Аннотация: Ушедший мир и события, глазами маленького человека, познающего себя. Повесть вошла в сборник "За озером Байкал"и выпущена книгой издательством Ридеро в электронном и печатном виде ridero.ru/books/zaozerom_bajkal/
Зеркальные моменты детства.
Часть первая.
Южно-Уральский городок.
Дом, двор и соседи.
Наверное, в жизни каждого человека наступает такой момент, когда, он с горечью начинает понимать, что большая часть главных событий в его жизни, к сожалению, осталась далеко позади. Прожитые годы, особенно детство, представляется ярким и красочным. Впечатления детских лет, периода познания мира, остаются надолго, на всю оставшуюся жизнь. Хочется вернуться туда - назад, в то время, когда его окружали добрые и любящие люди, многих из которых уже нет. Верные друзья, без лучиков морщинок у глаз и седых висков. Юная, заботливая мама, стройный и добрый отец. Хотелось вновь, по-детски, ощущать себя, частью этого мира. Мы знаем, что воспринимать происходящее, каждый человек начинает с разного возраста. Одни помнят себя, сосем крохотными, другие помнят мир, с момента каких-то важных событий и дат.
Володя помнил себя, наверное, лет с пяти. Как он сейчас понимает, его родители жили в небольшом, старинном, уральском, городе. Некогда славившимся своими знаменитыми купеческими ярмарками и выставками породистых лошадей. Незадолго до его появления на свет, семья получила небольшую квартиру, почти в центре, недалеко от городского рынка. В усадьбе, ранее принадлежавшей известному в Сибири и на Урале, богатому промышленнику.
Детская память помнит, громадный пустынный двор, окружённый жилыми и хозяйственными постройками. Дворника - мрачного татарина Рашида, с курчавой, черной бородой, в брезентовом фартуке и неизменной метлой в руках. Запомнился он, ещё и потому, что называл дворовые постройки, интересными, непонятными словами: - маленький одноэтажный домик справа он тяжёлых, кованных, въездных ворот, где он проживал со своей многочисленной семьёй, назывался "дворницкой". Крепкие, бревенчатые сараи по правому периметру двора - "амбарами", там же находились двухэтажные "каретные". Слева от ворот, примыкая к ним, двухэтажное кирпичное здание, носящее название "заезжей". "Заезжая" имела два входа: - с улицы, с высоким, резным крыльцом. И со двора, менее помпезное, с крутыми, деревянными, обшарпанными ступенями. Рядом с ней, располагались, тесно прижавшиеся друг к другу, маленькие, одноэтажные домики, называемые "людской". В глубине, прямо против въездных ворот, на фоне деревьев тенистого парка, возвышался красивый, белый, двухэтажный дом. С широким крыльцом, украшенным каменными шарами, стеклянными, ажурными дверями и просторной лестницей на верхний этаж. Этот дом, Рашид называл "барским", или "хозяйским".
Володины родители жили на втором этаже "заезжей", в небольшой, угловой комнате с двумя окнами, выходящими на соседнюю улицу. Домой можно было попасть, поднявшись по крутой лестнице со двора и миновав длинный, общий коридор. В коридор выходило множество дверей, там же стояли разнокалиберные столы с керосинками и керогазами. Всех многочисленных соседей Володя не запомнил, хорошо знал он только ближайших. Напротив жили две девочки, возрастом постарше его, с которыми его, иногда, оставляла мама, когда уходила надолго по своим, маминым делам. Маму девочек он, почему-то не запомнил, но отца помнил хорошо. Его звали Пётр Маркович, это был полноватый, невысокий мужчина, с круглым, добрым лицом. Он носил такую же форму, как Володин папа, только на погонах у него было не три маленьких звёздочки, как у отца, а две больших. У них было три комнаты и девочки, иногда, угощали его конфетами.
Дальше по коридору, по той же стороне, жила перекормленная рыжая, конопатая девчонка его возраста, выбражуля и жалобщица, её звали Люсей. Люськина мама, худая, тетя в цветастом, ярком халате, с какими-то накрученными на волосах железками, постоянно ругалась со всеми в коридоре, громким, писклявым голосом. У Люси был папа, не похожий на неё, но, такой же рыжий. Краснолицый, толстый, в подтяжках дяденька, который, тоже, носил военную форму. Но петлицы у него были не голубого цвета, как у папы и Петра Марковича, а красные, как его лицо. Он ни с кем не разговаривал и был очень важным. Через стенку от них, жила женщина с интересным именем Циля, она была всегда красиво одета, с нарисованными бровями и яркими губами. Тётя Циля жила одна и работала машинисткой в военном учреждении, по вечерам к ней часто приходили гости, и было слышно, как за стеной тихонько "тренькала" гитара.
Обычно, на следующий день, она угощала маленького Володю шоколадными конфетами, когда она наклонялась к нему, он ощущал тонкий запах её дорогих духов. Конфеты Вовка не любил, но брал и складывал в тумбочку, за шторкой кухни. Потом, вечером, вместе, с мамой и папой, они пили чай. Дальше по коридору жила полная и добрая тётя Глаша, она была бабушкой двух мальчиков-близнецов, и на её попечение, обычно, оставляли всю играющую во дворе детвору. В коридоре, у входа, под ничейной этажеркой, жила общая дворняжка по кличке Жучка, её кормили все понемножку, кто, чем мог. В благодарность, за это, она громко и яростно облаивала всех чужих, зашедших на этаж.
Луна.
Во дворе были вкопаны столбы, на них натягивали верёвки и женщины сушили на них бельё. Чтобы оно не таскалось по земле, веревку подпирали обрезками железных труб. Однажды зимой, вечером, мама постирала бельё и собралась идти его вешать, Вовка, с разрешения мамы, увязался следом, быстро оделся, и они отправились во двор. Он, ещё, никогда, так поздно не выходил на улицу. На знакомом дворе было непривычно тихо и настороженно, высоко в тёмном небе огромным шаром висела жёлтая луна. Если хорошо присмотреться, можно было увидеть на её бледном лице глаза, нос и рот. Точно такие же, как на новогодней открытке, засунутой в квартире за рамку зеркала. Мама развешивала, уже успевшее схватится морозом, пахнувшее свежестью бельё. И попросила сына подержать трубу, подпиравшую верёвку. Вовка стоял с трубой в руках, задрав голову, с удивлением рассматривая лицо, бегущей за облаками луны. Тяжёлая, замёрзшая труба противно холодила руки, и он засунул их дальше в рукава пальто. Неизвестно откуда, в голову пришла глупая мысль лизнуть трубу. Наверное, Вовка решил попробовать, чем отличается холод трубы, от холода стаканчика с мороженным, который, мама покупала прошлым летом в парке. Высунув язык, Вовка притронулся к трубе, язык мгновенно прилип. Заорав благим матом, он отдернул его, на трубе осталась маленькая полоска кожи, резанула сильная боль, во рту стало солоновато горько. Бросив трубу, закрыв руками рот, он громко замычал, уткнувшись в мамины колени, из глаз, сами собой, брызнули слёзы.
- Что, что случилось?! - не поняла мама, - тебя ударило трубой?
Вовка молчал, завывая, как волк из сказки, про Красную шапочку.
- Перестань реветь! Ты можешь сказать, что случилось?
Сглотнув кровь, Вовка высунул красный язык.
- Лизнул трубу? Вот, балда, сейчас пойдём домой! Потерпи!
Она быстро довешала бельё, и они побежали к дому. Дома, не раздеваясь, мама налила тёплой воды в стакан и бросила туда какие-то крупинки из маленькой баночки. Вода, вмиг, стала тёмно красной.
- Опусти язык и посиди! Это марганцовка, сейчас кровь перестанет бежать!
Он долго сосредоточенно сидел, вникая в свои ощущения - язык саднило, он с трудом умещался во рту.
- Наверное, будет, теперь висеть, как у Жучки в сильную жару? - отрешённо подумал Вовка, и ему стало жалко себя. Он, снова, беззвучно и горько заплакал.
Утром, первым делом, побежав к зеркалу, он увидел - язык не висел, но был красным и шершавым.
Каждое утро день начинался совершенно одинаково, пока он, сидя на кровати, путаясь в штанинах и рукавах, натягивал одежду, мама доставала из кухонного стола пузатую бутылку с жёлтой жидкостью, наливала до краёв большую деревянную ложку и ждала зевающего сына. Вовка не торопился, он знал, что в бутылке рыбий жир, который ему предстояло выпить. Эта глупая традиция возникла ещё летом, после того, как однажды, мама пожаловалась, что сын плохо кушает, всёзнающей тёте Глаше. В тот же день, в доме появилась аптечная бутыль, с отвратительной, горько-солёной, маслянистой жидкостью, пахнувшей как пропавшая селёдка, которую, тётя Циля, пожалев выбросить, отдала несчастной Жучке.
Но на этот раз, мама не стала поить его своим любимым лекарством. Она вновь налила марганцовки и заставила долго и утомительно полоскать язык, пока вода в стакане совсем не остыла. Несколько дней, Вовка кушал, с трудом переворачивая распухшим языком сухую, как песок в песочнице, не вкусную еду. Но потом происшествие забылось, и желание зимой лизнуть железо, больше к нему не приходило.
Страшная башня.
Почти каждый день, мама ходила за водой, к громадной, круглой башне, стоящей на краю болота, напротив входа на рынок. Иногда, летом, она брала с собой сына, он гордо шёл впереди, неся на плече согнутую палку с железными крючками, которую мама называла коромыслом. Мама не спеша, шла сзади, с пустыми вёдрами, поправляя и поддерживая сползающее с хрупкого плеча помощника, отполированное временем коромысло. Башня походила на нарисованный в книжке мрачный, старый замок, с узенькими, зарешеченными окнами и железной дверью, закрытой на большой, висячий замок. Сбоку из кирпичной стены башни торчал краник и блестящая ручка. Мама ставила на кирпичную подставку ведро, дёргала за ручку, из крана с шумом вырывалась толстая струя воды и ударяла в ведро, быстро наполняя его до краёв. Потом мама устраивала коромысло себе на плечи, наклоняясь, цепляла по очереди вёдра, и они шли домой.
