Я прибыла в лагерь как всегда, надувшаяся, как мышь на крупу, сидя на горе чемоданов. Мой был один чемодан, а остальные - чужие.
Мне не очень хотелось в лагерь. Но и дома не очень хотелось оставаться.ю Тогда школа и лагерь были - сами по себе отдельный провал, а не школа жизни. Мы со временем не очень дружили. Время скатывалось с моих перьев. Я была - как утка под душем.
Итак, я сидела на горе чемоданов, как мышь на крупе. Потом мы приехали, я повернулась на живот и сползла с горы. Я была одета в штанишки с карманами на коленях.
Я посмотрела на остальных девочек. Девочки были сильные, коренастые, у нескольких даже были волосы на руках. Они склонились над чем-то, то ли что-то ощупывая, то ли выщипывая. Не распрямляясь, они посмотрели на меня, вывернув шеи. Я намотала волосы на палец и потянула в рот.
Я посмотрела на них, они посмотрели на меня, и стало понятно: у нас несовместимость пород. Как у белок и голубей.
И я поплыла дальше, а они снова склонились над чем-то, и стали что-то щипать и галдеть.
И я пошла в палату, а что мне было еще делать... Потом на нас все накинулись с этими линейками и речами, но на редкость быстро отстали... Это теперь кажется, что сплошь были речи и собрания. А тогда было не так.
Я думаю, что в истории много было не так. Может быть, и гладиаторы не все время убивали львов, а больше чесались и болтались. И цари тоже не все время царствовали, а больше в шашки играли. В истории гораздо больше пустого времени, чем событий.
Так и получилось, что раз я не была занята этими гусиными щипалками, а линейки быстро кончались - я гуляла почти как на даче. Как-то прошел первый день, наступил второй.
Я пошла гулять и дошла до места, где трава и калитка. Потрогала ее, пошатала: а можно выйти за эту калитку? .. Оказалось - нельзя.
Но за другую калитку выйти было - можно.
Я аж растерялась от своей смелости, и надулась от гордости, что не сдалась после первой калитки.
Я пошла дальше по тропинке, а потом тропинка пошла вниз - и я вышла на 'берег'
Это был очень маленький 'берег' - с обеих сторон его стиснули зеленые пушистые обрывчики, как будто кто-то откусил примерно полкилометра из этих зеленых склонов. Сам 'берег' был - серый и каменистый. Калевала. Вяйнемейнен.
Я сидела и думала - почему я не рисую? Вот художники, настоящие художники - они не спрашивают, а просто бегут и рисуют-рисуют- рисуют. А у меня времени - вагон, и есть задание на лето, а я не делаю ничего. Я даже не ленюсь, не разваливаюсь вольготно ( я прочитала в какой-то книжке - 'вольготно развалившись', и птом долго представляла, как это оно так), не гуляю легкой стопой по песку, а сижу на бревне и смотрю на море и жду, когда мне станет скучно и я пойду обратно. Почему-то я сразу стала думать о том, как пойду обратно.
И тут оказалось, что мое зрение сыграло со мной штуку: берег не был маленьким уютным и пустынным, он не был утренний берег, это был населенный берег. То, что мне казалось светлым камнем, валунчиком, у самой воды - оказалось живым существом.
Оно повернулась. Потом оперлось рукой на камни. Встало. И пошло ко мне - медленно, как дети идут друг к другу - чтоб никто не подумал, что они спешат
Это была девочка чуть выше меня ростом, с длинными волосами и светлыми ресницами. Она была одета в грязно-белый сарафан. Такая одежда надевается одним куском - подумала я. Счастливая! У девочки был такой вид, словно она не моется и не причесывается.
Она нахмурила свои светлые брови, как мальчишка. Она стояла руки в боки и смотрела на меня исподлобья. Я ее сразу полюбила. Она была такая сердитая, красивая и грязная!
Я ждала, чтоб она заговорила. Мне казалось, что это будет иностранный язык или говор, которого я не пойму
Но она сказала что-то по-русски и с неожиданной силой. Я переспросила - мне показалось, что именно в тот момент ветер засвистел в ушах.
