- Лёня, - говорит, - Лёня, мне срочно нужен коловорот.
- Что-о? Что тебе нужно? - я со сна плохо соображаю, утром особенно.
- Ну, что-нибудь, чем можно дырку в потолке сделать, - уселась на стуле и ногой качает.
Я на ногу засмотрелся: тюк! И розовый тапок на пальцах покачивает, а на пятке татуировка готическим шрифтом: 'здесь был ленин'. Я её ещё спрашивал, что, мол, это означает, так она легкомысленно мне так ответила: 'сама пока не знаю, поживём, увидим'. Тюк! Она мне так весь стол обдерёт, между прочим, старинный, от бабушки моей ещё остался.
- Так чего? - она проследила мой взгляд и подобрала ноги, - Есть у тебя, чем дырки в потолке вертеть?
- А тебе зачем? - я долго думал, прежде чем ответить.
- Как зачем, дырку в потолке делать! - удивляется, значит.
Такая удивлённая, сидит на стуле и жвачку на палец наматывает. Я жвачку отобрал и в помойку выкинул.
- Ты чего! Чего!!! - заорала сразу возмущённо, - Зачем жвачку-то! Она сладкая ещё была!
- Некрасиво, - говорю, - Ната!
- Я не Ната, во-первых! А во-вторых, кто ты такой, чтобы мне тут указывать, что красиво, а что - нет! Отдай немедленно жвачку!
- Она в помойке уже!
- Ну и похрену, она ещё сладкая, - спрыгнула со стула и в мусорку башку засунула, только задница наружу торчит.
В красных трусиках, между прочим.
Выволокла свою жвачку и в рот демонстративно засунула, и на меня нахально так смотрит. Вот ведь... Егоза!
- Нету у меня - чем дырки делать! Нету! Проваливай отсюда, я вообще не выспался! - рассвирипел я.
- Ну, и пожалуйста! Ну, и не надо! А я тебе так и не расскажу, зачем мне дырка в потолке нужна! - и ушла.
Дверью хло-опает! Твою мать! Я себе чаю налил с лимоном. Сел на тот же стул, где она сидела, кулаком по столу треснул. Вот ведь!!! Блин, ушибся.
Смотрю, а она листок оставила с текстом. На машинке печатной делала-старалась. У неё есть 'Ундервуд' называется, 1900 года, говорит, машинка, но в отличном состоянии. Врёт, небось, как обычно. Ну, я пока чай пил, вот и почитал. Почитал...
ПРОБЛЕМА ШЕСТОГО ЭТАЖА
В пятиэтажном доме есть квартира на самом последнем этаже. Обыкновенная трёхкомнатная квартира, ну, может быть, не совсем. Хорошая по меркам панельных домов. 73 кв. м. просторный холл, большая ванная, дом кирпичный, 50 лет без кап. ремонта, но жив. Хотя, крыша, конечно, протекает. Крыша регулярно протекает, бывало, до самого второго этажа текло, и ничего. Народ степенно, без истерик, сидел на лестнице и курил, обсуждая в каких местах и с какой интенсивностью течёт. Потом приходят из службы быта, приходят из инспекции, составляют акты, так же спокойно чинят крышу, а следующей весной-осенью она снова протекает, но уже до четвёртого этажа. Ей богу, славно. Славно иметь таких спокойных соседей, которые в четыре часа утра говорят тебе 'привет', покуривая на лестнице, когда ты идёшь выгуливать собак. Славно, когда дядя в трусах не спеша поднимается по лестнице и вежливо сообщает: 'Вы нас залили, а я только что ремонт сделал.' Ой, да мы хотели о проблемах шестого этажа поговорить.
На самом последнем этаже есть квартира. Над ней, соответственно чердак, чердак иногда не запирают, тогда можно выйти на крышу. Крышу покрыли жестью этой осенью. Во-от, значит, однажды.
Возвращаюсь домой рано утром или поздно ночью, часов эдак в половину пятого. Самое глухое время, даже никого на лестнице не встретила.