Но зимой, мама ходила по воду одна, закрывая сына в квартире, и обещая скоро вернуться. После того, как замок в дверях щёлкал, закрываясь, Вовка пододвигал к окну стул, залазил на него, прижавшись к самому стеклу, смотрел, через разрисованное зимними узорами окно, как мама появлялась из-за дома и скрывалась за углом забора рынка. Так он ждал её довольно долго. Иногда мама возвращалась быстро, но чаще, кран на башне замерзал, и люди ждали, пока его не отогреет факелом сторож рынка. Володя не боялся оставаться один дома, если мама уходила в магазин, к соседям, или на базар. Но когда она долго не возвращалась от той, ужасной башни, его одолевал страх. Он слышал однажды, как тётя Глаша, говорила своим мальчишкам, без спроса убегавшим за ворота, что в башне живёт старый и злой Бабай, который ловит маленьких детей и держит их за решёткой, в тёмном и сыром подвале под башней. А потом, продаёт цыганам и смуглым людям, торгующим на рынке. Вовка не знал, как выглядит этот страшный Бабай, но ему казалось, что он, запросто, может украсть и его родную и любимую маму. Обуреваемый страхами, он тихонечко плакал, приговаривая песенку, которой его научили дочки Петра Марковича:
Мама, моя мамочка, золотая мамочка! -
В этом месте, Вовка шмыгал носом, крупные, солёные капли бежали по его щекам,
- По водичку пошла, молодичку нашла!
С каждым словом, ему становилось всё обиднее за себя, и за сидящую в темнице маму,
- Зацепилась за пенёк, ....
Здесь Вовка делал паузу, набирал полную грудь воздуха, и с рёвом заканчивал:
- Простояла весь денёк!!
Маму звали Женей, но Володя всегда называл её просто - Мама!
Когда мама, наконец, возвращалась, он встречал её радостно, как вернувшуюся из долгого, страшного заточения, словами:
- Ты, мама-Женя, умница, молодец! Так же, как она, иногда, хвалила его, - ты, у меня, сын-Вовка, молодец! Он считал это высшей похвалой.
Тётя Циля, увидев маму, входящую с вёдрами в коридор, по-обыкновению говорила:
- Твой Шаляпин, сейчас такой концерт здесь закатывал, что, даже, Жучка сбежала на улицу. А у меня, до сих пор, в ушах звенит.
Мама, обычно, ничего не отвечала на её недовольные слова. Не ругала она и Вовку, устало, потрепав его по волосам, раздевалась и садилась на стул возле дверей, растирая покрасневшие и замёрзшие руки.
Вовка не был знаком с Шаляпиным, более того, он даже не знал, человек это, или вещь. Как, например, патефон у тёти Цили, который она иногда включала на полную мощь, и, помешивая в кастрюльке, стоящей на керосинке, затягиваясь длинной папироской, томно говорила:
- Ах, эти "Брызги шампанского"! Они сводят меня с ума!
По Вовкиному понятию, Шаляпин был чем-то, вроде "шалопая", так тётя Глаша называла своих внуков, после их очередной проделки. Пацаны-братья, были постарше Вовки, их уважала вся младшая детвора во дворе, они постоянно, сильно и отчаянно дрались с обидчиками. Поэтому Шаляпин - "шалопай" был, в каком-то смысле, поощрением Вовкиных действий.
Жучкины дети.
У Жучки, под её ничейной этажеркой, появились дети. Три крохотных, слепых создания тыкались в живот Жучки лежащей на боку, пытаясь там что-то найти. Ещё вчера под этажеркой никого не было, толстая, и сытая Жучка, ходила по коридору, лениво помахивая хвостом и облизываясь, после очередной подачки. А утром, когда Вовка вышел посмотреть, где мама? Он увидел, как все, проходящие мимо, жильцы, осторожно заглядывали в Жучкино гнездо и ахали - какие щенятки маленькие и разноцветные! Младшая дочь Петра Марковича - Валя, ученица второго класса, округлив глаза, по секрету сказала Вовке, что Жучка их родила.
- Как родила? - Не понял Вовка.
Вероятно, Валя и сама не знала, как это произошло, но, не желая показаться некомпетентной, громким шёпотом, прошепелявила выпавшими зубами:
- Как, как, родила? Ротом! - и ушла к себе, мелькнув жиденькой косичкой и хлопнув дверью.
Это известие очень озадачило мальчика. Получалось - ходила, ходила одинокая собака, легла спать, открыла во сне рот, а щенята оттуда и повылазили. Это что выходит, если проследить когда она ляжет спать и снова откроет рот, оттуда ещё может выскочить пара щеняток. Вот, оказывается, почему они такие мокрые - Жучка их во рту держала. Надо дождаться, когда она ляжет спать. Вовка принёс из комнаты свой маленький стульчик и стал ждать. Жучка, явно, не желала укладываться ко сну, она облизывала своих детей и искоса, настороженно наблюдала за Вовкой. Он сидел на стуле и думал о том, почему она родила их именно сегодня? Откуда про всё это знает умная Валя? Наверное, этому её научили в школе? Вовке идти в школу, пока, рано, целых два пальца до неё, как научила его мама. Если, к пальцам на одной ладошке, приставить два от другой, вот и выйдет - школа! Почему он не может пойти сейчас? Вот приставил, и пошёл! Ничего не понятно, руки отдельно - нельзя в школу, вместе - хоть завтра иди! И с Жучкиными детьми совсем, ничего не ясно - не было, не было! Бах! А теперь есть, и не один!
Жучка, между тем, начала укладываться спать, сначала, она встала и потянулась. А, потом, покрутившись на месте, легла, свернувшись калачиком, спрятав всех своих пищащих детей во внутрь и прикрыв хвостом, как одеялом. Наступило самое ответственное время - скоро она заснёт! Лишь бы мама не позвала в этот момент домой, и Жучка не проснулась. Вовка очень внимательно смотрел за собакой. Неожиданно Жучка, спрятала нос под лапы и кончик хвоста.
- Нарочно прячет, чтобы я не увидел, как она будет рожать! - понял Вовка, тихонько сползая со стула и подвигаясь поближе.
Собака приоткрыла глаз, глухо заурчала, но успокоилась
- Наверное, её тошнит, - подумал Вовка, - вспомнив, как недавно, он, как того требовала мама, - правильно чистил зубы, белым, как пудра, порошком. И далеко засунул в рот жёсткую зубную щётку, его, тут же, чуть, не стошнило.
Жучка пошевелилась, из глубины её шерсти, выполз маленький, гладко зализанный собачёнок, и пополз к Вовке:
- Всё, родила! - радостно заулыбался Вовка, протянув руку, чтобы его потрогать.
В это же мгновение Жучка неожиданно проснулась, визгливо гавкнула, бросившись на Вовку. Мелькнули белые, оскаленные клыки, бешеные глаза. Острая боль пронзила лицо и всю голову, красная тёплая кровь побежала по подбородку, капая на белую рубашку. Вовка закричал, не в силах открыть тяжёлую дверь своей комнаты. Из квартир стали выглядывать испуганные соседи.
Остальное Вовка помнил смутно. Как полураздетая мама, несла его, завёрнутого в одеяло, по заснеженным улицам. Потом, его катили на дребезжащем столе на колёсах, по каким-то, длинным, коридорам. Иногда, среди незнакомых тётенек в белых халатах, мелькало встревоженное лицо мамы. Как через туман, Вовка вспоминал, закрытое наполовину, лицо какого-то дяденьки, его добрые глаза. Совсем не больной, укол в щёку, от которого она стала чужой и деревянной. Затем, этот дядька, с закрытым лицом, что-то делал возле Вовкиного глаза, сужая зрачок и что-то внимательно рассматривая. Вовка задремал. Проснулся он, когда мама, принесла его домой, вся щека горела и пульсировала, глаз был заклеен большим куском ваты и бинтом, Вовку морозило.
На следующий день, ближе к обеду, мама повезла его на прививку от бешенства. Выходя из дома, Вовка заметил, что ни ничейной этажерки, ни Жучки с её детьми в углу больше не было. Когда мама, быстрым шагом, тащила, едва успевающего перебирать ногами, Вовку, по широкому двору. Он единственным, не заклеенным глазом, успел заметить, как играющие в песочнице пацаны, с каким-то испуганным интересом и жалостью смотрели им в след.
Ехать, как сказала мама, надо было до электростанции. Они пришли на остановку возле рынка, остановка была конечной. Автобус, очень похожий на обычный грузовик, которые иногда заезжали к ним во двор, только с большим ящиком вместо кузова, стоял в сторонке, поблескивая замёрзшими окнами и круглыми фарами. Водитель - дяденька в чёрной телогрейке и валенках долго копался внутри открытого мотора. Наконец, автобус, выдохнув белёсым дымом, шумно подъехал к собравшимся людям, дребезжа и поскрипывая. Забинтованного Вовку и маму пропустили вперёд, и они заняли два места на первом сидении, остальные люди расселись сзади. Откуда-то из глубины машины, появилась полная женщина, с сумкой на груди и в варежках, у которых были отрезаны пальцы. Она с трудом протискивалась по проходу между сидениями, откручивала от рулончика на груди зелёненькие билеты и продавала их пассажирам. Дяденька водитель потянул блестящую ручку, дверь с шумом захлопнулась, и они поехали. Качаясь, скрипя и подпрыгивая, машина, не спеша, бежала по заснеженным улицам города. Несколько раз они останавливались, в открытую дверь выходили одни пассажиры и садились новые. На одной остановке, зашло очень много людей, и мама взяла его на руки, освобождая место. Вовка стал видеть дорогу впереди, прикатанная колея набегала на машину и исчезала под ней. Редкие прохожие торопливо перебегали улицу, когда они делали это очень близко, шофёр нажимал на кнопку в средине руля, и машина басовито сигналила, люди бежали ещё быстрее, с опаской поглядывая на автобус.
- Это, даже хорошо, что Жучка меня укусила! - Подумал, вдруг, Вовка, - сидел бы сейчас, один дома. Мама ушла бы по воду, а я, снова бы, плакал, волнуясь за неё.
Вдалеке, выбрасывая в низкое небо густой чёрный дым, появились высоченные, мрачные трубы какого-то предприятия. Людей в автобусе осталось совсем мало.
Машина остановилась, весь в бинтах, как раненный красноармеец, Вовка спустился на землю, и они пошли с мамой к длинному, одноэтажному дому, который им показала говорливая кондукторша. В полутёмном вестибюле, сдали на вешалку свои пальто и по скрипучим полам двинулись дальше, вдоль одинаковых дверей с какими-то табличками. У некоторых дверей сидели люди, ожидая своей очереди. Нужная дверь обнаружилась, почти, в самом конце коридора, они оказались четвёртыми. Очередным зашёл молодой человек с забинтованной рукой, через некоторое время он вышел, слегка поморщиваясь и заправляя рубашку. Перед ними, в кабинет должна была зайти девочка, немного постарше Вовки, сопровождаемая пожилой женщиной, по-видимому, бабушкой. Наверное, девочка была здесь не в первый раз, как только, бабушка попыталась завести её в кабинет, та намертво ухватилась за тяжёлую скамью, на которой они сидели, и закричала таким страшным, отчаянным голосом, что у Вовки зазвенело в ушах. Все попытки бабушки и вышедшей ей на помощь женщины, в белом халате, завести пациентку в кабинет - успеха не имели. Ребёнка можно было, только, занести во внутрь, и, только, вместе со скамьей.
