Герке Ольга : другие произведения.

Изабелла

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Изабелла Пална входила в класс, и, как зябкое растение, начинала расправлять- распускать свои крючки, сочащиеся слабым, но невыветривающимся ядом. Она была в школе на особом положении - ей одной разрешалось независимо от сезона ползать по коридорам и входить в класс чуть ли не в домашнем халате - остальные учительницы ходили все отутюженные, чистенькие, ведь школа была элитная и гордость района. Но она ползала, как старая крыса, повязанная платком, закутанная в кофту. Тем не менее, если вглядеться в ее мелкое личико над деформированным телом - можно было вообразить, что когда-то она была хороша, вернее, не было ни одной черты, которая подтверждала бы, что в юности она не была миленькая - острый носик, теперь как-то скривившийся, и большие заплаканные глазки за толстыми стеклами очков, и курчавые волосенки... сто лет назад, наверное, она была - хорошавочка, как мелкая блеклая фиалка. Сейчас же все черты смялись и скисли, и голова утянулась в плечи, под пуховый платок, который наползал на затылок, так что из шальки почти превратился в головной платок, в КИКУ - страшное слово, которое мне очень нравилось, после того как я увидел в журнале: 'головной убор: кика рогатая'.
  
  Она была из 'старой гвардии' - и директрисса, наша полная Изольда Мартынна, которую звали за глаза 'дебаркадером' (какое прекрасное слово, правда? И не надо, не надо знать, что оно значит!), - дама приятная, но вопиюще рабоче-крестьянского происхождения, настолько была запугана смутными историями о родне и знакомствах Изабеллы Палны, что иногда, путаясь, считала, что она приютила под белыми, залитыми синеватым слепящим светом, потолками школы царевну Анастасию, которая во втором воплощении еще и успела побывать Лилей Брик.
  
  За окном цвела весна, воздух ходил волнами, под пиджачками у старшеклассниц волновались свежевыращенные сисечки - а Изабелла Пална окутывала нас сетями своей немощи. Конечно же, она не выносила сквозняк, прямой солнечный свет, малейший шум. Иногда она ставила на стол чашечку с водой - воздух был сух, ей нужен влажный воздух. Если чашечка пропадала - она начинала сморкаться в платочек и делала все возможное, чтоб перед тем, как она БЫСТРО уберет платочек в карман - весь класс увидел кровавые сгустки. У нее были любимчики, которые по первому слову таскали ей чашку, перетаскивали стул, мучительно гоняли туда-сюда шторы на окне. Страшная это была должность - быть ее любимчиком. Было трудно сосредоточиться на предмете - почему мне кажется, что она вела ботанику? Она вела литературу, даже не вела - замещала. Это цепкое существо гипнотизировало тебя пассами своих сухих ручек. Уже ничего не хотелось, даже выбежать во двор - воля исчезала, и все, что оставалось - это молиться: не дай бог мы станем такие, как она.
  
  Мы робели о ней говорить прямо и не шушукались на переменках, но всех мучил вопрос - чем же таким таинственным больна Изабелла Пална. Ее хрупкость и подверженность болезням превосходила все возможное для человеческого тела, она была как сундучок с немощами, но не в настоящем, а в будущем. Попробуй только оставь открытой форточку - и все эти болезни накинутся на нее, сожрут ее тут же, посередине класса - а потом, облизываясь, поползут между рядами, выбирая очередную жертву. У всех у нас были дедушки и бабушки, которые страдали от хворей почек, сердца, обычной старческой немощи и тысячи придуманных болезней - но все эти дедушки и бабушки, вместе взятые, казались цветущими здоровяками по сравнению с Изабеллой Палной.
  
  Когда мы сидели в ее классе - нам казалось, что липкое дыхание склеивает нас в один кокон, что мы сидим, остолбеневшие и боящиеся пошевелиться, чтоб не нарушить хрупкий баланс, не обрушить на класс новый шквал сопения, сморкания, жалоб и просьб, произнесенных слабым, прерывающимся голосом. Фигуры Толстого, Достоевского, Есенина, встававшие над классом в этом зеленом тумане, разительно отличались от тех писателей, которых проходили в других классах. Под конец мы даже выучились гордиться этим. 'Мои рыдающие уши, Как вёсла, плещут по плечам'. - говорил наш Есенин, честно и во всеуслышание признаваясь, что он был тайный горбун. 'Я не умею себе дать отчета, что со мной сделалось, в исступленном ли я состоянии нахожусь, в самом деле, или просто с дороги соскочил и безобразничаю, пока не свяжут' - говорил наш Достоевский, признаваясь, что после тайной поездки в Океанию он заболел тропической болезнью и по сезону его одолевал АМОК - и он окунался в сравнительно здоровое, привычное и русское озеро игры, пьянства, депрессии, - боясь неизбежного, страшного, иностранного, дикого, которое все равно приходило, хоть бойся его, хоть не бойся.
  
  И все же именно Изабелле Палне я обязан своим полным сверкающим перерождением. На внеклассных занятиях мы проходили не русскую, но иностранную литературу, и странно было слушать и видеть, выйдя в коридор в туалет - как в тусклом молчании посреди вечерней полупустой школы раздается смутный гул и светится окно над дверью. Это Изабелла Пална читала, с завываниями, нам из 'Золотого горшка' - и головы у нас кружились от наслоений, испарений давно умершей немецкой, сладкой и тяжелой лжи.
  
