь, взглянув в окно, Павел сориентировался по времени. Осеннее солнце хоть и сдвинулось уже основательно к горизонту, однако покидать этот бренный мир не собиралось еще наверное часа два. Иными словами - все было прекрасно. Студент полной грудью вдохнул воздух неожиданно свалившейся на него свободы. Уж тут-то, на самом краю России, точно не было ни Гаршиных, ни Чигирей, ни Лимонов, ни даже Курдюмов. А в нем самом начал постепенно просыпаться азарт искателя кладов, он зрел, формировался в отдохнувшем теле и, в конечном итоге, заставил Павла покинуть, ставший вдруг уютным, гостиничный номер.
   За время, оставшееся до наступления темноты, он решил провести предварительную рекогносцировку, а поэтому, прекрасно помня рассказ Егорыча, отправился пешком в северную часть города. Ориентироваться ему было проще простого - солнце, расчищающее себе путь на Запад, красноречиво указывало единственное верное направление. Примерно через час довольно быстрой ходьбы, на его пути стали попадаться зримые свидетели давно минувших эпох - обломки толстенных крепостных стен, живописным образом вписывающиеся в окружающий городской пейзаж. Рассказ старика стал обретать реальную плоть и это обстоятельство подстегивало Павла, заставляя его идти все быстрее и быстрее. Постепенно, по мере продвижения дальше на Север, город снижал свою этажность, приобретая вид частно - собственной окраины с крутыми, ярко - коричневыми черепичными крышами и ухоженными садиками.
   И тут его взору открылось нечто действительно отдаленно напоминающее крепостные ворота. Только надо было приложить буйную фантазию и виртуально продолжить с помощью логики и законов геометрической законченности очертания двух столбов, сложенных из красного кирпича и давно потерявших какую бы то ни было форму. Увиденное поразило Павла настолько, что он остановился как вкопанный. Его сердце огромной птицей забилось в груди, во рту пересохло и ноги на какое-то время перестали слушаться хозяина. Ощущение было таким, о котором принято говорить не иначе как "дежавю", то есть будто бы Павел уже когда-то видел возникший перед ним средневековый ландшафт и этого факта казалось вполне достаточно, чтобы заорать во всю глотку сакраментальное: "Эврика"! По крайней мере, до настоящего момента, бредовый рассказ контуженого разведчика Кузьмы подтверждался до сотых долей!
   Наконец-то совладав с охватившими его чувствами, Студент двинулся дальше и вскоре подошел вплотную к живописным руинам. Вокруг него буйным праздником жизни шелестела обильная растительность в виде кустов и высокой травы, напрочь скрывшей под своим зеленым ковром, перекатывающиеся под ногами обломки битого кирпича. С этого места еще явственнее напрашивалась необходимость мысленного завершения обеих столбов стрельчатой аркой и тогда... Тогда Северные ворота древней крепости встали бы перед Павлом во всей своей многовековой красе.
   Студент в полной решимости рванулся вперед, но не пройдя и десяти шагов вынужден был остановиться. Между столбами, от которых в разные стороны вглубь земли расходились темные, позеленевшие от времени и сырости рты подземелий, в образовавшемся за многие годы котловане, плескалась красноватая, в лучах заходящего солнца, вода. Павел взглядом отыскал тот вход справа, о котором так живописно повествовал Егорыч и убедился, что тот находился в целости и сохранности, чернея щербатым от раскрошившихся кирпичей зевом, который отражался, во вдруг судорожно пошедшей мелкой рябью, стоячей воде.
   - Ну что ж, - произнес вслух Артюхов. - По крайней мере, до этого момента старик не соврал. Завтра посмотрим, насколько ему хватило больной фантазии!
   Круто развернувшись, Павел в приподнятом настроении отправился назад в гостиницу. Странно, но сейчас он ощущал себя и Остапом Бендером и Кисой Воробьяниновым в одном лице, обнаружившем заветный двенадцатый стул и оставивший подлинное наслаждение на завтрашний десерт!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Ночью Павел спал очень плохо и причиной тому являлось совсем не то, что он прекрасно выспался днем. В пору его спортивной юности, да и много позже, он спокойно мог спать целыми сутками напролет, как впрочем и бодрствовать, если это было необходимо, по нескольку десятков часов кряду. Это была какая-то странная особенность его организма и даже крепкий кофе, выпитый им в невероятных количествах на ночь, действовал на него совсем по-другому, чем на все остальное человечество. По большому счету, Павла мучили только две мысли. Первая была такой: неужели действительно бывший разведчик выложил по пьянке истинную правду и реальная свобода уже завтра забрезжит, нет даже не забрезжит, а ярко засияет перед ним всеми своими прелестями и соблазнами. Вторая же мысль была не столь оптимистичной. Не будучи в общем-то суеверным человеком, Артюхов в данный момент испытывал настоящий дискомфорт оттого, что какая-нибудь незначительная мелочь может помешать ему на самом финише, как это часто бывает по "закону бутерброда". И вот тогда-то, его погоня за реальным правом просто на жизнь окажется не только пустой тратой времени и сил, но и что самое главное - крахом последней надежды.
   Он в который раз поднимался с измятой постели и шел под холодный душ. Однако этой процедуры хватало ненадолго и уже вскоре назойливые мысли, с безжалостностью бормашины, вновь сверлили его воспаленный мозг. Заснул он, вконец измученный, только под утро, а когда опять открыл глаза, солнце в голубом прибалтийском небе стояло уже достаточно высоко. Завтракать в ресторане Павел не стал, а отправился в кафе "Диетическое", которое обнаружил вчера вечером, прямо напротив гостиницы. Здесь, расставив перед собой тарелку с омлетом, приготовленным без применения масла по технологии "Тефаль", стакан обезжиренных сливок и плошку с тремя кусочками серого хлеба из отрубей, он стал с аппетитом есть и одновременно методично прорабатывать техническую сторону выполнения предстоящей операции.
   Болотные сапоги, конечно же, ему были ни к чему - можно закатать штаны и вся недолга, а вот для того, чтобы добраться до нужного кирпича в стене - нужна была, как минимум, лестница. Ее безусловно можно было купить в хозяйственном магазине, но ходить со стремянкой на плече по городу и при этом не привлекать ни чьего внимания, было практически невозможно. Простейшая, казалось бы на первый взгляд, проблема, оказалось настолько трудноразрешимой, что Студент напрочь забыл об аппетитном завтраке. Припоминая же, что некий Гриша, чтобы спрятать найденный клад, влез на плечи молодого тогда друга Кузьмы, Павел даже всерьез принялся рассматривать вариант с наймом для "подставочной" цели какого-нибудь бомжа или просто алкаша. Но немного подумав, он отбросил его, ввиду очевидной глупости и наивности.
   А между тем, проблема не хотела решаться никак! За стеклянной витриной кафе ярко светило солнышко, чирикали, прыгая по выметенной брусчатке сварливые воробьи, как бы насмехаясь над его безысходностью, вызванной ну прямо таки идиотской задачей. В немом отчаянии, Студент воздел глаза к небу, кусочек которого виднелся среди черепичных крыш, утыканных самыми разнообразными по конструкции и размерам телевизионными антеннами. И тут его голову посетила, Наконец, удивительная по оригинальности и простейшая по исполнению мысль.
   Быстро доев свой уже изрядно остывший омлет, он расплатился с официантом, а заодно и поинтересовался о том, где в этом городе обретается барахолка. То, что она должна была обязательно быть, вопроса не возникало, ибо это явление, как бы стало частью нашей жизни и так закрепилось в сознании каждого с самого детства, что в отношении "есть" или "нет", сомнения никогда не было. Получив ответ, Павел отправился по указанному адресу и уже приблизительно через час с небольшим, стал обладателем прекрасной дециметровой телевизионной антенны, сработанной местным умельцем из прочных дюралевых трубок и длинна которой была почти полтора метра.
   С этим приобретением он и отправился к древним руинам Северных ворот, предполагая использовать ее в качестве обычной лестницы. Со стороны, Студент был похож на счастливого отца семейства, наконец-то сподобившегося обрадовать своего мальчугана просмотром "Спокойной ночи малыши", но никак на удачливого кладоискателя. Удивительным было и то, что за все время пути, его аж трижды спросили о том, где это он сумел урвать данное чудо современной техники и за сколько!
   А между тем, Павел наконец добрался к конечной цели своих злоключений. Вокруг было по-прежнему тихо. Лишь метрах в ста, там где начинались порядки ухоженных частных домиков, лениво перебрехивались собаки, да пацаны с увлечением гоняли в футбол на широкой, наполовину вытоптанной от травы, площадке. Руины, очевидно, были давно ими излажены вдоль и поперек и в данный момент уже никакого интереса для них не представляли, являясь лишь привычной частью городского пейзажа.
   Тем не менее, афишировать свою деятельность Студент не стал и, спрятавшись за густыми кустами, принялся готовиться к последнему броску. Он снял кроссовки с носками и, закатав джинсы до колен, осторожно вошел в холодную воду, прихватив с собой антенну. Острые грани битого кирпича, произведенного на свет наверное более четырех веков назад, больно впивались в незащищенные и непривычные к ходьбе босиком ступни. Однако Павел, стиснув зубы, упрямо продвигался вперед, моля Бога только об одном, чтобы на его пути не оказался осколок бутылки или ржавая консервная банка.
   Воды в подземелье, уходящем вправо, оказалось куда больше, чем он рассчитывал и Студент в одночасье погрузился в ледяную купель практически до пояса, даже не успев пожалеть о судьбе собственных джинсов. Здесь Павел приставил свою импровизированную стремянку в угол и стал осторожно забираться по ней, опираясь обеими руками о влажные кирпичные стены. Под сводом было совершенно темно и надеяться на зрение не приходилось вовсе. Достигнув достаточной высоты он, виртуозно балансируя на довольно шаткой основе, принялся отсчитывать покрытые многолетней слизью кирпичи, начиная от потолка. На пятом кирпиче его рука остановилась, но тот сидел на своем месте так прочно, будто и впрямь составлял единый монолит с нерушимой стеной. Вероятно, за шестьдесят лет, прошедших с тех пор когда его вынимали - если конечно Егорыч не соврал - он вновь намертво прикипел к своим собратьям, прирос, подчиняясь неведомым законам взаимопроникновения веществ.
   Поняв тщетность своих усилий, Павел провел ладонью по скользкой стене и ему в самом деле показалось, что проклятый камень на долю сантиметра выпирает из общего строя себе подобных, но двигаться он даже и не думал! От неудобной позы, все конечности у незадачливого кладоискателя затекли и он мысленно проклял собственную недальновидность за то, что не догадался взять с собой какое-нибудь подобие ножа. Осторожно, чтобы не упасть, опустив левую руку вниз, Студент нащупал в кармане мокрых джинсов, завалявшуюся там случайно монету и принялся методично обрабатывать злополучный кирпич по периметру.
   Однако от неловкого движения, неустойчивости и невероятной скользкости стены о которую он опирался всем телом, вскоре его нехитрый инструмент с тихим всплеском исчез во взбаламученной, стоячей воде. Выругавшись в сердцах, Павел вновь опустил руку, чтобы отлила кровь, но уже через минуту, помогая себе трехэтажным матом, снова с остервенением вонзился всеми пятью ногтями в бессловесный кирпич будто в живую плоть. И тот наконец-то поддался! Сначала нехотя, затем дальше, и так по миллиметру, пока не рухнул с оглушающим всплеском, обдав Павла целым каскадом холодных брызг.
   Путь был открыт! Артюхов, дрожа всем телом от возбуждения, сунул руку в образовавшееся отверстие. И о, чудо! Его онемевшие пальцы, из-под ногтей которых сочилась кровь, смешиваясь с грязью и слизью, нащупали там нечто скользкое и это было очень похоже на заветный мешочек. В едином броске Павел схватил предмет и в ту же секунду, потеряв равновесие, с высоты полутора метров ухнулся с головой в ледяную воду. Он тут же вскочил на ноги и, отшвырнув выполнившую свою роль, изогнутую в бараний рог антенну, направился прочь, к сухому месту и теплу. В голове его, грозясь выпорхнуть наружу в виде победного клича, билась одна единственная мысль: "Ай да Егорыч, ай да молодец! Не соврал! Надо же! Ай да Егорыч!".
   Выбравшись под куст, где он оставил свои кроссовки, Павел первым делом плашмя бросился на теплую траву. И немудрено - он дрожал всем телом и клацал зубами. Вода в подземелье была холодной, да и купание в начале сентября, совсем не являлось удовольствием, если конечно ты был не морж. Чуть отдышавшись, Павел скинул джинсы, футболку и куртку, разложил их на траве и, оставшись в одних трусах, сел рядом, подставив свое продрогшее тело ласковым лучам полуденного солнца. Наконец немного отогревшись, он осторожно, словно в руках его было хрупкая хрустальная ваза или живая мышь, разжал кулак.
   Вздох облегчения вырвался из его груди - на его ладони лежал тот самый, некогда красный замшевый мешочек с потускневшими золотыми вензелями на боку, о котором ему рассказывал старый разведчик и который с тех самых пор неоднократно снился самому Павлу по ночам. Время и сырость безусловно хорошо поработали над материалом и замша, из которой он был сшит, превратилась в какое-то подобие мумифицированной, осклизлой и пронизанной спорами белой плесени субстанцию, однако содержимое, убедительно перекатывающееся внутри него, не должно было подчиняться законам бренности всего земного.
   Став обладателем гаранта теперь никем не ограниченной свободы, Павел успокоился в момент превратившись в самого себя - малоэмоционального и рассудительного. Ему удалось сдержать соблазн и в едином порыве не разорвать почти, казалось бы сопревшую замшу, чтобы наконец взглянуть на свое богатство. Однако сидеть в одних трусах, в сентябре месяце, да к тому же далеко не на берегу Черного моря, а у вонючего застоявшегося омута и в запале азарта рассматривать бриллианты - это выглядело бы со стороны крайне глупо, и не со стороны тоже. К тому же теперь торопиться куда-либо, не было никакой нужды, а самой процедуре реального обретения богатства, хотелось придать хоть какой-то элемент значимости и торжественности. Поэтому для себя Студент уже решил, что притронется к содержимому у себя в номере, да и то только после очищающего тело прохладного душа. А пока он так и сидел на траве, рядом с сохнущей одеждой и, подставив лицо под лучи осеннего солнышка, беззаботно щурился на редкие и высокие облака.
   С момента его бегства из деревеньки под Борисовой Гривой, после стычки с Гендосом - Широй, жизнь Павла удивительным образом развернулась на 180 градусов, явив ему, наконец-то, свою широкую светлую полосу. Артюхов вспомнил всех, кто за это время встретился ему на пути, начиная с усатого водителя "Шкоды", затем Алеся, двух братьев "полководцев" - дальнобойщиков и даже сегодняшнего мужика - барахольщика, продавшего ему спасительную антенну по довольно сносной цене. Его организм обуяла необычайная расслабуха, в голове стоял какой-то легкий звон, не позволяющий впрочем совершенно ничего соображать в данный момент, а по лицу блуждала благостная улыбка.
   Как раз в этот время, на полянку, где он так живописно расположился, вышли два пацаненка лет десяти, с удочками и сачком на плечах. Они с удивлением воззрились на разнагишившегося дядьку. Наиболее бойкий из них, хотел даже что-то сказать, однако увидев не совсем видимо нормально улыбающееся лицо Павла, лишь выдавил из себя шепотом, обращаясь к своему товарищу:
   - Идиот какой-то, я точно тебе говорю, Васек! Ты на харю его только глянь! Или наркоман.
   - Да я и сам вижу, не дурак, - так же шепотом ответил второй. - Кто ж это будет купаться в этой вонючей луже, когда море рядом, да еще в сентябре. Давай, сваливаем от греха подальше!
   Они в мгновение ока ретировались за кусты, оставив Студенту полное право, в заслуженной им тишине, подставлять улыбающееся лицо и уставшее тело ласковым лучам и теплому ветерку, налетавшему с Балтики. Сейчас ему было глубоко плевать на то, что о нем подумали. То что Павел услышал из уст пацанят, совсем не испортило ему настроения, напротив, заметно развеселило и в какой-то степени даже скрасило его вынужденное безделье. По крайней мере, он имел возможность убедиться в том, что на окружающий мир стал вновь реагировать так же как и раньше - с юмором и без тени страха или агрессии.
  
  
  
