Название: "Высокие небеса Тулузы: Драма в трех актах".
Фэндом: Ориджинал на исторической подкладке.
Рейтинг: NC-17, причем неоднократно. Слэш жестокий и беспощадный.
Размер и статус: макси!
Жанр: Псевдоисторический порнороман с элементами детектива и мистики.
Предупреждения: много слэша, рейтинговой энцы и бессмысленно-беспощадного флаффа. Также принуждение, условное согласие, насилие.
Дополнение-1. Текст создан с использованием реальных исторических данных, однако историческим романом он ни в коей мере не является. Скорее, эта наша общая дань восхищения красотой минувших эпох.
Дополнение-2: Текст весьма длинный, в трех частях. Выложен полностью.
Благодарности: Огромное, бесконечное и нечеловеческое авторское спасибо соавторам, вдохновителям и пинателям, ибо: "Ничего бы не было, когда б не ты!" (с)
Год 1775. Октябрь.
Акт третий. "Серп золотой луны".
Действие первое. "Интриги".
Очередной сеанс позирования прошел без эксцессов, и мэтр Эшавель остался премного доволен зверским выражением лица господина прокурора. Карандашные эскизы живописца начали преобразовываться в наброски масляными красками: на светло-желтом холсте, словно сквозь густой туман, проступили очертания камня и неясных фигур рядом с ним. Влекомый ненасытным любопытством, Франсуа по уходу мэтра немедля кинулся смотреть, как продвигается работа. Ла Карваль, на сей раз изволивший скинуть камзол, встал у него за плечом, негромко известив:
- Месье Моран, сегодня вы идете фиглярствовать в одиночестве. Обнаружились дела, которыми нельзя пренебречь. Не переживайте, без надзора вы не останетесь. И вот еще какое дело... - прокурор в задумчивости пожевал губами. - Если удастся, прихватите за шкирку мальчугана, который вчера так робел на репетиции, да притащите его сюда. Справитесь?
- Сюда - в смысле, во дворец? - удивился распоряжению месье Моран. - На кой ляд он вам понадобился?
- Зажарю и съем на ужин, - не пожелал раскрывать своих замыслов Ла Карваль. - Скажем так, мне будет спокойнее, когда он окажется под присмотром. Кстати, месье Моран, вы признали вчерашнего гостя, мецената и покровителя искусств? Это был месье Эшавель. Младший, само собой. Лично мне этот визит кажется весьма многообещающим, а вам?
Франсуа сложил губы трубочкой, оскорбив уточенную обстановку Цветочной залы простецким свистом. Попытался отыскать черты сходства между мэтром Эшавелем и громогласно-требовательным посетителем "Театра Фортуны". Не нашел и задумался над тем, каким образом юному Мартину удалось привлечь внимание столь тонкого ценителя красоты, как монсеньор де Лансальяк.
"Чего только жизнь не вытворяет с людьми. Каким-то я буду в его годы?"
- Постарайтесь свести дружбу с мэтром Рийолем, расспросите о нем ваших коллег, - воспользовавшись оказией, Ла Карваль хозяйским жестом прихватил Франсуа пониже талии. - Помните, тут важны любые мелочи и сплетни. Не разочаровывайте меня - и успехов вам на поприще.
Одевшись попроще, месье Моран уже привычной дорогой оставил дворец, окунувшись в шумный людской водоворот на площади перед резиденцией. Подле фонтана с наядами и Нептуном на колеснице он наткнулся на Мари-Раймона, заигрывавшего с молоденькими прачками, и утащил его за собой. За пару улиц до "Театра Фортуны" парочка наткнулась на Армана. С совершенно потерянным видом чернявый юнец брел вверх по улице святого Оноре.
Арман Шапри в самом деле ощущал себя потерянным и потерявшимся. Ему было всего восемнадцать лет, за плечами - сиротский приют в Пуату, за душой - ни гроша, за пазухой - ни камня. В беседах с самим собой он признавал: актер он тоже весьма посредственный, не сыгравший ни одной толковой роли и мыкающийся из труппы в труппу. Разбитной Лилия был совершенно прав, назвав Армана девственником - ну вот так, и здесь не сложилось. Одни не хотели его, других не желал он, потому в науке любви месье Шапри оставался исключительно теоретиком.
Сходить на просмотр к Рийолю ему посоветовали актеры последней труппы, где Арману довелось служить - после того, как выяснилось: они уезжают, а месье Шапри за ненадобностью остается в Тулузе. Это было тем более обидно, что ему наконец-то обещали дебют. Арман с головой залез в долги, готовя себе костюм и пирушку для коллег, а теперь остался гол, как сокол. Арман держался, покуда за ним не захлопнулись двери "Театра Фортуны", где его подвергли такому унижению - но, едва завернув за угол, горько, по-детски расплакался от обиды и безысходности. Хорошо бы больше не возвращаться туда... но куда тогда идти? Где раздобыть денег? Как пережить грядущую осень и зиму?
- Арман! - услышав свое имя, месье Шапри испуганно сжался, шарахнувшись к стене дома. - Эй! Стой, куда побежал?
После слов прокурора Франсуа и в самом деле начал опасаться, как бы вчера с удравшим юнцом не приключилось чего скверного. Но вот он, жив-здоров, пусть и выглядит скверно.
- Ты чего нас с Жанно вчера не дождался? Пообедали бы вместе, - он ловко и бесцеремонно подхватил юного сотоварища под руку, заглянул в лицо, нахмурился: - Э-э, что с тобой? Ты сегодня хоть спал или проревел всю ночь?
Арман опустил глаза, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Лицо у него и впрямь было опухшее от рыданий в тощую подушку.
- Я не спал, я роль учил, - пробубнил он себе под нос. Думая о своей полнейшей никчемности. Вон, Лилия откровенно таскается со страховидным "котом", а несчастным страдальцем отнюдь не выглядит. И одежда у него добротная, и сережки вон какие...
- Ага, зубрил роль и до утра оплакивал участь несчастной Ариции, - беззлобно съязвил Раймон.
- Утрись, - Франсуа пошарил по карманам, отыскав чистый платок и сунув его Арману. - Ты что, из-за вчерашнего так убивался? Тебя, между прочим, пальцем не тронули! Но своими выразительными стенаниями ты довел дело до того, что на тебя точно положили глаз. Из-за того, что ты трепещешь, аки свеча на ветру. Что теперь прикажешь с тобой делать?
- Расслабиться и получать удовольствие, что ж еще, - высказал свое циничное мнение Мари-Раймон.
- Я не такой! - с жаром выдохнул Арман, комкая в пальцах льняную тряпицу. - Мне противно! Я не смогу, меня стошнит!
Раймон немедля изобразил, как именно стошнит несчастного Армана - в подробностях и со звуками. Франсуа хихикнул, с грустью подумав, что внимает сейчас отголоскам собственных давних стонов и жалоб.
- Все мы... не такие поначалу, - буркнул он. - Да, противно. Могу тебя обрадовать, это еще и больно.
- Больно? - одними губами переспросил Арман. Глаза у него сделались совсем уж на пол-лица, бездонные, как пропасти.
- Если упадешь в обморок, мы тебя тащить не станем, - честно предупредил Мари-Раймон.
- Раймон, - укоризненно протянул Франсуа. - Когда на небесах раздавали деликатность, ты точно опоздал к раздаче. Арман, не обращай на него внимания и хорош шмыгать носом. Меня тоже особо не слушай. Да, знаю, мне при рождении позабыли сунуть леденец под язык, и порой я становлюсь злюкой. Не пугайся ты так. Ну, не повезло тебе родиться красавчиком. У тебя ж на лице написано, большими буквами: "Ах, не трогайте меня..."
- Но если я буду вести себя развязно, - в воздухе повисло не произнесенное "подобно вам", - наверное, выйдет еще хуже? - у Армана был вид тяжелобольного, которому лекари заботливо подсовывают омерзительное на вкус и вид зелье, суля быстрое и полное исцеление. Но, вместо того, чтобы залпом осушить пузырек с горькой микстурой, месье Шапри упрямо торговался: а можно подешевле? А если уменьшить порцию? А запить?
- Хуже быть уже не может, - уверил его Франсуа. "Гм, я что, впрямь кажусь со стороны развязным типом? Вот не думал!" - Боюсь, с развязностью у тебя ничего сейчас не выйдет. Оставайся самим собой. Только не прикидывайся так откровенно трепетной ланью, пронзенной стрелой. Это привлечет к тебе целую стаю любителей... свежатинки. Которые перегрызутся за право стать первым, кто тебя подстрелит и освежует, прости за вульгарную метафору.
- Франсуа у нас сегодня - сама деликатность, - хохотнул Мари-Раймон поверх головы Армана. - Арман, ты как, обрел уверенность в себе и умиротворение? Жизнь груба и жестока, так что устраивай побыстрее свое грехопадение и позабудь его, как страшный сон. Или вспоминай, коли оно выйдет удачным.
- А как этого добиться? - простодушно спросил Арман. Месье Морану пришло на ум, что монсеньор был бы в восторге от этой невинности, уцелевшей в театральных вертепах. Было бы до крайности забавно устроить знакомство его эминенции и Армана, благо Ла Карваль все равно просил привести юного актера во дворец.
