Колдуна Джонас заметил сразу. Во-первых, потому что он был рыжим - единственным рыжим на всё племя. Во-вторых, потому что колдун двигался бесшумно, словно полз по-змеиному - а Джонаса такие типы настораживали. А в-третьих - потому что при виде колдуна Клайв тихо присвистнул, а Марко что-то невнятно пробормотал на своём родном языке и пальцы его задрожали, будто от страха.
"Как девку увидели, ей-богу" - лениво подумал Джонас, снова переводя взгляд с товарищей на рыжего.
Он шёл медленно, не глядя, куда идёт - его глаза были закрыты. Волосы в свете огня сами казались, огненными - длинные, почти до пояса, не перевитые кожаным шнурком и не украшенные перьями.
"Он же сейчас в костёр шагнёт, блаженный чёртов!.." - Джонас дёрнулся было - встать, остановить... Но колдун замер в двух шагах от костра. Открыл глаза и улыбнулся.
- Чужаки?
Голос у него был ломкий, непривычно резкий - Джонас привык к певучести здешнего наречия. Всё племя притихло, будто ожидая ещё каких-то слов, но колдун молчал. Тогда кто-то тихо произнёс:
- Не чужаки, колдун. Гости. Из-за холодной большой воды.
"Северное море" - привычно про себя перевёл Джонас. Местные племена с готовностью перенимали северные понятия, но упорно отказывались изменять некоторые слова, которые считали священными. Море для них было богом - и короткое слово "море" богу не подходило.
- Много у нас гостей в последнее время.
- Сейчас скажет, что мы богам неугодны... Знаю я этих колдунов, у них насчёт чужаков паранойя. - прошептал Клайв на ухо Джонасу, не особо, впрочем, таясь - языка туземцы не знали, не считая отдельных слов.
- Заткнись. - шикнул на него Джонас. В праздничную ночь оружия ни у кого нет - даже, если колдуну чужаки и не по нраву, с судом и казнью он подождёт до утра. Вот утром и посмотрим.
- Мы не гоним их. Закон гостеприимства, Иншалаатлин, - не забывай.
Голос вождя успокоил Джонаса - он знал, что вождю они сумели понравиться. Бумага и стальные ножи ценятся везде, а вот делают их только на севере.
Колдун повернулся к вождю, поклонился ему, но не до земли, как низший, а как равный - равному.
- Важная птица. - пробормотал Джонас.
Колдун вздрогнул и повернулся к нему. Под пристальным взглядом его светлых серых глаз Джонасу захотелось отодвинуться в тень. Колдун замер, застыли блики на его золотом оплечье и браслетах. Потом он снова повернулся к вождю.
Джонас сглотнул и отсел подальше от костра.
- Я помню о законе. И я не против чужаков... гостей. Ведь сегодня ночь цветов.
"Будь благословенна ночь цветов..." - за три года скитаний по огромному Югу Джонас узнал много причудливых поверий и обычаев. И он знал, что в ночь цветов, - праздник любви и мира, - неприязнь колдуна не страшна. Даже такому чужаку, как Джонас.
- К чертям эти цветы, я сейчас обед назад верну... - пробормотал кто-то сбоку от Джонаса.
Да, цветы были везде - только что срезанные, они истекали клейким соком, колыхались от слабого ветра и пахли. От их сладковато-гнилого запаха кружилась голова. Один парень из отряда Джонаса уже ушёл в шатёр, пожаловавшись на тошноту. Джонас его понимал. Но он должен был остаться.
"Уйду - вождь оскорбится. Как ночь мира закончится, он мне это припомнит... "
И Джонас сидел у костра, тупо смотрел в пламя, пил перебродивший сок местной лианы, когда мальчишка-слуга подносил миску...
Потом ему стало совсем паршиво и он поднялся, собираясь извиниться перед вождём и пойти ополоснуться в озере.
А потом колдун начал танцевать. И Джонас остался. Потому что так не танцевал никто.
Рыжий колдун, невысокий, костлявый, в золотом оплечье, которое на нём болталось, как чужое, стал ягуаром. Он стелился по земле, замирал, набрасывался на невидимую добычу, полосовал её когтями, - или отпускал, - и всё было в его власти.
А потом он был змеёй - извивался, поднимался на цыпочки почти в самом пламени, и волосы его от жара развевались клобуком. А глаза были жёлтыми и зрачки темнели вертикальными щёлками.
А потом он был оленем. И обезьяной. И яркой птицей, названия которой Джонас не знал.
