Annotation

     Однажды мне стало хуже; врач сказал, что мне осталось недолго. При этом я заметил, что доктор, разводя руками и вздыхая, делал это искренне; м-да, на предсмертном одре мы, люди, более внимательны, более наблюдательны, нежели в жизни. Впрочем…

     Конечно, врач ругал меня: я виноват сам, запустил свою болезнь. Но как иначе? Кругом столько хлопот и забот, я как белка в колесе. Пятое-десятое, и всюду надо успеть. А это всё потому, что моя ответственность, моя безотказность выходит мне боком, ведь самые важные поручения доверяли лишь мне. Но теперь я слёг, и вот: уже почти не встаю.

     После обеда меня навестили.

     – Это ж надо было так умудриться! И физическое, и нервное истощение. – Услышал я недовольный шёпот одной из особ, коих я некогда считал близкими людьми. – Коронавирус, рак.… И всё это – в одном флаконе! Точнее, в теле.

     Я сделал вид, что беспробудно сплю и ничего не слышу (и мне это удалось), а между тем, говоры лишь усилились. Я напряг свой слух.

     – Вот кто теперь за нас это всё будет делать?! – Возмущались родные и коллеги. – Как же это всё не вовремя.

     Вы не поверите, но мне так захотелось улыбнуться! Не укорить, не попрекнуть, а именно улыбнуться. Но я не смог. При всём своём желании…

     Вскоре они ушли, покинули меня – и, слава Богу: я вздохнул с превеликим облегчением. Я до последнего считал, что мои предположения – это всего лишь предположения. Верхом бесстыдства было обсуждать меня в моей же палате, прямо возле моей кушетки, у изголовья – возможно, с их стороны было бы тактичней поднять эту тему хотя бы в коридоре. Но я был слишком слаб, чтобы поддаться горечи, и вскорости действительно заснул.

     Когда вошла медсестра, я уже проснулся; о чём-то размышлял. Точно не припомню, о чём именно – но, скорее всего, это было либо что-то важное, либо что-то хорошее.

     Я попросил медсестру помочь мне доковылять до окна, ибо средь опостылевших мне белых стен так мил был взору солнечный свет… Который через мгновение закрыли свинцовые тучи. Как назло. Хотя… Так всегда: когда надо мне, всё даётся с превеликим трудом, и далеко не сразу. Мне, как иным, с неба не падает.

     – Могу я вам ещё чем-либо помочь? – Спросила сотрудница медучреждения, где я ныне пребывал.

     Я напрягся.

     – Вы так добры ко мне.

     – Это моя работа. – Услышал я в ответ достаточно дежурную фразу.

     На этом наш разговор был завершён. Медсестра помогла мне лечь, и удалилась восвояси. Вряд ли по своим делам, ибо у неё таких пациентов, как я, ещё воз и малая телега.

     Оставшись наедине с самим собой, со своими мыслями, я задумался.

     «Подводя итоги… Чем запомнится моё пребывание здесь? На этой планете. Совершил ли я хороших дел много больше, чем плохих? Вроде не крал, не убивал, не насиловал, не ломал чью-то жизнь. Иногда лгал – увы, но крайне редко, и не намеренно – так называемая «ложь во имя спасения». Я любил вкусно поесть, и не любил спорт. Может, я кого обидел?».

     Мысли были самые разные, и в моей голове они смешались в кашу. То я вдруг вспомнил, как ещё юнцом подобрал на улице жалобно мяукающего бездомного котёнка с перебитой лапкой, и принёс его домой (за что получил изрядную трёпку и взбучку). То перед глазами промелькнула картина, как пару месяцев назад я в автобусе из вежливости и хорошего воспитания попытался уступить место одной пожилой женщине (лет восьмидесяти, наверное), но вместо благодарности меня обматерили с ног до головы и с обидой сказали, что «я ещё молода и тебя ещё переживу».

     Та бабушка оказалась права: меня она переживёт, ибо не сегодня-завтра я покину этот мир.

     Нет, вы не подумайте: смерти я не боялся. Мук, страданий – может быть. Более же всего для меня утомительно было тупое ожидание конца.

     Мне на ум пришли строки из произведения Константина Никольского «А, может быть, разбить окно, и окунуться в мир иной – где солнечный рисуя свет, живёт художник и поэт…». То есть, предвосхитить события, и уйти пораньше, чтобы не было так больно. Очень жаль, конечно, что у нас запрещена эвтаназия – раз, и всё; и ты на небе. Чтобы не мучиться самому и не обрекать на это других – тех, кому ты небезразличен; кто со слезами на глазах и болью в сердце будет лицезреть последние твои деньки. А оно мне надо?

     Никогда не хотел, чтобы обо мне плакали. Смерть – это всё же Божий дар; с другой стороны – избавление от проблем (причём, не только твоих, приятель).

     Хуже, когда ты овощ, и ничего не можешь сделать. Всегда боялся быть обузой, чтобы меня жалели и нянчились, точно с малышом.

     Теперь же, увидев (а, точнее, услышав) истинное лицо людей, окружающих меня – тех, кого я считал друзьями – мне, с одной стороны, стало даже легче. Выходит, они все использовали меня; каждый в своих целях. Наверное, так устроен этот мир… Интересно, а какова жизнь в других местах? Мирах, пространствах, измерениях. Она такая же, или хоть чуточку другая? Этот вопрос замучил, доконал меня, и я вновь провалился в сон, ругая себя за своё бессилие, за свою слабость.

     Пока я дремал, в моей голове крутились слова из песни «Мрачные стены» питерского ВИА «Фронт»:

     Тихо поплыли часы по стене

     Ветер за дверью замедлил движение

     Капелька пота упала со лба

     Чувства лишились ума достижения

     Поздно, и руки уже не поднять

     Мне нагибаться за пищей приходится

     Вот и теперь, чтобы не умирать

     Ем то, что дают

     А не то, что мне хочется

     Так бы оно и было, если б я опустил руки и остался сидеть безмолвно в своём кресле. Но я обратился за медицинской помощью. Думал: «А, ерунда!». Какая-то там простуда, которая не даёт мне покоя. Однако же, всплыл целый букет, а против злокачественной опухоли головного мозга и подавно бороться бессмысленно.

     Через некоторое время я из последних сил дотянулся до лежащего рядом на столике своего смартфона (благо, он был не разряжен), и позвонил своему знакомому, юристу.

     Человек я был не бедный. Ну, как не бедный: я сделал себя сам. С юношеских лет много работал. Откладывал, копил на чёрный день, не доверяя никаким банкам. Много экономил, во всём (или во многом) себе отказывая (прекрасно зная о том, какая нищенская пенсия меня ждёт – и доживу ли я до неё, большой вопрос). А потому я пригласил того человека, дабы переговорить с ним тет-а-тет.

     – У меня имеются кое-какие сбережения. – Так начал я свой разговор. – Ещё, я бы хотел составить завещание – правда, у меня складывается стойкое убеждение, что это напрасно. Ибо есть, что передать, оставить – но, по всей видимости, некому. Я доверяю тебе; надеюсь, хотя бы ты меня не подведёшь, не разочаруешь.

     – Можешь на меня положиться. – Заверил меня юрист. – Всё сделаю в лучшем виде.

     Подошло время, когда я не мог встать даже с посторонней помощью; я исхудал, облысел и чувствовал себя, мягко говоря, скверно. Но я стойко держался.

     На моё счастье, я узнал (уже практически через пелену сна), что просьба моя выполнена, и 250 000 долларов переведены в Фонд защиты флоры и фауны (ибо природу я всегда любил больше, нежели людей и уж тем более детей).

     Ах, если б вы только знали, как на меня накинулись! Хм, они даже не стеснялись.

     – Я бы машину себе купил! – С явным сожалением протянул один.

     – А я бы приобрёл жильё! – Раздражённо рявкнул другой.

     Я сначала промолчал, проглатывая все их выпады в мой адрес, а потом не выдержал:

     – Вы считаете мои деньги?

     – Ну, ты же всё равно скоро помрёшь! Зачем они тебе там? В гробу карманов нет.

     – Я вам что-то должен, или чем-то обязан? – Прошептал я. – Это заработано мной; кровью и потом. Это не украдено, это не грязные деньги; это не собрано на бирже и не выиграно в лотерею или в казино. Я занимался бизнесом, своим мелким ИП. Я исправно платил налоги. Вообще, я не обязан перед вами отчитываться! «Родственнички»… «Коллеги по работе»… Оставьте меня! Выйдите отсюда. Доктор… – Позвал я врача, но голос мой оборвался на полуслове.

     – Ну, вот на что бы ты их потратил, скажи? Если бы не умер. – Наступал один.

     – Как лучше же хотим… – Доконал другой.

     Как это ни странно, но меня вдруг разобрал смех. Я бы расхохотался, если бы мог.

     – Лучше – для кого? – Переспросил я, глядя глаза в глаза.

     Так я и знал: они отвели свой взор и потупили его. Ибо им больше нечего было добавить к уже сказанному. Как жаль, что я прозрел так поздно! Ибо я любил их, и желал им только добра. Я ни в чём им не отказывал. С ребёнком посидеть – пожалуйста; на даче прополоть грядки – да ради Бога. Я находил и время, и желание; делал это бескорыстно, без какого-либо дурного умысла.

     С дитём отдельная история: племянница – та ещё егоза и непоседа. Но я игрался с ней; научил рисовать. Сказки ей читал (включая те, которые сочинял сам). Думаю, я вложил в неё пользы во сто крат больше, чем вся её непосредственная родня. Которые завели своих чад, а потом не знают, куда и кому их сбагрить. Дай Бог, если из девочки выйдет толк, и она станет Человеком.

     – На что бы я потратил баксы, если бы не заболел? – Отвлёкшись от своих дум, я поспешил дать развёрнутый ответ на вопрос, который мне задали люди, обступившие (и переступившие через) меня. – Я бы сделал себе операцию по коррекции зрения – лазерная терапия, все дела. Ибо ходить с толстыми очками надоело, а царапать хрусталик линзами что-то ну совсем не хочется. Ещё, я бы сделал операцию по исправлению врождённого искривления носовой перегородки – ибо вы, люди, на своё счастье всегда дышите обеими ноздрями, а я вот всегда только одной; попеременно как-то, но никогда – двумя. Ну, и если б осталось денег, то все без остатка отдал бы на обучение племяшки (если бы она, подрастя, не поступила бы в вуз на грант). Я ведь на самом-то деле не жадный (хотя вы, возможно, иного мнения обо мне). Это вы, дорогие мои, промотали бы, прокутили всё за один вечер в ресторане (и ещё гордились бы сим знаменательным событием). Уж я-то вас знаю; такова ваша сущность. Я, конечно же, догадывался, но…

     Пристыдил я их основательно: по лицам моих посетителей гуляли краски. Они то бледнели, то краснели, то серели, то снова в румянце. И я был рад, что снял с них их маски: я последний из могикан в том плане, что не считаю честность чем-то зазорным.

     Когда ворвался доктор и выпроводил всех из палаты, я уже был измучен настолько, что потерял сознание. Очнувшись, я призвал Бога ускорить свою смерть, дабы впредь не выслушивать гадостей. Потому что я их не заслужил. Но люди, вместо того, чтобы сжалиться надо мной, глумятся, как стервятники, кружащие над своей жертвой. Нет, жалеть меня не надо – просто оставьте в покое. Хотя бы в эти несколько недель (или дней, или часов), что мне остались.

     К моему удивлению, Бог ко мне пришёл! На тот момент я ещё не помутился рассудком, и разум мой был ясен. В Бога я и верил и не верил, но никогда не представлял, что увижу Его.

     Он присел на краешек моей кровати, моей постели, и молча уставился на меня. Я тоже не проронил ни звука от неожиданности.

     Скорее всего, вряд ли это был «Бог»: возможно, один из его посланцев, ангелов. Я вам даже описать его не смогу, если честно.

     Спустя несколько напряжённых для меня мгновений ангел обратился ко мне с такими словами:

     – Чего ты хочешь?

     Я обомлел, но сказал так, как есть:

     – Моя душа просится в рай. Заслуживаю ли я его? Избавь моё бренное тело от сует этого мира. Я… Я устал.

     Светлоликий сначала ничего мне на это не ответил, а потом высказался так, как если бы всё уже было решено, и решено давно:

     – Ты в поисках рая? Так найди же его сам.

     – Но – как? – Поразился я. – Каким образом? Где мне его искать?

     – Везде. – Как-то жёстко, сухо (но и загадочно) вымолвил этот тип.

     Я бы сейчас всё на свете отдал ради того, чтобы меня ущипнули либо приложили лопатой, потому что я не верил ни своим глазам, ни своим ушам.

     Внезапно, в помещение, где уже находились двое, пожаловал и третий! И было это Большое Зло (так оно представилось, но не вслух, а как-то на подсознательном уровне, что ли).

     – Не думаю, что это хорошая идея – отпустить этого с миром, да ещё и в рай. – С порога заявило оно, и по всему было видно, что настроено Большое Зло решительно и бескомпромиссно.

     – Отчего же? – Не согласился с ним Бог.

     От всего этого у меня поехала крыша, и я провалился в самую настоящую кому; теперь я уже был между жизнью и смертью. Я пронёсся по бесконечно длинному и мрачному туннелю, гоняясь за светом в конце него, но он всякий раз ускользал от меня. Я вышел на исключительно новый уровень, и уже сквозь сон, тьму и мрак блуждал среди планетарных туманностей, воочию наблюдая ослепительный блеск звёзд. Они были так близко, что хоть рукой подать! И глазам не было нестерпимо ярко и больно – напротив, этот свет был словно лечебно-оздоровительным. Потом я продирался через лабиринты столетий… Мимо меня с бешеной скоростью проносились все эпохи человечества.

     Всё то время, пока я охотился за Весёлым Огоньком (так я назвал тот живительный для меня свет), я не прекращал слушать спор Бога и Большого Зла, который точно колокольным звоном и горным эхом отдавался в моих бедных, несчастных ушах.

     – Я против. – Пытался переубедить Бога злой дух. – Сам возьми да открой Книгу Судеб и Времён: на него не написана судьба. Он нежданный ребёнок в семье, незапланированный; его не хотели, так получилось. Должен был быть аборт. Именно поэтому ему всё так тяжело достаётся в своей жизни. Именно поэтому все с ним так.

     – И, тем не менее, Я даровал ему самое ценное, что у Меня есть – жизнь. – Не уступал тому Господь, Создатель и Творец.

     – А какая у него жизнь? – Противилось Большое Зло, продолжая сыпать аргументами и фактами. – А теперь ещё и неизлечимая болезнь!

     Бог не нашёлся, что ответить на это.

     – Ответь мне, Креатор, – Обратился к Богу по имени князь тьмы. – Отчего ты так сильно бьёшь тех, кого ты якобы любишь?

     – Я испытываю их. – Отрезал, изрёк тот, кто над всеми нами. – И ты мне в том помогаешь! Разве – нет?

     Теперь умолкло Большое Зло.

     – Вот даже у меня сочувствие к этому мученику и страдальцу. – Задумался верховный демон из Пандемониума, Олимпа всех злых духов. – Не хочется более истязать несчастного… Позволь, позволь медработникам вколоть ему избавление.

     – Лжёшь! – Рассердился Бог. – В тебе по умолчанию нет ни капли сострадания. Я не позволю тебе применить эвтаназию, будто это собака какая-то, а не личность по образу Моему и подобию; личность, у которого есть анима.

     – То есть, выходит – собаки бездушны? Они поводыри слепым, друзья детям и спасатели из снежных лавин, руководствуясь исключительно своими инстинктами и рефлексами?

     – Я имел в виду то, что лишь люди наследуют царствие Моё. – Нахмурился Бог. – И не передёргивай Меня.

     – Однако же, не все люди наследуют «царствие твоё», – Злобно и с явной ехидцей рассмеялось Большое Зло. – Те, кто пал в грехе своём, все недостойные – их, как правило, забираю к себе я.

     – Для меня это не открытие. – Поморщился Бог. – К тому же, это твоя работа; ты за неё деньги получаешь… В виде человеческих душ. Но у некоторых есть шанс исправиться и попасть в Эдем.

     – У тех, кто в чистилище – да; но из ада обратной дороги нет – это билет в один конец. Ты ведь не отнимешь того, что принадлежит мне по праву?

     – Согласен, – Вздохнул Креатор. – Так что там, в Книге Судеб? Есть же какой-то выход.

     Большое Зло наконец-то соизволило снять с себя солнечные очки:

     – Как и конституция любой из стран, Книга Судеб – это свод определённых правил, норм и законов… Которые правятся, время от времени сильными мира сего (например, нами). – Подмигивая Богу, улыбнулось Большое Зло. – К законам депутаты вводят поправки – отчего ж и нам не переписать историю отдельно взятого человека? Ты только объясни, чего именно желает этот тип.

     От Большого Зла несло дорогим мужским одеколоном, а одето оно было в крутую джинсовку. Модная причёска, ключи с брелоком от «Астон Мартин», общий шарм… М-да, трудно поверить, что этот «человек» – Сатана, но ведь он спустился на Землю, и выглядеть ему, похоже, нужно соответствующе.

     Я же, находясь в глубокой коме, со страхом слушал, как решается моя судьба, ибо то были не людские голоса, но речи тех, кто выше и властнее их.

     – Итак, наш клиент при жизни (подчеркну: при жизни), находясь в здравом уме и трезвой памяти, хочет отыскать рай. Разумеется, мы знаем, где он, но клиент-то не ведает! Я хочу одновременно и запутать, и испытать его; я желаю, чтобы он нашёл этот рай сам – я сказал ему это лично. Я умолчу о большем – о том, что вряд ли он найдёт этот рай сам, и найдёт ли вообще. Но пусть попробует – почему бы и нет?

     – Согласно Книге Судеб, он уже родился (частично) мёртвым, ибо беременность планировали прервать в силу ряда объективно важных обстоятельств (несвоевременность, разочарование, финансовые затруднения). Согласно ей же, через двое суток его не станет. А потому, несомненно, важно, какими они могут быть – или он, будучи лежачим, станет медленно умирать – или же… Но на то твоя воля.

     – А воля Моя такова: пусть, пусть он встанет и пойдёт! Пусть разыщет свой собственный рай; оптимальное, идеальное место для отдыха души и тела.

     – Но ты же знаешь, что наш клиент не может войти в другой мир, будучи человеком! Для этого необходимо превратить его в какое-нибудь животное.

     Тут меня аж тряхнуло от испуга. Электронные приборы, находящие в палате, запиликали, давая понять, что пациент не в норме.

     – Ну, хорошо. – Согласился Креатор. – Пусть он станет лягушонком.

     Меня аж передёрнуло: хорошо же меня «любит» Бог!

     – Но не простым, обычным, а нечто-то вроде тех, кто ходит-бродит по болотцам да развалинам Эттинсмура и северной Нарнии; кваклями-бродяклями они наречены. Буду же милосерд, и оставлю лягушонку его разум, его сердце, его мысли, желания, амбиции и стремления. Жаб-жаб в человечьем обличье – то есть, наоборот: все те, кто будет контактировать с ним, будут видеть перед собой человека, хотя на самом же деле он будет лягушонком. И пусть остерегается зеркал: он сам и все прочие смогут увидеть в нём его истинный облик. Он и сам будет чувствовать себя скорее кваклем-бродяклем, нежели человеком, ведь уменьшится в размерах и выглядеть внешне будет соответствующе. Он сам убедится в том, на ощупь. И повадки у него также проявятся, некоторые звериные – от лягушонка добавятся любознательность, непоседливость, но вместе с тем и скрытность, молчаливость, умение выжидать при необходимости; такая вот противоречивая натура. Это то, чего ему так не хватало при жизни нынешней, теперешней – наш клиент порой слишком уж нетерпелив; сие один из его пороков (хоть и не самых страшных). И обретёт он новое имя – Шмыгль.

     – Не оттого ли, что часто будет шмыгать носом? – Съязвил молчавший доселе дьявол.

     – Вовсе нет: он будет отличаться незаметностью; шмыг-шмыг – и всё.

     – Но он будет предоставлен самому себе; ни ты, ни я не сможем вмешиваться отныне в его жизнь непосредственно. Как быть с этим?

     – Ты знаешь. – Многозначительно глянул тут на дьявола Бог.

     – Понял тебя. – Ответствовало Большое Зло, и к моему ужасу, предо мной на этот белый свет вынырнуло ещё одно существо. Всё какое-то гадкое, мохнатое, ершистое; вместе с тем – по-своему прикольное. Какая-то маловразумительная на вид то ли крысятина, то ли белка, то ли морская свинка, то ли хомяк, то ли Бог знает какой ещё грызун. В общем, признаться, меня передёрнуло! И похолодело где-то там, глубоко. В жилах.

     – Маленькое Зло; я говорил тебе о нём. – Осведомило Бога Большое Зло и представило его ему. – Оно мало, и может сопровождать Шмыгля всюду, сидя у него на правом плече. Его задача предельно проста, и справляется оно с ней наилучшим образом, а именно: всячески вредничать, сбивать с толку. Оно не даст Шмыглю как следует расслабиться и постоянно будет напоминать ему (помимо и без того изменённой, лягушачьей натуры), кто он такой. Его цель: постоянно мешать, и избавиться от него не так-то просто (вернее, вовсе невозможно). А на левом плече не будет никого, ибо, согласно твоему же плану и замыслу, человек (а теперь уже квакуш) по умолчанию добр и безгрешен (тем более этот). Как тебе моё предложение? По-моему, это идеальный вариант.

     На этом столь долгий спор, перетёкший в просто беседу, диалог, был успешно подытожен. Если скажу, что я был в диком ужасе – вряд ли вы мне поверите, ибо не были в моей шкуре. В лягушечьей шкуре.

     Вот так я стал кваклем-бродяклем, квакушем по имени Шмыгль. А ведь сначала я думал, что скоро помру – но, как видите, я живу и здравствую; держусь бодрячком, ибо болезнь мою теперь как рукой сняло! А между тем путешествие моё только начинается; ведь я – в поисках рая…

     – Что, по-твоему – рай? – Спросили у меня однажды.

     – Рай – это то место, где тебе хорошо; хорошо всегда. – Не задумываясь, выпалил я.

     Это было уже давно, а теперь я проснулся, и заковылял в неизвестном направлении, куда глаза глядят. Неизвестно, что меня ждёт…

     Идти мне, мягко говоря, было тяжеловато и несколько неудобно, ведь на моём правом плече восседало его величество Маленькое Зло, которое мне ни уронить, ни спихнуть не удавалось. Вот что ты будешь с ним делать? Пристало ко мне, как банный лист.

     – Ты не можешь идти рядом? – Не выдержал я после пары сотен метров своего лягушачьего шага, обращаясь к своему горе-попутчику. – Чай, не лёгкая ты ноша! Таскать тебя на себе… Я ж как-никак лягуш теперь, а не человек!

     – Не такое уж я и тяжёлое! – Проворчало мне в ответ Маленькое Зло, предпочитая называть себя в среднем роде. – Сам-то, потише; чай, не дрова везёшь.

     – Дал же Бог мне крест! Свалился на мою шею… – В сердцах воскликнул я, и двинулся дальше. «Если б меня превратили в кота – я бы съел эту мышатину; глазом бы не моргнул, и даже бы не подавился».

     Местность – как местность; ничего сверхъестественного. Только я понятия не имел, откуда (и самое главное, куда) я шёл. Главное, я помнил, зачем – в поисках рая.

     К счастью, со мной был рожок, в котором таилась потёртая карта. Я остановился, вытащил её, развернул и принялся внимательно рассматривать. Вот только ничего мне это не дало – во-первых, я был без очков (а у меня минус пять диоптрий); а во-вторых, карта была снабжена надписями и пометками на языке, которым я не владел. Я знал великий русский, ибо носитель языка; немного знал английский, ибо с пятого по одиннадцатый класс в средней школе и первые два года в университете я его изучал; немного знал казахский, ибо, к своему несчастью, меня угораздило там родиться; знал я и немецкий, ибо корни мои – от поволжских немцев, и я недавно доказал знание немецкого на уровень А1 в Центре немецкого языка при Институте имени Гёте. Также, я проявлял небольшой любительский интерес к испанскому и португальскому, а также к кельтским и скандинавским языкам (искра к первым двум являлась следствием моей детской привязанности к латиноамериканским телесериалам, за которыми я коротал иногда свои дни; остальные же были частью моей любви к старой Европе в целом и викингам в частности). Но грош цена такому увлечению, ибо я не знал на них (почти) ни слова (я мог поприветствовать кого-либо на них, но и только). Я продолжил бы свои изыскания и дальше, но тварь на моём плече снова чем-то недовольна.

     – Не проще ли сделать привал и заодно основательней изучить карту? – Посоветовал мне мой зверёныш.

     Разумом я понимал, что гадёныш прав, но признавать своё поражение не желал, злясь оттого, что мысль эта посетила Маленькое Зло раньше, нежели меня.

     – А почему это ты мне помогаешь? – Взъерепенился я на этого чёртового грызуна, который ещё и говорить умел.

     – Раз ты меня несёшь, то буду помогать. Иногда. – Так мне ответило то чудище. Последнее слово оно добавило после достаточно продолжительной паузы.

     Сел я на землю, и начал высматривать, и чудо-юдо моё – тоже. Вместе со мной. Никогда не думал, что мне достанется такой спутник!

     По географии я соображал довольно-таки неплохо, ещё со школы (чего стоит хотя бы первое место в районной олимпиаде), поэтому карта для меня не была всего лишь цветной картинкой. Только вот символы, коими она была напичкана, меня несколько смущали; причём «несколько» – это слабо сказано.

     Промучившись над этими знаками, я пришёл к выводу, что вряд ли это Давидово письмо (и уж точно не арабские закорючки, не китайские иероглифы, не корейский хангыль, не руны скандинавов и не санскрит). Скорее всего, надписи на древнегреческом. Или нет? Просто если сравнивать их с современным греческим, то много сходств, и даже прочесть можно. Ну, вот здесь явно же слово «Атлантис»! Либо я действительно ничего не понимаю.

     Атлантис, атлантис… Что это может быть? Атлантический океан? Но я не узрел на карте его очертаний. Атланты? Они если и были, то давно уж все вымерли. Атлантида? Ну, в ту же топку.

     Карта была явно ручной работы – ну, конечно же, в те времена других и не существовало! Это была и Земля, и не Земля одновременно: что-то общее я находил, но было много и такого, которое меня сбивало с толку совершенно.

     Карта была старая (если не сказать, древняя). Как она попала ко мне в руки – мне не ведомо. Ибо между тем, как я лежал при смерти в частной клинике (пережив клиническую смерть) и тем, как очнулся вот здесь, на поляне, лягушонком с Маленьким Злом на плече, был временный промежуток, который выпал из моей памяти напрочь. Я помню замечания, предписания врача; помню медсестру; помню визит моих родных и близких, и даже спор двух господ припоминаю – тех самых, благодаря которым я выздоровел, но был превращён ими в того, кем я теперь являюсь – кваклем-бродяклем. «К вашим услугам…». Бр-р-р.

     Мне тут подумалось: если у меня в руках – карта древней Атлантиды, то, быть может, я уже сейчас там?

     – Ну, это вряд ли. – Не согласилось со мной Маленькое Зло, будто читало мои мысли.

     – Ты… Ты филин чёртов! – Раздосадовано вскрикнул я от неожиданности. – Всезнайка поганый. Вот точно: сова учёная из «Что? Где? Когда?», а не крыска (или кто ты там).

     Маленькое Зло обиженно фыркнуло и на время притихло.

     Вместе с тем, оно и в этот раз оказалось правым: Атлантидой тут и не пахло, ибо ветер принёс загазованный воздух, который может быть только в двадцать первом веке. Однако места этого я припомнить не мог (как и некоторые другие вещи в своей новой жизни). Вздохнув, я продолжил свой путь – да не один, а с Маленьким Злом на своём правом плече.

     Почувствовав запах большой (ну, или малой, если хотите) воды (лягушата нутром её чуют), я уверенно направился в ту сторону, ускорив свой шаг.

     Я вспомнил, как трижды ездил на один курорт, что зовётся Боровое. До того времени я никогда не выбирался настолько далеко от своего дома, никогда не бывал в сосновом бору; я проехал расстояние в несколько сотен километров. Я с ностальгией вспоминаю те дни (именно природу увиденного мною края, а не неизбежные столкновения между мной и сверстниками). Я видел большую воду (те озёра гораздо крупнее наших), и я мечтал в неё войти (однако лето в том году выдалось прохладным, и всех нас ждал большой облом). Зато каждое утро мы занимались физической культурой (не самое приятное для меня занятие), и по дороге я всегда с интересом засматривался на горы, которые скрывал густой туман. Была гора – и нет её; фантастика. Но уже через несколько часов (или меньше?) туман, постепенно рассеиваясь, обнажал величественные, нерукотворные пирамидальные сопки – словно кто-то очень большой, идя, рассыпал по дороге каменный дождь. Некоторые из этих природных сооружений имели весьма причудливую форму: у одной из гор часть «лица» была похожа на физиономию ведьмы. Всё же горы не были моей страстью; не совсем тем, что меня привлекало в том месте, потому что на них нужно было взбираться, а подъём всегда физически тяжелее, чем спуск. Меня больше вставляло от лесов и озёр. Я даже пил воду из родника – чистую и ледяную; просто удивительно, как я не простудился тогда. Я собирал грибы и ягоды; я с охотой плёлся по всем тем живописным местам. Я вдыхал аромат того воздуха, и мне становилось очень хорошо – после пустых, ветреных, безжизненных степей новая природа настроила меня на новую волну, влила свежую струю; она совершенно захватила меня. Может, то место, где когда-то я бывал – и есть искомый рай? Скорее всего, нет, поскольку раем может называться совокупность всех положительных явлений, а с людьми я там не сошёлся – ни характером, ни интересами, ничем. И вот я шёл и шёл себе дальше, неизвестно куда; а мои воспоминания постепенно растаяли, как льдинки на ярком солнечном свету второй половины марта.

     Ближе к вечеру я осторожно спустился с крутого высокого холма, усеянного мелкими острыми камнями, к побережью Бездонного водоёма – идеально круглого, но мутноватого водоёма, у которого нет дна. Природа-архитектор соорудила его не просто так: он был своеобразным порталом в Другой мир (но об этом я узнал несколько позже)

     – Кваки-кваки! – Это было первое, что вырвалось у меня из груди, когда я увидел то озерцо. Я бросился к немного заболоченным берегам, дабы вдоволь напиться. На удивление, я не только не отравился, но и утолил свою жажду чуть ли не родниковой водой (если можно так выразиться о воде из озера). Зато я увидел своё унылое отражение, и мне стало ужасно не по себе. На мне было нечто вроде сомбреро; я был бос, а штаны мои были закатаны до колена. Ещё я был вооружён – подзорной трубой, сачком, ножом и ещё каким-то тряхомудьем.

     – Дуремар! – Только и молвил я, ибо на ум почему-то пришла ассоциация именно с тем персонажем из «Золотого ключика».

     Берега водоёма поросли златовикой и золотоношей – их названия говорили сами за себя: первая оказалась болотной ягодой тёмно-жёлтого цвета, а вторая являла собой нечто среднее между камышом и пшеничным колосом. Если немного потрясти золотоношу в руках (в моём случае – в лапах), то она начнёт осыпаться золотой пудрой. Настоящим золотом, народ! Без преувеличения. Как так вышло, я без понятия.

     – Мы так и будем тут сидеть? – Надулось отчего-то Маленькое Зло.

     – Тебе что-то не нравится? Или ты куда-то торопишься? – Сорвался я.

     – Кто-то отправился на поиски рая; судя по всему, он его уже нашёл? М-да, немного же нужно для счастья – таким образом можно было бы выбираться на природу каждые выходные и прекрасно проводить время.

     Меня точно окатили ледяной водой. Этот чудик… Прав уже третий раз?! Да быть того не может!

     Между тем свечерело вконец – я хотел сказать, что день близился к своему логическому завершению; стало прохладно и вместе с тем немного не по себе. Чёрная копоть с низких, сгустившихся надо мной облаков давила и угнетала, прижимая меня к земле, и ваш Шмыгль не знал, куда деться.

     Я съёжился от холода, но те тряпки, что были на оборванце-лягушонке, не согревали от слова «совсем». Чем бы укутаться? Так и свернулся бы калачиком где-нибудь! Под тёплым клетчатым пледом у камина. Домосед ли я? Ну, как сказать… Вообще – нет. Я с превеликим удовольствием ходил бы на улицу, вот только некуда ходить и не на что смотреть, да и людно уж слишком, а ведь я предпочитаю бродить в одиночку, как одинокий серый лютоволк. Не по сердцу мне степи, пустыни и поля (в отличие от морей и лесов). Белый пляжный песочек, на котором ты стоишь и ловишь всем своим телом морской бриз… Или густая-прегустая дубрава, в которой рад заблудиться и прикоснуться к кроне, к стволу (а то – и забраться на него!). Я бы взял с собой всё необходимое, включая спальный мешок… Однако ж, я отныне всего-навсего маленький, несчастный квакль-бродякль, отрезанный от всего мира и находящийся неизвестно где и неизвестно с кем; одетый неизвестно во что, съевший неизвестно, что…

     Впрочем, известно, что: я ведь наелся до отвала ягод златовики и запил её водой из Бездонного водоёма – а потому совсем неудивительно, что разболелся живот. Теперь, пожалуй, это надо исправить! Ведь когда я очнулся, то первым делом нашарил в своих карманах, и обнаружил там небольшой ларец, который я сам для себя назвал «Маленькая радость»: в нём было слоёное пирожное, крепкий кофе и вишенка (настоящая, свежая, со стебельком и листочком).

     Немного подкрепившись, я решил поплавать в озере.

     – На ночь глядя; ага. – Бросило мне Маленькое Зло – то ли с издёвкой, то ли с сожалением; в любом случае, оно наверняка покрутило бы пальцем у виска, если бы умело.

     – Тебя забыл спросить! – Нагрубил я. – Какой лягушонок не плавает?

     – Такой, как ты. – Кинуло мне вдогонку Маленькое Зло, но было уже поздно. – Каким бы кваклем ты не был, как человек ты плавать не умеешь…

     И снова оно оказалось правым – я камнем пошёл ко дну, когда входил в воду всё дальше и дальше от берега; как только я перестал осязать нижними конечностями дно, я тут же начал беспомощно барахтаться, неумело двигая передними лапами. Маленькое Зло увязалось за мною следом, и вот: мы тонем уже вместе…

     Вначале я увидел косяки рыб, безмолвно проплывающих мимо меня; они были равнодушны и невозмутимы по отношению ко мне. Они не обращали на меня ровным счётом никакого внимания, неторопливо двигая плавниками и вибрируя жабрами. Затем, по мере углубления в водоёме становилось всё темнее – не сразу, но постепенно; освещение дневным светилом постепенно меркло. Я лицезрел касаток, синих китов и кашалотов; я видел и акул – удивительно и странно, что они не загрызли меня насмерть. Мне довелось повстречать на своём вертикальном пути (ведь я падал) таких занятных существ, как голотурии, сифонофоры, погонофоры, креветки, омары, лангусты, ламинария, каракатицы, осьминоги, кальмары, морские ежи, морские коньки, загадочные наутилусы.

     Падение моё смягчил коралловый риф, но и он не был частью дна – похоже, что у водоёма, в котором я тону, вовсе его нет. Глядь: а вокруг – кромешный мрак; тихо и спокойно, как в гробу. Но вскоре зажглись огни, которые перемещались! То туда, то сюда. Странные, страшные, светящиеся рыбы плыли мне навстречу; казалось, они проглотят меня, и на этом всё. Электрические скаты, камбала, и гребневики из древнего мира – это далеко не всё, что предстало моему взору. Одна живая картинка непременно сменялась другой, а моему падению не было ни края, ни конца. Вода давно залила уши; медленно, но верно я оседал вниз. Я был словно в небытии, и почти ничего уже не чувствовал. Комета замедленного действия, что не в космосе открытом несётся на всех парах к планете – скорее часть ландшафта; кратковременное явление в жизни глубинных рыб, которым точно сотни, тысячи лет…

     Всё это было лишь цветочками – то, что я увидел дальше, не поддаётся описанию (но я попробую).

     Меня окружила целая стая ослепительно красивых женщин-русалок – манящих как своими искусными, завораживающими речами, так и соблазнительными, аппетитными телами. Они всё говорили, а я всё слушал; они находились так близко, но я был словно скован по рукам и ногам. Как тряпичная кукла, к которой привязали камешек, и бросили в пруд – именно такими и были мои ощущения на тот момент. Я не чувствовал ни отрицательных, ни положительных температур; я не испытывал ни негативных, ни позитивных эмоций.

     Эти озабоченные существа на время приостановили моё погружение в пучину, и потащили меня в какую-то подводную пещеру… В которой валялась груда человеческих костей и черепов.

     Одна из русалок (со спелыми, оголёнными грудями) протянула мне яблоко. Другая на моих глазах то слизывала с разрезанного апельсина влагу, то заглатывала банан и украдкой наблюдала за моей реакцией.

     – Хочешь? – С многозначительными намёками, словно издеваясь, вопрошали они. К ним подплыла остальная стая, которая на время от них отбилась. – У тебя будет всё… М-м-м. О, да-а-а… Только попробуй; надкуси хотя бы. Не правда ли вкусно? Ну же, возьми ты хоть кусочек…

     Я замотал головой: «соображай» у меня ещё работал; он не отказал – я прекрасно, чётко, ясно осознавал, что последует за всем этим. Нет, мне никто ничего не говорил, не предупреждал – так, какой-то внутренний голос. А ещё, наличие рядом со мной Маленького Зла успокаивало и возвращало хотя бы в подобие реальности – всё-таки я не совсем один; русалкам я не дамся.

     Тогда они рассвирепели, превратившись в дьяволиц:

     – Ты мог тотчас оказаться в раю; в том месте, о котором бредишь днями и ночами. Поскольку устоял, и пренебрёг ты нашими дарами – вот тебе расплата!

     Мегеры нещадно, исступленно хлестали меня по лицу; они были в чрезвычайном бешенстве. Они скинули меня обратно, в пропасть океана… И был вечер, и было утро: я снова (теперь уже с бешеной скоростью) летел вниз!

     Мне показалось, что я падал бесконечно долго – после своего превращения я потерял счёт времени. С тех самых пор, как я стал кваклем, всё происходящее казалось мне какой-то пеленой, застилавшей мне глаза, но которую невозможно одёрнуть. Что же до прошлого, то оно и вовсе казалось каким-то призрачным – настолько, что им можно пренебречь и забыть. Это был я, и в то же время – не я; странное, дурацкое состояние. Наркотиками я не баловался никогда, но тот дурман, который отныне обволакивал меня, был реален, иначе невозможно объяснить всё то, что я чувствовал теперь.

     Мне вспомнилось одно смешное (или не очень?) стихотворение из одной книги, которую я (местами) почитывал, листал в глубоком детстве (возможно, мне было лет восемь или чуть больше):

     Пойду-ка домой, если я – это я

     Меня не укусит собака моя

     Она меня встретит, визжа у ворот

     А если не я – на куски разорвёт

     Примчалась старушка до дому чуть свет

     Залаяла псина громко в ответ

     Старушка присела сама не своя

     И тихо сказала: «Ну, значит, не я…».

     Та книга была пособием по математике – скорее всего, по геометрии; да, ибо там были и Архимед, и Эвклид. Очень интересная и занимательная (и это при том, что математику я органически не перевариваю, ибо гуманитарий до мозга костей). В игровой форме, доступно, доходчиво изложена – м-да, в советское время умели заинтересовать (те же юннаты, например – где они сейчас?).

     Литературу я любил всегда – в особенности, прозу; поэзия же для меня была страшной штукой – не любил я её. Трудно давалось учить наизусть, и чем длиннее стих – тем хуже я запоминал; даже если рассказывал на уроке – не без запинки. Проблемы у меня с памятью, и с возрастом это проявляется всё отчётливей. Можно ли говорить о раннем Альцгеймере, если тебе 31 – я не знаю. Отличник учёбы, призёр олимпиад, красный диплом… Инициативный, перспективный, креативный, но ленивый донельзя, и скучный (как всякий настоящий «ботаник»). Я знаю, что если бы я захотел – то свернул бы горы (и сворачивал их иногда).

     Подперев подбородок ладонью, я тихо повторил про себя вышеупомянутое стихотворение, улыбнулся и пришёл к выводу, что я – это всё-таки я; как же иначе?

     Сейчас же, отвлёкшись таки от своих дум, я чётко понимал, что нахожусь в каком-то чрезвычайно удивительном месте – где я не бывал никогда, и вряд ли буду ещё. На подсознательном уровне я догадался, где я – сердце подсказало, или ещё кто.

     Как только я очутился в Атлантиде, мой нос тут же уловил удивительно чистый воздух – м-да, людям двадцать первого века такой воздух и не снился!

     Любоваться природой мне помешало Маленькое Зло – после купания в ледяной воде Бездонного водоёма оно выглядело, точно мокрая курица: вся такая сердитая и крайне недовольная.

     Оно толкало меня в спину изо всех своих сил – ибо, видите ли, я загораживал ей горизонт своим туловищем, не давая разглядеть новый мир (ведь после того, как мы провалились сюда через портал в виде озера без дна, меня швырнуло спиной на какой-то мягкий, мшистый валун, отчасти смягчивший моё падение, а Маленькое Зло оказалось где-то сзади, придавленное моим телом).

     Спина ныла ужасно, но я отполз, дабы мой товарищ по несчастью смог выбраться на свет божий.

     Мой напарник, это чёртово создание (при этом – порой удивительно милое) начало отряхаться, как собака, всем своим телом.

     – Что уставился? – Буркнуло оно. – Карту-то посеял, да?

     Я хлопнул себя по лбу: при мне её не было! Наверное, я потерял её, когда нырнул в то мутное озеро… Что ж теперь делать???

     – Растяпа! – Отругало оно меня. И действительно: подобная рассеянность была мне несвойственна. Обычно я был собран, предельно серьёзен и всё такое.

     И вот, сидим мы с Маленьким Злом, и взираем друг на друга; дуемся, точно дети малые… Как вдруг я краем уха услышал какой-то гул.

     – Что за шум?

     Я слыл начитанным ребёнком, а потому знал, что делать: я прислонил своё ухо прямо к земле. Как следопыт Арагорн.

     – Едет кто-то. – Предположил я, ни к кому особо не обращаясь.

     Только сейчас я заметил, что я и Маленькое Зло находились в кювете (как сказал бы человек двадцать первого века). За нами было какое-то бескрайнее поле, а перед нами – просёлочная дорога. Тропинка, если хотите. Дорога без твёрдого покрытия. Без кирпича, железобетонных плит либо асфальта. Просто проторенная, протоптанная кем-то тропа.

     – Ясное дело, кем. – Выразил я свои мысли вслух. – Людьми, лошадьми.

     Я не ошибся: сначала вдали показался небольшой столб пыли, а потом и повозка, запряжённая двумя ослами.

     Повозкой управлял один-единственный человек. Проезжая мимо, он остановился и окликнул нас (ибо прятаться мы и не думали).

     Мы подошли ближе.

     Человек был средних лет. Крупный такой; загорелый, сильный. Наши бы сказали, что бодибилдер – накачанный, мускулистый. У него были карие глаза, аккуратно подстриженная кудрявая борода, закрывавшая шею, и волнистые, даже кучерявые волосы, на которых покоилось нечто вроде обруча. Нос с горбинкой. На ногах – уже стоптанные, но качественные, добротные, сандалии. Одет он был в какой-то то ли халат, то ли тунику лилового цвета. На руках (крепких, мощных, опытных) и даже на ногах – бронзовые браслеты, как если бы у нас напульсники. Мешали ли они ему при ходьбе – я без понятия.

     Судя по внешнему виду, это был либо мясник, либо бывший воин – такой здоровенный детина (при моих-то позорных 170 см).

     К своему удивлению, я понял его речь: по всей видимости, я при своём превращении унаследовал ещё и дар понимать языки тех миров, куда стремлюсь. Ещё я помнил о том, что кваклем-бродяклем я был для себя и Маленького Зла, а для всех остальных я представал в образе человека той страны, где пребывал (при этом меня считали чужаком либо чудаком, ибо я совершенно не был знаком ни с культурой их земель, ни с традициями и обычаями, ни с политической ситуацией – то есть, я не знал, как себя вести и что делать).

     – Мир вам! – Сердечно поприветствовал нас незнакомец. – Куда держите путь? Я могу подвезти.

     Я был ошарашен: я думал, он сейчас возьмёт и прибьёт меня, ан нет – вежливость вперёд него родилась.

     Я поклонился, и сел в повозку. Мы тронулись в путь.

     «Водитель» оказался человеком порядочным, но не болтливым – ну точь-в-точь древний грек из Лаконики.

     – Как тебя звать, чужестранец? – Спросил «шофёр», не оборачиваясь.

     – Илларион. – Не задумываясь, ответил я, представившись своим настоящим именем, данным мне при рождении. Надо же, как удачно совпало: имя-то у меня греческое! Дай Бог, мне в Атлантиде будет нетрудно, и я стану своим хотя бы частично.

     – Архонт. – Назвал своё имя хозяин телеги, и посмотрел на меня, немного наморщив лоб, и на время умолк.

     А мы ехали по живописным местам, но, увы – мой язык, к превеликому моему сожалению, не столь красноречив, а потому я ограничусь тем, что это воистину был рай. С виду. Ну, так мне показалось на первый взгляд (а впоследствии – и на второй, и на третий).

     – Куда ты держишь путь? – Спросил у меня Архонт, всё так же не поворачиваясь.

     – В город. – Промямлил я.

     Атлант усмехнулся:

     – Все дороги ведут в город; в город ста золотых ворот.

     Помолчав немного, он спросил ещё:

     – А это кто с тобой? – Кивнул он на того, кто сидел у меня на правом плече. – Животное твоё?

     – Да. – Похолодел я и напрягся.

     – Забавная зверушка. – Отметил тот. – Но у нас и не такие водятся.

     При фразе «забавная зверушка» Маленькое Зло аж почернело от ярости. Я думал, оно в гневе своём покусает Архонта, несмотря на все внешние данные последнего.

     – А далеко ещё до центра? – Спросил я после ещё пятнадцати минут езды на колымаге Архонта. Нет, тележка, конечно, была неплохая, но неудобная изнеженному, инфантильному жителю двадцать первого века – колёса без шин, постоянная тряска при езде. Вы на минуточку задумайтесь: я перенёсся на девять (!) тысяч лет назад, а это вам не шуточки.

     Свой ответ атлант выразил в стадиях. Я в уме подсчитал, что это где-то в районе 8-9 км от берега острова (ведь Атлантида, да будет вам известно, представляет собой остров). Учитывая, что из портала нас выбросило не на берег, ехать нам осталось всего ничего.

     – Расскажи мне о твоей стране! – Начал упрашивать я своего нового знакомого.

     – После. – Отмахнулся Архонт, и всё так же лаконично ответил. – За ужином.

     У меня навернулись слюнки в предвкушении сытного ужина, который нас ожидает – хотя, вдруг я не смогу вдоволь насладиться их кушаньями? Как-никак мы слишком уж разные: я – ходячая химия, жрущая фаст-фуд, а эти однозначно питаются здоровой пищей. Меня после смерти черви погнушаются есть, ибо напичкан при жизни всякой дрянью, а атланты вон какие могучие. Боже мой, как мне стыдно-то стало…

     Между тем, мы, наконец, приехали. Подъехали к какому-то селению, остановились и далее пошли пешком.

     – Мой дом рядышком. – Сказал мне Архонт. – Добро пожаловать, мой друг.

     – А как же город?.. – Посмел выговорить я.

     – А город – завтра. – Голос атланта был усталым, но непреклонным.

     Вначале я думал, что войду в дом, помою руки и примусь за еду – но не тут-то было. Архонт, укоризненно на меня глядя и качая головой, велел мне помочь разгрузить его повозку – он вёз свежую рыбу и овечью шерсть. И как-то он так сделал, что шерсть не пропахла рыбой, а рыба – не протухла. И таких секретов мне, представителю «современной» цивилизации, выпадет ещё немало…

     Пока я стоял на улице, под знойным, палящим солнцем (термометра у меня, естественно, при себе не имелось, но по моим ощущениям, жара была +40), я обратил внимание, что домики были самые обычные – дома как дома; правда, очень аккуратные.

     Ещё не успели мы дойти до калитки нужной нам постройки, как к Архонту выбежали его дети и жена – если я скажу, что это было трогательное зрелище, я не скажу ничего. У нас такой привязанности уже нет; каждый качает свои права – и чуть что, излишне требователен. Мы стали категоричными, перестали идти на компромиссы; перестали слушать друг друга. Мы стали свободными, независимыми; каждый сам в себе. Хорошо это или плохо – судить не мне; возможно, для каждой эпохи приемлемы свои реалии. Я ведь такой же, точно такой же, а потому не буду подвергать критике то общество, неотъемлемой частью которого являюсь я сам.

     Мы вошли в дом, разулись, и после моциона уселись за стол. Нам подали вина, чечевичную похлёбку, лепёшку и оливки на десерт. Но, прежде чем мы принялись трапезничать, Архонт как глава семьи и хозяин дома сначала представил меня, а потом с самым строгим выражением лица обратился к богам с благодарственной речью, в которой он весьма искренне благодарил их за те дары, что он имеет на этом столе сегодня. Затем он рассказал супруге о том, куда ездил – и это не был отчёт, а простой разговор.

