Лев ПОТАПОВ1
НОВЫЙ ВИТОК В РАЗВИТИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
ИЛИ «ВИРТУАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»?(критический обзор книги Л. Н. Гумилёва «Конец и вновь начало»2)
Содержание:
1. Вопросы и ответы 2. Цивилизация и экология 3. Физика и «пассионарность» 4. История, «пассионарность» и системный анализ 5. Альтернатива 6. Этнография и политика Список литературы
Лев Николаевич Гумилёв — человек сложной судьбы. Его отец, известный русский поэт Н. С. Гумилёв, был расстрелян в 1921 году по делу антисоветской «Петроградской боевой организации». В тридцатые годы был арестован и сам Л. Н. Гумилёв. Его мать — ещё более известная русская поэтесса Анна Ахматова — посвятила ему одно из самых трагических своих произведений — «Реквием». Там есть такие строки:
«Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой, Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас мой.»
Вину за трагедию своей семьи Анна Ахматова возлагает на советскую власть:
«Звёзды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами И под шинами чёрных марусь.»
Л. Н. Гумилёв не погиб в норильских лагерях, не стал поэтом, а стал историком, автором оригинальных идей. Но в советское время его имя было известно лишь узкому кругу специалистов по истории народов Великой степи — гунн, тюрок, монгол. Многие считают, что трагическая судьба семьи Гумилёвых отразилась на судьбе его произведений, что их незаслуженно замалчивали. Так ли это? Книга Л. Н. Гумилёва «Конец и вновь начало» отчасти помогает ответить на этот вопрос.Представляя эту книгу, в предисловии к ней А. Куркчи пишет: «Так получилось, что историк, профессионал своего дела, не может ответить на наиболее фундаментальные вопросы человеческого бытия. Не отвечает философия. Не отвечают политические и социально-экономические доктрины... Возможно, что новым витком в ответах на проблемы философии истории станут книги Л. Н. Гумилёва, и, естественно, первыми из них две: трактат "Этногенез и биосфера Земли" и данная книга — "Конец и вновь начало"».
Это не совсем так. Ответов на фундаментальные вопросы человеческого бытия много. Тут — и «Десять заповедей» Моисея, и «Тринитака» Будды, и «Нагорная проповедь» Иисуса Христа, и книга Эпиктета «В чем наше благо?», и «Размышления наедине с собой» Марка Аврелия, и «Коран» Магомета, и «Общественный договор» Жан Жака Руссо, и «Философия нищеты» Пьера Жозефа Прудона, и «Манифест коммунистической партии» Карла Маркса, и «Майн кампф» Адольфа Гитлера, и «Новое мышление» Михаила Горбачёва... Ответов много. Другой вопрос — насколько они удовлетворительны?
Но этот же вопрос можно поставить и на ответах Гумилёва. Тот факт, что работы Гумилёва, по мнению А. Куркчи, «не имеют прецедентов в науке», не только не снимает этот вопрос, но, наоборот, усиливает его.
Особенно много сомнений вызывает оценка Гумилёвым прогресса — «этой религии цивилизации» (стр. 238). Эпоху Возрождения он называет «вырождением» (стр. 2З8), гуманизм — «отходами этнических процессов в Италии» (стр. 258). Эту эпоху, «которую принято считать расцветом культуры», Гумилёв предлагает называть «фазой надлома» (стр. 305).
«Когда все убивали друг друга ради чести, богатства, славы, — пишет Гумилёв, — природой заниматься было некогда. Но когда оказалось, что человекоубийство — дело рискованное, ...тогда силы большинства населения направились по линии наименьшего сопротивления — на беззащитную природу. Именно в это время в Европе сложилась теория прогресса, согласно которой природа имеет безграничные возможности, и наше дело их использовать» (стр. 323). В этом Гумилёв видит главный грех цивилизации.
«За счёт чего шло такое процветание? — спрашивает он и отвечает: — За счёт совершенно безобразного ограбления природы» (стр. 332). «То, что европейские эволюционисты называют "цивилизацией", а мы — "инерционной фазой этногенеза", не так уж безобидно и прогрессивно», — заключает автор (стр. 335). Далее он развивает тему: «...в инерционное тихое время начинают возникать теории, что всякому человеку надо иметь возможность жить... Словом, самое главное — человек, всё для человека. Поэтому в "мягкое" время цивилизации при общем материальном изобилии для всякого есть лишний кусок хлеба и женщина» (стр. 339). Гумилёв считает, что это очень плохо, так как «всякие» при этом «размножаются, потому что им больше нечего делать» (стр. 339).
Женщину Гумилёв, очевидно, вообще не считает за человека, а видит в ней лишь предмет пользования.
В своём отвращении к цивилизации Гумилёв доходит до того, что ставит под сомнение ноосферу В. И. Вернадского, хотя и считает себя его последователем.
Академик Вернадский утверждал, что биосфера Земли, развиваясь, превращается в ноосферу — сферу разума, которая, идя по пути прогресса, выходит в космос. Для Вернадского ноосфера — высшая стадия биосферы. Гумилёв с этим не согласен: «Но так ли уж разумна "сфера разума"? — спрашивает он. — А что дала нам ноосфера, даже если она существует?...Даже тогда, когда древние сооружения целиком доходят до нашего времени, как например, пирамиды или Акрополь, это всегда инертные структуры, относительно медленно разрушающиеся. И вряд ли в наше время найдётся человек, который бы предпочёл видеть на месте лесов и степей груды отходов и бетонированные площадки... Что касается произведений гениальных поэтов или философов, то они остаются в памяти людей, не образуя никакой особой "сферы". Короче говоря, как бы не относиться к идее существования ноосферы, полярность техники и жизни как таковой неоспорима» (стр. 395—396).
Гумилёв противопоставляет цивилизации первобытное общество и мрачное средневековье, причём все его симпатии на стороне последних.
«За 15 тысяч лет до нашей эры на Земле не было пустынь, а теперь куда ни глянь — пустыня, — пишет он, — а ведь любая пустыня — это результат гибели природы из-за деятельности человека, возомнившего себя царём» (стр. 330).
Характеризуя средневековье, пришедшее в Европе на смену античности, он пишет: «Природа отдохнула. Редкое население... ограниченно влияло на природу, и в Европе выросли леса, ...расплодились, конечно, и дикие животные, ...страна, обеспложенная цивилизацией, опять превратилась в земной рай» (стр. l60).
Гумилёв считает, что человек и природа несовместимы. Поэтому чем меньше людей на Земле — тем лучше. Он с сочувствием пишет о том, как первобытные племена, по его мнению, поддерживали экологическое равновесие: «Прирост населения они регламентируют, так как знают, что увеличение численности населения ведёт к оскудению региона. Они поддерживают баланс своего племени с природой — это то, о чём мечтают все цивилизованные государства мира. У папуасов, например, существовал обычай, что каждый юноша, желающий иметь ребёнка, должен убить человека соседнего племени, принести его голову» (cтp. 361).
И далее, в продолжение этой темы: «Индейцы в Северной Америке вели между собой жесточайшие межплеменные войны, которые с точки зрения европейцев были бессмысленны: земли много, бизонов много... Зачем? А потому, что индейцы Северной Америки великолепно знали, что дары природы не беспредельны, они могут прокормить... лишь определённое количество людей. Если хочешь иметь ребенка, пойди убей соседа, а когда освободится место, заводи ребенка. В противном случае они не давали этого делать... Благодаря этому индейцам удалось поддерживать природу Америки вплоть до того момента, когда туда пришли белые...» (стр. 361—362).
Как будет показано далее, Гумилёв здесь, мягко говоря, передёргивает факты. Но что не сделаешь ради любимой идеи?
Гумилёву импонируют избранные, сильные — «пассионарные» — натуры, для которых «характерной чертой были суровость к себе и к соседям» (стр. 335). При снижении «пассионарности» становится «характерно "человеколюбие", сначала прощение слабостей, потом — пренебрежение к долгу, потом — преступление» (стр. 335). Человеколюбие ему не по нутру, ему больше по душе «суровость» папуасов. Гумилёв даже не замечает нелепого положения, в которое он попадает, противопоставляя жестокости цивилизации жестокость каннибалов. Бесспорно, людоедство племен маори экологичнее походов Александра Македонского. И всё же люди помнят Александра Македонского, а не «аборигенов», которые «съели Кука».
Когда читаешь эти откровения Гумилёва, поневоле на память приходят слова другого писателя — фашиста Йоста: «Когда я слышу слово "культура"... я снимаю с предохранителя свой браунинг!» («Wenn ich Kultur hore... entsichere ich meinen Browning»). Фашистам человеколюбие тоже было не по нутру. Они тоже противопоставляли «пассионарную» Германию остальной «субпассионарной» Европе. Какой яркий ответ даёт книга Гумилёва на «Реквием» Анны Ахматовой! Позиции матери и сына диаметрально противоположны. Мать говорит: «Не убий!» А сын ей отвечает: «Убей соседа, чтобы жить самому». После этого начинаешь меньше верить и матери, и сыну.
2. ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ЭКОЛОГИЯ
В обоснование своих не совсем обычных взглядов Гумилёв приводит массу исторических анекдотов и сомнительных историй, не останавливаясь иногда перед насилием над фактами. Чего стоит только история с Мартином Лютером?
Вот что пишет Гумилёв: «Лютера решили арестовать... Герцог Саксонский успел его спасти, ...увёз в один из своих замков и там спрятал. Идеи Лютера пошли по всей Европе, а сам он сидел тихонько и переводил Библию, чтобы занять свободное время, которого у него теперь было много» (стр. 240). В 1983 году в Германии широко отмечалось 500-летие со дня рождения Лютера, которого считают основателем немецкого литературного языка. Но, оказывается, Лютер делал это лишь для того, чтобы скоротать время.
Аналогично можно сказать, что в то время, как генерал Ермолов завоевывал Кавказ, Пушкин от скуки пописывал стишки. Тогда непонятно, почему вокруг 200-летия со дня рождения поэта был поднят такой шум?
Насилуя историю с географией, Гумилёв сообщает: «...огромные стада лошадей, которые нужны были для римской кавалерии, паслись в предгорьях Атласа на рубеже Сахары. Они вытоптали землю так, что там начала воцаряться пустыня» (стр. 331). Как известно, римские легионы воевали в пешем строю. Лошадей у римлян было мало, и всадники составляли в Риме привилегированное сословие. А вот Ганибалл вторгся в Италию со слонами и многочисленной нумидийской конницей. Так, может быть, это нумидийские кони и слоны вытоптали предгорья Атласа?
