Герцен Николай Иванович : другие произведения.

Из моей родословной

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О жизни моих предков и родителей


Из моей родословной

(Документальный рассказ)

Николай Герцен

   1 ЕГОРОВЫ ФЕДОР (1861-1931) И АГАФЬЯ (1862-1931) и их дети
  
   Как жили мои прадеды? Прадедушки и прабабушеки Федор и Агафья Егоровы, Григорий и Евдокия Алимпиевы? Мои дедушка и бабушка Алексей и Елизавета Егоровы? Какой вели образ жизни? Чем занимались? Об этом рассказывает моя тётя, Егорова Анастасия Алексеевна.
  
  
   Дедонька Федор и бабонька Агафья Егоровы жили в деревне Боровлянка Курганской области. Их все звали Платошки и они хотели взять фамилию Платошковы. Но в деревне такая уже была. Поэтому они взяли фамилию Егоровы. Другой такой в деревне не было.
   (Как известно, в России становление фамилий растянулось на четыре столетия. Крепостным крестьянам фамилии не полагались. Когда в 1861 г. пало крепостное право, потребовалось еще долгое время, чтобы "офамилить" громадное количество крестьян (Н.Г.)
   У деда Федора и бабоньки Агафьи за совместную жизнь родился 21 ребенок. Одиннадцать детей умерли в детстве. Из десяти оставшихся детей дочерей выдали замуж и они жили отдельно от родителей. А пять сыновей - Николай, Алексей, Никифор, Осип и Василий, с женами и своими детьми жили с родителями Федором и Агафьей. Жили братья шибко дружно. Всё в одно.
   Я ещё помню отца дедоньки Федора Антона. Дед Антон последние двадцать лет был слепой. Он все время лежал на палатях. Наши его очень жалели. И как за ним ходили! И кормили, и в баню водили, и парили, и мыли... Он в эти края пришел с родителями из России, когда ему 12 лет было.
   Егоровы вели свое хозяйство. У нас 2 мельницы было, кузница, машины всякие: молотилка, косилка, сеялка...
   Покупали в городе на базаре сахар, керосин, спички. Растили лен, сеяли пшеницу. Я как-то спросила дедоньку: "А вот если голод, что тогда?" А он говорит: "На десять лет у нас хлеба. Ешь, сколько хочешь."
   У нас за хлеб боролись. Что ты!
   Так ведь богатые были. Ну, а если бедный, если одна лошадь, что посеешь?
   А земли было не так уж и много. Ее давали только на мужчин, а их из всех детей была только половина. Чтобы хлеб хорошо родился, держали трехгодовалые пары.
   У нас собак не держали. Дескать, какая от них польза. У нас держали гусей, овец, коров, коней. Даже наши уток не держали. Дескать, едят много. Ну скажи, ведь столько хлеба было, полные амбары...
   Я помню, говорю мамке: "Что это мы уток не держим?" "Да они наедятся, на озеро сходят и опять есть приходят. А гуси - это другое дело."
   Я уж была большая, помогала по дому, ходила кормить гусей на озеро. А они ночью на воде спят... Красиво так. Как сейчас помню.
   Снохи работали по дому и воспитывали своих детей. Одна - моя мамка Елизавета, обстирывала всю семью. Другая - тетка Марша, была швеей, обшивала родню и была в почете у дедоньки. Он часто брал ее с собой на базар за покупками для всей большой родни. Третья - кухарка, пекла хлебы как никто другой. Зимой женщины пряли пряжу из льна, да ткали холсты. При керосиновых лампах под свои песни.
   Лидя, моя старшая сестра, тоже всю жизнь половики ткала.
   -------------------------------------------
   Мужчины - сыновья в основном, вели дела на улице. Летом пахали на лошадях, сеяли, жали, косили сено скоту. Зимой заготовляли дрова, привозили сено с лугов, чинили конскую упряжь. А осенью лесу и материалу накупят да нанимались дома рубить. Семьи ж были. Денег хоть немного, а надо было.
   А руководил всем дедонька.
   Дедоньку Федора слушались его дети и побаивались все внуки. Без его спросу и на пашню не выедешь. Тятька, бывало, на пашню пойдет. Мы соберем воз, ждем-ждем, когда он позовет, а его нет. Он придет и с порога: "Разбирай. Дед не велел ехать."
   Помню, все на пашню уедут, работают, а тут дедонька идет. Он высокий был, его далеко видно. Мы обмираем - боимся. Он придет, проверит все, к другому сыну пойдет, все посмотрит. Ко всем сходит, даст команду, как и что делать. Так вот и жили.
   У нас ведь строго было. Не спросясь, не уйдешь никуда. А то получишь. Да-а... Теперь-то никто никого не боится...
   Наши без дела не сидели. А с теми, кто не работал, они не здравствовались.
   И детей своих к работе приучали с измальства. Я тоже пахала, девчонкой была. На паре коней. И Лидя. А потом, коней гоняли, овец и гусей кормили. Нам спокою не давали.
   Дед Федор и все его сыновья выглядели на деревне знатно: рост высокий, волосы черные кудрявые, бороды густые, щеки румяные. Они как выедут на конях, так их только и посмотреть! Сейчас на них похож Саша, Лидин сын. У Саши и характер, как у них.
   Бабонька Агафья отличалась крепким здоровьем. Её парили в бане трое снох в рукавицах. По очереди. А она выйдет на улку, выльет на себя ведро ледяной воды и одевается не спеша, стоя на соломе. Зимой платок не носила. Только накинет на плечи шаль и идет по деревне в галошах на босу ногу. Такое здоровье было и у мой сестры Лиди. Она всю жизнь не знала, что такое болезнь, не знала что такое больница.
   Бабонька, если б не убили, долго б жила. Так увезли ж на высылку...
   В семье шибко в Бога веровали. Свято выполняли Божьи законы.
   Перед тем, как весной первый раз выехать на пашню, зажечь свечу надо было, стать на коленки и помолиться. А как иначе? Потому и жили хорошо. А разве это плохо было? Неужели материться да пить лучше?
   Никто никогда не курил и не пил. Это у нас за грех считалось. Это ж позор был. Да бабонька таких и в дом не пускала. Табак в доме курить? Нельзя! Тут же иконы.
   Вот веровали-то. О-о-о...
   Детей всех крестили, несли посты, по выходным дням ходили в церковь. Дядя Никиша (Никифор) - тятькин брат, вечерами читает, бывало, библию, а все слушают, кто на печи, кто на палатях. Он грамотный был. 4 языка знал. 7 лет в Германии в плену был. Там и выучил.
   А когда он в плену в Германии был, бабонька из церкви не выходила. Все молебны за него служила.
   Наши-то натолкут сухарей, да посылают ему в Германию. А он принимал.
   У бабоньки брат был. Дядя Ваня. На деревне шибко знаменитый. У него ещё в то время граммофон был. Бывало на улку его поставит, накрутит, граммофон играет. А народу сбежится... Вся деревня слушает. Не слыхали ж сроду.
   Тоже сослали его. На высылке он и умер. Как ведь издевались над людьми, сколько людей убили... Не знаю, кто отвечать за это будет. Да, видно, никто.
  
  
   Вся наша семья - 21 взрослый и 37 внуков, во время обеда не могла войти одновременно за стол. Поэтому сначала кормили мужчин. Во главе стола всегда сидел дедонька Федор. За столом ели из большой общей миски только молча. А если кто, Боже упаси, заговорит или засмеется, получал от деда деревянный ложкой по лбу. Что ты, что ты... Грех, конечно грех.
   Любили пельмени, наваристые мясные щи с пышными булками. Соленья - соленые помидоры, огурцы - не любили, хотя растили много разных овощей.
   После еды одна из снох, нарядно одетая, подавала каждому по трехлитровому кувшину молока, а в постные дни - кваса. Наши все были водохлебами. Квас заводили в большой кадушке.
   После мужчин за стол садились женщины. И только в третью очередь кормили многочисленных детей.
   Через 15 лет после замужества, в 1918 году, отделили семью моего отца Алексея Федоровича. Моя мамка, Елизавета Григорьевна, впервые вздохнула свободно, почувствовав себя хозяйкой.
   Елизавета Григорьевна до замужества жила в деревне Березово Курганской области, в 25 км от Боровлянки. В их семье было 5 дочерей и 4 сына. Фамилия у мамки была, дай Бог памяти, вроде Олимпиева. Или Алимпиева. Семья была среднего достатка. Её отец, дед Гриша, скотину держал. Хлеба он мало сеял. А коровы-то у него были хорошие, породистые. По 18 литров молока давали. Баба Дуня - его жена, моя бабушка, все на базаре ведрами масло топленое продавала.
   Дед Гриша неглупый был. С царем разговаривал, когда тот в Сибирь ездил. Мамка мне рассказывала, где они ехали...
   А я все думаю, как это он неграмотный прошение подал?
   Царя везли на тройке. Никого и близко не подпускали. А он на коленки упал, коней остановили, царь с повозки сошёл и с дедом Гришей разговаривал. И дед Гриша подал ему бумагу, и царь взял. Хотя не знаю, что он хотел.
   Видимо, дед-то Гриша неглупый был.
   100 лет прожил, а в последние годы еще и на велосипеде катался. Пущай покатаются столетние теперь. А он катался.
   Дед Гриша говорил: "Ешьте мясо, масло и молоко. Здоровыми будете".
   А внук его - Глеб Тимофеевич, был первым секретарем в Киеве.
   Но Егоровы считали его семью бедной. Ведь у мамки все сестры бедные были. Они за бедных вышли. Наши-то взяли дочь деда Гриши в свою семью за красоту. Они только красивых брали. Чтоб дети красивые были.
   Рассказывали, что когда поехали сватать мамку в Березово, тулупы с высоченными воротники надели. Коней запрягли - не удержать. Копытом вот так бьют, стоять не могут, им бежать надо...
  