И вдруг, сделав резкое движение руками - зазвенели браслеты, заплясали блики на земле - колдун скинул звериную шкуру в огонь, - почти видно было, как вспыхнула шерсть и перья. Колдун ступил в пламя. Он стоял на углях, но огонь его не обжигал. Его волосы словно сливались с пламенем, окружая колдуна светящимся ореолом.
И тут Джонас понял, что проклятая туземная выпивка и цветочная вонь сделали своё дело. Он явно сходил с ума. Потому что, глядя на колдуна, который медленно оседал в костёр, словно угасая, скрываясь под пеплом, он чувствовал что-то странное. Что-то, что явно не было страхом.
"Ах ты, пропасть!.. Надо же было так ужраться!"
Раздался тихий гул - кто-то из слуг вождя ударил в барабан. Джонас знал, что сейчас будут ещё шесть ударов - ночь окончилась. И верно, на востоке уже можно было различить светлую полосу.
"Он почти всю ночь танцевал... То-то меня так повело..."
Вождя тяжело поднялся с плетёного трона. Поднял ладонь - барабаны стихли. Бросил в затухающий костёр ветку с тремя белыми цветками:
- Ночь цветов окончена. Идите и сохраните мир в своём сердце до следующей Ночи. Мир и любовь.
Такой же белый цветок вождь воткнул в волосы рыжего колдуна, за левое ухо. И поклонился ему - так, что перья, которыми были украшены волосы вождя, коснулись земли. Колдун на поклон не ответил.
Когда вождь направился к своему шатру, колдун повернулся к Джонасу. Подошёл к нему. И спросил:
- Почему ты назвал меня птицей?
- Что? - Джонас помотал головой, думая, не забыл ли он по пьяни туземное наречие.
- Ты сказал, что я - большая... нет... сильная... нет?.. птица. На вашем языке, но я его немного понимаю.
- А, важная птица. Это... Большой человек. Ну, который много значит. - Джонас помахал руками в воздухе.
- Я для тебя много значу? - взгляд серых глаз колдуна опять погнал мурашки по спине Джонаса.
- Н-ну... Я так понял, ты много значишь для вождя. И сказал своим друзьям, что ты в племени - большой человек. Не должен был?
- Я большой человек только в эту ночь. Я бужу пламя, как любовь, и тушу пламя, как мир.
- Тебя считают красивым там, где ты живёшь? - настойчиво повторил колдун. Джонас пожал плечами:
- У нас все считают по-разному.
- Те, кто тебя любит?
- Да кто меня любит... Дура эта кузина, что ли... - фыркнул Джонас. Спохватился - он сказал это не на южном наречии, колдун не поймёт...
Но он понял.
- Вот почему ты всю ночь как чёрный камень. В ночь любви нельзя быть нелюбимым.
- Да она прошла уже... - Джонас осёкся, когда пальцы рыжего колдуна погладили его шею, скользнули к ключице.
- Утро - та же ночь.
"И вовсе у него не серые глаза, а тёмные..." - подумал Джонас, отчаянно пытаясь прийти в себя. Но от ласковых прикосновений горела кожа, сердце билось сильнее, шумело в пьяной голове...
И Джонасу уже было плевать, что их могут увидеть, и что парни его засмеют, и что вождю такое тоже очень даже может не понравиться... И что он вообще-то нормальный мужик, тоже было плевать.
"Завтра буду стыдиться" - подумал Джонас и думать перестал. А вместо этого потянул колдуна в свою палатку - благо была она в двух шагах от костра.
Утром Джонасу не было стыдно. Потому что утром Джонас ничего не помнил. В памяти было какое-то мутное серое пятно. Одно радовало - от южной отравы не было похмелья. Под рукой ровно дышало что-то живое и тёплое.
"И когда я там девку прихватил...Силён..."
Покосившись краем глаза на девушку, Джонас увидел рыжие волосы, закрывающие лицо, костлявое плечо, - на нём татуировка, ломаные линии, - и абсолютно плоскую грудь.
В следующее мгновение Джонас вспомнил.
А потом ему было стыдно. Ему было муторно, и похмелье словно проснулось, и перед глазами скакали красные пятна, и очень хотелось, чтобы прошлой ночи не было.
- Проснулся?
- Лучше бы не просыпался. - ответил Джонас, отодвигаясь от колдуна. Колдун улыбнулся:
- За то, что я вчера... чёрт, как на вашем... много выпил дурманной воды и... так себя вёл.
Иншал покачал головой:
- Дурман здесь ни при чём. Тебе нужна была любовь, я тебе её дал. Всё равно, что накормить голодного.
"Хорошо я вчера наелся... любви, то есть..." - Джонас потёр виски. Иншал внимательно посмотрел на него. Протянул руку.