  
   Х Х Х
   В гостиницу Артюхов попал только спустя целых четыре часа. Солнце, своими уже не так смелыми лучами, хоть и продолжала еще безотказно согревать тело, но никак не хотело быстро сушить одежду, а джинсовая куртка, в конечном итоге, так и осталась волглой. Купание в холодной, почти ледяной, от отдающих вековым дыханием сырой земли катакомб, да плюс к этому нервные перегрузки, вызвали в Павле приступ буквально волчьего аппетита и поэтому он не смог удержаться от соблазна и заглянул прежде в облюбованное им накануне, диетическое кафе. Побыстрее насытив плоть незамысловатым набором известных блюд он наконец-то оказался в своем номере и закрыв дверь на два оборота сразу кинулся в ванную комнату. Вот там-то Павел плескался достаточно долго, несколько раз намыливая себя с ног до головы, отфыркиваясь словно игривый племенной конь и в первый раз в жизни, наверное, искренне жалея об отсутствии горячей воды.
   И только после этого, переодевшись в основательно сухую одежду, Павел включил настольную лампу и с замиранием сердца, присел на стул подле казенного, с инвентарным номером на боку, однотумбового канцелярского стола. Дрожащими руками он развязал, плохо поддающийся черный шелковый шнурок, кстати удивительным образом сохранившийся с тех давних времен, и осторожно высыпал содержимое мешочка прямо на полированную столешницу. То ли ему показалось, то ли это было действительно так, но в ту же секунду его крохотный одноместный номер, казалось, осветился удивительным сиянием, которое передать простыми словами было бы просто невозможно.
   Перед ним, во всем своем природном великолепии, лежали пять довольно крупных, ослепительно - прозрачных бриллианта, а рядом с ними скромно пригнездился, как бы стесняясь своей золотой тяжеловесности, литой перстень с черным агатом и затейливой монограммой, тем же золотом, на нем. Только теперь Студент окончательно перевел дух и уже с полным спокойствием, пытаясь трезво и взвешенно рассуждать, принялся подробно рассматривать находку. Насколько он соображал вообще, понаслышке, в ювелирном деле, камни были прекрасными, филигранно ограненными и без видимых дефектов. Все они были разного размера. Самый маленький весил приблизительно каратов семь - восемь, а большой, потянул бы, вероятно, на все пятнадцать. Перстень тоже был старинным и явственно хранил на себе дыхание времен и свидетельство мастерства неведомых ювелиров.
   Замшевый же мешочек, при ближайшем рассмотрении, оказался вполне жизнеспособным, и вмиг выстиранный, вновь предстал в почти первозданном виде. Вензель, шитый золотой канителью по темно - красной замше, являл собой точную копию того, что был искусно инкрустирован на черном агате печатки. Это было довольно причудливое переплетение двух латинских заглавных букв "S" и "А", выполненных в характерном готическом стиле. Сверху, это страстное "соитие" двух представительниц алфавита, украшала крохотная золотая корона, как бы прикрывая последних от невзгод, а заодно и венчая их. Смысл данного буквенного свидетеля далеких эпох, конечно же был непонятен Павлу - в геральдике он был не силен. Но нажитым опытом, Студент все же догадывался, что эта золотая вязь, совсем не является гербом, а лишь представляет собой личную метку какого-то неизвестного ему и, вероятно, уже давно почившего в бозе, человека. А посему получалось, что лежащие на столе драгоценности, являлись собственным добром совсем не бедного, а скорее всего титулованного нувориша. Возможно, они были отложены им про запас, на черный день, а может и представляли собой его визитную карточку в кругу себе подобных. Были ли бриллианты и перстень истинно раритетными, Артюхов так же не ведал, да и не мог он этого знать вообще - его собственных знаний в данной области, было до обидного мало.
   Вволю насладившись созерцанием прекрасного, Павел вновь сложил драгоценности в еще непросохший после стирки мешочек и, аккуратно положив его под матрац, растянулся во весь рост на кровати. Закинув руки за голову и закрыв глаза, он с видимым удовольствием предался сладостным мечтаниям. Однако уже скоро, не обремененные реальным смыслом мечты, без боя уступили место серьезной работе практической мысли. Павел прекрасно понимал, что сами по себе бриллианты еще ничего не гарантировали ему и оставались бездуховными камнями в его кармане и не более того! Их надо было срочно обратить в натурально хрустящие "баксы", но как это сделать быстро и самое главное безопасно, Студент не знал. Ему никогда не приходилось иметь дело с подобными вещами, хотя подсознательно он все же понимал, что кажущаяся здесь простота не вполне уместна.
   С идеей везти камни в Москву и там уже начать зондировать почву для их превращения в твердую валюту, он расстался сразу. Во-первых, связей в данной сфере у него никогда не было и в столице. Ну а во-вторых - действовать в состоянии и положении, обложенного со всех сторон красными флажками волка, было чревато самыми разными, совсем не приятными неожиданностями. Именно сейчас Павел пожалел о том, что в этой суматохе, совсем забыл записать номер мобильника незаменимого Алеся, его домашний - совершенно вылетел из памяти, а записная книжка осталась в Сходне. Таким образом, напрашивалось единственное решение: провести обмен здесь, в Калининграде и уже с готовым капиталом искать пути для возвращения в Питер.
   В поддержку этого решения говорило многое и Артюхов принялся мысленно складывать в кучку очевидные плюсы. Западная окраина России жила по несколько иным внутренним законам, нежели коренной материк. Коммерческая деятельность здесь была более мобильной и завязанной, прежде всего на благополучную Европу. К тому же, Студент совсем не думал, что бриллианты, представлявшие, по его разумению, стоимость исчислявшуюся довольно значительным количеством серо - зеленых бумажек, он мог бы сдать именно в городе, а посему, лелеял мысль о богатеньком интуристе, которых здесь, в том числе и проезжающих транзитом, было хоть пруд пруди.
   Однако, чем больше он думал, тем больше приходил к выводу, что и к туристу, видевшему его, Павла, в первый раз в жизни, подкатить запросто с подобным предложением, было бы высшим проявлением идиотизма! Это с матрешкой, раскрашенной "под Путина" можно приставать сколько угодно, на все лады расхваливая товар, а данная авантюра, могла бы закончиться довольно печально для него.
   Так или иначе, получалось, что с обретением им несметных богатств, проблема вовсе не исчезла, но обрела до сих пор невиданные и почему-то, упрямо не поддающиеся разрешению, черты, нарастающие с каждой новой мыслью словно снежный ком. Как бы в подтверждение этого, тут же не замедлил явиться и еще один, малоприятный момент. Став в одночасье богачом, Павел точно так же, в одночасье, превратился в довольно привлекательный объект для начала новой охоты на него, опять упрямо сквозившей смертельно опасностью. Дело в том, что о способностях местной калининградской мафии, он знал далеко не понаслышке. Пришлось общаться в неволе с этими наглыми, самоуверенными братками, которые удивительным образом умудрялись сочетать в себе как российскую бесшабашность и самобытность, так и европейские манеры и лоск.
   А отсюда вытекало единственное: береженого Бог бережет, а следовательно, опрометчивые и скорые шаги в этом направлении, наперед были совершенно исключены! От этих, вовсе не исчезнувших, а наоборот, нахлынувших девятым валом проблем, у него разболелась голова. Таблеток с собой, Студент конечно же не прихватил - слишком уж сумбурными оказались его сборы в дорогу, а обращаться к коридорной, которая дежурила, как в старые добрые времена, круглыми сутками за столиком в этажной рекреации, совсем не хотелось. Чтобы как-то унять головную боль, Павел вновь поднялся с постели и, достав заветный мешочек, принялся рассматривать свое богатство, являвшееся в данный момент, к огромному его сожалению, лишь холодными мертвыми камнями и металлом.
   - Вот тебе и метаморфоза! - с иронией и почти в отчаянии произнес он. - Кто бы рассказал раньше - ни за что бы ни поверил!
   В этот самый момент в дверь осторожно постучали. Безобидный и в общем-то даже деликатный звук, в данной обстановке оказался настолько неожиданным, что едва отпущенные на покой нервы Студента, вмиг превратились в туго натянутые гитарные струны. Он одним движением сгреб драгоценности и, бросив мешочек под подушку, направился к двери. Ему даже не пришло в голову, как это часто изображают в крутых боевиках, с осторожностью приложить ухо к дверному полотну, внимательно прислушаться, а затем прижавшись спиной к стене, спросить: "Кто там?". Ничего подобного. Именно исконная вера только в добро, сидящая удивительным образом во всех нас на протяжении всей нашей истории, заставила и Павла безропотно повернуть ключ и распахнуть дверь настежь.
   На пороге, неловко перетаптываясь с ноги на ногу, стояла совсем молоденькая горничная. На ней было строгое черное платье и белоснежный микроскопический фартучек, неизвестно каким образом удерживающийся на ее довольно зрелых формах. На ее левую руку, согнутую в локте, было наброшено что-то крахмальное и хрустящее, что впрочем и сбило Студента с толку, с самого начала. Обезоруживающе стрельнув подведенными глазками, что вероятно уже стало вполне профессиональным ее приобретением в этих стенах и выдав нечто маловразумительное, девица решительным шагом направилась прямиком к его постели.
   Только теперь, до Павла наконец-то дошло, что горничной, почему-то вдруг, вздумалось поменять ему постельное белье. Он даже не успел задуматься над тем, что могло послужить причиной тому: то ли в "Туристе" меняли простыни ежедневно - что вряд ли, то ли забыли сменить вовсе, после предшествующего постояльца и опомнились только теперь! Последнее безусловно было больше похоже на правду, но как бы это ни было на самом деле, от предстоящей перспективы, у Павла на голове зашевелились, все еще короткие, однако успевшие значительно превысить обычный стандарт, волосы. Ведь именно там, под подушкой, и лежал сейчас заветный мешочек с вензелями, инкогнито которого, еще недавно, так не хотелось разглашать никому.
   Стремительным движением самца павиана в брачный период, Студент преградил ей путь, улыбаясь во весь рот и даже пританцовывая. Одновременно, он начал сбивчиво, но основательно вдалбливать юному созданию что-то о том, будто его скромная персона не стоит стольких забот и якобы он, если будет на то чья-то воля, отвалит из отеля завтра поутру и поэтому с удовольствием поспит еще одну ночь на старых простынях. Не мог же Павел в самом деле, встать в позу и заявить: "Пардон, мадам, я только выну из-под подушки свои фамильные драгоценности!".
   Девица с искренним удивлением уставилась на него, однако дальнейшие действия Артюхова, заставили ее мило заулыбаться. Павел сунул красавице в руки, не считая, несколько купюр, спешно вынутых из кармана куртки и ласково сопроводив до двери, заключительным шлепком по ядреной заднице, выпроводил ее, наконец-то, прочь. Закрыв дверь за не в меру услужливой работницей гостиничного сервиса, он откинулся спиной на полированное полотно двери и вздохнул с облегчением полной грудью. Затем Студент стремительно извлек из-под подушки свое богатство и принялся методично просматривать глазами весь номер, в поисках более надежного тайника. Бачок унитаза, собственные носки и ящики стола он отверг сразу, а вот место в очевидно никогда не использовавшейся антресоли, над входом в крохотную прихожую, ему откровенно понравилось. Воспользовавшись стулом, Павел спрятал бриллианты среди, оказавшихся на полках, коробок из-под какой-то бытовой техники.
   Завершив, таким образом, свой "нелегкий" труд, он явственно почувствовал дефицит свежего воздуха и, переодевшись, со скоростью, завидной даже для новобранца, отправился прочь, из показавшегося почему-то ему ужасно душным, здания. В кармане его джинсов, крохотным твердым угольком, жег кожу самый маленький из бриллиантов, сунутый туда походя, совершенно неосознанным движением - авось сгодится.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Высвободившись, наконец, из-под скопища бетонных перекрытий, колонн и пыльного, навязчивого декора, которые по замыслу неизвестного архитектора именовались не иначе, как отелем "Турист", Павел почувствовал себя много свободнее, нежели внутри эти, в общем-то гостеприимных, стен. Он просто так бросил взгляд вдоль узкой улочки, так характерной для бывшего Кёнигсберга и вот тут-то его и посетила, как ему показалось сначала, вполне дельная идея. Дело в том, что в ряду многочисленных торговых точек, разместившихся в самых разных условиях, сразу же за диетическим кафе, Студент увидел черную с золотым вывеску, на которой красовалось одно единственное слово: "Изумруд".
   Безусловно это был ювелирный магазин, а поскольку именно эта тема занимала в данный момент его голову, он быстрым шагом направился туда. Однако вскоре, Павел инстинктивно замедлил темп ходьбы, разумно посчитав, что направляясь спешно, прямиком к продаваемым ценностям, он выглядел если и не подозрительно, то во всяком случае, как-то не естественно. Не мог же обычный человек, в самом-то деле, который только что вышел из дверей второсортного отеля и меланхолично осматривался по сторонам, вдруг, в доли секунды, обрести желание купить себе непременно дорогую безделушку и при этом без оглядки броситься исполнять свою прихоть. Поэтому в магазин Студент вошел уже довольно степенным шагом, старательно разыгрывая роль просто любопытствующего и праздношатающегося.
   Заведение оказалось небольшим и типичным для всех своих, уже виденных им раньше, собратьев. Стеклянные прилавки, со сверкающим на черном бархате драгоценным содержимым, были разбиты на тематические секции по принципу: "золото", "серебро" и всякая всячина в виде хрустальных ваз, медных, узкогорлых индийских кофейников ручной работы, всевозможной керамики, фаянса и фарфора. Посреди в сего этого великолепия откровенно скучали две юные продавщицы, одного взгляда на которых было достаточно, чтобы понять - помочь Павлу в его проблемах они никак бы не смогли, даже если б очень захотели этого. Это были рядовые "наемники" ювелирной индустрии, а ему как раз требовался, пуст один единственный, но "генерал", знающий в данной епархии все ходы и выходы!
   Поглазев для приличия на сверкающие витрины, Артюхов покинул магазин, не вызвав совершенно никакого интереса у продолжающих скучать фурий, одетых в одинаковые фирменные сарафанчики - комбинезоны ядовито - зеленого цвета. Вновь оказавшись на улице, он медленно двинулся вдоль нее, в направлении прямо противоположном от его гостиницы. Идея, возникшая только недавно в его мозгу, в результате первого неудавшегося опыта, стала постепенно приобретать реальные очертания и направленность. Например, стало очевидным, что хождение по всем этим многочисленным "Изумрудам", "Алмазам", "Сапфирам" и так далее, не могло дать абсолютно никакого результата в практическом смысле. Это было равнозначно тому, чтобы начать разыскивать страшно охраняемый рецепт "Кока - Колы" по обычным питейным точкам, в которых шустро орудовали лишь услужливые юнцы в фирменных бейсболках.
   А посему, надо было отправляться в старую часть города и попытаться отыскать там не просто магазин, а непременно старинную ювелирную мастерскую. Павел даже ни на минуту не сомневался в том, что такие специфические производства, непременно имели право существовать в этом древнем городишке, стоящем на мировых запасах янтаря. Таким образом, приняв окончательно оформившееся решение, Студент бросил взгляд на бездонное балтийское небо, сегодня густо усыпанное белыми облачками. Судя по высоте стояния светила, осенний сентябрьский денек мог бы подарить ему еще несколько часов до наступления темноты. Павел остановился и сориентировавшись, прежде всего по островерхим красным черепичным крышам, выбрал для себя, как ему показалось, верное направление.
   Для удивительного перемещения его в пространстве и во времени понадобилось совсем немного усилий и уже скоро он вышагивал по кривым узким улочкам, вымощенным вековой брусчаткой. Ощущение того, что ты находишься в России, здесь пропадало совсем. Крохотные кафешки в три - четыре столика, расположившиеся прямо на тротуаре, безо всякой назойливости, степенно зазывали прохожих отведать чашечку крепкого кофе, под яркими, колыхающимися на вольном ветру, зонтами. Да и сам напиток здесь был совершенно другой нежели в тех точках общепита, где все было поставлено на поток. Тут его варили непременно в крохотных медных джезвах, которые набирали аромат и нужную температуру в жаровне, наполненной крупным раскаленным песком.
   Примерно через час этого удивительного путешествия Павла вглубь веков, ему в глаза бросилась довольно неприхотливая вывеска, выполненная на давленой меди и позеленевшая от времени. Тяжеловесные готические буквы, без излишней помпезности и дешевого апломба сообщали, что в этом полуподвальчике располагалась: "Ювелирная мастерская. К. Адамчик и сын". Спустившись по истертым временем и кое-где выщербленным ступенькам, Студент тронул темную, всю испещренную трещинами, старинную дверь и та распахнулась удивительно легко, под аккомпанемент кованого колокольчика. То что Павел увидел перед собой, разительно отличалось от современных магазинов и сразу наводило на мысль, что здесь не только и не столько продавали, а именно создавали, творили все эти броши, перстни и диадемы. Помещение мастерской оказалось крохотным, но и тут были витрины, внутренности которых привлекали темно- синим бархатом, на котором, каждое в своем гнезде, возлежали изделия. На всеобщее обозрение их было выставлено совсем немного.
   Серебра же здесь не было и в помине, а вот золотые вещи значительно отличались по манере исполнения от фабричных штамповок и несли на себе явно выраженные черты эксклюзива. Это заметил даже Артюхов, совершенно не сведущий в данной области. Большая же часть помещения была отведена непосредственно под мастерскую и изобиловала столиками с тисочками, инструментальными досками, различными лупами, муфельными печами и прочей утварью сугубо специального назначения.
   На звон колокольчика из боковой двери, ведущей вероятно в жилое помещение, вышел и сам хозяин, господин К. Адамчик. То что это был именно он, не вызывало никакого сомнения. Седовласый, разительно похожий чем-то на Эйнштейна, еще крепкий старик, являл собой явно выраженный типаж сынов Земли Обетованной. Завидев посетителя, он казенно улыбнулся и, склонив по-птичьи голову набок, стал бесцеремонно оглядывать Студента с ног до головы, тем самым, без излишних проволочек, профессиональным взглядом, определяя платежеспособность клиента. Завершив, наконец, свой обзор, ювелир, видимо не определившись окончательно, пожевал почти фиолетовыми сморщенными губами и произнес с очень характерным выговором:
   - И что, молодой человек? Ваше молчание, в данный момент, совсем не то же что и золото. Можете мне верить - Казимир никогда не лукавит и не видит для себя пользы делать это сейчас.
   - "А старик то, совсем не прост!", - подумал Павел улыбнувшись.
   В эту минуту он почему-то решал для себя пустяковую проблему - есть ли у старика сын, обозначенный на старинной вывеске или может он сам один из них, продолжатель перешедшего по наследству семейного дела. Вслух же Студент промямлил следующее, лихорадочно выискивая в своем лексиконе более удачные фразы:
   - Да вот, вывеска привлекла. А вообще-то, меня с детства интересуют драгоценные камни.
