Герман Сергей Эдуардович : другие произведения.

Ты будешь жить

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это сборник небольших рассказов о Чеченской войне. Сергей Герман, по его словам, "ощущает себя только русским писателем", поэтому в его произведениях с такой силой чувствуются горечь и боль за Россию. Автор избегает патетики, не обвиняет и не вешает ярлыки. Он живёт жизнью своих героев, сопереживая вместе с ними радость победы, боль от ран, горечь предательства.


  -- Чужой.
   Повесть
   Сергей Герман
  
   Ближе к полуночи жизнь в трёхэтажном кирпичном здании бывшего сельсовета затихла.
   Военный комендант Северной зоны безопасности генерал-майор Кузнецов, кряхтя и шаркая сапогами, спустился по лестнице; хлопнув дверью, вышел во двор. От дощатого туалета, покрашенного известкой и до самого крыльца разлилась огромная лужа. Зимний рогатый месяц, окруженный холодными звёздами, криво ухмыльнулся в воде у генеральских сапог. Негромко выматерившись, генерал справил малую нужду прямо на жёлтые рожки полумесяца. У Кузнецова был застарелый простатит, и он долго стоял перед лужей в дурацкой позе с расстёгнутой ширинкой.
   В слуховом окне, примыкающего к комендатуре здания, мелькнуло раскрашенное камуфляжной краской лицо. Сидящий в "секрете" снайпер, замерзнув, решил чуть подвигаться. Увидев генерала, раскорячившегося над лужей, прыснул в кулак и спрятался в темноту.
   Кряхтя и морщась, Кузнецов застегнул штаны и потащился в натопленное тепло кабинета, где у него стоял диван. Сидящий у двери омоновец, привстал, но генерал, не обращая на него внимания и что-то бормоча под нос, пошёл к себе. Из цокольного этажа, где располагались спальные помещения солдат срочной службы, контрактников и взвода омоновцев слышалась приглушенная музыка. Вчера вечером разведчики притащили милиционерам на обмен старинный кинжал. "Ченч" перешёл в товарищеский ужин, который вполне мог перерасти в плавный товарищеский завтрак. Когда было выпито всё вино, в ход пошли заначки, спиртовой "НЗ".
   Предмет торжества, воткнутый в центр стола, молча внимал разговору рыжего рослого омоновца и сержанта - контрактника. Разлили в кружки остатки спирта. Омоновцу понадобилось выйти на воздух. Покачиваясь и задевая широкими плечами стены, он пошёл на улицу.
   Контрактник повертел в руках старинный клинок, потом сосредоточено хмурясь, нарезал им сало. Из старого, перевязанного чёрной изолентой магнитофона слышался голос Марины Хлебниковой "....Мой генерал, ты прошагал тысячи верст .. .Мой генерал... Просто солдат, просто устал "
   Возвращающийся омоновец заметил под лестницей спящего караульного.
   По распоряжению коменданта на первом этаже выставлялся милицейский пост. В подвале, где были жилые помещения несли службу армейцы.
   Мальчишка- срочник, в грязном бушлате, спал, свернувшись в клубок в старом ободранном кресле. Его автомат, с пристёгнутым магазином, стоял рядом на бетонном полу. Омоновец на цыпочках подкрался к спящему солдату, постоял рядом, соображая, как поступить, заорать "Подъём!" или просто дать салаге в ухо, за то, что утеряв бдительность, тем самым подверг смертельной опасности своих боевых товарищей.
   Придумав, омоновец отстегнул от автомата магазин и вернулся в кубрик. Контрактник уже спал, уронив голову на стол. Омоновец допил спирт, потом толкнул сержанта в плечо, сунул ему автоматный рожок.
   - На! Отдашь утром ротному. Салага на посту заснул, пусть накажет, как следует, чтобы другим неповадно было, а то нас, как баранов, скоро резать будут.
   Обтерев кинжал тряпкой, он несколько мгновений любовался блеском стали, потом сунул его в инкрустированные серебром ножны и побрёл в соседний кубрик. До подъёма оставалось полчаса.
   Женьке Найденову снилось море, которого он никогда не видел. В их посёлке из водоёмов был только котлован, из которого раньше брали глину на кирпичи. Котлован заполнялся дождевой водой и был местом, где собиралась на отдых местная шпана. Тут пили вино, играли в карты, купались и загорали.
   Женьке снилось, что он идет по горячему жёлтому песку, и набегающие волны мягко ударяются о его ноги. Вдали показался белый пароход, он шёл прямо на Женьку, разрезая носом морскую волну. На палубе стоял капитан и махал кулаком, раскрывая в крике рот. Женька прислушался: "...твою мать, тра-та-та-та-та...салага",- кричал капитан голосом сержанта Зыкова.
   Женька испуганно вскочил, над ним зелёной пятнистой глыбой нависал командир отделения:
   - Ты что, щегол, заснул? Полчаса уже тебя ищем, думали, что "чехи" утащили.
   - Да я только на минутку глаза закрыл! Подъём ведь уже был, никаких "чехов". Сержант в ответ замахнулся кулаком, хотел ударить, но передумал:
   - Ладно, салага, прощаю. Иди на завтрак, в наказание поедешь за дровами.
   - Товарищ сержант, я же не спал, - промямлил солдат.
   - После победы отоспишься, а сейчас война. Ты наказан за сон на посту. Можешь настучать на меня ротному. Но учти, что он не такой добрый как я, мигом отправит тебя в зиндан.
   Сержант добавил ещё несколько слов по поводу майора Муратова и его ямы, которую он приготовил для пленных боевиков и недисциплинированных подчиненных.
   Найденов не пошёл на завтрак. Скинув сапоги, он прямо в бушлате завалился на топчан. Ему показалось, что он только сомкнул глаза, как опять раздался хриплый голос Зыкова:
   - Где опять этот салабон?
   Всё ещё находясь в полудрёме, Женька нашарил в темноте шапку, ухватил за ствол автомат и пулей выскочил во двор. Несколько солдат по приказу ротного ссыпали с бортового "Урала" щебень в разлившуюся лужу. Старшина роты прапорщик Морозов, едва остыв от утреннего разноса генерала, воровато оглянулся по сторонам и, спрятавшись за дверцу кабины, торопливо опрокинул в себя полстакана водки. Едва он успел сунуть в рот сигарету, как появился со своей свитой Кузнецов. Прапорщик поперхнулся, вращая белками глаз, заорал:
   - Сержант Зыков, мать твою за ногу. Где люди с инструментом?
   В это время показался сержант и четверо солдат. Зыков хмуро буркнул:
   - Здесь я, чего орешь?
   В кузов тентованого "Урала" кинули топоры и пилы, забрались сами. Зыков приказал пристегнуть магазины, зарядить оружие. Сержант сел с краю борта, выставил наружу ствол автомата. Прапорщик сел в кабину с водителем. Женька только сейчас заметил отсутствие магазина, похолодев, пошарил в карманах бушлата, ещё не веря себе, стал ощупывать пол, надеясь на то, что магазин выпал из кармана и лежит где-то рядом. Решил схитрить, если сказать сержанту, что потерял магазин с патронами, он вернёт машину и тогда точно не избежать ямы. Найдёнов пристегнул запасной пустой рожок и прижался спиной к борту машины.
   Зыков курил, подняв воротник бушлата и выпуская в морозный воздух сигаретный дым. На душе было нехорошо, до дембеля оставалось ещё три месяца, два месяца в Чечне прошли более или менее спокойно, но было ощущение чего-то тревожного. Если бы у сержанта было больше боевого опыта, он бы понял, что это - предчувствие беды. Судьба предупреждает, что человека ждет катастрофа. Корова и лошадь тоже плачут, предчувствуя скорую смерть от ножа.
   Зыков этого не знал, поэтому подумал, что виноваты расшалившиеся нервы. Потом его мысли переключились на другое: что было бы неплохо, вдуть учительнице-чеченке, которая сегодня утром приходила к военному коменданту просить, чтобы он выделил ей каких-нибудь строительных материалов для ремонта школы, а еще, надо поскорее сплавить ящик гранат, которые он приготовил для Умара. Старый чеченец где-то нашёл зарыбленный пруд и глушил там рыбу. Как он говорил "особенности чеченской национальной рыбалки".
   На войне все приторговывают, без этого нельзя. Только вот генерал Кузнецов вывозит из Чечни цистерны с бензином, а старшина роты продаёт солдатские консервы и крупы. Соответственно и живут - генерал пьёт коньяк и закусывает икрой, а прапорщик жрёт водку и занюхивает её солёным огурцом.
   Хлопая бортами, тягач выбрался из села. Мощно ревя мотором, покатил в сторону леса. После того, как там скинули несколько бомб, в лесу было много поваленных сухих деревьев. Акация и карагач хорошо горели, поэтому последний месяц ездили для заготовки дров именно туда. На дороге показался старый потрепанный "Жигуленок". Он неторопливо двигался навстречу. Прапорщик приложил ко лбу ладонь, закрывая глаза от солнца и пытаясь рассмотреть, кто сидит в машине. Поравнявшись с военными, "Жигуленок" приветственно бибикнул и, набирая скорость, рванул в сторону села.
   - Кто это? - тревожно спросил прапорщик.
   - Да хрен его знает, машина вроде бы участкового местного,- бросил водитель, не отрывая глаз от дороги. Из кузова застучали по крыше кабины. Зыков выпрыгнул из кузова и подошел к дверце:
   - Слышь, старшина, в "Жигулях" три "чеха" с автоматами, может, догоним?
   Прапорщик почесал голову:
   - Да это же менты местные, ещё нарвемся на международный скандал, опоздаем. Генерал опять стругать будет, поехали.
   Сержант пожал плечами, молча забрался в кузов. Прапорщику Морозову оставалось полгода до окончания контракта и пенсии, осложнений ему не хотелось.
   В лесу было хорошо. Цвенькала какая-то птаха. Из-под подтаявшего снега, выглядывали сохранившиеся с осени зелёные листочки. Солдаты, скинув бушлаты, взялись за топоры и пилы. Даже старшина, раздухарившись на свежем пьянящем воздухе, схватил топор и по-крестьянски хекая, умело рубил сучья. Увидев скукоженного, невыспавшегося Найденова, сержант поставил его в охранение. Женька клацнул предохранителем, моля Бога, чтобы сержант ничего не заподозрил. Вроде обошлось.
   Разгоряченный Зыков сбросил нательную рубашку и на пару со старшиной пилил кривой ствол акации. На его спине бугрились тугие мышцы, было видно, что крестьянский физический труд доставляет ему удовольствие.
   Женька сидел в отдалении, краем глаза наблюдая за дорогой и покусывая пожухлую травинку. Слабый ветерок трепал чудом уцелевшие листья деревьев. Подошёл распаренный, улыбающийся Зыков, вытирая вспотевшее лицо носовым платком и одевая бушлат, сказал:
   -Уважаю мужскую работу, чувствуешь себя мужиком, а не размазнёй. Настоящий мужчина должен или ломать, или строить, отбирать, или защищать. Давай к машине, помогай грузить, а то заснёшь на боевом посту.
   Сержант поставив автомат к дереву, повернулся к лесу. Уже подходя к машине, Женька услышал его окрик:
   - Эй! А ну стоять!..
   Обернувшись назад, он увидел, как сержант яростно нажимает на спусковой крючок автомата, раз за разом передёргивая затвор. Лесную тишину разорвали автоматные очереди. Как в замедленной съёмке, Женька видел, как пули вырывают клочки ваты из бушлата на спине Зыкова. Вздрогнув, он бросился к машине и, запнувшись о торчащий из земли корень, упал на землю, успев заметить, как огненные струи сбивают с ног солдат, рвут их тела, заставляя корчиться от смертельной боли.
   Когда он открыл глаза, первая мысль была, что он находится в могиле. Кругом была темнота, скрюченные ноги затекли. Руки были связаны за спиной, воняло бензином, и к горлу подступала тошнота. Женька хотел закричать, но из горла вырвался лишь сдавленный стон. Рот был заклеен липкой лентой. Он прикрыл глаза и начал молиться. Женька никогда не был в церкви, молиться не умел, но видел в раннем детстве, как бабушка Галя повязывала платок и ставила свечку перед иконкой Божьей матери.
   В пропахшем нафталином комоде у неё постоянно хранился запас жёлтых, с мизинец толщиной, свечечек. Бабушка отрешалась от всего происходящего, медленно и вдумчиво накладывала сложенные в щепоть пальцы на лоб, живот, плечи, шептала:
   "К Тебе Пречистой Божьей матери, припадаю и молюсь, если Царица беспрестанно согрешаю и прогневлю Сына твоего и Бога моего... каюсь трепеща, неужель Господь поразит меня... Владычица моя Богородица, помилуй и укрепи".
   Бабушка Галя истово била поклоны, пламя свечи отражалось в её зрачках. Маленький Женька в такие минуты старался не шуметь, мама объясняла ему, что бабушка разговаривает с Богом, просит у него защиты. Иногда мальчик подсматривал в дверную щель: неровное пламя свечи оживляло женское лицо на потемневшей иконе, казалось, что Богородица слушает бабушку, внемлет её молитвам и обещает взглядом: "Всё будет хорошо, всё будет хорошо".
   Задыхаясь и захлёбываясь слезами, Женька застонал, замычал: "Пресвятая Богородица, Пречистая матерь Божья, помилуй, спаси и сохрани".
   Днище багажника под ним перестало дрожать, открылся капот, и в лицо ударил дневной свет. Мужчина в милицейской форме больно ткнул его стволом автомата в грудь:
   -Ты чего воешь, биляд, страшно? Надо было дома сидеть, а ты детей приехал убиват. Если ещё будешь мычать, я тебе язык отрежу.
   Человек с автоматом ещё раз ударил его в грудь и захлопнул багажник. Опять навалилась темнота, Женька молча заплакал, по его щекам текли слёзы. Машина ехала несколько часов, иногда по крыше машины хлестали ветки, раздавались царапающие звуки, и Женька догадывался, что его везут через лес. Двигатель натужно ревел, и он понимал, что машина движется в горы. Наконец, шум двигателя смолк, загремело железо ворот, машина проехала ещё несколько метров и встала. Раздалась незнакомая гортанная речь, мужской смех, опять открылся багажник. Незнакомый бородач сорвал с его губ ленту и, ухватив за воротник бушлата, как котёнка выдернул из багажника. Затёкшие и одеревеневшие ноги не держали, Женька опустился на колени, прямо в снежную кашу. Вокруг засмеялись:
   - Что, воин, от страха ноги не держат?
   Старик в мохнатой папахе и с палкой в руках подошёл к нему вплотную, заглянул в лицо. Заскорузлыми жёлтыми пальцами приподнял веки, осмотрел зубы, осуждающе зацокал языком, что-то недовольно пробормотал. Другие мужчины вытаскивали из машины автоматы, Женька узнал свой, с оцарапанным прикладом, защемило сердце. Один из мужчин, услышав голос старика, что-то ответил и, подняв Женьку с земли, поволок его в какой-то сарай.
   - Недоволен отец, говорит, какого-то дохлого русского притащили, мол, плохо работать будешь. Если станешь лениться, мы тебя собакам скормим, а на твоё место другого привезём. Так что смотри, продолжительность твоей жизни зависит только от тебя самого, - сказал он, запирая дверь на большой амбарный замок.
   Сарай оказался обжитым, на полу у стены лежали несколько коз. Увидев Женьку, они пугливо вскочили со своего места, потом несколько раз испуганно мекнув, опять улеглись на своё место и принялись жевать свою жвачку.
   Найденов осмотрел свою тюрьму. Каменные стены, окна- бойницы, через которые не смогла бы пролезть даже его голова, покрытый соломой пол. Почти всю ночь он просидел на корточках. Ближе к утру, когда усталость пересилила страх и тревогу, он задремал, прижавшись к тёплому козьему боку. Рано утром заскрипела дверь, незнакомый мужчина поманил его пальцем:
   - Иди за мной, солдат.
   По ступенькам поднялись в дом, прошли в комнату. В кресле сидел давешний старик, крутил в руках зелёные чётки. У его ног на пушистом ковре сидел мальчик лет шести, смотрел исподлобья. У дальней стены на диване расположились четверо бородатых мужчин в камуфляжной одежде.
   - Рассказывай, кто такой? - потребовал старик. - Не вздумай врать - это грех, Аллах накажет.
   Запинаясь и давясь словами, Женька начал рассказывать, как призвали в армию, привезли в Будённовскую 205-ю бригаду, потом Моздок, Чечня. Как заснул с автоматом на посту, как пропал магазин с патронами, как попал в плен. Его слушали молча, старик крутил в руках чётки. Не выдержал самый молодой:
   - В зачистках принимал участие? Стрелял в чеченцев?
   Женька отрицательно покачал головой:
   - Я всего лишь третью неделю в Чечне, ещё не стрелял, старики на боевые не брали. Я только работал, и в карауле стоял.
   Мужчины загалдели, заговорили по- своему. Старик посмотрел на них тяжёлым взглядом, шум затих.
   - Мать, отец есть? Сам откуда, из каких мест?
   Поняв, что пока ему пока ничего не угрожает, Женька отвечал уже смелее:
   - Жил в Сибири, мать медсестрой работает в больнице, отца нет.
   Старик поцокал языком:
   - Что делать умеешь? Кирпич кладешь, радио, телевизор ремонтировать можешь?
   Женька отвечал:
   - Могу делать всё по хозяйству, гвоздь забить, доску прибить. Я ведь в поселке рос, могу и корову подоить. Насчёт телевизора не знаю, а если в приемнике какая несложная поломка, проводок подпаять, вилку заменить - это смогу.
   Старик прикрыл глаза.
   - Меня зовут дедушка Ахмет, Хаджи Ахмет. Это мои сыновья, они все воюют, заниматься хозяйством нет времени. Ты будешь жить у нас, будешь работать, будешь получать еду. Сейчас тебе дадут переодеться, у меня есть ещё один работник, его зовут Андрей, он живёт у меня десять лет. Он тебе всё покажет и расскажет, будет давать тебе работу и еду. Сейчас сыновья ещё с тобой побеседуют, и запомни, отсюда у тебя есть только один выход. Нет, не на кладбище, там мы хороним мусульман, правоверных. Таких, как ты, мы сбрасываем в овраг. Там их сжирают звери.
   Старик кончил говорить, махнул рукой. Мужчины встали. Поняв, что разговор окончен и ему тоже надо выходить, Женька направился к выходу.
   Так получилось, что выйдя из дома, Женька оказался в окружении сыновей Ахмета. Его толкнули за угол дома. Падая, он напоролся лицом на чьё-то колено, почувствовал во рту солёный вкус крови. Потом чьи-то сильные руки подняли его. Пока Женька пытался удержать остатки сознания, кто-то ударил его локтем в солнечное сплетение. Задыхаясь, он начал опускаться на колени, но упасть ему не дали. Сильные удары швыряли его в разные стороны. Женька испугался, что если он упадёт, то его забьют, затопчут до смерти. Сплёвывая кровь, он всё поднимался и поднимался на ноги, боясь потерять сознание. Наконец, старший бородач, коротко хекнув, подпрыгнул и ударил его каблуком в лицо. Женька, вскинул руки и опрокинулся навзничь. Свет померк в его глазах, и он уже не чувствовал, как чьи-то руки затащили его в летнюю кухню.
   Когда он пришёл в себя, то увидел старика с пегой всклокоченной бородёнкой, который пил чай из большой фарфоровой кружки с отбитыми краями. Мужчины что-то сказали ему по-чеченски. Старик вскочил на ноги, помог уложить Женьку у стены. Потом принёс воду и, намочив полотенце, стал обтирать окровавленное лицо. Старший сказал:
   - Переодень его. К вечеру как оклемается и пусть почистит загон для скота. Передай ему, как очухается, что это цветочки. Если кто-нибудь пожалуется на его поведение, или он вздумает убежать, я повешу его на собственных кишках.
   Старик всплеснул руками:
   - Шамиль, куда ему безать, ты посмотри сам, он еле живой, в цём душа держится.
   Потоптавшись на месте, мужчины ушли, через некоторое время пришёл младший Идрис, принёс пакет с одеждой. Женька к этому времени уже пришёл в себя, сидел на корточках, привалившись спиной к стене. Старик подал ему кружку с водой, руки солдата дрожали. Расплёскивая воду на пол, он напился. Идрис оскалил в улыбке белые зубы:
   - Ну, что, ожил, солдат? Ничего, за одного битого - двух небитых дают. Оглянувшись по сторонам, протянул ему длинную папиросу.
   - На! Вечером покуришь, это кайф, шайтан-трава. Только отцу не говори, старик у нас строгий,будет ругаться.
   Охая, и всё время что-то бормоча, старик с бородой, его звали Андрей, помог Женьке снять одежду и переодеться. Военный камуфляж, сапоги, ремень свернул в кучу и куда-то унёс. Женька натянул на себя старые спортивные брюки, рубашку, свитер. Всё тело болело, кружилась голова, глаза заплыли и превратились в узенькие щёлочки. Вернулся с улицы Андрей, оглядел его распухшее лицо, сочувственно поцокал языком:
   - Ну, ницо, ницо, до свадьбы заживёт.
   У него не было передних зубов, речь получалась невнятной, шепелявой.
   - Это они сейцас озверели. Старшего, Мусу, убили федералы. Ты его сына узе, наверное, видел, его Алик зовут, дусевный мальчишка. Я эту семью узе десять лет знаю, хорошая была семья, зазиточная, работящая, но война проклятая всё переломала. Это она из людей зверей делает.
   К вечеру братья уехали. Женька с Андреем выгнали на улицу коз, вычистили и убрали навоз. Голова кружилась и болела, Женька чувствовал подступающую тошноту. Но он был жив, события последних суток его совершенно измотали, и он не знал, хорошо это или плохо, что судьба пощадила его. Вечером он отдал папиросу с анашой Андрею, сам курить отказался. В его посёлке пили водку, но к "отраве" большинство сверстников относилось отрицательно. В роте большинство солдат за анашу готовы были отдать патроны или сухпай, Женька и сам пару раз пробовал курить, но не понравилось, так и не привык.
   Маленький Алик принёс банку молока и хлеб. Накурившись, Андрей сделался болтлив, счастливо улыбался, показывая беззубые дёсны, хохотал. Женька заметил, что у мальчика на сапоге порвалась застёжка-молния. Попросил его разуться, вдел толстую нитку в иголку и аккуратно зашил порванный шов. Мальчик притопнул ногой и убежал.
   Спал Женька плохо, просыпаясь, видел в окно оранжевую луну и скачущие вокруг неё звёзды. Андрей храпел на продавленном диване, но только Женька подошёл к двери, чтобы выйти во двор по нужде, как храп прекратился и раздался голос:
   - Ты куда?
   Женька ответил, храп возобновился. На улице было холодно, изредка взлаивали собаки. Женька прикрыл глаза и представил родной посёлок. Так же лаяли собаки, так же светили звёзды, только меньше снега, да не такая густая тишина. Здесь она была вязкая, тревожная, как в тёмном подвале, не знаешь, где и обо что споткнёшься.
   Заскрипела дверь, белея нижним бельём, показался Андрей, зевнул, помочился в снег. Тут же, носками ботинок закидал снегом, жёлтую лужу.
   - Ты, парень, не перезивай, самое главное, что остался живой. Это из могилы выхода нет, а из тюрьмы - всегда есть. Бог даст, всё образуется. Мысли вредные гони от себя, бежать отсюда бесполезно, горы кругом. Догонят с собаками, замучают, так что терпи. Господь укажет выход, пошли лучше спать.
   Так для Женьки Найденова началась жизнь в семье Усмановых.
   Рано утром он и Андрей просыпались, пили чай с хлебом, кормили скотину, носили воду, кололи дрова.
   Женька убирался в доме, мыл полы, делал всю работу в доме. С Ахмедом и женщинами он почти не разговаривал, сторонился. Среди дня или вечером, в комнату, где они жили с Андреем, прибегал Алик, приносил поломанные игрушки. Женька их ремонтировал, разговаривал с мальчишкой, рассказывал ему всякие истории из своего детства, оттаивая душой, смеялся. Как- то поехали в лес за дровами. Женька присмотрел подходящую ветку, спилил её, захватил с собой. Сосед Юнус, с автоматом сопровождающий их в лес, покосился, спросил:
   - Зачем тебе эта палка?
   Женька ответил, что будет вырезать деревянные ложки. Вернувшись домой, он срезал сучки, натянул тетиву, обмотал изолентой. Алик, когда увидел, обомлел:
   - Ты это сделал мне, Женя?
   Тот утвердительно кивнул головой. Мальчик весь день пропадал на улице, стрелял из лука в птиц, валяющиеся банки. Вечером принёс молоко, домашние лепёшки. Тихо сидел рядом, никуда не торопился. Женька сидел у стола, ремонтировал старые ботинки, которые притащил Андрей, старая обувь совсем прохудилась.
   Солнце клонилось к закату. В комнате темнело. Заработал движок генератора. Женька вспомнил, как в детстве увлекался приключениями, начал рассказывать про Робинзона, как он попал на необитаемый остров, как встретил Пятницу. Многое из прочитанного он уже не помнил, приходилось напрягать фантазию, выдумывать. Мальчик слушал, затаив дыхание, глаза его блестели. Рассказав историю о знаменитом скитальце, Женька, видя неподдельный интерес мальчика, стал рассказывать о трёх мушкетёрах. Только он дошёл до момента дуэли Д'Артаньяна с мушкетёрами Атосом, Портосом и Арамисом, пришла Марьям, мать Алика. Женька вначале смешался, потом оправился от смущения, продолжил свой рассказ. Увлекшись, он даже вскочил из-за стола и шилом, как шпагой нанёс несколько уколов воображаемым гвардейцам кардинала. Алик смеялся, Марьям тоже заулыбалась, потом взяла сына за руку, сказала:
   - Поздно уже, тебя ждет дедушка, вы должны читать коран.
   Через две недели в аул привезли тело одного из сыновей Усмановых, Аслана. Во время нападения на милицейский блок-пост пулемётная очередь разворотила ему грудь и живот. Разорванные, окровавленные кишки вывалились на землю, и , пытаясь хоть как-то уменьшить рвущую тело боль, Аслан всё подтягивал и подтягивал к животу колени. Он был уже без сознания, но тело ещё реагировало на боль и хотело жить. Его так и привезли домой, в окровавленном, разорванном камуфляже и с окоченевшими, подтянутыми к животу коленями. Его завернули в серое клетчатое одеяло, такие, раздавали в лагере беженцев, в Ингушетии. В доме стоял женский плач и вой. В коморку прибежал Алик, запыхавшись, что-то сказал по-чеченски Андрею, потом повернувшись к Женьке, бросил:
   - Пошли со мной, меня послала мама, тебя надо спрятать.
   Через лес они пробрались в развалины старой крепости. Алик вытащил из кармана ключ, снял замок с двери подвала, махнул рукой:
   - Полезай туда и сиди тихо, а то тебя убьют. Мама сказала, что поговорит с дедушкой. Я принесу тебе ночью поесть.
   Похороны Аслана Усманова прошли в соответствии с традициями. Во главе
   траурной процессии шли старики. На их головах были каракулевые папахи с зелёными и белыми лентами. Двигавшиеся вслед за ними мужчины на плечах несли носилки с завёрнутым в бурку телом Аслана. За носилками шли остальные, молодёжь, подростки. Женщин не было.
   Мужчины выкопали могилу, положили покойника лицом в сторону Мекки. По мусульманскому обычаю, тело не обмывали и не переодевали. Окровавленная одежда должна была послужить доказательством перед Аллахом, что он погиб в борьбе за веру. Над могилой установили длинную металлическую трубу. Зарезали быка, в соседние дворы раздали сааг, поминальное мясо, подаяние. Три дня, пока длился поминальный зикр, Женька просидел в подвале. Несколько раз прибегал Алик, сбросил вниз телогрейку, подал узелок с едой - мясо, молоко, лепёшки. Честно говоря, все эти дни Женьке было не до еды, время остановилось. Лёжа в темноте, он думал об одном и том же: "Убьют, не убьют? Убьют, не убьют?" Можно, конечно, было попытаться выломать замок, но что толку? Куда идти? Догонят, тогда уж точно смерть.
   Через три дня пришёл Андрей, откинул крышку, крикнул:
   - Вылезай, узник, швобода.
   Женька вернулся в дом Усмановых, жизнь пошла прежней чередой. Ахмед по- прежнему с ним не разговаривал, при встрече отворачивался, хмурил брови. Женька освоился, стал чувствовать себя свободнее. Чтобы в голову не лезли дурные мысли и не сжирала тоска, старался занимать себя работой: косил траву, возил сено, ремонтировал забор, починил крышу на сарае, ухаживал за скотиной. Жизнь на свежем воздухе, сытная еда и физическая работа укрепили его тело, он вроде даже стал выше ростом. Несколько раз он ловил на себе взгляд Марьям, матери Алика. Взгляд молодой женщины смущал и тревожил. Когда Марьям заходила в их комнатку, ему хотелось поговорить с ней, дотронуться до её кожи. У него никогда не было близости с женщиной, да и целовался всего два раза в жизни, на школьном вечере с девочкой из соседнего класса Соколовой Ларисой и на собственных проводах в армию с соседкой Томкой. Андрей, наверное, что-то почувствовал, однажды хмыкнул после ухода Марьям и сказал:
   - Смотри, солдат, голова у тебя одна. Если Ахмед заметит ваши шуры-муры или что-нибудь заподозрит, то голову твою самолично отрежет. Это тебе не Россия, это Кавказ, здесь свои законы. С Марьям ты поаккуратней, баба молодая, двадцать восемь всего, кровь с молоком, а без мужика уже четвёртый год.
   Прошло четыре месяца, наступила весна. Шамиль Усманов оставил свой отряд и на несколько дней приехал домой. Долго приглядывался к Женьке, потом бросил:
   - Ну ты и рожу накусал, солдат! Может, пойдёшь ко мне в отряд? Мне как раз ординарец нужен. Стрелять научу, с обидчиками поквитаешься, еще и долларами платить буду. Ислам примешь, на чеченке женим, таких женщин, как у нас, нигде не найдёшь, подумай.
   В последний день Шамиль решил спуститься в долину. Долго о чём-то говорил с отцом, потом взял автомат, несколько магазинов с патронами и позвал Женьку:
   - Поедешь со мной, хватит бездельничать.
   Алик упросил взять его с собой. "Нива" долго петляла по каким-то тропам, ревя мотором, опускалась и поднималась по серпантину. Алик радостно прыгал на переднем сиденье, упрашивая дядю дать ему порулить или пострелять из автомата. Шамиль хохотал, обещал, что как только Алик немного подрастет, возьмёт его в свой отряд, бить неверных.
   Женька дремал на заднем сиденье, изредка бросая взгляды в окно, на всякий случай запоминая дорогу.
   В селе они пробыли недолго. Хозяин дома перебросился с Шамилем несколькими фразами по-чеченски, наскоро перекусили, попили чаю. Шамиль выпил с хозяином Умаром бутылку водки. Дома он никогда не пил, боялся отца. Потом загрузили в багажник мясо, копчёный курдюк, медикаменты, бинты, ампулы.
   Когда тронулись в обратный путь, уже вечерело. Алик дремал на переднем сиденье, свернувшись калачиком. Шамиль передёрнул затвор автомата, положил его рядом с сиденьем, включил фары. Возвращаться решил короткой дорогой. Выпитая водка притупила чувство опасности. Свет фар выхватывал из темноты серые валуны камней, островки пожелтевшей от жары травы, тёмные силуэты деревьев. Внезапно в луче света метнулась какая-то тень, ударилась о решётку радиатора, захлебнувшись коротким криком боли, отвалилась в сторону, Шамиль резко ударил по тормозам, прихватив автомат, боком вывалился на обочину. Стояла гулкая, звенящая тишина, трещали цикады. Проснулся Алик, спросил шёпотом:
   - Шамиль, что это было?
   Шамиль поднялся с земли, пнул ногой большую серую птицу, та зашипела, вытянув шею, поползла в сторону, волоча за собой перебитое крыло.
   - Хьа доа валла хьакхица, - выругался Шамиль, - не будет удачи.
   За руль он сел хмурый, Алика посадил на заднее сиденье к Женьке, погасил фары. Машина двигалась вперёд почти на ощупь. Надвигающаяся опасность выветрила хмель из его головы. Шамиль сидел напряжённый, подавшись вперёд, зорко вглядывался в дорогу, в любой момент готовый схватить автомат. Женька, на всякий случай, приоткрыл дверь, прижал к себе мальчика, чтобы в любой момент выскочить с ним из машины. Прямо в лобовое стекло ударил сильный луч прожектора, тут же раздался усиленный мегафоном голос:
   - Стоять! В случае неповиновения открываем огонь на поражение!
   Шамиль заскрипел зубами:
   - Ай устаз! - ударил по тормозам, переключил скорость.
   Слепящий луч прожектора дёрнулся, переместился позади машины. Шамиль даванул на газ, двигатель взревел, машина, виляя и цепляясь боком за валуны, рванулась назад. Тут же прогремело несколько автоматных очередей. Бросив мальчика на пол машины, Женька успел увидеть, как строчка пулевых отверстий прошила стекло, превращая его в мозаику осколков. Шамиль дёрнулся, от его головы полетели ошмётки и брызги. Как во сне, Женька смотрел на какую-то окровавленную кочерыжку, торчащую на месте его шеи. Из неё бил фонтан крови. Потом он схватил мальчишку за шиворот, зацепил ремень автомата и вывалился из машины. Упал он очень неудачно, закрывая ребёнка, несколько метров пробороздил по земле. Но всё равно Алик вскрикнул, застонал:
   - Женя, у меня нога.
   Разбираться и осматривать рану было некогда. Превозмогая боль в боку, Женька взвалил мальчика на плечи, схватил автомат и, прихрамывая, побежал по еле видневшейся тропинке, в горы. Спрятавшись за валун, он слышал крики солдат, острый луч прожектора шарил по земле, валунам, дороге. В том месте, где осталась перевёрнутая машина, раздался взрыв, из-за кустов поднялся столб пламени. Прожектор продолжал скользить по камням, не давая подняться. Женька дёрнул к себе автомат, прицелился в слепящий круг, выдохнул:
   - Господи, благослови!
   Автомат в его руках дёрнулся нервной, злой дрожью. Со второй или третьей очереди прожектор погас, навалилась темнота. Женька неслышной тенью метнулся в сторону. Залёг за валуном, дождался, когда ответные очереди стали кромсать камень, за которым лежал раненый мальчик. Не жалея патронов, выпустил остатки магазина по вспышкам впереди себя. Прижавшись спиной к валуну, быстро сменил магазин, прислушался. В звенящей тишине слышался топот сапог и лязг металла. Кто-то громко матерился, командовал:
   - Иванцов, вызывай гвоздику!
   Женька кинулся обратно к камню, где оставил мальчишку, шепнул ему:
   - Терпи!
   Взвалил его на спину, и, пригнувшись, бросился выше, в горы. Гремели автоматные очереди, и звенел тонкий мальчишеский голос:
   - Гвоздика, гвоздика, я седьмой. Напали духи, до пяти человек, у нас один трёхсотый. Гвоздика, гвоздика, я - седьмой.
   Потом Женька и сам долго удивлялся, как в кромешной темноте, прыгая с камня на камень, он умудрился не сломать себе шею. Наверное, проснулись гены, предков-таёжников, добывающих в тайге зверя, живущих охотой. А может быть, опасность обострила все чувства, заставила превратиться в дикое животное, спасение которого зависит только лишь от быстроты и ловкости ног, остроты зрения и слуха. А может быть, Божья матерь, чей лик он видел в раннем детстве, распростёрла над ним свою ладонь, оберегая от смерти. Только через час он решил сделать короткий привал. Алик уже не стонал и не плакал, он был без сознания. Женька осторожно положил его на землю, осторожно снял окровавленные брюки. Пуля прошила левую ногу. Рана кровоточила и сочилась кровью. Женька с тоской вспомнил об оставленных в машине медикаментах. Он снял с себя футболку, порадовался про себя, что она из хлопка. Разорвал её на ленты, помочился на оставшийся кусок тряпки. Потом вытащил из автоматного рожка патрон, зубами раскачал и вытащил пулю. Высыпал порох на края раны, перекрестился и поднёс зажженную спичку. Тут же мокрой тяпкой прихлопнул вспыхнувший порох. Мальчик закричал от боли. Женька ладонью закрыл ему рот, чувствуя, как острые зубы вцепились ему в пальцы. Торопясь и оглядываясь по сторонам, он перевязал рану и, взвалив мальчика на плечи, бросился в темноту. Он падал и поднимался, колючки раздирали его тело. С каждым шагом ноша становилась всё тяжелее и тяжелее. Поняв, что не донесёт мальчика, бросил автомат. Несколько раз Женька прикладывал ухо к его груди, прислушиваясь к тому, бьётся ли сердце.
   Натолкнувшись на ручей, он упал на колени и долго пил ледяную воду. Потом, намочив ладонь, обтёр мальчику лицо, попытался влить ему несколько капель в рот, сквозь стиснутые зубы.
   Небо начинало сереть, когда он вышел к аулу. Он и сам не понимал, что помогло ему добраться до дома, не заблудиться и не сорваться в пропасть - случай, везение, или инстинкт загнанного зверя, по следу которого идут охотничьи собаки. Женька занёс мальчика в свою каморку, положил на кровать. Андрей дёрнулся, вскочил с дивана:
   - Цто, цто слуцилось? Цто с пацаном, где Шамиль?
   Не отвечая, Женька сгрёб со стола буханку хлеба, несколько луковиц, спички. Андрей дрожащими руками раздевал Алика, ощупывал его тело, причитал:
   -Ахмед, тебя убьёт!
   Женька крикнул:
   - Заткнись! - Потом добавил. - С пацаном всё в порядке, жить будет, рану я продензифицировал. Шамиля больше нет. Попали в засаду. Ему снесло полбашки. Уже у порога бросил старику: - Скажи, меня пусть не ищет, моей вины в этом нет. Пусть лучше занимается мальчишкой. Мне из- за него и так обратной дороги к своим нет.
   Выскочил в серый рассвет и рванул в горы. Потревоженные собаки проводили его громким лаем. До позднего вечера Женька просидел в расщелине скалы, рядом с домом Усмановых. Сверху он хорошо видел снующих по двору женщин. Марьям что-то кричала Ахмеду, прижимая к груди руки. Через несколько минут после того, как он залёг в своём убежище, Андрей, поддерживая под руку, привёл старую Зуру. Она была известна тем, что лечила болезни, заговаривала зубную боль, вправляла вывихи.
   Пока его никто не собирался искать, но, на всякий случай, он достал из кармана начатую пачку сигарет, выпотрошил табак и, поднявшись выше, присыпал свои следы. Женька, конечно понимал, что это всё - ерунда. Люди, всю жизнь живущие в горах, если захотят, сразу отыщут его. С величайшим сожалением он вспоминал брошенный автомат. Оружие во все времена давало человеку чувство уверенности и защищенности.
   Ближе к вечеру, когда уже навалились сумерки, он двинулся в путь. Куда и зачем идёт, он не знал. Нужно было просто выйти к людям, попытаться раздобыть какие-нибудь документы, а потом выбраться из Чечни. Возвращаться в часть было нельзя. Как объяснить особистам, почему в твоём автомате не оказалось патронов? Почему не оказал сопротивления? Почему полгода не пытался бежать? Да и во вчерашней перестрелке он ведь стрелял по своим, кого-то ранил, ехал в одной машине с бандитом, по сути, помогал ему и выполнял его приказы. Как ни крути, верный трибунал, сколько лет ему дадут - пять, десять, пятнадцать?
   Он старался идти, выбирая самые глухие места, уже заросшие травой тропы. Днём отдыхал, прячась от чужих глаз, шёл ночью, ориентируясь по звёздам. На третий день он вышел к дороге. Хотелось есть и пить. Буханка хлеба и лук были давно съедены. Он решил плюнуть на всё и выйти к людям. Через десять или пятнадцать минут его обогнал армейский "Урал" с тентованым кузовом и эмблемой ВВ на дверце кабины. Машина резко затормозила, подняв облако пыли. Из кабины выскочил молодой лейтенант в пятнистой форме. Женьке в спину упёрся ствол автомата, оглянувшись, он увидел за своей спиной двоих контрактников.
   Везли его недолго. Минут через 20-30 дорога свернула в сторону, проехали один блок- пост, потом другой. Машину не проверяли. Лейтенант из окна показывал равнодушным солдатам пропуск с красной полосой и ехали дальше. На последнем блоке, подтянувшись на руках, в кузов заглянул какой-то военный в грязном камуфляже и чёрной косынке на голове. Женька знал, что их носят те, кто воевал уже не одной войне. Военный внимательно посмотрел на съёжившегося на грязном полу Женьку и потянувшись через борт, приподнял за волосы его голову.
   - A это, какой породы зверь?
   - Да наверное волчьей, товарищ майор, другие здесь не водятся.
   Майор ещё раз посмотрел Женьке в лицо, отпустил его волосы и спрыгнул на землю.
   - Лейтенант,- крикнул он, брезгливо вытирая ладонь о собственную куртку. Твоего душка вечером ко, на беседу. Я с прогулки вернусь, лично им займусь.
   Через несколько минут потянуло дымком, запахом подгоревшей каши. "Урал" въехал на территорию воинской части. По репликам солдат Женька понял, что это был ОПОН, отдельный полк особого назначения.
   Когда подчиняясь команде он спрыгнул на землю, его ещё раз обыскали, уткнув лицом в деревянный борт грузовика.
   Потом приказали раздеться до трусов, вывернули карманы, отобрали шнурки и брючный ремень. Лейтенант передал его какому-то прапорщику, который молча и быстро осмотрел его руки и плечи, нет ли на них синяков от приклада автомата, пулевых или осколочных шрамов. Потом долго рассматривал его ладони, даже понюхал их. Махнул рукой, что-то вполголоса сказал подскочившему к нему солдату и тот повёл Женьку в сторону от палаток и строений, где на столбе висела табличка "Стой! Опасная зона. Часовой стреляет без предупреждения".
   На корточках сидел часовой с широким скуластым лицом. Он был раздет на пояса, пятнистая куртка валялась на земле, автомат со сдвоенными магазинами лежал рядом. На брезентовом ремне с широкой солдатской пряжкой вместо штык-ножа болтался широкий нож устрашающих размеров. Часовой, примерно одного возраста с Женькой, неторопливо курил, как бы нехотя выпуская изо рта и носа струйки дыма. Конвоир остановился рядом, достал сигарету, жестом попросил прикурить. Перекинулся с часовым парой фраз, назвав его Ильдаром. Всё это время Женька стоял рядом, с руками за спиной. Докурив, контрактник толкнул Женьку в спину, в сторону листов ржавой жести, валявшихся чуть в стороне. Приказал часовому:
   - Этого в яму, до особого распоряжения. Вечером к Селюкову на чай.
   - В яму так в яму, к Селюкову так к Селюкову, нам татарам всё равно - проворчал Ильдар, оттаскивая в сторону лист ржавой жести и опуская в показавшуюся яму толстую верёвку. Из темного чрева, похожего на могилу, потянуло запахом нечистот и человеческих испражнений. Толкнул Женьку к яме:
   - Считаю до трёх, кто не спрятался, я не виноват.
   Обдирая ладони о жёсткую поверхность верёвки, Женька съехал вниз. Ноги оказались в чём-то густом и липком. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он присел на кусок картона, валяющийся в углу ямы. Рука нащупала несколько окурков, коробок со спичками. Сунул бычок в рот, несколько раз чиркнул спичкой. Отсыревшая сера крошилась, потом вспыхнула неярким, каким-то болезненным пламенем. Пока догорала спичка, Женька огляделся по сторонам. Яма была примерно метра три на четыре, глубиной метров четыре- пять. В одном углу стояло помятое ржавое ведро.
   - Эй, Ильдар! Сколько мне здесь сидеть?
   Жесть отъехала в сторону, в проёме показалось лицо часового.
   - Называется это зиндан, а сидеть тебе здесь ещё долго. В Чернокозово мы отправляем раз в месяц. Если тебя конечно раньше майор Селюков на свободу не отправит. Вчера, он одного, такого как ты освободил...от земных тягот. Тяжёлый сука попался, пока до машины дотащил, взмок весь.
   Слышь, а у тебя здесь кто-нибудь есть? Если есть, давай я сообщу родственникам, пусть деньги собирают на залог, или жратву хотя бы принесут. Если до Чернокозова живым доберёшься и там выживешь, поедешь в Пятигорский Сизо, или Ростовский. Оттуда вообще не скоро вернёшься, вашего брата боевика, суды не очень жалуют, по 10-15 лет сроки дают. А их ещё и прожить надо, а то может и конвой где-нибудь на этапе сапогами забить, или братва на пику посадить.
   - Да какой я боевик!? Три года назад приехал на заработки, а хозяин паспорт спрятал, да и пропал куда-то. Может убили его, а может уехал или в горы ушёл.
   Ильдар протянул:
   - Ну смотри сам, моё дело сторона. Хотя при желании мог бы и водочки выпить, да и пирожками домашними закусить.
   Солдат ещё долго что-то долго бубнил про родных, которые должны приносить еду для задержанных и деньги для солдат, про то что нужно тащить службу, а кто-то сейчас на гражданке развлекается с девчонками, про то, что вот он вернётся из этой долбанной Чечни и потом...
   Женька не слушал, в голове крутилась какая-то мысль.
   - Ильдар, а кто такой Селюков?
   - Селюков, это начальник разведки полка, третью войну уже тянет. Чехи за его голову сто тысяч зелени обещают. Лично со всеми пленными беседует. У него в Зою Космодемьянскую никто не играет, бесполезно. Жить все хотят и все понимают, что если соврать, то он сам приговор вынесет и сам же его исполнит. Почему у нас в полку потери минимальные? Да потому что начальник разведки крови не боится и лично молодёжь убивать учит. Не важно чем ножом, палкой, гвоздём, куском проволоки. Когда майкопскую бригаду в Грозном убивали, многие даже не выстрелили ни разу, потому что убивать были не готовы. Побольше бы таких офицеров как Селюков, и тогда бы все боевики уже давно в ямах сидели.
   Женька сидел молча. Словоохотливый Ильдар сменился, сменивший его солдат, молчал. Женьке тоже не очень хотелось разговаривать. Он ждал, когда его поведут на допрос. Время шло, но его никуда не вызывали. Стемнело. Женька молча смотрел на звёздное небо, потом задремал, свернувшись калачиком на куске картона.
   Проснулся он от холода и от того, что в яму сыпалась земля от спускаемой верёвки. Незнакомый солдат весело скалил в улыбке зубы. От голода и неподвижного сидения в яме Женьку слегка покачивало. Только здесь на свежем воздухе он почувствовал, что тело и одежда пропитались запахом мочи и экскрементов. Уже привычно сложив руки за спину, он зашагал по тропинке. Несмотря на поздний час, полк напоминал муравейник. Работали двигатели машин, безостановочно сновали люди, раздавались крики команд и громкий мат.
   Его привели в какую-то комнату, посадили на табуретку в углу. Конвоир стоял рядом. Из соседней комнаты слышался громкий голос:
   - Да откуда я могу знать этого информатора. Селюков мне не докладывал, у него свои люди во всех сёлах. Взял разведчиков и на двух БТРах помчался на встречу. Обещал привезти информацию по банде Абу Тумгаева, но перед селом попал в засаду. Когда мне доложили, что идёт бой, я выслал подкрепление, вызвал вертушки. Нет. Пока ничего не известно. Селюков убит, с ним ещё восемь двухсотых. Добивали суки, трое пропали без вести. Село зачищаем.
   Некоторое время стояла тишина, мужчина в соседней комнате кого-то внимательно слушал, потом вслед повторил "конец связи", положил трубку и разразился громкой матерной тирадой. Как раз в это время Женькин конвоир, негромко покашляв, заглянул в слегка приоткрытую дверь:
   - Разрешите товарищ подполковник?
   Грузный военный лет сорока-сорока пяти, с красными воспалёнными глазами, раздражённо рыкнул на него:
   - Тащи обратно эту падаль, не до него сейчас.
   Женьку опять отвели в яму. Из обрывков разговоров он уже понял, что пока допросов не будет. Полк потерял начальника разведки и с ним одиннадцать бойцов. Личный состав подняли по тревоге для поиска банды, устроившей засады.
   Всю следующую ночь шёл холодный дождь. Ржавые листы железа и куски рубероида почти не спасали от потока воды. Женька натянул себе на голову кусок одеяла, валяющийся в углу ямы. Он вжимался плечами в мокрые земляные стены, стараясь найти хоть какую-то защиту от холода и сырости. Неожиданно рядом с ним упала верёвка.
   -Ну ты чо, душок, спишь. Давай вылезай, на допрос тебя вызывают. И давай шевели булками, а то у нас не любят когда опаздывают.
   Недоспавший и тоже промокший солдат был зол, ему выпало стоять в карауле уже под утро, в самые сонные часы. А тут ещё надо тащиться под дождём в штаб, конвоировать этого недобитого зверька. Часовой даже не задумывался, почему он причислил сидящего в яме человека к боевикам. Неважно, что он славянской внешности. На прошлой неделе приезжал особист из группировки, рассказывал, что у Шамиля Басаева в банде много наёмников из Украины, Прибалтики. Есть даже российские офицеры, которые попали в плен, а теперь служат инструкторами. Или переодеваются в российскую форму и под видом федералов совершают убийства, грабят, насилуют. Поэтому бабы чеченские и не дают солдатам, презирают. Раньше, до Чечни полк стоял в Астрахани, так по вечерам от местных путан отбоя не было. А здесь приходится воздерживаться, пойти некуда, да и боязно. Месяц назад двое контрактников пошли ночью баб искать, так и не вернулись, пропали.
   Солдат ёжился от холода, матеря вполголоса Чечню, в которой нет даже блядей, Шамиля Басаева вместе с Хаттабом, затеявших эту войну, командира полка полковника Миронова, который спит сейчас с контрактницей Маринкой, и этого урода, которого надо тащить на допрос.
   В штабе горел свет. Часовой на крыльце глянул на Женьку безо всякого интереса, и, не вынимая изо рта сигарету, пробурчал:
   - Первая дверь направо, к капитану Сазонову.
   В кабинете за столом сидел офицер. Он перебирал лежащие на столе бумаги, совершенно не обращая внимания на вошедших к нему людей. Женька боком прислонился к стене, наслаждаясь теплом. За его спиной топтался часовой.
   Офицер за столом, поднял глаза.
   - Ты чего здесь стоишь? Спросил он - Давай садись, в ногах правды нет. Махнул рукой конвоиру с автоматом - Выйди, подожди за дверью. Вызову, когда будешь нужен.
   Остерегаясь подвоха, Женька осторожно присел на край табурета.
   Капитан закурил сигарету:
   - Тебя задержали в зоне боевых действий, без документов. Кто ты такой мы не знаем. На твоей одежде обнаружены частицы пороха, на руках характерные мозоли и следы оружейной смазки. В нескольких километрах от места твоего задержания была устроена засада. Всего этого достаточно для того, чтобы в боевых условиях поставить тебя к стенке без суда и следствия. Поэтому если хочешь жить, рассказывай всё по порядку - имя, фамилия, как оказался в Чечне, у кого в отряде воевал, где прячешь оружие, в каких операциях принимал участие, сколько человек убил лично ну и так далее, подробно. Наша беседа с тобой сегодня первая, и она вполне может оказаться последней. Поэтому давай без формальностей. Я заключаю с тобой сделку. Ты рассказываешь мне всё честно и без утайки, а я безо всякого причинения вреда здоровью отправляю тебя сначала во временный отдел милиции, а потом в следственный изолятор Ростова, Пятигорска или Ставрополя. Это уж как повезёт. В СИЗО тебя ждёт камера с кроватью и белой простынёй, трёхразовое питание, баня и прочие прелести цивилизации. Но самое главное, как только ты покинешь Чечню, у тебя появится надежда, что ты будешь жить, и возможно, ещё очень долго. Через пять лет освободишься, получишь паспорт и уедешь на все четыре стороны хоть в Америку, хоть в Китай.
   Женька подавленно слушал.
   -В противном случае, если ты начнёшь передо мной изображать героя подпольщика, и будешь молчать, или попытаешься рассказать какую-нибудь страшную сказку о своей жизни, то шансы выжить у тебя автоматически падают до ноля. В этом случае ты можешь рассчитывать только на то, что в лучшем случае твой труп прикопают где-нибудь у дороги. В худшем, тебя сожрут бродячие собаки или крысы. Минута на размышление. Согласен?
   Женька утвердительно кивнул головой. Капитан положил перед собой стопку желтоватой грубой бумаги, пододвинул шариковую ручку.
   - Итак, начнём. Кто ты такой? Фамилия, имя?
   - Рядовой Евгений Найдёнов, 205 мотострелковая бригада, воинская часть N 74980, призван в мае 1999 года.
   - Звание и фамилия командиров?
   - Комбриг полковник Назаров, командир роты капитан Муратов.
   - Как оказался вне расположения части? Дезертировал?
   - Никак нет. Меня с группой солдат отправили в лес за дровами. Напали вооружённые чехи. Во время боя меня ударили по голове прикладом, потерял сознание. Очнулся уже в багажнике машины, без оружия и связанный.
   - Кто из военнослужащих был с тобой в составе группы?
   - Прапорщик Морозов, сержант Зыков и четверо рядовых. Они не из нашего взвода. Я две недели как прибыл в часть из учебки и мало кого в роте знал по фамилиям.
   - Когда это произошло?
   - В начале декабря прошлого года, точный день не помню.
   - Что делал у чеченцев? Почему не бежал?
   - Жил в семье Усмановых, работал по дому, помогал по хозяйству. Бежать было некуда, горы кругом. Всё равно бы с собаками поймали. Тогда бы точно головы лишился. Выждал момент, бежал. Вот теперь у вас в яме сижу.
   - Какова судьба остальной группы?
   - Не знаю, я же говорю, без сознания был. Кроме меня больше никого не привезли. Может быть, кто-то раненый в лесу и остался. Чехи об этом ничего не говорили. Но оружие они всё собрали и с собой забрали.
   - Кто совершил нападение?
   - Братья Усмановы - Шамиль, Идрис, Аслан, Ризван. Старшего Мусу убили раньше. Я жил у их отца Ахмеда Усманова, он называет себя Ахмед- Хаджи.
   - Где сейчас находятся Усмановы?
   -Старик в селе живёт безвылазно, с невесткой и внуком. Младшего Идриса убили месяца два назад, Шамиля на прошлой неделе. Живы ещё Аслан и Ризван, но они сейчас в лесу, у отца почти не появляются. Зимой, как зелёнки не станет и в горах похолодает, тогда они на отдых спустятся.
   - Ты лично принимал участие в операциях против российских войск?
   - Нет, никогда. Я же вроде как батрак был, за харчи работал. Шамиль, правда, хотел в свой отряд забрать, но думаю, что он больше для смеха предлагал. Шутник был большой, пока не убили. Да и я желания не изъявлял.
   - Почему у тебя на руках оружейная смазка?
   - Это не оружейное масло, а автомобильное. Я Ахмеду технику ремонтировал, ну там генератор дизельный, трактор, движок у машины. Вот руки и были вечно в солидоле, да в автоле.
   - Кроме Усмановых, кто ещё против нас воюет? С кем из боевиков знаком, имена, фамилии, позывные?
   - Мы как-то с Шамилем в Яраш-Марды заезжали. Там у хозяина, его Умар зовут, забирали лекарства и продовольствие для боевиков.
   - Адрес Умара?
   - Не помню, да и ночью это было. Если в селе окажусь, то, наверное найду. У него вокруг дома забор интересный, из белого силикатного кирпича.
   - Кто засаду на майора Селюкова организовал, знаешь?
   - Да откуда мне знать, я же в яме сидел, когда Селюков погиб.
   Сазонов встал из-за стола, прошёлся по кабинету. Несмотря на ночь и непролазную грязь на улице, капитан был чисто выбрит, выглядел бодрым и отдохнувшим. Он курил, стоя у окна, и о чём-то сосредоточенно думал, складывая в уме одному ему известную мозаику.
   - В каких ты отношениях со старым Ахметом? - спросил внезапно Сазонов.
   - Какие у нас могут быть отношения? Он хозяин, а я вещь, которую он может подарить, продать или выбросить за ненадобностью. Я русский солдат, взятый в плен, а у него русские троих сыновей убили. Хотя какое-то расположение с его стороны, наверное есть, я ему внука спас как-то.
   - При каких обстоятельствах это произошло?
   - Это когда мы с Шамилём за лекарством к Умару ездили, пацан тогда с нами был. На каком -то блоке нас обстреляли, мальчишку ранило и я дотащил его до дома.
   - Что было дальше?
   - Воспользовался переполохом и сбежал из села. Несколько дней плутал по горам, потом спустился на равнину и попал уже в вашу яму.
   Капитан усмехнулся.
   - Так ты, получается, жалеешь, что от чехов ушёл. Может быть, тебе у них лучше было? Между прочим, ты солдат давал присягу на верность Родине. А сам вместо того, чтобы сражаться с оружием в руках, служил врагу. В боевых условиях сам знаешь, чем это чревато. Я тебя просто бойцам своим отдам, и скажу, что ты наёмник, снайпер. Они тебя за минуту на ремешки порежут - Сазонов говорил негромко, пристально смотря Найдёнову в лицо.
   Женька подавлено молчал, возразить было нечем. Капитан лишь озвучил мысли, которые каждый день крутились в Женькиной голове.
   - Ладно, солдат, иди. Подумай над своей судьбой и над тем, как ты можешь облегчить свою судьбу. А я пока над твоим рассказом подумаю, проверю всё, и если не соврал, постараюсь помочь. Русский офицер своё слово держит. Давай иди. Конвой! - крикнул он негромко.
   Ожидавший за дверью караульный, шагнул в дверь.
   - Задержанного накормить, содержать на общих основаниях.
   Женьку опять отвели в яму. Он так и не сомкнул глаз до самого утра. Было очень холодно. Мокрая одежда не грела, и Женька сворачивался как эмбрион, стараясь хоть немного согреться и заснуть. Утром в яму на верёвке опустили котелок с пшённой кашей, завёрнутый в газету кусок хлеба. Холодная каша не лезла в горло, но Женька запихивал её в рот, убеждая себя, что надо есть, что надо выжить.
   Мысль ускользала, он никак не мог сосредоточиться и додумать до конца, зачем надо жить. Казалось, что всё уже кончено, из этой ямы не выбраться никогда. Прошлая жизнь виделась чем-то ирреальным, похожим на сон. Страха уже не было, появилось равнодушие к своей жизни, и к судьбам других. Женька спрашивал себя, почему же он так боялся умереть, ведь это совсем не страшно?
   К вечеру следующего дня, на дно ямы опять упала верёвка. Его повели уже знакомой дорогой. Но на этот раз кабинет был пуст, Сазонова не было. Следом за конвоиром вошли двое солдат в пятнистых маскхалатах. Ни слова не говоря, один из них ударил Женьку в лицо. Каким - то звериным осязанием, он почувствовал, что будет удар, и поднырнул под кулак. Его руки мёртвой хваткой вцепились в воротник чужого маскхалата. Он нанёс удар коленом в пах и, падая на обмякшее тело, вцепился пальцами в чужое горло. Солдат захрипел.
   Второй солдат ударил Женьку прикладом в затылок. И когда тот отвалился в сторону, пытаясь спрятать голову и закрыть её от ударов, его начали бить ногами, не давая подняться. Удары кирзовыми сапогами приходились в лицо и живот. Уже теряя сознание, он услышал стук двери и знакомый голос:
   - Отставить мордобой! Иванцов, Карамышев я вам, что приказал? Доставить задержанного ко мне. А вы что сделали? Или под трибунал захотели? Я вам это быстро устрою. Марш в караулку и утру, чтобы объяснительные лежали у меня на столе.
   - Товарищ капитан, он сам на Иванцова бросился, хотел автомат вырвать, чуть не задушил. Здоровый душок, еле угомонили. Мы ведь его слегка только расслабили, даже не сломали ничего.
   - Я кому сказал шагом марш? Ещё одно слово и сами в яму сядете.
   Женька услышал скрип закрываемой двери, стук каблуков в коридоре. Превозмогая боль, присел на корточки, прислонившись спиной к стене.
   - Ну, что, Найдёнов, как ты себя чувствуешь? Говорить можешь? Тогда слушай и запоминай.
   Капитан прошёл к столу, взял в руки какую-то бумажку.
   - Я проверил всё, что ты мне рассказал. В большей части твоя информация подтверждается, но тебе это ровным счётом ничего не даёт. Да, ты военнослужащий российской армии. Да, попал в плен. Эти факты установлены, и не вызывают никаких сомнений.
   Другой вопрос, при каких обстоятельствах ты попал в плен? Почему все твои сослуживцы убиты, а ты жив? Что ты делал у чеченцев несколько месяцев? Почему оказался в одной машине с полевым командиром Шамилем Усмановым, и самое главное. Почему, когда вас обстреляли на блок-посту, ты не убил Усманова, или не поднял руки и не заорал "Ребята, я свой"? Ведь ты же находился в плену у боевиков, и согласно логики должен был, как манны небесной ждать освобождения. Вместо этого ты опять оказался у ваххабитов, а потом неизвестно для чего, в расположении объединённой группировки российских войск. Я тебе скажу так, вопросов у особого отдела и военной прокуратуры будет много. У нас люди даже с меньшим количеством прегрешений навсегда остаются в яме. Скажу больше, для тебя было бы даже лучше, если бы ты был чеченским боевиком, а не российским солдатом. Те хоть периодически под амнистии попадают, или родственники их выкупают. А за тебя деньги никто платить не будет, потому что для всех ты предатель, и амнистия на изменников не распространяется. Ты всё понимаешь, что я говорю?
   Женька молча кивнул головой.
   -Тогда ты также должен понимать, что дела твои плохи. Выживешь сейчас, потом сам запросишь смерти. В России с клеймом предателя жить совсем не сладко.
   Капитан замолчал, наблюдая за Женькиной реакцией. Найдёнов проглотил липкую слюну, прохрипел сдавленным голосом.
   - А какой у меня выход? Вы ведь не просто так ведёте со мной душеспасительные разговоры.
   - Вот видишь я в тебе не ошибся, ты не дурак. Это радует. Война штука подлая и жестокая. Она ломает человеческие судьбы и превращает их в мясной фарш. Я хочу тебе помочь, потому что верю, ты не враг. Но и ты должен помочь мне.
   Женька молча слушал.
   - Один из братьев Усмановых, Ризван - довeрeнноe лицо шейха Абу-Бакра. Его ещё называют Арабом. В 1996 году назад Ризван прошёл подготовку в специальном тренировочном лагере под Кабулом. Занятия по тактике с ним проводил некий Беслаудин Рзаев, офицер пакистанской разведки, работающий под прикрытием гуманитарных организаций.
   В настоящее время Усманов находится в Грузии, но со дня на день мы ожидаем его появления в Чечне. Именно к его прибытию была подготовлена операция по уничтожению разведгруппы майора Селюкова. Бандитам необходимо было представить доказательства своих успехов в борьбе с неверными. Именно от результатов инспекции Ризвана Усманова зависит, какая сумма будет направлена боевикам.
   Мы сделаем так, чтобы ты снова оказался у Усмановых. Рано или поздно Ризван заявится к отцу. Ты дашь нам сигнал и на этом твоя задача будет считаться выполненной. Согласен?
   Женька ответил вопросом.
   - А у меня, что, есть выбор?
   Сазонов задумался.
   - Я думаю, что нет. Поэтому, ты сейчас подпишешь документы и дашь подписку. Твой оперативный псевдоним будет, ну-у-у, к примеру... свояк, или свой.
   Женька невесело усмехнулся:
   - Тогда уж лучше - чужой. И ещё объясните, как вы собираетесь уничтожать Ризвана Усманова, мне ведь надо вам сначала сообщить, а для этого оттуда ещё как-то выбраться надо?
   - Через 20- 25 минут после активации маячка на место подачи сигнала будет сброшен воздушный десант. Командир группы десантирования будет предупреждён о тебе. Ты уйдёшь вместе с десантниками. Уголовное дело в отношении тебя будет прекращено по амнистии. Дослуживать ты уже не будешь, пару - тройку недель полежишь в госпитале, пройдёшь обследование и на гражданку, к родителям.
   Несколько дней тебе ещё придётся посидеть в яме. Мы должны подготовить легенду по твоему возвращению к Усмановым. И поверь, что сегодняшний инцидент, это всего лишь часть плана по уничтожению бандитов, и твоей реабилитации. Через несколько дней, ты всё поймёшь сам. Подписывай здесь и здесь.
   Женька, не глядя, расписался на разложенных перед ним листах.
   Капитан нажал кнопку под столом. Вошёл караульный и Женька привычно, сложив руки за спину, шагнул за порог.
   - Меня не застрелят. Я им нужен...
   Он испытывал странное, необъяснимое состояние, сплошное нагромождение мыслей. Они роились у него в голове, отталкивая друг друга. Чувствовал он себя как-то беззаботно, пусто, не утвердившимся в разуме существом.
   На следующий день ближе к вечеру в яму опустили молодого чеченца. Звали его Умар. По словам Умара, его задержали во время зачистки села. В бандах он не был, оружия в руках никогда не держал, и надеялся, что в скором времени родственники соберут деньги и выкупят его. Умар хорохорился и делал вид, что ему совершенно не страшно.
   На следующую ночь пьяные контрактники вытащили их из ямы и долго били ногами. Умару сломали руку, а Женька долго уворачивался от ударов, привычно пряча лицо в колени, закрывая пах и живот. Контрактники бросили Умара и переключились на Женьку.
   Только под утро их бросили в яму. Умар стонал, прижимая к груди сломанную руку. Женька был без сознания.
   Прежнее, далекое, недавно пережитое состояние беспросветности вернулось к нему в облаке серого омрачения. Облако касалось просыпающегося сознания, оживляя его сдержанной болью. Но оно никак не могло устояться, боль балансировала на грани уходящего и приходящего сознания и там не было привычных мыслей о плене, о яме, о том что будет завтра. Он не думал о прошлой жизни, её не было, это был сон, мираж, виртуальная реальность. Он старался дистанцироваться от своего тела, от боли рвущей его на части и представить, увидеть себя через месяц, десять, двадцать лет. Когда то читал, кажется у Джека Лондона, что это возможно. Тайники сознания могут показывать не прошлое, а будущее. И казалось, что во-вот он увидит себя повзрослевшим и свободным или наоборот пустоту, тёмный и пустой туннель...
   Но тот, кто отмерял ему земное, вдруг изменил замысел, позволив лишь потоптаться на пороге будущего, и снова вернул в реальность.
   Тогда-то и появилась боль, исчезли тишина и невесомость, пропала легкость в светящемся сознании.
   Вернувшаяся жизнь началась с нового познания себя, и он поначалу испытал отвращение к будущим страданиям, даже вроде бы хотел попроситься назад. Но двери закрылись, боль проявилась неожиданно, стянув к себе все вялые мысли.
   Женька ощутил вкус собственной крови на засохших губах, а слух уловил чью-то едва узнаваемый шёпот.
   - Женька, Жека, ты живой?
   Он из последних сил поднялся. В несколько раз сложил кусок картона, сделал шину. Потом разорвал свою рубашку на ленты и прибинтовал картон к руке Умара. Их больше не били.
   Прошедшая ночь сблизила молодых людей. Умар растерял весь свой гонор и теперь не отходил от Женьки. Он спрашивал:
   - Жень, хочешь, мои родственники сообщат твоей матери, о том, что ты здесь?
   Женька равнодушно отвечал,
   - А что моя мама может сделать? Приехать в Чечню и забрать меня? Только кто же ей меня отдаст? Я теперь боевик, даже если к её приезду в яме не сдохну, всё равно мне конец. Да и я не последняя же сволочь, чтобы родную мать сюда тащить. А если с ней что-нибудь случится? Как мне потом на свете жить? Ты если выберешься отсюда, лучше сообщи обо мне Усманову Ахмету, он из села Галашки. Скажи, так мол и так, пропадает Женя. Не сегодня так завтра забьют шайтаны до смерти. Если захочет помочь, пусть вытаскивает меня отсюда.
   Однажды утром в яму опять сбросили верёвку, Умара вытащили из ямы. Женька помог ему выбраться, шепнул:
   - Если у тебя всё получится, не забудь про меня.
   Умар кивнул головой.
   Через три дня Женьку опять привели к Сазонову. У капитана было хорошее настроение. Он пододвинул Женьке стул, налил чаю.
   - Ну что солдат, наш план срабатывает, скоро будешь на свободе. Уже приходил человек от Усманова, предлагал за тебя деньги. Сговорились на четырёхстах долларах. Между прочим, ты стоишь дороже Умара, того отдали всего за двести баксов. Тебя ценят больше, наверное, в отношении тебя у боевиков более серьёзные планы.
   Ладно, пей чай и внимательно слушай. Мы предупредили твоего хозяина, что ты пробудешь здесь ещё двое суток. Если к завтрашнему вечеру не привезут деньги, мы отправляем тебя в Ростов. Выкупить тебя оттуда будет дороже и сложнее. Думаю, что уже завтра за тобой приедут.
   Недалеко от дома усмановых стоит старая крепость. Ты должен знать, сам, наверное там бывал.
   Женька кивнул головой.
   - Да. я был там.
   Сазонов разложил на столе фотографии.
   - Вот в этой стене, ты её легко узнаешь, вынимаются два самых нижних кирпича. Внутри ниши найдёшь всё необходимое на первое время- пистолет, пару гранат, спутниковый телефон, радиомаяк. Как только Ризван Усманов появится в отцовском доме, ты, под каким - нибудь предлогом покидаешь дом и активируешь маячок. Нажимаешь вот эту кнопку. Сам тем временем и ждёшь в развалинах крепости. Через двадцать-тридцать минут после подачи сигнала спецназ будет у вас. Как я уже тебе говорил, десантники о тебе будут предупреждены.
   Пароль - я чужой. Отзыв - чужие здесь не ходят.
   После выполнения задачи тебя и Ризвана заберут вертушки, доставят на базу в Ханкалу, а там уже тобой займутся те, кому нужно.
   Капитан Сазонов усмехнулся.
   - Ну что солдат, не передумал? Давай не дрейфь, всё должно закончиться хорошо.
   Как и говорил Сазонов, на следующее утро Женьку опять вытащили из ямы, но повели уже не к штабу, а на КПП. Метрах в ста от бетонных блоков стоял старенький жигулёнок. За рулём сидел незнакомый небритый мужчина средних лет. Рядом с машиной, опираясь на трость, стоял старый Ахмет. На его голове была каракулевая папаха, на груди несколько медалей. Старик не мигая смотрел куда-то вдаль, делая вид, или в самом деле не замечая пялившихся на него солдат. Женька остановился рядом, сказал:
   - Маршалла хулда хуна, а,- здравствуйте.
   Этим словам его научил Умар.
   Ахмед- хаджи опустил на него глаза:
   - Живой? Тогда поехали домой.
   Ехали молча. Женька сидел сзади, на ямах и кочках машину трясло, избитое тело болело. Он ёрзал на сиденье, стараясь сесть поудобнее. Водитель настороженно наблюдал за ним, бросая взгляды в зеркало заднего вида. Потом водитель, что-то спросил на чеченском, старик в ответ кивнул головой. Женьке показалось, что ехали они очень долго. По дороге несколько раз останавливались на блокпостах. Водитель выходил из машины, за руку здоровался с солдатом или милиционером, и после этого ехали дальше. Женька спросил:
   -Вы что всех знаете? Это всё ваши знакомые?
   Водитель засмеялся.
   - Нет, конечно. Просто, когда солдат или гаишник со мной здороваются, у меня в ладошке пятьдесят рублей сложены. Я передаю деньги и еду дальше. Как говорится кому война, а кому мать родна. Неплохой бизнес, правда Ахмед-хаджи?
   Старик строго молчал.
   - А вот скажи, отец, раньше тоже так было? Когда ты на войне был, можно было за деньги через немецкие или советские посты проехать? Представляешь, дал эсэсовцу пятьдесят марок и на танке прямо в Берлин, к Гитлеру в бункер.
   Старый Ахмед повернулся к водителю, хмуро сказал:
   - Не болтай ерунды. Раньше такого быть просто не могло. Ни немцы, ни русские взяток не брали.
   Я в июне сорок первого, когда война началась, в Белоруссии служил. Ну и конечно диверсантов немецких было полно, документы у всех лучше, чем настоящие, не подкопаешься.
   Остановили мы как-то чёрную эмку, а в ней энкаведешник в звании старшего майора и жена, лейтенант госбезопасности с пятилетним сыном. В тыл едут, по заданию НКВД секретные документы спасают. А старший майор, этот чин, кажется, соответствует армейскому генералу.
   Со мной старший наряда, старшина Виктор Ковтун, пограничник. И вот старшине показалось подозрительным, почему у матери с отцом глаза голубые, а у ребёнка карие. И мать курит постоянно, будто нервничает, как перед расстрелом. А у старшего майора пальцы правой руки от никотина жёлтые, будто бы он, самокрутку или сигареты курил. Сам понимаешь НКВДешный генерал вряд ли будет табак курить. Тогда что выходит, сигареты? Да ещё и до самого чинарика, пока губы обжигать не начнёт?
   А в СССР тогда все папиросы курили, сигареты только у немцев были. Ковтун тогда и ковырнул штыком ящик с документами. А там железо, рация. Лейтенантша эта, несмотря на то, что баба, сразу выхватывает наган и Виктору прямо в сердце. Тут я их одной очередью всех и положил, и мальчишку тоже. Ребёнка потом жалко было, но не изменишь ничего, война.
   А скажи мне, сейчас какой гаишник машину с генералом остановит, да ещё и документы проверит? Нет больше в русской армии таких смелых, как старшина Ковтун. Потому и наш Шамиль и дошёл до Будённовска. Жалко, что он денег с собой мало захватил, а так бы и до Москвы дошёл. Ельцина взял бы в заложники, или депутатов, вот тогда бы война сразу и закончилась.
   Женька опять подал голос:
   - А вы долго воевали?
   Старик помолчал, будто вспоминая.
   - Считай всю войну, с сорок первого по февраль сорок четвёртого. Я как раз с разведгруппой с немецкой стороны вернулся, языка- офицера притащили. Немец серьёзный попался, с важными документами. Я командиру полка доложил и только прилёг поспать, меня поднимают и в штаб. А там начальник особого отдела майор Гарбузов срывает с меня погоны, я за пистолет, но выстрелить не успел. Скрутили, связали, награды отобрали и в Северный Казахстан, в ссылку. А там уже все наши, кто доехать сумел, не умер по дороге. Брат мой Ильяс, на охоте был, когда чеченцев выселяли. Так с ружьём в горах и остался. Вот он почти десять лет воевал. Только не с немцами, а с советской властью. В пятьдесят третьем году, когда Сталин умер, он в наш дом пришёл. Там осетины тогда жили. Они его вилами закололи. Брат в горах замёрз очень, заболел, у печки пригрелся и задремал. Осетинам за него награду обещали, много он советской власти горя причинил. Начальника милиции убил, секретаря райкома. Солдаты его ловили, милиция, но всё бесполезно. Он такие тропы и норы в горах знал, что ни одна собака его найти не могла. Я когда из ссылки вернулся, искал этого осетина Марата Колиева, но он как сквозь землю провалился. Если мне всё же встретится когда -нибудь его сын или внук, убью не задумываясь. Кровная месть сроков давности не имеет.
   - Да-а-а, протянул водитель, я своего кровника тоже пять лет ждал. Контрактник, моего отца застрелил. Зимой 95 года отец вышел из дома, ему уже больше семидесяти лет было. Пошёл утром к колонке, воды набрать, а снайпер в засаде сидел, скучно ему стало, и от скуки решил развлечься. Пуля отцу прямо в голову попала. Чтобы контрактника оправдать, старику, потом гранату в руку вложили, вроде боевик. Суда так и не было, дело закрыли, я и не хотел, чтобы ему срок дали. Дали бы за убийство десять лет, где бы я его потом искал, самому бы пришлось садиться, чтобы кровника в зоне достать. Контрактник уволился и уехал к себе домой в Кемеровскую область город Юргу. Я разыскал его адрес, купил билет на поезд и поехал в Сибирь. Пока добирался, бывший контрактник по пьянке убил кого-то. Но аллах милостив, дали всего пять лет, наверное, за прошлые подвиги снисхождение сделали. Я пять лет каждый день считал, когда он выйдет. Перед освобождением неделю у ворот ждал, всё боялся пропустить или не узнать. Только он вышел, я за ним немного от лагеря отошёл и ножом его по горлу, как барана. Об одном только жалею, надо было напомнить ему про моего отца, чтобы перед смертью страшно стало. Хотя, может быть, контрактник отца и не помнил уже, той зимой на улицах каждый день трупы находили, солдаты со страху стреляли, а кто-то для развлечения, чтобы не заскучать.
   Женька спросил:
   - Дедушка Ахмед, а как вы меня нашли?
   - Умар сообщил, рассказал, что тебя бьют очень сильно, показал руку, которую ты ему спас. По родственникам собрали деньги и я поехал. Ты спас моего внука, я теперь твой должник. Ничего не бойся, у нас говорят, три дня ты мой гость, потом родственник.
   У чеченцев есть обычай, даже если твой враг постучался ночью в твой дом, ты должен его защитить. У нас есть такая старая легенда.
   На дне озера Кезеной-Ам когда-то находился аул Эзеной. В нём жили жадные и негостеприимные люди. И вот спустился с неба Бог и, как простой странник, стал проситься на ночлег. Отовсюду гнали его жители аула, и только на краю его, в дымной сакле бедной вдовы он нашёл и кров, и пищу. Разгневанный Бог решил уничтожить селение нечестивцев, забывших заветы отцов, забывших, что личность гостя -- священна. Он затопил селение и пощадил лишь семью гостеприимной женщины, потомки которой ушли дальше от озера и поселились на новом месте, там, где сейчас дымятся трубы аула Кезеной.
   Хотя с этой войной традиций в Чечне совсем не осталось. В Грозном, чеченская семья едет на своей машине, другие чеченцы их останавливают, избивают мужчину на глазах жены и детей. А вокруг тоже стоят чеченцы и делают вид, что не видят. Это Чечня? Я не узнаю этой страны. Я не узнаю свой народ. Чеченцы никогда не подчинялись ничьей воле. Они никогда ни за кем не шли, они не слушали никого, только своё сердце. Если сердце говорило, ты должен убить кровника, чеченец шёл и убивал. При этом он никогда не брал с собой помощников, он всё делал сам. Чеченец убивал врага и уходил в горы. А сейчас, у нас в Чечне кого только нет, и арабы, и хохлы и даже китайцы. Они что мусульмане? что они делают здесь? Арабы отрезают член, а потом голову русскому офицеру. А потом приходят солдаты и сжигают за это село. Арабы за убийство русского получают доллары, а мы получаем беду.
   Женька прикрыл веки, сказалась усталость последних дней и он задремал.
   Снилось ему мама, её тёплые руки и тревожный голос.
   - Женя, Женя.... ты где, сынок?..
   И не было сил подать голос и от отчаяния захотелось заплакать.
   Но плакать Женька уже не мог. Детство кончилось, он стал мужчиной.
   * * *
   Проснулся от скрипа железных ворот, машина въезжала во двор.
   Через несколько дней приехал Аслан, привёз Женьке новый паспорт. С потрёпанной и порядком замусоленной страницы на него смотрел молоденький парнишка лет шестнадцати. Кроме паспорта было ещё удостоверение беженца, выписанное на имя Беликова Михаила Юрьевича, уроженца города Грозного.
   Видя Женькино замешательство, Аслан захохотал:
   - Что, не хочешь быть Беликовым, солдат? Можем сделать тебя Усмановым, но только тогда придётся сделать тебе обрезание. А то милицейский патруль прикажет предъявить доказательства того, что ты мусульманин, а ты не обрезанец. И всё попался, объявят боевиком, не отвертишься. Милиция сейчас бдительная, везде ей террористы мерещатся.
   Прибежал Алик, запыхавшись сказал Женьке.
   - Тебя зовёт дедушка.
   - Алик, что случилось?
   Не знаю. Он тебе сам расскажет, не бойся.
   Старик был один. Он сидел за столом, морщинистыми руками перебирал какие-то старые бумаги, фотографии.
   - Посмотри сюда парень. Это мой отец, его звали Асланбек. Он служил в дикой дивизии, в царском конвое. На пожелтевшей фотографии стоял мужчина лет тридцати, в черкеске, с кинжалом.
   Этой фотографии почти сто лет. Ты знаешь как она сохранилась? Когда нас выселяли, я со старшими братьями был на фронте. В селе оставались только женщины, дети и старики. Моя мать первым делом собрала фотографии, чтобы дети, внуки, правнуки знали от кого они ведут род. Потому что мы чеченцы, нас мало, мы всегда воюем, и чтобы сохраниться как нация, мы должны всегда помнить о том, что мы чеченцы. Мы должны хранить наши традиции и сейчас это сделать трудно. Если ты чеченец -- ты должен накормить и дать кров своему врагу, который ищет спасения в твоём доме. Ты должен убить кровника, обязательно увидев перед эти его глаза , потому что ты не можешь выстрелить ему в спину. Ты должен отдать последний кусок хлеба другу, ты должен встать, чтобы приветствовать идущего мимо человека старше себя. Ты не должен бежать, даже если тебя окружила тысяча врагов. И даже если у тебя нет никаких шансов на победу, ты все равно должен принять бой. Ты не имеешь права плакать, что бы ни происходило. Пусть ты теряешь женщину, горит твой дом, погибают друзья, всё равно ты не можешь плакать, потому что ты чеченец, ты мужчина. Только один раз, всего один раз в жизни ты можешь плакать: когда умирает твоя мать.
   Ты уже давно живёшь в нашем доме и мне не всё равно, что потом буду говорить люди. Я думаю, что тебе надо повидать свою мать. И помни, ты всегда можешь вернуться в этот дом.
   Женька собрался в дорогу, Марьям положила в спортивную сумку пару футболок, спортивный костюм, еду. Алик шепнул:
   - Возвращайся. Я буду тебя ждать.
   Женька ехал в поезде. Колеса негромко постукивали на стыках рельс:
   -Домой... домой... домой...
   Вагон жил своей жизнью, бегали и играли дети, пассажиры пили чай, разговаривали, смотрели в окна. Глядя на мелькающие полустанки и перелески, Женька думал о том, что скоро окажется дома.
   За стенкой ехали солдаты дембеля, на станции Петров вал, поезд окружили женщины со снедью. Все наперебой предлагали рыбу, пиво, пироги с капустой, варёную картошку. Солдаты притащили в вагон бутылки с пивом и рыбу. К ним подсели несколько мужчин, завязался обычный в таких случаях дорожный разговор. Мужчины вспоминали свою службу, каждый из них рассказывал что-нибудь смешное.
   Женька думал: "А вот мне и вспомнить нечего, полгода учебки, потом Чечня, плен. Сначала русские били, потом чеченцы, потом опять русские. Кто я есть в этом мире?- чужой. Чужой для тех и для этих, чужой для всех. Одна только мама меня ещё, наверное, помнит, да может быть, Марьям за сына благодарит.
   Один из солдат качаясь, прошёл в туалет. Возвращаясь на своё место,остановился рядом с Женькиной полкой. Долго стоял рядом, пытаясь сфокусировать свой взгляд на его лице.
   - Земеля, ты, наверное не служил?
   - Да нет, служил.
   - Тогда пойдём, выпьем с дембелями.
   - Я не пью.
   - Тогда ты наверное не русский- ваххабит. Это они водку не пьют. А ну - ка, покажи мне свой паспорт.
   - Земляк, не газуй, я русский. И служил там, где тебе, судя по всему, бывать не пришлось.
   - Что - то ты, как-то непонятно говоришь, земеля, где это я не бывал? Ты меня, что, на фуй послал?
   Женька приподнялся на локте, приготовился ударить ногой в пьяное лицо.
   - Хайциа го дийна весур ву- сказал он на чеченском, потом повторил на русском иди домой и останешься жить.
   Фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.
   - Ты что, нохча?
   - Я русский, иди спать.
   Женька повернулся лицом к стене, прикрыл глаза, задремал.
   Спал он недолго, минут через десять-пятнадцать, состав дёрнулся, завизжали тормоза. Пьяные солдаты всё же передрались, кто-то из них сорвал стоп- кран.
   В вагоне появился милицейский наряд, у пассажиров проверяли документы.
   Сержант милиции наскоро пролистал Женькие паспорт. Скользнул взглядом, небрежно козырнул.
   - Счастливого пути.
   На вокзал Новосибирска поезд прибыл к обеду. На перроне стояли встречающие, носильщики с тележками, торговцы пивом, варёной картошкой, пирожками, мороженым. Женьку никто не встречал. Иначе не могло и быть. Евгения Найдёнова, который уезжал с этого вокзала с воинским эшелоном, больше не было на свете. Рядовой Найдёнов погиб в горах Чечни в декабре 2000 года. Сейчас вместо него вернулся уроженец города Грозного Александр Беликов.
   Ещё час Женька добирался на электричке до родного посёлка. Он смотрел в окно, узнавая и не узнавая родные места. Возвращался домой не он, двойник. Не дрожали руки, не было волнения.
   Палило жаркое солнце,зной, улицы были пустынны. Кое-где в пыли купались ленивые куры, в тени заборов лежали дворовые собаки.
   Дворовая калитка была заперта на щеколду. Мамин голос слышался в летней кухне.
   - Ну что ты ходишь за мной как привязанный, соскучился? Давай полакай молочка, а я кушать приготовлю и возьму тебя на колени.
   -Мама,- Женьке показалось, что он крикнул. Голос сел- мама-а-аааа!
   В летней кухне со звоном упала на пол банка. В следующее мгновение он уже держал мать за плечи, повторяя и повторяя:
   - Мама, не надо, не плачь. Не плачь мама, не плачь.
   Испуганный кот сидел на подоконнике, следя за Женькой настороженным взглядом.
   Когда немного успокоились, он кивнул на кота.
   - У тебя новый жилец?
   Она улыбнулась устало.
   - Да жилец. Прибился ко мне, в ту зиму, когда от тебя письма приходить перестали. На улице мороз, а я слышу - мяв, мяв. Вышла во двор, а он ко мне ластится, будто сказать что-то хочет. Я сразу поняла, что-то с тобой случилось. Прости сынок, что не уберегла тебя.
   - Да ты что мама, у меня всё в порядке. Просто служу в таком месте, что письма не доходят, секретная часть, потому и в гражданке.
   Мать накрыла на стол.
   Они сидели за столом. Маму интересовала его служба. Он он отшучивался, ссылался на секретность, потом сказал:
   - Мама, я схожу в клуб, может быть кого их одноклассников увижу... Ты не скучай, я недолго.
   Идти было недалеко, через две улицы показался дом культуры, где проходила местная дискотека. Гремела музыка. Перед крыльцом толпились парни, подростки. Девушки стояли отдельно. Шёл активный разогрев перед танцами. Парни обсуждали вчерашние кулачные бои, девушки бросали на них заинтересованные взгляды. Женька не останавливаясь прошёл в зал. Парни переглянулись, что-то сказали ему в след. Среди них не было ни близких друзей, ни даже шапочных знакомых. Было немного не по себе, это была не его жизнь, а какая-то незнакомая, чужая, непонятная. Накрашенные и разодетые девчонки, что то выясняющие между собой парни, какие-то разговоры ни о чём. К нему подошёл парень в белой рубашке, предложил выпить. Женька пил из протянутой бутылки, молча рассматривая танцующую молодёжь, односложно отвечая на какие-то вопросы.
   В клубе становилось тесно. Кто-то приходил, кого-то выносили. Несколько десятков ног в такт гремящим колонкам от души сотрясали пол. Около часа ночи раздался душераздирающий крик: "Наших бьют!". Вся толпа ринулась на улицу. Даже те, кто уже дремал на лавочке.
   На улице толпа била парня в белой рубашке. Все смешалось, несколько человек топталось на месте, мешая друг другу.
   Парень не сопротивлялся и беспомощно корчился под ударами в пыли. Женька схватил валявшуюся под ногами бутылку, ударил ею по стене, с розочкой в руке бросился в толпу.
   - Что вы делаете, суки! Вы же русские!..
   Его никто не слушал. Тогда Женька ухватил ближайшего парня за шею, зажал её подмышкой, поднёс к лицу страшную розочку.
   - Суки, все назад!...Вырежу глаза...
   Толпа остолбенела, подалась назад. Женька помог встать на ноги избитому парню.
   Поддерживая его за плечи, повёл его прочь. Довёл до дома. Потом долго сидел на крыльце своего дома, размышляя о том, кто он в этой жизни и как дальше жить...
   * * *
   Двоюродный брат Петька Кислов утром прикатил Женьке мотоцикл с коляской, радостно заорал:
   - Здорова брательник! Тётка сказала, что ты вернулся. Я сразу к тебе. Вчера вечером на танцах какой-то приезжий отличился. Выскочил с ножом на целую толпу наших. "Всех зарежу"!- кричит.. Ну вообще народ пошёл обезбашенный!
   Не слушая ответа и давая сказать ни слова:
   - А ты чо так долго в армии задержался? На прапора остался? Ну и правильно. Где бы не работать, лишь бы не работать!Гы-ыыыы!
   Ладно, брательник. Я чо пришёл то! Посмотри мотоцикл, Женёк, а то в воскресенье с матерью на картошку ехать, а он не заводится. Я и так его и этак, всё равно не хочет функционировать. У тебя же руки золотые, должно получиться. А с меня магарыч, сам знаешь. В субботу, тогда и зайду.
   Весь день Женька провозился со старым "ижом", которого помнил ещё с доармейских времён. Разобрал карбюратор, прочистил жиклёр. Решил промыть ещё и бензобак, на дне скопился какой-то осадок. Женька ворчал беззлобно: -Заправляют всякой гадостью, а потом ещё хотят, чтобы техника работала.
   В голову пришла мысль, что бензин вполне мог оказаться и самопальным, из чеченских самоваров. Считай, в каждом вайнахском дворе гонят бензин, а куда-то же его сбывать надо, Чечня маленькая, машин почти не осталось. Вот и идет всё в Россию. Когда ехал на поезде, на всём пути в окно наблюдал стоящие на трассе бензозаправщики.
   Канистры в доме не нашлось, пришлось взять несколько пластиковых бутылок и слить в них оставшееся в баке горючее. Время пролетело быстро, стемнело. Женька загнал мотоцикл в сарайчик, возился при лампочке. Мать несколько раз звала его ужинать, но ему хотелось закончить работу.
   Наконец работа была закончена. Уставший Женька вытер руки о ветошь, решил на следующий день поставить на место бензобак, залить бензин и завести мотор.
   Зашёл в дом, на столе стоял приготовленный ужин. Мать укоризненно покачала головой:
   - Ну что ж ты так поздно сынок, всё остыло уже. А как от тебя бензином то пахнет!
   Женька счастливо засмеялся:
   - Да мама, будто бы самого заправили. Ты ко мне огонь не подноси, а то, неровен час, вспыхну. Давай, наверное, я покушаю и лягу спать в сарайчике. Дай мне какое - нибудь одеяльце старенькое.
   Мать пробовала возражать, но Женька был непреклонен.
   - Мама я тебе весь дом бензином провоняю, к тому же мне вставать рано, хочу с утра с мотоциклом закончить. Тебя будить не хочу, отдыхай, у тебя же отпуск.
   Проснулся Женька сразу, будто его толкнули. В полной тишине он внятно слышал чей-то шёпот.
   - Товарищ лейтенант, а может, надо было ОМОН с города вызвать? Может быть он вооружен?
   - Мы пока ОМОН дождёмся, он десять раз уйти успеет. Сами справимся, сейчас ещё ребята с медвытрезвителя подъедут. Там бойцы хорошие, кого хочешь заломают. Этот тип уже больше года в федеральном розыске, а вот теперь и у нас появился, вроде мать повидать. У него где-то лёжка есть надёжная. Я его сегодня как увидел, обомлел аж. Мать моя женщина, сам в руки попал.
   - Товарищ лейтенант, а вы откуда его знаете?
   - Да я с ним в школе вместе учился, он на два класса младше был, такой тихоня. А сейчас в ориентировке пишут, дезертировал из части в Чечне, подозревается в участии в бандформированиях. Хватит болтать. Вы двое страхуете окна, а я с пистолетом ломаю дверь. Если он прыгнет в окно, можете приложить его колом, только не до смерти. Он нужен нам живой. Операцию начинаем, как только подойдет машина. Он в доме, я вчера сам видел, как он поздно вечером спать пошёл.
   Женька соскользнул с постели, в полной темноте нащупал бутылки с бензином. - Где-то здесь валялась изоляционная лента. Петарды лежали на том же месте, что и утром, в ящике с гвоздями и шурупами. Женька примотал изолентой взрывпакеты к горлышкам пластиковых бутылок. Получилось две увесистых гранаты. Заурчал мотор грузовой машины, заскрипели рессоры, потом хлопнули двери кабины. Это подъехал экипаж медвытрезвителя. Раздался громкий голос:
   - Слышь, Колян, ну где там твой боевик? Сейчас я его на британский флаг порву.
   Лейтенант зашипел от крыльца:
   -Тише вы олухи, разбудите. А так сонного возьмём, даже не ворохнётся. Один с оружием остаётся у машины, двое ко мне.
   Заскрипела калитка, зашуршали кусты. Женька чиркнул спичкой о коробок, поднёс пламя к горлышку бутылки. Зашипела петарда, Женька выдохнул: -Аллаху Акбар!
   Приоткрыл дверь и швырнул бутылку в кусты. Тут же поджёг вторую, кинул её в темноту, туда, где должна была стоять машина. Через секунду раздался хлопок и дикий нечеловеческий крик боли, переходящий в вой. Следом, ещё один хлопок и сноп пламени, вырвавший из темноты мечущиеся человеческие фигурки и тёмные окна домов, в которых отражались языки пламени. Вой не умолкал. Залаяли собаки. Женька выкатился из гаража, пополз в темноту. Перемахнув за забор, побежал в сторону трассы. Через пару километров прямо на трассе стояла заправка и рядом с ней круглосуточное кафе "Попутчик", где останавливались для отдыха дальнобойщики и транзитчики. До города было около тридцати километров, до границы области - триста. Главное было вырваться за пределы района. Пока обгоревшие менты дозвонятся до дежурного по отделу, а он свяжется с областным УВД, пока вызовут подкрепление да объявят план "Перехват", Женька рассчитывал быть уже в соседней области.
   Совершенно не было денег, но Женька отгонял от себя эту мысль, успеется, все вопросы нужно решать последовательно, учитывая степень их важности. На пятачке перед кафе стояло несколько Камазов. Водители спали в кабинах или сидели в кафе. За занавесками в освещённых окнах мелькали чьи-то тени. Женька присел в курилке.
   - Думай, думай, думай- твердил он себе, должен же быть какой-то выход. Не для того же ты выбирался из Чечни, чтобы сдохнуть здесь. Угнать Камаз? Нет, не годится, догонят. Да и на Камазах я никогда не ездил. В лучшем случае доеду до первого поста, и то, если не разобьюсь раньше. Идти пешком? Тоже не вариант. Думай, думай!
   Хлопнула дверь кафе, на крыльцо вывалился пьяный мужик. Под руку его поддерживала молоденькая девушка, она всхлипывала:
   - Папа, папочка, ну зачем ты так напился? Нам же ещё до дома час ехать, мы же разобьёмся. Ты ведь даже идти не можешь.
   Мужчина еле шевелил языком:
   - Молчи, отец сам знает, сколько ему пить. У меня праздник, день военно-морского флота, имею право выпить.
   Девчонка продолжала плакать:
   - А до этого у тебя был день строителя, потом всемирный день защиты детей и взятия Бастилии. Я тебе тысячу раз говорила, не смей пить за рулём, я ещё жить хочу.
   Отец и дочь с трудом сошли с крыльца. Мужчина всем телом повис на плечах девушки, которая еле тащила его на себе. Они зашли за угол кафе. Женька всмотрелся в темноту. У забора стояла какая-то легковушка. Мужчина долго не мог попасть ключом в дверной замок, пока девушка не забрала у него ключи и не открыла машину. Но мужчина оттолкнул девушку и полез в заднюю дверь. На четвереньках он влез на сиденье и лёг, как эмбрион, подогнув ноги в коленях. Девушка беззвучно плакала, пытаясь растолкать пьяного отца. Женька неслышно подошёл к машине, дотронулся до её плеча. Постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче и доброжелательнее.
   - Девушка, я могу вам чем-то помочь?
   Она резко обернулась, в свете фонаря блеснули белки глаз.
   - Красивая, отметил он про себя.
   - Девушка вы не бойтесь, я студент, путешествую автостопом. Если хотите, я могу сесть за руль, накормите за это меня ужином. Ну что согласны?
   Боясь, что она передумает Женька сел за руль, быстро завёл двигатель.
   - Ну, садитесь же скорей! Поехали.
   Осторожно, стараясь занять как можно меньше места, девушка села на переднее пассажирское сиденье. Женька предупредил,
   - Показывайте дорогу, я ведь не местный.
   Ехали молча, Женька напряжённо всматривался в темноту, девушка изредка бросала:
   - Налево, направо, теперь всё время прямо...
   Проехали село, выехали на просёлочную дорогу. По обочинам дороги тянулся лес.
   Женька нарушил молчание.
   - Давайте хоть познакомимся, а то едем молча, как немые, да ещё и через тёмный лес. Я даже бояться начинаю, вдруг вы меня завезёте куда-нибудь в тёмное, глухое место и убьёте.
   Девушка неожиданно звонко и облегчённо засмеялась.
   -Вы, правда, меня боитесь? А я вас. Подошли так неожиданно, как кошка. Свалились как снег на голову, помощь предложили. Сейчас так не бывает, каждый сам за себя. Это раньше, папа рассказывал, стоило только на дороге поднять руку и все останавливались. А сейчас нет, бандитов боятся, маньяков. А вы, из какого города, где учитесь?
   -В Москве, в университете. Живу в общежитии.
   - Ой, а я никогда в Москве не была, расскажите как там?
   Женька и сам никогда не был в Москве, но принялся вспоминать всё, что когда-то слышал или читал.
   - Москва интересный город, десять миллионов жителей и столько же приезжих. Иностранцев много в институтах учится, негров, индийцев, китайцев. Полный интернационал. У меня самого приятель африканец. Ну, правда он не совсем негр. Его мама откуда-то из Украины, а отец из Конго приехал в Киев, учиться на врача. Потом студент уехал на родину, а девушка родила сына, назвали Антоном. Представляете, сам чёрный, а зовут Антон Бойко. Ну, потом прошло двадцать лет, Антон в армии отслужил, вернулся домой и тут письмо приходит, что его разыскивает отец, тот самый студент. Оказалось, что он происходит из известной королевской семьи и его клан сейчас правит страной. Ну, отец вызвал Антона к себе в Африку, там он поменял имя, стал Антуан Франсуа Бойко-Диарра. Сейчас Антон учится вместе со мной, а когда получит диплом, уедет в Конго и станет там королём.
   - А вы кем будете, когда учиться закончите?
   - Я хочу историком стать, чтобы прошлое изучать. Буду книги писать о мушкетёрах, о разных приключениях, о пиратах, о путешественниках.
   - А про нас тоже напишите, про наше время?
   - А что хорошего в нашем времени? Что о нём можно вообще написать? Что тысячи бездомных милостыню просят? Что в Чечне людей просто так, ни что убивают? Что одни богатеют и не знают куда деньги девать, а другим есть нечего? В плохое время мы живём. И вообще, что мы заладили, всё вы, да- вы. Давай просто - ты, так проще. К тому же возраст у нас с тобой одинаковый. Тебе сколько лет и скажи, наконец, как тебя зовут? А то буду, как в трамвае обращаться, девушка, передайте на билетик.
   Она прыснула в кулак.
   - Смешной ты, сам никак не назвался, а на меня ругаешься. Марина меня зовут, в этом году школу закончила.
   Женька не отрывая взгляда от дороги протянул руку.
   - Михаил, будем знакомы.
   - А ты похож на моего брата, его тоже Мишей зовут.
   - А где сейчас твой брат?
   - В армии служит, на Тихоокеанском флоте. Вот отец и решил день Военно-морского флота отметить. Как же, сын моряк.
   - А ещё кто с вами живёт, дедушка, бабушка, тётушки, сёстры.
   - Да нет больше никого, вдвоём мы с отцом остались. Мама год назад умерла, от рака.
   Женька тронул её за руку.
   - Прости, я не знал.
   - Да ладно чего уж там. У меня уже всё отболело. Это раньше я даже вспоминать о маме не могла, сразу плакала. А сейчас уже говорю о ней спокойно. Как мамы не стало, мы все из села на пасеку в лес переехали. У нас там дом, баня, скотина своя- корова, овцы, козы, несколько поросят. Работы много, скучать некогда. Только вот когда спать ложишься, не по себе становится, я ведь мечтала актрисой стать. После школы собиралась тоже в Москву ехать, в театральное училище поступать. Да видно не судьба.
   А ты счастливый. Сейчас вернёшься в Москву, и опять учиться будешь. Девушка твоя, уже, наверное соскучилась.
   - Да ты знаешь Марина, как-то так получилось, что девушки нет. Хотя нет, нравилась мне одна женщина, думаю, что и я ей тоже. Её звали Марьям.
   - Необычное, какое имя, Марьям. Она что тоже иностранка, как твой друг?
   - Да нет, она не иностранка, хотя и не русская. Она чеченка.
   - А как ты познакомился с чеченкой? Интересно, расскажи. Она красивая?
   - Слушай Марина, у тебя столько вопросов, что мне за неделю не рассказать.
   - А ты оставайся, отдохнёшь, в бане с отцом попаришься, она ему завтра понадобится, чтобы похмелье веником вышибить.
   - Ладно Марина, уговорила, я пожалуй погощу у вас пару деньков.
   В это время на заднем сиденье заворочался пришедший в себя отец.
   - Марина, деточка, где мы?
   - Папа не волнуйся мы уже рядом с домом, минут через десять приедем.
   - А кто это рядом с тобой? Это что твой знакомый?
   - Папа, это Миша студент из Москвы. Спасибо, что он согласился довезти нас до дома. А то пришлось бы ночевать в этом кафе, ты хоть представляешь, корова не доена, скотина голодная, дом без присмотра.
   - Ну всё дочка, всё, последний раз, завязываю с пьянкой.
   В это время фары высветили серый бревенчатый дом, какие-то постройки, луч света уперся в дощатые ворота.
   Приехали.
   Больше недели Женька жил в доме Тимофеевых. Помогал Степанычу, отцу Марины по хозяйству, вместе починили забор, перебрали и смазали генератор. В воскресенье с утра, Женька решил сходить на озеро. Марина мыла полы, её отец возился с ульями. Листва на деревьях была уже золотисто-багрянной. Ветер трепал пёстрые листочки и устилал ими пожухшую траву.
   Озеро со всех сторон было окружено лесом. Стоило чуть отойти от дома, как сразу же начали попадаться сыроежки. Утро только начиналось. Солнце пряталось за деревьями, от озера тянуло сыростью. Женька не спеша вышел на поляну. Здесь было теплее, у самой тропки, краснели ягоды малины. Тропинка теперь круто сбегала вниз, ныряя прямо в озеро.
   Женьке сбежал по тропинке, разделся и прыгнул в воду. Несмотря на август, вода была ещё тёплой. Он радостно фыркнул и поплыл на середину озера. Потом развернулся и поплыл обратно. Выйдя из воды долго сидел на мостках, опустив в воду ноги, наблюдая как осторожные гольяны прикасаются открытыми ртами к его пальцам.
   Возвращаясь он увидел, как от ворот отъехала красная Нива. Чувствуя недоброе, прибавил шаг, потом побежал. У стоящего во дворе Москвича было разбито лобовое стекло, побиты фары.
   В доме слышался плач. Ногой распахнув дверь Женька ворвался в комнату. Марина рыдала сидя на кровати, держала руками ворот разорванного платья.
   - Где отец? крикнул он - Живой?
   - Они его избили и посадили в погреб. Женя помоги ему!
   - Позже. Быстро рассказывай, кто здесь был, кого они искали?
   - Это бандиты, Женя. Они приезжают из города, каждый месяц. Собирают дань с фермеров, коммерсантов. В прошлом месяце отец отдал им не все деньги, а сегодня они сказали,что мы должны заплатить им в два раза больше. Бандиты сказали, что включили нам счётчик.
   - Сколько их было?
   - Двое. Их было двое.
   Женька зашёл на кухню, снял со стены большой кухонный нож для разделки мяса, провёл ногтем по его лезвию. Усмехнулся каким-то своим мыслям, засунул нож в рукав свитера. Все действия его были размеренны и продуманы, было ощущение того, что он уже не раз проделывал эту работу. Так ребята в роте собирались на боевые, так сыновья Ахмета спускались на равнину. Не спеша набивали в магазины патроны, вкручивали запалы в гранаты, раскладывали их в карманы разгрузок, прятали острые ножи.
   Подошёл к девушке, она уже не плакала, а только лишь горько всхлипывала, забившись в угол кровати и прикрывая простыней голое тело, сказал:
   -Не плачь сестрёнка, они больше сюда не придут. Я сейчас уйду, но ты не бойся, больше вас никто не тронет. Если кто-нибудь будет спрашивать обо мне, отвечайте, не видели, не знаем. Отца выпустишь когда я уйду. Пусть остаётся дома.
   Погладил её по голове как маленькую и вышел.
   В город вели две дороги. Одна грунтовка, предназначенная для транспорта, шла в обход леса. Другая, еле видная тропа, почти тропинка - напрямую через лес. Если двигаться по ней, можно было срезать крюк и выиграть минут тридцать- сорок.
   Сибирское лето умирало. Съеденная солнцем трава совсем поблекла. Даже та, нетронутая, растущая вдоль кряжистых широких сосен пожухла и старилась прямо на глазах.
   Женька увидел серую мышку полевку. Зверушка торопилась домой, пряча за щеками зёрнышки, наверное деткам. Она совсем не боялась человека, пусть его боятся свои двуногие.
   Зверек посмотрел на человека глазками- бусинками и побежал дальше. По всем расчётам, машина должна была появиться только минут через десять.
   Женька к этому времени снял с головы платок, расстелил его на дороге, встал на колени и начал молиться, как молились далёкие предки перед битвой своему единственному Богу, дарующему жизнь или наоборот смерть.
   Красная "Нива" показалась только минут через пятнадцать, видно останавливались в пути по нужде. Женька не обращая ни на что внимания невидяще смотрел на опускающее к горизонту солнце.
   - Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа... Он едва раздвигал губы
   слова молитвы звучали как шёпот, как струйки дождя.
   - Живый в помощи Вышняго... Заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него... Через образовавшийся пролом, через чёрную окровавленую дыру в душе в сердце вошло спокойствие... ...Яко ты, Господи, упование мое...
   Молитва стала единственной реальностью призрачного мира, и слова её звучали, как слова присяги, обещания выстоять, без которого теряло смысл всё остальное- ...и пореши льва и змия. Яко на Мня упова...
   Ему показалось, что рядом с ним возникли души его предков воинов.
   И слова молитвы неслись к ним, пробиваясь через камни, разрывая на мгновение плен мрака потустороннего пребывания их в скорбных местах обитания, как напоминание о бренности и ничтожности перед лицом Смерти.
   Молитва льётся и льётся, и слова её растворяются в вечернем воздухе...
   Пауза...
   - Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его... ...яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога...
   Не было прошлой жизни, не было мира - была одна только иллюзия того, что война в его жизни присутствовала всегда и будет вечно. Страх, опасность, ощущение того, что ты лишний, чужой в этой жизни -всё это навязчивая сюрреальность, претендующая на вечность.
   - ...и со всеми святыми во веки. Аминь.
   Всё... машина почти упёрлась бампером в грудь.
   На мгновение повисла тишина, нарушаемой только лишь шёпотом автомобильного двигателя.
   От стоящих вдоль дороги сосен потянуло холодом, небо мгновенно потемнело.
   - Ты чего там расселся, конь педальный? Ну- ка уйди с дороги.
   Сытые, самодовольные хари прилипли к стеклу. Золотые цепи на крепких мускулистых шеях, короткая стрижка, уверенные в своей правоте глаза.
   - Ты плохо слышишь урод? Тебе прочистить уши?
   Двое парней в спортивных костюмах неторопливо выбрались из машины. Вразвалку подошли к Женьке. Над его головой взлетел кулак.
   - Господи, дай мне сил...
   Первый парень ничего не успел понять, Женька поднырнул под его руку, коротким тычком вогнал нож в правое подреберье. Не пытаясь удержать падающее тело выдернул окровавленный нож и развернулся лицом ко второму:
   - Де дика хуьлда хьан. Здравствуй мой белый хлеб, сейчас я буду тебя есть- Женька опять не знал, почему он заговорил на чеченском. В глазах парня отразился ужас:
   - Слышь братан, так ты из бригады Бесика. Мы же со зверями, с вами то есть не воюем и это наша точка. Ты что- то попутал!.
   Женька ударил его кулаком в кадык.
   - Закрой рот, тварь.
   Пока парень хрипел и кашлял лёжа на земле, Женька скрутил за спиной ему руки. Вытер окровавленный нож о его небритую щёку.
   - Ну что, молись сука, сейчас я буду тебя медленно резать. Ты хорошо меня слышишь? Медленно и с очень большим удовольствием резать. Твоему дружбану повезло больше, он уже не чувствут боли. Он в царстве вечной охоты.
   Парень судорожно забился в конвульсиях, пытаясь разорвать верёвку, связывающую руки.
   - Братан, подожди, давай разберёмся. Мы стоим под Пашей Цирулём и если какая-то непонятка возникла, зачем нам-то воевать. Скажем бригадирам, пусть они на стрелке и решают.
   Женька медленно провёл ножом по его груди. Острое лезвие разрезало белую ткань футболки, задевая кожу. Края ткани набухли кровью. Лежащий на земле человек завыл, пытаясь на спине уползти от этого человека с такими страшными глазами.
   - Хочешь жить? По глазам вижу, хочешь. Тогда я дам тебе шанс. Только один. Хочешь?
   Спортсмен закивал головой.
   - Сейчас я дам тебе телефон и ты скажешь, что всё в порядке, деньги у пасечника вы забрали. Сейчас на полчаса заедете к Бесо и потом на базу. Ты меня понял?
   Потом я довожу тебя до города, выливаю в горло литр водки, чтобы ты сразу отрубился и на меня свою братву не навёл, бросаю тебя и ухожу. Сейчас ночью ещё тепло, не замёрзнешь. Машину заберу, уж не обессудь. Ну так что, по рукам?
   - Да, да, да! Я согласен, телефон в машине. Найди в памяти - Цируль.
   Женька поднёс к его лицу телефон:
   - Павел Андреевич, это я, Игорь Жокей. Да, всё сделали, бабки взяли. Мы тут на часок к Бесику заскочим. Да нет, всё нормально. Мы машину его нечаянно зацепили, сейчас рамс этот разведём, за ущерб заплатим и домой. Нет, помощь не нужна. Да, конец связи.
   Женька забрал у него мобильник, медленно положил к себе в карман. Потом обыскал машину, нашёл помповое ружьё, спортивную сумку с деньгами. Подумав, разрезал верёвку на руках пленника.
   - Грузи подельника в машину, в багажник, быстро. Садишься за руль, я сижу рядом. Учти патрон в стволе, твои яйца у меня на мушке. И ещё, если нас остановят менты, первым выстрелом я валю тебя, потом мусоров. Будешь себя хорошо вести, будешь жить. Поехали.
   Перед тем как сесть в машину Женька снял с водителя кроссовки, вытащил из них шнурки. Привязал левую руку водителя к рулевому колесу. Сказал:
   - Так будет лучше, спокойнее для обоих и не трясись как ишачий хвост. Ты судя по всему везунчик. Вполне ведь мог на месте своего напарника оказаться, но наверное в детстве гавно полной ложкой хлебал.
   Бледный водитель лишь криво улыбнулся в ответ. Его лицо было покрыто каплями пота, футболка стала мокрой, бурое пятно крови растеклось по груди, но водитель не замечал ничего. Женька снял с себя ветровку, бросил водителю на колени:
   - Накинь на себя, везунчик, а то у тебя видок такой, будто ты убил кого. А потом съел.
   "Нива" двигалась к городу просёлочными дорогами, старательно объезжая милицейские посты и населённые пункты. В стороне мелькнули светящиеся окна.
   - Что это? - Шёпотом спросил Женька.
   - Заправка частная, тоже наша точка.
   - Заправщик тебя знает?
   - Знает. Я пару раз у него деньги забирал.
   -Тогда подъезжай ближе и скажи пусть зальёт полный бак, принесёт литр водки и лопату. Между делом скажи ему, что к Бесо едешь. И помни про яйца, они тебе ещё пригодятся. Понял?
   - Понял, понял. А лопата зачем?
   - Напарника твоего прикопать, или предпочитаешь его на дороге бросить?Подъехали к серому бревенчатому дому, во дворе горел свет, на улице стоял топливозаправщик, старенький газ-53.
   Женька уронил голову на боковое стекло, натянув на глаза вязаную шапку, делая вид, что дремлет.
   На короткий сигнал, выглянуло испуганное лицо хозяина.
   - Привет Игорь. А чего так рано, сегодня ведь только середина месяца, у меня ещё две недели. Сейчас денег просто нет.
   - Да ты не парься, мы не за этим. К Бесику едем, надо вопрос один серьёзный решить. Ты вот что, машину нам залей и с собой пару пузырей дай. Ну и на закусь чего-нибудь собери.
   Хозяин засуетился,
   - Сейчас, сейчас бабе своей скажу, она мигом организует. А то может быть в дом пройдёте, по стаканчику пропустите, мяска поджарю.
   Жокей вопросительно поглядел на Женьку, тот отрицательно качнул головой. Пока хозяин возился со шлангами, его жена, молодая грудастая девка принесла снедь. Передавая пакет водителю зыркнула глазами по салону. Женьку прошиб холодный пот. Запомнила сука титькастая. Постарался ещё больше отвернуть лицо в тень.
   Подбежал хозяин.
   - Всё Игорёк, машину заправил в лучшем виде, теперь можно ехать. И скажи хозяину, что к первому числу все налоги будут уплачены. Только вот торговли сейчас совсем нет, еле еле концы с концами свожу. Ты бы походатайствовал, Игорёк. А? Сам знаешь, в долгу не останусь. Подъедешь, баньку затопим, шашлыки под водочку холодную, то, сё. Катюха моя подружку пригласит.
   Водитель важно кивнул головой.
   - Ладно, я побазарю с шефом, не ссы. И принеси мне лопату.
   Хозяин не сдержал удивления.
   - Зачем тебе лопата, ночью?
   -Зачем, зачем! Червей копать. Будто не знаешь какой ночью клёв. И пошевелись. А то сам к рыбам поедешь!
   Перепуганый хозяин принёс лопату.
   Нива рванула с места. Будто продолжая начатый разговор, Жокей, поделился с Женькой.
   - Видел его жену? На двадцать лет моложе себя взял, а она баба ядрёная, в сексе видать злая, так глазами и зыркает. Я её ещё в прошлый раз заприметил, вот следующий раз подъедем, посмотрим что к чему. Думаю хозяин против не будет, он за бабки сам отдаться готов, а ей сам бог велел. А то может вернёмся, посидим, выпьем?
   Не отвечая на его вопрос, Женька махнул рукой.
   - Дави на газ и посматривай по сторонам. Может быть овраг какой увидишь Надо нам твоего друга разбойничка прикопать, чтобы зверьё не достало.
   Жокей кивнул головой:
   - Окей, я кажется знаю такое место. Километрах в пяти отсюда раньше деревня была, потом молодёжь разъехалась, а старики поумирали или к детям перебрались. Их дома на дрова разобрали или туристы пожгли. Остались ямы от погребов, там и копать особо ничего не надо. Так, от мусора очистить и готова могилка. Ну что едем?
   - Давай, едем.
   Минут через пять показались несколько побеленных известью саманных построек. Бывшие коровники, догадался Женька, из навоза и глины, потому и не сожгли. За коровниками стояли закопчённые печи. Чёрные трубы тянулись в небо, как обожжённые руки. Женька поёжился, как после бомбёжки. Машина затормозила. Несколько секунд они молча смотрели в темноту, рассекаемую светом фар на две половины.
   - А может возьмёшь меня в город? А то я со страху здесь окочурюсь. Я темноты боюсь и покойников.
   Женька хлопнул его по плечу:
   - Мужчину закаляют перенесённые опасности и страхи. Если ты победишь свой страх, тогда будешь непобедим. Давай иди работать.
   Жокей сноровисто спрыгнул в яму, Женька отложил ружьё в сторону, задумчиво смотрел в ночь. Снова темнота, холод, одиночество и опять один.
   Из ямы раздался голос:
   - Босс, давай руку, усыпальница для Санька готов. Женька удивился тому, что за несколько минут, что Жокей чистил яму, у него совершенно изменился голос. Сейчас это был уже не сломленный страхом человек, а зверь, готовый к прыжку. Женька усмехнулся, подошёл к краю ямы, Жокей улыбался, тянул руку.
   - Босс, давай вытягивай меня отсюда. Освобождаю спальное место для другого клиента...для Санька.
   - Да нет, ты уж сам. Мужчина должен всегда выбираться сам. Вот тебе доска, карабкайся.
   Кряхтя и отдуваясь Жокей выбрался наружу. Женька отвернулся, полез в машину:
   - Давай, вытаскивай своего приятеля, заодно и помянем раба Божьего, овцу заблудшую, Санька.
   Когда он повернулся, на него смотрел ствол ружья.
   - Ну что, зверюга? Вот и конец тебе пришёл. Иди к яме, я тебя тащить не буду, спешу, домой уже пора. И так задержался с тобой. Но если сам в яму прыгнешь, я тебя присыплю, чтобы крысы не сожрали. Обещаю.
   Женька смотрел исподлобья.
   - Стреляй, не надо тянуть, а то можешь потом передумать.
   Щёлкнул боёк курка, ничего не понявший Жокей передёрнул цевьё, досылая патрон в ствол. Ещё один щелчок...
   - У тебя ничего не выйдет, я вынул патроны. Ты не Жокей, ты тупой осёл,который уже сошёл с дистанции..
   Жокей бросился вперёд, но наткнулся грудью на острие ножа. Подламывая колени , как сноп повалился вперёд.
   - Ну вот, я же сказал, что до финиша ты не добежишь.
   Женька за ноги оттащил трупы к яме, забросал землёй и мусором. Открыл бутылку водки, вымыл руки.
   Неожиданно, его лица коснулось что-то невесомое, осенняя паутинка или
   дуновение ветра. Женька не заметил этого касания и лишь досадливо дёрнул щекой, избавляясь от неприятной соринки. Он ещё не знал, что души убитых людей, прощаясь с бременем земной жизни, всегда смотрят в лицо своего убийцы.
   * * *
   Женька шёл по городу, и он принимал его автомобильным гулом, непривычным запахом выхлопов автомобилей, ярким светом рекламы и полным равнодушием
   человеческих глаз.
   На замусоренной остановке, напротив вокзала, что-то громко обсуждала подвыпившая кампания, под прозрачно выгнутой пластиковой крышей, рядом с раздутыми сумками устало присели две пожилые цыганки.
   Он стоял и смотрел на красные огоньки, на окна комнат и квартир, зажегшихся напротив. За каждым шла жизнь, там жили люди, ругались , мирились, читали книги, рожали и воспитывали детей. И ничего с этим сделать нельзя, так все построено и так случилось в жизни. Он стоял и смотрел на окна, на огоньки, завидуя тем людям, у которых был дом. А кто ждёт его? Может быть Господь укажет путь? И пришло решение, идти утром в церковь. Бабушка Галя любила повторять:
   - Вера- это корабль спасения в огромном море жизни.
   Проведя ночь на лавочке в глубине парка и не сомкнув глаз, утром Женька пошёл в Храм.
   В церкви шла служба, несколько человек исповедовались и с десяток прихожан слушали проповедь, день был Пантелеимона- целителя. Зашла пожилая пара, встали в уголок под лампу - писать записки, о здравии, об упокоении.
   Подошла женщина в чёрном монашеском платке, собрала оплавленные огарки свечей.
   Женька несмело спросил:
   - Матушка, можно ли мне поговорить со священником.
   - Да, можно, но только после службы. Подождите его.
   Через полчаса к Женьке подошёл священник средних лет. Спросил:
   - Ты хотел со мной поговорить, сын мой?
   - Благословите, батюшка!
   - Бог благословит!
   - Окажите помощь, батюшка, подскажите как жить. Остался один на свете, нет ни денег, ни документов, ни желания жить.
   Священник внимательно посмотрел ему в глаза и спросил:
   - Ты крещёный, сын мой?
   - Да, крещёный.
   - Тогда для твоей души нет лекарства лучше, чем молитва. Молитва - это стена, ограждение сердца. Его покой и мир.
   Тебе надо пожить среди верующих, успокоиться, а потом учиться строить жизнь заново. Привыкать жить как все.
   Сейчас я отведу тебя в трапезную, там тебя накормят. Ну а в дальнейшем, Господь управит.
   В трапезной храма, где Женьку впервые за несколько дней поел, пожилые женщины пекли просфоры, здесь по-домашнему пахло тестом. На столе стоял пузатый самовар, чай наливали в расписные чашки, и Женьке страшно захотелось, чтобы время остановилось. Чтобы навсегда в прошлом осталась Чечня, страх, смерть и всегда на столе стоял фарфоровый весёлый чайничек, чтобы всегда улыбались эти добрые женщины.
   После трапезы Женька вместе с батюшкой прошёл в бомжиный приют. Это был большой двухэтажный дом, покрашенный в зелёный цвет. На цепи скучала дремлющая собака, сарайчики, огород. Деревянная скрипучая лестница на второй этаж. У входной двери - распорядок дня, в рамочке - поучение "О матерном слове" Иоанна Златоуста. Батюшка поясняет:
   - Мужчины днем на работе, дома только женщины.
   Через три часа на обед будут "щи", а на ужин каша с маслом. Водка и вино запрещены. Вместо спиртного вечером чай с вареньем и сладкими пирожками. Разговоры по душам. Есть комната с книгами, в которой собраны в основном книжки советских писателей, Фадеев, Гайдар, Горький. Есть и зарубежная классика, про любовь, но читают её в основном женщины. Мужчины предпочитают книги про охоту и рыбалку, или о войне. Современное непотребство не держим, всяких Лимоновых и Сорокиных не признаём. Но это в том случае, если будет время и останутся силы. Потому что день у нас расписан по минутам. В шесть тридцать - подъем. В семь - утренняя молитвы. В восемь - завтрак. С девяти до девятнадцати - работа.
   С четырнадцати до пятнадцати тридцати - обед и чтение духовной литературы. После работы -ужин. А с двадцати одного до двадцати двух - вечерние молитвы. И сразу отбой.
   Всё это батюшка рассказал во время экскурсии по дому.
   Женьке показали банки с заготовками, двух свинок в сарайчике, двух коров, баню. Хозяйство было натуральное, существовали тем, что сами вырастили, и тем, что заработали на городских стройках, в храме, да тем, что добрые люди жертвовали.
   Недалеко от вокзала находилось армянское кафе "Кавказ". Армяне- православные люди, жертвовали молельному дому, что могли. В основном продукты.
   По вечерам Женька должен был приезжать с тележкой и забирать, всё, что оставалось от обедов и ужинов.
   * * *
   Однажды Женька разговорился с батюшкой, отцом Виктором. Тот рассказал в чем секрет его дома. Этому его никто не учил, принципы он угадал интуитивно - душа подсказала, жизнь заставила. В доме не было никакого персонала, самоуправление. Бездомные не признают никакого начальства, они слушаются и понимают только своих. Никаких инструкций. Для социальных служб работа с бездомными - тяжёлая и неприятная обязанность. Куча инструкций, а придет человек, нуждающийся в помощи и не знают, что с ним делать - не имеют права поселить, не имеют права лечить. А у батюшки столовая - для голодных. Аптечка с лекарствами и травами для больных телом. Молитва для больных духом. Пришел голодный человек - покормят без всякой справки. Больного полечат. Обиженного пожалеют.
   А дальше - кто как. Кто неделю проживет, кто месяц, а кто-то остаётся насовсем. Если в сердце поселится смирение, то жизнь земная станет раем.
   Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает, как наше зрение различает цвета: вот - кротость, вот - милосердие, вот - гнев, вот - тоска и т.д. Отверзаются очи сердечные только благодатью Божией. Это чудо. Чудо исцеления слепого.
   Я ведь тоже не всегда так думал. В прошлой жизни я был офицером, танкистом. Жена красавица, а сам хотел непременно стать генералом. В ноябре 1994 года вызвали в особый отдел бригады, спросили:
   -Ты хочешь в академию?
   Я ответил согласием,- конечно же хочу.
   - Тогда надо будет съездить на небольшую войну, защитить русскоязычное население в Чечне. Воевать не придётся, тупые чурки разбегутся при виде наших танков.
   Я согласился. Сначала отправили в Моздок, там получили танки. А утром 26 ноября получили приказ, идти на Грозный.
   Мы шли как на параде - с открытыми люками. За нами пехота, ополченцы Руслана Лабазанова. А потом по бортам вдруг ударили гранатометы... Мы так толком ничего и не поняли, никто даже выстрелить не успел. Да и не готовы мы были стрелять. Стоял сплошной кромешный ад. Ничего не было видно, машина тряслась от попаданий. Мысль у всех была только одна - выбраться. Рация молчала, слышались только крики и стрельба. Всё было как в кошмарном сне. Потом наша машина загорелась. Наводчик рванулся в верхний люк, и и повис в проёме, его срезало пулей или осколком. Я за ноги затянул его обратно в башню. Вместо лица каша. Рванулся из машины сам...Пуля ударила в плечо, потерял сознание. Очнулся в каком- то подвале, вокруг чеченцы. Плен... какой-то бородатый врач, может быть русский, может чеченец вытащил пулю.
   Когда пришёл в себя пришли чеченцы и сказали, что министр обороны отказался от нас. Сказал. Что мы давным давно уволены из армии, и в Чечню поехали сами, в качестве наёмников.
   А потом меня просто без обмена и безо всяких условий отдали нашим, потому что я уже доходил, просто умирал. Чеченцы вывезли меня из города и передали каким то монахам или священникам. Я не помню, потому что всё время был в отключке.
   А мной занялись особисты. Вопрос был один и тот же, почему остался жив, а весь экипаж погиб? Почему чеченцы сделали операцию и потом отдали без выкупа?
   Из армии уволили, вроде как по сокращению. Начал пить. Жена ушла и уехала к родителям.
   И я понял, что все мои беды и мытарства, от гордыни. И ещё, что мне надо покаяться и со смирением нести свой крест покаяния, независимо от того, как сложится жизнь и что меня ждёт. Потому что мирская и грешная жизнь для меня закончилась. Остались только смирение и молитвы. И я стал жить другой жизнью, стараясь помочь тем, кому могу.
   Но ты другой. Я вижу, что ты многое пережил, но душа твоя не не готова к смирению. Во всех твоих поступках я вижу лишь твоё желание покарать людей, причинивших тебе столько горя.
   Я не гоню тебя. Но думаю, что ты не останешься у нас. Рано или поздно ты вернёшься в свой мир.
   * * *
   Сержант милиции Мирошниченко чувствовал себя героем войны. Месяц назад он вернулся из чеченской командировки, где три месяца провёл на блоке в Гудермесе.
   Блок- пост несколько раз обстреливали боевики и он не струсил, вместе со всеми отбивал нападение. В группировку на него отправили наградные документы. Но обещанной медали всё не было, боевые задерживали, квартиру не давали. В его памяти навсегда осталась картина сожжённой колонны ОМОНа и вид обгорелых двухсотых. А тут ещё жена бесконечно пилила и пилила, а вчера с ребёнком уехала к своей матери. Мирошниченко нервничал и не находил себе места. Зайдя на местный рынок и потрясённый тем, что кавказские торговцы чувствуют себя как дома, он перевернул у них лоток с фруктами. Он был в штатском и азербайджанцы не знали, что он милиционер.
   Его потащили в подсобку, бить.
   С криком,
   - Черные наших бьют! - за милиционера вступились местные парни, пившие пиво. Началась свалка, горячие торговцы схватились за ножи. Кто-то из покупателей вызвал милицию. Приехал ОМОН и с ним, начальник милиции общественной безопасности майор Лысенков, который узнав о причине конфликта назвал Мирошниченко- мудаком. Начальник МОБ переполнил чашу терпения. Мирошниченко от расстройства выпил, его отстранили от службы, всю ночь он не спал. Утром сержант надел камуфляж и поехал к своему другу Андрею Смышляеву. Тот служил вевешным прапорщиком Чечне . Они выпили, потом ещё, потом третий тост за павших.
   - Я кричу по рации,- ...у нас стрельба! А мне в ответ:
   - Держись, "Север", это мой позывной, ... - Разберёмся в обстановке, пришлём помощь.... Держаться так держаться, ведём бой, потом выхожу на связь снова. Кричу - у нас заканчиваются боеприпасы!
   А из штаба отвечают "ночью посылать бэтээры бесполезно, машины сожгут. Только рассветёт, придёт помощь".
   У нас Сашку Голенкова в голову ранило, не поймёшь живой или уже убитый, весь в крови. Прапорщик армеец, поздно вечером через блок ехал, остался до окончания комендантского часа. Так ему разрывная прямо в шею попала. Кровищи как на бойне. Я матом кричу:
   - ...Суки...вы офуели... мы погибаем!
   - А нам советуют экономить патроны и постараться продержаться до утра. Мы продержались. Утром пришли вертушки и вевешники хабаровские на броне. Рядом с блоком двенадцать бородатых нашли. Мне тогда заместитель командующего группировкой руку жал. Обещали медаль дать. Только зачем она мне, мы ведь не за награды воевали. А эта крыса штабная, мудаком, при ребятах с ОМОНа.
   После выпитых двух бутылок ветераны решили вместе ехать в Чечню, там гибнут наши боевые товарищи. Завтра.
   А пока, решили проехать на вокзал и заглянуть в кафе "Кавказ". Смышляев сказал, что это кафе держат кавказцы и там вечерами собираются недобитые боевики. Им стало легко от принятого решения и они выпили ещё, на посошок. Смышляев прихватил с собой гранату.
   * * *
   Кафе "Кавказ" держали не чеченцы, а армянин Самвел Меликстян. Это был полный представительный мужчина, с большой золотой печаткой на пальце. Воплощенная мечта одинокой женщины после тридцати пяти, о солидном женихе. Но Самвел был женат. У него было пятеро детей. Самвел воспитывал их по армянским законам.
   - Дети для армянского мужчины -- это святое, -- говорил он. -- Ты можешь изменять жене, иметь две или три любовницы, но ты никогда не должен забывать своих детей. Армянин, бросивший семью и не помогающий детям это позор.
   Сегодня кафе было закрыто на спецобслуживание. Старшему сыну Гарику исполнилось четырнадцать лет. Ребятам, которые пришли в кафе, было лет по тринадцать- пятнадцать. Это были одноклассники, мальчики из одного двора, одна девочка из музыкальной школы. У Элины были черные волосы, зелёные глаза и необычная фамилия -- Россолимо. Она была гречанка из Крыма, но любила говорить, что её предки из Италии.
   Девочки крутились около зеркала. Мальчики переговаривались грубыми голосами и безостановочно ходили в туалет курить. Гарик- толстый, смуглый, в галстуке бабочка -- сидел во главе стола и громко стучал по бокалу столовым ножом.
   - Друзья мои, прошу всех к столу. Сейчас будет тост.
   Столы были заставлены вазами с цветами, зеленью, блюдами национальной кухни- путук в горшочках, чанахи, хачапури, обязательные шашлыки.
   Женька в это время грузил в тачку мешок с рисом.
   Раздался звонок в дверь. Самвел, чертыхаясь в полголоса, закричал:
   - Закрыто! У нас спецобслуживание- Приоткрыл дверь.
   У порога стояли двое мужчин в форме.
   - Всем предъявить документы! Милиция.
   - Какая милиция- полиция дорогой? У нас спецобслуживание, дети... день рождения.
   - Ты что, не понял меня? Какие на хрен дети! Этот жирный тоже ребёнок? Ну-ка руки в гору!
   Мирошниченко ухватил Гарика за руку, стал выкручивать её приёмом. Самвел бросился на защиту сына. Схватил Мирошниченко за грудки и они упали на пол, покатились, опрокидывая столы и стулья.
   Прапорщик Смышляев выхватил гранату. Девочки завизжали.
   Услышав шум драки и крики, Женька выглянул из подсобки. Увидел забившихся в угол людей, какого-то человека с гранатой в руках, перед собой.
   Что было сил ударил его по голове стеклянной бутылкой с минеральной водой. В это время, Самвел, сидя верхом на Мирошниченко, стянул со стола скатерть, и ударил Мирошниченко по голове каким то блюдом.
   Женька осмотрел упавшую гранату. Чека была на месте. Накрыл её толстой, эмалированной кастрюлей. Бросил Самвелу:
   - Гранату не трогай. Отдашь её ментам, иначе у тебя будут проблемы.
   Похлопал по карманам лежавшего Смышляева. Из нагрудного вытащил удостоверение, отпускной билет. Хмынул.
   -Проблемы будут обязательно. Это менты. Хоть и пьяные. Звони 02, но сначала вызывай адвоката и журналистов. А я пойду.
   Самвел запричитал:
   - Спасибо брат, дай Бог тебе здоровья. Спас детей, тебе это зачтётся. Что я могу для тебя сделать?
   - Дай денег, сколько сможешь. И, постарайся про меня ничего не рассказывать, хотя бы сегодня.
   Стараясь не бежать двинулся к железнодорожным путям, на которых стояли товарные вагоны.
   Отъехав от города, утром на рынке он купил новенький камуфляж и электричками двинулся в сторону Моздока. Через два дня Женька был уже в Чечне.
   * * *
   В тесной клетке для задержанных на полу спал Мирошниченко. Ему снился убитый прапорщик Голенков. Он укоризненно качал головой и говорил, вот ты проявил беспечность, а меня убили!
   А потом он неожиданно вновь увидел, как задержали они на блоке ржавые жигули с двумя чеченцами в камуфляже и с оружием. Парни показали удостоверения, что из чеченской милиции. Надо было бы их отпустить. Но старшему на блоке не понравилось, что чехи ведут себя слишком дерзко. Будто это не Россия в Чечню вошла наводить конституционный порядок, а наоборот, Чечня наводит порядок в России. Тогда и вызвали по рации подкрепление. Через десять минут примчались два БТРа, бойцы скрутили задержанных, натянули им на голову мешки и умчались. А на следующий день поднялся переполох до небес. Пропали задержанные чеченцы. На джипах приезжали крутые чеченские мужики, все обвешанные оружием. Заходили на блок нагло, как к себе домой. Разговаривали, как допрашивали. И странно, робел Мирошниченко в разговоре с ними. А потом прошёл слух, что нашли ту машину, а в ней обгоревшие трупы. Парни те оказались родственниками очень больших людей в чеченской администрации и тех, кто шастает по горам.
   Родственники поклялись найти и кровно отомстить убийцам. Ровно через неделю у Мирошниченко закончился срок командировки и он вернулся в родной УВД. А ещё через неделю ребят, с которыми он на блоке был, расстреляли в городе.
   И страшно было Мирошниченко во сне. Как жить теперь в своей стране?
   В соседней камере с перебинтованной головой храпел Смышляев.
   * * *
   Однажды вечером Ахмад Хаджи вместе с Аликом и Андреем уехали в соседнее село. Ночью в Женькину коморку пришла Марьям. Она погасила свет, разделась в темноте. Её горячие соски, выпроставшиеся из под лифчика, твёрдо упирались ему в грудь, и он пугался. Такое с ним было в первый раз. Женька опускал руку на ее горячий и на ощупь бархатный, как у щенка живот, блуждая пугливой ладонью задевал жёсткий завиток чёрных волос. Потом, незаметно для себя, застигнутые полудрёмной чередой образов и воспоминаний, засыпали прижавшись друг другу.
   Ему и ей снились одинаковые сны. Они состояли из запахов и звуков.
   Сначала появлялся запах лета, короткого обжигающего дождя и такой же нежности. Затем густо и лениво наплывал запах осени, холодной осенней свежести и печали. А потом приходило чувство опасности и страха, карабкающееся холодным пауком на вершину всех сновидений, распугивая нестерпимо ласковое тепло, тревожа блаженное онемение и такую счастливую и доверчивую слепоту. По каждому движению, по нарочитой случайности, а на самом деле, прямой целенаправленности блуждающих касаний как бы спящих - рук, они оба понимали, что проснулись, но какое-то время не подавали виду. Потом Марьям поднялась, отвернувшись к стене спешно оделась.
   - Это было первый и последний раз, Женя. Считай, что это благодарность за сына. Больше такого не будет, иначе убьют и тебя и меня. Запомни это.
   * * *
   Через несколько дней приехал Ризван.
   После ужина они сидели на нагретых солнцем камнях и Ризван говорил Женьке.
   - Так получилось, что ты живёшь в моей семье. А я уже много лет живу в Москве. У меня свой бизнес, семья Почему я стал воевать? Просто приехал из Москвы в Грозный и увидел бомбёжку. Русский лётчик сбросил бомбу на школу. Я видел как плакали люди, которые собирали то что осталось от их детей. Как они проклинали этого лётчика, и Ельцина и Павла Грачёва. С того дня я дал себе слово, что ни одного лётчика не оставлю в живых. Каждую весну, я еду в Чечню и воюю здесь за свой народ, за погибших детей.
   Когда умирают русские, это называется "потери" -- или еще говорят "погибли". Когда умирают чеченцы, они называют это "уничтожены". Потому что чеченцы- враги. Я тоже чеченец -- значит, враг. И когда я умру, они назовут это "уничтожен".
   Виноваты в том, что случилось со всеми нами не русские и не чеченцы. По большому счёту и мы и вы похожи, мы одинаково любим, ненавидим и умираем. Ты попал в мой дом не по собственной воле, да и я не звал тебя в свою республику. Но за это время у нас было очень много такого, что связало нас кровью. И ты стал близким человеком для нашей семьи, поэтому очень прошу присмотри за моими близкими. Будь мужчиной, а я тебя не забуду.
   Переговорив с Ахметом и Марьям, он забрал Алика и уехал с ним в Москву. У Ризвана в столице был свой бизнес, мальчику нужно было идти в школу. Старый Ахмет болел. Марьям и Женька осталась вместе с ним.
   Однажды, уже под утро приполз раненый Аслан. В зелёнке его внедорожник поджидала засада. Автоматная очередь снесла водителю голову. Телохранитель Иса успел перехватить руль и вильнувший было тяжёлый джип на пробитых прополз ещё несколько метров по дороге, пока с правой стороны ему не влепили следующую очередь в бок. Пуля пробила Аслану плечо, грудь и повредила легкое. Иса крикнул:
   - Уходи Аслан, я задержу их здесь.
   Аслан, вывалился из машины и прижимая к себе левой рукой сумку с деньгами пополз между деревьями.
   Пока шла перестрелку, он смог уйти на несколько километров в глубь зелёнки. Его не преследовали. Может быть решили, что далеко не уйдёт, или побоялись нарваться ночью на растяжку.
   Теряющий сознание от боли Аслан, левой рукой достал из кармана разгрузки промедол, как мог замотал раны бинтом.
   Под корнями дерева в излучине ручья он спрятал сумку.
   Всю оставшуюся ночь он пробирался домой, сжимая левой рукой заряженный ПСМ. Под утро силы почти оставили его и он уже полз.
   Несколько дней он лежал в бреду. Температура жгла его изнутри, заметая пепельным тленом восковое лицо с жидкой порослью щетины.
   Женька постоянно находился с ним рядом. Когда Аслан пришёл в себя, он открыл глаза.
   - А-ааа, солдат это ты?! Я вижу ты ещё жив. Но ты правильно сделал, что не пошёл в ординарцы к моему брату. В последнее время нас слишком часто стали убивать.
   - Кто тебя ранил, Аслан?
   - Ты знаешь, солдат, в последнее время в Чечне появилось такое желающих меня убить, что их точное число не знает даже Аллах. Прибавь сюда ещё и моих кровников.... Кадыровцев, желающих поквитаться со мной, гоняющихся за мной ямадаевцев. Так что не знаю. Знаю только одно, рано или поздно я встречусь с ними перед Аллахом.
   Этим же вечером он попросил Женьку наклониться поближе к себе.
   - Ты вот что солдат. Меня будут искать и скоро мне надо будет уходить. Завтра, рано утром пойдёшь по ручью вверх и под корнями старой орешины заберёшь сумку. Там деньги. Очень много денег. Спрячешь сумку в надёжное место и будешь ждать, пока я не скажу кому её передать. Понял?
   Почему я прошу об этом тебя?.. У чеченцев есть такая притча. После смерти пророка наступили смутные времена, когда истинные мусульмане начали воевать с людьми, отступившими от веры, и амир Халид ибн Валид разбил войска лже-пророка. Но однажды он приказал отрубить голову уважаемому среди нохчей человеку, который был на стороне лже-пророка. И за этот поступок нохчи очень обиделись на Халид ибн Валид и потребовали, чтобы его освободили от должности амира войск.
   На что, халиф Абу Бакр - человек, который был наиболее близок к Посланнику Господа и по своей богобоязненности уступал лишь пророкам и посланникам Творца, ответил молитвой к Аллаху - "Аллах со цена вукх оцу халидс динчух " и не тронул Халид ибн Валид потому, что пользы от него исламу больше, чем причинённого вреда. За причинённый вред он будет отвечать сам, а польза от него будет всем...
   Отцу о моей просьбе не говори, он старый. Его надо пожалеть. Но не вздумай меня обмануть. Иначе я найду тебя и под землёй.
   * * *
   Следующим утром Женька нашёл сумку и спрятал её в старой крепости. Подошёл к Аслану, сказал:
   - Всё в порядке, спрятал в надёжном месте.
   Аслан попросил его присесть на кровать рядом.
   - Ты не думай солдат, что мы дикие горцы и можем только резать горло друг другу. Я до войны тоже жил в Москве, как и Ризван. Только он бизнесом занимался, а я учился в институте.
   Война меняет людей и я из книгочея превратился в воина. Судя по твоим поступкам и умению выживать, ты станешь таким же.
   Аслану было тяжело говорить, он задыхался, но стремился выговориться.
   - Но запомни, солдат. Человека можно научить стрелять, ползать, работать ножом, ставить мины. Можно научить драться и убивать и через две-три недели это будет уже человек- машина. Если его обкатать в бою, где он будет убивать и где будут убивать его, он научится ненавидеть и тогда получится- человек зверь. Но это не воин. Это будет просто зверь, готовый рефлекторно вцепиться врагу в горло. Чем отличается зверь от воина?
   Воин, это тот, кто на войне не поддаётся эмоциям. Когда он убивает, то не испытывает к врагу никакой ненависти, он просто делает свою работу. Чувство ненависти мешает трезво думать. Однажды в Москве меня начали бить трое амбалов. Я ничего не мог с ними поделать, они были сильнее. Тогда я сделал вид, что сломался, даже заплакал. Когда они отвернулись я подобрал кусок стекла и начал резать их на куски.
   Если я буду убивать, ненавидя, я перестану быть воином, я стану убийцей. Если ты обучил не воина и зародил в нём ненависть, ты сломал его. И эти искалеченные духовно люди с оружием -- стадо баранов, но с ненавистью. А ненависть погасить невозможно, как и чувство мести. Утолить это чувство невозможно. Поэтому, постарайся не стать бараном с рефлексами зверя, а воином.
   Иди...я устал. Мне надо отдохнуть. Запомни мои слова.
   И Аслан откинулся на подушки, хрипло дыша.
   Вечером Женька помогал Марьям загонять коз в сарай, Аслан спал после укола, отец в доме молился.
   Раздалось несколько коротких автоматных очередей. Из окошечка сарая Женька увидел вооружённых людей. Женька понял, что они пришли для того, чтобы забрать жизнь Аслана, и жизни всех, кто был ему близок.
   Он вытолкнул из сарая Марьям.
   - Беги! Спрячься в лесу!
   Группа людей вошла во двор Ахмеда Хаджи.
   Они были усталые, в пыли, но сильные и агрессивные как звери. Женька насчитал шестерых. У каждого в руках оружие. Несколько человек расположились во дворе. Они внимательно осмотрели подвал, сараи, чердак. Двое вошли в дом, и почти сразу же раздались выстрелы.
   Женька выскочил во двор и бросился на крыльцо дома. Путь ему преградил бородатый мужчина с автоматом.
   - Стоять русский! Ты кто такой?
   Женька не успел ответить. Ему на голову обрушился приклад автомата.
   Через несколько минут он очнулся от боли, почувствовал, как слабеет тело от близости смерти. Он лежал на спине, в грудь упирался ствол автомата. Беспомощность вызвала чувство стыда. Его сознание балансировало на грани потери воли. Женька чувствовал, что ещё секунда и ему станет безразлична собственная судьба. Ещё мгновение и единственное, о чём он будет думать с мукой, о том, чтобы всё закончилось как можно скорее. Жизнь его висела на самом краешке пропасти и он сумел осознать это всей своей перепуганной человеческой природой. Тонкая струйка пота покатилась по груди и животу.
   Время торопливо жгло невидимые минуты. Оно словно чувствовало запах будущей крови, спешило утолить свое кровожадное любопытство.
   Словно в полусне Женька видел продолжение страшного спектакля. Старика за ноги вытащили из дома. Белую бороду заливала кровь. Актёры двигались медленно, как в замедленном кино и стояла зловещая тишина ни криков, ни лая собак, ни щебетанья птиц. Хрипящего от напряжения Ахмеда Хаджи бросили во дворе, рядом с убитым псом.
   - Жаль, что твой сын уже сдох, но мы сожжём твой дом вместе с тобой!
   И что то коснулось Женькиного лица, и он снова услышал голос:
   -Ты стоишь на Пути воина... и ты должен знать это. На этот Путь могут встать только те, кто пережил своей жизни большую боль и нашёл в себе силы не мстить, а только лишь защитить себя и своих близких ... Взгляни внутрь себя, своей души - может, становясь на этот Путь ты что-то упустил в своей душе? Война рано или поздно кончится, но не для тебя. Потому что ты будешь воевать всегда, всю жизнь.
   И он захрипел:
   - Не убивайте старика! Я знаю где спрятаны деньги, много денег! Я отдам вам всё.
   Его подняли на ноги и подвели к старшему.
   - Говори! Какие деньги? Откуда?
   - Не знаю откуда деньги, но видел, что их много. Здесь недалеко. Случайно увидел, что их прятал Аслан.
   - Ну тогда неси. Леча, сходи с ним.
   Бородатый Леча кивнул головой, передвинул автомат себе на живот и мотнул головой.
   - Пошли, русский!
   Женька ещё ничего не успел не решить, не придумать, когда перед ним возникла каменная стена старой крепости. Чеченец остановился в двух шагах от него. В правой руке, - автомат, предохранитель поставлен на автоматический огонь, указательный палец с грязным ногтем угрожающе лежит на спусковом крючке. Если прыгнуть или сделать хотя бы шаг навстречу, то за долю секунды чеченец успеет чуть приподнять ствол и нажать на курок. Пули калибра 7,62 отбросят тело к стене. Уже мёртвое тело...
   Чеченец стоял к Женьке лицом и смотрел ему ему в лицо.
   - Лезь наверх и тащи сюда деньги. Если ты пошутил и денег не найдёшь я брошу тебе гранату. Ты всё понял?
   Женька молча кивнул головой.
   Женька пополз к стене, срывая ногти вытащил кирпичи, вытянул из ниши маячок и активировал сигнал. Потом открыл сумку, надорвал упаковку на нескольких денежных пачках. Волоком потянул сумку к краю, закричал:
   - Лови!
   Сумка кувыркаясь полетела вниз.
   Ворох разноцветных купюр, кружась словно осенние листья, начал осыпаться на землю.
   Женька увидел изумлённое лицо чеченца, его раскинутые руки, которыми тот пытался удержать денежный листопад.
   Легко, словно птица взмыл над крышей, и его тело с растопыренными крыльями- пальцами упало на чеченца. Ему показалось, что падал он очень долго и вот уже сейчас свинцовая струя ударит перережет его тело.
   Но ногти уже впились врагу в лицо, - кожа на горле чеченца Лечи вдруг стала мокрой и скользкой от пота. Женька рвал и царапал пальцами кадык.
   Женька задыхался, его силы кончались и хотелось вцепиться зубами в горло. Другая его рука нащупала глаза истекающего смертным потом человека и под веки воткнулись пальцы, выковыривая закровяневшие глазные яблоки...
   Женька услышал хрип. Однажды в детстве он слышал, что так хрипела соседская сука, которую сосед вздёрнул на дереве в собственном огороде.
   Кто-то из поселковой шпаны прострелил собаке позвоночник. И она, перебирая передними лапами, с воем ползла домой, безжизненно волоча за собой задние лапы и оставляя кровавый след на снегу.
   А через неделю у неё началась гангрена и от неё начало вонять гнилым мясом.
   Тело под ним дёргалось в конвульсиях, слабело и наконец затихло...
   Несколько секунд Женька без сил лежал на груди убитого им человека. Пальцы правой руки судорожно, насмерть сжимали смятое, сломанное горло. Ободранные пальцы левой руки болели, были в крови и какой то слизи...
   К горлу подступила тошнота, и Женьку вырвало прямо на лицо мёртвого человека.
   * * *
   Где -то вдалеке послышался рокочущий звук. Он пульсировал и дрожал, сила его нарастала и приближалась.
   Женька повернул голову в сторону, откуда набегала звуковая волна.
   Из-за изломанной кромки горы, тускло отсвечивая лопастями винтов, в нежный простор раннего утреннего неба вырвались сразу два вертолета. Пара Ми-24 "Крокодилы" - со скошенными вниз хищными мордами, с цилиндрическими кассетами ракет под грязно зелёным брюхом, свирепо и яростно полосуя винтами горячий воздух, пронеслись над зелёнкой и разошлись в разные стороны.
   Серо- зелёные хищники, развернувшись, вдруг ударили стрелами сизого дыма. Ракеты, вырвавшись из подбрюшья машин ушли в сторон только им видимой цели. Одна из них попала точно во двор Усмановых. Другая.......
   Тяжелый грохот взрывов слившийся в один прокатился над горами. Показалось,что рухнули заснеженные вершины.
   Взрывная волна ударила по барабанным перепонкам, оторвала Женьку от земли и бросила грудью на камни. Перед глазами закрутилась звёздная карусель.
   И вдруг он увидел себя со стороны. Его сознание как бы вырвалось из тела и приподнявшись над землёй увидело горящие обломки, чёрные, обгорелые тела.
   В голове застряла одна и та же мысль.
   - Господи! Это же ведь по мне, а где же десант?..
   Посеяв смерть вертолёты улетели в сторону Моздока.
   На месте, где стоял дом, Женька увидел огромную яму с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, превратилось в красную кирпичную пыль.
   Окаменев, стоял Женька над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах
   сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.
   Ты сам сегодня, твоя жизнь- это настоящее.
   Твои дети, внуки и правнуки -- будущее. Но ничего этого уже не будет, потому что ты уже умер. И будущего не будет.
   - Всевышний, я согласен со своей судьбой. Смилуйся над ещё живым. Возьми меня к себе, Всевышний!
   И что- то вдруг коснулось его лица. Он почувствовал лёгкое прикосновение женских рук.
   - Мама!.. Марьям!..
   - Нам с тобой надо жить...
   Женька молча копал могилу. Сухая, каменистая земля плохо поддавалась, была тяжела, но Женька копал и копал, боясь, что если остановится, то сойдёт с ума и повторял как заклинание:
   - Надо жить!.. Надо жить.
   Затем он сделал в яме с правой стороны боковую нишу- лэхет, как в настоящей могиле.
   Аккуратно уложил окровавленные останки, и засыпал землей. Выйдя со двора, он неожиданно остановился и вернулся обратно. Постелил на землю платок и стал молиться.
   * * *
   Шоссе было забито идущими людьми. Беженцы двигались в сторону Ингушетии, мужчины и женщины несли на руках маленьких детей, катили за собой ручные тележки с каким-то скарбом, домашними вещами. Дул холодный ветер, небо периодически проливалось холодным дождём. Женька ёжился в своей куртке, болели переломанные рёбра, и он опирался рукой на плечи Марьям.
   Люди шли уже более двух суток. Вечером, когда темнело, останавливались и разжигали костры. Тогда кормили детей, стараясь посадить их поближе к огню, чтобы согреть.
   Днём над колонной пролетали военные вертолёты. Грязно-зелёные стрекозы зависали над дорогой, и люди боясь, что лётчики пустят ракету или откроют огонь из пулемётов, как снопы валились на землю. В чёрном, открытом проёме двери вертолёта всегда сидел солдат с пулемётом, который внимательно рассматривал лежащие навзничь человеческие тела. Снизу были отчётливо видны огромные подошвы его сапог, а лицо терялось.
   Люди отворачивали в сторону головы, боясь хоть на секунду встретиться с ними взглядом.
   Взрослые закрывали своими телами детей. Женька прижимал Марьям к земле, накрывая её своим телом, и чувствовал, как испуганной птицей бьётся её сердце.
  