  
   На свадьбу дед Гриша подарил маленького белого жеребенка. А наши пересмешники были. Посмеивались. "Козленок, да и только. На что он нам." А из жеребенка кобылка такая выросла, что иноходцев носила. Вот наши и разжились. Они её берегли, как ребенка. Выведут за ограду, да всё радуются.
   Но не уберегли. Однажды её украли. Бабонька пошла к одному мужику. Он с ворами знался, но и добро делал. Церковь-то строили, он командиром был. Он рассказал, кто и когда украл. "Если догоните, - говорит, - ваша будет." Наши трое на коней и в погоню. Догнали через 40 километров. Так после этого стали на ночь заковывать её и беречь ещё пуще. Они на ней капитал сделали. Тогда ж кони на моде были.
   Кобылка была такая спокойная. Подойди к ней хоть ребенок, она не тронет. Вот какая была смирённая.
   А наш тятька в зубы посмотрит, сразу скажет все о лошади.
   Мою сестру Лидю родители шибко жалели. Она на моде была, красивая. Выйдет на улицу, в такой шубе, ребята около нее так и вьются. Подъедут на красивых беговых санках и повезут её с подругой кататься. И ведь не возражали наши, хотя тятька у нас был строгий. Но он только выйдет на крыльцо, стоит, смотрит и ни слова. А я вот часто думаю, что ж он ничего не говорил? За ней столько погонь было...
   Меня вот никто не катал. Увези ж в Карьер, а там какое катанье...
   Потом Лидю приехали сватать Алексеевы. Они сначала в нашей деревне жили, а потом переехали в новый поселок. Назывался он Статья. Они богатые были. Богаче нас. Нам до них далеко. У них был дом огромный. Их дедонька магазином торговал.
   Наши родители - тятька с мамкой, поехали к ним смотреть, что они за люди, как они живут. Это не все ездили. Так наши ж высокоумные... Запрягли хорошую лошадь, на месте не стоит, держать надо. Упряжка вся блестит. Тятька надел тулуп черненый с воротником высоким. И поехали.
   Лидина свекровь мне рассказывала, как тятька там шукал их. Он был пересмешник страшный.
   А я думаю, Лидя не хотела замуж. Ей ведь еще только 17 лет было.
   Везли Лидю под венец в красивых санях на тройке. А кони-то какие были! Нашей породы. А народу было... Полная ограда и за оградой. Кругом окружили дом. А дом - глазом не обведешь. А рядом стоят машины всякие, молотилка, сенокоска, сноповязка...
   А может я просто маленькая была и мне все большим казалось и красивым?
   В то время мода такая была. В открытые ворота натянут веревку, а к ней красную ленту привяжут. А жених едет и с маху должен схватить её. А не схватит - всё, посрамился.
   У Лиди была свадьба... О-о-о, что ты!
   Она ж выходила замуж в семнадцать лет. Была красавица. Ее качали на свадьбе. Да, свадьба-то была богатая.
   На свадьбе всё было хорошо! Они и потом с Алешей хорошо жили. У Лиди ведь пятеро детей было. Двое умерли, мальчик да девочка. Девочка в Березниках умерла. Верочка. 6 лет ей было. Порок сердца признали.
   А вот расскажу тебе такой случай. Вот вы не верите в Бога-то... Вот расскажу тебе. Шибко интересный рассказ. Про Бога.
   Значит так. Дядя Никиша - Никифор, тятькин брат, страшно красивый был, как намалёванный.
   А я откуда знаю? Мне мамка все рассказывала. Когда мы в Карьере жили, на высылке. Мы сидим на полатях, я ей говорю: "Мам, расскажи, как раньше жили?" Она мне всё и рассказывала. Вот поэтому я всё и знаю.
   Мамка тоже красивая была. Наши только красивых брали. Чтобы дети красивые были...
   Так вот слушай.
   Дядя Никиша дружил с девушкой. А девушка-то была некрасивая. Все мы её знали. Наталья, Лидиного мужа крестная. А они были шибко богатые. У них дом стоял важный. Мамка рассказывала, что когда их подожгли, когда раскулачивали, амбары сгорели, а хлеба-то остались. Вороха, с боков обгорелые, так и стояли...
   Наши-то их побаивались, всегда с ними здоровались. Бабонька-то им низко кланялась. Да-а...
   Вот дядя Никиша и говорит однажды бабоньке, что надо идти свататься. А дедонька в это время на палатях лежал. Бабонька и говорит: "Как же мы её возьмем? Она ж некрасивая. Дети будут некрасивые. Куда ж ты будешь с ними?"
   А он говорит: "Мы икону снимали, целовали. И крестами поменялись." А это ж большое дело. После этого уже ничего нельзя изменить.
   Бабонька как услышала, закричала: "Дед, ты слышишь? Слезай, пойдём сватать". Ну и пошли. А её-то и не отдали. Потому что у нашего деда была большая семья.
   Теперь, она выходит за другого, а он берет другую. И, понимаешь, у него жена умерла и у ней мужа убили.
   Им вместе быть суждено судьбой было. А её родители не отдали...
  
  
   В 1931 году хлеб стали отбирать, а зажиточных мужиков раскулачивать. А у нас три амбара стояли, пшеницей забитые. Как солнце пшеница желтая. У нас же за хлеб стояли. Когда нас увезли, из наших амбаров целый месяц сортировками хлеб сортировали, да в Курган отправляли. И машины все забрали. Это Лидя рассказывала, она ж там осталась.
   Дедоньку и бабоньку как "кулаков" выселили из дома и поселили в землянку. А из землянки выслали на Урал, отдельно от своих детей в Челябинскую область. Где, как и когда они умерли, никто не знает.
   23 августа 1931 г. всю семью моего отца Алексея Федоровича Егорова, кроме старшей дочери Лиды, которая к тому времени была уже замужем, выселили в Пермскую область в поселок Карьер. Отцу было тогда 45 лет. Из села Боровлянки до Кургана, а это 120 км, нас гнали пешком. Наш скарб лежал на телеге, но садиться на нее не разрешали. От Кургана до места - железной дорогой. Везли в товарняке стоя. Сидели только беременные женщины. Еды и воды не давали. Была невыносимая жара, но вагоны не открывали. Вокруг охрана.
   Мы прибыли на высылку на место будущего поселка Карьер 5 сентября 1931 года.
   Чуть позже к родным в Карьер вольными приехали сестра Лида с мужем Алексеем. Они жили в специальном бараке для вольных.
  
   2 ЕГОРОВА АНАСТАСИЯ АЛЕКСЕЕВНА (1914-1999)
   Моя тетя, Егорова Анастасия Алексеевна, родная сестра моей матери Герцен (Егоровой) Татьяны Алексеевны, женщина, безусловно, неординарная и талантливая, прожила трудную жизнь. Одаренная от природы феноменальной памятью, она и в свои 82 - 84 года хорошо помнит мельчайшие подробности своей жизни и жизни многих родственников.
   Лето 1996 года. Я сижу на диване в её маленьком домике, который она называет хаткой (маленькой хатой). Рассматриваю её трудовые награды - медали, трудовую книжку, удостоверения о сданных на работе экзаменах с оценками отлично, фотографии. И слушаю рассказ о том, где и как прошли лучшие юные годы жизни её, её братьев: моих дядей Егоровых Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича, её сестер: моей тети Алексеевой (Егоровой) Лидии Алексеевны и моей матери Герцен (Егоровой) Татьяны Алексеевны.
   2.1 НА ВЫСЫЛКЕ В КАРЬЕРЕ (1931-1936)
  
