Аннотация: Размышления о природе письменных текстов (2001).
Густав Шлезингер
СОБСТВЕННОРУЧНОЕ
What matter who"s speaking?
B e c k e t t
Сколько себя помню, я писал тексты. Какие именно, про что писал, для кого - о том в другой раз. Сейчас речь о том, где и когда. Так вот: писал везде и всегда. На работе и дома, в метро и в парке, наяву и во сне. Только посетит умная мысль, которая вдруг да сгодится для какого-то текста или при надлежащей обработке могла бы развернуться в отдельный текст - сразу доставал письменные принадлежности и пригвождал к бумаге, не то улетит. Ведь жаль, если улетит - зачем тогда посещала?
Со временем купил я компьютер - полезная вещь, чтобы пригвождённые к бумаге мысли редактировать, оттачивать, а главное - компоновать друг с другом: что раньше, что потом. Но и с появлением компьютера блокнот и ручку ношу с собой. Потому что изначальная, первородная мысль, достойная, на мой взгляд, быть записанной, может озарить в ту минуту, когда компьютера под рукой нет. В метро, например. Что же, ноутбук с собой таскать? Привлечёшь внимание сограждан, будут через плечо заглядывать, допрос с пристрастием чинить. Я учёный - даже если где-нибудь в кафешке в уголке присяду и стану тихóнько так в блокноте чиркать, пяти минут не пройдёт, чтобы кто-то не поинтересовался, чой-то я вдруг, или просто дурной базар не завёл. Приходится отшивать в резкой форме - пока отшиваешь, какую-то мысль упускаешь, а не отошьёшь - ещё больше упустишь. А вот если сел пень пнём и даже мечтаешь о соседе, поскольку мысли гложут такие, что их бы развеять, а не увековечить - все дистанцию держать будут, к другим столикам подсаживаться, забирая стулья у твоего столика. Но едва пропустишь стаканчик, и мелькнёт в мозгу нечто путёвое, и зачешутся руки его записать - ищи местечко поукромнее.
Вот только где эти укромные места? В большом городе (а я пишу и живу в большом городе), если захотел, скажем, не писать а пúсать - днём с огнём их не сыщешь. Повернувшись к прохожим спиной, повернёшься ширинкой к другим прохожим. Но тем это не в диковинку; сделают вид, что не замечают. Сами через это проходили. Пúсать регулярно хочется всем, но не всем - писáть. Поди втолкуй что писáние бывает таким же естественным отправлением, как и пúсание. Найдут что возразить. Если долго сдерживать напор в мочевом пузыре, возможен конфуз похлеще, чем если поддаться искушению. А если сдерживать напор в мозгу, искушение, наоборот, пройдёт. Логично. Приходится крепиться.
Можно, конечно, копить мысли в памяти, стараясь проводить какой-то отбор, менее нужные забывать, более важные по сто раз в уме повторять - чтобы прибежав, наконец, домой и расплескав почти всё по дороге, плюхнуться за стол и, грустя о расплёсканных по дороге, начать уцелевшие мысли записывать или сразу зажигать на дисплее. Но дома-то - семья, а в семье у меня - обязанности. Только уселся что-то записывать, так требуют их выполнения. И правильно требуют. Семье ведь не объяснишь, что может занятный текстик случиться, даже такой, за который заплатят деньги - на её, семьи, содержание. В лоне семьи принято заниматься семьёй.
А ну как на работе осенит? Тем более, и по работе иной раз требуется мысли генерировать и даже порой записывать - но когда? На работе-то ты не один, там коллеги ещё, посетители. И всем до тебя есть дело - а если даже нет дела, то едва соберёшься что-то зафиксировать, как у кого-то до тебя дело появляется: то к шефу зовут, то в курилку. И вынужден отшивать даже коллег - а это чревато. В такие игры я давно играть зарёкся.
Поэтому приходится идти на компромиссы. Когда пошлёшь кого-то, а когда и нет. Потом удивляешься, что написал меньше, чем Дюма-отец, Фридрих Незнанский или Александр Минкин. Аж на порядок меньше. Нет, не только потому, что с ближними подчас считаешься. Есть другие причины. О них пока умолчу, ведь речь о другом. О том, что, по всей видимости, не я один пишу, и это ещё мягко сказано. Идёшь по большому городу и утешаешься: похоже, едва ли не полчеловечества только и делало, что тексты кропало. И по сей день кропает. Вот я о чём.
