Герштейн Михаил Львович : другие произведения.

Долгие детские дни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стихи и рассказы о детстве

  
  
  На мосту
  
  Зайду в свой старый дом
  И стану маленьким.
  А дома нет давным-давно,
  Но сушатся у печки валенки,
  И мама поглядит в окно,
  Меня обнимет,
  Скажет: "Мишенькa,
  Гляди, как снег блестит на солнце!"
  И я замру от восхищения
  Двором, искрящимся в оконце.
  И бабушка поёт на идише
  О том, как годы молодые
  Ушли, а люди догоняли их
  И на мосту остановили.
  
  2005
  ----------------
  
  Сожаления - это не торговля!
  
  Бабушка вышла замуж в 18 лет, как только приехала в Горький из еврейского местечка Лаишин. А в Лаишине она считалась первой красавицей. Она так и говорила: "Нас было таких две - я и Анечка Черне".
  Бабушка вышла замуж не за своего, а за иностранца. Дед был австровенгерский подданный, - попал в плен в Россию во время первой мировой войны. Это был провизор, он много читал и хорошо играл в шахматы.
  Бабушке делали предложения ее лаишинские поклонники, но она захотела еврея иностранца, интеллигента.
  - Я им всем сыграла вышибальный марш, - говорила бабушка.
  Деда везли в плен в телячьем вагоне, и было очень холодно.
  - Ноги примерзали к лавкам, - говорил дед.
  Он скоро стал болеть, но успел сделать шесть человек детей. Когда родилась самая младшая девочка (моя мама), дед уже лежал на сундуке не вставая. У него был рассеянный склероз.
  Бабушка шила детские штаны с одним карманом, продавала их на рынке и кормила этим всю семью, правда, получалось это по-разному.
  Один карман бабушка шила потому, что два вшивать долго.
  - А зачем вам два? - спрашивала она покупателей. - Носовой платочек есть куда положить, а второй карман ребенку что - камни таскать?!
  И у бабушки покупали, потому что она была веселая, красивая, уверенная, невысокая и плотная. Она любила носить платья "татьянки".
  Муж ее скоро почти совсем перестал двигаться, потом умер. На войне погиб старший сын Сема...
  В войну, а еще сильнее после нее, семья часто голодала. Мама даже распухла от голода, потому что не могла есть отруби. Потом все кое-как наладилось. Однажды, уже после войны, мама увидела на улице Зискиле, бабушкиного земляка, который когда-то делал ей предложение. Он был симпатичный, добрый, и состоятельный. Мама подумала, что бабушка была бы с ним счастлива, и расплакалась. Она пришла домой и все еще плакала, пока бабушка не спросила ее, в чем дело.
  - Так ты жалеешь, что я не вышла за него? - спросила бабушка и засмеялась. Бабушка никогда никому не завидовала. Смеялась она весело и очень заразительно, она и кушала-то с таким смаком, что хотелось сесть рядом.
  - Хароте нит майсесохеш, - смеясь сказала бабушка. - Сожаления - это не торговля!
  
  1977
  ------------------
  
  Огромные, долгие детские дни,
  Где двор был, как царство,
  А улица - мир.
  Где были сугробы, как горы,
  И санки,
  И счастьем
  Горячие пахли баранки.
  
  2005
  
  ----------------
  
  Дядя Гриша
  
  Наверху слева в пристройке жила тетя Хана Мейлах и ее муж Гриша Шмереле. Тетя Хана не могла ходить, и я помню только, что у нее были желтые янтарные бусы и худая шея. Грише было лет шестьдесят. Он был невысокого роста, подвижный, называл меня Миш-Миш, а Илью - Июль. Мне он нравился и, когда он умер, я сильно плакал, даже удивилась мама. Это было утром, она подошла ко мне, молодая, и сказала, что умер дядя Гриша, без сожаления.
  Мне нравилось, что он называл меня Миш-Миш, был веселый, подвижный, как-то по-особому коверкал русские слова и улыбался.
  В войну он потерял двух дочерей, и однажды ему показалось, что на улице младшая зовет его, он пошел за ней, упал и сломал себе руку.
  Гриша очень любил полежать в больнице. Часто он заходил к Шварцам на второй этаж и просил Гену вызвать ему скорую помощь. Сам шел домой, ложился на кровать, и когда приезжали и спрашивали, в чем дело, говорил: "Ша, ша, тише, мне трудно слушать". После этого его обычно увозили в больницу, где он проводил несколько дней и был доволен.
  Но в последний раз ему все же в действительности вырезали аппендикс и запретили три дня кушать, а он, когда врачи ушли, посмеялся над ними, съел батон, выпил бутылку кефира и умер.
  
  1977
  ----------------
  
  Ты не мышь!
  
  Некоторое время мы жили в Сормово, в рабочем районе.
  Когда Илья пришел во второй класс в новую школу, то на него приходили смотреть даже из старших классов, потому что не видали раньше евреев. На перемене одна девочка сказала другой, с которой Илью посадили за парту: "Ты что с ним играешь, он же еврей", - и та не стала играть.
  Илья пришел домой, расплакался и сказал маме: "Зачем ты меня постригла, я стал похож на еврея, я не хочу быть евреем!"
  Мама начала успокаивать Илью, но неожиданно вмешался отец, который обычно не вмешивался, он разволновался и изменился в лице.
  - Папа у тебя хороший? - спросил отец Илью.
  - Хороший, - сказал Илья всхлипывая.
  - А мама хорошая?
  - Хорошая.
  - У тебя папа еврей и мама еврейка, если ты не хочешь быть евреем, значит, не хочешь, чтобы мы были твоими родителями.
  Папа говорил с десятилетним братом очень серьезно и волнуясь. В войну он был эвакуирован из Одессы в сибирское село, где на новичка "яврея" нападали после уроков всем классом. В 50-х годах, несмотря на отлично сданные экзамены, его не приняли в Московский физико-технический институт, потом в Горьком не взяли документы на Радиофак, потом было и еще разное.
  Отец знал, что такое быть евреем.
  - Ты не мышь! - сказал он Илье твердо.-
  Ты не мышь и не должен прятаться.
  