     Судя по всему, сегодня был выходной – или, во всяком случае, предпраздничный день. Архонт поведал своим домочадцам, что рыбу он выловил в пруду собственноручно, а овечью шерсть купил на ярмарке у некоего Аполлона Какиса. А так, я оказался прав: мой атлант был мясником.

     Я почувствовал себя утварью, предметом, мебелью – семья атлантов вела себя столь обычно и непринуждённо, словно меня тут не было вовсе. Представляю, что испытывало в этот момент Маленькое Зло – ибо, если сейчас не замечали меня, то его – и подавно.

     Но вскоре речь дошла и до меня – у них, я так понял, всё степенно. Они никуда не торопятся. «Всему своё время» – это про них. С чувством, с толком, с расстановкой. Тихая, спокойная, размеренная жизнь без войн и прочих проблем. Может быть, это и есть рай? Кто знает.

     – Выходит, ты из далёкого будущего? – Архонт был озадачен, но не удивлён настолько, насколько рассчитывал бы я.

     – Да, – Выдавил из себя я, не зная, куда себя девать: по натуре я социофоб, и коммуникабельностью не отличаюсь. Для меня количество людей свыше двух-трёх – это уже толпа, в которой я теряюсь и умолкаю. Да, я упрям по характеру, но угрюм и молчалив.

     – Измельчал, однако же, народ. – Протянул, присвистывая, Архонт, и неодобрительно оглядел меня с ног до головы. – Какой-то ты тощий; без обид. Не кормит тебя зазноба твоя? Уж больно вид у тебя болезненный.

     Я поперхнулся, смутившись, и поспешил заверить:

     – Да нет! Это я такой… Есть среди нас и подобные вам – хотя, пожалуй, полностью они вам и в подмётки не годятся.

     – Рад это слышать. – Подобрел, посветлел лицом атлант.

     Мы продолжили вкушать яства. Маленькое Зло облизывалось, изнывая от голода. Однако оно оказалось воспитанным и не накинулось на пищу, ожидая, что и ему поднесут миску.

     – Итак, ты желал услышать про наши земли? – Осведомился Архонт.

     – Конечно! – Зарделся я.

     – Тогда слушай.

     По мере того, как говорил атлант, мои брови ползли всё выше, а челюсть отвисала всё ниже, и Маленькое Зло для приличия прикрывало мне рот своей лапкой.

     Многое из того, что я услышал, я знал из Википедии – но в последней нет и десятой доли того, что мне пришлось узнать. М-да, увлекаюсь я иными мирами, и даже создал свой собственный сайт, в котором их коллекционирую, делая акцент на геральдике, картографии и лингвистике.

     Как я выяснил, Атлантида, являясь достаточно большим островом, поделена на девять примерно равных по площади провинций, которыми управляли потомки богов. Правили они мудро и справедливо. Насколько – не знаю, ведь я здесь первый день. Но судя по достатку в жилище Архонта, счастливым лицам его чад и не вымученному, но от души приготовленному ужину его женщины, живётся в Атлантиде довольно-таки неплохо. Правда, вино ударило мне в голову: я ведь совсем не выпиваю – даже по праздникам, даже на собственный день рождения. Я предпочёл бы стакан простой воды без газов, если честно. Будь я в своей эпохе, я проявил бы твёрдость характера и отказался от крепкого напитка – более того, я вообще избегаю шумных кампаний, корпоративов; не хожу в гости и сам к себе никого не зову. Но здесь, находясь в чужом доме, будучи уже гостем, у меня язык не повернулся сказать что-то поперёк. Нет, я не боялся этих людей – я боялся показаться невежливым, невоспитанным. Видимо, у них так принято – ну, что ж.

     Подробным, но вовсе не утомительным повествованием я остался весьма доволен; для себя же лично я решил, что лучше повыведаю, разузнаю всё сам, ибо любознателен от природы. Именно любознателен, а не любопытен – сие есть разные вещи и понятия.

     – А какой у вас завтра праздник? – Поинтересовался я.

     – Увидишь. – Уклончиво ответил мне Архонт.

     На следующее утро атлант повёз меня в столицу.

     Вначале мы оставили далеко позади большую-пребольшую равнину, очень плодородную – на ней росли яблони и виноградники, ведь её возделывали умелые земледельцы, очень добродетельные люди. Я своими глазами, здесь и сейчас видел, с какой любовью они выполняют свой каждодневный труд, и проникся к ним огромным уважением, хотя не знал никого из них лично.

     Далее моему взору представали одна за другой водные преграды – город был обнесён тремя водными кольцами: что-то вроде большущих рвов или каналов, прорытых уже давно. Неторопливые ослики Архонта пересекли эти кольца по деревянным мостикам, достигающим тридцатиметровой ширины. На мостах у проходов к морю высились дозорные башни и опять-таки ворота.

     Помимо трёх водных, существовали ещё два земляных кольца, также опоясывающих город, но я их проморгал – это всё моя невнимательность, хотя глядел я во все глаза. И если бы у меня с собой был Canon, наверняка я стал бы звездой Instagram, потому что вид, запечатлённый на фотографиях, привлёк бы внимание многих, ибо стоил того.

     Я видел суда, которые благодаря прорытым каналам подплывали к самому центру. Это были торговые суда – хотя не сомневаюсь, что и военные тоже сновали туда-сюда. С одной стороны – а зачем? Если это рай, войне там места нет.

     Наконец, пред нами предстал дивного вида холм, который и был сердцем Атлантиды. Мы спешились, и начали подниматься.

     Холм был не крут; не слишком высок. Зато он был обнесён частоколом из ровно ста ворот (я не поленился сосчитать, обойдя кругом весь холм), покрытых самым настоящим золотом – я не знаю, 525-ой ли пробы это золото, но на Солнце оно блестело очень даже ярко; жгло, как перо жар-птицы в неумелых руках. Вообще, я заметил, что культ дневного светила (равно, как и культ царя морского, Посейдона) очень развит, но об этом чуть позже.

     «Город ста золотых ворот…», мысленно восхищался я. «Прямо как в «Аэлите»».

     Для меня стало открытием, что в собственно город можно было попасть через любое из этих врат – золотой забор был таким же радушным и гостеприимным, как и люди, обитающие в нём.

     Ах, если б вы только знали, насколько велико было моё желание поскорей попасть внутрь!

     Наконец-то мы очутились по ту сторону доброй сотни златых врат, и это было чудесно! От увиденного у меня захватило дух. И как же приятно, что охрана не требует от тебя ни документов, удостоверяющих личность, ни справок, подтверждающих наличие прививки от коронавируса – ты просто проходишь в город, и всё; понимаешь?

     Отчего-то сами собой напросились строки из одной весьма популярной в своё время песни:

     Город-сказка, город-мечта

     Попадая в его сети – пропадаешь навсегда

     Глотаю воздух простуд и сквозняков

     Запахов бензина и дорогих духов

     Положа руку на сердце, я на полном серьёзе заявляю: от вышеприведённых строк можно смело оставить лишь верхнюю: столица Атлантиды, город Гелиополис можно смело назвать городом-сказкой, городом-мечтой! Смело отметаем прочь любой намёк на сквозняки, вонь продуктов из нефти, запах парфюма и бациллы, которыми кишит воздух в наше время. Всего этого я не ощутил ни в Гелиополисе, ни в Атлантиде вообще (хотя, как вы помните, я сразу же, как только очутился здесь, обратил внимание на чистый, незагазованный воздух).

     По нашим сегодняшним меркам город был небольшой – и это ему опять же, только в плюс.

     Я заприметил в городе храмы, выложенные золотом и серебром. Храмы эти, возвышаясь над остальными зданиями и сооружениями, были окружены золотыми статуями (особняком стояла статуэтка из чёрного базальта). Я увидел заполненные кораблями верфи, а также роскошный царский дворец, окружённый каменной стеной – дом правителя острова, и правитель этот, по слухам, имеет близкое родство с богами.

     Мимо нас прошли рабочие из каменоломни, каменотёсы. И если у нас они считаются чернорабочим отребьем, то здесь они были в почёте – ведь именно эти ребята добывали в недрах острова (а именно в недрах внешнего и внутреннего земляных колец) необычные камни красного, белого и чёрного цветов (они же их и обрабатывали), постройками из которых изобиловал этот рай. В каменоломнях же, где с двух сторон оставались углубления, перекрытые сверху тем же дивным камнем, они устраивали стоянки для кораблей. Если некоторые свои постройки они делали простыми, то в других они забавы ради искусно сочетали камни разного цвета, сообщая им естественную прелесть; также и стены вокруг наружного земляного кольца они по всей окружности обделали в медь, нанося металл в расплавленном виде. Стену внутреннего вала эти трудяги покрыли литьём из олова, а стену самого акрополя – орихалком, испускавшим огнистое блистание.

     Одна постройка особенно меня заинтересовала: громадная, квадратная, вся из камня. Без окон, без дверей. Лишь на одной из стен была выгравирована литера, мне неизвестная.

     По городу даже бродили слоны! Я был шокирован, сражён наповал. Мне вдруг захотелось снова стать ребёнком; чтобы слон покатал меня на себе, а потом обдал фонтаном воды из своего хобота. Я бы в шутку надрал бы ему его большие уши, а по правде – хотя бы просто погладил. Некоторые слоны были коричневыми, и огромных размеров (включая размер их ушей и бивней); другие были размером с пони (подчеркну: не слонята, а взрослые особи) – их и использовали, как пони, для прогулки по городу, верховой езды. Но все эти животные – как большие, так и малые – были безвредны, безобидны; они были очень и очень дружелюбны.

     Будучи в городе, мы не преминули пойти в трактир. Завсегдатаи этого заведения уставились на меня, как на новые ворота. Все разговоры, до того имевшие место, разом стихли.

     – Это Илларион. – Любезно представил меня Архонт, ведя меня за руку. – Он мой друг.

     Мне стало так приятно… Если б вы только знали! К тому же, или он сказал это так пафосно, или слыл человеком многоуважаемым – интерес ко мне был потерян. Атланты принялись и дальше обсуждать свои насущные, каждодневные дела – ну, а мы с Архонтом присели за отдельный столик. Вскоре на нас перестали обращать всяческое внимание. Я вздохнул с облегчением.

     – Скажи, а почему ты не живёшь в Гелиополисе? – Посмел задать я такой вопрос Архонту, пока мы ели красную рыбу.

     – Мне и в селении неплохо. – Ответил мой друг. – К тому же, не всем же жить в городах – кто-то и в деревне должен проживать.

     – И то верно; разумно. – Согласился я, уплетая пищу за обе щёки.

     Некоторое время мы были заняты поглощением пищи.

     – Ты всё говорил про какой-то праздник. – Осенило тут меня. – Что празднуют сегодня в вашем городе?

     – А ты выгляни наружу, и поймёшь.

     Меня разобрало любопытство, хотя Маленькое Зло шикнуло на меня, чтобы я вёл себя прилично.

     На улице шла какая-то процессия – шествие вельмож или что-то в этом роде. Но причина была мне неясна. Я бы не сказал, что процессия была траурной (скорее – торжественной), но и особой радости (как на бразильском карнавале, например) я не выявил.

     Я знал, что цари атлантов одевались в шкуры самцов «морских баранов», а царицы носили головной убор из шкур самок этих неизвестных животных. Но одно дело – знать в теории, и совсем другое – видеть это на практике.

     Приглядевшись, я пришёл к выводу, что «морским бараном», скорее всего, является истреблённая в восемнадцатом веке нашей эры человеком разумным так называемая «стеллерова корова», у которой остались родичи в виде дюгоней и ламантинов.

     Щиты с изображением Солнца, барабаны…

     – День Солнца? – Догадался я.

     – Верно. – Утвердительно кивнул Архонт. – Это важное, но необязательное событие в жизни нашего города и нашей страны в целом. Это просто напоминание; нужно помнить этот день, ибо сегодня Солнце всё ещё над нами, как и много веков назад, во времена первого нашего владыки. Всё так же Солнце светит, согревая нас. И мы рады этому.

     Уже вечером, вернувшись из города и гуляя по местным окрестностям, селению Архонта, я наткнулся на большущий камень, в который по самую рукоять был воткнут огромный меч. И ходил-бродил я вокруг этого камня кругами. Я попытался было вытащить меч – но не тут-то было! Я и ногой опёрся о камень; и так, и сяк – и никак. Ни дать, ни взять – король Артур (только у того бы получилось).

     – Каши мало ешь. – Сказали у меня за спиной. Я почувствовал сзади чьё-то дыхание и запах сирени.

     Я обернулся.

     В метре от меня стояла высокая и красивая женщина с длинными, распущенными волосами иссиня-чёрного цвета. Сказать, что она была просто красива – значит, обмануть вас: эта женщина (а точнее, девушка) была очаровательна! Никогда не встречал таких. Я разинул рот от неожиданности, но Маленькое Зло быстро мне его прикрыло, недружелюбно ворча.

     – Дай сюда. – Молвила девица, подойдя ближе. Она отодвинула меня в сторонку, как ненужную вещь, и, шутя, вынула из камня злополучный меч.

     Я никогда не видел настолько сильных женщин. Нет, она не была ходячей горой мышц (бицепсов там всяких); эта была природная сила – равно как и её красота.

     – Держи. – Протянула она мне то холодное оружие, насмешливо прищуриваясь.

     Я выхватил из её рук меч, но грохнулся на землю вместе с ним – какой тяжёлой оказалась эта штуковина! И как они машут ещё, мечами этими, в течение двух-трёх часов боя? Блин, я даже поднять его не смог… Вот же незадача.

     – О-о-о… – Протянула мне незнакомка, не скрывая своего презрения. – Ц-ц-ц. – Добавила она, и исчезла так же неожиданно, как и появилась. Даже не подав мне руки для того, чтобы я поднялся.

     А я остался лежать на земле, рассматривая всяких разных букашек. Я что, влюбился, что ли?! Да быть того не может. Бред…

     Влюбился я, или нет, но мне захотелось увидеть ту женщину снова, и поговорить с ней. Хоть о чём, неважно; просто с девушками атлантов я ещё не… Не общался.

     На следующий, третий день моего пребывания в Атлантиде, прогуливаясь среди цветущих полей, я встретил Черновласку вновь – так я сам для себя окрестил ту женщину, что лицезрел вчера.

     Она была примерно на голову выше меня, и собирала цветы – таких прекрасных цветов я в жизни не видывал! В той жизни.

     – А, опять ты. – Без особого восторга в голосе проговорила она. Оно и понятно: куда мне с ней тягаться.

     Знаете, я не из тех, кто нагло навязывается; не стал я докучать, и поспешил пройти мимо.

     – Наши говорят, ты не местный… Ты из Афин или из Спарты? – Услышал я уже за своей спиной.

     – Нет. – Я повернулся.

     – А откуда же ты тогда? Афиняне приплывают к нам иногда; спартанцы – много реже.

     – Я из будущего. – Только и осталось ответить мне. Зато – начистоту.

     – И как там? В будущем? – Карие глаза молодой красавицы заблестели.

     – Для того чтобы понять это, нужно жить там. – Попытался я отвертеться от не совсем приятного для меня разговора, ибо это лишний раз напоминание о том, что я теперь другой; мягко говоря, не в своей тарелке.

     – Поможешь мне набрать воды из колодца? – Резко сменила тему атлантка.

     – Конечно, – Ответил я, ибо ещё никто не посмел упрекнуть меня в том, что я отлыниваю от работы или отказываю кому-либо в помощи, просьбе.

     Мы пошли за водой – но не к колодцу, а к тому самому пруду, на котором вчера бывал Архонт, наловив в нём рыбы.

     У пруда уже стояла какая-то то ли бочка, то ли бадья; кадка, ведро – не знаю; такой сосуд я видел впервые.

     «У нас бы уже спёрли», мрачно подумал я. «А тут стоит себе, и никто до сих пор не украл».

     «Кувшин» был изысканной, ручной работы – оригинальный такой. У нас если только в музеях поискать… Или у кого в частной коллекции.

     – Я наберу; ты понесёшь, – Заявила атлантка, а мне пришлось принять это как факт: я так понимаю, пререкаться с этой девицей (при всём при том, что я далеко не подкаблучник) будет ой как сложно.

     Я стоял и наблюдал за движениями атлантки, и не переставал поражаться её силе и ловкости. Как она черпала воду – это надо было видеть!

     «Наверное, у них все такие», промелькнула у меня мысль.

     – А то! – Вставило свои пять копеек Маленькое Зло. Ах, да: я и забыл, что оно может читать мысли.

     Атлантка была младше меня лет на «-надцать», но была очень горда, непокорна, своенравна, вынослива и даже властна. Хрупкостью там и не пахло. Думаю, если мы сядем с ней за стол, и начнём заниматься армрестлингом, исход боя будет очевиден. Она казалась очень взрослой и упрямой; это отражалось в её взгляде, поведении, даже походке. Нет, она была очень даже женственна – талия, руки, бёдра… Просто очень сильная.

     – Ты там уснул, что ли? – Тронула меня за плечо та, про которую я вам сейчас пишу. – Я уже всё.

     Я взвалил на свои плечи тот глиняный сосуд, наполненный студёною водицей, но закряхтел под его тяжестью почти сразу же.

     – Ты чего хилый такой? О, боги… – Атлантка была вне себя. – Я каждый день таскаю его, и это ещё не самый большой сосуд, который ты видишь перед собой.

     И она взвалила его себе на плечи, и понесла, точно пёрышко какое.

     – Давай теперь я, – Предложил я на полпути. Да как так? Взрослый мужик тёплым летом не утащит ёмкость с водой? Ну и что, что она размером с меня.

     Мы поменялись. Маленькое Зло пересело к атлантке, а ваш покорный слуга Шмыгль поковылял по ухабам к ближайшему селению.

     Один Бог ведает, сколько метров я прошёл с грузом на своей спине (не забывайте, что я ведь теперь квакль; это их очам я предстаю в образе человека); в конечном итоге, идя по каменистой дороге, я споткнулся и упал, больно ударившись. Это была катастрофа: у меня с детства малейшая царапина заживает месяцами, а тут разбитое колено (благо, хоть не вывихнутое, не сломанное), из которого фонтаном хлыщет кровь…

     Я думал, атлантка меня прибьёт – вернее, добьёт: я и так почти что труп (а не далее, как пару дней назад я был труп всамделишный). Вместо этого она перевязала своим платком мою ногу, но взгляд её был суров. Разумеется, она была расстроена: воды нет, сосуд разбит; валяются осколки на земле, сверкая острыми краями.

     Остаток пути мы шли молча; я – прихрамывая, атлантка – неспешно идя. Маленькое Зло также хранило молчание.

     Когда мы вернулись в селение, я решил проводить свою новую знакомую до крыльца её жилища.

     – Иди уже, – Бросила она, мне вслед, давая понять, что она возвращается одна, но с гордо поднятой головой (хотя, судя по всему, она расплакалась бы, если бы стояла ни без кого).

     Но я был упрям.

     – Покажи мне, где твой дом; я расскажу, как всё было.

     И мы пришли, и я объяснил отцу девушки, что это я разбил сосуд с водой и готов понести любое наказание за это.

     Тот внимательно выслушал меня, не проронив ни слова во время моего рассказа. И по его окончанию на его лице не дрогнул ни один мускул.

     – Ну, хорошо. – Наконец, произнёс этот седовласый господин (именно господин, поскольку одеяния его были нарядны, и держался он очень важно, с достоинством, но без надменности). – Вернёшь мне всё; причём, своими руками. Даю тебе три дня.

     Вот так я вляпался; в самые первые дни своего пребывания в раю. Одного я понять не мог, взять в толк: что значит – вернуть своими руками? Мне что, руки отрубят, что ли?!

     – Горшок будешь лепить, дурень. – Поспешило меня успокоить Маленькое Зло. – Из глины.

     – А если у меня не получится?

     – Ох, лучше б получилось…

     Намёк я понял. И поскольку дело было ранним утром, в обед я решил выведать у Архонта, куда б податься подмастерьем, чтоб изготовить точно такой же сосуд; такой же красочный и расписной.

     – Точно такой же? – Недоверчиво скосил на меня свои глаза атлант за обедом, уминая вкуснятину. – Ну, это вряд ли, судя по твоему описанию. Не каждый мастер данного искусства, не всякий владелец гончарного ремесла способен воссоздать такой шедевр, даже если будет очень стараться.

     – И что ж мне теперь делать? – В отчаянии закричал я.

     – Начни с малого; с простых вещей. Вылепи, как сможешь и что сможешь – а там видно будет. И вообще, утро вечера мудренее.

     – Но сейчас же день! – Возразил я.

     – У меня много работы, и вернусь я очень поздно. А тебе советую быть более осторожным – дабы опять чего не натворил. И пушистого своего покорми – а то пялится голодными зенками на наш обеденный стол. Облизывается.

     Про Маленькое Зло я и позабыл – оказывается, оно тоже нуждается в пище.

     – Я полагал, такие, как вы, святым духом питаются! – Начал я. – А в твоём случае – каким-то другим «духом», ибо ты существо из Ада.

     – Нет, мне требуется самая что ни на есть материальная еда. – Обиделось на меня Маленькое Зло. – С того самого момента, как я в Атлантиде, у меня маковой росинки в пасти не было.

     С разрешения жены Архонта я насытил своего бессменного приятеля остатками еды, и теперь Маленькое Зло выглядело довольным и даже счастливым.

     Пока мой дружок вылизывал свою шёрстку, я гадал над тем, как молодая девушка преспокойно так может гулять с незнакомым парнем. Совершенно не боясь чужого присутствия, собирает себе в поле букет из благоухающих соцветий, а потом ещё и доверяет первому встречному нести ведро с водой. Просто, люди же бывают разные! Вдруг я приставать начну? Ну, ладно: это я слабенький такой, неказистый; такая крепко сбитая атлантка сможет дать отпор (да я и не из тех, кто бы распускал свои руки)… А если б это был двухметровый амбал? Дело даже не в этом: у них без разницы, с кем совершать прогулку? Что свой, что чужой. Просто я наслышан о некоторых культурах, этносах, в которых запрещено даже парой фраз обмолвиться представителям разных полов (особенно если девушка молодая, а то и несовершеннолетняя). Не допустил ли я вольности в общении с противоположным полом? Ведь опыт у меня нулевой! Где-нибудь в Саудовской Аравии меня бы точно забили бы камнями насмерть за моё поведение. Это я понимаю, что я не совершил ничего дурного (кроме того, что сломал чужой предмет); но ведь традиции и обычаи различных народов порой так разнятся между собой!

     – Вот именно. – Поддакнуло мне Маленькое Зло. – Возможно, здесь всё иначе, и девушка смотрит на парня не как потенциальная жертва на потенциального негодяя, а как один добрый друг на другого доброго друга. То, что тебя гложет – пустое; лучше думай о том, как возместить ущерб.

     – Спасибо тебе! – Неожиданно для себя поблагодарил я.

     Маленькое Зло сделало вид, что этого разговора не было; и, слава Богу – мне стало легче на душе. Так закончился этот день.

     Ни свет, ни заря кто-то прокрался к дому Архонта – даже калитка не скрипнула. Я, конечно, жаворонок по своей натуре, но Солнце едва взошло! Я проснулся, и немало удивился: я-то думал, что все ещё смотрят десятый сон! Однако главный атлант этой усадьбы уехал по своим делам, а его жена и дети уже с раннего утра возились по хозяйству (ну, надо же, молодцы какие), и только я ещё валялся – хм, это несколько непростительно для меня. Ночная жизнь двадцать первого века, где с наступлением тьмы жизнь только начинается – это явно не про Атлантиду. Тут всё более чем канонично, ортодоксально, олдскульно: ночью люди спят, а днём – бодрствуют. И, знаете – мне это даже понравилось; я сам предпочитаю по ночам спать.

     – Почему ты меня не разбудило? – Накинулся, набросился я на Маленькое Зло.

     То съёжилось от страха, и с обидой ответило:

     – Ещё довольно рано; я само ещё сплю.

     – Но ты же слышало какую-то возню? Что это был за шум? Это кто-то чужой! Я мигом глаза продрал…

     – Если бы нас хотели убить, то давно бы уже это сделали. – Зевнуло моё чудище.

     – Очень смешно! – Передразнил, перекривлял я своего оппонента. – Пойдём, выйдем? Во двор. Поглядим, кого и каким ветром сюда занесло.

     У меня отлегло от сердца: за дверью стояла знакомая уже мне атлантка, и грызла какой-то фрукт.

     – Пойдём бороться. – С порога кинула мне она.

     – Что делать? – Переспросил я, не понимая.

     Вместо ответа та потянула меня за руку, уводя за собой.

     – Куда ты меня тащишь???

     Дорога была знакомая – в сторону пруда. Но до него мы не дошли, а свернули на полянку.

     – Давай, – Выжидающе бросила мне эта странная девушка.

     Я был ошарашен: она сейчас повела себя так, словно я ей ровесник! Но мне же не пятнадцать… Мне уже раза два по пятнадцать.

     Не дождавшись от меня никаких действий, атлантка перехватила инициативу в свои руки, и начала толкаться сама, пока я не оказался на земле. А она возвышалась надо мной, как гора над морем.

     – Больше тебя с собой не возьму! – С досадой сказала атлантка.

     – Это я больше никуда с тобой не пойду; ни под каким предлогом. – Вторил ей я, поднимаясь с земли и отряхаясь – а, между прочим, ночью моросил небольшой дождь, и земля была ещё мокрой. Так что я теперь был грязный, как… Ну, вы поняли.

     Похоже, теперь дошёл черёд до атлантки как следует проанализировать ситуацию и понять, что что-то кем-то было сделано не так. А потому она поспешила оправдаться:

     – У нас так принято; это такое развлечение – бороться друг с другом на рассвете.

     – Странное развлечение. – Недоумевал я.

     Глядя на осунувшееся лицо этой «дикарки», я решил разрядить обстановку:

     – Зато теперь мы квиты: я профан по части набирания воды, а ты со своей борьбой явно была не к месту.

     – Значит, мир?

     – Выходит, так. – Ответил я, но уголки моего рта не изобразили улыбку.

     Мы вернулись в селение. Каждый отправился по своим делам: я – помогать по хозяйству своему дому, а атлантка – заниматься тем же самым по отношению к своему жилищу.

     Вечером наши пути пересеклись опять.

     – Куда держишь путь? – Спросил я.

     – Иду набирать воду; у нас большая семья. А ты?

     – Владыка этого дома пристроил-таки меня к одному вашему гончару; буду учиться делать посуду. Своими руками.

     И это воистину было здорово: научиться чему-то новому; собственноручно что-либо изготовить. Передо мной был гончарный круг, которым я с десятой попытки наловчился пользоваться.

     Вода и глина, да моё терпение – вот и всё умение. Первый блин, разумеется, комом; зато потом… Хвалиться я не стану, но мой мастер сказал, что я далеко пойду – если буду стараться в том же духе.

     – Устал? – С интересом спросила атлантка, окликнув меня, идущего по улице.

     – Да как краб на галерах. – Протянул я: я действительно устал, и мои руки были, как крюки. Ноги тоже подкашивались, но это потому, что я их отсидел, и застывшая в венах кровь теперь медленно, но верно разгонялась при движении вновь.

     – Завтра я иду стрелять из лука; пойдёшь? – Предложила атлантка, хитро улыбаясь своими жемчужными зубами.

     – Отчего ж не пойти? Пойду! – Согласился я.

     Но Маленькое Зло вымотало мне все нервы.

     – Ты с какой целью здесь пребываешь?

     – В смысле?

     – Кто-то упорно разыскивал рай. – Напомнило мне оно. – Быстро же улетучились твои стремления. Ты целыми днями только и делаешь, что ничего, да обхаживаешь атлантку!

     – А может, я его нашёл? Этот самый рай. – Взбесился я. – И что тебе до моей соседки по улице? Ревнуешь?

     – Больно надо. – Пробурчало Маленькое Зло, округлив глаза (так его ещё никогда не оскорбляли). – Просто задумайся, какой смысл ты вкладываешь в слово «рай». Что оно значит для тебя на самом деле? Если слоняться целыми днями, и страдать ерундой – то это локальный рай, который можно найти и на планете Земля даже в этом твоём двадцать первом веке. Если же ты хочешь чего-то более глобального, реального, настоящего, но вместе с тем – такого, о каком повествовали Древние… Волшебного, необычного, так не похожего ни на что; неземного, я хотело сказать.

     Я дал себе по лбу и поймал себя на мысли, что мой грызун – никакое не Маленькое Зло; это Маленькое Добро, или Голос Совести – вероятнее, такое прозвище было бы точнее, подошло бы ему больше.

     Настал пятый день моего нахождения в Атлантиде, и сегодня атлантка пытается научить меня стрелять из самого настоящего лука.

     – Вот; смотри, как надо. – Обучала меня она, своими руками направляя мои. По моему телу пробежало тепло. Мне вдруг стало так спокойно! Её уверенность передалась и мне.

     Атлантка… Да какая она – атлантка? Амазонка. Зена из одноимённого телесериала конца девяностых – начала нулевых (на котором сидели многие). Смелая, храбрая, решительная и целеустремлённая. Поневоле я восхищался ей, ибо никогда такой не встречал в своей прошлой жизни. Наши бабы – какие? Уткнутся в свой айфон, да лайкают свой Инстаграм. Или семечки лузгают. Сплетни собирают, разлёгшись на мягком диване да отращивая мягкое место. Или наращивая когти (плюс нанесение крайне неприятного на запах лака, от которого болит голова), а потом не хотят прибираться. Лентяйки, эгоистки, феминистки. Твердят, что современные мужики – не мужики; что не умеют ничего, даже гвоздь забить. А – сами? Многим лучше? У них я тоже могу найти кучу подводных камней, потому-то современные женщины мне и неинтересны. Я с удовольствием смотрю западные фильмы 60-летней давности, и тащусь от Одри Хепберн и Ингрид Бергман, потому что они какие-то настоящие, что ли; им веришь. Вот и сейчас, глядя на эту юную гречанку, я проникаюсь: хозяйственная, не чурается любого труда, не выпендривается, не понтуется, не заносится (хотя поначалу мне так казалось); думаю, её отец и мать счастливы, что вырастили такую дочь. Если б я жил в её эпоху? Наверное, я боролся бы за такую женщину! Понравилась она мне (хотя я гнал от себя эти мысли, как только мог). А так, она, хоть и младше меня сейчас, а по сути, во много сотен раз старше моей прабабушки, и моя симпатия к этой особе столь же обречена, как симпатия гнома Гимли к эльфийской владычице Галадриэль, которой ого-го, сколько лет (столько не живут, если что).

     – Сколько ж тебе лет? – Спросил вдруг я на волне всех этих своих мыслей.

     – Год назад исполнилось восемнадцать полных земных оборотов вокруг нашего Солнца.

     – Стало быть – тебе девятнадцать? – Я был сбит с толку.

     – Ну, да. – Ответили мне, точно это само собой разумеющееся, а я настолько туп и глуп, что просто некуда податься; хоть под стол лезь.

     – Для чего вам стрелять из лука? – Поразился я. – Разве Атлантида – не рай? Разве вы – на пороге войны?

     Моя «Зена» резко выпрямилась, и очень холодно, плотно сжатыми губами разъяснила:

     – Мы боролись за этот рай. Мои предки полегли за него. Теперь у нас царит мир, но так было не всегда. Поэтому даже женщины из нашего народа владеют и стрельбой из лука, и кинжалом, и копьём.

     Больше я не задавал вопросов, хотя ранее я был уверен, что Атлантида являлась раем изначально; рай, выстроенный через вооружённое столкновение – это бдительный мир, а не рай. Это известие меня расстроило, потому что я искал рай идеальный – рай, уже сотворённый раем, а не вымученный путём пробок и ошибок.

     Настал шестой день моей персональной Атлантиды, и я отнёс отцу своей атлантки обещанный кувшин. Конечно же, не такой, какой разбил я, но я, правда, очень старался. Изо всех своих сил.

     Старик обсмотрел плод моих стараний и так, и эдак; перевернул его вверх дном и даже потряс в своих руках.

     – Добро. – Молвил он, и для меня его слова были, точно бальзам на душу – более того, меня ещё и пригласили в их дом на трапезу; какое счастье!

     Так я узнал, что красотку мою зовут Румелия, и помимо неё, в их семействе ещё пять братьев и сестёр. Все как на подбор статные, хорошо слаженные; трудолюбивые и почтительные к старшим.

     Уже в доме Архонта меня поставили в известность, что у них в ближайший выходной запланированы игры наподобие наших олимпийских.

     – А потому подготовься, как следует, ибо ты тоже участвуешь. – Отсёк, точно топором, атлант.

     – Я??? – Ваш Шмыгль побелел, как полотно. – Да вы что!!!

     – Разве я ещё к кому-то сейчас обращаюсь? – Насупил, сдвинул брови Архонт.

     – А что нужно делать-то?

     – Снимать штаны, и бегать! – Крикнуло мне в ухо Маленькое Зло.

     – Бегать. – Повторил Архонт (он не слышал верещания моего зверька, ибо его мог понимать только я).

     – Марафон?

     – Который Марафон? – Переспросил Архонт; похоже, у них он означал нечто другое, нежели у нас.

     – Я вынужден отказаться, поскольку у меня кое-какие проблемы со здоровьем… Не готов я. Плоскостопие у меня.

     – Чего там у тебя? – Глаза Архонта по-доброму засмеялись, хотя в остальном он вида не подал.

     – А ещё резидуальная энцефалопатия, вегетососудистая дистония, ангиопатия, сложный миопический астигматизм обоих глаз; я на учёте у невропатолога… – Начал мямлить я, но меня быстро перебили.

     – Ты мне тут не рассказывай небылиц… – Атлант сделал вид, что сердится. – Пойдёшь к лекарю, он исцелит. – Добавил он, поглаживая свою бороду.

     Делать нечего, и я отправился к местному знахарю. Ну, хоть не один, и то ладно – Румелия составила мне компанию.

     Знахарь же повелел собрать каких-то травок – и, судя по кивку атлантки, они поняли друг друга с полуслова… В отличие от меня.

     – Пойдёте туда-то, нарвёте и бегом назад; одна нога здесь – другая там. Заварю свеженького снадобья, и всю хворь как рукой снимет. – Повелел, напутствуя, он. А вот я в этом сильно сомневался. Хотя… В раю возможно всё, наверное.

     И мы отправились с Румелией собирать травы.

     – Что-то ты какой-то больной весь. – Журила она меня по дороге.

     Я же молчал всю дорогу – что в ту, что в обратную сторону. Не нравилась мне затея атлантов; ох, как не нравилась.

     Я с детства был прохладен к спорту. Ну, не люблю я его, и всё тут; что ж теперь поделаешь? Для меня футбол – это детский сад, где двадцать два взрослых ребёнка пинают мячик друг другу в ворота. А их фанаты, громящие отели и поджигающие покрышки, если их команда проиграла, а чужая – выиграла? Боже мой, было бы из-за чего! Это же всего лишь игра! Не понимаю этого. Дурость какая-то.

     Более-менее по душе мне были настольный теннис и шахматы – и то, если уж совсем нечем заняться, если другого выбора нет. А игры с мячом, гимнастика, атлетика… Не выношу я излишние телодвижения, потому и танцы я не люблю также. Сколько себя помню, я всегда сидел и рисовал (или читал), пока все остальные коллективно играют с мячом. Меня даже в больницу носили, когда я был совсем маленький – выяснить, почему я не плачу. Ну, вот такой вот я; что ж теперь, убить меня за это?

     – За кого болеть будешь? – Спросила меня Румелия, когда мы уже подошли к хижине знахаря.

     – То есть?

     – От нашего селения в борьбе будут участвовать мастер Архонт и я. А я ещё и в стрельбе из лука.

     Я остановился, и уставился на неё глаза в глаза.

     – Мне очень трудно будет сделать свой выбор, поскольку мне одинаково дороги и Архонт, и ты; надеюсь, первое место вы разделите пополам. Что же касается стрельбы из лука, то я не сомневаюсь ни в твоей силе, ни в твоей ловкости.

     – Честный ответ. – Похоже, Румелия была удивлена. – Наверное, в прошлой жизни ты был грек! Свою честность и открытость ты прячешь; скрываешь за маской робости и стеснительности.

     – Я немец, – Поспешил заметить я.

     На завтра были намечены пробные, предварительные соревнования – среди своих. Я же, испив целебного зелья, почувствовал себя бодрее и моложе; мой тонус заметно улучшился. Однако вряд ли из меня вышел бы хороший спортсмен (в такие-то кратчайшие сроки), даже если бы я выдул целую ванну живительного снадобья. Я же не Астерикс, в конце концов, и питие моё – не друидово зелье. Так что…

     Так оно и вышло: при забеге у меня начало очень сильно колоть в левом боку (селезёнка), а во рту появился неприятный привкус крови. Сердце точно спятило, ибо стучало оно теперь не в левой части моей грудной клетки, а словно в горле. Я отстал и, задыхаясь, согнулся в три погибели, будто убелённый годами и сединами человек.

     – Всё; не могу больше… – Еле выговорил я самому себе.

     – Фу, слабак! – Презрительно ощетинилось Маленькое Зло.

     – Вот иди и бегай, если такое умное! – Рявкнул я в своей великой злобе, падая на землю от бессилия. Ненавидя и проклиная при этом лишь самого себя.

     Маленькое Зло после этого долго со мной не разговаривало.

     – М-да; не спринтер ты. – Вынесли мне вердикт, когда я очнулся.

     – Будешь зрителем. – Хмурился Архонт. – Отсиживаться дома я тебе не позволю. Хотя бы такое участие с твоей стороны, иначе наши не поймут.

     Вот и восьмой день, как я здесь. И сегодня по плану тут олимпийские игры.

     И пошёл я на стадион, и уселся там. И окружали меня маленькие дети, древние старики, кормящие матери и калеки – все те, кто по той или иной причине (ещё или уже) не мог участвовать в соревнованиях. Конечно, с одной стороны мне было стыдно и неловко, но с другой – что я мог поделать? Я такой, уж каков есть.

     Как это ни странно, но меня увлекло увиденное; не чета играм современным. Тут и металлический диск метали на расстояние (такого человека именовали дискобол), и из лука стреляли, и боролись в их традиционной одежде… Много происходило такого, чего я описать не смогу – всё это было и ново, и странно для меня.

     По борьбе Архонт уделал всех (кто б сомневался); в женской борьбе Румелия заняла почётное второе место – зато по стрельбе из лука отхватила первое. Я радовался за них, и даже хлопал в ладоши; поддерживал, выкрикивая их имена.

     После данного мероприятия был устроен пир, на котором подавали еду без платы. Это было здорово.

     Через день Архонт опять призвал меня к ответу.

     – Что я натворил опять? – Осмелился узнать я.

     – Долго ли ты будешь ходить вокруг да около? Долго ли будешь бродить дураком? Когда же ты возьмёшься за ум?

     Меня до крайности возмутил его тон; мне очень не нравится, когда со мной так разговаривают (даже если это уважаемые люди много старше меня).

     – Не понимаю, о чём ты. – Сузил глаза я, настраиваясь словесно защищаться. – Несмотря на то, что я проживаю в твоём доме, я на твоей шее не сижу, и подрабатываю, как могу, делая утварь из глины. Это хоть и малая, но всё же толика в наш общий бюджет.

     – Дело не в этом. – Ответствовал он. – Когда ты пойдёшь свататься?

     – ???

     – Ты около недели свободно общаешься с дочерью моего соседа. Проводишь с ней время и ходишь в их дом. Если они в хорошем воспитании и благоразумии своём не высказали тебе необходимое – стало быть, придётся говорить мне. Уясни, что у нас невозможна дружба между мужчиной и женщиной; ты не можешь вот так запросто разгуливать и делать вид, что ничего не происходит!

     – Но…

     – Что ещё за «но»? Тебе нравится или не нравится Румелия?

     – Нравится, конечно.

     – Так в чём же дело?

     Я попытался объяснить, что в двадцать первом веке нынешняя молодёжь не торопится узаконивать свои отношения; многие сожительствуют под одной крышей, будучи не расписанными, по несколько лет (а то и всю жизнь). Я привёл статистику и невероятный факт, что как только сожители регистрируют брак (например, Анжелина Джоли и Брэд Питт), их отношениям приходит конец. Потому что это уже иные отношения, другая ответственность – с обязательствами и всё такое. Рассказал и о тех, кто вовсе живут по-холостяцки (как, например, я).

     – Не понимаю… Ты что, боишься ответственности? – Заморгал, захлопал ресницами Архонт. – Конкретно ты, лично ты.

     – Вовсе нет; просто я пока не готов. Я не уверен, что это хорошая идея. Тут нужно принять взвешенное решение.

     – Вот ты мне тут рассказал такого… Выходит, вступать в свободные отношения до брака – по-вашему, это норма; а как доходит дело до гораздо более важных, насущных вещей – это уже проблема?

     – Да я пальцем к ней не прикоснулся… Ещё.

     – Ещё б ты прикоснулся! – Архонт был вне себя. – Срам на твою голову, коли так. Обесчестить до замужества – это верх низости.

     Спорить с ним, похоже, было бесполезно, хотя во многих аспектах я был с ним согласен целиком и полностью. Я сам получил классическое воспитание, а потому и не торопился начинать «зрелую» (по нынешним меркам) жизнь.

     Я обещал подумать и дать свой ответ – и в противном случае я буду вынужден прекратить всяческие контакты с той атланткой. Ну, а как иначе? Я нахожусь на территории чуждого мне государства, где царят свои порядки.

     – Ну, скажи, ответь: ты бы ей вдул? – Искушало меня Маленькое Зло.

     – Конечно, бы вдул! Ещё как… – Не задумываясь, выпалил я. – Подожди-ка… Что значит «вдул?».

     Когда я учился в высшем учебном заведении, сокурсники показывали мне отрывками видео, как происходит это. Влечение у меня имелось, но я посчитал, что это просто физиологическая потребность. Мне хотелось, я не скрою; но мне не нравилась такая подача: я ходил в Римско-Католическую церковь на протяжении пятнадцати лет, и, несмотря на то, что я давно уже был вне лона церкви (увлёкся рок-музыкой и перестал посещать), я по-прежнему в праведности своей считал, что сие действо должно быть некой тайной между ним и ей. А выставлять свои прелести напоказ, широко обсуждать это и даже выкладывать в Интернет – по-моему, это уже слишком. Возможно, мои рассуждения несколько старомодны, и не вписываются в реалии двадцать первого века. Я никогда не был альфа-самцом; мне никогда не хотелось коллекционировать женщин (я даже лично знал таких парней, которые вели специальный блокнот, и ставили галочку, если девушку они «заполучили»). Лично я всегда мечтал о какой-то одной, и на всю жизнь; так прожили её мои бабушка с дедушкой. И если б мне предложили толпу распрекрасных милых дам, каждая из которых отдастся за так, я бы отказался, не раздумывая, ибо мне это не нужно.

     По мере моего взросления, романтик из меня постепенно выветривался (а, быть может, я засунул его в себя глубоко-глубоко, чтобы надо мной больше не посмеивались). Девушки не обращали на меня внимания; я – на них. Не сложилось как-то у меня нормальных взаимоотношений с противоположным полом. Они кривились, что я невзрачный на вид, небогатый, не силач; меня не устраивало их распущенное поведение (на уме лишь дискотеки, вечеринки и всё такое). Я бы соврал, если бы сказал, что все окружающие меня девицы были доступными – просто мы говорили на разных языках. Я грыз гранит науки, они – с ветром в голове. Я занялся саморазвитием, они же повыскакивали замуж, завели деток и даже успели развестись. Я так не хотел и не мог.

     С одной стороны, когда-то я мечтал о браке и семье, но вскоре смирился с тем, что в моём случае это скорее невозможно, чем возможно. С другой стороны, как-то я привык уже быть один.

     Стал ли я эгоистом? Возможно. Потому что жизнь такая. Мне нравится слушать музыку несколько часов подряд; я люблю смотреть фильмы в гордом одиночестве (ибо в компании, со всеми этими шумами, комментариями внимательно посмотреть трудновато). Я сочиняю музыку, я пишу книги и я рисую; меня это наполняет. Или наполняло когда-то – когда я искал отдушину от сует этого мира в своей прошлой жизни… Когда я был человеком (а не кваклем, как теперь). Я люблю читать книги; я книголюб и буквоед. Я действительно считаю, что книга – это лучший подарок. У меня немало самых разных хобби, на самом-то деле; только вот женщин не переубедишь: если они сочли тебя скучным – значит, так оно и есть. Они любят ушами; им нравится, когда им говорят комплименты. Они кокетничают сами и ждут лёгкого флирта от нас.

     Нас, мужчин, упрекают в том, что мы не те, что прежде; но и в женском огороде хватает сорняков – они больше не хотят сидеть дома и варить борщи. Они вообще порой ничего не хотят; сами не знают, что хотят. Когда ты за ними ухаживаешь – они ноль внимания в ответ; когда же ты проходишь мимо, они начинают интересоваться сами. Странные, мнительные, агрессивные существа. Нет, я не ненавижу женщин, но общего языка я с ними не найду никогда – к сожалению (а может, и к счастью).

     Вот и удивительно, что Румелия сочла меня интересным (хотя поначалу в открытую невзлюбила за то, что я весь такой слабый).

     – Надумал ли ты чего путного, мой друг? – Спросил меня через некоторое время Архонт.

     – Пока ещё нет, но спешу тебя заверить, что думы мои не прекращаются ни на секунду.

     – Хвала богам. – Повеселел он, и предложил. – Сейчас я накормлю тебя своим фирменным блюдом. Садись; в ногах правды нет.

     Разумеется, он сказал всё это по-атлантски – другими, более изящными словами, но я вам перевёл на наш, общедоступный язык.

     – Ты умеешь готовить? – Поразился я. – А я думал, что у вас готовят только женщины.

     Тот скосил на меня глаза.

     – Каждый уважающий себя атлант умеет вкусно готовить. – Заявил он не без гордости.

     «То же самое говорят и в наше время», подумал про себя я. «Каждый уважающий себя итальянец… Каждый уважающий себя грузин… Ясно теперь, откуда это всё пошло; а ещё я слышал, что мужчины готовят вкуснее и лучше, чем женщины».

     Архонт приготовил такое… Пальчики оближешь. Это было неописуемо.

     И разговорились мы за едой с Архонтом знатно! У меня развязался язык (хотя квасного на столе в этот раз не было), и я начал рассказывать атланту про мир, в котором я жил раньше. Я сам от себя не ожидал, ибо я особой общительностью не отличаюсь.

     – А что вы вообще знаете об Атлантиде? – Спросил вдруг у меня Архонт.

     Дабы не обидеть друга, я отвечал ему полуправдой – знаю, это не совсем честно, но про гибель его (а теперь уже и моего) рая я даже заикнуться не посмел; я и сам надеялся, что на мой век хватит, что конец света случится здесь уже после моей смерти.

     – Из различных источников нам известно, что Атлантида является островом. Но каждый из этих источников (а их немало, что говорит о том, что многие ею интересовались – причём, некоторые посвящали этому всю свою жизнь) помещает сей остров в самые разные места одноимённого океана.

     – Как интересно! Куда именно, например? – Загорелись глаза у атланта.

     – За Геркулесовыми столбами…

     – За Геракловыми. – Перебивая, поправил Архонт. – Не знаю, как, по-вашему, а по-нашему мы зовём этого величайшего из эллинов не иначе, как «Геракл». Это же он победил Лернейскую гидру, Немейского льва и почистил Авгиевы конюшни (что есть сущая истина, а не миф, как вы считаете).

     «Похоже, про римлян, которые называли его «Геркулес», им неведомо», подметил я. «Оно и понятно; римляне сложились много позже древних греков».

     – Продолжай! – Настоял Архонт. – Я весь во внимании.

     – За Геракловыми столбами (то есть, за Гибралтарским проливом); также, её помещали в район Азорских, Канарских, Балеарских либо Британских островов; ею считали Доггер-банку, Ирландию, Мадейру, Гельголанд, Румынию (!), северо-запад Франции, Кельтский шельф (Литл Сол), Антарктиду, Перу, Бразилию, Крит, Санторини и какой-то безымянный остров в Чёрном море. Некоторые из этих мест существуют и ныне, но другие – покоятся на дне морском.

     Я проговорился? Вроде нет, судя по невозмутимому выражению лица моего собеседника. Ведь я так не хотел, чтобы он узнал, что Атлантида однажды погрузится в пучину. Навсегда.

     – Ты знаешь, мне эти ваши наименования не говорят ровным счётом ничего, за исключением Критиса и Геракловых столбов. Это не говорящие для меня названия, я хотел сказать.

     Он вдруг встал, вышел и порылся в какой-то своей кладовке, подсобке или чулане.

     – Ты вот что… Вот тебе карта; покажи мне все эти земли.

     Будь это современная карта мира, я как географ без труда указал бы местоположение всех перечисленных мной объектов. Всех до единого. Однако передо мной была примерно такая же карта, какую я потерял при пересечении двух разных миров, в портале Бездонного водоёма.

     Эта карта была чуть поновей той, что некогда я держал в своих руках (то есть, лапках-перепонках). Но за время моего пребывания в Атлантиде я немного освоил древнегреческий, и теперь мне было гораздо проще ориентироваться.

     – Здесь, здесь и здесь. – Уверенно показал я: да, очертания материков были несколько иными, но в целом атланты (или кто там, древние греки) были далеко не дураки, и их изображения мне были понятны. Или тогда, у озера я невнимательно всматривался в карту (да и был без очков), или здесь моё зрение восстановилось, но я всё указал правильно, верно. На мой взгляд. Да, ошибиться было невозможно.

