Страшное это дело охотиться на людей. Мерзкое и кошмарное. Искать, ловить, следить. А поймав, убить в себе совесть и убить добычу. Раздеть, повалить на землю и, пригвоздив острыми баграми к земле, растерзать, выпотрошить и тут же, хоть под проливным дождем, хоть в испепеляющий зной, хоть в страшную пургу и метель, сжечь остатки. Сжечь, но не забыть. Будто каждый кусочек жирной, черной копоти, что летает над визжащим столбом еще живого пламени, несет в себе боль и укор пойманного и убитого тобой. Здесь и сейчас. Тобой и больше никем. Ведь не имеет значение, кто первый воткнет в тело зазубренный багор, важнее, кто решит, что этого человека надо убить. И не просто убить, а стереть с лица земли само напоминание о жертве.
Стереть с лица земли, но не из души своей...
Черные машины багроносцев, как теперь нас называют за глаза, тонированные, практически черные стекла, стремительно носятся по всему миру. Не зная ни границ, ни времени, ни дорог, ни жалости. И ты сидишь в этих бронированных ящиках и стараешься не смотреть по сторонам, благодаря Бога за эти почти черные стекла, что не дают тебе возможности лишний раз посмотреть по сторонам и с запоздалым ужасом понять, сколь черных разводов от погасших костров прибавилось за последнее время на улицах агонизирующих городов. Костров, что разводишь ты и тебе подобные, верша страшное и, порой, не понятное даже самому себе, судилище. Каждая клякса это чья-то жизнь, погасшая вместе с последним потрескивание обугленных костей. Чья-то боль и ужас. И кляксы эти, словно души, призрачные и невесомые, навечно остаются на месте пожарища. Уже растерты в прах кости, что не желали сгорать в пламени напалма. Уже развеяна по ветру эта зола, что не желала отлипать от тебя. Уже утоплена в не считанных никем литрах алкоголя совесть, что не желала быть утопленной. А кляксы эти остаются, хоть три их до скончания вечности. Не выдирать же слоями асфальт и бетон, что бы убрать эти страшные знаки сегодняшних кошмаров?
Сегодняшних кошмаров. Ибо завтра никого уже не будет...
И доводишь себя до отупения, до состояния полного автоматизма действий и мыслей. Найти, сбить с ног. Пригвоздить к земле, воткнув в живое тело мертвый металл. Воткнуть, провернуть пару раз для верности. Растянуть баграми конечности в стороны и, опустив стеклянное, огнеупорное забрало на свои, полные страха глаза, смотреть, как корчится и вопит нечто, что секундой назад было человеком, в пламени напалма. Потом стянуть с себя окровавленный, покрытый копотью комбинезон, вытащить фильтры из носа и сжечь это все тут же, пока дробилка ломает еще горячие кости и втаптывает их в землю.
В безразличную землю. Чем еще ее удивишь сегодня?
Напиться. До свинского визга. Напиться и старательно не замечать, как шарахаются от тебя и твоих людей окружающие. Отводят глаза и стараются молчать в твоем присутствии, рефлекторно прикрывая руками свои, еще невинные животы. Пошли они все к черту! Все вместе! Пусть танцуют свои танцы! Им ли знать, как страшно быть ловцом, когда в голове все время тоненько звенит звоночек, ни на минуту не давая забыть, что завтра твои же товарищи придут и за тобой! Что сегодня ты охотник, а завтра черная, словно сам мрак, клякса.
Клякса на дороге, что только и будет тебе надгробным памятником!
Я их ненавижу! Я ненавижу их всех! И тех, кто еще не танцует и тех, кто, словно крысы, уже прячется от наших черных катафалков по грязным помойкам и мрачным развалинам. Прячется и рыдает в бессилии, когда приходит время танцевать. Ибо тогда уже не спрячешься! Ибо тогда уже не ты контролируешь себя, хотя и находишься в полном сознании, а черные узоры крутят тебя под звуки духовой секции и ухающего барабана! Бум - трамм - пам - пам! Бум - трамм - пам - пам! А не изволите ли покружиться в ритме танго? Нет? А кто вас спрашивает? К станку, мать вашу! Держать голову выше, спину прямо и с выражением! Выражением отчаяния и ужаса на мертвенно-бледном лице! Но торжественно! Скрипя зубами! Прикусив до крови язык и мыча на небо. Слова забыли? А к чему вам слова? Что-то надо сказать на прощание? Молить о пощаде? Кричать об ошибке? К чему?! Кому?!
