Иван Трофимович был в бригаде самым старшим по возрасту и пользовался непререкаемым авторитетом у остальных пчеловодов. Как он сам о себе говорил, - "отец сконструировал его в промежутке между двумя войнами". Трофим Афанасьевич успел повоевать в Финскую компанию, и в первый же месяц Отечественной войны, был призван на фронт. Служил фронтовым шофёром, осенью сорок пятого, с победой вернулся из Вены. В первые послевоенные годы, "сконструировал" ещё брата и сестрёнку. "Пчеловодить" маленький Ваня начал, практически, с детства. Постигая эту сложную науку, как он сам выражался, под строгим руководством отца и старенького деда. Всё учение сводилось к наблюдению за работой взрослых, несложной помощи родителю в пасечных делах, типа - "принеси - подай", старанию и терпению. Старание и терпение, воспитывал отец, крепкими "подзатыльниками" за любую, даже малую, оплошность. Дед руки распускал редко и только в экстренных случаях. Однажды, когда дед пошёл к реке, осмотреть поставленные с вечера закидушки. Ваня решил проверить, правда ли, что пчёлы, как и нечестные люди, могут залазить в чужой улей, убивать хозяев и воровать мёд. Как воровство устроить, ему подсказал рыжий, веснущатый Юрка, которого все дразнили - "Рыжий-пыжий-конопатый, убил бабушку лопатой!". Юрка страшно злился, долго бегал за обидчиком и если ловил, то бил "по-взрослому" в лицо и "под дых". Бабушки у Юрки не было, нет, он её не убивал, он, даже, её не помнил, она умерла, когда он ещё не родился. Они тоже держали пчёл на задах своего огорода и никуда не выезжали.
Юрка был на пару лет постарше Ваньки и, несмотря на юный возраст, слыл хулиганом и драчуном.
Как его научил Юрка, Ваня выбрал самый слабый улей, где улетающих и прилетающих пчёл было меньше всего, а у входа-летка ходили две старых пчелы-охранники. Засунув между корпусами улья лезвие топора, Ванька с трудом приподнял его, и в образовавшуюся щель вставил берёзовую палку. Была осень, медосбор, практически, отсутствовал, злые пчёлы метались по всей округе в поисках нектара. Они чувствовали приближение холодной зимы и старались пополнить свои запасы.
Сначала всё, вроде, было нормально, поведение насекомых, практически не изменилось. Иван даже сходил на опушку леса посмотреть, где дед. Дед сидел на древней коряге, с суковатым удилищем в руках. Поплавок-пёрышко неподвижно торчало посредине блестящего зеркала маленькой заводи. Дед был страстным рыбаком и, судя по всему, скоро возвращаться на пасеку не собирался.
Экспериментатор вернулся к ульям. Происходящее там, вогнало его в ужас. Возле сделанной им щели, непрерывным шевелящимся клубком роились пчёлы. Их было так много, словно сюда слетелась вся пасека. На прилётной доске и стенках улья дралось множество пчёл. Они бегали друг за другом, сплетались в клубок и, сцепившись, падали в траву. В воздухе стоял несмолкаемый гул, как будто где-то рядом летал самолёт.
Ванька отчаянно пытался вытянуть застрявшую березовую палка. Но она не поддавалась! Пчёлы жалили руки, шею, лицо. Хозяевам мёда казалось, что этот маленький человечек заодно с ворами. Нападавшие, напротив, считали его защитником улья и своим врагом. Подгоняемый злобным жужжанием и ужалениями, незадачливый пчеловод пулей влетел, в отрытую дедом землянку, захлопнул дверь, стянул с себя рубашонку и начал давить ползающих по ней пчёл. Одна, самая проворная, обуреваемая злобой, покрутилась у его лица, шмыгнула в ухо, и больно ужалила там.
Ванька в панике забегал в маленьком помещении, с трудом сдерживаясь, чтобы не завыть в голос. Нашарив в темноте свою куртку, и штаны, специально сшитые мамой маленькому пчеловоду, натянул их, нахлобучил на голову отцовскую сетку-маску и, вновь, бросился к улью.
