Герке Ольга : другие произведения.

Плоскостопие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  САЙМОН
  
  Глава первая. ПОБУДКА
  Глава вторая. СПЕЦИАЛЬНЫЙ МАЛЬЧИК
  Глава третья. АВТОБУС
  Глава четвертая. УГОЛАЙЧИК
  Глава пятая. ВЕЧЕР
  ЛИНДА
  
  Глава шестая. БАССЕЙН
  Глава седьмая. ВОЛОСЫ
  Глава восьмая. ЗАПАХ ЖЕМЧУГА
  
  САЙМОН
  
  Глава девятая. Я СО СТОРОНЫ
  Глава десятая. СОН. НЕ ОДИН
  Глава одиннадцатая. ШАРФ
  Глава двенадцатая. ВИСКИ
  
  ЛИНДА
  
  Глава тринадцатая. ВЗВЕСИЛАСЬ
  
  САЙМОН
  
  Глава четырнадцатая. РОЖДЕСТВО
  Глава пятнадцатая.. ПЕРЕВЕРНУТЫЙ СВЕТ
  Глава шестнадцатая. КАМЕННАЯ ДЕВОЧКА
  Глава семнадцатая. ОБЛОМ
  
  ОСВОБОЖДЕНИЕ
  
  Глава восемнадцатая. СТОПА
  
  
  
  САЙМОН
  
  
  1. ПОБУДКА
  
  Он проснулся, обреченно заскакал на кухню, высосал стакан воды, сжег кофе, чертыхнулся на себя, запил-заел запах, открыл окно. В окно тут же набилась занавеска, по уху резануло утренним шумом. Он оделся, надел с вечера сложенное, повешенное, поглаженное, - и пошел в клинику. Как всегда, с утра мыслей было немного, мысли были спитые, словно пакетики чая. Он привыкал к одежде на своем теле, к круасану в желудке.
  
   Смирно стоял и ждал, когда внешние вещи закончат работу и научат его тело жить.
  
   - Саймон! - Окликнул его мягкий, рыжеватый доктор Комуржет.
  
   - Вот-вот, - подумал Саймон. - Поокликайте меня, поназывайте. А то мне с утра трудно.
  
   Рабочий день начался, Линда раздернула желтенькие шторы. Привели первого пациента. Мальчик зашел за аквариум и жался, и смотрел открытым глазом. Мама его источала остро пахнущую глупость. Саймон расспрашивал ее про мальчика, про стопочку, как косолапит, любит ли ходить, пытается ли бегать - а мама сидела и отвечала, а он думал: ну кто на таком громком, ярко-розовом - женился.
  
   Потом он зашел к мальчику за аквариум, и они так немного постояли. Мальчик молча протянул стопу. Саймон ножку помял, покрутил. Посмотрел мальчику в глаза.
  
   - Она всегда права, а я неправ. А как она может быть права?...Мне ее жалко, а жалеть, наверное, надо меня, - сказали глаза мальчика.
  
   - Всех жалеть надо. Но лучше - просто наблюдать. Составлять базы данных, - сказал доктор, тоже молча. - Знаешь, что такое базы данных? Не знаешь, наверное... Представь, что всех - много. И ты смотришь с высоты. Сто маленьких мам и сто маленьких тебя. Понимаешь? Маленькие такие. И ты накапливаешь информацию- что ты ел, что она сказала... И потом играешь с этой информацией. Это может быть интересно. Будь добрым и умным - и больше играй.
  
   Мальчик пошевелил пальцами и посмотрел внимательным глазом.
  
   - Спортсменом не станешь, но понемногу бегать и даже играть в футбол сможешь, - сказала его рука мальчиковой стопе.
  
   И они вышли из-за аквариума.
  
   Розовая дамочка была недовольна: слишком он быстро разобрался с больным. 'Спешит доктор, невнимателен.'- думала она. Она подхватила мальчика за руку, как сумку за ручку. Не мальчик, а одно чемодано-мальчико-место: с мальчиком-чемоданом пришла - и будьте уверены, с мальчиком-чемоданом она уйдет. Если нужно - понесет к другому доктору. Но мальчик смотрел теперь болеее живо и меньше висел на ее руке, он был теперь - сам.
  
   Мальчик, уходя, помахал ему рукой. Саймон сел на кресло и поморгал глазами. Сто маленьких саймонов смотрели из-за аквариума. Наблюдать, жалеть, играть. Еда наконец рассосалась в желудке, понемногу начало снова хотеться есть.
  
   - Следующий! - Сказал он Линде.
  
  
  2. СПЕЦИАЛЬНЫЙ МАЛЬЧИК
  
   Абсолютно здоровое животное Линда приходит утром, раздвигает желтые шторы, раскладывает инструменты, заваривает кофе - сначала для себя, потом для Саймона. Она двигается тяжеловато, но широкими шагами. Маленьккая комната, скучная до нее, начинает оживать.
  
   Саймон любит входить, когда комната уже обжита Линдой.
  
   Линда могла бы быть доктором. Она никогда не скажет вслух, если не спросят - но формирует свое мнение о пациенте, параллельное мнению Саймона. Иногда он спрашивает ее. Иногда - нет. У нее более удобная роль: ее задача - не Пациент и не Болезнь, а Процедуры. Обеспечить, чтобы простыня была чиста, инструменты в порядке.
  
   Она-то видит, что Саймон часто приходит по утрам не в себе. Нет, не то что он пьет или балуется наркотой - он просто отчаивается и теряет себя. Она не теребит его, не торопит. Разговаривает как ни в чем не бывало. Потом это у него проходит.
  
  Она - чистая и прохладная и Абсолютно здоровая. И ходит широкими шагами.
  
  Линда раздвигает шторы.
  
   - Спасибо, Линдочка, - говорит Саймон, барабаня по клавишам.
  
   - Значит, мы сегодня в 'решительном' настроении, - думает Линда. - Ну-ну!
  
   - Линдочка, это все, пожалуй, - продолжает Саймон.
  
   Она, смиряясь со своей ролью покорной жены, переходит к другому столику.
  
  Ведь есть разные пары. Есть доктора- 'виноватые забулдыги', есть - Карабасы-Барабасы, есть - скрытые педики, есть просто маньяки. У них -хорошая 'семья'. Саймон - тюфяк, Она - холодная и умная 'жена'.
  
   Другие медсестры ей завидуют.
  
   - Можно звать?
   - Да, пожалуй.
  
   Линда выходит в коридор, и там сидит первая Мама с ребенком. Как всегда, они создали вокруг небольшой Кочевой Дом - разложили газеты, сумки, мама бросила на спинку пластикового кресла пальто.
  
   Они соскучились ждать и расслабились. Мальчик уже раз сбегал к башне с водой, потом дальше - к плакату, почитал его, прибежал, рассказал маме, и вот теперь играет у ее ног. Все как всегда.
  
   Мама, как водится, усталая, невыспавшаяся - -и принаряженная, как на праздник. Поход к врачу, как поход в церковь -дисциплинирующая метка, красный день календаря, суровая, но все же - дата.
  
   Линда читает фамилию Мальчика (и Мамы) по бумажке.
  
   - Кухерпухер!
  
   Ну и фамилия! Наверное, иностранец. Ну и дразнят его, наверное, в школе! - думает Линда.
  
