У меня не было бумажки нужного размера, и я подрезала большой лист маникюрными ножницами. Тонкая бумага гнулась. Как всегда, я забыла, сверху или снизу должна быть полоска с клеем. Ирка видела, что я немного мучаюсь, но она, как и я, привыкла, чтоб сворачивал кто-то другой, так что я не сердилась на нее, что она не предлагает помощь. К тому же, хотя она никогда не помогала - при ней сворачивать было спокойнее. Она была как кот, греющий ноги - бесполезное, но необходимое существо.
- Что, ласточка, что случилось? - Ирка только поежилась плечами и села, заплетя ноги вокруг ножек стула, умиленно поглядывая на меня.
Ирка играет при мне ту роль, что я играю при других: смотрит умиленно и выпрашивает кусочек колбасы. Конечно, фигурально выражаясь: не колбасу, а внимание, заботу, ути-пуси-кто у нас тут такой пушистый и беспомощный! На самом деле ей от меня ничего не нужно - у нее есть деньги, и приятелей пол-города, - но раз начав, она не может остановиться и перерабатывает людей в друзей и поклонников - в автоматическом режиме.
После третьего стакана чая она все же, мурлыча на диване, призналась:
- Мама переслала бумажки про тетю, - она следила за моими руками, сворачивающими сплиф.
- Тетю?
- Ну, помнишь! - она перевернулась на спину и поболтала ногами в воздухе, - Помнишь, я говорила, что когда я была в Н (она назвала свой родной город, куда она наезжала периодически, совершенно, по моему мнению, зря, - на те же деньги можно было четыре раза сьездить в Италию или Испанию), что заходила в мэрию.. в горсовет или как там... и спросила про тетю. Выяснилось, что они делают подробнейшие справки, практически полную биографию - любого члена семьи. Даже если он уехал, потерялся, и ты помнишь только его детское прозвище. Представляешь, какие лапочки?
Никак не могу перебороть этого в Ирке: с тех пор, как она уехала - она приняла идею, что люди в России - сплошь добрые и милые туземцы, испытывающие нежный интерес к иностранцам, и что любую услугу там можно купить за деньги - можно и должно, коль скоро деньги есть. Она никогда не стесняется покупать и торговаться - даже, о ужас, покупать у своих соотечественников, в то время как я, обливаясь потом, считала бы, что выход только один - отсидеть общую очередь.
Я все еще боролась со сплифом: придерживая книжкой машинку для сворачивания в полуразвернутом состоянии, я сыпала туда оранжевый табак из пакета. Достав траву из пакета, я нарезала ее и ссыпала туда же.Теперь наступала ответственная часть: только сейчас я заметила, что шов на машинке сьехал, и был шанс пятьдесят на пятьдесят, что оно не провернется. Я сомкнула валики и попробовала провернуть. Вроде шло нормально.
- Представляешь, например, есть смутная семейная легенда, что у вас был дядя Петя, и он уехал на Север на заработки...И сто лет ты про него не вспоминала, но тут вдруг пробило - дай, думаешь, посмотрю, как он там. Ты пишешь все-все подробненько, что помнишь сама - ну, сама ты помнишь не много, ты была еще ребенком, и помнишь только что у него была, допустим, мягкая лысина, поросшая такими коротенькими мягкими волосиками,- Ирка потрогала воздух перед собой, словно притрагиваясь к лысине неизвестного дяди.
- И вот, ты все это пишешь... Расспрашиваешь всех вокруг, записываешь. . И потом приносишь в ту контору. И ррраз - примерно через месяц они тебе говорят: ваш дядя с лысиной - это Марков Наум Нилыч, 1945 года рождения.... И сейчас он, конечно, уже не тот, но у него есть семья, и они все рады тебя видеть, и у его сына как раз такая же лысина...
- Ты увиделась с тетей? - спросила я.
Я положила фильтр и засунула в машинку бумажку. Ну, с богом! Я стала поворачивать, следя за тем, как бумажка исчезает в щели между валиками. Дойдя до шва, она несколько перекосилась, но я нежно и мягко надавила - скорее попросила ее не создавать трудностей - и бумажка, слегка зажеванная, пошла внутрь.