   Старик с подозрением кольнул его взглядом, из-под седых бровей и нисколько не смущаясь, выдал:
   - Интерес, молодой человек, ничего не стоит, особенно в наше время, а мое скромное заведение, не совсем одно и то же, что и выставка. А посему, извините.
   Намек был очень прозрачным и Павел решил брать быка за рога.
   - Вы конечно же правы, - поспешил заверить старика он, торопливо извлекая из узкого кармана бриллиант. - Но мой интерес не так уж и прост. Не могли бы вы, хоть приблизительно оценить вот эту штуку?
   В момент, профессиональное в старике взяло верх и он, благоговейно приняв камень, направился к ярко освещенному столику в углу. Там, надев на голову обруч, с прикрепленной на нем лупой - объективом, Адамчик принялся тщательно изучать драгоценность. Экспертиза, как показалось Студенту, длилась бесконечно долго. Он беспомощно топтался на том месте, где и стоял и совершенно не знал куда деть собственные руки. А ювелир между тем всесторонне, неспешно рассматривал бриллиант, бормотал что-то себе под нос и беспрестанно жевал сморщенными, словно куриная гузка, губами. Наконец он снял с головы обруч и снова подойдя к посетителю, произнес, почему-то глядя куда-то в сторону:
   - Если это действительно ваше, молодой человек - вас можно поздравить. Вы обладаете довольно уникальной вещью: вода чистая, добыт, вероятно, в Замбии, а огранен, либо в конце ХIХ, либо в начале ХХ века, скорее всего в Голландии. Что же касательно стоимости - вопрос по-прежнему открытый, поскольку очень щекотливый. Скажем так!
   - То есть?
   - Нет, страшного в этом ничего нет, - поспешил успокоить посетителя хозяин. - Просто подобные камни как люди, имеют свою легенду и многое зависит от того, кто и где их продает или покупает. Уж поверьте мне, старый Казимир знает что говорит! - он передал камень обратно Павлу и, уставившись на него пронзительным взглядом, уже совершенно другим тоном спросил, - Ну, и что же дальше, мой юный друг?
   - Смогу я их продать? - решительно сказал Павел, посчитав, что ковать нужно пока горячо.
   - Извините, вы сказали, их?!
   В этот самый момент, Студент, покраснев до корней волос понял, что опять наивно прокололся, однако отступать было поздно, да и совершенно некуда, а выбор у него был совсем не велик.
   - Есть немного, - неопределенно продолжил он. - Не волнуйтесь, криминала за ними нет. Если хотите, считайте это наследством. Так как насчет продажи?
   Казимир, прожженный опытом многих лет, явно усомнился в легенде о наследстве, но виду постарался не подавать. Между тем, в его глазках появился неподдельный интерес и он принялся, как это и положено старому еврею, витийствовать.
   - Видите ли, молодой человек, - начал он с глубокого, исполненного неподдельной печали вздоха, способного даже выдавить слезу. - Это дело очень, поверьте мне, старому ювелиру, очень не простое, - тут он внезапно осекся и, резанув посетителя не совсем добрым взглядом, продолжил, - А почему я, собственно говоря, должен вам верить?
   Павел вздрогнул от столь неожиданного поворота, так здорово начавшейся беседы и не зная что ответить, механически полез в карман джинсов за паспортом. С удовольствием проследив это явно не наигранное движение, опытный старикан усмехнулся, сделав одному ему ведомый вывод в седой голове. К тому же, дань профессии в нем, все настойчивее и настойчивее заявляла о себе.
   - Ладно, можете оставить свои документы в покое, - махнул он наконец рукой. - На чем я остановился? Ах да! Значит, дело это очень не простое! Вы действительно всерьез намерены это продать?
   Артюхов утвердительно кивнул головой, при этом стараясь делать выражение своего лица как можно более серьезным и доверительным. Судя по всему, Адамчик остался весьма доволен его готовностью и неподдельной искренностью, однако продолжил виртуозно наводить тень на плетень.
   - Но я не могу говорить о вещах неопределенных, - вздохнул старик. - Во сколько раз нужно увеличить вес этого камня, чтобы иметь представление обо всем вашем "наследстве"? Ну ж? Замахнулись, так рубите, мой юный друг.
   - Скажем так: если в штуках, то в пять раз, ну а что касается веса, насколько я сведущ в этих каратах - раз в десять, думаю.
   - Благословен пусть будет ваш папаша, ежели и впрямь оставил вам такое состояние, - удивившись прошамкал ювелир, трясущимися, почему-то, руками оправляя на себе видавший виды брезентовый фартук. - Так, так! Значит, продать хотите?! Так, так!
   Он явно все еще не решался начать откровенный разговор. С точностью арифмометра, Адамчик просчитывал в уме все возможные варианты и, профессионально бросив наживку, поспешил отыграть чуть-чуть назад.
   - Сразу посмею заверить вас, молодой человек, что Казимир, то есть я, подобной суммой не обладает, да и никогда, уж поверьте мне, бедному еврею, не обладал, - скромно заявил он.
   Обезопасив, таким образом, себя от возможных неприятностей, старик вновь перешел к довольно пространному повествованию.
   - Согласитесь, бриллианты это не картошка, а такие крупные - тем более! В наших пределах вряд ли найдется человек, способный выложить за них кругленькую сумму. Вы удивлены? Не стоит. Дело в том, что эти "новые русские" предпочитают более надежные каналы. Их в принципе совсем не интересуют сами камни, а вот сертификат от Де Бирса, слышали о такой компании, крупнейшем поставщике алмазов на мировой рынок, куда предпочтительнее! Упоминание в каталоге аукциона Сотбис - тоже не плохо. Или на крайний случай - справка Гохрана или Алмазного фонда. Хотя Де Бирс звучит куда лучше! Согласитесь? Только в этом случае, камни становятся как бы легитимными и цена на них резко идет вверх. Покупать же кота в мешке, в нынешние времена, может разве что идиот, или материал уж слишком уникален.
   - Но ведь мои алмазы довольно крупные, - нерешительно запротестовал Павел.
   - Да, да, вы правы, - отреагировал тут же хитроумный старик. - Только не алмазы, а бриллианты - это две большие разницы, позволю себе заметить, но от этого существо дела совсем не меняется.
   Хотя Адамчик и расстроил Павла своим категоричным заключением, тем не менее, судя по его хитрым глазам, сворачивать разговор совсем не собирался. А в результате, все ж таки благосклонно согласился поискать выходы из создавшейся ситуации, в том числе и по проторенным, якобы, каналам в Западной Европе. Старику были обещаны приличные комиссионные, а примерная сумма за камни, названная им, хотя и являлась, по всей видимости, сильно заниженной, однако полностью устраивала Павла. Договорившись о новой встрече завтра, здесь и в то же время, они вполне любезно распрощались.
   Дла Артюхова воочию забрезжила на горизонте реальная надежда. Он, будто обретя крылья, единым прыжком взлетел по щербатым ступенькам, под прощальный звон дверного колокольчика и едва не упал, наступив на, так ни к стати, развязавшийся шнурок. Павел нагнулся, чтобы привести себя в порядок и неожиданно его взгляд упал на уходящее наполовину в брусчатку, подслеповатое окно мастерской. То, что он увидел там, правда, в перевернутом, словно в нивелире виде, поначалу даже развеселило его. Старик Адамчик, энергично размахивая руками, кому-то что-то доказывал по старинному телефону.
   - "Наверное убеждает супругу, приготовить ему к ужину непременно фаршированного карпа", - подумал Студент и, выпрямившись, бодро зашагал по направлению к гостинице.
   Будущее рисовалось ему прекрасным.
   Х Х Х
   Заходящие лучи солнца уже позолотили островерхие крыши домов, постепенно превращая ущелья узких улочек в сказочные лабиринты, заливаемые прозрачной чернильной пеленой. Кое-где, в окнах домов загорался свет, а уличные фонари вот-вот должны были приняться за свое прямое предназначение - освещать людям путь. Однако чем дальше Павел отходил от мастерской Адамчика, тем настойчивее в нем зрело какое-то смутное подозрение. И наконец, прислушавшись к своему внутреннему голосу, Студент сделал для себя совсем не радостное открытие. Не мог звонить старый, ушлый Казимир собственной жене. Даже если та и существовала вообще в этом мире, то находилась скорее всего где-нибудь за стенкой, на жилой половине и звонить ей не было совершенно никакого смысла. В таком случае, как можно было тогда объяснить столь спешное желание старого еврея, поговорить с кем-то по телефону и непременно сразу же после ухода столь необычного посетителя?
   По своему опыту, Артюхов прекрасно осознавал, что мало-мальское дело, если оно приносило ее владельцу хоть какой-то доход, в современной России обязательно крышевалось криминалом и заведение Адамчика вряд ли являлось исключением из этого правила - скорее наоборот. А посему, действия старика можно было трактовать однозначно и из этого напрашивался не очень-то радостный вывод. Немного подумав, Павел все ж таки решительно отбросил все сомнения и что ему оставалось делать?! Иного выхода для себя он все равно не видел, а шанс договориться хоть как-то, пусть даже по минимальным расценкам, все-таки существовал реальный.
   Не смотря ни на что, эту ночь Студент спал относительно спокойно. Проснувшись же утром и вновь прикинув, за завтраком в диетическом кафе, все "за" и "против", он все ж таки пришел к выводу, что следовало максимально обезопасить себя, на всякий непредвиденный случай. Вернувшись в номер, Павел собрал свою спортивную сумку, оставив на себе только необходимое, положил туда заветный мешочек и пешком отправился на вокзал. Здесь он снял ячейку автоматической камеры хранения и, доверив ей свое богатство, налегке, пошел просто бродить по городу. Впечатления от этой экскурсии, буквально перехлестывали через край, отвлекая от надоевших, хуже горькой редьки, проблем бытия. Но асе же на уровне подсознания, Студент продолжал усилием воли, подталкивать стрелки невидимых часов вперед, а поэтому день, как казалось ему, тянулся до бесконечности.
   Наконец-то, осеннее солнышко, перевалив через зенит, начало медленно, но верно клониться к закату. А еще через пару часов, Павел уже бодро вышагивал по знакомой улочке, на встречу со старым ювелиром. Каково же было его удивление, когда приблизившись к мастерской, он обнаружил на ее темной, растрескавшейся двери огромный амбарный замок. Приколотая рядом бумажка извещала, что у Адамчика неожиданно возникли проблемы с налоговыми органами. Артюхов так и застыл от неожиданности, тупо разглядывая бессловесный замок и не в силах сообразить, что делать дальше. Что-что, а подобного варианта развития событий, он не мог бы предусмотреть даже с помощью всех учебников логики и компьютера в придачу. Наконец, ему пришла мысль поискать другой вход в жилище ювелира, который, если следовать здравому смыслу, должен был обязательно существовать. Однако не успел он сделать и шага, как его окликнул мальчишеский голос.
   - Вы к дяде Казимиру? - спросил мальчуган за его спиной, остановив велосипед и с любопытством взирая на посетителя. - В общем, он просил передать, чтобы вы приходили завтра.
   Сказав это, пацан покатил вниз по улице, а Павел, вздохнув с облегчением и рассудив, что один день в его деле, в принципе ничего не решает, так же направился восвояси. Его надежда, едва не рухнувшая только что в небытие, вновь обрела зыбкие крылышки и это определенно настраивало на оптимистический лад. По крайней мере, ничего похожего на обстоятельства, о которых он рассуждал вчера вечером, в данной ситуации Павел не усмотрел. Более того, проблемы Адамчика показались ему такими естественными и сугубо житейскими, что его вера в искренность старика и вовсе, значительно укрепилась. Он даже не обратил внимание, топтавшихся чуть поодаль в месте, где казалось бы совершенно не было причин стоять просто так: там не было ни магазинчика, ни кафе, ни другого заведения. Единственное, что ему бросилось в глаза, как бывшему спортсмену наверное, так это очень высокие, до половины голени, белые кроссовки на одном из парней. Не совсем обычный облик незнакомца дополняли и кипельно белые спортивные штаны, широкие словно шаровары запорожца и заправленные в туго шнурованные голенища.
   Прежде чем отправиться к себе в номер, Артюхов зашел поужинать в полюбившееся ему диетическое кафе. Здесь было куда спокойнее, чем в ресторанной толкотне, да и откровенно говоря, лишними деньгами он тоже не располагал. А поэтому, устроившись за отдельным столиком лицом к улице, Павел принялся уписывать за обе щеки обезжиренную молочную лапшу, биточки из инфантильной курицы и запивать всю эту мечту язвенника, вкуснейшей, почти коричневой от томления, ряженкой. Каково же было его удивление, когда в череде праздношатающихся по тротуару, он заметил то, что видел совсем недавно. Это были уже знакомые ему высокие белые кроссовки, с заправленными в них белыми штанами. Парни стояли наискосок от кафе через дорогу и о чем-то меланхолично беседуя, изредка бросали, вроде бы безразличные взгляды в его сторону.
   - Вот тебе бабушка и Юрьев день! - только и выдохнул из себя Павел. - Продал, таки, Адамчик. Точно продал, старый прыщ, не иначе!
   В самом деле, появление этих молодцев здесь, у гостиницы, отстоявшей от мастерской старого Казимира на почтительном, все ж таки, расстоянии, безусловно не могло быть простой случайностью. Хотя кто его знает - мало ли бывает нелепых совпадений в жизни. Так или иначе, допив ряженку, Студент стал пристально разглядывать любопытную парочку. На вид им было лет по двадцать пять, особой статью они оба не отличались, но при ближайшем рассмотрении, в их облике чувствовалось нечто до боли знакомое, зековское, хотя и сильно отполированное прозападным менталитетом Калининграда. Только сейчас он заметил, что на носу у белоштанного, красовалась нашлепка из пластыря, заканчивая собой, как бы полный гарнитур этого цвета в его облике.
   Однако, сидеть до бесконечности в кафе, было глупо и Павел, рассчитавшись по счету, направился прямо в гостиницу. Краем глаза он продолжал наблюдать за парнями, но те при его появлении и не думали проявлять какое-либо беспокойство, а спокойно продолжали неспешный разговор.
   - Тьфу ты, у страха глаза все ж таки велики. Верно подмечено, - пробурчал себе под нос Артюхов, проходя сквозь стеклянные двери в широкое фойе "Туриста".
   Оказавшись в своем номере, Павел по привычному уже распорядку, прежде всего отправился под душ. Затем он развалился на постели и, достав из ящика стола, завалявшийся там иллюстрированный журнал, окунулся в чтение. Устав за день от хождения по городу, Студент даже не заметил как уснул, а разбудил его настойчивый, но в рамках приличия стук в дверь. Машинально взглянув на часы, где обе стрелки слились в экстазе в самой верхней части циферблата, он босой прошлепал в крохотную прихожую и уже здесь, наспех протерев глаза, принялся отпирать дверь. Однако после первого оборота ключа в скважине, его будто прошило током от сознания собственной беспечности и он счел нужным все ж таки сначала поинтересоваться: кому это так срочно, среди ночи понадобилась его персона? Из-за двери раздался тонкий голосок уже знакомой ему горничной, несвязно щебетавшей что-то о якобы подтекающей в ванной трубе.
   Ее тон показался Павлу настолько правдоподобным, что он потеряв всякую бдительность и улыбнувшись перспективе видеть вновь, в общем-то, милое создание, повернул ключ до конца и приоткрыл дверь. То, что Артюхов заметил сначала, заставило его несколько замешкаться. Действительно, в образовавшемся проеме, передним предстало лицо юной горничной, однако оно выражало почему-то неподдельный страх, а в гостиничном коридоре за ее спиной царил полный мрак. Павел так и не успел ничего сообразить, как девушка, словно ее выстрелили из пушки, отлетела куда-то в сторону. Дверь же, неведомой силой распахнулась настежь и Студент почувствовал на своей голове резкий удар чем-то твердым и металлическим. Сознание его мгновенно помутилось и последнее, что он успел увидеть, падая на голый паркет прихожки, были высокие, до середины голени, белые кроссовки, топтавшиеся прямо у его лица.
   Очнулся Павел от того, кто-то наотмашь хлестал его по щекам и с трудом поднял тяжелые набрякшие веки. Белые стены номера плыли перед его глазами, голова раскалывалась от боли, а звуки долетали до сознания как будто через толстый слой ваты. Он сидел на стуле, примотанный к нему широким желтым скотчем, который так же туго перехватывал и руки у запястий. Его рот тоже залеплял кусок липкой пленки. Перед ним стоял тот самый парень в белых штанах и высоких кроссовках и методично хлестал его по щекам, приводя в чувство.
   - Очухался, наконец, - произнес он с удовлетворением, едва Студент открыл глаза. - Соображать то ты можешь или как?
   Парень был рыжим как солнышко, а его щедро окинутое веснушками лицо, имело выражение орангутанга, озадаченного чем-то вселенским. На его носу пуговкой, красовался белый пластырь, прикрывающий переносицу, а из левой ноздри, кроваво - серым мохом, торчал клок ваты. Травма, судя по всему, была свежей и еще немного тронутые спавшей опухолью глазницы, делали его сходство с приматом, просто удивительным. Его напарник являл собой полную противоположность: широкоскулый, темноволосый, с раскосыми глазами, он чем-то напоминал киношного самурая.
   - Тюкни ему еще раз по темечку, Ляпа, тогда сразу все сообразит, - обратился он к рыжему. - Только осторожно, чует моя задница, нам еще с ним беседу надо будет вести.
   Тут Павел заметил, насколько ему позволяло его статичное положение, что весь номер и постель были перевернуты буквально вверх дном. Благо, что вещей, в которых можно было с удовольствием покопаться, здесь оказалось не так уж и много, а о причине столь назойливого любопытства он догадался сразу.
   - "Продал, все ж таки, Адамчик", - мелькнуло в его раскалывающейся от нестерпимой боли голове.
   И как бы в подтверждение этой догадки, тот кого назвали Ляпой, произнес, поигрывая маленькой "фомкой" в веснушчатых руках, покрытых густой рыжей растительностью.
   - Да не стоит, Тунгус, у него башка итак в кровянке. А как ты думаешь, Казимир ничего не попутал?
   - Ты что, в первый раз что ли? - нервно отреагировал косоглазый, безжалостно вспарывая ножом матрац. - Он ведь тоже не малую доляну имеет, да и хрыча старого хрен проведешь. Поддай, поддай ему, чтобы быстрей очухался.
   Ляпа не замедлил привести совет напарника в действие и "фомка" острым концом больно впилась Павлу под ребро. Он застонал и что было силы замотал головой.
   - Во, получилось, - обрадовался рыжий, срывая пластырь со рта узника. - Вот теперь то мы с тобой поговорим, сучка иногородняя!
   Артюхов полной грудью глотнул воздух. Он медленно поднял залитые кровью глаза и в упор посмотрел на рыжего. Только потом, едва шевеля сухими губами и не узнавая собственного голоса, Павел прошептал:
   - Что надо то? Уж не ошиблись ли вы, ребятки, номером?
   - Ха, ты слышишь, Тунгус, что бакланит эта дешевка? - присел от негодования Ляпа и попытался сделать зверскую физиономию.
   Однако острая боль, в вероятно сломанной кем-то переносице, заставила его болезненно поморщиться и разгладить суровые морщины на лбу. В этот момент, Тунгус бросил пороть матрац, наконец убедившись в тщетности своих действий и тоже подскочил к Павлу. Он приставил к его горлу нож и прошипел, дико вращая монгольскими глазами:
   - Нет, браток, не могли мы ошибиться! Говори, где брюлики и получишь взамен свою дешевую жизнь, а иначе, скумбриям в заливе будет чем сегодня ночью набивать свое брюхо!
   В подтверждение того, что он совсем не намерен шутить, Тунгус сильно ударил Студента костяной ручкой ножа по голове. От дикой, пронизавшей все тело боли, тот вновь потерял сознание.
  