Медицинская тётенька, в очередной раз, выглянув из кабинета, посмотрела на жалкие попытки бабушки успокоить девочку и, глядя на Вовкину маму, сказала:
- Ну, что же, заходите, вы!
Подталкиваемый мамой, Вовка вошёл в кабинет, первое, что бросилось ему в глаза, была многоярусная этажерка со стеклянными стенками. На полках которой, словно на показ, были аккуратно, с какой-то садисткой любовью, разложены блестящие пинцетики, щипчики, кривые крючочки, массивные, матовые плоскогубцы, какие-то металлические коробочки, не известно с чем. Стоящая к ним в вполоборота другая тётенька, в белом халате, из блестящей, квадратной кастрюли, извергающей клубы пара, пинцетиком доставала длинные, стеклянные трубочки и насаживала на них такие же блестящие, металлические иголки.
Женщина, выглядывающая за дверь, взяла листок и стала что-то записывать в толстую, потрёпанную тетрадь.
- Сколько полных лет? - спросила она маму, - животное истреблено?
Мама что-то отвечала, но Вовка этого уже не слышал. Всё его внимание, помимо воли, было приковано к этим жутким инструментам. Он не знал, для чего они предназначены, но уже, один их матово-безраличный, приковывающий взгляд облик, поднимал в глубине души леденящий, всё пожирающий ужас.
- Готовы? Укладывайте "покушенного", - сказала первая тётенька, указывая на кушетку.
Вовка, поняв, что "покушенный", это он, сел на кушетку. Когда мама стягивала с него валенки, он неожиданно уловил в её глазах, мгновенно промелькнувшую, добрую жалость. Мама закатала ему рубашку на животе, приспустила штаны, Вовка лёг на спину и стал ждать. Медицинская тётка, возле кипящей кастрюли, наконец, собрала свой ужасный инструмент, тихонько приговаривая: - Вот, сейчас нас, тихонько комарик укусит, - приблизилась к кушетке.
Но вместо ожидаемого комарика, с блестящими, прозрачными крылышками, Вовка увидел у неё в руке блестящую, прозрачную трубочку, наполненную какой-то жидкостью,
со зловещей, толстой иголкой на конце. Вовка забился в ужасе, как карась, которого тётя Циля осенью чистила острым ножиком на кухне. Но, не тут то было - мама крепко держала его ноги, а внезапно появившаяся тётка, что выглядывала в коридор, обхватила его грудь и руки. Вовка скосил не заклеенный глаз, себе на живот - женские руки, с блестящим кольцом, воткнули в него толстую иглу, и выдавили туда содержимое трубочки. Нестерпимая боль опоясала всё тело. Вовка заорал, что было сил, державшие его руки ослабли, он сел, продолжая плакать. Мама надела на него валенки, в гардеробе помогла натянуть пальто, завязала шарф и шапку. На все её вопросы Вовка не отвечал, стоя на остановке в ожидании автобуса, он беззвучно плакал. Ему, уже, не было больно, его захлестнула обида! Первый раз в жизни, его мама, его любимая мама, находясь рядом, не помогла ему, и не защитила!
Ему было невыносимо горько и обидно! Он казался себе никому не нужным, несчастным и брошенным! Вовка не разговаривал с мамой до самого вечера, до прихода отца. После ужина, папа подсел к его кровати и по взрослому сказал:
- Ты, на кого обиделся? На маму? Ей ещё больнее, чем тебе! Но, она не обижается, не молчит, как ты! Я скажу тебе правду, как мужчине, тебе ещё предстоит тридцать девять уколов! Это, сынок, много, но ты, должен вытерпеть. Договорились?
Вовка молчал. Утром он первым поцеловал маму.
Через несколько дней, ему разрешили выходить на улицу, повязку сняли, шрам ещё долго не заживал. Знакомые мальчишки, зауважали Вовку, у него появились новые друзья. Только вредная Люська, почему-то, начала сторониться его. Однажды, спустившись во двор, он увидел кучку своих друзей, которые внимательно слушали, что-то с жаром рассказывающую, энергично жестикулирующую Люску. Увидев приближающегося Вовку, дети быстренько собрали свои разбросанные игрушки и тихонечко разошлись по своим подъездам. В песочнице осталась одна Люська, на правах хозяйка, захватившая весь песок и строившая там большой дом. Удивлённый Вовка, хотел подкатить туда свой любимый грузовик на верёвочке. Но Люска, уперев руки в бока, как делала её мама, ругаясь с соседками в коридоре, решительно заявила:
- Не подходи, моя мама сказала, что ты, наверное, бешенный и можешь укусить! Жучке, твой папа голову отрубил для анализа, а саму в мешке в прорубь бросил! Так мама сказал! Не подходи!
Вовка не зная, что ответить, очумело смотрел на соседку, из-за угла выглядывали любопытные пацаны. Вовка чувствовал, что, "теряет лицо", теперь все будут смеяться над тем, как он испугался Люську. В этот момент, ему очень хотелось ударить вредную девчонку, но желания укусить, почему-то, не появлялось.
Вовка сказал, что она дура, для "порядка", распинал весь её дом, и обиженный ушёл. Но услышанное, глубоко запала ему в душу. Несколько дней он ходил совершенно потерянным, Вовка чувствовал себя ужасно виноватым. Из-за него убили эту добрую, ласковую собаку, её маленькие детки теперь страдают без своей мамы. И кто убил? Его собственный, добрый папа! Весь двор знает, что это он виноват в гибели общей любимицы. Знают и ненавидят его!
Этот груз дум был, невыносим, он давил, как тяжёлый камень. Однажды вечером, лёжа под одеялом, он мысленно перебрал все прекрасные моменты, связанные с Жучкой. Вот, она весёлая, бегает за детворой, вот приносит далеко брошенную палку, переворачивается на спину, подставляя живот, когда её начинают гладить. А теперь, её нет! Её убили и во всём, виноват он - Вовка! Вовка возненавидел себя и горько заплакал.
Его всхлипывание услышал, возвратившийся с работы отец. Вовка путано, глотая слёзы, рассказал всё, что услышал от рыжей Люськи. Папа погладил его по голове и, смеясь, ответил:
- Люсина мама что-то напутала. Жучка жива и здорова. Её, чтобы ещё кого нибудь не укусила, увезли за речку, на аэродром. Она там и живёт в будке, с другими собаками. А щенков забрал дворник Рашид для своих друзей. Спи, выдумщик!
Вскоре история была забыта, к Вовке вернулись его друзья. Но, до самой весны, мама возила его на автобусе к тем противно дымящим, громадным трубам и он героически переносил уколы.
Папа.
Отца Вовка видел редко, обычно, когда он просыпался, папы уже не было дома, а вечером, когда мама укладывала его спать, папа ещё не возвращался. Вовка знал, что его папа офицер и служит в авиации. Папа был высокий, худощавый и красивый. Ему была к лицу военная форма - синие брюки с голубыми полосочками по бокам, зелёная гимнастёрка, под ремень, с золотыми погонами. И, что больше всего Вовке нравилось, фуражка, с голубым околышем, блестящим козырьком и "капустой" - красиво вышитыми веточками, с красной звездой в центре. Иногда Вовка надевал фуражку и важно ходил возле старого, большого зеркала у дверей. Вовка любил своего папу и очень им гордился!
Мама рассказывала ему, что папа воевал, был на фронте. Получил тяжёлое ранение, долго лежал в госпитале. Летом, когда они всей семьёй загорали на речке, Вовка увидел у папы, вверху, на ноге, большой, глубокий, с рваными краями шрам. Иногда старая рана сильно болела, по ночам отец не спал, Вовка просыпаясь в темноте, видел папу, курящего у открытой форточки. Как-то утром, когда отец уже ушёл на работу, мама показала Вовке два маленьких, зазубренных, с острыми краями, железных осколочка. Мама сказала, что ночью они вышли из папиной ноги, это осколки немецкой мины.
Иногда у папы был выходной. Тогда вместе с мамой, они ходили, взявшись за руки, в большой, зелёный парк, где играла музыка, и они катались на лодке, по маленькой, заросшей травой речке. Изредка, мама уговаривала всех сходить в кино. Где они, тесно прижавшись, друг к другу, смотрели страшные фильмы про войну, и добрые сказки про Снегурочку и других весёлых людей и животных.
Случалось так, что, гуляя по улицам города, им навстречу попадались другие военные, тогда, папа отпускал Вовкину вспотевшую ладошку и прикладывал руку к козырьку фуражки, отдавая воинскую честь. Очень редко, папа выкатывал блестящий велосипед, хранящийся в сарае, привязывал на раму подушечку, и они ехали в лес, на берег озера, "пить пиво". Правда, пиво пил только папа, стоя с другими дяденьками возле круглых столиков, стоящих, прямо, на улице. Вовка шёл к озеру и кидал, припасённые из дома сухие, хлебные корки, важным гусям и маленьким, разноцветным уткам, наперегонки плавающим у берега. Потом они, с папой, немного покатавшись по городу, возвращались домой, где с вкусным обедом их ждала мама. Для Вовки это был настоящий, надолго запоминающийся праздник!
Достаточно часто, папа "заступал в наряд", тогда он появлялся дома задолго до обеда, гладил свою военную форму, подшивал белый, накрахмаленный воротничок к своей гимнастёрке, на лестнице до блеска чистил сапоги и вечером, повесив на ремень кобуру, уходил. В эту ночь, спать домой папа не возвращался. Вовка не знал, что такое "наряд", но искренне считал, что, так красиво нарядившись, побрившись и наодеколонившись, папа, всё это время, где-то важно и красиво ходит среди таких же красиво одетых, счастливых и нарядных людей.
Домой отец возвращался поздно вечером на следующий день, он выглядел, не таким нарядным, и казался уставшим. Быстро покушав, ложился спать и засыпал, почти, мгновенно.
Несколько раз, по воскресеньям, папа брал Вовку с собой на работу. Они ехали автобусом до моста, а там, шли немножко пешком. Папина работа находилась в больших и длинных, трёхэтажных домах, их называли казармами. Вовка хорошо помнил свой первый поход с отцом. Они подошли, как Вовке показалось, к громадным, сделанным из труб, воротам, с красными, пятиконечными звёздами в центре. На ступеньках белого, маленького здания, стоял человек в военной форме, с красной повязкой на рукаве и большим ножом в чехле, на поясе. Он как-то подозрительно и внимательно посмотрел на мальчика, Вовка, даже, засомневался, что его пропустят. Но человек открыл двери, отдал папе честь, и они прошли на большоё, каменное поле, со всех сторон, окружённое домами-казармами. На поле играла музыка, множество одинаково одетых людей, одновременно высоко поднимая ноги, шли стеной от одного края поля, к другому, одинаково размахивая руками и поворачивая головы. В стороне, другие люди, напротив, неестественно медленно, словно спящие, ходили по кругу, замирая на какие-то мгновения и, снова, продолжая движение. Ещё несколько человек застыли, с ногами, далеко отставленными назад, и походили в этой позе, на больших гусей, в тот момент, когда они потягиваются и стараются ногой достать конец своих крыльев. Папа пояснил, что все они готовятся к предстоящему параду.