И не стала считать ступеньки. Обыкновенно-то, я их считаю. Ну, привычка такая. 96 ступенек, можно даже не поднимать головы, и спокойно повернуть налево, ещё раз налево, пройти до упора, развернуться вправо и - вот вам дверь, обитая чёрным дерматином, достаёшь ключ и тыкаешь в замочную скважину. А в этот раз голова моя была занята чем-то отстранённым, совершенно левым, и я забыла считать ступеньки, да и то, чего их считать, когда не ошибёшься: последний этаж, всё-таки, дальше и не проскочишь, идёшь, пока есть лестница. Вот так и дошла. Мелькнуло странное ощущение, что долго иду, списала это на усталость. Шутка ли, до четырёх тридцати пешком по городу шататься, из самого центра кругами до окраины дотюхать - конечно, устала. Ноги горят, вот, видимо и отказ системы. Так значит, поднялась я, машинально ключ в замок тыкаю, и тут что-то... Не подходит ключ, твою мать. Бывает иногда, заклинивает в этом замке, и приходится повозиться. Тут я глаза поднимаю, вижу, что не моя дверь. То есть как бы похожа, но как бы - не моя. Коричневая. А моя чёрная, запачкана побелкой по углам, мы там не закрыли, когда потолок белили, вот и запачкана. Эта тоже запачкана, причём ровно так же, как моя: два уголка белых сверху, тот, что слева - побольше. Ручка такая же, а цвет коричневый. Блин, думаю, шуточки освещения. Или глаза устали. Или очки мои тёмные такой эффект спровоцировали. Очки сняла. Нет, дверь коричневая ещё больше стала. Такая даже нахально-коричневая, стрёмно-красно-коричневая стала дверь. Номер квартиры смотрю, всё правильно. Номер тот же 41, только со звёздочкой, ну, вот так: 41*. Хренасе! А ключ ну никак в замок не входит. Спустилась этажом ниже, вот, чёрная дверь, побелкой запачкана, 41 без звёздочки, и ключ подошёл. Прежде чем входить поглядела я, ну, бля, лестницы-то дальше нет. Ну, нет наверх лестницы, по которой я только что спустилась. Площадка есть, на ней детские велики стоят, а ЛЕСТНИЦЫ НЕТ, по которой я ТОЛЬКО ЧТО спустилась. Вот, блин. Вот же, думаю. А если дырку в потолке провертеть?
ПОЗДНИМ УТРОМ
Вот, значит, какие дела. Проблемы у неё на шестом этаже. Барабашки из головы, значит, перекантовались на шестой этаж. Ну-ну. Надо бы действительно помочь девушке. И бодро напевая: Кто сверлит дырки в потолке, тот поступает мудро! Тарам-парам, парам-тарам! На то оно и утро! - отправился к Ашке, закинув коловорот за ухо. Мимо пятой собаки, естественно! А как же, сидит, там, на пятом углу. Само собой, разумеется. По весне прихорошилась, причесалась, шёрстку разгладила, из лужи умылась. Как всегда напрягаюсь спиной - ну, как прыгнет! - и с непроницаемой мордой двигаюсь дальше. И тут как обычно - когда просто так идёшь, то спокойно и проходишь, а вот когда по делу торопишься, тогда, значит, что-нибудь обязательно стрясётся - вот тут пятая собака со мной и заговорила. Чёрным-пречёрным голосом:
Куда идёшь, человечик?
Ё, - думаю, а вслух, медленно повернувшись, нечеловеческим голосом говорю:
С одной стороны - правду говорить легко и приятно. А с другой - от расскажу я правду про Ашку, а хрен её знает, пятую-то собаку, чего у ней на уме. Вот я и решил, правду сказать, но так, чтобы, значит, пятая собака ей воспользоваться не смогла:
- К подруге иду, а что?
- А на что тебе коловорот в ухе? - гундит пятая собака.
- Дырку делать, - отвечаю
- А зачем тебе дырка? - интересуется собака, лениво почёсываясь.
- Надо, говорю. А тебе что?
- Необщительные какие все нынче, вот чего не спросишь, всё недосуг поговорить. От того и эра разобщения в обществе вашем наступилО! Во-от раньше, бывало...
Тут я её перебил, уж больно мне неохота было вникать сейчас, что там раньше у пятой собаки было, у меня свои тайны требуют немедленного вмешательства коловорота:
- Извини, я сейчас спешу.
- Да-да, не смею больше задерживать, - ухмыльнулась пятая собака разорванной пастью.
Неопрятно так у неё вышло и неприятно. Ну, как умеет, спасибо, что шею не прокусила. Я уж, было, совсем ушёл, как она мне в спину и говорит:
- Эй, чувак, тебе тут просили передать!
Я обернулся, а она в зубах бутылку держит. Я осторожненько обслюнявленную бутылку взял, а она опять ухмыльнулась, да так, что у меня спина вспотела. Ну, что за стерва-то! Боже мой! И ушёл, коловоротом на плече покачивая. За угол завернул, бутылку оглядел - обыкновенная бутылка, зелёного стекла. В бутылке бумажка, трубочкой скрученная. Вот я её об пятый угол-то и треснул, чтоб напряжение нервное снять, значит. Стою, в руках 'розочка', на губах идиотская улыбка облегчения, а на земле, среди осколков - бумажка разворачивается. Я её подобрал и читаю:
те, кто всё знают
те, кто слышат лишь одну волну
те, кто нашёл только мусор в чужих глазах
те, на ком воду возят
те, кто ничего не понял и не хочет
можете проходить мимо, здесь этого нет.