   Нас привезли на высылку в Пермскую область 5 сентября 1931 года. В лес, на место будущего посёлка Карьер. Сестрам Оле и Тане было 3 и 7 лет, братьям Ване и Пете - 11 и 14, мне - 17.
   Жили на улице под открытым небом. Пока бараки строили, крыши над головой не было. А строили их долго, народу-то на высылку много привезли, пока всех устроишь. Снег уже был, а мы всё на улке жили. Какой холод терпели! О-о-о! Как народ страдал!
   На тех, кто работал, давали по 400 граммов хлеба. А детям и больным, которые не работали, не давали ничего. Как хочешь, так и живи. А работать, кроме меня и Пети, из детей никто не мог - маленькие были.
   Петя и я начали работать на лесозаготовке. Лес вырубали для строительства бараков. К зиме Петя уже две нормы давал. А потом с одним мужиком на нарезке по 14 кубометров в день ставил.
   А мы норму не выполняли. Никак не могли. Придём, свалим дерево в снег. Пока его оттопчем да сучья обрубим, уже темнеет. День короткий зимой. Десятник придет, а у нас почти ничего нет. Насилу 3 кубометра кое-как ставили. Мы с тётей Варей пилили, а её муж сучья обрубал. До высылки они были просто наши знакомые. С Алабуги. Это недалеко от нашей Боровлянки. Они богатые были. Маслобойню имели. Мы ездили к ним масло бить. А теперь все здесь оказались.
   Они тоже умерли с голоду...
   За работу мне давали свою норму хлеба. И Пете давали. А Ваня и Таня маленькие были и не могли работать. Им нисколько не давали. Они по несколько дней ничего не ели. Ни крошки. Ваня с Таней большой голод перенесли. Чтобы дали чуть больше хлеба, я, не поверишь, после лесоповала просила, если придут вагоны в выходные, чтоб меня на разгрузку звали. Мы кирпич выгружали, да известку грузили. 50 кирпичей на носилки и бегом, бегом. Всё бегом.
   Вот ведь как заставляли работать за 400 граммов хлеба!
   Вечером от усталости с ног падаешь. Придешь с работы, только на нары приляжешь, а комендант уж дверь открывает. На субботник. Да-а-а. До 12 ночи пни корчевать.
   Как это я всё выдержала? Конечно здоровая, молодая была, но всё равно... Многие молодые ведь не выжили. Сколько народу полегло!
   Помню, тятька рассказывал, как ему приснился сон. Это было ещё когда мы в Боровлянке жили. Привиделся ему лик Господа нашего, Иисуса Христа. И говорит ему Господь: "Дам я всем твоим детям по кресту, а Насте - железный".
   Так и несу я по жизни тяжелый железный крест своей судьбы...
   А вокруг бараков караул стоял. Никуда не уйдешь. Мамка пошла в деревню, так её поймали да в баню посадили.
   Чтобы не умереть с голоду, Петя после работы тайком ходил "по миру" в деревню Александровка (ныне Копи). Ходил за 7 км украдкой через лес, иначе не пускали. Он только и спасся милостыней. Ему кто картошку, кто хлеба кусочек давал. А ещё мамка тайком в деревню пойдет, да принесёт обрезки капусты, которые люди выбрасывали. Принесёт капусту и варит её с водой в баночке. Пете на работу. А рано утром капусты этой не заправленной ему и даёт, только посолит.
   Так ведь ещё и варить-то было негде. На весь барак стояла одна русская печь. Поди-ка дождись своей очереди.
   А Ваня никак не хотел ходить "по миру". Вот никак не хотел.
   Он лапти плёл, а мамка их продавала вольным за рубль. А лыко-то надрать в лесу не просто. Да когда его ещё обработаешь, а это тоже не просто. Да когда она сходит и продаст за рубль. А когда продаст, так что ж ты на рубль-то купишь? А хлеба-то не давали.
   И потом, она иногда ягодок лесных выменяет на другую еду. Принесет нам. Мы-то ещё как-то держались. А Таня с Ваней большой голод перенесли. Как они выжили, я просто не знаю.
   У Вани-то валенки худые были. И штаны до колен. Ваня-то с Таней пойдут за лыком, он и набьет её там. Говорит, тащи лыко. А она не может. Ревёт, голодная же. И он тоже. А мы их ждем, а их нет и нет.
   Вначале помыться в бараках было негде. Завшивели все. Народ ночью вместо того, чтобы спать, сидит на нарах и бьёт вшей.
   С голоду, с горя и от болезней люди умирали каждый день. Возами возили хоронить. Возами, возами возили. Кладбище было недалеко от Александровки. А как хоронили-то. Без гробов. Свалят в яму, закопают и уедут. А кто будет столько гробов-то делать? Кому это надо.
   У нас ещё сестрёнка была, Оля. Тоже с голоду умерла. 3 года ей было. Я всё помню, как она хлеба просила. Как она просила... Эх-х-х, жизнь... А ведь сколько в нашем бараке было детей, и никому хлеба не давали. Вот какие были подлецы!
   Нам ещё Лидя помогала.
   Мужа её взяли в армию и она приехала к родным в Карьер. Жила в специальном бараке для вольных. Мы жили в бараке N 28, а Лидя в бараке N 29. Работала она техничкой. За работу получала деньги. Помню, она дрова колет, а мы у нее хлеб воруем. Она и пол мыла, когда наша очередь была, а я на работе в лесу.
   Лидя жалела родителей. Только она так жалела мамку с тятькой. Мамку-то она спасала, а вот тятьку спасти не могла. Он не брал от неё продукты. Не брал и всё. Гордый был. А ведь ни крошки не давали. Опух весь, а не брал.
   Тятьку-то нашего убили. Ведь как было. Ночью придут, увезут и всё. Нет человека. Расстреливали в лесу "врагов народа". Самых лучших людей убивали. Вот Бунин был десятник хороший. Его ночью убили. Котовых двух, ещё четырех мужиков ночью взяли и убили. Многих убили. А тятька однажды ночью на крыше сидел и всё видел.
   Тане 7 лет было. Худенькая черненькая девчонка была. Она начала ходить в школу, да бросила. Голод такой, какая тут учеба. Хлеба дают 400 граммов и тех день, два получить не можем. Мамка-то жалела её. Мы уже одни жили, отца-то уже убили.
   А Ваня шибко учиться хотел. Говорил, по разу в день есть буду, но школу не брошу. Сначала босиком в школу ходил, потом ему ботинки в школе дали. Ему и материал на рубаху дали, потому что у него не было ничего. Помню, мы её ему шили. Штаны уже нормальные надел. А зимой у него шубейка была старенькая. Он её накинет на плечи и в школу. А школа-то рядом была.
   Он в шахматы уже начал играть. Его учителя ищут, чтобы с ним поиграть. Заглянут к нам, спрашивают: "А где мальчик?"
   "Мальчика, - говорю, - нет. Он ушёл за лыком".
   Он всех учителей обыгрывал. Я не знаю, где он научился играть. Он же первое место в Свердловске занял, когда в седьмом классе учился. За это его ребята чуть не побили. Он под лестницей ночевал. Помню, он едет из Свердловска, а мы его в Карьере встречаем.
   Ваня учился шибко хорошо.
   У Вани-то ума гора. Как у наших Платошков. Его ведь в Боровлянке после первого класса сразу перевели в третий. Он во втором не был. Учителя-то нашим сказали, что мальчик очень способный. Наши-то, Платошки, всё говорили: "Посмотреть бы, что с него будет. Жаль, мы, наверное, не доживем". Платошки, они все такие башковитые были.
   Ребята из Карьера поехали сдавать экзамены в Березники в медицинский техникум. И Ваня с ними. А ему и одеть-то было нечего. Но он шибко учиться хотел. Всё равно поехал.
   Лидя с Таней в то время уже в Березниках жила. Она и повела его в техникум на экзамены. Техникум был на Калигорке. Принимали в него с восемью классами, а у Вани было только семь. Но он сдал экзамены за восемь и поступил.
   И стал учиться в техникуме. И заниматься спортом. Подрос, хороший стал.
  