   ЧЕЧЕНСКИЕ РАССКАЗЫ
  
   Солдатская мать
  
   Посвящается матерям, чьи сыновья
   никогда не вернутся домой.
  
  
   Над селом медленно вставало холодное солнце.
   Хмурый рассвет осторожно выползал из-за линии горизонта, озаряя серые дома пугливым, зыбким светом. В сараях завозились петухи, пробуя кукарекать неуверенным фальцетом. Антонина Петровна Горшкова всегда просыпалась в одно и тоже время.
   С детства привыкшая вставать с петухами, она и сейчас открыла глаза, как только услышала петушиную возню. В доме с утра было прохладно, Антонина Петровна затопила печь, подоила корову и отправила её в стадо. Приближались холода, и скотину пасли уже последние деньки. Выгоняя Зорьку со двора, Антонина Петровна, дала ей посыпанную крупной солью горбушку; довольная корова, не торопясь, двинулась к стаду, смешавшись с тремя десятками таких же пятнистых буренок. Антонина Петровна жила одна, муж несколько лет назад разбился на мотоцикле, сын Валера уже второй год служил в армии. За домашней работой и хлопотами пролетело утро. В десять часов почтальонша разносила почту. По устоявшейся привычке Антонина Петровна вышла за калитку, чтобы самой встретить Галку с сумкой на плече. От сына давно уже не было писем, и Антонина Петровна начала волноваться, не случилось бы чего с сыном. Соседка Валя на все её страхи только махнула рукой: "Брось, Тоня, мой тоже писал каждую неделю, пока не отслужил год. А как только оперился, так сразу писать и забросил, за последний год только три письма и прислал". Антонина Петровна ей верила и не верила. Её Валера был не такой, как соседский шебутной и непутёвый Толик. Он и после армии побыл дома месяц, покуролесил и укатил куда-то на север, присылая матери открытки к Новому году и 8 марта.
   Вместо письма почтальон отдала ей жёлтый прямоугольник бумажки. Антонина Петровна повертела его в руках, не понимая:
   - Галя, что это за письмо такое? Никак не разберу без очков.
   Почтальонка охотно пояснила:
   - Повестка это, в военкомат. Не иначе с Валеркой что-то случилось, раз вызывают.
   У Антонины Петровны захолонуло сердце. Она занималась домашними делами, поминутно поглядывая на часы, чтобы не опоздать на автобус. Потом, не в силах больше ждать, закрыла дом и побежала на остановку. Дребезжащий деревенский автобус подошел без опоздания. Антонина Петровна села у окна,
   не обращая внимания на бензиновую гарь, всю дорогу просидела молча, не обращая ни на кого внимания. Дежурный прапорщик с красной повязкой на рукаве повертел в руках её повестку, потом позвонил куда-то по телефону. Почти тотчас по лестнице спустился пожилой военный с большими залысинами на лбу, провел её в кабинет на втором этаже. Он долго перебирал на столе какие-то бумаги, не смотря ей в глаза. Антонина Петровна молчала. Военный встал, потом присел рядом с ней на стул:
   - Антонина Петровна, я приношу вам свои извинения за то, что мы вызвали вас сюда. Молодая сотрудница по ошибке выписала вам повестку.
   У Антонины Петровны в груди шевельнулась надежда, офицер продолжал:
   - Надо было, конечно, мне приехать самому, но вечная нехватка времени. Я вполне разделяю ваши чувства, я сам отец, у меня два сына.
   Сыновья майора Полипова учились в Москве: один в театральном училище, другой - в Институте международных отношений. Служить в армии они не собирались. Говорить об этом майор не стал.
   - В общем так, подразделение, в котором служил ваш сын, попало в засаду и почти полностью погибло. Вашего сына нет ни среди убитых, ни среди раненых,- майор вытер пот со лба, зачем-то добавил,- вот такая катавасия.
   Женщина непонимающе смотрела ему в лицо:
   - Но ведь если Валеры нет среди убитых - значит он жив.
   Полипов встал, подошёл к окну:
   - Да, такая вероятность существует. Может быть, он успел добраться до какого-нибудь села,- помолчал,- а может быть, попал в плен, во всяком случае, мы не исключаем такой возможности. Если он жив, будем стараться его найти и освободить. Поверьте, мы сделаем всё возможное...
   Полипов ещё что-то говорил, но Антонина Петровна слышала его, как сквозь туман. Майор капал в стакан какие-то капли, потом поил её водой, неловко проливая капли на пол. Очнулась Антонина Петровна уже у двери. Полипов провожал её, слегка придерживая под локоть. Она не слышала его голоса, не
   видела, куда идёт, в ушах стояло только одно: "Валера! Сыночек!"
   Не помня себя, на ватных ногах Антонина Петровна добралась до автовокзала. Долго сидела на остановке, дожидаясь автобуса. Рядом сидели односельчане, говорили о погоде, о растущих ценах, о каком-то Ваньке, утащившем из дома телевизор и пропившем его. Раз или два её о чём-то спросили, но она или не услышала или сделала вид, что не слышит, боясь, что не сдержится и закричит в голос, забьется в истерике.
   Полипов, после того как проводил Антонину Петровну, чувствовал себя неважно. Проклятая работа, надо идти на пенсию. Военком назначил его ответственным за такие мероприятия, сегодня ещё надо было организовать похороны старшего лейтенанта Миляева, опять будут слёзы, плач, истерика. Из пузырька, стоящего на столе, майор накапал себе корвалол, морщась, выпил. Подумал, что на пенсию уходить ещё рановато: дети учатся, дом не достроен. Мысли его переключились на другое, на стройку нужно было завезти цемент, и через 10-15 минут он уже сидел на телефоне, яростно выбивая в ПАТП грузовую машину.
   Добравшись домой Антонина Петровна прилегла. Болело сердце. Потом с трудом встала, загнала в сарай мычащую корову. Зорька, как бы сочувствуя своей хозяйке, ткнулась лбом ей в живот, шумно и жарко дыша. Прошёл месяц. Антонина Петровна написала несколько писем в часть, где служил сын, командиру. Ответа так и не дождалась. Она решила ехать в Чечню, найти место, где пропал её сын. Может быть, удастся найти людей, которые видели Валеру.
   Однажды вечером пришёл школьный учитель Николай Андреевич, с женой. В селе уже знали, что Валерка Горшков пропал без вести в Чечне. Николай Андреевич передал её триста рублей, покашливая, сказал:
   -Слышали, Антонина Петровна, что собираетесь ехать, искать сына. Вот возьмите от нас с Валентиной Ивановной на дорожку и не вздумайте отказываться. Сами знаете, Валера у нас был любимым учеником.
   Однажды, тоже вечером, приехал участковый Игнатенко, долго вытирал о скребок грязные сапоги, шумно сморкался в носовой платок. В дом проходить не стал, постояли во дворе, поговорили о том, о сём. Между делом Игнатенко поинтересовался, когда Антонина Петровна собирается ехать, нет ли писем из воинской части или людей, которые, может быть, видели сына. Участковый горестно вздыхал, снимая фуражку и вытирая лысину большим клетчатым платком. Хотел зачем-то заглянуть в сарай к корове и в баньку, но засовестился, засмущался и резко вдруг решил уйти. На прощанье зачем-то сказал:
   - Ты извиняй меня, Петровна, начальство, будь оно неладно, требует. Мол, съезди к Горшковым, да съезди, может, солдат твой нашелся, или тебе надо чего.
   Горько и обречено махнул рукой и, не задерживаясь, уехал. В этот раз он даже не зашел к своему куму Даниле Опанасенко на чарку.
   Антонина Петровна так и не поняла, зачем он приезжал: помощь от властей предложить, что ли? Поднакопив чуть-чуть деньжат, она решила ехать. Однажды пришла соседка, она слышала по телевизору, что наших ребят, срочников, чеченцы отдают за выкуп. Тогда Антонина Петровна решила продать корову. Зорьку увёл армянин с соседней улицы. Корова долго и жалобно мычала во дворе, пока новый хозяин долго и нудно жаловался на жизнь, отсчитывал деньги. Антонина Петровна не стала выходить во двор, боялась, что заплачет. Корова, горестно мотая рогами, пошла за новым хозяином.
   Перед отъездом Антонина Петровна ещё раз съездила в военкомат, спросить, а вдруг есть какие-либо известия о сыне, ведь не иголка же. Полипов сразу её вспомнил, засуетился, созвонился с Минераловодским военкоматом, долго что-то выяснял и согласовывал. Потом, довольно потирая ладони, сообщил женщине, что через два дня из Минеральных Вод в Чечню пойдёт автоколонна с гуманитарной помощью и её могут взять с собой. В этот же день Антонина
   Петровна выехала в Минеральные Воды. В поезде было много военных, совсем молодые ребята были пьяны, разговаривали резко, грубо. Офицеры почти совсем не обращали на них внимания. В Минводах она переночевала на вокзале и утром поехала в военкомат. В Чечню должны были ехать два армейских "Камаза" с дровами и автобус с теплыми вещами и продуктами для солдат. Сопровождали колонну казаки с карабинами. Они посадили Антонину Петровну в автобус и вскоре тронулись в путь. Впереди колонны шел зелёный БРДМ с контрактниками. За рулём автобуса сидел совсем молоденький солдатик с тонкой, почти детской шейкой. Антонина Петровна обратила внимание на его руки, серые от ссадин и цыпок. Покопавшись у себя в сумке, она достала большое румяное яблоко, протянула его мальчишке- солдату:
   - Возьми, сынок, наверное, соскучился по-домашнему.
   Не отводя взгляда от дороги, он улыбнулся смущенной детской улыбкой:
   - Спасибо, матушка.
   У Антонины Петровны защемило сердце, так её называл только сын.
   Часа через четыре колонна остановилась на блок-посту с огромным транспарантом "Чеченская республика". Водитель, останови машину и заглуши двигатель". Небритые милиционеры о чём-то переговорили со старшим колонны, заглянули в автобус, поочерёдно оглядывая Антонину Петровну. Она уже держала в руках фотографию сына. На её вопрос, не встречали ли они его где-нибудь, оба отрицательно покачали головами. За блок-постом колонна опять остановилась. Солдаты и казаки вышли из машин, по команде старшего зарядили оружие. Водители повесили на стекла дверей машин бронежилеты. К обеду были в станице Наурской. Старший колонны отвёл Антонину Петровну в военкомат, на прощанье пожал ей руку.
   - Прощайте, мамаша, желаю вам успеха.
   Военком был на месте. Он вызвал к себе какого-то контрактника, приказал:
   - Проводишь женщину к главе администрации, отдашь ему это письмо.
   Глава администрации, пожилой чеченец с умным лицом и усталыми глазами,
   был дома. Прочитав записку, позвал жену:
   - Хади,- сказал он ей. - Накорми Антонину Петровну обедом, пусть отдохнет с дороги. А я попробую узнать, как ей быть завтра. Посоветуюсь со стариками, как ей попасть на ту сторону.
   Пока Хади накрывала на стол, Антонина Петровна, чтобы не быть обузой, напросилась почистить картошку. Женщины разговорились, говорила больше Хади, Антонина Петровна слушала:
   - Наша станица считается уже освобожденной от боевиков, хотя по ночам тоже стреляют. Недавно кто-то поджёг школу. У нас жизнь почти мирная, пенсии вот стали давать, хоть какая-то работа появилась. Люди радуются, все уже устали от войны. А в Грозном ещё боевики, горит там всё. Утром посмотрите, до города километров семьдесят и над ним днём и ночью висит облако дыма. Вам, наверное, надо искать там. Говорят, что многих пленных солдат пригнали строить укрепления.
   К вечеру появился Магомет Мусаевич, хозяин дома. Переодевшись, он колол дрова, потом долго умывался, ужинал. Всё это время Антонина Петровна ждала, ожидая каких-либо известий. Потом он прошёл в комнату, где сидела она. Антонина Петровна отложила в сторону спицы. Чтобы хоть как-то унять нервы, она начала вязать сыну тёплый свитер. Магомет Мусаевич помолчал, вздохнул:
   - Завтра утром за вами заедет машина с моим родственником, поедете с ним по сёлам. Дело ваше очень нелёгкое, но, думаю, что Всевышний вас не оставит, люди помогут.
   Утром, после снятия комендантского часа, подъехала машина,- старенький дребезжащий "Жигуленок". За рулём сидел небритый мужчина, лет около сорока. Антонина Петровна сердечно попрощалась с хозяевами, Хади положила ей в сумку завёрнутые в полотенце тёплые пирожки, сказала:
   - Это вам на дорожку.До соседнего села ехали недолго. Здесь было всё то же самое: пустынные улицы, дома без занавесок, женщины в чёрном. Какое-то подобие жизни ощущалось на асфальтированном пятачке перед зданием администрации. Люди торговали всякой всячиной: на табуретках, грубо сколоченных столах лежали шоколадки, жевательная резинка, семечки. Антонина Петровна зашла на рынок, разговорилась с женщинами, показала им фотографию. Никто никогда не видел её сына. Люди говорили, что искать надо на территории, не подконтрольной федералам. Советовали поговорить со стариками, те каким-то образом имели связь с полевыми командирами и боевиками. У многих в партизанских отрядах воевали сыновья, внуки, родственники.
   Так в бесплодных поисках прошёл месяц. Антонину Петровну уже знали во многих сёлах, называли - солдатская мать. Несколько раз её задерживали армейские и милицейские патрули, доставляли в комендатуру, потом отпускали. Антонина Петровна решила пробираться в Грозный. По созданным коридорам туда и обратно ещё ходили люди. Выходили из Грозного женщины, старики - те, кого хоть кто-то ждал в России. Пытались выскользнуть и боевики. Однажды на посту задержали красивую девушку, светловолосую, синеглазую, она вела под руку старую, почти беспомощную чеченку, еле передвигающую ноги. Офицер что-то заподозрил - больше эту девушку никто не видел. Люди говорили, что при досмотре у неё на плече обнаружили синяк от приклада винтовки, шептались, что она была снайпером из Прибалтики или Украины. В Грозный шли люди, потерявшие там своих близких. У многих там оставались дети, больные или немощные родители. Кто-то также, как и Антонина Петровна, искал своих сыновей, пропавших без вести. Однажды она услышала, как молоденький лейтенант, отдавая паспорт пожилой чеченке, сказал ей с горечью: "После этой войны нам всем придется заново учиться улыбаться".
   Город лежал в руинах, лишь кое-где сохранились остовы домов. Грозный готовился к предстоящему штурму российских войск. Чеченцы и подгоняемые автоматами заложники строили укрепления, рыли окопы. Антонина Петровна
   забыла о еде и отдыхе. Иногда только вечером вспоминала, что сегодня ничего не ела. Однажды, в группе пленных, копающих яму, она увидела молоденького солдатика, почти мальчишку с большим шрамом на лице.
   Пленный косил взглядом в ее сторону, будто что-то хотел спросить или сказать, но не решился. Их охранял свирепого вида бородатый чеченец, с палкой в руках. Антонина Петровна попробовала подойти к пленным, но чеченец бросил палку и навел на нее автомат, она испугалась, что он будет стрелять и отошла. Спала Антонина Петровна в подвале разрушенного дома. Его обитатели находили себе пропитание в брошенных или разрушенных подвалах, там можно было найти консервированные овощи, варенье, иногда попадались даже консервы. Несколько раз заходили пьяные или обкуренные боевики, искали девушек или молодых женщин. На следующий день после того, как ее отогнал страшный чеченец с автоматом, она опять ходила на то место, хотела поговорить с мальчишкой-солдатом, но его нигде не было видно. Наверное, эта группа заложников уже работала в другом месте.
   Однажды Антонина Петровна наткнулась на госпиталь, где оперировали боевиков. Робея, она стояла у порога, боясь войти. Врач в забрызганном кровью халате, пробегая мимо, крикнул:
   - Чего стоишь, принеси быстро воды!
   Антонина Петровна беспрекословно взяла ведро и пошла на колонку. Когда она принесла воду, врач непонимающе глянул на нее, потом протянул:
   - А-а, это вы... Извините, я кажется накричал. Зайдите ко мне в кабинет через два часа, я должен закончить операцию.
   Врач освободился через четыре часа, всё это время Антонина Петровна простояла у закрытой двери с табличкой главный хирург: Кориев А.Р.
   Выслушав ее, хирург сказал:
   -Если вы будете просто ходить по городу и искать, то никого не найдёте, хотя запросто можете угодить под обстрел или шальную пулю. Мне как раз
   нужна санитарка, зарплату я вам не обещаю, а вот ночлег и еду получите.- Кориев закурил и добавил:- У нас тут много народа бывает,может, кто-нибудь вашего сына и встречал.
   Так Антонина Петровна стала работать в госпитале. Она мыла полы, выносила утки, носила воду, делала всю тяжёлую грязную работу. Ее не обижали, чеченцы называли её: мама Тоня. Придя однажды в подвал, в котором обитала раньше, принесла хлеб и лекарство трехлетней девочке, живущей с матерью, похоронившей всех своих близких. Заговорившись, она не заметила, как пролетел отпущенный ей час. Случайно глянув в подвальное окошечко, она увидела группу людей, стоящих под охраной боевиков. Один человек - Антонина Петровна не видела его лица - стоял на коленях чуть поодаль. Его голова лежала на большой деревянной колоде, которые обычно используют при рубке мяса. Женщина испуганно вскрикнула:
   - Что это?
   Мать девочки безучастно ответила, что один из заложников хотел украсть гранату, но его поймали и сейчас судят шариатским судом. Один из чеченцев зачитал бумагу, Антонина Петровна не расслышала слов. Потом здоровенный мужчина взял в руки топор, провел ногтем по лезвию и, размахнувшись, с утробным хеканьем рубанул лезвием по колоде. Сначала женщина не поняла, что произошло. Несколько мгновений тело находилось в прежнем положении, потом оно завалилось в сторону. С глухим стуком голова упала на землю, из окровавленного разрубленного горла хлынула кровь. Тело билось в агонии, казалось, что человек пытается встать. Через некоторое время ногти заскребли по земле, туловище выгнулось и затихло. Притихших и подавленных заложников куда-то увели.
   Антонина Петровна, замерев от ужаса, побежала в госпиталь. Всю ночь она вздрагивала и не могла заснуть. Наутро привезли большую партию раненых. Кориев не отходил от операционного стола, ампутированные конечности
   складывали в полиэтиленовые мешки и сжигали в больничной кочегарке.
   Поздно ночью в сопровождении большой свиты боевиков привезли бородатого чеченца лет сорока. Осколком ему разворотило живот, ранение было тяжёлым, и раненый был без сознания. Из разговоров окружающих и по царившему переполоху Антонина Петровна поняла, что привезли какого-то важного полевого командира, чеченского генерала. Кориев немедленно встал за операционный стол. Раненого, его звали генерал Муса, после операции поместили в отдельную палату, рядом посадили одного из охранников. Антонине Петровне Кориев приказал безотлучно находиться рядом. Генерал бредил, скрежетал зубами, пытался сорвать повязки. Антонина Петровна промокала его влажное от пота лицо влажной салфеткой, пытаясь облегчить боль и страдания незнакомого человека. Она была простой деревенской женщиной, никогда не делила мир на русских и нерусских. Помогая сейчас выжить этому человеку, она представляла, что кто-то сейчас возможно помогает её сыну.
   Несколько суток раненый находился в забытье, поднимая на Антонину Петровну мутные от боли, ничего не видящие глаза, и тут же их прикрывая. Наконец, среди ночи он неожиданно открыл глаза и что-то хрипло спросил по-чеченски. Антонина Петровна встрепенулась и наклонилась к его лицу:
   - Что, сынок?
   Он долго смотрел на неё, потом переспросил по-русски:
   - Кто ты?
   Положив ему на лоб прохладную ладонь Антонина Петровна ответила:
   - Я - мама Тоня, солдатская мать. Спи, сынок, всё будет хорошо.
   Он обессилено закрыл глаза и вновь задремал.
   Шло время, раненый чеченец шёл на поправку. Ему сбрили бороду и он оказался совсем молодым мужчиной, лет тридцати с небольшим. До войны он работал преподавателем Грозненского нефтяного института; когда пришёл к власти Дудаев, молодые учёные- экономисты, увлечённые чеченским Че
   Геварой вошли в его команду. Потом началась война, полилась кровь. Всю территорию Чечни перепахали осколками мин и снарядов. Всю нормальную экономику парализовала война. Народ, лишённый источников существования, стал мародёрствовать, грабить, убивать. Во всех бедах были обвинены русские. Десятки и сотни тысяч нечеченцев лишились своего имущества, а кто-то и жизни. Буйным цветом расцвела работорговля. Чеченская революция, как и все революции в мире, превратилась просто в бойню. Всё это генерал Муса рассказывал Антонине Петровне долгами ночами, когда его немного отпускала боль и набегающие мысли не давали покоя. Казалось, что он просто размышляет вслух, пытаясь выплеснуть свою боль. Простая деревенская женщина, сама глубоко несчастная и обездоленная, слушала его молча, хорошо зная, что ничем не сможет ему помочь.
   Однако, когда раненому уже стало легче, он всё равно просил Антонину Петровну, чтобы она посидела рядом с его кроватью. В ответ на его душевные терзания женщина рассказывала ему о своей немудрящей и незатейливой жизни: как вышла замуж, как родила сына. Как он первый раз произнес: "мама". Как его маленького поддела рогами корова, как он плакал от жалости, когда отец за это ударил корову палкой. Генерал засыпал под её неторопливый размеренный голос, и впервые за последнее время на его лице появился покой.
   Однажды Антонине Петровне принесли адресованную ей записку. Писал ей тот самый солдат со шрамом, которого она видела на рытье окопов: "Тетя Тоня, я вас сразу узнал. Я видел вас на фотографии с вашим сыном Валерой. Меня держат в подвале полевого командира Исы Газилова и, наверное, скоро убьют. Меня зовут Андрей Клевцов".
   С трепещущим сердцем и дрожащими руками Антонина Петровна бросилась на поиски Кориева. Не найдя его в госпитале, забежала в палату, где лежал Муса. Чеченский генерал не спал; лежа на спине, он читал какую-то толстую книгу. Увидев её заплаканное лицо, отложил в сторону книгу, строго спросил:
   - Что случилось? Кто вас обидел?
   Трясясь от рыданий, Антонина Петровна, протянула ему записку, сбиваясь и захлёбываясь слезами стала рассказывать о том, как искала своего сына. Выслушав её, Муса что-то крикнул в коридор по-чеченски. Прибежал охранник с автоматом, дежуривший в коридоре. Бросив ему несколько фраз, Муса сказал Антонине Петровне:
   - Вас проводят к Газилову и обратно. Желаю вам успеха.
   Резиденция полевого командира Исы располагалась в кирпичном трёхэтажном доме, не разрушенном войной. Во дворе дома стояло несколько джипов, толпились боевики. Подвал дома был перегорожен металлической решёткой, на сваленных в кучу матрацах сидело и лежало с десяток пленных солдат. Сопровождающий Антонину Петровну чеченец о чём-то коротко переговорил с караульным, и Антонину Петровну провели в беседку во дворе. Она пояснила, что ей нужен Андрей Клевцов, солдат со шрамом на щеке. Через несколько минут привели Андрея, он был худ и измождён. Ветхая одежда была порвана и местами лоснилась от грязи. Антонина Петровна присела рядом с ним на скамейку, боевики встали поодаль.
   - Ну, рассказывай, сынок, всё рассказывай.
   - Я служил с вашим Валерой в одном взводе, даже кровати стояли рядом. У него я и увидел вашу фотографию. В Чечню нас отправили вместе, опять были в одном отделении. Когда колонна попала в засаду, и наш БТР подорвался на мине, Валерку контузило, мне осколок попал в лицо, - он показал на свой шрам. - "Чехи" расстреляли нашу колонну, а когда уходили, заметили, что мы живы, прихватили с собой. Валерка был очень плох, почти не мог идти, я, сколько мог, тащил его на себе. Потом "чехи" нагрузили на меня цинки с патронами, а Валерку пристрелили, чтобы не задерживал отход.
   Антонина Петровна слушала молча, в отчаянии закрыв лицо руками.
   Андрей всхлипнул:
   -Это было под Ножай-Юртом, я просил, чтобы Валерку не убивали, говорил, что он мой брат. Мне только разрешили присыпать его землей,
   чтобы не сожрали собаки. Я отнес вашего сына в воронку и похоронил под тополем.
   Он расстегнул рубашку и снял с шеи медный крестик:
   - Вот, это его. Валера просил отдать крестик вам, он знал, что вы его найдёте.
   Закрыв лицо ладонями, Антонина Петровна зарыдала. Боль утраты, горечь одиночества сотрясали её тело. Она кусала сжатые кулаки, чтобы не закричать в голос.
   - Скоро, наши пойдут на Грозный, и нас, скорее всего, расстреляют. "Чехи" звали к себе, агитировали воевать за свой ислам, но я - русский и в русских стрелять не буду, - он сплюнул на землю, растер плевок подошвой. - Это хорошо, что я вас встретил. У меня никого нет, детдомовский. Очень обидно умирать, зная, что никто даже не узнает, как ты умер, и где тебя закопали.
   Антонина Петровна прижала к себе его голову, сказала сквозь слёзы:
   - Спасибо, сынок, что нашёл меня. Держись, ты будешь жить. Господь не оставит тебя в беде.
   Пошатываясь, она пошла к воротам, сопровождающий пошёл следом. Андрея опять отвели в подвал.
   В госпитале она сразу пошла к генералу.
   - Муса,- сказала она, - Я - мать. Мне нет разницы, кто передо мной, мне одинаково близки русские и чеченские дети. Я недавно спасала тебя и сейчас прошу как мать. Спаси моего сына! Он у Исы Газилова и пока ещё жив.
   Муса долго думал, молча смотря в окно. Может быть, он вспоминал свою мать или думал о людях, которых убили по его приказу и которых никогда не дождутся их матери.
   - Ахмет, - крикнул он негромко, тут же рядом с ним появился охранник. - Принеси мне ручку и бумагу.
   Написанную записку он свернул в четверо и отдал Ахмету: "Срочно отнеси это Исе и забери у него этого солдата. Как его зовут?- спросил он у Антонины Петровны.
   - Клевцов, Андрей Клевцов, - торопливо ответила она.
   - Приведёшь этого Андрея Клевцова сюда и отдашь матери. Исе скажи, пусть подберет для него одежду и какой-нибудь документ. А то его или наши пристрелят или федералы, они это делают очень быстро.
   Обессилев, генерал Муса откинулся на подушки. Антонина Петровна промокнула его влажный лоб полотенцем и села ждать.
   Через час привели Андрея. Она нагрела ему ведро с водой, и пока он мылся, собрала на стол нехитрую снедь. На следующий день мать и сын покинули город. Боевики из отряда генерала Мусы вывели их по своему коридору из осажденного города. Смешавшись с толпой беженцев, они прошли контроль на блок-посту. Дежуривший лейтенант узнал Антонину Петровну и по-свойски ей улыбнулся:
   - Ну, что, мать, нашла всё-таки воина?
   Антонина Петровна чуть улыбнулась в ответ. Андрей держал её под руку, помогая идти. Когда электричка от Ищерской подходила к Минводам, она, внезапно вспомнив, достала из сумки незапечатанный конверт, который ей вручил перед отъездом генерал Муса. На тетрадном листке было всего несколько слов: "Чтобы доказать свою силу, не обязательно встречаться на поле брани".
   Ни Антонина Петровна, ни Андрей больше никогда не встречались с генералом Мусой. Война продолжалась ещё долго, но никто так и не сказал правду, за что и почему одни люди так ожесточённо убивали других.
  
   Аты - баты.
   Посвящается солдатам и офицерам 205-й
   Будёновской мотострелковой бригады,
   живым и погибшим...
  