Обозвав себя чокнутым сводником, Франсуа дал полезный совет:
- Познакомься с кем-нибудь. Желательно обладающим хорошим вкусом и пухлым кошельком. С кем-нибудь, кто отнесется к тебе по-человечески. Конечно, не стоит надеяться на то, что тебя сочтут за равного - но хотя бы заплатят и не выкинут поутру из постели пинком под зад.
Арман выслушал с величайшим вниманием, однако без энтузиазма, грустно поинтересовавшись по окончании прочувствованной речи:
- Разве так бывает? Коли тебе платят, то разве станут относиться иначе, чем к арендованной вещи?
- Платят же клиенты веселым девицам, - увильнул от прямого ответа Франсуа, мысленно признав правоту Армана. - И обращаются с ними недурно. Я не говорю об ублюдках навроде нашего вчерашнего гостя, которым только дай поизмываться над кем безответным. Но порой встречаются люди, которым просто... просто хочется необычного. Если с тобой приятно провести время, то зачем тебя обижать?
- Чтобы посмотреть, как я буду просить пощади и плакать, - с видом полной покорности судьбе вздохнул Арман.
- Есть и такие любители, - был вынужден признать Франсуа. - И нам нечего им противопоставить. Конечно, ты можешь сбежать при первых признаках опасности и наняться в другую труппу. Но и оттуда тебе придется вскоре сматываться. Ты ничего не приобретешь, только потеряешь.
- А можно просто сдаться, сказав себе - пошло оно все к черту, от меня не убудет, - дополнил Раймон.
- Покровителя бы тебе. Осознающего твою ценность, который умудрился бы тебя не сломать. Да где ж взять такого? - Франсуа в шутку потрепал Армана по волосам. За разговорами они подошли к входу в театр, открыв скрипучую дверь и обойдя спорящую группку мастеровых, подновлявших и красивших стены фойе. С потолка только что спустили старую, облепленную паутиной, потеками грязного воска и сажей люстру о двух десятках рожков, и теперь она боком лежала посреди вестибюля, мутно блестя медным ободом и перепутанными цепями. По соседству с ней громоздился широкий и плоский деревянный ящик, из всех щелей которого лезло обильно напиханное внутрь сено. Судя по большим красным буквами надписи, в театр доставили большое зеркало, призванное заменить прежнее, растрескавшееся и почерневшее по краям. Месье Шосселен всерьез взялся за благоустройство своего заведения.
Репетиция началась с очередной перестановки. Мэтр Рийоль решил превратить "кормилицу Энонну" в комическую старуху, назначив на эту роль склонного к гримасничанию и передразниванию манер окружающих Дени. Прогнали первый акт - быстро, толково и почти без ошибок. Франсуа, как и Арман, невольно украдкой косились в зал: не пожаловал ли Эшавель-младший? Но тот, видимо, был всецело удовлетворен приватным спектаклем, и решил сегодня не удостаивать актеров своим визитом.
Тем не менее, незримое присутствие мецената сделало свое черное дело - испуганный вчерашним представлением Арман неожиданно сменил рисунок роли. Мэтр Рийоль то и дело покрикивал на него, требуя вести себя живее и бойчее, а не отдавать концы прямо на сцене. Недовольство распорядителя повергало Армана в еще бОльшую растерянность. Он замямливал текст, нарушал расстановку мизансцен, стараясь держаться поближе к Франсуа, и вообще выглядел так, будто не понимает, с какой целью он влез на подмостки? Мэтр Рийоль не терял надежды, сызнова повторяя, откуда должен выйти Ипполит, куда перейти в течение монолога и с каким выражением произносить монолог. Арман судорожно кивал.
По себе Франсуа знал, как опасно подобное состояние духа. Ухваченный было цельный образ персонажа теряется, рассыпаясь и превращаясь в набор написанных кем-то рифмованных фраз, за которыми не вырисовывается живой человек. Тут нужно либо остановиться - скажем, завалиться спать на целый день, или напиться в хлам, или провести веселую ночку с подружкой - либо пересилить себя и работать дальше. Но у Армана подобного опыта не было, да и крупная роль ему досталась впервые в жизни. Мальчишка просто-напросто растерялся.
Результат был закономерен. Посреди длинной и трудной сцены объяснения с мачехой Армана постигла немота. Он открывал рот, нелепо шлепал губами, в точности вытащенная из воды рыба, не в силах вытолкнуть из себя ни единого слова. Черные глазища наполнились слезами, намертво сцепленные пальцы побелели. Зрелище было жутковатое и жалкое. Арман не слышал доносившихся со всех сторон подсказок, соляной статуей окаменев посреди пятачка сцены.
- В чем дело? - мэтр Рийоль не повысил голоса, но чувствовалось, что он раздражен столь несуразным поведением актера, назначенного им на ведущую роль. - Перебрал вчера? Забыл текст?
Арман отчаянно замотал головой, засипел в попытке оправдаться - дар речи к нему так и не вернулся. Мэтр Рийоль в задумчивости покрутил палочку-жезл с серебряным шариком:
- Перерыв. Арман, поди сюда.
Распорядитель удалился в дальнюю, темную часть зала. Понурившийся Арман неуклюже сполз со сцены и последовал за ним. Остальные плюхнулись на доски и скамейки реквизита, шурша листками с текстом и потихоньку жуя предусмотрительно захваченную с собой снедь.
- Нашему Ипполиту сейчас станет до чрезвычайности хреново, - напророчил Франсуа.
- Рийоль намажет его на хлеб заместо масла и съест! - сделал большие глаза Жанно, демонстрируя на примере своего пирожка, как будет выглядеть это устрашающее зрелище.
- Лучше бы он забрал у него Ипполита, - буркнул Мари-Раймон. - Глянешь - с души воротит.
- И отдал тебе? - язвительно заметил Дени, казалось, весь поглощенный изучением роли.
- Мне чужого не надо, - проявил несвойственное ему великодушие Раймон. - Вон, пусть Филиппу отдадут. А то чего он недвижную статую в короне изображает?
- Потом что мэтр знает: статуя в короне - его лучшее амплуа, - уверил общество добрая душа Франсуа. Добродушный и грузный Филипп проворчал, что сейчас он встанет, и после этого кое-кто ляжет.
- Дети, не ссорьтесь, - томным голосом донельзя утомленной шалостями подопечных бонны протянула Николетт. Получилось столь похоже, что по сцене пробежал невольный смех.
- У Армана ведь неплохо поначалу получалось, - заметил Дени, когда смешки затихли. - Трогательно так.
- Он вообще трогательный. Трогать такого и трогать...
- Жанно, а по зубам? - ласково осведомился Франсуа.
- Лучше поцелуй меня, моя радость, - Жанно изобразил страдание.
- Тьфу на вас обоих, - скривилась Зизиль, "царица Федра".
- Мы ей не нравимся, - огорчился Франсуа. Прищурился в темный зал - легкий топоток оповестил общество о том, что мэтр Рийоль закончил воспитательную работу. Но вместо того, чтобы запрыгнуть на сцену, Арман юркнул в дверцу кулуаров и скрылся.
- Чего это он?.. - недоуменно спросил Раймон. Франсуа сунул ему в руки свой недоеденный пирог, побежав следом за Арманом и крикнув: - Я сейчас!
- Пошел за Арманом, сейчас вернется, - с готовностью доложила Лоретта. Мэтр чуть скривился, но порицания не высказал, распорядившись:
- Акт второй, с начала. Филипп, ты не занят, сходи и доставь их обратно. Скажи, если через полчаса не вернутся, оштрафую обоих.
Когда Франсуа нагнал Армана в темном узком коридорчике, того трясло, как в ознобе, глаза снова были на мокром месте. Попытка выяснить, что, собственно, сказал ему мэтр Рийоль, привела к неразборчивому страдальческому лепету. Ничего толком не поняв, Франсуа сделал первое, что пришло ему в голову - обнял всхлипывающего юнца, немедля уткнувшегося зареванной физиономией ему в плечо.
- Будет уже влаги на сегодня, - произнес месье Моран, сочтя, что дал Арману достаточно времени на проявление скорби. - Ну, обозвали бездарностью. Ну, отругали. Так ведь заслуженно. Что на тебя нашло с утра? Жизнь кончена или что?
- Я действительно бездарность, - глухо отозвался Арман. - Бездарность и неудачник, даже продаться толком не сумел. Всего-то надо будет зажмуриться и потерпеть, а я не могу, у меня внутри все узлом скручивает... И уйти не могу, у меня же долгов... меня в тюрьму упекут для полного счастья... Кому я такой нужен? Лучше бы я умер!
- Веревочку одолжить? - с безжалостным ехидством поинтересовался Франсуа. - Будешь висеть такой синенький, с вывалившимся языком и лужей под ногами. Правда, здорово? Раз ты все равно никому не нужен, то какая тебе разница?
- Тебе хорошо говорить... - жалобно пискнул Арман.
- Мне вообще все хорошо. И у меня все хорошо. А ты сейчас пойдешь на сцену и будешь работать, а не валять дурака, прикидываясь немым от рождения, - при желании Франсуа мог не хуже мэтра Рийоля или прокурора Ла Карваля подпустить в голос жесткости. - А после спектакля ты... ты пойдешь со мной.
- Куда? - обомлел Арман. Почему-то ему представился роскошный притон, где заправляет "кот", сопровождавший Франсуа.
- Домой, - как о само собой разумеющемся отозвался Франсуа. - Репетировать и талант раскрывать. Пожрем, как полагается достойным людям, и выпьем. Живешь-то, небось, в дыре с крышей, за которую дерут по пять ливров в месяц?