     – А-а-а, ну, конечно же! – Радостно воскликнул Архонт. – Бывали мы. И тут, и там, и сям.

     – То есть – как это? – Не понял я. – Ваши мореплаватели бывали в Гренландии и Америке задолго до викингов и испанских конкистадоров? Они бывали в Испании и Африке задолго до финикийцев?

     Я был в шоке. Вот это да! Это новость, это открытие, это сенсация; никто не поверит… Где Нобелевская премия на моё имя?

     – Я не знаю, кто у вас называет вон тот большущий остров Гренландией, но да – мы бывали и там. Сущая, правда.

     – Но это же значит… Не зря индейцы в Перу до сих пор помнят, что задолго до шестнадцатого века к ним много-много сотен лет назад уже приплывали белые бородатые люди и передали им часть своих знаний!

     – Это значит, что ваши учёные, ваши исследователи правы каждый по-своему, мой друг; каждый из великих древних народов мог видеть Атлантиду в разных годах и эпохах, потому как это плавучий, дрейфующий остров. И всюду, где мы бывали, мы делились своим опытом, своими знаниями и умениями.

     Я чуть дара речи не лишился. Услышать такое! И не верить Архонту у меня не было оснований: всё же сходится. Постойте-ка…

     – А в каком месте находится Атлантида сейчас? – С тяжёлым сердцем спросил я, ожидая услышать не то, что я могу услышать.

     – А почему ты спрашиваешь? – Удивился атлант. – Во время моего прадеда это был бассейн моря у города Гелика, а ныне – «кочуем» подле Критиса и этого вашего… Санторина.

     Гром и молния! Я вздрогнул, ибо я услышал то, что так боялся услышать.

     «Крит, Санторини… Это конец; это последняя их стоянка, база, место».

     – Это конец… – Нечаянно озвучил я одну из своих фраз вслух. Господи, как же мне стало тягостно, горестно, грустно и печально одновременно! Невольно сжалось сердце, ибо я так привык к ним всем; так полюбил. Они стали мне семьёй; настоящей семьёй. Боже, за что мне это? За что ты так меня караешь? Но, быть может, пронесёт? Может, миф – мифом, легенда – легендой, а настоящее пойдёт по иному руслу? С более благополучным исходом.

     – Что значат твои слова? Я не понимаю. – Нахмурил брови Архонт.

     «Я тоже, дружище; я тоже».

     – Какой конец? О чём ты? – Повторил атлант, возвращая меня обратно к нашему непростому диалогу.

     – Да нет, ничего; забудь, тебе послышалось. – Поспешил разуверить его домыслы я и выйти сухим из воды, выйти из этого тяжёлого разговора. Хоть сквозь землю провались…

     – Не думаю, что мне показалось. – Заупрямился Архонт, и другими глазами посмотрел на меня; глазами человека, который боится разглядеть в своём собеседнике предателя. – Может, ты что-то знаешь? И молчишь. Говори всё, что тебе ведомо. Здесь и сейчас. Чтобы не было поздно, чтобы было время исправить…

     Если бы вы знали, насколько велико было моё желание поведать другу всё, что я знаю! Но я испугался. Я побоялся. Я струсил. Я подумал, что это его убьёт, что его сердце не выдержит такой новости. Ведь он был достойным сыном своей родины, которую он так любил, оберегал и защищал; для которой делал столько всего полезного. Не то, что я – неизвестно, кто и неизвестно, что…

     – Хорошо; я верю тебе, друг. – Успокоился Архонт, а меня точно без ножа зарезали. Мы пожелали друг другу приятных сновидений, но вышел я от него с глазами, преисполненными горьких слёз.

     Перед сном я ещё раз всё взвесил (не без помощи Маленького Зла).

     – Ты решил жениться на этой девчонке? – Заголосило оно.

     – Да тише ты… – Цыкнул я на него. – Где ещё я найду столь отважную и преданную женщину?

     – Не маловато ли недели знакомства для сочетания узами брака? Помни: здесь это на всю жизнь.

     – Я знаю.

     – Быстро же ты нашёл «рай». Красивая женщина и тёплая, приятная погода – это, по-твоему, рай? Глупец! Это лишь часть рая, но не он сам.

     Но я уже всё для себя решил, и отступать был не намерен. Да, на меня давили; да, я не знал, каким будет ответ Румелии, но назад дороги уже не было.

     Я нашёл атлантку, расчёсывающую гребнем у пруда свои слегка волнистые волосы, и выложил всё, как на духу.

     – А если у меня уже есть жених? – Спросила Румелия, но по всему было видно, что она довольна.

     – Послушай меня, девочка. – Сказал вдруг я. – Я не знаю, как принято у вас здесь, но тебе я прямым текстом, без обиняков заявляю, что бегать за тобой я не буду. Я уважаю ваши традиции и обычаи, но смеяться над собой, держать в неведении не позволю. «Да» – значит, «да»; «нет» – значит, «нет». Если бы у тебя имелся другой, ты либо сказала бы мне об этом сразу (как добропорядочная женщина), либо он сам (как настоящий мужчина) нашёл бы меня и разобрался по-мужски. Сейчас же выходит так, что ты пытаешься играть.

     – Присылай вечером сватов. – Ухмыляясь, ответила Румелия, и ушла восвояси.

     В селении меня зауважали, потому что каким-то образом прознали про мой разговор. Я стал своим, потому что в Атлантиде (в отличие от реалий двадцать первого века) главой семьи мог быть только мужчина, и женщина знала своё место.

     – Не слишком ли резким ты был со своей будущей невестой? – Воззвало ко мне Маленькое Зло. – Если уже сейчас проявил грубость.

     – Иначе она будет ездить на мне всю жизнь. – Отрезал вначале я, но спустя мгновение стал оправдываться. – Не люблю, когда со мной играют. И шуток я не понимаю также. Я человек конкретный, серьёзный; не пластилин. Я за равноправие, но за настоящее равноправие; не за подмену понятий, не за двойные стандарты. Я не допущу, чтобы женщина командовала мной и верховодила; но и со своей стороны, я тебе обещаю, что тираном я не буду. Даю слово.

     – Время покажет. – Вздохнул мой пушистый друг, и наклонил свою голову мне на плечо.

     Пришёл час, и я посватался к Румелии. Дорогие подарки, подношения, украшения и всё такое – спасибо Архонту. Мне ответили частичным согласием: оказывается, у них для жениха был предусмотрен испытательный срок. То есть, мы теперь жених и невеста, тили-тили-теста, но мужем и женой сможем стать лишь после того, как я на целую неделю наймусь батраком к отцу Румелии, и буду выполнять самую чёрную, самую грязную работу.

     – Посмотрим, какой ты будешь муж. – Посмеивался мой будущий тесть. – Поглядим, на что ты способен, и что умеешь.

     Я хотел уже ляпнуть нечто вроде «мы так не договаривались», но Маленькое Зло заехало мне по шее и сердито прошипело:

     – Ты любишь эту девку, или нет?

     – Да.

     – Тогда терпи.

     И стал я пахать, как папа Карло из «Золотого ключика». Я чистил рыбу, я надраивал полы, я прочищал от нечистот Фекалиум (местный аналог канализации – да-да-да, в Атлантиде задолго до римлян уже существовало нечто подобное). Я прибирал за свиньями, я доил коров и коз, я был пастырем для овец. Я чинил крышу, латал ворота, штопал одежду, я был прялкой; я, что только ни делал! С утра до ночи. Я так зае… В общем, я почти пожалел, что затеял женитьбу. Я дома так не вкалывал, в своей прошлой жизни! Работал, конечно; трудился в поте лица – но не настолько, не до такой степени. Я и так был худ, а ныне исхудал настолько, что был кожа да кости. Я думал, что не дотяну до конца своего последнего рабочего дня; думал, сдохну, не выгребу уже.

     – Тебе смешно, да? – Спросил я у Румелии на следующий день, когда она чуть не прыснула от смеха при виде моего измождённого лица. Я сидел и пил воду; всё никак не мог напиться.

     И только после уже я узнал, что моя невеста ишачила в доме Архонта столько же, сколько я – в доме своего тестя. Ну, она привыкшая, а мы, жители двадцать первого века, если только где-нибудь в глухой сибирской деревне такое видывали… Либо в Монголии, Гаити, Ботсване иль Афганистане (или где там ещё живут по старинке).

     – Мы пришли к выводу, что вы подходите друг к другу. – Сказали своё слово старшие.

     – А-а-а, да? Ну, дай Бог… – Я так умаялся за эти дни, что готов был услышать любой ответ.

     Нас решили поженить.

     – Где вы будете жить? – Осведомился мой тесть.

     – Как – где? – Не понял я.

     – Ты же сам рассказывал, что бесплатное жильё раздавали лишь в Советском Союзе. – Заметил Архонт. – А в дни той твоей жизни вам приходится занимать у банков огромный кредит.

     – Ну, да, вообще-то. – Признал я.

     – Ни того, ни другого в Атлантиде нет; ты сам, своими руками можешь построить свой собственный дом.

     – Дорого же ты мне обходишься! – Охал и ахал, эхал и ойкал, постанывал и вздыхал я, глядя на свои мозоли, порезы, синяки, ушибы и ссадины.

     Румелия только тихонечко посмеивалась.

     Архонт великодушно устроил меня к городскому зодчему, дабы я овладел кое-какими определёнными навыками. По образованию я инженер (бакалавр геодезии и картографии), поэтому стройка для меня – вещь не новая; но, чтобы самому, в одиночку, с нуля…

     Так что свадьба моя была на время отложена.

     Днём я вместе с прочими рабочими строил новый Акрополь, а вечерами потихонечку выстраивал своё жилище. Румелия не оставила меня одного, на произвол судьбы, и таскала мне тайком внеплановые угощения (дабы я сооружал не на пустой желудок).

     Когда всё (как я думал) было готово, я позвал тестя и Архонта снимать пробу, но пришло полдеревни.

     – Это что такое? – Вытянул перед собой руку тесть в направлении моей богадельни.

     – Д-дом… – Застучал я от волнения зубами.

     – Ты где-нибудь видел такой дом? – Спросил дед-зловред у Архонта. Тот же вопрос он задал всем, кто пришёл поглазеть на плод моих трудов.

     – А это что за трещина в стене? – Старец был в годах, но глазаст.

     – Осадка… – Посерел я.

     Не припомню, что в этот момент держал я в своих руках – может, кирку, или ещё что-то; но если б я находился сейчас со своим тестем наедине, я бы двинул ему этим предметом до искр из глаз, ибо он достал уже меня своими придирками. То ему не так, и это ему не так. Я-то полагал, что его личность – воплощение справедливости на земле, а он столь же дотошен, как один мой старый знакомый из моей прошлой жизни.

     – Ну, что ж. – Изрёк седовласый атлант. – Мы с Архонтом на правах старших переночуем сегодня в твоём «доме». Если всё пройдёт благополучно – будешь жить в этом доме с моей дочерью.

     – Идёт. – Устало молвил я.

     Как назло, ближе к вечеру сильно испортилась погода; поднялся мощный ветер. Я сидел, как на иголках, и поглядывал из дома Архонта на своё детище. К моему ужасу, ночью у моей халабуды снесло крышу (улетела далеко-далеко), а чуть позже он сложился, как карточный домик; развалился весь, внешними стенами наружу, приминая траву.

     Изнутри послышались громкие причитания (возможно, проклятия и маты).

     – Да чтоб тебя! – Старик (а затем и Архонт) стремглав вылетели оттуда.

     В селении, доселе мирно похрапывающем, зажглись огни факелов.

     – Ах, ты ж горе-строитель! – Взвизгнул дед. – Строитель-устроитель! Домомучитель! А ну, снимай портки: пороть буду!!!

     Дед (в его-то преклонных летах) гонял меня, как сидорову козу, по всему селу; одна сандалия у него слетела, и он бегал за мной так. Сколько кругов мы нарезали, я и вспоминать не хочу.

     Мне с превеликим трудом удалось замять инцидент; я пообещал тестю, что впредь такого не повторится.

     – Не повторится… – Зализывал он свои раны. – На порог не пущу, и дочурку не отдам, коли не научишься по-человечески дома строить!

     Утром надо мной уже всё селение ржало, точно табун отборных лошадей. Мне было и обидно, и неприятно. Как так получилось – ума не приложу. В той жизни на меня, как на работника не жаловался никто, и все постройки стояли нормально, без эксцессов. Похоже, в этой жизни строить я разучился.

     – Что ты надо мной смеёшься? – Разобиделся я на Румелию, которая потешалась наравне со всеми (но в своей обиде я не узрел, что это был не злой смех). – И ты туда же! – В сердцах бросил я, увидев, что смешно даже Маленькому Злу.

     – Ты фундамент клал? Хотя бы. – Поинтересовался Архонт, улыбаясь.

     – Я всё сделал!

     – Ладно; так уж и быть: поможем тебе всей деревней – по кирпичику…

     И снова смех (хоть и без издёвки).

     Я был раздавлен, уничтожен, огорошен окончательно; демонстративно встал и вышел; и пошёл я, куда глаза глядят.

     Мои ноги привели меня к пруду. Я стоял и смотрел на своё уродливое отражение.

     «Было бы чему удивляться», мрачно думал я. «Чёртова лягушка пытается быть человеком…».

     Мои мысли прервала атлантка, которая обнаружила моё отсутствие. Она почти сразу же последовала за мной, и нашла меня.

     – Не злись ты на них. – Начала она. – Они не нарочно.

     Я упрямо, гордо молчал.

     – Ты мужик – или ты трус? Возвращайся к нам обратно. Долго я ждать не стану.

     – Иди к ней, иди; ну? – Подталкивало меня Маленькое Зло.

     Я послушно приподнялся с корточек, и мы втроем вернулись обратно. На этом веселье закончилось. Никто больше не смеялся. Ну, а я взял себя в руки, и принялся строить дом заново. На сей раз у меня получилось, хотя и ушло вдвое больше времени. Теперь дело за свадьбой.

     К своему стыду, я смутно припоминаю нашу свадьбу – всё было, как в тумане. Помню, что было очень много народу; было шумно и весело. Атмосфера плясок и счастья. Танец, похожий на современный греческий – когда друг другу возлагают руки на плечи – и стар, и млад, и мужчины, и женщины – и кругом, хороводом медленно так пляшут, напевая какие-то (сейчас бы сказали – «восточные») мотивы. И у невесты вместо заколки – самая натуральная, самая живая бабочка, которая после нашего поцелуя встрепенулась и улетела по своим делам.

     Зато свою первую (действительно, первую) брачную ночь я запомнил на всю жизнь. Это было нечто!

     Если вкратце, то меня изнасиловали, сделали мужчиной; если более обширно, то и для меня, и для Румелии это был первый раз. Эта девушка оказалась настолько страстной и горячей, что я попросту обомлел. Как кошка, как хищница какая-то! Выгибала спинку, и любила, и близостью нашей мы занимались до рассвета (потому что и мне понравилось это занятие, и она увлеклась). И когда между нами происходила близость, я пытался быть максимально нежным. Но при этом я был голодный, ненасытный зверь, который давно уже не ел. Мне настолько сильно её захотелось, что… Её треугольник так и манил меня! Я целовал каждый миллиметр её загорелого, бархатного тела… И куда только подевалась усталость, заработанная во время испытательного срока? Улетучилась, как иод. Я поражался её прыти, её энергичности, её неземной красоте.

     Да, отныне я – мужчина. Наконец-то это случилось в моей жизни. Не то, чтобы я прямо стремился к этому, жаждал этого – в конце концов, есть и сорокалетние девственники. Живут себе преспокойно. Есть как Бенни Хилл или Вассерман, которые, имея подобный мне комплекс, ярко проявили себя в иных сферах; весьма успешно проявили – это очень умные люди. Есть священнослужители, которые дают обет безбрачия, целибата. Это не приговор. Если бы не эта атлантка, которую мне посчастливилось встретить на своём пути, вряд ли бы я сам когда-нибудь… Проявил инициативу. Ведь я тот ещё скромняга, на самом-то деле. И я предупреждал свою теперь уже жену, что я не человек, а лягушка в человечьем обличье – но её это не остановило, ибо наши чувства были любовью, а не преходящей эмоцией. Единственное, у меня после (да и во время) близости начало болеть сердце – у меня ведь врождённый порок сердца, а потому такие нагрузки мне противопоказаны. В принципе, ничего страшного – у меня всё это и раньше не «горело»; если мы снова этим займёмся, то как-нибудь потихоньку. Также, я привык всегда спать один – находиться в кровати единоличным пользователем, а тут такой дискомфорт с одеялами, покрывалами... Чтобы клочка хватило каждому, чтобы не дай Бог не помешать друг другу во сне. Всё это было ново для меня; пришлось привыкать.

     Наши бы посмеялись, сказав, что девушка до свадьбы и девушка после свадьбы – два совершенно разных человека! Но нет, только не в Атлантиде: моя невеста, а ныне жена была прекрасна даже безо всякой косметики; в этом плане мне повезло. Но ещё больше мне повезло, что Румелия была прекрасна внутренне: как человек она была бриллиант. Сейчас таких не найдёшь. Она не артачилась, как женщина двадцать первого века; не ругала по поводу и без. Не искала своего. Умела выслушать и дать дельный совет. Она была настоящей спутницей моей жизни, верной супругой, замечательной мамой для нашего совместного малыша и хранительницей семейного очага. Румелия оказалась отличной хозяйкой, прекрасно готовила и была самым настоящим сокровищем, и я берёг её, как зеницу ока. Я отдавал ей всего себя без остатка, любил искренне и по-настоящему. Между нами не было недомолвок и сцен ревности; мы не изменяли друг другу, ибо ни я не смотрел на других женщин (а зачем?), ни она.

     Время шло, и моя ненаглядная понесла. И снова я оказался на распутье.

     Как-то слишком уж быстро она забеременела – с первой же попытки. Есть же люди, которые годами стараются, и никак.

     Честно сказать, детей я не любил – ещё с прошлой своей жизни. А всё дело в том, что в двадцать первом веке люди перестали воспитывать своих чад, и уж тем более – наказывать их. Вот меня воспитывали традиционно, в ежовых рукавицах строгости и порядка. В меня буквально вдолбили, что такое «хорошо», а что такое – «плохо». Дети же сегодняшние – сущий кошмар! Они до крайности инфантильны, избалованы, им ничего не интересно. Они не сидят, как я, и не смотрят телевизор, не читают книги, не рисуют и даже за тетрис/смартфон/тамагочи их не усадишь – подчёркиваю, я о маленьких детях, лет до десяти. Ужасно неусидчивые, везде лазают (и не просто лазают, а носятся, как угорелые). От них очень, очень, очень много шума (особенно, когда их много, и когда они орут, как бешеные – а орут они почти всегда, по поводу и (чаще всего) без). Далеко ходить я не стану: в моей прошлой жизни в многоквартирном доме, где я жил, надо мной жила семья с тремя (!) распоясавшимися детьми, и это был конец света. Родители толком не занимались с ними – попустительство, разгильдяйство, расхлябанность, этот пресловутый русский «авось»… Потакание капризам, закрытие глаз на откровенные шалости, предоставление самим себе. К тому же, когда началась пандемия, и без того домашние соседи превратились в заядлых домоседов. Школа, как правило, ввиду сменяющих друг друга бесконечных карантинов не учится – вот же повезло. Квартира для них – точно футбольное поле! Бегают и бегают без конца, учитывая повышенную слышимость в самом здании; хоть бы на пару-тройку минут присели да занялись чем-то более полезным. Я неоднократно приходил ругаться (можно же резвиться на улице – земля-то, в отличие от моих ушей, всё стерпит), ибо после тяжёлого рабочего дня уставшему человеку реально хочется тишины и покоя. Ему рано вставать на работу, но у соседей, что ни ночь – то пьяные гулянки (опционально – с сабвуфером), то «партсобрания»; помимо своих спиногрызов зовут в гости других. И они скачут, скачут, скачут… А потому вполне резонный мой вопрос: да какие ещё дети? Зачем они мне нужны?

     Другой, немаловажный аспект – это наследственность. У моей бабушки было очень плохое зрение, вялотекущая шизофрения и сахарный диабет; у дедушки радикулит и хронический алкоголизм; у отца проблемы с желудком, у мамы – с сердцем и печенью. Так зачем же плодить очередного больного? Если ему передастся хоть что-то (включая мой букет). Гены – вещь упрямая, а я не враг своему же ребёнку.

     Однако я не хотел поступать, как мой отец – мне не хотелось бы, испугавшись ответственности, бросать семью (жену и ребёнка) на произвол судьбы; не в моих это правилах и принципах. Поэтому я ночь не спал, размышляя, как же мне правильнее поступить в этой ситуации.

     Румелии я не показал всем своим видом, что ребёнок мне не то, что не нужен – просто на данный отрезок времени он ни к селу, ни к городу. Я был просто не готов, хотя как можно быть не готовым в 31, имея и жильё, и работу. И красавицу жену; хорошую, умную и добрую. Я сидел, раздумывая, и мысленно заламывал себе руки.

     – Любишь кататься – люби и саночки возить!

     – Ой, не жужжи! – Отмахнулся я от Маленького Зла. – И без тебя тошно.

     Судный день настал, и малыш появился на свет. Девочка. В этот ответственный момент я был рядом, дабы поддержать свою супругу. Мне было без разницы, кто родится – мальчик или девочка; для себя я решил, что приму любое дитя.

     Но при виде окровавленного, беспомощного комочка меня бросило в дрожь. Снова моя слабость. Моей решительности и след простыл.

     – Возьми его на руки, и изменишь отношение. – Слабым, но в то же время твёрдым голосом предложила Румелия, почуяв неладное.

     Я выхватил и не дышал. Я боялся навредить, я боялся уронить. Девочка тянулась ко мне, а я вёл себя, как идиот и скотина. Нет бы – поцеловать жену, поздравить её, а я стоял, как истукан, как каменное изваяние. Ненавижу себя за эту минутную слабость. Да, я растерялся, но это было непростительно.

     Наша семейная жизнь стала трудней. Ребёнок – не котёнок, не собачка, не Маленькое Зло; его нужно беречь и заботиться о нём. Переодевать, кормить, не спать ночами. Слишком уж больших хлопот Румелия-младшая нам не доставляла (будучи достаточно спокойной девочкой), но всё же трое – это уже не двое. Ответственность возросла. Но и тогда я не предал. Я не задерживался на своей работе и со всех ног спешил к своей семье, ибо такой семьи в моей прошлой жизни не было. Я уже сделал свой выбор, и какая-то другая женщина мне не нужна.

     Мы купали своего ребёнка и купались сами. В честь рождения дочери я собственноручно посадил дикую смоковницу, и каждый день поливал, удобрял её. Сам смастерил кормушку для птиц. Я думал, что вот он – мой рай. Прямо в моих ладонях. Но…

     После родов моя жена изменилась. Нет, она была почти такой же, но стала несколько мягче (но и тише, но и молчаливей, но и менее эмоциональней). Блеск в её глазах потух, и всё её внимание было сосредоточено исключительно на малыше. Я всё понимаю, но теперь я был только лишь кормильцем и добытчиком; ни доброго слова, ни ласки, ни улыбки при моём приходе… Может, это всё временно? Бог его знает. Что я делаю не так? Я стараюсь делать их обеих счастливыми, дабы они ни в чём не нуждались. Иногда мне даже казалось, что она меня разлюбила. И что она нашла во мне тогда? Привлекло, что я – из будущего? Меня ведь ни одна женщина не любила (за исключением разве что мамы), женским вниманием я не избалован; поэтому поведение моей супруги вызывало во мне тревогу и беспокойство. Я не требовал от неё исполнения супружеского долга, ибо лично для меня это не самое главное в жизни; духовная близость была мне дороже. И выговориться мне было некому, ибо у Архонта своя жизнь, свои проблемы, свои двое детей; а Маленькое Зло… Ну, оно не всегда понимает меня, а в данной ситуации ему и вовсе нечего мне подсказать.

     Психологов тут нет, да я и в прошлой жизни не особо-то им верил. Эх, перестали мы с Румелией разговаривать по душам, как когда-то… Дурное у меня предчувствие. Что-то не то, реально; что-то произошло… И вина эта – извне. Не на ней и не на мне. Знаете, словно, все-все-все мои негативные мысли, всё отрицательное – будто всё это материализовалось, приобрело форму. И рай перестал быть раем.

     Тем временем в Гелиополисе объявился некий Инфернон, который начал совращать и умы, и тела (точнее, я лишь к этому моменту услышал о нём, а появился он не вчера и не позавчера). Я не знаю, кто это; кто он, и откуда. Однако его «учение» начало стремительно распространяться по всему острову. Острову по имени «Атлантида».

     Ещё совсем недавно всем распоряжались правители и воины, жившие отдельно от основной земледельческо-ремесленной массы на Акрополе коммунистической общиной. Но теперь Инфернон посеял зерно раздора, и всё пошло наперекосяк: демократия, условное равенство сословий рухнуло.

     До тех пор, пока в атлантах сохранялась божественная природа, они пренебрегали богатством, ставя превыше его добродетель; но когда благодаря проискам Инфернона божественная природа выродилась, смешавшись с человеческой, они погрязли в роскоши, алчности и гордыне.  Сначала в Атлантиде правили цари, затем аристократы, затем народ и, наконец, толпа. И вся эта катавасия случилась, приключилась в течение нескольких месяцев. Самое странное и самое страшное, что Инфернон появился в Гелиополисе примерно в то же самое время, как портал занёс сюда нас с Маленьким Злом. Неужели портал пропустил в Атлантиду кого-то третьего? Того, кого я не знаю. Или это всё же кто-то из афинян?

     Так закончились те полтора года рая, которые я прожил в Атлантиде. Теперь всё стремительно менялось, и не в лучшую сторону. Я винил исключительно себя – а то, кого же ещё? Как злой рок судьбы. Именно с тех пор, как я здесь появился, начался упадок Атлантиды; медленный, но верный. Медленный? Неподходящее слово. История острова насчитывала тысячелетия, но полутора лет хватило, чтобы всё это уничтожить на корню.

     Этот Инфернон первым делом истребил кентавров (что они ему сделали?) и стал нашёптывать царю начать войну с Афинами. Когда же богоподобный владыка отказался воевать с Афинами и прочими древнегреческими полисами, Инфернон каким-то образом его сверг, и посадил на трон своих ставленников, элиту. Но тогда возмутился весь народ, пошли волнения, и Инфернон затерялся в толпе – которая и стала править отныне.

     Мы, проживая в тихом, спокойном местечке вдали от всех этих событий, кормились лишь противоречивыми слухами, и считали их сплетнями, россказнями, враками. Но с каждым днем, пропасть, в которую катился остров, становилась всё глубже и всё шире. Один-единственный человек смог нарушить покой целого густонаселённого острова. Инфернон исчез (или затаился на время), но зёрна, посеянные им однажды, взошли; рай стал превращаться в ад.

     Однажды, возвращаясь с работы, я увидел следующую картину: двое взрослых, крепких, горячих, волосатых и бородатых мужчин средь бела дня, прямо в поле у дороги занимались крепкой мужской дружбой – никого не стесняясь, не обращая ни на кого внимания. А ещё говорят, что это наш двадцать первый век – полнейший разврат. Конечно же, я наслышан был, что в Древней Греции содомия была нормой, была в порядке вещей – но чтобы и здесь, в Атлантиде, имело место мужеложство, да ещё и так, да ещё и прилюдно?

     – Ты чего застыл, Шмыгль? Присоединиться надумал? – Крикнуло мне в ухо Маленькое Зло.

     И мои ноги понесли меня подальше от этого места.

     Как известно, беда не приходит одна. В один не самый прекрасный день я переступил порог своего дома и почуял неладное: жена не выбежала мне навстречу, и детского крика я не услышал.

     Румелию я нашёл крайне подавленной. Она хранила молчание, и меня это насторожило.

     – Что случилось? – Спросил я, хватаясь за сердце. – Где ребёнок?

     Она медленно перевела на меня свой взор, и взгляд её был отстранённым, потерянным, пустым. Она, смотря на меня, будто смотрела перед собой или сквозь стены; она не видела меня.

     – Ты вспомнил о дочери? – Румелия произнесла эту фразу так, словно это был не вопрос.

     – Я всегда о ней помню… Да что такое??? – Разволновался я не на шутку.

     – А нет больше нашей малышки. – Сказала жена, и нервно, истерически расхохоталась. – Ты ведь не хотел её как бы. Я права?

     От испуга я сжался в комок и жутко побледнел. Встал и начал искать по всему дому Румелию-младшую.

     – То есть, как это её нет? А куда она могла деться? – Расхаживал я взад и вперёд, вдоль и поперёк, поднимая подушки и заглядывая под мебель.

     Я снова присел и взял её руки в свои.

     – Расскажи, что произошло.

     – Пропала она; исчезла. – Устало молвила Румелия, глядя мне в глаза. – Я не добудилась её, и побежала к знахарю. Я отлучилась буквально на миг… Хвать – а её и след простыл.

     Я был наслышан про киднеппинг. Но здесь, в Атлантиде?!

     Я застал тот остров в период его наивысшего рассвета; я очутился в золотом для Атлантиды веке. Но рай этот растаял, как лёд, начав превращаться в ад.

     Дочь мы искали всей деревней, потому что Архонт, долгих лет его жизни, не оставил, не бросил нашу семью в беде, подключив всех, кого только можно. И мы ходили-бродили, блуждали, искали по полям да по долам, по горам да по горным ручьям, вброд и вплавь… Тщетно; надежда оставила и моё сердце, и эти некогда чудесные края.

     Не отчаялась лишь сама Румелия, загоревшись навязчивой идеей разыскать младенца (нашему малышу было всего пара месяцев от роду). К моему горю и ужасу, она сошла с ума; она звала ребёнка день и ночь, в разных местах, и это было страшно.

     – Ну, где же ты, где? Откликнись, отзовись; ответь на мой зов. – Призывала Румелия, появляясь то в одном, то в другом месте. Она пешком, босая поплелась в Гелиополис, искренне надеясь, что, возможно, наша малышка там.

     «Странницей» отныне прозвали её; ссутулилась она, и от былой красы не осталось и следа. В её двадцать один год на её лице проступили морщины (хоть и не глубокие), а волосы покрыло серебро (хоть и едва заметно). Всюду следовала она, жалобно зовя свою дочь. Это было очень страшное зрелище.

     Я чисто случайно нашёл жену, поймал её, взял за руку и потащил назад, домой. Но Румелия с силой оттолкнула меня, и сказала с нотками ненависти, злости и обиды:

     – Это всё ты! – Упираясь, стучала она об меня своими ладошками. – Как ты появился, так всё и случилось.

     – В чём моя вина, скажи? – Нервно мигая, говорил я, пытаясь её приобнять. – Я люблю и тебя, и дочь.

     – Зато я больше не люблю тебя! – Отрезала она, хотя я чувствовал, что она лукавит, ибо где-то внутри, в глубине своей души она всё ещё любила меня. – Я больше не верю тебе! Ты предал нас!

     Тогда я выхватил из-за пазухи нож, вложил его в ладонь своей супруги и приставил к своему сердцу.

     – Ну, давай. – Сказал я. – Покончим же с этим недоразумением раз и навсегда, здесь и сейчас. Убей меня, раз я такое ничтожество. Избавь и себя, и меня от страданий разом, ибо без вас мне жизни нет.

     И я не блефовал, уверяю вас. Я был в таком эмоциональном возбуждении, что готов был принять смерть из рук любимой женщины – лишь бы она больше не мучилась.

     Что же до Румелии, то она и без ножа запросто бы меня прихлопнула (одной левой, при её-то силе, божественно-атлантической природе); но сейчас она была слишком в себе (или наоборот, не в себе) и не та, что раньше.

     – Уходи. – Выдавила из себя супруга. – Уходи немедля, пока я не наделала глупостей.

     И я оставил её на некоторое время, но позже вновь разыскал её. Потому что я не мог иначе, понимаете? Мы не только в радости, но и в горе должны быть рядом, помогать друг другу. Да, в прошлой жизни я был амёба, эгоист, и Бог знает, кто ещё – но я нашёл своё счастье, и просто так сдаться, упустить его я не смел. Я должен, обязан поддержать ту, что избрала меня в спутники жизни. Посмотрите, посмотрите на фауну: лебеди, киты, ламантины до последнего вместе; даже после смерти своего партнёра они рядом с ним. Вот это любовь, вот это привязанность, вот это преданность.

     Я обнял свою женщину, и поцеловал её. Я дал понять, что не брошу, не оставлю её в любом случае. Она затихла, немного успокоилась.

     Я не знаю, какая гадина причинила нам вред; у меня не было здесь врагов. Ни с кем за последнее время я не ссорился. Поэтому я тем более не мог понять, кто мог похитить (и/или) убить наше беспомощное, беззащитное дитя. Да, я не люблю детей; да, мне претило с ними возиться. Но я пересилил себя, своё эго, и изменился. Я возлюбил свою малышку, свою девочку, и всё для неё делал.

     Я вырезал из дерева для неё куклу Барби (древние атланты не оценили, пришлось переделать в Афину); я вытесал из камня каких-то животных. Я брал ребёнка на руки и шептал сказки, пел колыбельную. Она тянулась ко мне ручками, и я был на седьмом небе.

     А теперь… Где это всё? Чёрный для меня день, хотя прошло уже три недели, как мы осиротели.

     Я наивно считал, что на этом наши беды закончатся… Как же я ошибался!

     Я находился на побережье. Что я там делал – уже не помню. И тут я увидел белый дымок. Там, вдали, за морем. Меня это насторожило. Вообще, в последнее время я только и делаю, что настораживаюсь! Как мне всё это надоело.

     Будь у меня при себе сотовый, я бы набрал Архонта и поделился с ним увиденным. Но ждать пришлось до самого вечера.

     – Ты уверен? – Спросил атлант.

     – Абсолютно.

     – Ну, судя по карте, в той стороне у нас Критис, и этот ваш… Который ты называешь «Санторин».

     – Что бы сие могло означать?

     – Гора богов, мой юный друг; похоже, что она проснулась.

     Меня передёрнуло.

     – Олимп? Но он же находится на материке!

     – Это другая гора богов. – Кажется, Архонт обиделся.

     Назавтра (благо, был выходной) я снова отправился к берегу. Подзорная труба, в отличие от карты, при пересечении портала не потерялась, и сейчас я напряжённо вглядывался вдаль.

     – Что ты видишь? – Полюбопытствовало Маленькое Зло. Оно бы залезло в трубу, если б могло.

     – Да ничего хорошего. – Объяснил я. – Это вулкан.

     – Ну и что?

     – А ничего; только вот именно при извержении вулкана на Санторине погибла целая цивилизация; ушла целая эпоха. Минойская культура была уничтожена; Атлантида автоматом ушла на дно морское…

     – А с чего это ты взял, что именно мы застанем это бедствие, этот катаклизм? Ты даже не знаешь точно, какой сейчас год.

     – А потому что так всегда, когда речь идёт обо мне. «Закон подлости», знаешь? Всегда именно в моё присутствие что-то случается и происходит, как злой рок, как напасть. Не уйти, не скрыться.

     – Дурные мысли притягивают зло. – Заметил мой питомец. – Не накаркай.

     «Да тут хоть каркай, хоть не каркай», подумал я. «Всё одно, и конец неизбежен».

     Предчувствие меня не подвело: белый дымок сменился чёрной копотью. Пепел и гарь витали в воздухе. Шестое чувство не обмануло меня, а среди атлантов началась паника.

     Теперь на меня смотрели косо все; когда я шёл по улице, на меня показывали пальцем.

     – Буревестник! – Процедил один.

     – Прочь с дороги! – Не поздоровался другой.

     Я – к Архонту, но и в его доме иссякла всякая надежда; мне явно были не рады.

     – Больше всего атланты не выносят неправду. – Укоризненно, с порога заявил мне древний грек. – Ты лжец и обманщик.

     – Да вы все что, белены, объелись, что ли? – Чуть не заревел я, как девчонка. – Я-то тут при чём?

     – При том, – Наступал мой друг. – Я же спрашивал тебя! Спрашивал или нет? Я спросил однажды: «Может быть, ты что-то знаешь? Может, ты что-то недоговариваешь?».

     Намёк был ясен; отвертеться не удастся.

     – Выслушай меня! – Чуть не плакал я.

     – Проваливай! – Ответили мне, и захлопнули дверь.

     Я весь как-то обмяк, и медленно опустился на землю.

     Удивлению Архонта не было предела, когда на следующее утро он обнаружил за своей дверью мой силуэт – я так и не ушёл.

     – А ты упрям! – Похвалил он. – Крепкий орешек. Ну, что ж; проходи…

     И я в красках поведал атланту всё, что мне было известно. И по мере того, как я говорил, его лицо вытягивалось всё больше и больше.

     – Почему ты раньше, сразу мне всё не рассказал? – Начал ругать меня Архонт. – Может, не было бы так поздно, и мы что-нибудь, да покумекали. Отплыли бы на лодках всем своим народом.

     – Не поздно? – С сомнением произнёс я. – Да кто бы мне поверил? Какой-то чужестранец придёт с поклоном к самому владыке Гелиополиса и начнёт утверждать, что Атлантида падёт не от меча, но от воды и огня? Однозначно мои дерзновенные речи сочли бы сущим бредом, а меня сварили б в кипятке; или посадили бы в бочку, как Диогена (или как там его).

     – Тебе бы поверил я, как минимум. – Сделал акцент мой друг, и несколько смягчился. – Ибо я знаю тебя не первый день. Я вижу, какой ты; почти насквозь вижу. Просто я не приемлю утайки. Ты скрыл, и это скверно.

     Я призадумался.

     Надобно бы заметить, что в школе все мы изучали теорию движения литосферных плит; школьный курс географии. Континенты перемещаются, хоть и крайне медленно (по нескольку сантиметров в год). Южная Америка отдаляется от Африки, а Индийская плита напирает на Евразийскую (оттого Гималаи только растут). Атлантида же, являясь островом, была уникальным явлением природы, восьмым (если не первым) чудом света: это был единственный в мире остров, который «плавал». Он перемещался, равно как и материки, но гораздо шустрее их; именно поэтому Атлантидой называли столь разные по площади и отдалённости земли – как уже говорил Архонт, сей остров бывал вблизи всех тех мест, и передавал часть своей культуры, своих знаний местным народам. Ни Мадейра, ни Крит, ни что-либо ещё Атлантидой не являлись; просто этот удивительный, дрейфующий остров заплывал в самые разные места, оставаясь при этом в рамках нынешнего Атлантического океана.

     Во время моего пребывания в Атлантиде этот остров находился вблизи Крита и Санторина; но, даже если бы я рассказал Архонту всё тогда, полтора года назад, ситуацию бы это не изменило: каким бы «быстроходным» ни был остров, всё же это был вам не какой-нибудь там скоростной катер. И в случае геологической катастрофы на Санторине (которая таки произошла), Атлантида не смогла бы, не успела бы отплыть на безопасное для неё расстояние, при её-то габаритах в 530х350 км.

     В один день и бедственную ночь случилось то, чего я так боялся: на Санторине произошло мощнейшее извержение вулкана. Грохот был такой неимоверной силы, что у меня из ушей потекла кровь – кажется, вершина горы была закупорена, точно бутылка вина – крепкой пробкой. Обнажилась кальдера, жерло вулкана. Через подзорную трубу я лицезрел огненные потоки лавы, раскалённой магмы, которые, сбегая сверху вниз, с горы, сжигали всё на своём пути (включая скот, женщин и детей), уничтожая некогда буйную растительность. Обрушиваясь в воду, потоки лавы ужасающе шипели, но мгновенно застывали. Я, стоя на берегу, дотронулся до воды: она кипела! Какие-то бульки, воздушные шарики были в ней.

     Вулканический пепел покрыл почти всю территорию Атлантиды слоем до десяти см, и плодородные поля, дающие по несколько урожаев в год, скончались, придя в негодность. Теперь почва была непригодна для возделывания в течение нескольких лет, а это означало только одно: голод и погибель (хорошо, что в амбарах, закромах имелись запасы зерна и прочих продуктов – но насколько долго их хватит?).

     Средиземноморский свежий воздух сменился палёным смрадом, и средиземноморский же тёплый климат приказал долго жить. Я почувствовал озноб и начал стучать зубами.

     Я уже было вздохнул с облегчением; я наивно посчитал, что это – всё; но, увы, увиденное мной было лишь начало конца.

     Внезапно Атлантиду начало трясти: началось землетрясение. Кто-то (или что-то) пыталось расколоть её на части; в земле обнажились глубокие трещины. Они удлинялись и расширялись. Я вскрикнул и побежал прочь.

     – Уходим! – Заголосил я, вбегая в свой дом, пытаясь увлечь за собой свою вторую половину. Но Румелия и не думала уходить.

     – Я никуда не уйду! – Заупрямилась она. – Я не покину эти края; это моя родина. Ты иди, если хочешь; что же до меня, я приму смерть здесь. Коли суждено…

     – Да послушай ты! – Начал я трясти жену за плечи. – Одумайся, прошу тебя! Уйдём же скорей! Оставаться здесь есть великое безумие!

     Но она, к моему полнейшему шоку, отодвинула меня в сторонку, проследовала к бутылке и начала её. С горла.

     – За тебя, малыш. – Горько усмехнувшись, отхлебнула она.

     Тогда я выхватил зелёного змия из её рук, и разбил на её глазах. Брови её поползли вверх, но она не отчаялась и потянулась за второй бутылкой.

     – Это не та Румелия, которую я когда-то знал! – Посетовал я с горечью. – Та Румелия сама бы убежала, да ещё и меня под мышку.

     – Я никогда не откажусь от земель атлантов, своих предков; запомни это. – Посерьёзнела она, и вышла вон, раздумав напиваться.

     – Не ходи туда! – Помчался я за ней. – Проклятье…

     Поздно: Румелия попала под серный дождь, и теперь её некогда прекрасное личико было изуродовано! Ей обожгло лицо…

     Но и тогда я из последних сил накрыл её какой-то тканью (или это был плащик?), и со всей дури запихнул в дом.

     – Сиди здесь, я сказал! – Заорал я что было мочи.

     Мы переждали непогоду, и я решил попытать счастья.

     Я выглянул во двор. Разруха и ад вместо рая. Жалкое было зрелище…

     Я дошёл до берега, и пред моими глазами было страшное: стена воды с многоэтажный дом. Медленно, но верно она приближалась к Атлантиде. Волна смерти…

     Невдалеке от меня проплывала стая весёлых и беззаботных дельфинов. Я посвистел, подзывая их.

     Главный из дельфинов, их вожак тут же подплыл ко мне, вынул из воды голову и уткнулся мордочкой мне в ладони.

     – Ар-ар-ар! – Гортанно поприветствовал он меня. – Ки-и-и-и…

     – Не в этот раз, дружище. – Едва проговорил я. – Нет у меня для тебя сегодня рыбки. И в мячик тоже не сыграем.

     «Если только в ящик», мысленно добавил я. «Скоро все там будем».

     Но дельфин и не думал обижаться. Хотя улыбаться он перестал.

     «Чего ж тебе угодно?», прочитал я в его глазах.

     – Помоги мне. – Начал молить я, вставая на колени. – Спаси мою радость, мою ненаглядную. Пусть лучше я умру, нежели она.

     Дельфин молчал, внимательно глядя на меня.

     – Я знаю, что некогда вы были людьми; знаю, что человеку далеко до вашей доброты. Кто я, чтобы просить вас о помощи? Ведь люди причинили вам (и не только вам) столько вреда… Ещё я знаю, что вы, как и многие другие животные, предчувствуете опасность. Я знаю: вы плывёте отсюда прочь, покуда ещё есть такая возможность. Но у нас такой возможности нет, ибо весь наш деревянный флот сгорел. Мы будем вынуждены уйти на дно вместе с Атлантидой. Поэтому я прошу, молю тебя: спаси и сохрани мою Румелию. Я усажу её к тебе, и она, держась за твой плавник, спасётся.

     – Беги же, за возлюбленною своей! – Молвил мне дельфин после долгого молчания. – Спеши на всех парах. Скорей же, покуда я не передумал.

     И побежал я пулей к дому, быстрее ветра. И, найдя обезображенную Румелию, я потащил её через силу к морю. Она же была так подавлена, что уже не сопротивлялась.

     Я успел, и вот: осталось только попрощаться.

     – Я люблю тебя; ты слышишь? – Обратился я к своей жене.

     Кожа из-за ожогов свисала у неё клочьями, но глаза были теми же самыми, что и когда-то: выразительными, ясными, внимательными, добрыми.

     – Прости меня, о чужеземец. – Выговорила она, но волнения была не преисполнена. – Я полюбила тебя, и люблю до сих пор; я не ожидала, что люди двадцать первого века способны так любить. После всего…

     И я со всей нежностью её обнял, и сказал следующее:

     – Когда-нибудь мы обязательно встретимся вновь, я обещаю. – Глотая слёзы, говорил я, и мне уже было всё равно, что женщина видит, как плачет мужчина (я знаю, что атлантки этого не любят). – Но не сейчас;  я не могу отправиться с тобой вместе. Дельфин может взять с собой лишь кого-то одного, и я жертвую собой ради тебя.

     И мы держались за руки, и это был один из самых трогательных моментов в моей жизни.

     – Медлить нельзя. – Напомнил дельфин. – Моя стая ждёт меня.

     – Плыви же, Божье чудо! Плыви, что есть сил! Минуй же все преграды без ущерба для себя и всех твоих друзей. Убереги мою супругу от всех тягот и невзгод. Не дай ей погибнуть! Отвези её далеко-далеко, хоть на край света. Пусть Афины, иль Спарта, иль Фивы, иль Микены, иль Коринф, иль какой другой полис станет ей новым домом, и да будет она в счастье и здравии добром! Все греки друзья друг другу – неважно, минойцы, дорийцы, ахейцы, эолийцы, македонцы, иллирийцы ли они; Аргос, Эпир иль Троя родина им. Я не думаю, что они распнут мою атлантку; не думаю, что встретят там её без ласки и почёта. Это великие люди, каких мало нынче в веке двадцать первом; пусть привечают там её с добром.

     И усадил я ненаглядную свою к дельфину, и вот: всё дальше от меня зазноба моя. И расплакался, и разревелся я, ибо больше не было моих сил.

     – Будет тебе уже. – Начало успокаивать меня Маленькое Зло. – Пойдём домой.

     И поплёлся я, оборванный и уничтоженный, обратно. И навестил я Архонта.

     – Как ты, Архонт? – Переживая, поинтересовался я. – Могу я чем-нибудь помочь?

     – Не печалься, мой друг, и загляни в тот чулан под лестницей – там золота хватит на целый Юпитер.

      – Да я не об этом…

     – А о чём же? – Пожал плечами атлант. – Мы все остаёмся, и примем смерть из рук наших богов; достойно, с гордо поднятой головой. Трусов среди нас нет.

     И я не переставал восхищаться ими.

     – Не держи на меня зла, если вдруг что. – Сказал я. – Я не самый лучший представитель цивилизации двадцать первого века; не суди по мне обо всех. Есть люди гораздо лучше меня.

     – Мне посчастливилось встретиться с будущим прежде своей смерти. – Философствовал Архонт. – Человек ты хоть и слабый, но честный; мне не в чем тебя упрекнуть. Будь, что будет!

     И мы возлегли на циновку, и стали ждать конца.

     Мне вдруг захотелось послушать что-нибудь из репертуара ParadiseLost – ибо Атлантида и была тем самым потерянным раем; раем, который я потерял. Но плеера у меня с собой не было, хотя при виде всего произошедшего в голове закрутилась песня другой группы – а именно, песня «DaimononVrosis», со всей её греческой атмосферностью и сверхмелодичными флажолетами.

     Атлантида (а именно такие её представители, как Румелия и Архонт) подарили мне рай; а что хорошего, что полезного сделал для этого острова я? Я делал горшки, я строил Акрополь; я был столяром и плотником, скульптором и каменотёсом. Но что-то мне подсказывало, что я не стою ни денария; что я привнёс весьма скромную лепту – скорее, ложку дёгтя в их бочку мёда. Вкусного верескового мёда. Мой фантазм подошёл к своему логическому завершению…

     – Пойдём, порыбачим? – Осенило тут атланта. – В последний раз. Не переживай, моя семья в безопасности под крышей моего дома. Пока этот дом стоит, мне не о чем беспокоиться.

     Мы встали и пошли к пруду. К тому самому, где когда-то (давным-давно, точно целую вечность назад) Румелия набирала воду, а я только-только, едва-едва был с ней знаком.

     Дойдя, мы ощутили сильный запах морской воды – и вот, вместо неба пелена воды. Скоро она накроет нас…

     «Порыбачили…», подумал я, расстроившись. «Похоже, это действительно конец. Сейчас мой рай пойдёт на дно, как «Титаник» в 1912-ом…».

     – Ныряй! – Приказал вдруг Архонт.

     Мы переглянулись с Маленьким Злом.

     – Ныряй! – Повторил атлант, выхватывая меч. – Прыгай же в пруд, дурья твоя башка! А не то я буду вынужден тебя убить…

     Как я сразу не догадался? Я же – лягушонок, и водоёмы для меня – порталы между разными мирами!

     И я прыгнул…

     «Это же Илларион Герт – в его книгах дети появляются посредством поцелуя!».

     Я пожал плечами, вспоминая эту, брошенную кем-то, фразу из моей прошлой жизни. И тут я ужаснулся: а где же я теперь?

