Контакт? Был контакт. Летом было в степи. В самой середке лета. Я тогда у них в Сибири министром чалился и мотался недалеко от стойла для моциона. Да. Жара стояла в ту пору несусветная. Вытер я испарину, присел на бугорок и огляделся. Раскаленная, как сковорода степь. Колючки, саранча, пыль. На горизонте купола слепят глаза до слезы. Вынул банку, глотнул, и тут в мой бугорок, рядом совсем, молния саданула. Посмотрел я на небо - тарелка. Искрит, переливается, на посадку, значит, заходит. Ну, допил я пиво, запустил в нее банкой, жду. Села. Из нее марсианин вывернулся.
- Ты что же шкодничаешь? - спрашиваю, - мог бы и попасть сдуру. - И на лужицу расплавленную показываю, куда молния вдарила. Он ручонками замахал, рожки на меня уставил, отвечает телепатически:
- Нет, мы крупную живность зазря не бьем. Это я себе место приготовил стерильное без тараканов и инфузориев.
Потрогал ножкой застывшую лужицу, сел, глаза выкатил и тоже на кресты золотые уставился.
- Можно, - отвечает. Зеленой искрой банку ошпарил, глотнул, и вижу, пятнами радужными пошел. То есть пиво ему в самый кайф. Сорвал я ромашку и как бы нюхаю.
- Ну и об чем базар?
- Есть разговор, - темнит он.
Ну, я не настаиваю, рву лепесточки, жду. Понимаю, мужик-то издалека, чего уж теперь. Допил он пиво, перестал мыльным пузырем прикидываться, распылил взглядом банку для экологии и, молча, спрашивает:
- Ты, вроде, космическим министром работаешь на этой планете?
- Нет, - говорю, - планетных министров у нас нету.
- Это как же? - удивляется марсианин и опять пятнами начинает. Ну, я
последний лепесток оторвал, объясняю:
- Государства у нас тут разнообразные, и в каждом - свой. И не работаю я, а служу народу. Российскому значит.
- И много у вас их? - спрашивает.
- Государств-то? До хрена, но в космосе тусуются штук пять, может шесть.
Тут он задумался, но без пятен, потом направил рожки на тарелку, посверкал малость и предлагает:
- Ну что, служивый, давай, что ли, с нами?
Посмотрел я на тарелку, глянул на кресты золотые.
- Ясно, - говорю, - раз так, поехали, - и двинулся к тарелке.
Ну, ежели вникать, не совсем она тарелка, даже и совсем не тарелка, а утка больничная скорее, в которую вовсе лежачие доходяги нужду справляют. Не круглая она и носик сбоку. Марсианин на носик этот показывает:
- Тебе сюда. Шлюзоваться будешь, а то сдохнешь с непривычки.
- Ну, дела! - помотал я башкой, приноровился и полез в носик, а марсианин сразу в эту утку ввернулся.
Да. С полчаса пошлюзовался и меня тоже внутрь допустили. А утка уже над океаном летит. Смотрю, а в ней еще один марсианин. Только баба. Они внутри нагишом ходят без рожек, поэтому я ее сразу опознал. Очень они на людей смахивают. Очень. Как бы люди и люди. Только без волос и ногтей. Этого ничего у них нет.
Посмотрел я через прозрачный пол на волны с гребешками и начал вживаться в их быт. Кормежки у них, считай, и нет никакой. Утром две таблетки дают, белую и рыжую. Вкуса - никакого, вроде плавленого сырка, но сильно калорийные. На весь день аппетит отбивают. По праздникам пробирку с кефиром пьют и часа два шалеют. Кабинка у них, вроде телефонной будки, только прозрачная. Они туда заходят вдвоем, пятнами помигают и сливаются в экстазе до трепета. Они ее кнопкой зачернить могут, и когда нужду справляют, то чернят, а когда сливаются баба марсианская чернить не дает. Глазищи на меня выкатит:
- Ежели ему интересно, пусть смотрит.
Не то, чтобы мне уж так интересно, но смотрю. Вживаюсь. Душно у них, как в парилке. Воздуха-то нет. Пот прошибает. И баба меня наставляет телепатически:
- Ты, мол, чего паришься-то? Раздевайся.
Я разделся, а она, вдруг, пятнами пошла и в кабинку тащит. Я на марсианина глянул, а тот как бы занят. На пульте клавиши жмет и вроде некогда ему отвлекаться. Ну, я за ней в кабинку, а она еще раз меня оглядела и кнопку нажала, которая стенки чернит. Да. Ну, я ее пару раз до трепета довел и выйти хочу. Так не пускает лупоглазая. Я ей говорю:
- Ваши таблетки не вдохновляют на подвиги. - А она зарозовела и достает откуда-то красную горошину.
- На-ка эту, - и сама такую же заглотала. И застряли мы в этой кабинке часов на пять.
