- Ах ты, матушка, не хочу домой, хочу с им идти, любым ворогом.
- Дура зЕлена, пропадёшь зазря.
- Да и хуй со мной, со печной змеёй... А, не пропаду!
19.01.05
АВСПОМНИ
Когда ночью просыпаешься с пустотой и в пустоте вспомни. Когда вспомнишь - пришли СМС, поминать не надо. Я буду знать, сколько раз ты вспомнил. Сколько раз днём и сколько раз ночью. Я поставлю крестик на крышке. Я поставлю буковки в текстовом редакторе. Я буду следить, чтобы буковки становились ровными рядами и чтобы звучали ритмически. Когда закончатся буковки - я поставлю сбоку галочку. Достану сигарету и буду ждать, когда ты придёшь. Когда ты придёшь, я поставлю точку. И дам тебе прочитать: "Когда ночью просыпаешься с пустотой и в пустоте - вспомни. Когда вспомнишь - пришли СМС, звонить не надо. Не забывай оплачивать мой телефон. Аккумулятор сядет дня через три, за это время у меня будет много галочек, если ты не будешь лениться. Меня они утешат, знай. Всю жизнь стучусь через деревянную крышку к тебе, но ты не отвечаешь. Тебя не волнуют мои галочки и точечки, а также крестики. И я их ставлю тайком, чтобы ты не сердился. А ты ворчишь, обнаруживая. Поэтому, когда ночью проснёшься с пустотой и в пустоте - вспомни, я всё ещё стучу, мне можно ответить: точка-тире-тире-точка.
23.01.05
ДОМ С ФЕЯМИ
Представь, ты встаёшь утром, часов в семь. Через час ты уже выходишь из дома. Море Чёрное, оно всегда чёрное. И мелкий дождь, и временами град. А в горах - снег. В Ялте ещё ни одно кафе не открылось, так что тебе кофе с коньяком только через два часа будет. Ты идёшь по пустой набережной, и медленно промокаешь. Пропитываешься влагой, холодом и цветущими вишнями, яблонями, абрикосовыми деревьями. И ещё такие жёлтенькие, не знаю названия. А потом выглядывает солнце, и ты видишь, что канатная дорога сегодня работает, потому что ветра нет. Дождь есть, а ветра нет. И дождь будет весь день. Ты покупаешь билет в оба конца: "По этому билетику вниз - в любое время," - садишься на канатную дорогу. Вагончики заменили, теперь они со стеклом, по которому слезятся крыши, пихты, кипарисы, сосны, море, которое всегда чёрное, цветы на деревьях и на земле, кошки на крышах, абреки с мангалом и водкой, грузовик с мусором, пустая дорога, старые кабинки, сложенные на вершине и накрытые маскировочной сеткой. И ты выходишь. Наверху обязательно выходить, а там ещё сильнее дождь - "Похоже, не развеется," - так и будет лить вперемешку со снегом, пока ты окончательно не задубеешь. И ты куришь под навесом, шлёпая по луже ботинком и глядя на новые кабинки: синяя, зелёная, оранжевая, синяя - вверх и вниз. Вверх - на синей, а вниз надо бы на оранжевой. А потом думаешь, что мокнуть тебе здесь наверху неохота, лучше мокнуть внизу, дожидаясь, пока откроют кафе и можно будет выпить кофе с коньяком. Садишься, пропустив синюю и зелёную, в рыжую кабинку, чтобы снова глядеть на текущие за окном виды. И вдруг замечаешь дом. Дом-башенку с большим окном и балконом, на котором развешены крохотные разноцветные трусики, пришпиленные деревянными прищепками к верёвкам.
Феи, оказывается, пользуются деревянными прищепками. Ты видишь их в глубине комнаты за большим окном. Не очень долго, а только так, чтобы разглядеть, что феи раздеты. И что одна натягивает чёрный свитер, вторая валяется на кровати с железной спинкой, а ещё у них синие джинсы - на спинке стула. Ещё, наверняка, скрипучие деревянные полы, крашеные в коричневый цвет, высокие потолки и мягкие одеяла, худые, длинные спины с выпирающими крыльями лопаток, короткие чёрные волосы и прозрачные, светлые глаза.