- Ш-шесть... - машинально вякнул Арман. Франсуа наконец-то обратил внимание на выражение лица молодого человека и не удержался от смешка:
- Арман, я даже отсюда вижу жуткие мысли, копошащиеся в твоей голове. Успокойся. Я живу не в самом обычном месте, но обещаю: там ничто и никто не будет угрожать твоей жизни и чести. Мы просто спокойно поговорим и попробуем привести тебя в порядок. Больше ничего. Ровным счетом ничего. Кроме того, мне за тебя неспокойно - гость давеча шептался с мэтром, похоже, касательно тебя. У меня дома ты будешь в безопасности. Ну, все? Мы можем возвращаться? Ты вытянешь сцену или будешь и дальше позориться у всех на глазах?
- Я... я постараюсь, - покивал Арман, и в самом деле подобрался, приосанился, а заодно попытался вернуть на свою рожицу вменяемое выражение.
- Так-то лучше, - одобрил Франсуа, - вот так и ходи.
После вразумления блистать Арман не начал, однако больше не уподоблялся нервной девице в обществе клетки с мышами. Сбился с текста всего пару раз и даже удостоился одобрительного хмыканья Зизиль.
Репетиция закончилась, следующая была назначена завтра на то же время, и Арман неуверенно приблизился к Франсуа, натягивающему камзол:
- Так мне правда можно с тобой?
- Конечно, о чем разговор! - Франсуа жизнерадостно заухмылялся, представив Армана в роскошных интерьерах архиепископской резиденции. - Пошли!
На улице Франсуа удалось поймать наемный фиакр. Затолкав туда Армана и дав в качестве адреса Новую рыночную площадь, месье Моран с удобствами расположился на обитом вытершимся репсом сидении. Изумленный и недоумевающий Арман ерзал напротив, пытаясь выяснить, куда же они все-таки направляются. Экипаж остановился напротив палисадника за изящной решеткой, Франсуа протащил вяло сопротивлявшегося Армана за собой.
Жизненного опыта юного месье Шапри вполне достало, чтобы понять: никакими меблирашками тут не пахнет, а особняк, в который они зашли, никак не могло быть борделем, пусть даже и очень дорогим. Его вели по коридорам настоящего дворца - со стенами цветного мрамора и фресками на потолках, со статуями на пьедесталах и мебелью розового дерева с позолоченными украшениями. Арман онемел, думая, что угодил в какую-то из пьес, а Франсуа и сопровождавший его Жан Пари - вовсе не те, за кого себя выдают. Может, они - скучающие наследники знатных и богатых семейств, в поисках острых ощущений развлекающиеся тем, что под чужими именами играют в дешевом театре? Мало зная о нравах великосветской молодежи, Арман полагал, что подобные забавы им как раз по нраву и по карману. Но зачем тогда здесь он?
На пороге очередной, залитой светом и благоухающей жасмином гостиной Арман остановился, как вкопанный, жалобно и робко вопросив:
- Франсуа, я ничего не понимаю. Кто ты? Что это за место?
- Сын мой, я тоже ничего не понимаю, - из распахнувшихся напротив дверей явился его преосвященство. - Франсуа, что это? - де Лансальяк скептически воззрился на съежившегося юношу с видом добродетельного отца семейства, чьи дети притащили с улицы завшивленного помойного котенка и теперь хором умоляют разрешить взять его в дом.
- Это Арман, - лаконично пояснил Франсуа. - Мой коллега по сцене. Месье прокурор невесть зачем попросил доставить его сюда. Монсеньор, в доброте своей вы ведь не станете возражать, если он несколько дней попользуется вашим гостеприимством? Он тихий, много не ест, чужого не берет и по углам лужиц не оставляет.
- Я не... - от вида величественного пожилого священника, запросто обратившегося к Франсуа по имени, у Армана в голове что-то заклинило, как давеча на сцене. Только вместо немоты им овладело стремление лихорадочно говорить, пытаясь оправдаться невесть за что, в том числе и за свое появление здесь, где ему были совершенно не рады. - Пожалуйста, простите! Я не хотел, Франсуа просто предложил мне пойти к нему домой, я не знал, я... - он пятился, пока не уткнулся спиной в косяк, в ужасе всхлипывая и понимая: он совершил нечто невообразимое. Ему надо было еще вчера съехать с квартиры и затаиться, а не возвращаться в театр месье Шосселена.
- Арман, не блажи, - с отвращением махнул рукой Франсуа. - Монсеньор, не гневайтесь на него. У бедняги, кажется, ум за разум зашел...
- Вот только слабоумного фигляра мне недоставало для полного счастья, - искренне возмутился его эминенция. - Раз он понадобился Ла Карвалю, вот и отведи его туда! Эй, кто-нибудь! Пошлите за месье прокурором, да поскорее!
- А, вы вернулись? - Кантен де Ла Карваль возник, как чертик из табакерки или явившийся по вызову демон из преисподней, захлопнув двери и пугнув своим оскалом метнувшихся на призыв монсеньора ливрейных. - Как прошла репетиция, месье Моран? Рад, что вы не позабыли о моей просьбе. Месье, я что-то не разобрал толком - как вас зовут? И не нужно так бледнеть, никто из нас не кусается.
- Ш-шапри, Арман Ш-шапри, - заикаясь, представился юноша, не в силах оторваться от косяка. Появление в числе действующих лиц высокого и представительного брюнета, затянутого в мундир полицейского чина, окончательно выбило молодого актера из колеи. Особенно когда Арман признал в незнакомце "кота", сопровождавшего Франсуа в театре. Арман не знал теперь, что и думать, испуганно промямлив: - Я... я ни в чем не виноват, п-правда... Я н-никому ничего не с-скажу...
Ла Карваль задумчиво обозрел тщедушное, встрепанное, крайне юное и, по-видимому, крайне голодное и запуганное создание - мальчик смотрел на него, как на ужас всей своей жизни, бессвязно лопоча. Он был такой жалкий, и в то же время такой хрупкий и милый, что у Ла Карваля на миг защемило сердце. Да еще глаза - большие, черные, как у него самого, только необыкновенно добрые и беспомощные.
- Не нужно оправдываться, - прокурор постарался улыбнуться как можно приветливее. - Вы ни в чем не провинились. Разве что в нищете, ну так ведь это не порок? Месье Моран, как я понимаю, не стал вводить вас в курс дела - за что ему большое спасибо, - Франсуа шутливо раскланялся. Ла Карваль значительно покосился на де Лансальяка: - Месье Шапри может остаться здесь? Под мою ответственность.
- Только после того, как вы дадите мне внятное и разумное объяснение причин, по которым вы решили превратить мою резиденцию в приют страждущих, - отчеканил его преосвященство. - Причем немедленно. Я слушаю.
- А ты - заткни уши, - вполголоса посоветовал съежившемуся Арману Франсуа. - Ибо тут смешались дознание, столичная политика и черт знает что. Позволь представить: монсеньор де Лансальяк, архиепископ Тулузы. Месье Кантен Ла Карваль, прокурор Шатле, прибыл в Тулузу для расследования. Он же Жан Пари. Только в обморок не падай.
Арман икнул, испытывая сильнейшее желание забраться под кресло и затаиться там. Он был не лишен сообразительности и мог сложить два и два, поняв: слишком многие тут не те, за кого себя выдают. Ему, волей случая угодившему в жернова тайн сильных мира сего, самое время прикинуться глухим, немым и слепым. Тяжелый черный взгляд фальшивого "кота", оказавшегося королевским прокурором, заставлял его чувствовать себя маленьким и ничтожным. Арман зажмурился, страдая от того, что был готов вот-вот расплакаться, как перепуганное насмерть дитя, и мимолетно позавидовав Франсуа: неужели он всякий день имеет дело с этим жутким человеком и не боится его?
- Монсеньор, я полагаю, нам удалось разыскать ту личность, о которой мы давеча так познавательно беседовали, - поколебавшись, начал Ла Карваль. - Личность, которая, как мы полагали, сейчас проповедует заблудшим душам по ту сторону Атлантики.
Монсеньор грузно подался вперед, вслушиваясь в каждое слово прокурора.
- Наше предположение оказалось верным - он заведует театром. В числе покровителей труппы - Мартин Эшавель. Этот мальчик, - прокурор небрежно кивнул в сторону затаившего дыхание Армана, - очень подходит на роль кандидата на главную роль в грядущей трагедии. Я решил забрать его оттуда.
- Вряд ли, - отрицательно помотал головой Ла Карваль. - Я хочу, чтобы у них не было выбора. Не осталось иного кандидата, кроме того, что предложу им я. С помощью небезызвестной картины.
- Это весьма рискованно, - пожевав губами, заявил преподобный.
- Я знаю, - небрежно отмахнулся прокурор. - Так я забираю месье Шапри? Он может спать в моей приемной. Месье Шапри! - окликнул он молодого человека. - Я не прошу вас хранить молчание обо всем увиденном и услышанном здесь, это вам должно быть понятно и так, - он навис над юношей, как коршун над беззащитным цыпленком. Ла Карваля забавлял потерянный вид Армана. Прокурор не считал себя жестоким человеком, но привлекала чужая зависимость и беспомощность. - Благодарю за понимание, ваше преосвященство. Спасибо, месье Моран. Идемте, Арман. Хотите есть?