Теперь ведь и не вспомнишь, как все началось несколько лет назад. Наверное, с того, что люди начали исчезать...
Вы скажете, ну, и что? И раньше исчезали. Что из этого? И я буду с вами полностью согласен. Исчезали, это точно, как дважды два. По одному, по два, по три, а это и сотнями, если брать в масштабах целого города. Да что там сотни, а по миру сколько людей исчезало? Не сейчас, а раньше, до узоров и танцев? Не задумывались? Ну и не надо. Прилично исчезало. Мы этим занимались в первое время. Думали, решим, глупцы, все на уровне полицейских мер. К чему выносить мусор из избы? Так это говорилось по-моему, да? Не суть. То, что вчера было скучной строчкой в очередном сером отчете очередного полицейского во всех уголках мира, стало ужасом и смертью сегодня! Посчитали тогда и поняли, не могут так люди исчезать по своей, да и по чужой воле. Ни в таких количествах и не так! Не было такого и не должно было так быть и впредь. Но ведь пропадали! Целыми домами и улицами. Потом микрорайонами. Потом городами. Вот, скажем, вышел человек из дома, сел в свою машину и поехал по делам. Ехал он, значит, ехал себе и не доехал до работы. Машина стоит где-нибудь в переулках целехонькая, а хозяин растаял, как утренний туман. Ушел вечером погулять в парк, живность домашнюю на ночной моцион вывести. Вышли, а собачка обратно прибегает одна, скулит, визжит, а хозяина и нет. Нет совсем. Хоть следи за ними, хоть на хвост сажай "топтунов". Пошел человек, пошел себе. Тут "топтун" моргнул на секунду, а объекта нет. Ну, вот он, шел себе весело, в двух-трех метрах впереди сыскаря и нет, фюйть. Или звено сыщиков, а человек нырнул в толпу, они за ним, хоть оцепляй массу испуганных людей. Нет человека, хоть тресни, нет! Так и начали пропадать, следи - не следи. Бери на заметку или закрывай в камере и следи. Люди пропадали без какой-нибудь системы. Вне зависимости от пола или социальной принадлежности. Состава семьи или интеллекта. Ну, ни с чем не связанно. Одно, что было общее - вышел или вышли, пошел или пошли. И все. Пропал. Или пропали. Тут все и зашевелились. Статистику вести начали, войска вводить. Каких-то темных, но вполне безобидных личностей ловить, да судить пытались. И не только честным судом и не только темных личностей. Такая охота на ведьм шла, только успевай труповозки вызывать. Паника и истерия, понятное дело. Да еще в мировых масштабах. Да еще под шумок. Много народу пропало в тот период под этот шумок. Многие сводили счеты. Тут только вовремя позвони, да на ненужного себя человека тыкни. И все, приехали, забрали. Если, правда, толпа, испуганная и визжащая масса ублюдков, раньше не явится!
А потом появились первые черные узоры...
Кто же из яйцеголовых про черные узоры первый заикнулся? Простой-то народ и не стал бы делать из этого сенсации. Мало ли какой заразы по миру ходит? Да и иди, пойми, что это на тебе красуется. Сначала в области пупка возникают бледно-серые разводы. Через пару дней, они становятся черными и четкими в очертаниях, словно виноградная лоза, ползут по обхвату вашего живота. Будто ласковые руки стремятся приобнять вас нежно. Нет боли, нет почесывания. Картинка одна, разводы, да узоры по телу. Ни на миллиметр выше области диафрагмы, ни на миллиметр ниже талии. Спереди и строго черный цвет. Когда вы дышите или говорите, кажется, что узоры начинают жить своей жизнью, в такт сокращения брюшных мышц. Так, помню, делал "живые" татуировки один умелец в Амстердамских доках. Ходишь или рукой двигаешь и птица, что, к примеру, на руке вытатуирована, словно крыльями машет. Красиво. И тут красиво было по началу. И лечить даже не пытались.