     Вокруг была беспросветная тьма. Моё тело страшно ныло.

     Через некоторое время до меня дошло, что я – в тропическом (если не экваториальном) лесу. Густые заросли джунглей, очень влажно и тепло – прямо как в Черапунджи.

     Что-то мохнатое начало взбираться по мне… Я дико испугался и с силой отшвырнул это «что-то» прочь, заорав благим матом.

     – Ай… – Кажется, я зарядил своего «обидчика» прямо в ствол ближайшего дерева. – Ай-яй-яй-яй-я-а-ай!!!

     Мне это жутко не понравилось. Что за чертовщина? Я кого-то ударил? Причинил боль и вред?

     Почти на ощупь я добрался до места, откуда слышались вопли.

     Я щурился, щурился и, наконец, кое-как рассмотрел упавшего зверька.

     К моему удивлению, это был красный тонкий лори, собственной персоной! Такие тили-мили-трямки обитают на Цейлоне (Шри-Ланке). Только у этого были совсем уж огромные зенки. Ещё у него имелся очень длинный и пушистый хвост, как у кошки или лемура. Хвост этот игрался сам по себе, будто и не был частью своего хозяина. И сам лори был пушистее среднестатистического; я даже замялся: лори это, или всё же лемур. Это животное сопело; у него было тяжёлое дыхание. Оно зализывало свои травмы и поглядывало на меня, как затравленный зверёк на браконьера. Похоже, я здорово его обидел, и мне от этого было не по себе.

     – А ты кто? – Изумился я.

     – Как это кто? Ты чего, Шмыгль? – Жалобно всхлипнуло моё Маленькое Зло. – Это же я! Разве ты меня не узнал?

     Встрече я был несказанно рад.

     – Ты как Джон Леннон или Оззи Осборн в этих своих круглых «очках». – Засмеялся я.

     – Кто все эти люди? – Не разделил моего юмора пушистик.

     Я бережно взял несчастного на руки, слегка прижал к себе и начал гладить, прося прощения за свой швырок-кувырок.

     Теперь Маленькое Зло выглядело довольным.

     – Пожалуй, я останусь здесь. – Сказало оно, зажмурившись от удовольствия. – Лемуры мне по нраву. Мур-мур, мой лемур…

     – Ты сказал – лемуры? Ты считаешь, что мы – в Лемурии? – Ахнул я.

     – Возможно. – Зевнул мой зверь и уснул у меня на коленях самым сладким сном…

     Так я выяснил, что от страны к стране облик моего животного постоянно менялся; и если в Атлантиде меня сопровождало подобие морской свинки или хомяка, то здесь рядом со мной был то ли лори, то ли лемур. Вот такое оно, Маленькое Зло – забавное, загадочное и непредсказуемое. Я сказал – Маленькое Зло? Оно не злее, чем ёжик на опушке леса, собирающий на свои иглы осеннюю листву.

     Солнечный луч таки проник в густую чащу, и я смог получше рассмотреть своего кроткого (правда, порой противного и вредного) напарника, который всё так же мирно дремал.

     Спи, моя радость, усни

     В доме погасли огни

     Рыбки уснули в пруду

     Я тоже готовлюсь ко сну

     Но спать было нельзя: я ведь здесь не просто, как турист, а как исследователь! Я пришёл для того, чтобы найти рай и (по возможности) жить в нём.

     Продираясь сквозь джунгли (хотя ни цепкие лианы, ни гигантские орхидеи меня не удерживали, не препятствовали моему передвижению), я не переставал дивиться многообразию мира, в который я попал. Боже мой, ну это точно рай!

     Сколько зелени, травы, листвы; сколько влаги и росы на них! Освежающий запах озона после мощнейшего ливня…

     Карликовые кинконги, сумчатые орангутанги, и куча, куча распушистых лемуров: о да, Лемурия – она такая!

     Я не назвал бы орангутангов обезьянками – язык бы не повернулся; нет, это были самые настоящие лесные люди, высшие приматы. Они мне так понравились! Но знакомиться со мной они пока что не собирались, и прятались в многоярусном вечнозелёном лесу. Эти красноватые волосатики вели скрытный, уединённый образ жизни – и всё же я считаю, что мне посчастливилось встретить их на своём пути.

     Неожиданно лемуры (коих было бесчисленное множество) окружили меня и Маленькое Зло, сбили с ног и начали отчаянно тискать, щипать и щекотать своими хвостиками – похоже, они любили играться, забавляться; мы для них были в диковинку. Меня пробрал смех: это целое царство пушистых!

     Я впервые в жизни по-настоящему расслабился; мне стало так хорошо… Я в детстве так не бесился, как сейчас! Самое время подурачиться всласть!

     Я валялся среди всех этих оттенков зелёного, и не делал ничего: теперь можно было это себе позволить. Лемуры уже убежали по своим делам, оставили нас; а я всё полёживал, и вставать мне было лень.

     Наконец, я встал, и продолжил своё необычное странствие, с интересом разглядывая дивный новый мир.

     Тропики, субтропики, экватор; муссонные и постоянно-влажные леса… Мезозойское лесное царство, буйная поросль самой всевозможной растительности… Бессмысленно перечислять всё, что росло здесь; тут можно утонуть средь фруктов и цветов.

     Теперь я был Маугли, Тарзан, или Жак-Ив Кусто наземного мира; зелёного мира по имени Лемурия. Тёплого края грёз, и мечты эти воплощены в реальность. Может, я встречу здесь свою Багиру? Или милого Балу? А, может быть, Акелу и Каа? Кто знает. Жаль, очень жаль, что у меня не было с собой ни блокнота (куда я записал бы всё, что увидел), ни фотоаппарата… Я бы доказал вам, что Лемурия – не плод моего воображения; что это реалии, окружавшие меня на тот момент.

     Я дошёл до полуострова Экзотика, и ступил на Пушной мыс. Обалдеть: я увидел бескрайний океан! И множество птиц, кружащих над ним. Скорее всего, я узрел Индийский океан (как когда-то в Атлантиде – Атлантический).

     Мне было ни холодно и не жарко; меня не бил озноб. Температура в Лемурии была идеальной для человека – и даже для такого чудного квакля-бродякля, как я. Что же до Маленького Зла – кажется, оно уже нашло для себя оптимальный, персональный рай; неужели я расстанусь с ним?

     До отвала наевшись всяких вкусных ягод (ведра два-три, не меньше – и куда в меня столько лезет?), я направился в другую сторону. В поисках приключений, ибо рай я уже нашёл.

     Я увидел мирно пасущихся на лугу динозавров – ну да, это же мезозой! Но динозавры эти не обратили на меня абсолютно никакого внимания, не повели и ухом – совершенно безвредные, не агрессивные существа. Они щипали травку и переговаривались между собой каким-то пыхтением и (возможно) ультразвуком.

     Вначале я подумал, что они – ничьи; но вскоре к стаду этих громадин подошло какое-то очень высокое существо (а потом и ещё одно). Выглядели эти чудики как обезьяноподобные гуманоиды. У них была коричневая кожа, а их рост варьировался от трёх с половиной до четырёх с половиной метров (точно я измерить не мог, это было на глаз, так что я мог и ошибиться). Каждый из этих двух (прости, Господи) чудовищ (некрасиво называть их монстрами, уродами) имел две пары рук, а на их плоских лицах я увидел два широко расставленных глаза. Когда же один из них повернулся ко мне спиной, я рассмотрел и третий глаз, прямо на затылке.

     Один лемуриец (несомненно, это был он) держал в руке деревянное копьё и выкрикивал что-то вроде «Дзиан, Дзиан», а другой – «Сензар, Сензар». Поскольку эти слова я слышал в их диалоге чаще остальных слов, которые они использовали в своём лексиконе, я пришёл к выводу, что «Дзиан» и «Сензар» – это их имена.

     Оба лемурийца (и Дзиан, и Сензар) были облачены в одеяние из кожи каких-то рептилий. Я долго гадал – вараны ли это с острова Комодо, или гавиалы. Вдруг это и вовсе чешуя какой-нибудь анаконды? Издалека (и с моим-то зрением) было непонятно. В любом случае, такой панцирь не пробьёт ни одна стрела (если только удачно брошенное кем-то копьё). Если честно, я сразу вспомнил мультипликационный сериал «Джуманджи» (а вдруг это и есть джуманджийцы, и свою Лемурию они именуют не иначе, как «Джуманджи»?). Я терялся в догадках и предположениях.

     Как-то стеснялся я подойти к лемурийцам и заговорить с ними; чего доброго, проткнут кольями своими – и все дела.

     – Хочешь, я к ним подойду? – Предложило Маленькое Зло.

     Я глянул на своего лори сверху вниз (сейчас оно было у моих ног), и еле сдержал смех: такое прикольное, смешное, причудливое создание вряд ли сможет наладить дипломатический контакт с этими четырёхрукими громилами.

     Я осторожно вышел из своего укрытия (перед полем, на котором пасся скот лемурийцев, был ещё один лесочек), и сделал несколько шагов навстречу.

     К моему удивлению, те не стали в меня целиться. И ни слова брани.

     Я подошёл к ним почти вплотную. Они отошли на два шага назад.

     – Ты его знаешь, Дзиан? – Спросил Сензар.

     – Впервые вижу. – Напрягся Дзиан.

     Только сейчас я начал понимать их речь (напоминаю, что при превращении в лягушонка Бог дал мне в дар понимать речь существ из разных миров). Но я заметил, что речь даётся лемурийцам с трудом: они страшно напрягались, когда что-то произносили вслух. И всё время переглядывались – будто сомневались, то или не то они сказали. Это меня удивило.

     И сейчас я даю голову на отсечение, что лемурийцы видели перед собой именно квакля, а не человека (в отличие от атлантов, которые принимали меня за своего). Да, и ещё: видели они не лучше меня; они были ужасно близоруки, и полагались на обоняние и осязание.

     Они начали меня лапать, и это было не очень приятно.

     – Наш. – Сказал Дзиан.

     – Не наш. – Не согласился Сензар.

     Они начали спорить между собой – вплоть до того, что сцепились в шарик и начали кататься по земле. Вряд ли это была драка – скорее, мелкая, непонятная возня.

     – Наш. – Сказал теперь уже Сензар.

     – Не наш. – Заупрямился Дзиан.

     Надо же, насколько полярными оказались их мнения – ведь только что каждый из них твердил прямо противоположное!

     Что-то перехотелось мне смеяться: я заподозрил, что у лемурийцев явно проблемы. Это было печально, ведь однозначно, что у жителей Лемурии низкий коэффициент интеллекта. И, как я уже писал ранее, они с трудом говорили, и плохо видели. Нельзя над этим смеяться.

     Как мог, всеми правдами и неправдами, жестами, артикуляцией я попытался объяснить лемурийцам, что я – не их соплеменник, но что я им скорее друг, чем враг. Слава Богу, я был понят и услышан правильно.

     Кое-как мы разговорились (насколько это возможно для социофоба-меня и для аутистов-лемурийцев).

     Мы пришли в их селение. Я увидел, что живут они в каких-то глубоких ямах (вертикальных норах, рвах, арыках, катакомбах, окопах) без крыши над головой, и ливень запросто может залить всё их жилище.

     Доверившись мне, лемурийцы поведали свою историю (на это ушёл целый день, ибо они с трудом подбирали слова). Я постарался перевести их рассказ на общедоступный язык.

     – За Плутоном (!) есть планета, имя которой – Нибиру. Это страшная и злая планета. Она следит за Землёй, и раз в тысячелетие ей удаётся навредить. Это Блуждающая планета; она ведёт себя не как все прочие небесные тела – она не подчиняется законам физической науки, не следует Фюзису. Она постоянно высматривает, как Глаз. Нибиру ненавидит. Она видит в лемурийцах соперников, ведь мы красная раса и владеем тайным знанием (которое мы по доброй воле передали атлантам и Та-Кемет). Нибиру извратила наши умы и изуродовала нас. Она изолировала нас в южный край Земли. Отныне мы гермафродиты и вынуждены откладывать яйца; разводим плезиозавров в качестве домашнего скота. Этот мир – не без добрых существ, и разумные жители утренней звезды, Венеры заново научили лемурийцев добыче огня, сельскому хозяйству и другим ремёслам, а также идее индивидуального бессмертия и реинкарнации. Расплачиваемся мы друг с другом золотыми самородками, а границы добра и зла благодаря проискам и козням Нибиру у нас отныне столь сильно размыты, что мы с трудом стараемся не упасть окончательно. Недавно задавили божью коровку, а осознание этого к нам пришло спустя дни, а не мгновения.

     – Но за что Нибиру ненавидит? Есть же какая-то причина?

     – Говорят, однажды лемурийцы возгордились и не захотели поделиться своим тайным знанием с Нибиру – потому что не доверяли Нибиру. Нибиру плохая. Она почти уничтожила нас; но прежде, чем она настигнет нас снова – она погибнет.

     – Как это?

     – Нибиру поклялась затопить нас; скоро это случится. Но и Нибиру достанется: прежде, чем мы были лишены великого разума, наиболее сильные из нас (по силе равные богам) создали Облако Оорта, что за Внешним Кольцом астероидов, вдали от орбит Нептуна и Плутона. Когда Нибиру, блуждая, окажется в Облаке Оорта, оно больше не сможет нас достать.

     – На Венере есть жизнь??? – Очумел я.

     – Была. Нибиру наказало Венеру за помощь лемурийцам. Теперь Венера проходит обширный курс реабилитации – она перерождается заново. Сейчас она самая молодая среди всех планет Солнечной системы. Именно поэтому ваши «мудрецы» ничего не могут разглядеть в свои штуковины из-за повышенной облачности на той планете, скрывающей термоядерные процессы внутри неё и вулканические преобразования на её поверхности. Однажды она станет вечерней звездой, станет очередной (и последней) человеческой цивилизацией… Прежде, чем рухнет этот мир.

     – Когда это произойдёт? – Продолжал активно расспрашивать я. Как же мне было интересно! Я-то надеялся услышать хоть слово про марсиан!

     – Ведь ты – оттуда? Из будущего, верно? Конец человекам будет, и очень скоро – в двадцать втором или двадцать третьем веке новой эры. Это произойдёт прежде, чем Солнце поглотит половину планет своей системы. Задолго до того дня.

     «Выходит, нам по астрономическим меркам осталось всего ничего – каких-то пару сотен лет», мрачно отметил я. «Ну хоть объективное умозаключение, от представителей одной из высших земных рас; а то наши учёные кормят «завтраками». То в 2000, то в 2012 году у них «конец света», лишь бы подогреть интерес да заработать на этом».

     Весь этот рассказ был поведан мне не одним и не двумя лемурийцами – каждый (порой перебивая друг друга, порой невпопад) говорил что-то одно, и я постарался передать вам это в виде целостного повествования.

     Общая картина мне была ясна: я снова опоздал. Скоро и этот рай исчезнет, погибнет!  А ведь я только-только начал привыкать к Лемурии. Я здесь всего второй или третий день, а настроение моё уже испорчено. Неприятно осознавать, что и этот рай – не вечен.

     Более того, я стал замечать, что стал хлюпать лапами – земля увлажнялась прямо у меня на глазах. Глядь – а я уже по колено в воде; Лемурия таяла здесь и сейчас. Heute ist es naß. Но если Атлантиду накрыла большая вода, и накрыла сверху, затопив её целиком и полностью, то Лемурия как бы медленно проседала, как небоскрёбы в Мехико.

     Что ж мне так не везёт? Как только я нахожу рай – он от меня ускользает! Как только я появляюсь в раю, он в кратчайшие сроки превращается в ад. Разве это – нормально?

     Мало мне! Не успел я вкусить рая и насладиться всеми прелестями его, а жаль; очень жаль. Прискорбно и обидно. Что я, в прошлой жизни каким-то маньяком был? Не успел я тут оказаться, как уже всё самое хорошее, самое прекрасное сбегает от меня, как в «Coming Undone» Korn (хотя тот клип и не самый удачный пример). Это как минимум несправедливо, ибо в Атлантиде я провёл хотя бы полтора года!

     Я добрался до ещё одного удивительного места: моим очам предстал чудесный водопад. Ни в сказке сказать, ни пером описать всё, что я увидел. Рай, милый рай… Как жаль, что я нашёл тебя так поздно!

     Я сидел на валуне рядом с водопадом, как Голлум, пробравшийся к запретному фонтану. Забитый, мокрый лягушонок среди плавучих кувшинок… Я тянул носом обеззараживающий воздух и ловил ртом, всей своей кожей целебные брызги. Почему-то вспомнилась реклама «Баунти. Райское наслаждение».

     О, дивный новый мир! Сколько же тебе осталось?

     Свечерело, а я всё сидел на одном и том же месте. Считал звёзды, размышлял. Иногда обменивался парой фраз с Маленьким Злом. Господи, как хорошо, что оно у меня было! Иначе я вообще б сошёл с ума! Я умел бывать один; для творческих людей это не приговор. Однако иногда так хочется, чтобы хоть кто-то был рядом. Вы бы сказали: «Ты же в раю! Чего ж тебе ещё надо?». Но рай без кого-то (друга, любимой женщины) – это рай наполовину.

     Я вернулся в джунгли, которые постепенно погружались в воду; кроны некоторых деревьев уже утопали в ней. Мне самому вода уже была по пояс. Но я не отчаялся, и упорно шёл вперёд. Я хотел обнять каждое дерево, что попадалось мне на пути; обнять, точно маму родную. Ничего не требуя взамен. Просто обнять, и всё. Почувствовать какое-то тепло, надежду. Успокоиться и уснуть. Ведь не успел я обрадоваться (радоваться, не нарадоваться этой Лемурии), как очередной облом. So fucking what…

     Попугайчики, колибрики, туканы; райские птицы и олуши – не перечесть всей живности лемурийской! Кого я только тут не встретил! Мой словарный запас иссяк, у меня нет слов. Это надо видеть…

     Я возвратился в селение лемурийцев, дабы разыскать Дзиана и Сензара. И я их таки нашёл! Но они не захотели со мною говорить. Я же посчитал, что не уйду, пока не объяснюсь с ними.

     – Что тебе от нас нужно? Чего ты от нас хочешь? – Хором заголосили, наконец, они. – Уходи отсюда! Вон! Это ты принёс дурную весть! Из-за тебя мы скоро все утонем! Как ты появился – так и началось…

     Где-то я уже это слышал: нечто подобное мне в лицо заявила Румелия и некоторые другие представители древней цивилизации атлантов. Лемурийцы, учитывая проклятье Нибиру, произнесли все свои слова крайне медленно, еле разборчиво, и с превеликим трудом; но не уловить негативный оттенок, отрицательный окрас их заявления было невозможно. Дураку понятно, что они хотели всем этим сказать.

     – Я уйду, – Молвил я, ни к кому особо не обращаясь, смиренно потупив свой взор, вытянув руки вдоль туловища, по струнке, как нашкодивший юнец. – Но я пришёл с миром, и уйду я тоже с миром. Я ни в чём не виноват. Я не причинил вреда ни одному из божьих творений, проживающих в Лемурии. Я никому не желаю зла.

     Я поклонился этим существам и с достоинством направился обратно, к водопаду. Маленькое Зло хранило молчание. Оно всё так же сидело у меня на правом плече.

     – Смой с меня грязь, смой с меня грех, если я вдруг чёрств, и мерзок, и жесток. – Обратился я к водопаду, и сел совсем рядом, очень близко от него – буквально в миллиметре. Наверное, меня бы смыло, но это был особый, волшебный водопад, который никого не трогал и не задевал. Внезапно или я потерял равновесие, или ещё что, но как-то всё перевернулось с ног на голову, опрокинулось. Юг стал севером, дно – верхом. Мне показалось, что я наглотался воды и захлебнулся… Больше я ничего не помнил.

     Маленькое Зло мне потом рассказало, что цунами не было: просто Лемурия, расколовшись, тих-мирно ушла под воду, дабы возлечь на ложе великого Индийского океана. Цейлон, Мадагаскар, Суматра, Ява, Сулавеси; Калимантан, Австралия и великий Тамилнад – вот, пожалуй, то немногое, что осталось от прежней Лемурии…

     Лемурийский водоём (куда стекал волшебный водопад), будучи очередным порталом между мирами, перебросил, перекинул нас из южного полушария Земли аж на самый север, за Бореем, ветром северным. Так мы с Маленьким Злом очутились, оказались в стране Гиперборее.

     В первую очередь я обратил внимание на своего «соседа» – теперь мой маленький друг стал то ли белкой, то ли бурундучком; не перестаю ему удивляться. В принципе, я уже привык к своему Маленькому Злу: не знаю, как я раньше обходился без него, и не представляю, что буду делать, если у меня его однажды отберут. Чаще всего оно даёт мне дельные советы; заставляет проанализировать ситуацию, взглянуть на неё под иным, более объективным углом. Хотя порой этот пушистый комочек, этот ласковый и нежный зверь такое выдаёт, что только держись! Как ляпнет что-нибудь – хоть, стой, хоть падай…

     Что же я увидел в Гиперборее? Какой она предстала предо мной?

     До сего дня мне посчастливилось оказываться в том или ином раю в период его наивысшего расцвета – и эта страна на Северном полюсе не стала исключением. Может быть, хотя бы здесь я найду то, что искал? Благодать, покой, умиротворение; тишину, уют, комфорт… Или опять я буду жить в дни его заката? Рая, который я ищу. Ведь все прежние места, где я бывал, так быстро упорхнули от меня… А я и не заметил. Полтора года в Атлантиде пролетели, как один миг, ибо это была очень интересная, плодотворная, насыщенная жизнь. Надеюсь, Гиперборея будет радовать меня гораздо дольше, чем те несколько деньков в Лемурии. Возможно, что именно здесь я задержусь навсегда.

     Итак, первое, что меня сбило с толку – это то, что Солнце здесь стояло на одном месте, и никуда не торопилось; похоже, я попал в полярный день. Я был наслышан о том, что на Крайнем Севере дневное светило светит в течение полугода – теперь я это увидел. Светила там восходят только однажды в год при летнем солнцестоянии, а заходят только при зимнем. Страна эта, Гиперборея, находится вся на солнце; меня приятно поразил её благодатный климат – климат скорее умеренный (мне так показалось, ибо было с чем сравнивать). Ещё, этот край был лишён всякого вредного ветра. Фантастика… Ведь я ожидал увидеть совсем иную картину! Как же так? Ни тебе морозов, холодов; ни тебе снегов, ветров. С другой стороны, и, слава Богу: не люблю я зиму, ненавижу мёрзнуть. Надевать на себя кучу тёплых, толстых, тяжёлых вещей и ходить, как матрёшка (и всё равно при этом ёжиться от холода и пронизывающего насквозь ветра). М-да, такого Севера я ещё не видел.

     Здесь не было тепло, здесь не было жарко или душно; ни дождей, ни каких-либо иных осадков. И всё время, пока я бродил по этой загадочной стране, я не переставал удивляться (хотя я думал, что вряд ли уже что-то удивит меня в этой жизни).

     Я ходил по той земле; я наблюдал за её жителями. Гипербореи – счастливый народ с белой, как мел, кожей, который достигает весьма преклонных лет и прославлен чудесными легендами. Они верят, что в их стране находятся петли мира, и крайние пределы обращения светил. Домами для этих людей являются рощи, леса. Культы богов отправляются как отдельными людьми, так и всем обществом; там неизвестны раздоры и всякие болезни. Даже смерть приходит к гипербореям как избавление от пресыщения жизнью, и они, испытав все наслаждения, бросаются в море. По желанию они могут начать жить заново, переродиться после смерти. Блаженная жизнь сопровождается у гипербореев песнями, танцами, музыкой и пирами; похоже, вечное веселье и благоговейные молитвы характерны для этого народа. Гипербореи весьма талантливы в музыке, философии, искусстве создания поэм и гимнов; они сильны в архитектуре и строительстве (и в целом художественно одарены). В гимнах же своих они непрестанно воспевают лишь одного из своих богов, и он является к ним через каждые девятнадцать лет. Говорят, он отправляется в страну гипербореев на колеснице, запряжённой лебедями.

     Тут я вспомнил, что и атланты упоминали об этом в своих преданиях – дескать, их бог Аполлон порой наведывается в далёкую северную страну, а по прошествии некоторого времени возвращается обратно. И вы знаете, у меня нет оснований им не верить.

     Сам я здесь уже несколько лет (два или три года). Передвигаюсь, аки старец с посохом, и записываю разные истории, рассказанные мне гипербореями; с превеликим удовольствием слушаю их устное народное творчество.

     Чаще всего я бываю в одной области, которая зовётся местными жителями не иначе, как Даария. Это знатная провинция; там очень хорошо, красиво, мило и свежо. Мне всё тут нравится; это ли не рай? Мне даже кажется, что я стал молодеть.

     Иногда я бываю в крупных городах – имя им Солярис и Бореалис; да, в Гиперборее две столицы – одна летняя, а другая зимняя (но я бы поправил – дневная и ночная).

     На тот промежуток времени, что я проживал в Гиперборее, ею управлял Йима, сын Рамы; на мою долю снова выпало жить в золотом веке.

     Говорят, счастье не может длиться вечно; что оно – не бесконечно.

     В один прекрасный (а может, и не очень) день один мой знакомый (учёный муж по имени Орий) пригласил меня к себе на чашечку одного божественного напитка, который прекрасно утоляет жажду и улучшает самочувствие. Мы разговорились, и он поведал мне некоторые свои умозаключения.

     То, что он мне рассказал, повергло меня в неприятный шок:

     – У меня плохие новости, Шмыгль. Я наблюдал за звёздами и иными небесными телами, и вот: Вакантная планета, которую атланты называют Фаэтон, вот-вот разломится на части; пришёл её черёд, настал. Отныне Фаэтон не покровитель нам, но катастрофа: Нибиру, сгубившая лемурийцев, сделала свой последний ход. Теперь она вне досягаемости: она за Облаком Оорта – но она успела послать в сторону Земли прощальный энергетический импульс, мощнейшее радиоизлучение (или планетный ветер, или смертлучи, или что ещё). Точно я не знаю – мне самому многое неведомо; но что-то натворила Злобная планета, ведь в разы она больше Юпитера. К счастью или нет – на сей раз Нибиру промахнулась, но её удар на себя принял Фаэтон. Что-то ужасное должно произойти.

     – А где находится планета Фаэтон?

     – Их было две сестры, два брата: Земля, Венера, Марс и Фаэтон. – Заговорил загадками Орий. – Меркурий слишком близко к Солнцу; он погибнет раньше всех, но прежде – Фаэтон. Юпитер наш могуч; ничто ему не угрожает – он выстоит, он крепок. Сатурн с бедой великою столкнётся, но выдержит то испытание – однако до скончания времён остатки вражьи вращаться будут вкруговую; и лёд, и камни, и песок окольцуют Проклятую планету. Нептун, Уран – Нибиру сёстры; она уйдёт (Плутон, немного сдвинув), а они останутся.

     Я ничего не понял из того, что сказал мне Орий; всё, что он сейчас нёс, казалось мне сущим бредом, ерундой. Ещё, он говорил не один: будто два или три человека говорили одновременно – он сам, какой-то очень низкий мужской и высокий женский голос.

      – Почему ты делишься со мной? – Спросил я с грустью. – Почему именно мне приходится выслушивать известия о грядущих бедствиях? Было бы более целесообразно, если бы всё сказанное дошло до ушей Йимы.

     – Йима не познал скорбь, как и многие ныне живущие поколения; мы привыкли к своему раю. Наша беспечность, наша наивность вышли нам боком. – Философствовал Орий, закрыв книгу. Теперь он говорил в воздух, не глядя на меня.

     Мне показалось, что Орий увеличился в размерах – или это мне, кваклю, так кажется?

     – Сгубив Лемурию, Нибиру вернулась – не прошло и 3600 лет, – Продолжал нести чушь Орий. – Её зависть к человеческой природе, к людским талантам не знает границ. Самое ужасное, что до меня дошли некоторые слухи…

     – Какие? – Не дослушав, спросил я. Устал что-то я разочаровываться – ведь так хорошо всё было!

     – Миновав пространство и время, световые года и парсеки, они прибыли к нам.

     – Кто – они? – Моё раздражение постепенно нарастало.

     – Нефилимы. Полубоги. Они придут с запада, с моря, и будут брать в жёны земных женщин. Они будут развращать тела и умы, они попытаются уничтожить человечество.

     Я быстро смекнул, кого имеет в виду Орий: без всякого сомнения, он говорил о так называемых «народах моря», которые однажды приплывут и восстанут в «земле обетованной», воздвигнут там свои селения. Но… Это же всё сказки! Библейский миф. Бред сивой кобылы, никем (и ничем) не доказанный, научно необоснованный.

     – При всём моём уважении, достопочтенный Орий… – Начал я. – Мне с трудом верится в вышесказанное тобой. Это чья-то больная фантазия. Не говорю – твоя; но, быть может, ты что-то не так прочёл в своих книгах. Может статься, что и звёзды ошибаются: сегодня они мерцают так, а завтра – совсем иначе.

     Это был очень тяжёлый разговор. В душе я понимал, что Орий пытался предупредить меня, как человека из будущего – чтобы мы, современные люди, учились на прошлом, на чужих ошибках, и не совершали глупостей. Он хотел донести до меня что-то очень важное, что-то очень ценное; я же в гордыне и неверии своём отмахнулся от речей его. И поплатился за это.

     В конечном итоге Орий выгнал меня из дома своего, а позже я узнал, что этот упрямый старик покончил с собой: он не бросился в море, как пресыщенные счастливой жизнью другие гипербореи – нет, он принял яд, как Сократ. Для меня это была личная трагедия, потому что я слушал и не слышал, смотрел и не видел; я не внимал.

     В отчаянии я наведался к Бабке-Угадке, дабы пролить хоть какой-то свет на последние события.

     Эта женщина являлась очень сильной ведуньей; человеком очень властным, очень страшным. Но я был не из робкого десятка; мне было, что терять.

     Об этой колдунье ходило множество всяческих слухов: но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я был перепуган россказнями Ория и Бабка-Угадка была единственным человеком, кто мог бы помочь мне (и не только мне).

     – Ты пришёл ко мне; переступил порог моего дома. Так не удивляйся же ничему. – Громогласно заявила эта особа, а у меня душа ушла в пятки от страха.

     Судя по внешнему виду, эта старушенция уже намотала три (если не больше) человеческих срока (даже по меркам долгожителей-гипербореев). Вся она была изукрашена, когтиста и свирепа; обвешана серьгами и бусами. В её каморке был тусклый свет, который обнажал предо мной силуэты черепов и склянок.

     – Зачем пожаловал сюда человек смертный? Иль не мил ему больше гиперборейский рай? Все жители этой страны счастливы; им не о чем беспокоиться, переживать.

     Я молчал, переминаясь с ноги на ногу.

     «Туда ли я пришёл? И надо ли было?», такие мысли посещали меня.

     – Люди говорят, вы умеете предсказывать будущее…

     – Какие люди? Имена, фамилии, адреса. «Предсказывать» – нет; я могу только угадывать. Могу угадать, а могу и не угадать – на то я и Бабка-Угадка.

     – Я пришёл к вам за помощью. – Мямлил я. – Мне больше не к кому обратиться. Ория больше нет, и… Кажется, я совершаю ошибку за ошибкой.

     – Ты мудр. – Похвалили меня. – Что ты хочешь узнать? Что я должна угадать?

     Я долго думал, собираясь с мыслями.

     – Повторяю: я могу угадать, а могу и не угадать; на то воля богов. Если мне откроется – тебе повезёт. И если я угадаю – так тому и быть; я всегда угадываю то, что впоследствии происходит. Но приходят ко мне только цари да сановники, которым не терпится узнать что-то сверх меры; и случается это крайне редко. Последний раз…

     – Конец света. – Выпалил я без промедления. – Угадайте, будет ли он в ближайшей перспективе.

     Кудесница воскурила какую-то дрянь, и мне стало дурно. Всю комнату обволокло туманом. Ведьма очень долго что-то выпытывала у Чёрного облака, но тщетно. Тогда она принялась угадывать сама. Судя по тому, как переменилось её лицо, я понял, что колдунья угадала.

     Я даже не стал ничего спрашивать, и Бабка-Угадка отпустила меня с миром на все четыре стороны, не взяв платы.

     Я был подавлен и разбит. Что теперь делать? Сидеть, сложа руки? Ждать с моря погоды? Рай обернулся сущим кошмаром, ибо я теперь сидел на измене, ожидая очередного конца в своей жизни.

     Я стал ходить по всей Гиперборее и проповедовать; я начал пытаться что-то делать. Я взывал, я просил, я умолял, на коленях стоял. Я утверждал, я клялся, я ссылался. Но люди подняли меня на смех, и я утратил всяческое их доверие ко мне – отныне я был не более чем юродивый. Ах, гипербореи так привыкли к своим идеальным реалиям, что все мои слова им в одно ухо влетали, а в другое – вылетали.

     В прошлой жизни я был великий эгоист; я жил только собой, думал только о себе. Но в поисках рая я стал более отзывчивым; я стал добрее. Мне хотелось уберечь людей от большой беды, потому что это были очень хорошие люди (не чета мне). Я ведь жил с ними рядом, в одном месте; проживал бок о бок. Ранее мы делились друг с другом всякой радостью – пришло время делиться и горестью (как бы мне этого не хотелось).

     Гиперборея постепенно превращалась в Кокань – страну наслаждений, и в Шлараффенланд – страну безделья. Мне жалко было видеть, что некогда мудрые северяне променяли всю свою мудрость на гедонизм; они так привыкли к тому, что ничего у них не происходит, не случается, что и слышать не хотели о том, что катаклизм вполне может иметь место в их жизни. Если бы я был коренным, местным гипербореем – думаю, ко мне бы ещё прислушались; а так – кто станет обращать внимание на бредни пришельца?

     Так прошло ещё несколько месяцев, пока не настал тот самый день.

     Я не сразу понял, что произошло: какая-то очень мощная встряска, и как-то очень резко похолодало.

     Я глянул в свою волшебную подзорную трубу, и вот: развалился, разломился, раскололся Фаэтон на части, на маленькие кусочки; будто взрыв какой, и мурашки по моей коже. Нет больше планеты между Марсом и Юпитером – лишь Внутренний пояс астероидов (среди которых Церера, Веста, Юнона, Паллада и куча других). Они имели неправильную форму – некоторые представляли собой просто громадные куски камня, гигантские глыбы с сильнейшими вмятинами, ибо, даже уничтожив Фаэтон, Нибиру не успокоилась, продолжая его бомбардировку всякими метеорными телами. Это был самый натуральный артобстрел, зрелище не из приятных. Потом мне открылось (как в тумане, как во сне), что какая-то неведомая сила вытесняет Нибиру с её орбиты в Облако Оорта, и вот: больше никогда не сможет эта планета навредить Земле, ибо лемурийцам (пусть и посмертно, через много веков) удалось отодвинуть Злую планету во Внешний пояс астероидов.

     Последнее, что я увидел в свою трубу – это то, что к нам на огромной скорости несётся какая-то хвостатая комета; и чем ближе она была, тем длинней и раскалённей был её хвост. Поскольку Землю уже тряхануло, я пришёл к выводу, что это не первое небесное тело, которое летит сюда; остатки Фаэтона падали на нас, как колоссальных размеров градины.

     В итоге планета людей накренилась, как «Титаник» – возможно, это не самое удачное сравнение. Теперь она была наклонена под углом в двадцать четыре градуса, и её вращение несколько замедлилось (сутки стали длиннее). Сместилась земная ось… А на Северном полюсе, в самом его центре валялся большой-пребольшой камень. Гипербореев это заинтересовало, и они толпами хлынули к нему, с интересом рассматривая. Они признали в нём дар богов, и каждый пытался отпилить себе кусочек, пока камень этот, изначально с человеческий рост, не стал с человеческую ладонь. Особенно радовались дети, ибо метеорит намагничивал железную руду; ещё он имел свойство то сам по себе нагреваться, то сам по себе охлаждаться.

     Я с ужасом наблюдал за всем этим, и диву давался, как Гиперборея (и люди, населяющие её) выжила. Она устояла, но я прекрасно помнил о том, что произошло с Атлантидой и Лемурией (будто это случилось вчера), и меня терзали смутные сомнения. Подозрения мои оказались не беспочвенны…

     Однажды я проснулся, и не поверил своим глазам: предо мной предстал совсем иной ландшафт. Как же всё изменилось! Кругом лишь бескрайние льды, белым-бело от снега. Стало невыносимо холодно.

     Нашлись люди, которые осознали произошедшее; они оказались умней, чем я думал.

     – Мы уйдём. – Говорили они. – Рая больше нет.

     Эти люди разделились на две больших группы: одна собралась мигрировать тотчас, в то время как другая всё ещё медлила. Я не сомневался, что и те, и те любят свою родину, и покидают они её вынужденно.

     Я одинаково сносно общался со всеми (в Гиперборее, в противовес предыдущим «раям», меня буревестником не сочли), и те люди, что спешили покинуть сии края первыми, начали показывать мне план их новых жилищ.

     – Мы пойдём дальше, на юг. – Решили они. – Посмотри, какие дома мы будем строить на новом месте.

     И они пригласили меня в прототип. Я с интересом изучал внешний вид, а потом вошёл и внутрь.

     Я обомлел, ибо увидел перед собой самый натуральный славянский быт, настоящую русскую избу со всем её убранством (а ведь мне это близко, у меня в роду украинцы и русские). Полати, горница, подклет, сени, сеновал, скотный двор… И печка: куда ж без неё теперь…

     – Вот это – желоб, а это – охлупень. – Показывали мне гипербореи схему устройства кровли. – Стамик, слега, повальная слега, повал, огниво, кнес, самец, причелина, курица, бык, пропуск, гнет.

     «Эти ребята весьма предусмотрительны, крайне изобретательны», с восторгом отмечал про себя я. «Уж я бы до такого вряд ли додумался».

     Пришло время, и первая группа людей отправилась в путь: я даже знал, куда – скорее всего, они пошли пешком от Приполярья к Беловодью, а оттуда – дальше, на Урал и Сибирь. Представляю, насколько долог, не близок был их путь…

     Тем временем земля начала ходить ходуном; начала трескаться. Она трещала по швам, пока вконец не раскололась.

     Долго, очень долго думала вторая группа, прежде чем двинуться в свой путь. Им повезло гораздо меньше: теперь сухопутного пути на юг нет, а корабли гипербореи построить не успели.

     – Мы пойдём вплавь. – С горечью, но сурово и с достоинством молвили они. – Мы не останемся здесь, хоть и тягостно нам расставаться с насиженными местами.

     Эти люди мне нравились пуще остальных: я видел, насколько дорога им родина, и с какой болью они принимали своё решение. Я бы отправился вместе с ними, но я не умел плавать; и не знал, как будут добираться они – если нет ни одной ладьи.

     Я с диким ужасом, с трепетом смотрел, как эта группа гипербореев заходит в ледяную, неспокойную воду. Я закрыл глаза, потому что не хотел смотреть на их смерть. Удержать? Бессмысленно – они бы не послушали меня. Они шли всё дальше, и становилось всё глубже – и вот, вода им по горло. Но шли они не как зомби, не как какие-то заговорённые – нет; они шли навстречу своей судьбе, они верили в то, что они делают (они были чётко уверены, что переплывут, ещё не зная, что дно слишком опустилось и продолжало опускаться дальше). Я понимал, почему они покидают эти края: край этот стал суров, недружелюбен; холодрыгу не люблю и я.

     – Стойте! – Закричал я. Я точно очнулся. Я одумался и решил вытащить каждого из них своими руками – обратно на землю. Пусть это снег и лёд, но всё же твёрдая поверхность.

     Никто из них не обернулся… Потому что моему взору предстала совершенно ровная гладь Северного Ледовитого океана – вот он, третий из океанов, что я лицезрел.

     – Нет, нет!!! – Заорал я в великом испуге своём. – Пожалуйста, не надо!!! Не делайте этого…

     Но было уже слишком поздно (как мне казалось): никто меня не услышал (а я, в свою очередь, никого не увидел).

     И тут из воды вынырнул дельфин. А потом ещё один. Ещё и ещё. Они смотрели на меня, с интересом разглядывая. Их глаза были веселы; они выглядели счастливыми.

     – Не печалься о нас, Шмыгль. – Услышал я их писк и верещание. – Мы поплывём туда, где вода не настолько холодна. Мы всегда будем добры к людям, будем играть с их детьми; мы не забудем о вас, потому что сами были людьми.

     Я искренне порадовался о них; от сердца у меня отлегло. Но я вернулся к третьей группе людей, которые и не думали покидать эти края. Вне сомнения, они были обречены, но это были стоики, каких ещё поискать надо.

     – А мы остаёмся. – Не без гордости, не без упрямства сказали мне эти гипербореи. – Мы так просто не сдадимся. Кара богов сошла на нас за нашу легкомысленность. Мы ослушались, мы не оправдали возложенных на нас надежд. Впредь будем разумней, чем мы есть.

     У меня язык не повернулся ляпнуть им, что они совершают очередную глупость, оставаясь здесь – но они были непреклонны в стремлениях своих, и мне пришлось смириться.

     Вместе с ними я начал совершенно новую жизнь: уже далеко не райскую; не без невзгод и лишений. Я познал и холод, и голод; я познал новый, суровый, безблагодатный климат.

     Эти люди охотились на моржей, тюленей, морских коров (также и котиков, слонов); ходили на китов и белого медведя. Чтобы выжить, они начали убивать. Я видел кровь… Да, они проливали кровь животных, но мерзко было глядеть на это, очень неприятно. Это было очень некрасивое зрелище – целое побоище, а не охота; неравная война, а не добыча пропитания.

     Гипербореи научились жить в изменившихся условиях, но я больше не видел среди них хотя бы одного полностью счастливого человека – многие помнили, каким был этот мир до изменения земной оси, до разрыва Фаэтона. Понятно, что Фаэтон не виноват, и чьих рук то дело, чьи дальновидные происки… Я лишь молчал да кутался в тёплую одежду – которая согревала тело, но не душу. Душа моя болела; ей нанесли такую рану, которую выдержит не каждый.

     Ну почему всё это происходит именно со мной? Почему страдаю я? Я не хочу, я не желаю мучиться. У меня не было нормального отца, у меня не было детства; я знаю, что такое недоедать и недосыпать. Я был объектом травли сверстников, потому что хорошо учился и в целом был не таким, как все. Я всегда был поодаль от коллектива; мне было хорошо наедине с самим собой. Только ты и твои мысли, грёзы, мечтания… Которые ты воплощаешь в книгах, рисунках и даже передаёшь через сочинённую тобой музыку. Всё, что тебя гложет, беспокоит. Все твои страхи и сомнения.

     Да, я пытаюсь погрузиться в некую нирвану, убежать от проблем – потому что они всю жизнь преследуют меня. Я знаю лично людей, которых ждали на этот свет. Им благоволит само небо. Они родились в рубашке, всё сходит им с рук. Их любят. Они палец о палец не приложили, всё им на блюдечке с голубой каёмочкой. Они не знают, что значит быть бедным и несчастным; они не знают, что такое нуждаться. У них есть и бабушки, и дедушки, а я уже давным-давно без них. Они рожают детей, но воспитывают их не они, а их родители; помогают до сих пор (хотя те уже взрослые дылды и вполне самостоятельно должны заботиться о себе и своих отпрысках). У них есть дядя с лохматой рукой, который всё даст и всё принесёт (и не попрекнёт, слова не скажет). «Хочешь? На тебе, на!». В то время как я всего достигал с превеликим трудом, через силу. В моём случае «не потопаешь – не полопаешь». С неба не падает, никто в клюве не принесёт; всё самому… А так хочется порой, чтобы была какая-то отдача! Чтобы и тебе в ответ что-то делали, а не только лишь пользовались с корыстью. Интересовались, как у меня дела – просто так, а не как интро для какой-то просьбы/приказа с явной выгодой для них. Надоело прислуживать. Я не раб, не слуга, не нянька. Я устал от тех людей. И в раю я встречал людей нормальных – вот только рай этот был столь краток… Уже трижды. Но в раю этом была взаимность.

     Океан разливался всё шире, затапливая прежние земли. Эти обрывки, эти клочки земли превратились в Гренландию, Баффинову землю, Шпицберген, Исландию, Новую землю и прочие, более мелкие архипелаги; приполярная Даария превратилась во Фрисланд – остров-призрак, кочующий туда-сюда. Все эти острова дрейфовали, медленно сползая на юг, всё дальше от Северного полюса – так лысеет человеческая голова, голова взрослого мужчины. Медленно, но верно макушка обнажает дно, и проплешин всё больше – так и здесь; теперь на Северном полюсе нет никакой твердыни…

     А гипербореи не унывали, и устраивали всяческие игры – в снежки, например. Дабы укрепить своё здоровье, они закалялись, окунаясь в прорубь. Им удалось построить свой маленький Кротон; они добились даже некоторого процветания (если это слово вообще применимо к далёкому, холодному Северу).

     Решили попытать счастья, и мы с Маленьким Злом – чем чёрт не шутит? Почему бы и нет? Мы тоже окунулись в ледяную прорубь, но больше мы не вынырнули… Во всяком случае, не в Гиперборее.

     Нас выбросило в оазис посреди какой-то бескрайней пустыни; местами – каменистая пустошь, местами – море из песка.

     «Египет!», догадался я.

     Я не помню, желал ли я мысленно какую-то конкретную страну при вхождении в портал, называл ли я имя нового рая – или же каждый портал (в моём случае как для лягушонка это всегда был водоём) был заранее запрограммирован на определённую землю.

     – А с чего это ты взял, что мы именно в Древнем Египте? – Промурлыкал кто-то на моём правом плече. – Вдруг это Руб-эль-Хали, Каракумы иль вовсе юго-западная Австралия?

      Я повернул голову направо и ахнул: теперь Маленькое Зло – котёнок! Здесь оно приняло облик именно этого животного.

     Кошек я любил всегда; ещё с детства. Я всегда находил с ними общий язык (особенно почему-то с сиамскими – они всегда бесстрашно подходили к моим ногам и ластились, мурча). Это милые, забавные, пушистые существа; очень чистоплотные – пока не вылижут себя на совесть, не успокоятся. Самостоятельные, достаточно молчаливые (за редкими исключениями – когда долго не отпирают им дверь, либо в мартовский период по ночам). Когти умеют втягивать, да и вообще: смотришь на них и умиляешься. Чудесные творения Бога. Ещё, они чувствуют, чем болен их хозяин (в моём случае это частенько горло – а, например, у мамы это ноги); также, они чувствуют, где находится зло. А вот с собаками у меня не сложилось с детства: не получается у меня с ними отношений, не любят они меня. Всегда громко (и агрессивно) лают при одном только моём виде, и даже пару раз здорово кусали. Не люблю я собак: почти всегда открытая пасть, с языком набок и тоннами слюней, и самое наиглупейшее выражение лица (простите, морды). Они грязнули, и я не понимаю, за что некоторые люди от них без ума; как начнут лаять – то хоть ночь напролёт, не уснёшь (те, кто живут в деревне или хотя бы, как я, в посёлке городского типа – поймут, что я хотел сказать). Невыносимо с ними. Поэтому я страшно обрадовался, что моё Маленькое Зло именно кот, а не пёс. Жаль, что на плече у меня был не перс (ибо они для меня самая прелесть). Теперь в Египте два сфинкса: большой, из камня – и тот, что у меня на плече.

     Вообще, я загадывал себе Офир (м-да, похоже, на сей раз я именно загадывал, а не наобум прыгал в водоём). Но Офир лежит к юго-востоку от Египта, за Красным морем, да и в любом случае я мало что теряю – по Древнему Египту я «уходил» с детства, начитавшись «Фараона» Болеслава Пруса и насмотревшись «Папируса». Читал я вроде бы и про Тутанхамона, и про Хатшепсут – вот только я не помню уже ни названий этих книг, ни их авторов.

     Я был более чем уверен, что я именно в Египте – не знаю, может чуйка какая-то. Может, я уже бывал здесь? Вряд ли, ибо даже в прошлой жизни так ни разу и не выбрался на курорт в какую-нибудь Гизу или Хургаду. Я мечтал хотя бы раз прикоснуться к древнеегипетским пирамидам – ведь это единственное сохранившееся из семи официальных «чудес света» (и, к тому же, самое древнее из них).

     – Красные пески. – Заметил я. – Значит, мы ещё в Ливии.

     – Ха-ха-ха! – Мой сфинкс был безжалостен. – А вдруг это Кызылкумы?

     – А я уверен. – Упрямился я (хотя у меня с собой не было ни компаса, ни астролябии, ни GPS-навигатора). – Идём, нам в любом случае на восток…

     К вечеру сорокоградусная жара сменилась долгожданной прохладой, а вот ночью стало прохладно совсем – более чем уверен, что температура опустилась до минус трёх ниже нуля. Я закоцуб; замёрз, как цуцик. Ноги после длительного перехода отваливались – я их почти не чувствовал. Точно гири к ним привязали. Я рухнул лицом в песок.

     Утром Маленькое Зло еле добудилось меня, тыкаясь мордочкой; зубами оно тянуло меня за мою пыльную, грязную робу.

     – Вставай же! Сонька… Нам ещё ого-го сколько плестись.

     Сколько дней я шёл – не знаю; будто целую вечность. Ни единой души. Ни птиц, ни растительности. Только скорпионы да (иногда) скарабеи. Так-так: если здесь скарабеи – значит, я иду в верном направлении, ибо эти жуки предпочитают более плодородную почву.

