В тот день он проснулся, перевернулся, и голос доктора, как голос бога, прозвучал с небес. Голос повторял вчерашние слова, сказанные неспешно и прочувствованно, как обычно говорят доктора. Ничего хорошего доктор не сказал, сказал обычный шит: мужик, ты осыпаешься, как старое дерево (ободряющая улыбка). Новые листки нарастут на старых ветвях по весне (безумный восторг в глазах) - но ты никогда не будешь тем же. Ты гниешь изнутри (голос слегка понижен, но все еще теплый, ободряющий) - но продержишься еще долго (взгляд на часы - с этим пациентом все на сегодня - и, кажется, без взрывов и осложнений)....Хороший у него доктор, не хуже прочих.
Ричард спустил ноги с кровати, нащупал тапочки... Впереди был еще один день, который с самого начала не обещал ничего очаровательного. Он разбил яйцо с тупого конца маленькой ложечкой. Желток был мелкий, оранжевый, он со злобной готовностью весь сразу вытек на бок скорлупы, а больше половины яйца была скучный постный белок. Неудачное яйцо полетело в корзину, он ограничился тостом и кофе.
Он ехал на своем маленьком зеленом автомобильчике, вежливо гудел, когда ему мешали жить, и вел себя очень мирно... он не хотел копить в себе отрицательные эмоции. Ни в коем случае. Эти отрицательные эмоции - это такая гадость, такая гадость, накопится в организме - не выкашляешь. Пусть положительных - кот наплакал, но если не замусоривать душу гадостью, не злиться и не давать другим поводов злиться на тебя - то все еще может быть хорошо....Так, думал он, разберемся конкретнее. Визит к врачу. Почему его так огорчил визит к врачу? Потому, что все было, как надо, ка всегда, не лучше и не хуже, и - точно так, как положено в его возрасте....Его посадили в поезд , а поезд пустили под откос - и заверяют, что спуск будет медленный и все идет по плану. А он и не рыпается...А как рыпаться? Как?
Мимо проносились поля, фермерские домики, скатанное в черные рулоны сено...
Главное - чем-то себя занять, построить собственный мир, чтоб никто не тревожил.. (он обьехал красивую зеленую старинную машину, за рулем сидел карлик с черным хохолком, напыщенный и важный) ...Можно читать биографии знаменитых людей, изучать языки, латынь и греческий, скопить библиотеку, знать даты жизни, погрузиться в свой 'любимый период'...Можно участвовать в любительских театральных постановках, играть харАктерных дядюшек и строгих папаш.
...Или наоборот - поездить по свету, говорить с людьми, может - сменить работу, так чтоб видеть больше людей, болтать с ними, и пусть перед ним проходят их истории жизни, как облака...
Они остановиись в пробке, в синей машине рядом сидела старушка, трогательная, как помятый букетик искусственных цветов. Она улыбнулась ему рассеянно и неопределенно. Он было оскалился в ответ - но из клетки с котом рядом со старушкой на сиденье раздалось такое инфернальное мяуканье, что он рванул вперед, как сумасшедший, пока не пристроился в ряд успокоительно скучных машин, и скользнул в конвейер большого города.
....Книжка, вино и полежать на солнечной полянке. Книжка и вино. - внезапно понял он. И шорох листьев. Запах цветов. лепестки на траве. Лучше он ничего не может придумать и вообразить.... Вот такие совсем стариковские мечты - укорил он себя и открыл дверь офиса.
...Вечером он поставил машину в гараж, заглянул домой,
Ты пришел?
- Да
- Голодный?
- Нет
Жена ждала гостей. Последнее время она часто устраивала чаепития - и была строга с отбором подруг- только на десять лет моложе и 'бодрые'. Про переваливших 50-летний рубеж она говорила 'ну зачем нам эти старики'... Щебетание напыщенных дамочек 'уже не девочки, но еще ничего' его ужасно раздражало. Он не вписывался. Она колебалась, подражать ей Сюзан Сарандон или уже перейти на Ванессу Редгрейв - а Ванессе уж точно подходил только небрежно наглый и элегантный Билл Найи, под которого она и хотела его, бедного, заточить - а он ну совсем не был на него похож. Как у него доктор - так у нее враг и друг было - зеркало. Миллионы женщин проходили через этот ужас - постепенного старения - и двойной ужас борьбы с ним - но ей казалось, что она сама выдумала этот бастион и сама держится. Лосьоны, крема, мечта о золотых нитях... И его она не хотела брать в союзники - он был мужчина, соперник, перед которым нужно представать в сияющих латах...