  
   В начале ноября выпал первый снег. Белые хлопья падали на обледенелые
   палатки, покрывая поле, истоптанное солдатскими ботинками и
   обезображенное колёсами армейских тягачей, белоснежным одеялом. Несмотря на поздний час, палаточный городок не спал. В автопарке рычали моторы, из жестяных труб буржуек валил сизый дым. Откинулся сизый полог палатки и, закутавшись в пятнистый бушлат, из жаркого прокуренного чрева вылез человек. Приплясывая на ходу и ничего не замечая вокруг, справил малую нужду, потом, поёживаясь от холода, поплотнее запахнул полы бушлата и ахнул:
   - Господи... Тра -та-та, твою же мать, как хорошо!
   Таинственно мерцали далёкие звёзды, обкусанная по краям луна освещала землю желтоватым светом. Замерзнув, человек зевнул и, уже не обращая ни на что внимания, юркнул в палатку. Часовой проводил его завистливым взглядом, до смены караула ещё оставалось больше часа, всю водку в палатке за это время должны были допить. Разведчики гуляли, старшине контрактной службы Ромке Гизатулину исполнилось тридцать лет.
   В палатке бушевала раскалённая буржуйка, на цинках с патронами, застеленных газетой, стояла водка, крупными шматами лежали нарезанные хлеб, сало, колбаса. Разгоряченные разведчики в тельняшках и майках, обнявшись и стукаясь лбами, пели под гитару проникновенно:
   "Россия нас не жалует ни славой, ни рублём. Но мы её последние солда-а-аты, и значит надо выстоять, покуда не помрём. Аты-баты, аты-баты."
   Грузный мужчина лет сорока пяти, с седой головой и вислыми казачьими усами, пошарив под нарами, достал ещё одну бутылку, ловко вскрыл крышку, напевая про себя,
   "Служил не за звания и не за ордена. Не по душе мне звёздочки по бла-а-ату, но звёзды капитанские я выслужил сполна, аты-баты, аты-баты". Потом разлил водку по кружкам и стаканам, дождался тишины:
   - Давайте, хлопчики, выпьем за военное счастье и за простое солдатское
   везенье. Помню, в первую кампанию встретил я в госпитале одного паренька-
   срочника. За год боев, все рода войск поменял. В Грозный вошёл танкистом, танк сожгли, попал в госпиталь. После госпиталя стал морпехом, потом, опять попал в мясорубку, чудом остался жив и дослуживал уже в Юргинской бригаде связи. Так связистом и уволился.
   Разведчики чокнулись разномастной посудой, дружно выпили.
   - А я вот помню случай, тоже в первую войну, вошли мы в Веденский район, разведка доложила, что в селе боевики, мы - на танке, двух самоходах, пехота - на броне. - Говоривший, лежал под одеялом, не принимая участия в застолье, блики от горящих поленьев бежали по его лицу.- Входим в Ведено, а у меня же мысли в голове, может, Басаева возьмём, - он переждал смех, неторопливо прикурил, усмехнулся своим воспоминаниям. - Молодой был, думал, с медалью или орденом домой приеду, вот в деревне разговоров будет. Входим в село с трех сторон и прямо к дому Басаева, пока все спят, луна вот так же, как сегодня светила. Прём в наглую - без разведки, без поддержки, без боевого охранения, выносим ворота дома. Я ствол танка прямо в окна. А в доме тишина, все ушли, даже собаку с привязи отпустили.
   Походили мы по комнатам, посмотрели. Потом давай в машины аппаратуру всякую грузить, телевизор, "видики". "Чехи" сбежали, ничего собрать даже не успели, наверное, кто-то предупредил. А может они и волну нашу слушали. Спускаемся с взводным в подвал, а на столе лежит дипломат. Мы его осмотрели, проводов не видно, открыли, а там доллары, половина дипломата забита деньгами. Старлею нашему чуть плохо не стало. Я говорю, может, поделим между всеми, а он на полном серьёзе достает пистолет и говорит, сейчас всё посчитаем, перепишем, опечатаем и сдадим командованию. Я так подозреваю, что он подвиг хотел совершить, всё мечтал в Академию поступить, генералом стать.
   От печки раздался голос:
   -С долларами он бы и без Академии генералом стал.
   На него шикнули и рассказчик продолжил:
   - Пока мы эти бабки долбанные считали и опечатывали, уже светать начало. Мы же скорее, скорее, лейтенанту доложить хочется, по машинам и вперед. Как
   раз на выезде из села нас и хлопнули, командирскую машину подорвали на фугасе, вторая влетела в эту же воронку, мы пока развернулись, перебило гусеницы. Кое-как заняли оборону, начали отстреливаться. Когда в первой машине боекомплект рваться начал, "чехи" ушли. Лейтенанта нашего в живот ранило, он ползет, за ним кишки по земле волочатся, а в руках чемодан с деньгами. Я сначала подумал, что у лейтенанта крыша поехала, а потом присмотрелся, оказывается, он дипломат к руке наручниками пристегнул.
   Седоусый протянул:
   - Да-а, очень уж твой лейтенант, наверное, в Академию хотел попасть, а может, просто принципиальный был, такие тоже встречаются. Я вот помню случай...
   Досказать ему не дали, загремел покрытый льдом полог палатки, в проеме показались перепачканные глиной сапоги, красное с мороза лицо замполита. Ему не удивились, никто не
   стал прятать стаканы:
   - Садись с нами, комиссар, выпей с разведчиками.
   Капитан заглянул в прозрачную бездну стакана, тронул седоусого за рукав тельняшки:
   - Ты, Степаныч, заяц стреляный, поэтому коней пока попридержи. Пить больше не давай, но и спать уже не укладывай, а то будут, как вареные. Через три часа выступаем. Надо держаться, пока не доберемся до комендатуры.
   Замполит опрокинул в себя стакан и, закусывая на ходу, пятнистым медведем полез из палатки. Степаныч собрал посуду, убрал ее в один мешок:
   - Ша! Братцы, давайте потихонечку собираться, скоро выступаем.
   Подъем объявили на час раньше. Собрали палатки, загрузили в "Уралы" оставшиеся дрова, вещи, прицепили к тягачам полевые кухни. Оставленный лагерь напоминал разворошенный муравейник: на истоптанном сапогами снегу чернели проталины от палаток, тут же рыскали голодные собаки,
   вылизывающие консервные банки. Грязно-серая ворона задумчиво сидела на куче брошенных автомобильных покрышек, внимательно наблюдая за снующими туда и сюда людьми. Одна разведывательно-дозорная машина стояла в начале колонны, другая ее замыкала. Багровый от гнева Степаныч, высунулся из люка головной машины и, перекрикивая рев моторов, стал что-то орать, стукая себя по голове и тыкая пальцем в командирскую машину. Замполит толкнул в бок дремлющего прапорщика, техника по вооружению:
   - Ты поставил пулеметы на БРДМ?
   Техник стал оправдываться:
   - Пулеметы получил поздно ночью, да еще и в смазке, поставить не успел.
   Не слушая его, замполит процедил:
   -Не успел, значит. Надо было ночью разведчиков поднять, они бы сами все поставили. Теперь молись, чтобы благополучно добрались, если начнется заварушка, тебя или "чехи" расстреляют, или Степаныч лично к стенке поставит.
   Плюнув в сторону командирской машины, Степаныч полез внутрь БРДМа. Пощелкав тумблером радиостанции, объявил:
   - Ну, хлопчики, если доберемся живые, поставлю Господу самую толстую свечку.
   Рация тоже не работала. Впереди колонны встал уазик военной автоинспекции, ротный дал отмашку, колонна тронулась. Степаныч пододвинул к себе цинк с патронами, стал набивать магазины. Андрей Шарапов, тот самый разведчик, который ночью не пил, сосредоточено крутил баранку, мурлыкая себе под нос: "Афганистан, Молдавия и вот теперь Чечня, оставили на сердце боль утра-а-ты". Сидящий за пулеметом Сашка Беседин, по кличке Бес, внезапно спросил:
   - Андрюха, а ты ведь вчера не досказал, что с долларами то вашими получилось?
   Шарапов помолчал, потом нехотя ответил:
   - Доллары оказались фальшивыми, во всяком случае, так нам объявили. Я много думал над этим, нас или "чехи" развели, оставив приманку, чтобы мы задержались, или ... или нас просто-напросто кинули наши.
   Дальше ехали молча. Степаныч, кряхтя, натянул на бушлат бронежилет, надвинул на лицо маску и полез на броню. Колонна извивалась серо-зеленой змеей, рычали моторы, стволы пулеметов хищно и настороженно смотрели по сторонам дороги. Не останавливаясь на блок-посту, пересекли административную границу с Чечней, минводские милиционеры, несущие службу и досматривающие весь транспорт, отсалютовали колонне согнутыми в локте руками.
   Из открытого люка высунулся Гизатуллин, подставил сонное страдающее лицо под холодный ветерок, потом протянул Степанычу алюминиевую фляжку. Тот отрицательно покачал головой. Колонна прошла через какое-то село. Позади остался деревянный столб с расстрелянной табличкой ....-юрт".
   Через несколько минут двигатель БРДМа чихнул и смолк, колонна встала. К машине бежал ротный, матерился. Увидев Степаныча, замолчал. Шарапов уже копался в моторе.
   - Командир!- обращаясь к Степанычу, закричал Андрей, - бензонасос навернулся, я попробую отремонтировать, но работы на час, не меньше!
   - Ты вот, что, товарищ майор" - сказал Степаныч, - давай ставь впереди второй бардак и уводи колонну. А нам оставь ВАИшный уазик, через часок мы вас догоним. Чуть слышно бормотнул: - Если останемся живы. Не нравится мне всё это, ох, не нравится.
   Снял с плеча автомат, передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник. Колонна прошла мимо, разведчики на ушедшей машине вылезли на броню, махали руками и автоматами. Степаныч распоряжался:
   -Так, гвардейцы, расслабуха кончилась. Всем оружие зарядить, в лес не ходить, из-под прикрытия брони не высовываться, снайперов и растяжки на этой войне ещё никто не отменял.
   Прошло минут десять. Порвалась прокладка на крышке бензонасоса и топливо не попадало в карбюратор. Замерзшие пальцы не слушались, и Шарапов чертыхался вполголоса.
   Прапорщик-автоинспектор дремал в кабине уазика, разведчики, привычно рассредоточившись, держали окружающую местность под прицелами автоматов. Гизатуллин остановил красные "Жигули". Водитель, молодой чеченец, пообещал привезти бензонасос с Газ-53. Степаныч переговоров не слышал, вместе с Шараповым копался в движке. Минут через пятнадцать-двадцать показался "Жигуленок". Гизатуллин обрадовано потёр ладони:
   - Сейчас поедем.
   Что-то в приближающейся автомашине не понравилось Степанычу, он спрыгнул с брони, передвигая автомат с плеча на живот. Почти одновременно с ним, не доезжая до разведчиков метров 50-70, машину занесло на скользкой дороге, и она встала боком. Приспустились стекла, и по машине разведчиков один за другим ударили огненные струи из автоматов. Маленькие жалящие пули кромсали обледенелый наст дороги, дырявили жесть уазика, рикошетили от объятой пламенем брони. Андрей Шарапов, наполовину свесившись из люка, лежал на броне, на его спине горел бушлат. Гизатуллину очередью срезало половину черепа. Уже мёртвое тело агонизировало на белом снегу, желтоватый мозг с красными, кровяными прожилками пульсировал в раскрытой черепной коробке. Прошитое автоматной очередью тело Беседина летело на встречу земле, и он медленно опускался на колени, пытаясь приподнять оружие обессилившими руками. Степанычу перебило левую руку, посекло лицо. Зарычав, он перекатился в дорожную канаву. Кровь заливала лицо, в глазах стояли и двигались красные точки. Уходящая машина была одной из них, и он почти наугад выстрелил из подствольника. Потом, уже не слыша выстрелов, всё нажимал и нажимал на спусковой крючок, не замечая, что в магазине закончились патроны, что машина горит, выбрасывая вверх острые языки пламени. Один за другим прозвучало ещё два взрыва. У красных
   "Жигулей" сорвало двери, они отлетели на несколько метров и догорали, чадя
   чёрным дымом. Снег под сгоревшей машиной растаял, обнажив проталины чёрной земли. Было тихо. Белое солнце мутно светило сквозь завесу облаков. У линии горизонта, над Грозным висела пелена дыма, город горел. Тишину утра разорвал шум крыльев и воронье карканье - птицы спешили за своей добычей. Хлопнула дверь уазика, из машины выполз автоинспектор, безумными глазами оглядел разбросанные тела, чадящие машины и пополз в сторону леса, черпая снег карманами бушлата. Стоя на коленях перед мёртвым Бесединым, Степаныч зубами рвал обёртку бинта, не замечая, что кровь уже перестает пузыриться на его губах, застывая на морозе и превращаясь в кровавую корку.
   Раскачиваясь всем телом, Степаныч завыл. Падающие снежинки покрывали неподвижные тела, кровавые лужи, стреляные гильзы белым пушистым одеялом. Серые вороны
   настороженно прогуливались, расписывая белую землю своими следами.
  -- Ножи
   Ножи просыпался рано. Едва лишь лиловое солнце выглядывало из-за мутной линии горизонта, как он мгновенно открывал глаза, медленно приходя в себя и возвращаясь в явь серого утра.
   Его выцветшие глаза долго смотрели в глубину двора, на стоящие в углу лопаты, собранный в кучу строительный мусор, большой амбарный замок, висящий на двери недостроенного дома. Потом он поднимался с железной кровати, стоящей под навесом, закрывающим часть двора от дождя, натягивал на себя старую армейскую рубашку с закатанными рукавами, мятые рабочие брюки, резиновые галоши с красной подкладкой. Ему было 62 года, около сорока его звали Ножи, ровно столько же он отсидел в исправительно-трудовых лагерях советского и постсоветского пространства.
   Последние полгода ему снился один и тот же сон. Он, маленький Тамерлан, стоит на полу, перебирая босыми ногами, рядом со столом, за которым мама разливает молоко по глиняным кувшинам. Ему совсем мало лет, и он едва достаёт носом до края стола. Молоко журчит и тонкой струйкой наполняет посуду, стоящую на столе. Мама видит его нетерпение и слегка улыбается уголками рта, потом наливает сладкое парное молоко в большую кружку и подаёт ему. Хохочет счастливым смехом, видя, как молоко заливает его лицо.
   Ножи кашляет, шаркая ногами, идёт в угол двора, там разжигает небольшой костерок, на закопченные кирпичи ставит железную кружку. Вот уже много лет его утро начинается с глотка чифира. Крепкий чай можно было сварить и на электрической плитке, но Ножи предпочитает, чтобы чай отдавал дымком. Пока закипает вода и в кружке, накрытой газетным листом, настаивается тёмно-коричневая жидкость, Ножи снимает с двери дома висячий замок, громко кричит в гулкую пустоту дома:
   - Ребяты, вставай, уже подъём!
   В глубине дома слышится шорох, появляются заспанные "ребяты"- Алексей и Валера, двадцатилетние солдаты, привезённые из Чечни. Алексея взяли в плен под Урус-Мартаном, Валера сам ушёл из села, где стояло его подразделение. В лесу он натолкнулся на боевиков, которые переправили его в Ингушетию. Четыре месяца назад солдат было трое. Напившись, один из них с обломком кирпича бросился на Ножи. Тот вырвал ему кадык, просто ухватил его своими длинными руками за горло, и через секунду человек захлёбывался своей собственной кровью, дёргаясь в конвульсиях.
   Ножи не помнит, как звали того солдата, да и какая разница. Солдаты боялись старика, хотя он никогда не угрожал им, наоборот, готовил еду, угощал чифиром, выдавал привезённую хозяином водку и сигареты.
   Хозяин Вахид появлялся здесь один раз в две недели, привозил еду, строительные материалы, о чём-то говорил с Ножи на своём гортанном наречии. Солдаты предназначались для обмена. Где-то в России у Вахида сидел сын, он хотел обменять его на пленных солдат. Переговоры велись то через генерала Лебедя, то через людей, имеющих выход на олигарха Березовского, временами затухая и возобновляясь с новой силой. Вахид не спешил, сыну дали двадцать лет и торопиться было некуда. Переговоры вели верные люди в Ростове и Москве, пленные были спрятаны надёжно, и никто не мог помешать его планам.
   Пока Алексей и Валера умывались, натягивая на озябшие от утренней свежести тела одежду, Ножи осмотрел комнату, где спали солдаты. Окна дома закрыты ставнями, отчего в комнатах стоит полумрак. У стены стоит самодельный деревянный, грубо сколоченный стол, на полу лежат два матраса, сваленное в кучу тряпьё. В спертом воздухе чувствуется пряный запах анаши. Старик ворчит:
   - Проклятые пацаны, опять курили "шайтан-траву".
   Выйдя из дома, он даёт подзатыльник сидящему у огня Валерке:
   - Говорил тебе, не кури в доме. Устроишь пожар, хозяин тебя в горы продаст, будешь вместо ишака воду возить.
   Ругается он больше для порядка, "шайтан-трава"- это не страшно, обкурившись, пацаны хохочут, их не тянет домой или на подвиги, как того, которого он убил. Ножи подумал, что стареет, раньше он никогда не вспоминал тех, кого убил. Было ли ему страшно, когда он убивал? Нет. Даже тогда, когда он первый раз в жизни зарезал человека.
   Это было в Казахстане. Ножи украл с тока мешок пшеницы, даже не украл, а собрал просыпанное. Когда нёс зерно домой, попался на глаза председателю. Тот привёз его в контору, долго ругался, называл чеченским выблядком. Председатель был здоровый, он глыбой нависал над тщедушным мальчишкой, но когда замахнулся для удара, тот скользнул ему под руку и ударил сапожным ножом в сердце. Председатель был фронтовик и орденоносец, только малолетство спасло Ножи от расстрела. В лагере он научился делать ножи всех форм и конструкций - стреляющие, выкидывающиеся, финки, кинжалы, кортики. Равных ему в этом ремесле не было. Не раскрутили его на новый срок только потому, что он делал ножи для администрации Управления лагерей. Через двенадцать лет он освободился, потом снова сел, потом бежал, сидел, снова освобождался. Когда умерла мама, он добивал семилетку на Урале. Так и не смог её увидеть напоследок, может, поэтому она так часто ему и снится, его мама.
   Ножи разлил чифир по кружкам, себе отдельно, солдатам в одну на двоих. Он всегда ел и пил из отдельной посуды. Позавтракали вчерашней кашей. Пока солдаты таскали песок и готовили раствор для бетонирования, он решил сходить в центр села, прикупить сигарет и чая.
   Ножи шёл по улицам села, не обращая ни на кого внимания. Местные жители привыкли к нелюдимому старику и уже давно не обращали на него внимания, считая слегка помешанным. Подходя к магазину, Ножи обратил внимание, что следом за ним идёт какая-то женщина, не решающаяся с ним заговорить. Старик решил, что это какая-то местная, которой нужно вскопать огород или сделать какую-то мужскую работу по дому.
   Выйдя из магазина, он увидел, что женщина ждет его у крыльца. На вид ей было лет 40-45, явно не местного обличья. Она несмело тронула его за рукав:
   - Послушайте, как вас зовут? - Смутившись от его молчания, торопливо заговорила.
   - Я ищу своего сына, его зовут Алеша, Алексей Савельев. Говорят, он находится у вас. - Тут же исправилась.
   - Работает с вами, он - солдат.
   Ножи молча ждал, смотря на неё бесцветными стариковскими глазами, потом неторопливо повернулся и пошёл к дому шаркающей стариковской походкой. Женщина несмело двинулась следом за ним. Пройдя несколько метров, старик повернулся к ней лицом, и, дождавшись, когда она приблизится, провел ребром ладони по своему заросшему седым волосом горлу:
   - За мной не хады, а то смерть...
   Увидел её побледневшее лицо и, удовлетворённо усмехнувшись, пошёл дальше. Его никто не преследовал.
   День прошёл как обычно. Парни работали, иногда покрикивая друг на друга. Вечером приехал Вахид, привез мясо и водку. Приказал Ножи разжечь костёр для мангала и приготовить мясо для шашлыков. Солдатам дали бутылку водки, поесть и закрыли в доме, приказав сидеть очень тихо. Чуть позднее на своих "Жигулях" приехал участковый Умар Сатоев. Долго ходил по двору, оценивая кладку, выложенный фундамент, замерял шагами размеры строящегося бассейна - гордость Вахида. Косился на амбарный замок, висящий на двери. После того, как выпили и закусили шашлыком, Вахид, будто между делом передал капитану конверт с деньгами. Вытирая пот с раскрасневшегося лица, захмелевший Сатоев грозил Вахиду пальцем:
   - Я знаю все твои проделки, Вахид, но ты можешь не бояться, пока мы с тобой друзья, тебя никто не тронет. Здесь начальник - я.
   Вахид улыбался, подкладывая участковому куски помягче - эта дружба ежемесячно выливалась ему в кругленькую сумму, но иначе было нельзя, участковый действительно закрывал дела на всё, что делал Вахид. К тому же благодаря этой дружбе он знал все, что готовится в местной милиции. Попробовал бы участковый вести себя иначе, его участь давно бы уже была решена. Восток есть Восток, ценность человека и степень почтительности здесь определяется его близостью к власти.
   Старик не участвовал в застолье, сидя в уголке, он ворошил угли, переворачивал шашлык, усмехаясь про себя: "Все менты одинаково продажны, что в России, что дома, в Ингушетии".
   Проводив изрядно захмелевшего милиционера домой, почти трезвый Вахид подсел к Ножи:
   - Ну, рассказывай, старик, как дела. Доволен ли ты жизнью?
   Тот смотрел на него равнодушными глазами: - Хорошая жизнь, хозяин. Курить есть, чай есть, лучше, чем в зоне.
   Вахид удовлетворённо кивал головой, потом пьяно икнул:
   - Смотри, старый, за этих пацанов ты головой отвечаешь, если они сбегут, нам обоим крышка.
   Старик хмыкнул:
   - А куда они сбегут? Опять в Чечню что ли, так до первого поста, а потом секир-башка.
   Вахид удовлетворённо кивнул и, пьяно покачиваясь, пошёл к своей машине. Через несколько минут взревел двигатель, и он уехал.
   Старик лежал на своём топчане, ему не спалось, почему-то вспоминался родительский дом. Небритый, весь в пыли отец, приехавший с поля и подкидывающий его к потолку дома. Ножи вспоминаются мамины руки, вытирающие его слёзы, когда их рыжий пёс Бек приполз домой с выпущенными кишками, кто-то из соседей ударил его вилами. Мама тогда плакала вместе с ним и говорила: "Тимур, ты же - мужчина, ты - чеченец, не смей плакать".
   Ножи лежит молча, закрыв глаза, и по его щеке катится слеза. Звенят цикады, головы дурманит запах сирени. Солдаты выпили бутылку водки, хмель не берёт. Они лежат молча, в темноте тлеют огоньки сигарет. Обо всём уже переговорено много дней назад. Кажется, что время остановилось, у них осталось только прошлое, нет настоящего и не будет будущего. Бежать бесполезно, у этих тварей всё схвачено, их будут ловить местные жители и милиция. Если даже не убьют сразу и удастся добраться до России, Валерку ждет трибунал за самовольное оставление части, Алексея ждет Чечня, опять война, вши, кровь, грязь. Очень хочется оказаться дома, но еще больше хочется жить.
   Утром Ножи был мрачнее обычного, он яростно месил лопатой раствор, ворча и матерясь на солдат. Старик ругал их за неповоротливость, неумение работать, за молодость и за желание жить. Два дня он не ходил в магазин, по вечерам закрывал солдат под замок и долго сидел у тлеющего костерка, молча куря и смотря на угасающие угли.
   Через несколько дней старик опять пошёл к магазину. Женщина ожидала его у крыльца. Не обращая на неё никакого внимания, он купил сигареты, спустился с крыльца и присел на корточки в зарослях сирени, зная, что она смотрит ему в спину. Некоторое время спустя, забелело её платье, и прерывисто дыша, она остановилась рядом. Старик молча курил, медленно и нехотя выпуская дым. Казалось, что мысли его, подобно сигаретному дыму, улетают куда-то далеко от этого места.
   - Письмо давай, - сказал он хрипло. Женщина торопливо достала из выреза платья в несколько раз сложенный лист бумаги. Ножи небрежно сунул его в карман рубашки.
   -Ответ не жди, уезжай отсюда, сегодня, - сказал он.
   У женщины на глазах заблестели слёзы; опережая дальнейшие вопросы, он повернулся спиной и пошёл прочь.
   День тянулся медленно, закончив работу; солдаты убрали инструмент, потом поужинали. Когда Валера ушел в дом, Ножи передал Алексею письмо, после этого закрыл дверь на замок. Всю ночь в доме стояла тишина, хотя солдаты не спали. Из-за закрытых окон выбивался свет лампочки. Старик неторопливо достал из под кровати большую клетчатую сумку, сложил туда бельё, хлеб, купленные сегодня чай и табак. Посидев перед сном у костра, он пошёл спать. Спал он удивительно хорошо, снились ему кони, бредущие по росному лугу, мамина прохладная ладонь, лежащая у него на лбу.
   Проснулся он неожиданно и сразу. Прямо в лоб упирался холодный ствол автомата. Несколько фигур в чёрных масках с автоматами наизготовку стояли у ворот дома, у окон, у дверей. Негромкий голос спросил:
   - Кто в доме? Где ключи?
   Старик не удивился. Стараясь не делать резких движений, он показал глазами на ключ, лежащий на табуретке, рядом с кроватью. Человек с автоматом жестом приказал ему перевернуться на живот, защелкнул за спиной наручники. Автоматчик показал два пальца, через несколько секунд, в распахнутые двери ворвались бойцы Северо-Кавказского РУБОПа.
   Из дома вывели заспанных Алексея и Валеру, усадили их в подъехавший автобус. Старика посадили в уазик, по бокам уселись вооруженные автоматами люди. Проезжая через село, Ножи видел, как маленький жеребёнок, помахивая хвостом, тянется бархатными губами к материнскому вымени.
  -- ЧЕЧЕНСКИЙ РОМАН
   Комендантская рота стояла в станице третий месяц.
   Солдаты-контрактники охраняли школу, детский сад, административные
   здания. Выезжали для уничтожения мини-нефтезаводов, сопровождали по Чечне колонны с грузом и гуманитарной помощью. Днём в станице было тихо, ночью постреливали снайперы, рвались сигнальные мины, несколько раз из гранатомёта обстреляли военкомат и школу. Роман Белов вернулся в роту из госпиталя. Провалявшись на госпитальной койке с пневмонией и порядком отощав на скудном больничном пайке, Белов рвался в роту, как домой. Бывший учитель истории, устав от постоянного безденежья, он заключил контракт и поехал на войну, чтобы хоть немного заработать на жизнь. Многие друзья подались кто в бизнес, кто в бандиты. Многие, как и он, влачили жалкое существование, занимая и перезанимая деньги у более удачливых соседей, друзей, родственников.
   На войне, конечно, убивали, попадали в засады воинские колонны, подрывались на минах люди, но каждый гнал от себя эти мысли. Сегодня жив и хорошо.
   Доложив о прибытии ротному и получив свой автомат, Белов направился в военкомат. Его взвод располагался там, занимая первый этаж. За прошедший месяц контингент сильно переменился, кого-то выгнали, кого-то отправили в госпиталь, кто-то добровольно разорвал контракт. За прошедшее время солдаты наладили быт, спали уже не на полу, а на кроватях. В спальном помещении было тепло от самодельных обогревателей, еду готовили не в солдатских полевых кухнях, а в маленькой комнате тут же, в военкомате.
   Еду подавала высокая женщина лет тридцати, в длинном черном платье и такой же косынке. Роман обратил внимание на её красивые пальцы, она не была похожа на простую жительницу станицы. Поблагодарив за еду, Андрей попытался помочь ей убрать посуду и услышал в ответ:
   - Нет, что вы, не надо этого делать! Женщина должна кормить мужчину и убирать за ним посуду.
   Белов смутился и, кажется, покраснел:
   - Но вы же ждали, когда я поем, не уходили домой.
   Женщина чуть улыбнулась:
   - Ждать мужчину - это тоже обязанность и удел женщины.
   Её голос был похож на шелест осенних листьев, он завораживал и притягивал, как притягивает взгляд, вид бегущей воды или горящего костра. Вошёл незнакомый солдат, пристёгивая автоматный рожок, сказал:
   - Пойдём, Айшат, сегодня я буду твоим кавалером.
   Они ушли, а Белов долго ещё удерживал в памяти её голос, тонкое бледное лицо, длинные ресницы. В спальном кубрике сосед по проходу достал из тумбочки фляжку с водкой:
   - Давай по пятьдесят грамм за знакомство. На войне водка - лучшее средство от стресса. Водка и работа- лучшего лекарства от всей этой блевотины ещё не придумали.
   Выпив, сосед, назвавшийся Николаем, сам начал рассказывать об Айшат, будто догадавшись, что Роман ловит о ней каждое слово:
   - Чеченка, беженка из Грозного. Пианистка, видел, какие у неё пальцы? Вся семья: мать, ребенок погибли, завалило кирпичами при бомбёжке. Мужа увели боевики. Вот и осталась одна - ни дома, ни семьи. Как говорится ни родины- ни флага. - Он похрустел солёным огурцом. - После того, как вырвалась из Грозного, приехала сюда к родственникам. Заместитель комиссара - он ведь тоже "чех", правда, наполовину, - пристроил её к нам. Всё при деле, какая-никакая зарплата идёт, да и при продуктах постоянно. В этой ситуации это тоже немаловажно.
   Роман закурил, внимательно слушал.
   - Женщина она - неплохая. Наши пробовали к ней подкатиться, но она быстренько всем от ворот поворот показала. Особисты её тоже проверяли, но отстали. Такое пережить не каждый мужик сумеет, в общем, всё сам увидишь.
   Роман думал, что Николай нальёт по второй, даже придумал повод, чтобы отказать, но Николай смахнул фляжку со стола, убрал её в тумбочку:
   - Ну, братан, хватит на сегодня. Всё хорошо в меру, со следующего стакана уже начинается нарушение присяги и воинского долга.
   С утра военный комиссар мотался по району. Белов и два автоматчика его сопровождали. К вечеру ноги гудели, на ужин они опоздали. Однако Айшат ещё не ушла, на столе стояла завёрнутая в одеяло кастрюлька с горячей кашей, на плите - сковорода с мясом. Белов пошутил:
   - Ну вот, Айшат, сегодня у вас три мужчины.
   Крылья её носа дрогнули, когда он произнёс её имя, и она ответила:
   - В жизни каждой женщины встречается только один мужчина, все остальные на него только похожи или непохожи.
   Они вели свой разговор, понятный только им двоим. Усталые солдаты доедали кашу, не обращая на них внимания. Вошёл Николай с автоматом, но Роман встал ему навстречу:
   - Я провожу Айшат, ты отдыхай.
   Николай посоветовал:
   - Ты долго не задерживайся, через полчаса комендантский час. Через дворы не ходи и пару гранат с собой на всякий случай захвати.
   Они шли по пустынным улицам станицы, кое-где мерцали уличные фонари, и под ногами хрустел ледок подмёрзших лужиц. Они молчали. Роман поймал себя на мысли, что ему хочется прижаться к этой женщине. Она спросила:
   - Почему вы пошли меня провожать, ведь сегодня не ваша очередь?
   Он знал, о чём она его спросит, большая часть женщин всегда задаёт один и тот же вопрос. Ответил совсем неожиданно:
   - Наверное, захотелось вернуться в прошлое. Свою первую девушку я провожал вот так же зимой. Только это было не Чечне, а в России. Под ногами у нас хрустел снег, и из печных труб валил такой же неторопливый дымок.
   Это было двадцать лет тому назад, и у меня было чувство, что впереди меня ждет счастье. Я до сих пор помню, как мне хотелось поцеловать мою девушку. Странно, забыл, как её звали, зато помню, чем пахли её губы.
   Айшат передёрнула плечами:
   - Вы не похожи на других солдат. Что вас сюда привело?
   Он ответил искренне:
   -Я и сам, наверное, не знаю. Раньше думал, чтобы заработать, а теперь понял, что эти деньги мне не нужны. Скопить состояние, видя, как страдают другие, невозможно. К тому же деньги нужны лишь в том мире, где огни больших городов, где уважающие себя мужчины ездят на шикарных машинах и дарят своим женщинам цветы, золото, меховые шубы. Ты просто не хочешь отставать от всех остальных. Здесь всё иначе. Когда ты не знаешь, доживёшь ли до завтра, к тебе приходят мысли о вечном, и ты начинаешь ценить каждый глоток воздуха, глоток воды, радость человеческого общения.
   Он всё-таки взял её под руку, придерживая, чтобы не поскользнулась.
   - Я ведь - бывший учитель, привык всё объяснять детям. Теперь вот мне необходимо всё объяснить самому себе. Прежде всего, для чего я живу на свете.
   Они подошли к маленькому саманному домику с тёмными окнами. Оставив Айшат на улице, Белов вошел во двор, убедился, что опасности нет. Потом позвал её за собой. Айшат открыла ключом дверь и согревая замёрзшие ладони своим дыханием, сказала:
   - Вы должны идти, у вас осталось всего десять минут,- помолчала и добавила. - Спасибо за сегодняшний вечер, я уже не думала, что мне когда-нибудь будет так хорошо.
   На следующий день он безостановочно смотрел на часы, боясь не успеть в роту до наступления комендантского часа. Как-то так само получилось, что он один стал провожать Айшат домой, это стало его обязанностью и привилегией. Если Айшат освобождалась раньше, а он был где-нибудь на выезде, она терпеливо ждала его, читая на кухне. Или задумчиво глядела в окно, по привычке кутая плечи в чёрный платок. Они не афишировали и не скрывали своих отношений. Все считали, что у них роман, но они не думали об этом. Им было хорошо вместе. Взрослые люди, они не торопили события, зная, что если что-то легко достаётся, то легко и забывается. А, может быть, обжёгшись в прежней жизни, так или иначе потеряв близких людей, они боялись поверить, что встретить счастье можно так обыденно и случайно. Ну так же, как выйдя на минутку в булочную, найти на дороге слиток золота...
   Федеральные войска ждали приказа о наступлении на Грозный. Над городом постоянно стояло облако дыма от пожаров. По дорогам ежедневно шли колонны военной техники. Боевики усилили минно-диверсионную войну, каждый день на дорогах рвались фугасы, каждый день обстреливали и жгли колонны, убивали офицеров, милиционеров и работников чеченской администрации. Под Ножай-Юртом расстреляли и сожгли МЧСовскую колонну с гуманитарной помощью. Колонну сопровождали два БТРа омоновцев и БРДМ с контрактниками. На место трагедии выехал начальник разведки подполковник Смирнов. Белову, с отделением разведки приказали его сопровождать. Две недели подряд они мотались между Ножай-Юртом и штабом группировки в Ханкале. Роман считал дни, когда увидит Айшат.
   Вернувшись в комендатуру, он увидел, что вместо Айшат на кухне хлопочет другая женщина. На его вопрос она ответила:
   - Заболела Айшат, воспаление лёгких у неё. Дома лежит.
   Не найдя ротного, Роман поднялся на второй этаж к майору Аржанову и попросил разрешения отлучиться в станицу. Майор, уже знающий об их отношениях, только махнул рукой. Прихватив автомат, Роман заскочил на рынок, потом чуть ли не бегом рванул к знакомому саманному домику.
   Айшат, закутавшись в платок, лежала на диване. Увидев Романа, она смутилась, и попыталась встать. Чуть ли не силой уложив её на подушки, он стал выгружать продукты и фрукты. Впервые за всё время знакомства они перешли на ты. Белов поил её с ложечки чаем и целовал в потрескавшиеся губы. Она говорила:
   - Я всегда считала, что самое приятное занятие на свете - это ухаживать за своим мужчиной, и никогда не думала, что это так приятно, когда за тобой ухаживает твой любимый мужчина. Гася в душе ревность, Роман спрашивал:
   - А кто твой любимый мужчина?
   Она смеялась и, целуя его в губы, отвечала:
   - Глупый, ну, конечно же, ты. Все остальные, кого я знала или знаю, просто похожи на тебя.
   Вечером к ним зашёл Николай, отказался от чая, предупредил:
   - С начальством мы вопрос решим, но утром после комендантского чая будь в роте. Сам понимаешь, работа есть работа. Да и ребята будут волноваться. Ты тут здорово не расслабляйся, автомат держи под рукой и чтобы патрон всегда был в стволе. - Топая сапогами и кашляя в кулак, ушел.
   Уже темнело. Они затопили печь, сидели у открытой топки, не зажигая свет. Языки пламени лизали поленья, огненные блики отражались на их лицах. Андрей кочергой ворошил угли. Они потрескивали, выкидывая из топки горящие искры. Говорила, в основном Айшат, Роман только слушал:
   - Когда началась эта война, я не думала, что это будет так страшно. Я никогда не интересовалась политикой, не ходила на демонстрации и не читала газет. Я вся была в музыке и своей семье. Мне было безразлично, кто будет президентом Дудаев, Завгаев или кто-нибудь другой.
   Айшат убрала с плеча его руку, попутно прижавшись щекой к его ладони, стала собирать на стол:
   - Я пять лет училась в Москве, в консерватории, и никогда не разделяла людей по национальностям. Поэтому, когда из Чечни стали выгонять русских, отбирать их дома и квартиры, а в России в это время тебе прямо в глаза говорили, что ты - чернозадый, и милиция проверяла паспорт, только потому, что ты с Кавказа, мне стало страшно. Потом у нас на улицах, прямо среди бела дня стали убивать людей, убивать просто так, по праву сильного, потому что у тебя в руках автомат, а у твоей жертвы нет. Чеченцы стали убивать нечеченцев. Наших соседей Долинских убили только потому, что у них была хорошая большая квартира, которую они не захотели продавать за бесценок. Моего мужа Рамзана увели из дома в ту же ночь, и я до сих пор даже не знаю, кто? Люди говорят, что Лабазановские бандиты, но может быть это и не так. Я не могу понять одного, откуда у нас взялось столько подонков? Знаю только одно. Рамазана уже нет на свете, иначе бы он обязательно нашёл меня.
   Она прижалась к нему лицом:
   - Ты ещё не устал меня слушать, милый? Может быть, мне не надо было тебе этого рассказывать, но я столько лет тебя ждала, я знала, что ты всё равно придёшь ко мне и я расскажу тебе обо всём, чем жила эти годы.
   Она немного передохнула, закашлявшись, виновато прижала к груди руки:
   - Давай поставим стол ближе к печке, и тогда у нас будет ужин у костра, как у первобытных людей. Так вот, я не скажу, что очень уж любила Рамазана, но он был моим мужчиной. Я была ему предана и верна, ну, наверное, как собака. Ты же знаешь, для вайнахской женщины, её мужчина - это Вселенная. Потом начались эти ужасные бомбёжки и обстрелы жилых кварталов. Я пошла за едой, а когда вернулась домой, ни мамы, ни моей дочери больше не было. Я хотела умереть, думала, что сойду с ума. Так продолжалось несколько лет, потом я встретила тебя. Я не знаю, что случилось со мной, но когда я увидела тебя, у меня было чувство, что именно тебя я ждала всю жизнь. Мне совершенно всё равно, как ты жил всё это время, и кто был с тобою рядом все эти годы. Мне важно только одно, что сейчас ты рядом со мной.
   Они уже лежали в постели, а она всё рассказывала и рассказывала. Роман ладонями гладил её тело, целовал дрожащие ресницы, шею, грудь, согревая своим дыханием. Потом она жарко подалась ему навстречу, отдавая всю нерастраченную любовь, всю нежность своего тела. Каждый вечер Роман спешил в роту, чтобы видеть Айшат, хоть полчаса побыть с ней рядом. Он уже серьёзно раздумывал над тем, чтобы расторгнуть контракт, забрать Айшат и уехать с ней в Россию, подальше от войны. В пятницу Айшат работала последний день. Она получила расчёт и через два дня должна была уехать к матери Романа. Она не уходила из военкомата, по установившейся привычке ждала, когда он вернется из охранения. Все уже знали, что она уезжает, что Роман дослуживает последний месяц и тоже уезжает вслед за Айшат. Белову дали три дня отпуска, чтобы он мог провести с Айшат последние дни перед расставанием. Он прибежал, как всегда, за полчаса до комендантского часа. По устоявшейся привычке сунул в карман бушлата гранату. Счастливые и радостные, пошли домой. Военком через окно смотрел им вслед. Странная штука жизнь, кто-то гибнет на войне, кто-то оживает.
   Оставив Айшат за воротами дома, Роман вошёл во двор, обошёл дом со всех сторон. Странно, но в душе рождалось чувство тревоги, знакомое всем людям, часто соприкасающимся с опасностью. Он осмотрел дверной замок. Роман мог поклясться, что утром Айшат его вешала чуть иначе. Ни слова не говоря, Белов достал гранату, открыл замок, потом прижав чеку, выдернул кольцо и шагнул за порог. Он тут же понял, что не ошибся, в комнате кто-то был. Одновременно с пониманием этого он услышал резкий хлопок пистолетного выстрела и ощутил острую, рвущую живот боль. Уже готовый разжать пальцы и выкатить гранату под ноги стрелявшему, он услышал за спиной крик:
   - Рома, Ромочка, любимый мой!.. Падая навзничь, он лег грудью на руку с гранатой, не давая пальцам разжаться и выпустить из руки смерть. Сидящий у окна человек не шевелился, опустив пистолет, он с интересом смотрел на Романа. В комнату вбежала Айшат, упала на него, закрывая своим телом. Следом за ней вошёл человек в кожаной куртке, с автоматом в руках. Поднимая выроненный Беловым автомат, сказал:
   - Рамзан, ты бы заканчивал скорее свои дела, надо уходить.
   Тот вскипел, резким гортанным голосом бросил:
   - Ну-ка, закрой рот и встань там, куда я тебя поставил!
   При звуках его голоса Айшат подняла голову и встретилась глазами с усмешкой человека, которого назвали Рамзаном.
   - Ты-ы-ы?- выдохнула она.
   - Да, это я, - коротко согласился он. - Собирайся, ты уходишь вместе со мной.
   - Нет,- ответила Айшат. -Ты можешь убить меня вместе с ним, но я не оставлю его.
   - Ты!- вскипел Рамзан. - Глупая женщина, ты всё забыла! Забыла, кто твой муж! Что они сделали с твоей семьей! Зачем тебе этот русский мужик?
   - Мой муж умер шесть лет назад. Тогда же у меня не стало семьи, и я буду её вечно оплакивать. Этот человек заменил мне всё - и мужа, и ребёнка. Ты понимаешь, что я люблю его? Люблю, как никого до этого не любила. Рамзан наставил на неё пистолет:
   - Мне очень жаль, но придется тебя убить. Ты сама говорила, что у женщины может быть только один мужчина.
   - Ты ничего не понял, Рамзан, мой мужчина - это он. Ты был просто на него похож,- усталым голосом произнесла Айшат, закрывая Романа своим телом, согревая своим дыханием.
   Хлопнула дверь, Рамзан ушёл. Айшат чёрной птицей распласталась на лежащем человеке, заставляя его сердце биться в одном ритме со своим, вбирая его боль в своё тело.
   По улице бежали солдаты, передёргивая на бегу затворы автоматов. Из провалов тёмных окон на них безучастно смотрели усталые старухи.
   Человек на коленях
   В тесном проходе камеры человек стоял на коленях. Сквозь сизую вату табачного дыма доносилось размеренное бормотание
   "Чака наъбуду ва сяка настайи... Алла акбар... Гайфил магзуби аллайхийм... Амин рабила алламийн - Хвала тебе, всемогущий".
   Человек молился. В Чечне продолжалась контртеррористическая операция по наведению Конституционного порядка. Российские штурмовики и боевые вертолёты наносили "точечные" удары по базам боевиков, по российским сёлам и городам, заполненным до отказа беженцами, в основном, престарелыми, больными и обездоленными людьми. Десятки тысяч людей в чеченских сёлах и городах лишились крыши над головой, потеряли своих родных и близких. Русские матери и жены продолжали получать похоронки, военные госпитали в Моздоке, Ростове, Будённовске до отказа были забиты больными и раненными русскими солдатами.
   На железнодорожной станции Ростова уже несколько лет стоял вагон-рефрижератор с разложившимися, обгорелыми и истерзанными человеческими останками. На просторах России уже много лет шла война, война эта была необъявленной и очень странной. В Чечне ежедневно гибли люди, но их смерть никого не трогала.
   Российская авиация бомбила Грозный. По разбитым дорогам днём двигались колонны беженцев, увечные российские воины просили милостыню на улицах и площадях российских городов, а в соседнем Пятигорске, приехавшие на отдых российские политики и бизнесмены проигрывали в казино десятки тысяч долларов.
   В конце февраля 2000 года федеральная авиация бомбила село Комсомольское, в соседние сёла Гойское и Алхазурово на зачистку вошли бронетранспортёры с омоном. Всех мужчин старше 16 лет загоняли в автозаки, предназначенные для перевозки заключённых. Автозаков не хватало, тогда задержанных стали штабелями укладывать на дно грузовиков, сверху слой досок, потом опять слой людей. Всех задержанных отправляли в Урус-Мартановский временный райотдел.
   Аслан Асхабов отказался лечь на доски, под которыми лежал его отец, тогда его поставили на колени, и солдат выстрелил ему в затылок.
   Бислана Магомадова задержали в этот же день на окраине села, где он с соседними мальчишками наблюдал за бомбёжкой. Ребят задержали и поместили в камеры изолятора временного содержания местного отделения милиции. Почти месяц их допрашивали люди в камуфляжной форме без знаков различия. От Бислана требовали, чтобы он подписал показания о том, что является участником незаконных бандформирований. Магомадов отрицал свою вину: в первую войну он был ещё ребёнком, к началу второй ему едва исполнилось восемнадцать.
   Через неделю он не выдержал допросов и подписал чистые листы бумаги. После этого его на время оставили в покое, и через несколько дней увезли в следственный-изолятор Чернокозовово, где он должен был дожидаться суда.
   Перед этапом один из оперативников надел ему на руки наручники и вывел из камеры. Когда шли по коридору, он негромко сказал Бислану "Хочешь жить, тогда молчи, не произноси ни слова. Если ты и твои родственники будете себя хорошо вести, тогда пойдёшь домой. Если нет, тогда ты исчезнешь". На улице Бислан увидел тётю Залину, глазами полными слёз, она смотрела на своего племянника. Показав Бислана родственникам, его тут же завели обратно в камеру. Он догадался, что идут переговоры о выкупе. В камере все говорили, о том, что если родственники до этапа успеют собрать деньги, тогда следователь прекратит дело.
   Тётя и два её брата искали Бислана в следственных изоляторах, Ростова, Пятигорска, Ставрополя. Нашли совсем рядом, но слишком поздно. Через полчаса его затолкали в автозак и отправили в Чернокозово.
   Чернокозово называют следственным изолятором, на самом деле - обыкновенный фильтрационный лагерь времён войны. Это бывшая колония, но все корпуса разрушены, или непригодны, поэтому заключенных содержат в ШИЗО - в штрафном изоляторе.
   Машина подъехала к изолятору, хлопнула дверь кабины. Несколько минут стояла тишина. Потом к машине подошла группа контролёров в камуфляжах с резиновыми дубинками в руках.
   Они выстроились между зданием и автозаком, построив живой коридор.
   Задержанные должны были пересечь это пространство бегом, опустив голову вниз. Оружия у солдат не было - у них были дубинки и каблуки, которыми они наносили удары. В коридоре изолятора перед стекляггым окном дежурной части всех положили на пол, потом начали заводить по одному в кабинет. Беслан уже знал, что когда тебя вводят в кабинет, самое главное - не смотреть на лица. Смотри в пол, если ты хоть с одним встретишься взглядом, тебя могут ударить в лицо.
   Во время шмона в карманах Бислана нашли таблетки баралгина. Спросили:
   - Зачем они тебе?
   Он, надеясь, что будут бить меньше, сказал, что сердечник. Тогда к нему подошел человек в форме, он был в маске, и спросил:
   - Где болит?
   Бислан ответил: - Сердце болит.
   Его сбили с ног и стали пинать ногами, пытаясь попасть именно по сердцу, приговаривая:
   -Сейчас станет легче, сейчас...Во время допроса, следователь спросил, как и где задержали. Бислан все объяснил. Следователь ничего не стал писать, приказал отвести в камеру.
   Камера штрафного изолятора рассчитана на четырех человек, но туда затолкали больше двадцати. Во переклички определили, что всего в ШИЗО находится около 200 человек. Наверное, среди них были и боевики. Но, солдаты не знали, кто воевал против них, поэтому били всех подряд.
   Периодически каждого выводили из камеры на допрос. В коридоре почти всегда стояли два-три солдата и, пока человек, опустив голову, шёл к кабинету дознавателя, ему наносили удары. Во время допроса всегда спрашивали одно и то же:
   - Кого ты убил?
   Бислан твердил, что не мог никого убить, потому что не воевал. Но объяснения были бесполезны, их никто не слышал.
   Во второй камере содержались женщины, молодые и старые. Бислан не видел, что с ними делают, но они всегда кричали. Для мужчин было легче переносить избиения, чем крики женщин.
   Ровно в 10 часов вечера поступала команда: "Тюрьма! Отбой!" Все в самом прямом смысле слова должны были падать на пол.
   Если солдат открывал маленькое окошечко в оббитой железом двери, и называл твою фамилию, это означало - вызывает дознаватель. Допрос - это избиение в кабинете.
   Солдат мог просто ткнуть в тебя пальцем, потому что ему что-то не понравилось, и тогда избивали прямо в коридоре, у дверей в камеру.
   Когда били, спрашивали:
   - За что убивал? Бислан отвечал:
   - Я, не убивал, не убивал, не убивал!
   На всех в камере давали пять литров воды. Людей преследовала постоянная жажда. По углам камеры скапливались капли конденсата, их собирали на тряпку, пытаясь выжать хоть каплю воды. Кормили один раз в сутки холодной пищей, залитой водой. Хлеб не давали.
   Случалось, что куски холодной каши просто вываливали из ведра на пол камеры, как скотине. Если приносили передачу, то в "кормушку" двери просовывали лист бумаги и говорили: "Пишите, что все получили. Претензий не имеем".
   Задержанному отдавали половину от перечня, всё лучшее изымалось. Поэтому передачи принимались неограниченно. У солдат, несущих службу в следственном изоляторе было плохое снабжение и они подкармливались за счёт родственников арестованных.
   Подъем начинался в 6 утра. После утреннего звонка по команде "подъем" надо было поднять нары и пристегнуть их к стене. Весь день нужно было провести на ногах. Если кто-то из задержанных садился или ложился на пол, его тут же получал окрик или удар дубинкой.
   Ночью на нары укладывали тех, кто был в наиболее плохом состоянии. Посередине камеры стоял стол размером метр восемьдесят на два и две скамейки. На нем тоже спали больные и избитые. Остальные ложились на бетонный пол.
   Во время пребывания Бислана в Чернокозово один из задержанных умер, кто-то сошёл с ума.
   Часто задержаных людей ночью вызывали из камеры. Если контролёр называл твою фамилию, например: "Магомадов", надо было ответить: "Бислан Абдурахманович, шестая камера" "На выход!". Потом команда: "Руки за голову, голову вниз". И начинали бить. Избиение продолжалось в среднем 15-20 минут. И так до утра. Самый большой перерыв - в пересменку между шестью и восьмью часами.
   После приезда какой-то комиссии в Чернокозово стали включать музыку, чтобы в округе не было слышно криков людей.
   Так продолжалось несколько месяцев. Неожиданно Бислана Магомадова вызвали в санчасть. Тюремный доктор, седой мужчина в белом халате, из-под которого выглядывала зелёная армейская рубашка, спросил, подняв глаза от медицинской карточки:
   - Против устоев государства идете, Магомадов? А знаете ли вы, что в свое время сказал Ленину царский жандарм? - Доктор пожевал губами, сделав вспоминающее лицо.- Он сказал, что невозможно пробить лбом каменную стену, да-с, вот именно так и сказал.
   Черт дернул Бислана за язык. - Но ведь Ленину удалось пробить стену!Доктор дёрнул головой, раздражённо махнул рукой конвоиру:
   - Уведите его в камеру!
   Однажды следственный изолятор посетила комиссия Международного Красного Креста. Сотрудники миссии ООН беседовали с каждым из арестованных в специально отведённых для этого кабинетах. Двое французов - женщина лет сорока с живыми глазами и крупный мужчина с чёрными усами назвали свои имена, но Бислан запомнил лишь, что мужчину зовут, Серж. Женщина задавала вопросы, Серж переводил.
   -Как вас зовут? Сколько времени вы находитесь в Чернокозово? Как кормят? Не бьют ли вас?
   Бислан также немногословно отвечал
   -Да... нет... всё хорошо... нет, никто не бьёт.
   Над столом, прямо на уровне лица француженки, черной ушной раковиной прилепилась электророзетка. Разговора не получалось, женщина была расстроена. Серж задал последний вопрос: -Скажите, как часто вас водят на допросы?
   Бислан хотел ответить честно: шесть- семь раз в день, но подумал, что всё равно не поверят и сказал три-четыре раза. Не дожидаясь перевода, женщина воскликнула:
   -Что, три-четыре раза? В день? Или неделю? Серж густо покраснел, француженка оказывается хорошо знала русский язык и этот обман сейчас раскрылся. Бислан придвинул к себе лист бумаги, лежащий перед женщиной и написал по-русски:
   -Я никогда не думал, что жизнь человека будет зависеть от того, надеты ли на нём трусы! Дождался, когда она пробежит текст глазами и, перегнувшись через стол, сам нажал кнопку вызова конвоира. Тут же заскрипела дверь, охранник всё время стоял у двери. Женщина быстро перевернула бумажный лист, чтобы конвоир ничего не смог прочитать. Когда Бислана увели, она недоуменно спросила своего коллегу:
   - Серж, я не поняла смысла этой фразы, жизнь человека зависит от того, надеты ли на нём трусы?
   Горько усмехнувшись тот ответил: - Солдаты правительственных войск считают, что члены исламских религиозных организаций не носят трусов. Такое я встречал еще в Афганистане. Здесь это является основанием для того, чтобы забрать у человека жизнь.
   Через неделю Бислана этапировали в следственный изолятор города Ставрополя, потом Пятигорска. Приближался конец двадцатого столетия, но человечество ничему не научилось за годы своего существования и стремилось уничтожить само себя. Мусульмане резали христиан, христиане так же самозабвенно уничтожали мусульман. Злоба застилала глаза людей.
   В тесной и прокуренной камере человек продолжал молиться:
   "Алла акбар...алла...ал-л-л-я. Амин рабила Алла-мийн...хвала тебе Всемогущий... Пошли любовь на эту землю".
   ШКОЛА НЕНАВИСТи
   Первый раз Сергей Макаров попал в плен, отслужив в армии шесть месяцев. Ночью пошёл в туалет, в темноте его ударили по голове и забросили в фургон "Камаза". В темноте связали руки, заклеили скотчем рот и за двойной перегородкой перевезли в Чечню. Рядом с ним постоянно сидел бородатый "чех", который постоянно что-то жевал. Перед блокпостами чеченец упирался стволом автомата в промежность Сергея и держал указательный палец на спусковом крючке. Машину не "шмонали", водитель выходил из кабины, что-то говорил дежурившим омоновцам, и ехали дальше. К утру они уже были в каком-то чеченском селе. Сергея отвели в подвал дома. Он был перегорожен решетками, как в настоящей тюрьме. Вместе с ним сидели двое контрактников и ингуш-учитель, приехавший в Чечню искать своего брата. Учителя скоро отпустили. Один из контрактников слышал, что родственники договорились с похитителями, заплатили выкуп, то ли на кого-то обменяли.
   Кормили один раз в день: в алюминиевых солдатских котелках приносили суп, кашу, макароны, иногда даже с мясом. Нужно было делать работу по дому, носить воду, убирать у скота. Сергей попробовал однажды наколоть дрова, взял ржавый топор, за что тут же получил прикладом по голове. Присматривающий за ним его ровесник Магомет, передёрнув затвор, сказал, что в следующий раз застрелит. Макаров по глазам видел, что тот не шутит.