  
  
  
   Х Х Х
   На этот раз Павел очнулся оттого, что кто-то, Ляпа или Тунгус, лил ему на голову холодную воду. Ледяные струйки противно сбегали промеж лопаток, вызывая во всем теле какую-то необъяснимую дрожь. Однако теперь, придя в сознание, он не спешил открывать глаза, а решил спокойно, насколько это конечно было возможно в его теперешнем положении, хоть как-то проанализировать создавшуюся ситуацию. То, что она была более чем серьезной, сомневаться совсем не приходилось. Старик сдал - это было очевидным, но его мучители ничего не знали о камере хранения - этот факт тоже не подвергался сомнению. Следовательно финт с амбарным замком и затем слежка были придуманы ими только сегодня к вечеру, а то, что они распотрошили его номер вдоль и поперек говорило о многом и давало Павлу крохотный шанс - начать торговлю и выиграть время.
   Играть дурака и дальше, было чревато, ибо как он уже успел убедиться на примере агрессивного Тунгуса - тот совсем не думал скрывать своих истинных намерений. Мысли медленно ворочались в разбитой и гудевшей, словно церковный колокол, голове Студента и как бы он не перелопачивал возможные варианты - всякий раз выходило лишь два возможных исхода. Первый - отдать эти чертовы камни! Однако, уже через пару секунд, Павел отогнал эту предательскую идею. Он твердо решил добиться для себя желанной свободы и так бездарно опростоволоситься практически у самого финиша - признать это было свыше его сил, даже если на весах лежала собственная жизнь. Более того, прекрасно зная нравы, царившие в уголовной среде, Студент понимал и то, что добровольная капитуляция совсем не гарантировала бы ему право на дальнейшее существование. Соблазн спрятать концы в воду у его противника был настолько велик, насколько он сам являлся в этих краях неизвестным пришельцем, без роду и племени, которого никто даже бы и не искал, пропади он в пучине Калининградского залива.
   А посему, более приемлемым казался второй вариант: максимально оттянуть время, пойти на все условия и попытаться обвести любителей поживиться за чужой счет, вокруг пальца. Тогда бы время показало, имеет ли он, Павел Артюхов, на дальнейшую жизнь или нет. Наконец-то, приняв для себя решение, он с показным усилием открыл глаза, чем в немалой степени обрадовал как раскосого Тунгуса, так и рыжего Ляпу.
   - Ну вот, и помыли тебя заодно, - мрачно пошутил Ляпа - оказывается это он лил воду из пластиковой бутылки.
   - А будешь себя плохо вести, - в тон ему продолжил скуластый, - то мы тебя опять испачкаем твоим же дерьмом.
   Павел облизал шершавым языком сухие губы и глазами показал, что хочет пить. Рыжий, ёрничая и празднуя из себя мецената, поднес к его губам горлышко бутылки. Сделав несколько жадных глотков, Студент почувствовал себя много лучше, будто бы с обычной водопроводной водой ему влили и целебный бальзам. Теперь можно было начинать переговоры и хотя он уже принял решение, раскрывать сразу весь свой план совсем не спешил. Чтобы набить себе цену и не вызвать подозрение поспешным согласием, Павел начал городить из ничего не значащих слов различные препятствия. Большего, со связанными скотчем руками, он к сожалению сделать не мог.
   - Так что ищем, ребята? - морщась от боли произнес Студент.
   Тунгус, действительно более агрессивный, чем рыжий, так и подпрыгнул от подобной наглости и, приблизив скуластое лицо вплотную к Павлу, брызгая слюной, просипел:
   - Ты что из себя Ваньку валяешь, фраер гребанный! Тебе ясно сказано: выкладывай брюлики и можешь нести свою задницу на все четыре стороны!
   - А вы все учли? - продолжил словесную перепалку Артюхов, не обращая внимание на угрозы.
   Логикой он понимал, что бить его больше им не имело смысла, а убивать - тем более, по крайней мере пока у них на руках не окажутся эти злосчастные камни. А посему, время и возможность вволю "попить" им кровь у него, по его разумению, были.
   - А что тут учитывать? - между тем ответил на его вопрос, более дипломатичный Ляпа. - Менты сюда не сунутся, так что ори хоть захлебывайся. А горничная, эта сучка продажная, свое получила сполна - молчать будет как рыба, а с утреца, если надо будет и кровь подотрет. Так что не обессудь, парень, влип ты плотно.
   - Да что ты ему колыбельные поешь? - продолжил опасную тему Тунгус, явственно поигрывая своим ножом, с огромным и отточенным как бритва лезвием. - Будем резать тебя по кусочкам, пока не вспомнишь, куда дел камешки!
   Любая перепалка в данной ситуации, должна была иметь свой, строго очерченный предел. Павел прекрасно это понимал и тем более он совершенно не ведал, да и откуда ему было знать состояние психики этих уродов. Ляпа, хоть и выглядел значительно покладистым, но тоже, очень уж красноречиво жонглировал в руках своей металлической "фомкой". Что же касалось Тунгуса, то это был явный псих.
   - В общем так, братва, - как бы с неохотой, выдавил из себя Артюхов. - Мне действительно, резону нет менять свою жизнь на копейки. Мне ведь с этого дела, едва ли процент карячится. Так что берите, пользуйтесь. Только их, этих камешков, здесь нет - так что зря вы здесь бардак развели, да и меня по кумполу не надо было приголубливать. Договорились как-нибудь без этого, думаю.
   Рыжий по достоинству оценил его юмор и, осклабившись щербатым ртом, загыгыкал.
   - Как же! Гы, гы. Ты еще скажи, что знай мой адрес, завтра поутряне лично принес бы мне эти брюлики на блюдечке. Гы, гы. Нашел дуриков.
   - Выкладывай, где камни? - подключился Тунгус, явно не разделяющий расслабуху напарника.
   - В Мамоново! - неожиданно даже для себя, выпалил Павел, первое пришедшее на ум название поселка, где он впервые ступил на Калининградскую землю. - Тетка у меня там живет.
   - Улица? Дом? - навис над ним косоглазый, но Студент быстро остудил его воинственность.
   - Нет, ребята, так дело не пойдет! Тетка совсем не в курсах, - соврал он. - Я ж не идиот круглый, докладывать ей где камушки схоронил, да и она о них - ни сном, ни духом. Так что без меня у вас никак не получиться. А раз такой расклад, развязывайте руки, а то тело затекло - как не родное.
   Рыжий, явно довольный исходом, бросился исполнять пожелание, однако Тунгус грубо осадил его.
   - Не колготись, Ляпа. Ручонки ему развязывать нам резону нет. Ничего, потерпит, пока не прибудем на место - не красная барышня из графьев! Память короткая у тебя - такие же вот грабки, тебя и приласкали три дня назад промеж глаз. Забыл уже? - просипел он, совершенно не желая одобрять скоропалительность своего подельника и последней репликой заставляя того покраснеть до корней волос.
   Сказав это, скуластый вжикнул два раза своим страшным ножом и желтые ленты, удерживающие Павла на стуле, с характерным треском лопнули. Это свидетельствовало о том, что наживка ими была проглочена, а значит у Студента теперь было достаточно времени для обдумывания своих дальнейших действий и выбора удобного момента для нанесения решающего удара. Изменение ситуации в лучшую сторону, не замедлило сказаться и на его настроении.
   - Где это тебя так угораздило? - спросил он у рыжего, осторожно поднимаясь на затекших и одеревеневших ногах. - Молился наверное шибко?
   После слов Тунгуса, это выглядело вообще полным издевательством и по природе совсем не агрессивный Ляпа буквально взвился.
   - Не твое собачье дело! - как можно злее огрызнулся он. - Тоже мне умник нашелся! Вот приложусь "фомкой" поперек хари - тоже кровью харкать будешь!
   Сказав это, но совсем не собираясь приводить угрозу в действие, рыжий вынул из ноздри клок кровавой ваты и осторожно высморкался черным сгустком прямо на пол. Затем он достал из кармана новый тампон, основательно заткнул им свое "сопло" и, скукожившись от боли, пригладил чуть пошедший морщинами пластырь. Эта процедура доставила ему очевидно нешуточные страдания, напомнила о недавнем и поэтому в завершении, Ляпа прогундосил с возмущением:
   - Прав Тунгус! Хрен тебе с маком, а не свободные ручонки. Вам, козлам, веры нету!
   После сказанного, как бы в отместку, рыжий взял рулон скотча и добавил на запястья Павла еще несколько оборотов. Все это он проделывал с таким выражением лица, что вызвал улыбку даже у хмурого Тунгуса. Студент же, еще раз оглядел разгромленный номер и не испытывая никакого сожаления, с завязанными впереди руками шагнул к двери. Однако темноволосый опередил его и, высунув в уже освещенный коридор свое скуластое лицо, перво-наперво осмотрелся. Только после этого они пошли гуськом: впереди Тунгус, за ним Павел на руки которого была накинута его же джинсовка и замыкал шествие Ляпа, тяжело дышавший перебитым носом. Портье даже е удостоил их взглядом, продолжая свою казенную беседу с партией новых постояльцев.
   Процессия, ведомая узкоглазым проводником перешла улицу и направилась к диетическому кафе, рядом с которым, среди пяти - шести своих собратьев, оказывается, был припаркован и их автомобиль. Павел плохо разбирался в иномарках и не смог с первого взгляда определить родовую принадлежность этого уродца, с выдающимся вперед длинным носом и тесным салоном. Он не разобрал так же и цвет машины, варьирующий в свете уличных фонарей в спектре просто темного. Тунгус сел за руль, а Студента впихнули в узкое пространство на заднее сиденье за ним. Ляпа же, беспрестанно поигрывая своей железякой - "фомкой", пристроился рядом с "арестантом". Авто резво помчалось по ночным и практически пустым в это время, улицам города.
   Салон машины оказался настолько тесным, что стриженый затылок водителя маячил у Павла прямо перед носом, а локоть рыжего, то и дело пихался под его ребра. Артюхов примерно знал, что до Мамоново чуть более сорока километров. Следовательно у него в запасе было около получаса, чтобы обдумать и успешно реализовать выход из той ситуации, в которой он так бесславно пребывал. Неожиданно ему представилось лицо хитромудрого Адамчика.
   - "Интересно, - подумал Студент. - Старик ведь мог вполне дождаться, пока я сам принесу ему эти камни. Так нет - придумали целый сценарий! Зачем? Наверное старый и опытный ювелир, не захотел наводить даже малую тень на свое заведение. Скорее всего так и было, да и что собственно я знаю о его истинном месте в этой группировке?".
   В этот момент Павел почти воочию представил себе старого Курдюма - с виду тоже, почтенного пенсионера - огородника, ни дать, ни взять и усмехнулся.
   - Чё лыбишься то? - обратился к нему явно скучавший Ляпа, который не знал куда ему деть железяку и вертел ее в руках как надоевшую игрушку.
   - Да вот думаю, сможешь ты хрюкать, когда сопелки то заживут? - запросто, не задумываясь о последствиях, проронил Павел.
   Рыжий набычился, но смех Тунгуса, прозвучавший неожиданно и как-то надрывно искренне, вмиг разрядил обстановку в салоне. А между тем, они уже давно выехали за город и катили теперь по совершенно пустой дороге, щедро освещаемой лишь луной. Тем не менее, дельная мысль никак не приходила в продолжавшую шуметь от непрошенного "массажа" голову Павла. Возможность для активных действий у него по-прежнему была минимальной, а километры, безжалостно и упрямо, продолжали сбегать к абсолютному нулю.
   Первоначально он попытался растянуть и может даже разорвать свои путы, но вскоре убедился в тщетности своих усилий. Широкий скотч был сработан на славу и незаметно это сделать было никак нельзя. Тем более Ляпа, сидевший рядом с ним в очень уж непосредственной близости, время от времени бросал на него косой недовольный взгляд. Однако вскоре на горизонте показались скудные огоньки поселка и это могло означать только одно - самое много через десять - пятнадцать минут, для Павла наступит момент истины с самыми непредсказуемыми последствиями и он решил действовать. Сейчас, незамедлительно, внезапно и не ожидая чуда откуда-то сверху!
   Артюхов напряг свое тренированное тело и, выбрав удачный момент, нанес головой ужасный по коварству и последствиям удар, прямо в перебитую переносицу рыжего. Тот взвыл от дикой боли и, обхватив лицо руками, стал бешено мотать своим огненным "продолжением шеи", густо забрызгивая хлынувшей из носа кровью все вокруг себя. А Студент уже перекинул свои связанные руки через скуластый череп Тунгуса и что было силы принялся душить того, идеальным для этой цели "хомутом". Автомобиль, скрипя всеми своими составляющими, зарыскал длинным носом по дороге, будто ищейка потерявшая след и грозя вот-вот перевернуться на бешеной скорости.
   И надо же, именно в эту минуту, на абсолютно безжизненной до этого дороге, появились неумолимо приближающиеся навстречу, фары большегрузной шаланды. "Камаз" или "Мерс" даже не попытался тормозить и тюкнув, словно клювом нос их машины, оказавшейся на встречной полосе, с шумом и ветром промчался дальше. От мощного, но вскользь удара, малолитражка завертелась юлой, по инерции перемещаясь к кювету. Еще полметра и она, словно жестяная банка, покатилась вниз. В этой дикой карусели, удобнее всех было Павлу - сдавив руки на шее Тунгуса и уперев ноги в пол, он практически оказался застопоренным, как груз на палубе корабля, попавшего в шторм.
   Изрядно покувыркавшись, машина вновь встала на колеса, но уже не на дороге, а на дне довольно глубокого и темного оврага. Едва движение закончилось, Студент тут же осмотрелся вокруг, с полным желанием продолжать борьбу за свою жизнь, но единственного взгляда оказалось достаточно, чтобы с облегчением понять, что эта печальная история для него уже благополучно закончилась. Ляпа сидел рядом с ним, голова его была вся в крови, а из шеи, рядом с сонной артерией, торчала та самая железяка - "фомка", которую он так угрожающе вертел в руках еще недавно. В жесткой вертопляске, острому жалу не было, видимо, времени для выбора - куда воткнуться, а шея рыжего, как раз и оказалась в заманчивой близости.
   Что же касалось Тунгуса, то его тело заметно обмякло, как будто для отдыха развалившись на водительском сиденье, и уже совсем не желало дышать воздухом. Павел локтем, кое-как открыл слегка заклинившую дверцу и безвольным мешком вывалился наружу. Здесь, вероятно от избытка чистого воздуха, ринувшегося в его легкие, а может и оттого, что пик шока уже начал проходить, Студент неожиданно для себя потерял сознание. Ни довольно прохладная земля, ни ночная осенняя свежесть, которой тянуло очевидно с моря, ничего не смогли поделать с его враз отключившимся восприятием реального мира.
  
  
  