Вот и всё, что тебе удаётся разглядеть про фей, но после этого ты понимаешь, что стоит спуститься вниз, и заказать в первом попавшемся кафе, ядрёно пахнущем дезинфекцией, заказать 50. Нет, 100 грамм коньяка "Карадаг", чтобы выпить за это новое открытие - ялтинских фей, которые в московском подъезде стали бы курить в тельняшках и чёрных трениках. В память о море, которое всегда Чёрное.
И хоть твоя голова накрепко перехвачена платком, чтобы мысли не прыгали беспорядочно, ты вдруг вспоминаешь питерский дом, где постоянно холодно и сумрачно. Чей обитатель вечно бледен и где-то шлялся ранним утром. Потому что - вот они, мокрые ботинки, в прихожей на полу. Но к твоему приходу он взъерошен после горячей ванной и остывает в необъятном махровом халате. А в полумраке сырых двух комнат и кухни плывёт горячий аромат сежесваренного кофе и непременный дым табака.
- А-а-а, это ты, заходи, - и он идёт по длинному коридору к белесоватому пятнышку кухни, а ты за ним.
- Кофе, - одобрительно говоришь ты, - Кофе это хорошо, а у меня, - и ты лезешь за пазуху и достаёшь оттуда 250 граммовую фляжку коньяка "Карадаг", чтобы выпить за новое открытие, за ялтинских фей.
И вы разливаете кофе по огромным кружкам, добавляете в кофе по 125 грамм коньяка. Ты пьёшь с молоком, он - с 5 кусками сахара. И прихлёбывая, слушает про ялтинскую канатку. А потом усмехается и качает головой.
Хоть он и рад тебя видеть, но говорит: "Кто же так пишет!!?" И кипарисы превращаются в Парисов, окно маршрутки ?27 из Воронцовского дворца - в экспрессивное полотно с деревьями и долькой апельсиновой луны и апельсиновой же лунной дорожкой. А худая спина тощей черноволосой феи под взглядом обитателя питерского дома становится обширной ляжкой голубоватого цвета. И вы начинаете спорить о метаморфозах ялтинских фей в московском и питерском климате, попивая белый портвейн "Алушта" в сумрачном доме. И когда ночью вы отправитесь в ресторан за коньяком, ты встретишь одну из фей, но нипочём не узнаешь, что это она плавала в скрипучей раме большого ялтинского окна.
И если ты мельком увидишь огромные голубые ляжки в свете фар на Севастопольском шоссе, тебе тоже никогда не придёт в голову, что это опять она, ялтинская фея, ждёт, надеясь, ты узнаешь её по взгляду через плечо, ведь она бросила тогда его, натягивая чёрный свитер. И через полчаса молчаливой поездки ты вспомнишь крохотные трусики и деревянные прищепки, прозрачные глаза и худую спину, и тихо взвоешь на заднем сидении: "Ой, бля!" - вцепившись в волосы. Но уже ничего нельзя будет сделать - проехали. Портвейн допили, феи переселились, бледный обитатель питерского дома опять куда-то умотал, а ты едешь домой в такси, чтобы встретить в московском подъезде черноволосую, худую девушку в тельняшке, ласково поздороваться с ней и с её кудлатым черноволосым феем, и подниматься выше, провожаемый их дружелюбными светлыми взглядами.
Март 2008, Ялта.
ДАВАЙТЕ УЖЕ О СВЕТЛОМ!
Знаете, достало уже! Все ноют, страдают, переживают! В конце концов, надо начинать с себя. Надо видеть светлые стороны жизни. Давайте уже о чём-нибудь хорошем будем!
Я вот тут решил подружку навестить - сто лет не виделись! Звоню, приеду, мол? А она - приезжай, ага! Вот я до метро-то и пошёл пешком. От самой двери своей, обитой коричневым дерматином. На улице весна, тепло. Лестницы у нас моют раз в две недели. Это хорошо, понимаете. На лестнице часто отдыхают... Не зелёные человечки, нет, а синие дяди. А вот сюда мы не будем смотреть. Сто раз видели! Тут кровь на площадке. Уже засохла.