Наедине они и двадцати минут не могли провести вместе без беспричинного взрыва- абстрактного и бессмысленного. Он хотел сказать ей - старушка, ну смирись и расслабься...будем старичками в кардиганах, ходить в парке, держась за ручки... но, пожалуй, после этих слов небо точно бы упало на землю.
И вот ночные прогулки все затягивались и затягивались.. Он ловил себя на том, что даже неживые предметы его раздражали, стесняли и печалили... Вот невысокая ограда... Было б ему пятнадцать - он бы вскочил на нее и побежал, балансируя, а так - просто обойдет (грусть), вот фонарь -и противного желтого цвета притом- кто его тут поставил и почему так испортили этот милый уголок (досада)....вот скамейка, на ней явно сидели с ногами (брезгливость)... а вот тополя красивы и печальны, и вода - всегда вода, она плещется и утешает...
Поговорить ему было не с кем...Были друзья и были друзья, но не было никого, кто был бы - нужен. В одночасье они все облетели. Он не хотел ныть, жаловаться, размышлять, он хотел - отвлечься. Не натужного веселья - влиться. Он вспомнил вдруг своего друга, с которым был знаком десять лет назад - блестящего бабника, красавца и одновременно - истерически, запойно работящего и разносторонне талантливого человека. Лет пять он прожил в тени этого друга - тот был примером/, которому он никогда не следовал, потому что знал, что не потянет. Тому достаточно было прищурить глаза и небрежно стряхнуть пепел сигареты - и самые неприступные девочки как-то незаметно на пол-шажка поворачивались в его сторону и, сами себе удивляясь, начинали поправлять волосы, искоса поглядывать и томиться. Это не могло уйти, не могло исчезнуть.. такие люди в огне не горят и в воде не тонут - они воду учат течь, а огонь - гореть.
Вспомнил - и загорелся. Они были ровесниками. Ведь и ему - не избежать! Не может он так же прыгать козлом, фантазировать, очаровывать - теперь...Но он тоже ведь как-то должен был постареть. Да-да-да, найти-найти его надо. Найти телефон друга, поспрошать знакомых ... А впрочем...Да ничего он не найдет, только такого же стареющего и растерянного человека- своего близнеца. В одну воду не войти дважды, а в один огонь - тем более.
... Он свернул в незнакомый переулок, и под темным крылечком увидел вывесочку 'Одинокий театр'. На косой бумажечке название спектакля 'Только для тебя - если я вспомню твое имя'. Это тоже было хорошо.
Спектакль был странный, обрывистый, в нем не было ни одной цельной ноты, но и ни одной ноты, которая бы со странной точностью, как игла китайского терапевта, не била в правильную точку.
Герой жил на необитаемом острове. Непонятно было, по своей воле он там оказался или был заброшен кораблекрушением. Он жил, окруженный всеми чудесами современной техники ( впрочем, они уже не чудеса, а необходимость для нас) но в чем-то его быт был прост, как у Робинзона. Он писал е-мейлы своей возлюбленной, которая жила на соседнем острове. Возраст возлюбленной был неясен, иногда казалось, что она совсем девочка, даже просто девочка, как в 'К Эсме, с любовью'. Все было очень умно, тонко, недоговорено, недорисовано, искренне...Он не знал, что театр может быть - таким... Это была - исповедь, но исповедь - как бы в никуда, сказанная простым ясным голосом над обрывом, где никто не может слышать, и только случайно они - несколько человек в зале - услышали. Он был потрясен, растроган...
И что же? Под занавес вышел он - его старый друг - режиссер спектакля. Тихо раскланялся перед внимательной аудиторией . Он привстал - друг узнал его -и ,не удивившись встрече, поманил за кулисы. Зрители расходились, он оглянулся, и только тут понял, как необычны и просты все эти люди, и чем-то схожи...
Они с другом пили виски и вещи вокруг стали простыми, детскими. Так пьют виски, никуда не спеша, только в старых фильмах, когда актеры знают, что у них есть бесконечные десять минут экранного времени, чтобы изобразить долгий , нескончаемый вечер. Как прекрасно! - подумал он... Как красиво, и напряженно, и интересно, и...о, вот она - совершенно другая жизнь!
- Как ты?- спросил он друга, чтоб не рассказывать о себе.
- Как я? - весело сказал тот- Да как сказать...
Вот он - походил на Билла Найи. И был даже лучше. Его лицо, конечно, не разгладилось со временем, но оно - жило и светилось. Как за полупрозрачным, освещенным изнутри занавесом, там - двигались тени, была жизнь, пробегали тени, свет, лукавые мысли, понятные только ему одному. Его руки на темном бархате стола были скульптурны. Куда там Паганини.
- Пиздец мне, брат - сказал друг - красивым, глубоким, спокойным тоном.