"Ничего я не хочу!" - Арман поймал себя на сильнейшем желании вцепиться в раззолоченные подлокотники кресла, остаться в обществе Франсуа - единственного человека, решившего позаботиться о нем, пусть и таким диковинным образом.
"А вот Лилия, небось, за милую душу всякий вечер ужинает с ним - и ничего, живой пока, - осторожно заикнулся здравый смысл, опомнившийся от испуга. - Для него этот Ла Карваль просто знакомец, единомышленник или кто он есть. Вот больше делать нечего королевскому прокурору, как запугивать мальчишку-актера из театра со скверной репутацией. Арман, сколько можно бояться, а?"
- Благодарю вас, месье Ла Карваль, - сделав над собой усилие, осторожно выговорил Арман. Франсуа из-за плеча монсеньора подавал ему знаки, недвусмысленно означавшие: "Не спорь и соглашайся!"
- Конечно, я... я с удовольствием разделю ваше общество, месье прокурор..
Фраза прозвучала несколько двусмысленно. Впрочем, Армана больше занимала мысль о том, как бы не опозориться за столом: вид сияющих белизной и вышивкой скатертей, фарфоровых тарелок и сияющих приборов поверг юнца в некоторый ступор. Отыскав знакомые ложку и вилку, Арман уткнулся в дымящуюся тарелку с супом, стараясь лишний раз не поднимать взгляда на усевшегося напротив человека.
"Экий заморыш!" - думал про себя Ла Карваль, наблюдая, как свалившийся ему на голову подопечный чинно, изо всех сил стараясь не торопиться, не хлюпать и соблюдать правила приличия, уписывает обильный обед с кухни его преосвященства.
В своей жизни Кантен повидал сотни нищих, побирающихся, шатающихся по городским улицам подростков. На его взгляд, Арман немногим отличался от них - разве что ему недоставало прожженности и бойкости юных бродяжек. Да еще парень внешне отчасти походил на самого прокурора: черноглазый и черноволосый, лишь кожа, в отличие от оливковой смуглости Ла Карваля, была болезненно-белой.
Когда юнец насытился и отложил ложку, Ла Карваль заговорил:
- Давно вы на сцене, Арман? Ваши родители не возражали против вашего решения стать актером?
- Я... я н-никогда не имел возможности узнать их м-мнение на сей счет, - от волнения, что с ним заговорили, Арман вновь начал заикаться. - Я н-никогда не в-видел моих р-родителей... Я вырос в сиротском доме в Пуату. Кто меня туда принес - неизвестно. Там принимают детей из корзины святого Ангела, знаете эту т-традицию? - Кантен снисходительно кивнул. - Пуату - большой город, так что они могли быть кем угодно, - молодой человек виновато пожал плечами, извиняясь за свое неказистое происхождение. - Мне было около пятнадцати, когда один из наших попечителей начал выказывать мне... э-э... он проявлял сугубую заинтересованность в моей судьбе и обещал обеспечить мое будущее. Его доброта показалась мне несколько натянутой - и я предпочел оставить приют. В Пуату я наткнулся на странствующий балаган, ставивший пантомимы в итальянском стиле, и вместе с ними поехал на Юг. У меня неплохо получалось, но я никак не мог найти постоянной работы, перебираясь из труппы в труппу, переезжая из города в город, пока не добрался до Тулузы. Вот и вся моя жизнь, - Арман обезоруживающе робко взглянул на столичного прокурора, добавив: - Да, вот и вся моя жизнь.
Кантен взглянул на него с легким одобрением:
- Молодец, что предпочли поруганию жизнь скитальца.
А потом задумался, вздохнув:
- Хотя не знаю. Может, вы избрали неверный путь.
- У меня и не было особого выбора, - с обескураживающей прямотой признал Арман. Он с опаской попробовал вино, догадываясь, что оно наверняка дорогое и хорошее, намного лучше той кислятины, к которой он привык - и он не сумеет по достоинству оценить вкус. Вино тягучей сладкой каплей перекатывалось на языке, проскользнуло в горло, обожгло и растаяло. - Воспитанников приюта по достижении совершеннолетия отправляли на королевские мануфактуры либо в услужение попечителям приюта. На самом деле мне повезло, и мое ремесло мне нравится. Мне бы только найти кого-нибудь, кто согласился бы меня натаскивать. Отыграть толком хоть один сезон. Получить постоянный ангажемент... Я надеялся, что смогу проявить себя здесь, в "Театре Фортуны". Знаю, труппа месье Шосселена пользуется не лучшей репутацией. Я... - он нервно закрутил в руках скомканную салфетку, не понимая, с какой стати вдруг так разговорился. Столичному чиновнику нет до него никакого дела, он просто коротает время за малозначащей беседой: - Я уже почти собрался с духом, чтобы согласиться на их условия - лишь бы остаться там и учиться. Мне еще никогда не доставалась ведущая роль, а это - большая удача...
Ла Карваль не знал, зачем он тратит время, выслушивая незамысловатую историю затюканного мальчишки. Сам по себе месье Шапри его ничуть не интересовал - лишь как фигура в партии, которую он разыгрывал, пешка, вероятная жертва. Теперь Арман в безопасности и недосягаем для цепких рук его противников. Надо только пристроить парня куда-нибудь на время процесса дознания, чтобы не путался под ногами.
- Вот что, месье Шапри, - перебил он юношу, почти не прислушиваясь к тому, что говорил Арман. - Покамест путь в любезный вашему сердцу театр для вас закрыт. Недели на две, на три. Заняться вам все равно нечем, будете моим камердинером. Обязанности не слишком обременительные, зато получите жалование.
Арман покраснел, не зная, как ответить на подобное предложение. С достоинством отказаться или, помявшись для приличия, согласиться? Спустя миг он сообразил: прокурора не интересует его согласие или отказ. Ла Карваль не спрашивал, Ла Карваль принял решение и поставил Армана в известность.
- Марсель! - окликнул ординарца прокурор, поднимаясь из-за стола. - Марсель, этот молодой человек поступает ко мне в услужение. Покажешь ему, как и что.
- Будет сделано, - прогудел Марсель, пребывая в некоторой озадаченности: зачем месье прокурору вдруг занадобился камердинер, да еще такой ледащий, кожа да кости? Однако Марсель никогда не задавал лишних вопросов и не спорил, полагая, что начальству виднее.
Идея купить бочонок вина на всех и распить его принадлежала Мари-Раймону. Выбор компании пал на осеннее сотерне - молодое, только что перебродившее и обжигающее своей сладостью язык. Скинулись вшестером, взгромоздили запечатанную покупку на загривок Филиппу, как самому сильному и крепкому, и двинулись к старому монастырю доминиканцев. Туда, где в узких и пыльных, насквозь прокаленных солнцем улочках, располагались дешевые гостиницы с грязноватыми нумерами. В окнах здешних домов частенько не хватало стекол, а в мостовой - булыжников, краски на стенах давно выцвели и облупились. Здесь, в небогатых кварталах Тулузы, пахло прокисшей едой и гниющими фруктами. На покосившихся балконах в ящиках пышно отцветали последние розы, в кучах песка играли дети, и через темные щели переулков сварливо перекликались из открытых окон женщины.
Здесь, в гостинице "Клубок и кошка" по соседству снимали комнаты Раймон, Николетт и Жанно, пригласившие к себе остальных, дабы прорепетировать в более уютных условиях, нежели пыльная сцена с торчащими из досок ржавыми гвоздями. Вдобавок на пару дней мэтр Рийоль вынужденно прекратил репетиции: плотники добрались до сцены и принялись рьяно ее разбирать. С актеров было взято клятвенное обещание упражняться самостоятельно - и они честно выполнили обещанное.
- А сотерне вовсе не для пьянства. Это чтобы запоминалось крепче! - заявил Филипп, кряхтя на узкой лестнице под тяжестью бочонка, в котором глухо и заманчиво побулькивало молодое вино.
Бочонок торжественно водрузили в центре комнаты, решив, что она будет символизировать трон. Не без мучений выбили клепку, подставили под кран кружки и приступили к репетиции.
К наступлению сумерек бочка была опустошена на три четверти. Повсюду в комнатах валялись разбросанные листы со словами ролей. Упившийся Дени прикорнул в уголке на коврике. Филипп и Жанно несколько заплетающимися языками пытались объясниться в любви Зизиль, Раймон и Лоретта куда-то исчезли. Франсуа, чья голова слегка кружилась от выпитого, отправился на поиски, сыскав пропажу в комнате напротив. Парочка занималась любовью - избрав для своих игрищ не постель, а отчего-то письменный стол. Озадаченный Франсуа поинтересовался причиной столь странного выбора.
- У кровати, мать ее, ножки подламываются, - не прерывая трудов по ублажению подружки, объяснил Мари-Раймон. - А теперь сгинь.
Франсуа пожелал им всяческих успехов, закрыл дверь и побрел дальше - в поисках понимания и сочувствия. В подвыпившем виде месье Моран всегда начинал искать собеседника, дабы обрушить на него свои разнообразные переживания. Хотя особо переживать Франсуа Морану было не из-за чего: он обретался на всем готовом и занимался любимым делом. Его немного тревожил холодок, пробежавший в отношениях между ним и Шарлем, но актер списал все на постоянную занятость и усталость отца д'Арнье. Нелегко, наверное, быть викарием при такой важной и значительной персоне, как монсеньор. Дела и дела, бесконечные бумаги, улаживание споров между монастырями и светскими властями, налоги и прочее, несть ему числа. Неудивительно, что Шарлю не до любовника и не до страсти нежной.