Как же иначе? Воздух мегаполиса пропах типографской краской, пронизан печатным словом. Шагу нельзя ступить, не наткнувшись на книжный развал или газетный киоск - специализированные точки сбыта печатных текстов. Прежде чем тиснуть в печать и сбыть, кто-то же их написал. Не грибы чай, не сами собой уродились. Но и в точках, специализирующихся на сбыте совсем другого или вообще не на сбыте, некуда глаз поднять, чтобы не встретиться с тем же явлением. Ведь если, скажем, книжный развал полон одних лишь книг, а газетный киоск - газет, то продмаг - кроме продтоваров ещё и этикеток. А на этикетках - тексты. Хозмаг, кроме хозтоваров и этикеток, ломится ещё и от инструкций по эксплуатации. А, допустим, аптека - от руководств к употреблению. Надо же, для всех сопроводилок и вкладышей кто-то толковые тексты придумал. Даже на рынках и толкучках - всюду они же, пускай от руки: "Картошка, столько-то за кило. Нечернобыльская область". А зайдёшь в химчистку или в поликлинику или в любой департамент - так и там от них, родимых, не скрыться. На стенах - выдержки из подзаконных актов, на столиках - рекламные проспекты. О, реклама обязательно содержит тексты, а уж она-то точно везде, даже посреди автострад. На каждой - какой-нибудь слоган. В чьей-то голове родившийся и позднее записанный, прежде чем картинку дополнить.
Но это ещё не всё. Пока что я говорил только о текстах "засвеченных". Так ведь большинство написанного никогда не выйдет в свет, хотя очень хочет или могло бы. Распространена порода так называемых "чайников". Издательские и редакционные портфели пухнут до отказа от их претенциозных опусов, а отказ неминуем, приговор стандартен: графомания, не тот формат, либо народ не поймёт. А иные стараются, напротив, не ради славы - самих себя тешат или с собой разбираются, всё-то у них дневник или заведомый черновик. Через сто лет, глядишь, опубликуют, не спросясь воли автора: мёртвый всё стерпит. А скорее, так и оставят под спудом. И где-то неопубликованное копится - в столах ли, или в памяти компьютеров, неважно. Однажды канет оно в корзину или в печку - по чужой воле или по авторской... но даже канувшие тексты какое-то время существовали в пространстве. По крайней мере, в то время и в том пространстве, когда и где они писались.
Кем писались-то? Вопрос праздный. Известно кем. Романы - писателями, диссертации - учёными, заметки - журналистами, законы - депутатами, инструкции - спецами... ну и так далее. Это ж проще простого: пекарь хлеб печёт, киллер людей мочит, тексты тоже сочиняет особый мастер. Или не особый: часто и пекарь и киллер бывает склонен и даже способен к сочинению текстов. Тех же дневников и черновиков. Испечёт, замочит - а потом руки вымоет и знай себе строчит. Так же как особый мастер не всё же пишет - иной раз и землю попашет. Лев Толстой вон - пахал. Но речь не о том.
Однажды тюкнула мысль. Внезапная. Не такая как прежние. Долго не решался записать, ибо стрёмная до неправдоподобия. Но укоренилась прочно, с ходу в рост пошла, заветвилась. Зерно таково. Не первый год живу на свете, отнюдь. Не только тексты писал, бывало, и по сторонам глазел. Людей видал, разных. Пашущих землю, мочащих ближних, пекущих хлеб, умывающих руки. Едящих, пьющих, спящих, бодрствующих. Шьющих, жнущих, дудящих в дуду. Занимающихся любовью и войной. Я даже наблюдал читающих тексты - в метро каждый третий. Но ещё нигде и никогда не доводилось мне видеть тех, кто эти тексты пишет.
Неужто и впрямь?! Очистил голову от мусора накопленных мыслей, порылся в элементарной зрительной памяти. Вроде не всё так страшно. Видал я людей с ручкой в руке или за клавиатурой. Деток, корпящих над сочинениями - тоже мне невидаль, все мы родом из детства. Училок, проверяющих тетрадки - оборотная сторона той же картины. Студентов, конспектирующих и реферирующих - этих в каждой читалке битком и навалом. Врачей, летописующих анамнез - любое ОРЗ да войдёт в историю. Секретарш-машинисток, пулемётным стрёкотом дублирующих приказы свыше, - а как же, везде, где пришлось поработать. Писарчуков, ведущих протоколы - когда в ментовку гребли или когда перевыборы. Но это всё не то, не то совсем. Детки все ещё глупенькие, малограмотные, а все взрослые, какие вспомнились, марали бумагу не текстов ради, даже не сознавая, что получаются - тексты. Их бумагомарание диктовалось суетной сиюминутностью и в отрыве от неё теряло смысл. Написанное они давно хорошо знали или только что от кого-то узнали. "Запиши адрес". - "Записываю". Чтобы записать адрес, не надо думать. То есть ловить приходящие мысли или заклинать непреходящие. В лучшем случае я видел, как домохозяйки составляют на бумажных клочках списки неотложных покупок, а это те же протоколы, пускай о намерениях. Ни один не желал и не мог быть напечатанным. Разве что как штрих, как элемент в эстетском коллаже - но тогда в обрамлении других текстов, над которыми пришлось бы думать. Или других чужих текстов - тогда думать пришлось бы над их подбором и компоновкой.
