Сказал: "не к матери же тебе ехать, с её вечными истериками", и Даша согласилась, она со всем соглашалась после всех этих укольчиков, которые "ничего особенного, обычная аминокислота". Капитально у нее сели батарейки, было уже не до споров, не до бурь и войн. Отец привез её в свою квартиру на Пражской, жил он один, да и скорее ночевал, чем жил; он был нейрохирург, очень востребованный.
Первые сутки Даша просто лежала на кровати, вспоминала, выколупывала себя из прошлого, выскребала что-нибудь не очень горькое, всё, кроме Дена, всё, кроме боли и стыда; получалось плохо, но вспоминала. Находила что-то в памяти, например, подслушанный разговор отца с врачом, Сугробов его фамилия, Борис Петрович, отцовский друг еще по мединституту. Солидный такой врач, бородатый, внушающий довери; ну, у него работа такая, доверие внушать, не одной же химией возвращать к жизни таких вот потеряшек, как она.
"Да здорова твоя дочь, да какой гипноз, Юр, не нужен ей гипноз, и психотерапевт не нужен", басовито говорил доктор. "Гипноз это костыль, чтобы идти легче на первых порах, а пока идти ей некуда". Даша примерила эту фразу на себя, ну да, идти некуда, жить некуда, красиво сказано. Говорят, в двадцать лет красота высказывания важнее смысла, точнее, она и есть смысл, но тут-то всё верно. Просто вынули что-то такое из нутра, несущую балку, конструкцию, на которой держалось все, и жить стало некуда, но и умирать незачем; непростое это дело, умирать в таком возрасте.
"Ну а если Денис вернется, парень ее, это поможет?", отец спрашивал сухо и точно, не как мама, мама бы сказала "этот Денис" и еще массу эпитетов, а отец всегда такой был, спокойный, неэмоциональный. Даша подумала, что странно не то, что он ушел от мамы, странно, что они вообще были вместе, её вот как-то родили. Нельзя жить с нелюбимыми, думала она, банально, но так.
Что ответил доктор Сугробов, она не слышала, да и неважно, что он ответил, у неё-то ответ был. Некуда Дену возвращаться, место их общее потерялось, или не было этого места, придумано оно было, нарисовано. Ден, кстати, любил рисовать, хотя получалось у него так себе, шаржировано и зло. Хотя, почему "любил"? Он же жив-здоров, он и сейчас любит, рисует свою Настю или Надю, как её там, потом будет какую-нибудь Кристину рисовать. Мужчина полигамен, а если не полигамен, то не нужен никому, мама так говорит, а маме видней, маме всегда видней, ох, сарказм, сарказм...
На пару дней Даша сбежала в книги, гася воспоминания; у отца была хорошая библиотека, читала всё подряд: какие-то детективы, сказки народов мира, подборку зарубежной фантастики, избегая, разве что, любовных историй. Но и в книгах от Дена было не спрятаться, он всё равно появлялся на страницах любого романа, даже если был там категорически неуместен, внесюжетен; книги были пропитаны его словечками, жестами, усмешками, словно бросив Дашу, он оставил за собой право без спросу появляться в её жизни.
Она вновь и вновь повторяла, что Дена не существует, не бывает, строго говоря, его никогда и не было - предательство отменяет не только будущее, но и прошлое, во всяком случае ту его часть, которая, как коростой, покрыта коркой лжи.
Она выдумала Дена, выдумала человека, которого нет, это свойство влюбленных, сочинять тех, кого не существует.
Потом прошел ещё день, и ещё, и отец перестал бесшумно ходить по коридору, прислушиваясь к звукам из её комнаты, потом и вовсе успокоился, уехал, предупредив, что на сутки, пациенты ждут.
Даша села у окна, долго смотрела во двор, вид уже не напоминал выцветший полароидный снимок, всё раскрасилось, как-то ожило и там.
А ведь правда, думала она, придумала я себе всё это, и что жить невозможно, тоже придумала, и что люди этого не знают, а я вот догадалась. Теперь развидеть эту дурь как-то надо, иначе как?
И решилась, хватит маяться, ерундой заниматься, оделась, даже как-то торопливо, словно опаздывала.
Вышла во двор, прошла по остаткам мерзлого снега, через детскую площадку, мимо тесно запаркованных машин, вдыхая прохладный воздух; жизнь, конечно же, никуда не делась, шла своим чередом. Мир не видит несчастных, нет ему до них дела, точнее, несчастненьких он не видит; тем, кто несчастен по настоящему, не до рефлексий.