- Нет, - сказала Ирка. - Тетя, к сожалению, умерла.
Я раскурила сплиф и передала ей, другой рукой нашарила на столе блюдечко и протянула:
- Вот, возьми.
Мои собственные родственники меня нисколько не интересуют. В семье есть более продвинутые и менее изысканные ветви, какие-то семейные легенды, как наследник женился на 'не паре' - но в целом вся семейная история кажется мне выцветшей от времени, неважной, размытой. Кто эти люди? Почему они претендуют на близость со мной, почему их бородавки и их причуды должны мне напоминать мои собственные черты?
Хотя я сама помню несколько мягких лысин, протянутых с высоты конфет, восхитительных кримпленовых платьев - но сейчас коммуникации почти прекратились: раз в год я звоню маме и спрашиваю отчет за весь год на всех родственников сразу. Что еще они могут придумать, кроме того, чтоб или заболеть - или потерять работу? И то и другое было бы крайне неприятно.
Совсем другое дело Ирка. Все, что связано с ее любовной и отчасти семейной жизнью - всегда увлекательно и священно. Не знаю, как она умеет это делать. Я ворочаю в памяти редкие полунамеки, брошенные ей по поводу ее детства, я жадно впитываю подробности любого ее телефонного разговора с мамой - и в то же время я гроша ломаного не дала бы за всех собственных дядь и теть, скопом.
И конечно я тут же воспылала завистью к Ирке по поводу ее свеженайденной покойной тети-звезды районного масштаба.
- Талантливая была?
- Да. И красавица!
- Не сомневапюсь!
- Она была вполне известна в городе П, куда уехала. Она была как местная Ахматова... или Айседора Дункан. Сверкала и немного...шокировала...- Ирка повернулась на живот и устроилась щекой на подушку.
- И вот теперь у тебя есть тетя. Таинственнная тетя. Красавица- тетя.
- Если у вас нету тети...
...Нетутети. Нетутети, нетутети...Трава была хороша, хотя сплиф вышел кривоват....
...
...
...
Наконец мы прекратили ржать. - Ладно, нельзя же так на улицу выйти!
Еще полчаса я жадно порасспрашивала про волшебную тетю...Вместе с тетей пробуждался к жизни волшебный город Н, пятьдесят лет назад, затерянный в Сибири, далекий, - где, тем не менее, люди флиртовали, строили козни, блистали...Как снежный глобус, маленький-маленький город в снегах. Потом мы начали собираться.
- А это только в городе Н делают?... Эти справки?
- Мне кажется - везде теперь должны... Деньги-то нужны, - сказала Ирка, рисуя себе восторженный, наивный глаз.
**
Сумка нырнула под резиновые языки, я прошла через ворота. Раздался звон.
--- Ключи? - спросила девушка с длинной шеей и круглой шапочкой черных волос. Она была похожа на умильного средневекового монаха.
Я выложила содержимое карманов и сняла ремень.
На этот раз я прошла сквозь воротца без писка. Отдавая мой скарб в коробочке, девушка-монах сказала:
- Нонна За. Запомните.
- Нонна За? - переспросила я. - Пардон?
- Я ничего не сказала, - отвернулась от меня девушка-монах.
Остальной путь прошел без приключений - я спала, смотрела в окно, ела чипсы из пакетика и опять смотрела в окно. За окном аккуратные заплатки полей сменились широкими рваными одеялами с извилистой траекторией, проделанной спятившим трактором. Сердце прихватывало каждый раз, когда в гладком течении событий намечалась очередная задержка: вот оно, вот, началось - железные лапы Родины ...Это как болезнь, к которой прислушиваешься и знаешь, что рано или поздно - тебя прихватит. Но рано или поздно все устаканивалось, очереди по-маленьку двигались, багаж не потеряли, - и, сама себе не веря, скоро я уже взбиралась по ступенькам маминого дома, волоча за собой легкий чемоданчик на колесах. Чемоданчик делал хруб, хруб, вкатываясь на очередную ступеньку.
