Аннотация: В рассказе представлены автобиографичные события прошлого века.
Передачка
Светлое пятно перед глазами... Оно медленно растёт, заостряется углами и превращается в окошко. Иришка опять закрывает глаза. Где она?.. Ночью ей почудилось, будто она несчастная царевна, которую выхватил из постели и утащил к себе страшный Змей Горыныч. Утащил и бросил в темницу... Как же жутко ей было, совсем одной, там, в его тёмном логове, где скалились острыми зубками, повиснув под сводами, летучие мыши, где мелькали в черноте углов, попискивая, невыносимые твари с длинными, голыми хвостами... А она, спутанная накрепко тугой и липкой паутиной, пыталась встать с жёсткого и холодного каменного пола, чтобы убежать от огромного, чудовищного паука с множеством мохнатых лап... Иришка металась, звала маму, но... "Но где же я сейчас"?.. - подумала девочка. Забелённое наглухо окно пропускало только свет. За окошком слышны были людские голоса, карканье ворон... С трудом повернув голову, увидела она две пустые белые койки, тщательно заправленные белым постельным бельём. Ириша облегчённо вздохнула - значит, она вернулась в светлый, обычный мир, пусть хоть и больничный...
- Ну, что, детынька, оклемалась? Ну, и слава Богу... - Пожилая медсестрица с добрым, в морщинках, лицом, склонилась над Иришкой. - Жара, похоже, нет... кризис миновал, так что всё страшное позади! И дело у нас идёт на поправку. А сейчас давай-ка сделаем укольчик! Нет-нет-нет, никаких возражений!
Была зима сорок шестого года. Разбомбленная войной, высушенная жестокой засухой, Украина голодала... Родители и бабушка, уходя на работу, оставляли пятилетней Иринке треть стакана подсолнечных семечек и кусочек макухи - спрессованного жмыха. Вечером приносили немного крупы и по маленькому кусочку серого, вязкого, как глина хлеба, приготовленного из смеси муки и смолотых кукурузных стеблей... Из горстки крупы и высушенных листьев лопуха мама варила жидкую похлёбку, а когда к Новогоднему празднику выдали немного кукурузной крупы, и бабушка состряпала мамалыгу, в их семье был настоящий праздник!
Это было страшное время. Холод, одиночество и постоянное чувство непереносимого голода изматывали девочку. Она дрожала и тихонько плакала...
Печка, растопленная отцом с раннего утра, к полудню успевала остыть, и Иришка пыталась согреться, глотая тёплую, кипячёную воду из укутанного в одеяло чайника, потом сама заворачивалась в это, ещё хранящее тепло, ватное царство, и терпеливо ждала возвращения родителей. Чтобы дочка не скучала, мама оставляла ей книжки с картинками и тетрадку с карандашами. Но, стынущие в холодной комнате пальцы плохо слушались, и рисунки получались корявые, а читать Ириша ещё не научилась. Да и картинки в книжке были уже сто раз пересмотренные... Вот она и забиралась в одеяло к тёплому алюминиевому чайнику, представляя себе, будто он - это кот Мурзик, оставшийся далеко-далеко, в Латвии, там, где жили они прежде... Иришка скучала по нему, по его пушистой шёрстке и лапкам-царапкам, по его уютному мурлыканью. Она гладила чайник, шептала ему ласковые слова и... незаметно для самой себя засыпала. И снились ей ещё не очень давние, полные радужных надежд дни...
...вот они с мамой едут в поезде к бабушке в город Николаев, и Ира, лёжа на верхней полке, с восторгом глядит, как проносятся мимо, сменяя друг друга, яркие, живые картинки. Ирке нравилось ехать в поезде. Нравилось, задремав под мерный стук колёс, вздрогнуть вдруг весело, когда прогрохочет вихрем мчащийся навстречу по соседней колее пассажирский или товарный поезд. Вот он умчится, затихая, и за окном снова спокойный, уплывающий медленно пейзаж с лесами и деревеньками, с железными мостами через речки, с ребятишками на пригорке, прощально машущими ладошками. Иришка тоже махала им в ответ, и ей было их немного жаль, потому что они остались на своём пригорке, а она, Иришка, совсем скоро будет гулять с мамой в Москве, возле Кремля, и даже спустится на удивительной лесенке-чудесенке глубоко-глубоко под землю, где ездят очень быстрые поезда... А если повезёт, она, может быть, увидит и самого товарища Сталина.