   Х Х Х
   Сколько времени он пролежал на дне сырого оврага Павел не помнил. Его вырвало одой горькой желчью, в голове нестерпимо гудело, а все тело обуяла какая-то непонятная слабость и била мелкая нервная дрожь. Наконец, изрядно продрогнув, он осторожно встал на ноги. Насколько это было возможно сразу, попробовал пошевелить всеми конечностями и убедившись, что его тело совсем не подверглось травмам, в процессе этого дикого верчения в замкнутом металлическом пространстве, немного приободрился. Открыв водительскую дверцу, Студент разыскал в кармане Тунгуса нож и, закрепив его между колен, перерезал ленты опостылевшего скотча на своих запястьях.
   Разминая затекшие руки, Павел огляделся по сторонам. Над его головой по-прежнему мигали далекие звезды, а на дороге было все так же спокойно и безлюдно. Оттуда, вероятно даже не было видно их местопребывание, поскольку овраг оказался довольно глубоким. Приложив немало усилий, он выбрался наверх и полной грудью вдохнул, пахнущий йодом и гниющими водорослями, воздух. Слева от него, почти рядом светились огни Мамоново, но в том, чтобы идти туда, Павел не видел никакого смысла. Надеяться на попутку тоже не приходилось и сориентировавшись по интуиции и ветру, он спокойно направился в сторону, где по его разумению должно было быть море.
   Выбирая именно этот путь, а не дорогу, Артюхов теоретически полагал, что кратчайшее расстояние между двумя точками - есть прямая. А в данный момент, быстрейшее приближение к городу работало на него, одновременно, в такой же степени, отдаляя от места упокоения Тунгуса и Ляпы, с которыми он больше никак не хотел связывать свое будущее, тем более в их настоящем качестве. Правильно подумав, что раз Калининград - портовый город и по логике должен стоять у моря, он и направил свои стопы по наитию к Балтике. Но, имея безусловно очень смутное представление о местной географии, Студент очень скоро понял, что ошибся в своих предположениях.
   Пройдя километров пять, он действительно почувствовал свежее дыхание моря, а ноги его все больше и больше стали вязнуть в песчаных дюнах, но города, и даже его окрестностей здесь не могло быть и в помине. Сообразив, что до Калининграда еще порядком, Павел на время распростился с надеждой скоро увидеть его огни и продолжил двигаться в том же направлении, здраво решив, что и в таком случае главным для него является то, чтобы как можно дальше уйти от места, откуда он начал свой путь. Вскоре его глаз заметил вдалеке зыбкое пламя горевшего костра, а желудок, уже давно переваривший диетическую лапшу, настоятельно заявил о себе легкими спазмами.
   - "Наверное рыбаки, - почему-то подумал Павел, вспомнив водителя "Москвича", что довез его в первый раз до города. - А это народ добрый, правда, разговорчивый очень, зато накормят свежей ушицей!
   И он безо всякого сомнения направился на огонек. Приблизительно еще через километр, перед его взором, бескрайней равниной серебрившейся в свете почти полной луны, раскинулось море. Хотя времени у него было предостаточно, тем не менее, Павел машинально ускорил шаг. Положение, в котором он так внезапно оказался, следовало хорошенько обдумать, ведь в гостеприимный "Турист" вход ему был все равно закрыт теперь навсегда. Поэтому то общество рыбаков, которые могли накормить и предоставить, пусть не комфортабельный, но все же ночлег, было для Студента как раз кстати. Артюхову требовалось совсем немного времени, чтобы отдышаться, осмотреться и заново, теперь уже спокойно и с оглядкой, начать свое продвижение к желанной свободе. Срок, отведенный ему стариком Курдюмом еще не истек и данное обстоятельство безусловно давало возможность продолжать лелеять надежду на все ж таки благоприятный исход всей этой безумной эпопеи.
   Вскоре он вышел непосредственно к костру, вокруг которого в ленивых позах расположились три человека. На рогатине, в черном закопченном котелке действительно аппетитно булькала свежая уха. Сглотнув слюну, набежавшую при виде еды, Павел поздоровался. Мужчины с любопытством и интересом воззрились на него, довольно необычного гостя. Он тоже сразу разглядел в них довольно необычных рыбаков, больше похожих на тривиальных городских бомжей, коими они в конечном итоге и оказались. Что эта троица делала здесь, вдали от привычного городского шума, оставалось непонятным.
   - И шо тебе надобно? - совсем не дружелюбно ответил на его приветствие один из них - черный и курчавый как цыган.
   Мужику было лет сорок пять и судя по всему, он был не только самый старший из всех троих, но и самый агрессивный.
   - Та латна тепе, Пузир, - со странным акцентом вступился за ночного гостя тот что сидел чуть поодаль - сухощавый, светловолосый и с заостренными чертами лица. - Что, места есть мала? Пускай товариш погреетца.
   - Вечно ты, фриц малахольный, добрым хочешь казаться, - пробурчал Пузырь и, перевернувшись на песке на другой бок, демонстративно предоставил гостю возможность созерцать его спину, обтянутую какой-то невообразимо грязной куртешкой.
   - Сатись, друк, - как ни в чем не бывало произнес тот, кого назвали фрицем, показывая на место у костра рядом с собой. - Сечас бутем есть кушать!
   - Спасибо, Фриц, - на всякий случай поблагодарил его Павел.
   Однако тот довольно бурно запротестовал и странно путая немецкие и русские слова, горячо принялся объяснять:
   - Я не есть Фриц, nicht, эта Пузир так говорьит, я не говорью! Ich bin Gans, я есть Ганс! Понимайт?
   В это время, цыганистый Пузырь со своего места, довольно характерно отреагировал на данное эмоциональное признание своего дружка.
   - Да фриц ты, хренов, чё придуряешься то, - безапелляционно заявил он. - Это ты в своей долбаной Германии может Гансом был. А у нас в Расее, вы все рыжие - фрицы, и не спорь, почем зря! Ишь, расхорохорился!
   - Турак ти, Пузир, - незлобно бросил в свою очередь немец и махнул рукой, как бы показывая Павлу: " Не обращай мол внимание".
   - Ну, хватит баланду травить то! - между тем распорядился кучерявый.
   Он лично заглянул в котелок и рукою, вместе с песком, выгреб из-под него слабо тлевшие уголья. Затем, уже совершенно другим тоном, почти нежно пузырь обратился к третьему сотрапезнику:
   - Давай, Феденька, доставай ложки, ужинать будем.
   Только теперь Павел обратил внимание на еще одного бомжа, а точнее даже сказать - бомженка. Ибо мужичонка, возраст которого было определить весьма трудно, имел всего то полтора метра росту. При ближайшем рассмотрении, и вовсе оказалось, что его круглое, почти детское личико, хранило на себе стойкую печать кретинизма. Феденька тут же явил свету три ложки, извлеченные им из какого-то мешка и, улыбаясь дебильной улыбкой Павлу, роздал их исконным хозяевам. Ганс же, движимый чувством справедливости и гостеприимства, не задумываясь отдал свое "орудие" гостю.
   - Во, фашист дает! - заметив это проявление благородства, отреагировал Пузырь. - Вы бы в сорок первом были такими ласковыми. Теперь жди, добрая немчура, пока по донышку заскребем.
   - Та пошол ти, мать твою! - резко, но опять беззлобно огрызнулся тот, как будто всю жизнь прожил где-нибудь под Рязанью. - Жри, свиния, а Ганс совсем не хавает рыб! Поняйт?
   - Да уж, не хавает. Он только копченый окорок привык трескать, да сосиски баварские, - усомнился цыганистый и, порывшись в глубинах брезентовых штанов, с показной благосклонностью извлек оттуда четвертую ложку и протянул ее немцу. - На и помни мою доброту, фриц паршивый!
   В их перепалке не было никакой агрессии, хотя выражения они вряд ли выбирали и это обстоятельство свидетельствовало как раз о том, что компашка жила сложенной и нормальной, опять же в их понимании, жизнью. Это чувствовалось и в том как странное сообщество принимало пищу. Из одного котелка, но тем не менее, все ели степенно, с достоинством, строго соблюдая очередность и совсем не испытывая желания урвать себе кусок получше, хотя и по сторонам не глазея. В результате, посудина опустела довольно быстро. Пузырь, выплюнув рыбьи кости прямо на песок, пробурчал себе поднос что-то маловразумительное и облизав ложку, передал ее, словно святыню, всегда улыбающемуся Феденьке. Затем он растянулся тут же на песке у костра, а ущербный его дружок подлез ему под мышку и вскоре эта удивительная парочка дружно захрапела.
   Ганс же молча отправился к черте прибоя и, устроившись на коряге, принялся глядеть в бескрайние морские дали. Удивительно, но никто даже не спросил Павла, откуда он и что он, никто не посмел лезть ему в душу и в этой, вероятно очень тонкой щепетильности, а совсем не в безразличии к ближнему, крылась какая-то великая философия, неподвластная разуму обычных людей. Она безусловно утверждала, что человек, все ж таки, имеет исконное право от рождения на настоящую свободу, но не на суррогат ее, как это часто привносится в сознание большинства. А основополагающий принцип ее был крайне прост: наслаждайся жизнью сам и не мешай делать то же самое другим, пусть даже если они предпочитают иной способ получения удовольствия. И не напрягай никого - увы, но у всех собственных проблем всегда по горло.
   Студенту тоже, почему-то не хотелось спать. Вероятно события этой ночи так возбудили его организм, что он никак не хотел подчиняться воле хозяина, а продолжал все еще оставаться в мобилизованном состоянии. Чуть поразмыслив - стоит или нет - Павел все же направился в сторону где расположился Ганс и, присев рядом на песок, тоже воззрился на набегающие волны. Молчали они довольно долго, причем оба. Каждый, видимо по-своему, боялся первым прервать это тонкое единение с природой, грубым вторжением в личную жизнь. Наконец Артюхов не выдержал - уж больно любопытной ему показалась личность, очевидно хорошо воспитанного и образованного иноземца.
   - А ты то, в России что делаешь, Ганс? - тихо спросил он.
   - О, это толгий историй, - ответил тот с явной неохотой. - Много времен нато, чтопы есть раскасать. Я тепя не знайт, ти меня не знайт - зачем?
   В его словах крылась железная логика и Студент даже устыдился собственного любопытства, но чтобы как-то сгладить свою вину, перевел разговор на более безобидную тему.
   - А что вы здесь делаете? Живете?
   Немец взглянул на него умными глазами и улыбнувшись, все же решил, хоть в какой-то степени удовлетворить любопытство гостя.
   - Мы сдесь, как это по рюски - рыпалка делайт. Отдих! Уик энд! Понимайт?
   Дальше, видимо посчитав, что более не стоит наводить тень на плетень излишней таинственностью, почем зря, он рассказал о том, где и как они втроем живут. Их домом было пространство под одним из мостов через Преголю - реку, которая протекала через город. Немец назвал это место хорошим, тихим и что самое главное - там имелся вход в теплотрассу, значение которой зимой, трудно было переоценить. В заключении, Ганс даже предложил Павлу присоединиться к ним, если конечно тому, по какой-то причине, некуда было деться. При этом, бомж уточнил, что их компания, это совсем не стадо, а общность, спаянная идейными соображениями и Артюхов, судя по всему, для них подходит. Последнее заявление очень походило на рекламу, а признание Павла почти своим, не только сомнительно польстило, но и поставило перед гостем знак вопроса. Однако Ганс, своим следующим высказыванием, неожиданно и достаточно точно, все разложил по своим полочкам.
   - Ти, Пауль, веть тоже беда есть, - заявил он. - Нормалны человьек не нато ходит по берег ночию. Ганс это знайт, мать твою!
   Противопоставить что-либо этой простой житейской логике, было практически невозможно. С этого момента, а может и несколько раньше, между ними протянулась тонкая ниточка взаимного приятия и понимания, которая при благоприятно сложившихся обстоятельства в будущем, могла бы запросто перерасти в настоящую мужскую дружбу.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Утром, незатейливый и подвижный лагерь стал собираться в путь. Феденька по указанию Пузыря спрятал нехитрые рыболовные снасти в песке под остовом полусгнившего баркаса, который возлежал неподалеку, словно огромная рыбина с проваленными боками, выброшенная стихией на берег. Так, налегке, с одним лишь закопченным котелком и тощим мешочком, которые с гордостью нес полутораметровый бомжик, они направились в сторону почти прямо противоположную морю. Оказалось там, километрах в семи находился поселок с красивым названием Ладушкин, а через него как раз и проходила железнодорожная ветка, по которой изредка пробегали электрички от и до Калининграда.
   Облюбовав себе один из вагонов, живописная компания с максимальным комфортом расположилась на отполированных многими задами до блеска, деревянных скамьях. Ехали они вполне официальными "зайцами", но трогать их не решался никто и уже скоро, Калининград встречал своих "почетных" граждан, отдохнувших и поздоровевших на свежем морском воздухе. На вокзале, хмурый Пузырь торжественно вручил Гансу котелок, словно это была драгоценная реликвия и нежно обняв кретина Феденьку, отправился по делам, которые по его разумению, никак не терпели отлагательства. А немец повел Павла демонстрировать ему свои хоромы.
   Мост через реку располагался в самой Западной части города и здесь действительно было тихо и спокойно, в отличие от шумного центра. Но Павлу надо было устраивать свой быт и распрощавшись с приветливым немцем, но договорившись обязательно встретиться вновь, он отправился на поиски нового жилья. Оставаться в колонии под мостом, Артюхов не стал по двум причинам. Во-первых - он безусловно не хотел открывать тайны свих дел перед первыми же встречными, а сохранять ее неизвестно сколько еще времени, проживая бок о бок словно на ладони, было бы просто невозможно. Ну а во-вторых - глава компании, Пузырь, судя по всему, был далеко не в восторге от перспективы обретения нового адепта.
   К счастью, Павлу довольно скоро удалось отыскать, тут же, совсем неподалеку на окраине, весьма сносную, бывшую ведомственную гостиницу и даже снять отдельный номерок, правда, с удобствами в конце коридора. Однако это его вполне устраивало. Злость в отношении Адамчика, бушевавшая в нем еще вчера, сегодня значительно поостыла и он, здраво рассудив, решил просто выкинуть этого старикана из своей памяти, а в будущем быть куда более осторожным. Устроившись с жильем, Студент отправился бродить по городу, полагая, что чем больше он будет получать самой разнообразной информации, тем больше у него будет возможностей для выбора. К тому же, по опыту, Павел знал, что судьба частенько преподносит людям хорошие сюрпризы, только не надо лениться и ожидать их появления лежа на диване. Иными словами - под лежачий камень вода не течет! Однако теория так и осталась теорией и жесткая практика, никак не хотела воочию доказывать правильность его выводов. В гостиницу он вернулся только к вечеру, уставший как собака и тут же завалившись в кровать, заснул мертвецким сном.
   Следующий день, после недолгих раздумий, Павел решил все же посвятить целенаправленному поиску контактов с иностранными туристами. Свои родные "интеллигенты от прекрасного", несущие в мир шедевры изысканной утонченности, на примере старика Казимира, оказались настолько завязанными в единый клубок с темными силами, что иной раз казалось, будто в стране вообще невозможно отыскать кристально честного человека. Запад и в этом плане опять, в который раз, давал нам, сиволапым, огромную фору. Так, по крайней мере, казалось Павлу.
   Однако, по иронии судьбы, первый же иностранец, повстречавшийся ему на пути, оказался его недавним знакомцем Гансом. Удивительного в этом не было ничего - как-никак, но обитали они оба, в принципе, в одном и том же сравнительно небольшом районе города. Оба оказались несказанно рады нежданной встрече и Студент, забыв на время обо всех заботах, потащил опешившего "фрица" в первое попавшееся кафе. В этот довольно ранний час, они оказались одни в крохотном зале и немало удивили сонного бармена тем, что заказали наряду с легкими закусками и кофе, еще и бутылку водки. Абсолютной ерундой, оказалась на поверку, избитая поговорка про то, что хорошо русскому и что плохо немцу. Ганс пил сорокаградусную со знанием дела, то ли действительно научившись на чужбине, то ли потому, что его соплеменники, в общем-то, и не такие уж хилые в этом плане тоже. Уже скоро после начала застолья, их разговор стал клеиться так, будто они знали друг друга целую вечность и только что встретились после долгой разлуки.
   - Ну что, Ганс, расскажешь мне свою историю? - мягко и осторожно начал Павел, наблюдая за реакцией своего визави. - Или опять - это большой секрет?
   - Эх, Пауль, Пауль, - хитро улыбнувшись ответил тот, хотя в глазах его стояла неподдельная печаль, спровоцированная уже изрядно выпитой водкой. - Почему человьекам так хотейт слишат про то как другой бил плехо? Ну чтош, слишай, мать твою!
   Он лихо закинул в себя очередную порцию водки и, захрустев ее огурчиком, начал свой рассказ, смешно коверкая слова, а в особо затруднительных случаях, переходя на родной немецкий. Вся история, интересная и поучительная одновременно, сводилась к следующему: Ганс вполне благополучно работал инженером - электронщиком в своей Германии. С головой окунувшись в интересную работу, семью он так и не завел, а поэтому и не приобрел приземляющие всех мужчин обязанности и чувствовал себя вполне свободным во всех отношениях. По натуре, очень увлекающаяся личность, Ганс время от времени пробовал для себя новые поприща, конечно же только в качестве хобби и не более того. Так то он и увлекся собиранием коллекции янтаря.
   Прочитав уйму книг по этому делу и проявив завидное упорство, инженер вскоре стал непревзойденным спецом и страстным коллекционером. Естественно, за этим последовало и значительное расширение его круга знакомых, которые так же были не равнодушны к солнечному камню. Однако, как потом оказалось - каждый по-своему! Как следствие, этого в общем-то безобидного хобби, стало и знание конъюнктуры Западного рынка в данном вопросе и Ганса охватила новая идея. Как известно, именно Калининград является мировой столицей добычи янтарного сырья. А посему, предприимчивый и упорный во всем немец, в спешном порядке принялся пополнять свои и без того обширные знания, чтением специальной литературы по истории края, включая и историю бывшей Восточной Пруссии.
   Таким образом, подготовившись теоретически основательно, он отправляется в свой первый заграничный вояж и не просто так, а с определенной целью. Дело в том, что в период распада былого Союза, повсюду в этих пределах царил бардак, как впрочем и по всей стране в целом. Предприятия закрывались и разворовывались, люди годами не получали нищенскую зарплату и новоявленному контрабандисту, совершенно ничего ни стоило скупить здесь за бесценок и вывезти домой огромную коллекцию янтаря. Причем самого отборного, включая и редкие экземпляры, инклюзивы - капли окаменевшей смолы в которых нашли вечный покой мошки и даже ящерицы, жившие миллионы лет назад.
   В общем, предприятие удалось и принесло ее идейному вдохновителю и практическому исполнителю весьма приличный доход. Воодушевленный успехом, Ганс забросил свою работу инженером и сделал еще пару ходок в столь гостеприимные края. За это время его материальное положение значительно улучшилось и вот, два года назад, купив шикарный шестисотый "Мерседес", он вновь прикатил в Калининград. Однако любовь к роскоши, на этот раз и подвела его, как говорится, под монастырь. Сначала бандюги позарились на его машину, а обнаружив в ней целую коллекцию откровенной контрабанды, и вовсе повязали бедного Ганса по рукам и ногам. Хорошо еще не убили! И стал бывший немец тривиальным бомжом на земле своих далеких предков, другом Пузыря и блаженного Феденьки - без документов, без денег и без Родины.
   - А почему ты не обратился в консульство, Ганс, или в посольство? - удивленно произнес Павел, выслушав его рассказ.
   Тот только усмехнулся и старательно подыскивая нужные слова, разъяснил:
   - И что я там говорьийт? Я контрабанда, болше так не будейт, пускай меня есть на дом, Германия? Ха-ха-ха!
   - Что ты ржешь, разве ничего нельзя было сделать?
   - Ни-че-го! Это преступлений, Пауль! И я, как это у вас: "По тундере, по широкий дарога...". Мне такой пре-спек-тиф, тьфу, твою мать, не надо!
   - Какая тундра, дурак! Ты же гражданин Германии! - не унимался Павел
   - А ты чё, думайт у нас Германия нет тюрма? Есть, Пауль, есть! Как говорьийт Пузир: "Хрен ретка не слатка!" А потом, мне здес карашо. Свобода - натюрель! Ни дом, ни машин, ни денга. Ти и Бог - отчен карашо!
   Действительно, в его словах крылась некая, абсурдная на первый взгляд, логика и уже известная Павлу утонченная философия, не доступная простым смертным никогда. Наверное поэтому, сущность бомжа так и остается для большинства, тайной за семью печатями. А вообще-то, судьба Ганса, являла собой пример безумной непостижимости реально существующего факта. Человек выехал в другую страну и исчез. Ладно машина - их, краденных, гоняют по дорогам тысячами, но человек! Павел задумался над этим вопросом, но уже через полминуты, безнадежно махнув рукой, налил себе рюмку водки и выпил не закусывая. В самом то деле, к человеку у нас всегда относились гораздо хуже чем даже к машине, да и у них видать тоже. А потом, при таком количестве незаконных мигрантов, преспокойненько, десятками лет живущих, хотя бы в той же самой столице - это было совсем не удивительно.
   Наконец они допили водку и на легком веселее, покинув кафе, стали прощаться. И тут, вдруг в голову Павла пришла неожиданная мысль. Ведь Ганс изучал историю Восточной Пруссии!!!
   - Послушай, дружище, - обратился к нему Артюхов. - Тут дело такое, требует специальных знаний по истории. Ты вроде в этом профессор - сам говорил. Так вот, я сейчас начерчу тебе одну штуку, а ты скажи, что это может обозначать, ладно?
   Студент взял обломок ветки и присев на корточки, начертил на земле вензель из латинских "S", "А" и короной над ними. Ганс пристально стал вглядываться в довольно удачно получившуюся схему и уже вскоре выдал свое заключение.
   - Все как два и два, Пауль! - заявил он. - Так немци вишиваль свой платки для нос. Это биль давно, давно. А корона - это есть барон!
   - И что, узнать кому именно принадлежал этот вензель невожзможно?
   - Почему нет? Можно, можно, но гералдик я знайт плехо. А так - можно, nicht проблема!
   Павел еще не понимал, чего он конкретно хотел от Ганса, но какая-то идея сидела в нем втуне, не желая показываться наружу. Помучив себя еще немного, но ничего так и не выродив, он с сожалением стал прощаться с новым знакомым. Идти по делам, которые Студент рассчитывал начать сегодня с утра уже не имело смысла, к тому же от него явно пахло спиртным и это могло просто отпугнуть любого иностранца, пусть даже потенциального кандидата на покупку его бриллиантов. Поэтому Павел отправился назад в гостиницу и развалившись на кровати, начал истово предпринимать мозговые атаки с единственной целью - вызвать к жизни дремавшую в нем идею. То, что она должна была вот-вот родиться, ощущалось почти так же, как скорое появление ребенка с началом родовых схваток.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Однако сколько бы Студент не напрягал свои извилины, ничего путного из этого не выходило. В информации, которую он получил от немца, явно не хватало чего-то ключевого. Изрядно помучив себя, Павел наконец пришел к выводу - необходимо было призвать на помощь того же Ганса и следовательно доверить ему хотя бы часть своей тайны. Иного не оставалось, ибо Артюхов чувствовал, что сидевшая в нем идея была прочно связана с этими треклятыми буквами на замшевом мешочке, а ключ к их тайне, все равно мог находиться только в светлых мозгах опального немца. А посему, раз роды не хотели идти естественным путем, требовалось срочное кесарево сечение, связанное конечно же и с немалым риском!
   Павел решительным движением встал с кровати и в течении минуты он был уже вновь на улице. Ноги сами потащили его на вокзал. Там, предварительно осмотревшись по сторонам, он открыл свою ячейку и достав замшевый мешочек, пересыпал содержимое в бейсболку, спрятав ее на самое дно сумки. Затем Студент, сменив код, запер камеру и уже было направился к выходу, но вдруг передумав, вновь вернулся назад. Еще через минуту, Павел опустил в карман, рядом с мешочком и золотой перстень с таким же вензелем. Подготовившись таким образом, он сел в автобус и направился в Западную часть города.
   Ганса Артюхов застал дома, под мостом, как этому было и положено быть. Тот мирно почивал после утреннего возлияния на груде тряпья у самого входа в теплотрассу. Однако не успел Павел сделать и двух шагов в их владениях, как из люка высунулась свирепая физиономия Пузыря и совсем не думая раскланиваться с, в общем-то знакомым, гостем, недовольно забурчала:
   - Говорил этому фрицу - не прикармливай всяких! А он все туда же. Это ж не его хренова Германия, где все нипочем!
   От этой чистосердечной тирады проснулся Ганс и присев на тряпье, принялся моргать сонными глазами. Наконец он узнал Павла и, улыбнувшись, незлобно бросил в адрес, продолжавшего бурчать в глубинах теплотрассы, соратника.
   - Заткньис, Пузир, твою мать! Ко мне гост пришьол.
   Студент же отозвал немца в сторону и стал что-то возбужденно шептать ему на ухо. Через минуту они уже шли решительным шагом по направлению к гостинице, где квартировал Артюхов. Оказавшись в номере, Павел усадил Ганса на единственный стул и торжественно положил перед ним на стол темно-красный замшевый мешочек с шелковым шнуром и золотым шитьем на боку.
   -Ты говорил, что изучал историю Восточной Пруссии?! - сказал он тоном экзаменатора. - Так скажи мне, сможешь ли ты по этим буквам определить хозяина. Две подсказки тебе: корона - значит был по меньшей мере бароном, ты сам это сказал. Ну а вторая - богатым был мужик, что и говорить!
   Ганс пристально воззрился на мешочек, старательно наморщил лоб, что-то соображая, даже повертел вещицу в руках и зачем-то понюхал, а через минуту, выдал весьма малоценное:
   - И где ти, Пауль, взяйт эта вешчь?
   - Какое твое дело, ты информацию выдай сперва, а там посмотрим, стоишь ли ты того, чтобы с тобой делиться тайнами, - взвился, ожидавший совсем другого ответа, Студент.
   - Латна, не нато орайт, твою мать! У Ганс всьё готоф. Сльюшайт.
   Далее немец довольно подробно рассказал о том, что до Второй мировой войны, здесь, неподалеку от крепости, располагалось богатейшее поместье некоего барона Адольфа фон Сиблица. По разумению Ганса, вензель на мешочке, безусловно мог принадлежать только ему.
   - Так, молодец, Ганс, - похвалил его Павел и, прислушавшись к собственному голосу, осторожно продолжил. - Значит богатый был мужик, говоришь? Верно! Полюбуйся, какой он перстенек носил.
   Сказав это, Артюхов выложил на сто перед Гансом золотую печатку с агатом.
   - Что скажешь? Тоже фон Сиблиц?
   - Та, та, - вдруг затараторил тот в возбуждении. - Точно. И эта тож колце Сиблиц. Сам же видейт, Пауль, эта букфы!
   - Вот и прекрасно! Ну и где ж этот барон сейчас?
   По удивленному лицу немца, Павел сразу понял, что его вопрос был крайне глупым, а ответ на него вполне очевидным.
   - Ну а родственники его? - поправился он, спустя некоторую паузу.
   И вот тут, именно в этот момент, та идея, которая все это время сидела в нем, рядясь в непроницаемую чадру, наконец выплыла наружу и приняла вполне осязаемые формы. Все было правильно. Если разыскать в Германии потомков барона фон Сиблица, то им и только им, можно будет совершенно безбоязненно продать фамильные драгоценности и еще получить кучу благодарностей в придачу, за спасение чести древнего рода. Что и говорить, идея была хоть куда и Павлу очень даже захотелось тут же исполнить зажигательную джигу, но он еле сдержал себя и с новой силой и надеждой "оседлал" ничего не соображавшего Ганса.
   - Ну так что с родственниками то, Ганс? Ты слышал когда-нибудь о них?
   Немец задумался на несколько минут и то, что он выдал потом, обрадовало Павла еще больше. Ганс вспомнил, что когда еще жил в Германии, то неоднократно, разыскивая в том числе и в прессе богатых клиентов для своего янтаря, неоднократно читал о светских раутах, которые устраивал некий Андреас фон Сиблиц. А вот был ли это сын или внук прусского Адольфа, он к сожалению не знал. Зато оказался прекрасно осведомлен, видимо из курса школьной истории, о том, что имя "Адольф", основное в древнем роду, после войны было предано забвению на семейном совете и причина тому являлась очевидной.
   - Да хрен с ним, внук или сын! Сможешь их отыскать, если тебя отправить в Германию?
   - Менья, Германия? - искренне удивился Ганс. - Как ти эта сделайт?
   От этого, в общем-то несложного для обычного человека вопроса, Павел крепко задумался. Он сел на свою постель и, обхватив голову руками, принялся раскачиваться взад и вперед. Наконец Студент встал и, посмотрев Гансу прямо в глаза серьезным, пронзительным и одновременно умоляющим взглядом, повторил свой последний вопрос почему-то шепотом.
   - Ганс, ты сможешь разыскать родственников Адольфа фон Сиблица?
   Тот не отвел взгляда и, поняв на международном языке глаз что-то глубинное, происходившее в Павле, утвердительно кивнул головой. Тогда Артюхов увлек его на пол и сам, сев напротив по-восточному, будто между ними горел костер, принялся рассказывать немцу всю свою историю от начала и до конца, не скрывая ни единого факта, ни единого имени. Тут было все, и пицца, которую нужно было продавать в заведении хитрого Ашота, и прелести заключения, а потом трудное вживание в новую жизнь. Рассказал Павел и о Курдюме и о том злосчастном дне, неистовым ветром вырвавшем у него свободу и право на жизнь, вместе с проклятыми деньгами. Вспомнил он и свои питерские злоключения и бегство из родного города, не забыв помянуть добрым словом тетку Марью и бравого вояку Егорыча с его уникальной памятью. Потом настал черед Алеся Корзуна и братьев - дальнобойщиков, а закончил свой рассказ, Павел тем днем, когда он подошел к их костру на берегу Балтики.
   - Вот так то, брат! - наконец произнес он и надолго замолчал, будто выдохся от стремительного бега.
   Молчал и Ганс, пораженный причудливыми перипетиями чужой судьбы, по сравнению с которыми, свои собственные почему-то казались лишь детской забавой шалуна - подростка. Наконец он решился нарушить молчание, которое итак уже слишком затянулось.
   - Та, - выдохнул из себя немец, - я тепе говорийт, Пауль, твой есть беда, но я не думайт чё такой огрьомный. Ничьего, Ганс всьё сделайт чтопы помогайт тепе, мать твою!
   Теперь перед ними, во весь свой громадный рост, встала новая проблема, одна мысль о которой, вызывала лишь нервный смех от собственного бессилия. И это в центре Европы, в ХХI веке, когда кругом, все кому не лень, только и трещали наперебой о демократии и правах человека. Как ни крути, получалось, что пробраться Гансу в родную Германию, не имея документов и с бриллиантами в кармане, можно было не иначе как только отрастив предварительно крылья, по воздуху, да и то, если не собьют союзники по НАТО, приняв за неопознанный объект. Отчаявшись что-либо придумать, они оба развалились на кровати Павла и невольно сменили тему.
   - А кто этот твой Сиблиц? - поинтересовался Павел. - Вояка какой или просто торгаш?
   - Чё такой тьорг - аш? - обиделся Ганс, догадываясь о значении этого слова. - Немец всегта зольдат, всегта воевайт! И барон воевайт, толка не с Гитлер, а давно.
   - Короче, все вы полководцы, как я погляжу, - сыронизировал Студент и тут его словно обухом треснули по голове.
   Он перевернулся на спину и закатился гомерическим смехом, беспрестанно повторяя одно единственное слово: полководцы, полководцы. Ганс с удивлением смотрел на него, силясь понять, что так могло рассмешить его друга, а Павел все продолжал ухахатываться.
  