   Я в Карьере потом на многих работах работала. Одно время строгала. Стружком двуручным. На нём по двое строгали. Один стоял на одном его конце, другой - на другом. Строили ж бараки.
   Я хорошо работала. Меня за это уважали.
   Была там гора, где камень били. Петя вагонетки нагружал, а мы с одной девушкой эти вагонетки катали. Покатили, да уронили мне на ноги и на руки. У меня и сейчас шрамы на ногах и на руке. Сломать-то не сломали, а разбили сильно. Я не могу работать в карьере. Пришла в больницу. А то ли врачам нужно? Бюллетень не дают. Вместо этого посылают меня на "легкий труд" - косить сено. Пришлось ехать. Хоть всё болит, а никуда не денешься. У меня ведь карточку отняли, раз я не работаю. А без неё хлеб не дают.
   Посадили нас на телегу, да и повезли в лес. Как приехали, Петя сразу пошёл косить. Косить-то он умел, он на всё был мастер. У нас с ним такая порода. А я никак не могу. Мне плохо. Я не могу идти, у меня нога вот так распухла. Мне шибко плохо. Петя говорит: "Везите её обратно в Карьер. Я её норму сделаю". А если он мою норму не сделает, меня же не отпустят.
   Меня на телегу посадили и повезли обратно в Карьер. А телегу-то дорогой качает. Я без ума. Думали, я кончусь. Даже на телеге сидеть не могла, до того мне плохо было.
   Приехали в Карьер, а мамка ждет меня...
   А Петя свой участок выкосил и за мой взялся. Мне б иначе карточку хлебную не дали.
   Меня ещё Лидя спасала. Она в столовой получала обед. Вольная она была. Таня-то у Лиди жила. Лидя её не отпускала от себя. Так ведь и Лиде-то нечего было давать. У ней ведь ещё девчонка была. Она умерла потом в Березниках.
   А мы пойдём все к Лиде и сидим у неё. Лидя дрова колет, а я гляжу в окошко. Это когда мне ноги и руку разбили...
   Как же я после этого Лидиным детям не буду помогать? Что ты.
   Когда Лидин муж Алёша пришёл из армии, он приехал в Карьер, Лидю взял и они уехали в Березники.
   Таню-то они с собой взяли, она самая маленькая была. А мы остались в Карьере. Петя, Ваня, я и мамка.
   От тяжелых условий мамка заболела туберкулезом. Ей дали группу инвалидности и она не работала.
   Как-то отправили нас в командировку на работу в Березники. А мамка пошла к коменданту, меня отпрашивать. Мол, оставьте девчонку, я ведь больная, она за мной ухаживает. Чтобы меня в командировку не взяли. Ну-у. Ни в какую.
   В Березниках мы работали на Ждановских полях. Дома двухэтажные дранкой крыли. Потом первую улицу строили. Улицу Пятилетки. Я помню всё это. Магазин строили. Назвали его "Новый магазин".
   Жили в бараке на Калигорке. Помню, легли спать. Я на голых нарах, только фуфаечкой прикрылась. Да платок надела. А ноги голые. И Лидя приехала. Приехала, да идёт по бараку, нас ищет. Лидя молодец была, нашла меня. Когда мы встретились, от счастья ревели, ревели...
   Кормили нас в столовой. Но из столовой для своих ничего не возьмёшь.
   Нам ещё в Березниках хлеба давали побольше - по 800 граммов, а мы его получить не можем. Днём на работе, а с работы ж не уйдёшь. У нас же охрана. Да его быстро и не получишь, в очереди стоять надо. А народу - не пробьёшься. Наконец через несколько дней я булку свою получила. Сама есть хочу, но вспомню мамку голодную и хочется ей послать.
   Я шибко есть хотела. Всю ночь булку кусала. Всю булку обкусала, но ни крошки не съела.
   Ну, эту булку я все таки услала. Мужик один уезжал в Карьер. Из нашей деревни. Я говорю: "Дядя Федот, увезите мамке эту булку."
   Как ведь есть хотели. О-о-о... Ночью проснемся, лежим с подругой. Она говорит: "Поесть бы хлеба. Хоть какого-нибудь..." А мамка все говорила: "Поесть бы досыта хлеба ржаного..." Ну, не давали!
   Лидя-то много нам помогала. Когда мамка заболела туберкулезом, Лидя приехала и мы увезли её в Вильву. Там посадили на поезд и Лидя увезла её к себе в Березники. На содовом заводе положила в больницу и постоянно ходила к ней. Потом её перевезла в больницу на Калигорке. Там она и умерла. Похоронами занималась Лидя, да муж её, да дядя Ося (Осип), тятькин брат, да Лёлька, дяди Осина жена. Они тоже там жили. Отпевали мамку в Лёнве, в Лёнвенской церкви. А кладбище было очень далеко. Мы с Ваней-зятем искали потом и не нашли. Там уже стройки пошли.
   А я приехала из Карьера, её уже схоронили. Не смогла я вовремя...
   В 1936 году нам документы дали, паспорта. Сначала мне, а потом Пете. За то, что мы хорошо работали. И потом, у нас ни отца ни матери не было.
   Мы сразу же поехали в Березники к Лиде.
   2.2 В БЕРЕЗНИКАХ (1936-1938)
  
   Жили мы на солеварне в Лёнве. У Лиди в бараке, которые на столбах (сваях) стояли, на склоне. Они нас хорошо приняли. Спали на полу и я, и Ваня, и Петя, и Таня. И поесть было что. У Лиди к тому времени было 7 коз.
   Я поступила работать стрелочницей на железную дорогу содового завода. Сдала все экзамены по технике безопасности. Память у меня была хорошая, как у Вани.
   Мне комнату дали. В одном бараке с Лидей. В ней мы жили втроем - Петя, Таня и я. А Ваня учился в техникуме и в общежитии жил на Калигорке. К нам все на лыжах приезжал. А мы к нему пешком ходили. У нас был тулуп тятькин. Мы его продали, да ему костюм купили.
   На работу вместе с Алешей, Лидиным мужем, ходили. Муж-то у нее хорошо работал. Он, правда, неграмотный был. Как и я. Ну-у-у... Ему-то можно было учиться взаправду.
   Меня ведь тоже в Боровлянке отправляли учиться, да наши не пустили. Я училась немного, но хорошо. Не хвалюсь. Из Боровлянки нас только троих назначили в Зверинку учиться. Меня и ещё двух мальчиков. Но родители не отпустили. Чтоб девчонку отпустить из дома! Нашим не нужна была такая учеба. А у меня была память хорошая. Тятька все говорил: "Ну-ка расскажи нам табличку!" Таблицу умножения. Я и сейчас ее помню, от одного до 90.
   Наши-то неграмотные были.
   А если б я тогда училась, я бы сейчас не тут была....
  
   2.3 В БОРОВЛЯНКЕ (1938-1939)
  
   В 1938 году я, Лидя с сыном Володей и Таня поехали в Курган. Ваня учился в техникуме в Березниках. Петю из Березников не отпустили. Он через год должен был призываться в армию. Лидиного мужа тоже не отпустили. Но мы думали, он к нам приедет. Думали, мы устроимся и Лидя его вызовет к себе.
   Сначала мы остановились у Лидиной подруги, которая жила в Кургане. А Таню увезли в село Березово. У нас в Березовом родные жили, мамина сестра и её тетка. В Березовом Тане понравилось. Она на балалайке научилась играть. Организовала в клубе самодеятельность.
   Мы немного осмотрелись и поехали в Боровлянку. Хотели остаться там жить. По пути в Боровлянку заехали в Березово за Таней. А она не хотела ехать, хотела остаться. Мы говорим: "Нельзя, нельзя. Как ты будешь одна тут".
   Нам в Боровлянке дали дом, в котором раньше жила Лидина подруга. Сейчас никто там не жил. Мы его привели в порядок, отстроили. Продали всё, что у нас было, чтобы было на что жить.
   В Боровлянке мы прожили один год. Я обвенчалась и вышла замуж. Муж -то у меня был красивый. Один был на всю деревню. Пантелей Евдокимов. Когда мы регистрировались в Боровлянском сельсовете 23 ноября 1938 года я себе свою фамилию оставила. Хороший он был. Придёт, бывало, да скажет: "Сколько я хожу, а лучше тебя нет." Жили мы с ним 3 года и война началась. Его в армию взяли. Домой уже не вернулся...
   В Боровлянке к тому времени, когда мы туда приехали, был колхоз. Неспокойно там было. Председателем колхоза был зять нашей двоюродной сестры Веры, дяди Миколиной дочки. Он меня позвал однажды и говорит: "Уезжать вам надо. А то вдруг что-нибудь подожгут, да на вас скажут. А вас, как детей кулаков, посадят".
   Мы решили уехать. И поехали в Курган. Я-то с мужем в Кургане осталась, а Лидя взяла Таню и поехала к своему Алеше в Березники.
  
   2.4 В БЕРЕЗНИКАХ (1939-1946)
  
   В Березниках Алеше, Лидиному мужу, дали квартиру. Здесь у них родились Миша и Саша.
   В 1939 году Петю взяли в армию.
   Ваня закончил Березниковский медицинский техникум и проходил практику в Чусовой. В 1940 г. его взяли в армию. В 1941 г. он попал на фронт и воевал до Победы. Был под Москвой и Ленинградом, закончил войну в Германии. Был ранен.
   В войну я ездила в Березники к Лиде. Я уже работала на железной дороге и у меня был бесплатный билет.
   Таня у Лиди жила. Она поступила на работу парикмахером. Купила дорогие немецкие бритвы. Лидя рассказывала, как она их настропалит, настропалит о ремешок, к ней люди и идут. Заведующая выйдет. "Что вы сюда стоите, у нас к другим мастерам никого нет". "А мы только к Егоровой".
   Парикмахер - это было её призвание.
   В 1944 году Лидиного мужа взяли на фронт. К Лиде в Березники свекор и свекровка послали дочку Шуру, чтобы та привезла ее. А Лидя дала ребенка Володю, а сама не поехала. Володя-то у бабушки с дедушкой в Казахстане в деревне Макенка долго жил.
   В 1946 году Таня вышла замуж. У меня и теперь письмо её цело. Как она вышла замуж и написала: "Я теперь не Егорова Татьяна Алексеевна, а Герцен". Она в этом письме ещё спрашивала, пишет ли Алёша, Лидин муж? Мы ещё не знали, что он на фронте погиб.
   В этом же году Лидя с детьми Мишей и Сашей поехали к родителям мужа в Казахстан. Но Лидя до Кургана доехала и там осталась.
  
   2.5 В КУРГАНЕ (1939-1946)
  
   Уехав из Боровлянки, мы с мужем не поехали в Березники, а остались в Кургане. Сняли частную квартиру. Он работал на заводе токарем седьмого разряда. Хороший он был, Лидя знает.
   Но нас тянуло в деревню. Мы хотели уехать в Зверинку, да война помешала. Мужа взяли на фронт.
   Девочка у меня родилась в 1939 году. Только война началась, она умерла от кори. 2 года ей было...
   Я пошла работать на железную дорогу.
  
   Из трудовой книжки:
   "8.04.1942 г. Принята ремонтным рабочим 10 околотка 9-й дистанции пути южно-уральской ж.д. Стаж до поступления в 9 дистанцию 11 лет".
  