   Сам Сергей не знал, сможет ли он застрелить человека. Его почти не били. Так, иногда, когда старый Иса куда-нибудь уходил, во дворе дома появлялись пацаны 15-17 лет. Они выводили из подвала Сергея или кого-нибудь из контрактников и отрабатывали удары. Очень досаждал соседский Шамиль, обязательно норовил ударить сапогом в пах или лицо. Изображал из себя крутого парня. Возвращаясь домой, Иса по- чеченски ругался на Магомета. Сергей догадывался, что старик сердится за то, что мальчишки портят принадлежащую ему вещь. Один из контрактников, родившийся в Грозном, потом сказал, что Макарова хотят обменять на старшего сына старика - Беслана, который сидел в Чернокозовском изоляторе.
   Контрактников били каждый день, чеченцы их просто ненавидели. Однажды вечером, когда обкурившиеся анаши "чехи" - не пацаны, а боевики из отряда Хултыгова поработали особенно ударно, сломали рыжему Толику из Волгограда нос и два ребра, контрактники решили бежать. Олег из Грозного, который в последнем бою убил троих "чехов", сказал, что их менять не будут. Чеченцы за них просят очень много, а платить некому. Менять их на боевиков никто не будет, у Родины есть гораздо более важные вопросы. Толик бежать не мог, Серёгу Олег брать с собой не стал.
   - Понимаешь, браток,- говорил он, - шансов у меня один из тысячи. В лесу долго не высидишь, зима, замёрзну. К тому же леса они знают, как собственные пять пальцев. Спрятаться мне негде, русские боятся, а чехи не захотят. Наши в прошлую войну такого наворотили, что даже и говорить об этом не стоит. Оставаться здесь не хочу - не сегодня, так завтра или забьют до смерти, или зарежут, как барана. "Чехи" это делать умеют.
   А тебя скоро обменяют, я слышал, Иса говорил женщинам, что командир за тебя хлопочет, ему сейчас трибунал корячится.
   Ночью Олег достал спрятанный длинный гвоздь, открыл дверь и ушёл. Хватились его только утром. Чеченцы были так озабочены поисками, что Сергея с Толиком даже не били, правда, забыли и покормить. Иса очень ругался на Магомета, даже пару раз ударил его своей палкой, потом похромал к Хултыгову. Тот отправил десять человек на лошадях искать беглеца в лесу, а сам с боевиками пошёл по селу. Олега нашли под вечер. Гвоздём он убил старика чеченца и засел в подвале дома с его двустволкой. "Чехи" кинули гранату РГД: Олега не убило, только контузило. Потом за ноги его притащили к Исе, и Магомет ножовкой отпилил ему голову.
   После побега пленных посадили в погреб, на работу не выводили, целыми днями они лежали на вонючей соломе, давили мокриц, думали каждый о своем. Наконец Макарова вывели во двор, завязали глаза и куда-то повезли. Дорога была ухабистой. Сергей бился головой о борта кузова машины, догадывался, что везут на обмен.
   На блок-посту стоял уазик комбата, два БТРа, напротив них несколько джипов с боевиками.
   Прямо на крыше одной из машин был установлен крупнокалиберный пулемёт. Комбат о чём-то коротко переговорил с бородатым моджахедом, как видно старшим. Тот махнул рукой. Макарова вывели из машины, подвели к комбату.
   - Ну, что, солдат, живой, все органы на месте? - Кивнул капитану со змеями на петлицах. - Ну-ка, Док, посмотри пацана.
   Доктор быстро и сноровисто осмотрел его рот, уши, пальцы, спросил грубовато- насмешливым голосом:
   - Яйца на месте, солдат, отрезать не успели? Значит, повезло, такое тоже бывает. Пулемёты на БТРах настороженно и пугливо косили на них своими длинными носами.
   В часть Макарова отправили не сразу, пару недель он провёл в Моздокском госпитале. Несколько раз к нему приезжал особист, расспрашивал, при каких обстоятельствах попал в плен, у кого держали, как часто били, кто из пленных находился вместе с ним. Особист угощал сигаретами, был участлив. Когда Сергей рассказал о том, как погиб контрактник Олег, он долго молча смотрел в окно, потом сказал:
   - Всякая война - подлая штука, гражданская война омерзительна вдвойне, потому что воевать приходится с теми, с кем ещё вчера сидел за одной партой в школе.
   Уходя, офицер сказал:
   - Для тебя, солдат, война, наверное, закончилась. Завтра должна приехать твоя мама. Если больше не увидимся, желаю тебе успеха,- пожал руку и ушел, большой и сильный мужчина, от которого даже на войне пахло хорошим и дорогим одеколоном.
   Раненых и больных солдат в госпитале переодевали в застиранные кальсоны или старое обмундирование, которое носили ещё в советской армии. В уродливом тряпье, с цыпками на руках и болячками по всему телу Макаров чувствовал себя не солдатом могучей военной державы, а отбросом общества.
   На следующий день приехала мать, Сергей набросил на плечи шинель, провёл её в палатку, где на двухъярусных кроватях лежали больные. Мать прижимала к
   своей груди его голову, плакала, рассказывала, потом снова плакала:
   - Дома всё хорошо, отец наконец-то нашёл работу. - Она единственный раз за всю встречу улыбнулась.- Отец стал такой заботливый. Когда я собирала тебе гостинцы, он сам бегал по магазинам, по рынкам, брал тебе всё самое лучшее.
   Отец у Сергея был не родным, и отношения у них были натянутыми.
   - Я как узнала, что тебя украли, хотела всё бросить и ехать на поиски. Сына учительницы Нины Ивановны тоже раненым в плен захватили, так она полгода его в Чечне искала, до самого главного чеченского командира дошла - Дудаева или Басаева, даже не знаю. Простые люди ей искать помогали, те же чеченцы её кормили и ночевать пускали. - Она вздохнула.- Господи, и когда же кончится эта война?
   К вечеру мать уехала. Она работала медсестрой в больнице, и утром ей надо было быть на работе. Перед отъездом она робко спросила, тая в голосе надежду:
   - Сережа, а тебя не отпустят домой, хотя бы в отпуск? Ты ведь такое пережил.
   Не зная почему, Сергей ответил:
   - Мама, я буду служить.
   Через две недели в госпиталь пришёл грузовой "Урал" и Макаров уехал в полк. Спустя несколько месяцев под Грозным "чехи" расстреляли мотострелковую колонну. Оставшихся в живых вывели на отдых, убитых вывезли в цинках и полиэтиленовых мешках. Подразделение, в котором служил Сергей, перебросили на их место. На месте Грозного были сплошные руины, из под развалин били снайперы. Воевали наёмники, арабы, татары, попадались даже славяне - русские, хохлы из организации УНА УНСО. Воевать они умели, устраивали засады, минировали дороги, резали часовых.
   Сентябрьским утром два БМП полка попали в засаду. Передняя машина подорвалась на фугасе. Пока водитель второй машины пытался развернуться, её подбили из гранатомёта. Экипаж машин погиб сразу, уцелевший десант залёг в развалинах молокозавода. В живых осталось восемь человек. На каждого было по четыре магазина и по пять выстрелов к подствольнику.
   "Чехи" били по цеху из автоматов, орали "Аллах акбар!" Пули попадали в пустые ёмкости-цистерны, рикошетили, звенели. Стоял жуткий грохот. Через полчаса боя кончились патроны. Когда из цеха перестали раздаваться выстрелы, "чехи" пошли в атаку. Пятнистые бородатые фигуры с зелёными повязками на лбу двигались перебежками, поняв, что у солдат кончились патроны, закричали
   - Русский, выходи, не бойся, долго мучить не будем, убьём сразу.
   Солдаты ударили из подствольников, чеченцы исчезли. Оставшиеся в живых связались с кем-то по рации, через полчаса притащили гранатомёты. После второго залпа на Сергея обрушилась стена, его завалило кирпичами и он потерял сознание.
   Очнулся Макаров в кузове грузовой машины. Страшно болела голова, лицо и руки были в чём-то липком, пахло свежей кровью. Он попробовал приподняться в темноте, но на его ударили сапогом.
   Несколько дней Сергея и ещё десяток пленных держали в подвале разбитого дома, днём и ночью у дверей сидел "чех" с автоматом.
   Среди пленных солдат было двое штатских, корреспондент какой-то газеты, приехавший в Чечню за горячими репортажами и отставной подполковник, лётчик. "Чехи" нервничали, орали на пленных, не задумываясь, пускали в ход кулаки.
   Особенно тяжело приходилось гражданским: - в той жизни, до плена, они не могли себе даже такого представить. Потрясённый журналист всё время повторял: "Если я останусь жив, напишу такую книгу, что весь цивилизованный мир содрогнётся. Здесь будет второй Нюрнберг, я назову всех, кто допустил эту бойню и нашего президента в первую очередь".
   Журналиста застрелили в первый же день. Пленных гнали за колонной боевиков. На них нагрузили мешки с провиантом, медикаментами, цинки с патронами. Большое рыхлое тело, привыкшее к мягкому креслу и спокойной жизни, отказалось повиноваться. Журналист сел на дороге и сказал: "Больше не могу, можете меня убить". Его никто не уговаривал и не поднимал - отряд спешил. Один из боевиков выстрелил ему в рот. Тело журналиста осталось лежать в придорожной канаве.
   Лётчик с содроганием произнёс:
   - Господи, я вспомнил, это же был журналист с мировым именем. Я читал его очерки в западных газетах.
   После этого убийства у Саши, московского МЧСовца, привезшему в Чечню гуманитарную помощь, поехала крыша. Он безостановочно что-то бормотал. На коротком привале он кинулся на часового и стал его душить. Его били по голове сапогами и прикладами автоматов. Когда Саша отпустил горло, его за ноги оттащили в сторону и после короткого совещания отрубили сначала руки, потом голову.
   Ночевали в лесу. Боевики разожгли костёр. Пленные сгрудились в одну кучу - так было теплее. Сергей отошёл под дерево справить нужду. Вытащил из ботинок шнурки, сделал удавку. Потом вернулся к своим. Боевики дежурили у костра по двое, несколько раз за ночь часовые подходили к пленным, светили фонариком, пересчитывали. Сергей подождал, когда один из часовых залез в палатку. Потом он подполз к костру, и дождался, когда второй караульный выпустит из рук автомат. Накинул ему удавку на шею; упершись коленями в спину, задушил. Затем снял с мёртвого тела вонючую разгрузку с запасными магазинами и гранатами, с - пояса длинный нож в кожаных ножнах. Мёртвое тело оттащил в темноту, накинул на себя бушлат, натянул на глаза шапку, сделал вид, что дремлет. В это время вернулся первый часовой, от него пахнуло запахом анаши:
   - Ваха, не спи, я у Рамзана взял папиросу.
   Глубоко затянулся, шумно втянув в себя воздух, кончик папиросы превратился в маленькую, красную точку. Громко щёлкнула конопляная семечка в папиросе. Макаров протянул руку за "косяком", пока "чех", прижмурив глаза, выпускал дым, обнял его за шею и всадил в сердце клинок.
   Макаров впервые в жизни убивал человека ножом. Было ощущение, что лезвие вошло в плетёную корзину, сначала лёгкое сопротивление грудной клетки, потом пустота.Первым желанием было бежать одному. То, что он сейчас сделал, было продиктовано желанием умереть. Сергей не хотел больше сидеть в вонючей яме, каждую ночь ожидая, что сегодня перережут горло. Не хотел больше унижений и боли. Но после того, как в его руках появилось оружие, появилась надежда, захотелось жить.
   Сергей подполз к пленным. Подполковник зашептал:
   - Я всё видел! Что будем делать?
   - Буди пацанов, пусть ползут отсюда, как можно дальше. Если повезёт, то будут жить. А мы с тобой их сейчас прикроем.
   Лётчик расталкивал спящих заложников, коротко объяснив что делать. Макаров достал из разгрузки гранату, разогнул усики чеки:
   - Ты из автомата стрелял?
   - Стрелял... В училище.
   - Ну, тогда годится.- Протянул ему автомат. - Патрон уже в патроннике, как свистну, открываешь огонь по палатке с "чехами", бей очередями. Как расстреляешь магазин, сразу отходи, а там уж, как Господь даст.
   Пожал лётчику локоть, пополз к палатке. Выдернул из гранаты кольцо, свистнул и одновременно метнул гранату к палатке.
   Автомат подполковника начал стрелять одиночными.
   - Надо было самому поставить на автоматический огонь - успел подумать он.И тут же из палатки раздались ответные очереди. Чеченцы стреляли на звук, подполковник рухнул на колени и упал лицом в землю. Макаров кинул ещё одну гранату, поменял магазин и подполз к лётчику.
   Автоматная очередь снесла подполковнику пол-лица.
   Сергей отстегнул от его автомата магазин и пополз в темноту. Всю ночь он шёл по лесу, чтобы не заблудиться и не ходить по кругу, шёл по звёздам. Шипы терновника рвали одежду, царапали лицо и руки. Он брёл, как в полусне, бред мешался с явью, но он знал, что если за ночь не выйдет к своим, днем его подстрелят, или возьмут в плен. Решил не сдаваться, перед глазами стояла отрубленная Сашкина голова. Он шёл через лес, зажав в кулаке гранату с разогнутыми усиками. Так с гранатой в руке он и вышел на блок-пост. Уже рассветало, через пост двигались первые машины. Когда он в окровавленном рваном бушлате, с автоматом и гранатой в руках вывалился из леса и пошёл по полю, дежурившие милиционеры потеряли дар речи. Макаров рассудка не потерял, загнул усики на гранате, положил оружие на землю и только после этого потерял сознание.
   После двухнедельного лечения в госпитале он был уже в полку. Ехать в отпуск отказался. В первом же бою он голову убитому чеченцу.
   ЗАЧИСТКА
   Отряд мухаджиров вошли в село под вечер. Было уже холодно, мороз прихватил стылые лужи, покрывая их тонким узором стекла. Боевики выбились из сил. Три часа назад они сожгли колонну внутренних войск и сейчас спешили, чтобы оторваться от погони. Машины пришлось бросить, оружие и боеприпасы были навьючены на лошадей.
   В группе было несколько легкораненых, с собой вели троих пленных солдат. Один из них был контужен, двое других обожжены, замотаны в грязные окровавленные тряпки. Пленных кинули в подвал.
   Боевики чистили оружие, кормили лошадей, выставив часовых. Кто был свободен, завалился спать. Село было мирным, федералы появлялись здесь изредка. Старый Ахмед, в доме которого расположились боевики, сказал женщинам, чтобы приготовили еду. Поглаживая седую бороду, сказал командиру отряда:
   - Аслан, у нас мирное село, мужчин почти нет. Старики поклялись на Коране коменданту, что боевиков не будет в нашем селе. Вам надо уходить!
   Аслан ответил:
   - На рассвете мы уйдём.- Отдал приказание о смене часовых и тут же, как был, в одежде и с оружием, завалился спать.
   Ранним утром, когда ещё не начал брезжить рассвет и не начали горланить петухи, боевики ушли в горы. Пленные еле стояли на ногах. На обожженных лицах лопнула кожа, кровь и сукровица застыли на лицах ржаво- красной коркой.
   Аслан бросил на омоновцев короткий взгляд и толкнул своего родственника, Ису:
   - Они не дойдут, отправь их к Аллаху.
   Иса был молод и ещё очень глуп: - Если мы убьём их здесь, тогда утром сожгут село.
   Аслан усмехнулся: - Осёл, ты хочешь, чтобы убили нас? Выполняй то, что я тебе сказал.
   Утром в село в село вошли три БТРа и два "Урала" с солдатами-контрактниками. БТРы встали по краям села. Вошедшие в село солдаты блокировали улицы и некоторые дома. Остальные под прикрытием брони пошли по дворам. Село как вымерло, женщины и дети спрятались в подвалы. Ахмед, с тростью в руках, встречал военных у ворот своего дома:
   - Ребята, мы - мирные люди, у нас внуки, не надо стрелять.
   Сержант контрактник ударил его в грудь прикладом автомата:
   - Пошёл вон, старый пёс!
   Трое солдат вошли во двор. Тот, который ударил старика, дал очередь в подвал, потом, держа фонарик на расстоянии вытянутой руки, спустился вниз. Через минуту он выскочил, держа в руках окровавленную тряпку:
   - Это Сашки Шелеста бушлат, его держали в этом подвале. Где эта старая сука?
   Сержант ударил старика в лицо, седую бороду залила кровь. Падая навзничь, Ахмед ударился затылком о каменный бордюр и захрипел, закатив под лоб глаза. Солдаты, не замечая агонии, несколько раз ударили его сапогами по ребрам. Мохнатая папаха упала с головы, обнажив седую голову. Старший по рации связался с командиром:
   - Первый, я пятый, они были здесь. В подвале дома Эльмурзаевых нашли бушлат сержанта Шелеста, он среди пропавших.
   Напряженно слушал ответ:
   - Да. Разведчики говорили именно об этом доме. Нет, хозяин уже ничего не скажет. Оказал сопротивление, убит. Есть зачистить по полной программе.
   В небо взлетела ракета. Один из солдат открыл люк погреба:
   - А ну, вылезай, кто здесь есть! Раздался голос старой Хади:- Здесь бабушка с внуками. Боевиков нет, они ушли утром. Мы их даже не видели.
   Солдат выдернул из гранаты кольцо, крикнул:
   - Держи, бабушка, детям пирожки.
   Рванул взрыв, из погреба повалил дым. Солдаты из автоматов крошили мебель, посуду. Очереди перечёркивали стены, из рамок с фотографиями сыпались осколки стекол. По всему селу раздавались выстрелы и взрывы, кое-где к небу
   поднимались столбы дыма и пламени.
   Опять захрипела рация:
   - Пятый, пятый, всех мужчин задержать, заберёшь с собой. Мародёрничать запрещаю. Если увижу у кого-нибудь хоть тряпку, расстреляю на месте, тебя первого. Доложи, как понял?
   Рация с треском и хрипом отключилась.
   Боевики были уже далеко от села, где провели ночь. Горы надёжно защищали их от врага и холодного ветра. Пленных с ними уже не было, их оставили лежать у подножья горы. Грязно-зелёные тела были почти неотличимы на фоне пожухлой травы. Пятна крови цвели причудливыми жуткими цветами. Аслан замыкал колонну. Поднявшись на вершину, он оглянулся: над селом к небу поднимались густые клубы дыма и огня.
   ДОБЫЧА
   Российские солдаты, возвращающиеся из Чечни, становились лёгкой добычей бандитов. Охоту на них открыли не чеченские боевики, а русские же преступники. Опасность представляли все, начиная от вокзальных проституток со своими сутенёрами и кончая продажными российскими ментами.
   Военнослужащие, принимавшие участие в контртеррористической операции, за день боевых действий получали более 800 рублей плюс выплаты за должность, звание, выслугу лет. В месяц выходило около тысячи американских долларов, по российским меркам - деньги немалые.
   Люди, по несколько месяцев, проведшие в зоне боевых действий, не выпускающие из рук оружия и не снимавшие одежды, попав на территорию, где не стреляют снайперы, не взрываются мины и растяжки, мгновенно теряют чувство бдительности. Этому немало способствует яркая реклама ночных городов, изобилие коммерческих киосков, доступность и близость ярко накрашенных женщин.
   Олег Воронцов, начальник санчасти 3 комендантской роты возвращался в родной Саратов. Позади остались шесть месяцев походной военной жизни, полные грязи, крови и страха. Впереди ждали долгожданная Академия и любимая жена. Всё складывалось удачно, Олег был жив, в кармане лежали деньги за последние два месяца, и если бы не запах немытого тела, преследующий его всю дорогу, жизнь можно было бы считать вполне сносной. До поезда оставалось более пяти часов, по вокзалу бродили пьяные контрактники, в углу кто-то всхлипывал, скрежетал зубами и ругался матом.
   Олег встал, бросил на скамью газету, рекламирующую женские прокладки и памперсы. Удивительно, но телефон-автомат работал. В этом городе жил бывший старшина роты, прапорщик Сологуб, уволившийся по ранению, и Олег от нечего делать решил ему позвонить.
   Сологуб, как всегда, был немногословен:
   - Ну?- спросил он в телефонную трубку.
   - Игорь, это Воронцов.
   - Ты где?
   - Я на вокзале, жду поезд.Сологуб немного подумал:- Значит, так: сейчас выходишь из вокзала, с правой стороны будут стоять ларьки. Подойдёшь к крайнему справа, там вывеска "У Максима". Берёшь водку, садишься в тачку и едешь ко мне. Поднимаешься на третий этаж, записывай адрес. Звонить не надо, дверь открыта. Через двадцать минут жду.
   Сологуб подумал и добавил: - Когда будешь брать водку, скажи, что для меня, а то увидят в форме, всучат какую-нибудь отраву. Вашего брата здесь уже немало похоронили.
   Последняя фраза неприятно резанула слух, но отступать было поздно, и Олег,
   взвалив на плечо спортивную сумку с игривой надписью "Рlayboy", пошёл к выходу. Пожилой милиционер со спаренными магазинами на автомате безучастно посмотрел ему вслед.
   Через двадцать пять минут частник остановил свой воняющий бензином "Жигуленок" у серого пятиэтажного дома с тёмным подъездом. Прыгая через две ступеньки, Олег стал подниматься на третий этаж. Свет в подъезде не горел, воняло кошачьей мочой, и Воронцов даже засмеялся про себя, так это напоминало офицерскую общагу, где он жил с женой. Видно, все российские города похожи друг на друга, как две капли воды.
   Дверь в квартиру и в самом деле была не заперта. Олег переступил порог и остановился в нерешительности. Квартира была запущена и напоминала скорее ночлежку, а не жильё. В прихожей валялась разномастная обувь, какая-то одежда, по комнате плавал табачный дым. Раздался голос Сологуба: "Олежка, проходи". Воронцов, не разуваясь, прошёл в комнату и увидел прыгающего ему навстречу старшину. Левая штанина ампутированной ноги была застегнута булавкой. Обнялись. Сологуб откинулся в кресло:
   - Олег, тебя мне сам Бог послал. Представляешь, с утра ни капли, настроение паршивейшее, хоть в петлю лезь. Только тебе придется на кухне командовать. Сам видишь, с меня домохозяйка плохая.
   Старшина незаметно смахнул с лица пот. Воронцов понял, что Сологуб не просыхает, наверное, со дня своего возвращения. Уже проклиная себя за телефонный звонок и этот визит, он достал из сумки водку, колбасу, консервы. Нарезал толстыми ломтями хлеб и колбасу, свернув с бутылки пробку, налил в стаканы.
   - Давай, Игорек, накатим по соточке, потом я с твоего разрешения окунусь в ванной, а то провонял потом, как скаковая лошадь.
   Звонко чокнулись стаканами, проглотили обжигающую жидкость.
   Стоя под струей воды, Воронцов чувствовал, как под действием воды и спиртного уходят страх и усталость, тело и мысли становятся лёгкими, жизнь начинает казаться прекрасной, будто не было смертей, болезней, крови, холода, страха. Прошлое казалось сном. Не было войны в двухстах километрах от этого прекрасного города, не было оторванных рук и ног. Он никогда не держал на руках простреленную снайпером голову Сашки Веретенникова, не собирал в разорванный живот окровавленные кишки незнакомого чеченского пацана, подорвавшегося на собственном фугасе.
   Когда он, растираясь полотенцем, вошёл в комнату, то понял, что Сологуб зря времени не терял и успел пропустить ещё стаканчик. Опять выпили - теперь за встречу. Будто стараясь наверстать время вынужденного молчания, старшина спешил излить душу:
   - Ты знаешь, Олег, я ведь уже три месяца пью беспробудно. Веришь, протез заказать некогда. Деньги, что с войны привёз, все пропил, жена ушла, друзья нормальные забыли. Заходят сейчас пьянь и рвань, да еще те, кому выпить негде. А я рад, нальют мне стаканчик, и вроде жить становится легче.
   Сологуб замолчал, прикурил сигарету, долго молчал.
   - Я вот долго думал, кому и зачем была нужна эта война? Кого мы там защищали, каких русских стариков? Сколько их осталось под развалинами в том же Грозном. Сколько пацанов-несмышлёнышей положили за эти две войны. А сколько осталось инвалидов и уродов, которые, кроме, как о стакане или игле, ни о чём не могут думать. Вот, как я, например. Но я - то уже пожил, да и грешил много. За это Господь меня, видно, и наказывает. Ладно, давай по третьей.
   По устоявшейся традиции третий тост пили молча - за павших, за тех, кто не вернулся.
   После этого пили ещё, появились какие-то незнакомые мужики, принесли ещё водку. Воронцов слушал их разговоры и думал о том, как он был наивен, радуясь тому, что жив, что в отличие от этих людей у него есть будущее.
   К тому времени, когда Воронцов собрался уезжать, все уже основательно набрались, Сологуб допрыгал до порога, на прощание обнялись, и Воронцов ушёл.
   На улице горели фонари, звенели цикады, радостно смеялись девушки. Поезд опаздывал на три часа. Чтобы скоротать время и не сидеть в провонявшем зале ожидания, Олег присел за столик привокзального ресторанчика. Тут же подошли три девушки, попросили разрешения присесть. Близость и доступность женского тела возбуждали, выпитое спиртное притупили чувство опасности, Воронцов заказал водки, конфет, шампанского. Очень захотелось оказаться в чистой постели с какой-нибудь из этих девчонок. Захотелось, чтобы рядом было нежное душистое тело, чтобы ничего не нужно было объяснять или говорить. Чтобы руки и губы сами делали то, что им хочется, трогали, гладили, целовали. Олег не заметил, как после первой рюмки водки, его повело в сторону.
   - Ну, кажется, готов офицерик, - протянула одна из девиц. - Ленка, бери его под руку, пока окончательно не расклеился. Не забудь бутылку, ещё пригодится сегодня.
   Положив руки Воронцова себе на плечи и обхватив его за талию, девушки поволокли почти бесчувственное тело за железнодорожные пути. Толстый немолодой милиционер проводил их безучастным взглядом и отвернулся. Его это не касалось. На соседней улице строился его дом и, обращая внимания на всякие мелочи, он вряд ли бы успел построить хотя бы фундамент.
   В привокзальном парке две девицы выворачивали карманы Воронцова, переворачивая бесчувственное тело, как мешок картошки. Третья выкидывала из сумки его вещи. Белобрысая Галка нащупала во внутреннем кармане пачку денег, удостоверение личности. Сунула деньги в карман, документы швырнула на землю. Самая молодая из всех, Ленка, достала из сумки свёрнутую тельняшку, из неё выпала коробочка с медалью.
   Девицы ушли, забрав только деньги. Отравленное клофелином тело осталось лежать на желтеющей траве.
   Воронцов шел по минному полю к корчившемуся от боли окровавленному мальчишке. Его ноги были налиты пудовой усталостью, но он шёл и шёл, видя перед собой только умирающего ребёнка. Неожиданно мальчишка повернулся к нему лицом, и Олег увидел перед собой смеющееся лицо Сологуба. Старшина медленно подносил ко рту кольцо гранаты. "Не надо, Игорь!" - закричал Воронцов, чувствуя, что мозг его разлетается на тысячи осколков.
   Утром Воронцова нашли путевые рабочие. Капитан лежал на животе, будто что-то закрывая своим телом. На жёлтой траве подбитой стаей валялись разбросанные письма. Каплей крови рдела втоптанная в землю красная колодка медали.
   ОТПУСК
   Аспирант Московского авиационного института Аслахан Тебоев ехал в Чечню. Из родного села уже больше года не было писем, но неделю назад земляки привезли известие, что в родительский дом попала бомба. Аслахан оформил отпуск и, заняв у друзей деньги, прилетел в Минеральные Воды. Аэропорт охраняли, вооружённые короткими автоматами ОМОНовцы. При выходе из здания аэровокзала у него проверили документы. Коротконогий, плечистый сержант наскоро пролистал страницы его паспорта, несколько раз взглянув в его лицо, сверяя с фотографией. Потом, потеряв всякий интерес, вернул документы, повернувшись к следующему пассажиру, прилетевшему этим же рейсом. По бокам от выхода сержанта страховали двое напарников, стволы их автоматов хищно и зорко наблюдали за пассажирами, выходящими из дверей.
   Аслахан поёжился, многолетняя контртеррористическая операция разделила
   общество на два непримиримых лагеря - террористов и законопослушных граждан. Несомненным признаком принадлежности к членам бандформирований давно уже стала чёрная щетина на лице и форма носа. Родная земля, временно покинутый Северный Кавказ, встречали очень неласково. Автобусы в Чечню не ходили. Таксисты, объяснили, что добраться до Чечни он может только через станицу Ищерскую, а там либо с военной колонной, либо на частнике.
   Ловкий и пронырливый армянин тут же запросил с него двести долларов, но цену удалось сбить до семидесяти. Аслахан поставил сумку в багажник ржавой "копейки", и они поехали.
   Стояла осень. Моросил мелкий дождик, и мелькающие в окне машины чёрные деревья напоминали измождённых людей, согбенных от горя и неподъёмной ноши. Говорить не хотелось. Мысли были только о доме, остался ли кто-нибудь в живых. Заметив неразговорчивость пассажира, водитель тоже умолк. Включил радиоприёмник. Каждые полчаса передавали новости. Сегодня утром террористы взорвали рынок и автовокзал в Ставропольском крае. Прорабатывался чеченский след. Это сообщение окончательно испортило настроение.
   Несколько раз машину останавливали посты ГАИ, проверяли документы, осматривали машину, рылись в сумке. В Ищерскую приехали уже под вечер. Аслахан рассчитался с водителем и пошёл к землякам. Ещё с мирного времени в станице жило несколько чеченских семей, которых он знал с самого детства. Проходя мимо железнодорожных путей, он видел стоящие в тупике обгорелые вагоны и цистерны, прошитые пулями. Семья Гакиевых была дома почти в полном составе. Магомет копался во дворе дома, наводя порядок в маленьком сарайчике. Увидев Аслахана, заулыбался, вытерев грязную руку о полу телогрейки, протянул её для приветствия:
   - Ассалам алейкум, дорогой! Какими судьбами?
   - Да вот, сегодня только что из Москвы, люди говорят, с родителями беда. Село разбомбили, еду и сам не знаю, застану ли кого в живых.
   Магомет помрачнел лицом, протянул:
   - Да-а, война - штука жестокая, мы тут такого насмотрелись, не приведи Аллах.
   Зашли в дом. Хозяйка, Залина, хлопотала на кухне. Увидев Аслахана, заохала, запричитала, бросилась помогать снимать куртку. Даже маленький Эдик перестал собирать конструктор и пришёл посмотреть на гостя. Аслахан сел перед ним на корточки:
   - Ты извини меня, брат, я так спешил, что не успел захватить тебе подарок.
   Говори, какую ты хочешь игрушку, я в следующий раз обязательно привезу.
   Мальчик важно сказал:
   - Дядя Алик, привези мне танк, только хороший, новый. А то мимо нас всё время везут сломанные и обгорелые.
   За ужином хозяин рассказывал новости. Старший сын Ризван уехал в Сибирь, подальше от войны, работает там в нефтяной компании. Через станцию каждый день идут эшелоны с военной техникой, солдатами. Обратно везут сгоревшие машины, танки, самоходные орудия. Война каждый день перемалывает и технику, и людей.
   Утром на попутной машине Аслахан добрался до станицы Галюгаевской, потом пошёл пешком, в надежде, что повезёт и его подберет какая-нибудь попутка.
   Аслахан шёл знакомыми с детства местами, он их узнавал и не узнавал. Война разительно изменила облик родных мест. Её присутствие ощущалось даже в воздухе, над дорогой поднимался запах автомобильных выхлопов и солярки. Боковые текла кабин проходивших мимо армейских тягачей были закрыты бронежилетами. Когда Аслахан прошагал уже несколько километров, его обогнал потрепанный автобус. Натужно заскрипев тормозами, он остановился чуть впереди, водитель приоткрыл двери салона.
   Придерживая сумку руками, Аслахан побежал. Запыхавшись, вскочил на подножку. В автобусе были женщины и несколько мужчин. Все они ехали в Наурский район, и Аслахану было по пути.
   Поздоровавшись со всеми, он встал в уголке, держась за металлические поручни. Несмотря на небольшую скорость, автобус нещадно трясло, его колёса то и дело попадали в выбоины и ямы. Несколько раз его бросило на стоящую впереди женщину в чёрном. Смутившись, он извинился. Женщина улыбнулась бледными бескровными губами, что-то ему ответила. Проехали блок-пост на административной границе с Чечней. За окном автобуса проплыли бетонные плиты, заваленные мешками с песком, небритые лица омоновцев, зелёный транспарант на чеченском языке.
   Перед въездом в станицу автобус остановили люди в камуфлированной одежде с автоматами.
   Людей вывели из автобуса, стали заново проверять документы. Молодых парней отделили от всех пассажиров и завели в стоящий вагончик-бытовку. Какой-то военный, держал в руке паспорт Тебоева. Он неприязненным взглядом окинул фигуру Аслахана, его дорогую куртку, белую рубашку с галстуком, потом нехотя вернул паспорт. Из вагончика раздался крик боли. Стоящая рядом с Аслаханом русская женщина торопливо перекрестилась и горько вздохнула:
   - Господи, что творится!
   Тебоев решил вмешаться. Он широкими шагами направился к бытовке. Открыв дверь, увидел, что трое мужчин стоят за металлической решёткой, молодой чеченец без рубашки лежит на полу, подогнув колени. Аслахан хотел что-то сказать, но не успел. Прямо на голову ему опустился приклад автомата и он потерял сознание.
   Когда он очнулся, автобус уже ушёл. Сильно болела голова. Аслахан
   попробовал приподняться, но обнаружил, что его руки закованы в наручники, парней за решёткой уже не было. За столом сидел мужчина лет сорока с грубым и обветренным лицом. Прямо перед ним на столе лежал паспорт. Он коротко что-то приказал:
   Аслахан не расслышал, тогда стоящий чуть поодаль солдат, коротким замахом ударил его сапогом по ребрам. Аслахан застонал. Всё происходящее казалось дурным сном. Никто и никогда еще не бил Аслахана Тебоева грязным сапогом. В детстве были драки и стычки, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.
   - Ну что, Тебоев, решил вступиться за боевика. А сам ты кто? Зачем едешь в Чечню, когда все отсюда бегут? Откуда у тебя доллары в кармане?
   Аслахан не отвечал. Что можно было сказать в этой ситуации?! Он подсознательно понимал, что, начав возмущаться, он берёт билет в один конец, подвергая себя смертельной опасности. В мозгу почему-то звучала одна и та же фраза: "Убит при попытке к бегству, убит при попытке к бегству". Покачиваясь, он встал, слова сидящего за столом человека доносились до него, как сквозь вату.
   - Мы не знаем, кто ты такой, документов у тебя при себе нет, в сумке обнаружены две гранаты, при задержании ты оказал сопротивление.
   Человек за столом улыбался, он сложил документы в пепельнице домиком и поднес к ним огонёк зажигалки. Пламя нехотя побежало по растрепанным страничкам, превращая их искореженные черные листы.
   - Сейчас ты поедешь в Чернокозово, в следственный изолятор. Как лицо, подозреваемое в связях с боевиками и участии в незаконных вооруженных формированиях, посидишь несколько месяцев под следствием. А потом, если выживешь в Чернокозово, поедешь в Сибирь валить лес. Пошёл вон!
   Мощный удар в спину указал Тебоеву нужное направление. На улице стоял
   зарешеченный уазик. Один из солдат открыл ключом заднюю дверь, и Аслахан оказался в воняющем бензином чреве машины. В узкой металлической нише, предназначенной для перевозки двух человек, были втиснуты люди, которых он
   недавно видел в вагончике-бытовке. Все молчали. Молодой парень, которого только что избивали, был в наручниках. Его тело била крупная дрожь. Тусклое солнце светило в грязное зарешеченное окошко, рисуя на телах людей солнечных зайчиков. Аслахан заметил, что на правом плече парня выделяется крупный зелено-фиолетовый синяк. Тебоев где-то слышал или читал, что это является признаком того, что человек много стрелял. Превозмогая тесноту, Аслахан стянул с себя куртку и накинул её на голые плечи. Тот в ответ что-то прошептал разбитыми губами.
   Через час были в Чернокозово. Остановившись у металлических ворот, водитель посигналил. Ворота отъехали в сторону, и "уазик" проскочил в узкий проход, остановившись у серого длинного здания. Минут через двадцать последовала приёмка. Арестованых людей выстроили перед широким окном дежурной части. Через плексигласовое стекло было видно сидящих за столом людей в камуфлированной одежде, некоторые были в армейской форме с красным кантом на погонах. Люди пили чай, через стекло рассматривая прибывший этап.
   Аслахану в голову пришла мысль, что, наверное, вот так же мясники рассматривают скот на бойне - кого-то надо забить раньше, кого-то позже. Обыкновенная рутинная работа, не лучше и не хуже других.
   Все задержанные стояли, широко расставив ноги, опустив головы, с руками за спиной.
   Из дежурной части вышли два контролёра, принялись обыскивать. Галстук Тебоева забросили в картонную коробку из-под сигарет, стоящую в углу, туда же полетел кожаный бумажник, денег в нём уже не было. Людей раздевали догола, осмотрев рты, приказали присесть по пятьдесят раз. Самым унизительным было приказание раздвинуть ягодицы и наклониться вперёд. Замешкавшегося Аслахана контролёр больно пнул по голени:
   - Предупреждаю один раз, ещё раз не услышишь команду, заставлю ползать на брюхе.
   После обыска вышел майор с седыми висками и интеллигентным лицом, в руках у него стопка серых папок.
   - Внимание! Граждане задержанные и подследственные, - произнёс он красивым баритоном. - С этого момента вы находитесь на территории Российской Федерации и подчиняетесь законам военного времени. Все требования персонала СИЗО должны выполняться незамедлительно и неукоснительно. В противном случае к нарушителям будут применяться специальные средства, а именно: резиновые палки, слезоточивый газ, наручники, а также собаки. Какие будут вопросы?
   Люди стояли молча, послушно смотря в землю. Аслахан не испытывал страха. В голову лезли совсем никчемные и ненужные мысли. Оказывается, свободного человека от раба отделяет всего лишь один шаг и ничто его не может спасти - ни образование, ни интеллект, ни безупречное прошлое.
   - Если у вас нет вопросов, я называю фамилии, вы называете имя, отчество, год рождения и направляетесь в камеру. Все команды выполняются только бегом. - Магомадов... Евлоев... Тебоев... Зелимханов...
   К тому времени, когда была названа первая фамилия, в коридоре, на пути в камеру, уже выстроились контролёры с резиновыми палками, которыми они охаживали плечи и спины пробегающих мимо людей. В камере было человек тридцать, в помещении площадью, около двадцати квадратных метров, негде было повернуться. Люди сидели и лежали на двухъярусных нарах, на полу. В воздухе плавал сизый табачный дым, поднимаясь вверх и оседая на жёлтом в разводах и потёках, потолке. Некоторые из находящихся в камере людей были в бинтах, на их лицах были синяки и ссадины.
   Несмотря на то, что Аслахан уже много лет не жил в Чечне, многих из этих людей он знал. Здесь были как пожилые люди за сорок, так и молодёжь 18 - 20 лет. Сидящие за металлическим столом подвинулись, предоставив ему место на железной скамейке. Он поздоровался со всеми, обнялся со старым Хамзой Татукаевым.
   - И ты здесь, Алик! А мы думали, что тебя не коснётся этот ад.
   Аслахану рассказали последние новости. Кое-что он уже знал, услышал от земляков, приезжающих в Москву, что-то читал в западной прессе. Но всё равно его поразили масштабы трагедии, происходящей в Чечне и в самой России. Многие из его друзей детства и школьных товарищей были убиты, лишились рук и ног, сидели в тюрьмах и лагерях Ростова, Краснодара, Ставрополя, Пятигорска. Кому- то удалось вырваться за границу и уехать в Турцию, уйти через перевал в Грузию. Многие воевали в отрядах Басаева, Гелаева, Цагараева. Кто-то пошёл работать в новую чеченскую милицию и администрацию к Гантемирову и Кадырову.
   Аслахан поймал себя на мысли, что он сочувствует этим людям, хотя и задержанным с оружием в руках, обвиняемым в убийствах, терроризме, но сумевшим превозмочь страх и попытавшимся защитить себя и своих близких от унижения. Аслахан понял, что он воспринимает страну и город, которые дали ему образование, работу, счастливую жизнь как врага, как источник всех бед и несчастий. Люди в родной и знакомой до боли форме русского солдата были врагами. Как же тогда относиться к людям, которых он искренне считал своими друзьями: генерала Дюжева, полковника Костю Романова, умницу Игоря Мережко, ставшего помощником президента России. Как относиться к депутатам Государственной Думы, с которыми он ездил по избирательным округам, на охоту и рыбалку. Почему они не остановят этот кровавый Молох? Ведь Россия воюет сама с собой, она ежедневно убивает своих граждан оружием, купленным на их собственные деньги.
   Всю последующую неделю его не трогали и никуда не вызывали. Люди, уходящие на допросы, очень часто возвращались избитыми. За малейшую провинность - шум в камере, медленное исполнение приказаний администрации, некорректное обращение к контролёрам - наказание наступало суровое и неотвратимое. Провинившегося человека тут же выводили в коридор и избивали резиновыми палками, сапогами, кулаками. Тех, кто пытался показать характер, могли заковать в наручники и подвесить к решётке окна, могли подключить к телу электрический провод.
   Внезапно пронёсся слух, что изолятор собирается посетить комиссия по правам человека ООН. Комиссию ждали со дня на день. Наверное, поэтому увеличили норму баланды. Странно, но голод совершенно не беспокоил Аслахана, всё время нахождения в камере он жадно впитывал рассказы людей, стараясь запомнить всё услышанное. Старый Хамзат говорил:
   - Сынок, ты должен всё это запомнить, чтобы рассказать людям правду о том, что здесь происходит. Я стар. Я уже ничего не успею, впереди слишком большой срок. Многие из нас виноваты, у многих руки обагрены кровью, но нам навязали эту войну. Нас втолкнули в этот круг. Так впускают в драку бойцовых собак. Ты должен сделать всё возможное, чтобы раскрыть людям глаза на эту войну. Иначе ты не сможешь жить, кое-что ты видел своими глазами, что-то слышал, о многом догадываешься. Нельзя спокойно жить, зная, что где-то под развалинами лежит и плачет умирающий ребёнок. Нельзя!
   Через неделю Аслахана вызвали с вещами. В кабинете заместителя начальника изолятора сидели полковник Романов и завкафедрой института Игорь Николаевич Синявский. Пожали друг другу руки, молча обнялись. От внимания Тебоева не ускользнуло, как крылья носа профессора непроизвольно дрогнули, учуяв запах, исходящий от одежды Аслахана.
   Подполковник Игнатов, исполняющий обязанности начальника следственного изолятора, пододвинул ему какие-то бумаги:
   -Аслахан Магометович, сегодня мы вас освобождаем. Ваша личность установлена, фактов совершения вами противоправных деяний не установлено. Если у вас нет претензий к сотрудникам вверенного мне учреждения, пожалуйста, распишитесь и можете быть свободны.
   Тебоев взял ручку, поставил размашистую подпись.
   Романов и Синявский пожали подполковнику руку и двинулись к выходу. Аслахан сделал вид, что забыл или не сообразил тоже пожать руку. Игнатов улыбнулся понимающей улыбкой, придержал его за рукав:
   - Мой вам дружеский совет, Аслахан Магометович, уезжайте отсюда, прямо сегодня улетайте в Москву. Здесь война, и боюсь, что в следующий раз вам никто не сможет помочь, ни господь Бог, - он чуть помедлил, - ни даже сам президент.
   Он нажал кнопку звонка, тотчас же в кабинет шагнул плечистый прапорщик
   - Проводите, пожалуйста, наших товарищей на выход, они могут быть свободны... пока.- Опять улыбнулся. - Старая чекистская шутка.
   Тебоев понял, что это была маленькая месть за отказ от рукопожатия. Романов и Синявский ничего не заметили, но чувствовалось, что, находясь в стенах тюрьмы, эти, очень уверенные в себе люди, словно не в своей тарелке. Они оживлённо переговаривались между собой, делая вид, что не чувствуют дискомфорта. Выйдя из здания на улицу, они одновременно выдохнули: "Фу-у" и засмеялись. Только тогда Аслахан открыл рот:
   - Костя, как вы меня нашли?
   - Чёрта лысого мы нашли бы тебя, если бы не твоя бывшая одноклассница, Залина, так её кажется, зовут. Она видела, как тебя задержали на посту. Разыскала твою мать. Ну, а мать всеми правдами и неправдами вырвалась в Москву, приехала к твоей Свете. Жена тут же позвонила генералу Дюжеву, а тот приказал мне вылететь на место. В качестве группы поддержки со мной напросился профессор Синявский. Он мне в самолёте все уши прожужжал: мол, надежда российской науки, лучший ученик. Собрался в случае отказа освободить тебя ставить вопрос на заседании Госдумы. Ты что, Алик, и в самом деле такой талантливый? - Потом, понизив голос и совсем уже другим тоном.- Ты знаешь, что твой отец погиб?
   Земля закачалась под ногами у Аслахана Тебоева, слёзы непроизвольно покатились из его глаз, он остановился, закрыл лицо руками. Мужчины деликатно молчали. Каждый человек должен самостоятельно пережить своё горе. Молча подошли к машине. Из белой "Волги" вышла Залина, ткнулась ему в плечо лицом:
   - Ты ведь меня даже не узнал, Алик. Он стоял, закрыв глаза, вдыхая уже забытый запах её волос.
   - Помнишь, когда ты уезжал в Москву, я говорила, что если тебе будет плохо, я примчусь и спасу тебя. Видишь я сдержала своё слово.
   Она подняла на него свои лучистые глаза. Как он мог не узнать их? Романов деликатно кашлянул:
   - Алик, у нас через пять часов самолёт, надо ещё отвезти Залину.
   Тебоев неожиданно разозлился:
   - Что вы все ко мне пристали?! Пошли вы все к чёрту! Я никуда не поеду, останусь здесь на своей Родине.
   В Костином голосе прорезался металл:
   - Я должен доложить генералу, что выполнил приказ. После того, как я доставлю тебя в Москву, к жене, потом ты можешь катиться на все четыре стороны, или возвращаться в свою Чечню. Я любой ценой выполню приказ: не полетишь сам, доставлю силой. И неожиданно добавил просительно:- поехали, Алик, у тебя там мама.
   Ехали молча, голова Залины лежала на его плече. Казалось, она дремала. Романов по рации связался с военным комендантом Северной зоны безопасности генерал-майором Кузнецовым:
   - Владимир Геннадьевич, да, едем... Будем через двадцать минут... Сразу же в аэропорт. Убедительная просьба доставить девушку домой с максимальным комфортом. Что? Представите её к награде за женскую отвагу.- Костя засмеялся.- Я думаю, что генерал-полковник Дюжев подпишет наградные документы. Всё, конец связи.
   Через 17 минут машина подъехала к зданию военной комендатуры, Романов бросил взгляд на часы:
   - Всё, ребята, прощайтесь, у вас три минуты, мы пока выйдем, покурим.
   Алихан спросил с надеждой:
   - Может быть, ты полетишь со мной?- Нет, Алик, нельзя в одну реку войти дважды. Просто помни обо мне, большего мне ничего не надо. Ты ещё должен многое успеть сделать. - Поцеловала его в губы, как тогда, много-много лет назад. - Прощай!
   Она открыла дверь, вышла из машины. Романов тут же подхватил её под руку, по ступеням повёл в комендатуру, небрежно козырнув вытянувшемуся часовому. Полковник Романов вернулся ровно через четыре минуты, кинул на заднее сиденье бутылку французского коньяка:
   - Это их генерал кланяется нашему. Будем считать, этот коньяк репарациями.
   Небрежным жестом махнул водителю:
   - Трогай, милый, рубль на водку.
   Аслахан горько вздохнул: "Сволочь ты всё-таки, Костя.- Подумал и добавил,- генеральский прихвостень.
   Машина рванула вперёд. Неожиданно Аслахан увидел стоящий у дороги киоскс детскими игрушками. Он закричал: "Стой! Стой!" Выскочил из машины, шаря по карманам, спросил:
   - Есть у вас танки?
   Пожилая женщина с грустными глазами, протягивая ему коробку, сказала:
   - На сегодняшний день - это самый ходовой товар. Все спрашивают только танки, и никто не хочет покупать кукол или строительные конструкторы. С вас двести рублей.
   Аслахан подбежал к машине:
   - Костя, дай двести рублей!
   - Ненормальный, - пробурчал Романов, протягивая деньги.
   Аслахан прыгнул на заднее сиденье, и машина рванула дальше.
   Маленькому Эдику подарили игрушку, он был счастлив. Через пять часов самолёт взял курс на Москву. Тебоев дремал в кресле, в его ушах звучал голос старого Хамзы: "Ты должен рассказать людям правду об этой войне... Нас, как бойцовских собак, втолкнули в эту драку... Россия воюет сама с собой, убивает себя своими собственными руками...
   ВОЗВРАЩЕНИЕ
   Осень 1943 года в Чечено-Ингушетии выдалась удивительно хлебородной. Зерном были завалены все склады и амбары. Чечено-Ингушская республика перевыполнила план по хлебосдаче. Подводы с зерном безостановочно шли на хлебоприемные пункты, на которых висели транспаранты "Всё для фронта, всё для победы", "Чечено-Ингушский хлеб - фронту".
   У старого Исы был праздник, внуку Магомету после госпиталя дали отпуск. Он ещё не окончательно поправился после ранения, но ходил по селу, молодцевато выпятив грудь, на которой горделиво позванивали медали.
   Заканчивалась зима, наступил февраль. Советские войска громили немецкую армию, и был уже виден конец войны. Магомет поправился после ранения и вернулся на передовую. К Исе часто забегала соседка Айшат, интересовалась, нет ли писем от Магомета. Он воевал где-то в Пруссии, писал не часто. Из последнего письма старик знал, что внук получил орден, в разведке захватил какого-то важного "языка" - полковника или даже генерала.
   Ходили тревожные слухи, что Гитлер со дня на день должен сбросить десант на Чечено-Ингушетию. В канун праздника, дня Красной армии, ночью, в селе начали мычать буйволы и коровы.
   Старик забеспокоился, сердце чуяло беду.23 февраля, утром, село окружили солдаты. К сельсовету подъехали несколько крытых брезентом студебеккеров. Всех жителей собрали на площади, капитан НКВД, руководивший операцией, зачитал приказ - чеченцы и ингуши объявлялись врагами народа и подлежали высылке в Казахстан.
   После того, как приказ был зачитан, офицер предупредил о том, что на сборы даётся три часа. Все, кто попытается скрыться, будет расстрелян на месте. С собой разрешалось брать только необходимые вещи.
   Людей загоняли в машины. Женщины плакали, ревела скотина, выли собаки. В освобождающиеся дома заселялись осетины, забирали себе вещи, скарб, скотину.
   Теперь уже бесправных людей, изгоев, везли на станцию. Штыками и прикладами автоматов их загоняли в вагоны-товарняки, предназначенные для перевозки скота. В вагонах не было ни туалетов, ни спальных мест, ни каких-либо удобств. Наглухо задраили двери, поставили часовых, приказав в случае попытки побега стрелять без предупреждения.
   Составы пошли в казахстанские степи. В дороге не кормили, питались тем, что успели взять из
   дома. Старики, женщины, дети и немногие из мужчин ехали вместе. Самые слабые были не в силах выдержать изнурительной дороги и умирали от болезней. Горянки, воспитанные в пуританской морали, не смеющие в присутствии чужого мужчины даже открыть лицо, не могли на глазах у всех ходить в туалет. Были случаи, когда женщины умирали от разрыва мочевого пузыря.
   Местная знать, партийные работники, сотрудники НКВД тоже ехали в этих составах, но только в купейных вагонах. Особого распоряжения в отношении них ещё не было.
   В то же самое время спецгруппы НКВД вывозили людей из горных селений. Там, где не могли пройти грузовики, людей выводили пешком. В селе Хайбах, больных и стариков, которые не могли идти сами, закрыли в сарае и сожгли.
   Чеченцев и ингушей, находящихся в армии, также разоружали, отправляли в Казахстан под конвоем. Не избежал общей участи и Магомет. Его вызвали в штаб, приказали снять погоны и сдать ордена. Только через несколько месяцев Магомету удалось, с разрешения коменданта, перебраться на жительство в соседнее село, где жил его отец.
   Через некоторое время вышел дополнительный указ правительства. Сосланным, запрещалось работать на руководящих должностях, а также инженерами, преподавателями, бригадирами. Первый год люди жили в землянках, снимали углы в домах местных жителей.
   Постепенно жизнь налаживалась, высланные обустраивались на новом месте. Чтобы прокормить свои семьи приходилось много работать, хотя кое-кто подворовывал в колхозе зерно, сено.
   Жизнь и судьба высланных людей были в руках военного коменданта. За самовольное оставление работы или побег из места ссылки грозил трибунал и двадцать лет лагерей.
   Старый Иса умер, его похоронили на местном мусульманском кладбище. Магомет взял в жёны Айшат, у них родилось двое детей. Построили камышовую мазанку, перебрались в неё из землянки.
   Магомету часто снился родительский дом, речка, куда в детстве бегал купаться, старая мельница, на которой отец молол муку.
   Его дети, родившиеся в степи, среди безбрежных зарослей ковыля, часто спрашивали:
   - Папа, что такое, Кавказ?
   Мечтательно улыбаясь, Магомет отвечал:
   - Кавказ - это счастливый сон. Когда я закрываю глаза, мне кажется, что рядом родные горы с белыми шапками на вершинах... Горы дрожат в утреннем мареве, и я кажусь себе сильным, потому что за меня мои горы. Они не предадут и не обманут.
   Наконец в 1957 году чеченцам и ингушам разрешили вернуться в места прежнего проживания. Магомет и Айшат собрали скарб и сразу же стали собираться. После высылки в их домах поселились осетинские семьи. Многие из них после возвращения прежних хозяев оставляли дома и уезжали из села.
   В доме, когда-то принадлежавшем старому Исе, жила семья Бетиевых. Глава семьи Казбек Бетиев работал бригадиром и уезжать не хотел.
   У Магомета разболелись фронтовые раны и он попросил, чтобы его определили сторожем на птицеферму.
   Жили они пока у родственников. Айшат робко намекала на то, что нужно строиться. Магомет же не мог спокойно смотреть на родительский дом, в котором сейчас жили чужие люди. Проходя мимо, он всегда непроизвольно искал глазами родные окна. Казалось, что, сейчас в оконном проёме покажется мама или отец.
   Встретив однажды Казбека Бетиева, Магомет сказал ему: - Приходи вечером на ферму с мешком, дам тебе пару хохлаток.
   Сторожа на ферме потихонечку приторговывали птицей и кормом, поэтому Казбек не заподозрил ничего плохого.
   Вечером Магомет сунул ему в мешок отобранных кур, махнул рукой на протянутые деньги:
   - Зачем обижаешь? В моём доме живёшь, почти родственник.
   Обрадованный Казбек не обратил внимания на его интонацию. Когда он перелезал через изгородь, Магомет окликнул:
   - Эй, Казбек, погоди!
   Заряд картечи опрокинул Бетиева навзничь. Из дыры в груди хлестала кровь. Казбек пытался что-то сказать, но кровь залила губы, он дёрнулся и умер.
   Магомет долго стоял, опершись на ружьё и опустив голову. Вспоминалось детство, война, грязные вонючие вагоны, в которых его - фронтовика и орденоносца - везли в ссылку. Везли, как труса и предателя, в грязной телогрейке с сорванными погонами.
   На душе было темно. Сердце плакало, как в тот день, когда его увозили вдаль от дома. Бросив ружьё, Магомет побрёл к дому, где жил председатель колхоза. Надо было вызвать милицию и сообщить, что он убил вора, укравшего колхозных кур.
   На следующий день все осетинские семьи уехали из села.
  