По широкой лестнице, папа провёл Вовку на второй этаж, они вошли в какое-то помещение. Возле коричневой тумбочки стоял военный, тоже, с красной повязкой и длинным ножом. Увидев папу, он испуганно вытаращил глаза, приложил руку к шапке на своей голове и закричал тонким голосом "Смирно!" Все находящиеся рядом люди, застыли там, где этот крик их застал, как мальчишки, играющие в игру "Замри". Папа сказал "Вольно!", все, снова, зашевелились и забегали. В широком коридоре с одной стороны висели совершенно одинаковые, серые пальто, повешенные так, что казались сплошным забором. Вдоль другой стены в специальных, высоких ящиках, стояли настоящие винтовки, какие Вовка видел в кино. Все они были связаны вместе металлической верёвкой и закрыты на замок. "Чтобы нечаянно не выстрелили!" - догадался Вовка. В следующем огромном помещении, похожем на пустой рынок, в два этажа стояли одинаковые, аккуратно заправленные кровати. На крайней, сладко похрапывал молодой, коротко подстриженный дяденька. Вовка подумал о том, как шумно будет в комнате, когда лягут спать все живущие здесь люди. Он вспомнил, как недавно, храпел в своей комнате, заснувший днём Пётр Маркович, его слышали, даже, в коридоре. Потом они пошли в папину комнату, отец дал ему целую чистую тетрадь и новую пачку карандашей. На которой были нарисованы красные и синие стрелы и какие-то разноцветные червячки. Они вместе с папой работали, почти, до обеда, папа читал разные бумаги и книжки, а Вовка рисовал автобус, людей в нём, черные трубы с дымом. Пароходы и самолёты. За дверью папиной комнаты, время от времени, переговаривались какие-то люди, как будто к тёте Циле, опять пришло много, шумных, весёлых гостей. Потом, совсем рядом, сильный мужской голос, громко прокричал:
- Рота, выходи строиться на обед!
При слове "рота", Вовке, почему-то, опять, вспомнилась Жучка с маленьким щенятами и умная соседка Валя. Дома он показал маме свои рисунки и рассказал, всё, что видел. Она долго смеялась, когда Вовка пытался, изобразить дяденьку, с отставленной назад ногой.
Машины.
Как большинство пацанов, Вовкиных сверстников, он бредил автомобилями. Они вызывали у него неподдельный интерес и восхищение. Машины регулярно заезжали к ним во двор. Так как, в домах жили, в основном, военные, то и машины были военные, большие, зелёные, мощные. Вовка мог часами ходить вокруг этих красивых, пахнущих краской и бензином созданий. Верхом счастья было разрешение дяди водителя посидеть на месте шофёра и покрутить руль. Машины привозили дрова, уголь, иногда приезжали машины с красными крестами. Тётя Циля, вечерами, часто возвращалась с работы на машине, у которой вместо кузова, лежала на боку большая, железная бочка. Тогда все жители коридора, хватали вёдра и радостно шли набирать из этой бочки воду. Вовке это нравилось, так как на следующий день, маме не нужно было идти по воду к страшной башне. В "барском" доме жила красивая девочка, её звали так же, как Вовкину маму - Женей. Она была тоненькой, пышноволосой, в белой матросском костюмчике, с синим воротничком. Вовка, сам не зная почему, подолгу, незаметно смотрел на неё и старался сделать, что-то хорошее, чтобы она с ним заговорила. Её папа был каким-то начальником и каждое утро за ним тихо, важно и плавно приезжала блестящая, чёрная машина. Однажды Женя пригласила всех на свой день рождения. Мама постирала, его старенький матросский костюм с короткими штанишками, купила подарок - красивую, раскладную книжку и, в назначенное время, Вовка с замиранием сердца, отправился на праздник. Женя жила в большой, светлой квартире, с высокими окнами и широким балконом, выходящим в парк. Дети дружно расселись вокруг круглого стола с разными напитками, пирожными и тортами, которые раньше Вовка не видел, и не ел. Было шумно и весело, гости танцевали, пели, играли в "ручеёк". У Вовки, что-то сладко сжималось в груди, когда в ходе танцев, Женька брала его за руку. В комнате стоял чёрный, музыкальный инструмент, совсем не похожий на патефон тёти Цили. Женькина мама, высокая красивая женщина, подвинув кругленький стульчик, бегала пальцами по чёрно-белым палочкам, нажимала ногами на две желтые, блестящие педали внизу и он играл разные мелодии.
Потом, Женя перестала появляться в песочнице, чёрный, важный автомобиль больше не приезжал к ним во двор. И мама сказала, что родители Жени переехали в новый, большой, дом с колоннами, возле кинотеатра. Больше Вовка Женю не встречал, но ещё долго, завидев в городе похожий, важный автомобиль, с грустью вспоминал её.
В "заезжей", только в другом подъезде, жил мальчик, его звали Виталик, это был лучший Вовкин друг. Они вместе строили в песочнице замки, перевозили на дребезжащих автомобилях, наломанные, как маленькие дрова, стебли горько пахнувшей полыни. Вместе, после дождя, проводили каналы и реки, пускали палочки-пароходы, чувствуя себя опытными капитанами. Виталькин папа, тоже, был военным, он носил серый плащ и фуражку с чёрным околышем. Иногда, он приезжал на диковинной машине-лодке, с острым, поднятым вверх, носом и большими, ребристыми колёсами. Сверху, на носу стояли не две, а четыре фары, закрытые решётками. У машины не было кабины, и все сидели в ней на виду, на мягких, коричневых сиденьях. Однажды, Виталькин папа приехал на обед и, с разрешения Вовкиной мамы, взял их с собой. Была весна и кругом, по земле, бежали, журча и переливаясь, говорливые ручьи. Ехали через весь город, дольше, чем с мамой на ежедневную Вовкину прививку. Друзья сидели сзади, укутанные Виталькиным папой в большое, синее одеяло. У моста, на берегу реки, машина остановилась, пассажиры вышли, в машину сели два дяди с большим ящиком и катушкой провода. Машина подъехала к воде и поплыла, как утка, которую Вовка кормил на озере. По речке плыли большие грязные льдины, они сталкивались, наезжая друг на друга, переворачивались и самые большие застревали под мостом, мешая плыть дальше остальным, поменьше. На них налетали следующие, и получалась "куча мала", весь лёд останавливался и трещал. Люди в машине-лодке подплывали к затору, сбрасывали на лёд какие-то свёртки и быстро отплывали, над льдиной поднимался белый, лёгкий дымок, раздавался мощный взрыв, вверх взлетали кусочки льда и брызги воды. Льдина трескалась и ломалась, успешно проплывая под мостом. Когда друзья замёрзли, их отправили домой на другой, обычной, маленькой машине, покрытой брезентом.
Вовка был полон впечатлений, вечером он рассказал обо всём увиденном отцу. Папа пояснил, что сапёры - так звали тех смелых людей, взрывали лёд, для того, чтобы он не поломал мост.
Во дворе была собственная машина, новая, блестящая свежей краской, прозрачными стёклами и хромированными деталями. Вовка не помнил, как и когда она появилась, машина принадлежала соседу, Петру Марковичу. От машины пахло кожей, бензином и ещё чем-то новым и радостным. Обычно она стояла во дворе, у подъезда, укрытая зелёным брезентом. Но летом Пётр Маркович выезжал со своей семьёй, как он говорил, "на природу". Однажды, на природу были приглашены и Вовка с мамой. Он гордо сидел у мамы на коленях, на первом сидении, рядом с водителем. Петр Маркович всю дорогу рассказывал им, и своей жене, сидящей сзади, обо всех достоинствах автомобиля. Оказалась, что машина сделана в Москве, на заводе, который наша страна забрала у Германии, за то, что фашисты на нас напали. Пока таких машин мало, но скоро, их будут выпускать гораздо больше, и тогда, купить такую, сможет каждый желающий.
Вовка сидел, слушал и представлял, как совсем скоро, такой же прекрасный автомобиль, сможет купить и его папа, тогда они, все вместе, будут целыми днями кататься по городу и, когда захочется, выезжать на природу. Ему совершенно было не жалко тех немцев, у которых забрали такой прекрасный завод, потому что, они первыми напали на нас, поубивали многих людей и ранили его папу. Пускай, теперь, тоже, походят пешком и пожалеют о том, что натворили.
Пётр Маркович дёргал какие-то рычаги, щёлкал кнопочками возле круглых часов, и нажимал педали внизу, так же, как это делала мама, девочки Жени, на чёрном играющем инструменте, на Женином празднике. Вовка очень завидовал ему и хотел, хотя бы, потрогать блестящий, белый руль, но стеснялся.
Но потом, Пётр Маркович уехал, как мама сказала, их перевели за границу. Вовка не знал, что такое граница и как, за неё могут перевести, но ему стало страшно за девчонок, особенно, за всёзнающую Валю. На машине стал ездить Лёха-моряк. Наверное, он и вправду был моряком, но Вовка этого не помнил. Это был уже взрослый дяденька, которого все продолжали звать, как мальчишку - "Лёха". Моряк жил со своей матерью, в крайнем домике "людской", женщина работала рядом - на городском рынке. Вовка несколько раз был со своей мамой под сводами этого шумного места. На рынке торговали и приезжие, в своих разноцветных халатах и тюбетейках, и местные, серьёзные, бородатые и безбородые дядьки, по-видимому, наследники уцелевших купцов. Лехина мама торговала мясом, Вовка со своей мамой очень редко подходили к ней. За высоким прилавком, возвышалась ещё, более рослая, полная женщина, с мощными плечами и короткой, жирной шеей. Эта фигура, с большим красным лицом, мускулистыми красными руками, стоящая среди кусков красного мяса, вызывала у Вовки неподдельный страх. Ему казалось, что эта тётка, только что, здесь, порвала на куски, случайно забредшую на рынок корову и теперь кровожадно высматривает новую жертву. Подходя к мясным рядам, он всегда прятался за маму. И, хотя, на прилавке лежали большие, кровавые куски, мама, почему-то, всегда покупала тот, который был поменьше. Продавщица швыряла его на круглую чашку весов, две стрелочки, похожие на головы маленьких птичек, начинали плясать друг против друга, на другую чашку, тётенька ставила скользкие от жира гирьки. Головки птичек останавливались одна, напротив другой, мама платила деньги и они целые и невредимые, спешили к выходу. До самых дверей, Вовка оглядывался, боясь, что страшная тётка передумает и попытается их поймать. Только за воротами рынка он облегчённо переводил дыхание.