Описывая опустошения, произведённые Римской цивилизацией в Италии, Гумилёв пишет: «В результате Средняя Италия, родившая этот этнос, совершенно изменила свой ландшафт. Богатые земледельческие угодья превратились в пастбища» (стр. 332).
А вот как описывает ландшафт в верховьях Тибра живший на рубеже I и II веков нашей эры Плиний Младший, у которого в тех местах было имение: «Общий вид местности прекрасный: представь себе огромный амфитеатр, такой, который может придумать только природа. Широко раскинувшаяся равнина опоясана горами, вершины которых покрыты высокими старыми рощами. Охота там — занятие обычное, дичь разнообразная. Дальше спускаются по горе леса, ...между ними холмы с жирной почвой, ...плодородием не уступающие полям на равнине; обильная жатва там ничуть не хуже, только вызревает позднее. Ниже по всему боковому склону сплошные, широко и далеко раскинувшиеся виноградники представляют вид однообразный; по краю они как бы окаймлены деревьями, на которых вьются лозы. Дальше идут луга и поля ...Луга в пёстрых цветах с клевером и другими нежными травами, ...их питают непересыхающие источники, но даже там, где воды очень много, болот не бывает. Земля здесь со склоном, и вся вода, которую она получает, но не впитывает, стекает в Тибр. Он пересекает поля, судоходен, и по нему везут в Рим и зерно, и плоды, но только зимой и весной; летом он мелеет» (Письма Плиния Младшего, книга V, письмо 6).
Здесь нарисована картина, далёкая от запустения, и богатые земледельческие угодья никуда не делись. Кому верить? Верить Плинию предпочтительнее: он — очевидец.
И уж совсем невероятную историю рассказывает Гумилёв про амазонскую сельву: «Вся эта страшная сельва выросла на переотложенных почвах, после того как индейцы, впервые пришедшие сюда, очевидно, с североамериканского континента, её заселили, разоряя самым варварским способом — окоряли деревья, потом ждали, когда они подсохнут, и выжигали; сажали маис; два-три года собирали урожаи. Потом, когда тропические ливни смывали гумус, уходили на следующий участок, а на месте первоначальной флоры, которой мы даже не знаем, какая она была, вырастали эти грандиозные лопухи в виде современных тропических деревьев» (стр. 325—326).
Выходит, что первобытные леса Амазонки — результат подсечно-огневого земледелия незадачливых индейцев. Это одно из самых невероятных открытий Гумилёва. С таким же успехом можно утверждать, что сибирскую тайгу породили русские землепашцы.
Все эти истории образуют пёстрый, занимательный калейдоскоп.
А. Куркчи называет книгу Гумилёва «одной из самых героических книг». Возможно, это и так, но, как говорят французы, «сравнение — не доказательство». А с доказательностью дела у Гумилёва обстоят гораздо хуже. Если «религия прогресса не так уж безопасна», то «религия охраны природы» не так уж умна. В самом деле, от кого охранять природу? От человека? Кому охранять природу? Человеку? Что может быть глупее положения, когда склад надо охранять от сторожа, который затем и поставлен, чтобы этот склад сторожить? Наверно, гораздо умнее было бы говорить о разумном отношении человека к природе. С этой точки зрения тезис Гумилёва о «полярности техники и жизни как таковой» не выдерживает критики. Если бы во времена Плиния Младшего римляне имели современную технику, то при той численности населения это была бы не жизнь, а рай. И наоборот: если бы сегодня при современной численности населения итальянцы имели бы технику древнеримскую, то экологическая катастрофа разразилась немедленно.
Значит, дело не только в технике, но и в численности населения. Когда говорят о разрушении природы цивилизацией, то имеют в виду не столько собственно технический прогресс, сколько его масштабы. Но масштабы эти определяет не сам технический прогресс, а рост населения.
На протяжении всей истории человечества три фактора находятся в динамическом равновесии: численность населения, природные ресурсы и техника производства.
Численность населения — наиболее динамичный фактор. Его рост истощает природные ресурсы и порождает угрозу экологического кризиса. Выход из этой ситуации человечество всегда находило на пути технического прогресса, в развитии производительных сил общества. Альтернативой техническому прогрессу могут быть только войны и голод. И того, и другого в истории человечества хватало, но к его чести надо сказать, что технический прогресс был всё-таки определяющим. Он давал людям новые возможности, открывал новые природные ресурсы и позволял экономить старые. Это, с одной стороны, разряжало экологическую ситуацию, с другой — открывало возможность дальнейшего роста населения. Рост же населения порождал опасность нового экологического кризиса, который предотвращал очередной технический рывок. И так — без конца. Там, где техника отставала, цветущие оазисы превращались в пустыню.
Вся история человечества есть, ни что иное, как бегство от экологической катастрофы.
Первый экологический кризис разразился ещё в каменном веке. Человечество нашло выход из него, перейдя от охоты к животноводству, от собирательства к земледелию.
Следующий кризис случился уже в период новой истории, когда человечество поняло, что двигаться дальше одной только мускульной силой — своей и животных — оно уже не может. Выход был найден в вовлечении в хозяйственный оборот новых ресурсов — угля и нефти и создании новых источников механической энергии — паровой машины, двигателя внутреннего сгорания, электродвигателя.
Сегодня человечество снова стоит перед лицом экологического кризиса. Суть его в том, что современные производительные силы общества не могут обеспечить 5-ти миллиардам людей американский уровень жизни. Нужен либо новый технический рывок, либо сокращение численности населения. По Вернадскому, решение проблемы — в техническом рывке, дальнейшем развитии ноосферы. По Гумилёву — в сокращении численности населения варварскими, первобытными, «пассионарными» методами.
Гумилёв считает, что людей на Земле должно быть столько, сколько может прокормить природа в её естественном состоянии. Но ведь природа меняется и безо всякого участия человека: в мезозойскую эру она — одна, в ледниковый период — другая. Жизнь может сохраняться на Земле либо приспосабливаясь к изменениям природы, либо приспосабливая природу под себя. В первом случае — это животная жизнь; во втором — человеческое общество. В первом случае мы имеем дело с биосферой, во втором — с ноосферой.
«Что дала нам ноосфера?» — вопрошает Гумилёв и не видит ничего, кроме «груды отходов». Ошибочное видение. Ноосфера дала, прежде всего, 5 миллиардов разумных существ, в том числе и самого Гумилёва. Кроме того ноосфера дала тысячи видов культурных растений и домашних животных. Большинство потребляемых нами сельхозпродуктов — это продукты ноосферы, а не дикой природы. Ноосфера дала десятки тысяч технических приспособлений, без которых 5 миллиардов человек просто не могли бы существовать, не уродуя природу самым варварским способом.
Гумилёв не прав, списывая на ноосферу все пустыни мира. Пустыни центральной Австралии обязаны своим происхождением не человеку, а географическому положению Австралии. Создавая ирригационные системы, человек наступает на пустыню. Начиная с Древнего Египта, история даёт немало примеров успеха такого наступления. Если же человек проигрывает, и побеждает пустыня, то это, как раз, свидетельствует о недостатке разума в деятельности человека, а не о его избытке. Пустыня не продукт ноосферы, а результат её недостаточного развития.
Гумилёв не прав, утверждая, что произведения поэтов и философов не образуют никакой особой «сферы». Как раз эта «сфера» и составляет суть ноосферы, её квинтэссенцию. Объясняя, почему Чернобыльская АЭС взорвалась, а первая — Обнинская — работает без аварий, академик Легасов сказал: «Потому что её создатели стояли на плечах Толстого и Достоевского». Без этой «сферы» 5 миллиардов разумных существ превратились бы в 5 миллиардов дикарей. Не технический прогресс, а 5 миллиардов дикарей, живущих в мегаполисах, — вот главная опасность для природы.
Обуздать их животные инстинкты — инстинкты самоистребления и безудержного неуправляемого размножения — может только цивилизация. Спасение от цивилизации в самой цивилизации.
3. ФИЗИКА И «ПАССИОНАРНОСТЬ»
Ставя под сомнение и существование, и целесообразность ноосферы, Гумилёв объясняет историю человечества игрой неких «пассионарных» сил. «Пассионарность» занимает центральное место в исторической концепции Гумилёва. А. Куркчи называет книгу Гумилёва «первой проблемной монографией по пассионарности». К сожалению, приходится констатировать, что «первый блин получился комом».
В рамках системного подхода Гумилёв стремится объединить через «пассионарность» историю, физику и биологию. С историками он говорит как физик, с физиками — как историк, и получает в результате удивительные вещи, которые кладёт в основу обвинительного приговора цивилизации. Но если вызвать физику и историю на очную ставку, если физикам предъявить физические факты, историкам — исторические, а не наоборот, как это делает Гумилёв, если затем устроить перекрёстный допрос, то выявится столько неувязок, противоречий, нелепостей, что дело о «пассионарности» придётся отправить на доследование, а на приговор цивилизации писать апелляцию.
Вкратце суть «пассионарной» или, как он ещё её называет, «биофизической» концепции Гумилёва состоит в следующем.
В дополнение к трём доселе известным науке полям: гравитационному, магнитному и электрическому — Гумилёв вводит четвёртое поле — «этническое». Он пишет: «Каждый живой организм обладает энергетическим полем, теперь мы уже можем сопоставить его с описанием особенностей этноса и, следовательно, назвать этническим полем, создаваемым биохимической энергией живого вещества» (стр. 87).
В физике для измерения напряжённости электрического поля служит единица «вольт на метр», магнитного — «ампер на метр», гравитационного — «метр в секунду за секунду». Гумилёв измеряет напряжённость «этнического поля» «пассионарностью»: «...все этносы мы можем классифицировать по степени возрастания и падения пассионарного напряжения этнического поля» (стр. 390). Однако единицу измерения «пассионарности» Гумилёв не указывает. Так что сопоставлять пока что нечего — ни с этносами, ни с северными сияниями, ни с другими историческими и физическими явлениями.