"Да и потом, в любви ведь самое интересное и волнующее - знакомство и обретение предмета своих интересов, - с уверенностью все повидавшего и испытавшего опытного ловеласа рассуждал Франсуа. - Д'Арнье получил от меня все, что желал. Он говорит, что не слишком нуждается в телесной близости, мол, ему достаточно моего присутствия, сознания того, что я рядом и никуда не денусь. Как знать, как знать. Может, и денусь... - однако мысль о возможной разлуке страшила Франсуа. Актер не слишком переживал об утрате апартаментов в архиепископском дворце, нарядов и лакомств, но ему становилось холодно и боязно от раздумий о том, как он будет жить без д'Арнье. - Ла Карваль поймает своих преступников и тоже уедет. Укатит в свой Париж, поминай как звали, на полдороге забудет и меня, и все, что он сгоряча наобещал... Какая причудливая у нас жизнь, вся сотканная из обещаний - невыполнимых и невыполненных".
Пребывая в столь меланхолично-раздумчивом состоянии, Франсуа прошел коридором с обшарпанными бумажными обоями, выйдя на внутреннюю террасу гостиницы, углом выступавшую над двором с пыльной зеленью. Там, сложив руки на покосившемся деревянном ограждении, сидела Николетт Годен. Девушка рассеянно смотрела вниз, созерцая беготню детей, и оглянулась через плечо на звук шагов:
- Месье Моран? Что остальные?
- Допивают остатки вина и резвятся - в той степени, в какой ноги согласны поддерживать их, - Франсуа прислонился к деревянному косяку, расписанному некогда яркой, а сейчас выцветшей синей краской с красными зигзагами. - Вы так немилосердно оставили нас, милая Николетт...
- Не люблю шумных застолий, - мадемуазель Годен строго поджала губы. - Понимаю, в нашей жизни не так много радостных мгновений и наши друзья склонны пользоваться им в ущерб здравому смыслу и своему здоровью. Не сознавая того, что их разгульное поведение пагубно сказывается на репутации актеров в целом.
- Н-ну, наша братия с древнейших времен никогда не отличалась ни хорошими манерами, ни добродетелью, - попытался отшутиться Франсуа. Николетт отрицательно покачала головой, чуть качнулись воткнутые в узел темных волос бумажные цветы:
- Такое положение вещей не может длиться вечно. Когда-нибудь мы добьемся того, чтобы наше ремесло уважалось, а нас не считали балаганными паяцами, нанимаемыми на вечер. Мы несем людям искусство и просвещение... Ну чему вы улыбаетесь, Франсуа? - с досадой оборвала она свою горячую речь. - Считаете, я гоняюсь за химерами пустых надежд?
- Нет, но... - Франсуа была симпатична эта девица, так непохожая на большинство актрис странствующих театров. Ему было жаль разрушать ее искреннюю веру в лучшее.
- Между прочим, я читаю столичные газеты, - Николетт верно истолковала смысл его недоверчивой улыбки. - Актеры "Комеди" почти добились освобождения от извечной зависимости театра от прихотей двора.
- "Комеди" в столице, а у нас что? - Франсуа широким жестом обвел дворик и террасу с ползущим по стене вьюнком. - Провинция. Скажите спасибо, что у нас есть возможность ставить хоть что-то. Что нас не выгоняют всякий вечер за пределы городской стены, как того требует закон. Мы в куда лучшем положении, чем наши предшественники. Некоторым из нас даже удается привлечь внимание сильных мира сего.
Николетт помолчала, обрывая лепестки увядших от жары цветов. Отвела взгляд и решительно заявила:
- Я не верю, что это внимание сделало вас счастливым, месье Моран.
- Франсуа, - поправил актер.
- Хорошо, Франсуа, - девушка с досадой выбросила пригоршню лепестков во двор. - Да, я не могу похвастаться искушенностью в некоторых вопросах, подобно вам. Но я немного знаю мир, я не слепа, и я вижу - вы несчастны там. Вы предпочитаете проводить время с нами, вы не спешите возвращаться обратно. Так отчего бы вам не прекратить эту... это... - она замялась, подбирая нужные слова, - эту связь?
- Николетт, - укоризненно протянул Франсуа. - О чем вы только говорите? Какую такую связь? Я работаю на его преосвященство, и только. Между нами существует определенная договоренность. Если я разорву ее, с чем я останусь? С пустыми руками!
- Франсуа, я хочу вам кое-что показать. Только обещайте, что никому не расскажете о том, что видели.
- Клянусь! - с готовностью обещал заинтересованный месье Моран.
Девушка привела его в свою комнатушку - скромную и прокаленную солнцем, как и все комнаты гостиницы "Клубок и кошка", обильно украшенную цветами, и тщательно заперла двери за задвижку. Из дорожного сундука Николетт вытащила большую плоскую шкатулку, запертую на сложный накладной замок и перетянутую для верности несколькими ремнями. Весь хмель из головы месье Морана давно выветрился, ему было донельзя любопытно узнать, что же за тайну такую хранит мадемуазель Годен - и почему она решила поделиться своим секретом?
Николетт с видимым усилием провернула ключ в тугом замочке, откинула коробку шкатулки. Внутри лежала сафьяновая папка, которую девушка, после заметного внутреннего колебания, вручила Франсуа со словами:
- Вот, прочтите. Хотя бы начало.
Месье Морану хватило первых пяти страниц, чтобы понять - у него в руках истинный шедевр. Комедия, совершенно новая и незнакомая. Современная, искрометная, исполненная истинно мольеровского духа. написанная легким и запоминающимся языком. Франсуа охотно продал бы душу за умение писать - так. Такому таланту он не мог даже завидовать.
- Что это? - выдохнул он, вцепившись в хрустнувшие под пальцами страницы и пожирая их взглядом. - Чье это сочинение, Николетт? Откуда у вас рукопись?
Мадемуазель Годен вздохнула:
- Эту пьесу написал супруг сестры моей матушки. Он уже пробовал себя на поприще драматурга, но его предыдущие творения провалились. Это его творение хотели ставить в столице еще года три тому, да король и цензура запретили, опасаясь скандала. До меня доходили слухи, что нынешней весной премьера в Париже все же состоялась. Но текста пьесы еще нет ни в одной книжной лавке, а мне... я ее просто-напросто выклянчила у месье Огюстена - тогда, когда планировалась первая постановка. Он отдал мне текст в обмен на обещание: если я попаду в хорошую труппу или найду достойных соратников, я постараюсь способствовать ее постановке. У меня есть официально заверенное нотариусом право на владение пьесой, которое я могу передать антрепренеру труппы... или моему супругу, если мне когда-нибудь вздумается выйти замуж.
Франсуа благополучно пропустил мимо ушей историю, в результате которой мадемуазель стала обладательницей пьесы, однако за его слух зацепились слова "моему супругу". Как месье Морану ни хотелось читать пьесу дальше, он оторвал взгляд от исписанной мелким почерком страницы, проникновенно заявив:
- Николетт, вы - чудо и истинное сокровище. Вы намерены ознакомить с этим шедевром месье Рийоля?
- Еще не знаю, - мадемуазель Годен быстрым жестом подровняла листки в папке. - Я мечтала просто учиться и овладевать мастерством, но, чем дольше я наблюдаю за труппой, чем больше думаю... Как полагаете, Франсуа, может, мне так и поступить? Но я - всего лишь женщина. Где гарантия, что меня не обманут? Такая постановка сулит театру большую выгоду... наверняка связанную с изрядным скандалом. Одна я не справлюсь... - голос Николетт чуть дрогнул. Франсуа поймал себя на том, что втайне ожидал этой дрожи и жалобных интонаций. Прозвучавших столь правдоподобно, что любой бы охотно уступил бы зазывной песне очаровательной сирены. Располагавшей к тому же истинным сокровищем - и отлично осознававшей ценность содержимого своей шкатулки.
- Вне всякого сомнения, вам потребуется помощь и поддержка, - Франсуа с сожалением проводил взглядом опустившуюся крышку шкатулки. Как наяву расслышав тихий щелчок механизма, представив себе вращение зубчатых шестеренок и валиков, запирающих замочек. Отделивших его от обладания искушающим секретом - разделенным теперь на двоих. Если только милая Николетт не сделала своего предложения еще кому-нибудь. Для гарантии. Она ведь такая рассудительная молодая особа. - И я... я приложу все усилия, чтобы помочь вам. Тулуза должна увидеть эту пьесу, а мы - мы должны стать теми, кто представит ее раньше всех прочих, - говоря, он словно бы невзначай все больше и больше наклонялся вперед, догадываясь - мадемуазель Годен не отстранится.
Они поцеловались над шкатулкой с рукописью. Губы у девицы Николетт Годен, она же Акта и Ариция, были сухими и теплыми, с едва ощутимым вишневым привкусом модной помады. Она улыбалась - едва заметно, как подобает благовоспитанной девице, заключившей очень удачную сделку. Франсуа испытал странное, забытое ощущение, целуясь с женщиной вроде как именно это ему приличествовало от природы, так почему же он так удивлен мягкости ее губ?