   Мама Кухерпухер судорожно собирается, застигнутая врасплох. Сует в сумку книжку, снимает пальто с пластикового стула.
  
   - А вот и гости у нас! - думает Линда.
  
   Она приглашает Маму Кухерпухер с Мальчиком Кухерпухер, дарит каждому дольку холодной улыбки.
  
   Принимает от них пальто.
  
   - Вообще-то - Кухельпухер. Это немецкая фамилия, - говорит мама.
  
   - Ах вот как! Будем знать, - улыбается Линда.
  
   Мама ставит сумку внизу, у ножки стула. Мальчик сидит угрюмо. Не новичок здесь.
  
   - Какие у нас новости? Как мы поживаем? - Спрашивает Саймон. У него улыбка теплая, как шерстяной носок.
  
   - Стелечки носим, - говорит мама, включаясь в игру. - Гуляет. Не очень любит, но гуляет. Ходит в диспансер. Даже вроде нравится ему.
  
   - Это хорошо, - говорит Саймон делая ненужную пометку в файле. - Это полезно
  
   - Может, пора нам на физкультуру? - Говорит мама, задумчиво, нехотя.- Все-таки он не плавает. Не ходит на лыжах. Не играет в баскетбол. Как-то отстает от всех. Отделяется.
  
   - Ну, давайте посмотрим, какой прогресс, - говорит добрый доктор Саймон.
  
   Мальчику раздевают ножку и ставят ее на холодную клеенку. Доктор Саймон долго рассматривает мокрый след на клеенке.
  
   Все ждут, какой будет вердикт. Мальчика нога стынет.
  
   На самом деле маме нравится и кажется совершенно нормальным, что ее мальчик - слабенький, неуклюжий и неумелый книжник. Не шумит, не кричит, не бегает по двору. Ее Специальный Мальчик. Не это ли мечта каждой мамы? И вот так хорошо устроилось, само по себе - так нужно ли Все ломать и записывать его в Обычные Мальчики?
  
   Мальчику нравится прогуливать физкультуру, сидеть вместо физры в библиотеке с книжкой. Он готов ради этого даже раз в неделю собираться в долгое путешествие в диспансер, коорый - та же физкультура, но для сутулых и плоскостопых.
  
   - Нет, еще рано! - Пугается Саймон. - Еще полгодика походите. Может - годик. А там посмотрим.
  
   - Я понимаю. Конечно, - мудро кивает мама.
  
   Мальчик надевает носок. Мама уводит за руку своего Специального Мальчика, не разжалованного в Обычные. И все довольны.
  
   Саймон откидывается в кресле. Первый пациент принят - просто идеально. Просто прекрасно прошло. Он чувствует себя так, словно за эти сорок минут он сам родил ребенка и выбрал для него путь, и отправил в университет и направил в самостоятельную жизнь.
  
   Словно все Главное в жизни уже Прошло и Закончилось и можно Расслабиться.
  Мысль о награде только формируется у него в мозгу- но Линда, как мудрая жена, уже обо всем подумала. Она несет кофе - крепкий, хорошо заваренный кофе, в чашечке. Саймон распознает кофе как награду Сильному Мужчине за труды. У него начинается рефлекторное слюноотделение. На самом деле наградой ему служит немалых размеров Кекс с небывалым количеством изюма и щедрым плюхом глазури на высокой коричневой лысине. Кекс спрятан за чашечкой кофе.
  
   Линда открыла эти курьезно роскошные кексы, которые за углом печет почти выживший из ума старичок и продает в полуподвальной столовой по неверояно бросовым ценам. Рецепт кекса, по-видимому, плавает в старичковой голове с послевоенного времени, с того момента, когда на рынке снова появились настоящие яйца, масло и молоко. Старичок с тех пор, в ежедневно обновляемом восторге, каждый день воссоздает в своих кексиках Грандиозное Пиршество Победы. Это сказывается. Это видно, когда еда - не вполне еда, а Пиршество. Пусть и для безумца.
  
   - Хороший кофе... То есть кекс. То есть - восхитительный кофе, Линдочка!
  
   И именно в этот момент, когда он сам больше всего похож на мальчика, на ребенка - Линде становится любопытно, какой он как мужчина, так же ли с любопытством, присущим откровенным одиноким толстым мальчикам - Приоткрывает Створочки, Нажимает Кнопочки, быстро Разбирается в Механизме, и - неостановимо рвется к Банке Варенья? Если так - Линда не видит причин, почему бы не расширить их семейно-профессиональные отношения до мягкого супружеского секса.
  
   Линда поправляет шапочку и решает, что, пожалуй...
  
   - Следующий! - Говорит Саймон.
  
   Линда выходит в коридор и читает имя следующего Мальчика:
  
   - Вандеркейк! К доктору.
  
   Мама запихивает в сумку книжки и игрушки, застигнутая врасплох.
  3. АВТОБУС
  
  
  Саймон решил подьехать на автобусе. Ехать было радостно, он смотрел на прохожих сверху и считал новые и переделанные кафе. А паб был по дороге был старый, белел в темной зелени. За столиками снаружи никто не сидел. Когда-то он каждый день проезжал мимо этого паба, но никогда в него не захаживал.
  
  Автобус остановился. Саймон вышел, столкнувшись у выхода с таким яркими, забавными, тут же забытыми людьми. Шаркая ногами, смотря на небо, расстегиваясь и выбирая из-вокруг шеи шарф- было тепло, - он дошел до парка, где торчали мокрые ветки и гнили под свежеопавшей листвой старые листья.
  
  Мимо прошел мальчик. Тоже шаркая... Он на секунду увидел глазами мальчика - совсем близко - листву, совсем крупные, и более яркие - листья.... А через секунду все опять встало на свои, привычные места, и листья были далеко, и он опять был Саймон, и он многое мог бы сказать про то, как этот мальчик шаркает, и не надо его так тянуть за руку - неправильно формируется шаг - но он ничего не сказал.
  
  Он резко застегнулся, провел руками поверх пальто, сгорбился и раскрыл зонт.
  
   4. УГОЛАЙЧИК
  
  Саймон стоит в деревянном сарайчике у замотанной тряпками, придавленной мешкам с песком и поверх обмотанной серебряной гирляндой стойки и пьет пиво с Уголайчиком. Полумрак уютен, он пахнет пивом- мрак. Они очень уютно встали, в углу сарайчика. Хотя в прошлом году было удобнее - тот же сезонный сарайчик был со скамейками. А в этом году почему-то решили поставить стойки. Но пиво было отменным.
  
  Саймон уже несколько дней чувствовует себя по-новому, более целым, более спонтанным, легче. Он вспоминает слова одного своего знакомого, человека филологического, который употребляет грибы.
  
  Он любит делиться: знаешь.... легко так! мир становится пленочней и серебрится. У Саймона теперь без всяких грибов такое же ощущение.
  
  Уголайчик - бабник и говорит только про свой успех у баб. Они знакомы давно, и Саймон все верит, что хвастовство надо 'пропускать мимо ушей' и дружит с Уголайчиком надводно, над этими всеми словами.
  
  - Ну, встретил ее на улице, поговорили. Возраст, понимаешь, возраст сказывается! Уже не та. - говорит Уголайчик про свою 'бывшую'.
  