Но не пришлось им тогда ни Красную площадь увидеть, ни в метро прокатиться. Проторчали они с мамой весь день на вокзале, в огромной очереди, чтобы закомпостировать билет на Украину, а когда, наконец, этот вопрос решился, было уже поздно по Москве гулять. В тот вечер ещё неприятный случай произошёл с ними: их очередь уже приближалась к кассе, как вдруг Иринке захотелось по малой нужде. Вначале она терпела, мялась, но наконец, не выдержав, шепнула маме об этом на ушко...
- Вот ведь, приспичило не вовремя... - расстроилась тогда мама, - что ж ты терпела до сих пор?! Побежали скорее!
Но в здании вокзала на двери туалета висела табличка "Не работает" и им пришлось искать отхожее место на улице. Вернувшись, они обнаружили стеклянную дверь вокзала запертой... За ней стояли два милиционера - мужчина и женщина.
- Впустите нас, пожалуйста! - взмолилась мама, - мы в кассу стоим, наша очередь вот-вот подойдёт... Дочка по малому захотела, вот и вышли. - Но милиционеры повернулись к ним спиной.
- Пожалуйста, откройте!!! - Мама отчаянно стучала в стекло. - Нам ехать надо, понимаете?! Да что ж вы за люди такие?!!
Милиционер приоткрыл дверь, но тотчас же преградил дорогу пытающейся протиснуться маме.
- Будешь хулиганить - в камеру закрою! Немедленно убирайтесь отсюда! - припугнул её этот злой дядька в форме и с кобурой на боку. Ириша очень испугалась тогда. Она даже зареветь не могла, настолько всё в ней внутри застыло от страха. "И всё это из-за меня..." - покаянно думала она и не решалась взглянуть на мать, боясь увидеть на её лице слёзы. Тогда бы Ирка точно не выдержала и разревелась бы во весь голос, потому что не могла видеть свою мамочку плачущей.
- Давай уйдём... - тронула она маму за руку, - у него ведь пистолет, вдруг он... - Но в этот момент приоткрылась дверь и женщина-милиционер, опасливо оглядываясь, впустила их и велела быстрее бежать, пока ЕГО нет. Но они и так неслись со всех ног к кассе, страшась обнаружить, что потеряли очередь. К счастью, успели!
- Почему они не хотели нас впускать? - недоумевала Иришка.
- Наверное, решили, что мы собираемся по вагонам ходить, песни петь и у пассажиров деньги просить, - ответила мама, - увидели у меня гитару, вот и подумали так...
А после они снова ехали в поезде, и привычные, мелькающие за окном вагона хвойные леса и берёзовые рощицы сменялись постепенно неприглядными выжженными степями, почти голыми, с пожелтевшей листвой, деревьями... а деревянные избы русских деревень - белыми хатками под камышовыми крышами. Унылые мелькали за вагонным окошком пейзажи, и Иришка погрустнела тогда, ей совсем не нравились эти скучные картинки. Она уже без былого интереса глядела в окошко, рассеянно жуя бутерброд с колбасой, запивая его водичкой "с пузыриками", от которой так щекотно становилось в носу.
- А вот на Украине едят белый хлеб, - сказала ей мама, - и он совсем не такой, какой ты сейчас ешь.
- Белый? - удивилась Ира, - разве хлеб бывает белым?! Как это белый?.. что ли, совсем белый, как бумага?
- А вот скоро увидишь! И узнаешь, какой он вкусный... - как-то не очень уверенно сказала тогда мама, с сомнением оглядывая голые, безжизненные степи...
Город Николаев встретил их хмуро. Сентябрьское утро было довольно прохладным и ветреным. Мама натянула на Иришку свитерок и растерянно, с волнением оглядывалась по сторонам... Наконец они увидели спешащую к ним вдоль вагонов по уже почти опустевшему перрону тётеньку, знакомую им только по фотографиям и вздохнули с облегчением - это была бабушка, папина мама.
- А где Шурка? - спросила бабушка недовольным, как показалось Ирке, голосом.
- Он приедет через несколько дней... Начальство задержало...А у нас билеты уже были куплены, пришлось...
- Ну, и зачем вы сюда явились? И где вы были тогда, год назад, когда было нужно, когда я вас так ждала?! Комнату отнял Жилхоз... самую лучшую комнату, с отдельным входом, с окном на скверик... - вдруг сердито затараторила она. - Ну, конечно, я так и знала - мой сынок, как был, так и остался таким же безрассудным и беспечным! Сейчас надо было правдами и неправдами оставаться там до лучших времён. А теперь... может быть, вы скажете, что мне с вами делать?! И вы ещё будете меня уверять, что не получали моей телеграммы?.. я вас умоляю!