здесь есть сумрак и странные сны
здесь есть пульсация и звуки
здесь есть земля и кровь
здесь есть ветер и тёмные тропы
здесь есть кто-то, не похожий на то, что вы думали
здесь есть другое
Нихрена себе! Вот это нихрена себе, а к чему это? Это вообще, мне? Я решил вернуться, чтобы узнать, не ошиблась ли пятая собака. Но когда выглянул из-за угла, то увидел, что пятой собаки больше нет. Просто нет. Вот всё время была, а тут вдруг исчезла. Ну, бывает же. Надо Ашке 'послание' показать, может, она мне всё объяснит. Прихожу к Ашке, звоню. Никого нет дома. Открываю дверь своим ключом. Захожу. Бли-инн!!!
ПРОБЛЕМЫ ШЕСТОГО ЭТАЖА - 2
Это не Ашкина квартира. Вот точно! Всё дымкой затянуто. Горьковатой на вкус. Или на нюх. И мебель не та. У Ашки тут шкаф с одеждой стоит, а здесь - диваны огромные, кожаные. Из коридора две двери. Одна налево, другая - прямо.
- Эй, - осторожно так говорю, - Есть тут кто?
И тишина. Дымок как-то загустел, полыхнуло из-под двери, что налево, жаром, даже, почудилось, что красным просквозило, как в углях остывших. Будто стекло плавится, и звон еле уловимый в шёпот эха складывается:
- Эй... А ты сам-то кто будешь?
- Я-то? - я задумался, ну, не имя же говорить своё, в конце концов.
Имя, оно ж ничего обо мне не скажет. И так долго-о-о думал, а дым всё гуще из-под двери валит. Как вот листья прошлогодние жгут. Пожар там у них, что ли? Дёрнул за ручку - ё-ёпперный театр! - хорошо, что холодная, задним числом подумал. А там, в натуре - театр! Огонь призрачный пляшет, а в огне - стеариновые люди. Сидят за круглым столом и друг на друга смотрят. И плавятся в огне, а огонь - холодный. Ну, то есть для меня - холодный. А для них - жаркий. Фигуры медленно оплывают, из глаз катятся горячие стеариновые капли. И вот, на полу под стульями уже четыре прозрачные лужицы, застывающие мутно. Я дверь закрыл. Ей-бо, тут нихрена не понятно. Валить отседова к чёртовой матери надо. Да только есть ощущение ненастоящести всего - так ведь не бывает, чтобы огонь холодный, эхо разговаривало, люди плавились - это всё на сон похоже, потому и страх у меня как-то на заднем плане переминается. Во сне-то всё можно, это я знаю. Правда, тут ещё один интересный момент, уж больно реальный этот сон. Я на свои руки поглядел: руки как руки. Мои, точно. Решил заглянуть за дверь, что прямо. Прямо, так прямо. Пошёл. Комната не жилая, сразу чувствуется: пыль, кругом пыль. И горшки с цветами повсюду. Ещё подумалось, как же это они такие зелёные, если их поливать тут некому. Искусственные, что ли? Сорвал листочек. На месте отрыва из растения сок потёк. Красного цвета. Вот так блин! Оладышек! На палец каплю подцепил, посмотрел. В рот засунул. И сразу сам себя отругал - неизвестно чего в пасть совать, каким же идиотом надо быть! Но поздно, во рту расплывается солоноватый вкус крови. Иду дальше. Скорость в этом пространстве странная: вроде, шаг сделал, а уже всю комнату проскочил, даже разглядеть не удалось, что там ещё есть, а уже перед следующей дверью стою - комната-то проходная, оказывается. Поворачиваю позеленевшую медную ручку: снова запустенье и люстра в чехле, и книжные полки до самого потолка. Снова шаг - и уже перед следующей дверью. Чёрт! Я же хотел посмотреть, какие там книги. 'Надо будет сюда вернуться, и всё подробно исследовать,' - сам себе сказал, открывая следующую дверь.
В спину сильно, будто ладонью огромной толкнул, дунул ветер, метнув коричневый поток пыли в стену напротив и распахнув с треском ещё одну дверь, за которой - целый коридор, теряющийся в темноте. Ветер дул всё сильнее, став уже вполне видимым прозрачно-серым потоком, который упрямо толкал меня - я упирался, вцепившись в дверную ручку - и, наконец, с гулом и рёвом оторвал от ручки и швырнул в этот коридор. Дальше - только вихрь и грохот, нестерпимый грохот в ушах, который нарастал до того предела, что стал просто не слышим, я растворился в этом потоке и... БА-А-АЦ!
С дикой благодарностью ощутил острую боль и собранность своего тела, прямо посередине неизвестной площади с колодцем. Огляделся. Сверху припекает, я взглянул наверх: маленькое солнце яростно жарит белыми лучами круглую сковородку площади.