Она повторила то, что сказала.
- Ты из лагеря? - спросила она.
- Я из Ленинграда! - сказала я.
Она фыркнула и ткнула носком туфли камни.
Было ясно: что бы я не придумала до того, здесь - ее берег, и я могу только попроситься играть с ней, а не выдумывать новые игры.
Так мы стали друзьями. Я и берег. Ну, и Сольвег тоже.
На самом деле ее звали Алена, но Алена - это шоколад,
На берегу могла быть только Сольвег.
Через день я пришла опять, и она, сопя, вытаскивала на берег черную лодку.
- Поедешь к чертикам? - спросила она.
- К каким чертикам? - я чертила носком туфли по камням, как делают дети, когда им что-то неясно.
- Я меня на острове живут чертики, - сказала Солвег как сейчас я сказала бы - matter of factly.
И мы стали спускать лодку. Не то что я когда-нибудь до того это делала. Лодка была ужасно тяжелая - как десять бидонов с молоком, вот такая тяжелая, или даже как бабушкин шкаф!
Мы возились, выпачкались - но в конце концов как-то столкнули и оказались на воде.
Мне казалось, что я нахожусь внутри книжки, и слышу голос рассказчика, который начинает: 'И лодка с двумя маленькими девочками плыла по глади озера, и все ближе и ближе становится таинственный остров, где жили загадочные животные - а может, обитало неизвестное науке племя'.
- Чертики и все, - сказала Солвейг. - Только не давай им себя кусать за палец.
- Ядовитые, что ли? - спросила я.
- Ты что, хочешь это узнать? - подняла Солвейг светлые брови.
Мы плыли долго и почти растворились в сером небе и серой воде.
Когда показался остров - он был именно таким, как я ожидала: грязно-белый камень торчал из воды, как горбатый кит с прижатыми к спине заячьими ушами.
Мы мчались по тропинке, а потом карабкались вверх, ставя сандалии на клочки травы и на камни, и то я была выше Солвег, то она обгоняла меня. Мы рвали этот склон двумя зигзагами, как зубчатые ножницы, которыми мама кроит ткань.
Потом мы встали вверху, на самой макушке заячьего кита. Я посмотрела вниз, и я словно стала высокой-высокой, словно вся эта вышина была - я. И я уронила камешек к носкам своих туфель, которые были там, далеко внизу, где плескалось море.
И Солвег тоже уронила камешек.
А потом мы пошли и сели спинами к морю. Если б это было в книжке - мы бы сели и развели костер и стали бы варить похлебку, но у нас не было еды и спичек, поэтому мы сидели просто так.
А потом я спросила:
- А где чертики?
Солвег указала рукой впереди себя, на темное место скалы. Там был небольшой хлипкий куст.
- Куст? Там у них нора?
Я не хотела ее сердить. Я не обещала поверить в чертиков, но хотела расследовать причину таинственных слухов.
И тут я увидела.
За кустом была прозрачно-чернильная тень. Небольшой ветер шевелил куст, но тень прыгала не в такт, и более резво - как будто и правда бесенята скакали.
Я пригляделась лучше - действительно, мелкие выбоины в камешках делали тень похожей на смешные рожи чертиков - как в Сказке о Работнике Балде.
Я поняла корни поверья, что на Белом Острове водятся чертенята. Это просто сочетание природных явлений: особой легкости веток куста, особой густоты тени.
Моя туземная подруга сидела на жесткой желтой траве и казалась спокойной и мудрой. Так мудрость и невежество смешиваются в туземных народах. И еще много неразгаданных легенд могут рассказать они путешественнику, и мудрый путешественник никогда не будет смеяться над их невежеством, но прислушается к их мудрости.
Я сделала еще шажок вперед, не вставая с корточек, как лягушка. Запахло мокрым и мягким, как если свитер намокнет.