- О, здравствуйте, дорогие соседи!
- Добрый день!
- Ты б, соседка, взяла бы тряпку-то да и вытерла, - это тётя с третьего этажа сухонькой старушке говорит, - а то достало уже тут ходить-то в кровище вашей...
- Да...эээ...
- Вы б ему лучше код сказали, а то он стоит там каждый день на улице, - это соседка с четвёртого той же старушке.
- М-э-э-э...
- А ты, мать, сама с ним пьёшь, так и нечего, - это уже сосед с четвёртого всё той же старушке.
- А то милицию будем вызывать, - это тётя с третьего.
- А милиция в курсе, милиция уже в курсе, - с облегчением старушка в чёрном платочке говорит.
Жалко мне старушку вроде как стало. А она как раз ко мне повернулась. Худое лицо сморщено в плаксивую гримасу. Я ей вежливо:
- Здравствуйте, - а сам в глаза заглянул сдуру.
Эй-эй! Мы же о хорошем договорились! При чём тут глаза трупов?
Ладно! На улице хорошо: солнышко вовсю, птички пищат. Воробьи таскают прутики - гнёздышки строят. Туркмены, что в подвале живут, территорию убирают. Уже почти все бутылки и шприцы в чёрные мешки запихали и на тележках к помойке волокут. На клумбу цветочки высадили. Малышня ковыряется в песочке. Детишки постарше тут чего-то на асфальте разлиновали. Качели скрипят. Совсем почти дяди футбольным мячиком пинаются. Родители малышни на лавочке тусуются, молодые все, красивые, с пивом. Жизнь кругом!
Первую мать-и-мачеху я ещё неделю назад заметил. А сейчас их уже дофига, вертят жёлтыми бошками на тоненьких ножках, хорошо им. Вот и кошечкам хорошо и собачкам - их тут много у нас. Разлеглись, на солнышке тощие бока греют. Даже облаивать не стали. И щеники у них уже новые вывелись, неуклюжие и недоверчивые.
На улице - красота! Оградки все покрашены. На оградке бомжик безногий сидит, костыли рядом кинул, к девушкам пристаёт:
- Эй, дык, ёпть! Подай, детка, нах!
Перезимовал. На тебе, дедуля, рублик, а то ёщё обзываться станешь, а я этого не люблю.
Девочки и мальчики на роликах рассекают. Скейтборды выволоки. Спортивная у нас молодёжь. А чего сейчас на Воробьёвых горах делается! Уй, как они на великах через овраги сигают! Я специально полюбоваться хожу. А массовый исход байкеров! Это зрелище, я вам скажу. Весь мост в ревущих мотоциклах. И под мостом - вся улица в них. Самых разных: и на четырёх колёсах, и с прицепами, и с рулями, как рога у буйволов. У них ещё такие маленькие мотики появились, с детский велик "Бабочка", а ездит быстрее машин. А на нём - дядечки, колени к ушам прижали, и как им не стрёмно на такой сикипульке кататься? Встречные машины сигналят. Народ с моста свесился, зырит. Я тоже повисел немного.
Вот на трамвай не сяду, хоть и новый. Пройдусь, на парочки полюбуюсь. Люблю, когда народ парочками ходит. Малыш впереди себя вертолёт на палке толкает. Винт крутится, мелкий зигзагами чешет, глазки весёлые. У супермаркета мужички стоят. Счастливые морды, я аж тоже разулыбался. Водочка у них, пивко "Жигулёвское". Сигарет забыли. Гонцу заказывают: кому "Яву", кому "Приму". А вот и Любка беззубо улыбается:
- Подай, дошенька, на хлеб!
Женеманспа, тык скзать, с утра с самого. За что её люблю - всегда знает, как меня врасплох застать. И улыбается всегда.