Я не мог вспомнить, чтобы где-то на лавочке в сквере сидел бы одинокий гражданин (или гражданка) и сосредоточенно царапал что-то в блокноте. Я не видел, чтобы пассажир напротив меня морщил лоб и кусал карандаш. Разве если кроссворды решал. Тем более я не видел, чтобы прохожий, доселе ничем не приметный, вдруг остановился бы и спешно стал шарить в карманах в поисках ручки. Я не помню, чтобы в гостях кто-то вдруг извинился бы и выключился из общей беседы ради пары строк на застиранных манжетах. В том числе у меня в гостях. А уж чтобы на работе... это вообще фантастика какая-то, сон о чём-то большем, поворот рек, квадратный круг.
Может быть, я просто не там работал? Ну почему же... Я в НИИ штаны протирал, бок о бок с учёными, статей за их подписью вышло немерено, тож монографий. Но как те созидаются, я не видел - только как создатели чаи гоняют и кадрят лаборанток. Служил в министерстве, оно неустанно отчётов с директивами громадьё громоздило. Но я не видел, как творятся те шедевры крючкотворства - только как творцы по лестницам шныряют или под лестницей курят. Подвизался в рекламном агентстве, а двигатель прогресса немыслим без сувенирного дизайна пленительно-набатных слов. Но так и не довелось мне узреть взмах пера, заставивший думать о нас "Тефаль" или продвинувший клинское пиво.
Может быть - масштабы не те? Я поменял профиль деятельности и устроился в редакцию одного журнальца. Потом газетки одной. Потом на радио и даже на телевидение: в эфир ведь тоже прорва текста прёт, дикторши глáзками по шпаргалке водят, звучит закадровый комментарий. И во всех этих кухнях массовой информации толклась, кучковалась, гуртовалась тьма народа. И минимум двум третям по штату полагалось писать тексты, и притом много. Под своими фамилиями или под псевдонимами, закреплёнными авторским правом. Но на службу они ходили не за этим. Поругаться с начальством, побузить в буфете, поскандалить в бухгалтерии. В первую же очередь - посудачить друг с другом, поточить лясы. О проблемах или чтобы от проблем отвлечься. И такую лясу иной раз отточат, такое отмочат, что тут же бы и записать. Суждение какое интересное или бонмо удачное. Увы - пропадало втуне.
Короче, на службе они оттягивались. А трудились на совесть, должно быть, вне службы. Когда же я тесней с ними закорешился, то выяснилось, что много ещё чего успевали. И машину помыть, и собачку выгулять, и в баньку сходить, и обои поклеить. И подзаработать - разве прокормишь себя и близких тем, что в редакциях платят? И поддать хорошенько, в тёплой компашке, и не в одной. Я с ними сам поддавал. И к милашке съездить, тайком от семьи, не к одному или не к одной. Я лично знавал этих милашек, всё выведать пытался, не случалось ли им лицезреть у зазноб либо хахалей муки словесного творчества или его же вдохновенные порывы. И когда я итожил, экую гору дел успевают свернуть мои сослуживцы, то дивился их поворотливости. На всё у них находилось время, и чтобы постичь - откуда? - я чертил графики их многотрудных дней, их прихотливые маршруты. Потихоньку все свершения втискивались в плотный график, все стремления вписывались в крутой маршрут. Кроме одного. Не догонял я, когда и где люди пишут. Не в баньке же, не на прогулках с собачкой, не на брокерском месте и не в пылу же страсти. Да пишут ли? Спрашивал впрямую - дали понять: об этом ни гугу, молчок, даже по пьяни не заикайся, моветон, табу, побьют.