  Саймон живо помнит эту 'бывшую', ее качающиеся сиськи, обладавшие гравитацией медленного гелиевого шара, ее яркий рот и лениво-наглые глаза. То, что называется 'баба зачетная, но не нашего круга'.
  
  Уголайчик - лысый, большой и с пузцом - не жидким пузцом, а пузцом фасона 'мозоль', торчавшим слегка вверх. Поддавшие друзья иногда клали руку, прислушивались, говорили: 'мальчика ждем?'. Его привлекательность для женщин была для Саймона непонятной.
  
  Влюбленные женщины каждый раз в фавор ему объясняли - его хвастовство, ценили его усилия и напор. Еим не было противно, но лестно, когда их брали на абордаж. Уголайчик все брал на абордаж, на авось - бабу, работу, бабки - 'любой ценой', а там трава не расти. Но бабы оказывались слабым звеном. Если кто-то их хотел - то получал. С работой и признанием было сложнее. Тут реальность густела. Ну и бабы, естественно, при неудачливости пропадали - но не сразу, не сразу.
  
   'Бывшая', наконец, бросила Уголайчика, потому что он 'не соответствовал'.
  
  - Есть в нем все-таки что-то такое, - думал Саймон. - Веселое. Он пузца. А то было б гадко, все эти потребительские истории.
  
  - Хороша! - говорит Уголайчик, провожая взглядом официантку.
  
  И толкает Саймона в бок, словно был готов хоть сейчас подскочить и отчебучить: прямо сейчас ее закадрить, на спор с Саймоном.
  
   Официантка совсем не хороша, дохленькая скучливая студентка, подрабатывающая в пивном шатре.
  
  5. ВЕЧЕР
  
  Сидишь, как птица в траве, и сердце бьется, почти у тебя в руках. А сверху, по траве, ходят большие, страшные, с косами. А ты сидишь, и нет никакой мысли, кроме сердца, прыгающего на ладони, кроме того, что вот он сейчас - накроет вечер, и станет еще страшнее.
  
  А кто-то от тебя зависит, а кто-то с тобой связан. Да вот хоть курицу обещал в магазине купить - и то дело, и то связка, и то - почти непосильная задача, обрастающая многими переменными, и какую курицу выбрать, и взглядом искоса девочки-продавщицы с браслетиками на руках... Совсем они стали брать молоденьких, детишек, с мягкими ручками в ямочках, и несформировавшимися мордочками. Кто я такой для этой девочки? Какая-то древняя глубоководная рыба, с осыпающимися камеистыми впадинами на лице...
  
  И время так проходит (косари почти над головой шшшу, шшу) , и вечер настает, но в то же время - курица, и у этой вроде на спинке жир, а эта какая-то синенькая. И вот параллельно, у другого края лотка с курицами, движется еще нестарый гражданин с уверенными глазами... Смотрит на куриц не дольше, чем положено, уверенно выбирает. Берет птичку в корытце на ручки, словно удочеряет питомца- 'а теперь ты будешь с нами жить' - и кладет в проволочную корзину с сытым, радостным выражением лица, с предвкушением праздника, с радостью на лице. Есть такие люди, которые вкусно едят, вкусно пьют, да и все делают вкусно. Им официантки приносят всегда самое красивое блюдо, суп без пятен жира, салат, щедро политый маслом. Вот такой он, этот милый гражданин. И даже девочка на кассе слегка краснеет, проводя продукты через бипалку - почему она краснеет - вот он - попал в ее поле зрения, а я - нет? А ведь он - такой же, как я - такая же спина, такая же шляпа - почему же он - лучший едок и любимый покупатель, а я - выкладывайте денежки и выматывайтесь, пустое место под шляпой?
  
  Бип - проводит девочка курицу над бипалкой.
  
  - Спасибо , - говорит он и укладывает птичку в мешок.
  
  Выходишь из магазина, и такси сразу разьезжаются от магазина, и машины в разные стороны, и кто-то раскрывает зонт, а кто-то складывает, стряхивает капли. А ты лавируешь между людьми, и пытаешься создать на ходу маленькое заклинание, обьясняющее, что и в невидимости есть свои приятные уголки.
  
  
  ЛИНДА
  
  6. БАССЕЙН
  
  Иные предпочитают бассейны новомодные, кафельные, белые, похожие на офисы - или уютно - деревянные, с тонкой пылью в луче из косого окошка, похожие на дорогие гостиницы. Но какой в них смак - вы не почувствуете ни воды, ни своей работы в них. Ненатуральная зелено - голубая вода безвесно поддерживает вас, всюду циферблаты. Ноги, как привязанные за ниточки, дергаются, глаза приклеены к цифрам калорий, пот впитывается специальными тканями, и девочки заливисто смеются, кокетничая с мускулистым инструктором.
  
  Но она выбрала старую почти заброшенную баню, расположенную в бывшей пожарной части, где высокий потолок взметался ржаво, и тополь с сумасшедшими грачами скреб купол, и лучше было не вглядываться в закраины воды - пусть там и не было дохлых собак, но ассистенты - мальчики и девочки, обычно флиртующие, ходили парами , время от времени погружали сачки в воду и вылавливали неподобающую грязь.
  
   Но зато как гулко хлюпала вода под тонкими реечками в душе! Хотелось назвать ее 'купальней' - старое, темно-зеленое, гулко пахнущее тиной слово.
  
  Она счищала со своего прямого, незагорелого тела одежду и не стесняясь, не позируя шла в купальню, мимоходом посмотрев в зеркало - светлый ствол тела, кусочек светлого мха под животом - нажимала пяткой руки на металлическую пупку в стене - и на нее стекала пятиминутная благодать тепловатой водички.
  
  Вокруг проходили хороводом разнообразные женские формы. Поставив одну ногу на скамейку, свесив груди с темными сосками, одна женская форма, распространяющаяся вширь, промакивала свое тело, подробно, долго, а потом медленно натирала каким-то маслом- подробно, широко, приподнимая груди. Другая женская форма, почти совершенная по всем стандартам женских журналов, в веревочке-трусиках, готовая для рабовладельческого рынка, стояла, повернувшись к ящику, и перебирала тряпочки и сумочки и излучала спиной привычную неприступность. У зеркала расслаивала и грела волосы другая женская форма, уже печально увядшая и еще более печально подробно, тщательно, с надеждой накрашенная и отваксенная, с дряблой складочкой под подбородком. У скамейки, деревянно стесняясь, стояла квадратненькая девочка-подросток, роняя одну вещь за другой и все больше и больше себя ненавидя.
  
  Она шла обратно, из купальни, укутанная и умытая, и начинала облачение. Она не тратила много времени на косметику, как увядающие, - чистота и здоровье кожи должны сиять сквозь легкий макияж. Она не умащивалась часами, как крупногрудые неевропейские женщины. И конечно она уже пережила период резкой ненависти к своему телу, тело давно не могло ее ранить, даже если она прибавляла килограмм. Тело было инструмент, и не больше.
  
  Она оделась, поправила шарфик и вышла через вертушку в поночневший пока она плавала город.
  
  Встала под козырьком и с шумом открыла зонт.
  