   ДВЕ СЕСТРЫ
   "Война - это вооружённая борьба между государствами и на.родами, сопровождаемая обычно определёнными жертвами и страданиями, как участников военных действий, так и мирного населения".(УК Российской Федерации)
   Кавказская зима ничем не отличается от поздней, слякотной и холодной осени. Те же мутные лужи, в которых отражается унылое небо, серая липкая грязь, нависшая на сапогах, ленивый собачий брех.
   Над городом висит огромное грязно-серое облако. Это дым от горящих нефтескважин. Они горят уже давно, и люди их просто не замечают, как не замечают разрушенных взрывами домов, посечённых осколками и вырванных с корнями деревьев вокруг. Центр Грозного напоминает Сталинград 1942 или Берлин 45 года. От президентского дворца остался только железобетонный каркас, на стене которого зияет огромная дыра. На этом месте когда-то находился кабинет Дудаева. В нескольких сотнях метрах развалины "правительственного" дома, в советские времена здесь жила чеченская номенклатура.
   На чудом уцелевшей стене дома душераздирающая надпись: "здесь живут люди". В этом городе и вправду ещё живут люди. Наш БТР осторожно ползёт по улице Гудермесской; пехота на броне, опасаясь снайперов, щетинится стволами автоматов. На прошлой неделе на этой же улице снайпер убил нашего замполита, пуля попала прямо в бровь.
   Под колёсами машины хрустит битый кирпич, заставляя всех судорожно вздрагивать. Кроме снайперской пули, ещё боимся подрыва. Смерти не боятся только дураки, ещё её не боятся пьяные или те, кому уже нечего терять. Говорят, что когда наша контрразведка завела отряд Басаева на минное поле, самые молодые духи, добровольно пошли на мины. Взорвётся один, следом зам ним этой же дорогой бежит другой, потом - следующий. Басаеву тогда оторвало ногу, но он всё же ушёл. Волки, они и есть волки, те тоже отгрызают себе лапу, когда попадают в капкан.
   БТР, объезжая завал, вползает во двор дома. В глубине двора горит костёр, над ним висит закопченное ведро, пожилая женщина в солдатском ватнике что-то помешивает в нём деревянной щепкой. Рядом снуют какие-то люди, каждый занят своим делом. Кто-то тащит из подвала какие-то тряпки и развешивает их на солнце, робко выглядывающем из-за края дымового облака. Кто-то копается в развалинах, стараясь отыскать что-нибудь пригодное для жизни.
   На наших глазах небритый и взъерошенный старик, прыгая на одной ноге и остервенело ругаясь, размахивает костылём. Пожилой милиционер с автоматом, вяло его успокаивает. Старик кричит: "Предательницы, чеченские подстилки. Когда наши солдаты погибали, твои шлюхи за колбасу трахались с чеченцами". Из подвала выскакивает оборванная старуха и отчаянно голосит: "Люди добрые убивают, помогите Христа ради, лишают последнего куска". Соседи, не вмешиваясь, стоят рядом, некоторые сочувствуют старику.
   Лейтенант Чернецов спрыгивает с брони, разнимает драку. Оказалось, что скандал разгорелся из-за гуманитарной помощи. Старик, его фамилия Полищук, написал военному коменданту заявление, что его соседка организовала для боевиков публичный дом и продала наёмникам-арабам своих внучек. Соседи подписали заявление, что она недостойна гуманитарной помощи.
   Мы забираем старуху и её внучек в комендатуру. Их двое, Жене 14 лет, Кате -
   двенадцать.
   Вечером я захожу к заместителю коменданта. Подполковник Синюта, в наброшенном на плечи бушлате, стоит у окна кабинета. Он поворачивается на скрип двери и тычет в меня желтым от табака пальцем:
   - Вот ты писатель, инженер человеческих душ. Ну, объясни ты мне, пожалуйста, как такое могло случиться, что люди, пережившие бомбёжки и потерявшие всё на свете, смогли смертельно возненавидеть друг друга из-за банки тушёнки. Почему, выжив в подвалах, они не могут простить тем, кто в это время жил лучше их? Почему мстят даже детям?
   Подполковник швыряет на стол скомканное письмо, где жильцы дома 42 просят командование российской армии отдать под трибунал пособниц чеченских бандитов. Старуха сидит в углу кабинета и хлюпает носом, девочек нигде не видно. Заметив мой взгляд, заместитель военного коменданта машет рукой:
   -Девочек я в санчасть отправил, хоть наедятся там досыта. Да и доктор пусть посмотрит, вдруг заразу, какую подцепили.
   Поняв, что ей ничего не угрожает и, успокоившись, старуха рассказывает нам свою страшную историю. Девочки потеряли родителей в первую чеченскую войну, когда в их квартиру попал танковый снаряд. Старуха, её зовут Вера Ивановна, мелко крестится, рассказывая это, и вытирает вновь набежавшие слёзы. Синюта кряхтит и тянется за сигаретами. Мы понимаем, что снаряд, наверняка, был российским, потому что у "чехов" в Грозном не было танков.
   Девочек спасло чудо, в этот день они ночевали у бабушки. Уезжать из разбитого города они не стали, некуда, и не к кому, никто их не ждал. Так и жили втроём: бабушка, Женя и Катюша.
   Осенью 1999 года опять начался ад, снова налетела российская авиация, стала наносить "точечные" удары по базам боевиков. С началом боевых действий, бабушка, уже наученная горьким опытом, прихватила внучек и перебралась жить в подвал. Как оказалось не зря; бомба попала в их дом. Они остались в живых, но остались без вещей и одежды. Целыми днями девочки были заняты поисками пропитания. Питались тем, что находили в разбитых квартирах, магазинах и погребах. Иногда удавалось выпросить или добыть у боевиков банку консервов. Такие дни были праздником.
   Однажды в районе "Минутки" рядом с Женей остановился "Джип" с боевиками. Сидевшие в машине вооружённые до зубов арабы довезли девочку до подвала, где она жила с сестрой и бабушкой. На следующий день новые знакомые приехали снова, привезли продукты, конфеты, одежду и увезли девочку с собой. Так в неполные четырнадцать лет Женя стала женщиной. Её никто не обижал и не бил; из таких поездок она всегда возвращалась с продуктами.
   Соседи по дому видели, как почти каждый день девочка уезжает на машине с боевиками, но в глаза ничего не говорили, боялись. Старик Полищук повадился каждый день заходить к Вере Ивановне, жаловался на здоровье, на жизнь и почти всегда чего-нибудь выпрашивал по-соседски: то кусок мыла, то банку консервов. Однажды ноябрьским утром девочки развешивали во дворе постиранное бельё. Над разбитым и разоренным городом светило солнце. Жители подвала занимались своими делами: кто-то варил на костре суп, старик Полищук, прыгая на одной ноге, тащил в подвал сетку от металлической кровати. Внезапно во дворе дома затормозила белая "Нива". Из машины выскочили бородатые мужчины и стали заталкивать девочек в салон. Катя заплакала, Женя стала кричать,- "Бабушка, бабушка!"
   Соседи, увидев вооружённых людей, стали прятаться в подвал, старик Полищук упал за кучу битого кирпича.
   Из подвала выскочила бабушка, увидев, что незнакомые люди увозят внучек,заголосила, - "Люди! Помогите, люди, убивают!"
   На её крик из соседней мечети выскочили несколько мужчин-чеченцев. Они отобрали девочек у похитителей и после короткого яростного спора, в ходе которого, обестороны хватались за оружие, "Нива" уехала.
   Вечером боевики на "Ниве" приехали снова, с ними были арабы. На этот раззаступиться за девочек было некому. Один из приехавших, его звали Абу-Салех,наставил на бабушку Веру автомат и кинул на землю несколько бумажных купюр:
   - Девчонки поедут со мной, ты их не ищи.
   Девочек забросили на заднее сиденье и, приказав молчать, повезли в Урус-Мартановский район. Абу-Салех оставил Катюшу себе, Женю подарил своему другу Ахмаду.
   У Ахмада был большой двухэтажный дом, в котором, кроме Жени, жили ещё
   четыре наложницы: татарка, украинка и две русские девушки. Женя среди них была самой младшей. Настоящая жена Ахмада жила в "Арабии", смотрела за домом и воспитывала двух его дочерей.
   Ахмад появлялся дома очень редко, и женщины жили самостоятельно. Каждая из них хорошо знала свои обязанности. Командовала всеми татарка Айшат, она была старшей. Женя была младшей и больше всего на свете боялась оказаться плохой женой или рассердить Айшат. Та могла надавать по щекам или пожаловаться Ахмаду. Он был строг, хотя и любил своих жён. Каждый раз, приезжая домой, он привозил им подарки. В первый же день привёз Жене спортивный костюм и кроссовки. После первой ночи подарил колечко с бриллиантом. Так получилось, что, скучая по сестре и бабушке, Женя привязалась к Ахмаду. В окружении чужих и враждебных людей он казался ей самым близким человеком. Несмотря на это она боялась того, что Ахмад разлюбит её и отдаст в отряд. После такого наказания мало кто из девушек долго оставался в живых, некоторые сходили с ума, у некоторых открывалось кровотечение. Ахмад тоже привязался к девочке и говорил, что увезёт её с собой. Обещал подарить ей дом, если она родит ему сына.
   С наступлением зимы российская авиация вновь начала наносить "точечные удары" по Урус-Мартану, где спасались от холодов боевики Руслана Гелаева. Им пришлось уходить в горы. Ахмад попрощался со своими женщинами и на прощанье подарил Жене пять тысяч рублей и гранату:
   - Я ухожу в горы,- сказал он.- Уезжай в свою страну. Я буду просить Аллаха, чтобы он был к тебе милостив.
   Девочка заплакала: "Возьми меня с собой".-Нет. - Отрезал он.- Там холодно.
   Женя осталась одна. Потом кто-то сказал ей, что Катюша живёт в соседнем селе у приютившей её женщины-чеченки. Добравшись до села Алхазурово, Женя забрала сестру и вернулась в Грозный, к бабушке.
   Начальник нашей санчасти обнаружил у Жени туберкулёз. Несколько лет, проведённые в подвалах, не прошли бесследно. На первой же машине, едущей в госпиталь, её отправили в Моздокскую больницу. Катюшу эвакуировали в один из детских домов Краснодарского края. Бабушка наотрез отказалась уезжать из города:
   - Нет! - отрезала она.- Не поеду. Здесь вещи, хоть какое-то жильё, а там мы никому не нужны.
   Через две недели меня вызвал к себе подполковник Синюта. Он не умел долго обьяснять и сердился, когда его не понимали.
   - Зайдешь в столовую, соберешь девочке этой, Жене, гостинцы, сгущёнку, консервы. Повар всё знает, команду я уже дал. Завтра с утра поедешь забирать из госпиталя выздоровевших, передашь девочке продукты. Может быть и наших детей кто-нибудь в этой жизни пожалеет.
   Я киваю головой и молча иду на кухню. Оглянувшись в дверях, вижу, как подполковник убирает в стол фотографию своей дочери.
   Приехав в больницу, я не застал Женю в палате. Дежурная медсестра махнула
   рукой в сторону больничного садика.
   - Посмотрите там, наверное, гуляет.
   В накинутом на плечи байковом застиранном халате Женя стояла у дерева и кормила бездомных кошек. Маленькая женщина с переломанной судьбой пыталась помочь тем, кому было ещё хуже, чем ей.
   ШИДОХЬ-САГ
   Возвращаясь из школы, Зарема Аламатовна не находила себе места. С тех пор, как ее муж согласился на уговоры Ахмада Кадырова и стал работать главой администрации села, дни и долгие вечера были заполнены тревожным ожиданием. Жизнь в Чечне давно уже стала похожа на кошмарный сон, жители республики так и не смогли привыкнуть к тому, что в Чечне проводится контртеррористическая операция, называя происходящее войной: жизнь разделилась на "до" и "после"
   Каждый день мимо села проходили военные колонны, тяжело рычащие тентованные армейские грузовики, заполненные солдатами. Воняющие соляркой и бензином танки и бронемашины, на броне рослые и веселые парни в пятнистых бронежилетах и касках, жизнерадостно улыбающиеся, приветственно машущие руками. Шли колонны и обратно. Покореженную обгорелую технику тянули на буксирах. На многих машинах зияли отметины от пуль, серые лица солдат не выражали ничего, кроме усталости. Зарема Аламатовна вспомнила, как в первую войну пряталась с детьми в погребе, когда их село стали неожидано бомбить. А потом в село ворвались бронетранспортеры и грузовики с солдатами, искали боевиков и оружие. Кто же знал, что оружие можно было просто купить у солдат и тут же сдать. Если бы знать, тогда остались бы живы тетя Шура Сагайдачная, в дом которой попала бомба или ракета, остался бы жив старый Ахмед, вздумавший надеть фронтовые ордена и что-то доказать пьяным солдатам, был бы жив безобидный деревенский дурачок Иса, спрятавшийся в заброшенной котельной сельхозтехники.
   Когда Зарема осмелилась выглянуть из своего убежища, то увидела ярко-красные пятна на снегу от раздавленных колесами кур, кровавую дорожку кишок, тянущиеся за умирающей собакой, грязно-серые холмики расстрелянных овец, россыпь стреляных автоматных гильз. Испуганные солдаты тогда стреляли во все подряд, не разбирая, кто стоит перед ними, человек или домашнее животное. Потом село зачищали еще несколько раз, но Зарема собрала детей и увезла их к сестре в Москву. Сама вернулась обратно, муж Беслан оставался в Чечне и уезжать не собирался.
   - Пойми, Зарема,- убеждал он ее,- это моя страна, моя Родина. Я здесь вырос,
   меня помнит каждое дерево, каждый камень, каждый ручеек. И если меня лишить всего этого, я засохну, как дерево с перерубленными корнями.
   До прихода к власти Джохара Дудаева муж работал совхозным агрономом, днем и ночью пропадая в поле, и Зареме Амалатовне часто казалось, что если лишить его привычной жизни, оторвать от земли, он захиреет, как растение без воды.
   Первую войну пережили. После заключения Хасавьюртского мира появилась надежда на мирную жизнь. Правда, в самой Чечне ничего не изменилось. По-прежнему у простых людей не было ни денег, ни работы. Полевые командиры, ставшие бригадными генералами, делили власть, теперь междоусобица началась и между ними. Несмотря на отстраненность от политики, Зарема Аламатовна понимала, что добром это не кончится. Чечня катилась в криминальную пропасть. Хоттаб, Басаев, Бараев открыто грозили Москве, во многих подвалах чеченских домов держали заложников, по всей Чечне пропадали люди, железнодорожные составы, машины. К границе с республикой опять стали подтягиваться российские войска. Беслан ходил мрачный, Зоя часто плакала, вспоминая детей, которые жили у сестры и учились в московской школе. Однажды к ним домой приехал сам Шамиль Басаев, когда-то они вместе учились в школе. Бородатый Шамиль вылез из машины, мужчины обнялись. Повинуясь команде, охранники занесли в дом коробки с подарками. Мужчины долго о чем-то говорили в доме, потом взбешенный Шамиль сел в машину и, громко хлопнув дверью, уехал. Беслан даже не вышел его проводить. После разговора муж взял ружье и на несколько дней ушел на охоту. Вернулся успокоившийся и просветленный, как человек, принявший наконец-то трудное решение.
   Зарема лелеяла надежду, что ей наконец-то удастся уговорить его уехать. Потом наступила осень 1999 года. Отряды Басаева вошли в Дагестан. Над Чечней днем и ночью опять стали реветь российские штурмовики. На дорогах опять появились блок.посты, села и города вновь стали обстреливать из пушек и минометов. Местные жители уходили к боевикам, а те то уходили в горы, то возвращались на равнину.
   Среди боевиков было много наемников - арабы, татары, башкиры, украинцы, встречались и русские. Они обстреливали и жгли армейские колонны, убивали военных и милиционеров, совершали теракты. Российские части входили в села и города, сводные отряды ОМОНа и СОБРа искали боевиков, задерживая подозрительных, а потом выпускали за деньги. А кого-то судили и увозили в российские тюрьмы, кто-то же просто бесследно исчезал. В Ханкале, Грозном, Урус-Мартане находили обезображенные безымянные трупы с отрезанными носами и ушами, перебитыми руками и ногами, застреленных, сожженных. Федералы обвиняли боевиков, боевики доказывали, что убийства совершают Федеральные войска. Было пролито столько крови, что она совершенно перестала кого-либо волновать. Теперь мало уже кто помнил, из-за чего началась война, почему взяли в руки оружие. У каждого находилась тысяча причин, объясняющих, почему он ненавидит противную сторону, почему, рискуя собственной жизнью, ищет встречи с врагом и с таким упоением старается лишить его жизни. Многие чеченские семьи остались без крова, потеряли близких. На территории России ужесточили паспортный режим, и лица кавказской национальности теперь запросто могли на несколько суток угодить в камеру без всякой причины, а только лишь из-за своей национальной принадлежности. Русские, остающиеся в Чечне, в свою очередь запросто могли получить автоматную пулю или подорваться на фугасе, или стать объектом купли-продажи между боевиками. Все это порождало взаимную ненависть; народы, совсем еще недавно жившие в мире и согласии, теперь упоенно убивали друг друга, жгли, пытали, захватывали заложников.
   Зарема Аламатовна шла по селу, бережно прижимая к груди стопку школьных тетрадей. Приближались весенние каникулы, и нужно было догонять школьную программу. Учителей не хватало, и она, кроме исполнения директорских обязанностей, еще преподавала русский язык и литературу. Несмотря на то, что в Чечне по-прежнему стреляли, жизнь все-таки налаживалась, возвращались беженцы, начали работать школа и больница.
   Беслан готовился к посевной, целыми днями пропадая в поле, сельхозтехнике, администрации республики. Приезжал домой усталый, но счастливый. Москва обещала выделить деньги на восстановление хозяйства, постройку новых зданий, жилых домов. Он говорил:
   - Впервые за много лет я увидел, что могу принести пользу родной земле. Я делаю конкретное дело, и от того, чем я засею сегодня поле, будет зависеть, что на нем вырастет. Надо дать людям возможность почувствовать себя хозяевами на этой земле. Мы сами должны навести порядок в своем доме. Ведь только от нас зависит, кто будет во главе республики, кого мы выберем нашим Президентом. По нам будут судить о всей нации, и надо не допустить, чтобы как в прошлый раз власть захватили преступники, люди, запятнавшие себя кровью мирных людей, торговлей заложниками, наживой на войне.
   Зарема спрашивала:
   - А ты уверен, что сейчас у власти достойные люди? Вспомни только, что говорят о Кадырове. Я бы не решилась верить им так безоговорочно.
   Беслан раздраженно и решительно обрывал разговор:
   - По поводу слухов и сплетен я уже имел самый серьезный разговор с Ахмат-хаджи. Так вот, все это враки, штучки Удугова. Самый верный способ опорочить идею и не дать довести дело до конца - это посеять сомнение, в душах людей. Когда мы начнем охоту на ведьм в своем окружении, тогда мы сами передушим и перестреляем друг друга. Вспомни Французскую революцию, вспомни ЗО-е годы в СССР. Чрезмерная подозрительность, умноженная и подогретая врагами, уничтожила лучших людей. Мы не должны допустить прошлых ошибок.
   Несмотря на загруженность мужа, его усталость и невозможность уделять время семье, она стала любить его еще больше.
   - Ты - мой Миклухо-Маклай, который добровольно отказался от благ цивилизации, чтобы помогать бедным туземцам,- говорила она ему ночами, осторожно проводя ладонью по его груди, припадая к ней головой. Он улыбался.
   -Все это так, с учетом только одного, я - такой же туземец, как и все окружающие. Но я научился читать книги и понял, что совсем не обязательно воевать с соседними племенами, если ты хочешь им что-то доказать. Нужно учиться разговаривать и стараться убедить своих оппонентов. Чтобы быть сытым, совсем не обязательно быть каннибалом и поедать себе подобных, иначе мы рискуем, что когда-нибудь съедят и нас.
   Зарема Аламатовна сняла пальто, поставила на плиту чайник. Пока закипала вода, она просматривала тетради со школьными сочинениями. Дети писали: " Я всегда пугаюсь, когда вижу людей с оружием. Мне кажется, что оно живет какой-то своей жизнью и не подчиняется людям. Оно, как змея, жалит и причиняет смерть. В нашем селе, где я жила несколько лет назад, маленький мальчик застрелил свою маму. Он хотел просто поиграть с блестящей железной игрушкой, которую нашел в отцовских вещах и нечаянно нажал на курок. Когда я вырасту большая, то никогда не разрешу своим детям играть даже с игрушечными ружьями. Я никогда не разрешу им играть в войну, потому что война - это всегда смерть". Это написала Лейла Бузуртанова, скромная, молчаливая девочка с огромными глазами. Их дом разбило снарядом, и сейчас она с матерью и двумя младшими братьями жила у родственников.
   "Когда я вырасту большой, стану таким же сильным и смелым, как мой дядя Абу. У него есть большой белый джип, много людей в подчинении, и он никого не боится. Его слушаются даже солдаты. Когда зачищали наше село и забрали всех мужчин, приехал мой дядя и всех отпустили. Дядя Абу добрый и не жадный, он всегда дает деньги бедным и солдатам, когда им нечего есть". Эти строчки написал Хуссейн Мальсагов, он живет по соседству, в доме напротив.
   Зарема долго сидела молча, держа перед собой зеленую тетрадку Марьям Асхабовой. Девочка писала: "Когда я получу паспорт, то уеду за границу, в Грецию или Италию. Там такие же горы, как у нас, но там нет войны, и никто не говорит, что ты чеченский ублюдок".
   Кто-то постучал в дверь, только теперь Зарема обратила внимание, что чайник уже наполовину выкипел и теперь обиженно сопит, пуская из носика струю пара. Она выключила плиту, открыла дверь. На крыльце никого не было. Осмотревшись по сторонам, увидела на дверной ручке прозрачный пакет, в котором лежала видеокассета. Пожав плечами, она вернулась в дом. Судя по всему, кассета предназначалась мужу. Она убрала ее в письменный стол, занялась домашними делами. Поздно вечером приехал усталый Беслан, долго умывался, молча сел за стол. По многолетней устоявшейся привычке, за столом они делились событиями прошедшего дня, новостями.
   Зарема обратила внимание, какое у него усталое лицо, мешки под глазами. Она положила руку на его плечо:
   - Что случилось, Беслан? Ты сегодня сам не свой.
   Он отвел глаза в сторону, катая по столу хлебный шарик:- Не хотел тебе говорить. Зоя, но все равно ведь узнаешь. Сегодня днем убили Руслана Межиева.
   Зарема Аламатовна охнула, закрыла лицо руками. Межиев работал главой администрации соседнего района, их семьи дружили уже много лет.
   - Как это случилось?
   - Расстреляли машину из гранатометов, а потом добили из автоматов. Водитель чудом остался жив, сейчас в реанимации. Успел только сказать, что стреляли люди в камуфляже, масках, говорили по-чеченски.
   Он стукнул кулаком по столу:
   - Ну, если это люди Шамиля, он ведь дал мне слово... Поняв, что сказал лишнее,
   вышел из-за стола, закурил.
   - Днем принесли видеокассету, наверное, тебе.
   Беслан ушел в комнату, включил телевизор, убавил звук, потом прикрыл дверь. Через несколько минут, она, сделав бутерброды, вошла в комнату, которая служила мужу кабинетом. Вошла и непроизвольно отшатнулась от экрана. Прогремевший выстрел, вдребезги разнес голову, стоящего на коленях солдата. Брызги крови хлестнули по стеклу видеокамеры, и она медленно стекала вниз. Раздался веселый гогот, русская и чеченская речь. Потом знакомый голос за кадром произнес:
   - Нет, Беслан, ты зря подумал обо мне плохо, это не мои люди. Я - солдат, а солдаты не стреляют в затылок. Сейчас ты увидишь режиссера этого спектакля.
   Видеокамера скользила по большому двухэтажному дому, высокому забору из кирпича, кучке людей, испуганно жавшихся к стенке дома. Пожилому мужчине в очках стало плохо. Согнувшись пополам, он стал блевать на серую стену дома. Один из людей, стоящих рядом, стал его успокаивать, послышалось несколько неразборчивых фраз на английском. Камера прыгала, поочередно показывая белые лица, дергающееся в агонии тело, сгустки крови, застывающие на бетонном полу. Раздался громкий лающий смех, в кадре появился бородатый полный человек в белой рубашке с коротким рукавом:
   - Измельчали потомки викингов и английских рыцарей. Прошли те времена, когда мужчины не боялись крови. Начиная с сегодняшнего дня, я каждую неделю на этом самом месте буду убивать по одному такому барану.
   Переводчик, лица которого не было видно, говорил по- английски:
   - Молитесь своему Богу, чтобы в моем стаде было как можно больше овец, иначе, когда они закончатся, под нож пойдете вы. И умоляйте свое правительство, чтобы оно как можно скорее собрало за вас выкуп.
   Бледных заложников затолкали обратно в подвал. Зарема обратила внимание на то, что несколько человек в пятнистой одежде неподвижно стояли в стороне от происходящего. За все время они не сняли своих масок и не проронили ни слова. Голос за кадром продолжал:
   - Ты, конечно, узнал этого человека? Если нет, я тебе напомню. Это Ахмед Годуев, бизнесмен, блестящий политик, надежда нации и лучший друг твоего обожаемого шефа. Точно такая же кассета полгода назад была отправлена Кадырову и его хозяевам в Москву.
   Человек в белой рубашке наступил ногой в кровавый сгусток, выругался и, брезгливо поморщившись, вытер подошву о лежавшее на земле тело. Зоя и Беслан не дышали, безжалостный голос за кадром продолжал:
   После того, как кассета ушла в Москву, ничего ровным счетом не изменилось, за исключением того, что эти иностранцы исчезли. По моим сведениям, свой последний приют они нашли в скотомогильнике за селом. Это загадка для будущих археологов - четыре скелета, у которых нет голов.
   Голос за кадром усмехнулся:
   - Загадка для археологов, хотя лично для меня в нашей жизни уже нет никаких секретов. Война - это очень большие деньги.
   Камера крупным планом показала угол дома, заставленный клетчатыми китайскими сумками, с которыми обычно ездили челноки. Чьи-то руки раскрыли сумку, вытащили из нее пачку и разорвали упаковку. На пол посыпались доллары. Зеленые бумажки падали, как листы старых тетрадей. Человек за кадром опять усмехнулся:
   - Ты можешь не сомневаться, они настоящие, и через несколько дней их отправят в Москву, скорее всего на военном самолете. Это процент от прибыли, которую дает совместное предприятие "Ичкерия", которая когда-то была нашей Родиной. Те люди, которых ты видишь в масках, это специальная гвардия твоего босса, там есть и русские, и чеченцы. Это Шидохь- саг, у них нет национальности. Они, как собаки, служат только своему хозяину и делают всю грязную работу. Скоро ты услышишь о них.
   Звук оборвался, экран погас - это Беслан нажал на пульт. Повисла тишина - мертвая, гнетущая. Трясущимися руками Беслан вынул кассету, кинул ее на стол:
   - Я брошу ее завтра в морду этой мерзкой собаке. Жена подошла к нему вплотную:
   - Нет, ты просто завтра напишешь заявление об уходе с работы по семейным обстоятельствам, и мы уедем к детям.
   Ночь прошла беспокойно. Беслан несколько раз вставал, курил. Потом пошел в свою комнату, еще раз посмотрел кассету. Рано утром, наскоро выпив чаю, уехал в Гудермес. Вернулся неожиданно рано. Зоя, не находившая себе места в ожидании мужа, облегченно вздохнула. Беслан долго умывался под краном, радостно фыркая, как морж:
   - Все, Зарема, через два дня мы уезжаем. Завтра я сдам дела, пакуем вещи и
   едем в Москву. Может быть, там нам повезет, и мы наконец-то найдем свою гавань.
   Она подошла к нему, погладила по щеке:- Беслан, а может быть, все к лучшему? Мы наконец-то будем жить вместе с детьми, не будем видеть весь этот ужас, кровь, грязь, смерть, нищету.
   Он помолчал, потом произнес задумчиво:
   - Это все так, но если бы за всем этим не стояли люди. За эти проклятые годы человеческая жизнь совершенно обесценилась, мы перестали относиться к смерти как к трагедии. Я, конечно, могу завтра просто написать заявление и, не объясняя причин, уехать отсюда навсегда. Но как быть с собственной совестью? Я ведь до конца своей жизни буду чувствовать себя трусом, который сбежал. Так же будут считать и люди, которые верили мне. А как быть с кровью безвинных людей, которые здесь потеряли свою голову?
   Он смешался, вспомнив фонтан крови, бьющий из того места, что раньше было головой убитого солдата.
   - Я не могу дать повод людям после моего отъезда назвать меня трусом.
   Зарема знала, что уговаривать мужа бесполезно, и она смирилась с судьбой. Весь последующий день прошел в страхе и ожидании, но ровным счетом ничего не произошло. Во второй половине дня зарычал двигатель его машины. Живой и невредимый, Беслан вышел из машины, хлопнул дверью, попрощался с водителем. Зашел в дом и, устало улыбаясь, сказал:
   - Ну, вот и все, Зарема, теперь я бывший чиновник и будущий безработный. Могу целыми днями валяться на диване, могу ходить на рыбалку или торговать на рынке. Жена не приняла его шутливый тон:
   - Расскажи, как прошел разговор, только подробней, пожалуйста, в деталях. Беслан помрачнел лицом:
   - Ты знаешь, что-то подобное он, наверное, предполагал. Совершенно не смутился, заявил, что это фальшивка и что этим уже занимается ФСБ и прокуратура. К людям, которые сняты на кассете, и тем более к убийствам, долларам и заложникам, он не имеет никакого отношения. Просил меня остаться, но я сказал, что после всего происшедшего не смогу доверять ему. Сохранять дальнейшие отношения я тоже не в силах. После этих слов он перестал настаивать. Сдал дела я быстро. Мне тут же сделали расчет, выдали зарплату, а на прощание... - Беслан чуть замялся, - на прощание посоветовал мне уезжать, как можно скорее и как можно дальше. Я так понял его, что если я поддерживаю отношения с боевиками, то мной может заинтересоваться
   контрразведка.
   Беслан невесело улыбнулся:
   - Что ж, я намек понял, хотя я передумал сдаваться. Я раскручу эту историю до конца. Я напишу всю правду об этой войне и расскажу ее всему миру. Я расскажу, кто ее задумал, кто финансировал, по чьему приказу лилась кровь. После того, что я увидел и узнал, я уже не имею права молчать. Пепел Клааса стучит в моем сердце.
   Вечер прошел в сборах и хлопотах. Уезжать решили рано утром, почти без вещей, налегке. Взять решили самое необходимое: деньги, документы, фотографии, кое-какую одежду. Беслан сходил к соседям, договорился, чтобы присмотрели за домом. Почему-то не спалось. Зарема представляла, как завтра увидит детей, стряхнет с себя липкий страх, мешающий дышать. "Земля большая, везде живут люди и светит солнце, не пропадем",- думала она, припадая к груди мужа и засыпая. Беслан, кажется, так и не заснул, курил одну сигарету за другой. Но он так и не услышал, как коротко тявкнула соседская собака, потому что следом повисла тишина. Она взорвалась через несколько минут. От мощного толчка или удара дверь распахнулась, пропуская в дом три человеческие фигуры в масках. Беслан вскочил, закрывая своим телом жену. Сразу несколько пуль ударили его в грудь и живот. Обливаясь кровью, он упал на спину. У Заремы от страха помутилось в голове, она хотела закричать, но вместо крика из горла вырвался какой-то вой. В голове вилась спасительная мысль: "Это сон, надо только проснуться. Это страшный сон".
   - Замолчи, сучка,- сказал ей по-чеченски ближайший мужчина, который держал в руках пистолет с каким-то длинным стволом.- Замолчи, тварь, все равно твои русские псы тебя не услышат,- сказал он, наматывая ее волосы на кулак.
   Зарема схватила зубами его руку, краем глаза успев заметить занесенную над головой пистолетную рукоятку.
   Ей показалось, что без сознания она была долго - целую вечность, но когда она открыла глаза, страшный сон продолжался. Прямо на ней лежало окровавленное тело мужа, глаза и лицо в липкой крови, прямо перед ней был бандит, расстегивающий брюки...
   Рано утром соседи, увидев убитую собаку, подняли тревогу. На армейской машине Зарему Аламатовну доставили в больницу. В село понаехала милиция, прокуратура, контрразведка. В доме все было перевёрнуто. Тело Беслана увезли в морг. Когда Зое стало чуть лучше, к ней в палату пришел следователь. Зоя рассказала ему почти все, что знала: ворвались бандиты, говорили по-чеченски, нет, никого опознать не сможет, так как было темно и бандиты были в масках, но предполагает, что это боевики, так как они были недовольны, что муж работает в чеченской администрации, служит русским.
   Следователь был приятный молодой мужчина с хорошим лицом, но Зарема почему-то ничего ему не сказала о кассете. Следователь, у которого под белым халатом виднелся пятнистый камуфляж, записал показания и сказал на прощание:
   - Зарема Аламатовна, я глубоко сочувствую вашему горю, слова здесь бессильны. Но пусть вам будет чуточку легче от того, что бандиты не ушли от возмездия. Прошлойночью передвижной милицейской группой были задержаны трое боевиков, которые пытались скрыться на автомашине "Жигули". Бандиты, поняв, что им не уйти, стали отстреливаться. Все трое были убиты на месте. Машина загорелась. Короче, нам достались одни головешки, но экспертиза подтвердила, что именно из их оружия был убит ваш муж.- Следователь немного помолчал.- Да, звонил Кадыров, просил пожелать вам скорого выздоровления и просьбу, в случае какой необходимости обращаться прямо к нему. Просил передать, что для вдовы своего друга Беслана Гусаева сделает все возможное и невозможное.
   Женщина заплакала, потом зарыдала в голос, не стыдясь своих слез и размазывая их по лицу. Следователь смешался:
   - Ну, не надо так убиваться, Зарема... Аламатовна, все наладится. Время лечит
   любые раны. Мы звонили в Москву вашей сестре, она скоро будет здесь.После его ухода Зарема чуть успокоилась, медсестра сделала ей какой-то укол, и она забылась в полусне, полудреме. Так прошла ночь и следующий день. Следующим вечером приехала сестра Залина с мужем. Обняв и поцеловав Зарему, Сергей вышел на крыльцо больницы покурить. Благополучному москвичу было немного не по себе при виде забинтованной заплаканной женщины. Когда сестры выплакались, Залина сказала:
   - Я, к сожалению, не могу долго оставаться здесь. Дети остались практически одни, а вот Сергея, я оставлю с тобой. Через недельку тебя должны выписать. Сергей пока поживет у тебя в доме, будет готовить тебе кушать. Ну, а когда выпишут, Сергей привезет тебя к нам. С военными он уже договорился, доставят прямо к самолету, договариваться с властями он тоже умеет. Перед уходом Залина наклонилась к сестре и спросила шёпотом, оглядываясь на дверь: "Скажи мне быстро, кто это был? Бандиты Шамиля, как сказали по телевизору, или кто-то еще?"
   Зарема посмотрела ей в глаза и прошептала: "Это были не чеченцы и не мусульмане, это Шидохь-саг, люди-собаки, которые служат только хозяину, и надевающие маски, чтобы никто не видел их лиц".
   Через несколько дней, заранее договорившись с зятем, который ждал ее в машине, Зарема собрала свои вещи и собралась уйти из больницы. В жизни у нее оставались только дети. Окинув последним взглядом свое убежище, она остановилась у открытой двери, за которой начинался чужой и враждебный мир, который уже столько раз предавал. Она сознавала, что пора сделать шаг и не могла его сделать
   Шидохь- саг (араб.) . человек-пёс, человек, надевающий маску. Двуличный человек.
  