Последнее упование - писатели. Случай чрезвычайный: эти в присутствие не ходят, разве что к издателям. Очевидно, застать их за этим сложнее, чем журналистов или чиновников. Зато времени на это у них должно тратиться больше. Они ведь это больше всех - не по количеству, так по качеству. Сгорая от любопытства, где и когда, я стал втираться к ним в доверие, вникать в их проблемы и встревать в их личную жизнь. Та оказалась на зависть бурной: по нескольку семей и по нескольку тусовок, и всюду я следовал за ними как тень, делил с ними стол и кров. И всё та же мойка машин, и поклейка обоев, и беготня по инстанциям, всё те же сад и огород, и фитнес-клуб, и застолье - только обильнее, чем у других. И зарабатывание (не путать с работой) - всё как у прочих смертных. Я маячил за спиной то одного писателя, то другого - за каждым до тех пор, пока не выйдет его новая книга. Долго ждать себя та не заставляла, но когда и где, а значит, и кем она была написана, оставалось тайной за семью замками.
Ёкнуло было: эврика?! Ни одного замка... от силы - хлипкая задвижка! Неспроста же то, что за ней, народ прозвал "кабинетом задумчивости". Все, кто меня интересовал, по три-четыре раза в день туда ускользали, а я-то, наивный, тотчас терял бдительность. Думал, они арбузов переели - а их мысли распирали, погениальнее моих, числом поболе! Главное - уже оформленные, упакованные, хоть сейчас публикуй. И вот - в законном месте уединения они извлекали из рукавов самописки, из широких штанин - бумагу... впрочем, где-где, а уж там бумага не в дефиците... и под сурдинку исторгали нетленку. Долго ли умеючи? Дурацкое дело - нехитрое? Как не так...
Ладно, колюсь, почему написал всего-ничего. Лиха беда - поймать мимолётную мысль за крылышко да нанизать на острие пера. Но самый караул - после: кто кого. Наспех пришпиленная, мысль извивается, хочет юркнуть сквозь пальцы, прикинуться не тем, чем была. И начинается: подбор слов, выжигание корявостей, утряска противоречий... Дело муторное, кропотливое, потогонное, кровопролитное, - уж и не рад, что за гуж взялся. Но будь любезен, пропевши "а", пропыхтеть "б"... И так до самого "я", когда и подписаться не стыдно. И.И.Обломов в своё время обломался на двух подряд "которых" и двух "что", застревал на них и я, притом надолго. Но Обломов мне не чета, я парень упорный. И вот - спустя дни, недели, годы натужного кряхтения мысль худо-бедно внятно изложена, вставлена в худо-бедно сносный контекст; лежишь пластом, вконец измочаленный, шепчешь обескровленными губами: "Впредь - никогда..." Но чуть оклемался - новый инсайт, и опять двадцать пять.
Вот почему я не смел додумать до конца аналогию с естественным отправлением. А между тем у других-то оно куда естественней моего. Моё-то сродни энурезу, требующему кесарева сечения, диарее, переходящей в кровавый запор, а ихнее - добровольно и облегчительно. Шлюзы отворяются подобру-поздорову, беспрепятственно льются буквы, словеса, фразы... Видимо, испускательные каналы некоторых граждан специально приспособлены для канализации флюидов некоего Первоисточника, а сами эти граждане - избраны, уполномочены вещать трансцендентные истины. Везёт же некоторым: повстречался Шестикрылый Серафим на узенькой дорожке да учинил хрестоматийную экзекуцию. И пошла писать губерния, черпать из готового ресурса, без напрягов, засад и заморочек! Помнится, БГ спевал: "Моя работа проста - я смотрю на свет, ко мне приходит мотив, я отбираю слова"... Не "подбирать" дольние слова, а "отбирать" - удел тех, кто внемлет Слову горнему, Благодатному Логосу. Речь говорит ими, а не они - речью; не они самовыражаются в текстах, а Нечто Большее выражает себя через них. Так называемые "авторы" - лишь сгустки графической энергии, линзы для преломления незримых излучений, ретрансляторы волн языковой среды, никак не более! Среда сама себя пишет, через них струясь, а они - типа струйные принтеры. Опять же, индусы учат, что всякий текст - от века сущ: он терпеливо ждёт, кто уловит его вибрации и выдаст осциллограмму на экране или на листе. Всего-то делов - скоренько настроиться на нужные частоты и скромненько осведомиться: "А где тут у вас..?" Тут у нас, профанов, под самым носом смиренные затворники втихую священнодействуют! Но не успеем мы принюхаться, как они уже вновь среди нас, словно никуда и не девались, будто в потайных карманах не спрятан только что полученный сакральный продукт. Только печать глубокого удовлетворения на челах зароняет в нас гадкую догадку... А вдруг - верную?