Сражение было в самом разгаре. Полностью сломив сопротивление обороняющихся, бандиты ворвались в улей. Часть защитников погибла в неравной схватке, матка с немногочисленной свитой забилась в самый дальний угол. Некоторые пчёлы-хозяева, поняв бессмысленность сопротивления, перешли на сторону врага. И теперь, вместе с разбойниками, таскали, с трудом заготовленный мёд, в соседние ульи. Вокруг улья, и на его стенках, теперь, сражались между собой представители разных семей, полагающих, что добыча полностью принадлежит только им.
С рёвом Ванька бросился к деду. Но тот, услышав шум дерущихся пчёл, уже сам поднимался от реки к пасеке. С одного взгляда дед понял, что произошло, и одарил внука таким взглядом, от которого Ваньке стало ясно - сегодня быть ему битым!
Палка была вынута. Но все попытки деда прекратить разбой успеха не имели. Не помогло сужения летка, поливание водой и окуривание дымом, смазывания щелей и прилётной доски керосином из керосиновой лампы. Даже полное закрытие летка не принесло успеха, пчёлы находили малейшие щелки между корпусами старого улья и проникали вовнутрь, возвращаясь назад с ворованным мёдом. К вечеру улей опустел, на идеально чистых рамках не было ни капельки мёда. Как погорельцы, бродили, редкие, уцелевшие пчёлы, на дне улья, позже, была обнаружена убитая матка.
В горячке борьбы дед забыл о внуке. Но потом, когда всё уже было кончено, взял с крышки опустевшего улья ремень, которым стягивали при перевозке улья, свернул его втрое и несколько раз "вытянул" Ваньку по заднице и горевшей от ужалений спине.
Виноватый внук даже не пошевелился. Непривычно сгорбившись, дед Афанасий, тяжело опустился на старую колоду возле кострища и горько заплакал. Время было послевоенное, тяжелое, жили впроголодь. Семья перебивалась на трудодни отца, работавшего водителем в колхозе. И нищенскую зарплату мамы - санитарки в местной, маленькой больнице. Одним из источников дохода был мёд, который дед всю зиму носил на продажу к пассажирским поездам, изредка останавливающимся на их маленькой станции.
Молча, дед и внук похлебали холодную уху и легли спать. Ночью у Вани начался жар, искусанное тело опухло и горело жутким огнём. От ужаления в ухо в голове звенело, шея и щека оплыли громадным отёком, голова кружилась. Перед глазами, мигающей вереницей проносились бесконечные огни. Он начал бредить.
Не на шутку "струхнувший" дед, бросив пасеку, семь километров тащил бесчувственного внука в посёлок. Проклиная пчёл и моля бога о помощи. На счастье, всё обошлось благополучно, мальчику поставили успокаивающие уколы, обработали укусы. В ухо несколько дней капали какие-то капли, пахнувшие как жидкость для лампадки, приносимую бабушкой из церкви. Ухо болело ещё очень долго, почти до Нового года.
Эту известную всем историю Иван Трофимович рассказывал, обычно, после редких совместных ужинов. Когда на пасеке собиралась большая часть бригады. В свете костра, с порозовевшим, после выпитого лицом, неподражаемой мимикой, разными голосами, он изображал всё произошедшее. Упуская пикантные подробности с дедовым ремнём и разбором, который, всё-таки, учинил отец после возвращения сына из больницы.
Эти детские воспоминания о неделях, проведённых в больнице, не избалованному деревенским бытом мальчику, показались самыми запоминающимися днями. Добрую память о людях в белых халатах, он пронёс через всю жизнь. По характеру весёлый и общительный, с тонким чувством юмора, Иван Трофимович мог в своих рассказах, незаметно подтрунивать над самим собой и окружающими. Мастерски, под общий хохот рассказывал анекдоты, которых знал несметное множество. Он больше остальных находился на пасеке, жил в лесу, наслаждаясь покоем и тишиной. Наученный горьким опытом, ходил по пасечному точку и работал с пчёлами только в маске. Никогда, даже оставаясь на пасеке один, не пил воду из носика чайника, опасаясь, что залезшая туда пчела попадёт и ужалит во рту. В носик чайника, обычно, вставлял обструганную палочку - пробку.