- Лапы убери! - неожиданно даже для самого себя рявкнул Джонас. Но Иншал не обиделся и руки не убрал:
- У тебя боль в голове. Подожди, я её уберу.
Джонас смирился и несколько минут терпел осторожные касания подушечек пальцев за ушами и на шее. А потом с удивлением почувствовал, что боль уходит.
- Спасибо.
- Меня поэтому колдуном называют. Я боль могу отзывать.
"А ведь точно - Иншалаатлин, Рыжий Колдун. А я, выходит, его назвал просто Рыжий... Хорошо хоть, он не обиделся. Хотя после этой ночи - кому на кого обижаться..."
Иншал поднялся на ноги, нагнулся, подхватил оплечье - Джонас не помнил, сам колдун его снял, или он сорвал... в порыве страсти... Тьфу ты чёрт...
Подошёл к выходу из палатки, обернулся:
- Иди к своим. И не думай о ночи, днём о ночах не думают.
Джонас натянул брюки и поплёлся к озеру - освежить мысли.
"Не думай о ночи"
Не думать не получалось. Джонас со стыдом вспомнил, что женщин у него не было уже почти год. И вспоминать, кроме горячего тела колдуна, льнущего к нему, было особо нечего. Подошёл бы образ единственной возлюбленной, которая ждёт, верит... всё такое. Но возлюбленной у Джонаса не было - правду вчера сказал, хоть и по пьяни. И от этого ещё тяжелее было не думать о танце в огне, о тёмных глазах, о пальцах, которые словно его сердце сжали и отпустили.
Вечером Джонас пил. Закрылся в палатке и глушил стаканами виски - с этой туземной дрянью он больше никогда в жизни не свяжется, доигрался уже... Пил и пытался думать о девках.
А потом пришёл Иншал.
Зашёл в палатку, сел рядом с Джонасом. Посмотрел на него, на стакан в его руке.
- Уходи, а? - тоскливо попросил Джонас.
Иншал покачал головой.
- Ну я же пьяный... Да у меня, чёрт побери, по пьяни и не получится ничего! - мелькнула спасительная мысль.
Иншал взял его за руку, провёл чуткими пальцами по запястью. Джонас с отчаянием понял - всё получится. И он хочет, чтобы получилось.
- А, чтоб тебя... - вздохнул он, отодвигая бутылку в сторону.
Иншал лёг на гладкую циновку, откинул волосы с лица и шеи. Глаза его были тёмными, почти чёрными.
Джонас провёл рукой по его оплечью, находя хитро спрятанный в золотых завитушках замок.
Джонас был в этом племени почти месяц. Изучил его, как родной дом, извёл несколько тетрадей на погребальные и свадебные песни, на молитвы и присказки.
Иншала он тоже знал. Знал его походку, знал жесты, знал каждое движение танца - колдун танцевал для него, неохотно, но танцевал, ночью, на потухших углях.
Знал голос и взгляд. И знал, что глаза Иншала бывают светлыми, когда он зол, - и тёмными, когда он смотрит на Джонаса ночью.
А ночей у них было много, и ни одной - спокойной. Джонас уже не думал о стыде и не считался со мнением отряда. О девках тоже не думал.
"Девки все нормальные дома остались. А Иншал - здесь. И искать не надо..."
Один раз Джонас не выдержал и спросил у колдуна:
- А у вас тут это нормально - когда мужчина с мужчиной?..
- У нас нормально, когда обоим нравится. - ответил Иншал, смешно картавя на слове "нормально". Язык Джонаса он учил быстро, но разговаривать на нём не любил.
- И правильно. - усмехнулся Джонас, рассеянно наматывая прядь рыжих волос на палец. Иншал и сам не знал, в кого он такой рыжий. Вождь считал, что это дар богов, мать Иншала - что его отец был в родстве с ягуарами. Джонас начал было что-то говорить про рецессивные гены, но в глазах колдуна был такой свящённый ужас, что пришлось умолкнуть.
Месяц прошёл. Парни из отряда совсем извелись, пугая одних и тех же мартышек и третью неделю пытаясь поймать одного и того же хитрого тапира. Вождь пока гостей не гнал, но начал намекать, что и его божественное терпение не вечно, а законы гостеприимства можно и изменить.
- Иншал, я уезжаю.
Колдун приподнял голову, лениво поинтересовался:
- Надолго?
- Навсегда, Иншал. Мне пора домой.
- Тебе жалко меня оставлять?
Джонас подумал. Признался:
- Жалко.
- Так возьми меня с собой.
- Не могу.
- Почему? Ведь берут же женщин юга на север. Многие берут, я знаю.
- Так то - женщины... Они их любят. И всё такое...