Потом начали умники всякие в белых халатах вещать и говорить, что аллергия это. Сыпь там всякая. Чуть ли не новая венерологическая болезнь. И смех и грех. Как тогда церковники не впряглись в эту гонку, даже и не вериться! Это потом, потом с опозданием и они в общий гвалт свою лепту внесли. Как же без них. Хотя, может именно с ними? Не знаю...
А потом начали и это понимать и это догонять, что люди пропадают те, что этими узорами покрылись...
И кто их с исчезновениями связывать стал, уже не вспомнить. Наверное, когда родные пропадавших людей в полицию начали нести заявления о пропажах, а в полицейском участке, при заполнении стандартной заявки, начали замечать эту закономерность. Вот человеку явило нечто на теле разводы, в виде узоров неопределенной формы, вот человек пару дней недоуменно рассказывает об этом жене там или другу. И вот пропал. И когда все это систематизировали, ахнули и кинулись людей с узорами выявлять. Не вспомнить, как не пытайся, но дело так и было.
Память людская коротка. Чуть короче жизни. А жизнь, сегодня, скоротечна...
Хотя, можно и вспомнить, если в полицейских и армейских архивах покопаться. В закрытых и секретных докладах разных институтов. Да где эти архивы и институты? Знамо где, на тех же местах. Только чуток сгоревшие и порушенные. Ровно столько чуток, что бы в их сгоревших развалинах теперь прятались танцующие. Горело тогда по всему миру много таких вот зданий. Когда начали туда сводить для надзора и исследований, отмеченных черными узорами, тогда и свершили великую глупость. Свозить и понять, что это, конечно нужное тогда было дело. А вот говорить об этом через прессу и телевидение людям, мол, все под контролем, во всем разберемся, не следовало ни в какую! Масса, толпа, она на то и толпа. Сначала шепот, потом ропот, потом крики и оры сотен, тысяч и миллионов. К чему, кричали они тогда, держать этих животных! Убить и все дела! Кричали долга, пока сами пропадать не стали, покрывшись узорами. Черными узорами. А когда пропавших стало на много больше, чем кричащих, тут дело и дошло до погромов и пожарищ. При чем, гоняли друг дружку и те, и эти. Гоняли, убивали, насильничали. Легче не стало. Погромы, пожары, ужас и бесконтрольная ярость толпы, захлестнули в мгновение ока весь мир. Все потонуло в хаосе.
Ну, может и не все, раз уж начали по всему миру наши отряды сколачивать...
Собирать, да по ходу дела учить, как да что делать. А тут и наука нехитрая. Чему особенно учиться? Как багром острым ворочать или курок нажимать, что бы фонтаны напалма явить, большого ума не надо. А вот, как убивать и жить дальше, зная, что рано или поздно и тебя так же пригвоздят к земле, не учили. И не научат. Будешь дрожать каждую минуту и, оставаясь один на один со своими страхами, стараясь спрятать куда-нибудь, где потемнее, будешь биться в колотуне и холодными, липкими от ужаса руками, приподнимать рубашку на теле и, закусив до крови губы, внимательно искать на себе, на своем животе, черные узоры. Плакать от счастья каждый раз, не увидев ничего на теле и выть, поняв, что чаша сия не минула и тебя. Выть, прячась уже не только от будущих охотников, но и от своего здравого, пока, ума. Царапать и резать свое, по сути, невиновное тело до крови, пытаясь стереть с себя эти узоры. Завораживающие и красивые, по-своему, узоры. Что уж там скрывать, чаруют они всех своей непонятной гармонией. Даже нас, охотников, видевших уже тысячи таких картинок и тех притягивают взгляды. И каждый раз разные, никогда не повторяющиеся. И всегда страшные своей красотой. И всегда ужасные своим знамением близкого и неминуемого конца. Ведь остается тогда человеку либо умертвить себя самого, либо ждать танцев, когда уже другие тебе убьют.