  
  
   Х Х Х
   Наконец-то, вытерев обильно выступившие слезы, Студент сел на кровати и, обняв ничего не соображающего немца, почти заорал ему на ухо:
   - Едешь ты на Родину, Ганс, точно едешь! Не знаю когда, но поедешь, как пить дать! Есть у меня дружок, тоже "зольдат", Ганнибалом зовут. Нам бы только его найти, а он уже все сделает в лучшем виде, вот увидишь!
   На следующее утро Павел один отправился прямиком в Калининградский порт, в полной надежде узнать хоть что-нибудь о Ганнибале и его напарнике - братане Аттиле. И ему откровенно повезло. Заметив группку стоящих и судачивших в ожидании очереди под погрузку шоферов, Студент прямиком направился к ним. Дюжий усатый дядька, услыхав его вопрос о тезке великого полководца, улыбнулся в усы и довольно подробно, но несколько нервно проинформировал:
   - Опоздал ты, парень, малехо. Ганнибал со своим брательником, только вчера проскочили из Балтийска на Вильнюс. Бананы, вроде, эквадорские повезли, а это груз нежный, нерасторопности не любит, но и торопиться не стоит - на колдобинах весь товар побьешь, даром что упакованный. Так что, кто его знает где их сейчас носит.
   - А следующий рейс? - с надеждой воззрился на усатого Павел.
   - Я же говорю тебе, парень! Эко ты непонятливый однако, нам то откуда это известно, - начал яриться тот абсолютно без видимой причины всем своим видом показывая, что разговор окончен.
   Однако другой шофер, долговязый жердина с рыжими бакенбардами как у Элвиса Престли, несколько остудил его.
   - Да ладно тебе, Петро, что кобенишься то, - произнес он.- Кстати иди, вон тебя бригадир кличет.
   Усатый пробурчал что-то себе под нос и нехотя направился в сторону, где маячила фигура бригадира, который подавал руками какие-то знаки. Дождавшись пока тот удалиться на почтительное расстояние, "Элвис" снисходительно оправдал своего коллегу за несдержанность и довольно подробно и терпеливо разъяснил все, что Павлу требовалось.
   - Ты, мужик, на него не обижайся - работа у нас нервная, сам понимаешь наверно, - сказал он. - А у Петро, к тому же, невестка на прошлой неделе сбежала с каким-то немцем или югославом - вот и выворачивает его на каждого встречного, почем зря. Ну, а Ганнибал твой, появится здесь, не переживай. Я с Аттилой говорил - через дня три будут. Они из Вильнюса на Ригу, а уже оттуда, через Калининград и на Гданьск должны рвануть. Только ожидать их лучше на въезде в город - в порт они все равно не заедут. Там, кафешка есть, так и называется - "Приют дальнобойщика" - мы все в этом месте останавливаемся, чтобы мамон набить и отдохнуть малость.
   Поблагодарив услужливого шоферюгу Павел отправился восвояси. В номере гостиницы его уже ожидал заметно помолодевший и подтянувшийся Ганс. Вся его былая философия об истинной свободе рассыпалась в прах перед реальной возможностью отбыть в родные пенаты. Часть дня они потратили на то, чтобы надежно вшить бриллианты в нижнюю часть штанин курьера. Тяжелый перстень и сам мешочек, чуть подумав, пришлось разместить в ватном плече Гансова пиджака, который не смотря на двухгодичное пребывание в экстремальных условиях, выглядел еще довольно прилично. Затем Артюхов надел всю амуницию на немца и придирчиво оглядев его со всех сторон, заставил даже походить из угла в угол.
   - Представляешь сколько ты сейчас стоишь, фашист проклятый? - пошутил он, вполне довольный результатом своих трудов.
   - Не твой дьел, козьол воньютчи, мать твою! И вапче, как говорьийт Пузир - гусь свиния товаришч не есть! - в тон ему ответил Ганс, который с удовольствием дефилировал на манер манекенщицы по убогому номеру.
   Отсмеявшись, они отправились на перекус и быстро, хотя время то и не поджимало, набив желудки в "Блинной", которая удивительно была похожа на старую общепитовскую столовую, поехали на рекогносцировку в противоположную часть города. На этот раз, как впрочем и всегда в подобных случаях, понятие "на въезде в город" имело очень приблизительное значение, хотя и прозвучало из уст профессионала, привыкшего мерить расстояния точными километрами. На такси, за пределы Калининграда, им пришлось проехать километров пять, пока они действительно не обнаружили то, что искали. Кафе "Приют дальнобойщика" являло собой довольно специфическую точку. Основной ее частью была открытая терраса, затянутая сверху тентом и на зиму, вероятно, закрывавшаяся по периметру съемными рамами. Рядом располагалась удобная стоянка для парковки большегрузных фур, а в островерхом, краснокирпичном домике находился крохотный бар, работавший в основном на вынос. "Приют..." рассредоточился по правую сторону от основной трассы, а влево уходила обводная дорога, которая позволяла неповоротливым тягачам миновать узкие улочки города - крепости.
   Судя по всему, готовили и принимали здесь отменно, потому то стоянка практически не пустовала, а людской улей под тентом на террасе, гудел за столиками ничуть не тише приличной турбины. Пробежав глазами по бокам изукрашенных шаланд - полуприцепов, притулившихся в ожидании своих насыщающихся хозяев, Павел с удовлетворением отметил, что ничего похожего на "изуродованный" художником Ганнибаловский "триколор", среди них не было. И хотя время, указанное ему "Элвисом" а порту, еще не подошло, он тем не менее вздохнул с облегчением.
   - Вот так-то, Гансик, - обратился он, к скромно, словно на привязи, следовавшему за ним повсюду немцу. - По-моему, "дня через три" так же приблизительно как и "на въезде в город"! А посему - будем ждать здесь! Ты не против?
   Тот лишь согласно закивал головой. В принципе, ему было все равно где ночевать - под мостом через Приголю или здесь, в леске под деревом.
   - Вот и ладненько! - подвел итог Павел и, оглядевшись, добавил. - Только шататься нам здесь, как двум блохам на голом черепе, следует осторожно. Или дальнобойщики рожу набьют - они народ горячий, или хозяин сдаст куда следует.
   Ганс все понял, но тут же круто повернувшись и совершенно ничего не сказав, решительным шагом направился к краснокирпичному домику, за которым вились дымки кухни. Артюхов только открыл рот от подобного самовольства, но поделать уже ничего не смог. Немец же вернулся минут через десять и его довольное лицо сияло будто полная Луна. Он церемонно взял пытавшегося было возмутиться Павла под локоть и принялся увлекать за собой. Только по пути он лишь коротко проронил:
   - Все о, кей, Пауль, будемт ми льесьёруп, твою мать!
   Все оказалось довольно просто. Ганс, по каким-то, только ему известным признакам в облике общепитовской точки, узрел, что хозяином ее должен быть непременно его соплеменник, пусть местный, но тем не менее. Так и оказалось. А в результате переговоров на родном языке, им любезно предоставили право колоть дрова для кухни и за эту услугу, есть и спать тут же, в дровяном сарае. Поскольку делать было все равно нечего, они принялись за работу сразу же.
   - Да не оскудеет рука дающего! - произнес перед началом ее Павел, все больше и больше поражаясь удивительным способностям своего напарника.
   - Аминь! - ответил Ганс и с силой вонзил колун в огромное полено.
   Так прошло два дня. По потребности кухни и чуть с запасом они кололи дрова, а в перерывах Павел отправлялся на обследование стоянки. Что же касалось Ганса, то он непременно шел на кухню к своим соплеменникам и с удовольствием упражнялся в едва не забытом им родном языке. По крайней мере он стремительно, как дерево осенью ненужную листву, стал терять те признаки, которые во все времена и наверное у всех народов, характеризуют тип человека из категории "бомж обыкновенный". Павел же уверился в нем настолько, что совсем перестал сомневаться в удачном исходе не простого, в общем-то, дела и душа его пребывала в состоянии блаженного покоя и ожидания.
   Вечером, к исходу второго дня их пребывания в роли лесорубов, Ганс пришел после общения с "родичами" взволнованный больше чем обычно и едва присев на бревно рядом с Павлом, выдал:
   - Пауль, он тож знайт Сиблиц! Чуйешт? Карл говорийт мине, чё Андреас Германия - nicht Sohn, aber Enkel!
   Павел сообразил, что Карл это хозяин заведения, а произнесенную по-немецки фразу понял как: "не сын, а внук" и вновь, поразившись прогрессу происходившему с Гансом, сказал:
   - Что ж, это же прекрасно, liebe Freund - мой милый друг!
   Немец был на седьмом небе от счастья и затараторил в два раза быстрее:
   - Карл сказайт мене атрес Андреас фон Сиблиц. Эта старьий зьамок Тюрингия! Все будейт карашо, Пауль, мать твою!
   - Ну и прекрасно, - констатировал Артюхов потирая руки. - Все идет путем. В таком случае, давай-ка, Ганс, еще раз уточним твою задачу.
   Он взял в руку прутик и нарисовал на песке цифру с несколькими нулями.
   - Значит так, явишься к этим Сиблицам и скажешь, что найдены их фамильные драгоценности и не желают ли они их вернуть назад. Покажешь мешочек, но пустой и перстень. О бриллиантах скажешь на словах. Цену не называй ни в коем случае, а дождись пока они сами озвучат сумму своей благодарности. Если она будет соответствовать этому, - Павел показал прутиком на начерченную на песке цифру, - то производи обмен, делай свои дела с документами и галопом в Калининград. Добро?
   - Добро! Я поняйт! Но Пауль, почьему так мьало? Сиблиц есть отчен багатьий!
   - Мне хватит, Ганс, а от лишних денег, только одни проблемы. Ты же сам в этом убедился два года назад.
   Немец понимающе закивал головой в знак безусловного согласия.
  
  
  
   Х Х Х
   Утром следующего дня Павел как обычно отправился на обследование стоянки и какова же была его радость, когда он увидел на боку одной из шаланд российский флаг, извивающийся на манер дракона и будто бы пытавшийся задушить огромны серебристый полуприцеп. И хотя Студент прекрасно понимал, что фур подобного окраса ходит по дорогам достаточно много, какое-то необъяснимое чутье заставило его сердце заработать в два раза быстрее. Но когда он узрел в кабине улыбающееся лицо Ганнибала, то и вовсе, от избытка чувств, чуть было не лишился сознания, словно какая-нибудь субтильная курсистка.
   Встреча была теплой и Павел сходу, едва забравшись в кабину, изложил суть своей просьбы. Аттила был все так же молчалив и малоэмоционален, а Ганнибал, почесав затылок произнес:
   - Понял я тебя, Павло, шаланда у нас почти порожняя - шпротов малость, да кожи вонючие, свежесоленые. Думаю, твой немец не задохнется, зато места будет - хоть танцуй, не то что в твоем случае. И еще одно: раз уж ты у нас постоянный клиент, получается, плата соответственно по льготному тарифу. Устраивает?
   Павла же вполне устраивал любой расклад. Выдохнув из груди вместе с воздухом и былое напряжение, он хотел еще что-то уточнить, но Ганнибал продолжил сам:
   - До Гданьска мы его докатим, можешь не сомневаться. А там наши же ребята и в Мюнхен мотаются и во Франкфурт ихний. Перетрем ситуацию, думаю уладим - сейчас в Европе границы, что твой дуршлаг. Только вот что, Павло, грузиться здесь не будем - стукачей везде хватает, да и не одни мы едем, а в связке из трех машин. Бригадир - мужик ничего, но вредноватый и человек настроения. Его лучше ни во что не посвящать, так вернее будет. Короче, там, по обводной, есть низинка километрах в семи - вот в ней то нас и поджидайте часика через три. Аттила бугру по связи скажет, что скат спустил - остановимся и заберем твоего дружка по всем правилам.
   Они крепко пожали друг другу руки в знак договоренности и взаимного приятия и Павел, выбравшись из кабины, направился к Гансу.
   - Собирайся, немчюра проклятая. Родина с нетерпением ждет своих героев! - заявил он немцу, который с упоением колол дрова.
   Вскоре они уже были в назначенном месте, а еще через немного времени, серебристая шаланда, сделав короткую остановку посреди дороги, покатила дальше, увозя в своем чреве и незадачливого Ганса и надежды Павла Артюхова.
   В гостиницу Студент решил не возвращаться, а по предварительной договоренности с Карлом, устроенной все тем же вездесущим Гансом, остался при "Приюте" в ранге штатного дровокола. С этого момента для Павла потекли бесконечные дни томительного ожидания, похожие друг на друга словно горошины из одного стручка и сильно выматывающие душу. С утра до вечера, чтобы убить время, он с остервенением колол дрова, поражая своей работоспособностью педантичного и весьма довольного своим приобретением хозяина - добродушного Карла.
   Так прошло две с половиной недели, когда у "Приюта дальнобойщика" лихо затормозил серебристый не новый "Фольксваген". Из него степенно вылез мужчина в строгом сером костюме и темных очках, чем-то похожий на киношного Джеймса Бонда и безапелляционно бросил подметавшему около навеса Павлу.
   - Эй, малчик! Тепе говорью! Помить машина, бистро, бистро! Твою мать!
   Поначалу Артюхов опешил от подобной наглости, но уже через секунду, до его застоявшегося в монотонной работе сознания, дошло вполне очевидное.
   - Ганс!!! - заорал он что было мочи и бросив метлу, кинулся в объятья так внезапно появившегося компаньона.
   Затем, вволю потискав друг друга, они расположились, как это и должно было быть по случаю, не у кухни на бревне, а вполне официально, под навесом за столиком.
   - Ну как? - еле сдерживая свои эмоции, спросил Павел.
   Элегантный немец молча, но с показным достоинством сложил большой и указательный пальцы в известный знак в виде буквы "О" и степенно начал свое повествование.
   До родной Германии Ганс добрался, как и заверял всезнающий Ганнибал, безо всяких проблем. Перебазировшись в Гданьске в шаланду, груженную под завязку мороженой рыбой, он благополучно пересек границу и был выгружен в Потсдаме, а там и до дома оставалось рукой подать. Его маленький коттеджик на окраине Кёльна, принял хозяина ровно в том же виде, в каком он его и покинул два года назад. Все это время плата за услуги исправно вносилась с его счетов, точно так же взимались налоги, а нелюбопытные соседи, здраво полагали, что благовоспитанный инженер, путешествует где-нибудь по миру. Поэтому и не были удивлены его возвращению.
   Попав наконец домой, Ганс в течение целого дня не вылезал из ванной, пытаясь вывести из своего тела, казалось бы неистребимый ничем, запах свежесоленых кож и мороженой рыбы. Кое-как добившись ощутимых результатов в борьбе за право пахнуть прилично и приодевшись соответствующе, Ганс занялся выправлением новых документов. Это заняло совсем не много времени и разрешилось простым заявительным методом. Только после этого, вновь став полноправным гражданином, он отправился в Тюрингию, на поиски замка Андреаса фон Сиблица, что было сделать очень даже просто.
   Хозяин оказался довольно продвинутым молодым человеком, сумевшим удивительным образом унаследовать от знатного прусского рода в основном положительные качества. Несказанно обрадовавшись перспективе обрести фамильные ценности, Андреас не стал торговаться, а когда узнал о фиксированной сумме, был немало удивлен. И тем не менее, он все же настоял на том, чтобы Ганс, в знак особой благодарности неизвестному Паулю, принял от него вдвое больше денег.
   Вернувшись домой, бывший инженер, наученный горьким опытом прошлого, купил себе подержанный, незавидный "Фольксваген", на который вряд ли теперь уже бы позарились калининградские бандюги. Обладая золотыми руками инженера, он искусно вшил добытые деньги в спинки сидений и выправив себе визу, в том числе и шенгенскую, отправился в обратный путь. И вот теперь, отмытый и неузнаваемо преобразившийся Ганс, восседал перед Павлом, пил безалкогольное пиво и чувствовал себя человеком, до конца выполнившего свой долг чести.
   - Вот такой истьорий, Пауль, твою мать! - закончил он свой рассказ.
   - Вот что, друг, ты теперь благообразный и добропорядочный бюргер, а не бомж из-под моста! Так что это выражение забудь. Твой Пузырь уже в прошлом! Понял?
   - О, да! - делано вздохнул Ганс и хитро взглянул на Павла.
   Он не стал ему рассказывать о том, что уже успел навестить своих собратьев и подарить Пузырю, включая и блаженного Феденьку, по шикарному костюму из настоящего английского сукна.
   Итак деньги, а значит и никем не ограниченная свобода у Павла были. Теперь надо было лишь чуть поломать голову и найти способ переправить немалый капитал в Питер. И тут на помощь опять пришел все тот же Ганс, который стал уже незаменимым. Оказалось, что его визы, вполне позволяли ему проехать через Литву и добраться до Санкт - Петербурга. Учитывая благоговейное отношение литовских властей к благополучным немцам и всему западному вообще, здесь особых проблем не предвиделось. Что же касалось самого Питера, то Ганс уже благополучно въехал в пределы России и дальнейшее продвижение по ней, через остальные границы, являлось лишь простой формальностью.
   Павел же мог налегке и вполне законно отправляется паромом, исправно курсирующим с недавних пор между двумя городами. При данных обстоятельствах, и с учетом полной легитимности, это должно было быть просто приятным путешествием. На том и порешили и уже на следующий день, переночевав у гостеприимного Карла - Павел по-прежнему в дровяном сарае, а Ганс, согласно своему новому статусу, в доме хозяина - они покинули российский анклав и, каждый своей дорогой, направились в Северную Пальмиру.
   Балтика встретила Артюхова осенними штормами и он практически весь путь не высовывал своего носа из каюты, удивляя попутчика, седого полковника, столь выраженной не сопротивляемостью морской болезни. А когда Павел, весь зеленый, с кругами под изможденными глазами, сходил по огромному трапу в Питерском морском порту, внизу, размахивая сразу обеими руками, его уже встречал Ганс. Немец улыбался во все свои тридцать два зуба и, судя по всему, уже успел насладиться красотами творения Петровых рук.
   Номер в гостинице, по обоюдному согласию и с учетом не совсем обычного характера миссии Павла, они снимать не стали. Чтобы скрыть свое присутствие в городе от посторонних глаз, Студент, чуть поразмышляв, вновь обретя эту способность на твердой земле, направил "Фольксваген" Ганса в Пулково. Тихая окраина устраивала их почти идеально, а в том что добрая, благообразная старушка, у которой он квартировал не так давно, примет новых постояльцев с удовольствием, он нисколько не сомневался. Лишь бы "апартаменты" оказались не занятыми.
   Им повезло и на этот раз. По причине межсезонья, чистенькие комнатушки пустовали, а хозяйка, узнав во вновь прибывших бывшего своего квартиранта, несказанно обрадовалась. Она даже не спросила, почему Павел исчез в тот раз так внезапно, житейским опытом прекрасно понимая, что непредсказуемая и суматошная, в настоящее время, жизнь, не шла ни в какое сравнение с былыми добрыми временами, когда все было разложено по полочкам на долгие годы вперед. Выделив постояльцам по отдельной комнате, в ряду перелицованных под номера сараев, воодушевленная бабулька отправилась на кухню, спеша обрадовать изрядно проголодавшихся мужчин, вкуснейшим борщом со сметаной и специальными кислыми пампушками к нему. Студент прекрасно помнил, что в этом хозяйка толк знала.
  