- Нет, - думаю, - не могу больше вживаться. Отвяла бы ты от меня.
Она ручонкой меня потрогала, головку наклонила, кнопку на просвет нажала, и я вывалился из той кабинки, как жвачка из автомата. Они-то потеть не умеют, а я мокрый стал, как банный веник. И воздуха нет. Ну, полный отпад.
Сломались мы над Африкой. Над Гвианой, а может - над Бисау-Куку. Утка искрить перестала, и гул пропал. Марсиане как раз в кабинке были. Они и разлепиться не успели, как сверзились мы в джунгли к людоедам. Да. Поснимал я марсиан с сучков, положил под какой-то баобаб, пощупал у себя ребра. Марсиане лежат без признаков, из утки зеленый пар клубится, из-за деревьев черные рожи скалятся. Пейзажик типа "куку Гриня". И жалко мне вдруг стало марсиан. В такую даль приперлись и лежат нагишом, ешь - не хочу. Аборигены, ну людоеды эти, вначале малость обалдели, не каждый день им с неба марсианские утки сыплются, но вскорости оклемались, кучковаться начали и чирикать между собой. Потом из них черная старуха вылепилась в меховом фартуке и с кожей морщинистой, как стиральная доска. Она осторожно к баобабу с марсианами подкралась, ногой бабу марсианскую потрогала, залопотала что-то, и вся стая, обнаглев, к нам придвинулась.
- Стоять! - говорю им человеческим языком, - это, - говорю, - братья по разуму. Ежели их сожрать, война полыхнет междупланетная, и ваши дремучие кустики вместе с начинкой под корень изведут.
Вроде понятно сказал, но вижу, ни хрена не понимают, я им на собачий перевожу:
- Фу! Табу! Нельзя! - Смотрю, какой-то бородатый скелет острую палку поднял и в меня прицелился. Ну, думаю, козел черный сейчас этим шампуром проткнет и - шашлык. Но в этот момент марсианин глаза открыл, все осознал и палку испепелил вместе с рукой бородатого. Тот удивился, заскучал, что-то чирикнул и вырубился. Да. Вижу, не получается душевного контакта, а марсианин мне телепатически приказывает, чтобы я ему шприц из утки достал. Я ему объясняю, что пожар в ней, обуглюсь мол, а он: - измудрись, а то подохнем и тебя сожрут. Заглянул я в утку, а он мне: - красную кнопку на пульте видишь? Дави! Надавил. Утка зашипела, вонючим газом окуталась и пар кончился. Принес я марсианину шприц, он себе и бабе укол сделал, и они в полное оживление вошли. И тут я вдруг задумался. А думать служивому министру все одно, что прокурору в зоне париться. Опасно. Лесоповальным мужикам инструмент дают. Или - или. Или ты министр, или Спиноза роденовский, который окромя, как об Эйнштейне думать ни об чем не умеет. Да. А марсиане рожки нашли в кустах, нацепили и утку раскочегарить пытаются. Аппарат достали вроде самогонного, только заместо первача из него зубная паста полезла зеленая. Они этой пастой щели и дыры залепили, слышу из утки гул пошел и она начала дергаться, как припадочная. А задумался я, сдуру, про космос. Ежели им наш космос нужен и у них таких уток в изобилии, то об чем базар? Прилетай и бери на халяву. Что наши генералы смогут против них? Папахами задницу подотрут и на Канары слиняют тамошних телок cокрушать, если крушилка еще работает. Да. Значит космос - туфта для фраеров, а всамделишная причина - уяснить, что да как. Может у нас лазерные вирусы есть, от которых они уколов еще не придумали. Или наши бабы словами черными извести умеют любого, кого пожелают. Шпионство значит. Разведка. Тем более, если с марсианского мужика рожки содрать, он, один в один, на Штирлица смахивает, который вражеского попа на лыжах гонял от Юстаса к Алексу. Ну, и как мне, планетному патриоту, таперича в этом случае быть? ФСБ привлекать? Так они в Чечне завязли, как мухи в пенке от варенья. Может сразу в гаагский трибунал? Не поверят. Скажут, что дремучие славяне пургу по пьяни гонят. Да. Ну, пока я в раздумьях был, утка искру дала и меня марсианская баба шлюзоваться приглашает безмолвно, то есть телепатически. Лезь, говорит, кабелина, в утку, ты мне в дороге пригодишься. Что тут делать? Начнешь супротивничать, так, или ейный мужик испепелит, или чернозадые на чахохбили покрошат. Деться некуда, полез. Летим. Опять над водой. Утка летит с перебоями, скачками, набекренилась и носиком кивает. Ну, думаю, ежели теперь рухнем, то уж точно акулам на обед. Они в межпланетной политике разбираются слабо и пока не нажрутся удивляться не умеют. Начнут всех подряд раздирать на запчасти, и уж тут никакой пепелящий взгляд не успеет. У каждой зубов, как у всех московских стоматологов. А баба опять за свое, глазами на кабинку показывает, мол, давай вживайся. Ну, тут я уперся, объясняю, что не до трепета, потому как людоедных рыб люто боюсь. От страху ничего не получится. Она меня взглядом ожгла, кулачком по кабинке стукнула и своего мужика в нее тащит. А тот клавиши давит, как на баяне, и ни в какую. "Если отойду, - говорит, - от пульта, крантец экспедиции. Только на моем марсианском характере держимся". И меня просит, мол, ублажи телку похотливую, а то совсем шалеет баба. Ну, я ему объясняю:
- Я завсегда пожалуйста, но сам должен понимать.