Но при этом Гумилёв подчеркивает общую энергетическую природу «этнического поля» с другими физическими полями. Он пишет: «Ведь этногенез — это процесс, проявляющейся в работе, ...а для совершения работы нужна энергия, самая обычная, измеряемая килограммометрами или калориями» (стр. 65). С помощью «пассионарности» Гумилёв собирается превратить историю во «вспомогательную естественнонаучную дисциплину» (стр. 398). Но если носителями килограммометров и калорий могут быть все объекты живой и неживой природы, то носителем «пассионарности» может быть только человек. «Этническое» поле ведёт себя весьма избирательно, и даже на ближайших родичей человека — человекообразных обезьян — оно не действует.
Для завоевательных войн, религиозных ересей, национальных предрассудков и прочих проявлений «пассионарности» нужны «огромные затраты пассионарной энергии» (стр. 195). Подпитку калориями и килограммометрами «пассионарность» получает из других источников. Чаще всего называется биосфера: «Пассионарность — это эффект энергии живого вещества биосферы, ... проявляющийся в психике людей» (стр. 386). Но наряду с этим указывается и космос: «Остаётся неотброшенной одна гипотеза — вариабельное космическое излучение» (стр. 406). Что делать при этом с предыдущей гипотезой, не объясняется. Делаются намеки и на то, что «пассионарность» как-то связана с рельефом: «...новые этносы возникают не в монотонных ландшафтах, а на границах ландшафтных регионов» (стр. 74). И далее: «В Северной Америке очень давно не было пассионарного толчка, и географические условия для него неподходящие: там монотонные ландшафты» (стр. 313).
Формы воздействия «этнического поля» на человека, по Гумилёву, тоже различны.
То он уподобляет это воздействие электромагнитной индукции: «...охватываются особи не пассионарные, но получившие тот же настрой путём пассионарной индукции» (стр. 67). И далее: «Пассионарность ведёт себя как электричество при индуцировании соседнего тела» (стр. 83).
То он заявляет, что «пассионарность» — признак генетический: «Пассионарность — это признак природный, передающийся генетически» (стр. 170). Забыв о «пассионарной индукции», Гумилёв называет «пассионарность» мутацией: «Появившийся в генотипе вследствие мутации признак пассионарности обуславливает у особи повышенную по сравнению с нормальной ситуацией абсорбцию энергии из внешней среды» (стр. 94).
Положение ещё более запутывается, когда мы узнаём, что «этническое поле» получает энергию со стороны не регулярно, но толчками. «Большая система (т. е. этнос) может создаться и существовать только за счёт энергетического импульса, производящего работу (в физическом смысле), благодаря которой система имеет внутреннее развитие и способность сопротивляться окружению. Назовём этот эффект энергии пассионарным толчком» (стр. 74). При этом Гумилёв указывает, что надо рассматривать «этногенез — как энтропийный процесс» (стр. 213). То есть, в силу второго закона термодинамики (закона возрастания энтропии), полученная в результате «пассионарного толчка» энергия рассеивается, и при этом происходит «утрата пассионарности» (стр. 213). Правда, это случается не сразу, а примерно через тысячу лет. Далее Гумилёв подчеркивает: «По-моему, этнос — это замкнутая система... Она получает единый заряд энергии и, растратив его, переходит либо к равновесному состоянию со средой, либо распадается на части» (стр. 60). Следовательно, в процессе этногенеза, то есть зарождения, развития и умирания этноса, этнос получает энергию единожды.
В чем внешне проявляется «пассионарность» человека?
Гумилёв определяет «пассионарность» (от латинского слова passio — страсть) «как особое свойство характера людей, ...как черта психической конституции данного человека» (стр. 71). Так, мы из области физики, из области килограммометров и калорий, имеющих чёткое математическое выражение, попадаем в область психологии, в область психозов и синдромов, такового выражения не имеющих.
Гумилёв пишет: «Пассионарность — это... внутреннее стремление... к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной)... Пассионарность может сопрягаться с любыми способностями: высокими, средними, малыми, ...она не имеет отношения к этике, одинаково порождая подвиги и преступления, творчество и разрушение, благо и зло, исключая только равнодушие... Пассионарность может проявляться через гордость, тщеславие, алчность, ревность...» (стр. 71). Моральные оценки к «пассионарности» неприменимы, так как «добрыми или злыми могут быть сознательные решения, а не импульсы» (стр. 72). Часто эти страсти подавляют инстинкт самосохранения. Поэтому Гумилёв называет «пассионарность» «антиинстинктом» (стр. 390). Таково биофизическое основание «пассионарной» концепции Гумилёва.
Так ли всё на самом деле? Может быть, так... А может быть, и не так...
Роберт Гук оспаривал у Ньютона приоритет в открытии закона всемирного тяготения. Однако Ньютон на основе этого закона рассчитывал орбиты планет, а Гук высказывал лишь общие догадки. Вот и у Гумилёва дело дальше общих догадок не идёт. Подкрепить их физическими измерениями и опытами он не может. В подтверждение своих идей он лишь рассказывает исторические анекдоты. Но пока что единственным научно-достоверным способом «абсорбции человеком энергии из внешней среды» является «абсорбция» через желудочно-кишечный тракт. Все другие способы: телекинез, левитация, телепатия, биолокация, спиритизм — сегодня измерению не поддаются и наукой не признаются.
Поражает лёгкость, с какой Гумилёв жонглирует физическими понятиями и физическими явлениями.
Максвеллу потребовалось много лет и много опытов, чтобы объединить электрические и магнитные явления и создать общую теорию электромагнитного поля. Эйнштейну так и не удалось объединить гравитационное и электромагнитное поля и написать для них общие уравнения.
С каким трудом далось человечеству превращение тепловой энергии в механическую, и затем — механической в электрическую! Физики до сих пор не могут превратить термоядерную энергию в электрическую, хотя знают, что теоретически это возможно. Для Гумилёва всё это не составляет труда. Он с лёгкостью факира превращает один вид энергии в другой, одно поле в другое. И эта алхимия выдаётся за новое слово в науке!
Поражает и другое. Генетики, исследуя аппарат наследственности, ставили опыты с мушкой-дрозофилой, а не с парижской богемой. Если «пассионарность» является проявлением «биохимической энергии живого вещества», то она должна действовать на любое живое вещество, в том числе и на мушку-дрозофилу. Но Гумилёв начинает исследование «пассионарности» как раз-таки не с мушки-дрозофилы, а прямо с мировой цивилизации. Если проявление «пассионарности» наблюдается прежде всего в психических явлениях, то почему бы не исследовать её проявления сначала в психиатрии и не попытаться для начала выразить в калориях шизофрению? Но Гумилёв сразу пытается перевести калории в историю.
Если «пассионарный толчок» можно выразить в килограммометрах и килоджоулях, а действие его охватывает сотни лет, огромные пространства и миллионы людей, то какими астрономическими цифрами должна выражаться энергия этого толчка? По общим законам природы такой энергетический импульс не может не повлиять хоть как-то на живую и неживую природу в районе толчка. Но Гумилёв с удивительной беззаботностью обходит этот вопрос.
Обходит он и другой вопрос, который невольно возникает при взгляде на его «карту-схему "пассионарных толчков"» (стр. 123).Ранее он утверждал: «Неравномерность распределения биохимической энергии живого существа биосферы за длительное историческое время должна была отразиться на поведении этнических коллективов» (стр. 71). То есть, по логике Гумилёва, «пассионарность» должна быть выше там, где больше биомасса. Но если наложить упомянутую карту-схему на карту природных зон, то увидишь, что «пассионарные толчки» II, IV, VI, VIII проходят преимущественно через зоны пустынь и полупустынь, оставляя в стороне зоны вечнозелёных лесов, зоны земледелия и повышенной плотности населения. Получается, что, по крайней мере, к упомянутым «толчкам» биосфера отношения не имеет.
Что же касается «пассионарности», как стереотипа поведения, то этот тип личности хорошо известен, но изучение его — предмет психологии, а не физики.
Возможно, что в рамках «пассионарной» концепции Гумилёва все эти вопросы имеют ответы, а противоречия — объяснения, но тогда их надо привести. Иначе «пассионарность» займёт в кунсткамере истории почётное место рядом с философским камнем, эликсиром жизни, флогистоном, вечным двигателем и прочими милыми вещами.
4. ИСТОРИЯ, «ПАССИОНАРНОСТЬ» И СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ
Вызывает сомнение не только физическая природа «пассионарности»; не меньше вопросов вызывает и её применение к историческим явлениям.
С помощью «пассионарности» Гумилёв объясняет этническую историю человечества приблизительно следующим образом.
Первоначально первобытные коллективы жили в тесном, гармоничном единении с природой, и, кроме животных инстинктов, их ничто не интересовало. Но тут вмешались «пассионарные силы». В зоне «пассионарного толчка» людские массы приходят в движение. Их ведут пламенные «пассионарии», которые объясняют людям, что «надо исправить мир, ибо он плох» (стр. 380). Не все их понимают. Субпассионарии — люди слабохарактерные, вялые, инертные, ленивые — предпочитают цепляться за старую жизнь. Но «пассионарии» подавляют их пламенными речами, острыми мечами и «пассионарной индукцией». Они не жалеют ни себя, ни других. Инстинкт самосохранения у них отсутствует. Наступает фаза «подъёма». Поскольку «пассионарии» принимают «пассионарную энергию» на разных волнах, то они и ведут себя по-разному. Колебания в разных ритмах вызывают ощущение своего и чужого.
Так возникают этносы — сообщества людей с «единым ритмом (частотой колебаний)» (стр. 66). Разница между ними состоит «в частоте колебаний поля, т. е. в особом характере ритмов разных этнических групп» (стр. 8). Естественно, они могут воевать друг с другом, сожительствовать друг с другом, но слиться воедино они не могут (стр. 290). Свой особый «ритм», свою особую «частоту колебаний» этносы проносят через всю свою историю. Этот общий ритм «пассионариев» проявляется в общности их целей. Эти цели могут быть реальными, фантастическими и даже бредовыми — значения не имеет. Они служат тем камертоном, по которому настраивается весь хор, именуемый этносом. А хор этот становится всё сложнее.
Гумилёв указывает, что структура этноса в фазе «подъёма» усложняется. Императивом поведения в фазе «подъёма» становится требование: «Будь тем, кем должен быть» (стр. 380). То есть, пой ту партию, которую тебе назначил хормейстер. На фазе «подъёма» этнос структуризируется, обретает определенную иерархию. По мнению Гумилёва, это требует больших затрат «пассионарной энергии», и «пассионарии» остывают.