  
  
   Х Х Х
   В этот же самый вечер, в покосившемся домике на самой окраине провинциального городишки, который удивительным образом затерялся на просторах столичной области, свет горел дольше обычного. Хозяину, Ефиму Игнатьевичу Рассохину, не спалось. В отличии от многих, он любил эти тихие осенние вечера, с их капризной, неустойчивой и уже холодной погодой, позволявшей впервые, после жаркого лета, вновь оценить достоинства домашнего тепла и уюта. Но не потому его мучила бессонница. Курдюм, почему-то в этот вечер, не находил себе места, перемещаясь с дивана на стул, со стула опять на диван, то включая телевизор, то выключая его. Он никак не мог понять причину этого беспокойства.
   Перенесенный им инфаркт, благополучно рубцевался и особых хлопот не доставлял. Что же касалось остального, то после благополучного упокоения Вени Чалого, жизнь старика потекла по-прежнему, в спокойном провинциальном русле и никто более не смел нарушать покой криминального казначея. А между тем, срок, отведенный Студенту на исполнение его миссии, истекал не сегодня-завтра и от того, как впрочем и ранее, не было никаких известий. Вероятно, именно эти два обстоятельства и заставляли Курдюма метаться из угла в угол. Наконец, прислушавшись к своему внутреннему голосу, старик принял для себя решение и направился к серванту, где большей частью без дела, лежал его мобильник. Подумав еще раз, он все же начал набирать номер телефона Павла. Однако тот упорно молчал. Причем не желая откликаться ни гудками вызова, ни металлическим голосом девицы, который бесстрастно извещал о проблемах и фантазиях абонента.
   - "Эх, сам бы что ли дотумкал позвонить, - подумал старик и тут же нашел оправдание. - Хотя ворчать мне и не пристало - точно выполняет, стервец, мое же распоряжение, что незачем баланду травить, почем зря. Вот и вини теперь себя, старого перестраховщика".
   Бросив эту бесполезную затею, Курдюм в сердцах выругался и направился на кухню. Здесь он открыл шкафчик и, достав оттуда початую бутылку водки, налил себе полную рюмку. Врачи строго-настрого запретили ему данное удовольствие, но время от времени, старик добросовестно плевал на их извечные предостережения, позволяя себе граммов по сто и полагая что это много лучше, чем скрежетать зубами от собственного бессилия. Постепенно его беспокойство стало действительно затухать и он, решив, что понапрасну просто изводит сам себя, в более приподнятом настроении направился было в спальню.
   Именно в этот момент его телефон, вновь спрятанный им в ящик серванта, задорно проиграл запрограммированную мелодию. От неожиданности Курдюм застыл на пороге, по привычке быстро соображая - стоило ли брать трубку или нет. Однако уже через секунду решив, что лучше сейчас узнать, пусть даже плохую весть, нежели потом мучиться всю ночь от неизвестности и любопытства, решительно направился к серванту. Каково же было его удивление, когда в трубке он услышал голос Студента.
   - Добрый вечер, Ефим Игнатьевич, я не поздно звоню? - поинтересовался Павел спокойным и предупредительным тоном.
   - Да нет, что ты, Паша, я еще и не думал ложиться спать, - суетливее чем обычно ответил старик, искренне удивляясь тому обстоятельству, что все эти бредни про телепатию, которую он не воспринимал на дух, фантастическим образом подтвердились.
   - Ну что, Ефим Игнатьевич, время подходит, поэтому и докладываю: в городе все спокойно, можно приступать к передаче. Там ничего не изменилось?
   - Бог с тобой, Паша, - воскликнул Курдюм и с облегчением, настоящим облегчением за весь этот месяц с хвостиком, вздохнул и продолжил.- Все как и договорено: с глазу на глаз, да не забудь расписочку прихватить.
   В старике вновь начало уверенно просыпаться чувство "тертого калача", не признающего сюсюканья и сентиментальности.
   - В таком случае, самое поздно послезавтра, назначаю встречу, - произнес Студент.
   - Добро! Только вот что, Паша, ответь мне как на исповеди - не с тобой ли эта Чудовская чехарда случилась? И не ври старику, я на три метра под землю вижу!
   Курдюм мог и не спрашивать вовсе, но простое любопытство, все ж таки взяло в нем верх. Однако Павел нисколько не смутился и не желая говорить Рассохину неправду, тут же нашел эффективный обходной путь.
   - Не знаю о чем вы говорите, - почти искренне заявил он.
   - Ладно, не знаешь, значит и не надо тебе знать! Как только вернешься, сразу ко мне! Все! - подвел итог Курдюм и, вздохнув полной грудью еще раз, выключил телефон.
   Однако спать ему по-прежнему не хотелось и он, накинув на плечи меховой армячок вышел из показавшихся ему душных комнат, на крылечко. Здесь, старик присел на ступеньку, запахнул куцые полы полушубка поплотнее и с видимым удовольствием потянул носом, уже попахивающий прелой листвой, воздух. Крупные звезды буквально усеяли чистое, без единого облачка небо, посылая людям благодатное спокойствие в виде разгулявшегося бабьего лета и как бы давая возможность последние деньки, перед лютыми морозами, насладиться живительным теплом. Но Курдюм всего этого не замечал и думал совершенно о другом. В его изощренном мозгу уже рождались грандиозные многоходовки. Все они касались лишь одного - дальнейших действий по взнузданию своего питерского "дружка" Седого.
   В свою очередь, Павел тоже выключил телефон, взятый им на прокат у Ганса и положил его поверх одеяла. Он уже давно был в постели и блаженно потягивался на мягкой панцирной основе, постепенно приходя в себя после этого балтийского кошмара на пароме. Его уже давно, как только он вновь ступил на Питерскую землю, так и подмывало позвонить старику. Во-первых для того, чтобы самому убедиться в том, что Студент до сих пор не списан в тираж. Во-вторых, Павел считал своим долгом успокоить Ефима Игнатьевича, к которому все же питал нежные чувства за его доброту и прекрасно сознавал, что тот не мог не находиться в напряжении все это время. Ну и в-третьих - действительно настало время Х и надо было брать "добро" на достойное завершение всей этой эпопеи. Короче, будучи вновь на коне, он не смог отказать себе в удовольствии еще раз прочувствовать ощущения свободного во всех отношениях человека, которыми не уставал наслаждаться последние дни.
   Услышанное же от Курдюма, обрадовало его и еще раз доказало, что мудрый старик даже ни на секунду не сомневался в нем все эти недели, хотя и прекрасно знал что случилось в Чудово. Это обстоятельство безусловно добавляло уважения к старому рецидивисту. Его размышления прервало осторожное поскребывание во входную дверь и прекрасно понимая, что делать это мог единственный человек в мире, Павел нарочито громко гаркнул:
   - Ну что ты скребешься как паршивый кот? Заходи, Ганс, смелее - ты ведь как никак "зольдат" и внук самого Бисмарка.
   Заостренная физиономия Ганса появилась в дверном проеме, открытом как раз на размер головы и тут же запротестовала:
   - Ганс не есть вньюк Бисмарк, нет! Ганс есть инженьер!
   - Бомж ты несчастный, - остановил его излияния Павел. - Бомжом и останешься. Инженер на заводе, а я тебя из-под моста выудил, как русалку или водяного.
   Между тем, немец уселся на единственный стул и уставился преданными глазами на Артюхова. Весь его собранный вид показывал, что он старательно подыскивает фразы для пламенной речи. И действительно, вскоре из его рта наружу рванулся целый поток слов, представляющий невообразимый винегрет из смешения языков и сводившийся к следующему: Ганс эмоционально благодарил Павла за то, что тот вернул его к нормальной жизни, и что он, паршивый немец, готов служить своему избавителю верой и правдой до скончания века.
   - Ты лучше своей Родине служи, Ганс, - чуть с грустью ответил Артюхов, стойко выслушав все до конца. - Я ж тебе не набоб какой-нибудь или падишах. Да и если честно сказать - неизвестно еще кто кому спас жизнь и кто кому еще должен служить. Так что не мылся в лакеи - бриться все равно не будешь. Это точно! Короче - равенство и братство, и никакой средневековой пошлятины!
   Потом они еще долго и с удовольствием поговорили как о всяких ничего не значащих пустяках, так и о планах на будущее, вспомнили Пузыря с Феденькой и отдельные моменты из удачно проведенной операции по обмену фамильных драгоценностей. Одухотворенный Ганс ушел к себе в "номер" далеко за полночь, а Павел, оставшись один, еще немного поворочался в постели и провалился в сон без сновидений и какой бы то ни было цветности. Впереди маячила основная часть его, оказавшегося ох каким нелегким, задания и к этому финалу надо было подготовиться основательно, как морально, так и физически. Очередного провала, хотя на это ничего не указывало, Павел бы уже не пережил бы!
   На следующее утро, едва проснувшись и приведя себя в порядок, Павел приступил к активным действиям. Правда, этому предшествовал еще и завтрак, поданный хозяйкой и включавший в себя ее фирменный омлет с грибами, от которого немец был просто обалдел. После этого он с еще большим энтузиазмом начал вертеться около Павла, изо всех сил стараясь быть полезным ему. А Студент первым делом решил отправиться на барахолку и расспросив хозяйку о ее месторасположении, любезно попросил Ганса сесть за руль, что тот с удовольствием сделал.
   Удивительное порождение отечественного предпринимательства, поразило своим размахом не только Ганса, хоть и бомжевавшего два года, а все-таки цивилизованного немца, но и самого Павла. Здесь продавалось абсолютно все и среди прочего даже то, чему в принципе и цены то недолжно было быть вовсе. Так, например, один мужик, наряду с другим невообразимым хламом, настойчиво предлагал и сгоревшие электрические лампочки. На удивленный вопрос не сумевшего удержаться Студента, хитроглазый продавец, ничуть не смутившись ответил:
   - А вот купи за бесценок и вверни на работе взамен целой, завхоз поменяет за счет предприятия - ему что! А тут и тебе прибыль и мне. Копейка к копейке!
   В общем, предприимчивость наших людей была просто фантастической и разумных пределов знать не желала. Павел даже не стал пытаться ничего объяснять откровенно любопытствующему, но ничего не понимающему Гансу. Это бы заняло слишком много времени и сил, но и потом Артюхов совсем не был уверен в положительном результате своих заведомо напрасных стараний. Поэтому он просто потащил немца дальше по бесконечным рядам этого гигантского "супермаркета" под открытым небом.
   В конечном итоге, потолкавшись часа два, Павел наконец-то стал обладателем удивительного "дипломата", ради которого, собственно говоря, и приехал сюда. Обшарпанный портфель, сработанный еще в далекие семидесятые, оказался почти точной копией своего не очень удачливого собрата, который нашел вечное упокоение и сомнительную "славу" на железнодорожном мосту в Чудово. Больше в этом вертепе делать было нечего и они отправились восвояси.
   Проезжая по Невскому, Ганс вдруг резко затормозил свой "Фольксваген" и взором полным искреннего удивления, уставился на целый вернисаж под открытым небом, расположившийся в одном из переулков. Там, художники разных мастей, направлений и течений, степенно, как это и положено с точки зрения эстета, предлагали свой живописный товар на любой вкус. В широко раскрытых глазах немца появились огоньки неподдельного азарта и он хотел уже было выйти из машины, но Павел резко пресек это желание. Он прекрасно понял, что в данный момент, в неугомонных мозгах у увлекающегося инженера, могло родиться новое хобби, взамен бесславно закончившегося янтарного.
   - Не время, Ганс, - довольно жестко сказал Студент. - У тебя еще будет возможность, но я откровенно не советую! Пойми меня правильно, под мостом в Питере намного хуже чем в Калининграде - здесь они разводятся на ночь. Так что не надо испытывать судьбу еще раз.
   Немец лишь с сожалением вздохнул и подмигнув Павлу, принялся устраиваться за рулем.
   - Ти меня не правильно поняйт, - как можно беспечнее сказал он, когда "Фольксваген" вновь резво побежал вперед. - Ганс просто хотейт купьит себе одьин картьинка.
   Артюхов хотел было прочесть другу более пространную лекцию, но в последний момент передумал и лишь хлопнув того тихонько по колену, принялся от нечего делать разглядывать пробегавшие мимо дома.
  
  
  