Иван Трофимович никогда не отказывал в помощи и частенько выручал друзей. В один из сезонов, к бригаде "прибился" новый человек, "из городских". Его, в обмен на разрешение стоять на буйно цветущем доннике, попросил взять фермер - хозяин посевов. Товарищ этот занимался пчёлами второй год и достаточного опыта не имел. Про него говорили, что он "толкал" науку в одном из сельскохозяйственных НИИ и. даже, имел научную степень. Поражая, по-деревенски простых пчеловодов, своей интеллигентностью и обходительностью. В очередной раз, приехав на пасеку, во время дежурства Иван Трофимовича, городской товарищ, разжёг дымарь. На своём прицепе, где один, к одному, стояли десять ульев, самостоятельно, почти половину дня, молчком, что-то колдовал над пчёлами. Вернувшись к вагону - сторожке, вежливо распрощался и уехал.
Иван Трофимович остался один. Он любил такие спокойные часы. Поставив раскладной стул в тени раскидистой берёзы, в полудрёме, слышал лёгкий шум ветра в зелёных гривах деревьев. Тарахтение трактора на дальнем поле, совсем рядом, частые очереди дятла на сухой осине, грустный подсчёт чьих-то лет одинокой кукушкой, нескончаемую песню жаворонка в высоком, безоблачном небе. Было тихо и раздольно. Светило, тёплое солнышко, лёгкий ветерок ласково обдувал лицо, шевеля волосы на непокрытой голове.
Вдруг, какое-то новое ощущение заставило Иван Трофимовича открыть глаза. Откуда-то явственно пахнуло дымом. Костёр прогорел ещё вчера, и он его больше не разжигал. Вскочив на ноги, он прошёл вперёд, в поле пьяняще пахнувшего донника, чтобы видеть все прицепы с ульями стоящие вдоль опушки леса. Под лёгким ветерком слева, вдоль молодого осинника, стлался белый дым. Быстро пройдя навстречу дыму, Иван Трофимович увидел мечущиеся языки пламени на прицепе городского пчеловода. Подбежав ближе, определил, что крышка крайнего улья горит изнутри, а вокруг, как сумасшедшие носятся испуганные пчёлы из этого, и ближайших ульев. С трудом, поднявшись на высокий прицеп, рискуя обжечь лицо и руки, он скинул на землю горевшую крышку, подкрышник, утеплительную подушку, тлеющий, запрополисованный коврик. Обжигаясь о капающий воск, вытянул и выбросил из улья половину, уже начавших тлеть, рамок верхнего корпуса. Когда основной очаг возгорания был ликвидирован, не торопясь, успокаивая разгулявшееся сердце, сходил к прицепу-бочке за водой. Часто останавливаясь, и вытаскивая ногтями из кожи рук, маленькие, зазубренные жала, оставленные испуганными погорельцами. Налив ведро, и захватив опрыскиватель, вернулся к месту пожара. Тщательно смочил водой всю внутренность улья, залил дымящиеся тряпки и остатки крышки. Принёс кусок плёнки, запасную подушку и, как мог, закрыл и утеплил пострадавший улей. Поздно вечером, почти потемну, ещё раз проверил улей. Всё было нормально, но разволновавшиеся пчёлы висели клубом под прилётной доской, не желая заходить в своё разгромленное жилище. От улья густо пахло дымом и топлёным воском. И ещё, чем-то волнующе знакомым, но очень далёким. Позже, он вспомнил, что так пахло в детстве, когда мама варила для простывших и кашляющих детей, конфетки из подгоревшего сахара.