  7. ВОЛОСЫ
  
   Пока Саймон нализывается перед свиданием - Линда приводит себя в порядок . Она заранее забукала себе визит в парикмахерскую и теперь сидит на скамеечке, обряженная в черный халат, и смотрит, как тоненькая девочка-подмастерье, стажер, селедочка, уклейка, а не девочка - жестами усталой золушки шваркает по полу красивой шваброй. Золушка движется вдоль стойки, облицованной металлом, и ее изогнутое отражение скользит в параллельной парикмахерской, где сама Линда - почти неразличимый черный червячок.
  
   Свежеподстриженная, с подпудренными подбровьями (всего два часа назад ей выщипали брови- два часа мало для того, чтобы спала припухлость), Линда входит в ресторан, сгибает стан и осведомляется у сияющей девушки - 'у меня тут друг, заказан столик'...Не важно, пришел ли уже Саймон или он вваливается через секунду после того, как ее усаживают после ее слов 'тогда я подожду, столик на двоих, пожалуйста', - мы не следим за процессом в таких уж подробностях.
  
   Саймон привел себя в приятное состояние похмелья. Он плюхается на сиденье и говорит:
  
   - Ты выглядишь великолепно! Пожалуйте ручку!
  
   И, довольный собой, он начинает устраиваться и возиться на сиденье - и вкусно читает меню. Все складывается как нельзя лучше для того, чтоб вечер был славным, славным, славным.
  
  8. ЗАПАХ ЖЕМЧУГА
  
   Поразительные женщины существа! Линда в поликлинике не пахла ничем, кроме запаха теплых ладоней и крахмального халата, свежий хлопок так особенно пахнет! Он сам оставлял халат стираться в общей прачечной, и поначалу всегда принюхивался к свежему и ароматному не-запаху, тянущемуся за Линдой- думая, что она просто своим ароматом перебивает казеный запах. Но потом даже он догадался, что это она берет халат домой и стирает его, используя разные женские придумки, распрямители, смягчители и кондиционеры.
  
  Сегодня она была в роскошном платье из черного материала - матового, но слегка скользко блестяшего на складочках. Линда как тюлень - подумал он. Гладкая и блестящая, ловко лавирующая вокруг столиков, царственно усаживающаяся, кивающая официантам- особый светский и ловкий цирковой тюлень. Красивый, склизкий и черный.
  
  Он принюхался. Она пахнет жемчужинами - подумал он. Что за запах такой - жемчужный? Не бывает такого.
  
  Повторное принюхивание подтвердило: пахнет она укромно-рыбным и свежим, ровным и слегка серебристым, и только слегка - больничным крахмалом, в роскошном, возвышенном до светского, царского, до стерляди на блюде - варианте. Царский крахмал.
  
  - Что это за запах? - спросил он.
  
  - Нравится? - Линда сдобно улыбнулась. - 'Жемчуг Парижа'. Мои любимые.
  
  
  САЙМОН
  
  9. Я СО СТОРОНЫ
  
  Вечером Саймон впервые в жизни почувствовал себя в состоянии играть человеческими жизнями.
  
  Впервые он не присоседивался к уже существующему сценарию, а на него - на почти незаметного плюшевого Саймона - направлены были софиты.
  
  Он держал руку на кнопке и думал - позвонить или не позвонить Линде. Хотя перед этим он повторял себе: он не дурак, не собирается придавать этому слишком большое значение, просто легкий перепих, бывает.
  
   И не надо об этом думать. Но думать оказалось так приятно, тот вечер был так мил, непошл, и тем не менее - напичкан всяческими удовольствиями, словно стол с яствами, стоящий на полянке в лесу. Саймон просто не мог перестать ворочать его на языке.
  
  Да и почему перед тем он был так незаметен? Саймон открыл шлюзы и смотрел, как он сам вплывает в мир.
  
  Предыдущая мягкая диспозиция относительно себя стала ему казаться неверной.
  
  - Вот Уголайчик, - подумал он начало мысли.
  
  ... Потом мысли понеслись картинами, обрывками и почти запахами, все в том смысле, что Уголайчик - пошляк и плут и, что более непростительно в наше время -производящий много шума неудачник, И тем не менее Уголайчик, без сомнения, играл такую роль в жизни нескольких человеческих существ, котрую он, Саймон, не играл ни в чьей судьбе и никогда - не осмеливался.
  
   Это было неправильно. Саймон гулял вдоль канала и любовался на трепещущую светом осеннюю растительность. Живость бликов и листвы, казалось, была - про него. Мир почистили изнутри и вернули на старое место. По этому миру было значительно приятней гулять.
  
  Рябь на воде, казалось, подтверждала все его мысли. Куст свесился головой вниз и полоскал в воде волосы. На основании башни играли пятнышки света от воды. Голубь хромал вдоль кромки парапета, почему-то боясь выйти на прохожую часть, неловко лавировал между стоек перил.
  
  - Вот так же и я. - подумал Саймон. - Неловкий, неверный, все передо всеми извиняюсь. А что я перед ними извиняюсь - они-то едут прямо по мне, и хоть бы чихнули...
  
  Эта мысль завела его в тупик и в неприятную жалость к себе. Он еще потаращился на блики - но блики больше ничего не говорили ему, как-то высохли.
  
   - А не позвонить ли, и правда, Линде? - Подумал он.
  
  Линда, тренированная быть медсестрой, нравилась ему, но Линда, тренированная быть женщиной, была почти идеальна.
  
  Там, где он терялся - что делать, там, где он пытался заранее прочерчивать какие-то шоссе, просеки и планировать вечер - она просто и плотно заполняла своим бытием, движениями плотных рук, желаниями 'а теперь - еще бокал вина'. И жизнь двигалась вперед еще на шажок. А потом еще на шажок. И так дальше. И каждый шажок был приятным. Время с ней можно было не 'убивать', а 'проводить'- совершенно новая для него идея!
  
  И в момент, когда она казалась ему не просто привлекательной, а - предписанной именно ему - они всегда оказывались в укромном месте (не обязательно у него дома) где он мог выпустить свои зубки и потрепать Линду, как кусочек мясца. Побыть зверррем.
  
   Вежливо спросив у нее разрешения перед этим, конечно.
  
  - Але! - сказал он. - Нет. Просто звоню.
  
  - А! Я только что из бассейна.
  
  - Правильно! - он стал вторгаться в ее епархию - бассейны, спортзалы.
  
  - А теперь пора и выпить!
  
  - Пожалуй, можно! - сказала Линда.
  
  И он опустил трубку, все еще не веря, что вот он сам, одним звонком - опять изменил свой вечер. И не только свой - и чужой, чужой вечер изменил, перепланировал и наполнил - собой.
  
  - Вот так ведь тоже можно, просто, без претензий. А Уголайчик все-таки - плут, - подумал он.
  
  10. СОН. НЕ ОДИН
  
   Он во сне заворочался, сморщился, подтянул к груди ногу.
  
   - Что, приснилось что-то? - спросил его голос во сне.
  
   - Как хорошо, заботится, - подумал он, не признавая, кто там - мама, жена? Большой, прохладный, добрый голос.
  
   В сумраке, сминая эту сонную пленку, сказал сам себе: да нет же у меня жены! Нету. Какая жена!
  