Но вот поставленные цели полностью или частично достигнуты, а если не достигнуты, то перенесены на небо. В хоре всё расставлено по своим местам. Хор звучит слаженно, но скучно. Остывающим «пассионариям» хочется из него уйти, хочется создать пусть небольшой, но свой оркестрик. Наступает «акматическая» фаза — фаза «пассионарного перегрева». Измельчавшие «пассионарии» едут пытать счастья на стороне — например, завоёвывать «Гроб Господень». Всяк, как может, старается заявить о себе. Императивом поведения становится лозунг: «Будь самим собой!» (стр. 380). Структура хора упрощается. Это, по мнению Гумилёва, приводит к освобождению «пассионарной энергии», которая и питает крестоносцев.
В современной технике более сложная структура обладает меньшим энергопотреблением и, как следствие, большим коэффициентом полезного действия. У Гумилёва всё наоборот — чем сложнее структура, тем больше энергии ей надо. Это — особенность изобретенной Гумилёвым «пассионарной энергетики».
Когда все, что можно, завоёвано и больше завоёвывать нечего, происходит смена ориентиров. Наступает фаза «надлома», наступает эпоха Возрождения, которую Гумилёв считает «вырождением». Обнаглевшие «субпассионарии» выкапывают античные статуи, закопанные «пассионарным» императором Феодосием, и начинают их копировать. Они «транжирят славу и богатство, накопленные предками» (стр. 305). Славу и богатство каких предков имеет в виду Гумилёв — не ясно. Возможно, — вандалов. Парадоксально, но факт, — Гумилёв считает, что, по сравнению с вандалами, Возрождение упрощается. Разумеется, это упрощение этнической структуры вызывает очередной выхлоп «пассионарной энергии» и её энтропийное рассеяние. Выродившиеся «пассионарии», предки которых «боролись с мечами за свои идеалы», теперь «читают лекции о классиках и ставят эксперименты по теории тяготения, как Ньютон и Галилей» (стр. 237). В общем, — занимаются пустяками.
Но и этот выхлоп «пассионарной энергии» заканчивается.
Наступает царство «субпассионариев», царство «золотой посредственности» (стр. 237), которое Гумилёв называет «инерционной» фазой или цивилизацией. Но это царство «субпассионариев» построено по иерархическому «пассионарному» принципу. Его возглавляют реликтовые «пассионарии», которые уже не обладают «пассионарной индукцией», но задают своим подданным эталоны поведения. «Будь таким, как я», — вот императив поведения, заданный в этой фазе «пассионарным» начальством «субпассионарным» массам. Конечно, массы следуют этим эталонам чисто формально, но это поддерживает определенный порядок. Гумилёв считает, что цивилизация страдает простотой даже по сравнению с фазой «надлома», не говоря уже о «пассионарных» вандалах. Это упрощение структуры и порождает новый выхлоп «пассионарной энергии». Не имея ни смелости, ни характера, чтобы дубасить друг друга мечами или придумывать религиозные ереси, «субпассионарии» используют эту энергию для того, чтобы наброситься на беззащитную природу — теперь они в состоянии воевать только с ней. На месте лужаек ширятся «бетонированные площадки».
Наконец «пассионарный порядок» «субпассионариям» надоедает. Они не хотят никаких эталонов, никаких ограничений для своих «субпассионарных» инстинктов. «Дети героев, — пишет Гумилёв, — превращаются в капризных мальчишек и тупых эгоистов, не умеющих отличить приятное от необходимого» (стр. 359). Наступает фаза «обскурации»: «Будь таким, как мы» (стр. 380), — требуют «субпассионарии» от своего «пассионарного» начальства. Порядок рушится, система упрощается ещё больше. Шипя, она выпускает последние пузыри «пассионарной энергии» — они уходят на склоки между собой.
Когда склоки утихают, этнос переходит в фазу «гомеостаза». Простые чувства, простые потребности. Всё остальное — от лукавого. «Субпассионарии» вырождаются в банальных обывателей. «Будь доволен собой» (стр. 380), — говорят они друг другу, и в этом состоит теперь их жизненный императив. Система теряет остатки «пассионарности», обыватель начинает тосковать, этнос переходит в «мемориальную стадию». Он испускает последний «пассионарный» вздох и на этом вздохе создаёт эпосы, легенды, былины о своем героическом прошлом. «Вспомним, как было прекрасно» (стр. 380), — вздыхают обыватели, и в этом теперь их императив.
Но вздохи и вспоминания тоже надоедают. Убогое настоящее отторгает героическое прошлое. Всё забывается. Этнос вырождается. Все квадриллионы килоджоулей «пассионарной энергии», доставшиеся от «пассионарного толчка», израсходованы. «А нам ничего и не надо» (стр. 380), — говорят совершенно опустившиеся обыватели. Этнос умирает.
Вот схема этнической истории по Гумилёву. В ней много психологии и мало истории. «Вы думаете у них всё впереди? — спрашивает Гумилёв, указывая на австралийских аборигенов, и разъясняет, — нет, у них всё уже позади, они старше нас» (стр. 378), повергая этим в недоумение и самих аборигенов, и жителей Сиднея.
Даже если допустить существование некой «пассионарной энергии», всё равно подобная схема кажется искусственной и надуманной.
Достоинством «пассионарной» концепции Гумилёв считает системный анализ. «Системный анализ, — пишет он, — это такой вид анализа, когда внимание обращается не на персоны, особи, а на отношение между особями» (стр. 58). Следовательно, если мы хотим применить системный анализ к какому-то явлению, — в данном случае к «пассионарности», — то мы должны, во-первых, выявить все «особи», — в данном случае вспышки «пассионарности», то есть вспышки активности народов; во-вторых, — выявить отношения между ними. Но как раз с этой точки зрения «пассионарная» концепция системы не составляет.
Все ли вспышки активности народов выявлены Гумилёвым? Нет, по крайней мере, три из них им не рассматриваются: 1) средиземноморская экспансия финикийцев, завоевание ими Северной Африки, Пиренейского полуострова, создание ими Карфагенского государства; 2) исход евреев из Египта под руководством Моисея; 3) завоевание греками под руководством Александра Македонского половины Азии. Может быть, это какие-то второстепенные эпизоды мировой истории? Нет, без «Пятикнижия» Моисея невозможно понять Христианский мир, описанию которого Гумилёв уделил половину своей книги. Без походов Александра Македонского невозможно понять Византийский мир, которому Гумилёв также уделяет много внимания. Без пунических (то есть финикийских) войн невозможно понять римскую историю. Рассматривая второе и не рассматривая первое, Гумилёв получает картину неполную и искажённую.
Лучше всего показать это на примере римской истории, которая хорошо известна.
В III веке до новой эры растущее Римское государство столкнулось на западе с растущим Карфагеном. В ходе затяжной кровопролитной войны, шедшей с переменным успехом, победил Рим. Почти одновременно на востоке Рим столкнулся с эллинистическими государствами — осколками державы Александра Македонского. Рим опять победил, но и здесь победа досталась нелегко. Достаточно в связи с этим вспомнить вошедшую в поговорку «пиррову победу». Столкновение в Средиземноморье трёх могучих сил — Рима, Карфагена и наследников Александра Македонского закончилось полной победой Рима, и он остался в этом регионе единственным лидером, что в дальнейшем определило всю европейскую историю. Однако, такой исход не был фатальным. Что было бы, если бы смерть не помешала Александру Македонскому реализовать план его похода на запад? Что было бы, если бы Ганибалл после победы при Каннах повернул на Рим, а не на Капую? Что было бы, если бы Пирр постарался закрепить результаты своей нелёгкой победы? Почему Ганибалл победил при Каннах и проиграл при Заме? Почему история сложилась так, а не иначе? Эти вопросы, волновавшие Тита Ливия, Плутарха, Арриана, для Гумилёва не существуют. А без них история Средиземноморья превращается в кривое зеркало: Римская история в изложении Гумилёва выглядит в карикатурном виде.
Но, пожалуй, самое поразительное в исторической концепции Гумилёва то, что она обходит молчанием наполеоновские войны и две мировые войны. Очевидно, они не вписываются в неё. Только одно это уже порождает крайний скептицизм по отношению к данной концепции.
Хромает системный подход Гумилёва и в отношении этногенеза.
Гумилёв сам признаёт, что «роль пассионарности в этногенезе меньше 25 %» (стр. 398). В схеме на стр. 397 этногенез связан с четырьмя факторами: географической средой, общественной (социальной) средой, «пассионарностью» и выдающимися личностями. Однако, уже из контекста книги следует, что Гумилёв связывает этногенез лишь с «пассионарностью». Географическую среду он рассматривает лишь как регулятор «пассионарности», а экономическая география его не интересует вообще. Касаясь роли социального фактора, Гумилёв пишет: «...этносы являются биофизическими реальностями, всегда облачёнными в ту или иную социальную оболочку». Здесь причина и следствие поменялись местами. Логичнее было бы сказать: «этносы являются биосоциальными реалиями, всегда облачёнными в ту или иную этническую оболочку». Но как и «социальная оболочка» этноса, социальная среда Гумилёва не интересует. Её в книге просто нет. Изредка лишь автор роняет: «Социально-экономическая характеристика человека игнорирует этническую» (стр. 39). На этом основании социально-экономические условия существования этноса он не рассматривает вообще. Это искажает всю картину этногенеза по Гумилёву.
Разъясняя свой системный подход к этногенезу, Гумилёв пишет: «При том подходе находят место и биохимия, и генетика, и психология, ...и, уж конечно, история с географией» (стр. 401). Среди этого перечня не оказалось физики. После этого не следует удивляться тому, что Гумилёв рассказывает нам про «этническое поле».
Судя по книге, история интересует Гумилёва только как политическая история. Историю культуры он третирует: «История культуры — явление вторичное, связанное с мелкими событиями той или иной эпохи» (стр. 400). Вспомним: Александр Македонский всегда и везде возил с собой «Илиаду» Гомера — отдельно, в драгоценном ларце, как самое дорогое. Очевидно, Македонский не считал её «явлением вторичным, связанным с мелкими событиями».
Нет в указанном перечне философии, логики, социологии, экономики. Нет в нём и этнографии. Гумилёв подходит к этническим общностям очень односторонне — только по их «пассионарному» настрою. Язык, материальная культура, брачно-семейные отношения, мораль, хозяйственная жизнь — всё то, что составляет предмет этнографии, — его не интересует. При таком «системном» подходе, когда выборочно рассматриваются одни стороны явления и закрываются глаза на другие, можно увидеть всё, что угодно. При достаточном воображении, глядя на облака, можно увидеть замки; глядя на принесённую из леса корягу, — бабу Ягу; глядя на историю, — «пассионарные подъёмы и надломы»; хотя облака остаются облаками, коряга — корягой, а история — историей.