Шарль д'Арнье смотрел в суровые глаза архангела Михаила, собственного зеркального отражения. Облаченного, как в броню, в сознание собственной вечной непогрешимости и знание вечной истины, и вооруженного, как мечом, правом карать неправедных. Ноги сами принесли его в капеллу, и теперь он неподвижно сидел на обитой багряным бархатом скамье, устало, по-крестьянски, навалившись грудью на спинку передней лавки. Размышляя, перебирая воспоминания, как скупец перебирает золотые монеты. Думая о Франсуа Моране - актера опять где-то носило где-то в городе. Месье Моран все чаще пребывал в обществе прокурора Ла Карваля - но связывали их, похоже, исключительно деловые отношения. Месье Морану нравилось разыгрывать роль помощника дознавателя, и Шарль д'Арнье ничего против этого не имел. Он готовил свою душу к этому испытанию - а оно оказалось слишком тягостным.
В резиденции духовного пастыря Тулузы редко что могло укрыться от взора его эминенции - или от взглядов неслышно скользящей по коридорам прислуги. В свой через монсеньору де Лансальяку донесли о том, что отец д'Арнье пребывает в дворцовой капелле. Не молится, не встречается с кем-то - просто сидит, ведя безмолвный диалог со Всевышним. Что вероятнее всего - споря с самим собой.
"Он справится, - повторял себе де Лансальяк, неплохо изучивший характер своего преданного викария. - Что бы не томило его, чем бы не была отягчена его душа, Антуан справится".
Очередной слуга, отправленный в капеллу, вернулся с известием о том, что отец д'Арнье, несмотря на поздний час, по-прежнему остается в церкви. Роже де Лансальяк недовольно нахмурился. Закряхтел при мысли о том, что придется на ночь глядя тащиться в капеллу. На первый взгляд, было бы куда разумнее вытребовать Антуана д'Арнье немедленно пред очи покровителя.
Разумнее - да не слишком...
Шарль так ушел в свои мысли, что не заметил появления монсеньора. К слову сказать, при желании и необходимости преподобный мог ходить очень тихо и появляться там, где его не ждали. Грузно присев на соседнее сиденье, де Лансальяк оглядел своего былого фаворита и нынешнего вернейшего сподвижника. Испытав по результатам осмотра тягостное сожаление, лишь подтвердившее высказанное некогда монсеньором предположение. Вроде бы все было, как прежде - и уже не так. Замкнутый Антуан д'Арнье неосторожно позволил мимолетному увлечению перерасти в истинную страсть - а предмет его увлечений не обладал способностью по достоинству оценить сокровище, подаренное ему судьбой. Монсеньор де Лансальяк полагал, что разлука охладит чувства молодых людей, и внешне все выглядело именно так, месье Моран и д'Арнье вели себя как друзья, а не любовники, но преосвященный ни на миг не доверял этому впечатлению.
- Мне казалось, я поручал тебе присматривать за месье Мораном, - обращаясь не к Шарлю, а к некоей точке за его плечом, осведомился его преосвященство. - Его нет во дворце. Где он?
Шарль медленно повернул голову в сторону де Лансальяка, будто не вполне соображая, кто с ним говорит и где они вообще находятся. В свете мерцающих свечей прямые волосы д'Арнье вспыхнули рыжеватой бронзой.
- Месье Моран... где-то в городе. Господин прокурор уверил меня в том, что к нему приставлено надлежащее сопровождение, - медленно проговорил он. - Полагаю, в данный миг месье Моран более занят своей сценической карьерой, нежели чьими-то чувствами.
- Вы что, повздорили? - удивился монсеньор, недовольно проворчав: - Карьера у него... Какую еще карьеру выдумал себе этот юный проходимец? Почему ты вообще слушаешь то, что он несет - у него же мельница вместо языка, и всякий день - очередная гениальная идея!
- Время от времени месье Моран изрекает дельные вещи, - угрюмо признал Шарль. - В чем-то я могу его понять. Он актер, и хочет заниматься своим ремеслом - несмотря на ту покойную и обеспеченную жизнь, которую предлагаете ему вы...
- Антуан, мальчик мой, - не дослушав, перебил де Лансальяк, - сдается мне, с тобой в последнее время что-то не в порядке. Да, месье Моран очарователен, остроумен и на удивление сладок в постели... Но это еще не повод терять голову. Именно это с тобой в данный миг и происходит. Ты слушаешь его, потакаешь его выдумкам вместо того, чтобы удержать его от ошибок, прощаешь то, что спускать бы не следовало. Что он там вытворяет в своем театре, ты знаешь? Ты уверен, что он в театре - а не в чьей-либо постели, того же Ла Карваля, к примеру? Что, даже это не имеет для тебя ни малейшего значения?
- Простите мне мою дерзость, отец мой, - склонил голову Шарль, - но... вы пожелали уложить Франсуа в свою постель - разве я дал вам каким-то образом понять, что ваше решение задело мои чувства? Почему тот предполагаемый факт, что месье Морану взбрело в голову разделить ложе со столичным прокурором, должен волновать меня в бОльшей степени?
- Потому что есть же разница между мною и этим столичным выскочкой! - громыхнул преподобный, донельзя удивленный полным отсутствием сопротивления и апатией отца д'Арнье. - Потому что порой таких, как твой ненаглядный Франсуа Моран, надо брать за шкирку и против воли удерживать от некоторых поступков! Ибо сами они не задумываются над тем, что творят! Он занимается именно этим - ждет, когда ты остановишь его. Когда задашь ему трепку, доказав, что он тебе важен и что ты неравнодушен к тому, что он творит. Таких нельзя отпускать на свободу, полагаясь на их здравомыслие и сдержанность - ибо они немедля пускаются во все тяжкие. Но по злобе или стремлению досадить, но по несусветной глупости! Я рассчитывал на тебя, Антуан, на то, что ты удержишь это неразумное и резвое дитя подле себя, но он умудрился окрутить тебя и - теперь носится невесть где, а ты сидишь здесь и изображаешь аллегорию Отчаяния. Ты имел несомненное влияние на него, но утратил, потакая его желаниям и разрешив ему все, что угодно.
Монсеньор перевел дух и с каким-то приглушенным отчаянием в голосе вопросил:
- Ну что мне прикажете делать с вами? Посадить его под замок, пока не одумается? Выслать тебя куда-нибудь в Севенны? Или сунуть вам кошелек с ассигнациями и выгнать обоих за порог: гуляйте, пока не перебеситесь? Выправим тебе свидетельство о длительном отпуске от трудов праведных, благо ты нечасто вспоминаешь о Господе.
- Моя вина, моя величайшая вина, но, боюсь, я и раньше не думал о Нем слишком много, - хмыкнул Шарль, - пожалуй, что теперь это случается куда чаще. Как мне поступить, монсеньор? Надавать Франсуа пощечин, потому что я сильнее? Наорать, потому что старше, и я точно знаю, в какой стороне солнышко встает?
- Боюсь, время пощечин и криков уже безнадежно миновало, - язвительно хмыкнул преосвященный. - Твоему дружку, как ты сам признал, нельзя отказать в сообразительности... также как и в определенной юношеской наивности. И выпадает тут, заблудший сын мой, одно из двух. Либо ты проиграешь состязание за чужое сердце, либо тебе придется изыскать способ внятно и доступно растолковать месье Морану, где его место. Ты предоставил ему свободу - он вовсю пользуется этой свободой, и вскоре позабудет даже о том, чтобы оглянуться на тебя. Нет, коли в твоем сердце и вправду все перегорело... - де Лансальяк повел в воздухе пухлой ладонью, словно отметая нечто невидимое.
- Даже если я выиграю это соревнование, ваше преосвященство, что мне делать с трофеем? - невесело усмехнулся Шарль. - Что я могу ему предложить, кроме постыдного, тайного сожительства, да еще за чужой счет? Не проклянет ли меня Франсуа за то, что я привяжу его к себе сердечными узами? Не сойду ли с ума от тревоги за него я сам? Может быть, для него будет лучше позабыть это лето и все, что было между нами. Я хочу, чтобы он был счастлив.
- Что самое досадное, при ветреном характере этого дитяти он и в самом деле будет счастлив, - чуть нахмурился де Лансальяк. - Погорюет месяц-другой, вспоминая, как вам было хорошо вместе. Может, поплачет украдкой в подушку... и вскоре утешится с кем-нибудь другим или другой. Ты открыл ему тайну того, что между мужчинами и женщинами нет существенной разницы. Теперь его жизнь станет вдвое захватывающе и занимательнее. Может, вам и в самом деле уехать? Антуан, сынок, чего бы хотел ты сам - помимо того, чтобы наше общее несчастье и головная боль была счастлива? - монсеньор бросил на Шарля изучающий взгляд, короткий и цепкий.
- Обрести покой, - почти не задумываясь, ответил Шарль. - Прежде я мечтал о богатстве и влиятельности, о том, чтобы иметь возможность заткнуть пасть любому, кто осмелится тявкнуть в мою сторону. Но сейчас - сейчас я мечтаю о покое. Я привык быть бессердечным и преданным - и я хочу снова стать им.
- Так может, будет лучше дать месье Морану понять, что всему рано или поздно приходит конец - и плохому, и хорошему? - монсеньор в задумчивости покрутил толстыми пальцами. - Он мальчик умный и сообразительный, поймет. Конечно, я сам просил его остаться в Тулузе, но в свете нынешних событий... Вдруг он и в самом деле сумеет найти общий язык с Ла Карвалем, и тот пожелает захватить месье Морана в столицу? - преподобного явно интересовала реакция подчиненного на такое предположение.