   Х Х Х
   Прибыв домой они сразу же приступили ко второму этапу подготовки. Ганс так же аккуратно, как и заложил когда-то, извлек из спинок сидений пакеты с деньгами. Павел же за это время слегка разработал изрядно заржавевшие замки "дипломата" и даже смазал их машинным маслом. Затем они уложили пачки, перехваченные полосками тонкой бумаги в портфель и оба с гордостью стали смотреть на свою работу. Однако Павлу что-то не понравилось и он, вспомнив свой прокол в Чудово, принялся со злорадством, но осторожно срывать одну за другой скрепляющие купюры полоски.
   - Так было, - объяснил он крайне удивленному Гансу это, казалось бы совсем не рациональное занятие. - Пусть так и будет - точь в точь!
   Упаковав, таким образом "кейс", они сели передохнуть. Теперь надо было определиться с тем, где следовало устроить передачу и Павел, напрягая свою память стал старательно припоминать наиболее безлюдные места, в которых ему приходилось бывать раньше. Питерские бары он отверг сразу и решительно - уж больно много непредсказуемых неожиданностей хранили в себе эти сверкающие неоном и приветливые на первый взгляд заведения. И вообще, сам не понимая почему, Студент склонялся к тому, чтобы встретиться с Гаршиным где-нибудь за городом.
   И тут на его память пришел случай из далекого детства. Тогда они, будучи еще пацанами, решили отправиться на велосипедах, берегом залива до Комарово. Но проехав километров десять от города, любители позагорать на песчаных дюнах уперлись в такое скопление прибрежных скал, отвесно срывающихся к воде, что напрочь забыли о купании и вернулись назад.
   - Вот туда то мы и поедем! - вслух произнес Павел и выразительно посмотрел на своего добровольного, но ничего не понимающего помощника.
   - Да, да! - закивал тем не менее головой Ганс и направился к машине.
   Через минуту они уже споро катили, пересекая Санкт - Петербург с Юга на Север. А еще через час, друзья доехали до поселка Лисий Нос и свернули влево, на едва заметный каменистый проселок. Вот тут то автомобилю Ганса, привыкшему к зеркальным автобанам, пришлось совсем не сладко. Однако и эта дорога, заставившая их изрядно потрястись, вскоре закончилась вовсе.
   - Ну что, друг, теперь пешочком, - сказал Павел, выходя из машины.
   Метров пятьсот они прошли пешком по осыпавшимся под ногами сальным породам и в итоге оказались на самом берегу Финского залива. Внизу, у подножия отвесных и причудливо изрезанных глубокими расселинами скал бился, взбивая густую пену, прибой. Он злобно накатывал темные свинцовые волны на бессловесный камень, а вдалеке, в сизой дымке, виднелся расплывчатый силуэт острова Котлин. Здесь же, на верху, при полном отсутствии каких бы то ни было деревьев, вовсю хозяйничал порывистый холодный ветер, игриво дующий то с моря, то с берега. Зато вся местность вокруг просматривалась словно на ладони и данное обстоятельство, как нельзя лучше устраивало Павла. По крайней мере это позволило бы заранее увидеть и вовремя отреагировать на любую непредвиденную ситуацию.
   Внутренне Артюхов все ж таки продолжал надеяться, что Гаршин не пойдет на подлость в своих пределах. Во-первых - могло выйти себе дороже, ну а во-вторых - тому очень уж были нужны реальные деньги, побыстрее и без лишних проблем. Однако все равно - поостеречься было совсем не лишним. Так учил его Курдюм, так же думал и сам Павел, наученный горьким опытом недавнего прошлого.
   - Вот здесь, Ганс, я и отдам тот чемоданчик. Красиво, не правда? - обратился Артюхов к изрядно продрогшему немцу и по-деловому начал планировать теоретическую расстановку сил. - Ты будешь ждать меня вон там, метров триста дальше, чем стоит сейчас твоя машина. Понял?
   Инженер с готовностью кивнул и повыше поднял воротник своей куцой дутой куртешки.
   - То место где мы с тобой вышли из "Фольксвагена", предоставим им, - продолжил рекогносцировку Павел. - Согласен? По-моему, как раз получится равное расстояние до сюда, но у нас, в случае чего, будет гораздо лучшая возможность первыми выскочить на проселок и не дать себя отрезать. Ну как, идет?
   - Идьот! - с готовностью согласился увлеченный этой игрой Ганс и поспешил ретироваться к машине, подальше от пронизывающего буквально до костей ветра.
   Павел же задержался на открытой всем ветрам, голой скалистой площадке. Он мужественно подставил открытое лицо потокам холодного воздуха и задумался. В голове его медленно и тяжело принялись ворочаться мстительные мысли, вероятно навеянные этими резкими порывами ветра.
   - "А что если устроить Седому сюрприз? - подумал он. - Ганс - инженер что надо. Пара пружин и замки откроются прямо в руках у Гаршина! Ветер же сделает остальное - и будем квиты!"
   Что и говорить, идея была заманчивой, но Артюхов тут же отбросил ее. Делать пакости, даже такой сволочи как Гаршин, даже в память тех жертв, что оказались с легкостью лишены жизни при его, пусть косвенном, но участии, было совсем не в его характере - воспитан был по-другому! Еще раз взглянув на затянутый туманом Котлин, Павел направился к машине. По пути он ненароком спугнул, вылетевшую прямо из-под его ног, скальную куропатку, но даже не испугался от неожиданности - уж слишком его голова была занята в данную минуту совершенно другими мыслями.
   Таким образом, все было готово. Дело оставалось лишь за малым - надо было созвониться с Гаршиным и договориться о встрече. Этот звонок Павел отложил на вечер, рассчитав так, чтобы быть в благодушном настроении после вкуснейшего ужина, приготовленного мастерицей - хозяйкой. Как задумал, так и сделал и позвонил Седому ровно в девять, блаженно растянувшись во весь рост на мягкой кровати. На том конце трубку взяли сразу, но только еще через полминуты в ней наконец-то раздался томный голос:
   - Алло, Гаршин слушает.
   - Николай Сергеевич, - произнес Павел, стараясь изо всех си говорить спокойнее, хотя его сердце прямо выпрыгивало из грудной клетки. - Вас беспокоит человек некоего Курдюма. Вам известен такой?
   - Да, да, конечно, - томность в трубке сменилась на быструю деловитость. - Слава Богу! Наконец-то! Где и когда?
   - Лисий Нос знаете? Это за Питером, если прямиком по Приморскому. Так вот, сразу на развилке свернете на проселок, а как только он закончится, извините, но придется вам малость пройти пешочком к побережью.
   - Вы что, не могли выбрать место поприличнее? - в голосе Седого стало просыпаться раздражение, но Студент его быстро погасил.
   - Насколько мне известно, - довольно жестко произнес он, - договор был, что место указываю я, как впрочем и время! Не правда ли? Поэтому, Николай Сергеевич, давайте оставим эти пустые препирания - они не серьезны. А может вам уже не нужна посылка?
   - Нет, нет, что вы, я на все согласен, - поспешил ретироваться тот. - Вы безусловно правы - лишние глаза нам действительно ни к чему. С местом ясно. Когда?
   - Завтра, в пять вечера. И учтите, встречаемся тет-а-тет, прямо на берегу. Жлобов своих оставьте в машине и ни каких сюрпризов, пожалуйста!
   - Что вы, что вы, мы же деловые люди. Я все понимаю. Кстати, с вашим патроном мы этот вопрос тоже обговаривали.
   - Ну вот и прекрасно, - с облегчением вздохнул Артюхов, и как бы между прочим, добавил. - Про расписочку не забудьте, Николай Сергеевич. Всего хорошего.
   Он выключил телефон и, передав его Гансу, который все это время сидел молча на стуле, в изнеможении откинулся на белоснежную подушку. Итак, финиш этого выматывающего и опасного марафона начался.
   А господин Гаршин в это время как раз нежился в теплой джакузи, бурлящей перламутрово - лазурной водой. Положив трубку на приставную полочку на которой сверкал хрустальными гранями крохотный графинчик с янтарной жидкостью, Седой задумался. С одной стороны, получалось вполне заманчиво и так, как и было договорено со стариком Курдюмом. А это означало, что с завтрашнего дня он мог уже на всю катушку запускать свою избирательную кампанию. Но с другой... Что же тогда произошло в Чудово? Гаршин припомнил, что его людишки, в конце концов вроде бы признали в незадачливом раззяве курдюмовского курьера.
   - "Опять же это чертово - вроде бы! - с раздражением подумал Седой. - Но допустим, что так и было и старик, верный своему слову, решился на повторную ходку. Тоже не в жилу - не тот он человек! Тогда что это может быть? Подстава? А какой с нее прок?"
   Мысли, словно сменяющиеся кадры какого-то дикого и абсолютно несвязанного единой сюжетной линией фильма, роем пролетали в голове Николая Сергеевича. Он даже рассмотрел и такую возможность, где Студента повязали органы и тот расколовшись, согласился участвовать в провокации против него, что хотя и не являлось полной глупостью, но и никак не влезало ни в какие ворота. В результате, от всех этих дум, у Гаршина просто разболелась голова. В который раз за это время, он искренне пожалел о том, что с ним рядом не стало опытного Чигиря, обладавшего нюхом побывавшего в капкане хорька.
   Но исправить уже ничего было нельзя и домысливать требовалось самому. Гаршин, превозмогая головную боль, вновь разложил в уме все "за" и "против", подкрепляя их мелкими, но реальным фактами. И чем дальше он размышлял, тем больше приходил к выводу, что никто его подставлять и не собирается. Немалую роль в этом сыграл и выбор места встречи. Действительно, спрятать в этих скалах даже одного участкового, было очень проблематично. Единственное, чего так и не смог домыслить Седой, так это того, откуда у Студента вновь объявились деньги, а если они у него и не исчезали никогда - то что тогда на самом деле произошло в Чудово. Не в силах решить эту головоломку, он просто махнул на нее рукой и, заметно приободрившись, стал плескаться в ванной, словно молодой, но изрядно разжиревший на сладких харчах, тюлень.
   К вечеру следующего дня погода заметно переменилась, решительно продемонстрировав людям, что понятие "бабье лето" в этих широтах, вещь весьма и весьма условное. Небо покрылось тучами и с моря стал налетать шквалистый ветер, принося с собой многие тонны водяной пыли. Павел и Ганс прибыли на место заблаговременно и теперь, поглядывая на часы сидели в машине, не рискуя глушить мотор и выключать печку. Время от времени Артюхов бросал тревожный взгляд на абсолютно пустой проселок, но вокруг все было по-прежнему спокойно и даже девственно. Конечно, надо было обладать неуемной фантазией, чтобы находить прелесть в этих угрюмых темных нагромождениях скал, разносимых потихонечку, песчинка за песчинкой, резкими порывами безжалостного ветра.
   Ближе к пяти часам, на дороге наконец-то появилась машина. Это был одинокий внедорожник - другого автомобиля, по крайней мере на всем протяжении обозреваемого пространства не было.
   - Держит свое слово, - презрительно сплюнув в окно, сказал Павел. - Но и здесь, как всегда остался верен себе - на вездеходе прикатил, вдруг завязнет! Этот на улицу зимой, хрен без кальсон выйдет!
   А между тем, "Гранд Черроки" остановился там где закончился едва заметный проселок. Из машины споро вылезли два жлоба и принялись внимательно осматриваться вокруг. Затем один из них стал что-то нашептывать кто скрывался внутри. Только после этого из салона выбрался и сам Гаршин. Он поежился, поправил воротник своего строгого серого пальто, посмотрел в сторону "Фольксвагена" и осторожно ступая по камням своими лакированными ботинками, направился к побережью. Предусмотрительно зажав обшарпанный "дипломат" под мышкой, Артюхов так же двинулся вперед.
   Они встретились приблизительно на равном расстоянии от ожидающих их машин, то есть так, как и задумывал Павел. Рукопожатие в данном случае было совсем не уместным, а сама встреча оказалась довольно короткой, без единого слова. Павел лишь осторожно приоткрыл крышку портфеля, предварительно телом закрыв содержимое от ветра и, продемонстрировав наличие денег, передал его новому владельцу. Получив же взамен расписку, он мельком пробежал ее глазами, затем круто развернулся и не оглядываясь направился в обратный путь. Пошел к своим жлобам и Гаршин, с лица которого не сходила самодовольная улыбка. Так они и стали расходиться как в море корабли, обменявшиеся гудками и вполне довольные самими собой и друг другом. И вот в этот момент произошло нечто!
   Буквально из-под ног осторожно ступавшего по острым камням Гаршина, вспорхнула скальная куропатка. Николай Сергеевич от неожиданности отпрянул назад и, потеряв равновесие, отчаянно замахал руками, пытаясь зацепиться за воздух. При этом "кейс" выскользнул из его пальцев и ударившись о выступ гранитного валуна предательски раскрылся. Порыв резкого ветра, словно ожидавшего именно этой минуты, с удовольствием подхватил податливые ему серо - зеленые листочки и в мгновение ока стал разносить их по округе. Ветер словно издевался, на глазах заворачивая диковинную, кажущуюся живым созданием, трепещущуюся тучу бумажек в крутой протуберанец и относя ее все дальше и дальше в сторону моря.
   Когда Гаршин завыл словно белуга, от обуявшей его злобы, от собственного бессилия и от тщетности своих отчаянных попыток сделать хоть что-нибудь, Павел уже почти подошел к "Фольксвагену". Заслышав этот нечеловеческий вой, Студент резко обернулся и то что он увидел, невольно заставило его улыбнуться. Картина действительно была потрясающей и ни в коей мере не уступала той, в которой еще недавно, главным участником был он сам. Седой стоял среди угрюмых скал, размахивая руками, его жлобы неслись во всю прыть к нему, теперь уже на абсолютно бесполезную помощь, а над всей этой мирской суетой, словно белые чайки, кружились в неистовом танце тысячи и тысячи самых настоящих баксов. Вволю испив удовлетворение, Павел сел в машину и с чувством захлопнул дверцу.
   - Ты видел еще когда-нибудь, Ганс, как улетает в никуда целая куча денег? - спросил он немца.
   Тот лишь отрицательно замотал головой, тоже завороженный невиданным зрелищем.
   - Значит, я счастливый человек! - констатировал Артюхов. - Как никак, а это великолепие вижу уже второй раз в жизни! Давай, трогай. Мы им все равно не сможем помочь ничем.
   Немец послушно завел машину и, включив скорость принялся уверенно выруливать на приемлемую дорогу. Павел же, устало откинулся на сиденье и совсем без злобы произнес, аккуратно сворачивая и пряча в карман листочек с распиской:
   - Да, теперь то, дорогой Николай Сергеевич, тебе точно придется хорошенько поискать своего Егорыча, свой Кенигсберг и своего барона фон Сиблица! Только сдается мне, что все это ты вряд и так скоро отыщешь, если вообще найдешь! Пощиплет тебя старик Курдюм, чувствую здорово пощиплет!
   - Твою мать! - весело вставил Ганс, заметно прибавляя скорость.
   Что ж, Провидение удивительным образом не хотело перевеса жизненных весов всегда в чью-то одну сторону и в этом, наверное, крылся огромный, истинный смысл человеческого бытия.
  
  
   * * * * * * * * * *
  
   С этого неординарного, однако не получившего, по понятным причинам, широкой огласки, события, прошло чуть более двух недель. Осень, как и обычно, в этих приладожских широтах, хоть и продолжала свое хозяйничанье, но уже с явным намерением, вскоре передать бразды правления зиме. Пока же она лишь пугала людей темным свинцовым небом, готовым в любую минуту опрокинуться холодным дождем или даже первым снегом.
   И вот, в один из таких дней, на дороге, ведущей от станции Борисова Грива к деревеньке, показался одинокий автомобиль. не смотря на свое иностранное происхождение и приличный вид, он довольно бойко бежал по исконно российскому проселку, расхлябанному осенней распутицей. Наградой же ему, за подобное геройство, наряду с пройденными чудом километрами, являлись и комья грязи, которые густо облепляли его полированные бока. Для местных, данная картина была удивительной по многим статьям. Во- первых - туристический сезон давно закончился и к Ладоге мог направляться в это время, только что круглый идиот. Во-вторых - для здешних тихих мест, явление было само по себе редким. Ну, а в - третьих - сквозь густой слой жидкой грязи, на дверцах и капоте отчаянно сражавшегося с бездорожьем авто, все еще можно было прочесть яркие надписи на иностранном языке: "СПЕЙС ВОЯДЖ". Наконец, въехав на деревенскую улицу, машина остановилась, словно выдохнувшись от изнурительного бега, у калитки домика, в котором проживал бравый фронтовик Кузьма Егорович. Тот как раз занимался чем-то по хозяйству во дворе, но заслышав шум мотора, застыл и настороженно вытянул из ворота затертого ватника, цыплячью шею.
   А между тем, за его забором явственно хлопнули дверцы, из салона машины вылезли двое и, особо не чинясь, направились к калитке. Один из них, тот кто со знанием дела и обстановки шел впереди, был среднего роста и спортивного телосложения. Одет он был в непритязательную джинсу и простенькую куртку. Зато другой, семенивший за ним с брезгливым выражением лица, являл собой полную противоположность первому. Он был мал ростом, имел солидное брюшко и круглое холеное лицо, украшенное заплывшими глазками и бульдожьими щеками. На нем была довольно дорогая кожанка, отороченная натуральным бобром, а его лаковые ботинки старательно выискивали на земле место посуше и почище. В руках, прижимая к груди, толстяк держал черный кожаный портфель, какие обычно носят налоговые инспекторы и удачливые менеджеры.
   Как только странная парочка вошла в обильно унавоженный двор, хозяин тут же отставил лопату и, вытерев ладони о полы ватника, с нескрываемым любопытством шагнул им навстречу. Он, все еще щуря близорукие глаза, всматривался в незваных гостей, но уже через несколько секунд, с завидной энергией хлопнул себя по коленям и выдохнул:
   - Павлуха, ты?! Мать честная! Ты прямо как этот, как его..., - старик поскреб затылок, силясь что-то вспомнить, но так и не отыскав ничего подходящего, махнул рукой и продолжил. - Да хрен с ним! В общем, как этот, который то сгинет, то опять объявиться.
   - Фигаро, что ли? - с улыбкой помог ему Артюхов, но тому в данной подсказке уже не было надобности.
   Он заколготился в радушном гостеприимстве и, пожав гостям руки, стал подталкивать обеих к крыльцу дома, беспрестанно повторяя при этом:
   - Ну, и хорошо, что приехал, хорошо. И что с дружком, тоже ничего - даже оно лучше. Сейчас сядем рядком и поговорим ладком, да по рюмашке тяпнем, ради такого случая. Нас же как раз трое - так что все чин-чинарем!
   Видимо эта перспектива больше всего устраивала бывшего бравого разведчика. Однако, оказавшись в комнате, к великому огорчению хозяина, и Павел и его спутник, стольничать отказались. Артюхов сел на лавку и, усадив рядом с собой старика, обнял его нежно, чем вызвал у того явное смятение чувств.
   - Ты помнишь, Егорыч, тогда, на сенокосе мне про Кёнигсберг рассказывал? - спросил Павел.
   Тот насторожился, чуть подумал и наморщив лоб, ответил:
   - Ну, воевал я там, было дело, и что?
   - А про клад?
   - Это какой такой клад? - с недоверием воззрился на собеседника Егорыч и, вероятно подумав, что над ним насмехаются, резко сменил тон. - Ты, вот что, Павлуха, финтить туды-сюды, мне не надо! Приехал - будь гостем, а эту хренотень со своими дружкам разыгрывай!
   Артюхов не стал больше переубеждать старика, поняв, что дело это бесперспективное. Поэтому он осторожно, чтобы не обидеть хозяина неосторожным словом, повел разговор дальше. Суть его заключалась в следующем: Павел благодарен Егорычу за науку, преподанную им во время работы в лугах, с тех пор кое-что изменилось и теперь он имеет возможность ответить добром. А посему, если заслуженный ветеран не возражает, то может подлечить свои болячки на любом курорте и в любое время. Для этого то, сюда специально и приехал человек с кожаным портфелем - представитель солидной туристической фирмы.
   Судя по всему, старик удивился подобному повороту, но умудренный житейским опытом, постарался вида не подать. Он лишь некоторое время покопался в собственной памяти, но не отыскав в ней ничего, даже близко напоминающего о своей былой заслуге, только махнул рукой.
   - Валяй, Павлуха, - произнес Егорыч, решив положиться на более молодую память. - Раз должен, значит сам знаешь, за что! А мне действительно, многое надо подлечить, да капитально отремонтировать. Так что - грех отказываться и барышню из себя строить.
   С этого момента, старик буквально с места в карьер стал входить в роль завидного клиента, чем ввел в спешную суетливость, сидевшего до этого неподвижно, толстяка.
   - Ну, вот и ладненько, - произнес Павел, потирая руки и направляясь к выходу. - Можно оформлять все чин-чином. А тебе, Егорыч, советую выбрать Баден-Баден.
   - Да мне, что твой "Бадебаде", что наш, имени Кирова, бывший, здесь неподалеку - все едино, - с провинциальной непосредственностью отозвался тот.
   - Не волнуйтесь, - наконец подал свой голос и толстяк. - Все сделаем по высшему разряду, как и договаривались. Приставим в провожатые квалифицированного врача и соответствующий автомобиль закрепим с шофером.
   - Только так и не иначе! - вынес резюме Артюхов. - Ну, а я тем временем тетку Марью навещу. Гостинцев ей привез тоже.
   - Так она на кладбище, с утра самого. Вчера только "сороковины" отметили, - встрепенулся Егорыч, ошарашенный такой заботой и тут же осекся.
   Павел пристально взглянул на него, чувствуя как в сознании всплывает контур некоей скорбной догадки и ничего не сказав, решительно шагнул за порог.
   Тетку Марью он нашел сидящей на свежеструганной скамейке, у могилы украшенной венками из искусственных цветов. Та совсем не удивилась его появлению, а лишь моча подвинулась, уступая место рядом. Он сел, не сводя глаз с простенького креста, на котором белела обычная табличка: "Артюхова Наталья Николаевна". Никто не решался первым нарушить скорбную тишину. Наконец, спустя, наверное, минут десять, Павел судорожно сглотнув подкативший к горлу ком, сиплым голосом произнес:
   - Надо бы памятник поставить. Я сам все устрою. Завтра же.
   - Не стоит, - выдохнула тетка, смахнув уголком шали слезу. - Камень он и есть камень - мертвее мертвого. Я тут к весне цветочки посажу, а там травка проклюнется. Тут все так лежат, Павлик. Оно и к природе ближе и спеси городской меньше.
   - Возможно вы и правы.
   Он медленно поднялся и на одеревеневших ногах, не чувствуя ледяных порывов набегавших с Ладоги, побрел прочь. А тетка Марья еще долго смотрела ему вслед добрыми глазами. В них не было ни капли осуждения, да и не могло его быть вовсе у нее, женщины, много повидавшей и хлебнувшей сполна за свою жизнь, но так и не постигшей скрытых ее пружин.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"