Лёха-моряк, почти всё время, находился во дворе, он, или сидел на завалинке своего дома, или, о чём-то, долго разговаривал с дворником Рашидом. Иногда, Лёха, уходил, наверное, на какую-то тяжёлую, изматывающую работу. Возвращался вечером, качаясь от усталости, держась за стенку дома и постоянно падая. Если он не мог осилить последние метры до низенького крыльца своего дома и оставался неподвижно лежащим на земле, его, подхватив за плечи, отводил дворник Рашид.
Рыжая соседка Люська сказала, что он не устал, как думал Вовка, а напился пьяным. Вовка не знал, что такое пьяный и Люська объяснила, что Лёха выпил много водки. И, в доказательства своей правоты, добавила, что её папа, тоже, иногда приходит такой же пьяный. После чего, они ругаются с мамой.
Теперь, Лёха лихо заезжал в ворота, и мчался на своём "Москвиче" к каретному сараю, разгоняя, в ужасе разбегающихся кур, чудом избежавших смерти.
Вовка слышал в коридоре, как женщины разговаривали между собой, осуждая Лёхину мать - "купила дураку машину, на свою голову".
Вскоре моряк, вечером, заезжая в ворота не попал на мостик, машина упала одним колесом в канаву. Через какое-то время, там собрался весь дом, женщины громко ругались, говоря, что так, он может наехать на ребёнка. Лёха в ответ кричал непонятные Вовке слова и оглядывал всех мутным взглядом. Он опять сел за руль и попытался выехать, но машина только тряслась и стояла на месте. Раздосадованный моряк, начал пинать машину и разбил фару, машина, сразу стала похожа на одноглазого дядю Ибрагима, родственника бородатого дворника. Кто-то вызвал милицию, Лёху посадили в тёмно-синюю машину с красной полосой и увезли. Несчастный "Москвич" милиционеры вытащили и, тоже, забрали с собой.
Какое то время, моряк не ездил, но потом, вновь, стал появляться на своей машине во дворе. Однажды вечером, гуляя с мамой, Вовка увидел, как им навстречу, по улице едет знакомый автомобиль. На задних колёсах не было обычных, мягких, накаченных шин, а болтались какие-то лохмотья. Машина жалобно скрипела железными колёсами по асфальту, громыхала и тряслась, выбитая фара грустно смотрела на людей. Вовке стало жалко, некогда радостную, блестящую свежей краской, новую красавицу. Больше этой машины Вовка не видел, говорили, что Лёхина мать продала её в деревню.
Дедушка Сталин.
Весной к ним в гости приехали дедушка Ваня и бабушка Люба, это были мамины родители. Мама говорила, что Вовка тоже был у них в гостях, но он этого не помнил, потому что, тогда был совсем маленьким. Бабушку и дедушку Вовка знал, однажды мама перебирала документы, лежащие в верхнем ящика комода, куда доступ Вовке был категорически запрещён. И он увидел старую, толстую, помятую по углам фотографию, на которой, был изображён красивый, молодой дяденька, с чубом, выбивающимся из-под военной фуражки, в погонах и усах, с саблей, стоящей между ног. Восседающий, на красивом, резном стуле и маленькая, юная девушка, стоящая рядом и державшаяся за его плечо. Мама сказала, что это его дед и бабушка, Вовка ещё засомневался - очень уж молодо они выглядели. Мама ответила, что фотография сделана давно, ещё до революции. Вовка не знал, что обозначает мудрёное слово "революция", но, больше, переспрашивать не стал. На самом деле приехавшие гости смотрелись гораздо старше. Дедушка был высоким, как папа, с седой, окладистой бородой, в синей рубашке в мелкий горошек. Когда он собирался на улицу, обязательно одевал, на свою, по-прежнему, кудлатую голову, потёртую, чёрную фуражку, с блестящим козырьком. Бабушка осталась, как и раньше, маленькой, сухонькой, в белом платочке на седой голове. Она быстро перемещалась по комнате, постоянно что-то стряпая и выпекая. С её приездом, в доме, не выветривался запах свежеиспеченных булочек и блинов.
Вовка и дед быстро сдружились, они, чтобы не мешать женщинам, часами гуляли по ближайшим улицам и переулкам. Однажды дедушка заблудился, он в растерянности стоял на перекрёстке и не знал, куда им идти дальше. Лицо его выражало крайний испуг и недоумение:
- Во, брат, попали, как кур во щи! - произнёс дедушка виновато, - в лесу никогда не блужу, а тут, на тебе, запетлял! Ты, хоть знаешь, как наша улица называется?
Вовка, знал, что улица носила имя "Розы Люксембург", но чем была знаменита эта Роза, он не знал. Зато, он знал дырку в заборе, через которую, пройдя по старому саду, можно было попасть к ним во двор. Дедушка долго не хотел пролазить в узкую щель между досками забора, но, потом, оглядевшись по сторонам, всё-таки, последовал за внуком. Через пять минут они были на знакомом дворе. Дед облегчённо вздохнул, потрепал Вовку по голове в шапке и вымолвил:
-Чистый пластун, ну, пострел!
Вовке не понравилось слово "пластун" он сразу представил себе хитрого суслика, или слепого крота, из книжки, которую ему читала мама. Или, в лучшем случае, потрёпанного хомячка, вроде того, что бегал в круглой клетке дома у всезнающей Вальки. Он не хотел быть хомячком, и сказал об этом деду. Дедушка засмеялся и ответил, что "пластун", это - казачий разведчик. Тогда, Вовка спросил, а кто такие казаки? Дедушка помолчал, чувствовалось, что он думает, ответить внуку, или нет. Наконец дед, подбирая слова, пояснил, что казаки - "Это служивые люди, как солдаты, только на конях. Защищающие, - тут дед замолчал, подыскивая нужную фразу, и закончил, - страну и отечество!".
Дома дедушка рассказал, как они блудили, и как внук, быстро привёл их домой. Бабушка похвалила Вовку:
- С ним не пропадёшь! Молодец!
А мама огорчилась:
- Так вот, как далеко, ты, со своим другом Виталькой бродишь! А я и не знала!
После обеда дедушка всегда читал газету, он надевал очки, садился к окну, и медленно произносил слова, водя карандашом по строчкам. Ещё, он много курил, делая папироску из прочитанной газеты, насыпая каких-то крошек из матерчатого мешочка и склеивая её языком. Наверное, поэтому он часто, хрипло кашлял, постукивая себя кулаком по груди.
Однажды, когда они вместе лежали на взрослой кровати, Вовка спросил его, где он так простыл? Помолчав, дедушка ответил:
- Были места! Десять лет лес валил в Туруханском крае, там и застудился!
Вовка не знал, где этот край, как и не понимал, край чего? Но, тут же, представил деда, упёршегося плечом в толстое дерево и, с усилием, повалившего его. Вокруг лежало множество других деревьев, наверное, поваленных дедом за долгих, десять лет. Он хотел сказать об этом дедушке, но тот, уже закрыл глаза, делал вид, что спит. Вовка не стал ему мешать.
Иногда, Вовка ходил в хлебный магазин с бабушкой, магазин был за углом, но бабушка, всёравно, боялась ходить одна. Один раз, бабушка попросила его показать ей автобусную остановку, они дождались автобуса и поехали. На окраине города, возле соснового леса, вышли и пошли по тихой, мрачной аллее к большому дому с блестящей, круглой крышей и таким же крестом на самом верху. Вдоль аллеи, по которой они шли, стояло множество крестов и больших камней, некоторые были окружены загородками, другие стояли просто так. Бабушка сказала, что это старое кладбище, а под крестами закопаны умершие давно люди. Вовке стало страшно, он хотел повернуть назад, но не мог бросить бабушку одну, в этом жутком месте. Показав на высокий дом с блестящей крышей, бабушка приставила руку ко лбу, быстро перевела её на пояс, затем на одно, потом на другое плечо, и низко поклонилась, было похоже, что она провела по себе невидимый крест:
- Это Володя храм! Дом божий! А это, она ещё раз сделала то же движение рукой - крестное знамение!
На ступеньках дома, она, ещё, три раза перекрестилась, поклонилась в пояс, и он вошли во внутрь. В храме толпился народ, впереди всех, делая крестные знамения, размахивая дымящейся баночкой на цепочке, быстро говоря какие-то непонятные слова, и громко припевая, ходил полный, бородатый дяденька, в блестящих одеждах, с большим крестом на груди. Собравшиеся люди повторяли за ним эти слова и делали крестные знамения. Походив ещё немного, человек с крестом остановился, и повернулся к остальным. Люди встали в очередь и стали подходить, по одному, к этому человеку, кланяясь и целуя его руку. Бабушка сказала Вовке, что бы он никуда не уходил, и тоже пошла к бородатому дядьке. Она была последней в очереди. Поцеловав руку, она о чём-то с ним заговорила и махнула Вовке, чтобы подошёл. Вовка, с опаской, приблизился, но руку целовать не стал. Человек внимательно посмотрел на него и, растягивая слова, густым басом спросил:
- Как зовут, тебя отрок?
Так как, вокруг больше никого не было, Вовка понял, что "отрок" это он, и ответил:
- Вовой!
- Значит Володимиром?
Вовка не знал, Володимир ли он, и промолчал.
- А сколько, тебе, лет? - снова спросил бородатый.
Вовка выставил вперёд руку и растопырил пальцы.
- Пять, батюшка! - вместо него ответила бабушка.
Они отошли с бабушкой в сторону и тихо заговорили. Вовка не слышал весь разговор, но услышал произнесённое бабушкой несколько раз слово "покрестить". Человек с крестом слушал молча, потом, густым басом, спросил:
- А родители кто? Они знают?
Бабушка что-то ответила, и Вовка услышал знакомое слово "офицер".
Человек, повернулся, наложил на бабушку крестное знамение и ответил:
- Без согласия родителей не могу, голубушка! Не велено!
И важно удалился, шелестя блестящей одеждой.
По той же печальной аллее они вернулись на остановку, сели на автобус и доехали до дома. Дома, мама, переволновавшаяся за их длительное отсутствие, подступила с расспросами. Бабушка, просто сказала, что они ездили в храм, были на службе. Что она хотела, покрестить внучка, но батюшка отказался делать, без ведома, родителей.
Услышав это, мама всплеснула руками и села на стул:
- Ты, мама, почему меня то, не спросила? Вот дела! Ты, во дворе с кем нибудь, уже, разговаривала? А в церкви знакомых встречала?
Повернувшись, к неуспевшему ещё раздеться Вовке, мама сказала:
- Иди, сынок, сюда! - наклонилась и тихо прошептала Вовке на ухо, - не надо никому рассказывать, куда вы с бабушкой ходили. И папе расскажешь потом, не сегодня, пусть это будет наша маленькая тайна. Договорились? А теперь, иди, погуляй.