  1977
  ----------------
  
  Бармицва
  
  Ребята закричали: "Ты еврей!"
  И кругом встали.
  И с каждым, вроде, я дружил,
  Но вместе, в стае
  В них нутряное прорвалось,
  Как будто ждали.
  
  "Еврей! Еврей!" - со всех сторон
  Неслось, как пенье,
  А я от злости весь дрожал
  И нетерпенья.
  
  Сыч выступил вперёд -
  Большой, красивый,
  На голову повыше всех,
  Счастливый, сильный.
  
  Он вышел в круг,
  Как если б он
  Плясать решился.
  Его любили все вокруг,
  А он гордился.
  
  Как я рванул к нему...
  Как будто вдруг
  Родного увидал после разлуки,
  Как будто бы к спасенью побежал,
  Как крылья, широко раскинув руки.
  
  Ударов я не чувствовал тогда,
  И злость моя была любви полнее.
  И плакал Сыч, размазывая кровь,
  И предок мой признал во мне еврея.
  
  1996
  ----------------
  
  Ле хаим! (за жизнь!)
  
  Наверху жили Шварцы: дядя Давид, тетя Нюра и их дети: Сема, Миша и Гена. Сему я не помню, потому что он тогда уже женился, жил в Ленинграде и только иногда приезжал с семьей на машине. Машина стояла на нашей булыжной мостовой, и я долго смотрел на нее, а она была черной и блестела.
  Средний сын, Миша, жил в Горьком и часто заходил. С его сыном Гришкой мы дружили и играли у Шварцев в царей. Тот, кто был царем, садился в маленькой комнате на верстак. Рядом с верстаком лежала колодка и был еще молоток, острый сапожный нож и еще какие-то инструменты,- дядя Давид работал на дому. Он был невысокий, широкоплечий и очень крепкий, с открытым сильным лицом и прямыми рыжими волосами. Я любил смотреть, как он работает. Он надевал черный кожаный фартук, держал губами мелкие гвоздики, брал их по одному и быстро забивал. От него вкусно пахло кожей, а в движениях была уверенность и сила. Он бывал крут и бил своих детей шпандырем. Как-то раз спустил с лестницы дядю Гришу Шмереле за то, что тот сшельмовал в преферанс.
  Давида любили и ходили к нему советоваться.
  Во время войны он выстрелил в офицера за то, что тот обозвал его жидом. Был предан военно-полевому суду и лишь по счастливой случайности не расстрелян, а переведен в штрафной батальон, где и прослужил всю войну.
  До последнего времени дядя Давид отпускал сальные шуточки, хотел купить в подарок внуку на свадьбу пачку презервативов ("Пусть трахается на здоровье!"), но презервативов не купил и год назад умер от рака.
  Еще недавно я встречал его на Свердловке, и он хвалился мне своей женой и успехами детей.
  Когда он умер, я вспомнил зеленую бархатную скатерть на столе в их большой комнате и как по вечерам к ним приходили пожилые смачные мужчины, азартно играли в преферанс, радовались, пили вино и говорили: "Ле хаим!" (За жизнь!).
  
  1977
  ----------------
  
  Двор
  
  Двора уж нет,
  Но я зачем-то,
  Его с собой в Америку привёз,
  И без него сейчас мне было б скучно.
  
  Вот мы на лавочке:
  Мой старший брат Илья,
  А с ним его товарищ Юрка Гребнев,
  И я, помладше, вдохновенный врун,
  Рассказываю, как метелил Миньку,
  Парнишку из соседнего двора.
  
  Вот вышел на крыльцо Сергей Кувшинов,
  Глава большой отчаянной семьи,
  Глухих сестёр и сыновей-бандитов.
  Ходили слухи: сам Сергей - бандит,
  И утопил в Прибалтике невесту..
  
  Он вынес нам попробовать грибочков,
  Холодных, нежных, скользких и хрустящих,
  Вкусней которых я нигде не видел...
  
  И на Сергее сильные очки,
  И резкая открытая улыбка,
  А голос низкий, рассудительный, простой.
  С его сарая мы зимой кидались,
  Как будто бы подстреленные, в снег.
  
  А вот и Шварц Давид во двор спустился,
  Сосед наш со второго этажа.
  В войну три года он служил в штрафбате
  За то, что в ногу ранил офицера,
  За то, что тот жидом его назвал.
  
  Давид идет к дворовому столу,
  Садится за него, и скоро, скоро,
  К нему подсядут взрослые мужчины,
  И летняя вечерняя беседа,
  Качаясь в воздухе, неспешно потечёт.
  
  Я буду проживать и жадно слушать
  Рассказы об атаках на войне,
  И как мышей морили в Казахстане,
  И воду подводили к целине.
  
  А кошка Муська мне зелёным глазом
  Всё светит, светит, светит из окна,
  И темнота двора,
  Как одеяло,
  В Америке баюкает меня.
  
  2004
   Михаил Л.Герштейн (Mikhail L. Gershteyn)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"