Поспешил я. Что-то в моей гипотезе не стыковалось. Да, затворяются, да, по три-четыре раза в день. Когда сезон арбузов - по все четырнадцать. Но надолго никто не затворяется. Если чьё-то отсутствие затянулось дольше трёх минут - стал-быть, он там вены режет, сверхъестественное отправление практикует - туда, где ничего поди кроме текстов и нет. А за три минуты самый размашистый борзописец не накатает больше страницы. Я хронометрировал. Можно, конечно, руку набить, натренировать - но до известных пределов. Самые безнадёжные увальни бегают стометровку всего-то в два раза медленнее, чем рекордсмен мира, значит, и пишущей руке сверхзвуковые скорости неподвластны. Можно ещё стенографировать, но расшифровка стенограмм - тоже время, и где взять столько расшифровщиков? Ergo, за той задвижкой плещется ничтожно малый заливчик безбрежного океана. А скорее всего, ничего там не плещется, кроме того, что... э-э... не для печати. Прелесть помянутого "кабинета" - в блаженстве полного бездумья, в отсутствии не то что рекордных - вообще каких-либо мускульных затрат. Что толку расслаблять одно и напрягать другое? Совмещать приятное с полезным, смешивать два ремесла - и неприятно, и бесполезно. Значит: или мои знакомцы тот кабинет используют по назначению, как архитектор задумал, - или у них тела без отверстий. Вроде когда вместе в бане мылись, отверстия пусть не зияли, но обозначались...
Вероятнее другое: авторское право - туфта, лапша для развесистых ушей, вроде моих. А знать, где-то, в глубоких подвалах, в недоступных бункерах, в непроглядных катакомбах обитает каста прóклятых прокажённых, раса литературных негров, цех чернорабочих с лицами чёрными от нехватки кислорода, тяжких дум и болезненных фантазий, плоды которых они исправно, по восемнадцать часов в сутки претворяют в черновики. Держат бедняг в чёрном теле, на хлебе и воде. И всё кругом от букв черным-черно, даже после переписи набело. Хотел было я сию картину, представшую мысленному взору, самой мрачной краской намалевать кому-то из коллег или домашних, ан вовремя сообразил, что не поймут, то есть поймут не так. Усомнятся в моей психической стабильности и общественной полезности. А если я буду вот такой вот отверженный всеми изгой - куда мне податься? Только разве что пополнить ряды касты неприкасаемых, что не разгибая спины горбит над якобы анонимными манускриптами. А общественно-полезный, психически неуязвимый светский люд будет жар жгучего глагола чужими дланями грести и по разнарядке из конторы, которая пишет, с готовностью гасить его своим подмахиваньем... О, как и кем выводятся лихие, с вензелями, росчерки, случалось мне видеть не раз и не два. Не терпят пустот гонорарные ведомости, документация сознания эпохи алчет виз и резолюций. "Здесь был капитан Лебядкин". "Не одобряю. Зудотешин". "А.С.Пушкинъ". Где, падло, слямзил строчку про чудное мгновение? Из какого экзаменационного сочинения? Кто тебе её на блюде подал, с голубой каёмкой? Кто ночей не спал, призраком точного слова терзался, несказуемое высказать изощрялся, чтобы ты потом в лавровом венке позировал, нахлебник ты, захребетник, тать?
Полный стоп. Судя по индексу валового прироста текстовой продукции, работников секретной службы должно быть столько, что её никак не засекретишь. Даже от меня. Тем более, если прибавить к ним требуемый штат охранников, управленцев, разносчиков хлеба и воды, экзекуторов, экспедиторов, курьеров, доставляющих написанную продукцию по назначению... Одних этих выходит много больше пресловутых тридцати пяти тысяч! Иначе - как поспеют всюду? К каждой уличной торговке с накорябанным от руки ценником, в каждую типографию, в каждую квартиру, где желтеют-пылятся дневники-черновики... Ау! Ау! Литературные негры! Редакционные "чайники"! Спичрайтеры и референты! Томные десятиклассницы на вечно влажных подушках! Непризнанные гении с вечно влажной ширинкой! Нешто вас всех повыловили?! Почему тогда меня не изловили и не заперли? Столько раз застукав пишущим, не стукнули в ГБ? Не подрядили на службу обществу, невидную, бесшумную, но важности первостатейной - обеспечивать потребности всех его членов в текстах? Или я как-то не так писал? Хуже всех? Ясно ведь, что не лучше: из всех бредов бред величия мне наиболее чужд. Или дело не в том, что и как, где и когда?