   Пути разбирать, рельсы менять, шпалы таскать - ох как трудно было. Ключ путевой, молоток большой, да лапа железная - вот и весь инструмент. Лапа тяжеленная, не поднимешь, а надо ещё ей костыли выдергивать.
   Я хорошо могла путевым ключом работать. Могла быстро рельс и разболтить и заболтить. Так у меня же неприятность случилась. Я путевой ключ потеряла. Ключ положила на шпалы, а один машинист незаметно взял. А это серьезное дело. Рельсы-то разобрать могут.
   Меня от работы отстранили. Но через пять дней снова допустили. Мастер Симонов сказал, что у него работать некому. Так я и осталась в дистанции. А ключ потом нашёлся...
   Поработала немного и думаю: "Нет, тут работа очень тяжёлая, надо что-то делать". И начала учить теорию. Я и раньше что-то знала, когда в Березниках стрелочницей работала. А тут ещё подучила.
   Выучила, как могла, и пошла в отдел кадров. Говорю:
   -Поставьте меня путеобходчиком.
   А мне говорят:
   -Так надо же экзамены сдавать.
   Отвечаю:
   - А я сдам.
   - Вы только недавно поступили на работу. Как это сдам?
  
   Как я тогда сдавала, до сих пор помню.
   Одела самую лучшую одежду и пошла на экзамен. Думаю, мне надо сдать непременно, а иначе что ж - снова рельсы таскать?
   Стою перед комиссией. Молодая, нарядная. Хорошая такая. Щеки румяные.
   Стали задавать вопросы. На легкие отвечаю, на сложные - путаюсь. Говорят: "Можете быть свободны".
   До дверей дошла, обернулась.
   - Разрешите, - говорю, - послушать, как ваши рабочие будут отвечать.
   Задают вопросы своим рабочим.
   - Сколько может стоять состав у красного с синей головкой на затяжном подъеме?
   Свои не отвечают.
   - А ну-ка пусть нам Егорова скажет.
   А путевой мастер Иван Астафьевич мне сверху два пальца показывает. Я говорю:
   - Две минуты. Ему нельзя дольше останавливаться, иначе на подъём не подняться.
   Они все как захлопают!
   Мы потом с мастером часто смеялись.
   - Ты ж, - говорит, - тогда не знала?
   Я говорю:
   - Нет, не знала.
   Это я потом наторела.
   Я, сынок, работала хорошо. Меня в дистанции ценили.
   Я ведь не пропускала ни собраний, ни учебу. Наизусть знала ответы на все экзаменационные вопросы. Нас же преподаватели учили. Но многие из рабочих на занятиях духу не знали. Не хотели учиться. А мне надо было. Если не успевала, ночью учила. А память у меня была хорошая. Как у Вани.
   Сдавала все экзамены только на отлично. Знала дорогу до единого болта, до последнего костыля. А если чего не знала, подойду к мастеру и спрошу. Я никогда не стеснялась спросить, чего не знала. А Иван Астафьевич - мастер, шибко это любил. Он мне всегда подсказывал.
   Не знаю, почему я так любила железную дорогу. Думаю, что у меня было призвание.
   Вначале мой участок был длиной 8 километров. Надо было каждый рельс простучать молотком и по звуку узнать, целый он или с трещиной. Посмотреть, надежно ли рельсы закреплены к шпалам, все ли костыли и болты на месте. А если найду повреждение, остановить поезд. А дорога длинная получалась. Восемь километров туда, да восемь обратно. Да от дома до работы три, да с работы до дома три. Больше двадцати километров за день нахаживала.
   Я пройду свои 8 километров и простучу каждый рельс своего участка, а обратно иду, перейду на соседний путь - другой участок, и его простучу. Мне интересно было. Дома после смены услышу паровозный гудок, и сразу узнаю, какой поезд идет.
   Помню, в ту зиму морозы под 45 градусов были. А у нас в дистанции авария за аварией. То здесь, то там рельс лопнет. Поезда сваливали, да сваливали. Рельсы-то плохие были, часто лопались.
   Послали на этот участок меня.
   Девятого января это было. Мороз был страшный. И никого кругом, ни души вокруг. Только иногда заяц через пути пробежит.
   Иду я по перегону и молюсь: "Господи, помоги мне! Господи, помоги мне!"
   Я всегда, когда одна шла, Богу молилась.
   Прошла километр, стучала по рельсам молотком, смотрела в зеркало, но ничего не обнаружила.
   Вспомнила, как шумели на оперативном собрании: "Надо Егорову послать. Она обнаружит". "Ну, - думаю, - если не обнаружу, грош мне цена". Слышу, уж поезд спускается. Мост-то большой знаешь? Поезд уж там стучит, я слышу.
   И тут я увидела! Трещина уже на головке рельса. Шейка уже лопнула, подошва тоже.
   На рельсы перед опасным местом сразу же выставила петарды. Руки околели, пока ставила. А рядом переезд с телефоном. Подбежала, сказала стрелочнице, чтобы позвонила в дистанцию, и бегу навстречу поезду с красным сигналом. Поезд встал. А я уж дальше бегу. Знаю, что за этим поездом сейчас другой пойдет. Выбегаю навстречу, встаю с красным сигналом, жду.
   А наши с дистанции уже едут...
   Мне тогда хорошую премию дали.
  
   Помню, иду по четвертому пути. Уж скоро кончится рабочий день. Стукнула по рельсу, слышу - дефектный. Прибегаю в будку, а рабочие лежат. "Сережа, - говорю бригадиру, - идите скорей, рельс лопнул, двенадцатый рисунок, менять надо". А они: "Иди, иди, куда шла". Менять-то рельсы не хотят. Бригада у него такая была, лентяи. Работать не любили. Я об этом мастеру не говорила, Бог с ними.
   Но я не могу около них стоять. Мне дальше идти надо, у меня график. Достаю книгу, пишу, на таком-то пути, такой-то рисунок. Бригадир расписывается. Я беру книгу с собой. А как же. Он же потом отопрется и всё. Скажет, ничего не знаю. Это ж серьезное дело. Так заведено было.
   Теперь, они открыли накладки, посмотрели, да и закрыли. Менять не стали. Конец рабочего дня был. А я иду снова по этому участку и снова этот дефектный рельс обнаружила...
   Старший мастер мне тогда сказал: "Егорова, ты из лучших лучшая".
   Потом в Челябинске было большое совещание. Дорожный мастер Симонов сказал про меня: "Если Егорова на перегоне, дистанция может спать спокойно".
   И все хлопали...
  
   Как я слышала? Да я и сама не знаю, сама удивляюсь. Только стукну по рельсу и мне всё ясно. У меня ведь и зрение и слух стопроцентными были. Это в нашем деле очень важно. Но дело не только в этом.
   Я же всегда хотела сделать лучше всех. Такой характер у меня. Мне надо, чтоб я была лучше всех.
   Изолированные деревянные накладки... Это трудно обнаружить. А я только стукну и всё ясно. Любила свою работу. И Бог мне помогал. Я ведь с Богом и жила и работала.
  
   Когда в тот раз поезд остановила, столько шуму было. И в дистанции решили по моему методу работать. Сам мастер набрал бригаду и они пошли простукивать рельсы. Но ничего не нашли. А я после них нашла.
  
   Приехали к нам как-то с соседней дистанции, из Шадринска мастера. У нас с ними соревнование было. Они ездили к нам, а мы к ним. Все они при амуниции, ручки на молоточках новые, обувь начищена, форма наглажена.
   Я люблю железнодорожную форму. Сейчас-то у меня её уже нет. Я её Тамарке-подруге отдала. И пальто, и костюм. Моя профессия называлась ведущей, мне было положено. А Тамарка в конторе работала, ей форму не давали.
   Идем мы по путям. Старший мастер мне тихонько говорит:
   - Егорова, смотри. Если они у нас дефекты обнаружат, грош нам цена.
   - Иван Астафьевич, - отвечаю, - не бойтесь, все проверено. Ничего не найдут.
   Иван Астафьевич Давыдов, царство ему небесное, тоже так любил эту железную дорогу...
   И тут один из приезжих мастеров остановился, дескать, усовик, остродефектное нарушение.
   Я говорю:
   - Нет. Здесь нарушения нет.
   Старший мастер стоит в стороне как на иголках, а я с ними спорю.
   - Да вы что, - говорю. - По какому рисунку трещина?
   - По десятому. Закрывайте путь, проверять будем.
   - Да никакого тут рисунка нет. Вы что это.
   А они уже накладки снимают.
   Сняли. Все наклонились, потом присели, смотрят. А там ничего нет. Никакой трещины.
   Они все так и отвалились. Смотрят, то на меня, то на мастера.
   - Это у вас такой пролазчик? (Я пролаживала пути).
   А Иван Астафьевич говорит:
   - Да, такой.
   - Ну что ж, тогда мы попросим её к нам приехать. Продолжим соревнование там.
   В Шадринск поехали мы трое: мастер Давыдов, я и ещё одна девушка.
   Прошли мы по путям, ничего не нашли.
   Идем по главному пути. А по нему принимают пассажирский поезд. Горит зеленый.
   Я стукнула по рельсу, говорю:
   - Здесь двенадцатый рисунок.
   Все сразу окружили меня.
   Я говорю:
   - Двенадцатый рисунок.
   А двенадцатый рисунок - это трещина между отверстиями в рельсах. В которые накладки ставятся. Десятый - это когда трещина меньше половины этого расстояния.
   Двенадцатый рисунок - это очень опасно. Часть рельса может отлететь.
   Давыдов говорит:
   - Егорова, надо усиленно смотреть. Дело серьезное.
   - Так, - говорю, - смотрю.
   А по этому пути скоро пассажирский пойдет. Я скорее:
   - Закройте путь. Сюда принимать поезд нельзя.
   А ихние-то мастера:
   - Это сюда Егорова приехала? Опять спорить будет?
   Я говорю:
   - Закрывайте путь. Пассажирский не принимайте. Если не закроете, я петарды буду ставить. Двенадцатый рисунок.
   Им деваться некуда. Никто ж на себя ответственность не возьмет отменить мое указание. А вдруг поезд с рельсов сойдет? Кто отвечать будет?
   Смотрят так зло на меня. Поезд остановили, народ собрали. Рельсы тащат. Менять же надо.
   Ну, Господи, что было тут...
   Но я же всю жизнь работала и свою работу хорошо знала.
   У меня как-то получалось все. Я с Богом работала.
  