По Гумилёву, австралийские аборигены «не отсталые, а чересчур передовые, уже достигшие глубокой старости». Значит, у них уже всё позади: и «пассионарный подъём», и «перегрев», и «надлом», и... цивилизация. Значит, были у них уже и «Илиада», и «Пергамский алтарь», и «Сикстинская мадонна», и Эйфелева башня. Это следует из логики Гумилёва, но у истории другая логика.
Книга Гумилёва полна исторических противоречии. Некоторые из них приводились ранее. Здесь можно привести и другие.
На стр. 232 еретики-альбигойцы из Южной Франции оказались в Византии.
На стр. 240 Чехия оказалась «на самой окраине христианского мира», хотя она находилась в окружении католических стран: Германии, Польши, Венгрии, Австрии. Гумилёв пишет: «В Европе пассионарный надлом начался в Чехии» (стр. 240), «...пассионарный уровень у чехов оказался в это время выше, чем у немцев. Однако, чехи немедленно разделились, как все сильные пассионарии, и перебили друг друга» (стр. 244). Здесь чехи сначала представлены нам как «надломленные пассионарии», а затем — как «сильные пассионарии», причем «надломленные чехи» побили «ненадломленных немцев».
Характеризуя фазу «пассионарного надлома», Гумилёв на стр. 237 пишет: «При невысокой пассионарности... люди самоопределяются в областях не связанных с риском: в искусстве, науке, преподавании». А на стр. 249 он о той же фазе пишет другое: «Германия за 30 лет непрерывной войны потеряла 75 % своего населения». Как хочешь, так и понимай. Как это, занимаясь искусством и преподаванием, можно на 75 % сократить население?
На стр. 359 «баски-пассионарии» бросают родные горы, родных овец и нанимаются на службу к французскому или испанскому королю. А на стр. 374 «туркмены-пассионарии» ведут себя противоположным образом — «они сохранили свой пассионарный запас», потому что, не отвлекаясь на пустяки, пасли в горах овец.
В таблице на стр. 379 Византия в III веке показана в стадии «подъёма», а Эллада — в стадии «обскурации», то есть упадка. Но в III веке Эллада входила в Византию. Где истина?
На стр. 195–196 Гумилёв пишет: «Местообитания этих этносов расположены по
3-й параллели и охватывают Грецию, Северную Персию, Индию и Средний Китай». Но достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться, что эти страны находятся между20-й и40-й параллелями.Как объяснить эти противоречия? На стр. 202 Гумилёв пишет: «Что такое нирвана? Нирвана — это понятие, которое невозможно на Западе, вследствие логического закона исключения третьего. У нас три закона логики: закон тождества, закон противоречия и закон исключения третьего, основной. Согласно последнему закону, нет ничего такого, что могло бы быть одновременно и "А", и не "А", например, данная вещь либо существует, либо не существует, третьего не дано. Так вот, нирвана исключает этот закон».
Похоже, Гумилёву ближе буддийская логика — он вообще любит Восток. Но религий у человечества много, а наука — одна, и логика — одна; она не может быть западной или восточной.
В случае с нирваной Гумилёв неверно определил закон логики. Это не третий, а второй закон — закон противоречия. Вкратце его суть можно определить так: противоречивое суждение не может быть истинным, оно называется абсурдом. А абсурдного в книге Гумилёва много.
Но Гумилёв нарушает и первый закон логики — закон тождества. Суть его в том, что в процессе рассуждения нельзя делать подмену понятий. Один термин всегда должен означать одно и то же. Гумилёв же вкладывает в одно слово разные понятия. Он понимает под словом «этнос» не то, что общепринято в науке. Большинство этносов, указанных в таблице на стр. 379, нельзя найти ни в одном этнографическом справочнике. Рим и Византия — это, в общепринятом смысле слова, категории не этнические, а политические. «Мир ислама» и «христианский мир» — это, в общепринятом смысле слова, категории не этнические, а религиозные. Совершенно не понятно, почему Киевская Русь названа в таблице на стр. 379 «Киевским каганатом»? Это термин никто из историков, кроме Гумилёва, не употребляет. Странно, что после этого А. Куркчи называет книгу Гумилёва «русским ответом на проблемы объяснения исторических смен цивилизаций» (стр. 18). «Русские» проблемы в этой книге совсем потерялись среди проблем хунн, тюрок, монгол, арабов. Свои нетрадиционные понятия Гумилёв употребляет рядом с традиционными: «французы», «немцы», «чехи». От этого его рассуждения местами представляются весьма туманными. Становится не понятно, на каком языке он при этом говорит — на своём или общепринятом?
Даже в пределах одной книги Гумилёв дает разные определения этноса, ещё более запутывая картину:
При этом первое и второе определения не совмещаются. Если Гумилёву угодно проводить аналогию между «этническим» и электромагнитным полями, то частота электромагнитных колебаний не зависит от географии. А под третье определение попадает любая религиозная секта, обладающая и «внутренней структурой» и «оригинальным стереотипом поведения».1) «...предлагаю считать этнос явлением географическим, всегда связанным с вмещающим ландшафтом...» (стр. 47);2) «...мы можем сказать, в чем различие этносов между собой. Очевидно в частоте колебаний поля, т. е. в особом характере ритмов разных этнических групп» (стр. 87);
3) «Но что же такое есть этнос? Это тот или иной коллектив людей, ...имеющий свою особую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения» (стр. 385).
Гумилёв нарушает и третий закон логики — закон исключения третьего. Суть его в том, что рассуждения надо доводить до определенного утверждения или отрицания, а не переводить разговор на другую тему. В начале книги Гумилёв пишет: «Итак, что есть разные этносы — все знают... Но на вопрос: что же это такое? — толкового ответа не было. И я его сразу дать не могу. Если бы я мог это сразу сделать, я ограничился бы небольшой статьей, а не предложил бы вниманию читателя книгу» (стр. 40). Но, и прочитав книгу, получив массу сведений о том и о сём, читатель так и не получает ответа на поставленный вопрос. В конце книги на стр. 401—403 Гумилёв дает восемь характеристик этноса, ни одна из которых не является определяющей. На стр. 404 он дополняет характеристики ещё восемью признаками, из которых опять-таки ни один определяющим не является, а 4-й и 5-й признаки вовсе противоречат друг другу. Как может произойти «демографический взрыв населения» при «жёстком контроле брачных отношений» по принципу: хочешь иметь ребенка — убей соседа?
Все это скорее запутывает, чем проясняет определение этноса.
При таком отношении к логике Гумилёв усиленно навязывает истории свою схему этногенеза, подгоняя под неё факты.
Например, противопоставляя молодой христианский этнос старому римскому, он не жалеет красок, сравнивая стереотипы их поведения: «Что делал нормальный классический грек римской эпохи, или римлянин, или сириец? Как он проводил свой день? Утром он вставал с головной болью от вчерашней попойки, ...пил легкое вино... и, пользуясь утренней прохладой, шёл на базар узнавать новости. Там, конечно, он узнавал все нужные ему сплетни, пока не становилось жарко, потом шёл к себе домой, устраивался где-нибудь в тени, ел, пил, ложился спать и отдыхал до вечера. Вечером он вставал снова, купался... Взбодрённый, он шёл развлекаться... Там были специальные сады, где танцевали танец осы — это древний стриптиз, и выпить было можно, и после этого танца можно было получить удовольствие за весьма недорогую плату. Потом он сам доползал или его доставляли, совершенно расслабленного и пьяного, домой, и он отсыпался. А на следующий день что делать? То же самое...
А тут, понимаете, оказывается, что существуют такие общины, где люди не пьянствуют — там это запрещено, где никакой свободной любви, ...где люди сходились и беседовали. О чем? О... загробной жизни» (стр.101—102).
Тут всё ясно, как в церковно-приходской школе: суровые, аскетичные «пассионарии-христиане» думают о спасении мира, а расслабленные «субпассионарии-римляне» прожигают жизнь. Однако, жизнь сложнее примитивных схем.
Апостол Павел в первом послании к коринфянам пишет: «Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и при том такое блудодеяние, какое не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего» (гл. 5, ст. 1). Здесь христиане ведут себя совсем не по-христиански. Стоики Эпиктет и Марк Аврелий не были христианами, а Марк Аврелий даже казнил их. Но в своем аскетизме Эпиктет и Аврелий христианам не уступали.
Лукреций, Полибий, Плутарх, Тацит, Плиний Младший, Сенека, Иосиф Флавий, Светоний, Арриан, Аппиан, Диоген Лаэрций были современниками христиан. Правда, они не беседовали о загробной жизни, но от них осталось кое-что посущественней. Если сравнить их книги с произведениями евангелистов и апостолов, то сравнение будет не в пользу последних.
В угоду своей схеме Гумилёв совершенно извращает регламентацию брачных отношений первобытного общества.
Папуас приносил отрезанную голову врага не потому, что он хотел иметь ребёнка, а потому, что хотел стать полноценным членом племени. Очевидно, у папуасов это была составная часть «инициации» — обряда, характерного для всех первобытных племен, но не везде принимающего такие изуверские формы. «Инициация» — это обряд посвящения мальчиков в мужчины. Да, после этого они получали право иметь потомство. Но было бы крайне наивно судить по числу сыновей папуаса о количестве отрезанных им голов. Отрезанная голова была у него одна — как аттестат зрелости.
Индейцы Северной Америки воевали с соседними племенами по той же причине, по какой они воевали и с белыми — из-за охотничьих угодий. Демографическая проблема притянута сюда Гумилёвым искусственно.
В книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» описана примитивная форма группового брака у бродячих охотничьих племен Южной Австралии: «Здесь всё племя разделено на два больших класса — кроки и кумите. Половые связи внутри каждого из этих классов строго запрещены, напротив, каждый мужчина одного класса уже от рождения является мужем каждой женщины другого класса, а последняя — его прирождённой женой». Таким образом, тут дети знают только своих матерей и не знают своих отцов, а отцы не знают своих детей. Если бы Гумилёв потребовал от такого охотника за каждого ребёнка отрезанную голову, то он бы и сам запутался, и охотника бы запутал.