И тут я явственно увидела чертенка, он прыгал, маленький и не совсем черный, а скорее коричневый, за кустом. Их было там несколько. Они превесело бесились, кувыркались и баловались, ловили друг друга за хвост. Иногда они сливались комом и было трудно разглядеть, иногда выпрыгивали и перебрасывали один другому что-то вроде шапки. А третий чертик хватался одной ручкой за голову, а другую протягивал - отдайте, отдайте мою шапочку! И потом они снова сливались в кучу.
Это было красиво - как чернильное пламя. На это можно было смтреть бесконечно.
Я оглянулась на Солвег и кивнула:
- Здорово!
Она меня не обманула, показала что-то на самом деле крутое! Такого никто еще не видел!
- Не подходи - сказала Солвег, но не сделала ничего, чтобы меня удержать.
Я протянула руку. И тут на руку словно кто-то быстро нацепил липкую рукавицу, ее облепило что-то мокрое, и кольнуло меня в палец, как когда берут кровь.
Я вскочила на ноги: черт!
Солвег тоже вскочила:
- Кусил, что ли?
Я смотрела на палец. Кровь выступила маленькой капелькой.
-Ну, говори, что бывает, если он тебя кусит? - закричала я.
- Я не знаю! - сказала Солвег очень сердито. - Я ж говорила - не давай им кусать!
Я посмотрела на палец, ожидая, что он прямо сейчас опухнет и почернеет.
Но черное облако вокруг моей головы начало уже проходить.
Не с чего паниковать. Я просто полезла в куст, и укололась о колючку. Вот и все. Это была колючка от куста. Я же не какая-то дремучая рыбачка! Не бывает в наших широтах ядовитых кустов! Ягоды - бывают, но я ничего не ела. И даже если оно слегка ядовитое - помажу зеленкой, и все пройдет.
Я посмотрел на палец. Палец как палец.
- Все нормально! - сказала я Солвег - и она покачала головой.
И мы еще немного посидели и побегали, и опять посидели, и поиграли в прятки, и первые полчаса я трогала палец, а потом прошло. И Солвег показала мне тайные тропинки, я бы так их не нашла. Но на самом деле это был очень маленький остров - скорее даже очень большой камень, чем маленький остров.
И потом захотелось есть - и мы поплыли обратно.
Я хотела еще раз услышать от Солвег, что это не опасно. Не разрушая ее веру в чертиков.
- Может, не страшно, может, он не прокусил кожу? -= спросила я Солвег, когда мы плыли обратно.
- Да я ж уже сказала! - она опять рассердилась.- Я не знаю. И никто в поселке не знает. Говорила же - не давай им тебя кусать!
- А зеленка поможет? - спросила я.
Она только фыркнула.
В лагере мне даже не слишком нагорело, потому что никто не мог обьяснить, где я болталась столько времени - и без обьяснения все зависло. Они не знали, за что меня ругать - и притворились, что ничего не было. Спряталась и читала - и все. Ну, пропустила ужин. Мне тетя Катя повариха так кашу дала.
Палец начал болеть на второй день.
А потом прошел.
Я приехала обратно, и писала письма Солвег, и получила от нее две открытки - серое небо и серое море, и плывет серая лодочка. И она написала мне, как они живут там, в поселке, и что она рассказала про меня своей маме, и я могу приехать в следующий раз не в лагерь, а прямо к ним! И мы еще раз поедем на остров.
Я сложила открытку в коробку, где у меня лежат камешки, кусочки дерева и стекла, найденные на берегу. Я туда складываю все письма.
Я закрываю крышку коробки.
Я смотрю на чертика:
- Видишь, зовут нас. - Ну что, хочешь домой?
Он оборачивается от окна, нервная мордочка над плечом. Он подрос, ему достаточно забраться на ящик для обуви, чтобы видеть серые крыши и кусочек Петропавловки за окном. Из моего окна по праздникам виден салют - и никуда ходить не надо.
Он подмигивает мне - и ничего не говорит.
От него больше не пахнет мокрой шерстью - это другой, более острый и горький запах.