   Современная Голгофа
   В лето 2000 года от Рождества Христова, по пыльной и каменистой дороге, ведущей к аулу Тенги-Чу, пятеро вооруженных всадников гнали троих пленников. Беспощадное солнце заставило спрятаться всё живое, насекомые и твари укрылись под камнями и в расщелинах, ожидая наступления спасительной вечерней прохлады. В знойной и вязкой тишине раздавался лишь перестук копыт, да лошадиный храп. Рыжебородый Ахмет, натянув на нос широкую армейскую панаму и откинувшись в седле, негромко мурлыкал:
   Со вина, со нага
   Мастаги эгена
   Хай конт осал ма хате.
   Моя родимая мать,
   Врагов разгромили,
   И сын твой достоин тебя.
   Невольники, едва переставляя ватные ноги, тянулись за лошадьми, увлекаемые натянутой верёвкой, привязанной к седлу. В некотором отдалении от них, неторопливый ослик, недовольно помахивая хвостом, тянул за собой повозку, на резиновом ходу. Повозка прыгала, попадая на камни, и тогда раздавался глухой стук, будто кто-то бил по крышке гроба - бух-х, бух-х.
   Повозкой управлял веснушчатый мальчик около двенадцати лет, в руках у него было одноствольное охотничье ружье. Мальчик наводил его на пленников, потом звонко хохотал, щёлкая курком. Пленные измучены, их мальчишеские тонкие шеи, торчат из воротников грязных рубашек, разбитые в кровь ноги кровоточат. Соленый едкий пот стекает по щекам, разъедая подсохшую корочку ссадин и оставляя на серой от пыли и грязи коже кривые дорожки следов.
   Из-за выступа горы показались крыши домов. Встрепенувшийся Ахмет остановил колонну, привстав на стременах, долго всматривался в сонные, безлюдные улицы. Раздувая ноздри тонкого хищного носа, вдыхал запах родного аула, дым костров, парного молока, свежеиспечённого хлеба. В ауле взлаивали собаки, чуя запах чужих.
   Ахмет, что-то крикнул на своём гортанном языке. Двое всадников, спешившись, развязали пленникам руки. Трое солдат без сил опустились на дорогу, прямо в горячую, серую пыль.
   Из бездонной глубины Галактики Отец Создатель протянул свои руки к маленькой голубой планете, бережно ощупывая своё творение, разгоняя завесы зла и боли, клубящиеся над Землёй.
   Из-за каменных заборов люди молча смотрели на громыхающую повозку, молчаливых всадников с оружием, пленных солдат, несущих на согнутых спинах огромный пятиметровый крест. Грубо оструганные сосновые перекладины припечатывают их тела к земле. Застывшие капельки смолы
   бусинками крови застывают на свежеструганном дереве. Кажется, что мёртвое дерево плачет по ещё живым людям. Старики, женщины и дети вышли из своих домов, молча пристраиваясь вслед идущей процессии.
   Солдаты- срочники и прапорщик неделю назад были взяты в плен под Урус-Мартаном, когда устанавливали крест на месте гибели своего замполита. На площади перед зданием бывшего сельсовета; солдаты положили крест на землю, равнодушно стукаясь плечами, выкопали яму, укрепили крест в земле. Люди смотрели на происходящее со смешанным чувством страха и любопытства. Мальчишки кидали в солдат камни, старики, отделившись от толпы, опирались на свои палки, тыча в пленных заскорузлыми сухими пальцами. На вид двум солдатам было не больше 18-20 лет, испуганные мальчишеские лица белели тетрадными листами в приближающихся сумерках. Прапорщик, чуть более старший по возрасту, безостановочно сглатывал вязкую липкую слюну, борясь с приступом смертельного страха. Безоблачное небо, стало затягиваться серыми тучами, подул лёгкий ветерок.
   Ахмет что-то крикнул, бородатые люди стали подгонять палками солдат, заставляя их работать быстрее. Приготовления были закончены. Мальчишек-срочников поставили по краям креста, прапорщика проволокой привязали к перекладине. Ахмет зачитывал длинный лист бумаги. "За творимые на чеченской территории преступления, убийства людей... изнасилования... грабежи... суд шариата... приговорил...".
   Поднявшийся ветер относит в сторону его слова, треплет лист бумаги, забивает рот, мешая говорить "...приговорил, с учётом обстоятельств, смягчающих вину... молодость и раскаяние солдат срочной службы Андрея Макарова и Сергея Звягинцева к ста ударам палками. Прапорщика... российской армии... за геноцид и уничтожение чеченского народа, разрушение мечетей и осквернение священной мусульманской земли и веры... к смертной казни..." Один из конвоиров, выполняющий обязанности палача, взобравшись на
   табуретку, несколькими короткими сильными ударами вбил в запястья рук толстые длинные гвозди. Ржавыми плоскогубцами перекусил проволоку. Повисший на гвоздях человек застонал и мучительно выдохнул: "Оте-е-ец".
   Солдат тут же на площади разложили на земле. Длинные суковатые палки разорвали кожу, мгновенно превратив её в кровавые лохмотья. Человек на кресте хрипло и тяжело дышал, на светлых ресницах дрожала прозрачная слеза.
   Люди расходились по домам, на площади лежали распластанные тела, жутко белел покосившийся крест. В соседних домах выли собаки, человек на кресте был ещё жив, покрытое испариной тело дышало, искусанные в кровь губы шептали и звали кого-то...
   На безлюдной площади остался один Ахмет. Раскачиваясь с носков на пятки, он долго стоял перед хрипящим человеком, бессильно пытающимся поднять голову и что-то сказать.
   Ахмет, вытащил из-за пояса нож, пристав на цыпочки сверху вниз разрезал его рубашку, усмехнулся, заметив на впалой мальчишеской груди белеющий алюминиевый крестик:
   - Что же, солдат, тебя не спасает твоя вера, где же твой бог?
   - Мой Бог - Любовь, она вечна, - почерневшие губы едва шептали.
   Оскалив крепкие жёлтые зубы, коротко размахнувшись, Ахмет ударил ножом. Небо разорвалось страшным грохотом, ударил гром, и темнота опустилась на землю. Капли дождя омывали мертвые тела, смывая с них кровь и боль. Небо плакало, возвращая на землю слёзы матерей, оплакивающих своих детей.
   Маленький светлоголовый мальчик, похожий на своего отца как две капли воды, держался за его руку:
   -Папа, что такое Бог?- спросил он.
   -Бог - это любовь, сынок. Если ты будешь верить в Господа и любить всё живое, тогда ты будешь жить вечно, потому что любовь не умирает.
   Длинные ресницы дрогнули, мальчик спросил:
   - Папа, это значит, что я никогда не умру?
   Отец и сын шли по заваленной желтыми листьями аллее, вслушиваясь в колокольный перезвон. Жизнь продолжалась, как и две тысячи лет назад. Маленькая голубая планета двигалась по орбите, вновь повторяя и повторяя свой путь.
   С войны нет обратных билетов.
   Железнодорожный вокзал маленького южного городка до отказа забит людьми. Начался бархатный сезон, первым признаком которого является отсутствие железнодорожных билетов.
   На вокзале два зала ожидания, один - коммерческий, второй общий. В коммерческом коротают время и ждут поезда люди, стремящиеся к тёплому морю, ещё жаркому ласковому солнцу, дешёвым фруктам.
   Этих людей ожидают комфорт и покой. Вход в зал платный и в нем нет надоевших попрошаек-цыган, беженцев из Чечни, бездомных бродяг, стремящихся переночевать, и солдат, возвращающихся с войны.
   Здесь есть несколько телевизоров, чистый туалет с бумагой и полотенцами, буфетная стойка, за которой подают дежурных цыплят, мягкие булочки, пиво, кофе. Вход в этот оазис благополучия охраняет милиционер с резиновой дубинкой и короткоствольным автоматом. Рядом с ним сидит девушка-контролёр в новенькой железнодорожной форме и кокетливом беретике. Она принимает оплату за вход и кокетничает с милиционером.
   В общем зале прямо на полу лежат солдаты-срочники, небритые контрактники, возвращающиеся домой. Билетов нет, солдаты по 3-4 дня не могут сесть на поезд. Они спят прямо на полу, подстелив под себя грязные бушлаты и подложив под головы вещевые мешки. Вырвавшись оттуда, где ещё вчера убивали они и пытались убить их, многие начинают пить тут же на вокзале,
   кое-кто снимает проституток или просто потерянно бродит по улицам.
   Милиция и офицеры не обращают на них никакого внимания. Офицеры держатся особняком, стараясь разъехаться по гостиницам или частным квартирам.
   По залу ожидания ходит маленький нерусский мальчик. Он подходит к пассажирам и протягивает немытую ладошку. Лицо его чумазо, одежда требует стирки и ремонта. Какая-то сердобольная старушка подходит к нему и протягивает домашний пирожок. Мальчишка берет гостинец, вертит его в руках и суёт в мусорную урну. Ему нужны деньги. Сейчас в России появился особый бизнес: дети просят милостыню, потом отдают её взрослым. Если ребёнок не принесёт денег, он будет наказан.
   Рыжий сержант-контрактник со шрамом на лице, пнул ногой вещмешок и пошёл к железнодорожной кассе. Стеклянные окошечки прикрыты табличкой "Билетов нет", кассирша с широким мужеподобным лицом перекладывает купюры, не обращая никакого внимания на безропотных пассажиров. Сержант проталкивается сквозь очередь и стучит в мутное стекло:
   -Девушка, мне очень нужен билет до Новосибирска.
   Кассирша, не поднимая глаз, отвечает равнодушно-дежурной фразой:
   -Билетов нет.
   Сержант пробует сделать умоляющее лицо:
   -Девушка, мне очень надо уехать, у меня мать при смерти,- и как последний аргумент,
   -Девушка, я с войны еду, ведь не застану мамашу.
   Кассирша наконец поднимает голову:
   -У нас правила одинаковые для всех, я вашей матери ничем помочь не могу.Сержант ударил кулаком в плексигласовое окно, выдернул из кармана ручную гранату, оглянулся на замерших в ужасе людей. Сунул её обратно в карман,выдернул из ножен, висящий на поясе нож, закатал левый рукав и удариллезвием по вене.
   В стекло, прямо на кричащий что-то накрашенный рот,
   ударила струя крови. Громко закричала какая-то женщина, контрактник побелел, опустился на колени и тихонько завалился на пол, лицом вперёд. На крик прибежали два милиционера с автоматами, наклонившись к лежащему человеку, один из них принялся перетягивать руку жгутом, другой, ногой отбросив в сторону нож, быстро и привычно обыскал его карманы. Вытащив гранату, присвистнул и по рации стал связываться с дежурной частью.
   В это время к лежащим на полу солдатам подошёл мальчик-попрошайка, привычно протянул за деньгами руку.
   "Ты к кому подошёл, нерусская морда, чурка проклятый, у кого просишь деньги! Иди к своим ваххабитам, они тебе дадут!" - заорал подошедший с бутылками вина белобрысый солдат. Когда мальчишка метнулся в сторону, присел на корточки. "Там кто-то из наших вены себе вскрыл, крови, как на бойне! Царство ему небесное, если не выживет".
   Пока солдаты из горлышка пили вино, пассажиры стыдливо прятали в сторону глаза.
   К лежащему в луже крови контрактнику в сопровождении толстого милиционера- дежурного по вокзалу, подошли два санитара с носилками.
   Перевалили тело на носилки и безучастно побрели к машине.
   Следующим утром об этом случае рассказали в программе "Время". Кто-то из пассажиров успел снять на видеокамеру чумазого ребёнка, просящего милостыню, солдат, спящих на грязном полу, носилки с окровавленным контрактником, вокзальную уборщицу, вытирающую грязной тряпкой человеческую кровь. Через несколько часов, после этого, появились билеты. Мальчишки-солдаты, как маленькие, прыгали на мягких купейных полках, лизали мороженое и были похожи на детей, которых оставили без присмотра родители.
  