   Ещё я на мосту повреждение обнаружила. Это ж какая бы авария была! Это ж мост. Серьезное дело.
   На этом участке мастер-пьяница был. Поначалу, как пролазчиком поставили, прихожу на работу, он ко мне.
   - Принеси, - говорит, - завтра деньги.
   Все рабочие ему давали. У всех просил. Он и мне:
   - Принеси завтра 5 рублей.
   А я говорю:
   - У нас нету.
   - Завтра принесешь 5 руб.
   На другой день подходит ко мне, спрашивает:
   - Деньги принесла?
   - Так нету у нас, - говорю, - нету.
   Я ему не давала. Да и как я дам. Лидя не работает. У нас дети, нам деньги нужны.
   Однажды после работы в 5 часов, уж домой собралась идти, по связи вызывают меня в дистанцию. Прихожу, там сидят рабочие. Начальник дистанции спрашивает:
   - Егорова, скажите, вы Чернецову давали деньги?
   Говорю:
   - Он у меня не спрашивал.
   Рабочие на меня как набросились:
   - Ишь какая. У всех спрашивал, а у неё нет?
   А я говорю:
   - Если он не спрашивал, что ж я скажу.
   Я не стала говорить, потому что так решила. Да это и грех - на человека говорить плохое. Зачем же я буду.
   А рабочие такие злые. На путях же работали. Тяжелая работа была, рельсы и шпалы таскать.
   А я стою перед ними. В железнодорожной форме. На поясе петарды. Все 12 штук. Петарды - они такие... железные коробочки с ножками, которыми рельсы обнимают. Поезд идет, они взрываются, машинист слышит и останавливает поезд. И молоток при мне, и рожок для сигналов. Я сигналы до сих пор помню. Один длинный - общая тревога, один длинный, два коротких - пожарная тревога.
   На меня рабочие немного злились. Дескать, эту Егорову не знают, куда и девать. Как собрание, так всё Егорова, да Егорова.
   А я ни с кем не спорила, не ругалась, делала свое дело. Подойду, поздороваюсь: "Здравствуйте". "Здравствуй, здравствуй. Садись, посиди". "Нет, - говорю. - Мне сидеть некогда, мне работать надо". Как же я буду с ними сидеть? Я здесь буду сидеть, а там, может быть, рельс лопнул.
   Начальник дистанции говорит:
   - Егорова, давайте лучше по совести. Скажите, вы давали ему деньги? Мы его сняли с работы. У него вычтем, вам отдадим.
   - Он у меня деньги не спрашивал.
  
   Когда кончилась война, к нам приехал сначала Петя. Помню, он по дистанции ходит, меня ищет в старенькой шинели. Как мы с Петей-то встретились, Господи!
   И Петя стал жить с нами в одной комнате.
   Потом приехал Ваня. Молодой, нарядный, в новом костюме, сапоги нашкалены. Ваня сделал большие палати. Так мы и жили. Кто на полу спал, кто на палатях, а я на сундуке за печкой. Так хорошо было...
   Вскоре Ваня поступил в Пермский медицинский институт и уехал в Пермь.
  
   2.6 В КУРГАНЕ (1946-1948)
  
   В 1946 году в Курган приехали Лидя с Мишей и Сашей. Её с детьми хотела взять свекровка. Лидя и поехала к ней в Казахстан. Но не доехала и остановилась в Кургане у меня.
   А у меня была квартира казенная. Мы вместе и жили в одной комнате. Помню, в этой квартире я всё Лидиного сына Сашу на ноге качала.
   Сюда же Лидя от бабушки привезла и Володю.
   Я на дистанции работала и по Лидиным карточкам получала там продукты. Сказала, что мы - одна семья.
   У нас корова была. Хорошая корова. Мы её тут купили. Миша, Лидин сын, шибко хорошо с ней водился. Гонял её пасти за семь километров. Сарай у нас был срубленный. Это недалеко отсюда, через пути.
   Потом Петя, Ваня и я денег дали и мы купили Лиде дом. В нём были комната и кухня.
   Но на этом месте стали строить завод "Россельмаш". И им дом наш помешал. Мы этот дом сюда и перенесли. Дядя мой родной - дядя Миколя с сыновьями переносили. Он тоже был на высылке, но выжил и приехал. Ему уж под 80 было, а он дома строил. Наберет мужиков, да орудует. Умный был.
   У него два сына было. Специалисты. Вон рамы-то они делали. И шифоньер.
   Когда дом Лидин переносили, у меня ведь авария случилась. Рельс лопнул и поезд свалили. В том месте перегона, где я должна была быть по графику, меня не было. Никого не спросила, ушла с работы. Меня ищут, а мы тут дом переносим...
   Пассажирский поезд 51-й "Алма-Ата - Свердловск" только прокатился, хвост показал, а товарный за ним и свалили. Если б пассажирский свалили, меня б посадили.
   Меня, бригадира и мастера повезли в Челябинск на разбор. Там у нас было управление дороги.
   Мы вошли в кабинет. Сидит Удлер, начальник.
   - Эта она? - спрашивает.
   Я хотела сесть, а он:
   - Егорова, встаньте!
   А мне мастер Лукин, ревизор наш, царство ему небесное, перед поездкой сказал: "Ты дефекты рельсов выучи назубок. Какая дефектная, какая остродефектная. Чтоб наизусть знала". А я ж итак всё назубок знала.
   Стали нас допрашивать. Удлер так строго говорит мастеру:
   - Расскажите, как Егорова у вас работает?
   - Егорова хорошо работает. Она у нас не только на своем участке обнаруживает дефекты, но и на соседних.
   - Что ж вы Егорову защищаете? Она ж аварию допустила, а вы её защищаете.
   - Нет, Егорова работает хорошо, это рельсы плохие.
   Ульрих говорит мне:
   - Вы ведь 51-й чуть не свалили.
   Потом подумал и говорит:
   - Ладно, идите работайте.
   И мы вышли. На улице все купили мороженное. И я купила. Никогда не забуду его вкус. Я ведь в жизни до этого мороженного не ела. Сам же знаешь, мы жили бедно. Лидя не работала, детей Лидиных поднимать надо было, одевать, обувать. Но мы хоть и бедно, но дружно жили. Любили друг друга.
  
   Время шло, ребятишки стали большие. В одной комнате уже тесно стало, ни одеться, ни раздеться. Надо было что-то делать. Тут Ваня-зять с Таней приехали и пошли мы с ним в дистанцию квартиру просить.
   Мне ведь хорошую квартиру давали. Ну, а как не дать. Я хорошо работала. Пошли с ним смотреть. Одна комната, кухня, благоустроенная, на третьем этаже. На улице Коли Мяготина. Ваня-зять говорил:
   - Бери, квартиру, бери!
   А Лидя заревела:
   - Ты уйдешь, а я как буду? Не работаю, трое детей.
   А как я Лидю брошу?
   Квартиру-то и не взяла.
   Но делать что-то надо. Мне шпалы давали, бесплатно. Хоть вагон бери. И начала я свой дом строить. Вот этот, в котором живу.
   Договорилась, 1800 рублей отдала, чтобы только собрать.
   Потолок Ваня-брат делал. А я дранкой обколачивала. Это я могу. Я потолки шить могу. Я сама всё обшила. А штукатурить я нанимала специалистов. Мы с Лидей только глину натоптали, всё приготовили.
   Однажды на моем участке на переезде случилась авария. Ночью это было. Ехал парень на грузовике, видимо, с вокзала. Он, наверное, выпил. Машина на рельсы наскочила да и заглохла. Оба пути перекрыла. А парень этот не знает, что и делать. А поезд вот-вот пойдет. Пассажирский. "Алма-Ата - Свердловск". А сразу за ним по другому пути - встречный Курганский.
   Я сразу кнопку нажала, красный включила и дежурному позвонила. А потом на путях петарды на рельсы выставила и побежала навстречу пассажирскому поезду с рожком и красным флажком.
   Поезда перед переездом и встали.
   Наши все приехали, вся дистанция.
   Если б я пути не оградила, два поезда разбились бы в прах.
  