Друг написал на бумажке слово, развернул бумажку, подвинул ближе, чтоб можно и удобно было почитать. Недрогнувшей рукой. Понятное слово. Смертный приговор. Красивые, четкие буквы. И сделал еще глоток. Рука его не дрожала, и за занавесом век по-прежнему продолжался интересный, пусть бессвязный спектакль.
Вечер оборвался, и было непонятно - как можно продолжать. Маски в углах открыли черные рты.
Лоб Ричарда покрылся испариной, комната стала душной, прочь, прочь.. Боже, зачем я пришел, зачем, не хватало мне тех пяти лет изматывающей дружбы, не мог понять я , что дальше - будет хуже! О... Вот как они ломаются, талантливые люди...Конечно! Такая застарелая такая , видно, форма истерики - ляпать такие вещи знакомым и незнакомым... Нельзя же просто так - тихое скучное угасание... это не для них. Они смакуют свою боль, пока мы свою, маленькую - пытаемся лечить. Они ходят с собственной головой на блюде... Ляпают такое - и наслаждаются реакцией. Под откос - не в поезде, а в черной карете, и пажи на запятках...И ему захотелось обратно, в свой маленький мир, в мир ласковых докторов и раздражающей, но понятной, и, в общем , безобидной истерики жены. Но нельзя ж быть таким эгоистом и трусом - уговаривал он себя, - нельзя же сказать - а, ну, мне очень жаль, старик, раз такое дело, держись, а я - пошел. Человек - вон оно как...А он тут со своими болями в плече и провинциальной скукой...Избави нас бог, подумал он, от истерики Красивой, от истерики театральной...Когда все на карте, лишь бы было сценично.
Друг посмотрел на него, смакуя виски, смакуя паузу.
- Почему тебя это удивляет? Ты не знал, что мы все смертны? Только моя смерть имеет имя. А смерти всех остальных пока безымянны. Вот и все.
....И часы не остановились, и продолжали идти, и виски по-прежнему был отменным.
А впрочем...У Ричарда мелькнула идея... Прекрасная фраза, подумал Ричард. 'Моя смертьь имеет имя - смерти других безымянны'. Пожалуй, даже не сценичная - литературная. Друг явно пишет книгу, записывая каждый жест, запоминая, создавая каждым жестом - историю...Уже десять минут, как на него обрушили новость, но и он был еще жив, и хозяин его еще жив... И 20 лет выдержки.. Пусть спектакль закончится, когда закончится....Я еще посижу. Все, что есть дома - я уже видел, а это - что-то новое.
И я пришел к нему не как к другу, мне уже так много и часто говорили ласковые слова, мне не нужен еще один ласковый доктор...Я пришел к нему не как к другу, а как к - развлекателю, мучителю, который всегда плыл против течения - и ему удавалось. Как-то он проплывет против течения смерти? Может, из истерики что-то и родится...
Он уселся поплотнее в кресло, простой среднестатистический зритель, и ждал, когда ему еще выдадут пару бессмертных фраз. Он уже не хотел уходить.
***
Он вспомнил лица зрителей. Он понял, что он станет одним из них и придет завтра и послезавтра и после-после завтра. Он шел домой, и неясные, но светлые планы проплывали мимо него, как театральные облака.... Но назавтра балаганчик снесли, и он не нашел переулка.. ...Сначала его сердце сжалось в комок - о, нет, только не это, как же... так поздно он нашел, нащупал, даже не понял что - и отобрали так быстро... серые стены, спокойные лица зрителей, завораживающие голоса, музыка как звук капель...Но потом повернулся и пошел прочь, почему-то меньше огорчаясь, чем мог бы. Была надежда еще.
Он перестал ходить к доктору - ему стало скучно. Увидев такую мега-истерику, он стал спокойнее. Жена и не заметила его отсутствия, когда он стал исчезать все чаще и чаще... Он видел ее все реже и реже, и ее лоб с каждым днем разглаживался... Из напряженной стареющей женщины она превращалась в красивую старую ведунью, со статью и величественными жестами волшебницы.
Он переселился в другой дом, и с садом, но и этого ему было мало, и он снял еще одну маленькую комнатку, уж совсем как комод, хозяева не могли понять, на что она ему сдалась, разве что на старости он захотел сыграть в Харри Поттера - но он просто принес свой чемодан и занял у них два стула и поставил раскладушку, и теперь у него было два одиноких дома, не считая гостиниц в командировках... Он перестал всматриваться в свое отражение в зеркале, выглядывать свой силуэт в витринах, постоянно проверять, как он выглядит со стороны.
Он продолжал ходить на работу, и читал запоем, не особенно вдумываясь, но получая удовольствие, и не познакомился ни с кем новым, разве что иногда чиркал открытки друзьям.