- Сколько ж вас - не напасёшься! - это я уже в карман лезу, а она переминается, нетерпеливо шмыгая носом.
- Да, много-много, дошенька... Жежсемкушать надо...
На, Любка, на твой "хлеб". Жежсемкушать, селяви, я понимаю.
- Дай бог, тебе, дошень... - доносится из магазина.
Да не "доченька" я, волосы просто отросли с последнего приезда, подстричься бы, кстати, надо.
Вот и метро.
- На две поездки, пожалуйста.
Утомительно в городе. Вообще, весна мне на нервы действует. Пыль, солнце, голова болит. Ночью лишь хорошо. Особенно, когда дождь, окно открыто, и подруга рядом курит.
Апрель 2005, Москва
НЕ САМЫЙ ХУДШИЙ ВАРИАНТ
Вечером выходишь покурить на балкон. Внизу, по центру двора: скорая, менты. Не спеша грузят в машину носилки ногами вперёд. Сверху не видно точно, кто на носилках, но, кажется, женщина с тёмными волосами, руки сложены на груди. Совсем не спешат. Вокруг играют дети, тёплый весенний вечер, тополя со спиленными верхушками, качели, голубое небо. На лавочках много взрослых. Не волнуются и не толпятся, и она не шевелится. Никакой судороги и суматохи, вообще, течение жизни не нарушено. Удивляешься и снова уходишь к своим сетям.
Что-то улов стал плох, и не прокормиться с таким уловом. Часами выуживаешь крохотные осколки, неделями разглядываешь скудную мозаику, месяцами склеиваешь из этих осколков что-то более-менее вразумительное, мучительно воссоздавая недостающие кусочки. Вот и в этот раз добыча невелика, и сил уже нет. Потягиваешься, глядишь на часы: 01.10. Идёшь курить на балкон.
Весенняя ночь. Где-то за облаками седьмого неба бушует магнитная буря, но двор тих и уютен. Тополя задумчиво пропускают между отросших веток прозрачные прядки ветерка, редкие оранжевые окна распахнуты: ночь тепла, а отопление ещё не отключили. Начало апреля, размётанные на асфальт сугробы почти растаяли, на солнечных склонах появились цветки мать-и-мачехи, сегодня днём ты видел бодрую старушку в чёрном, вместе со связкой ключей в кулаке сжимающую букетик из... Не успел сосчитать из скольких жёлтых цветочков. Старушку шатало шмелиным зигзагом по зазеленевшему газону, а тебя вело проторённой муравьиной тропой к дому. А теперь ночь. Издалека жужжат Новочерёмушкинская и Дмитрия Ульянова, во дворе тихо: все уже разошлись спать. Автомобили замерли, бдительно моргая синими маячками сигнализаций, лестничные клетки опустели, коты и кошки почему-то молчат. И тут тишину раскалывает уверенный стук каблучков, ты взглядываешь вниз с балкона: ныряя в лимонно-леденцовом свете приподъездных фонарей из дальнего далека, из самого тёмного входа во двор уверенно движется девушка в мини-юбке и высоких сапогах с длинными до плеч чёрными кудрями. Она идёт, будто по коридору, и разговаривает с кем-то по мобильнику. Ты не различаешь слов, отскакивающих от домов и накладывающихся друг на друга, ты просто слышишь интонацию: расслабленную, чуть усталую, чуть кокетливую. Ты смотришь сверху, она идёт не спеша и не медленно, стукая каблуками в такт неспешному пульсу. Ты на фоне оранжевого окна, она сейчас выйдет на освещённый асфальт перед твоим домом, и уже можно различить отдельные фразы: "Да не волнуйся... не переживай так..." Сигарета докурена до трети, девушка максимально близко - ближе она не будет, скоро скроется либо в подъезде, либо повернёт направо и двинется вдоль дома, но уже дальше от тебя. Она вступает в световое пятно, шаг, ещё шаг, ещё затяжка, шаг, теперь ты видишь: девушка сцепила руки перед собой и запрокинула лицо вверх. Она глядит прямо на тебя, а не разговаривает по мобильнику, она идёт, смотрит на твой силуэт на фоне освещённого окна и говорит: "Сегодня не смогу зайти, ещё дел навалом."