Может, гораздо существенней - чем? Кровью ли на песке или вилами по воде, да хотя бы извилинами в уме - только б не рукой, с накрепко зажатым стилом, всем смертям назло, не пальчиками по клавишам... Пушкин вот - с понтом воздвиг себе памятник без помощи рук. Он-то, может, и мозги пудрил, по ушам ездил: давно помер, как проверишь? Зато Минкин с Незнанским, и пекари с киллерами, и сослуживцы мои, и десятиклассницы, и даже с влажной ширинкой которые - таки исхитряются не мешать письменно-печатное словоблудие с рукоблудием. И только я без рук - как без рук, и без ручки дошёл бы до ручки. И потому если б понадобилось кому-то создание тайной спецслужбы пачкунов и щелкопёров, хрен бы меня в неё зачислили - руки недостаточно кóротки. А пачкуны и щелкопёры - вот они, не в подполье, все на виду, все на свету, не таясь, не боясь - бумагу не пачкают, перьями не щёлкают, а только олицетворяют - неукротимую волю идеальных текстов к материализации. Пока мы спим, ворон считаем или забиваем козла, тексты сами проступают, проклёвываются, прорастают сквозь бумагу и чипы, без пособничества и посредничества узаконенных "авторов". Ни душевного, ни умственного, ни зримого физического, мышечного.
То-то один из тех, "в законе" недавно шепнул мне на ушко о "смерти автора" как о чём-то непреложном и общепризнанном - и вручил книжку со своим автографом (нрзб). В ней доступно объяснялось, что "автор" - лишь функция "дискурса", разлитого в смежных с ним пространствах, то бишь этакой готовой программы вербального мышления, заданной исключительно климатом и расположением звёзд. И вот, мол, с недавних пор климату со звёздами стало угодно внедрить во все программы вирусы хаоса, перемешать и перемесить все возможные дискурсы до их полной неразличимости. Тому-де свидетельством - предлагаемый труд: что-то в нём от Нагорной проповеди, что-то от таблицы Бейлиса, а что-то - от похабной частушки. А раз нет "дискурсов", значит, нет у них и "функций". Вообще-то, дескать, нынче это любая шавка шкурой чует, а если я не чуял, то в силу пагубной зацикленности на дискурсе отмирающем, "логоцентрическом", тоталитарным молотком вколотившем в меня заблуждение насчёт суверенного, самодостаточного "автора". - А ты разве не "функция", спрашиваю, как тебя звать, мой доброжелатель? - Когда как, отвечает. Когда "Ролан Барт", когда "Жак Деррида", а когда "Слава Курицын". Это компетенция фининспектора, а тебе что за разница? - Я - в шоке, бряк: нешто Курицын не лапой?.. - а то, что я принял за функцию дискурса, растеклось в бесформенную вакуолю и застыло под именем... g.shlesinger@... плюс ещё латинские литеры и пара точек. Пошутило.
Во как! Действительно: на черта языковой среде принтеры? Да ещё в человечьем обличье? Тексты, тлетворные и благотворные, одинаково нерукотворные, не плодятся и не множатся, они - есть. Точнее, не они, а он - единый универсум текстов. На его поверхности то там, то сям обманно мерцают призраки "авторских" особей. Ради того только мерцают, чтобы обратить внимание на какой-либо его участок: глядите - текст! А сами - те же тексты: из букв, из знаков препинания, из всех дискурсов сразу, не пишущие, а написанные, не отверзты универсуму, а растворены в нём. Впрочем - а кто не растворён? Пусть нет "авторов", зато все - персонажи. Вестимо, от козней лукавого никто не застрахован; неровён час - гордыня обуяет, возомнишь, что ты не персонаж, выпадешь во тьму внешнюю да как зубами заскрежещешь, таращась вдаль и ввысь: ой, что-то Совокупный Текст невразумителен, ай, кажись, содержит энное количество текстов частных, вопиюще противоречивых, режуще осколочных! Вот тут-то и вспыхнет на горизонте как будто бы "автор": не смотри в телескоп, смотри в калейдоскоп, в него все осколки упиханы, а ты, бедолага, не кручинься, вращай, млей: вон - "Война и мир" получилась, а вон - "На: вой и мри", а будет тебе и "Вино армий", и "Мойра в НИИ". И какофония сфер снова кажется музыкой, и вертишь калейдоскоп до тех пор, пока самого себя в нём не узришь. Сиречь не прочтёшь текст про самого себя: "А Мирон - вий". А когда поднимутся веки, откроются глаза, когда освоишься, обживёшься в калейдоскопическом универсуме - даст Бог, сам сойдёшь за "автора" для реликтовых отщепенцев и отморозков.