Рассказывая о жизни племени троглодитов, Страбон пишет: «Троглодиты ведут кочевой образ жизни. Во главе каждого отдельного племени стоит неограниченный властитель. Женщины и дети у них общие, кроме принадлежащих властителю. Тот, кто соблазнит жену властителя, в наказание должен отдать овцу» (стр. 717). И все! И никаких отрезанных голов! Жены — общие, дети — общие, кто, кому и за кого должен отрезать голову — непонятно.
Данные истории и этнографии, в противоположность тому, что пишет Гумилёв, говорят о том, что в первобытном обществе дети были богатством, плодовитость поощрялась, а бесплодие считалось позором. Многодетность была залогом успеха в борьбе за существование, в борьбе с враждебными племенами, своеобразным социальным обеспечением в старости.
Библейский патриарх Иаков имел 12 сыновей, положивших начало 12 родам Израиля. Он благодарит бога за то, что тот пообещал ему обильное потомство. Можно по-разному относиться к Библии, но то, что она содержит богатейший этнографический материал по родоплеменным отношениям, не вызывает сомнения.
А ещё на более ранней стадии этногенеза основной формой брачных отношений был «промискуитет» — беспорядочные половые связи. От тех времен у греков остались «вакханалии», у римлян — «сатурналии», у славян — праздник Ярилы-Солнца. В этот день все были жёнами и мужьями друг друга, и всё потомство, которое от этого нарождалось, было желанным. Об этом обычае можно прочитать в сказке А. Н. Островского «Снегурочка», о том же говорят многочисленные этнографические материалы. Церковь видела в этом обычае разврат, а на самом деле это была своего рода первобытная «посевная компания», когда наши предки осеменяли своих подруг так же, как они засевали свои убогие поля. О строгом «контроле брачных отношений», который им предписывает Гумилёв, они даже не подозревали.
Подводя итог сказанному, можно заключить, что историческая концепция Гумилёва страдает двумя большими недостатками: субъективизмом и вульгарным материализмом. Если религия научится измерять бога, она превратится в науку. Пока гумилёвская концепция не научится измерять «пассионарное поле», она останется религией, прикрытой материалистической бутафорией.
5. АЛЬТЕРНАТИВА
Гумилёв лукавит, когда пишет: «Таким образом, концепция биофизической основы этноса даёт возможность объяснить всю совокупность наблюдаемых фактов. Я не знаю другой концепции, которая могла бы всё это объяснить, и никто мне её не подсказывает» (стр. 297).
Во-первых, как было показано, концепция Гумилёва объясняет далеко не все факты, а иногда даже не объясняет, но насилует.
Во-вторых, другая концепция есть, и она Гумилёву известна. Можно с ней не соглашаться, но говорить, что «никто мне не подсказывает», — это передёргивание фактов.
В статье «По поводу теории этногенеза» на стр. 487 Гумилёв пишет, что его концепция обсуждалась в 1974 году «Учёным советом географического факультета ЛГУ», но не пишет об итогах этого обсуждения. А вот, что написано об этом в учебном пособии «Введение в этнографию», выпущенном тем же ЛГУ в том же 1974 году:
«Интерес в конце 60-х — начале 70-х годов XX века к объекту этнографии — этносу вызвал на страницах научной печати дискуссию относительно самой сущности этноса, как определенной системы. Наиболее точным и научно обоснованным было толкование, предложенное (с учетом других точек зрения) Ю. В. Бромлеем, в котором сам принцип единства по происхождению рассматривался в социально-историческом плане, и любая попытка биологизации этноса (что достаточно откровенно прозвучало в ряде печатных выступлений Л. Н. Гумилёва) была справедливо отвергнута» (стр. 8).
Таким образом, биофизической концепции Гумилёва противостоит социально-историческая концепция, которую Гумилёв замалчивает и лишь изредка безапелляционно третирует: «социально-экономическая характеристика человека игнорирует этническую» (стр. 39); «лишь социальное развитие идет по спирали, а этническое дискретно» (стр. 315). Следовательно, по Гумилёву, у социальной и этнической истории и характеристики разные, и пути различные.
Биофизическая концепция замалчивает социально-историческую, а социально-историческая концепция замалчивала биофизическую. В ссылочной литературе упомянутого учебного пособия труды Гумилёва не значатся. Но причины этого не политические, а научные. В конце XIX века патентные бюро всего мира отказались принимать заявки на «вечный двигатель», так как его идея противоречит фундаментальным законам физики. Может быть, по той же причине в конце XX века стоит прекратить принимать заявки на новые физические поля?
Коротко о сущности социально-исторической концепции этногенеза.
Согласно ей этногенез проходит следующие стадии: СТАДО — МАТРИАРХАТ (материнский род) — ПАТРИАРХАТ (отцовский род) — ПЛЕМЯ — НАРОДНОСТЬ — НАЦИЯ — ЧЕЛОВЕЧЕСТВО.
Все животные в природе делятся на две категории: животные-отшельники и стайные животные. У первых на первом месте стоит закон самосохранения, у вторых — закон стаи. В стае бабуинов молодые самцы, не щадя себя, бросаются на леопарда, спасая самок и детенышей. Закон стаи может рассматриваться как инстинкт коллективного самосохранения. «Пассионарность», подавляющая инстинкт самосохранения, может иметь и биологическое объяснение, без привлечения неведомых полей.
Человек выходил из животного состояния как стайное животное. Закон стаи трансформировался при этом в общественный закон. Что определяет этот общественный закон? Одни считают, что его определяют нравы общества и ссылаются при этом на англо-саксонское обычное право — право обычая. Другие, наоборот, считают, что закон формирует нравы общества, а сами законы пишут законодатели, и ссылаются при этом на великих законодателей древности — Ликурга, Солона, Нуму. Получается, что правы и первые, и вторые. Касаясь этой дилеммы, Плеханов в книге «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» пишет, что есть третий фактор, который влияет и на общественные нравы, и на законодателей — это производительные силы общества. Необходимость движет производством, производство движет обществом. Меняется производство — меняются и общественные нравы, меняются и законы.
Именно развитие производства лежит в основе цепочки: стадо — род — племя — народность — нация — человечество. С изменением производства меняются и брачно-семейные отношения, и мораль, и культура, и стереотипы поведения.
Три фактора определяют этногенез: природа (географическая среда), биологическая наследственность и социальный фактор (производство). На разных стадиях этногенеза роль этих факторов различна. Роль биологической наследственности зависит от формы брачных отношений. При экзогамном браке, когда партнёр берётся из другой этнической группы, она ниже, при эндогамном браке — партнёр берётся из своей этнической группы, — она выше. Роль географической среды на первых стадиях этногенеза (стадо, род) является определяющей, и тут Гумилёв прав; на последних стадиях этногенеза (нация, человечество) эта роль резко падает, и тут Гумилёв не прав. На последних стадиях этногенеза определяющим становится социальный фактор.
Проследим взаимозависимость этих трёх факторов на различных стадиях этногенеза.
СТАДО. Человек только начал выходить из животного состояния, получил примитивную речь, научился добывать огонь и делать примитивные орудия труда. Средства к жизни добываются коллективной охотой и примитивным собирательством. Их едва хватает для покрытия насущных потребностей. Прибавочного продукта нет. Быт коллективный, всеобщее равенство, первобытный коммунизм. Брачные отношения — эндогамный промискуитет. Все дети являются общими детьми, все мужчины — общими мужьями, все женщины — общими женами, различается только возраст. Генетические отходы кровосмешения уничтожаются (в древней Спарте нежелательных детей сбрасывали со скалы). Территориальной привязанности нет. Стадо кочует по определенному ареалу .
МАТРИАРХАТ (материнский род). Орудия охоты совершенствуются, охота индивидуализируется, появляется примитивное огородничество. Прибавочного продукта нет. Сохраняется первобытный коммунизм и кочевой образ жизни. Брачные отношения усложняются, из них исключаются матери и сыновья. Первичное стадо распадается на отдельные материнские роды, сохраняя с ним языковые связи. Материнский род связан кровнородственными отношениями по материнской линии. Дети знают мать, но не знают отца. Появляются зачатки религиозных верований и мифология. В центре её — женщина-мать.
ПАТРИАРХАТ (отцовский род). Появляются домашние животные и скотоводство. Появляется подсечно-огневое земледелие. В хозяйственной жизни усиливается роль мужчины. Орудия труда усложняются. Первобытный коммунизм разлагается. Кочевой образ жизни сохраняется. Появляется прибавочный продукт.
Из брачных отношений исключаются сначала отцы и дочери, затем братья и сёстры. Появляется семья — кровнородственная ячейка с чётко очерченным кругом родителей и детей. Брак становится экзогамным. Половые партнеры ищутся не в своём, а в соседних родах. Большой материнский род распадается на отдельные отцовские роды, которые сохраняют с первичным материнским родом преемственность — языковую и мифологическую. Отцовский род связан кровнородственными отношениями по отцовской линии. В мифологии на первый план выдвигается мужчина, основатель рода — патриарх.
ПЛЕМЯ. Орудия труда совершенствуются, появляются металлические орудия. Появляется разделение труда — выделяются скотоводство, земледелие, ремесло. Экзогамные брачные связи между соседними родами закрепляются общей хозяйственной деятельностью. Роды сливаются в общую структуру — племя — с эндогамными брачными отношениями, но они слабее, чем при родовом строе. Роды в структуре племени сохраняются, но забота о детях становится уделом не всего рода, а только родителей, семьи. Роль семьи возрастает. Племя не имеет прочной территориальной привязанности и способно к дальним миграциям.
Прибавочный продукт резко возрастает, что создает условия для расширенного воспроизводства. Появляются торговля, письменность, искусство. Начинается социальное расслоение, появляется племенная знать. Появляется рабство и рабы — говорящий хозяйственный инвентарь. Появляется военное ремесло, государство, политика.
Государство — это надплеменная структура. Функции его в отношении племени ограничены: это — военная организация и присвоение прибавочного продукта. Прибавочный продукт создается племенем, а распределяется государством. Государство с отлаженной военной организацией может создавать огромные межплеменные конгломераты: державу Александра Македонского, Римскую империю.
Религия носит племенной характер. Каждое племя имеет своих богов. Религиозная мифология отражает историю и быт племени. Для искусства племенной эпохи характерен эпос — своего рода племенная энциклопедия по истории и хозяйству. Эпос — это устное предание, которое для удобства заучивания имеет стихотворный размер. Племя сохраняет языковую и мифологическую общность с составляющими его родами.