     Барханы сменились дюнами, те – каменистыми холмами; после же – снова лишь пустыня… В которой не было ничего, кроме песка, разогретого палящим Солнцем до высоких температур.

     «Боже, как я устал», измученно выдавил про себя я. Комок к горлу. Я проголодался. Не так, как кушать – пить очень сильно хотел. Жажда мучила меня; постепенно я помутился рассудком и увидел мираж. Озеро; прохладная и чистая, прозрачная вода!

     – Ты куда попёрся? – Завизжало Маленькое Зло, пытаясь оттащить меня от призрачной надежды. – Остолоп, там тоже пустота. Мяу, какая тупость. Фр-р-р…

     А я вытянул вперёд руки, и с довольным видом побежал к мнимой воде, широко расставляя ноги.

     – Вот балбес! Мур-р-р… – Только и оставалось произнести моему сфинксу.

     Кот оказался прав: меня ждало глубокое разочарование. Как жаль, что всё это – пелена обмана! Где же мне испить водицы?

     Наконец, нам посчастливилось встретить караван: ну, как караван – это не были (среднеазиатские) верблюды. Точнее, верблюды, но не двугорбые, а одногорбые. Их было, по-моему, три. На них не было наездников (всадников, если хотите). Они степенно, молча, неторопливо шли, везя какую-то поклажу. Один человек (проводник?) шёл впереди, и закутан весь был в чёрные одежды – виднелись лишь глаза. Ещё троих я насчитал сзади, в конце верблюжьей процессии – двое таких же бедуина, а между ними – полуголый, измождённый мужчина. Грек? Он выглядел не лучшим образом (впрочем, как и я). Похоже, тот третий был пленён.

     Ливийцы (а это наверняка были они) грозно подошли к нам и приставили мечи к моему горлу.

     – Кто ты есть? – Спросили они.

     Я уже писал вам о том, что я мог понимать языки тех народов, в чьи страны я попадал. Однако я писал и о том, что понимание это приходило ко мне не мгновенно, а как бы с запаздыванием – только минут через пять я начал понимать происходящее (как если бы мозг настраивался, переключался).

     Кое-как я объяснил, что я вообще «левый» – что я не египтянин, не грек, не эфиоп, не хетт, не из Шумера или Урарту. Сказал и то, что я им не враг (что вообще никому не враг).

     – Нэ фракк. – Повторили они на моё «Я вам не враг», и поглядели друг на друга, явно ничего не понимая. Похоже, у них так не объясняются. Что делать-то?

     Они долго разглядывали меня.

     – Пудещь питт? – Предложили они.

     Я с радостью кивнул, и вот: в моих руках долгожданный сосуд с водой.

     – Кочэш йест? – Спросили они ещё.

     – Gern. Mit Vergnügen.

     Ливийцы отсыпали мне в ладонь несколько сушёных фиников и стали смотреть, что я с ними буду делать.

     Финики я в прошлой жизни уплетал с превеликим удовольствием (спасибо в этом Ирану, который отправлял их на экспорт). Эти же были и сами по себе весьма вкусны, и я сам был крайне голоден.

     Ливийцам очень не понравилось, что я хотел выкинуть косточки на землю.

     – Шьто тьи дьелайт? Не надо выбрасывайт; из них новый финик взрастьотт…

     Как мог, я покаялся; они смягчились.

     – Где я? – Спросил я. – В какой стране я сейчас нахожусь? И кто вы?

     – Ты в Миср. – Ответил мне проводник (он владел древнеегипетским получше остальных). – Митсрайим. Местные зовут её «Та-Кемет», «чёрная страна».

     – Эйгюптос; Хемия. – Кивнул мне пленный грек на своём наречии.

     «Выходит, я прав?», удовлетворённо подметил я. «Я ведь так и знал, что это Египет! Вот только что меня здесь ждёт? Это колыбель цивилизации или колыбель разврата? Ведь согласно той же Библии, Мицраим – это скорее ад, чем рай; пристанище грешников».

     – Я немец из будущего. – Представился я. – Квакль-бродякль по имени Шмыгль.

     Я не стал объяснять, что чистых наций у нас уже почти нет – всё равно не поймут.

     – Элленики. – Ткнул себя в грудь пленник.

     «Ну, точно: грек».

     – Бер-Бер, Либья, Мешаваша, Дешрет. – На разные лады выпалили остальные; кто б сомневался – они ливийцы. Их кожа была такой же светлой, как у греков или атлантов – во всяком случае, азиатами или типичными африканцами (как эфиопы или нубийцы) я бы их не назвал. Конечно же, они были гораздо смуглее современных кельтов или скандинавов; просто светлая, но загорелая кожа. Не кожа индейцев, но бронзовый загар светлой расы.

     – Что вы будете с ним делать? – Кивнул я в сторону родича атлантов.

     – Выкупит себя трудом. – Ответили мне путники. – Нам пора идти.

     Я же, всё ещё пошатываясь (теперь я был сыт, но дико устал) пошёл в обратную от них сторону.

     Всё же я забыл отметить, что в те времена пустыня не была столь огромной, столь обширной (как сейчас): она тянулась не такой уж широкой полосой между средиземноморским побережьем Африки и саваннами. М-да, Сахара тогда была молода и мала размерами. А потому несколько дней пути, никуда не сворачивая, не плутая – и я почти вплотную приблизился к Кемет; я почти уткнулся в неё. Взобравшись на холм, я увидел совсем иную картину: передо мной, там, внизу лежала плодородная долина, и совсем вдалеке – голубой капилляр по имени река Нил. Вторая Атлантида… А долина и впрямь была черна: не дурак был тот, кто назвал страну «Кемет».

     На сегодня я выдохнулся окончательно; пора сделать длительный привал. Да, когда-то, в классе пятом, я умудрился пойти в паломничество (тогда я посещал церковь), и мы прошли сто одиннадцать километров за два с половиной дня. Но тогда мне было двенадцать, а сейчас – тридцать один (было бы, если бы я жил в той жизни). Сколько мне сейчас – сказать трудно; около полутора лет в Атлантиде, несколько дней в Лемурии и несколько лет в Гиперборее – я уже потерял счёт и дням, и часам. Бог его знает…

     Я очнулся оттого, что кто-то смотрел мне в глаза. Я почувствовал это на подсознательном уровне.

     Я вскочил, как ужаленный, но быстро пришёл в себя: это был мой сфинкс. Маленькое Зло зевало, но ему не терпелось идти дальше.

     – Она помолодела, знаешь? – Как бы, между прочим, мяукнул сфинкс.

     – Кто – она? – Переспросил я.

     – Чёрная страна. Мы сейчас находимся примерно в третьем тысячелетии до нашей эры.

     – Но тогда откуда мог взяться вчерашний эллин?

     – Вот именно: это было вчера. А сегодня Солнце за одну ночь помолодело на пару тысяч лет, поэтому вряд ли мы ещё увидим греков – во всяком случае, здесь.

     – Но с чего ты это взяло? Даже если так: как так могло произойти?

     – Как вышло? Я не знаю. – Уклонилось Маленькое Зло. – Я ставлю перед фактом; чтоб ты знал, что мы теперь в Древнем царстве (как ты и хотел в своих снах). Вот такой тебе сделали подарок.

     Меня всегда интересовал Египет додинастического периода, а также периода первой династии; по принципу, чем древнее – тем египтее (если можно так выразиться). Потому что именно тогда всё это сложилось, зародилось (культура, обряды, всё прочее). И когда однажды мне приснился дурацкий сон про то, как Сет и Анубис стояли вечерком и курили сигареты, я чуть не перекрестился, потому что такие образы есть чрезвычайная скверна; кощунство и неуважение по отношению к истории Древнего Египта.

     Что же я увидел, когда волею Креатора я оказался в самом начале пути Кемет? Той страны, которую мы потеряли (но которую толком и не знали).

     Я стоял где-то вдалеке, и лицезрел, как строятся великие пирамиды; мне довелось, посчастливилось сие увидеть! Я видел, как с небес спустились какие-то пришельцы, которые начали управлять строительством тех могучих сооружений. Я хотел присоединиться к их общему делу, но стопы мои налились свинцом, и я не смог сделать и шага. Как же мне было интересно!

     А потом я точно на летающих сандалиях перенёсся в какой-то храм или дворец, и своими глазами увидел восседающего над всеми правителя и Верхнего, и Нижнего Египта; объединителя, величайшего из Посвящённых. Менес это был, или Нармер – мне не открылось. Господи, как же мне хотелось подбежать к этому человеку (или воплощённому божеству?), и уткнуться ему в его колени, как кутёнок! Он был такой огромный… Такой могучий, сильный, уверенный в себе; я мечтал, чтобы у меня был такой отец! Мне так хотелось, чтобы Посвящённые приняли меня в своё тайное сообщество; чтобы они научили меня чему-то особенному и сверхъестественному… Чтобы я тоже стал частью чего-то великого, а не пешкой в мире двадцать первого века, который мне совершенно неинтересен – ни своей хай-тек архитектурой (готика мне ближе), ни своими небоскрёбами (избы и замки мне милей), ни своими машинами (моё здоровье мне дороже).

     Но видения мои закончились, и я, теряя равновесие, шлёпнулся на землю, и лежал я так довольно долго. Се, грядёт новый рассвет – что он мне принесёт?

     Я поймал себя на мысли, что я уже в себе, и куда-то явно направляюсь; странным показалось то, что правое моё плечо прямо-таки отваливалось – что такое тяжёлое на нём сидело?

     Ба! Сфинкса и след простыл; куда он подевался? Зато на его месте какая-то важная птица – с длинным, вытянутым, изогнутым клювом и белым оперением.

     «Ибис!», догадался я.

     – Можешь не объяснять. – Сказал я, уже ничему не удивляясь. – Теперь ты такое, моё Маленькое Зло?

     Птичка, являя собой отдалённое сходство с аистом, утвердительно кивнула. Ну, надо же: это первый раз, когда оно меняет свой облик дважды, находясь в каком-то одном мире (ранее, в других мирах мой верный друг и товарищ оставался неизменным по внешнему виду в пределах одной локации – в Атлантиде хомяк, в Лемурии – лори, в Гиперборее – бурундук).

     И пошли мы с ним дальше, пока я не остановился, сказав:

     – Вот что, дружок: иди-ка ты рядом – или впереди, или позади, или лапка в лапку сбоку (а то и вовсе лети); больно ты тяжёлое, однако…

     – Не могу. Нельзя. Не положено. – Пояснил ибис.

     Мы прошли ещё. Но когда он меня «пометил», я не выдержал:

     – Послушай, а тебе не кажется, что это уже слишком?

     – Я – священный ибис! – Горделиво выговорило Маленькое Зло.

     – Священный-то, священный; вот только гадит за троих – я до самого Нила теперь не отстираю твои пятна!

     Боже, насколько может разобидеться птица! Как она на меня посмотрела… Кажется, я перегнул палку: так на меня мой пушистый ком ещё не смотрел никогда. Птица отлетела и уселась на дороге.

     – Хочешь, я покину тебя? Навсегда. – Чуть не плача, произнёс ибис. Сейчас он стоял на одной лапке, а другую приподнял и согнул в колене. – Больше ты меня не увидишь. – Добавил он и улетел.

     Что я натворил? Чёрт с ними, метинами этими… Я друга потерял! Может быть, единственного в своей жизни…

     И в тот самый миг я превратился в лягушонка! Совсем, даже для посторонних глаз – ибо я уже был в самом Египте, и мимо меня проходили обитатели этой чарующей страны. Теперь я был кваклем даже для египтян.

     – Нил ещё не разлился, а жабы уже вылезли! – Сердито скосив на меня глаза, пробурчал один из них.

     Я почувствовал себя самым сраным куском дерьма, если честно; прошу прощения за сквернословие.

     Я постарался взять себя в руки, и начал исподлобья наблюдать за жителями Та-Кемет. А что ещё мне остаётся? Сошёл с дороги (дабы не растоптали), и вот, сижу себе и сижу. Греюсь на солнцепёке.

     Почти все египтяне носили обтягивающую одежду и парики – кошмар, лысыми были даже их женщины! Но это не от болезни, а от жары – так тут было принято. Сами же они выглядели, как… Стоп.

     Это были не семиты и не кушиты; я не смогу детально их описать, а лишь скажу, что это словно иная раса: эти людьми были неземными. Окрас их кожи варьировался от бронзового до кирпично-красного, и ростом они были повыше меня (как если бы я оставался человеком). Что и удивительно: я-то думал, что в Африке или той же Поднебесной люди гораздо ниже ростом среднестатистических европейцев! А вот чёрта с два.

     Наконец, меня заметили (стало быть, я снова – человек?).

     – Негоже издеваться над священной птицей. – Начал стыдить меня какой-то египтянин, подойдя ко мне ближе. – Оставь бедную птицу в покое.

     Боже, как я обрадовался! Значит, Маленькое Зло не бросило, не покинуло меня? Не предало, не оставило меня на растерзание шакалам, которые бродят по ночному Кемет и поедают падаль. И как я не заметил, что оно снова рядом?

     – Видать, человек ты мудрый, коль нашёл общий язык с ибисом. – Продолжил незнакомец, но в голосе его уже начала проступать не агрессия, а самый настоящий ироничный юмор. – Ты лучше б взял да чем полезным занялся! Сидишь тут, отлыниваешь от работы…

     – Да я б с радостью! – Оживился я. – Куда идти? Что нужно сделать?

     – Хех. – Внимательно посмотрел на меня мой новый знакомый, прикрывая рот, чтобы не рассмеяться. – Рядом есть карьер; смотри, чтобы он не стал тебе могилой – больно ты худющего телосложения.

     «Это же хорошо», подумал я. «Хоть какую-то работу найду; к строительным работам мне не привыкать».

     И что вы думаете? Поплёлся я на карьер, и мне тут же дали задание! Делал что-то, не сидел. Таскал носилки с песком в паре с каким-то иностранцем (нубийцем, наверное, ибо он оказался темнокожим). Пот лил с меня градом, но я продолжал выполнять свою работу.

     Я был в шоке, когда пришёл инженер, и установил на треножнике какой-то прибор! Батюшки мои, это же прообраз теодолита, нивелира, электронного тахеометра! Только очень древний такой.

     С умным видом инженер начал смотреть в свой агрегат. Мимо прошли рабочие с рейками и уровнем – они пошли дальше, на другой объект. Этот же остался на месте, и начал вычислять всякие там углы да превышения. Что с моей памятью? В той жизни я был геодезистом-картографом, а в этой ни черта не соображаю! Всё позабывал…

     – Умеешь? – Рявкнул инженер, и вытащил бич, чтобы им ударить меня, ведь я – простолюдин. – Чего уставился? Если не знаешь – так хотя бы не мешай.

     Мне так захотелось звездануть ему; всыпать пару «ласковых»; я еле сдержался. Но к вечеру я доказал, чего стою, и на меня обратили внимание: я набрался смелости, наглости и решительности, и встал за треножник сам. И у меня получилось! Было не криво.

     Древнеегипетские мужчины оценили и меня, и мою работу; они поняли, что перед ними – незаурядный человек.

     – Много в тебе талантов. – Заговорил со мной тот, кого прежде, доселе я не видел. То был зодчий по имени Хори. Рядом стоял и другой зодчий, Сути – с ним я уже был знаком.

     – Не желаешь ли сделать что-то для богов? – Предложил Сути, и выжидающе замер.

     – Что именно? – Пот лил с меня градом; устал, как собака, за целый день, и вместо еды – какая-то миска с не пойми, чем. Но зато хоть не били, как других рабов – и то ладно.

     – Для начала пусть вместе со всеми прочими отправляется на создание искусственного озера Биркет-Абу. – Недоверчиво проворчал Хори. – Посмотрим, справится ли он там… И вот тогда будет совсем другой разговор.

     На том и порешили.

     Эти двое уселись на колесницу, а я, как и другие рабочие, пошёл за колесницей пешком. Я-то думал, что на сегодня уже всё; какой там…

     В принципе, шли мы недолго, и вышли к западному берегу Нила недалеко от Фив.

     – Это здесь; пришли. – Подал жест рукой Хори (похоже, он тут главный).

     – Чего встал? – Окликнул меня Сути. – Вперёд. Размеры водоёма – 1005х2500 м. Размеры тебе даны; приступай. Или плети захотел?

     – А отдых? – Не понял я. – Вечер же уже…

     – Какой отдых? – Рассмеялись мои начальники. – На том свете отдохнёшь… Если имена всех сорока двух богов назовёшь!

     Но постепенно доверие ко мне росло; ко мне стало относиться лучше, снисходительнее. Вы не поверите, но меня даже познакомили с главным архитектором! Который и вызвался строить фараону «Озеро Наслаждения».

     – А почему так назвали водоём? – Поинтересовался я у одного из своих «коллег».

     – Дабы наш земной Осирис омывал в нём чресла свои; омовение ритуальное и…

     – А-а-а… – Протянул я. – Ну, аминь тогда.

     – Какой аминь? – Огрел меня Хори.

     – Какой аминь? – Стукнул меня Сути.

     – Вот негодяй! Мы-то думали, он – ливиец… А ты, оказывается, еврей???

     Долго же мне пришлось переубеждать египтян в том, что никакой я не еврей (и даже если предположить, что еврей – что такого-то?). Просто я не знал, не понимал, что пуще всего ненавидят в Кемет именно новых жителей Ханаана, что вышли некогда из Ура Халдейского.

     – Никогда больше не произноси этого слова! – Ругались Хори и Сути. – Никакого «аминя» из твоих уст!!!

     Это всё лирика, а между тем шёл уже который месяц, а я вместе с остальными продолжал сооружать Биркет-Абу.

     – А как зовут главного архитектора? – Спросил однажды я, сгорая от любопытства. – Видеть – видел, а имени – не знаю.

     – Оно тебе надо? – Отвечали мне. – Но вообще – так же, как и нашего фараона.

     – А фараона как зовут? – Прикинулся дурачком я (хотя я действительно не знал, во времена какой династии я живу).

     Я думал, они меня прибьют!

     – Да ты совсем, что ли? – Возмутились  мужи древнеегипетские. – Имнхотеп имя фараону, да пребудет он с нами вечно и вовеки славен он!

     И тут до меня дошло (как до утки на третьи сутки), что нахожусь я в Кемет времён Аменхотепа III, а тот архитектор – это сын Хапу. Теперь всё предельно ясно и понятно: я снова в золотом веке! Ибо Та-Кемет при правлении того дядьки сильно, сильно поднялась.

     У меня сложилось стойкое убеждение, что в Египте барахлил временной счётчик – точно портал, через который я сюда проник, был неисправен. Ведь уже третий раз происходит сбой: то я попал в Кемет, когда в нём были (пусть и пленные) греки; то меня перекинуло аж на ранний этап эпохи Нармера. И, наконец, я ныне в царстве фараона Аменхотепа.

     Время не стоит на месте (даже в Древнем Египте), и строительство Биркет-Абу было завершено. Нам выдали жалованье (скромное, конечно – но что делать?), вот только радовался я рано.

     Не прошло и нескольких суток, как вздумалось фараону заиметь себе дачу (виллу, фазенду, «загородный дом»). И его тёзка любезно согласился – подписав и себя, и нас на очередной «контракт».

     Прошло несколько лет, и на западном берегу Нила возле столицы был построен загородный дворец Аменхотепа; он получил название «Дом Ликования». Он представлял собой огромное одноэтажное сооружение из кирпича-сырца, с превосходными росписями на потолках, стенах и полах. В дворцовый комплекс входили и дома придворных, мастерские, дома ремесленников. Возле этого храма была создана аллея из сфинксов, изваянных из розового гранита, а перед его пилонами были воздвигнуты две огромные статуи фараона, ныне знаменитые «колоссы Мемнона», каждый из цельной каменной глыбы высотой двадцать один метр и весом более семисот тонн. Ещё, я участвовал в доставке двух огромных изваяний фараона  для общегосударственного храма в Карнаке (по крайней мере, одно из них имело высоту двадцать четыре метра). Также, я занимался добычей камня для заупокойного храма фараона, изготавливал миниатюрные фигурки из стеатита, колоссы для Фив; строил погребальные покои для писцов и жрецов некрополя.

     За всё то время, что я трудился в каменоломнях, ко мне присматривались, и даже дали новое имя! «Имховертеп» отныне я, и мне стало интересно, которое из частей того слова имеет ко мне хоть какое-то отношение – «имхо» или «вертеп». Также, я хочу отметить, что мне было тяжелее вдвойне, нежели другим, поскольку моё превращение наградило меня рядом черт, человеку несвойственных – где вы видели лягушку, которая пашет, как вол? Она лишь прыг-прыг в водоёме, с листа на лист. А мне приходилось работать, зная, что у меня не ноги, а перепончатые лапы, и кожа болотного, зеленоватого оттенка.

     Иногда, после работы (во время перерыва на обед в выходные дни) мне доводилось видеть самую настоящую оргию, когда к трудягам вроде меня приходили их женщины, и они все, совершенно никого не стесняясь, занимались битвой полов в самых разных позах. Я в жизни не видел столько голых тел одновременно! Это была жуть. Ставку мне повысили, и я мог заказать себе наложницу. Боже, упаси: во-первых, для меня подобное поведение неприемлемо в принципе; во-вторых, в моём сердце я хранил любовь только к одной женщине, и ей была Румелия из Атлантиды. Ни на кого её не променяю! Соблазнов много, но не поддался я. Упасть – легко, а вот подняться… Поэтому я отворачивался к сношавшимся спиной, и в уме набрасывал сюжет для книги, которую вы сейчас читаете.

     Однажды меня нашёл Птахмес, верховный жрец. Вначале он долго и напряжённо спорил о чём-то с Аменхотепом (разумеется, с тем, который архитектор), а потом подозвал меня пред свои очи.

     – Целуй. – Сказал Птахмес и протянул мне свои ноги.

     Я решил не испытывать судьбу, и слегка прикоснулся к ним – кто знает, сколько мне ещё тут быть? Мне ещё тут жить.

     – Слышал о тебе. – Сказал жрец. – Не хочешь ли сменить профессию?

     Единственное, что я умел в своей жизни – это заниматься строительством зданий и сооружений (написание книг, сочинение музыки и рисование не в счёт, потому как хобби). Но я уже выдохся в этой знойной пустыне (до Нила не рукой ведь подать, хоть он и близко), а потому приготовился согласиться: вдруг в прохладных храмах мне повезёт больше?

     – Я ведь знаю, зачем и для чего ты здесь. – Сказал мне Птахмес так, что понял его только я: глазами, ибо рта он не открыл. – Но для этого тебе ещё многому следует обучиться! – Произнёс он уже вслух, для всех.

     – Мой фронт работы? – Пожелал уточнить я. – Что нужно выполнить на сей раз?

     – От тебя полуживого никакого толку; проку с тебя, как с козла – молока. – Похоже, Птахмес привык властвовать, повелевать – в его речах не было ни капли жалости.

     Что вы думаете? Отвели меня в одно глухое и тёмное подземелье, и морили голодом три дня! Вместо того, чтобы накормить, как следует… Не делай добра – не получишь зла.

     Несомненный плюс был в том, что прохлада подземелья была как рай после жаркого Солнца; своего рода избавление. А вот во всём остальном…

     – Мне бы… Мне бы хоть кусочек! – Взалкал я. – Сжалься, господин! Хоть один глоток воды…

     Птахмес расхаживал взад и вперёд – без парика, и с подобием чёток в руках. Наконец, он подошёл к решётке моей темницы. Руки нервно перебирают чётки; играют желваки на лице. Блестят от гнева, ярости глаза.

     – Я испытываю тебя на прочность; я испытываю твой дух. – Жестоко, безо всякого сожаления пронзил он своими очами мои глаза. – Дууат ашщирру, дууат ашщирру, дууат ашшэа-а-ар…

     При последних словах к жрецу точно демон подселился; я думал, он живьём сожрёт меня, со всеми потрохами!

     К счастью, этого не случилось, ибо Птахмеса уже и след простыл. Воспользовался телепортом, что ли? Даже я в свои юные годы так быстро, так шустро исчезать не мог. В голове моей сейчас гудело творчество коллектива Nile, а перед глазами стояла обложка четвёртого студийного альбома ВИА IronMaiden.

     – Эй, ты здесь? – Позвал я Маленькое Зло (ведь мне стало так одиноко).

     – Где мне ещё быть? – Услышал я шум крыльев своего ибиса.

     – Прости меня за то, что я тогда тебя обидел. – С сожалением вымолвил я.

     – Бывает и хуже, но реже. – С холодком, но без неприязни ответила мне птица.

     Вскоре меня отпустили, но сделали мелким жрецом – что ж, я не против поработать и в храме. Мне поручали мелкую работёнку типа «принеси, подай»; также, я зажигал свечи, кадил кадилом да помогал жрецам совершать омовение чресл и стоп. А потом меня повысили и назначили помощником тех людей… Которые отправляют человека в последний путь.

     Я вспомнил старый анекдот: на вопрос врачу, кем конкретно он работает, тот ответил что-то вроде «Мои пациенты уже ни на что не жалуются…». Теперь и я, став жрецом, могу произнести то же самое, ведь отныне в основной круг моих обязанностей входит бальзамирование трупов (жители Чёрной страны ревностно заботятся о своих покойниках, не сжигают и просто так не закапывают).

     Жрецы учили меня моему новому ремеслу основательно и долго, пока не удостоверились, что справляюсь я на «ура»; м-да, сам от себя не ожидал. Кем я только ни был в этой жизни; кем предстоит ещё? Ладно, мне сейчас не до этого: я как жрец-бальзамировщик должен овладеть всеми познаниями, заключёнными в «Книге Мёртвых»…

     Моя непосредственная клиентура не заставила себя долго ждать: поползли слухи о смерти придворного вельможи, Хекаэрнехеха. Говорят, при жизни этот человек был неплохой; сие неважно, потому как Джек-Потрошитель в моём лице не станет разбирать, плохим или хорошим был тот или иной человек – это судить древнеегипетским богам, а в моей руке и нож, и…

     Я пришёл к семье погибшего, и добросовестно предложил на выбор три способа мумификации умершего, которые были отображены на деревянных раскрашенных табличках (я принёс их с собой). Когда-то давным-давно в Кемет трупы просто бинтовали льном, однако прогресс не стоит на месте, потому-то я и предложил на выбор аж три вида подготовки к загробной жизни.

     – Его Ку покинуло его Сах. – Сказал я. – Решайте же, как всё будет.

     Первый (и самый дорогостоящий) способ заключался в следующем. Сначала железным крючком через ноздри из трупа извлекали часть мозга (другую выводили впрыскиванием растворяющих растворов). Затем острым эфиопским камнем делали надрез в паху и очищали всю брюшную и грудную полость от внутренностей (за исключением сердца), которые собирали в четыре специальных сосуда. Вычистив полость и промыв её пальмовым вином, вновь прочищали растёртыми благовониями. Далее наполняли чистой растёртой миррой, кассией и некоторыми иными (за исключением ладана) благовониями и зашивали. После этого тело клали на семьдесят дней в натровый щёлок. По истечении того срока тело обмывали, высушивали особым образом, обвязывали пеленами из разрезанного на бинты очень тонкого полотна виссона и скрепляли повязки камедью.

     Второй способ был таков. С помощью трубки для промывания впрыскивали в брюшную полость трупа кедровое масло, не разрезая при этом паха и не извлекая внутренностей. Затем, плотно закрыв все отверстия тела (чтобы масло не вытекло), клали тело в натровый щёлок на семьдесят дней (на больший срок оставлять тело в щёлоке было нельзя). В последний день выпускали масло из тела. Масло это действовало столь сильно, что разлагало все внутренности, которые вытекали вместе с маслом. Натровый щёлок разлагал жир, так что от усопшего оставались лишь кожа да кости. Затем тщательно омывали и просушивали.

     Третий же способ был самый простой и дешёвый. В брюшную полость вливали сок редьки и клали в натровый щёлок на семьдесят дней. Затем омывали и просушивали.

     Итак, я сидел в ожидании ответа: от него зависит, как именно буду я очищать покойника. Если родственники умершего – нищие, однозначно, им по карману лишь третий способ; они схоронят труп в обычной земляной могиле. Если родичи побогаче – что ж, они похоронят труп в глиняном гробу или сосуде.

     Однако Хекаэрнехех, будучи вельможей, являлся человеком знатным и зажиточным, а потому его родня показала мне на первую дощечку.

     По завершении всех работ, по прошествии срока я возвратил мумию Хекаэрнехеха его родным и близким. Те же, изготовив деревянный саркофаг в виде человеческой фигуры, поместили мумию туда и отнесли в их семейную усыпальницу, приставив саркофаг стоймя к стене.

     Скучать мне не пришлось, без дела я не сидел: вскоре умер и Себекхотеп, наставник фараона.

     – Небти любил его, Небти ценил его, Небти не чаял в нём души и уважал. – Рвал и метал обычно неэмоциональный Птахмес. – Но на то воля богов…

     – Кто такой Небти? – Навострил уши я.

     – Неб-Маат-Ра. – Уставился на меня верховный жрец. – Хотя… Откуда тебе, смертному, знать тронное имя нашего владыки, Имнхотепа…

     Птахмес пригрозил мне сухим, но крепким кулачком, что если я не проведу все процессы и операции, как надо, то он меня сотрёт в порошок. Я это уже понял – что необходимо сделать всё на высшем уровне. А потому начал все нужные приготовления (ведь моя новая работа стала мне очень нравиться).

     Фараон возжелал, чтобы Себекхотепа похоронили по-царски – как отца родного; в небольшой ступенчатой пирамиде мы разместили его саркофаг (предварительно вложив туда свитки папирусов с текстами панихид) и поставили рядышком урну с внутренностями, а в ноги положили амулет-талисман с изображением скарабея.

     Вскоре меня допустили и до собственно пирамид – больших, огромных; мне как Посвящённому (пусть и на самую низшую ступень) вручили ключи от гробницы Хуфу – мне доверили нести их в своих руках.

     Та пирамида воистину была огромна: гладкая, блестящая, покрытая какой-то белой облицовкой. Верхний конус, треугольник был отделан особо (ну прямо вулкан и его жерло), и на него было нанесено изображение ока какого-то бога (Осириса, Ра, Гора или Атума – без понятия). Но глаз был очень красивый (я бы сказал, даже изящный). Более того, глаз был «подкрашен», и я даже сказал бы, что это глаз прекрасной женщины. Он меня заворожил, и я так долго не отрывал от него свою голову, что у меня чуть шею не свело – смотреть вверх несколько часов.

     – Идём, – Пробудил меня Птахмес. – Сегодня будем наблюдать за звёздами.

     – Ничего себе! – Обезумел я от свалившегося счастья. – А я думал, жрецы только тела расчленяют…

     Говорил я вроде бы вполголоса, почти шёпотом; однако Птахмес меня услышал (что неудивительно – у людей древней старины чувства были более остры).

     – Побольше уважения к жречеству. – Начал поучать, напутствовать, наставлять меня верховный жрец. – У нас самый широкий спектр занятий: бальзамирование, служба в храмах, иные ритуальные труды. Среди нас и архитекторы, и зодчие, и звездочёты; мы помогаем фараону в государственных делах. Мы следим за разливом Нила и заботимся о народе древнеегипетском…

     «Мы, мы…», думал я. «Мы… Верёвка от чалмы. Можно подумать, что без вас прямо совсем никуда, как во времена Херихора – которые, между прочим, ещё не настали».

     – То, что ты перед собой видишь – не просто пирамида. – Продолжал разглагольствовать Птахмес, остановившись перед самыми вратами в гигантскую пещеру. – Это не только гробница царей и их жён, но и обсерватория для учёных жрецов; это комплексное сооружение, а не только лишь захоронение.

     Прежде, чем мы вошли внутрь этого громадного чулана, Птахмес воскурил какой-то фимиам, покадил им на нас обоих, зажёг факел, отпер двери, и только тогда мы переступили порог… За которым были тьма и мрак – кромешная тьма и зловещий мрак.

     Лампадка осветила зелёные надписи на внутренних стенах пирамиды.

     – Что это? – Спросил я.

     Птахмес ничего мне не ответил.

     Мы пошли дальше, и я увидел валяющиеся кое-где скелеты.

     – Это те, кто дерзновенно проник в святая святых. – Поднял жрец вверх свой указательный палец. – Это как мелкие воришки (которые есть пыль пред Амоном-Ра), так и жрецы, павшие в искушении своём, не убоявшиеся расплаты за великий грех и скверну свою. Они пожелали богатств, но задохнулись здесь в страшных муках. Они корчились в судорогах от проклятья фараонов, и издохли не сразу. Они взывали, но не услышал их никто. Они молили о скорой смерти (в предсмертной агонии осознав непотребство, бесчинство своё); они взалкали, они стенали. Глухи были эти стены, и пожрала их язва. Трупная муха искусала, загрызла их до смерти; живые белые нити выползли и искромсали чресла их. Заживо поели, и крик страждущих умолк на полуслове. Они уже не хотели золотых ламп; они хотели пить и есть. Так случится с каждым в назидание. Это послужило хорошим уроком: вот уже много лет никто не осмеливается потревожить дух упокоенных.

     – Но вы же заходите. – Задумался я.

     – Мы идём вверх, а не вниз. – Оскалилось, ощетинилось лицо жреца, которое отбрасывало страшные тени на стены. – Это бесконечный, замкнутый круг; разветвлённый лабиринт, в котором нет выхода для тех, чьи помыслы и алчны, и корыстны.

     Птахмес оказался прав: внутри пирамиды оказалась густая сеть ходов. Я со жрецом-то блуждал битый час; сколько же бродил бы я в одиночку?

     Мы поднялись на самый верх, находясь внутри самой большой пирамиды в мире. Солнце к тому моменту уже надумало с нами распрощаться, и его лучи последними штрихами проникали через «глаз» вовнутрь, причудливо сияя.

     – Как красиво! – Ахнул я.

     – Красиво? – Насмешливо повторил верховный жрец. – Это бесподобно; такого ты не увидишь больше нигде на свете. Атланты были далеко не глупы, и по доброте своей душевной помогли и нам, и инкам – они научили нас не только строить пирамиды, но и…

     – Ты сказал – атланты??? – Не поверил я своим ушам.

     Первым делом я хотел спросить, не знает ли Птахмес Архонта и Румелию (язык мой – враг мой); ведь мы, люди современности, всегда расспрашиваем про возможных общих знакомых. Как забилось моё сердце! Но разум (равно как и Маленькое Зло) остудил мой пыл, ведь неизвестно, в каком именно тысячелетии пересеклись пути Атлантиды и Та-Кемет.

     – А что даёт вам ваша обсерватория? – Задал я вполне резонный вопрос. – В ближайшей перспективе, например.

     – Мы научились предугадывать парад планет, вычислять затмения Солнца и Луны, прохождения объектов по диску Марса. Мы вычислили орбиты, траектории Юпитера, Сатурна, Меркурия, Вулкана, Фаэтона и Венеры.

     – А про Уран, Нептун, Плутон, Седну, Эриду и Нибиру вы что-нибудь слышали?

     – Разумеется. – Невозмутимо, хладнокровно изрёк жрец по имени Птахмес.

     Я думал, у меня нижняя челюсть отвалится! По ходу, древние египтяне нас всех «сделали».

     – Наши знания помогают нам контролировать, регулировать уровень воды. – Продолжал жрец. – Мы сооружаем ирригации, искусственный полив земель, орошаем почву. Мы боремся с опустыниванием, с засушливым климатом, строим оазисы…

     – А это правда, что ваши фараоны летают на вертолётах? – Спросил я: уж тут-то жрецы явно проколются, ибо это реально ахинея.

     – Я не знаю, что вы называете вертолётами, – Начал Птахмес. – Но владыки наши действительно иногда пролетают над окрестностями на воздушных колесницах.

     На этом моё «интервью» закончилось, поскольку больше мне из Птахмеса ничего не удалось выжать. А жаль: я бы стал журналистом года, корреспондентом №1 в мире. А Птахмесу за его вклад в улучшение природы члены Greenpeace наверняка вручили бы почётную грамоту или благодарственное письмо.

     Я провёл в верхнем ярусе пирамиды всю ночь и всё утро; потом меня, сонного, жрец вытолкал взашей, и мы вернулись назад, в храм.

     В храме нас поджидал главный писец по имени Аменмес.

     – Мир вам! – Жрец и писец обменялись взаимными любезностями. Затем они начали говорить обо мне (я понял это по их взглядам в мою сторону).

     Наконец, верховный жрец подошёл ко мне и, хлопая по плечу (без фамильярности, но как отец или старший брат, наставник), изрёк:

     – Я благодарю тебя за службу, о ливиец! Таких ливийцев я ещё не видывал. Ты проявил себя с наилучшей стороны, и претензий у меня к тебе как бальзамировщику, звездочёту и служителю храма нет. Однако пришло твоё время: не весь век тебе быть при храме! Отныне заберут тебя во дворец, моё (порой) неразумное дитя, ибо владыка наш старательно следил за успеванием твоим. Ступай же, гость из будущего! Докажи фараону лично, что талантов в тебе не грош, а пуд.

     Вот так меня снова завербовали: сначала жрец Птахмес «похитил» меня у архитектора Аменхотепа, а теперь писец Аменмес «украл» меня у жреца Птахмеса. Всё чудесатее и чудесатее…

     – Не возгордись! – Попыталось сбить с меня возможную спесь Маленькое Зло. – Не подведи, ведь оказано тебе наивысшее доверие; такие блага тебе предоставлены…

     – Да знаю я. – Ответил я ибису, сидящему у меня на правом плече. – Тебе хоть не страшно было внутри пирамиды? Не испугался ли? А то я даже не спросил…

     Ибис сердито, недовольно зашумел крыльями, и я понял, что несу сентиментальные глупости.

     И прибыл я во дворец, и назначили меня придворным писцом под началом Аменмеса!

     Я даже сказать не могу, насколько мне понравилось писать! Точнее, рисовать: древнеегипетские иероглифы представляли собой изображения птиц, животных, людей и прочее (в отличие от шумерской клинописи). А поскольку рисовать я люблю с детства, то мне (для начала) не составило труда копировать отдельные фрагменты с дощечки на дощечку.

     – Всё дурью маешься? – Рассердился однажды Аменмес. – Учти, что однажды тебе придётся делать красивую узорную роспись на сердоликовой доске – когда фараон наш отправится на запад.

     Я понял писца с полуслова, ведь «западом» в их представлении был загробный мир, Дуат; да и Солнце заходило на западе, знаменуя конец дня. Солнце играло для египтян (равно как и для атлантов с гипербореями) огромную роль.

     Фараон приблизил меня к себе, и возвысил: я заделался его личным виночерпием, и даже домоправителем! Его дочери заглядывались на меня, но я держался молодцом, потому что я не ловелас, не бабник, не альфонс, не донжуан. В доме фараона я чувствовал себя, как библейский Ёська – как рыба в воде. И еда у меня стала нормальная. Теперь я всюду сопровождал Аменхотепа, ибо главный писец, Аменмес, внезапно приболел.

     Небмаатра оказался чрезвычайно охоч до женщин – причём, непременно царского роду: так, однажды ему из Митанни отправили триста семьдесят женщин (sic!) во главе с Келу-хебе, дочерью (или внучкой, или сестрой) тамошнего царя. Из Сангара, из их главного городища Кардуньяш фараону также послали царевну; из Та-Хену (что на северо-западе), из Та-Сети (что на юге) из Биау (что на северо-востоке) и даже из Арцавы ему также присылали невест. После того, как царь Митанни покорил страну Хатти, прибыла к фараону новая делегация – на сей раз, в качестве подарка была женщина-хеттка.

     Через несколько лет страсть фараонова поутихла, и чресла он свои подпоясал, перестав развлекаться со своим гаремом. Ныне ему приспичило наведаться в Пунт, «Страну Богов» (которую коренные жители Кемет именовали Та-Неджер). Для меня стало открытием, что Пунт и Офир – не одно и то же; что Пунт находится гораздо южнее Верхнего Египта – в то время как Офир (куда я намеревался попасть после моих злоключений в Атлантиде, Лемурии и Гиперборее) лежит за Красным морем.

     Причин, по которым Аменхотеп Третий решился на поход, было две: во-первых, из Пунта уже давно не поступало подарков (последний раз это было аж при Хатшепсут); во-вторых, по пути, по дороге на юг находились земли, которые перестали платить фараону дань (а ещё в них начались народные волнения).

     Теми непокорными странами являлись Куш (где проживали эфиопы, у которых кожа была цветом «кофе с молоком»), Унешеи, Ибхет и Нубия (в которой обитало полу-аборигенное население с очень тёмной кожей).

     И вот, собрал фараон небольшое войско, и взял с собой инженеров, некоторых жрецов и писцов (включая меня). И отправились мы в путь неблизкий. И если в Сахаре преобладал песок, то в походе нашем мне на глаза попадалась лишь каменистая россыпь. Я сбил ноги в кровь, и сандалии мои были стоптаны. Меня, как заместителя главного писца, поместили в носилки и понесли, но от этого мне было не легче, потому что жарища стояла несусветная; с каким наслаждением я бы выдул пятилитровый бутыль воды…

     При виде фараонова войска (одного только арьергарда) воины Ибхет и Унешеи разбежались, как трусливые псы, поджавшие хвост. Эфиопы же из Куша оказались такими добродушными, умными и хорошими людьми, что я был на седьмом небе – чем-то они были схожи с египтянами; хотя, наверное, только расой, общим происхождением, цветом кожи. Эфиопы накормили, напоили нас, и спать уложили! Было весело.

     А вот с Нубией пришлось повозиться – самые настоящие нигеры вышли нам навстречу; чёрные, как (б)анальный сфинктер ночью. На них были бусы, а чресла их были подпоясаны перьями либо шкурами диких животных. Очень они не понравились мне, поскольку посмели стрелять отравленными стрелами. Мало того, у них была Мать рода (с несколькими шаманами в придачу), которая, сотрясая воздух своими проклятьями (и большими грудями тоже), вызывала у египтян панику как минимум. Что-то нехорошее и злое таилось за теми зелёными кустами, до которых мы дошли; оттуда сочилось самое настоящее Вуду. Ритмичные удары в бонги и тамтамы, ритуальные пляски; бусы, состоящие из нанизанных на бечёвки когтей и зубов…

     Сражение началось; оно состоялось.

     Судя по всему, нубийцы знали, что рано или поздно карающая длань возмездия древнеегипетской руки дотянется до них, а потому хорошо подготовились. Они храбро, смело, дерзко, борзо бились; воевали насмерть, и в зелёных кустарниках была куча засад. Однако Кемет, как великая держава, неуклонно теснила негров, давая понять, кто здесь в регионе хозяин и гегемон. Египтяне одержали верх, это была победа. Пристыженные, уничтоженные, покорённые черномазые склонились перед Небмаатрой – не в пояс поклонились, и не на одно колено присели, но на оба, и били челом оземь. И побивали их воины древнеегипетские; побивали знатно. Они вошли к их женщинам, и жестоко надругались над ними; они вырезали всех первенцев среди их младенцев.

     Честно говоря, смотря на эту расчленёнку, я не обливался жалостью: поделом нубийцам, коль посмели восстать они против самого фараона, который на тот момент реально был царём и богом всего мира. Тихо-мирно платили бы дань – и ничего бы этого не случилось. Так нет же: упёрлись, и ни в какую. И получили за это, и поделом. Впредь неповадно будет. А ещё я злорадствовал не просто так: в мире двадцать первого века афроамериканцы обнаглели вконец, когда начали заставлять белых плакать над их «героями»; когда начали ставить белых на колени. Они вознамерились переписать историю, не имея на это права; чёрные забыли, что они – потомки рабов, которых вывозили из Западной Африки в Новый Свет, дабы было кому трудиться на плантациях. Они забыли своё место, ибо ниже по своему уровню развития – не припомню я что-то ни одного учёного-негра, который реально что-то открыл, чего-то добился. Который бы внёс весомый вклад в развитие человеческой цивилизации, индустрии; улучшил бы жизнь современного человека. Их кожа – цвета моего говна, а от дерьма обычно избавляются. Поэтому я, стоя рядом, вдруг пошёл глумиться также, потому что мне этого захотелось (хотя мне, как писцу, вовсе необязательно было это делать). Я заживо, безо всякого сожаления, расчленил поганых отморозков, чернозадых дегенератов; укокошил не одну черножопую тварь, и сами египтяне удивились моей жестокости. Но я уже познал вкус крови, и остановить меня было невозможно: я совершил вендетту, вырезав всю деревню. Я мочился на этих недочеловеков, и вставлял им в рот свой член. Я унижал их, как мог, потому в веке двадцать первом они издеваются над белыми, не считая их равноправными с собой людьми. Подобное – подобным; каждому своё. Око – за око, зуб – за зуб. Пока жив я (и такие, как я), они не уничтожат белую расу, высшую расу; мы не дадим себя на поругание, на истребление. Да, нас всё меньше; белая раса вымирает – но остались ещё те, кто утрёт нос всяким чуркам, мамбетам, калбитам и прочим убогим (которые, не изобретя ничего своего, наслаждаются всеми благами цивилизации – которые создавали мы). Они размножаются со скоростью света, но светоч знаний, луч цивилизации им не уничтожить! Это великое, тайное знание передавалось нам атлантами, гипербореями, лемурийцами, древними египтянами – которых язык не повернётся назвать нелюдями. Это великие народы, несущие свет, и слово, Логос; мудрость веков и мудрость тысячелетий. У стада должен быть хозяин…

     На обратном пути фараоново войско, ликуя, пело песни, а я по-прежнему находился в своих раздумьях.

     – Скажи, разве виноваты они, что их кожа темнее, чем твоя? – Вкрадчиво, спокойно, ласково спросило меня моё Маленькое Зло. – Чем прогневали, чем провинились перед тобою лично? Почему ты стал таким плохим и злым? Почему ты стал жестоким? Ты ведь не был таким изначально!

     – Понимаешь… – Понуро вымолвил я. – В той жизни я жил в обществе, в котором были двойные стандарты. Мне внушали и даже навязывали, чтобы я был дружелюбен и добр по отношению к другим нациям (не забывай, что я немец, выросший на постсоветском пространстве). Я должен (нет, даже обязан) был ценить, любить и уважать всех остальных, тогда как ко мне самому было явно предвзятое отношение! Со мной люди вели себя так, словно нынешние немцы до сих пор в ответе за то, что творили нацисты в 30-ые и 40-ые годы прошлого века. Они всячески проверяли, ожидая подвоха. А потом эти события в Америке, когда чёрные начали оскорблять и даже бить белых… Ну уж нет: с меня хватит. Я не был националистом изначально, но меня вынудили в него превратиться, понимаешь? Я вынужден защищаться, понимаешь? Отстаивать свои права. Я тоже человек, я тоже живое существо. Нам вдалбливают про так называемое «равноправие», а где оно? В представлении века двадцать первого равноправие – это когда женщина командует мужчиной, а чёрные верховодят белыми. Вплоть до абсурда, когда на турнире по шахматам начали предъявлять: «А почему это первыми всегда ходят белые? Какое неуважение к чёрному цвету…». И так далее. Я устал, мне надоело это терпеть. Лично в моём представлении равноправие – это когда взаимность, компромисс, умение слушать друг друга, уважать чужое мнение. Когда никто не первый и не последний. Когда все равны полностью. Все вот эти вещи, вот за это самое…

     Отвечая своему ибису, я невольно пытался оправдаться. Но я действительно расхотел всегда быть крайним. Тем не менее, сейчас я шёл вместе с египтянами, нога в ногу, а сам в душе леденел от того, что натворил: я дико жалел, что позволил самому себе так низко пасть. Я уподобился своим врагам, ожесточив своё сердце и пролив кровь. Когда, когда, когда закончится война? Похоже, что она – бесконечна; то из-за цвета кожи, то на религиозной почве, то экономический фактор… Насилие порождает такое же насилие, агрессия вызывает только агрессию. Прекратится ли это? Будем ли мы все в дружбе великой? Или всю историю человечества будем драться из-за клочка земли, или из-за женщины, или ещё из-за чего-то? Боже, если ты есть (на подсознательном уровне верю, что есть): прости меня за то, что я наделал сегодня; мне ужасно стыдно и неловко.

     Естественно, что обратный путь снова пролегал через Куш. Эфиопы радостно нас встретили. Снова привечали, приютили на ночлег – много войска фараонова, но и у эфиопов много жилищ. Каждая семья подвинулась, впустив к себе по один-два воина – от Нубии до Куша только на карте путь близкий.

     – Пунт передал вам в дар множество вещиц. – Сказали эфиопы. – Пунт обещает, что больше не будет забывать про землю египетскую.

     Я разинул рот: я только сейчас понял, что до Пунта-то мы не дошли! Мы убили триста двенадцать и взяли в плен ещё семьсот сорок нубийцев, но после расправы повернули обратно.

     – А где находится Пунт? – Не поленился спросить я.

     – Страна богов? А тебе скажи! – Рассмеялись эфиопы.

     Так я и не узнал, где лежит этот чёртов Пунт. Зато я видел, каким товаром он одарил фараона: назад, в Фивы мы везли леопардов (и их шкуры), павианов, жирафов, мирру, ростки миррового дерева, чёрное дерево, слоновую кость, благовония, ладан (тишепс, ихмет, хесаит), чёрную краску для глаз и рабов. Щедрая награда, однако! Вернее, дань.

     После похода я немного слёг, ибо на меня напала простуда (лишь бы не лихорадка).