Оповещённый по телефону хозяин ульев, в сопровождении фермера, прибыл на следующий день к обеду. Выскочив из машины, он, как угорелый помчался к своему прицепу. Вскоре вернувшись, покопался в бумажнике и молча протянул Иван Трофимовичу какие-то деньги. Это было его ошибкой. Ветеран, как говорят, "взвился":
- Вы, что мне суёте? Вы, что считаете меня нищим? Вы, почему поработали дымарём и не соизволили проверить, не попала ли искра в улей!?
Широко жестикулируя, приблизился к отступившему в испуге виновнику:
- И не надо так дымарём по сумасшедшему дуть, это вам не меха в кузницы. С пчелой надо ласково обращаться, как с дитём! Тогда и искры не полетят во все стороны!
Приехавшие смутились. Интеллигентный товарищ опешил, не ожидая таких бурных эмоций:
- Извините! Я считаю себя обязанным вам! Я хотел как-то вас отблагодарить!
- Не надо мне ваших благодарностей! Вы же не ребёнок, можете представить, чем всё могло бы закончиться!
Почти успокоившись, обычным тоном, Иван Трофимович примирительно сказал:
- Я тоже ночью не сижу тут, под берёзой! А сплю! Посмотрите, рядом лес! Дождей с месяц уже не было! Трава, как порох! Заполыхало бы ночью - не приведи господь!
Повернувшись к пытающему что-то сказать фермеру, закончил:
- А за лесом, в аккурат поле, с твоей пшеницей. Потом, все, остались бы не виновными! Один я, как сторож, всю оставшуюся жизнь "мантулил" бы! Но так бы, и не смог рассчитаться!
Когда, проверив семью, и заново собрав гнездо, гости уехали. Иван Трофимович, на всякий случай, сходил к их прицепу, обошёл вокруг, негромко разговаривая сам с собой:
- Нахрена мне ваши деньги! Вот почему всё в жизни так устроено? - Сделаешь человеку хорошо! Без всякого умысла сделаешь! От души! А он норовит тебя как-то облагодетельствовать! Да, так некрасиво, глупо и противно! Вроде как, собирается тебя в то самое место поцеловать, куда только мама в детстве целовала!
Неугасающая тяги к медицине, подвигала Иван Трофимовича к различным экспериментам в области естествознания. Сам пчеловод, почти, никогда не болел, но с великим удовольствием "врачевал" друзей продуктами пчеловодства, апитерапией и травами. Всё свободное время, он не спеша, ходил в окрестностях пасеки, что-то выискивая в траве, на коленях собирая, известные только ему, растения и корешки. Вечером у костра, угощая всех желающих крепким отваром душистых трав, с янтарным, терпким мёдом. Иван Трофимович приговаривал:
- Вся сила от земли-матушки, любая былинка и веточка из неё жизнь берёт! Для ягодок, колосков, да, листиков, из неё - из плодородной землицы, влагу тянет! Поэтому, если знаешь, на что растение сгодится, и только пользу, а не вред принесёт! Что бояться! Заваривая, и пей в удовольствие!
Поначалу, народ боялся пробовать приготовленное врачевателем зелье. Однажды, вняв уговорам, его младший брат, держа в руке дымящуюся кружку, сказал:
- Я, из уважения к тебе, конечно, выпью! Но, если что-то случится со мной этой ночью, и несчастные звери и птицы, навсегда, в панике покинут этот лес! Знай, виноват ты, и только, ты!
Пучки трав, цветы, корешки растений, плоды и ягоды, постоянно сушились на огромном противне, рядом с поилкой для пчёл. Друзья шутили:
- Тебе, Иван Трофимович, ещё бы ступу с метлой! Да к вагончику, ноги от страуса приспособить - чем не невеста Кощею Бессмертному?!
Тем не менее, с головной болью, резью в животе, радикулитом, все обращались к доморощенному лекарю. Он что-то растирал в старой гранитной пепельнице, заваривал, цедил, морщась, пробовал. И опять, растирал и размешивал. Удивительно, но, иногда, его средство, помогало, а, иногда, нет. Однажды, одному страдальцу, которого неудобная болезнь, буквально, свалила. Он, на основе каких-то трав и собранного в улье прополиса, слепил нечто похожее на свечи от геморроя. Попросил привезти из родника флягу холоднющей воды, остудил в ней свои поделки до твёрдого состояния и пользовал ими, уже на всё согласного, страдальца. Через сутки, больной ходил по пасеке, выполняя мелкие работы.