Она дошла до угла дома, постояла, пытаясь сосредоточится на вот этих простых, предельно понятных, безусловных радостях жизни.
Март хороший месяц, чтобы начинать сначала, подумала она и в первый раз за долгое время улыбнулась.
А потом повернула голову и увидела Дена.
Он стоял шагах в десяти, смотрел на неё пристально, но без каких-либо эмоций, не было ни улыбки, ни усмешки, да и радости и боли не было тоже. Смотрел, часто моргая; смотрел новым, незнакомым взглядом.
Никакого Дена здесь быть не могло, на это было множество причин, от заурядных до философских, но это был он. Впрочем, одновременно, и не он; Ден настолько изменился, что это казалось невозможным, это, неожиданным образом, оказалось главнее всего.
Ни сам факт встречи, ни то, что он нашел её, и главное, захотел найти; всё это отступило на второй план, потому что её жалость к себе, громадная как айсберг, съежилась, уменьшилась, а жалость к Дену, чего она раньше себе не позволяла - даже нафантазировать не могла - шагнула на это место, встала там, как часовой.
На нем была мешковатая куртка темно-зеленого цвета, вязанная шапка с торчащими нитками, тяжелые, заляпанные грязью ботинки; весь облик отдавал неопрятностью, это тоже было шоком. Ден с его замашками модника, пижона; красавчик Ден был как-то карикатурно, неестественно непохож на себя. Бледный, но не осунувшийся, он даже пополнел, и под глазами появились мешки - запил?
Мысли проносились разные, но смысл оставался один, с Деном случилось что-то страшное, страшнее, чем с ней, несчастье, беда - это было очевидно.
И то самое предательство потерялось в настоящем, прошлое имеет смысл лишь тогда, когда формирует будущее, думала Даша, смотря на человека, который когда-то был смыслом её жизни.
Они стояли, как дуэлянты, не двигаясь с места; потом Даша медленно подошла вплотную, чувствуя, как заколотилось сердце. Дернула его за рукав куртки - по-детски, словно здороваясь. Она боялась, очень боялась, что он скажет какую-нибудь пошлость вроде "прости меня" или "давай всё исправим", но Ден молчал, всё так же не отводя взгляда.
- Пошли, - просто сказала она.
В квартире, в коридоре, она неловко попыталась его обнять, но это было все равно, что обнимать воду; он словно уходил куда-то вниз, стекал.
Закусила губу, остановилась; Ден был, и его не было, как будто вернулась только его часть, та часть, которая захотела, которая смогла вернуться.
На кухне они сели друг напротив друга, Ден всё так же молчал, и Даша, гася тишину, сама, неспешно, стала рассказывать всё, что с нею случилось за эти два месяца. Ей казалось, она говорит о себе в третьем лице, рассказывает историю о незнакомой девушке, и история эта выглядела другой, и Ден здесь был тоже другой. Повесть, рассказ - всё это звучит неправильно - текли сами по себе, и Даша снова подумала, как мало мы знаем о тех, кого любим, как много в этом выдумки; мы же придумываем охотнее, чем стремимся понять. С прежним Деном всегда была другая игра, она пыталась угадать, предвидеть, какой ей быть, чтобы совпасть с его ожиданиями, а в итоге - подумалось вдруг - теряла себя; по капелькам, по кусочкам. Теперь этого не будет, думала она, рассматривая его лицо - оно уже не казалось таким изменившимся, таким чужим.
Не так важно, что Ден стал другим, думала она. Важно, что я теперь другая.
Ден так и не сказал ни слова, молчал; и в какой-то момент Даша догадалась, что делать.
Она нашла блокнот, карандаш, положила перед ним, пусть напишет хоть предложение, хоть слово, хоть что-нибудь.
Он как-то очень по-детски улыбнулся, взял карандаш, склонил голову набок, Даша старалась не смотреть, что он пишет, боясь и надеясь, даже зажмурилась, и сидела так долго; скрип карандаша не исчезал. А когда открыла глаза, замерла, не в силах сказать ни слова.
Прежний Ден рисовал шаржи, карикатуры, скорее злые, чем забавные.
Здесь же было нечто особенное, невероятное; Даша листала блокнот, чувствуя, что снова сходит с ума.