     – Насморк? – Спросил Аменмес. Он подъехал на колеснице к моему дому, и я вынужден был, соблюдая иерархические нормы, с почтением выйти навстречу.

     – Хронический ринит. – Сказал я, и не шутил: я сказал только правду.

     Вместо ответа главный писец неожиданно заехал мне в нос! Закономерно, хлынула кровь. Между прочим, у него на безымянном пальце (или мизинце, не помню) был надет массивный перстень с золотой печатью. На ногах я удержался, но подобный выпад стерпеть не мог, и также двинул писцу, сломав ему челюсть. Мы начали драться, но всё закончилось ничьей.

     – Насморк-то прошёл? – Обиженно и укоризненно проговорил Аменмес, зализывая свои раны (верю, что говорил он при этом с трудом).

     Насморк, как это ни странно, действительно прошёл – более того, оказалось, что главный писец при самом первом своём ударе нечаянно вправил мне врождённый дефект, и теперь моя носовая перегородка была выправлена. Ура, я теперь дышу обеими ноздрями!

     – Ты знаешь, что тебе за это будет? Что грозит?

     Конечно же, произошедшее сулило неприятности: я нарушил субординацию. Ничем хорошим для меня это не обернётся. Но как-то так мы договорились; остановились на том, что ничего не было. Я зашёл в дом, а Аменмес, сев в свою колесницу, уехал по своим делам.

     Выздоровев, я первым делом поспешил найти резервацию, где содержали пленных нубийцев. Я мыкался, переминаясь с ноги на ногу, взирая на этих рабов, а потом сказал так:

     – В походе на вас, против вас я поступил неразумно, необдуманно; я совершил скверное и страшное. Знайте же, что я весьма раскаиваюсь в том; искренне, положа руку на сердце. Однако помните: придёт, настанет ваш день; день, когда за всё вы взыщете сполна. Вы ещё не раз отомстите нам за все злодеяния наши. Будет и на вашей улице праздник. Я знаю, что я говорю, и кому я говорю, ибо перед вами – человек из Будущего. Храните это в своих головах. Но я очень надеюсь, что вражда наша, между расами однажды исчерпает себя, и на Земле настанет рай. Я ищу этот рай. Да будет так.

     С этими словами, но с тяжёлым сердцем и грузом в душе я оставил их, и вышел вон, вышел прочь. И пошёл я полями, и пошёл я лугами, раздирая на себе одежды. И не ведал я покоя в тот день, ибо заела меня совесть моя; не облегчил я тяжбу свою, высказав нубийцам потаённое из глубин сознания своего. И даже Маленькое Зло не смогло меня в тот раз утешить. Скорбел я о приключившемся, скорбел знатно; я даже хотел наложить на себя руки – увы мне, я не смог…

     Начался новый год, стояла весна. Аменхотеп вошёл в реку Нил, вытащил большой и толстый, и произвёл им одну тысячу фрикций в воду – так было нужно для повышения урожайности земель, по которым разольётся Нил. Затем, омыв чресла свои, вознамерился фараон древнеегипетский совершить охоту на диких быков и диких львов, а также бегемотов.

     Поохотились мы славно – ибо, как я уже писал вам ранее, я всюду сопровождал своего фараона; великой честью это было для меня. При всех пороках этого владыки, народ свой он любил (не чета нашим хвалёным, зажравшимся, погрязшим в коррупции президентам, которые довели свои страны до инфляций и девальваций), и в роскоши царь сей не утопал. Он многое себе позволить б мог, но ограничивался малым, выбирая из двух слитков золота меньший (больший он клал в казну, либо откладывал на чёрный день в какой-нибудь «особой» пирамиде).

     Однажды Аменхотепу из страны Хатти прислали в подарок одну колесницу, двух коней, одного мальчика, одну девочку; из Митанни прибыли дары в виде пяти колесниц, пяти упряжек коней. Жене его новой выслали одну пару золотых грудных украшений, одну пару золотых серёг, одно золотое масху и один каменный флакон, полный отменного масла.

     Рассказывали мне, как фараону досталась его последняя жена. Однажды прежний царь Митанни отдал за фараона свою дочь, но умер. На престол взошёл его сын, наследник прямой линии. Но шли годы, а от сестры – ни слуху, ни духу. И вот, её брат, нынешний царь Митанни, волновался жутко и не спал ночами. Как-то раз он прислал делегацию своих людей, которые не признали в фараоновой жене сестру царя Митанни, точно она слегла, умерла или делась куда-то. Он написал фараону письмо, но Небмаатра поспешил заверить митаннийского царя, что послы не узнали в его супруге сородича, ибо одета и накрашена она была по обычаю древнеегипетскому, да и с годами она изменилась. И на том бы всё, цари примирились, но Аменхотеп пожелал руки дочери царя Митанни, будто мало ему его сестры. И долго тот не соглашался, но всё же дал добро. И сделал фараон дочь царя Митанни госпожой своего дома.

     Годы шли, а я что-то в Египте застрял. Нет, мне здесь многое было по душе, но всё же это был не рай. Случались природные бедствия, и люди друг на друга шли войной. Жил я неплохо, но был ли я полноценно счастлив? Вот ведь в чём вопрос. Или… Идеального счастья, сферического счастья в вакууме не существует?

     Аменхотеп растолстел, страдая тяжёлым недугом; вскоре отошёл он от дел. И призвал меня к себе Птахмес, верховный жрец чёрной страны Кемет, и сказал так:

     – Доколе слоняться ты будешь средь нас? Не гоню, не говорю: «Уходи». Но звёзды рассказали мне, что восстанет в земле древнеегипетской царь иной, который отвратит лик свой от прежних божеств, и чьё имя проклянут после смерти его, и попытаются стереть из списка всех правителей Египта. Я знаю, я чувствую, что ты – не отсюда… У тебя есть шанс уйти бескровно. Попытай счастья в другом месте. Желаю тебе найти свой рай.

     Тут я понял, о ком шла речь; про Эхнатона я немного читал. Но, слава Богу, это ещё не самое худшее: главное, что сейчас, после моего ухода, на Кемет не обрушатся полчища пришлых кочевников вроде хека-шасу; что Древним Египтом будет править хоть и не самый лучший, но всё же свой царь, выходец из своего народа.

     Я собрал было все свои пожитки, ибо я спины не разгибал, чтобы заработать их, но потом подумал: «А нужны ли они мне? Если я сейчас, как и подобает кваклю-бродяклю, с головой окунусь в водоём. Куда же вынесет меня портал на сей раз?».

     Я раздал всё своё добро тем, кто нуждался в нём больше меня. А Птахмесу, Аменмесу, Хори, Сути и Аменхотепу (архитектору) я оставил на память что-то очень важное и ценное для них: да, эти ожерелья не стоят ничего на рынке, но это просто дар, частичка меня, повод для воспоминаний. Здесь у меня были друзья (в отличие от жизни, которой я жил когда-то, до своего превращения в лягушонка).

     И вот, я снова мерзкая жаба – неприятная как на вид, так и на ощупь.

     – Пойдём, моё Маленькое Зло, – Вздохнул я, обращаясь к ибису и шлёпая лапками по песку. – Пойдём, мой хороший. Нет тут больше для нас ни рая, ни Египта; всё когда-нибудь да кончается…

     И мы вдвоём, опустив головы, направились к озеру наслаждений – искусственному водоёму Биркет-Абу; чтобы нырнуть туда, и больше не вынырнуть сюда никогда.

     Мы вынырнули из Запретного озера, которое находится в Эннет Аннун – я сразу это почувствовал, всем своим сердцем. Надеюсь, мы не на прицеле Фарамира с Анборном? Прошло уже столько лет после Войны Кольца, но мало ли…

     – Голову даю на отсечение, что мы – в Средиземье; в северо-западной его части (если быть точнее, где-то на востоке Гондора). – Заявил я.

     Поворачивая голову направо, я ожидал увидеть на своём плече уже кого угодно: хомяк был, лемур был, бурундук был, сфинкс был, ибис был… Кто на сей раз мой попутчик?

     Кажется, моему Маленькому Злу понравилось быть птицей: теперь это был чёрный дрозд; весь такой важный, хоть и маленький.

     – Постреляют, как уток; как пить дать, постреляют. – Прочирикал дрозд. – Если мы действительно на том самом месте, где лучники Фарамира чуть не пристрелили Голлума. Только уверен ли ты, что мы именно в Арде?

     – А где же ещё? – Без всякого сомнения, с полной уверенностью в голосе сказал я. – Посмотри, какая красота, какая природа! Такое возможно только в Средиземье…

     Я шёл, бежал чуть ли не вприпрыжку: уж здесь-то точно рай! Не может быть, чтобы и тут всё пошло насмарку.

     Когда нас (вполне закономерно) поймали и доставили куда надо, я знал, что бояться мне нечего; не о чем переживать, когда ты понимаешь, ощущаешь, осознаёшь, что пришёл с миром. Я настроился на то, что недоразумение быстро выветрится, поскольку приволокли нас в Минас-Тирит.

     Этот белокаменный город ничуть не изменился: я застал его уже отстроенным (словно и не было никакого Гронда). Многоярусная крепость, великая твердыня дунэдайн стояла всё так же незыблемо, возвышаясь над всей округой. И Белое Древо цвело, приковывая к себе взоры окружающих.

     Нас, пленных (вначале мокрых, сырых – а ныне пыльных и грязных) удостоили великой чести: меня и мою птицу под конвоем довели до тронного зала, где восседал король.

     Боже, какой вид! Я крутил-вертел своей шеей, как дикарь, не в силах оторваться от того, что было перед моими глазами. Одно дело, когда ты читаешь книгу; другое, когда смотришь экранизацию этой гениальной трилогии – и совсем уж третье, когда рассматриваешь всё это в режиме реального времени, по-настоящему, здесь и сейчас.

     На троне восседал высокий, седой, но ещё крепкий человек; взгляд его был мудр, а руки – сильны. Я не увидел в нём ни надменности, ни горделивого взгляда, ни напыщенности, ни пафоса, ни особой королевской важности; ничего такого, что обычно применимо к стереотипным королям.

     – Арагорн! – Вскрикнул я от радости; я был приятно удивлён. Как же иначе? Только Арагорн в моём понимании, в моём сознании являлся человеком, наиболее достойным королевского трона. Он как никто другой достоин короны.

     Стража переглянулась между собой и пожала плечами.

     Сидящий на троне аж привстал от неожиданности, но быстро подавил в себе всю излишнюю эмоциональность.

     – Меня зовут Элессар. – Спокойно вымолвил он без тени крутости и блата. – Волею Единого я владыка этих земель. Откуда ты знаешь обо мне, о чужеземец? Ведь, судя по твоей одёже и выправке, ты явно не из Кханда, не из Харада и не из истерлингов. С добром ли ты пожаловал в Воссоединённое королевство?

     Я не помню, что я промямлил в ответ, но я точно знаю, что я попытался объяснить, что Гондор не та страна, к которой я питаю ненависть, зависть, зло и неуважение.

     – Знаешь ли ты, какой проступок совершил? – Немного смягчившись, спросил меня король.

     Я молчал, потупив взор; я смотрел в пол.

     – Тебя и птицу твою изловили в водоёме, который является заповедным местом не только для Гондора, но и для всех земель, свободных от зла.

     – Я из будущего, мой король. – Честно ответил я. – На самом деле я не человек: на мне заклятье, я всего лишь лягушонок. Водоёмы служат для меня порталами в иные миры. И вот, по счастливой случайности я забрёл сюда. А тот, кто сидит сейчас на моём правом плече в образе птицы – это сущность, которая является духом; она дана мне в напарники не по прихоти моей, но по воле заколдовавших меня. Я не прошу прибегнуть к эльфийской магии, дабы развеять чары (потому что так сейчас надо), но я прошу немного погостить здесь – ведь я ищу рай. Возможно, я всё-таки его разыскал…

     – Не верить тебе у меня оснований нет. – Изрёк Элессар. – Что ж, отпустите его; да будет он гостем моим в городе моём и королевстве моём!

     Долго описывать прекрасные пейзажи Средиземья; я просто ходил и наслаждался каждой минутой своего пребывания здесь.

     Я так мечтал увидеть эльфов! Но все они уплыли поголовно: Элронд со своим народом, Леголас со своим народом; не бродит больше по долам владычица лесная, прекраснейшая дева Галадриэль. Даже Кирдан (единственный бородатый эльф) покинул эти края, уплыв на последнем корабле из Серебристых Гаваней. Я знал обо всём этом, но помнил, что супругой Элессара являлась дочь полу-эльфа Элронда, чьё имя – Арвен.

     «Хоть одним глазком взглянуть на Арвен!», взмолился я однажды про себя. «Хоть в малое оконце, хоть на миг».

     В мудрости своей великой Элессар прекрасно понимал, что я и Маленькое Зло не можем представлять опасности, угрозы. За иным он наблюдал бы в палантир иль выслал бы соглядатаев (ведь сам же он из следопытов). Он раскусил все помыслы, стремления мои, и ведал, что человек я искренний и честный. Вскоре он призвал меня к себе на трапезу… И вот, за одним столом со мной его жена, цветочек Арвен! И я уставился во все глаза, и руку целовать хотел; но не осмелился бы я на столь дерзновенный шаг.

     Арвен, будучи несравненной красавицей, оказалась удивительно похожей на Лив Тайлер (точнее, та была её внешней копией). Милые эльфийские ушки, добрый взгляд, утончённые черты благородного лица...

     На Арвен было лиловое платье, которое лишь дополняло весь её прекрасный облик. Последняя эльфийка Средиземья, принёсшая себя в жертву ради любви к земному, смертному мужу, отказавшаяся от дара вечной жизни… М-да, это нужно иметь стойкий, сильный, упрямый характер – и она, вне всякого сомнения, им обладала. Арвен всё время молчала, и ни разу не улыбнулась – но не потому, что нечего ей было вслух сказать, или тяготило её что-то: просто эта величайшая из женщин была вся в своих думах. Она была очень элегантна, восхитительна, красива; именно такой я её себе и представлял. Она совсем не постарела (впрочем, как и Элессар, у которого лишь волосы стали седыми).

     Сына их, наследника престола я не увидел – предположу, что он на каких-нибудь учениях либо сидит в библиотеке да грызёт гранит науки.

     «Большой уже, наверное», подумал я. «Подрос. Вот только на маму или на папу больше похож? Интересно же».

     Детей я, как я известно, не любил; но в те времена их воспитывали иначе – наверняка они были более послушными, более воспитанными, более усидчивыми. Тем более, имея такую мать, как Арвен… Было бы грех провиниться (а даже если так, наказание от неё было бы настолько справедливым, что запомнилось бы на всю жизнь, как великий урок).

     Но в Средиземье была женщина, которая не уступала Арвен ни в мудрости, ни в силе, ни в красоте, ни в доброте – всенепременно я желал увидеть Эовин, и я получил то, что хотел: чуть позднее к трапезе присоединились Фарамир и его златовласая красотка. Я так понял, они дружат семьями: ну да, как же иначе? Фарамир – владыка Итилиэна; тут же рукой подать. Кажется, они гостили во дворце Минас-Тирита, ибо вышли на террасу к нам прямо оттуда.

     Мы встали, и поприветствовали друг друга; Элессар представил меня своим гостям.

     Доев, мы уже просто о чём-то непринуждённо щебетали, будто я их лучший друг и верноподданный.

     – Я думал, что меня ты встретишь! – Попытался я пошутить, обращаясь к Фарамиру. – Так и воображал тебя в капюшоне и с колчаном стрел за спиной.

     И мы все дружно, звонко рассмеялись (включая Арвен, и это был первый её смех за сегодня – я уже волновался, что не увижу её улыбающейся).

     – А где Эомер? Как он? В добром ли здравии? – Спросил вдруг я, и понял, что вопрос мой пришёлся не по сердцу, не ко двору.

     «Как вообще Рохан поживает? Столь же прекрасен Медусельд в Эдорасе? А Хорнбург?», вертелось у меня на языке – да, я бы забросал их своими вопросами.

     Я уже грешным делом подумал, вдруг, что недоброе приключилось (а то и вовсе нет больше с нами Эомера), но Элессар сделал свой характерный жест ладонью (означающий нечто вроде «всё в порядке»), и молвил:

     – Я попросил Эомера отправиться на дальний север; гораздо дальше, чем могут лежать земли Рохана. Я послал Эомера и его эотеод к северным границам арнорских владений, ибо неспокойно ныне там.

     – Что случилось? Что произошло? – Обомлел я. Душа ушла в пятки, и замерло сердце.

     – Зло собирается на севере; зашевелилась мгла. – Ответил вместо Арагорна Фарамир. – Далеко на севере имеются развалины, имя которым – Карн-Дум.

     – Кажется, это бывшая вотчина самого Мелькора, если я не ошибаюсь? – Перейдя на шёпот, предположил я. – Но Моргот заключён где-то очень далеко, за внешними пределами Арды…

     – Вижу я, ты сведущ, осведомлён. – Хитро улыбался глазами Арагорн. – Он выгнал оттуда и гномов, и людей много-много эпох назад. Да, его в Средиземье нет и быть не может; только Зло, мой друг – оно есть всегда. Оно всегда найдёт своего слушателя, своего внимателя. Всегда найдутся те, кто возрадуется грубой силе, и захотят нанести вред и добрым людям, и окружающей их среде, состоящей из удивительной флоры и фауны.

     – Кстати, о флоре и фауне. – Нашёлся я. – Нашли ли энты своих жён?

     – Нашли, нашли; не переживай. – Заулыбались все. – Для этого им пришлось на время покинуть Фангорн.

     Далее следопыт, младший сын Дэнетора и храбрая, стойкая племянница Теодена заговорили о чём-то своём. Они говори по большей части на Всеобщем языке, но иногда вставляли фразы из синдарина, адунаика и роханского языка. По личику Эовин порой проскальзывала ниточка тревоги; Арвен же по-прежнему хранила молчание, внимательно слушая.

     «Они говорят в моём присутствии о таких важных государственных делах», размышлял я. «Не безрассудно ли при чужаке…».

     – Нет. – Прервала мои мысли Арвен – это были её первые слова за всё время, что я находился рядом с ними. – Ты же, как на ладони, и утаить ничего не сможешь; тебя же видно насквозь. Порой ты легкомыслен, но в целом славный малый.

     Как отрада, как бальзам на душу!

     – Эорлинги внимательно следят за перевалом. – Успокоил меня Элессар. – Даже если что и будет – мы их как следует, встретим.

     – Но отчего послали рохиррим? В такую даль? Не проще ли было выслать воинов Арнора? – Вконец обнаглел я. – Они ведь гораздо ближе к Карн-Думу!

     – Кони наши, белоснежные меарасы – как стрелы. – Эовин сделала вид, что обиделась. – Они резвее и быстрее любых других коней; в случае чего мы скорее узнаем, от своих, нагрянула ли с севера какая напасть.

     – Я прошу прощения за то, что вмешиваюсь не в своё дело. – Сказал я. – Но нельзя ли глянуть в палантир и узнать, что такое деется в Карн-Думе? Помнится, во время возвышения Дол-Гулдура чуть беды не нажили, из-за намеренной беспечности, скептицизма и равнодушия одного белого волшебника, который мог очаровывать людей своими сладкими речами.

     – После конца Саурона и Сарумана в Средиземье осталось ещё одно зло, которое не было уничтожено. – Вставил тут Фарамир, и лицо его сделалось до крайности серьёзным. – Это старуха Шелоб, гигантская паучиха; прапотомок Унголианты и угроза неосторожному, невнимательному путнику, посмевшему заблудиться в её пещерах. Да, она была ранена и загнана в угол, обратно в свою нору светом Галадриэли, направляемым Сэмом. Теперь она стала ещё крупней и ненасытней. Так что Карн-Дум – не единственная наша забота; но будь покоен, мы всё держим под контролем.

     Наша беседа подошла к концу; Фарамир и Эовин заторопились в Итилиэн.

     Наутро король Элессар засобирался в Шир. Я ни на шаг от него не отходил, пока он готовил свою лошадь в путь-дорогу.

     – Я везу нечто важное Мериадоку Брэндибаку и Перегрину Туку – а именно королевскую диадему. – Пояснил Элессар. – Это мой им подарок.

     – Возьми с собой меня! – Напрашивался, навязывался я.

     – И меня! – Чирикало Маленькое Зло в обличье чёрного дрозда.

     – Кого-то одного, ребята. – Усмехнулся Арагорн. – Видите, я даже с собой свиту не беру.

     И действительно: Элессар как был простым следопытом – таким он и остался; он не важничал. А вот я, если бы был королём, наверняка бы кичился своим статусом и положением – ведь говорят, власть портит людей. Ха, только не Арагорна!

     Тогда я, собрав волю в кулак, всё своё мужество, очень сильно пожелал, чтобы предстать пред Элессаром таким, каков я есть сейчас (и даже хуже – не антропоморфным кваклем-бродяклем, а обычным лягушонком).

     – Сложи меня в свою сумку. – Проквакал я. – Но только не раздави. А дрозд полетит рядом.

     – Ну, хорошо. – Согласился король Арнора и Гондора.

     И отправились мы в путь.

     Многие и многие дни провёл я, путешествуя вместе с одним из величайших дунэдайн! Вот она я, лягушка-путешественница! Ква! Я сразу вспомнил одноимённую сказку.

     И миновали мы Изенгард, и позади уже и Рохан, и Бри – я даже видел вдалеке Ривенделл (который, увы, опустел).

     Не буду я рассказывать вам, насколько замечательно провёл я свои деньки в Хоббитоне – всё равно мне никто не поверит. Пусть же это останется тайной за семью печатями.

     Вернувшись в Гондор, Элессар оставил Минас-Тирит на Фарамира, как наместника Гондора в отсутствие короля – ибо вознамерился Арагорн навестить свою северную столицу, в отстроенный Форност, что в Арноре. Арвен и сына он взял с собой (а также меня и Маленькое Зло). Всё это он затеял для того, чтобы быть поближе к Карн-Думу – в этом я нисколько не сомневался. Сейчас я снова был человек, а потому мне выделили отдельную лошадь.

     Честно говоря, я никогда не сидел верхом – даже в Атлантиде. И в Гиперборее, и в Кемет я передвигался в лучшем случае на повозке (чаще всего и вовсе пешком). Это было очень тяжело для меня – удержать равновесие; я и на велосипеде ездить научился довольно поздно, только к четырнадцати годам… Слабенький у меня вестибулярный аппарат. Да и сам я по себе любил больше на диване валяться, сидеть в мягком и удобном кресле, почитывая одну-другую книженцию – а поэтому только представьте себе, вообразите хоть на миг, насколько мне было непросто в данной ситуации.

     Естественно, бравый конь сбросил меня с себя, как ненужный хлам; вот, валяюсь в высокой траве.

     – Тюфяк! – Скривился мой чёрный дрозд. – Всё, я с тобой не разговариваю.

     Я его понимаю: ему надоело взирать на мои падения (а не взлёты), на мои непрекращающиеся траблы. Эх, сюда бы Эовин! Уж она бы научила меня, как правильно сидеть в седле и обращаться с лошадью. Хотя пищу из её рук я бы не ел…

     Продолжая нарушать порядок, я старался держаться поближе к следопыту – мне так было спокойнее; он вселял в меня уверенность. Люблю таких мужчин. Может, мне сменить пол? Никогда не чувствовал себя ни на 100% мужчиной, ни на 100% женщиной; в графе «пол» я бы поставил прочерк. Безусловно, меня всегда влекло только к женщинам; но моя природная слабость, куча физиологических недугов, моя лень и (временами) инфантильность не дают мне право называться настоящим мужчиной, за которым женщина будет, как у Христа за пазухой. Да, я не изменю и не предам; да, я не брошу ребёнка – но ведь я, как девчонка, люблю кошек (а не собак), не пью пиво и не смотрю футбол. Вот ведь какая бяка…

     Вечером я набрался смелости и подошёл к Арвен тогда, когда она была одна.

     – Поговори со мной по-эльфийски! – Упросил я. – Ну, пожалуйста!

     – Зачем это тебе? – Улыбнулась было она, но тут лик её стал лунным.

     Какой же я дурак! Я всё понял: наречие её предков – лишний раз напоминание о них. Они ведь все уплыли, а она одна осталась! Хотя я нисколечко не сомневался в том, что Арвен не сожалеет о своём решении – эта женщина тверда, как скала; в этом она напомнила мне Румелию.

     – Мерси. – Сказал я тоном провинившегося лисёнка. – Я всего-навсего хотел услышать язык Древних; тех, кто был близок к творцам этого мира, кто делал его историю. Я хотел хотя бы через это прикоснуться к Арде Неискажённой, на миг побыть частью чего-то великого и настоящего.

     – Тогда слушай. – Молвила Арвен.

     И стала она говорить со мной на квэнья и на синдарине.

     Поначалу я ни х… Ни черта не понимал, но постепенно в сознании моём росло понимание. Арвен оказалась лучшим учителем в моей пустячной, ничтожной жизни; лучшим репетитором. Её слог был прекрасен, хорошо поставлен. У неё были и грация, и дикция, и очаровательное произношение при пересказе мифов, сказаний и легенд. Боже мой, сказка наяву.

     Арвен весь вечер рассказывала мне о сотворении Арды, о Феаноре и Сильмариллах, о двух погасших древах, излучающих первый в мире свет; она напевала эльфийские колыбельные. Она возвысила голос, возвещая мне историю про затопление Белерианда и угасание Нуменора; я трепетно внимал, впитывая в себя такие волшебные слова, как «Дориат», «Гондолин», «Лотлориэн». Я услышал о трогательной любви между Береном и Лютиэн, о завесе Мэлиан, о многом ином… Как же это было здорово! Да ещё и из её уст!

     Невозможно пересказать историю Средиземья за один вечер, но Арвен это удалось; что-то она поведала словесно, а что-то – глазами. Под конец она устала; ей было всё трудней. Наконец, она затихла, а по лицу её скатились три блестящих слезинки.

     – Время эльфов ушло; ныне эпоха человека. – Выдавила она из себя через некоторое время.

     – Это время благороднейших из людей. – Поспешил приободрить её я. – Ты даже не представляешь, что творится, что происходит в том мире, в котором родился, вырос и жил я. Всюду орки, всюду чурки; из каждого угла на тебя пялится злобный, агрессивный гоблин. Я даже передать тебе не могу всю мерзость, что обволакивает Землю. Радуйся, ибо таких двуличных обманщиков, как Саруман, у нас не один и не два; мельчает Запад, растворяясь во тьме Востока, в тени Юга… Арагорн сумел выстроить рай… Которого так не хватает нам, людям двадцать первого века.

     – Может, ты и прав. – Немного подумав, ответила мне Арвен. – А теперь ступай к себе, ибо уже довольно поздно.

     И я поклонился ей, и вышел. А по дороге я с грустью думал, что тоже хотел бы отплыть на Запад; свой Запад. Подальше от всех этих истерлингов-гастарбайтеров, заполонивших наш голубой эллипс. А ещё я горевал оттого, что не дано мне было свидеться с Гэндальфом – единственным существом в Средиземье, о встрече с которым я грезил почти всю свою сознательную жизнь.

     Можно сказать, что у меня не было счастливого детства; не было праздника в жизни. Не было, как у многих других детей, сразу двух дедушек, которые тебя холят и лелеют. У меня был только один дедушка – и тот, к сожалению, пил (это не в осуждение). Просто так хочется, чтобы был в жизни кто-то, кто принесёт тебе подарок – бескорыстно, просто так; от души, от всего сердца. Чтобы это был именно мужчина, ибо отцу по большому счёту было наплевать на меня. Это называется одним словом: недолюбленность. А Гэндальф в моём понимании неизбежно ассоциировался с добрым-предобрым волшебником – который если и отругает, то не ехидно, не злобно, не сильно. Гэндальф для меня был и идеалом, и Санта-Клаусом, и… Всем. Я так хотел хоть раз в жизни познакомиться с ним не только на страницах литературных произведений Толкина! А в реальной жизни. Чтобы он подарил мне ту сказку, которой мне так не хватало (и которую я пытаюсь реализовать путём написания своих книг). Да, я знал, что Гэндальф уже давно отплыл в свой Валинор вместе с Фродо, Галадриэлью и Бильбо… Но… Как же мне его не хватает! Я так надеялся… И снова опоздал. Эх, надо бы отрегулировать портал: впустить раков, чтобы почистили водоёмы; ибо всякий раз, как я ловлю рай – оказывается, что это уже и не рай вовсе; что золотой век подошёл к концу.

     На следующий день я кое-как поймал следопыта, и сказал ему следующее:

     – Вчера весь вечер я был в покоях твоей жены. Я просил её научить меня языку её предков. Она пересказала мне всю историю Арды.

     – Почему ты говоришь мне это? – Удивился он.

     Настала очередь удивляться мне: я, в отличие от него, до жути ревнив.

     – Я просто хочу, чтобы ты это знал, был в курсе. – Отчеканил я.

     Ну, разумеется: я не мог солгать и уж тем более держать в неведении; я решил отчитаться, что между мной и Арвен ничего не было. И быть не могло: провалиться мне на месте от стыда, если б я на такое осмелился! И да: я люблю лишь Румелию, а Арвен мне как мама или старшая сестра.

     – Лишнее. – Похлопал он меня по плечу, и вскочил на коня. – Потом договорим.

     Позже Элессар мне разъяснил, что у них (в отличие от нашего времени) является верхом низости желать жены ближнего своего; что на такое не то, что в делах – в помыслах никто не отважится. Даже Грима, и тот не дерзнул очернить Эовин – у них всё скреплено клятвой. Там всё по-настоящему, и такой мнительности, таких предрассудков, такой ереси, какая стала нормой для нас, у них попросту нет. Там люди сходятся только по любви (никогда по расчёту), и всегда на всю жизнь. Это древняя и славная традиция.

     – Поэтому расслабься, мой верный друг. – Сказал мне король-следопыт. – Чувства здешних людей нерушимы. Вступая в брак, скреплённый взаимной клятвой, взаимной любовью мы несём ответственность всю жизнь. Мы опора друг другу и в радости, и в горе, и в молодости, и в старости. И дети наши, как видишь, следуют нашим обычаям и традициям, не отступают от них.

     «А вот наши бы сказали, что это скучно – делить постель с одним и тем же человеком», мелькнуло у меня в голове. «Им бы только пробовать всю жизнь».

     Тогда я рассказал Арагорну, как обстоят дела у нас.

     – Ну, вот видишь. – Всё так же спокойно (равно как и всегда) отреагировал король. – Потому-то ты и ищешь рай, ибо у вас там хаос. М-да, я счастлив, что живу в Четвёртой эпохе. – Добавил он после недолгого молчания. – И эльфам также повезло: они не увидят, во что люди превратили свою жизнь и свою планету. Искренне надеюсь, что валар во главе с Единым не допустят окончательного погребения Земли.

     В Форносте я прожил месяца три. Я уже свыкся с мыслью, что Карн-Дум – это долгая песня; пока что оживление в нём никак на нас не отражалось.

     Маленькое Зло сдружилось с прочими чёрными дроздами, а также с Великими Орлами; похоже, оно нашло себя здесь. Мне же, с вечно пропадающим на севере Арагорном, грустно-печальной Арвен и Гэндальфом, которого я не застал, было несколько не очень. Безусловно, Арвен была счастлива с Элессаром – я это видел; безусловно, Арагорн – мужественный, достойный человек; но, видите ли: меня не покидала какая-то дурацкая тревога, чёрт бы её побрал. Просто я помнил все свои предыдущие путешествия; что они закончились трагически – если и не для меня, то для мест, в которых я пребывал. Понимаете, я уже боялся; я сидел, насторожившись, и трясся, как бы плохих вестей не принесли.

     И я дождался, на свою голову: в один не самый благополучный в моей жизни день из северных рубежей в Форност привезли Элессара – точнее, его тело. Я был подавлен и разбит, ибо мне уже надоело терять друзей, обретённых недавно, и на столь короткий срок. Думаю, вы можете себе представить, какие чувства, какое горе испытала Арвен, увидев своего седого (и уже бездыханного) супруга. Детский крик ребёнка, который сегодня утратил любящего его отца. У меня нет слов, чтобы выразить все эмоции, что копошились во мне сейчас.

     – Как так случилось, Эомер?! – Плакала эльфийка. – Отчего не уберегли?

     Она склонилась было над телом мужа, а после рухнула на него, заключив в объятья.

     По нашим меркам, Арагорн был уже древний старик; но ведь он был странник с Севера, коим отпущена долгая жизнь. Рано или поздно, он всё равно бы умер – от старости, ибо всё же он человек.

     Арвен оглянулась вокруг, и заприметила меня. Глаза её были полны слёз, но горели праведным пламенем от несправедливости.

     Все умолкли и встали, как вкопанные; никто не знал, что сейчас произойдёт.

     Арвен смотрела, смотрела, смотрела на меня, и в её взгляде была настолько нестерпимая боль, что я не выдержал его, и отвернулся.

     «Я знаю, что ты хочешь мне сказать», снова повернув голову, взглянул я в очи Арвен. «Ну, давай же! Дерзай. Скажи то, что все мне говорят: что я причина всех ваших бед; что, как только я появляюсь в ваших местах, то в них происходит страшное, оборачиваясь лихом, великим бедствием. Вот только в чём моя вина? В том, что меня, поганую жабу, чёртов портал перебрасывает в тот период вашей истории, когда идиллия заканчивается?».

     – Арагорн был очень дорог и мне, Арвен. – Произнёс я уже вслух (но говорил я так, словно рот мой был немного склеен). – Прими мои соболезнования. Это большая утрата не только для тебя и твоего сына, но и для Гондора – для всего Средиземья в целом. Об этом человеке будут скорбеть много дней и в Шире, и в Арноре, и в Рохане, и в Дэйле, и в Королевстве-Под-Горой, и под Железными Холмами, и в Эрин Ласгален, и в Фангорне, и в Изенгарде, и в Умбаре. Везде у Элессара друзья – и таких, как он, в Средиземье уже не будет…

     С этими словами, еле сдерживаясь, я умчался к себе в покои. Никто меня не видит? Не наблюдает? Всё, теперь можно и разрыдаться; разреветься, как девчонка, потому что нет больше моих сил!

     Разреветься я не разревелся, но слёзы всё же сами по себе текли по моим щекам; разболелось сердце. Оно ныло там, в груди, и я слегка придерживал то место, сжатой ладонью правой руки, наивно надеясь, что это как-то смягчит боль. Боль утраты, потому что я всегда всех теряю. Нахожу – а потом теряю. Боль в сердце со временем пройдёт, я знаю; но боль в моей душе не утихнет никогда. Не жалко терять плохих людей – жалко и обидно терять хороших! Которые простят тебя даже тогда, когда ты им (пусть нечаянно) насолил.

     Я сидел так, что колени мои касались подбородка; я чувствовал себя каким-то ящиком Пандоры, который открывается из портала в портал, нанося непоправимый вред всему тому, что мне так дорого. Я не знал, что мне понравится в Атлантиде; я не знал, что полюблю Румелию; я не знал, что привяжусь к лемурийцам (несмотря на их уродливую внешность); я не знал, что мне будет так горько при расставании с гипербореями и египтянами… Теперь же, я был на грани: умер Арагорн, нет его больше. А во всём снова виноват я! Я, и только я, ибо через несколько месяцев после моего знакомства с ним его не стало. Может, всё-таки не я? Не я виноват?

     – Не кори, не вини себя. – Попыталось поддержать и успокоить меня Маленькое Зло. – Значит, так суждено; терпение и смирение.

     После всего, военачальники, сановники и друзья стали держать вопрос о том, где захоронить короля.

     – Здесь, ибо он из этих мест и здесь родился. – Встал один. – Он бывал тут чаще всего, защищая и границы Шира, и остатки Арнора.

     – Уж лучше в Ривенделле, ибо там он провёл детство, отрочество и юность; там он узнал, кто он. – Встал другой.

     – Но воцарился он в граде белокаменном – посему лежать ему в усыпальнице всех королей Гондора, в Минас-Тирите. – Встал третий.

     И начался ожесточённый спор, пока не вмешался подошедший Эомер.

     – Разве не хотите вы узнать волю самого государя? – Возмутился он. – Позор вам, за поведение ваше.

     Судя по тому, что гондорцы и часть рохиррим резко снялись с лагеря, а арнорцы готовят им провиант, я понял, что следопыта везут в терем белых башен, на восток и юг – значит, традиция не будет нарушена, и Арагорн возляжет бок о бок с другими королями древности.

     Я скакал рядом с Эомером, на котором не было лица; он был хмур и мрачен – то и дело его голова падала от усталости на круп и холку его меараса.

     Меня так и подмывало разузнать кое-что, но я не смел, видя, что Эомер и сам немного ранен, только с поля боя.

     – Ну, говори же; не томи душу. – Бросил он мне, и взгляд его был не весел.

     Я уже привык, что у людей тех времён было хорошо развито как боковое зрение, так и шестое чувство: их не обманешь; и если ты хочешь что-то спросить, но не решаешься – они это быстро поймут.

     – Почему?.. – Только и спросил я.

     Эомер, придержав поводья, на некоторое время остановил коня.

     – Засада, лягушонок; точно такая же, как на Ирисных Полях, когда сражён был Исилдур.

     – Но…

     – Мы бились; отчаянно сражались. – Не дал мне договорить Эомер. – Я разрубал врагов совсем близко от короля, но их было всё больше и больше! Я не снимаю с себя ответственности: я, король Рохана, не уберёг короля Гондора от гибели. Но я сделал всё, что мог; некому меня судить.

     – Кто же они? Кто это был???

     – Драконы Севера, квакль. Мы не сразу их заметили, ибо был густой туман. Они упали на нас неожиданно, как коршуны на свою добычу. А с ними горные тролли, коих ещё полно в той горной цепи. И, конечно же, не обошлось без мерзких, злобных гоблинов, которые размножились, пока мы устанавливали дипломатические отношения с Харадом и Кхандом, вдали от этих мест.

     «Драконы?», молча ужаснулся я. «Тогда понятно».

     – Вероятно, ты хочешь знать, Шмыгль из будущего, как погиб твой друг?

     – Да…

     – На него со всей дури налетел дракон – не такой огромный, как Смауг, но столь же коварный. Он вцепился когтями своих лап в Элессара, и снял его с коня; сражались они в воздухе. А потом дракон протащил его по земле, пока король, изловчившись, не зарубил его насмерть. Как видишь, попрыгун: и дракон свершил своё дело, потому что Арагорн больше не открыл своих чудесных, ясных глаз.

     – Я хочу хоть чем-то загладить свою вину. – Начал я. – Позвольте мне свершить то, что я умею: в Древнем Египте меня научили бальзамировать тела. Авось, это пригодится, ибо путь назад-то не близкий…

     – Иди, и сверши. – Молвил Эомер. – Да не сейчас! – Окликнул он меня. – После; скоро уже будет привал.

     Мы встали лагерем в месте, через которое не проезжали с Арагорном по пути в Арнор – географию Средиземья я, к сожалению, знаю не очень хорошо (но на карте покажу, примерно где). Что же до бальзамирования, то не поднялась у меня рука на вскрытие и последующую очистку; не смог я пойти на это. Поэтому я распорядился выдать мне рулон льняной ткани (если таковая у кого имелась). Я очень бережно обмотал тело короля этими бинтами (предварительно пропитанными специальными благовониями), и на этом всё: благоуханной обмотки будет вполне достаточно; до Минас-Тирита тело Элессара доберётся в нормальном виде, ничего с ним не произойдёт.

     Траурное шествие, траурная процессия… И унынию воинов нет предела – наследник короля слишком юн и зелен, чтоб воссесть на трон. Хотя, их юноши взрослеют быстрее – пока наши парни, бездарно растрачивая время, играют в какой-нибудь Counter-Strike, те юнцы, царевичи уже овладевают базовыми знаниями управления государством.

     Мне было бы тяжело описывать похороны; все эти могилы, женский и детский плач. Скажу лишь, что Элессару воздали должное, и упокоен он с миром, и земля ему стала пухом. Усыпальницы Минас-Тирита – хорошая криокамера, и все тела остаются в сохранности; когда-нибудь Эру Единый оживит их! И встанут они, и пойдут, и будут петь песнь, восхваляя Его.

     Я же, не смея показаться на глаза Арвен (кто знает, что она теперь думает обо мне?), поспешил скрыться от посторонних глаз – да, рай Средиземья закончился для меня вместе со смертью Арагорна. Такого короля, как он, эти земли познают, вряд ли… Посему я решил уйти с глаз долой, из сердца вон; не мельтешить и не мешать. Я явно лишний здесь, я нарушил целостность, покой.

     – Ты со мной? – Позвал я Маленькое Зло. – Скорее! Не будем терять ни минуты; мы возвращаемся туда, откуда пришли – сиганём в Запретный пруд, и всё на этом. И пусть меня пронзит стрела – мне уже не будет страшно; много, много видел я…

     – Не более чем я. – Сказала мне высокого роста женщина с покрытою главой (похоже, она слышала мои последние слова).

     Это была Арвен: она преградила мне путь между узких стен коридора.

     – Возьми это. – Вложила она мне в руки какой-то изумительно блестящий кулон на мифриловой цепочке. – Мой тебе маленький сувенир; будешь вспоминать своих друзей в Средиземье.

     – Спасибо. – Поблагодарил её я. – Мне очень приятно.

     – Запретный пруд прекрасно охраняем. – Напомнила мне Арвен. – Но будь спокоен: тебя и твою пташку не тронет никто.

     – Ты не злишься на меня? – Спросил тут я, ибо это меня гложет; очень неприятно осознавать, что ты – первоисточник всех бед на свете.

     – За что? Свой путь я выбрала сама. – Вымолвила Арвен. – Я знала, что рано или поздно это должно было случиться – что вы, люди, смертны. Но если ты познал настоящую, искреннюю, взаимную любовь – ты поймёшь меня. Я отреклась от пути эльфа и встала на путь человека; когда-то не станет и меня. Я познала боль, но вкусила и радость; я увидела смерть, но тут есть и жизнь. – Она показала на живот. – Внутри меня малыш, это плод любви меня и Арагорна. Я чувствую, что это девочка, ибо первенец у нас сынок. Я убита горем, но я и счастлива: я ни разу не пожалела, что не уплыла в Валинор. Вы люди, порой такие простые… И в то же время настоящие. Вы не боитесь любить.

     Я попытался было сказать Арвен, что в двадцать первом веке всё иначе, что люди – роботы; что каждый живёт лишь для себя.

     – Молчи. – Её ладонь прикоснулась к моим губам. – Пока есть такие, как ты, твой мир не рухнет.

     Тогда я, поцеловав Арвен в щёку, не посмел более задерживать ни себя, ни её, направившись к водоёму, который… Забросит меня ещё куда-нибудь.

     Позже мне открылось, что Фарамиру и его людям удалось убить Шелоб: теперь она не сможет плести свою паутину и пожирать живых существ. Открылось мне и то, что палантир, которым пользовался Саурон, и который не был найден после его низвержения, каким-то образом оказался в Кирит-Унгол – возможно, Шелоб, под шумок, втихушку выкрала видящий камень и пользовалась им? А даже если нет, то из любопытства вращала его перед собой своими лапами. Кто знает – быть может, вся злоба, что была в ней, каким-то образом пробудила тварей на Севере, и они, поддавшись немому зову, отважились напасть на гарнизон, выставленный блюсти границы Арнора (но это вряд ли, ибо палантиры, насколько мне известно, не могут «видеть» так далеко).

     – Извините, а вы не подскажете, где тут рай?

     – Здесь. – Ответил мне человек в форме.

     – Вы, наверное, шутите…

     – Почему же? Написано же: «рай оно»… Молодой человек, вы или проходите, или выйдите.

     Я прекрасно знал, что такое районо и гороно, оттого мне и стало не по себе. К счастью, я проснулся: меня растормошило Маленькое Зло (которое теперь было в образе змеи).

     – Ш-ш-ш… Солнце уже давно над горизонтом. – Шипело оно, извиваясь вокруг моей шеи.

     Я осторожно снял с себя змею; её желтоватые глаза с узкими тёмными зрачками были без век, а язык – тонкий, длинный и раздвоенный. Оглядевшись кругом, я недовольно поморщился, негодуя: опять пустыня??? После благоухающих садов Средиземья вид передо мной открылся самый безжизненный, самый ненадёжный.

     – Впервые не имею понятия, где я. – Развёл руками я.

     – Зато я знаю, с-с-слышишь? – Прошипела змея. – Ад и Израиль; вот это мес-с-сто.

     – Ты, верно, шутишь? – С надеждой спросил я.

     Ответом мне послужил абсолютно ледяной, беспристрастный, мёртвый взгляд, и я понял, что Маленькое Зло и не думало шутить.

     – Коли так, идём на юг – вдруг мы попадём в Эдем? Он ведь тоже рай!

     Шли мы недолго – край сей не был безлюден; там и сям шастали израильтяне – тысячи их! Эти люди не обращали на нас внимания (словно и нет нас вовсе). Но на подходе к Иерусалиму нас всё же остановили: стража израильская не дремала, и преградила путь оружием своим.

     – Далеко ли собрался, оборванец? – Невежливо и неучтиво окликнул меня первый страж.

     – С чем пожаловал ты, голодранец? – Тем же тоном вторил стражу первому второй.

     – Я в поисках Эдема, люди добрые. – Прикинулся я нищим, обездоленным бродягой (что на тот момент недалеко было от истины).

     – Рай перед тобой, ибо те врата, что стража бережёт и стережёт – есть древний, славный Иерусалим, и Шломо – царь и князь его, и государь.

     – Вижу, тебе повез-з-зло. – Шевелился змей на моём плече. – Добро пожаловать, Шмыгль! Ибо на долю царя Соломона выпало править золотым веком Израиля.

     И пропустила меня стража, и вошёл я в столицу Израильского царства. И увидел пред собой я город, что выстроен был словно не людьми: как пчелиный улей, соты; домики, один все на одном. Друг на друге все жилища – и словно из камня, из земли, из скал они все высечены. Ещё один многоярусный мирок предстал перед моими очами.

     Местность была очень неровная; она то вздымалась, то утопала. Я видел и пустыню, и сады, и отдельные кусты; я видел неопалимую купину, которую невозможно поджечь смертному мужу. Я видел лица, на которых был незримый знак – та самая их богоизбранность, ведь Израиль – имя сему народу, и земля, по которой ступали ступни мои – Обетованная…

     И приметил я вдали дворец, и направился к нему; и у самого дворца остановила меня новая стража, которая была многочисленнее предыдущей.

     – Видеть я хочу великого царя, Давидового сына, Соломона. – Набрался наглости я.

     – Да кто ж ты такой, коль смеешь ты толкать настолько дерзновенные речи? – Изумилась дворцовая охрана. – Усечём, немедля, главу твою мы с плеч, ибо даже враг наш более искусен при выборе слов своих в своём ответе.

     – Думаю, царю я буду интересен. – Упорствовал я. – Ибо много есть во мне талантов.

     – Ай, ма-ла-дэс-с-с!.. – Если бы у моего змея были конечности, он бы ими зааплодировал, захлопал бы в ладоши.

     – Царь наш воистину умён и мудр, и ищет тех, с кем состязаться можно! – Переговаривалась между собою стража. – Он любит тех, в ком есть талант.

     И вот: впустили меня во дворец иерусалимский, и допущен я был до царя.

     Соломон оказался человеком тучным, грузным, невысоким; борода его была и длинна, и весьма густа. За щетиною его, усами не узрел я толком Соломонова лица. Но мудрость, что таилась в нём, виднелась лично мне невооружённым глазом.

     На Соломоне была огромная золотая шапка в виде обрезанного сверху конуса; наверное, тяжела ему та ноша? Такие короны вроде бы носили цари Двуречья – Ассирии, Шумера, Вавилона и Аккада (также и Халдеи). На царе были весьма нарядные и дорогие одежды. На пальцах – золотые перстни с крупными драгоценными камнями. Царь пил вино, вкушал фрукты и потчевал слуг тем же – он был щедр и милостив к прислуге своей.

     – Чем удивить меня ты можешь? – С хитрецой, и в ус хихикнул Соломон.

     Тогда раскрыл пред ним все карты я, и рассказал немного о себе: что бальзамировать тела умею, а также и дворец предивный выстроить сумею. Не умолчал я и о том, что немного соображаю в астрономии – если на то будет воля господина, я сделаю для него лично, и для царства его что-либо полезное.

     И доказал я со временем Соломону, что не пустышка я, не прах; и приблизил, и возвысил меня царь израильский – точно так же, как когда-то приблизил и возвысил меня фараон древнеегипетский.

     Два года жил я в изобилии, и вот: живот мой, зад мой вырос – вкушал я яства дивные, от мяса до плодов заморских, экзотичных. Раздобрел я, но ума не растерял.

     И прибыли однажды из страны Офир синекожие посланцы в фиолетовых, сиреневых и багровых одеждах; и поднесли царю израильскому множество даров, среди которых золото, драгоценные камни, красное дерево, сандаловое дерево, стираксовое дерево, слоновая кость, обезьяны и павлины. Посланцы эти плыли Красным морем, и долгие дни шли по пустыне пешком. Утомились они знатно, но во дворце царя Соломона их ждали и баня, и массаж, и опахало. Восстановив же силы, и насладившись обществом мудрейшего из царей древности, заторопились, засобирались офирские послы обратно, но просто так не отпустил их Соломон, и снабдил деньгами да провизией, а также тканями из шёлка (а ещё – письменами, на которых изложил царь Соломон приветствие офирскому князьку; и письмо то было примером вежливости, дипломатии, заботы).