Может даже те, кто вчера мило тебе улыбался или стоял плечом к плечу, в общем горе...
Вспороть себе живот, держать в руках теплые, дымящие внутренности, свои, заметьте, внутренности и кричать от сжигающей тебя боли. Дрожать всем телом, завалиться в лужу крови, что натекла из раны с рваными краями, сучить ногами, скрести пальцами, ломая ногти о землю, сдирая кожу с лица, что прижато агонией к острым камням и рыдать. Рыдать и скулить из последних сил, моля небеса, чтобы смерть пришла быстро. И уже почти остекленевшими глазами увидеть, последний раз испытав кошмар, как черные узоры, по краям разорванного живота, оживут и, потеряв стройность рисунка, мерзко зашевелятся, вновь соединившись над твоей раной, словно сцепившиеся пальцы. Соединиться и нырнуть в эту теплую дыру, что ты сделал сам себе. Нырнуть и возликовать горячей крови. И, умирая, подергиваясь последний раз, ты ощутишь, как каждый изгиб этого узора, наливается твоей кровью, разбухает, заполняет все твое остывающее тело и ликует! Ликует, что смерть твоя, принесла ей жизнь!
Как только это не называли. По всякому, на разных языках, с разной интонацией. Но одно всегда роднило эти слова - страх перед кошмарным концом и ужас от непонимания сути.
Можно гадать, что это и зачем было нам дано. Кем и к чему. Кара ли это за грехи? Награда за века терпеливого ожидания? Болезнь, эпидемия? Не знаю и не хочу думать над этим. Помню, как в самом начале меня изрядно позабавила одна статья очередного умника, в которой он, надо сказать очень убедительно, доказывал то, что это нарушение пигментации, некая болезнь, вызванная развитием техногенной цивилизацией, мутация и всякая другая пакость. Все бы ничего, да только выводы он делал из этого просто потрясающие. Давайте, мол, оставим все и уйдем обратно к природе! В пампасы, в тундру, мать его! И ведь нашлись идиоты, поверили. Бросили и пошли. И померли там и сям, только езди потом по всему миру и сжигай их вонючие трупы в самых неожиданных и труднодоступных местах. Нарушение пигментации, как же! Не видел этот придурок, как на теле, даже чернокожего проступали эти узоры. Знаете, как это выглядит? Черно на черном? Не верите? И я не верил, пока не разрезали пару сотен людей в Северной Африке. Словно что-то, более черное, чем сама чернота, уж простите за невольный каламбур. Кусок мрака, кусок пустоты на иссини черном теле. А потом алая кровь, крики, спазмы, огонь. И все становится цветным и шумным.
И начали мы, наивные, верить, что верх берем в этой борьбе бесконечной...
Исчезновений стало меньше. Узоров, правда, не убавилось. Да только все, кто покрывался этой заразой, под колпаком были. А то, что это зараза, тут никто не сомневался. Ведь стоило, скажем, одному из домочадцев этой пакостью покрыться, как через несколько дней, ну, максимум неделю оно перекидывалась и на окружающих. Приходилось, чуть ли не целыми домами людей под карантин брать. Да, тогда это было сложно и дорого. Это сейчас, стоит лишь услышать, что человек влачил свое существование не один, как все затраты укладываются в паре литров напалма и сожженную униформу охотников, после экзекуции. Приехали, окружили, вывели всех домашних и соседей и, не разбираясь, кто, чем покрыт...
Ведь и так, рано или поздно, придется и этих отлавливать.
А потом появилась Музыка...
Она действительно появилась. Среди шумов и криков жертв, плача и воя умирающих. Но, поверьте мне, лучше пусть шум от криков и воплей, чем от Музыки. Словно ее кто-то включил. Кто-то, кто вечно на один шаг впереди нас, вперед каждого нашего хода. Жизнь, это вечная гонка со смертью, кто победит, знаю я наперед.