   Но голос был большой, знакомо добрый. Голос был всегда, ему доверять было можно. Голос держал Саймона на ладошке, укутывал в пух. И Саймон решил - потом разберется. А может и не надо. Есть голос, и всегда был, и ладно.
  
   Большой голос спросил:
  
   - Может, тебе водички?
  
   - Мне водички? Нет... Полежи просто со мной.
  
   И Саймон ткнулся носом в снег, а Линда гладила его волосы.
  
   Вот он лежит в круглом эскимосском доме, дом из снега, но внутри снежно-тепло, и не тесно, потому что все - белое. И темноты нет, только приглушенный, опушенный свет. А снаружи - добрый снег. Добрый теплый снег вокруг. И его ноги в теплых унтах. И эта маленькая круглая теплота подхватывает и баюкает его. Как хорошо! А и всегда же было хорошо! Чему ты удивляешься? - говорит он себе. Было хорошо всегда-всегда, и потом будет хорошо, светло и цельно.
  
   Внезапно какое-то слово сбивает все. Не заслужил! Не бывает! Какое-то вредное слово все сбивает. Внезапно что-то теснит, воздух начинает выходить со свистом... Трещина пробегает по дому - и по груди. Тонкая трещина, а как теснит!
  
   - Повернись, повернись! - тормошит его большой голос.
  
   Он поворачивается, пытаясь не спугнуть сон, укутываясь в него обратно. Лежит, покойный, голенький под одеялом, и ждет, что опять будет - круглый дом, теплый ветер, когда сон на него прольется.... Но ссадина, тонкая трещина из груди не проходит. Ой, проснется он сейчас, проснется! Ой, как плохо.... Да и всегда было плохо, пора уж привыкнуть!
  
   Он собирает все силы, просит прохладный голос помочь ему - но какое там. Он вспоминает все, ненужное, громоздкое. Он вспоминает, что он - не маленький эскимос, а Саймон, районный ортопед, что в холодильнике просроченное молоко, что кофе осталось на донышке, и едва ли хватит на две порции... а почему ему надо две порции? Ему точно надо две порции - но почему?
  
   И Саймон с ужасом осмотрит на кратер от головы на соседней подушке, на отвернутый угол одеяла, слышит гудение вентилятора в ванной...В его дому - женщина! Сломали чум, сломали...Ну что ж, потом он думает - не надо паниковать, успокойся, ничего страшного, не больнее просыпаться, чем было вчера, не больнее, чем каждый день.
  
  11. ШАРФ
  
  - Опять ты мой шарф брал? - она держала шарф за хвост, как питона. - Смотри, во что превратил!
  
  Шарф, обычно прямой и сложенный высоко по вороту, когда его носила Линда, действительно после однократного использования Саймоном навсегда потерял форму: он вихлял и завивался и, казалось, ширина его стала неравномерной , он не просто перекрутился, а перекрутился неузнаваемо и потерял всякую надежду снова стать прямоугольным куском ткани с респектабельными полосками строгих цветов - бежевого, красноватого, коричневого. Теперь это была волнистая шерстяная тряпка, идущая какими-то пятнами.
  
  - Поразительно! - сказала Линда. - Ведь и дня не проносил! Перекрутил-то как! Как через мясорубку пропустил! Я куплю тебе два, три новых шарфа, дюжину, - но не бери мои, плиииз!
  
  И спохватившись, она выкрутила поярче улыбку и кокетливо затрусила на кухню.
  
  Саймон вернулся к рисованию человечков на рукописи.
  
  Писал он эту то ли книжку, то ли статью уже год. Поначалу ему казалось, что между этим ворохом страниц и гладкой, простой и скромной тоненькой книжкой 'Проблемы дисплазии' - всего шаг.
  
  Но книга не клеилась, подсушенные куски казались чужими, а не подсушенные - рыхлыми, и вся затея - беспомощным ковырянием.
  
   Казалось, что другие, специалисты-читатели - пропустят все мысли, будут водить жестким пальцем по строчкам, ища сухие, жесткие факты, ища подтверждение своих теорий, ища что-то - для себя.
  
   И мысль сьеживалась от мыслей о таком холодном, механическом приеме. Теперь рукопись стала только предлогом посидеть в тишине, порисовать человечков, и только вопросом времени стало, когда же он откажется от нее навсегда.
  
  Он нарисовал мягкого, волнистого человечка, идущего радужными пятнами, - это был он, Саймон. И рядом накалякал твердым желтым карандашом Линду в виде какого-то несгибаемого дровосека. Пририсовал желтому шлем и меч, потом усы, а потом совсем его замалевал, черным фломастером - нет перьев, нет усов, нет Линды, темнота, темнота.
  
  - Котлеты или яишницу? - спросила Линда из кухни.
  
  - Что-нибудь вкусное, - сказал он.
  
  12. ВИСКИ
  
  Саймон сидел в кресле, отпивал виски, смотрел одним глазом в телевизор, - и помечтывал.
  
  Виски превратило его в две области, отмеченные красным, как на медицинском плакате, глотка и мозг, а все остальное было пассивно и обведено серым контуром. Он робко, постепенно смелел.
  
  Сначала он пробовал читать Джека Лондона- но чтение было слишком как работа, и книжка выпала из рук, он осел в кресле. Перед ним тихо жужжал, что-то производил, решал, продолжал - пестренький экран.
  
  - Линда, - думал он....- Мда...Что-то... ага. Что ж ты так?
  
  Он пил (красная глотка, красно-синее облако мозга, серые контуры).. а Линда где-то там, по белому листу, шла и оставляла следы. Он очень чувствовал ее. Он очень чувствовал, что день подходит к концу, что по каким бы делам она там ни ходила - скоро следы приведут ее к двери, и она затопает ботиночками на пороге и загремит ключами.
  
  Было невозможно мчаться рядом с санями, погоняя собак длинным шестом -невозможно, потому что сквозь снежный путь явственно просвечвало 'через два часа придет Линда'... 'купил ли хлеба?' - и прочие мелкие вещи. И ночь надвигалась, как очередной поворот скучного механизма... И места белым полям и длинным взмахам хлыста - просто не было.
  
  Он налил еще виски - на донышке. Было неправильно прерывать, когда к нему приходили такие правильные, ясные мысли.
  
  Мысли были подсказаны виски, проявлялись им, как будто буквы были уже написаны, а виски только бросало на них правильный свет. Он чувствовал, что из мыслей скоро родятся и решения - родятся и выйдут на него, на Саймона, и случатся с ним, все будет правильно и неизбежно.
  
  Линда-Линда....да ну ее! Ну как же да ну ее?.. Она - почти единственное, что у меня есть, и удача, и залог будущего, и нормальности залог. Что у тебя есть - вне привычного круга? Вне желтенького кабинета, квартирки с санями в коридоре, вне шума, производимого Линдой в дверях, когда она приходит из бассейна? Ничего у тебя больше нет, да ты и не пытался всего этого избежать, ведь малейшие усилия ступить в сторону - и стопа не чувствует опоры, там не просто другое, новое, страшное - там просто нет ничего!
  