     Сам же Соломон целые дни пропадал в трудах: то со звездочётом он шептался, то стройкой храма занимался; то барашка-агнца на руки возьмёт, как следует того приголубив. И в гареме его было множество наложниц – триста шестьдесят пять; но ни одна не жаловалась на него, ибо не скуп был царь в щедротах и ласках своих. Жена же у него имелась лишь одна, и любил её он очень. К наложницам же не входил царь, как к женщинам – с каждой раз в году он вёл содержательную беседу, и задаривал подарками. Он просто любил женское окружение, женское внимание; любил он видеть пред собой множество красивых женщин. Одна вышивала ему узоры на тканях, другая – искусно готовила, третья – умела петь, четвёртая – играла на различных музыкальных инструментах, пятая – любила доить коз, шестая – владела языками. Каждая из наложниц была уникальна по-своему; и каждая же попала во дворец не по прихоти Соломоновой, а только лишь по своему собственному желанию и волеизъявлению.

     Сами же израильтяне были люди – как люди; ничего особенного.

     «Замечательные же люди, евреи эти», недоумевал я. «Отчего их так у нас не любят?».

     Но, когда я возжелал приобщиться к членству израильскому, мне дали чётко понять, что мне придётся распрощаться с крайней плотью своей, ибо обрежут они её. Поскольку я дал своё согласие сразу (не зная, что за этим последует), то гонялись за мной от заката до рассвета мужи древне-израильские с огромными щипцами в руках, дабы отрезать то, что принадлежит мне с рождения. Вскоре они отступились, но предупредили, что отныне и я никогда не вольюсь в общество их, и нога моя не переступит храма их. Всё это несколько огорчило меня, но так уж устроен их мир; мне следует уважать их законы.

     И прибыли к Соломону волхвы из разных земель, и явили пред очи царя израильского волшбу свою.

     И начал показывать один, и вот: страшные демоны отразились в зеркале. Когда же один неверующий Фома решил подойти ближе, вплотную, то получил прямо из зеркала звонкую пощёчину. И повелел Соломон своему подданному отойти от зеркала – от греха подальше.

     И начал показывать другой, и вот: душить умел он на почтительном расстоянии. И простёр руку, длань свою он пред собою, и начал сжимать её в кулак; сжимать медленно, но верно. И у стоящего напротив него израильтянина начало темнеть в глазах; он покраснел, схватился за горло – и, задыхаясь, повалился на колени. И повелел Соломон прекратить эксперимент.

     Много ещё было всяких разных штучек в запасе у кудесников заморских, но тут царю доложили, что во дворец иерусалимский прибыла сама царица Савская. Также ему сообщили, что много дней уже в пути она, и краше неё нет никого не белом свете.

     И возбуждён был Соломон сими известиями, и поспешил в свой дворец – где встретил гостью и уединился с ней. О чём беседовали они, мне неведомо; знаю лишь, что визит сей был государственной важности. Из Савы привезли множество подарков; в свою очередь, и царь израильский с ног до головы одарил царицу иностранную, усеяв ей чело алмазами, мастерами его огранёнными.

     Пять лет пролетели, как один день; сгустились тучи и над царством израильским: плыл к средиземноморским берегам большой корабль (про который сказывают, что вынырнул он посреди моря, из воронки). Сей корабль не плыл, но словно летел по воздуху; очень быстро он перемещался. И сошло на берег войско, вооружённое до зубов, и прокачанное, как Французский Иностранный легион.

     Пала Финикия – сначала Тир, а после и Сидон, ибо могуч противник был, ведь отплыл корабль с острова Кафтор. Соорудили себе богатыри столы из кедра ливанского, дабы всласть отпраздновать победу. Затем же ринулись они на юг, и заняли четыре города прибрежных, в которых проживал народ Израиля. Заняв четыре, пятый город основали; Пятиградие отныне там, а стране же имя – Филистея, ибо племена плиштим теперь селились там; плиштим, потомки каслухим. И носили они на своих шеях множество ожерелий.

     Рос и рос гнев израилев, потому что господствовал Израиль над Ханааном всем, над Финикией, над пустынею Арравы. Много, много земель подмял под себя премудрый Соломон – но не силою, а умением привлекать к себе людей; альтруист и филантроп он был по жизни.

     И собрал Израиль войско, а враг – своё. И сошлись они на поле брани, и я тому свидетель.

     – Пришли мы за своим, ведь некогда тут проживали. – Говорил с израильтянами владыка Азаэль, нециб филистимлян, и ростом он был десять метров.

     – Землю вы свою не отстояли, проиграв сражение. – Отвечали великанам все колена израилевы. – Мы пнули вас по исходу из Мицраима, в далёком прошлом; мы пнули вас и тогда, когда наш прежний царь, Давид сразил вашего хвалёного Голиафа! И Самсон наш вам всем показал, а потому-ка убирайтесь вы подобру-поздорову.

     Четырёхметровыми были все прочие великаны, в сравнении с вожаком их, Азаэлем; но вперёд вышел ещё один, подобный ему и в росте, и в силе:

     – Помнишь ли меня, о царь израильский? – Сверху вниз глядел на Соломона некто.

     – Не знаю, и знать я не желаю. – Со всей твёрдостью отвечал мудрец.

     – Меня, быть может, помнить ты не можешь, – Так повёл свою речь гигант. – Вот только сын я Голиафов, которого Давид убил; мстить пришёл я за отца, и Ангус имя мне.

     – Кто все эти люди? Чего они хотят от нас? – Насторожился я.

     – Иль ты не видишь, о безумец? – Произнёс, вздыхая, Соломон. – Пришла рать по душу израильскую; не будет скоро избранного народа у Бога.

     – Что же, вы вот так возьмёте, и сдадитесь? – Не поверил я ни своим ушам, ни своим глазам. – Тот ли это Соломон, которому я в пояс кланялся? Тот ли это Соломон, чья мудрость прочих всех за пояс затыкала?

     – Похоже, не ведает гость из будущего, кто перед нами: это народы моря, которые овладели железом раньше всех других народов. Семь имён у них: нефилим (падшие), эймим (пугающие), рефаим (духи-мертвецы), гиборим, замзумим, анаким (великаны), авим (опустошители). Прознали, проклятые (будь они трижды неладны), что стал я стар и немощен – не тот уже я, что раньше. Ходил я пред Богом многие лета, подарив народу Израиля рай. Но, вот: ополчились на нас морды вражьи, почуяв слабину мою, точно брешь в воротах.

     – Кажется, они настроены решительно и так просто не отступятся. – Заметил я суровое выражение на каменных лицах набегающих.

     – На всё воля Божья. – Изрёк Соломон. – Бывало время, когда Мойше поднимал одну руку – и одолевал Израиль; поднимал другую – теснили нас сыны мадиамские. Так Господь проверял нас; возможно, нынче то же самое.

     И вышел вперёд сын Соломона, и сразил Ангуса; показал он обидчику, но погиб и сам. Стенка на стенку сошлись евреи и филистимляне, сыны Израиля и сыны Божьи, нефилимы (которые отвернулись когда-то от Бога, возгордившись и позавидовав). Это были потомки тех самых нефилимов, что брали себе силой в жёны дочерей израильских.

     И бился Израиль не на жизнь, а насмерть: много уже пало и с той, и с другой стороны, но держались евреи, как могли; не дрогнули они пред великанами. Сильна, сильна была вера израильская; сейчас уже так в Бога не верят – а если и верят, то это уже какие-нибудь… Совсем. Религиозные фанатики, сектанты.

     – Кровищи-то сколько; жуть. – Ужасался я.

     – Одно из другого вытекает. – Процедило Маленькое Зло, но я не понял, к чему оно сказало эту фразу; истинного значения я не углядел.

     И узрел тот, кто есмь сущий на небе, что устоит Израиль при любом раскладе; и дрогнуло войско филистимское, и гнал Израиль захватчиков аж до самого берега, пока не сбросил в море. И погрозили евреи кулаками, и вернулись обратно.

     Через несколько дней после битвы пригласил меня Соломон к себе для беседы.

     Я боялся, что он сейчас накинется на меня за то, что я не принял участия в кровавой бойне – почва до сих пор не впитала алую жидкость полностью; Солнце до сих пор не всё выжгло с лица Земли.

     Но Соломон был занят чем-то иным: он сидел, и разглядывал глобус, поворачивая его туда-сюда.

     – Знаешь, что это такое? – Кивнул он на тот круглый предмет.

     – Знаю. – Кивнул и я.

     – Ответь мне, только честно: что будет с народом нашим в будущем?

     Такой странный вопрос застал меня врасплох; кто я, чтобы отвечать на него?

     Подумав немного, я сказал, как есть:

     – Народ твой ещё хлебнёт горя, и немало; рассеется он по всей Земле. Их будут преследовать; они будут вынуждены менять свои фамилии. Но уверяю тебя, царь: они никогда не забудут, кто они есть! Они не предадут своего Господа. Да, они не примут одного великого пророка; отринут учение его (которое сплотит большую часть мира). Но они по-прежнему будут блюсти достоинство и честь, и целомудрие до брака; слушать раввинов и ходить в синагоги. Они будут до скончания времён противостоять греху, ежедневно читая книгу всех книг. Они будут соблюдать все традиции и обычаи, что заповедовал им их Бог. Их будут ненавидеть и в лицо плевать: «Ты – вор и грабитель!». Их будут бить, их будут убивать; их будут заживо сжигать в газовых камерах – но выстоят они. Несмотря на всё, с ними будут считаться; в мировой истории бывали случаи, когда сильные мира сего, султанши были вынуждены занимать деньги у еврейских ростовщиков. Бог не оставит их, я обещаю.

     Слушал, слушал меня царь Соломон очень внимательно; дослушав же, по истечению некоторого времени спросил:

     – А будет ли у нашего народа своё собственное государство?

     – Будет. – Отвечал я. – Но прежняя столица наполовину будет заселена иными жителями, которые, дабы лишний раз поглумиться над вами, называют себя палестинцами – в память о филистимлянах, которых вы на днях в очередной раз разбили. Эти палестинцы, не имея никакого происхождения от филистимлян, постоянно будут вставлять вам палки в колёса, и часть земель ваших приберут к рукам. Всю жизнь вы будете, как кошка с собакой, и грызня эта будет до скончания времён… Либо до того момента, покуда не пойдут стороны на примирение, на компромисс, не пожмут друг другу руки.

     – За что же ненависть такая к нам?

     – Одни вас ненавидят за то, что вы способны выжить в абсолютно любых условиях; другие ненавидят за то, что ваши купцы якобы обирают всех до нитки. Третьи же, палестинцы, считают, что у вас нет прав на территорию в границах Древне-израильского царства в период его могущества и наивысшего расцвета (то есть, сейчас), поскольку когда-то вы с огнём и мечом пришли из Южной Месопотамии и выгнали местных, коренных жителей тогдашнего Ханаана из их родной страны, вселившись туда сами. Им нет дела до того, что ту землю дал вам в дар ваш Бог; они не считают сие оправданием.

     – Как же считаешь ты?

     Я задумался.

     – Лично мне ни один еврей не сделал ничего плохого (равно, как и араб или палестинец); разбирайтесь сами. Я не историк и не политолог. Но лично я считаю, что среди кучи арабских государств должно найтись место хотя бы одному израильскому. Живите в мире, дружбе и согласии друг с другом.

     – Твой честный, искренний ответ пришёлся мне по нраву. – Сказал мне Соломон, и по его виду я понял, что настроение у него поднялось, улучшилось.

     После Соломон отпустил меня, а моя змея начала шипеть на меня и душить меня:

     – Ты не слиш-ш-шком ли далеко зашёл? Как можно делать такие смелые выводы и заявления? Неужто ты хочешь проблем? Ты же пишешь художественную беллетристику, а не политическую публицистику! По краю, острию ножа ты ходишь, бродишь! Опас-с-сно…

     – Не забывай, что я как бы уже умер. – Сорвал с себя я эту беспалую ящерицу. – И то, что происходит отныне со мной – словно сон, небытие; может, мне всё это чудится, мерещится? Может, после клинической смерти я стал инвалидом или душевнобольным, и спросу с меня ноль? Может, я попал в параллельную реальность, и вижу всё (включая себя) как бы со стороны? Откуда тебе знать? В последнее время я не выходил из дома, остерегаясь людей. Я боялся выйти на улицу, поскольку боялся, что мне зададут неудобный для меня вопрос.

     Тогда Маленькое Зло от меня отстало; да, не простые у меня с ним взаимоотношения в Древнем Израиле.

     Тем временем пришёл конец и Эдему, Сиону: явился с севера царь вавилонский, прозвище которому – На-Выходе-Мусор; не с добром пожаловал он, и гнал впереди себя озлобленных, алчных воинов из Междуречья Тигра и Евфрата.

     – Ну, вот и всё. – Опустил я руки. – Умываю члены свои; скоро здесь будут и пепел, и гарь, и снова кровь да смерть.

     Ведь что-то мне подсказывало, что не сдюжит Соломон против войска вавилонского – много израильтян пало в войне с филистимлянами, да и сын Соломона также погиб (не Авессалом, который тряпка, а другой, чьего имени я уже не помню).

     Глядь: выходит из покоев своих Соломон, а за ним – вся свита его. Едва завидев меня, прячущегося, укрывающегося за колонною из слоновой кости, бросил:

     – Выходи.

     И я вышел.

     – Привнёс ты появлением своим разлад в царстве моём; удались же из твердынь моих – не желаю больше лицезреть тебя. Лишь только ты явился…

     Слова те слышал я от прочих, и не раз; и вот: исчез я, юркнув в водоём.

     Очнулся я на какой-то красивой лужайке, и было это ранним утром.

     – По утрам такая свежесть… – Разлёгся я на траве: да, так бы и лежать всю вечность.

     – Ещё бы. – Подтвердил кто-то. – Мы ведь в Стране утренней свежести!

     Я повернулся влево – никого; я повернулся вправо – тоже никого. Что за чертовщина?

     Я привстал и огляделся.

     – Да я это, я! – От близлежащего куста донёсся смешок.

     Только подойдя ближе, я заметил на одном из листочков огромного мотылька, который слегка подрагивал своими пёстрыми крылышками.

     – Ого… Это нечто новое! – Аж присвистнул я от неожиданности. – Вот это поворот. А чего в бабочку-то? Помнится, Маленькое Зло, ты бывало покрупнее да попушистее…

     – Ладно, садись ко мне на плечо! – Пригласил я, и мотылёк послушно туда уселся. – Будем с тобой теперь в Корее счастья искать; кто знает, вдруг нам удастся обрести здесь рай?

     Я потянул носом воздух.

     «Ага!», подумал я. «Рядом большая вода».

     И точно: неподалёку был морской порт (к которому мы и направились); не подвёл меня мой нюх.

     В скалистой, сильно изрезанной бухте было много джонок – я дивился, как это сильные, высокие волны не перевернули ни одну из них; волны так и шарахали, так и накатывали на берег. Берег четвёртого из океанов, который мне довелось лицезреть – берег Тихого океана.

     Тут к нам подошёл какой-то старичок (с ноготок, хотелось мне добавить). На нём была здоровенная шляпа жёлтого цвета и усы, как у Чингисхана (пожалуй, это моё очередное неудачное сравнение). Дедок был бос, и держал в руке длинную палку (в данном случае, высокую, ибо держал он её вертикально).

     – Колодно сисяс. – Произнёс дед. – Отень колодно. Вада льод.

     Я так понял, старик разговаривает сам с собой – вроде бы он к нам не обращался, хотя стоял по колено в воде в метрах двух от нас (да, он с голыми ногами пошёл в студёную водицу). И рубашка у него была вся такая помятая, и очень грязная (хотя, возможно, у них она не «рубашка» называется). Ещё от него несло рыбой – выходит, он рыбак?

     – О-о-от так! – Дед со всей силы стукнул своим шестом по дну, и вскоре в его руках уже был морской угорь.

     Я уставился на деда; прикольный он какой-то (хотя неизвестно, как глупо и насколько смешно буду выглядеть я в его годы).

     Кореец вышел-таки из воды, и наконец, бросил, проходя мимо:

     – Тё стоис? Грю зе, колодно купасса.

     – Да я и не собирался. – Округлил глаза я: значит, дед всё-таки ко мне обращался в первый раз? – Просто стою тут.

     А дед уже укладывал улов в свою джонку.

     – Дедушка, а вас как звать? – Нашёлся я. Я бы заржал, как конь, от хохота (до того угарным был дедуля); но, если серьёзно, мне необходимо было узнать, где мы. Да и лодку напрокат может, даст? Я никогда на лодке не плавал…

     – Ыйбан. – Запросто ответил мне старый кореец. – Все в деревне знают рыбака Ыйбана.

     «Имя-то, какое нехорошее; прости, Господи!», подумал я, еле сдерживая смех. Но тогда я ещё не знал, что подобные имена в обиходе у когурейцев – жителей Древней Кореи. Почему – когурейцы? Ну, провинция у них так называлась – Когурё; или провинция, или княжество – не припомню уже.

     – Ну, ты вообще… Не ожидало от тебя. – Сказал мне мотылёк; он, если б мог, дал бы мне подзатыльник за насмешки над иностранными именами.

     – А что это за гавань? – Достал я старикана.

     – Это порт Пхённам – вернее, то, что от него осталось. – Пояснил мне дед. – Приплыли вокоу, и сожгли много деревень.

     Ыйбан поведал, что вокоу – это пираты с острова Цусима; что они действуют сообща с Нихон (или Ниппон – так называлась Страна восходящего солнца). Ещё рыбак рассказал, что отныне в Корё (государстве, где мы сейчас находились), делать нечего, ибо оно окончательно пришло в упадок.

     – Молодые погибли; старики доживают свой век, как могут. – Вздохнул он.

     «Вот это да!», ахнул я про себя. «Не успел я пересечь портал, как сразу же попал в ад – рая я тут не застал даже на миг. Ничего себе; вот так новости…».

     – Что ж нам с тобой теперь делать? – Спросил я у Маленького Зла.

     – Плыви в Нихон. – Буркнул мотылёк. – Или в Ниппон; как там его…

     – Далеко ли отсюда до Страны восходящего солнца? – Спросил я у Ыйбана. – Можно ли доплыть, добраться до неё на джонке?

     – Мозна, йеси астарозна! – Обнажил зубы рыбак.

     Я так понимаю, за аренду лодки полагалась плата; но, возможно, я не доплыву – или, доплыв, уже не вернусь обратно (через некоторое время, например). Как же быть? Платить-то за услугу нужно! Я не сторонник халявы; я – законопослушный гражданин.

     Денег у меня с собой не было – даже самой мелкой монетки. Я нашарил в карманах своей робы и нащупал единственную ценную вещь, что у меня была – подарок Арвен. Я вытащил кулончик на свет Божий и протянул его Ыйбану.

     Тот долго разглядывал предмет, эту блестящую вещицу; наконец, вздохнув, он отдал мне её обратно.

     – На что она мне? Это не хлеб, не рис, не мясо. Местные, прибрежные ярмарки все сожжены; до более крупного селения (и уж тем более до Ханяна или Кэсона) я не дойду – дабы обменять её на нечто более ценное для меня. Выбирай лодку (которая на тебя смотрит?), и плыви себе с миром…

     И сел я в джонку, и поплыл на северо-восток; да-да-да, я не настолько уж и беспомощен – ориентироваться на местности я умею. Вы спросите, отчего я не поплыву так, коль я – лягушка? Но ведь море – не озеро, не мелкий водоём; солёная, не пресная вода; глубокая, холодная. Поэтому плыть самому казалось мне не самой хорошей идеей.

     Я не знаю, весна стояла или осень (судя по погоде); скорее, всё же весна, ибо кустики, над которыми летал мой мотылёк в Корё, были юными, зелёными и свежими. А в остальном был унылый, неуютный дубак… И ветер – а ветер я не люблю: он мне ещё в последние дни Гипербореи осточертел.

     Много ли, мало ли прошло времени; пристала моя джонка к незнакомому берегу. Я увидел примерно тот же пейзаж, что и в Корё; те же крестьяне, увлечённые своими делами, своими заботами.

     Я поселился в какой-то заброшенной, никому не нужной хижине; крыша протекала (сейчас ежедневно шёл дождь), и в целом домик мой был ветхим – того и гляди, развалится.

     – Тебе не холодно? Не замёрзло? – Укладываясь, поинтересовался я у своего Маленького Зла.

     – Спи уже! – Мотылёк сложил свои крылышки и уснул.

     Поскольку я мог понимать языки, то я устроился подрабатывать кожевником – правда, ненадолго: навыки у меня были нулевые, а потому японец выгнал меня, страшно ругаясь.

     Тогда я поехал на заработки в столицу – в город Киото; там прекрасные, цветущие сады и величественные пагоды. Там я стал садовником, и уже заработал несколько мун.

     Однажды я возвращался с ярмарки (кое-что прикупил себе по пустякам), как вдруг на меня налетело какое-то существо. Оно сбило меня с ног, и я разбросал на площадь всё, что купил. Я вернулся домой ни с чем, в свою заброшенную лачугу (да, брошенных домиков было полно и тут).

     Каково же было моё удивление, когда я обнаружил в своём жилище виновника своего падения! Этот нахал сидел в моём доме, пряча своё лицо, и трусливо молчал!

     – Ты кто такое??? – Рявкнул я, и сграбастал своего нежданного постояльца. – Что ты здесь делаешь?! Сейчас тут проживаю я; это моя крыша над головой. Мало того, что из-за тебя я рассыпал все продукты (которые стоят денег, между прочим); не хватало ещё видеть тебя здесь…

     Вместо ответа я услышал детский плач.

     «Это ещё что?», рассердился я, и сорвал с головы чужака капюшон…

     Тьфу, да это же баба какая-то; девочка ещё совсем.

     – Тебе что надо? – Крикнул я. – Убирайся! Так уж и быть – на первый раз прощаю; но впредь не попадайся мне на глаза.

     Но незнакомка и не думала уходить.

     – Ты что – глухая, что ли? – Спросил я, страшно злясь.

     – Со мной так нельзя! – Всхлипнула японочка, подав таки голос. – Я принцесса!

     Всю мою злость как рукой снесло. Теперь я смеялся от души нервным смехом.

     – Даже так? Вот как… Ну, если у вас здесь такие принцессы…

     – Ты дурно воспитан. – Сказали мне в ответ. – Подай даме руку; ей нужно приподняться и поудобнее усесться.

     Наглости этой миниатюрной госпожи не было предела!

     – А не много ли ты на себя берёшь, «принцесса»? – Откровенно покатывался со смеху я, разговаривая на ломаном мунспике. – Луноликая ты наша, черноокая…

     – Слушайся! – Топнула ножкой «принцесса». – Моя бы воля – тебе бы голову снесли; нужда заставила меня сбежать…

     Смеяться я перестал. Помог этой девке встать с пола и сесть на какой-то ржавый сундук, частично накрытый полуистлевшей тканью.

     И рассказала мне юная японка, что она – племянница самого императора; что решили выдать её замуж за когурейского вана Уя, но тот ей не по сердцу, не мил.

     «Ван Дамм? Слышал, фильмы смотрел. Ван Бюрен? Слушал музыку его, но Ван… Уй??? Это уже слишком», думал я.

     Принцесса поведала, что ван – это нечто вроде нашего князя (губернатора, мэра); это почётная должность в Корё. Какой-то политический союз, в общем, поскольку ван Уй – ставленник императора, и поможет тому завоевать Корё: если будет он у власти, императору будет легче подмять под себя то соседнее государство.

     Так мне объяснила эта девица; как там обстоят дела на самом деле – Бог его знает. Одно я понял, точно: эта девчонка сбежала из дворца, и может доставить проблем и себе, и мне (ибо укрывается сейчас в моём доме).

     – Почему не хочешь замуж? – Спросил я. – Что, ван Уй такой старый?

     – Он не только старый; он плохой и злой!

     – Что делать собираешься?

     – Я сбегу в Корё.

     Я чуть не подавился.

     – Ты сбегаешь в страну, где и живёт этот самый ван Уй??? Это даже не смешно; это глупо.

     – Они будут искать меня именно здесь. – Возразила принцесса. – Меньше всего они будут разыскивать меня в Корё. Они уже хватились меня; я под видом нищенки прячусь в разных местах. Я забыла, когда последний раз нормально ела. И сейчас мне требуется муж, чтобы вместе с ним уплыть отсюда как можно скорее.

     – Стоп! – Не понял я. – Ты сбегаешь от замужества… Чтобы выйти замуж? Бред какой-то. Деревянное дерево; северо-юг…

     – Мне нужен временный муж; чтобы убраться подальше…

     – Но для того, чтобы уплыть в другую страну, вовсе не обязательно плыть с кем-то – да ещё и в качестве жены попутчика! – Спорил я. – Плыви одна…

     – Не хочу одна! – Заскулила девочка в упрямстве своём. – Бежим вместе! Давай? Будешь моим мужем? Хотя бы до Корё…

     Я как представил себе возможную семейную жизнь – в браке, со всеми этими житейскими проблемами… Ну уж нет! Ещё и с кем? Невзрачная, непривлекательная, постоянно хныкает; к тому же – узкоглазая (да и не педофил я). Про себя я дал ей прозвище: «Кукла». Тутси-милашка (вот только «милашкой» там и не пахло).

     – А ты почему здесь? – Спросила принцесса, усевшись в позе лотоса.

     Я рассказал, что ищу рай; что портал забросил меня в последние дни Корё. Что я буквально только что оттуда; несколько недель как.

     – Выходит, ты ищешь рай? – Скорее утвердительно, чем вопросительно, молвила она. – А я знаю, где он!

     – И где же? – С недоверием поинтересовался я.

     – Я не только не скажу, но и покажу! Дорогу. Но ты возьми да обручись со мной. По-настоящему.

     У меня не было никакого желания ввязываться в какую-то сомнительную авантюру – да ещё и с этим наиглупейшим созданием. Ошибка природы… Я почему-то думал, что императорские дочки более грамотные, более начитанные, менее тупые! Передо мной – образец избалованности, понимаете? Изнеженная дворцовой жизнью, роскошью пай-девочка. Вся такая… М-да.

     С одной стороны, мне было жаль эту несчастную девочку – не успеет она сесть в лодку, как первый попавшийся риф, или шторм… И могилой для принцессы будет дно морское, а крышкой гроба – лодка вверх дном. С другой стороны, я не хотел никаких отношений – пусть даже фиктивных; никаких больше женщин в моей жизни! С третьей стороны, эта бабайка сможет показать мне путь в рай (если не врёт). Как мне верить этой выдре? Вот как? Скажите мне, пожалуйста.

     – Ну, хорошо. – Кряхтя, крайне нехотя согласился я. – Как звать-то тебя?

     – Меня зовут Са-Ку-Ра, и мне восемнадцать лун.

     «Тьфу, ёпт… Тоже мне – Вишенка; на торте».

     – Тебе точно восемнадцать? – Засомневался я, ибо на вид ей было не больше тринадцати.

     Та утвердительно кивнула.

     – А ты что скажешь? – Спросил я у своего мотылька.

     – Тебе решать. – Ответило Маленькое Зло. – Только, сдаётся мне, не лжёт эта беглянка – я о рае.

     Так и быть: выбрали мы день, и незаметно сели в лодку, не солоно хлебавши. Поплыли мы на юго-запад, к берегам Корё.

     Вступили мы на берег, в том же самом порту Пхённам – но теперь там не было ни старца Ыйбана, ни его джонок. Всё пусто, всё заброшено. Но чем дальше мы углублялись в полуостров, тем всё больше удивлялись: даже мне, иноземцу показалось, что прошла целая эпоха. Мы что, плыли через пролив сто лет?

     – Я была здесь пару лет назад, но я не узнаю этих мест! – Дивилась Вишенка. – Это не Корё… Смотри!

     Она показала на стяги, развевавшиеся над ближайшим крупным поселением.

     – Чосон. – Выдохнула Кукла. – Империя Чосон.

     – Это имеет какое-то принципиальное значение? – Не понял я (в истории Дальнего Востока я был не силён).

     – Возможно, это рай; тот рай, что ты ищешь. – Подсказало мне, шепнуло на ухо Маленькое Зло.

     – Рай не здесь; он гораздо дальше – за реками, за высокими горами. – Не согласилась с мотыльком Са-Ку-Ра.

     – То есть? – Взволнованно спросил я. – Уточни.

     В Гималаях есть страна

     Это, это Шамбала

     Есть в Тибете та земля

     Это, это Шангри-Ла

     Светит бледная Луна

     Ходит-бродит Сакура

     Чужестранца привела

     В рай великий на «ура»

     Теперь я понял! Только до тех мест ещё нужно добраться…

     Мы поселились в каком-то убежище, которое было чем-то средним между землянкой и катакомбой (если такое возможно себе представить). Крыша – есть, стены – есть; только то, что всё сильно «убитое», портило настроение…

     Мы прожили так месяц, и за это время, как мог, я отремонтировал, отреставрировал наш домик. Выживали случайным заработком. Мы и обвенчаться успели – в местном буддийском храме. Разумеется, мы супругами были понарошку – пока Вишенке не захотелось большего.

     – Я хочу, чтобы всё было по-настоящему! – Устроила мне однажды Кукла скандал и разнос. – Чтобы, как у других…

     – В смысле?

     – Возьми меня, как мужчина! Войди тихой лунной ночью, и сделай женщиной!

     Этого мне ещё не хватало! Жили же как-то месяц; совместно, но отдельно. Отнекивался я, как мог, но Вишенка меня замучила, заколебала.

     – Отлично. – Махнул я рукой. – Жди ближайшего вечера; всё будет.

     И настал вечер, и настала ночь…

     – Взойди на ложе, о блудница! Дай же мне вкусить от прелестей твоих.

     Но Са-Ку-Ра и не думала ублажать меня, своего законного владельца, а всё только хлопала своими зенками-щёлками.

     – Что ты ломаешься? – Разозлился я не на шутку. – Сама же хотела; разве – нет? Строишь тут из себя недотрогу! Не хочет она… Мало ли, чего ты там хочешь или не хочешь! Молчи, женщина! Ну, же, давай! Раздвигай свои ляжки…

     И я вгрызся в тело молодое, белое, упругое, податливое и рассыпчатое с аппетитом юного и резвого бычка. Давно, давно уже не было у меня близости; сегодня я был жеребец… Овладел я кобылицей без остатка, продолбил её влажную и мокрую пилотку.

     В постели эта узкоглазая, скуластая чурочка, мягко говоря, оказалась так себе – бревно бревном; я почему-то ожидал гораздо большего, ибо был наслышан о всяких там обольстительницах-гейшах. Я уже пожалел, что связался с этой ничем не примечательной замухрышкой; бестолковой пустышкой – я так надеялся, что мы кончим одновременно (это же самый кайф), но она и вовсе… Визжала, как поросёнок; фу.

     Что на меня нашло, я не знаю; как-то неправильно всё это. Необходимо, чтобы участвовали оба – а так, я точно насильник какой. Теперь она сидит и нюни распускает! Боже мой… Все через это проходят, рано или поздно; не мне, так другому отдалась бы где-нибудь когда-нибудь.

     Я так посмотрел на неё: ну откровенная дурочка; самая натуральная дурёха. Страшная, как моя смерть. Где были мои глаза? Мне стало мерзко и противно. М-да, это не Румелия; близко ей не родня.

     Когда я вспомнил атлантку, мне стало ещё горше: я почувствовал себя предателем! Я же зарёкся и близко не подходить к этим женщинам! Я же пообещал, я слово дал, что буду верен только ей. Ну и что, что это было в другом мире? Мир поменялся – но я-то остался! Я и мои воспоминания. Нет, так нельзя; определённо, так не пойдёт.

     – Но держался ты долго; несколько лет совсем без этого. – Приободрило меня Маленькое Зло. – Есть мужчины, которые, заявляя одной, что любят, чуть ли не в соседней комнате изменяют – да ещё и с её лучшей подругой. Другие же сначала разводятся; хотя такого длительного воздержания у них нет, и даже овдовев, чуть ли не на следующий день входят к новой женщине.

     – Дело не в этом. – Ломал голову я. – Дело в том, что меня словно опоили каким-то зельем; я не должен был этого делать, да ещё и так. Это должно быть по взаимному согласию. Да, это страшилище – моя законная супруга, но всё равно… Требовать силой… Как я мог… Просто, понимаешь – меня взбесило, что она вся такая… Безынициативная. Ничего не хочет делать, даже спать со своим мужем. Ни за холодную воду…

     – Ваш брак фиктивный. – Напомнило Маленькое Зло. – Он не настоящий.

     – Тем более зачем? Теперь я не нахожу себе места, до утра самобичеванием заниматься буду! В тот миг в меня словно дьявол вселился! Я почему-то был так зол на всех женщин, что решил вот так жёстко отомстить – а теперь жалею. А самое главное, самое обидное – что я согрешил, любя в своём сердце другую. Если бы я не любил, другое дело. Если бы любил эту «принцессу», или разлюбил бы уже Румелию – тогда да. А так…

     – Румелии больше нет.

     – Не говори так! Она спаслась благодаря дельфинам, и наверняка живёт себе припеваючи где-нибудь в Тиринфе или Фессалониках да добра наживает.

     – Даже если она выжила – между вами пропасть в несколько тысяч лет; она – эпизод из мифа, а ты – реальный человек из двадцать первого века.

     – Румелия – не эпизод в моей жизни! – Заупрямился я.

     – Если не эпизод – тогда зачем вся эта канитель с Са-Ку-Ра?

     – Да иди ты! – Кинул я в Маленькое Зло тапком. – Брысь отсюда!

     Мне стало очень плохо. Какой же я, оказывается, негодяй… И я, и я туда же! Неужели мы, мужчины, все такие? Нет, неправда!

     Я закрыл лицо руками. Фэйспалм. Oh, my God…

     Как я мог так поступить? Как я мог забыть про Румелию? Как я мог так опростоволоситься? Жестяная жесть. Это измена, это предательство по отношению к ней. Она же верила мне! Она не поймёт, не простит… Ведь, если мы однажды встретимся (в другой жизни, в раю – неважно) – вот что я ей скажу? С какими глазами я буду смотреть на неё? Ну и что, что она теперь – калека? Можно сделать операцию по пересадке кожи (а небольшие морщины и ранняя седина это и вовсе ерунда). Да и вообще – что мне до физической красоты? Она как человек – супер и богиня! Твою же мать… Я чудовище, да?

     Я подошёл к Са-Ку-Ра. Спит, как убитая, мёртвым сном; небось, десятый сон видит. Я бережно взял на руки эту маленькую азиатку и отнёс в её покои.

     Наутро я поставил её перед фактом:

     – Впредь я с тобой спать не буду; иди ты к чёрту. Ты сама настояла, чтобы мы выглядели настоящей парой, а теперь крайний только я. В общем, так, детка: если залетишь – рожай, буду помогать ребёнку до его совершеннолетия (как смогу и чем смогу). Но рай я буду искать сам. Ты плохая… Нет, ты отвратительная жена! Ничего не умеешь, даже трахаться…

     – Я же принцесса!

     – Да какая ты – принцесса? С тебя принцесса, как с меня – балерина! Да на тебе пахать надо! Я тебя приучу, к труду и обороне. А ну, тряпку в зубы – и вперёд! Хикки малолетняя… Ишь ты! Быстро взяла и прибралась как следует. И чтоб всё блестело! Приду – проверю!

     – Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

     – Терпи, прохиндейка стоеросовая! Фу! Фу, я сказал! Высеку – прощу…

     Вы не поверите, но я таки приучил эту лентяйку к элементарным вещам: на третий месяц нашей совместной жизни она наловчилась готовить пищу, вытирать пыль, мыть полы, стирать и гладить бельё.

     – Вот! Совсем другое дело. – Не мог нарадоваться я.

     С тех пор перестал я стегать Вишенку прутом по мягкому месту – теперь она была послушной, как ягнёнок. Я приходил вечером с работы – а меня, уставшего ждала заботливая Са-Ку-Ра с приветливой улыбкой на мордашке! Также меня ждал вкусный ужин и вылизанные до идеальной немецкой чистоты полы. Мы, немцы, во всём любим порядок…

     Как и оговорено было мной раньше, больше мы с Вишенкой супружеским долгом не занимались – нам ещё повезло, что она после того, первого и единственного раза так и не забеременела.

     В Чосон была не жизнь, а малина; Кукле нравилось здесь. Но у неё передо мной имелся должок, о котором я не преминул сообщить за ближайшим ужином.

     – Кто-то обещал, что отведёт меня в рай. – Напомнил я. – Не пора ли выполнить своё обещание?

     Эта размазня опять залилась слезами; пришлось идти за платком, ибо накапала принцесса уже целую лужу.

     – Нам нужно присоединиться к китайским и корейским купцам, которые идут караванным путём в Тибет. – Сказала Са-Ку-Ра. – Купцы эти обычно везут в Тибет шёлковую ткань, женьшень (который есть корень жизни), изделия из селадона и белого фарфора, всякую керамику, печатный станок, небесный глобус (который указывает положение Солнца, Луны и звёзд).

     – А что же они получают взамен?

     – Тибетское мумиё; оно лечит от всех болезней и в разы эффективнее женьшеня.

     – Откуда ты это всё знаешь?

     – Я же принцесса…

     Nuff said.

     – А возьмут ли нас с собой эти купцы? С какой бы стати?

     – Нужно с ними подружиться, потом – предлог; но для начала я обучу тебя чайной церемонии.

     Сказано – сделано; ещё через месяц мы снялись с обжитого места, и пустились в путь на север, пройдя и Кэсон, и Ханян, и Пхеньян. В последнем мы и нашли купцов.

     Купцы вначале сочли нас лишней обузой – но мы так просились, так настаивали, так уговаривали, что они, в конце концов, согласились (хоть и с великой неохотой).

     И шли мы на запад, а потом – на юго-запад; мы шли через пустыни, через сухие русла рек и переменные, непостоянные озёра (глубина которых не превышала метра). Навьюченные товаром животные устали, и парочка из них околела; часть груза пришлось тащить нам с Вишенкой. И когда начались горы (которые становились всё выше и выше), нам стало совсем уж туго (особенно Кукле, ибо она была слабенькой даже по сравнению со мной).

     Сколько мы так шли – я не знаю; может дни – а может, и недели, месяцы, годы…

     Наконец, на нашем пути попался один горец.

     – Если по дороге встретился прохожий с кувшином воды – это к удаче. – Заметил один из купцов.

     Я пожал плечами, ничего не ответив. Долог и сложен путь в рай…

     Когда мы уже подошли к искомому месту, петляя горными тропами, Вишенка обессиленно рухнула на камни – больше она идти не могла. Пони, кони, яки, верблюды были на вес золота и не могли нести это измождённое, измученное долгим переходом тельце, ибо на каждом из них была поклажа с тем или иным товаром. Делать нечего – я понёс принцессу на своей спине, на своих плечах (благо, весила она немного, всего ничего).

     Мы вошли в тибетскую деревню, которая мало чем отличалась от японской, тайской, китайской, корейской и иже с ними (во всяком случае, так на первый взгляд показалось сугубо мне).

     – Дальше можете не идти. – Сказал один из купцов.

     – Здесь мы вас оставим, потому как тот рай, что вы ищете, находится где-то здесь. – Добавил другой купец. – Ну а мы пойдём в столицу, где на тибетском троне восседает король Сучандра.

     На том мы и распрощались с торговым караваном.

     В деревне меня угостили маслом яка, цампой, чангом и момо; не скажу, что мне понравилось, но наесться я наелся.

     После приёма пищи я назвал жителям деревни цель своего визита – какой смысл утаивать что-либо? Но они меня услышали, и послали за проводником.

     – Шамбала сделалась невидимой для человеческих глаз; только чистые сердцем могут найти к ней дорогу. – Предупредил нас троих проводник.

     – Я знаю. – Вздохнул я. – Веди же нас; веди, а там видно будет.

     И пошли мы в гору, и начали восхождение на Джомолунгму, которая есть Эверест.

     Если я скажу, что было очень тяжело – значит, я скажу ничего, или скажу полуправду; это было крайне утомительно, невыносимо, тяжко. И когда мы поднялись на самую вершину, на самый пик этой девятикилометровой скалы, я подумал: а стоило ли оно того? Тратить своё время, свои нервы, своё здоровье на вот это всё. Что я, гор не видел? Или я никогда не видел тумана и облаков? Я был несколько разочарован, потому что ожидал большего.

     Да, перед нами открылся такой вид, как если бы я увидел полмира с высоты птичьего полёта; я увидел Индию, и не только её.

     – И это всё? – Протянул я. – Где обещанный тобою рай?

     Проводник подавил в себе вполне обоснованную обиду, и молвил:

     – Помнишь ли, что я сказал в начале пути? Шамбала сделалась невидимой для человеческих глаз; только чистые сердцем могут найти к ней дорогу.

     – Выходит, меня туда не пропустят? – С горечью и сожалением пролепетал я.

     Проводник молчал.

     – Но тебя-то бы туда пустили? Разве нет?

     – Я не стремлюсь в рай; мне и здесь хорошо. – Отвечал мне проводник. – Портал открывается лишь тем, кто этого желает (но только тем, кто сего достоин).

     Намёк я понял: я слишком грешен, чтобы войти в царствие небесное.

     – Расскажи хотя бы, что там!!! – Вскричал я, чуть не плача – я был расстроен донельзя.

     – Перед тобой, там, на небе разверзнутся, откроются, распахнутся врата, и ты попадёшь в Шамбалу – в которой есть абсолютное счастье, абсолютное умиротворение, абсолютная нирвана. Это величайший дар людям (но не всем). Желание твоё и сильно, и велико; однако не совпадает оно с деяниями, поступками твоими. Подумай, где ты допустил ошибку, и в чём ты был неправ. Больше мне сказать тебе нечего; придётся возвращаться нам назад – портится погода, да и поскорей вернуться надо; у меня тоже есть свои дела, своя жизнь, семья.

     И мы начали спускаться с самыми унылыми выражениями лиц (разве что кроме нашего проводника, лицо которого не выражало ничего).

     – Спасибо тебе, отче. – Поблагодарил я нашего проводника. – Ты сделал всё, что мог; не твоя вина, что в Шамбалу нас не пустили.

     Старик ничего на это не ответил и убрался восвояси – только его и видели.

     Я помню закат: чудесный закат Солнца (я бы сфотографировал его, но не на что и нечем). И стоят два тёмных силуэта – я и Са-Ку-Ра. Мы взялись за руки, и смотрели друг на друга.

     – Ну, вот и всё. – Начал я тяжёлый разговор. – Спасибо, что сопровождала меня всюду; спасибо за то, что сдержала обещание и привела меня в рай – тот рай, которого для меня не существует.

     Кукла по имени Вишенка молчала, глядя на меня, но слёзы, лившиеся из её глаз, были более чем убедительны и однозначны.

     – Прости меня за то, что я посмел так больно обижать тебя; чаще словами, нежели иначе. Прости за то, что не оправдал твоих надежд, поскольку я сказал тебе в тот вечер, что не стоит начинать, что дрянная та затея. В моей жизни, в моём сердце есть лишь одна женщина: похоже, она вовсе лишь в моём воображении, потому что в той жизни женщин у меня не было, а Атлантида упорхнула, как мотылёк – будто и не было её вовсе. Я не знаю, как сложится твоя судьба дальше, но верь мне: зла тебе я не желаю. Я искренне надеюсь, что всё у тебя будет весьма благополучно.

     Моя Са-Ку-Ра дрожала от волнения. Слёзы моей плаксы переполнили её тельце.

     – Я был плохим мужем; я знаю. Но именно после знакомства с тобой я пришёл к выводу, что нет в мире какой-то однозначно плохой национальности и расы; что в каждом из нас найдётся определённый изъян. Я больше не ненавижу. Ты по-своему прекрасна; ты цветок. Ты совершенно не в моём вкусе, но твоя преданность покорила меня, знаешь? В нашем мире, мире двадцать первого века женщина сто раз подумает, прежде чем следовать за мужчиной на край света. Я жил в ту эпоху, когда времена декабристов и их удивительно преданных жён прошли; современные женщины научились жить сами по себе. Они стали самостоятельными; они бизнес-вумен. Они самодостаточны; мужчины больше не нужны им. Время романтиков ушло; отныне лишь холодный расчёт. Мы все постоянно куда-то торопимся, знаешь? Всюду надо успеть, и о тихой размеренной жизни мы лишь мечтаем. Я радуюсь, что ты живёшь в своё время; что попаданец я, а не ты – ты никогда не узнаешь, что такое задыхаться от выхлопных газов автомашин, стоя на остановке. Ты никогда не вкусишь проблем с ипотеками, кредитами и прочим беспределом. Ты никогда не постигнешь ужасов мира современного; ты никогда не столкнёшься с пандемией – что это такое, когда приходится постоянно ходить в маске. Ты не увидишь, во что превратил человек природу; что случилось с флорой и фауной. Ты не увидишь тюленей и китов, выбрасывающихся на берег, потому что нефть покрыла плёнкой поверхность воды, и жителям гидросферы нечем дышать. Ты не увидишь плавучих островов, состоящих из груд пластикового мусора; минует тебя чаша сия. Ты никогда не узнаешь, каково это – питаться готовой, быстрой пищей, которая крайне вредна и не насыщает организм полезными веществами и микроэлементами. Ты не увидишь отбившихся от рук уличных хулиганов, которым лень выйти на работу – всё лишь бы избить да украсть. Я искренне рад за твоё будущее, потому что оно у тебя есть – а вот у нас его нет (а если и есть, то будущее это зловеще мрачное и страшное). Будь счастлива, моя Вишенка! Людям вашей эпохи ещё удастся познать счастье. Ты больше не Кукла; не буду больше так тебя называть. Прощай, Са-Ку-Ра; береги себя…

     И я обнял эту девочку крепко-крепко, и поцеловал в лоб. Держал за руку и долго-долго не отпускал (словно раздумывая, стоит ли прощаться навсегда). Но я набрался мужества и оставил её. Она не пропадёт – она среди своих…

     Позже мне открылось, что моя Вишенка так и не вышла больше замуж, а остаток жизни провела в одном из многочисленных буддийских храмов Тибета. Она прожила сто два года, и всю жизнь рисовала белых голубков – а потом вырезала их из бумаги и пускала в небо. И в воздухе эти голуби оживали, становились настоящими! Они всегда летали парами, создавали семьи.

     – Что ж, пора прощаться и нам с тобой, дружище. – Обратился я к мотыльку. – Я не смею тебя больше задерживать, моё Маленькое Зло.

     Но яркая бабочка и не думала улетать.

     – Я даю тебе новое имя, взамен прежнего: отныне ты – Маленькое Добро. – Еле выдавил из себя я. – Ступай же с миром, моё последнее сокровище; не нашли мы с тобой рай. Я умываю руки, ибо больше искать рай я не стану. Нет его, мой друг; нет его для меня.

     – Разве мы не вместе? – Трепетал крылышками мотылёк. – Мы столько прошли, столько пережили… Будь, что будет; не печалься и не горюй. Не расстраивайся; всё ещё будет.

     Но я уже всё для себя решил; я не хотел, чтобы мой единственный друг видел меня столь подавленным и грустным.

     – Лети к свету, мой друг. – Почти плача, молвил я. – Лети к Солнцу. Не бойся: оно не обожжёт твои крылья; оно сеет лишь добро и жизнь. Лети к Богу, и расскажи, как оно всё было…. Расскажи всё; ничего не скрывай. Расскажи, какой плохой человек этот Ларс Герт; расскажи, в какое чудовище он превратился.

     Долго не улетал мой мотылёк, кружа надо мной. Мне было очень приятно его общество, но я, я не был достоин его. Взмахи крыльев дарили мне прохладу, освежали меня и бодрили. А потом красивая бабочка улетела… Долго, долго я смотрел ей вслед.

     Я выхватил кинжал, что всегда носил с собой (купил его ещё в Ниппон на распродаже), и приставил к своей груди. В голове же моей играла своя Nirvana.

     «Ты ещё бьёшься, моё сердце? Странно… Скоро, скоро я избавлю вас всех от своего присутствия! У меня ведь совсем никого нет; я никому не нужен… Никому не интересен; прощайте, так будет лучше для всех».

     Но как только я взмахнул рукой, кто-то очень сильный и большой схватил меня за шкирку (да, я снова всего-навсего беспомощный лягушонок) и швырнул в одно из озёр (коих много в Тибете, ибо они – капли от слёз богов).

     Меня метнули в водоём, и ледяная вода поглотила меня…

     Провалившись в очередной водоём-портал, в новый параллельный мир я не попал: я остался заключённым в портале, на глубине одиннадцати километров. И я постараюсь вспомнить, что там со мной произошло.

     Когда я тонул первый раз, ещё до Атлантиды, я захлёбывался ледяной водой; я чувствовал, что тону в действительности – все мои ощущения на тот момент, тот отрезок времени были реальными, обычными человеческими чувствами. Сейчас я был в этом не уверен, потому что находясь в толще воды, на такой огромной глубине я не чувствовал себя каким-то обделённым, умирающим. Мой разум бы ясен, ничем не затуманен; мои глаза видели, а мои уши слышали.

     Первое, что бросилось мне в глаза и показалось странным – это то, что в воде не было рыбы; не было также и моллюсков, водорослей. Кроме собственно воды, не было ничего. Я был в полутьме, в полнейшей тишине, а вода показалась мне какой-то сверхплотной, тяжёлой и густой (хоть и прозрачной).