Вершиной медицинского мастерства, триумфом знахарских способностей Ивана Трофимовича было лечение Лапки. Лапкой звали всеми любимую дворнягу, каждое лето добросовестно несущую сторожевую службу на пасеке. Это была беспородная, коричнево-чёрная собачонка, ласковая, и изумительно сообразительная. На зиму её отвозили в город, и там она охраняла частный дом, скучая по вольной жизни в лесу. Несмотря на маленькие размеры, Лапка смело выскакивала навстречу чужим, оглашая округу звонким лаем. Честно зарабатывая миску еды.
Несколько сезонов пчеловоды держали на пасеке куриц, которые на свежем воздухе, питаясь жучками, червячками и прочей живностью, к осени вырастали до, весьма, внушительных размеров. Пока цыплята были маленьким, на пасеку повадились залетать крылатые хищники, говорили, что это коршуны, или ястребы. Обычно, они подолгу парили над лесом и близлежащими полями. Но, стоило белоснежно-белой, подрастающей цыпушке, выйти из-под крон деревьев, или неосторожно удалиться от лагеря. Крылатый разбойник моментально пикировал на несчастную жертву. Уже через мгновение, за кустами, слышалось хлопанье могучих крыльев, звуки борьбы, истошный крик жертвы, панические вопли остальных куриц. Вверх возносилась, вздымаемая бандитом при взлёте пыль, доносился шелест мощных крыльев и воинственный клёкот.
И вот уже, тяжело поднимаясь над лесом, охотник, с безвольно поникшей добычей в острых когтях, скрывался за дальней рощей. На месте трагедии оставались разбросанные куриные перья, пух и капли крови.
Спасающиеся курицы, с истошными криками, со всех ног неслись под ближайший прицеп, или забивались в самый разлапистый куст. Всеобщая паника захватывала и Лапку, испуганно повизгивая, она пулей скрывалась в своей конуре под прицепом-сторожкой. И долго оттуда выглядывала, не решаясь выйти.
Хозяева куриц выслеживали хищников и отстреливали. Но, с переездом на новое место, нежелательные визитёры появлялись вновь.
Курицы подрастали. Встали на крыло и начали самостоятельно охотиться, вылупившиеся в начале лета, юные хищники. В один из солнечных дней, ближе к осени, на пасеке, вновь поднялся переполох, вызванный прилётом незваного гостя. Пёстрой окраски, молодой сапсан, налетел на гуляющую, по краю пшеничного поля, рядом с пасекой, беззаботную курицу. Но не рассчитал свои силы, курица оказалась тяжелой и сильной.
Истерически крича, с хищником на спине, она со всех ног неслась к прицепу-сторожке. Поняв, что ему не под силу поднять в воздух такую ношу, сапсан принялся острым клювом бить в голову хохлатке. Наверное, в конце концов, он её всё равно бы убил.
Но, разбуженная всеобщим переполохом Лапка, смело выскочила из-под прицепа и, с громким лаем, бросилась на бандита. Не ожидая такого отпора, хищник, испуганно ретировался.