  Но тут вступал другой голос, голос Саймона злого и беспечного:
  
  - Ну да, ну да... Конечно, - смеялся сильный, безжалостный Саймон. - Давай, бей себя веслом по затылку. И не нужен никому, и не способен ни на что. Ляг, подтяни ноги к подбородку и умри.
  
  - ...Линда- Линда. Линда... - думал Саймон, уже пьяненький.- Если я тебе когда-нибудь изменю - то просто чтоб почувствовать себя в применении к другой. Другое тело, не твое, будет ко мне так же ласково. Ты, например - в бассейне. А мы - в ресторане. Аккуратно устрою, чтоб следы не пересекались. Представь только: совсем новая! Новая, интересная, свежая. Нехоженная, ненадеванная. Она не хочет от меня ничего, она вся сама по себе. Сидит, интересничает, скучает, невинно хочет понравиться, не отщипывае от меня кусочки, не меняет меня.
  
  Мысли были приятно сложные, темные и ясные, цвета виски. Решения вытекали из них, формировались в воздухе, и было ясно - в срок они сами найдут Саймона, подхватят его, прямо как он есть - на кресле, в вельветовых штанах - и понесут...
  
  Тут раздалось бряканье ключа в коридоре и шум сапожек. И шорох зонтика, и он вспорхнул руками, так, что чуть не пролил гленфиддих на домашние вельветовые штаны.
  
   Красное в горле утихало.
  
  -- Привет?! - гукнул он в коридор.
  
  И опять все сбилось, решения разбились, а привычное счастье - устроилось у него на коленях, как кот.
  
  ЛИНДА
  
  13. ВЗВЕСИЛАСЬ
  
  - Ну что? - Саймон был в хорошем настроении. Как новое пальто, хорошее настроение делала его легче и шло ему. Он был от него новым и внутри, и снаружи. А Линда, наоборот, ходила по кабинету плоскими большими шагами и злилась.
  
  - Ну что такое?
  
   - Ничего!
   - Я же чувствую!
   - Ничего!
  - Линда преувеличенно отвернулась и преувеличенно загремела чем-то ненужным.
  
  - Ну проси следующую, раз ничего, - сказал Саймон, решив, что вот потом уже ее утихомирит. А пока работать пора.
  
  - Заходите - сказала Линда, и пара - мама с дочкой - втиснулась из желтого коридора в комнату. Девочка встала слегка коряво, дисциплинированно обнажила стопочку, и опять замерла.
  
   Он помял ножку.
  
  - Хорошо, хорошо.
  
   Она наступила на клеенку.
  
  - Хорошо.
  
   От рутинного плоскостопия девочка почему-то страдала как от смертельной болезни, стояла косо, безнадежно, как подтаивающий снеговик.
  
  - Что это с ней? - подумал Саймон.
  
   Линда подошла и по-матерински поправила на девочке кофточку.
  
  - Ну что, деточка, теперь можешь одеваться.
  
  Саймон обернулся:
  
  - Вот ведь поганка! С другими может.... - и осекся.
  
  Линда смотрела на девочку, а девочка на Линду, мимо мамы она смотрела. Как будто у них на двоих была какая-то печальная женская тайна, и Линда стала немного больше девочкой, а девочка - немного больше терпеливой женщиной.
  
  - Красивая у тебя кофточка , - сказала Линда, и девочка запахнула кофточку и сжалась, но перед тем на всякий случай недоверчиво посмотрела случай на зеленую, словно из гусениц вывязанную, кофту.
  
  За девочкой закрылась дверь, и Линда вхдохнула - не как прежде, упрямо, а по-бабьему.
  
  - Тяжеленькая девочка.
  
  - Да, стопа плоская, мала физическая активность.
  
  - Тяжеленькая девочка , - повторила Линда. - Толстенькая. Нет полета.
  - Думаешь, ее дразнят?
  - Да и не дразнит никто. Просто - день пришел, а она по-прежнему - тяжеленькая.
  
  И в комнате появилась эта осторожная затхлость, и на клеенке след от девочкиной ножки словно как-то по-особенному просел.
  
  Тяжеленькая. Это дни и дни, когда ты - переела, кофточка не сходится, по улицам не бегаешь, а переваливаешься, и даже ночью устраиваешься долго на кровати, как мешок, перевалишься - и ноги-руки мешаются, торчат под углами. Никто так, как женщины, не бывает сам себе тяжел и ненужен.
  
  Саймон помолчал, пошуршал бумажками, прикинул, улыбнулся:
  
  - Ты-то сегодня что? Опять на весы встала?
  
  Линда прошлась из угла в угол, приноравливаясь к своей новой тяжести. Но часть тяжести с нее спала, ушла вместе с тяжеленькой девочкой.
  
  - От тебя не укроешься! - махнула рукавом Линда. - Ну, давай чай пить.
  
  
  САЙМОН
  
  14. РОЖДЕСТВО
  
  Он смотрит с непонятным чувством умиления на двор, на снег и видную сквозь снег редкую щетину травы.
  
  Греет чайник, не проснувшись еще, весь непрочный еще, как этот случайно выпавший снег. В промежность и ляжки ему врезаются чуть туговатые штаны, и он пытается подергать ляжками и уговорить штаны лежать свыободно - ну не растолстел я за последнее время, не надо!
  
  Что-то в этой траве с проплешинами есть - почти живое, тихо дышащее, как собачий бок. Головы собаки не видно, уткнула в бок
  
  ОН роется в хлебнице. Находит в пакете аккуратно завернутый, но немного сплющенный бублик.
  
  Зеленая собака? Как глупо. Глупо-глупо-глупо. Он включает чайник. Чайник раскочегаривается, шумит.
  
  Все, мысль кончилась, а он не успел наиграться. Сам разбил, дурак. Сам себя разбудил, не удержал утреннее, теплое, смутное настроение. Ну что уж тогда, расправляй мозги, просыпайся совсем. Скоро все проснутся. Солнце сквозь занавеску светит в глаз.
  
  ***
  Сверху вниз плывут прозрачные мушки. Он пытается эти мушки задержать в их падении, а они все равно сползают вниз, хотя он смотрит на них - они все равно сползают, взгляду не удержаться.
  
  Он помнит, как в детстве защищал этот двор - редкие ржавые лестницы, сараи, даже бетонные башни. Двор был его собственной музыкой, любимой композицией, суровой и минималистической, которая , однако, что-то ему говорила.
  
  Были в ней особая закодированная прогулка справа налево. Про этот порядок прогулки знал только он. К чему она могла привести, если выполнялась правильно - он тогда не признавался сам себе, было правило - не думать про результат, шагая по тропинке. Тогда не признавался. а сейчас - не помнил. Наверное, правильно пройденная невидимая тропинка давала настрой на весь день, делала все другим, делала его - другим. Никогда не приводила ни к чему, но все же - знал про эту прогулку только он, и совершал ее каждый день очень торжественно.
  
  Да, впрочем, то был другой двор (такой же уродливый) - другой двор, и правила тропинки потерялись. Но взрослые не строят эти 'волшебные маршруты', это только дети - серьезные, научные дети топают по отдельным, таинственным тропинкам, веря и не веря.
  
  Линда скоро проснется. Квартира переключится из режима 'все спят' - до деловитого 'все гладятся, чистятся, одеваются' - но ему никогда не удавалось извлечь радость из этого дополнительного получаса. Квартира сразу обмелеет, и во все ее углы хлынет спешка.
  
