Книжный мальчик, не знавший уличных драк, я в то лето был отправлен в деревню, к бабушке с дедом, в край парного молока и невесомой горячей пыли.
Впереди было волнующее лето, полное новых впечатлений; речка, заросли крапивы, долгие, раскаленные дни.
Так мне казалось.
В первый же день он преградил мне дорогу; большой, черно-рыжий, с нахальным взглядом дворового хулигана. Я, привыкший что мир создан для меня, замахал руками с глупым криком "кыш", я был больше, мне ли было бояться какого-то петуха?
Он застыл на секунду, примериваясь; заклокотал, как закипающий чайник, и вдруг прыгнул, - каким-то чудом я смог увернуться от этого сгустка ярости и постыдно бежал на веранду, под защиту взрослых.
Так состоялась наша первая встреча.
С того дня, завидев меня, петух приближался не спеша, издевательски медленно - он и нападал через раз, но от этого было только хуже. Приходилось гадать, чем обернется наша встреча; очередной отметиной на ногах, или просто мерзким, липким страхом. Вновь и вновь я переживал унижение от своей неспособности оказать сопротивление, дать отпор наглому разбойнику двора.
То, что я не претендовал на лидерство, его только раззадоривало.
"Ты ему страха не показывай", сказал мне дед. "Заклюёт".
Легко сказать, думал я.
Пытался брать во двор нож; обычный, кухонный, но это его, казалось, только рассмешило.
"Сопляк", сказал его презрительный взгляд. "Оружие тебе не поможет, ты не воин, ты даже не палач. Пшёл вон отсюда".
Прошла неделя, по ночам я вынашивал план сражения, но днем всё повторялось.
- Лучше бы он кур так топтал, - подслушал я слова бабушки деду. - Совсем мальчишку замучил, окаянный, в суп его, и вся недолга.
Что ответил дед, я не слышал.
На следующее утро петуха во дворе не было.
Преодолевая страх, я обошел двор, заглянул в курятник.
Никого.
"В суп его", вспомнил я слова бабушки, и похолодел - слезы неожиданно навернулись на глаза.
Я же не хотел! Я не хотел такой победы, да и о какой победе могла идти речь?
Мой враг пал не в честном бою; он был казнен моими могущественными покровителями, а у него никаких покровителей не оказалось.
Стыд, который был во сто крат сильнее страха, пронзил меня навылет.
И тут негромкий звук привлек внимание.
В углу двора была клетка, мой враг был там.
Я подбежал, дрожащими руками отодвинул тугую задвижку, страх и радость перемешались вместе; странное это было чувство.
- Выходи, - сказал я. - Выходи, прошу тебя.
Он смотрел мимо меня, куда-то вдаль, в свой мир; в мир таких же отчаянных бойцов, как и он, где мне не было места. Потом, как-то очень небрежно, снисходительно, вышел из своей тюрьмы, на июльский солнцепёк, сделал небольшой круг вокруг пустой собачьей будки, наклонил голову вбок и наконец-то удостоил меня взглядом.
Что в нем было, в этом взгляде, думаю я иногда.
Снисходительная, чуть ироничная благодарность?
Еще большее презрение?
Крупица уважения?
На следующий день я объелся незрелой смородиной и свалился с жутким отравлением, остаток дней, до того, как меня забрали родители, я помню плохо.
Мне до сих пор жаль, что всё так оборвалось, хотя, с другой стороны...
Может это было к лучшему.
Я не мог бы пожелать себе лучшего врага, но для него, насмешливого воина, презиравшего смерть и трусость, я был неподходящей компанией.
Скучая в своем курятнике, он хотел войны, славы, достойного противника, а я смог дать ему лишь милосердие, - это было, одновременно, и слишком много, и слишком мало.