На лестнице было написано обычное, народное, мудрое. По мере того, как я взбиралась все выше и выше, обычное мудрое распространялось, усиливалось, становилось бесспорным. Ты уже не возражал против каменной неизбежности того, что дядя Вася - п...дор. Наверное так и есть. Народ лучше знает. А на верхнем этаже, вглядываясь в Зоя Дура - ты наконец постигал что-то щемящее и высокое, но чувство это исчезало, когда ты отрывался от созерцания этих синих зубчатых (по-видимому, процарапанных ключом) букв..
Как только я добралась до квартиры - я постаралась объяснить маме, что ни виды города, ни визиты родственников меня не интересуют, я приехала единственно ради того, чтоб в городской управе получить одну справку. Выходить в город? Что я там забыла? Что я там забыла из того, что хотела бы забыть? Ничего не забыла. В этом-то и дело.
Я помнила слишком хорошо это желто-белое здание горсовета, эти широкие улицы, эти завалившиеся дома, словно слепленные из серого теста, эти искореженные тополя с ползающей по ним молью, этот переход рядом с домом слепых, где из столба доносится горестное бииип. Я помнила все - всю эту каменная случайность, скорбную неправильность. Наш городок по заброшенности и скудости линий напоминал японский мультик - толко он был родной, и все, что в нем происходило, могло ранить, если не закутать сердце заранее.
Мне не надо было напоминать. Меня интересовала только справка.
Проснувшись и пересчитав часы, я поняла, что успею только к концу приема. Я бросила на кровать серый свитерок и серые штанишки, стараясь не отвлекаться на одежду и на одевание.
Очередь почти рассосалась, блуждали неприкаянные люди, запутавшиеся в кабинетах, носили из комнаты в комнаты петухов в корзинах. На стенах висели антикварные плакаты по пользованию кирасами и гильотинами.
Я постучала в дверь.
- Выйдите, позвоните как следует и войдите, - посмотрел на меня пацан с тонкой шеей.
У него были глазки, ушедшие под череп, и длинная белесая челка. Ему не могло быть более шестнадцати, - но откуда я знаю, кто и почему имеет власть в нынешней постпостпост-революционной России? Может, так и выглядит современный госслужащий - преждевременно помолодевший и с пресекающимся голосом.
Я вышла и нашла утопленный в стене звонок, рядом вс утопленной в стене трубой и закрашенным белым огнетушителем. Я нажала кнопку. Звонка не было слышно, хотя все звуки из кабинета - смутной возни и хихиканья - явственно доносились в коридор.
- Вы позвонили? - спросил пацан.
- Оставь, сынок, - сказал мужчина постарше.- Что вам надо?
- Справку на члена семьи... Видите ли, я живу далеко, и не могу наежать, так что..
- Кто же?
Я открыла свой пластиковый портфель с отделениями. Он выглядел жалко. На месте б тут был - разваленный чемоданище свиной кожи, с заедающими замками, в котором бы лежала толстая, выцветшая с фиолетового до серого цвета папка.
Мой же пластиковый портфельчик выглядел как дешевая детская игрушка.Пластиковые перегородки выгнулись и разошлись, и бумаги перемешались - и как назло попадались какие-то приглашения на фейерверки и счета из прачечных.
- Сейчас, сейчас
- У нас скоро рабочий день закончится, поспешите, - сказал мужчина.
По моим понятиям, рабдень у них кончился уже давно, и если он до сих пор тянулся, значит - они работали когда хотели, произвольно... сейчас они произвольно захотели закрыться. Нигде, ни на желто-белом здании, ни на двери, ни под утопленным в стену звонком - расписания не было. Я решила не переспрашивать, чтобы не злить.
- Кого вы разыскиваете? Где он или она проживали? - деловито сказала высохшая, как бумага, женщина, до того стоявшая у толстого серого металлического шкафа
Я решила импровизировать.
- Дом пятьдесят два по улице партизана Колокольчикова.
Я назвала дом, стоявший напротив нашего. Наш был желтый, а тот - серый, строгий, с белыми слепыми плашечками над окнами.
- Квартира?