  
  
   Последний абрек
  
   Всех зверей сильнее лев,
   Птиц сильнее всех орёл.
   Кто ж, слабейших одолев,
   В них добычи б не нашёл?
   Слабый волк на тех идёт,
   Кто его порой сильней,
   И его победа ждёт,
   Если ж смерть - то встретясь с ней,
   Волк безропотно умрёт!
  
  
   Охотники говорили, что в горах, рядом с селением, появился огромный серый волк. Старый Ахмет, встретившись с ним однажды на горной тропе, потом утверждал, что у волка были человеческие глаза. Человек и зверь долго стояли, не шелохнувшись, молча смотря в глаза друг другу. Потом волк опустил морду вниз и потрусил вниз по тропе. Старик, как зачарованный ещё долго смотрел ему вслед, забыв о ружье, висевшим за его спиной.
   Иногда в горах происходили странные вещи. Год назад сорвался в пропасть первый секретарь райкома Нарисов, приехавший со свитой на пикник. Следующей ночью люди в долине слышали, как всю ночь в горах выл волк. Багровый диск луны затянутый тучами, казался громадным кровавым пятном, готовым упасть на землю. Ахмет всю ночь не мог уснуть, ворочаясь в своей постели.
   Ровно тридцать лет назад, февральской ночью 1944 года, вот так же светила луна. Тогда тоже выли собаки, мычали буйволы и коровы. Это было в тот год, когда Сталин за одну ночь выселил всех вайнахов в холодные казахстанские степи. Ахмет тогда потерял младшего сына. Семнадцатилетний Шамиль ушел на охоту, а ранним утром село окружили "студебеккеры" с солдатами. С тех пор Шамиль ничего не слышал о сыне. Старшего, Мусу, убили на войне,
   невестка погибла в дороге, когда их несколько недель везли в вагонах для скота. За два дня она "сгорела" от температуры. Остался у него на руках пятилетний Иса, сын Мусы и Айшат. Теперь вот на лето приезжал четырнадцатилетний правнук, тоже Шамиль.
   Полгода назад в горах застрелили начальника милиции Ису Гелаева. Никто не видел, как это произошло, но люди говорили, что Гелаеву выстрелили прямо в сердце. Убийцы не тронули его дорогое ружье, с которым он поехал на охоту. Нашел его чабан из соседнего села. Потом он рассказывал, что в глазах мертвого Гелаева застыл ужас, будто перед смертью он увидел
   самого дьявола. Ещё чабан говорил, что рядом с телом были видны отпечатки огромных волчьих лап. В ту ночь, кажется, тоже выл этот волк.
   Утром Шамиль собирался идти на охоту. Ахмет не противился. Правнук должен был вырасти настоящим мужчиной, как и все в роду Магомаевых. Старики говорят, что чеченец уже рождается с кинжалом. Ахмет не одобрял городской жизни и городского воспитания. Москва, в которой жил правнук,- это порождение дьявола. Городские мужчины похожи на женщин, такие же слабые, так же любят поспать на мягких перинах и диванах, так же любят сладко есть и пить.
   Шамиль поднялся ни свет ни заря. С утра почистил двустволку, снарядил патроны. Когда Ахмет вышел во двор, мальчик играл со своим щенком Джали, у старика защемило сердце- правнук как две капли воды походил на его пропавшего сына: те же волосы, та же ямочка на щеке, та же родинка в виде полумесяца у левого глаза. Шамиль хотел взять с собой дедову бурку, но потом передумал - тяжело таскать. Свернул одеяло, сунул его в сумку, взял солдатский котелок, старинный кинжал. Сказал:
   - Дедушка, я вернусь с охоты утром, не переживай. Ночевать буду в горах.
   Старик только кивнул головой - мужчина не должен много говорить.
   Весь день юный охотник лазил по горам. Джали увязался за ним следом. К вечеру Шамиль подстрелил козленка, освежевал его, разжег костер. Мясо запек
   на углях. Довольная собака, высунув розовый язык, лежала рядом. Прямо над головой висели звезды. Завернувшись в одеяло, мальчик задремал у костра. Неожиданно подул ветер, ударил резкий гром. Хлынул ливень. Прогоревшие угли костра зашипели под струями дождя, мальчика обступила кромешная тьма. Схватив ружье и одеяло, Шамиль бросился к нише под скалой, но поскользнулся на мокром камне и покатился по склону, выронив ружье. Он попытался встать, но почувствовал острую боль в ноге. Плача от боли, пополз наверх. Добравшись до скалы, прижался к её остывшему боку спиной, стараясь укрыться от струй воды.
   По его щекам текли слезы, перемешанные с каплями дождя. Испуганный щенок жался рядом. Ружье и одеяло остались на склоне. Мальчик начал замерзать. Промокшая насквозь одежда не грела, его худенькое тельце сотрясала крупная дрожь. Подвернутая щиколотка распухла, доставляя мучительную боль. Он прижался к щенку, стараясь согреться. Поднялась температура, забытье перемежалось с явью. Вдруг, Джали, навострив уши зарычал, затем жалобно завизжал, пытаясь спрятаться за Шамиля. Мальчик поднял голову и увидел стоящего рядом громадного волка. Глаза его горели желтым огнем, мальчику показалось, что от его боков идет пар. Волк долго бежал, из раскрытой пасти вырывалось жаркое дыхание.
   Маленький охотник затаил дыхание, волк зарычал и подойдя ближе, лег рядом, закрывая его от дождя своим телом. Согревшись, мальчик и щенок задремали, не заметив как закончился дождь и наступило утро. Волк тоже дремал, положив голову на передние лапы, и, казалось, он о чём- то думает, пытаясь принять какое-то решение. Неожиданно он поднялся, лизнул мальчика по лицу горячим языком и потрусил по тропе.
   Через несколько минут появились люди. Ахмет держал в руках ружье. Увидев старика, Джали залаял, радостно завизжал, будто пытаясь сказать "Мы - здесь, мы - здесь! Не проходите мимо!" Кузнец Магомед взял мальчика на руки, завернул его в старую бурку, взятую с собой. Тело мальчика горело, он
   беспрерывно бредил и шептал: "Дедушка, дедушка, я видел волка, он пришёл ко мне и согревал. Дедушка, он - не зверь, он хороший, он, как человек".
   Расстроенный старик шептал: "Бредит, не уберёг мальчика". Торопил Магомеда:
   - Скорее, скорее!
   Пока мальчик болел, лежал дома, Ахмет ещё раз сходил на то место, где мальчика застала гроза. На подсохшей земле были видны отпечатки громадных лап, в нише под скалой между
   камнями торчали клочья серой шерсти. На сердце у старика было неспокойно, душа не на находила места. Отправив выздоровевшего внука в Москву, он почти не жил дома, на неделю уходил в горы, ища следы странного волка. Между тем в селениях стали говорить о необычном звере. Людская молва приписывала ему и то, чего не было. Люди верили и не верили, старики качали головами - оборотень, мол, в тело этого волка вселилась душа человека, абрека, ушедшего в горы, чтобы не сдаться властям.
   Однажды у дома, в котором жил Ахмет, затормозила райкомовская "Волга", из машины вышли инструктор райкома Махашев и незнакомый пожилой мужчина в строгом костюме и планкой орденов на пиджаке. Мужчине было под 60 или где-то около этого, седая голова, внимательный взгляд. Что-то в его фигуре напоминало Ахмету, было ощущение, что они где-то встречались. Поздоровавшись, Махашев представил гостя:
   - Генерал-лейтенант Семенов, из Москвы, воевал в наших местах. Приехал
   поохотиться, вспомнить молодость. Ему нужен проводник в горах. Старик его не слышал; в его глазах стояла картина прошлого: колонна воняющих бензиновой гарью грузовиков, медленно поднимающихся в гору, зелёные фигурки солдат с автоматами в руках, злобно лающие овчарки и над всем этим, перетянутый ремнями военный, отдающий приказы. Тот же самый властный, внимательный взгляд, седые виски, уверенные движения.
   Старик стоял, сгорбившись, потом произнёс пересохшими губами: "Къанвелла
   эпсар" и, волоча ноги, пошёл в дом. Громко хлопнула дверь, завизжал щенок. Инструктор хотел перевести фразу старика, но, взглянув на Семенова, осёкся. Генерал стоял бледный, сжав губы в узкую тонкую полоску. Полоснув Махашева взглядом, Семенов повернулся и пошёл к машине, инструктор поплёлся следом.
   Старик продолжал ходить в горы, где-то в этих же местах охотился и Семенов. Они оба рыскали в горах, но их пути не пересеклись и больше они не встретились. Прошёл слух, что генерал на охоте ранил волка. Но увезти в Москву шкуру ему не удалось. Раненый зверь ушёл в горы, чтобы зализать рану и набраться сил.
   Однажды утром, охотясь в горах, старик увидел незнакомого бородатого мужчину, который поднимался по горной тропе. Несмотря на утреннюю прохладу, он был раздет по пояс. На мощной спине, покрытой волосом, виднелся свежий, бледно-розовый шрам от пули. На плечах он нёс убитую козу. Фигура незнакомца выплыла из тумана и через несколько мгновений, исчезла. Человек двигался совершенно бесшумно, и старик мог поклясться, что никогда не видел его ни в одном из ближайших селений.
   Однажды под утро его будто что-то толкнуло. Проклятая луна опять заглядывала в окна, не давая спать. В горах ударил выстрел. Джали, зарычав, стал царапать дверь. Старик, наскоро оделся и схватив ружье, поспешил за собакой. Пёс бежал впереди, опустив морду к земле и глухо подвывая. Ахмет спотыкаясь и падая, спешил за ним, его ноги дрожали.
   У скалы, где раньше он нашёл внука, навзничь лежал генерал Семенов. Кровь из разорванного острыми зубами горла, запеклась на лице и груди. Невдалеке от него лежал совершенно раздетый бородатый мужчина с развороченной картечью грудью.
   На бородатом лице, рядом с родинкой в виде полумесяца, каплей росы застыла одинокая слеза...
   Къанвелла эпсар (чечен.) - постарел офицер.
  
   Вера
  
   Несмотря на летний месяц, погода совершенно не радовала меня.
   С самого утра небо заволокло серыми тучами, которые проливались на землю холодным, каким-то безрадостным дождем. Как нарочно, я забыл дома зонт и, промокнув до нитки, уже не спешил укрыться от холодных струй, а обреченно шагал по мостовой, равнодушно рассматривая стекла витрин.
   Настроение было под стать погоде.
   Несколько месяцев назад меня, подобно песчинке во время бури, подхватил ветер иммиграции и опустил в красивой, богатой, но страшно далекой и чужой Германии. Внезапно навалились проблемы, о которых я и не подозревал: бытовые неурядицы, языковый барьер, вакуум общения. И самое страшное: я чувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Не звонил телефон, мне не нужно было никуда спешить, меня никто не ждал и не искал со мною встреч.
   Редкие прохожие бросали в мою сторону равнодушные взгляды и молча спешили по своим делам. Я был здесь чужим. На душе было горько. Обидно было осознавать свою ненужность в сорок лет.
   Погруженный в свои безрадостные мысли, я совершенно ничего не замечал вокруг, а когда внезапно поднял глаза, меня будто что-то толкнуло в грудь.
   Мне показалось, что из-за стекла мне в лицо бьет солнечный луч. Я подошел ближе. Через стекло было видно небольшое помещение, заставленное мольбертами и холстами.
   На стене, рядом с окном, висела уже законченная картина, которая и заставила меня остановиться. На ней была изображена какая-то ветхая сельская церквушка, отражающаяся в протекающей мимо речке.
   Из-за церковных куполов медленно выкатывалось солнце, озаряя землю, усыпанную увядающим листьями, каким-то неземным светом. Казалось, что вот еще одно мгновение и растают сумерки, прекратится дождь и на душе станет легче. Я прикрыл лицо рукой: неумолимая память уносила меня
   в недавнее прошлое.
   ...Зимой 2000 года российские войска вошли в Грозный. Штабисты учли опыт первой чеченской войны, когда за двое суток нового 1995 года были почти полностью уничтожены 131-я Майкопская "бригада, 81-й Самарский мотострелковый полк, и значительная часть 8-го Волгоградского корпуса, шедшего на помощь умирающим русским батальонам.
   Подготовка к штурму мятежной чеченской столицы велась серьёзно и длилась несколько месяцев. Все это время днем и ночью над сожженным городом висела авиация федеральных сил. Ракеты и снаряды сделали свое дело - город практически перестал существовать. Все высотные здания были разрушены, деревянные постройки сожжены, и мертвые дома молча смотрели на людей пустыми глазницами окон.
   Вместе с тем под завалами продолжали жить люди. Это были жители Грозного, в основном - старики, женщины, дети, потерявшие за годы войны близких, жилье, имущество и не желающие покидать город, потому что в России ОНИ БЫЛИ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ.
   Оборона города была поручена Шамилю Басаеву и его "абхазскому" батальону. Федеральные войска должны были окружить город и уничтожить всех боевиков, но Басаев перехитрил российских генералов, и в последнюю ночь перед штурмом увел часть своих боевиков в горы.
   Другая часть под видом мирных жителей осела в городе и близлежащих селах.
   В начале февраля разведка донесла, что "чехи" в преддверии очередной годовщины депортации 1944 года готовят к 23 февраля серию терактов. Внезапно в городе появилось много молодых мужчин.
   Командование группировкой российских войск приказало усилить гарнизон Грозного
   сводными отрядами, состоящими из бойцов комендантских рот, ОМОНа и СОБРа.
   Так я оказался в Грозном. Мой контракт к тому времени уже подходил к концу, и я очень надеялся, что останусь жив и вернусь домой.
   Несмотря на бодрые заверения политиков о том, что война в Чечне вот-вот закончится, в Грозном по-прежнему из-под завалов били снайпера, взрывались на фугасах люди и машины. Наша задача была проста: сопровождать колонны, охранять здания и учреждения. Если возникнет необходимость принимать участие в зачистках.
   В тот февральский день с утра светило солнце. Выпавший снежок слегка припорошил груды битого кирпича и куски ржавой жести, которыми была усыпана земля. Говорят, в прошлую войну местные жители этими кусками накрывали тела мертвых солдат, чтобы их не пожрали крысы и собаки.
   Свободные от службы бойцы вповалку спят на дощатых нарах. Старшина Игорь Перепелицин сидит у раскаленной буржуйки и чистит автомат. Игорь родился в Грозном, здесь служил в милиции, дослужился до офицера. Потом, когда русских в Чечне стали убивать, он уехал в Россию, но в "органах" места ему не нашлось. Тогда вместе с казаками Перепелицин уехал воевать в Югославию, потом - в Приднестровье. Ну, а когда началась заваруха в Чечне, он был тут как тут. Его милицейское звание здесь не считается, и Игорь вместе с нами тянет солдатскую лямку. Он знает все о Чечне и о чеченцах. Я спрашиваю его:
   - Игорек, а с Басаевым ты встречался?
   - Ну-у, Шамиль - лошадка темная, учился в Москве, говорят, что даже Белый дом во время путча защищал. Знаю одно, что перед тем, как он появился в Абхазии, его батальон прошел подготовку на учебной базе то ли КГБ, то ли ГРУ. Специально его для Чечни натаскивали, понимаешь?
   Старшина клацает затвором, нажимает на курок.
   А вот Руслана Лобазанова, Лобзика, бывшего спортсмена, знал лично, в одной школе учились. Сильный был человек, волевой, хотя и отморозок конченый. Лучшего друга детства Ису Копейку по его приказу вместе с машиной сожгли.
   Тоже какие-то шашни с комитетом крутил. После того, как его охранник застрелил, в кармане удостоверение комитетское нашли.
   Игорь сплевывает на пол:
   -Поверь на слово, все они здесь повязаны одной веревкой. Я воюю только потому, что остановиться не могу, война - это как наркотик, затягивает.
   - Ну, а когда эта заваруха закончится, что делать будешь?
   - На Москву пойду. Соберу ребят отчаянных и на Кремль рвану. Вот тогда вся страна вздохнет с облегчением.
   Договорить нам не дали. Прибегает офицер- СОБРовец, кричит:
   - Хлопцы! Подъем! "Чехи" из гранатомета рынок обстреляли.
   Выезжаем на зачистку. Народ на рынке сразу же разбежался. На грязном снегу лежат несколько мертвых солдат, в окровавленных грязных бушлатах, и несколько гражданских. Над ними уже воют женщины. Мы перекрываем БТРами улицы, ведущие к рынку, командует майор из СОБРа. Спускаемся в подвал, вместе с нами бойцы ОМОНа, Игорь Перепелицын страхует вход. В подвале живут люди - русские старики, дети. Они испуганной стайкой прижимаются к стене. На стоящей посередине подвала кровати остается сидеть девчонка лет 15 - 16, таращит испуганные глаза и прячет что-то под подушку. Омоновец наставляет на нее автомат:
   - Тебе, красавица, что - особое приглашение нужно или ноги от страха отнялись?
   Девчонка неожиданно с вызовом откидывает одеяло.
   - Представь себе, отнялись!
   Вместо ног у нее торчат обрубки. Какой-то старик кричит:
   - Родимые, да мы же свои, который год здесь мыкаемся. Вера - вообще с прошлой войны сирота, да еще и ноги бомбой оторвало.
   Я подхожу и осторожно накрываю ее ноги серым солдатским одеялом, достаю из-под подушки спрятанный пакет. Я - специалист по разминированию, но на фугас это не похоже. Оказалось - краски, обыкновенные акварельные краски.
   Девчонка смотрит исподлобья:
   - Если захочешь забрать, я не отдам.
   Омоновец по-крестьянски вздыхает:
   - Господь с тобой, дочка. Мы ведь - тоже люди.
   Вечером возвращаемся на базу. Нашли несколько снарядов. Этого добра здесь навалом. Задержали несколько мужчин-чеченцев. Одного из них Игорь знает. Что-то спрашивает по-чеченски. Тот не отвечает. Старшина поясняет:
   - Это Ширвани Асхабов. Их шестеро братьев, все боевики. Трое от бомбежек в городе погибли, остальные в горы ушли.
   Задержанных доставили во временный райотдел милиции. Игорь что-то долго объяснял дежурному. На следующий день я выпросил у старшины два сухих пайка. За коробку конфет взял в санчасти бинты и лекарства. Пришёл во вчерашний подвал. Никто не удивился моему приходу. Люди занимались своими делами. Девочка рисовала, сидя на кровати. С белого листа на меня смотрела старенькая церковь, ее отражение в осенней воде. Я задвинул вещмешок под кровать, присаживаюсь на ее край.
   - Как дела, художник?
   Девочка улыбнулась бескровными губами:
   - Хорошо или почти хорошо. Вот только ноги болят. Представляешь, их уже нет, а они болят.
   Мы сидели часа два. Девочка рисовала и рассказывала о себе. История самая обыкновенная, и от этого кажется еще страшней. Мать - чеченка, отец - немец, Рудольф Керн. До войны преподавали в Грозненском нефтяном институте, собирались уезжать в Россию, но не успели. Отец подрабатывал извозом и однажды вечером не вернулся домой. Кто-то позарился на его старенькие "Жигули". В то время в городе часто находили неопознанные трупы. Узнав о гибели отца, заболела мама. Не вставала с постели и, однажды вернувшись домой, девочка не нашла ни квартиры, ни матери. Город почти каждый день бомбили российские самолёты, и вместо дома остались одни развалины.
   А потом Вера наступила на поставленную кем-то мину. Хорошо, что люди вовремя отнесли ее в госпиталь, где оперировали боевиков. Мина - русская, а спасли жизнь - чеченцы.
   Мы долго молчим. Я курю, потом спрашиваю, есть ли у нее какие-нибудь родственники в России. Она отвечает, что в Нальчике живет брат ее отца, но он, кажется, давно собирался уезжать в Германию. Я прощаюсь и собираюсь уходить. Девочка протягивает мне рисунок и говорит:
   - Я хочу написать такую картину, чтобы, глядя на нее, каждый человек поверил в себя, в то, что все у него будет хорошо. Без веры человеку жить нельзя.
   Девочка смотрит на меня своими большими глазами, и мне кажется, что она знает о жизни гораздо больше меня.
   Я собирался навестить Веру на следующий день, но на войне ничего нельзя загадывать. Наш БТР подорвался на фугасе. Механик-водитель и стрелок погибли, а мы с Перепелицыным отделались контузией и несколькими осколками. Из Буденовского госпиталя я позвонил корреспонденту НТВ Ольге Кирий и рассказал ей историю о девочке, потерявшей на войне ноги. Ольга согласилась помочь найти ее родных и запустила эту историю в ближайший репортаж. Потом она прислала письмо, в котором сообщила, что Веру из Грозного увез ее дядя...
   Я стою у темной витрины и пытаюсь рассмотреть подпись на картине. Вера?..
   Как же ты мне сейчас нужна, ВЕРА?Этим рассказом я заканчиваю свою книгу "Чеченские рассказы". Эта книга посвящается моим детям. Именно им я завещаю кусочек своего сердца.
   Автор.
  
  
   Эпилог
   Каждый вечер, в пять часов, бьют колокола Покровского собора. Осенний ветер гонит по улице разноцветные листья. В начале шестого к воротам храма подходит усталая женщина в чёрном платье, долго крестится, глядя на страдающий лик Христа, что-то шепчет бледными бескровными губами. Потом она берёт под руку молодого мужчину в застиранном солдатском камуфляже и они идут через весь город, куда-то в старые кирпичные дома, уже много лет не ремонтируемые из-за их ветхости.
   Солдат оживлён, его совсем юное лицо светится счастьем. Сегодня к нему подходили совсем незнакомые люди, стесняясь совали мятые десятки и звенящую мелочь.
   Оказывается, это так просто - зарабатывать деньги. Женщина молчит. Ей уже немало лет, и она знает, что первый восторг её сына скоро пройдёт. И на смену радости от того, что ты жив и молод, придут боль и тоска от того, что ты никому не нужен, кроме матери. Что никому не интересны твои рассказы о том, как "чехи" обстреляли твою колонну, о том, как попал под обстрел своих минометов, как в темноте наткнулся на "растяжку" и чудом остался жив. Скоро это поймёт и он, и тогда ему снова начнёт сниться тот последний бой под Бамутом, горящие дома и деревья, своя оторванная нога.
   Я ничем не могу ему помочь. У каждого своя судьба. Прости меня, солдат, за то, что я остался жив на той войне, за то, что у меня всё хорошо!
   Они идут по аллее - странная пара в конце XX столетия. Люди - вынырнувшие из военного прошлого- мальчик-инвалид в солдатской форме и русская мать, дождавшаяся с войны своего сына. Натруженный деревянный протез скрипит и шаркает по асфальту. Сиротливо позванивают медали на солдатской груди,
   ветер гонит одинокие листья. Единственное, что я могу сделать для тысяч
   обездоленных людей, лишённых крова, здоровья и Веры, - это рассказать всю правду о безумии, которое постигло Россию в конце XX века. Рассказать, чтобы оно больше никогда не повторилось.
   Потери Советской и Российской армии в войнах:
   Афганская война (1979 - 1989 гг.) -14453 чел.
   Первая чеченская война (1994-1996 г.)-4103 чел.
   Вторая чеченская война (2000- ...
  
  -- Пятигорск -- Грозный -- Бонн
   1999- 2004 гг.
   204
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"