Мне по-прежнему зело не хочется причислять к последним себя любимого. Бывает, увлекусь метаморфозами цветных узоров, очаруюсь мельтешнёй цветистых слов. Нет-нет, да молвится словечко и про такого персонажа, в чьём котелке, откуда ни возьмись, чумные мысли варятся, а также мысли о том, как бы получше спаять их в текст. Разве я любимый не в этом заключаюсь, разве не этим свойством интересен? Но нежданно-негаданно, редко да метко очередная мысль - ка-ак пронзит бормашиной, как содрогнёт всё естество... И волшебная трубка сразу из рук валится, разбивается вдребезги - теперь когда ещё другую куплю! И вот что самое печальное: мысля вроде новая, а всё про старое, всё про одно и то же. Выходит, некий дребезг калейдоскопа, разбитого прежде, не факт, что мной, извне шлёт мне импульсы. Точно я, по старинке, на него настроен или к нему подключён. Словно фильтрую сигнал от замысла к воплощению, помогаю Духу стать буквой. Удовольствие, скажу вам, то ещё: не больно-то понежишься в Его эманациях - именно, что больно! Вольтаж могучий, трясёт на славу, а толку чуть, тексту - кот наплакал... А-а, ужо Тебе, Логос, Предвечный, Неистощимый, Всепроницающий Всепофигист, Альфа и Омега, Начало и Конец! Вот кто мне мозги раком ставит и кишки мотает, вот кто меня испепеляет и закапывает, вот кто обратно извлекает и в эмпиреи возносит - а потом опять низвергает - мордой в грязь, фэйсом о тэйбл (о райтинг-тэйбл, конечно же) да ещё и стебёт ехидно! Кто Ты таков, чтобы мною играть? Ты-то что создал в своё оправдание? Книгохранилища, анналы, архивы, полные эпистол "от неизвестных к неизвестным"? Твои скрижали по отдельности - внушают, но сложить их вместе - галиматья выйдет сущая, бестолковая чехарда дискурсов, пурга под стать моей... "Повесть, рассказанная придурком, полная шума и ярости - ничего не значащих". Ты же Сам это признал, но малодушно скрылся под маской "автора" по кличке Шекспир, хотя доказано: Шекспира никто во плоти не видел, и не Шекспир он вовсе, его лорд Фолкнер выдумал, но и лорда этого никто не видел пишущим, а только писали, будто видели, да и кто ж видел, как они сие писали? Я бы, правда, этак про "шум и ярость" не смог, зато я сам себе - шум и ярость. И что с того, что в моём алфавите букв негусто, что словарный запас скуден, что слог вял и неуклюж: то на месте топчусь, а то как с пятого на десятое скакну, и из-под пятницы чёрный вторник вместо чёрной субботы? У Тебя-то не так разве? Вон и дискурс, на Тебе центрованный, сходит на нет, и поделом: видать, фигóвый дискурс. Сколько народу вовлёк Ты в орбиту бублика, будучи Сам - дыркой, и не хочет народ впредь служить дырке рупором. Дырка ты, неблагодарная, неблагодатная - вместо чтобы через меня изливаться, только на самóм себе меня замыкаешь, обрекаешь на героические ломки хуже героиновых, засосала в чёрный провал абстрактной себя - меня, конкретного такого самоделкина, у которого на груди плюс и минус, которые всё равно коротя´т беспрерывно: два "которых"!!! что с того, что я избранник: два "что"!!! А плевать с высоченной колокольни: Я - Сам Себя избрал! Больше-то некому! Кто как не Я и есть Вседержитель слов, Монополист текстовой отрасли? Сам идеи генерирую, без посредников становлюсь чернильной плотью, собственноручно куздряю миропорядок, на свой лад его уничтожаю, на свой аршин крою бытие, корёжу его сознанием, падежи обуздываю, синтаксис укрощаю, стилистическими пластами ворочаю, сам через себя изливаюсь, сам собой испражняюсь с кровью, с хрустом, со скрежетом зубовным, титаническим страданьем, ибо нет мне подпорок и оберегов, негров и медиумов - сам себе что и который война и мир функция и дискурс шекспир и фолкнер деррида и курицын пушкин и толстой дюма-отец и дюма-сын и дюма-духсвятой и незнанский и неизвестный и неизвестная и БГ и ГБ и пекарь и киллер и швец и жнец и альфа и омега и начало и конец -
"чайник" и кофейник