НАРОДНОСТЬ. Кооперация хозяйственной деятельности племен в определенном регионе приводит к их слиянию на этой территории в новую этническую общность — народность. Кровнородственные отношения в народности теряют силу. Для брачных отношений характерна устойчивая моногамная или полигамная семья с мужчиной-лидером.
Определяющим в хозяйственной деятельности народности является земледелие. Земля становится мерилом богатства и социальной значимости. Скотоводческие племена застревают, как правило, на родоплеменной стадии.
Связующими элементами народности являются территория, язык, культура. Под культурой народности здесь понимаются все особенности её материальной и духовной деятельности. Народность жёстко привязана к определённой территории, для неё характерно понятие Родины.
Языковая преемственность народности с образующими её племенами довольно слабая. Народность, как правило, на старой основе создает свой собственный язык, отражающий потребности её хозяйственного и культурного развития. Для языка народности характерны диалекты.
Культура народности отражает приоритет земледелия в её хозяйственной деятельности. Это преимущественно сельская культура с развитым фольклором, народными обычаями, народным творчеством, особенностями жилища и костюма, которые отражают особенности сельского быта и окружающей природы.
Племенные религии вытесняются на этой стадии мировыми религиями, которые, однако распадаются на отдельные религиозные толки, отражающие особенности быта каждого народа. Религия тесно сливается с народным бытом и становится характерной этнографической чертой.
Развитие хозяйства приводит к значительному росту прибавочного продукта и расширению роли государства. Оно теперь не только присваивает и делит прибавочный продукт, но и начинает принимать участие в организации его создания.
НАЦИЯ. Развитие промышленности и городов приводит к трансформации народностей в нации.
Определяющим в хозяйственной деятельности нации является промышленность, крупное машинное производство. Государство при этом выступает главным регулятором хозяйственной деятельности. Основной формой труда становится наёмный труд.
Культура нации — это городская культура, для которой характерны один литературный язык (без диалектов) и профессиональное искусство. На место сказителей приходят писатели, на место менестрелей — композиторы, на место скоморохов — актёры.
Зависимость человека от природы значительно ослабевает и это находит отражение в культуре — природа в ней всё больше вытесняется проблемами города. Религия теряет свои позиции и сохраняется как реликтовое явление.
Для брачных отношений становится характерной парная семья (нестабильное соединение пар для сожительства и воспроизводства потомства).
Связующими элементами нации являются территория, язык, культура, экономика. Определяющей характеристикой нации является экономика. Без национального рынка нет нации. Именно развитие национального рынка формирует и территорию, и язык, и культуру нации.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. Развитие международных экономических связей, глобализация экономики создают предпосылки для слияния наций в единую общечеловеческую общность — человечество. В ней ноосфера (сфера разума) получит свое логическое завершение.
Формирование единой общечеловеческой экономики повлечёт за собой формирование единой общечеловеческой культуры и единого общечеловеческого языка; этнические различия уйдут в прошлое.
Вот схематичное изложение социально-исторической концепции этногенеза. И объясняет она известные факты этнографии и истории не хуже, а лучше, чем концепция Гумилёва, не прибегая к таинственным «пассионарным» силам, которые нельзя ни предугадать, ни измерить. По этой концепции социальное и этническое развитие идут не разными путями, а тесно переплетаются. По этой концепции этнические и социальные признаки не исключают друг друга, а взаимно дополняют.
Касаясь гипотезы таинственного излучения, двигающего этногенез, Гумилёв пишет: «Пока она не может быть строго доказана, но зато не встречает фактов, противоречащих ей» (стр. 406). Но такие гипотезы называются «виртуальной реальностью», в противоположность научной теории, которая опирается на факты и доказывается фактами. Если даже простить концепции Гумилёва многочисленные противоречия, всё равно она, в лучшем случае, может претендовать лишь на звание «виртуальной реальности».
6. ЭТНОГРАФИЯ И ПОЛИТИКА
Как перейти от карты этнической к карте политической? Ответ на этот вопрос, который сегодня волнует всех, концепция Гумилёва не даёт. Она может только вселять суеверный страх перед таинственными «пассионарными толчками» за которыми этносы якобы бредут, словно волхвы за Вифлиемской звездой.
Однозначно на этот вопрос не может ответить и социально-историческая концепция, но она даёт для этого надёжную методологическую базу, пользуясь которой можно сделать некоторые выводы.
1. Приходится констатировать, что в истории этническая карта никогда не совпадала с картой политической.
Польская нация была разорвана между тремя государствами. Австро-Венгрия объединяла несколько наций. На политической карте есть Нигерия и Заир, а на этнической карте нет ни нигерийцев, ни заирцев. Вместо них живут племена фульбе, хауса, балуба, баконго, бангала, которые время от времени в рамках одного государства вступают друг с другом в вооружённые конфликты.
Африка сегодня напоминает химическую реторту, в которой идут бурные реакции превращения племён в нации и народности. Африканские государства добились независимости в ожесточённой борьбе с колонизаторами. Но странно: добившись независимости, они продолжают существовать в старых колониальных границах, которые разрывают отдельные племенные группы между разными государствами. Кажется, логичнее было бы нарезать новые границы в соответствии с географией расселения племен и образовать отдельные государства фульбе, хауса, балуба и т. д. Этого не происходит потому, что экономика молодых государств, их внутренний рынок образовались ещё в колониальный период в границах бывших колоний. Рвать эти экономические связи оказалось гораздо болезненнее, чем рвать связи племенные. Пример Африки блестяще подтверждает, что при формировании наций экономический фактор является определяющим. Пожалуй, единственной страной, где этот вывод игнорируется, является страна, где этот вывод родился, — Россия.
Устроив «парад суверенитетов», разорвав десятилетиями налаженные экономические связи, Россия теперь сидит без работы, без зарплаты и гадает, как ей склеить разбитое «единое экономическое пространство». Национальный вопрос запутан сегодня в России до невозможности. В одной из телепередач Владимир Познер и Рамазан Абдулатипов в приличной интеллигентной аудитории так и не смогли договориться, что же считать национальностью и по каким признакам её определять. Илюхин, один из лидеров «патриотической оппозиции», потребовал «убрать евреев из правительства». Как бы не относиться к предложению Илюхина, но практически выполнить его невозможно. Национальность, как юридическое понятие, в России существовать перестало. Статья 26 Конституции РФ гласит: «Каждый вправе определять и указывать свою национальную принадлежность. Никто не может быть принуждён к определению и указанию своей национальной принадлежности». То есть, каждый может записаться как угодно: можно хазаром, можно печенегом, можно жить вообще без национальности или менять национальность семь раз на неделе в зависимости от конъюнктуры. На такой правовой основе строить национальную политику невозможно. Конечно, желательно приблизить политические границы к этническим. Но при существующей постановке вопрос о национальных границах на политической карте повисает в воздухе.
2. Приходится констатировать, что современная этническая карта пестрит образованиями и группами, находящимися на разных стадиях этногенеза. Тут и классические нации: французы и шведы; тут и «супернации», как переходное звено к единому человечеству: США и бывший СССР; тут и народности: курды и баски; тут и племена: туареги и бечуаны; тут и реликтовые родовые группы: бороро и бангу. Картина ещё больше запутывается тем, что некоторые из них находятся на промежуточных стадиях развития: от племен к народности, от народности к нации. Каждая из этих этнических групп имеет свой стереотип поведения, свои моральные установки, которые иногда исключают друг друга. Нивелировать все эти этнические образования по стандартам американской демократии и «Билля о правах» — значит получить перманентный «косовский конфликт». Этнические группы требуют дифференцированного подхода с учетом стадии этногенеза, на котором находятся группы.
Депортация Сталиным чеченцев в конце войны публично осуждена. Не секрет: в войну многие народы сражались по разные стороны баррикад. Однако, каждого судили по делам его, а чеченцев — всех скопом. Это противоречит моральным установкам нации, но вполне вписывается в родоплеменную мораль. Сталин хорошо знал Кавказ и понимал, что, покарав одного члена рода, объявлялась война всему роду. Поэтому, не мудрствуя лукаво, он, на всякий случай, интернировал всех чеченцев. Потом чеченцев вернули в родные горы, а они, вместо того, чтобы изучать «Билль о правах», воруют заложников. Это противоречит «Биллю о правах», но вполне укладывается в их родовые обычаи.
Прежде, чем навязывать Чечне Российскую Конституцию, надо было бы поинтересоваться, в какой мере Чечня собирается восстанавливать у себя родоплеменные отношения.
3. Хотя нации, несомненно, связаны преемственностью с предшествующими стадиями этногенеза, попытки искать корни наций в глубокой древности и превращать эти корни в исторические константы — несостоятельны. Яркий пример тому являет история так называемого «еврейского вопроса».
В 70-м году римляне разрушили Иерусалим и разогнали евреев по всей ойкумене. Евреи в это время находились на стадии родоплеменных отношений. Их этническое развитие на этом закончилось. Они перешли на язык и культуру тех народов, среди которых оказались. Единственной связью, соединяющей их с прошлым и между собой, была религия. Около двух тысяч лет евреи существовали как религиозная общность, существовали так, как существуют христиане, мусульмане, буддисты. Но христианство, ислам, буддизм — мировые религии, а иудаизм — племенная. Понятия еврей и иудаист были тождественными. Крещёный еврей переставал быть евреем — в этом не сомневались ни евреи, ни христиане.
Положение осложнилось в XVIII—ХIХ веках с развитием атеизма. Если еврей ушёл из синагоги и не пришел в церковь, то кто он? Поскольку родители у него евреи, которые называют себя народом, то и его считали евреем. Но, вообще-то, оснований для этого не было. Турки воспитывали янычар из детей, наворованных у христиан. Родители у янычар были христиане, но самих янычар никто за христиан не считал. А вот отщепенцев от синагоги продолжали считать евреями. Положение усугублялось тем, что традиционно позиции евреев были сильны в банковском деле. Еврейский капитал — понятие отнюдь не мифологическое. Поэтому неприязнь к еврейскому капиталу переносили на всех, кого заслуженно и незаслуженно называли евреем.