Лесная жизнь Лапки была скучной и однообразной. Если в начале лета она, после сидения на цепи, с радостью бегала по траве, что-то копала, или закапывала в кустах, гонялась за птичками, радостным лаем встречая пчеловодов. То, концу сезона, частые переезды, курицы, лесная неустроенность, собачье одиночество, надоедали так, что она ложилась под сидения отъезжающих машин, в надежде, что её увезут. Выдворенная из салона, по нескольку километров бежала за "Нивой" городского хозяина, но устав, возвращалась назад. Однажды на пасеку приехал пчеловод с соседней пасеки, с такой же маленькой таксой. Быстро познакомившись, радостные псы бегали друг за другом, катались в траве, прятались, и неожиданно выскакивали друг на друга. Вечером Лапкин гость уехал
На следующий день, ближе к вечеру, собака заболела. Она жалобно скулила, пила много воды, не желала есть, и пряталась от людей, забиваясь подальше от света. Иван Трофимович, осмотрев животное, горестно констатировал: - "Чумка". Наверное, заразилась от таксы. Собака не привита, поэтому печальный финал неизбежен. Из всех пчеловодов, Лапка больше всего любила Иван Трофимовича. Он носил её на руках, клал за спину, когда сидел, в неизвестно откуда взявшемся, старом кресле. Кормил, мыл, вычёсывал клешей и репейник. И она терпела, позволяя делать с собой, буквально, всё. Возможность потерять верного друга тяготила старого пчеловода. Посомневавшись, и взвесив все "за и против", ветеран решил:
- Я ещё от деда слышал народный способ лечения этой заразы. Шансов немного, но другого выхода нет - попробуем!
Из ближайшей деревни привезли три бутылки водки. Кто нибудь из пчеловодов крепко держал Лапку, завёрнутую в старое одеяло. Другой разжимал ей пасть, а Иван Трофимович выливал туда из кружки сто граммов водки. Несчастное животное яростно сопротивлялось, пытаясь вырваться, часть лекарства проливалось мимо, но большая, попадала по назначению. Так продолжалось почти неделю. Собаку, чтобы не убежала, закрыли в вагончике. Процедура повторялась четыре раза в день. Лапку рвало, она передвигалась, шатаясь и падая. К воскресенью дело пошло на поправку. Приехав через неделю, пчеловоды застали животное весёлым, и здоровым.
Позже выяснилось, что такса с соседней пасеки, сдохла через три дня.
Господь наделил Ивана Трофимовича отменным, истинно, сибирским здоровьем. К слову сказать, он никогда не курил, не злоупотреблял спиртным, скромно питался и много двигался. Глядя на него, невозможно было определить его почтенный возраст.
С какого-то времени, окружающие стали замечать, что Иван Трофимович стал хуже слышать. А когда приходилось разговаривать на большом расстоянии, старался повернуться к собеседнику правым ухом. По-видимому, эти изменения ощутил и сам пчеловод:
- Что-то я, вроде как, "оглухел"? Раньше, машина идёт, я её за пять километров слышал. Ещё Лапка не слышит и голоса не подаёт. А тепёрь, гости уже уехали, а я их так и не слышал. Видно та пчела, что аккурат, в это ухо в детстве залетела, да ужалила, что-то там повредила! Внутри, видно, нарушила! Теперь, левым почти ничего не слышу, а, в правом, шумит, будто быстрая речка рядом бежит! На той неделе в город, в поликлинику, поеду. Проверюсь!
Вечером в воскресенье, Иван Трофимович с одним из пчеловодов, возвращающимся в город, уехал. Возвратился в четверг, с тем же товарищем, заступающим на дежурство.
К ужину, как обычно, сварил своё фирменное блюдо. Название, которого, отдалённо напоминает слово - "Забабуриха". После ужина, сидя у костра, когда на небе появились первые звёзды, а луна, неторопливо вылезла из-за тёмной стены дальнего леса. Иван Трофимович, в лицах, с неподражаемым выражением, рассказал о походе к врачу:
- Как посоветовала жена, в поликлинику он отправился к открытию. Ещё издали увидел, что оказался не самым хитрым в этом микрорайоне. На ступенях поликлиники, тихонько переговариваясь, стояли страждущие получить необходимую медицинскую помощь. Это, в основном, были говорливые старушки и, всё знающие старички. Изо всех сил старающиеся выглядеть перед дамами, хотя бы, сносно. Все они, за многие годы болезней и посещений больницы, хорошо знали друг друга. Иван Трофимович чувствовал себя под оценивающими взглядами старушек, как минимум, "мачо". Из отрывистых разговоров присутствующих он понял, что люди явились сюда так рано, по одной единственной причине. Поскорее показаться врачу, выполнить необходимую процедуру и, вновь, поехать на дачу. К любимым растениям, цветам и дружески настроенным соседям. Один из старичков поделился опытом, что надо пройти всех врачей до окончания дачного сезона иначе, потом - "совсем не пробиться". Молодящаяся женщина "средне преклонных лет, с ядовито рыже-оранжевой причёской", желая завести разговор, поинтересовалась у Ивана Трофимовича - "скажите, а где у вас дача?" И очень удивилась, услышав, что её у собеседника, нет. Он, даже, почувствовал на себе её презрительный взгляд. Желая исправить положение, Иван Трофимович признался, что он пчеловод, большую часть лета проводит в лесу и поэтому, иметь дачу, просто, не может.
