Если уж совсем честно, первый поцелуй у меня случился лет в одиннадцать, с лучшей подружкой. Не то чтобы нам этого хотелось: просто заперлись в грязном лифте и решили подготовиться к будущим свиданиям с мальчиками. Не понравилось ни мне, ни ей - скользко, зубасто, противно. Обе жутко смутились и с опытами покончили.
А потом был первый настоящий поцелуй, года через четыре, то есть много лет спустя: время тогда шло совсем иначе.
Всю выездную школьную олимпиаду этот парень смотрел на меня грустными серыми глазами. Заходил в гости, всюду провожал. Я недоумевала: если нравлюсь, почему молчит?
Вот уже вручили призы, вот наша команда расселась в поезде, а из конца вагона доносится звонкий голос под гитару: "Белару-у-усачка, белару-у-усачка!.." - песни, которые мы сами давно забыли, поют девчонки из дружественной команды Польши. И ничего, ничегошеньки не происходит. Цепкий серый взгляд, грустная улыбка...
Я не выдерживаю и выхожу в тамбур. Стою, смотрю в мутно-черные окна. Поезд трясет, болтаются ржавые шарниры. Говорю себе: или выйдет, или нет.
Вышел.
Встал сзади, молчит. А у меня в голове пусто так и звонко... Ни радости, ни беспокойства. Ожидание - и тишина.
- Почему ты ушла?
Отсекаю себе путь назад:
- Надо поговорить.
И вот мы сидим в дальнем купе, едва касаясь друг друга. Пару раз он задел головой мои волосы, я отдернулась. Или нет?
А он говорит, говорит... Четко и понятно произносит небывалые, страшные слова.
- Иногда я вижу себя в огромной траншее. Сверху толпятся люди - знакомые, незнакомые... Все, кого я когда-то видел или увижу. Они меня ненавидят. Швыряются оскорблениями, кричат - или молча плюются. Иногда среди них мои родные. Мать, отец, дед. Иногда друзья. Но ты... Ты единственная, кого я там не увидел.
Жутко: он раскрыл душу до самой кости.
- Как ты теперь обо мне думаешь?
Нет, не жутко, а удивительно.
- Хорошо... Я думаю о тебе хорошо.
- Белару-у-усачка!.. - летит из конца вагона, и дзенькают струны. На верхней полке кто-то шумно спит.
А я - я понимаю, что чужая слюна бывает сладкой на вкус, что рот сам знает, как себя вести, что целоваться не противно и не зубасто и что я готова делать это часами.
Когда я обняла его второй рукой, он облегченно вздохнул.
Все это было больше половины жизни назад. И сколько мы потом ни вспоминали, оба не смогли сказать, кто первым прошептал в темноту лязгающего вагона самые важные слова.
Что потом? Все, как у людей, не странных, а обычных: встречи и расставания, робкие ссоры, обжигающая вина... Первая семья. Первые радости жизни вместе. А много лет спустя - первый ужас от понимания, что дальше идти нельзя, что дальше обрыв - и пустота.
В пустоте возникли новые поцелуи, словно зависшие над пропастью руины волшебного моста. Они так далеко друг от друга, что с трудом перескакиваешь на следующую ступеньку. Но остановиться нельзя, особенно сейчас, остановиться совсем невозможно: ведь мост почти пройден, и в конце пути уже сияют огромные радужные буквы: ВСЕГДА.