- Какой телеграммы?.. - растерянно спросила мама.
- Я ведь ясно написала, чтоб не ехали... Что, вы таки правда её не получили?.. Недели две назад послала... Четыре слова всего было: "Задержитесь отъездом Украине голодовка".
Ириша смотрела на эту чужую, злую женщину, и губы её дрожали, а из глаз вот-вот собирались брызнуть слёзы.
- Мам... - давай поедем домой! Эта тётя нас не любит.
- Детка моя, прости... - "тётя" вдруг обняла Иришу и расплакалась. Не надо на меня сердиться, я ведь за вас переживаю. Ну, что ж, приехали и приехали... Разве не здесь ваш дом?.. Ничего, как-нибудь выживем! И не тётя я тебе, а бабушка, так и зови меня.
- А я могу Вас называть мамой? - спросила мама.
- Ну, конечно мамой, а как же ещё иначе? Ты ведь жена моего сына, а значит, и мне дочь. Вот мой старший сын взял в жёны женщину старше себя на десять лет... Она меня не называет мамой... И какая я ей мама, когда у нас с ней разница в возрасте всего пять лет?! - бабушка Рая засмеялась, как-то сразу похорошев. Обстановка неожиданно разрядилась сама собой и, подхватив вещи, они двинулись в сторону трамвайной остановки.
На втором этаже двухэтажного дома, где жила бабушка, где родился когда-то папа, было две светлых комнаты с большими окнами, и коридор с верандой, служивший также кухней. Теперь он был общим с пожилой соседкой - бабушкой Ривой, той самой, которую и заселили в некогда принадлежащую их семье комнату...
Иришке здесь понравилось - такие высокие потолки! А из окна одной из комнат открывался вид на широкую улицу, и по ней часто проезжали машины и мотоциклы, и их так хорошо было видно с такой высоты!
- Ну, что, дорогие мои, давайте-ка сядем за стол, да перекусим, чем Бог послал... Вот только простите за скудное угощение - засуха у нас уничтожила всё! В магазинах совершенно пусто, хоть шаром покати... Правда, на рынке можно пока ещё что-то купить, но цены! Вы бы только видели эти цены!!! Хорошо, что в артели, где я работаю, выдают ежедневно хоть что-нибудь, чтоб только ноги не протянуть с голоду. Такие вот дела! Как будем зиму зимовать, не представляю... Ладно, сейчас буду кормить вас борщиком, жиденьким, правда, но какой уж есть, не обессудьте.
- Ой, да я ж гостинцы привезла! - спохватилась мама, и начала к изумлению и радости свекрови вынимать из сумки тушёнку, рыбные консервы, печенье и копчёную колбасу.
- Вот только хлеба нет... - смущённо сказала она.
- А мама говорила, что здесь у вас, на Украине, есть белый хлеб... - вспомнила Иришка, - вот бы попробовать!
- А вот и попробуем сейчас! - Бабушка достала из шкафчика что-то, завёрнутое в полотенце. Она бережно развернула свёрток, и положила на стол четвертинку каравая... белого хлеба. - Вот, как чувствовала, купила на рынке. Только не спрашивайте, сколько я за него отдала! Это не важно... - Она отрезала ломтик хлеба и, протянув его Иришке, сказала: "Кушай, детка! И запоминай его вкус - не сможем мы баловать тебя этим лакомством, наверное, ещё долгое время".
С того дня прошло почти полгода... Однажды, по обыкновению укутавшись с чайником-"Мурзиком" в одеяло, Ириша уснула. И приснился ей сон, будто она - Герда, и они с Мурзиком оказалось в ледяном дворце Снежной Королевы... Она прижимала к себе котика, почему-то очень холодного и неподвижного, и шла босиком по ледяному пустынному дворцу королевы и вся дрожала от стужи и страха...
Оказалось, что Иришка, задремав, опрокинула чайник в постель, и вода, быстро охолонув, захватила девочку в свой студёный плен. Вечером родители обнаружили её в мокрой, холодной постели продрогшую, посиневшую... Отпаивали горячим чаем, грели ей ножки в ведре с тёплой водой... Но ночью к бредящему от высокой температуры ребёнку пришлось вызывать скорую.
"Двустороннее воспаление лёгких... - сообщил испуганным родителям врач. - Срочно везём в больницу"!