Вовка утвердительно мотнул головой и начал натягивать валенки. Когда мама завязывала ему шарф, он услышал, как дедушка возле окна строго отчитывал виноватую бабушку:
- Ты, что старая, совсем из ума выжила, а если об этом у Николая на службе узнают? Куча неприятностей будет, если не хуже! Э-эх, баба, и есть баба, ума, как у курицы!
Дедушка никогда не ругал бабушку и Вовка понял, что она совершила что-то очень нехорошее и постыдное. Но не знал, что? Ещё он подумал о том, что если бы он сам повёл бабушку в дом, с блестящей крышей, тогда, навряд ли, дело окончилось просто беседой. Мама обязательно дала бы ему ремня, хотя, делала это, исключительно, редко.
Несколько последующих дней, мама часто подходила к черной тарелке радио и слушала
спокойный и величественный мужской голос, рассказывающий какие-то важные новости.
Люди, в общем коридоре говорили в полголоса, а крикливая мама рыжей Люски, перестала ругаться с соседями. Дедушка, тоже, сидел у репродуктора, читал газету и внимательно слушал все сообщения. Тётя Циля хлопотала возле своей керосинки, всхлипывая, и вытирая маленьким платочком покрасневший нос. С Вовкой гулять было некому, и он грустный сидел дома, катая по полу, подаренные дедом, новые машинки, отчаянно гудя губами и сигналя.
На следующее утро, он проснулся поздно от громкого плача и причитаний, доносившихся из коридора. Сначала он подумал, что крикливая, худая мама, наконец-то, даёт ремня своей Люське. Вовка начал прикидывать, за что ей выпало такое наказание? Он, даже хотел выглянуть в коридор и поприсутствовать при этом действе. Нет, он не был злорадным! Он, даже не подозревал, о наличии у людей такого чувства. Но Люська, ему, действительно, очень надоела и опротивела. Мамы и бабушки не было дома. Дедушка, по-видимому, проснувшись, как обычно, рано, уже успел устать и, вновь, лёг спать. Дверь была закрыта. Плач в коридоре усиливался, стало ясно, что это плакала тётя Циля. Она не просто плакала, она, выла, пытаясь вставить в этот крик души какие-то слова. Наконец то, пришла мама, не раздеваясь, она прошла к радио и повернула выключатель, в центре тарелки, из репродуктора полилась грустная мелодия. Проснулся дед и лежал, молча, закинув руки за голову. Вовка повозился немного, и лёг так же как дедушка, расслабившись и свободно раскинув руки. Тарелка щёлкнула, музыка прекратилась, и тот же, твердый, спокойный, без эмоций, голос начал объявлять какое-то сообщение. Мама бессильно опустилась на стул, дедушка перевернулся на бок и поднял голову, бабушка застыла в дверях. Голос прекратился, снова, заиграла грустная музыка. Мама повернула к Вовке голову, и он увидел у неё в глазах слёзы, бабушка перекрестилась, закрыла лицо руками и стояла, раскачиваясь из стороны в сторону, повторяя:
- Ох, господи, как, теперь, жить то, будем! Ох!
Дедушка молчал, глядя в потолок, глухо покашливая.
Тётя Циля, снова, зарыдала во весь голос, громко причитая:
- Всё, всё, конец! Это конец, конец!
Вовка тоже хотел заплакать, но передумал, не понимая причины общей грусти. Он вылез из-под одеяла, прошлёпал по прохладному, недавно вымытому полу, обнял плачущую маму и жалостливо спросил:
- Мамочка, ты, почему плачешь?
- Сынок, товарищ Сталин умер! Умер! - горестно прошептала мама.
Вовка не хотел обижать маму, но, всё же, спросил:
- А, кто он?
- Товарищ Сталин наш вождь и учитель! Для всех людей, он, как отец!
- Значит, он мне дедушка? - уточнил Вовка.
Мама кивнула головой и пошла, что-то искать в коробочке с документами. Вскоре, она вернулась с небольшим портретом усатого дяденьки, в белом военном кителе с, шитыми золотом, погонами. Вытерла пыль фартуком и поставила портрет на комод.
Вовка всё время считал, что у него один дедушка - дедушка Ваня, второго дедушку он не знал, папа говорил, что его отец, давно умер, и он его не помнил. У папы была жива одна мама, её звали Катей. И вот теперь, выяснилось, что у него есть ещё один дедушка, точнее был, и, вот, теперь, и его нет. Папа пришёл на обед, хмурый, с красно-чёрной повязкой на рукаве шинели. В булочной, куда Вовка пошёл вместе с мамой, женщины стояли, в непривычно тихой, очереди, многие плакали. Вовка подумал, что женщины, наверное, думают, что теперь и они, тоже, умрут и их закопают, под такими же, тяжёлыми камнями, как тех людей на старом кладбище, в сосновом лесу. На следующий день, все опять плакали, один дедушка не плакал, он ходил, молча, думая о чем-то своём.
Эшелон.
Незаметно прошло лето,проморосила скучная осень,морозами и метелями пролетела белая зима, снова пригрело солнышко, зазеленели трава и деревья. Вовка подрос и на вопрос, когда ему идти в школу? Гордо показывал только один палец. Про страшные поездки в больничную комнату, с крючками, щипцами и стеклянными комариком с толстой иглой, он, почти, уже забыл. Дедушка и бабушка, ещё прошлой весной, уехали к себе домой, и теперь мама писала им длинные письма, о своём житье-бытье. Про товарища Сталина никто больше не вспоминал и не плакал. Люська, со своей крикливой мамой и рыжим папой перешли жить в пустующие комнаты Петра Марковича. Теперь в их квартире, жили новые люди, приветливая тётя Полина и дядя Петя, который работал вместе с папой. Тётя Циля, как сказала мама, вышла замуж, у неё в комнате поселился тёмноволосый мужчина, его звали Борисом. Братья- близнецы стали ходить в детский сад и теперь редко гуляли во дворе. Лёха-моряк "натворил каких-то дел" и его посадили в тюрьму. Во дворе, на радость детям, построили новую песочницу и качели. У дома через дорогу, ночью загорелась крыша, и Вовка до утра смотрел, как там стояли красные пожарные машины, были раскиданы по улице толстые, белые шланги, из которых струилась вода, и бегали люди в блестящих касках.
Когда на деревьях появились первые, робкие, жёлтые листочки, в песочницу явилась вредная Люська в новой, коричневой, школьной форме, с белым, кружевным воротничком. Она гордо таскала по двору свой чёрный, пустой портфель и казалась, ещё более, глупой. На следующий день, продемонстрировать свою новую, школьную форму вышли братья-близнецы, в своих одинаковых, светло-серых, без погон гимнастёрках под ремень, с блестящими бляхами, они выглядели как маленькие солдаты. Мальчики важно ходили по двору, то и дело, поправляя сползающие на нос фуражки, с лакированными козырьками и буквой "Ш" вместо звёздочки. Вовка им жутко завидовал, ему хотелось, чтобы единственный, оставшийся палец побыстрее прошёл, и он тоже пошёл бы учиться. Брать - будущие школьники, сообщили ошеломляющую новость - их папа сказал, что в школу они пойдут, уже, в другом месте. Всю часть переводят "к чёрту на кулички", далеко-далеко, в Забайкалье, и туда надо ехать поездом. Вовка уже знал, что "часть", это не кусочек от чего-то, а то место, где была папина работа. Куда они поедут, он не расслышал, но понял, что теперь им предстоит жить "за чем, то". А вот сообщение, что они туда поедут поездом, его обрадовало. Свои предыдущие поездки с родителями в отпуск он не помнил и ему, очень хотелось покататься на поезде.
Действительно, многие вскоре стали уезжать. Во двор заезжали военные машины, жильцы, с помощью весёлых, радостных солдат, грузили в грузовики свои узлы, коробки и уезжали. В некогда шумном коридоре осталась тётя Циля, со своим горбоносым дядей Борисом; рыжая Люска, со своими родителями; и Вовка со своей мамой и папой. Люскиной маме, теперь, было не с кем ругаться, наверное, поэтому, она ходила грустная и расстроенная. В любимой детворой песочнице, было тихо и скучно. Изредка там появлялся лучший друг Вовки - Виталька. Его папу никуда не переводили, и они оставались жить на старом месте.
Вернувшийся однажды вечером папа, сказал маме, что надо собираться, на днях отправляется последний эшелон, и он назначен его начальником. До позднего вечера они с папой собирали и складывали в ящики свои вещи. Вовка собрал все игрушки, но мама их "отсортировала", все поломанные и старые, были безжалостно выброшены с мусором на помойку. Вовке было жаль потерянных игрушек, но он стойко промолчал, понимая сложность обстановки. Мама сказала, что дорога длинная, не меньше десяти суток, и надо подкупить кое-что из продуктов. На следующий день, с утра, они отправились на рынок. Мама купила яиц, и они пошли к мясным рядам. На своём прежнем месте, глыбой стояла мама Лёшки-моряка, увидев соседей, она создала на лице нечто похожее на добрую улыбку. Вовка, по привычке, хотел спрятаться за маму, но, вспомнив, что они совсем скоро уедут "к чёрту на кулички" и там, эта тётка, их никогда не догонит, смело вышел вперёд.
- Ой, какой симпатичный мальчик! - Пропела ласковым голосом Лёшкина мама, - как жалко, что вы уезжаете! А мой сынок, всё мается, сидит где-то под Тайшетом, ещё два года осталось.
Мама купила довольно увесистый кусок мяса, в овощных рядах взяли огурцов, помидор и редиски. Всю дорогу домой, Вовка представлял себе, как несчастный Лёха-моряк, сидя под тяжёлым Тайшетом, "мается от безделья". Именно так говорила тётя Глаша своим внукам, когда они не знали, куда себя деть и добавляла - что, когда ей нечего делать, она носки и варежки вяжет, а когда очень сердилась, ещё вспоминала, про какого-то опрятного кота. Вовка подумал - жалко, что они уже ушли с рынка, надо вернуться и подсказать Лешкиной маме - пусть и он вяжет носки, или варежки, или заведёт себе кота.
На следующее утро на грузовой машине приехал папа. Он, и ещё три дяденьки солдата, вынесли их немногочисленные вещи, и сложили ближе к кабине. Сказав, что пока эшелон ещё не подали, и за ними, к вечеру придёт машина, папа уехал. В пустой комнате остался деревянный стол, две табуретки, чемодан с вещами и старый помятый чайник на кухонной плите. Они с мамой сели к столу и долго молчали, каждый думал о своём. Вовка в душе был рад, что скоро они покинут этот дом. Тут навсегда останется страшная башня-водокачка, вместе с, живущим в ней, Бабаем; опасная мама Лёхи - моряка; вредная Люська; и скамейка на детской площадке, где Вовка постоянно засаживал себе занозы.