   Мне за это Героя Соцтруда решили дать.
   Поехали мы в Челябинск. Там управление железной дороги было. Заходим в большой кабинет. За столом сидят четыре человека.
   - Анастасия Алексеевна! Мы вам присваиваем звание Героя Социалистического Труда. Вы его честно заработали. Сейчас напишете заявление о вступлении в партию, а затем мы вручим Вам орден Ленина и Золотую звезду Героя.
   А как же я Ленина возьму? Он же всех наших убил. Как же я к иконам встану, с Лениным-то?
   - Нет, - говорю. - Ленина взять не могу.
   - Почему?
   Я говорю:
   - Ленин моих родителей убил.
   Они аж привстали.
   - Да вы что говорите? Вы не поняли. Мы вам жизнь даем. Вам и вашим родным.
   Я говорю:
   - Нет, не могу я Ленина взять. Как же я к иконам встану? С Лениным-то? Я ж так в Бога верую.
   Они посмотрели друг на друга.
   - Ну что ж, Егорова, вы об этом пожалеете. Выйдите отсюда.
   Я вышла. Сижу у дверей. Выходит Борис, машинист, которому тоже Героя дали.
   - Тася, - говорит. - Ты что делаешь? Жизнь себе губишь!
   - Нет, Борис, - говорю, - я не могу Ленина взять. Как я к иконам встану?
   - Ты что, не понимаешь, что делаешь? Какие иконы?
   По Кургану нам только троим Героя давали. Двум машинистам, Борису Карпешу и Блинову. И мне.
  
   Я думала, это просто, Героя получить. А надо было в партию вступить и Ленина взять.
  
   После этого у меня всё колесом пошло.
   Сразу же позвонили начальнику железной дороги. И сказали, чтобы он Егорову из Кургана убрал. Начальник дистанции вызвал меня и сказал:
   - Из Кургана уезжай, куда хочешь.
   Что мне было делать? Хотела устроиться на завод, Лидя же не работает, а детей кормить надо. Пришла в отдел кадров. Говорю: 3
   - Можно на работу поступить?
   - Как фамилия, вы откуда?
   Я сказала.
   - Нам позвонили, сказали Егорову не принимать. Она враг народа.
   Как меня ещё тогда не посадили!
   Куда мне было деваться? Поехала я к Тане в Пыскор. Это было в июле 1948 года.
  
   2.7 В ПЫСКОРЕ (1948-1949)
  
   Таня мне писала: "Приезжай. У нас некому с ребенком водиться". Наняли няньку, Катей звали. А она обокрало их.
   Я ж с тобой водилась. Тебе полтора года было.
   Ваня-зять придёт в обед и скажет:
   - Коля, спать!
   Положит тебя в качалку и ремень повесит.
   Он в совхозе ветврачом работал, а Таня кассиром.
   Таня в обед домой приходила, но не всегда. А я тебя соберу, да мы и пойдем в контору. Тебя за ручку веду. Придём, Ваня там. Он наверху занимался, а Таня внизу. Контора-то была двухэтажная.
   Пойдем домой. Ты просишься на руки, я хочу взять, а Ваня: "Не надо. Ножками, Коля, ножками". Мы с ним идём, ведём тебя домой. Я с одной стороны, он с другой. Ну-у, мы хорошо с Ваней-зятем жили. Он меня уважал.
   А Таня уж дома ужин готовит.
   А дома вы-то спали в комнате, а я в кухне. А ты как проснешься, скок ко мне под одеяло. Это шибко я тебя жалела.
   Таня радуется, смеется. "Вас хоть привязывай".
   Я стряпаю, у вас же корова была, молока хоть залейся. А Даня, твой друг, придёт: "Булю, булю". Я ему даю булку. И нарочно говорю:
   - Данечька, иди сюда.
   А ты:
   - Даня, не тронь тётю. Тётя Колина. Тётя Колю любит.
   Господи... Я ведь это хорошо помню...
   Мы хорошо жили с Таней. Я уже не горевала ни о чем. Разговариваем с ней, смеемся, стираем, готовим.
   Вот там я и прожила это время. Мне ж деваться некуда было.
   А через некоторое время получаю письмо через Лидю. От Симонова, мастера нашего. Пишет, приезжай, будешь работать. А без меня как они будут? Я такой специалист была. Я не хвалюсь. Господь знает. Я по рельсу только стукну и не надо пять человек. Как авария, так меня сразу ищут.
   А Таня не хотела, чтоб я уезжала. Мы вместе шибко хорошо жили.
  
   2.8 В КУРГАНЕ (1949-1969)
  
   Пока я в Пыскоре жила, у Лиди карточки на продукты отобрали. Раз я на дистанции не работаю, какие могут быль карточки. Если бы не Петя, тяжело бы пришлось.
   Петя нам много помогал. Он 11 лет у нас жил. В этой хатке, где Лидя жила. Он болел. У него сердце было больное и печень. Он от сердца умер. И отец сердцем болел, и Таня с сердцем, и у Вани сердце больное...
   Я об Тане 12 лет ревела, потом об Пете.
  
   На работе стала работать усиленно. Стараюсь, как могу. Однажды рельс лопнул, я петарды поставила, на правой стороне две штуки, на левой - одну между ними. Отошла на 20 метров, как положено, стою с красным флажком. Поезд остановила. И начальник идет. Он не хотел меня на работе оставлять. Помню, как говорил: "Егорову из Кургана убрать. Она - враг народа". Знать надо, какие родители у меня были! А он: "Враг народа".
   "Здравствуйте", - говорит. Я отвечаю: "Здравствуйте". А поезд стоит. "Как положение?" Я говорю: "Рельс лопнул, ехать нельзя". Он посмотрел, действительно рельс лопнул.
   Я когда встречаю поезд, смотрю на колёса, а не на машиниста. А ехал Блинов, машинист-герой. Он высунулся из окна, склонился над начальником и говорит: "Ох уж эта девка и вредная. Остановит поезд и ни с места". Начальник ничего не ответил. А машинист: "Скажи нам девка, нам можно ехать или нет?"
   Говорю: "5 километров в час можете тянуть". Я же понимаю, какая трещина. 5 километров в час - это что бы в любой момент можно было поезд остановить. Так в правилах написано.
   Мне за этот случай начальник 200 рублей дал. А это же большие деньги были.
   Привезли мне из Челябинска уголь, а он плохой, не горит. Я приду вечером поздно, дома холодно. Печку растоплю, а угль не горит, она не греет. На чуть теплую печку навалюсь, задремлю и до утра так в полушубке и просижу. Встану и опять на работу иду не снимая шубы. Я же должна быть на работе вовремя. У меня же график. А как же. Тех, кто мотается, опаздывает, таких там не надо.
   У меня работа была ответственная. Неужели... А если поезд свалим?
  
   Из трудовой книжки:
   "26.03.1949 г. Принята на работу проходчиком на 10 околоток 9-й дистанции пути.
   16.10.1961 г. Переведена дежурной по переезду.
   16.04.1969 г. Уволена с работы (на пенсию)".
  
   Я на железной дороге 30 лет отработала. Чего только за это время не было. Последние 8 лет работала на переезде.
   Никогда не прощу себе, что ушла работать на переезд. Я на дежурных смотрела, думала, сидят, ничего не делают. А на переезде очень трудно и очень опасно. Мне начальник говорил: "Егорова, будете жалеть. Вы хорошо работаете, работайте ещё, дежурной поработать ещё успеете". А я приду на переезд, смотрю, они сидят. Думаю, неплохо совсем. А когда пришла, поняла, что там сидеть некогда. О-о-о... Тут же нельзя сидеть в будке даже зимой. Должен стоять как часовой.
   Я так жалела, что ушла. На той работе меня так ценили, так любили. Но обратно уже не пошла.
   На перегоне - это же очень ответственная работа. В моей смене человека зарезали. Пьяный шёл по путям. Я подала сигнал, но машинист не смог поезд остановить. У поезда же тормозной путь больше километра. Пьяный упал между рельсами за переездом. Разбор был, меня вызвали...
  