Апрель 2010, Москва
РАДОСТЬ МОЯ
Где радость моя? В луже умылась, зайчиком солнечным от окна прыгнула и побежала по улице, хвостом следы заметая. Хвост рыжий за углом пропал, и стою я безрадостный посреди двора.
Вон дворник с метлой развесёлый, из карманов искры разбрызгивает.
- Дворник-дворник, ты не брал мою радость?
- Нет-нет, я не брал. Сиськи соседкины за окном видал, вот и прыгаю. А твоя радость мимо меня бежала, так я и рад, что не заметила, уж больно глаза у неё синие.
- Она это, она, голубушка. С глазами безумными, с головою лысою, борода врастопырку, под хвостом - дырка. Куда побежала?
- Вдоль путей трамвайных, до светофора - прямо, а потом не прямо.
Вслед за радостью моей по мокрой улице: прямо через яму, не прямо через рельс, ох...
- Зачем на красный свет полез? - гаишник радость в глазах прячет, но я приметливый.
- Гаишник-гаишник, не ты ли взял мою радость?
- Никак нет, товарищ и брат, я не виноват. У меня радость своя, а ваша - дальше побежала.
Крыша улыбается, жестяными зубами на солнце блестит, голуби оголтелые на ней топчутся.
- Голуби-голуби, не вы ли радость мою склюнули?
- Аму-р-р-р, - говорят голуби, - Аму-р-р-р.
А больше ничего не говорят голуби, потому что говорить не умеют.
Ну, да ничего, нет радости на крыше, зато следы её всё выше-выше, аж до самого конька.
- Конёк-гребунёк, где ж радость моя, росою умытая, когтём причёсана? Где радость?
Апрель, 2010, Москва
ПРИВЕТ ЛОРДУ ДАНСЕНИ
Когда-то он был twist&shout, а ещё раньше sheik-spire, но потом - всё утомило. Он устал от дам и мужей, от приёмов, войн, интриг, науки, магии, поэзии, от разнообразия фей и тупости троллей, от богов, голого цинизма и семейных ценностей - всё это продолжало быть, но перестало интересовать. Был ещё дом на берегу моря. Его он унаследовал от прабабки, что зачала их род от великана Фёдора. Дом старел в одиночестве, и он составил ему компанию. Звали его Собирающий Мозаику, дом тоже имел имя, о котором он узнал в самом конце.
А как он жил в том доме, имя которого узнал слишком поздно? О, очень хорошо. Может изощрённый читатель ничего не найдёт в этом интересного, но СоМо нравилось просыпаться когда бог на душу положит, есть, что бог послал и делать то, что никто в этих землях не считал стоящим делом: он собирал стёклышки, обкатанные морем. Стёкла блестели на берегу не хуже драгоценных камней в лавке ювелира, и он выкладывал из них мозаику. В стене под южным окошком появилась оранжевая русалка, лицом похожая на мать; на крыльце, во второй ступеньке, откуда ни считай, светился коричнево-бутылочным Земляной Змей, которому он дал глаза своего отца; угол дома, что осенён созвездием Водолея, обвил зелёный виноград, мощью подобный младшему брату. По всем углам сверкали загадочно глаза и лики, свет и тьма, штуковины и артефакты; а в середине внутреннего дворика он хотел выложить солнце и собирал для него самые красивые стёклышки.
Ещё он научился видеть картины, что создаёт море, перекатывая гальку. Эта быстрая смена чудесных узоров была ни с чем не сравнимым удовольствием, и бесконечным вдохновением для мозаик. Бывало, застопорится работа на каком-нибудь хвосте, или никак не подыскать правильный оборот для стебля, так море всегда подскажет, главное, смотреть внимательно. Примерно он ходил каждый день на берег, будто баран, сидел часами, глядя на одинаковость-непохожесть волн, умиляясь их терпению и мощи; хлюпал силой, начерпанной, в ботинках уносил до дому, выкладывал стёклышки без всякого смысла-морали, так же, как море. И радовался, глядя на расцвеченный дом. Переменчивый оттенками и выражениями в лучах светил, будто галечная мозаика в волнах; и неизменный, как янтарный камень с пленёнными контурами красивого мгновения.
