Как эта ночь сумела спрятаться в ее небольшую жизнь - непонятно. Но она туда забралась, как кукушонок в гнездо иволги, и росла, росла, разрывая ее изнутри.
Каждую секунду это становилось невозможнее, невозможнее, как будто Бог надстраивал определение 'возможного' только для этого конкретного случая, чтобы вместить - огромность, которая уже превысила все мыслимые пределы, даже мыслимые Богом. Он уже давно создал камень, который не может сам, умножил - на сто, и взвалил камень на нее.
И вот, наконец, когда уже казалось - никогда, с кашлем и кровью - она наконец родила, избавилась от этой ночи... Отползла, как кошка, выплеснув котят на подложенный шарфик.
И вышла - в рассвет. От бессилия держась за дерево, чувствуя его сморщенную кожу - всей плоскостью ладони , и словно даже уходящей вглубь дерева рукой.
Рассвет был едкий, химический, целебный - что-то из детских откровений, когда ты понимаешь, что марганцовка - злее, чем кровь.
Теперь, когда она - наконец родила эту ночь - ей хотелось растерзать собственное тело. В клочки. Как свидетеля преступления.
Она кашляла, и как-то ее рука на коре дерева, собака, рвущая поводок, утренний jogger like joker- хихикая, бежал, позвякивая бубенчиками - и яростные химические кусты - все составляло одну линию, одну траекторию, как бросок копья.. Только она не видела, куда копье целилось.
Пока ей хотелось одно - выжечь что-то внутри.
Она отвернула крышечку микстуры - микстура обожгла горло неземной гадостью, после всех наркотиков ночи - это был самый злой.
Словно ром, смешанный с дегтем и сахаром. Нет, невозможно описать степень жгучести и противности. Целебная, как напалм.
Она стояла, держалась за дерево, и пила микстуру от кашля с такой злобой, что микстура превращалась в яд и сжигала глотку.
Когда подруга наконец вырвала у нее из рук пузырек - было поздно.
Каково бы ни было действие этой микстуры - но все клетки тела уже получили приказ: отхаркиваться. Не кашлять.
Легкие повернулись на пожизненную выработку слизи - это при сожженном в хлам горле.
Она потом уехала в другой город - не в силах выносить, что милый парк был сожжен, и солнце навсегда зависло над тем деревом, как слегка помазанная марганцовкой язва.
Она не хотела думать, что там случилось с ее горлом.
В хлам так в хлам.
Особенно по вечерам, когда лежишь щекой на подушке - тело заходилось в судорогах - желание кашлять, и одновременно - запрет.
Что-то вроде разрушительной песни, которая спрятана внутри.
Но побившись и пометавшись - она продолжала жить и говорить.
Как-тобыло даже странно - утро всплывало все равно, что бы там ни происходило ночью.
Что-то вроде обязательного хэппи энда - грубо, по живому пришитого - к фильму про черную смерть.
И в разговорах с подружкой - как-то незаметно распускался зонт из розового пуха. Как будто 'никогда' не было - пережито, истерто и оставлено далеко позади. Но что может быть после 'никогда' - какие новые ветки? Веток нет, а день - начался. Что ж делать?!... Все притворились, что ничего не было.
И только микстуру эту она с тех пор обходила за километр - что-то вроде пандемии развернулось бы, если б она забылась, и красные поросята в мексиканских шляпах - ринулись бы через все загоны Бога, установленные в шатком небе.