Это признание произвело на окружающих неотразимое впечатление. Все собрались вокруг пчеловода, и ему пришлось, до самого открытия, многократно отвечать на вопросы о мёде, апитерапии, прополисе, медоносных растениях и ценах на мёд. Как эстрадная звезда, он раздавал, за неимением визиток, свой телефонный номер поклонникам и потенциальным покупателям. При этом, чувствуя себя центром всеобщего внимания, и немножко, секссимволом.
Наконец старинные дубовые двери поликлиники распахнулись, и люди, подталкивая друг друга, проникли в вестибюль. Там их ждала полная, крепкая, высокая женщина в чёрной форме охраны, всем своим видом отожествляющая дисциплину и порядок. Широко расставив руки, как в деревнях загоняют в стайку уток, или гусей. Она перекрыла дорогу самым шустрым, и направила народ к автомату, за скромную плату, продающему "бахилы". Приобрёл этот предмет чистоты и стерильности и Иван Трофимович. Увлекаемый толпой, он помчался, мимо пустой раздевалки к стеклянной стойке с надписью " Регистратура". За стеклянной стеной, отделяющей вестибюль старинного здания, с мечущимися посетителями, от работников регистратуры, шла своя, неспешная жизнь. Сонные женщины, в халатах, злыми голосами, разговаривали с уже надоевшими, несмотря на раннее утро, клиентами. Затем они, не спеша, шли к громадным стеллажам, и каким-то непостижимым образом, находили там нужные бумаги, что-то записывали в журнал и отдавали вожделенные карточки нетерпеливым людям.
Иван Трофимовича всегда поражало то, что во многих лечебных учреждениях, особенно, в стационарных, с виду, здоровые люди, моментально становились больными. По крайней мере, к ним так обращались - "пройдёмте, больной", "больные, не шумите в коридоре", "как ваша фамилия, больной". В данной поликлинике, к людям так не обращались. Особо невезучим посетителям, заветные карточки вообще не выдавали. У одних не было талонов, у других страховых полисов, у третьих паспортов. Они пытались что-то доказывать, закатывали истерику, грозились пойти к "главному", некоторые, скверно ругались. Но женщины за стеклянной стеной были непреклонны, как монумент Свободы в Америке. Иван Трофимович с замиранием сердца ждал своей очереди.
В окошечке регистратуры, ему попалась молодая, симпатичная девушка с громким голосом и невнятной дикцией. Из бурного потока её слов, он уяснил, что его прежняя карточка утеряна, и надо заводить новую. Узнав, что последний раз в поликлиники потенциальный "больной" был пять лет назад, девушка, безапелляционным тоном объявила, что придётся заводить новую карточку. Она выписала какую-то бумагу и сообщила, что необходимо пройти "Смотровой кабинет", при этом, она как-то загадочно, с лёгкой иронией и сочувствием посмотрела на пенсионера. И добавила - "позже пройдёте "Флюорографию".
Около часа, отстояв в очереди, Иван Трофимович оказался перед дверью с табличкой "Смотровой кабинет". Вышедший из кабинета средних лет очередной мужчина, смущённо посмотрел вокруг и промолвил - "Вот, дела!".