Так возник «еврейский вопрос» — национальный по форме, религиозный по подоплёке, экономический по существу. Маркс считал, что решить этот вопрос может только эмансипация евреев — отказ их от религиозной самоизоляции и растворение среди коренной национальности. Тогда еврея-сапожника не будут путать с евреем-банкиром, каждого будут судить по тому, что он есть, а не потому, чем он кажется. В начале века общественное мнение разделяло такую точку зрения.
Идеи сионистов о втором исходе евреев в «страну обетованную» встречались самими евреями в штыки. Ленин приводит слова французского политического деятеля, еврея по национальности, Альфреда Накэ, который отвечал сионистам: «Если Бернару Лязару угодно считать себя гражданином особого народа, это его дело, но я заявляю, что, хотя я родился евреем, ...я не признаю еврейской национальности, ...у меня нет иной национальности, кроме французской... Представляют ли евреи из себя особый народ? Хотя в далеком прошлом они несомненно были народом, тем не менее я отвечаю на этот вопрос категорически нет. Понятие народа предполагает известные условия, которых в данном случае нет налицо. Народ должен иметь территорию, на которой он бы развивался, а затем... народ должен иметь общий язык. У евреев нет уже ни территории, ни общего языка, и ему (Лязару) нелегко было бы, если бы сионизм достиг своей цели, столковаться со своими сородичами из других частей света... Евреи немецкие и французские совсем не похожи на евреев польских и русских. Характерные черты евреев не имеют ничего такого, что носило бы на себе отпечаток национальности. Если бы позволительно было вместе с Дрюмоном признать евреев нацией, то это была бы искусственная нация. Современный еврей есть продукт противоестественного подбора, которому его предки подвергались в течение почти 18 столетий». В начале века такая точка зрения была преобладающей.
Но все изменила Вторая мировая война. Гитлер убедил весь мир, что евреи — нация. Решающим аргументом при этом был «холокост». Да, у евреев нет общего языка, нет общей территории, но у них были общие газовые камеры, и это решило всё. Благодаря Гитлеру, государство Израиль получило право на существование. В него потянулись лица разных национальностей, но одного вероисповедания. «Искусственная нация» стала создаваться. Языком искусственной нации стал иврит — мёртвый, искусственно реанимированный язык. В прошлом веке на нём говорили только раввины. По примеру Израиля объединённой Европе возможно стоит реанимировать латынь.
Так было. Но сегодня уже никто не считает иврит мёртвым языком — теперь это бытовой язык Израиля. Через 50 лет Израиль обретает все признаки полноценной нации — территорию, экономику, язык, культуру. У нас на глазах рождается новая нация. Но это не еврейская, а израильская нация. Общего у Израиля с древней Иудеей очень мало. Древняя Иудея была родоплеменной общностью. Ещё апостол Павел вспоминал, что он «из колена Вениаминова». Израиль — это многонациональный конгломерат по образцу США.
В этногенезе США и Израиля много общего. Первые переселенцы ехали в Америку из разных стран, гонимые за веру, с Библией в руках. Однако, Америка дала миру много инженеров и мало богословов. Первые израильтяне ехали в Палестину из разных стран с обидой за прошлые религиозные гонения и тоже с Библией в руках (вернее, с её первой частью — Ветхим заветом). Однако, Израиль дал много игроков в КВН и мало раввинов. Воскресить дух царя Давида в Израиле так и не удалось. Там царствует дух Уолл-Стрита. «Национальные корни» принесли совершенно другие плоды. В результате мы имеем сегодня религиозную общность евреев и этническую общность израильтян.
4. Каждая этническая общность, обладающая полным набором признаков нации, имеет право на создание своего независимого государства.
В 1903 году это требование было записано в Программе РСДРП, как «право наций на самоопределение». Сегодня это требование получило всеобщее признание. Нация, борющаяся за независимость, имеет право на поддержку других государств, на поддержку мирового сообщества. При самоопределении нации на первом плане должен стоять экономический фактор, рассмотрение экономических условий существования будущего государства.
Этнические общности, стоящие на более низких ступенях этногенеза (народность, племя), которые не в состоянии создать полноценную современную экономику, имеют право на ту или иную форму автономии, которая позволила бы им сохранить свое этническое лицо и участвовать в экономической и культурной жизни нации, создающей государство. Постепенное нивелирование этнических признаков при этом неизбежно.
Этнические группы, стоящие на ещё более низкой ступени этногенеза (род), которым трудно адаптироваться к цивилизации, для которых этот процесс длительный и болезненный, имеют право на различные формы сосуществования с цивилизацией, которые сохраняют при этом возможность экономического и культурного развития этих групп. Надо помнить, что альтернативы цивилизации нет. Этносы, отставшие в своем экономическом и культурном развитии, имеют право на помощь мирового сообщества.
На этих принципах и строилась советская национальная политика. Были в ней ошибки и неудачи, но общий успех её не вызывает сомнения. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить экономику и культуру Советского Азербайджана и иранского Азербайджана, Советской Армении и турецкой Армении. Для некоторых современных наций СССР стал колыбелью.
На этих принципах строилась и советская внешняя политика. Эти принципы она проводила при создании Организации Объединенных Наций. Эти принципы помогли обрести независимость народам Азии и Африки. Благодаря этим принципам, в течение 50 лет сохранялся мир в Европе. Эти принципы легли в основу Общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшегося в июле 1975 года в Хельсинки. Хельсинское совещание было вершиной советской внешней политики. Оно признало нерушимость границ в Европе и окончательно подвело черту под Второй мировой войной. Оно обсудило три группы вопросов европейского сотрудничества — «три корзины»: политическую, экономическую и культурную. Оно наполнило эти «корзины» весомым содержанием. «Три корзины» вместе с принципом нерушимости границ соответствовали четырем параметрам нации и урегулировали все европейские межгосударственные проблемы по всем четырём измерениям национальной политики.
С крушением Организации Варшавского договора Хельсинская система европейской безопасности рухнула. Вместе с ней рухнул и принцип нерушимости границ. В Европу пришла война...
Такова цена политики, в основу которой кладется «виртуальная», а не действительная реальность.
Магадан, 1999 г.
* * * СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ахматова Анна. Лирика. — М.: Художественная литература, 1989.
2. Библия / Синодальное издание. — М.: изд. Всесоюзного совета евангельских христиан-баптистов, 1968.
3. Бикерман Э. Хронология древнего мира. Ближний Восток и античность. — М.: Наука, 1976.
4. Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР / В 2-х томах. — М.: Политиздат, 1986.
5. Гумилёв Л. Н. Конец и вновь начало. — М.: «Танаис Ди Дик» фонд «Мир Л. Н. Гумилёва», 1994.
6. Иванов Ю. Осторожно: сионизм! — М.: Политиздат, 1970.
7. История древнего Рима / Учебник для исторических факультетов вузов / Под ред. В. И. Кузищина. — М.: Высшая школа, 1981.
8. Итс Р. Ф. Введение в этнографию / Учебное пособие для исторических факультетов университетов. — Ленинград: изд. Ленинградского университета, 1974.
9. Конституция Российской Федерации. — М.: Юридическая литература, 1995.
10. Конституция Соединенных Штатов Америки. — М.: ТОО «Иван», 1993.
11. Кук Джеймс. Путешествие к Южному полюсу и вокруг света. — М.: ОГИ3 / Государственное издательство географической литературы, 1948.
12. Ленин В. И. О положении Бунда в партии / ПСС, изд.5-е. — М.: Политиздат, 1965.
13. Ливий Тит. История Рима от основания города / В 3-х томах. — М.: Наука, 1989.
14. Маркс Карл. К еврейскому вопросу / К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, изд.2-е / том 1. — М.: Госполитиздат, 1955.
15. Мельников Д., Черная Л. Преступник номер 1. Нацистский режим и его фюрер. — М.: АПН, 1983.
16. Народы мира / Историко-этнографический справочник. — М.: Советская энциклопедия, 1988.
17. Новейшая история 1939—1975 гг. / Учебник для исторических факультетов вузов / под ред. В. В. Александрова. — М.: Высшая школа, 1977.
18. Письма Плиния Младшего. — М.: Наука, 1984.
19. Плеханов Г. В. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю / Избранные философские произведения / В 5-ти томах / том 1. — М.: Политиздат, 1956.
20. Плутарх. Сравнительные жизнеописания / В 3-х томах. — М.: изд. Академии наук СССР, 1961.
21. Римские стоики. Сенека. Эпиктет. Марк Аврелий. — М.: Республика, 1995.
22. Самаркин В. В. Историческая география 3ападной Европы в средние века / Учебное пособие для исторических факультетов вузов. — М.: Высшая школа, 1976.
23. Семёнов В. Ф. История средних веков / Учебник для исторических факультетов вузов. — М.: Просвещение, 1975.
24. Сергеев В. С. История древней Греции / Учебник для исторических факультетов университетов. — М.: ОГИЗ, 1948.
25. Спасский Б. И. История физики / Учебное пособие для студентов вузов / В 2-х томах. — М.: Высшая школа, 1977.
26. Сталин И. В. Марксизм и национальный вопрос / Сочинения / том 2. — М.: Госполитиздат, 1949.
27. Сталин И. В. Национальный вопрос и ленинизм / Сочинения / том 11. — М.: Госполитиздат, 1949.
28. Страбон. География. — М.: Ладомир, 1994.
29. Страны мира / Справочник. — М.: Политиздат, 1977.
30. Флавий Иосиф. Иудейские древности. — М.: Крон-Пресс, 1996.
31. Формальная логика / Учебник для философских факультетов университетов / Авторский коллектив. — Ленинград: изд. Ленинградского университета, 1977.
32. Энгельс Фридрих. Происхождение семьи, частной собственности и государства / К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения / В 3-х томах / том 3. — М.: Политиздат, 1985.
* * *
Примечания
1 Эта статья принадлежит перу моего старого товарища Льва Дмитриевича Потапова. К сожалению, в силу целого ряда причин, наша связь прервалась. Уж не знаю, жив ли... Однако, имею основания полагать, что против данной публикации он не возражал бы.2 Гумилёв Л. Н. Конец и вновь начало. — М.: «Танаис». — l994. — С. 17. Все дальнейшие ссылки на книгу даются по этому изданию.
В заголовке рисунок обложки издания: Гумилёв Л. Н. Конец и вновь начало. — М.: «АСТ», «АСТ Москва», «Хранитель». — 2007. — ISBN 978-5-17-044877-7, 978-5-9713-5990-6, 978-5-9762-3829-9.