Так и жил года три-четыре, удалившись от муравейника, окунувшись в многовековое шуршание, ничем более не колеблемый, кроме своих мозаик да солнечных бликов на водном просторе. Пока однажды утром море не учудило: откатившаяся волна открыла то, что СоМо даже во сне не обдумывал. Вся галька была рассортирована по колеру, и на сером фоне кто-то сложил для него разноцветные слова. Целый текст, насколько хватало взгляда! Набегающая волна не стала портить этот шедевр, нависнув над невозможными буквами с блестящими зелёными запятыми и оранжево-вопросительными знаками. Писать он бросил давно, но не забыл ещё, как читать.
Так СоМо и сидит там до сих пор, разбирая застывшим взором небывалые письмена под остекленевшей волной; и волнение жизни огибает его, не тревожа даже кромки берега. Нам осталось только добавить, что дом его звали Опрокинутая Смерть. ОпС!
Июнь 2008, Турция, Дача
ЧЕЛОВЕЧКИ
Представляешь себе много-много разноцветных человечков, целую колонну, начало и конец которой теряются в недосягаемой для зрения дали? Человечки не больше фаланги мизинца, и чтобы разглядеть, что они все разные, надо приблизить свои глаза или взять лупу, но всё равно - не разглядеть. Они быстро и твёрдо уходят вдаль: топ-топ, топ-топ, топ-топ... их шаг всегда ровен, хотя тебе иногда кажется, что они еле ползут или бегут немыслимо быстро - это только кажется. Шаг их всегда одинаков, не быстр и не медленен, а просто ровное: топ-топ, топ-топ. Они смешные, идут, будто бычок по доске, переваливаясь с боку на бок, не сгибая ног в коленках и не останавливаясь. Ты впервые заметил их в детстве. И пытался ловить в банку из-под майонеза, чтобы рассмотреть поближе, дурачок, конечно же, они проходили сквозь стекло. Они пройдут через что угодно: топ-топ, топ-топ. И только иногда, когда мысли твои разгоняются до немеряной скорости, и напоминают вспышки света, тогда только и удаётся разглядеть некоторых из этих человечков. Они остаются на внутренней поверхности век, как на негативе, и проявляются в памяти, будто фотографии. Можно полистать потом как альбом:
Стр. 1
Вот красавцы в радужных мундирах (тогда ты любил все цвета радуги разом) весело скалятся и тарахтят волшебными погремушками. Потом ты узнал, что там внутри, расколов разноцветные шарики, разнообразно нанизанные на вкусную пластмассовую палочку. С каждой горошиной, выкатившейся из них, убегало удивление. И ты собирал их, пытаясь запихать обратно: в нос, в рот, и родители выковыривали их обратно, ругаясь. Ну, хотя бы сохранить в коробочке можно? В коробочке - можно. Глупый, те волшебные горошины, что завораживали тебя, унесли человечки в радужных мундирах, а ты всего лишь разбил свою детскую погремушку.
Стр. 14
Вот чудовища, только внешне напоминающие человечков. Внутри мундиров спрятано невесть что, жаль, что никогда не раздеть их въяве и не увидеть в каждом рукаве - по пять щупалец, в каждой штанине - по клешне. Клювоносы и горбуны, внутри горба - сложенные крылья, щуповолосы и клыкоглазы. Чтобы скрыть разноцветное оперение, затянуты в одинаковые штанишки и рубашки. Их целая армия, таких странных, что даже одинаковые одежды не могут скрыть их разнообразной и пугающей любопытности.
Стр. 17
Вот эльфоподобные, даже не касающиеся ногами... Чего там они касаются, чтобы получалось это звонкое "топ-топ"? Если бы сзади и спереди так не топали, они бы пролетели бесшумно, только делая вид, что переваливаются сбоку набок, хихикая и пихаясь локтями, дразнясь разноцветными язычками, весёлые кривляки.