  Внеклассные эти занятия были бы поставлены под вопрос, если б их вел кто-нибудь другой, а не Изабелла Пална - нагрузка у нас и так была немалая, а пользы от них, по мнению родителей, не было никакой - и так замученные испарениями уроков В СЕТКЕ, после ВНЕКЛАССНЫХ мы приходили домой совершенно уже бледные и вялые, словно болотные духи, и с тусклым непониманием взирали на суп и котлетки, которые ставили перед нами заботливые родители, и сонно, невпопад отвечали на их расспросы. Но директрисса не ставила под сомнение, что все эти занятия полезны детям, придают еще боьше элитности школе - словом, тут начиналась такая игра и такие запреты, что соваться никто туда никто не мог, да и не хотел. И мы продолжали впитывать яд, и наши души подвергались тусклому мороку - ежедневно - по программе и вне программы.
  
  Как-то Изабелла Пална принесла антологию хайку, тоненькую книжечку, и не стала читать ее сама, а вызвала одного из своих любимчиков. Мы уже привыкли видеть его сгорбленным, перетаскивающим стул по классу, или его спину и вздернутые руки с палкой, когда он гонял туда-сюда кольца штор. Впервые он вышел перед классом, и мы увидели его лицо - затененное какой-то тихой сенью, как у монашек на картинах Нестерова. Под платом лица голос у него был сильный и цельный, юношеский, но с преждевременными нотками терпения и мудрости. Хайку звучали одна за другой, с долгими паузами между ними.
  
  - Позвольте словам дышать, - сказала Изабелла Пална. - Дайте им простор, окружите их - паузой.
  
  И это странно было слышать из ее уст: дышать. Это то, что мы в этом классе - почти не делали.
  
  - Каждое хайку, в момент, когда вы его произносите - единственное в мире. Оно говорит о мире все, что есть сказать, - сказала она.
  
  И это было странно - слышать, что литература может быть не многословна, свободна от шороха, кашля, скрежета, сентиментальности, заданий на завтра, вызова родителей, от страха, от будущего.
  
  - Одновременно... многообразие...равноправно, - звучали в наших ушах ее слова.- Будущее изливается на вас параллельными потоками. Каждый поток - равноценен.
  
  Полевой цветок
  В лучах заката меня
  Пленил на миг
  
  - В этом хайку, - сказала Изабелла Пална. - цветок, будучи увиденным мной, падая в мой глаз - совершенен на миг. Но и я, постигая красоту цветка - на миг совершенна. И 'совершенно' не значит в данном случае 'здоровое, полнокровное, без дефектов' или 'изысканное, искусственное'. Нет, это - совсем другое.
  
  И она начала рассказывать про красоту существования, отличную от совершенства, про красоту жизни, про красоту хрупкости и видимой неправильности.
  
  - Живет все, что может пробиться в жизнь, - одинаково живет, и красивое, и безобразное. И не надо друг друга распугивать - мы все равно не властны это сделать.
  
   И она закуталась в свою кофту, голова у нее вжалась в плечи, платок надвинулся на череп, как кика рогатая, - и она снова погрузилась в свою черепашью, насекомую жизнь.
  
  И тут Гоша, который обычно на других уроках шалил - сделал губами 'тпрррр'- и это было ужасной, ужасной дерзостью и абсолютно неслыханно, это было сделано с намерением нарушить ткань урока, обычно он делал 'тпрр', когда ему хотелось унизить и высмеять учителя, и одновременно поставить его в безвыходное положение - не пернул же Гоша, просто произвел звук - и всегда можно сказать, что это он передвинул стул, и стул ножкой сделал 'тпрр', а вовсе не Гоша, Гоша ни при чем - но Гоша никогда так не говорил, не оправдывался - просто смотрел в глаза учителю: осмелится ли тот прищучить его за такую малость, как 'тпррр'. Но никогда еще Гоша не делал 'тпррр' на уроках Изабеллы Палны, и мы все притихли, смотрели на нее - но она не изменилась, в своем коконе, и мы все один за другим тихо вышли из класса.
  
  И потом было несколько версий по поводу этого революционного 'тпрр', но я склоняюсь к тому, что Гоша - тот самый Гоша, который через пятнадцать лет утратит имя, а говоря о нем все будут просто наказывать на запястье, вернее на руку повыше запястья - где у него было большое родимое пятно, и по этому пятну его помнили в размытом сообществе музыкантов-любителей Ливерпуля, где он поселился, прочно и навсегда, существуя на малые деньги и питаясь небольшим уважением, которое в этих кругах нетрудно завоевать, если ты всегда ходишь на вечеринки и после вечеринок ходишь в паб и всегда досиживаешь до последнего, ни на что особенно не надеясь, - но тогда Гоша всего этого не знал - я склоняюсь к той мысли, что Гоша прервал Изабеллу, когда она начала рассказывать что-то важное про себя, важное и стыдное, и кто знает, что бы было с нами, если б мы дослушали до конца -- но Гоша прервал заклятие, и нас не выбросило туда, куда должно было выбросить, не повело туда, куда должно было повести - нам просто стало неловко и невозможно слушать дальше, но даже того, что она сказала, было достаточно для моего сияющего перерождения, довольно и больше не надо, невозможно больше, нельзя - мы все поднялись как один, и прозвенел звонок, единственным и навсегда запомнившимся звуком в тиши, и мы тихо вышли из класса.
  
  Свежий снег с утра.
  Лишь стрелки лука в саду
  Приковали взор.
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"