  В детстве единственное, чего было достаточно - времени. Можно было бесконечно клеить никому не нужные коробочки, корабли, шаркать по двору, придумывать игры на одного со сложными правиласми. Наверное, это единственное, в чем мы действительно натренировались - скучать и совершать таинственную прогулку между каменных сараев. Все остальное - курорты, праздники, салаты, шампанское, споры с друзьями - кажется ненужной спешкой, мы тренируемся это делать всего ничего десять-пятнадцать лет, и никогда не будем здесь - дома.
  
  А всего-то надо, чтобы почувствовать себя дома - старые пижамные штаны с правильным, привычным узором, и старые правила прогулки мимо сараев. И ты будешь в безопасности.
  
  Вместо этого перед ним лежат несколько дней рождественского счастья - первое рождество С девушкой, первое рождество с цикличными завтраками, обедами и ужинами, с прогулками по пустому парку, с окликами из глубины квартиры, с параллельными взглядами в телевизор, с теплом и тяжестью ее крупной ноги на его ноге.
  
  Плотно заполнена кухня едой и тарелками. Не распланирован, но он знает - будет наполнен каждый час. Линда найдет что делать. Пару раз она, наверное, глухо рассердится на него, но потом зальет недовольство, жидко улыбнется - все же праздник.
  
  Одно непонятно - куда денется это одинокое время, которого иначе было бы так много - три дня, три дня в старой пижаме и в старых носках, три дня рассматривания старой царапки, налепливания и отлепливания пластыря, три дня виски по вечерам и пьяной скачки мыслей- полной неподвижности, когда щека вдавлена в подушку, а мысли текут, быстрые и причудливые...Вместо всего этого, привычного - его взяли из коробки и отдали в хорошие руки.
  
  Саймон остановился и решил помыть кастрюльку, чтоб Линда не заругалась - но мыть надо было тихо, чтоб она не поснулась.
  
  Отдали в хорошие руки, научили - правда, не очень хорошо научили - паре трюков.
  
  Он помыл кастрюльку и поставил на мойку. Сонная разморенность, спугнутая мыслями о кастрюльке и 'проснется' - не восстанавливалась.
  
  15. ПЕРЕВЕРНУТЫЙ СВЕТ
  
  Вдруг светлая заплата компьютера перед ним погасла, стала темнее сумерка вокруг. Он отдернул от клавиатуры руки.
  
  - Ой! Что это?
  
  - Пробки перегорели, наверное! - раздалось из кухни.
  
  Раздался стук, шорох по шкафам, и она появилась, неся декоративную розовую свечу в розовых ладонях. Свеча была в круглой баночке, как маленький аквариум. Лицо Линды было словно собрано из желто-черных треугольников, геральдической, рыцарское, или как суровая фигура на носу корабля.
  
  Она шла по коридору торжественно, как похоронная процессия из одного.
  
  - Я могу спуститься вниз, к консьержу! - вызвался Саймон, стараясь быть полезным, чувствуя себя как маленький паж, готовый мчаться с поручением (лишь бы мчаться одному, по узким таинственным коридорам).
  
  Коридор сузился, стал выше, тоньше, и на потолок легла тень от невидимой прежде паутины.
  
  Геральдическая Линда зашла в кладовку, со всеми своими треугльниками и розовыми ладонями, пощелкала там рычажками, сказала из норы глухо:
  
  - Подожди, может дело в пробках. Не получается. Ага! Черт! Вот!
  
  Свет загорелся. Саймон, который уже перелезал из кривого стоптанного тапочка в свой кривой стоптанный башмак, застыл на одной ножке, стал башмак опять стряхивать.
  
  Опять перелез в тапочек. Свет зажегся снова. Бег по узким коридорам отменился. Коридор опят расширился, стены стали плотной раскорякой. Нормальная, плоско нарисованная Линда вышла из кладовки, отряхнула руки, дунула воздухом в розовый аквариум, огонек свечи покрутился и смялся.
  
  - Курицу или рыбу? - опять спросила Линда.
  
  Он представил удушливую вульгарность запаха рыбы, жалко сдобренную лавровым листом, и сказал:
  
  - Курицу.
  
  Хотя курицу Саймон не сильно любил. Скучное мясо. Открыл было рот чтоб попросить соус поинтересней, но не хотелось сейчас затевать разговор про готовку.
  
   Он мысленно сказал Линде:
  
  - Ну сделай что-нибудь вкусное. Сама.
  
  - И ужин при свечах! - с игривостью бросила она из кухни.
  
  У него даже щеки дернулись.
  
  - Вот этого не надо! Достаточно свечей на сегодня!
  
  Нечего высмеивать! Оставь в покое, если не понимаешь!
  
  Украдкой взял розовую ненужную теперь свечу, оставленную Линдой, и понес ее в свою комнату.
  
  16. КАМЕННАЯ ДЕВОЧКА
  
  Листья летят под ноги, Саймон кутается в плащ. Воздух плотно остыл, словно налитый в мелкое блюдце. Не то что противно сегодня, а как-то - разреженно. Не хочется думать вперед - на пол-зрачка, на пол-глотка.
  
   Саймон открывает дверь, идет по коридору, из-за двери туалета - выхлоп задавленного хлоркой воздуха.
  
  - Да что ж они так заливают ядерно! - думает он.
  
  Сегодня ему все кажется плоским, нарочно устроенным нарочно чтобы его раздражать. Кабинет тесный. Это ж посмотрите что такое! Даже окошко какое-то косое, клеенка - омерзительно гладкая, а что это за линейки и весы! Это не кабинет доктора - обманка, картонная ловушка!
  
  Каких громадных усилий от него потребовали, чтобы дать ему это место у разбитого корыта! Десять лет в школе, пять - в университете, три - в аспирантуре. Клетки мозга бились, шпаргалки прятались, перед мысленным из-за спешки пробегали ноги, ноги, стопочки, сосудики, суставчики... и стопочки, сосудики, суставчики - после сдачи.
  
  И вот теперь он невероятным усилием воли удерживается от того, чтоб не дать начальнику на планерках щелчка:
  
  - Вы думаете, Барабас Барабасыч- я ортопед!? Никакой я не ортопед. Я что, вылечил кого-то?
  
  ...С болезнью нельзя бороться, ее можно вылечить.
  
  Линда входит, они сегодня уговорились, что она опоздает. Она стягивает осенние перчатки с крупных чистых рук.
  
  - Линда! - оборачивается он. - Чаек-то холодный!
  
  У него аж капли пота выступили на носу.
  
  Она распахивает окно, створка косо вывешивается во двор, а во дворе - вонь от санэпидемстанции, как пощечина.
  
  Выглядывает в коридор.
  
   - Доктор! Тут эта, девочка. И никого больше. Тихий день.
  
  - Зови! - говорит почти-не-доктор Саймон.
  
  Входит девочка, вносит свою ногу. Ножка стоптанная, слабая, и девочка ходит покачиваясь, как моряк. Но что ей? Не в балерины идти! Очкастая девочка смотрит на доктора подозрительно. Сунула ему ногу, как окаменелость. Не верит она в доктора, вот что.
  