   Я ведь много лет народным заседателем была. Двадцать лет в суд ходила.
   Помню, пришла первый раз на заседание. Кроме меня еще двое заседателей.
   Во время перерыва судья собрал нас и говорит: "Сколько дадим?" А те двое: "Как вы скажете". Я думаю, как это "как вы скажете?" А для чего ж здесь мы? Если "как вы скажете", так нечего и ходить сюда.
   Думаю, надо мне что-то делать. Для чего ж я тут сижу?
   Разбираем мы одно дело. Вышел мужчина, шапку снял, поклонился. Восемь детей у него. Кормить их надо, деньги нужны. Ходил по деревням, плотничал. Деньги зарабатывал. "Приезжаю, - говорит, домой. - А жена с другим за печкой. Ну, я их поленом и огрел и жене ногу сломал". Жена и подала в суд на него. Чтобы его из Кургана выселить. И дети это подписали. Вот мы его и судим.
   Судья с женой согласился, спрашивает, вопросы есть?
   Я говорю: "У меня есть".
   Спрашиваю жену:
   - Скажите, вы работали когда-нибудь?
   - Нет.
   - А что ж, - говорю, - вы мужа тогда гоните? Ведь у вас восемь детей. Кто кормить их будет?
   Пошли на перерыв. Судья звонит домой жене. Говорит:
   - Ты почему на обед не приходила?
   А я тут рядом сижу. Не знаю, что она ответила. Но он как дал по телефону. Телефон даже отскочил.
   Я ему и говорю:
   - Виктор Васильевич, вам не нравится, что жена не пришла на обед. А у человека получилось, что он жену с другим застал. Какого ему было?
   - Алексеевна, я понимаю. Вы правы.
   Ну, теперь надо решать, сколько дать тому парню, что ногу жене сломал.
   Судья и спрашивает:
   - Ну, Алексеевна, сколько мы ему дадим? Как вы считаете?
   - Мое мнение, ничего не давать. Неужели, - говорю, - человека будем из Кургана выселять? А восемь детей кто кормить будет? Кто их будет воспитывать?
   Судья говорит:
   - Правильно. Мы ему дадим условно.
   Судили мы девочку 18 лет. Она что делала, эта девка. Был праздничный вечер в клубе. Так она вещи из раздевалки в окошко выкидывала, а подруга принимала. А их поймали. Прокурор требовал дать 5 лет. Мы пошли на совещание. Судья говорит:
   - Алексеевна, как вы думаете, сколько мы должны дать ей? Мы должны учитывать мнение прокурора.
   - Нет, - говорю, - Виктор Васильевич. Мы сами должны решать. Для этого, - говорю, - нас и выбирали.
   - Ну так сколько вы думаете ей дать?
   - Думаю, что мы должны дать ей год.
   - Но прокурор просит пять.
   - Она ж, - говорю, - ещё совсем молодая. Если она ещё что-то сделает, ей и без нас дадут.
   И на суде ей только год дали.
  
   Однажды на работе собрали собрание. И народ выступил против меня. Дескать, почему только она одна ходит в суд? Избрали другую женщину. А судья звонит в нашу дистанцию, говорит, нам эту женщину не надо. Где Егорова? Как хотите, давайте её обратно. Собрание собрали и меня восстановили заседателем.
   Я слышала, как старший судья Агашин сказал по телефону: "Егорова? Это сильный заседатель".
   Он ещё в газете про меня писал: "Вот какой у меня заседатель".
   2.9 В КУРГАНЕ (1969-1999)
  
   Когда я вышла на пенсию, мне предложили работать на подмене тех, кто в отпуск уходит. Но один наш ревизор, Лукин, сказал мне:
   - Не вздумай выходить. Ты можешь в один день потерять всё. А вдруг случится авария? Зачем тебе это нужно? Отработала честно, отдыхай на пенсии.
   И я не пошла.
   Ещё меня звали учить молодежь. Мастеров то уже старых не было. Все умерли. Но я сказала:
   - Нет. Поработала, надо и отдохнуть.
   И вот с 1969 года я на пенсии.
  
   В семидесятых годах, когда с продуктами плохо было, я посылала Лизе в Березники посылки. Консервы. В основном тушенку. Нам на работе давали.
   Соберу посылочку, заколочу и несу на почту. А зимой на саночках везу. В восемь утра я уже на почте. Меня там все знали. Я и Ване-брату в Пермь посылала.
   А Анне Ивановне, твоей бабушке, в Березники послала только две посылки. Я приехала в Березники, а она говорила:
   - А ещё нельзя?
   А я говорю:
   - Нет, Анна Ивановна. Больше нет возможности.
   Потому что нам перестали давать консервы.
  
   Я получаю недавно (1998 г.) 700 рублей. Помогает ли дистанция? Раньше мне они деньги давали. Кроме пенсии, как пособие. Не мне одной. В дистанции таких человек пять. А сейчас денег нет, так дают продуктами. Колбасу, масло постное. Мне ничего не надо, я ребятам Лидиным всё отдаю.
   Или вот дрова мне с дистанции привезли.
   Когда их у ворот вывалили, я стала их в сарай таскать. Но мне уже тяжело. Позвала парня соседского. Парень-то пришёл. Я говорю:
   - Сколько ты возьмешь, чтобы мне дрова сюда подтащить?
   - 20 тысяч.
   Это двадцать рублей по нынешнему.
   - Ладно.
   Мы с ним хорошо поработали. Он таскает, я кладу. Закончили. Дала ему 20 рублей. Он говорит, дай мне бутылку водки. Я говорю:
   - На.
   Он говорит:
   - Дай мне другую.
   Я говорю:
   - Так на что тебе другая?
   - Как на что? Мне одной мало. Дай мне ещё.
   Я взяла три бутылки, ему и отдала.
   Теперь, он приходит, сядет и никак не уходит. От него не отобъёшся. Всё равно отдам на бутылку, только уходи ты отсюда. Они мне уже 200 рублей должны.
   Теперь у меня вина нету. Я десять бутылок кагору покупала. Не сразу конечно. Теперь одна бутылка осталась. Её трогать нельзя. Девять я уже отнесла. В церькву. На причастие. Батюшке ж надо.
   Тамарке тоже много всего отдала. Она придёт и просит всё. Вот что-нибудь, да попросит. Вот дай мне вот это. Ну дай мне вот это. Её не убедишь.
   Ну неужели я стала брать бы. У нас же этого нет. Мы чужого не возьмем. Это грех. Мы, видишь, Бога боимся.
  
   Я по Евангелие живу. Написано там, тебе делают плохо, а ты делай хорошо. Поэтому я и деньги даю всем, и возврата не жду. Потому что Господь говорит: "А какая тебе польза, если ты в долг даешь, да берешь обратно? Не бери".
   Ваня-брат как узнал, так расстраивается. "Зачем ты деньги отдаешь? Тебе ведь никто не даёт. Сама бьёшься как рыба об лед".
   Я пенсию получаю, дрова купленные. Мне пока ничего не надо.
  
   Я говорю Тамарке, надо же получить деньги.
   - А мы получили.
   Я говорю:
   - Куда вы деньги девали?
   - Мы пропили.
   Я говорю:
   - Так же нельзя делать.
   А они говорят:
   - Только ты одна в мире не пьешь.
   - Не одна я, - говорю. - Многие не пьют.
   - Ну-у... Все пьют.
   Ну и пейте на здоровье. Это же непростительный грех.
   Она с 11 года рождения. Лучше меня выглядит. У ней и зрение хорошее, глаза красивые. Пьёт конечно. Да кто её знает. Сейчас вот денег нет, так не пьёт.
   У нас не пили. У нас это грехом считалось. Да это и правильно.
   Выпить можно, но... Пишет в Евангелие апостол Павел, пишет Тимофею: "Пей воды, пей вино. Но только для здоровья". В Евангелие написано.
  
   Мы всю жизнь с Лидей жили. Лидя с 10-го, а я с 14-го года рождения. Лидя не знала, что такое болезнь, она не знала, что такое больница. Так никто не прожил, как мы прожили. Ну-у... Мы хорошо прожили. Мы Таню жалеем. О-о-о! Они с Ваней-зятем к нам часто приезжали. Ваня-зять нас понимал. Но-о-о. Говорю ему:
   - Лизу ты больше любишь, чем Колю.
   А он:
   - Я Колю, как мальчика, а Лизу, как девочку.
   Царство ему небесное.
   Я каждый день вспоминаю их. Я каждый день молюсь за них. Ну-у, как же.
   Ох, сколько мы пережили. О-о-о! Я только не знаю, как это я живу ещё. Я все об этом думаю. И сколько я пережила со всеми и всюду...
   В Евангелие написано: "Жить надо и жизнью дорожить надо".
  
   Я тем довольна, что сама все делаю. Я так рада.
   Прошлый год у меня картошки много было. Я всю выкопала, высушила, в голбец стаскала. Землю вскопала. Миша с Зиной пришли. Говорят:
   - Ты, поди, нанимала кого копать?
   - Чего ради, - отвечаю. - Я ещё вчера выкопала.
   Я люблю делать всё сама. Чтоб мне никто не помогал.
  
   Я в три часа встаю. Я люблю вставать рано. Одна, никого нет. Я помолюсь Господу сначала за мертвых, потом за живых. Помолюсь и мне хорошо. А уж после делаю всё. Время есть.
   У меня с церквой дело сейчас плохо. Я в неё ходить не могу. Надо идти через мост, а там вода. А нужно ещё на автобус попасть, а они редко ходят. Я не пошла, так матушка пришла. Говорит:
   - Я что скажу батюшке? Почему вы не идёте?
   Я пришла, меня сам батюшка встретил.
   - В чем дело? Почему вы ходить не стали? Может болеете?
   Я же на храм Божий деньги даю. Неужели я не в церкву, а пьяницам отдавать буду?
   Я смотрю, в церкви все половики Лидины. Она ткала и всем раздавала.
   У нас такая идея - нам радовать людей надо, мы это любим.
   Не делай людям зла, написано в Евангелие. Живи честно. И помни Бога. Помни, что Господь есть. Господь говорит: "Любите друг друга, любите друг друга". В Евангелие написано. Я Евангелие наизусть знаю.
  
   Коля, я так рада, что ты приехал...
  
   1996, 1998, 2001 гг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
   22
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"