Ах, друзья, вы думали, что контролируете ситуацию? Или, хоть что-то контролируете? Ну, наивные вы мои, по просьбе радиослушателей, целый день в радио эфире, танго. Щелк. К вашему вниманию.
Бум - трамм - пам - пам! Бум - трамм - пам - пам!
Кажется, что она была всегда. Рядом, вокруг, внутри. Просто не дано было нам это слышать раньше. Или время не пришло. А теперь, пожалуйте, звуки этого самого танго, труб и барабанов. И печаль! Такая печаль, что сводит все тело. Ничего не хочется делать и возможности-то и нет, что-то делать. Плакать разве и сжимать живот трясущими руками. Скрючиться где-нибудь в темном углу и плакать от непонятной тоски, что завладела тобой. Потом начинаешь первые попытки слушать ее, понять мотив. Понять, откуда она исходит и почему. Говорят, что человек животное, которое может привыкнуть ко всему. Не знаю, как по поводу привыкнуть, но то, что животное, это точно. Слабое и трусливое животное, которое в порывах самолюбования, называет себя зверем. Можно подумать, звери не те же животные. Бред. Не привыкли мы к ней и не смогли понять эти звуки. Звучит всегда, звучит везде, звучит для всех. Даже глухие начинают танцевать, стоит черным узорам расползтись на их теле. Дергаются, мычат, но ритм держат. Тот же ритм. Что слышат все, каждый день. Днем и ночью.
И растворяются друг в друге ночь и день в боли и в страхе...
Стоит узорам завладеть вашим животом, и вы уже слышите Музыку по-новому. Она уже не просто зовет. Она приглашает, требует, приказывает. И вы, позабыв все, голод, холод и усталость, кидаетесь под открытое небо, кружась и притоптывая, стонете под чарующие звуки, полные печали и боли. Потом приходят охотники и растерзывают ваше тело. А вы, даже разрезаемый на мелкие обрубки и горя в объятиях напалма, продолжаете дергаться, слыша сквозь свои же вопли звуки Музыки. Иногда, по ночам, лежа в холодной постели и свернувшись в клубок, я с тоской слушаю эти звуки и думаю, что может это Судные Трубы играют нам танго? Вот ведь какая ирония. Ждать глас небесный, а получить грустный танец. Станцевать и умереть! Господи, ну почему такой конец?! Я же не прошу сказать мне, за что. За что и так ясно, доигрались мы. Задержался весь род людской на Твоей земле. Задержался и обгадил эту землю. Так ведь не может мы по-другому, так созданы, такими приходим и такими уходим. По образу и подобию. Не могли же мы так далеко отойти от этого образа! Решил убить, так убей, к чему мучить нас? Разве осознаем мы, почему такая боль? Еще и эта Музыка! Каждую минуту. И каждую минуту ждешь конца, ждешь рисунков на животе. Смотришь с ужасом и горем на своих близких, ожидая увидеть в скором времени на лицах их печать жертвы. Жертвы охотника! Моей жертвы! Того, кто убьет их своей рукой! В такие моменты я думаю, что не смогу. Легче убить себя. И придет день, когда так и будет! Господи, как много я рыдаю в последнее время! Как много рыданий несется к тебя сегодня! Не прощения мы просим, смерти просим быстрой! Не надо мучений этих. Прекрати эти танцы! Прекрати, даже если не ты поешь нам эту песню. Пусть дьявол берет свое, получает долгожданную жатву за терпение свое, доказав тебе никчемность нашу! Пусть! Но пусть быстро. Пусть, как животное, но не мучают же животное перед тем, как вести на убой!
Звучит. Звучит и звучит. А мы ужасаемся каждой следующей секунде, ожидая танца с дьяволом. Огня и смерти не боимся уже, это избавление. Боимся увидеть на теле своем дьявольскую красоту, каждую ночь, перед сном стиснув зубы, смотрим на себя обнаженного в зеркало, спрятавшись от домочадцев. Убиваем, словно спасаем. Спасаем, словно убиваем.
Я боюсь зеркал! Я боюсь себя! Я боюсь и ненавижу всех! Всех ненавижу!