Я мысленно взвесила разные цифры, примерилась... Хорошо бы снизу, я хотя бы помню подъезд, помню пахнущую нехорошим черную лестницу, помню гулкие кафельные ходы... Высокий этаж лучше не называть - а вдруг нумерация была прореженной, и в этом высоком доме на самом деле - всего квартир десять? ... Так бывало. Я взвесила цифры... Один - не подходит, Три - не понравилась мне. Одиннадцать - слишком мрачно, двенадцать - слишком светло. Пятнадцать - это уже рискованная игра. Девять - отпадает, слишком символично. Восемь? - минуту вертолетик восьмерки полетал вокруг меня. Нет, все-таки...
- Э... Четыре. Четвертая квартира.
Они угадали, что я вру, но по какой-то причине решили продолжать. Высохшая женщина задвигала локтями, быстро перебирая папки в брюхе гигантского ящика.
- Зарегистрированы трое: Карп Миногович, Куха Вайский и Нонна За.
Нонна За, Нонна За...
Мне было так знакомо это имя. Где я его слышала? Я почти видела эту тетю Нонну - полную и веселую, с округлыми жестами рук, катающими скалку по тесту. И платье в красных маках... И ее маленькие, но яркие темные глаза. Нонна За... Почти артистическое имя - не работала ли она в молодости в цирке. Или это было семейное прозвище? Или она вышла замуж за иностранца, и он, белый и несмышленый, пробирался под
Ирка сьест свое сердце от зависти - в одном имени Нонна За было больше возвможностей, чем во всей жизни ее нисколько не волшебной тети!
- Как же, тетя Нонна! - воскликнула я. - Помню, как она шелестела кримпленовым платьем.
Они посмотрели на меня странно
- Ну что ж, вам не надо ждать. Файл на Нонну За весь здесь, не хватает одной странички. Где вы живете?
Я назвала свой бирмингемский адрес.
- Ну вот. Файл забирайте, а страничку потом прямо вам и пришлем.
- Нет-нет, лучше маме - Татьяне Васильевне Каравайной.
- Тот же дом?
- Нет, мы... переехали. Улица партизана Колокольчикова, дом пятьдесят три. Квартира пять.
... Когда я пришла , мама готовила кошмар моих детских дней - рыбу под майонезом. Толстые ломти белого мясо жирно блестели под пригоревшей жирной корочкой.-я не голодная, - сказала я и прошла в свою комнату.
Я переоделась в черную шелковую пижаму и уселась с выцветшей лиловой папкой на коленях. На сгибе папка выцвела до серого цвета.
***
'1945 год - Нонна За родилась в семье Владислава Петровича Кустомарова ( вариант Кустопарова) и его жены Лизаветы.'
Сразу после рождения маленькой Нонны в семье начались неприятности. Родители ссорились, и маленькая Нонна проводила больше времени у своей тети Агаты Борисовны Жмых, танцовщицы на пенсии. К трем годам Нонна уже дичилась родителей, а Агату звала Агатой - но с таким интонациями, как другие дети говорят 'Мама'.
По воспоминаниям родственников, Агнесса Борисовна жила на диете из желе и белого вина, к которой приучила маленькую Нонну.
Первая учительница маленькой Нонны была Валентина Смоленко, которая боготворила маленькую девочку.
Маленькая Нонна очень любила танцевать, хотя ее танцы были необычны.
'1960 год - Нонна бросает школу.'
Маленькая Нонна была мила и невинна. Ее первый муж не столько соблазнил ее, сколько на соблазнила его - верткое и жадное тело, маленький зверек, слепо прогрызающий себе дорогу... Ее муж, сорокапятилетний безработный из Лилля, пиехавший в город на заработки, очень мало понимал в окружающей ег советской действительности. Все это - милиционеры, паспортные столы, магазины 'Хлеб и 'молоко', кафе с чернобелыми котятами на вывеске, пельмени и сардельки - все это было для него такой же не поддающейся пониманию экзотикой, как древний Китай, и ведя пятнадцатилетнюю Нонну в загс, он не сомневался, что не нарушает загадочные обычаи этой загадочной страны'.
Я читала файл.
Это не моя родственница.
Я ее придумала.
Ни одно из событий ее жизни не имеет ничего общего со мной.