А он зубы сжал так, что желваки выступили.
- Десять минут продержимся. Успеешь. А там, по прибору вижу, суша пустая начинается. Сядем нормально. Давай.
Ну, думаю, Штирлиц, достал ты меня со своей лупоглазой. Однако успел, не заходя в кабинку.
До суши мы добрались и сели. Не так, чтобы нормально, тряхнуло так, что носик напрочь отвалился, но сели.
Да. Песок. Скалы черные вдалеке. Мужик утку поправляет. Перемазался в пасте и в чем-то жирном. Баба на песке живот загорает, нежится. Ну, я оклемался малость, от греха штаны надел, пошел к мужику шлюз уткин прилаживать. Он меня уже за своего держит. Познакомились. Его, значит, Рамс зовут, бабу - Олядь. Я, ясное дело, правильное имя скрыл, Иваном назвался. Пусть мое имя марсианского Юстаса путает. Ковырялись мы до вечера, но искру от утки добились.
- Где мы есть? - спрашиваю, - как тут с людоедами?
Он на прибор глянул.
- Континент, - говорит, - с большой статуей.
Ну, я догадался, говорю:
- Правильно летим.
Не долетели мы до статуи, в скалу воткнулись. Полгоры снесли. Утка - в мелкое крошево, а нас в красном пузыре выплюнуло на песок. Такая у них при крайней нужде катапульта предусмотрена. Вылупились мы из пузыря, пощупали остатки скалы, огляделись. Я Рамса спрашиваю:
- Может ты по приборам видел? Далеко ли до цивилизации, где пиво продают?
- Восемь дней пешком, если без задержки, - отвечает и на бабу свою поглядывает.
Да. А у нас кроме горсти питательных таблеток, которые в пузыре предусмотрены, ни хрена нет. В общем, влипли мы опять в пейзажик. Они-то к песку и солнцу привычные, а я без пива не могу. Пузырями начал покрываться. Ночами пошли. Наткнулись на шоссе. Ну, по нему-то легче, чем в песке тонуть. Догоняет нас тачка. Водитель, ясное дело, охренел. Два мужика и телка голая изнемогают ночью черти где. Остановился. С темной девкой в цветных лентах куда-то шпарил. Ну, я по английски в школе твердую тройку имел, объясняю:
- Высачивайтесь и раздевайтесь.
Мужик из бардачка ствол выхватил, но не успел. Остался без правой кисти и заорал от изумления. Мы оделись, на Олядь ленты нацепили, едем. Заползли в город с небоскребами и пивными. Пабами по-ихнему. Они - кефир, я - виски с пивом. Оголодали в пустыне. Допиваю третью кружку, полицейский патруль подмигивает. Да. Меня в браслеты. Штирлиц-то на них как-то глянул гипнотически и слинял с лупоглазой, а я, по их понятиям, есть русский мафиози. Как бы безвизно проник для отмывания денег партии. Опять же лепят разбойный грабеж, руку испортил мужику... Короче, дали, по совокупности, полгода. А я им и разъяснить толком ничего не могу, для этого школьной тройки маловато оказалось. Отсидел до звонка. Зуб вот тамошний негр выбил. Чего-то он от меня хотел, но я не понял. А Рамса я потом встретил разок. Нашел он меня. Бабу он свою в хороший дом в Вегасе пристроил. Там на нее огромадный спрос. Бешеные бабки гребет. Рамс от нее кормится. Если в Вегасе окажетесь, рекомендую. Кликуха ейная - Аэлита.
Лос-Пальмос-Бич самый захудалый курорт Мексики. Дурная слава курорта - акулы. Их треугольные плавники непрерывно чертят бухту океана, пугая малочисленных туристов. Русские группы привлекает сюда дешевизна постоя, даровая кактусовая пульке и возможность насытить кровь адреналином, плавая рядом с хищниками. В дрянном номере местного отеля прижился русский алкоголик. Он неизменно сидит на тенистой веранде и, помаргивая воспаленными слезящимися глазами, ждет слушателей. Его история стоит пять песо и пару кружек теплого пива. Широкополое сомбреро он снимает только у себя в номере, когда остается один. Перчаток не снимает никогда.