     Я предположил, что я – один, но это оказалось не так; здесь был кто-то ещё…

     Вскоре я различил стон. Или вздох. Или стон и вздох одновременно. Пыхтение, сопение, бормотание. Надеюсь, мне почудилось? Или нет?

     – Ларион… – Различил я.

     Я пожал плечами. Скорее всего, мне просто показалось. Ай, пустые страхи…

     – Ларион. – Настойчиво и уже более чётче повторил кто-то.

     Я насторожился. Повернулся вокруг своей оси, на триста шестьдесят градусов.

     – Ларион! – Глухо, но достаточно громко призвал меня голос. – Ктулху фхтагн; Йог-Сотот.

     Вы не поверите, но я понял, что мне сказали! «Ктулху зовёт…».

     Голос смолк, но я… Я пошёл на этот зов! Никто не принуждал меня, никто не подталкивал сзади; я направился туда, где, по моему разумению, находился источник звуковой волны, которая трижды вошла в мой мозг через ушные отверстия.

     Я дошёл, и вот: в нескольких метрах от меня сидит кто-то очень большой и страшный. Этот «кто-то» сидел на одиночной, гигантских размеров гальке; сидел, скрючившись, сгорбившись.

     Я подошёл ближе: напротив меня покоился некто, чьей головой был спрут. Что-то в нём было от дракона и льва, а что-то – от лукавого. Монстр выглядел несчастным, ибо всё его зеленоватое, слизистое тело было связано плотной, широкой и прочной нитью абсолютно чёрного цвета. Чудовище дремало, но иногда на долю секунды пробуждалось, чтобы издать стон, или всхлипнуть, или тяжело вздохнуть. Глаза этой твари были сомкнуты.                                                       

     – Освободи меня. – Попросили меня.

     Знаете, я такой человек, что стараюсь выручить из беды – ничто человеческое мне не чуждо. Да, я могу наорать, послать на три буквы, сцепиться с кем-то, но в самой критической ситуации я способен помочь.

     – Почему именно я? – Только и спросил я.

     – Ты знаешь, кто Я; Я знаю, кто ты. – Произнёс Ктулху, всё также, не разжимая ни век, ни рта (словно его речь звучала в моей голове). – Люди не просто так ненавидят тебя: они боятся тебя, ибо ты силён духом. Тебе отпущено свершить великое; от тебя зависит, зло это будет, или добро.

     Я молчал, раздумывая.

     – Разве не искал ты тайного знания? – Продолжил вкрадчиво искушать меня злой дух морских глубин Южного океана (да, я теперь находился в пятом по счёту океане). – Разве не хотел приобщиться к секрету Древних? Разве не желал быть частью чего-то великого? Я могу дать тебе всё это; но Я беспомощен, ибо связан.

     Всё это время в моей голове играла песня Metallica«TheCallOfKtulu» (remastered2016, FLAC). И чем сильнее нарастало напряжение в музыкальной композиции, тем настойчивей уговаривал меня Ктулху уступить его просьбе, выполнить её.

     Сначала я слышал какие-то потусторонние звуки из прошлого; затем я услышал призыв из далёкого космоса – я на себе ощутил все импульсы и колебания пульсаров, свечение квазаров и многое такое, чего описать невозможно. Я окунулся в межзвёздное галактическое пространство, я плавал в плазме и межзвёздном веществе. Я ступил на поверхность протопланетного диска, я узрел иные, более развитые цивилизации на экзопланетах. Через Ктулху со мной говорили пришельцы-инопланетяне, показывая мне аномальные артефакты, которые они держали в своих конечностях.

     – Я не доверяю тебе. – Не поддавался искушению я. – Ведь ты и есть Зло. Поэтому, прости – но я не могу освободить тебя.

     – Итак, ты сделал свой выбор. – Молвил Ктулху, и вдруг проснулся. – Однако зов мой будет преследовать тебя всю твою оставшуюся жизнь…

     К своему ужасу, я увидел, что древний демон, будучи всё также связанным, упал набок, свалившись с камня, на котором он дотоле сидел, и пополз в моём направлении – пополз неловко, но упрямо. И в это время у меня в ушах зазвенела песня Metallica«TheThingThatShouldNotBe»; такая же зловещая, мрачная и тяжёлая, как и всё то, что сейчас окутывало, окружало меня. Перед глазами у меня вдруг отчётливо вырисовалась пугающе жуткая обложка альбома «Schizophrenia» группы Sepultura, а мелодия в аудиоплеере моего мозга сменилась на фрагменты трека «TheFrayedEndsOfSanity» всё той же Metallica.

     Возможно, что в тот самый миг, когда я заметил Ктулху, преследовавшего меня по пятам на своём брюхе, я спятил – сошёл с ума окончательно и бесповоротно; я перестал мыслить, мой рассудок мне изменил.

     Последнее, что я помню – это то, что я поднимался по гигантским ступеням, ведущим из океанических глубин к берегу. Я шёл, как зомби, с опущенной головой, глядя себе под ноги, под колокольный звон и проигрыш «ForWhomTheBellTolls»; я знал, что набат этот бьёт по мне. Ктулху, издавая стон, похожий на рёв, упорно полз вслед за мной, а голову мою разрывали на части первые два лонгплея Death. Ещё я помню, что как бы из-под дна Южного океана вынырнули Старцы ужасно уродливой наружности. Они всячески пытались задержать меня, присасываясь своими щупальцами к моему изношенному телу. Господи, они разъедали мне мозг, как Дементоры, и правое полушарие моего мозга отказывалось дружить с левым полушарием. Они лизали языками мои уши, они шептали какие-то фразы на непонятном мне наречии; они страшно мучили меня, и это было крайне невыносимо. Я чувствовал, что от меня отпадает часть меня, а потом ещё одна; кажется, до берега я дойду не весь. Я всё ещё продолжаю идти? Странно. Ах-ха-ха-ха-ха-а-а…

     У самого берега я увидел большой чёрный корабль, и взошёл на него, радуясь, что наконец-то всё закончится благополучно. Какой там: на судне отсутствовала команда, и тогда в груди у меня похолодело: это же был «Летучий голландец»! Зачем-то, для чего-то мои ноги повели меня в трюм, против моей воли; я увидел там какую-то мокрую слизь на стенах и услышал чьё-то чавканье. Когда я посветил в то место корабельным фонарём, то в который уже раз побледнел, скривившись от омерзения и отвращения: какие-то очень страшные уродцы поедали чью-то плоть; с их ртов капала кровь. Они жадно смотрели на меня, продолжая питаться, насыщаться. Я ощутил смрадный запах трёхгодичной гнили, политой несвежим уже говном. Там были мухи, там были черви, там было зловоние.

     Я понёсся прочь из этого склепа, но на палубе было не лучше: всюду груды скелетов; и что-то я стал сомневаться, что эти черепа и кости принадлежат людям. Кровь стыла в моих жилах, и я чуть не напрудил в собственные штаны от страха. Какое-то паучьё; белые пауки на чёрной паутине. Вонь, ужасающая вонь…

     Похоже, я был единственным по-настоящему живым существом на этой грёбаной посудине. Выбраться я уже не мог: корабль управлялся или самостоятельно (точно это живой организм), или им управляло какое-то привидение, призрак. Теперь он был в открытом океане, хотя несколькими минутами ранее он мирно почивал у берега, стоя на якоре и раскачиваясь от волн.

     Как управлять «Летучим голландцем», я не имел никакого понятия: это была высокобортная каракка с огромной башнеобразной кормой, построенная в семнадцатом или восемнадцатом веке. А делать что-то было нужно и необходимо: я знал, я чувствовал, я понимал, что там, в глубине тех тёмных вод, бродит разбуженный, потревоженный мной Ктулху. Он был ещё сонный, и не набрал свою силу, но остерегаться его было вполне естественно и целесообразно.

     Кое-как я встал за подобие руля, и, о чудо: судно стало меня слушаться. Но в тот самый миг со дна морского поднялся гигантский кракен, и стал раскачивать корабль из стороны в сторону, накреняя его то вправо, то влево, то вперёд, то назад. Вот, я уже на носу, и который уже раз по воле злого рока судьбы меня окунают во взбесившееся, пенное море; его километровые волны ходят ходуном. Вжах-вжах, пш-ш-ш… Тсь!

     – Да я смотрю, ты всё никак не уймёшься??? – Заорал я, перекрикивая шторм. – Усни же, Ктулху! Возвратись в свой чёртов Рʼльех…

     Всё стихло разом. Я вздохнул с облегчением, наивно полагая, что сегодня победа за мной. Однако чудовище из древней старины не оставило меня в покое: Ктулху начал управлять моими мыслями и моими снами. Его слабеющие позывные просачивались сквозь толщу воды, от самого дна достигая моих ушей… Пишущий эти строки провалился в небытие, утомлённый произошедшим. Конец ли это?

     Я вспомнил, как однажды в моей прошлой жизни выдался один особо тяжёлый день, а потому, придя с работы совершенно уставшим, вымотанным, обессиленным и разбитым, я тогда юркнул к себе в квартиру, совершенно забыв про дежурное «Здрасьте!» соседям по лестничной площадке.

     Проголодался я прямо-таки зверски: начало декабря, а мороз как в середине января; да и не обедал я сегодня, если честно – увы, бывает такое в жизни.

     Поужинав и поделав кое-какие бытовые, домашние, обыденные дела, я решил лечь пораньше, дабы отдохнуть как следует и набраться сил, ведь завтра мне снова нужно встать ни свет ни заря и ехать работать.

     Слава Богу, у соседей через стенку было тихо; и надо мной детвора также не носилась, как угорелая. А потому заснул я довольно-таки быстро (хоть и не мгновенно). Прямо провалился в сон...

     Проснулся я в полночь, и проснулся оттого, что кто-то меня разбудил. Мне это очень не понравилось: терпеть не могу, когда мне кто-то мешает. И тут я обратил внимание на силуэт... Который сидел у меня на кровати, совсем рядом.

     От неожиданности я было вскрикнул, но вместо крика из моей груди вырвался лишь сильно сдавленный, едва слышный (а скорее, и вовсе безмолвный) стон, ибо мои уши не услышали ни звука. Так и сидел я, полу-лёжа, на своём ложе, взирая на Нечто с открытым ртом.

     Оно, казалось бы, не замечало меня; точно и нет меня. Складывалось впечатление, будто это его место, а не моё. Оно сидело недвижимо, и не обращало на меня ни малейшего внимания. Его взор был направлен куда-то вдаль, в пустоту перед собой.

     Честно говоря, перепугался я страшно, ибо никогда прежде ни с чем подобным я не сталкивался: гостей у меня не бывает, дом свой я всегда запираю, а кот в человека явно бы не превратился (да и нет у меня кота-то).

     Перегнувшись, я нашарил рукой левый тапочек, и вытащил из футляра очки. Нашарил рукой и тапочек правый, вытащив оттуда телефон. Ну, тапочки — под кроватью, а в тапочках – две вещи, без которых люди, как без рук; в большей или меньшей степени.

     Очки этой чёрной ночью помогли мне мало; телефон, как назло, разрядился. Встать и пойти включить освещение я что-то побоялся.

     Учуяв, наконец, мою возню, странное и непонятное мне существо повернуло ко мне свою голову. Его бездонные глаза с любопытством меня оглядывали.

     Я как-то весь съёжился; страшно стало, реально. Звездец, короче, в хлам. Меня прошиб пот и тут же бил озноб; я затрясся, как если бы человек подошёл к молодому ещё деревцу и что было силы начал трясти его ствол, и все бы яблоки очутились на земле.

     Я попытался рассмотреть Чужого: какая-то серая, полупрозрачная субстанция. То ли вода, то ли пар, то ли туман; особенно, когда Оно подсело ближе.

     «Что тебе от меня нужно?», взвизгнул было я, но гробовую тишину не нарушило ничто, ведь я опять был словно в вакууме, где звука быть не может в принципе.

     С ужасом я обнаружил, что Оно может свободно проникать сквозь меня и обратно; проходить сквозь стены. Что я чувствовал? Я отвечу: ничего.

     И тут сущность исчезла, не причинив мне вреда. Я перекрестился, и пошёл в туалет. Включил свет, закрыл дверцу. И...

     Кто-то выключил свет! Я попытался открыть дверь, но тщетно: она была заперта с той, обратной стороны!

     В полутьме я нечаянно глянул в зеркало, висящее на стене, и увидел там не только себя... Я окоченел от испуга, ибо там были чьи-то лица, и они мне были незнакомы. Более того, вряд ли это вообще физиономии человеческой природы. Их глаза как-то странно светились, и прямо вперились в меня. А я, как на грех, не мог отодрать своего взора от зеркала, как замороженный, заговорённый, прилипший, окаменевший.

     В подъезде – концерт по заявкам: визжали кошки. Слышали вы когда-либо нечто подобное хоть раз в своей жизни? Не мяуканье, не мурлыканье, не агрессивные претензии котов друг к другу, а... Кошачий месяц, март далеко позади, на дворе декабрь, и то, что я слышал, было дико. Сложилось ощущение, что коты что-то увидели и услышали; они ведь слышат ультразвуки, и видят то, чего не способен лицезреть человеческий глаз. Они ведь чуют, чувствуют Зло; они настораживаются и предупреждают; творящееся сейчас – не просто так.

     Выйдя из ванной (дверь уже кто-то отпёр?), я глянул на настенные часы в коридоре: три часа ночи с небольшим. «Ну да, ну да», подумал я.

     С 03:00 до 04:00 ночи безразмерно царствует Зло, это я знаю; и в этом промежутке времени всегда происходит что-то не то... А посему – стоит ли удивляться? Однако неужто прошло так много времени? Ведь в 00:00 я проснулся из-за присутствия в своей комнате потусторонней твари; быстро же время летит, неумолимо...

     Кошки выть перестали, и я, вздохнув с облегчением, зашёл к себе в спальню, но...

     Под батареей, вдоль стены расположился какой-то древний змей с человеческим лицом; причём, он вытянулся прям ровно-ровно, и я поразился ещё и тому, что эта часть помещения неестественно удлинилась и точно продолжилась в соседской, ибо монстр был длинный, большой и толстый. Подойдя ближе, я понял, что он мёртвый... И весь какой-то окостенелый.

     Я прошёл на кухню, и увидел, как на стену кто-то или что-то отбрасывает тень. Присмотревшись, я наблюдал следующее: будто под козырьком какого-то здания разговаривают двое; скорее, просто беседа, нежели что-либо иное. Разумеется, я не увидел через окно никого, как бы не вглядывался. Глядь – а на стене уже ничего. Показалось? Примерещилось?

     Сбитый с толку, я направился обратно в свою комнату, и вдруг вижу, что работают и персональный компьютер, и оба телевизора (один из которых маленький такой, переносной и чёрно-белый). Самое странное, что техника эта работала без электричества: я всегда отключаю на ночь (либо когда ухожу из дома) всё из розеток (а также проверяю, выключил ли кран). И чёрно-белый телевизор показывает цветным...

     Что-то стало мне не по себе; нехорошо...

     Я достал себе глицин, дабы положить под язык, но вместо белых таблеток лежали жёлтые и красные, которые оказались до жути горькими на вкус.

     Я взглянул на люстру, и вот: вместо люстры под потолком свисает виноград. Он свисал всё ниже и ниже, пока не начал душить меня своими холодными гроздьями. Я сжался в комок, а потом быстро-быстро юркнул в кроватку и свернулся калачиком, стуча зубами, ибо меня что-то морозило.

     Неожиданно предо мной предстало Оно. Оно возвышалось надо мною, как берег над морем. Зловещая тёмная фигура. Сколько она так стояла, над моей душой — я без понятия; не имею ни малейшего представления.

     Затем Оно внушило мне выйти из дома, и я направился к какому-то сооружению из моего далёкого прошлого; Чужой умел проникать в глубину глубин моего подсознания – возможно, не только моего.

     Я взял с собой фонарь, одежду потеплее и немного еды.

     Дорога. Семь километров. Семь километров пешком. Я подошёл к какой-то заброшенной двухэтажной усадьбе, минут двадцать переминался с ноги на ногу, ища в себе уверенность, и, наконец, перелез через забор.

     Я подошёл к двери подвала здания. Кругом была сырость. На стенах была полустёртая облицовочная багровая краска, потрескавшаяся от старости и морозов. Дверь была слегка приоткрыта, и выкрашена точно также, как и здание. Я с минуту думал, затем глубоко вздохнул, включил фонарь, отправил себе в рот пару крекеров, запил это дело простой водой без газов, и распахнул злосчастную дверь.

     Я как будто опрокинулся в чёрную дыру, да-да, в ту самую, что из курса физики. Меня обдало сыростью, холодом и ветхостью. Я занервничал, а нервничать мне нельзя.

     На лестничной площадке я затаился и прислушался. Гробовая тишина. Темно, как в заднице у негра. Я начал осторожно спускаться дальше. Внезапно мне почудилось, что лестничная клетка изменила своё положение, даже вообще видоизменилась. Потолок поменялся с полом местами, и вместо двух этажей и подвала, откуда ни возьмись, появились винтовая лестница и шесть этажей. Я запрокинул голову, но слишком резко – закружилась голова…

     Подвал был набит всякими тряпками и прочим хламом. Уже позади меня грохнулся то ли шкаф, то ли железобетонная плита с полотка; но я шёл всё ниже и всё дальше, не убавляя шага. Куда я иду, и зачем? Что меня ждёт, в этом аду?

     На полу валялась голова коровы, но какая-то неестественная, мутировавшая. Я побледнел, но прошёл мимо, словно меня кто-то злонамеренно гнал вперёд. Какая-то сила неуклонно направляла меня, легонько толкая в спину; я чувствовал это.

     Так я шарил по всему зданию почти до рассвета. Устав, я сел на стул, но он был сломанный. От досады я тогда сел на ледяной плиточный пол, и задумался. И вот: вместо плит передо мной уже паркет, из-под полусгнивших брёвен которого на меня смотрят тысячи глаз! Альфред Хичкок бы одобрил. Но тут я вновь провалился чёрт знает, куда…

     Сначала мне показалось, что я падаю вечно. Потом – что парю над бездонным водоёмом. Затем — что иду по тропинке, по бокам которой – водяные стены, словно предо мною расступилось море.

     Наконец, время уже и светать, но не тут-то было: тьма и мрак по-прежнему довлели над ландшафтом.

     Вижу – стоит такси. Как вовремя! Сяду и уеду домой, к чёртовой бабушке. Заколебали меня эти видения наяву. Слишком уж долог этот сон...

     Сев в машину, я бросил:

     – Домой!

     Сказал адрес; дом и улицу. Позже передумал, ибо по времени уже и на работу как бы пора, если что.

     И поворачивается ко мне водитель. И рот мой, и глаза всё шире и шире, ибо шофёром оказалась та самая сущность, что потревожила меня в 00:00. Она ничего у меня не спросила, но я прямо чувствовал, что существо это недоброе, что Оно издевается надо мной. И зачем я этому Чужому сдался? Невдомёк.

     Оно отвезло меня в аэропорт, минуя и мост, и пост ГАИ. На полной скорости, и не остановил никто.

     Машина остановилась, и я с ужасом заметил, что за рулём никого нет! Как же так? Автомобиль сам ехал, что ли? Ничего не понимаю.

     Я вышел из машины, страшно при этом ругаясь и даже матерясь; отчаянно психуя. Темень всё та же – хоть глаз выколи!

     Отчего-то мои ноги понесли меня в интернет-кафе. Что я там забыл – не знаю. Я целый час просидел перед надписью «Google» у монитора, точно меня пригвоздили, ведь не мог я шелохнуться; потом встал, заплатил и вышел, куда глаза глядят.

     Я скорее не шёл, а бежал. Постоянно оборачивался, чувствуя на себе чьё-то пристальное внимание и холодок, мурашки по спине.

     А потом я наткнулся на Оно, точно в столб врезался на полном ходу. Ему-то хоть бы хны, а у меня синяк наверняка.

     – Луна. – Сказал Чужой, как ни в чём не бывало, и указал рукой на серп бледного спутника Земли.

     – Ну, я вижу. – Запыхавшись, откашлявшись, проговорил я. Пот лил с меня градом, наверное.

     – Она стала такой холодной. – Беспристрастно, без эмоций вымолвило Оно.

     – И? – Спросил тут я. И почему-то я не удивился, что Оно знает язык, на котором я говорю, и разговаривает на нём без акцента.

     – Скучно там; мне, нам. – Изрёк незнакомец.

     – Ничем не могу помочь. – Ответил я, весь уже на измене; зол я был конкретно. Что называется, «дотроньтесь – сожгу».

     – Нас будет всё больше. – Продолжала сущность. – Старая у неё поверхность. Кстати, я – с обратной стороны.

     – Никакой «обратной стороны» у Луны нет! – Вскипая, рявкнул я. И куда подевался весь мой страх, когда я несколькими часами ранее в своей кровати чуть не отъехал при виде инопланетного существа? – С той стороны она точно такая же; просто она повёрнута к Земле одной и той же стороной, вот и всё.

     – Уверен? – Оно по ходу даже улыбнулось, если такие эмоции применимы к этим созданиям. Я же опять весь посерел, похолодел.

     Минутное молчание.

     – Там мой дом. – Повторила сущность, кивая на Луну. Уже светлело.

     – Я это уже понял. – Выдавил я из себя, ибо замёрз что-то я; под утро ведь всегда самая-самая холодрыга.

     – Не желаешь к нам? Не желаешь с нами? – Лился в уши шёпот.

     Смотрю – а Сущности уж и след простыл!

     Побрёл я, в общем, и пока шёл – размышлял... Пока не проснулся.

     Я лежал весь мокрый, вспотевший; я обнаружил себя лежащим в том же положении и в том же помещении, перед тем, как превратился в лягушонка. Но я был ещё слаб, а потому вновь провалился в (очередной) сон. Что же я увидел в нём?

     Над землёй стоял смог; густой, словно туман, и чёрный, словно туча. Люди задыхались, кашляя, ибо нечем было дышать. Всё было в какой-то копоти. И падали с неба какие-то тёмные хлопья, но то не были последствия извержения вулкана, но ровно то, чего добились разумные люди своей жизнедеятельностью.

     Иссохла земля в одной части света навсегда, а в другой почва уже не способна была поглощать излишки влаги. И не произрастало более ничего, абсолютно ничего, потому что химикаты убили всё живое; всё зелёное, что было. Всю красу Природы, всё. Исчез, исчез зелёный щит. Дождь, некогда – благодатная живительная влага нёс разруху своим кислотным составом, вызывая облысение и ожоги. И горе тому, кто попадал под ливень без зонтов и спецодежды.

     Никто ни во что не верил. Народы запада со временем канули в небытие, а народы востока перестреляли друга, и было это давно. Остатки же цивилизации доживали последние дни, и это не были дни покаяния, дни совести и стыда. Одни вымерли, другие рушили то, что ещё стояло.

     Дети, дети дошкольного возраста курили сигареты, нюхали марихуану и пили напитки с высоким содержанием спирта. И некому было указать, направить, наставить, поскольку родители являлись такими же, точно такими.

     Прямо на улице, средь бела дня велась сексуальная оргия. Кто-то проходил мимо, кто-то присоединялся, ибо всё ведь теперь было разрешено. Позволялось всё то, что ранее было табу, и все запреты спали, как оковы. Мужчины сношались с мужчинами, а женщины – с женщинами; люди сношались с детьми и животными. Оскотинившееся быдло справляло нужду повсюду, смачно сплёвывая и блюя, изрыгая бациллы. Люди постепенно возвращались обратно, в тот самый первобытно-общинный строй. И резало глаза от всего этого.

     Испещрённые татуировками и пирсингом человеческие тела издавали зловоние, ибо все водоёмы были загажены отходами заводов, и купаться там было опасно. Опреснительные, очистные сооружения некому было починить, ведь теперь все были журналистами, актёрами, певцами, менеджерами, бухгалтерами, финансистами да экономистами, чураясь «чёрных» профессий. Никто не хотел мараться, совершенно никто. Все считали себя выше этого, но их внешний физический и внутренний моральный облик доказывали обратное.

     И питались химией ввиду того, что натурального больше не водилось.

     Каждый ходил с пистолетом. Каждый любил себя. Каждый именно себя считал Богом.

     Увидел это Бог, и покрылся сединой one moment. И обуял его праведный, справедливый гнев. И пошёл он, и застрелился, проклиная в сердцах тот день, когда создал подобных себе...

     А мир тот, стадо деградировавших тварей, продолжил уничтожать сам себя спустя ещё некоторое время.

     Внезапно, кое-кто ещё, кроме почившего Бога, следил за этими событиями, и этим «кем-то» была Природа. И решила она, что слишком длинна агония людская, и захотела приблизить конец света для всех тех грешников...

     Сильнейшее за последнюю эпоху землетрясение разорвало примерно надвое континент Евразия – удар был настолько сильным, что треск был слышен на всех концах Земли, в каждом её уголке. Некто словно ножницами разрезал материк от Персидского залива до Кольского полуострова, пройдясь по дну Волги и Каспия. Образовалась гигантская пропасть, ущелье протяжённостью в тысячи километров. Но этого Природе показалось мало, и уровень воды стремительно поднимался – теперь между Европой и Азией зиял колоссальной длины и глубины пролив, а ширина его оставалась неизменной. И движение Индийской плиты на север уже не компенсировало ничего. И подвалы превратились в озёра...

     Люди выжили – не все погибли в пучине. Тогда Природа разверзла стратовулкан Йеллоустон – и вот, мегатонны лавы, этого раскалённого металлического потока потекли сверху вниз на падших ничтожеств, сжигая всё на своём пути. Где было сухо, стало пусто, а где была вода, отшипело всё и успокоилось вконец.

     «Люди возомнили себя богами, но за тысячелетия не только не поумнели – скорее поглупели. Все их нанотехнологии ничто по сравнению с Вселенной. Они демонстрируют небоскрёбы, но стоит пронестись мощному торнадо, и рухнет всё, как карточный домик. Они тычут себя в грудь, возносясь над всем, но ничего не могут поделать против землетрясений, цунами, извержений вулканов и прочих катаклизмов – как умирали, так и будут умирать, скоро вовсе вымрут. Что бы они не изобретали, они смертные. Наивные! Ушла чума, но пришёл свиной грипп; дольше стали жить, но взамен – рак и коронавирус. Не понимают, не хотят понимать, что они – лишь часть Меня, часть Природы, как растения, грибы и животные. Их глаза уже прикованы к другим объектам Вселенной, ведь свой родной дом они сгубили; умирает Земля. Я, Природа, Я, Вселенная заставлю уняться их упрямству и самодовольству. Да будет так, да свершится сие, эта последняя великая казнь».

     Жалок был конец людской. Но не взмолились, не воззвали презренные, ибо застлан был их взор ненавистью ко всему. А Природе стало вдруг мерзко, пакостно, противно. И занесла было она уже последнюю карающую длань на всех этих бестолковых человеков, как сжалось вдруг сердце, жаль стало бедную матушку-Землю.

     – Прах они, и приобщатся к нему посмертно. Неужели придётся губить всех, неужели не найдётся хотя бы кто-то, достойный жизни на этой полуразрушенной, истощённой ресурсами планете?

     И вот, свершилось. Из двадцати миллиардов человеческих особей пять, лишь пять человек могли быть достойны.

     Они не являлись представителями до конца разложившегося общества, их взгляд был ясен. Однако, они не были идеальны, но выделялись меньшим количеством прегрешений.

     Эти люди имели пятую группу крови, отличались высоким интеллектом и гены их частично соответствовали генам древних атлантов – тех, кто изобрёл вертолёт задолго до набросков древних египтян в стенах пирамид и черновиков Леонардо да Винчи; тех, кто придумал бумагу до китайцев; тех, кто разработал подводную лодку гораздо раньше чертежей Жюля Верна; тех, чьи потомки после смерти Атлантиды ушли в плато Наска рисовать загадочные круги на полях; тех, кто изначально был в курсе, что Луна некогда была частью Земли и постепенно отдаляется от неё.

     Первый из избранных жил в Перу, второй – в северном Судане, третья – в Новой Зеландии, четвёртая – у Белого моря, пятая – на Алтае. Двое мужчин и три женщины. Учитель, врач, повар, уборщица, швея. Все те, кто был избран. Все те, кто родился непосредственно близ очагов цивилизаций.

     – Другой мир, другая гаплогруппа. Я должна каким-то образом объединить этих людей, свести их вместе. – Задумалась Природа.

     Природа открыла Книгу Судеб и сначала долго что-то искала, потом нашла и стёрла, затем переписала по новой.

     Минуя экологическую катастрофу и прочие разного рода напасти, пятёрка очутилась на острове Мальта в самом сердце Средиземного моря – колыбели человеческой цивилизации, возможной колыбели таинственной Атлантиды.

     Мать-природа проникла в мысли этих людей, вдохнув в них своё послание об их предначертании. Люди же восприняли всё это на подсознательном уровне как информацию, которую они искали всю свою жизнь. Ранее они не находили ответов ни в библиотеках, ни по телевидению-газетах-журналах, ни путём собственного анализа.

     После того, что услышали пятеро избранных в своих душах, они просветлели. И встали они, и пошли.

     – Нет. – Улыбнулась Природа в каждом из них. – Двадцать миллиардов грешников и пять, пять праведников. Я не допущу ошибки, как Бог. Я не допущу вас спасать планету Земля. Я не настолько добра и щедра, чтобы прощать этих полу-животных. Они обречены, конец их неизбежен. Я не прощу их, они уже прах. Я перенесу вас всех в другую систему.

     Люди склонились в послушании своём.

     – Да, и ещё. – Вымолвила Природа свой заключительный Логос. – Я отниму у последующих поколений способность неправильно мыслить, поэтому больше никогда не будет ни войн, ни зла, ни политических организаций. И если будет среди вас религия, то будет она одна на всех, поскольку есть лишь культ Природы. Не нужно поклоняться, созидая храмы; следует лишь соблюдать, не нарушать. Бог... Он старался для вас, бездушных людей: Венера оказалась слишком горячей, Марс – слишком холодным. Лишь Земля была обетованной. На что вы променяли её, во что превратили? Все условия Я создала, ведь имя Мне – Вселенная; та, которая есмь всегда. Даю последний шанс... Нет, не здесь. Сейчас произойдёт последний взрыв. Ваша новая Земля будет вдвое меньше, нежели прежняя. Идите, и доведите до ума, вы, избранные. И если Я ошибусь, как Бог, последнего шанса уже не будет, и ваша новая Земля станет вам могилой; вам и отпрыскам вашим. И больше не прощу никогда, и очередную твердь для вас не сооружу, и больше новой Земли не воздвигну...

     И вот, свершилось! Наступил Армагеддец, тот полный peace-death: в ночь на 16 августа 2116 года, в ночь, преисполненную страшных гроз произошло столкновение Земли с неведомым небесным телом. Слетела с орбиты планета, разорвавшись осколками метеоритов. Но не увидели этого избранные, наслаждаясь бесплатными фруктами в раю. Раю? Та Земля тоже была раем, пока люди сами не превратили её в ад, оправдываясь придуманными ими же самими демонами и дьяволами…

     На сей раз, я проснулся окончательно и бесповоротно: портал метнул меня в год 2021-ый от Рождества Христова. Какие ужасы, какие страхи мне снились… Или не снились? Я снова в клинике, в палате; я снова человек (а не квакль-бродякль), а рядом сидит Бог. Но где же… Куда девалось Маленькое Зло?

     – Я так понимаю, рая ты не нашёл? – Божий глас был на редкость суров.

     – Не нашёл, Господи. – Сказал я, зевая.

     Я очнулся! Вышел из комы. Но пока что этого никто не заметил. Я-то думал, что несколько (десятков) лет провёл Бог знает где, находясь в поисках рая. Но глянув на календарь, я понял, что с момента моей отключки прошло всего два дня (и две ночи). Неужели всё пережитое мной было лишь в моём воображении??

     – Плохо. Очень плохо. – Посетовал Он. – А может, оно и к лучшему.

     – А он есть? Этот рай. – Спросил я спросонок, но внимательно вглядываясь в лицо Всевышнего.

     – А сам-то ты как думаешь? – Прищурился Креатор.

     – Я уже ни в чём не уверен.

     – Тогда ты умрёшь.

     – Да, я помню наш уговор. Поступай, как сочтёшь необходимым; мне уже всё равно – я без денег, без друзей и без родственников. Никто за мной не придёт, никто не станет плакать. Потому что им нужен был не я, а мой капитал. А рабом, нянькой для кого-то я больше не буду никогда; я всё сказал.

     – Мне сказанное тобой расценить как вызов? – Заулыбался Бог. Да, ребята, на самом деле Он – добрый; это я просто злой.

     И вступил я в спор с Богом, защищаясь; спор длительный и продолжительный.

     – Ты жалуешься, вечно ноешь… Как баба. А ведь есть и те, кто ляжет сегодня голодными. Ты помнишь, о ком я?

     – Вполне. Я знаю, что Ты начнёшь мне заливать про нищих из Африки. Только вот что я тебе скажу, о, Боже ты мой: а работать эти нищеброды не пробовали, нет? Или мировое сообщество всю жизнь будет содержать всяких там Зимбабве? Вон, посмотри: узбеки, таджики работают, не покладая рук; в Россию на заработки уезжают. Семьи свои умудряются содержать. А эти что? Чем они хуже или лучше?

     – По вопросам экономического характера – это, наверное, к господину Вассерману (он всё знает). – Слился Бог. – В вашей современной геополитике Я не силён. Я есмь Добро, а не Наука.

     – Стало быть, наука – зло?

     – Не совсем. Но ты всё же задумайся над тем, на чём заострил твоё внимание Я, а не меняй тему разговора.

     – Ну, хорошо… Даже, если предположить, что им тяжело, и выхода никакого нет – им-то не впервой. Всё же равносильно; это быдло всё равно, что животные; всё равно, что скот – с них не убудет. Как плодиться да размножаться – они первые (или в числе первых); плодят нищету, себе подобных. А как помогать – так нам приходится это делать. Разве это – справедливо? Понимаешь, мне Ты дал разум и наделил талантами (хотя я тоже рос в нищете); а им Ты не дал ничего. В качестве компенсации. Вот ведь в чём разница.

     – К чему это ты ведёшь?

     – А к тому, что если Ты дал в дар определённые качества – то и статус должен соответствовать, быть выше. Стало быть, я имею право требовать от жизни большего. – Апеллировал я. – Зачем убогому мозги, если он никогда не сможет ими воспользоваться? В реалиях той же африканской бедноты возможность реализовать свой талант стремится к нулю. Жалкие единицы смогут выбиться в люди, тогда как основная масса будет гнить. И сама, и вместе со своими талантами. А раз Ты дал мне больший, нежели у них, потенциал – то и жить я должен лучше. Потому что они, возможно, даже не понимают, что существует возможность жить лучше; для них те реалии – это привычная для них обстановка. Да, именно это я и хотел Тебе сказать. А потому я и просил Тебя в своё время помочь мне выбраться из трущоб и зажить хотя бы как человек. А не как живность в хлеву. Поэтому мне, конечно, жаль африканцев, но их проблемы – это только их проблемы; я не сделал ничего для того, чтобы ухудшить им их условия проживания. Мне нет дела до чужих людей. Конкретно в моей жизни ничего не изменится, если сегодня (или завтра) кто-то умрёт или родится. Ну, а я… У меня есть амбиции, стремления, светлые мысли в голове. Поэтому Ты не можешь вот так взять и оборвать мою жизнь на трети пути. Надо было тогда или создать меня таким же низкоинтеллектуальным, либо не создавать вообще. Я не собираюсь всю свою жизнь страдать да мучиться – тут Ты прогадал. Раз Ты создал нас по Своему образу и подобию – знай, что ученик может превзойти своего учителя.

     Слушал, слушал Бог мои бредни, и наконец, изрёк.

     – Мысли твои вторичны; так уже говорил один человек, и мир был ввергнут в Шеол, в геенну огненную. Догадываешься ли, о ком я говорю?

     – Я знаю, что теория сверхчеловека, расового превосходства ныне не в почёте; но та крайность, имена которой – Политкорректность и Толерантность – многим ли лучше? Какая разница? Если на коленях теперь белые. Я ничего не имею против других, но пусть не требуют от меня слишком многого. Когда я искал рай, я общался с атлантами, с египтянами и даже с лемурами; видел ли Ты с небес своих, чтобы я относился к ним с предубеждением? Речь идёт не о цвете кожи, а о деньгах. Я готов помочь любому в Африке, чем смогу, если буду чётко уверен в том, что им пойдёт это впрок, на пользу; что они найдут этому правильное применение. Но всю жизнь жить за чужой счёт? Клянчить? Попрошайничать? Моя вина в чём, если они годами, десятилетиями так живут, и ничего не происходит в сторону улучшения? Поэтому я и алкоголику протяну не деньги на хлеб, а пойду и куплю ему этот самый хлеб, дабы данные мной деньги не были пропиты – ибо в том, что они будут не пропиты, уверенности у меня нет.

     – Чего же ты хочешь?

     – Лично я хочу жить лучше, чем я живу сейчас, а потому позволь мне умереть не сейчас, а потом (когда-нибудь, по причине старости). Дай мне отсрочку. Дай мне возможность выстроить рай самому, раз я его искал и не нашёл!

     Я сам поразился своей наглости – торговаться с Богом. Но я не просил Его создавать меня; и раз я появился на свет Божий – я хочу жить хорошо, и чтобы мне всегда был зелёный свет. Наслаждаться жизнью. А не как до комы – всю жизнь в штыки, в закрытые ворота. Я достигал намеченных целей, и даже разбогател – но чего мне это стоило? Здоровья, нервов, денег. Всегда с таким трудом! Неудивительно, что организм мой не выдержал, и я попал в больницу.

     – Я дам тебе то, что ты просишь. – Смягчился Бог, видя всю боль беспомощной амёбы, лежащей в палате средь белых стен уныния.

     – У меня к тебе ещё одна просьба.

     – Ещё одна?! – Вскричал Господь. – А ты, часом, не обнаглел? Сегодня ты выторговал у Меня жизнь смертную, а завтра попросишь жизнь вечную???

     – Нет. Я лишь прошу тебя об одном: верни мне Маленькое Зло. Я так сдружился с ним! У меня ведь больше никого не осталось… Совсем никого. Я никому не верю, ни с кем не общаюсь. Оставь мне хотя бы его! Ну, пожалуйста! Чего тебе стоит? Всё ведь в Твоих руках! Пусть Маленькое Зло останется сидеть на моём правом плече всю оставшуюся жизнь…

     – Оно не выполнило своих обязательств; оно тебе помогало – вместо того, чтобы вводить тебя в заблуждение, всячески сбивать с пути. Надо было всё-таки усадить его тебе на левое плечо, а не на правое… Не заслужили вы быть вместе! Но Я что-нибудь придумаю. – Напоследок ответил мне Бог и исчез…

     Я же вдруг задумался о том, что мне снилось намедни: о конце света. Когда он будет? И будет ли? Если Облако Оорта не сумеет удержать Нибиру, вытеснить её прочь, подальше, вон из Солнечной системы – тогда, согласно тому, что та планета раз в 3600 лет чудит, её ближайший привет аукнется землянам уже сравнительно скоро, в 2085 году. Лично я вполне могу дожить до того дня, хотя и буду стар, очень стар; даже дряхл, и вряд ли уже буду что-то соображать, ибо мне будет девяносто пять. Или же сбудется другое пророчество, и мы погибнем в 2116 году? И я вновь стал размышлять о рае; этой несбыточной мечте и призрачной надежде…

     Когда речь идёт о рае (земном, неземном – неважно), то подразумевается, что рай этот – не только для себя любимого; но и для того человека, который тебе дорог. Для твоей второй половинки, с которой ты хочешь прожить в счастье и достатке всю (по возможности) жизнь, и встретить старость. Ибо, кому как, а мне, наверное, даже при всём моём эгоизме было бы скучно жить в раю одному.

     Если бы такой человек у меня имелся изначально, я бы просил (нет, умолял) Господа Бога, чтобы он сопровождал меня во всех моих путешествиях; чтобы мы вместе ринулись на поиски рая. Но такой человек отсутствовал на планете Земля в дни моей прежней жизни, а потому я и искал не только собственно рай, но и спутника, который бы составил мне компанию в этом раю. И если бы всё пошло несколько иначе, я брал бы Румелию с собой, и мы бы втроём искали рай. Но случилось то, что случилось; не будем об этом.

     Поскольку рая я так и не нашёл (возможно, смертному мужу до скончания его дней это не дано), я решил построить рай сам. Персональный, только для себя.

     Почему только для себя? Придётся снова затронуть тему женщин.

     Бесспорно, они – прекрасный пол (и далеко не всегда слабый), и для настоящей женщины настоящий мужчина не просто должен, а обязан быть опорой и поддержкой. Но они начали утрачивать свои качества; стали забывать о своём истинном предназначении. Они перестали подчиняться (как младшие обязаны повиноваться старшим), позабыв о первородстве мужчин. Сейчас они яростно отстаивают лишь свои права, а про свои обязанности они молчат. Всё это можно опустить, если ты готов идти на компромисс. Я же к такому не готов.

     Жить с женщиной под одной крышей, выслушивать её каждодневные претензии… Сутками будет мельтешить перед твоими глазами, это быстро надоедает. Это капризные, коварные в своей мести существа; нам, мужчинам следует быть предельно осторожными (поэтому я в своё время даже вступил в партию «Движение за права мужчин», дабы возродить патриархат, царивший сотни и тысячи лет).

     Многие женщины командуют своими мужьями; верховодят, диктуют свою волю. И мужчины беспрекословно выполняют свои требования. Редко, очень редко встретишь пару, которая действительно живёт в равноправии: либо подминаешь ты, либо подминают тебя.

     Они нам говорят: «Я сегодня не могу. Я сегодня не хочу. У меня такие дни». Хорошо, мы терпим несколько недель, но комок отторжения нарастает; пропасть растёт. И дело не только в физической любви; женщин следует держать на коротком поводке, иначе они усадят на цепь тебя.

     У меня уже был горький опыт общения с женщинами, и вот я вдовец. Возможно, это боязнь. Боязнь снова потерять. Встретить настоящую женщину, а потом потерять. И где такую взять? Таких, как Румелия, в двадцать первом веке нет – а если и есть, что-то мне уже лень искать. Снова всё это переживать и проживать. Я не хочу, не буду, не желаю. Ни одна из тех женщин, с которыми я общался в реальной жизни либо в Интернете, не стоит и мизинца моей Румелии! Немногословная, серьёзная, она не злоупотребляла косметикой (вовсе ей не пользовалась, оставаясь при этом красоткой). Она не пыталась меня перестроить, переделать (хотя могла, при её-то физических данных); она не чуралась замараться, прибирая домашнюю пыль и грязь (в отличие от вас, напомаженных дур, крашеных кукол и белоручек, которые и веника-то в руках никогда не держали). Мы чётко разграничивали свои обязанности, и никто не указывал друг другу, что нужно делать. Да, я был главой семьи, и хозяином своего дома, но Румелия была хозяйкой моего сердца и матерью моего ребёнка. Я не поднимал на неё ни руку, ни ногу; я не возвышал на неё свой голос. Мы являлись единым целым, механизмом по имени «взаимная любовь». У нас царили доверие, взаимопонимание и всё самое хорошее. Но нет рая на земле, поэтому и приключилось страшное. Не ссора, не ругань, не раздор и не скандал; просто Атлантиды больше нет – как нет ни Лемурии, Гипербореи, Кемет, Эдема, Шамбалы и Средиземья. Всё это ушло, а я остался, наедине со всеми этими воспоминаниями.

     Итак, я решил построить рай сам; здесь и сейчас. А для этого я уехал в Германию (поскольку я хочу жить, а не выживать), и Нидерзаксен ныне моя вотчина. Я почти не разговариваю по-русски; всё только на немецком да английском.

     Я много работаю; очень много. Поэтому я больше не пишу книг, не сочиняю музыки и не рисую. Зато я имею, потому что я подтвердил и свои знания, и свою высокую квалификацию.

     Сейчас я тружусь в сфере, непосредственно связанной с зелёными технологиями. Я веду здоровый образ жизни и не ем всякую дрянь; я веган и езжу только на электромобиле (совершенно верно, я обзавёлся машиной). Среди моих знакомых есть археологи и защитники природы.

     Я всё так же не пью и не курю; на моём теле по-прежнему ни единого тату. Я восстановил себе зрение и сделал операцию по исправлению искривлённой носовой перегородки. Я начал заниматься спортом, а именно дайвингом и виндсёрфингом. Также, я за активный отдых, и каждые выходные езжу в Австрию либо Швейцарию для занятия альпинизмом. Часто посещаю музеи и выставки в картинных галереях; хожу в театр и на показ мод. Сейчас я слушаю Вагнера, Баха и Бетховена; читаю Гёте. Вырезаю по дереву и леплю поделки из глины; занимаюсь саморазвитием, а не деградацией.

     Я наморщил лоб, вспомнив, как несколько лет назад на меня напали и избили, отобрав деньги и мобильный телефон. Тогда я не смог дать сдачи, поскольку я был один, а нападавших – трое. Гематомы, сотрясение коры головного мозга…

     Сейчас всё иначе, потому что я регулярно посещаю тренажёрный зал и записался на айкидо. Я совру, если скажу, что я теперь ломаю всех, но постоять за себя, не дать в обиду я теперь могу.

     Почти каждый день я общаюсь со своим другом, которого я по привычке зову Маленьким Злом. Не по Skype или What’sApp – его голос теперь всегда в моей голове, ибо Бог не позволил пребывать пушистому рядом со мной, бок о бок, на этой Земле (возможно, мы встретимся на том свете). Но зато я завёл себе котёнка, который радует мой глаз и дарит умиление. А также я завёл аквариумных рыбок, глядя на которых я успокаиваюсь и отдыхаю под тёплым клетчатым пледом у камина, сидя в кресле-качалке.

     Как вы помните, перед своей клинической смертью я перевёл полмиллиона зелёных в Фонд защиты флоры и фауны; не выуживать же их обратно. Хотя, начальный капитал мне бы сейчас пригодился, поскольку я хочу открыть свой собственный бизнес; у меня для этого есть всё. Так что я пашу, как вол, потому что я поставил перед собой цель; я чётко знаю, чего я хочу от жизни, и я этого добьюсь.

     Отныне я – завидный жених, но всех их ждёт облом, ведь мне и так неплохо; мне и одному хорошо, я холостяк. Я не планирую выстраивать с кем-то серьёзных (или не очень) отношений, ибо это слишком долго и слишком сложно, а времени у меня в обрез; моя карьера и мои нервы мне дороже (ведь я ещё и чайлдфри). К тому же вы, женщины, всегда обходили меня стороной – а ведь такие правильные (до сегодняшнего дня), как я, на дороге не валяются. И теперь я говорю всем вам: это не я никому не нужен; это мне теперь никто не нужен. Впредь ни перед кем я не унижусь, не прочту стихотворение с признанием в любви. Никто больше не посмеётся над моими чувствами, не увидит моих слёз, переживаний.

     Если мне нужен будет секс, я в любой момент могу воспользоваться услугами профессиональных путан, которые реализуют все мои самые сокровенные, безбашенные эротические фантазии. Теперь это единственная моя потребность в женщинах; в остальном без них вполне можно прожить – я сам делаю генеральную уборку, сам стираю и глажу своё бельё, сам готовлю себе еду (либо иду в ресторан). Никто не капает мне на мозг, и не выносит его; я живу так, как хочу и как считаю нужным. С недавних пор я ни перед кем не отчитываюсь и не оправдываюсь. Никто не указывает мне, что и как я должен делать, во сколько возвращаться домой. Никто не станет советовать, во что мне одеваться и как тратить мной же заработанные деньги; у меня своя голова на плечах. Я – Мужчина, а не мужчина.

     Циник? Эгоист? Нехороший человек? Возможно, в какой-то момент я всё-таки сломался, и теперь такой же, как и все. Потому что я имею право быть счастливым, а будучи Романтиком и слабаком… Это нереально. Я всегда пытался доказать людям, что я – хороший, но они упорно пытались найти во мне плохое. Теперь я всем твержу: да, я плохой. Только отстаньте, оставьте меня в покое. Это моя жизнь. Больше я не буду никому ничего доказывать – кроме самого себя, поскольку планирую приобрести виллу. У меня уже есть свой дом, безо всяких там шумных соседей, как раньше; но вилла – стратегический ход по скупке недвижимости. Деньги – вот теперь мой Бог, ибо без них сейчас никуда (куда не кинься).

     Да, я проиграл в тактике, но выиграл в стратегии. Да, я проиграл сражение, но выиграю войну. Да, я не сыскал рай, но я его построил – реальный, не призрачный, не мнимый.

     Да, у меня нет друзей – но настоящих друзей, если оглянуться назад, у меня не было никогда. Не нужно меня судить, ибо жизнь я немного знаю; я прошёл через ложь, предательство, смерть родных и близких, попытку суицида. Немного знаю я и смерть, ведь я уже умирал, и умру ещё: биологическая смерть, в отличие от клинической, взяток не берёт. Несмотря на весь мой нигилизм, в сердце теплится слабая надежда, что Рай я всё же обрету. Хотя бы посмертно. Ну, или хотя бы Чистилище (лишь бы только не Ад).

     Испортился ваш Ларик. Он очень сильно изменился. Шмыгль, Ларс, Имховертеп, Илларион – кто все эти люди? Вы их знаете? Я – нет. Стал ли я хуже или лучше – я не знаю; но к жизни я стал относиться проще… Я – в раю, и я – счастлив.