Она, Даша, была везде. Веселая, смеющаяся, ироничная, строгая - совершенно разная, нарисованная невероятно точно, хотя, как показалось, она была чуть старше, чуть взрослее, чем на самом деле.
Впрочем, никакого "на самом деле" нет, тут же подумала она.
Просто теперь Ден её видел именно так.
Долистав до конца, она прочитала единственные слова, точнее одно слово с вопросительным знаком в конце; Даша выдохнула, обмерла.
И пририсовала рядом короткое - "да".
Они бродили по продуваемым ветрами мартовским улицам, прятались в подворотнях, дешёвых кафешках - везде.
Мы не хотим знать ничего про тех, кого любим, снова и снова повторяла Даша, мысли, так и не став словами, падали внутрь, как тяжелые капли дождя. Ден возвращался, он поменял свою мешковатую куртку на пальто, он был чисто выбрит, взгляд его снова менялся, Даша не понимала как, какие перемены происходили в его голове, но он явно возвращался к ней, успокаивался, умирал прежним и оживал сегодняшним.
Я узнаю, что с ним случилось, думала Даша, чувствуя свои пальцы в его всё более уверенной, широкой ладони. Но не сейчас. Сейчас это неважно, прошлое не меняется, не стоит тратить на него время, когда есть вещи поважнее, я узнаю это потом, а пока мы будем жить и будем радоваться каждому мигу, потому что хрупок этот мир, мир может сломаться, надо спешить жить.
Но и это было неправдой. Прошлое менялось; то прошлое, в котором Ден, цедя ядовитые слова, говорил ей ужасные вещи, съеживалось в точку, уходило, пряталось с глаз долой.
Если бы я тогда решилась сказать то, что я думаю, если бы не кивала покорно в ответ на его несчастность, которая пряталась за как бы уверенностью , если бы...
Мы же состоим из того, что мы не сделали, думала Даша.
Мы и в ад пойдем не только за поступки, но и за отказ от них, от несовершенного, от отказа перед выбором, не понимая, что от выбора нельзя отказаться.
У подъезда они, как обычно, постояли, держась за руки, Ден прятал взгляд, Даша улыбалась, спокойно, может - она поймала себя на этой мысли - снисходительно. Обожгло и отхлынуло, нет, не снисходительно, это просто любовь, не бывает в ней никакого снисхождения.
Он вдруг приобнял ее, неловко, как школьник, и, наконец, поцеловал, и сказал незнакомым голосом "Даша..." - это было ровно так, как она хотела.
Нам нужно было испытание, думала Даша. Раньше я считала, что недостойна Дена, что Ден позволяет мне любить его, была же такая мысль, чего скрывать. Но всё не так, теперь я нужна Дену больше, чем он мне, наверное, нет, опять не так, в любви не бывает первых, нет, это и есть та самая жизнь, когда мы попеременно спасаем друг друга, и предаем друг друга тоже, куда без этого?
Всё, что нам дано, дано для силы, мы будем лучше, мы станем теми, кем хотим, повторяла она, поднимаясь в квартиру.
Да, в любви много выдумки, но еще и созидание, творение.
Открыла дверь своим ключом, неслышно, тихо, зашла в прихожую.
Из кухни доносились голоса, отца она узнала сразу, а второй, второй тоже был знаком.
Доктор Сугробов, вспомнила она.
- Да, Юра, выяснил, - говорил Сугробов. - Живет по соседству, ровесник, ну, чуть старше Дашки твоей. Его тоже Денис зовут, как и того парня. С детства у нас на учете. Диагноз? Ну, что мне тебе говорить, сам знаешь. Аутизм ставят теперь всем, кому не лень. А в анамнезе речевая дисфункция, десоциализация,там выгон всего. Я с матерью его разговаривал, она, понятно, в стрессе, хотя, изменения-то позитивные, это мягко сказать, там динамика совершенно фантастическая, такого в моей практике не было. Если бы своими глазами не видел, не поверил бы.
- Да, Борь... - протянул отец. - Но так ведь не бывает?
- Не бывает? - спросил Сугробов. - Знаешь, кто-то из философов сказал, "человек равен воображению". Много чего бывает, что нам с тобой и не снилось.
Даша сняла куртку, повесила её на крючок, голоса звучали как бы в другом измерении; она слушала, она понимала слова, но смысл ускользал, да и теперь, когда Ден вернулся, неинтересны были ей эти разговоры.