Что в этом кабинете с ним делали, Иван Трофимович помнил смутно. Уже выходя в коридор, поддерживая рукой сползающие брюки, оглянулся и сказал женщине-врачу - "Спасибо!".
Та, в ответ, оценив его шутку, улыбнулась - "заходите ещё". Рентген кабинет с холодным полом и аппаратом, с обязательным - "Дышите, не дышите!", показался после этого, сущей игрушкой. На следующее утро, он сдавал мочу, которую, встав пораньше, выдавил из себя в маленькую бутылочку, полученную в поликлинике накануне. Затем, просидев битых полтора часа, среди таких же рано вставших и голодных людей, сдал кровь из пальца. И только на третий день, встретив утро в очереди совсем глухих и начинающих "глухеть" людей, он попал к отоларингологу, в простонародье - "Ухо, горло, нос". Из всех трёх органов, Ивану Трофимовичу нужно было проверить, только "ухо". Но пожилая, уставшая, строгая женщина-врач осмотрела всё. Пациент послушно открывал рот, она, подсвечивая блестящим фонариком, чуть не разодрав ноздри, заглянула в нос. Только после этого, поинтересовалась, "на что жалуетесь?". Иван Трофимович рассказал о детстве, пчёлах, укусе в ухо и наступающей глухоте. Ничего, не ответив, врач отошла к окну, и слегка повернувшись, обращаясь неизвестно к кому, что-то прошептала. Иван Трофимович понял, что он должен что-то ей ответить. Так же, шёпотом, он прошептал еле слышно - "Я ничего не слышу". Женщина неожиданно рассердилась - " Вы, то, что шепчете, говорите, что слышали!". "Ничего не слышал!" громко признался пчеловод. Затем, проверили другое ухо. Оно немножко слышало. Вторая женщина, по-видимому, медсестра, уложила Иван Трофимовича на кушетку, поставила под голову какую-то посудину. И, как ему показалось, большим, садовым опрыскивателем начала промывать уши, наливая воду прямо внутрь. Следом, к нему вновь подступила женщина-врач, вставила в ухо маленькую, блестящую вороночку и, подсвечивая отражателем на своей голове, осмотрела оба уха. Иван Трофимович, пока она делала запись в его карточке, посетовал, что ещё совсем недавно всё слышал.
Серьёзным тоном врач ответила, что если ему сбросить лет двадцать, он снова будет прекрасно слышать, красиво петь и далеко видеть. На прощание, посоветовав повторно придти через две недели, с богом отпустила.
Перед уходом из поликлиники, любопытный ветеран, решил посмотреть, куда делись пришедшие пораньше дедушки и бабушки. Бесследно растворившиеся в коридорах медицинского учреждения. На первом этаже, в лифте, он нажал кнопку четвёртый этаж, кабина пошла вверх и остановилась на третьем. В лифт, шумно дыша, и громко стуча тростью, "впорхнула" утренняя ядовито оранжевая дама. Не узнав Ивана Трофимовича, тоном, не терпящим возражения, объявила: - "Мне первый, пожалуйста!". " Я еду на четвёртый!" - неуверенно парировал пчеловод. "Но, мне надо на первый!" - также решительно и громко настаивала дама. "Я только что там был" - заупрямился Иван Трофимович. "Вот и прекрасно" - продолжила ровесница первых пятилеток, - съездим на первый, а, потом, езжайте, хоть на крышу! Тем более, нам до первого ближе!". "С третьего ближе на четвёртый!" - твёрдо ответил пенсионер!" И лифт сам поехал на четвёртый, где они и распрощались.
Больше Иван Трофимович в больницу не ходил. Осенью на общем, семейном обеде в лесу, посвящённом окончанию сезона. Иван Трофимович, оглядев собравшихся пчеловодов и жён, поблагодарив за совместную работу, сказал:
- Давайте поднимем бокалы за то, чтобы следующую весну и пчеловодческий сезон встретить в том же составе, без потерь! Весёлыми и здоровыми! И поменьше ходите по поликлиникам!