- У месье прокурора есть очаровательная манера думать за себя и за своего протеже, - чуть пожал плечами Шарль. - Но кто знает, вдруг Франсуа придется по душе такая опека? В сущности, он склонен подчиняться - не одному, так другому.
- Каких только глупостей и преступлений не совершают люди ради того, что они называют любовью, - раздраженно буркнул монсеньор. - В любом случае, прокурор и его люди пробудут здесь еще не меньше двух недель. Мы со всей очевидностью узрим, смогут ли две столь противоречивые натуры поладить меж собой. Если нет - ну что ж, приищем для месье Морана местечко в Тулузе, которое придется ему по душе и где он не станет подвергать себя излишним опасностям и искушениям. Если да - тут Господь им судья, а мы ничего не сможем поделать. Может, присутствие Франсуа сумеет отчасти смягчить эту вечно смятенную душу и примирить ее с миром.
- Быть по сему, аминь, - подняв глаза к легкому, парящему потолку капеллы, Шарль д'Арнье обрел уверенность в том, что поступает правильно. Сейчас он искренне сожалел о том, что не верует настолько искренне и глубоко, чтобы просить Господа о знаке или целиком положиться на волю Провидения. - Благодарю вас за все, монсеньор.
- Благодарить будешь позже, - отмахнулся монсеньор де Лансальяк. На пальце сверкнуло тяжелым золотом пастырское кольцо. - Когда мы изопьем до конца эту горькую чашу и посмотрим, останемся ли мы в живых. Ступай спать, Антуан. Знаю, мой совет бесполезен, но все же постарайся не думать о своей ветреной Лилии. Я потолкую с ним, - он чуть ухмыльнулся. - Ступай, мой мальчик. Сегодня был тяжелый день, и я хочу побыть один. Иди-иди, - он мягко, но настойчиво выпроводил Шарля из капеллы.
Вместо того, чтобы, как было велено, вернуться в свои апартаменты, Шарль д'Арнье невесть зачем свернул к комнатам Франсуа - зная, что обнаружит их пустыми, нарочно желая еще разок уязвить без того ноющее сердце. Он и не догадывался прежде, что оно способно так болеть - и так лихорадочно колотиться о ребра при виде полоски света из приоткрытой двери ванной комнаты и услышав знакомый голос. Голос, безмятежно и полусонно напевающий простонародную песенку под гулкий звон льющейся воды - месье Моран изволили вернуться и заниматься поздним туалетом. Камзол и жилет актера валялись на полу гостиной - Шарль подобрал их, бросив на кресла. Открыл дверцу в ванную. Замер на пороге, глядя на мокрые вьющиеся волосы, прилипшие к гибкой спине, следя за грациозностью обыденных движений - как Франсуа наклоняется за лежащим в лотке куском мыла, дорогого и твердого, пахнущего молотыми зернами кофе с примесью лаванды, как поднимает тяжелый фарфоровый кувшин. Как, извиваясь, сбегают по длинным ногам прозрачные струйки воды, разбиваясь о медное дно ванны - следы чьих рук так старательно смывал с себя ветреная Лилия, его радость и горечь?
Шарль достал из комода чистую простыню, сзади набросив ее на плечи Франсуа. Актер не вздрогнул, видимо, он давно уже ощутил присутствие постороннего - и знал, кто именно этот посторонний, так поздно заглянувший к нему.
- Мы... прости, я задержался, - Франсуа постарался, чтобы его голос звучал виновато. Ему хотелось, чтобы Шарль повысил на него голос, накричал, выясняя, за каким чертом он шатается по ночному городу и в чьей компании - но д'Арнье лишь молча прижал его к себе, не обращая внимания на промокшую ткань. Горло Шарля перехватило петлей невысказанных упреков и опасений, мешающей дышать и наслаждаться кратким мгновением близости Франсуа. - Ты сердишься? - актер обернулся, на удивлении ловко ткнувшись губами в вырез распахнутой на груди сорочки. - Мы просто заболтались, вот и все.
- Я так и думал, - сухо и спокойно отозвался Шарль, без труда перенося Франсуа через высокий бортик ванны. - Я понимаю, у тебя есть жизнь за пределами дворца.
- Ну-ка отпусти меня, - неожиданно резко потребовал Франсуа. Ощутив опору под ногами, обхватил ладонями лицо Шарля, чуть привстав на цыпочки и заставив более высокого д"Арнье наклониться к себе. Вгляделся в синие глаза, скорбно и трагично вздохнув: - Шарль, ты пробуждаешь во мне уснувшую было совесть. Что я с ней буду делать, в нынешние-то распущенные и безнравственные времена, когда можно заработать полсотни ливров за то, чтобы позволить всласть похватать себя за задницу? - он прижался всем телом, встряхнувшись и сбрасывая намокшую простыню на пол. - Ну прости. Я свиненок. Отнеси меня в спальню, пожалуйста. Или отнеси куда хочешь. И делай со мной, что хочешь. Я иногда забываю, что на самом деле я принадлежу тебе - как и прежде, - он улыбнулся, лукаво и чуточку смущенно.
Шарль стиснул в ладонях его руки и прижал к своим губам:
- Какая совесть, Франсуа, у меня у самого ее никогда не было. Иначе я никогда бы не покусился на твою невинность и не запугивал тебя...
- Ах-ах, отцом д"Арнье овладело запоздалое раскаяние в совершенных грехах, - беззлобно поддел Франсуа. - Нет-нет, ты добился своего - я настолько перепугался, что мне не оставалось ничего другого, кроме как нападать. Я всегда так делаю, когда мне страшно: стараюсь не думать о последствиях и ломлюсь напрямик, в надежде, что повезет. И ах, как мне невообразимо повезло, я никогда и не мечтал о таком везении... - он пощекотал острым ногтем шею Шарля. - Ну ее к черту, эту невинность. От нее одни хлопоты, без нее намного легче... Стой, замри! - прежде чем Шарль успел остановить своего неуемного дружка, Франсуа по-кошачьи мягко прыгнул на него, обвив ногами талию.
Шарля от этого маневра почти не шатнуло, он охотно подхватил Франсуа под ягодицы и, глубоко, жадно целуя его, попятился в спальню, рухнув спиной вперед на неразобранную постель.
- Мое-мое-мое... - задыхаясь, умудрялся бормотать Франсуа в паузах между поцелуями. Оседлав бедра Шарля, он торопливо стаскивал с него, ластясь, зацеловывая, выглаживая собой - пальцами и всем телом, словно пытаясь проникнуть под кожу. Словно прося прощения за что-то невысказанное. - Мой. Больше ничей, правда? Шарль, я так тебя люблю... - смешки, бесконечные поцелуи, долгие и страстные, от которых так сладко болят и ноют распухшие губы...
- Вот залюблю тебя до полного бессилия, и больше не будешь заполночь шататься по городу, - сделал зверское лицо Шарль, перекатываясь на живот и вминая Франсуа в пышные перины постели.
- Ха! - бог весть, каким образом Франсуа умудрялся вкладывать в короткое восклицание столько презрения, недоверия и язвительности сразу. - Залюбит он меня, как же! - Франсуа завертелся, извиваясь под навалившимся на него тяжелым телом, пытаясь обрести свободу и обессиленно хихикая, запрокидывая голову, подставляя шею и плечи губам д'Арнье. Каштановые локоны рассыпались по белизне обшитых кружевом подушек, переливаясь в отсветах масляных ламп рыжими искрами.
- Неужели это был вызов? - Шарль приподнял голову, прислушиваясь к воображаемому эхо слов Франсуа. - И ты думаешь, что после сомнений в моей мужской неотразимости я его не приму?
- Какой вызов, о чем ты? - Франсуа в поддельном изумлении расширил бархатные глаза. - Святооой отец, о чем это вы начали рассуждать? Вы, если мне не изменяют зрение и слух, суетно заботитесь о впечатлении, которое производите... да еще занимаетесь блудодейством! Причем добро бы еще с падшей девицей, так нет, вы умудрились между делом совратить бестолкового юнца! - он обвил Шарля руками и ногами, скрестив лодыжки у него за спиной. - Нет-нет, никаких брошенных и принятых вызовов. Вам это просто невместно.
- У меня такое ощущение, будто ты нахватался от нас с монсеньором церковной премудрости, а мы от тебя - театрального распутства, - резюмировал д'Арнье, просовывая руку между их сплетенными телами, чтобы приласкать Франсуа, - с кем переспишь, от того и наберешься....
- Спи с книжкой, это намного безопаснее для репутации и нравственности, - посоветовал Франсуа. - И не смей винить меня в распутстве! Я таким не был - это все из-за тебя, только и исключительно из-за тебя! Уммм... - он слегка прикусил Шарля за плечо, вертя задиком и потираясь о ладонь, настойчиво оглаживавшую его промеж ног.
- С "Декамероном", например, - предположил Шарль, охотно поддерживая предложенный Франсуа легкомысленно-игривый тон. Так было легче и проще, словно и в самом деле ничего не произошло. - Или с книжкой Апулея, а то еще можно почитать на сон грядущий этого новомодного... как бишь... маркиза де Сада. Весьма успокаивающее и душеполезное чтение.
- Ну, если теперь твоя растревоженная душа требует итальянских развеселых сказочек и душераздирающих историй о падших девицах, то кто я такой, чтобы ограничивать твой круг чтения? - Франсуа подтянулся на локтях, зарывшись лицом в распущенные локоны Шарля и глубоко вздохнув: - Чем от тебя пахнет, а? Похоже на осенние листья... или на увядающие цветы...