- Мама, а куда мы поедем?
- Далеко, сынок, в Забайкалье. Есть такое огромное, красивое озеро - Байкал, а мы будем жить за ним. Понял?
Вовка мотнул головой в знак согласия. А сам попытался представить его. Он знал, что такое "озеро", на нём он кормил гусей, когда они ездили с папой пить пиво. Но каким большим должно быть то озеро, за которым они будут жить и, до которого, надо было ехать много дней на поезде, Вовка представить не мог. Оставшееся до вечера время он бродил по пустым комнатам бывших соседей, смотрел в окно, пил чай, который им принесла добрая тётя Циля. На исходе дня, в дверь постучались и вошедший дядя солдат, сказал, что надо ехать. Попрощавшись со всеми, они вышли во двор, на улице стояла зелёная, легковая машина, которую, как Вовка уже знал, называли "эмкой". Машина сделала круг, объезжая детскую площадку, когда она проезжала ворота, Вовка оглянулся, и в последний раз оглядел знакомый двор. Он ещё не знал, что
сможет сюда вернуться, только, через двадцать лет. Вовка надеялся, что они поедут на вокзал, где он уже был, провожая бабушку и дедушку. Но машина, поплутав по каким-то переулкам, привезла их к большим деревянным сараям, стоящим вплотную к блестящим рельсам. Там стояло несколько зелёных, пассажирских вагонов, длинная цепочка коричневых - товарных и много невысоких ящичков на железных колёсах. На которых стояло множество всяких, разных автомобилей и бескрылых самолётов. Папа провёл их в зелёный вагон, в вагоне уже было много людей, незнакомых тётенек, дяденек в военной форме и в свитерах. Где-то в глубине вагона плакали маленькие дети, пахло потными телами, какой-то едой и лаком деревянных сидений.
- Вот наше купе, - сказал папа, откидывая висящее синее одеяло, пропуская Вовку и маму вперёд.
То, что папа назвал купе, состояло из четырёх лавок, две верхние были прицеплены к стене, на нижних, можно было сидеть. Между ними под большим окном со шторками располагался квадратный столик. На самом верху, под потолком, на полках уже лежали вещи увезённые утром. Мама и Вовка с папой, сели друг против друга на скамейки собираясь поговорить:
- Поедем не скоро, ночью, - сказал папа, - постели проводник принесёт, располагайтесь.
Я уже поужинал, не ждите - ложитесь спать.
За занавесом раздалось предупредительное покашливание, а затем мужской голос:
- Товарищ капитан, там железнодорожники пришли, просят вас выйти.
- Отдыхайте, - сказал папа, - я пошёл! Поцеловал маму и Вовку и ушёл. Из-за занавески выглянула женщина, огляделась, улыбнулась маме, как старой знакомой:
- Женя, здравствуй! Слышу, за стенкой разговаривают, думаю, вы, с Колей, или не вы? А, что, Николаю звание присвоили?
- Да! - Засмеялась мама, - перед самым отъездом, вчера объявили!
- А я слышу, "товарищ капитан", думала, что соседи у нас, кто-тодругие. Наверное, и обмыть не успели?
- На новом месте обмоем!
- Ну, ладно, пойду своё войско укладывать. Мой заступил дежурным по эшелону, - голова исчезла.
- Мама, - тут же спросил Вовка, - что эта тётя про папу говорила?
- Нашему папе присвоили звание "капитан".
Наверное, всем "начальникам эшелонов" присваивают это звание - подумал Вовка - такой порядок. Капитанами, по его представлению, были суровые, бородатые люди, управляющие кораблями, с биноклями на груди. Это были моряки, папа не был моряком, но всё равно, как Вовка уже слышал, его называли "капитаном". Пришедшие к папе какие-то железнодорожники, всего скорее, и принесли ему бинокль, а если он не будет бриться, как случалось в отпуске, у него вырастет борода. Вовке было непонятно, как женщины собирались "обмывать капитана", если это будет выглядеть так же, как мама моет по вечерам Вовку в тазике, папа, точно, не согласится, тем более, при чужой тёте. Вовка представил раздетого, мокрого папу, стоящего в тазике, с бородой и биноклем на груди и засмеялся. Мама с удивлением посмотрела на него, посчитав, что так сын радуется повышению отца, сказала:
- Папа вернётся, посчитаешь звёздочки у него на погонах. Раньше сколько было?
За окном быстро набегали вечерние сумерки, где-то далеко, через качающиеся ветки деревьев, мелькал одинокий, уличный фонарь. Неожиданно, по окну застучали первые капли дождя, длинные мокрые слёзы, догоняя друг друга, бежали по стеклу, исчезая за его нижней рамой. Стало скучно и грустно. В вагон принесли квадратную коробочку с застеклёнными стенками, внутри её горела свечка, точно такая же, как та, что мама зажигала, когда внезапно в доме гас свет. Тогда, Пётр Маркович, что-то делал за дверкой железного ящика в коридоре, а тётя Циля, ходила по тёмному коридору, стучала в двери и громко объявляла:
- Выключите все потребители!
Мама, покопавшись в сумке, тоже зажгла свечку и поставила её в пустую кружку. В купе стало светло и немножко веселее. Вовка, проголодавшийся за день, взял очищенное мамой яйцо, и попытался его откусить. Откусилась только белая его часть, под ним обнаружилось ядро, зеленоватое снаружи, и жёлтое внутри. Вовка, с трудом, его откусил, ядро не жевалось и прилипало к верху рта. Мама, заметив его мучения, налила чай из термоса и протянула со словами:
- Горе, ты, моё! Это яйцо, сваренное вкрутую, чтобы не испортилось в дороге, привыкай кушать такие!
Пока Вовка боролся с крутым яйцом, мама приготовила ему постель на нижней полке. Уставший от нахлынувших событий и впечатлений, немного повозившись на непривычном ложе, Вовка заснул.
Проснулся он от странного ощущения, что, что-то не так. Нет, всё вокруг осталось прежним - стол со стаканами, тусклый свет фонаря со свечкой в коридоре. Мама спала на соседней полке, но что-то было не так, как прежде, когда он засыпал. Под полом неведомая сила, тихонько скребла что-то, как полозья санок, попавшие на асфальт; по висящему, вместо двери, одеялу, медленно перемещались поперечные световые полосы; внутри вагона, что-то поскрипывало и щёлкало. Ложечки в стакане дружно дребезжали, а во всём лежащем теле, было ощущение, что оно медленно плывёт над землёй.
Вовка вскочил и прильнул к окну, за стеклом медленно проплывали столбы, с висящими на них гирляндами лампочек. Иногда, перед ним, мелькали коричневые вагоны, они шли один за другим, потом, внезапно прерывались. Напротив, проплыл большой, освещённый дом, какие-то люди прогуливались вдоль его ярких окон, дяденька в красной фуражке, со свёрнутым флажком в руке, стоял и смотрел в Вовкину сторону. Проснулась мама, глядя в окно, с какой-то грустью сказала:
- Ну, вот и всё! Поехали! - помолчав, добавила, - что-то, долго нашего папы нет?
Папа вскоре пришёл. У него не было бинокля, который должны были подарить железнодорожники, и в который, Вовка, втайне, надеялся посмотреть. Вовка встал на качающуюся кровать-полку и посчитал звёздочки на погоне сидящего отца, их было четыре. Эту цифру Вовка уже знал.
Они все вместе, ещё раз покушали, папа опустил одну верхнюю полку, мама расстелила постель, вскоре, все улеглись. Под монотонный стук колёс, Вовка, снова, заснул.
Разбудила его мама. В вагоне громко переговаривались люди, по полу тянуло лёгким холодком, эшелон стоял.
- Давай, сынок, вставай, завтрак принесли! Пока поезд стоит, покушаем, может, успеем погулять. Одевайся, бери тарелку и пошли.
Вовка, как мог, быстренько оделся. Взяв тарелку, отправился вслед за мамой. В начале длинного коридора, стояло два дымящихся, круглых, зелёных бака. Большой поварёшкой мама наложила коричневой каши в тарелки, и они набрали чай в свой термос. Пришёл папа, все вместе позавтракали. Мама называла кашу гречневой и солдатской, Вовка с удовольствием съел целую тарелку. После этого, по железной лестнице, спустились из вагона на землю. Пассажиры гуляли вдоль состава, не отходя особенно далеко. Возле коричневых вагонов заиграла музыка, и кто-то громко запел. Но вскоре, паровоз, выпускающий струи пара в начале поезда, дал гудок, люди поспешили в свои вагоны, и поезд тронулся.
Мимо окон проплывали скошенные поля, маленькие посёлки и деревушки. Иногда, на пути поезда попадалась большая река. Тогда, совсем рядом, с окном быстро мелькали металлические конструкции моста, а далеко внизу, тихо струилась вода. Если река была большой, по ней плыли чёрные грузовые корабли и белые, нарядные пароходы. Вовка боялся, что поезд может поскользнуться на блестящих рельсах, и они, вместе с вагонами, машинами и бескрылыми самолётами рухнут в реку. Он всегда, с замиранием сердца, ждал, когда мост, наконец, кончится. На въезде и выезде с моста, стояли люди в зелёных фуражках с винтовками, а под мостом, по вытоптанной траве, бегали большие собаки. Со временем, он, даже, стал угадывать, когда будет мост. Если железная дорога, начинала подниматься на высокую насыпь, внизу, на земле появлялся забор из колючей проволоки, значит - скоро будет мост. Обычно, мост перепрыгивал реку, возле очередного большого города. Тогда, с обеих сторон насыпи, начинали тесниться постройки, дома, мелькали дороги, с идущими по ним машинами, бежали занятые своими делами люди. Потом, поезд начинало качать из стороны в сторону и, если плотно прижаться к стеклу, то можно было увидеть на повороте, с одной стороны, чёрный, выпускающий белый пар паровоз, а, посмотрев в другую сторону, успеть разглядеть машины и коричневые вагоны, едущие следом за зелёными.
Эшелон часто останавливался, если остановка была короткой, никто, кроме часовых, из поезда не выходил. Вовка видел в окно, как вдоль вагонов, прохаживались дяденьки солдаты с винтовками на ремне. Как папа объяснил, для того, чтобы посторонние не приближались к эшелону. Вовка ехал в эшелоне и не был посторонним, это прибавляло ему гордости. Иногда, на остановках, к поезду прибегали местные пацаны, стоя в сторонке, они с интересом рассматривали вагоны, пассажиров, самолёты под брезентом и "колёсные машины", как папа называл автомобили. Мальчишки, тоже, были посторонние. Вовка из окна, гордо поглядывал на них, точно зная, что он не посторонний, а принадлежность воинского эшелона, он чувствовал, что мальчишки ему завидовали. Когда же беспрестанное покачивание вагона и однообразие колёсной жизни начинала надоедать, он, напротив, завидовал им. Сейчас эшелон уйдет, и мальчишки пойдут, по своим мальчишеским делам, будут играть в догонялки, прятаться вон, за теми поленницами дров, строить штаб из всяких палок и досок. А он, так и останется одиноко сидеть у окна и смотреть на надоевшие поля, перелески, столбы и мелькающие провода.