Стр. 38
Вот серые, будто мёртвые, с ровными овалами вместо лиц. Студенистое и холодное желе, но зато, какие жёсткие мундиры, какая карусель вышивок и блёсток, бубенцов и плюмажей - глаз радуется. И ты глядишь на них с ужасом и омерзением в три года, а потом вдруг узнаёшь в зеркале, когда они шагают слева-направо: топ-топ.
Стр.
А вот опять ковыляки: топ-топ. Они теперь живы, только болит отсохшая рука или задохнувшееся сердце, они уже плюют на парадную форму, и одеты в шлёпанцы - шлёп-шлёп! - и халаты. И только вместо необъятных горизонтов перед ними - необъятные горизонты позади. Они всё чаще оглядываются, и ты вместе с ними.
Впервые ты запомнил их в два года, второй раз осознал в тридцать три, третий и самый удачный, наверное, будет в семьдесят лет и три года. Тогда тебе будет с кем поделиться наблюдениями: старый да малый, вы снова будете пытаться поймать их. Он - азартно и с горячими руками, ты - снова вспомнив, и выглядывая из зрачков тем самым трёхлетком со стеклянной банкой. У вас снова не получится, потому что ловить их не надо, надо ими командовать. Только вот как - никто не рассказал.
Всё реже ты их замечаешь, всё меньше вглядываешься, и больше не собираешься их ловить и, тем более, понимать. Вся колонна входит в левое ухо и выходит из правого: топ-топ, топ-топ, топ-топ. Слышно их, как правило, ночью. Днём шумы-заботы заглушают эту колонну, но всё-таки иногда мне бы хотелось, чтобы ты чуял их шаг. Говорят, что командиров двое: один самый первый, с трубой. Её звук ты слышал однажды и услышишь ещё один раз. А второй, говорят, больше всех остальных и на белом коне задом-наперёд едет. Посмотришь вслед колонне, увидишь его глаза, и не удержишься, пойдёшь за ним: топ-топ, топ-топ. Вот тут-то первый, с трубой, ещё один разик на ней сыграет, эх, заслушаешься.
Июль 2010, Манюхино
ХЫХ
- ХЫХ, - сказал кто-то за окном.
Она насторожилась. Это "хых" - неспроста, даже подумала. И даже хотела поглядеть, кто это там хыхает, но отвлеклась: прискакали кони и давай по дому галопом круги нарезать. Потом спички начали жечь, и в сортире подпалили подтирочную бумагу. Тут всё одновременно пришлось делать, быть женщиной, в избу входить и выходить не единожды, пока рулон загасила, всех коней переловила, накормила и спать уложила, абсолютно забыла, что хотела в окошко выглянуть. Так бы и спать уже отправилась, бо все дела были поделаны, в темноте с повизгиванием плескались увлекательные сны, готовые ринуться в открытую форточку, как только устроишь голову на подушке, но не дали.
- ХЫ-ЫХ, - настойчиво повторил кто-то за окном с влажным хлюпом, и прибавил плаксиво, - Я щас ёбнусь!
- Чего стряслось-то? - удивилась она, высовываясь в окошко, и наблюдая человечка, раскачивающегося на чёрной спирали телефонного провода.
Телефонный человечек был маленьким и грустным, на голове вместо шапочки держал записную книжку. Он раскачивался, отталкиваясь ногами от стены, и когда к стене подлетал - верещал: "Я щас ёбнусь!" Но на вопрос не ответил, ни по существу, ни ещё как-нибудь, а процитировал старцев:
- Любовь вещь нематериальная, чем больше отдаёшь, тем, значит, в зад тебе больше вертается.
Она так и не поняла, к чему. Подумалось, что он решил капиталы свои прирастить: пораздать любви, чтобы она к нему с процентами вернулась.
- А я-то тут при чём? - удивилась она позднему визиту незнакомца.