Он ждал.
Он ждал - и это свершилось. На дне предательства - всегда есть искренность, на дне искренности - предательство.
Открылась дверь, и его друг стоял на пороге комнаты-комода. Элегантный и какой-то поседевший, красивый пиджак и небрежный жест. Точно взвешенная на аптечных вечах пауза.
- Привет, Ричард.
Ричард смаковал паузу чуть ли не дольше, чем его театральный друг. -
- Привет, Эмит.
Произошли и слезы, и клятвы, и проклятья, и уверения 'почему ты исчез' - Мы ж просто переехали за угол - Это было во всех газетах... - но главное, что ты здесь - дА-да, это главное..
В комодике пить было невозможно, и они пошли в парк и пили из фляжки. Черные липы обрамляли пруд. Не хватало девушки с кувшином - раньше Ричард поморщился бы, но теперь и банальность, и рутина были ему смешны.
- Как ты? - опять спросил он друга.
- Да я по-прежнему. Мне пиздец, но локально - все классно. Если ты об этом.
- А в остальном?
Эмит замялся. Было видно - ему мучительно было признаваться.
- Я застрял. Завяз. Спектакли становятся все хуже. Понимаешь - раньше я - действовал на людей. У меня была такая страсть к ним, жажда, злость, любовь...Я жаждал их сердца... Я так ждал вызвать у них реакцию, что я мог... я мог сделать с любым человеком все, что мне было угодно. Я влюблял женщин, я пробуждал людей из депрессии, я мог - все....Тогда я написал первую книжку, поставил первый спектакль. Среди друзей, для своих.... После того, что произошло..... У меня пропала страсть к людям. Я от них ничего не хочу. Они =- за стеклом, они мне не помогут Я стал отстранен, спокоен. И странно - пошла вторая волна. Появилось новое качество. Опять - спектакль был хорош. Пришли новые люди. Они слушали мой монолог, и мне не надо было протягивать к ним руки, заглядывать в в глаза...Все работало сердце- в сердце. Потом это прошло... Я исчерпал жесты и слова - и я исчерпал молчание..А ты ж понимаешь, я не могу так - в пустоте, я не могу... Помоги мне.
- Но я не знаю ничего про театр, сценарии, ничего... И мне казалось, твой последний спектакль был хорош...
- Последний, да....После этого - пустота. Нет, все не то, у меня другие идеи, но у меня нет языка, ты можешь мне помочь...
Они посмотрели на пруд и липы - пруд и липы были строги и просты. Сад уже не напоминал картинку Бенуа. Аллеи были - не змеистые и таинственные, а простые дорожки, чтоб по ним ходить. Наскальные росписи.
- Но я обычный человек, Эмит, у меня нет никаких талантов. Мне нечего сказать.
Руки Эмита дрогнули, готовые взметнуться в одном из его знаменитых, летучих жестов. Он открыл рот, что бы сказать что-то ) Ричард представил эту фразу , например - 'мне нужно написать то, о чем можно только молчать')...Но Эмит промолчал и руки его тихо легли на колени.
Они уехали в другой город и начали театр с нуля. Они брали людей с улицы, уговаривали поиграть разок интересных им прохожих и пару раз у них играли заключенные из местной тюрьмы. В каждом спектакле было только три человека - всегда. Каждый спектакль длился ровно полтора часа, без перерыва. Люди редко смеялись и редко вытирали слезы. Они выходили из театра и проживали еще один день - и это был новый день их жизни.
***
... Утром в сентябре Ричарда нашли мертвым в постели. Он просто тихо умер, наверное - по какой-то случайности в организме, доктор предсказывал ему еще лет семь спокойной и безбедной жизни, а потом - еще лет десять , если заботиться о себе и соблюдать предписания...Он просто умер, случайно.
Эмит шел за гробом и искал молчаливые слова...Искал простые слова, как камни, которые попадались ему под ноги и жалили стопы через тонкие подошвы. Он так и не разгадал Ричарда - не разгадал одного-единственного человека...его тихую гениальность...В его голове роились планы...Но все планы он променял бы на то, чтоб его друг был жив... Но он лежит, мертвый, и люди вокруг смотрят на него, и это - спектакль без слов и движения.
Человек просто умер - смотрите, думайте...Эмит думал, и в мечтах он уже знал правильные слова и правильные жесты , и молчание и...Он жил, он светился, он бушевал.... Но прожекторы были направлены на его мертвого друга.
Все люди в маленькой толпе, шедшей за гробом - были красивы. И день, хотя это был день похорон, сиял такой силой и смыслом, что в нем была и красота и здоровье, и ласка, и много-много сильного молчания. Ричард умер, но, кажется. больше никто в этот день не собирался ни умирать,