  - Какой же ты доктор! - блестит у нее в очках. - Разве тебе разрешено вылечить? Разве ты можешь влезть туда, ко мне в ногу, расплести неправильно переплетенные волоконца? Такая я и буду, до конца жизни! Просыпаюсь - калечная, и спать ложусь - калечная, а ты мне не помощник! ...Справочники ты можешь читать! Справочники! С болезнью нельзя бороться, ее можно вылечить.
  
  Все эти мысли, как пойманные острые рыбки, прячутся у девочки в очках. Даже ее прыщи и чистый запах от свитера и плоско висящие волосы - все это напряженно-обвиняющее: вы сами по себе, а я, со своей кривой ножкой - сама. И навсегда. Мама таскает по врачам для галочки, но я - то знаю!.. Молчит каменная девочка. У Саймона выступает на носу пот.
  
  С болезнью нельзя бороться. Как будто болезнь - черная гниль, сгрызающая мясо, как на детских картинках! Как будто она - саранча, и сделана из другого материала, чем тело!
  Нет, болезнь - сплетена из таких же волоконцев, как ладная новенькая ножка какого-нибудь малолетненго спортивного чемпиона, ножка милая, безошибочная, застрахованная на тысячи и таящая в себе быстрые пробеги, как маленькая скрипочка - музыку. А тут - болезнь, маленькая кривулина, стоящая здравохранению сотни. Изведут сотни, а ведь не научат девочку танцевать! ...С болезнью нельзя бороться, ее можно вылечить.
  
  - Помаленьку, массажик и упражнения - ваши мышцы поймут, что от них требуется, - говори Саймон маме.
  
  Девочка по-прежнему стоит истуканом, готовая выполнять любые дурацкие, бесполезные указания.
  
  Саймон мнет ножку, вытирает руки.
  
  - Упрямая она у вас! - говорит его взгляд маме.
  
  - А то! Мы все, как реки, обтекаем ее. Привыкла она к тому, что - ни побегать, ни поплясать. Смирилась
  
  - Жалеет себя! - кивает Саймон.
  
  - Отгораживается! - молча вздыхает мама.
  
  - Вы ей, что ли, мороженое купите, что ли? - Саймон глядит на маму поверх очков, советует беззвучно.
  
  Думает:
  
  - Надо хоть плакаты повесить здесь, что ли...Чтоб было повеселей.
  
  И строчит что-то в файле, а сам думает - ну, сегодня маму вылечил, а потом и девочку вылечим, а потом и ножку вылечим, а потом и болезнь вылечим!
  
  Думает купить мороженое себе и Линде, но посмотрев на ее прохладную спину решает - нет, сам сьем по дороге домой, это между мною и неизвестно чем - маленькие игры.
  
  Я заслужил сегодня.
  
  А ей о том знать не надо. Ей цветов куплю, что ли.
  
  17. ОБЛОМ
  
  Под вечер позвонил Уголайчик. Голос у него просел.
  
   Они пошли в тот же сарайчик. Полог хлопал. Пиво пузырилось.
  
  - Екалемене! - сказал Уголайчик. - И как неприятно! Противно, просто.
  
  У Уголайчика лицо сверкало прнужденной откровенностью. Так бывает, когда край родимый, когда уж льешь свою историю в тех, кто не успел увернуться.
  
   Саймон мысленно присел.
  
  - Знаешь, закадрил тут девочку - ну все! Фигурка точеная. Веду ее в театр - она приходит в платьице, в туфельках, конфетка. Потом руку на коленку, то-се, вечер проводим идеально. Сначала стесняется, а потом помаленьку-полегоньку, раскрутилась, и - и ух!- огонь девочка!...Ну, выдерживаю паузу, не звоню... Неделю не звоню. Потом - звоню. И что же? Ледышка. Холодный прием. Занята. Потом, через две недели - то же. Я уже думаю вешать трубку, а она говорит так спокойненько - 'кстати...' (он нагнулся и зашептал Саймону в ухо). Представляешь! Я пулей полетел к врачу. А если б я не позвонил?
  
  Саймон корчится и думает - черт, каким невезунчиком оказался этот пузатик!..Да еще и желторотым - вон как его до потери человеческого облика этим тряхнуло!
  
  - Еще по пиву? - спрашивает Уголайчик - новый, смирный Уголайчик, весь заслоненный этой своей историей. Даже пузцо сдулось и переместилось с диафрагмы на середину живота.
  
  - Я, пожалуй, пошел. Делов срезь, - отвечает Саймон.
  
  
  ОСВОБОЖДЕНИЕ
  
  18. СТОПА
  
   Его глаза - как сети. Он выпускает всех, кто на него точно не похож на него: толстяк с глубокими черными складками на лице, вихлястый парень, бизнесмен с приклеенным к уху мобильным телефоном, рабочий в замаранных бетоном штанах.
  
  Он оставляет в сетях для дальнейшего рассмотрения мягкого, очкастого, в свитере - пока мягкий не заруливает за угол и не выводит красно-белого монстра-мотоцикл и не вскакивает на него...Нет, он не похож на меня.
  
  Он ловит себя. Он хочет знать, как он выглядит.
  
  У него в кармане два билета в кино, для него и Линды. Они идут на фильм, который называется 'Стопа' - восхищенный названием, он не стал читать рецензии.
  
  Но Линда звонит:
  
  - Извини, заболела тетя. Еду к ней. Нет, завтра вернусь.
  
  И начинается перечень: купить творога, гороховый суп под 'куклой', сапоги из починки возьму сама, не беспокойся.
  
  
  Он говорит:
  
  - Да. Ну да... Не беспо...Да, да! Я понял.
  
   И в кино идет один.
  
  Линда пакует легкую однодневную сумку, устраивает свой день вокруг нового события: вокзал, расписание, трехчасовая поездка. Она идет по сквозному старому вокзалу с красными кружевными названиями ближайших городов на крыше. Кассы похожи на старый деревянный будильник - именно такой стоит на каминной полке у тети. Она садится на скамейку в поезде, задвигает клеенчатый чемоданчик под сиденье, проверяет часы:
  
  - До отхода поезда осталось три минуты.
  
  Саймон тем временем сидит в кино, другой билет у него в кармане. На экране - вот он - его брат -близнец. Доктор. Мягкий взгляд. Все софиты - на него. Поверх очков он смотрит на встревоженную маму и мнет ногу угрюмого мальчика.
  
  Прохладная Линда, в вагоне, - прислоняет голову к косяку и ей снится что-то мягкое, сумбурное, теплое.
  
  И он внезапно понимает - и она внезапно понимает - что-то важное : мы все можем быть легче. И он достает мобильник и в темноте зала долго сидит, пытаясь послать какое-то веселое сообщение, легко пошутить, одобрить. Окликнуть - но так, чтоб она не встревожилась.
  
   А Линда дремлет, мирная, теплая, в вагоне, и сквозь сон думает, что, наверное, он пытается ей послать сообщение, но мобильник не ловит, но оно придет, когда они проедут низинку. И ей так покойнее спать - уезжая от него, но ожидая его доброго, и робкого оклика, который уже послан, но еще не прошел.
  
  Линда спит. На стекло рядом с ее лицом, но снаружи, - падает капля, ворочается и извилисто бежит вниз.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"