- От меня пахнет лилиями, - пояснил Шарль д'Арнье, - чем же еще. Тобой, Франсуа... Розами и корицей, имбирем и кардамоном, шоколадом и медом.
- Выражаясь не столь изящно, кое-кто в последнее время жрет слишком много сладостей, а потому пропах ими насквозь, - беспечно рассмеялся Франсуа. - Забыл еще упомянуть духи, а я за них целый ливр выложил, за крохотную бутылочку, - он изгибался под рукой Шарля, безмолвно зовя его. Предлагая себя, как редкостное изысканное лакомство на светлом фарфоре простыней - и опасливо вспоминая обманчиво простодушную девушку с темными очами.
- Да, - выдохнул Шарль, подхватывая его разведенные ноги под коленями и укладывая их себе на плечи, - конечно же, и безумно дорогие духи тоже...
Он легонько, на пробу, толкнулся внутрь, обмирая от знакомого и каждый раз острого удовольствия.
- Сильнее, - мягко и вместе с тем требовательно попросил Франсуа. Карие глазища неотрывно смотрели в темно-синие. Одной рукой Франсуа уцепился за переплетение деревянных ветвей резного изголовье постели, другой сжимал плечо Шарля, порой загоняя острые ноготки в живую плоть. Теперь он научился вовремя расслабляться, уступая партнеру - и почти свыкнувшись с неудобствами первых мгновений. Всего-то и хитростей: лежать спокойно, позволяя Шарлю распоряжаться собой. Глядя снизу вверх на знакомое до малейших черточек лицо в обрамлении медно-рыжих прядей, еле слышно подбадривая любовника - не словами, но интонацией неразборчиво-нежных звуков. Чуть подаваясь навстречу в тот миг, когда Шарль погружался в него - и ускользал, поддразнивая и не давая обещанного, пока Франсуа не выдержал, певуче простонав: - Ну Шааарль же...
Д'Арнье, спасибо ему за это во веки веков, наконец перестал измываться над дружком, и Франсуа невольно вскрикнул, заметался, перекатывая голову по подушкам. Ощущая, как его раскрывают - не торопясь, позволяя насладиться всяким и каждым мгновением любви. Ему казалось, Шарль несет его на руках над пропастью, восходя по невидимой, звенящей под ногами лестнице - и грешный мир остается далеко внизу, а здесь только лижущее кожу, но не причиняющее боли прозрачно-алое пламя, которое можно зачерпнуть ладонью. Отдельные капли срывались с руки, сверкая искрами, как две капли воды похожими на рубин в подаренном кольце.
Франсуа бормотал что-то пересохшими губами, молитвой повторяя имя возлюбленного. Прося не оставлять его - и показать, что там дальше, за бездымным пламенем и высокими белыми облаками. Тая под Шарлем, еще, глубже, снова, и еще раз, и так бесконечно, часами, которыми притворяются минуты, отпущенные смертным для блаженства.
"Я хочу, чтобы ты был со мной. Долго, так долго, всегда. Ты не поймешь меня, Франсуа, но это неважно. Только будь со мной. Не уходи. Забавляйся с кем хочешь, играй в свой театр, но не уходи, не оставляй меня, иначе все, что я делаю, не имеет смысла..."
Юности не свойственно помнить о чужих тревогах, ибо и собственная-то забывается на лету, превращаясь в сон. Потому месье Моран был очень удивлен тем, что его спозаранку безжалостно растолкал камердинер его преосвященства. Категорично и очень холодно потребовав немедля встать и явиться к монсеньору.
Франсуа охнул. Схватился за голову. Вообразил те громы и молнии, которые сейчас обрушатся на его повинную голову. Но делать было нечего - пришлось торопливо одеваться и бежать.
В спальне преподобного до сих пор царил полумрак, бархатные шторы были задернуты, сладковато пахло настоем валерьяны. Встав на пороге, Франсуа нерешительно переминался с ноги на ногу, маясь осознанием своей вины.
- Нагулялся? - угрюмо вопросил его преосвященство, полулежащий на россыпи подушек, гневно хлопнув ладонью по стеганому атласному одеялу. - Вы не желаете объясниться, месье Моран? Где вас носило и почему вы не находите необходимым поставить меня в известность о том, что благополучно возвратились?
- Я больше не буду, - скорбным голосом уверил преподобного Франса. Говоря по правде, месье Морану начала приедаться роль капризного и легкомысленного юного создания, в которой его желал видеть де Лансальяк. Франсуа полагал, что обладает правом на свою собственную жизнь и свои тайны. - Я просто задержался на репетиции - и думал, вам непременно доложат о моем возвращении.
Он сложил ладони на груди, придав голосу и лицу самое умоляющее выражение из возможных:
- Простите засранца, месье Роже, а? Пожаааалуйста...
- Надеюсь, когда ты доживешь до моих лет, - ворчливо отозвался де Лансальяк, - никакой, прости Господи, засранец, не заставит тебя своими выходками провести такую ночь, какая нынче была у меня... И я очень надеюсь, что к вечеру у меня в гостиной не поселится твой балаган!
- Если это хоть немного вас развлечет и приободрит, то я с удовольствием позову моих друзей, - с готовностью предложил Франсуа. Пересек спальню, грациозно опустившись на колени рядом с постелью преподобного и обеими ладонями накрыв кисть де Лансальяка. - Они будут рады воспользоваться вашим гостеприимством, а вы одним мановением руки получите личный маленький театр, готовый сыграть для вас все, что угодно. Месье Роже, я не хотел ничего плохого. Я не подумал, что вы будете переживать из-за меня.
- Я не подууумал, - передразнил его виноватый голосок преосвященный, - какая очаровательная безмозглость! Я воображаю себе невесть какие ужасы, а он, видите ли, просто задержался на репетиции своего дурацкого спектакля! Может, запретить тебе шататься туда, огорчая отца д'Арнье? Пусть Ла Карваль занимается расследованием, - де Лансальяк запустил пальцы в густые пряди на затылке Франсуа, поднял его лицо к своему. - Я не желаю, чтобы ты пропадал невесть где. Я хочу тебя счастливого, здоровенького, чистенького, надушенного и красиво одетого.
- И безумно скучающего посреди всей этой роскоши, - в тон его преосвященству подхватил Франсуа, капризно выпятив нижнюю губку. - Месье Роже, мне ровным счетом ничего не угрожает, и я хочу вернуться туда, на сцену. Я счастлив только там, - он невесело улыбнулся. - Уделите лучше часть своего внимания Арману. Не смотрите, что он похож на уличного оборвыша. Он куда спокойнее и покладистее меня, и когда ему говорят: "Сиди здесь!" - он ни за что не рискнет встать со стула, пока ему не разрешат.
Монсеньор немного подумал, пожевал губами, вынужденный признать правоту любимца. Стоило Франсуа заскучать, как он делался дерзким и своевольным, а ослабленный поводок возвращал преосвященному игривое прелестное создание, ластящееся к его рукам.
- Что он из себя представляет, этот твой Арман? - брюзгливо промолвил он наконец.
- Чистый лист, на котором судьба вывела всего несколько строчек, - Франсуа решил, что достаточно постоял на коленях, удовлетворяя разобиженное самолюбие его высокопреосвященства, и вполне может присесть на край постели, не спрашивая разрешения. - Нетронутая, диковатая и пугливая красота. Особыми талантами по части подмостков не блещет - и, что удивительно, сам это осознает. В отличие от вашего покорного, Арман обладает на удивление покладистым нравом. Это кусок добротной глины, из которой опытный мастер может вылепить все, что угодно, - смешок, быстрый взмах отброшенной назад челки и блеск раскачивающихся жемчужин.
- У меня такое ощущение, что ты подыскал себе замену. И теперь усердно пытаешься убедить меня в том, что это именно то, о чем я мечтал с младых ногтей, - де Лансальяк потрепал Франсуа по щеке.
- Откуда мне знать, о чем вы мечтали с младых ногтей? - хмыкнул Франсуа. - Просто... просто он действительно хороший мальчик, в отличие от меня. К тому же... - он довольно ухмыльнулся, - если он надолго пропадет со сцены, ведущая роль достанется мне. Легко и просто.
- Ах ты, мерзкий интриган, - преподобный не выдержал и рассмеялся, очарованный этим милым коварством. - Я ни на минуту и не поверил в твое человеколюбие, однако подозревал другой интерес. Думал, тебе пришло на ум завести собственного домашнего любимца о двух ногах, а ты всего лишь хочешь главную роль...
- Чтобы играть и развлекаться, у меня есть Шарль, - безмятежно сообщил Франсуа. - От еще одной игрушки я приобрету только головную боль и бесконечные хлопоты. Жаль тратить на них время. Зато вы получите галантное развлечение, которое скрасит вам дни и вечера, и будет приносить пользу, а не сплошные неприятности, - он покосился в сторону отщелкивающих часы и минуты часов на камине. - Месье Роже, мне пора идти позировать. Вы соблаговолите присутствовать или на сей раз воздержитесь?
- Воздержусь, - решил его эминенция. - Должен же я по-человечески позавтракать, коль скоро твое вчерашнее исчезновение лишило меня аппетита к ужину. Хм, и можешь кликнуть ко мне этого... Жермена? Армана. Взгляну вблизи, - смягчился монсеньор.