- А ты меня не любишь?
Этого вопроса Джонас боялся весь месяц. Боялся, потому что уж недели две, как знал ответ.
- Люблю, Иншал.
- А почему не можешь взять на север?
- Потому что ты... Ну, ты не женщина, Иншал. Мужчина должен быть с женщиной.
- Это у зверей так. Мы же не звери, мы богами созданы.
- Ну пусть я - зверь! Не могу я тебя взять с собой. Это ненормально.
В первый раз Джонас увидел, как тёмные глаза светлеют, выцветая до льдисто-серого:
- Значит, вы любите тело. А любить надо душу... Джонас.
- Да нет... Просто... Если я буду любить мужскую душу, меня на севере не поймут.
- На севере тебе нужно женское тело? Женщина, как ягуар, - сильная? Или, как змея, - мудрая? Я был для тебя и змеёй и ягуаром. Моя душа может быть душой женщины, я бы её тебе отдал, как цветок вождю в Ночь Цветов... А ты - как зверь. Иди к своим зверям, плоди зверёнышей! - Иншал отвернулся. Джонас видел, как дрожат его плечи. Колдун что-то распевно пробормотал, Джонас узнал начало обращения к богам. Потом обернулся и снова прошипел:
- Иди к зверям, плоди зверёнышей.
Джонас вышел из палатки. Ночь была прохладная, тихая.
"Пойти что ли к озеру?.."
Но Джонаса потянуло в джунгли. И он обошёл палатки, шатёр вождя, прошёл мимо дремлющей стражи и шагнул в темноту между стволами двух высоких деревьев.
Джунгли были полны шумов и запахов. Сначала Джонас ничего не видел, но потом его зрение стало острее. Нюх тоже обострился - никогда ещё палая листва, опадающие цветы, гниющие обломки потерянных охотниками копий не пахли так сильно.
Джонас побежал. Он бежал всё дальше, вглубь леса, не чувствуя ничего кроме свободы.
А потом в его сознании раздался голос Иншала:
Иди к дверям, плоди зверёнышей!
"Ничего... Я его обидел, он мне и высказал... Скоро уеду и забуду..." - Джонас чихнул, потёр нос пальцем и побежал дальше.
Иди к зверям, плоди зверёнышей!
Всё дальше в лес, все больше ощущений, всё меньше чувств.
Иди к зверям, плоди зверёнышей!
"Он же колдун..."
Иди к зверям!
Джонас остановился. Бока его вздымались, язык вываливался из пасти. Он испуганно щурил жёлтые глаза.
"Проклятый колдун! Тварь! Р-р-рыжая тварь!"
Зверь!
"Р-разорву!"
Но стоянка племени была далеко, и даже Джонас с его нюхом не мог её найти.
Отряд собирал палатки и осторожно упаковывал хрупкие гербарии.
- А где Джонас?
Неизвестно, кто первым спросил, но все заговорили разом. Никто Джонаса не видел с прошлого вечера - а уходить без него нельзя.
И неизвестно, кто первым подумал о рыжем колдуне, но его нашли. Он сидел перед большим чёрным камнем, на котором был грубо выцарапан ягуар. И жёг травы.
- Где Джонас? - резко спросил Клайв, тряхнул колдуна за плечо.
- А ты не знаешь, гость с севера?
- Хватит ломать комедию, шаман чёртов! Где Джонас?
Колдун покачал головой:
- Не знаю. Леса большие, ягуаров много. Какой из них Джонас - это ещё поискать...
- Совсем свихнулся колдун... - пробормотал Клайв, - пошли отсюда!
- Был зверем, зверем и стал! И не дурман-воду, а кровь теперь лакать будет... Со зверями ложиться каждую ночь, и вставать со зверями!
Колдун схватил Клайва за рукав. Лицо его было искажено, глаза блестели безумием:
- Душа его звериная нашла себе звериное тело! Я убью его на охоте, и рад буду! Рад! Все вы - северные звери!
Клайв оттолкнул колдуна, но он снова кинулся к северянам. Занёс руку - то ли в жесте проклятия, то ли просто для удара...
Выстрел был тихим, словно на винтовке Марко был глушитель.
Колдун начал медленно заваливаться на землю.
- Пойдём отсюда, пока всё племя не сбежалось. - Клайв подтолкнул Марко и остальных.
Колдун хрипел и царапал ногтями горло, словно ему не хватало воздуха. Потом затих. Струйка крови стекла по его груди, затерялась в прядях рыжих волос.
Где-то в джунглях ягуар на миг оторвался от дымящегося мяса жертвы. Принюхался. Рыкнул. И снова принялся за еду.