... - А кто тут у нас Ирина Ларская? Ей передачка!
В дверях стояла нянечка с небольшим газетным кульком и, улыбаясь, смотрела на Иринку.
- Это я... - прошептала сухими, потрескавшимися от недавнего жара губами девочка, хотя и так было видно, что, кроме неё, в палате больше никого и не было. - Дайте мне! - Она высунула из-под одеяла тоненькую руку в полосатом серо-белом рукаве больничной пижамки и протянула её к заветному кулёчку.
- Ух, ты, картошечка варёная... - с придыханием прошептала она, - и где только достали?! - Она высыпала в алюминиевую миску три небольших белых картофелины.
- Любят, видать, тебя родители... Немалых денег, наверное, стоило им это богатство! Мать-то твоя от себя отрывала, сама-то ходит, в чём только душа держится, да ещё и на сносях... Скоро подарит тебе забаву, будешь нянчиться! Ты кого хочешь - братика или сестричку? Иринка не вслушивалась в слова нянечки - она заворожено глядела на мисочку с этой давно забытой вкуснятиной. Сейчас она хотела только картошечку... Выздоравливающий организм требовал еды, и Ириша сглатывала судорожно слюну, а живот её отзывался болезненной, голодной судорогой...
- Дайте мне одну... - попросила она умоляюще, - а одну себе возьмите...
- Нет-нет! Мы у больных детей ничего не берём! - категорически заявила нянечка, и подставила Ирине миску. - Выбирай, которая на тебя смотрит! - Иришка выбрала картофелинку покрупнее и поднесла ко рту...
- Хотя погоди! - вдруг сказала нянечка, - холодные они очень. Давай-ка я их согрею немного! Это быстро, потерпи ещё чуток! - Ириша с сожалением разжала ладошку, и старушка, открыв дверцу круглой металлической печки, стоящей в углу палаты, сунула в горячие угли миску.
К тёплому воздуху, исходящему от натопленной печи и наполняющему небольшую палату, примешивался новый дух, невообразимо чудный, вызывающий спазмы в желудке и кружащий голову не слишком давними, но такими счастливыми воспоминаниями...
... папа, вернувшийся с войны. Такой красивый - с белозубой улыбкой и тёмно-коричневыми, "бархатными" глазами... Он сидит за столом в гимнастёрке с расстёгнутым воротничком, а на его коленях сидит Иришка и перебирает блестящие металлические штучки, прикреплённые к его немного выцветшей военной форме. От папы пахнет табаком и ещё чем-то незнакомым, но таким родным... На столе гостинцы, что привёз с собой отец - всё диковинное, неизведанное, но такое вкусное! Мама, счастливая, улыбающаяся, с жарким румянцем на щеках, несёт кастрюлю из кухни, высыпает в миску горячую, пахучую картошку и кладёт на неё кусок масла... Иришка зачарованно смотрит на масло, которое так быстро тает, растекаясь ручейками и убегая вглубь миски, и уже готова разреветься оттого, что вот сейчас... сейчас ничего не останется от этого, такого вкусного и нежного чуда, как вдруг папа, сунув Иришке ложку, шепнул: "Быстро лови, а то убежит"! Иришка поймала остаток ускользающего маслица, отправила себе в рот, а папка, отщипнув кусочек от горбушки хлеба, со смехом отправил его следом вдогонку - так вкуснее! Потом они ели эту картошечку с солёными грибами, с колбаской, что привёз папа, и какими-то иностранными консервами...
Иришке так хорошо и тепло стало от этих воспоминаний, что она и сама не заметила, как задремала.
Проснулась она от причитаний старой нянечки:
- Ох, да как же это? Да что ж я наделала?! О, господи, беда-то какая... Детка, прости ты меня, сожгла я твою картошку! Ну, на минуточку ж только вышла... А она... и сгорела... Ах, как же я так, а?..
- Дайте мне её! Хоть горелую дайте!
- Да давать-то, милая, нечего уже - одни уголёчки остались...
Она поднесла к кровати почерневшую миску, в которой лежало три крошечных уголька.
- Ну, не плачь, детынька, не рви мне душу... Я сейчас похлёбки тебе принесу, сегодня с крупой сварили... с ячневой! Слышь, ты это... матери-то не рассказывай, не расстраивай её, ладно?.. Вредно ей сейчас расстраиваться... Не скажешь?..
Иришка молча покачала головой.
И мама так никогда и не узнала о печальной судьбе своего дорогого гостинца...