Я улетала из России и думала, что теперь уже, наверное, больше никогда. Ничто не зовет и ничто не живо. И ничто не было так значимо, как я ожидала. Как храм, предназначенный на снос и оставленный -ты ожидаешь, что хоть немного он отличается от обычного дома.... Приходишь, с циничным смешком ожилаешь почувствовать 'святость места' - почувствовать, чтоб насмеяться, задавить, и - ничего. Ничегошеньки. Так же точно могли б и снести.
Больше никогда я не вернусь - у меня и паспорт истекает. Никогда не вернусь - а как жаль, что эту неделю я провела, выключив слух и зрение. Я свернулась в комок, ожидая, что вот оно - начнет прорываться в щели, душить, навевать воспомнания...А оно просто ничуть не изменилось, оно было там же, гле я его оставила, и все дома выросли вместе со мной, и улицы стали шире, но они не звали меня и не гнали меня - они просто были здеЬ, просто шептали что-то свое под серым солнцем. Как японское аниме.
Только более чужое.
Только тут меня никто не ждет и никто не зовет... Тоько тут - по-настоящему.
Мы могли бы быть затерянными детьми - мы, которым не в этой стране уже ничего не нужно, кроме воображаемых родственников.
***
Над бокалом нового вина и новыми надеждами мы планировали с Иркой новый, окончательный побег.
Мы уже не так уж друг друга любили - те мечты, которые роились вокруг Ирки - как шарики после праздника -отлипали от потолка, спускались ниже, притронешься - и тонкая кожица шарика сьеживается. Мне казалось, что она потолстела. Она как-то осообенно аккуратно поправляла кофточку, свободную, с перекрученными лямочками.
Она вертела в руках бокал и думала, чем бы заполнить паузу. Пить она не хотела, и была на диете...Я посмотрела в холодильнике - ничего особенно диетического там не было.
- Да я не хочу ничего! Честно, Ольчик!
Как нервирует! Я потрогала левое веко. Вчера, разжигая кальян, я на редкость неловко махнула спичкой. Мне показалось, что все же сожгла две ресницы. Немного. Но они стали короче. Я все время подходила к зеркалу и смотрела - заметно ли? Под конец мне стало казаться, что у меня все ресницы неровные, клочковатые, словно их мышь погрызла.
Когда я курю - становлюсь очень рассеянна и слаба.
А что ты хочешь!? Зима, возраст, реальность... Но что мы хотели с самого начала? ...Мы жили за счет других, а другие как-то все разом решили начать пересчитывать запасы и гнать нахлебников прочь.
И все же - грустили все и до нас, это было не оригинально - и мы решили не грустить. Хотя бы самую капельку не грустить. Сегодня не грустить, а там посмотрим. Погодить, и все образуется.
Я купила новые пластиковые тапочки, чтоб было легче танцевать, и бумажное платьице.
Если сильно зажмуриться - то ап - и тут и весна придет. Только не надо раскисать. Только надо все время говорить о чем-то просом и светлом. Только нужно не выключать музыку. Громко, чтобы ее нужно было перекрикивать.
Или тихо, чтоб можно было шептаться.
- Как твоя тетя? - спросила Ирка.
Но эту - я создала сама, нашла сама. Нонна За была мое творение. Я ей гордилась .ее биография была - восхитительна, веиколепна, лучше и выдумать нельзя.. Можно, но тогда она будет - выдуманная. Вроде меня.
- Прочитала все. Остался последний листочек. Его пришлют сегодня.
- Еще не вечер. Может, оно, письмо уже лежит в почтовом ящике. Давай спустимся, посмотрим?
Марка была перечеркнута тремя волнистыми линиями, как намек на море. Через моря-океаны письмо шло. Я разорвала конверт - бумага рвалась по-другому, сопротивление под пальцами было на ту маленькую крошку иным, чтоб все инстинкты перевернулись. - Что же ты, не умеешь раскрывать конверты?! - Дай сюда! - Да все я умею! - Нет, давай, я нашла ножницы!
На толстой белой бумаге была приклеена фотография Нонны и несколько слов, написанных круглым детским почерком. Нечто от милого слоненка было в ней, как будто, наклоняя голову, она заботилась, чтобы на глаза не сьехала мягкая бархатная шапочка. И странный разрез пустых темных глаз.