Впал я в неизбывное уныние и оставил бесплодный сыск. Прикинул, что пока решал вопрос, откуда и когда берутся тексты, сам я не написал ни строчки. Пришлось вернуться к прежней жизни - решать проблемы свои, а не чужие, попутно фиксируя залётные мысли. И те пуще прежнего путались, не хотели облекаться в слова, а облекшись, казались бессмыслицей. Нет-нет я вскидывал голову и приглядывался - не делает ли кто-то то же, что и я? Где там... А едва я склонял голову над листом, как возникал некто и любопытствовал, что это я вытворяю: курсовую? статейку? письмо маме? Или не любопытствовал, а просто делился, как сыграл "Спартак" или клянчил деньги на водку. Или протестовал: Эй ты, писатель! А ну вали отсюда! Бывало, что и не отсюда, а сюда. По роже съездить. Рожа моя ему не нравилась? Что-то слишком многим не нравилась. Потому как будь ты на рожу хоть самый-растакой секс-символ - изволь вести себя комильфо, а не вот так: срамнó, асоциально, богохульно к тому же. Ишь - пишет у всех на глазах, логосом исходит!.. Вот не писал бы, а пúсал - никто б и бровью не повёл; напротив - вошли бы в положение: нужда не тётка, народ не зверь...
Я начал писать в докомпьютерный век, когда печаталось всякого, может быть, меньше, зато писалось чуть ли не больше. И страшная мысль: кто, кроме меня? впервые долбанула тогда, когда Интернет от Интерпола не отличал сам Билл Гейтс. Сейчас я гуляю по всемирной сети и захожу в близлежащий чат. Льщусь увидеть, как на моих глазах будет рождаться текст. Стараюсь мысленным взором вызвать к жизни усера, сидящего незнамо где, который пошлёт мне свой нескромный привет, свой скромный вклад в бездонное море текстов. Пытаюсь вообразить его в статике, потом в динамике, предвидеть в деталях его облик и бэкграунд. Как он одет, в каком месте лица у него прыщик? Получается. Далее измышляю, как протекают его дни - от восхода до заката, от звонка до звонка, от получки до получки, от сеанса в Интернете до... До тех пор как он кликает мышкой, начиная текущий сеанс - включительно. Но вот как он три раза жмёт на клавиши с буквами, не могу представить себе при всём желании... хотя бы потому, что в трёх буквах, возникающих на моих глазах, попутно возникает целых пять орфографических ошибок. Впрочем, если бы их не было, всё равно я не смог бы помыслить, как его пальцы (их-то я вижу как живые, то заскорузлые, то холёные, то в перстеньках, то в заусенцах) касаются такой же живой (то пыльной, то чистенькой, бесстрастно побрякивающей) клавиатуры.
Разработчик предусмотрел всё. Ущербность фантазии - тоже. Щёлкни мышкой ещё раз и перейди в режим, в котором собеседник воочию, в "реальном" времени предстанет на твоём дисплее. Гляди-ка: улыбается тебе, за персоналкой сидючи; "топчет клаву"... Дудки, не проведёшь меня на мякине: я - воробей стреляный, доверяю только фактам. Мне - подавай гарантии, осязаемые вещдоки. Что я, в кино не видывал, как актёры понарошку гусиные перья грызут и макают в чернильницы, а то и по клавишам долбят почём зря? Куда чаще, разумеется, видел накладные титьки, клюквенный сок, холостые залпы помпезной пиротехники, но изредка - видал и такое. Смотрелось даже красивее, крупнее... чётче, чем нынче. Даст ли разработчик руку на отсечение (собственную руку!), что эта скучная человекообразная видеозаставка и есть тот самый, кто говорит со мной - здесь и сейчас?
Кто бы тот ни был: в ответ я силюсь сказать ему всё, что сказал только что. Но сказуются лишь разрозненные слова без орфографических ошибок, которые не вяжутся в мысли и не становятся текстом. И тут приходит пора выполнять семейные обязанности, я выхожу из Интернета, и тут же звонит телефон, чтобы напомнить об обязанностях служебных. И я выполняю все возложенные на меня обязанности, в промежутках, урывками пытаясь довести до ума вот этот вот текст. По одной-единственной причине. Я лично видел, как, где, когда, чем и даже - кем он рождался на свет.