Всё-таки способ раздавать любовь был несколько необычным, чтобы не сказать насильственным. На что человечек, всхлипывая, стал читать из книжечки стихи с намёками, и рассказал ей, какая она добрая тётенька, подразумевая, что-то совсем уж непонятное.
- Ты бы, дядя, так сильно не раскачивался, - сказала она, - Ото действительно ёбнешься, и никто кроме тебя виноват в этом не будет.
Обидела телефонного человечка ни за что: он, поди, любовь раздавать пришёл, а она его только что помоями не облила.
- Уйди-уйди! - сердито пропищал человечек, - Нехорошо мне с тобой! Я вон тебе сколько слов хороших сказал (он потряс книжечкой), а ты мне ни одного! Ни одного слова доброго из твоей пасти жадной не вывалилось.
- Это уж точно, - она пожала плечами и посмотрела на луну, - Уж ежели кто чего выдирать и выцарапывать начинает, тут оно - так.
И!
Август 2009, Москва
ВОЗДУШНЫЕ ШАРИКИ ЗЕМЛИ
Говорят, чтобы её найти, надо лететь. А чтобы лететь - нужна она. И куда ж мы с тобой полетим, так к Земле привязанные? Как это? Запретная тема, запретная. Длинный тёмный коридор, поворот направо и крашеная зелёным дверь. И сквозняк запредельный из щели под ней, с запахом тревожным, зовущим. Он лишает покоя на много дней, выбивает из колеи, сводит с ума. Бродишь-бродишь потом неприкаянный, с руками холодными. Вроде тут ходишь, а вроде и не тут. Ступать по воздушным тропам, пейзажи волшебные в темноте изучать, звуки тихие, ликующие, словно дети тайком играют, ловить. Замирать сердцем от восторга и невозвратности - вот как оно будет. Вот как оно, значит, будет. Невозвратно. Потому и нельзя нам с тобой открывать эту дверь, потому и привязаны мы за ноги, будто воздушные шарики.
И всю жизнь подглядывать через щель: как там? Точно шпион, исподтишка вынюхивать тайны, чтобы донести. Отходить на цыпочках с растопыренными глазами, а потом пытаться вместить секреты в слова. Секреты неведомого, хо! Они густы и прозрачны, они будоражат и пугают, как любовь с великаном. Ловить щекой призрачную ласку огромной руки, улыбаться потревоженной записке* на столе - пока так. Слов не хватает, но тайн хватит на много слов.
Но однажды эта дверь с грохотом распахнётся, треснув по лбу, и поток неведомого слизнёт нас ласковым языком.
Шикарно! Грозень-грозища! Ветер треплет занавеску аж до самого потолка, гром раскалывает этот мир, как орех, и он распадается на две ровные половинки, вот одна, и вот другая. И ты стоишь на этом распадающемся орехе: одной ногой там, другой - сям, и чувствуешь только восторг: не надо выбирать. Там, или тут, ха! Ты великан, что усидит на двух полушариях, устоит на всех табуретках, съест и рыбку и что там ещё на гарнир? Ветер завывает победно в щелях-скважинах окон, дверь хлопает, кошка бежит от тебя по коридору, загнув хвост и зазывно (испуганно?) оглядываясь, собака встаёт у твоих ног и ворона с зелёной веткой во рту присела на плечо, потирая переломанные крылья. Стёкла залиты расплавленным урбанистическим видом, молния снова раскалывает небо, деревья за окном уже не просто треплет, они уже летают, будто вырвав корни из земли. Это конец света, конец всегда начало, начало нового, ты властелин нового мира под развевающимся флагом занавески, путь твой устлан взлетевшими деревьями. И ты ничего не желаешь, ни славы, ни денег, ни огня, ни воды, а только лишь начала нового света. И он приплывёт - о! - пусть он приплывёт на маленьком плоту, где все и всё вместе. И дрозофила фруктовая взлетит от гранёного стакана, рапортуя: Всьиоэ отлично, мой капитан! И ты радостно гаркнешь: Амба! - ещё толком не прочитав в словаре значения всехэтихслов.