На больших остановках, именуемых "узловыми станциями", происходила "смена локомотивов", уставший от многочасового пути паровоз в "голове состава" отцеплялся и ехал "в депо отдыхать". Со стороны "хвоста поезда", медленно появлялся другой, такой же чёрный, с громадными, красными колёсами. С блестящей, металлической "рукой", вдоль колёс, которая, беспрестанно, сгибалась, и разгибалась, в такт движения. Отчаянно гудя, он не спеша, проплывал вдоль состава, будто осматривая то, что ему предстояло тащить и, важно, занимал своё место впереди. Вагоны дёргались, сталкиваясь, где-то внизу громко шипел воздух.
Во время таких остановок к поезду приходили тётеньки, продавая всякую еду. Это были ягода и семечки, разложенные в кулёчки; бутылки с молоком; варёная картошка с зелёным луком, завёрнутая в газету; варёная и жареная рыба. Сначала тётки осторожно подходили и останавливались в стороне, опасаясь строгих часовых. Тогда женщины из эшелона кричали часовым, чтобы те вызвали "дежурного по эшелону". Приходил офицер с красной повязкой, или Вовкин папа и разрешал подпустить торгующих. Счастливые тётеньки перебегали через пути, наперебой предлагая свой товар, население зелёных вагонов дружно высыпало на улицу. Все перемешивались. Вскоре радостные торговки уходили к себе, на ходу, пересчитывая деньги, нагруженные пассажиры, с трудом залезали в вагон, передавая, друг другу покупки. В установленное время, на больших остановках, играл горнист и, если внимательно вслушаться в звуки, его сигнала, то можно было услышать - "бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед!" Вдоль вагонов спешили солдаты, несущие тяжёлые термоса с едой, возле коричневого вагона, с дымящейся трубой, называемого всеми "кухней, возникала небольшая очередь. По вагону разносился запах свежего борща, перемешивающийся с ароматом купленной, варёной картошки, рыбы и солёных огурцов, все дружно приступали к еде. Сигнал, призывающий на обед, был совершенно одинаковый, независимо от того происходило дело в обед, утром, во время завтрака, или в ужин. Это очень смешило Вовку. Обычно кушать приходил и папа, ел он мало, объясняя это тем, что уже перекусил, "снимая пробу". Это, тоже, занимало Вовку - пришёл на кухню папа, попробовал, ему понравилось, и он сказал - что можно кушать всем. Дома, обычно, это делала сама мама. Он представил себе, что они сидят с мамой голодные, возле пустых тарелок, и ждут, когда отец им разрешит покушать, а его всё нет и нет!
К ним в купе притянули телефон, коричневая коробочка стояла на столе, и, иногда, негромко звенела. Вовка знал, что три звонка, это им, обычно отвечала мама, или отец, Вовке трогать телефон, было запрещено.
Через несколько дней, за окнами, вместо однообразных берёзовых "колков", потянулись темно-зелёные, бескрайние массивы густого леса. Мама сказала, что это "тайга" и тут живут всякие дикие звери и птицы. Вовка внимательно всматривался в то, подступающий к самой дороге, то, убегающий вдаль лес, но так ни разу, никаго зверья так не увидел. Наверное, разбежались, заслышав поезд, решил он.
Однажды под вечер, эшелон остановился на какой-то небольшой станции, напротив длинного, одноэтажного здания, с вывеской наверху. Папе, который в это время ужинал вместе с ним, позвонили "с локомотива" и сказали, что стоянка десять минут, "будем пропускать скорый". Папа ушёл, пообещав вскоре вернуться. Показав на длинное здание, мама пояснила, что это вокзал. Вовка уже знал многие буквы, и они начали с мамой, складывать буквы, написанные на вывеске над зданием. С трудом, Вовка прочитал слово "Тайшет" и, вдруг, вспомнил, что о нём им рассказывала мама Лёшки-моряка. Как он не старался, но так и не смог, не под громадной вывеской, ни рядом со зданием, разглядеть сидящего и "мающегося" моряка. Наверное, он где-то в подвале под этим тяжёлым, угрюмым зданием, предположил Вовка. Как те, непослушные пацаны, которых поймал жуткий Бабай из водонапорной башни, возле рынка. А, может, Лёха отошёл куда нибудь, ненадолго, чтобы отдохнуть.
Он рассказал о своих сомнениях маме, они долго смеялись, над его мыслями, с подошедшим отцом. Папа посадил его на колени и рассказал, что дядя Лёха-моряк, совершил тяжкий проступок, за который его отправили в эти дальние, таёжные места, где он не сидит, а работает на тяжёлых работах и не имеет права вернуться домой. А, "под Тайшетом", означает, что работа эта, находится недалеко, вот от этой станции, под названием - Тайшет.
За окном, мелькающей зелёной лентой, прогрохотал скорый поезд, на минуту закрыв перрон и здание вокзала. Вскоре, и они поехали, исчез вокзал, вдоль железной дороги потянулся забор, в несколько рядов, колючей проволоки, с вышками по углам, на которых, блестя штыками, виднелись часовые. За проволокой, какие-то люди в чёрных одеждах, закатывали на вагоны большие, толстые брёвна.
- Может, среди этих людей и работает наш бывший сосед? - Глядя в окно, сказал отец.
- Папа, - спросил Вовка, - почему же мы едем ещё дальше, чем этот дядя? Мы, тоже, что-то натворили?
- Так надо, сынок! Мы люди военные, служим и живём там, где надо стране!
Вовке стало приятно, что папа причислил и его к людям военным.
- Ну, а как же? - удивился отец, - ты, хотел от друга Витальки уезжать? Нет? Тебе нравился двор, друзья, песочница? Конечно! Или не так? Так! Но, поехали мы с мамой, и, ты,тоже собрался и поехал! Правильно? Значит и, ты, подчиняешься военному приказу!
Вокруг Байкала.
Утром они приехали к Байкалу. Вовка запомнил этот момент на всю жизнь. Неизвестно почему, он проснулся очень рано, весь вагон ещё спал, только возле купе проводников, кто-то тихонько стучал железками, разжигая титан. Вовка завернулся в одеяло, отдёрнул шторку и присел к окну. Мама спала, повернувшись к стенке, отец, тоже, посапывал на своей полке, укрывшись с головой одеялом. Поезд мчался через длинные, колышущиеся космы белого тумана. Сквозь туман просматривались могучие, белёсые от утренней сырости, ели, сонные лиственные деревья, в не ярких лучах утреннего солнца. По вырубленным в скале террасам, поезд постепенно спускался к чему-то большому, могучему, скрытому за туманом. Вовка не видел что это, но чувствовал, что оно есть, оно рядом, оно живое. Глухо простучал за окном коротенький мостик через небольшую, чистую речушку, потом, ещё один. Вовка успел заметить прозрачно хрустальную воду, каменистые берега и, вдали, что-то громадное и светлое, куда это ручеёк и стремился. Потом, окно занавесила густая пелена тумана, поезд повернул, и прямо под насыпью, в нескольких метрах от вагона, Вовка увидел маленькие, пенные волны, набегающие на прибрежный песок. Они были не злые, волны выплёскивались на берег, как-то мягко, ласково, как будто гладили его. Подул лёгкий ветерок, туман рассеялся и Вовка увидел ровную, искрящуюся, бесконечную даль. Где-то, далеко-далеко, переходящую в синее, бескрайнее небо. У него перехватило дыхание от вида бесконечного простора, света и чистоты! Вовка никогда не видел живого моря, но сразу понял, что это оно!
- Море, море! - закричал он, - смотрите, море!
Проснулась мама, посмотрела в окно:
- Тише, людей разбудишь. Это Байкал!
Вовка, не отрываясь, смотрел в окно, и каждый раз, находил в облике моря что-то новое. Вон, вдалеке, пенит воду острым носом маленький, белый кораблик, похожий отсюда на детскую игрушку. Темной точкой застыла на воде одинокая лодка под жёлтым парусом. Кажется, что она не плывёт, а висит в воздухе, между небом и землёй. Белые, незнакомые птицы, летают над самой водой и важно плавают недалеко от берега, очень похожие на уток в озере, на опушке соснового леса.
Вагон, разбуженный Вовкиным криком, постепенно наполнялся голосами, стуком отрываемых ящиков нижних полок, звоном посуды. По проходу забегали люди с кружками, спеша набрать кипятка. Дяденьки с полотенцами через плечо выстроились в очередь в конце коридора. Мама, повела Вовку в туалет умываться. Они отстояли очередь. Вовка туалет не любил, там, почему-то, всё время было мокро и холодно. Матовое окно было слегка опущено, в маленькую комнатку, вместе с утренней прохладой, доносился ужасный грохот летящего состава. Пол вибрировал, всё время, норовя ускользнуть из-под ног. В одном углу размещалась маленькая, железная раковина с краником, торчащим над ней. Напротив, находилось нечто, напоминающее детский горшок, только больше и выше. Снизу была приделана железная педалька с пружиной, как Володе пояснили, если на неё нажать, всё, что обычно, остаётся в горшке, свободно упадёт на землю - на шпалы. Он попробовал - нажал на педаль, внизу открылось круглое окошечко, и стала видна мелькающая земля и шпалы. Возле угловой, малюсенькой раковины помыться было невозможно, у Вовки не хватало рук. Одной рукой, надо было за что-то судорожно держаться, другой, изо всех сил, нажимать тугой кран, и, быстро, донеся ладошку с водой до лица, ополаскивать его. Поэтому, обычно, мама брала его подмышку, поднимала над раковиной и своей рукой мыла лицо. Остальные процедуры в этом помещении, с трудом, приходилось делать самостоятельно.
Папа сказал, что большая остановка будет через два - три часа. Решили: - общего завтрака не ждать, а "покушать чем бог послал". Бог, в это прекрасное утро, им послал: - купленную накануне, варёную картошку, солёные огурцы, свежие, красные помидоры и, остаток маминого резерва, припасённую, ещё из дома, колбасу. Завтрак дополнил чай из термоса с печеньем. Ещё перед завтраком, Вовка с облегчением вспомнил, что варёные яйца с несъедаемым желтком закончились, ещё несколько дней назад. Он так и не научился их глотать. Пережёвывая хрустящий огурец, Вовка, продолжал смотреть в окно на прекрасное, нескончаемое море. День, уже, был в полном разгаре, ярко светило солнце, бликами отражаясь в воде, туман над зеркальной водой рассеялся. Но другого берега, так и не было видно.