В одной Он искал сочувствия и понимания. В другой - удовлетворения собственных амбиций. Та, у которой искал сочувствия - была как-то ближе и доступнее. И даже не отказывалась понимать. Но только чтобы без той, второй. Вторая её на самом деле не интересовала. Просто казался странным Он - ищешь ты моего участия в твоей жизни - хорошо, я согласна. Но если тебя волнуют попранные амбиции - без меня. Той, второй вовсе ничего не было нужно. Видимо, Его это и возбуждало. Сначала сочувствующую такой поворот удивлял и где-то задевал. Потом стал раздражать. Потом она махнула на это рукой и плюнула.
У Него же явно происходили какие-то необратимые сдвиги в мозгах. Здесь - было тепло и понимание, там - арктический холод и невнятные юношеские воспоминания. Но как же так, дёргался Он - этот холод его отверг и тем же и притягивал. Он упивался собственными страданиями, временами впадая в чёрную меланхолию, задаваясь вопросом о смысле жизни, растравляя себя памятью последней встречи и последнего письма, орошая горючими слезами грудь лучшего друга. Временами как большая собака, встряхивал головой, пытаясь выскочить из этого болота и начать жить по-новому. Отрекался от горестных воспоминаний и начинал бурно радоваться настоящему. Потом, конечно, опять погружался в депрессию. Впечатление производил, мягко говоря, не адекватное. К тому времени готовой Его понимать уже всё надоело. Её немного развлекали Его внутренние метания, но вместо того, чтобы оставить героя один на один с этим ковырянием в собственной душе, она заняла позицию нейтрального наблюдателя, иногда приходя к нему посочувствовать, в основном же жила собственной жизнью, никак с Ним не связанной. Он ничего не замечал. А как тут заметишь, если так сильно занят разглядыванием собственных переживаний. Эмоций - правда, однообразных - было немного, на блюдечке - но он их пристально изучал в микроскоп.
Про себя Он думал, что он - человек утончённый, ибо был не просто каким-то там музыкантом. В доме жили клавесины. Целых три штуки. Сначала ту, что готова была понимать, это восхищало. Потом она привыкла, а позже только поражалась, как узколоб может стать зацикленный на себе и своём якобы творчестве мужчина. Время от времени один клавесин извлекался из квартиры, стаскивался вниз по лестнице, загружался в машину и отправлялся с ним на концерт. Или репетицию. После чего процедура повторялась в обратном порядке. Между репетициями и концертами Он занимался с учениками и готовил партитуры для следующих концертов. Но превыше всего перечисленного была Его личная жизнь. Точнее, личной жизни как таковой у Него не было, просто Он об этом не догадывался. Та, готовая было сочувствовать, давно остыла и отодвинулась, а вторую и вовсе не интересовали его дела и проблемы. Скорее всего, её позиция была верной - сконцентрированный на себе самом человек не интересен.
Его не слишком изворотливые мозги отказывались это понимать. Он с упорством пожилого муравья продолжал домогаться той и изо всех сил пытался удержать, не дать отдалиться этой. И то и другое получалось плохо. И с тем и с другим Он чувствовал себя скверно. Личная жизнь давала ощутимую трещину. Полная неспособность. Полное падение. Причём - сразу во всех отношениях...
На этот раз тащить клавесин вниз по лестнице ему помогал ученик. Молодой и неловкий. В таких случаях основной вес приходился на Него. Он шёл спиной вниз, ухватив тяжёлую часть инструмента. Но сегодня Ему не повезло. Не повезло фатально. Соседский беспечный ребёнок, поднимаясь наверх минут за десять до этого, на ходу очищал мандарин...
Когда Его правая нога поехала вниз...
Оранжевая скользкая шкурка, лежащая на ступенях и прилипшая моментально к Его сандалии, выполняла своё высокое предназначение. Ученик, держащий свою ношу, не мог видеть и не понял, отчего интструмент внезапно качнулся и резко опустился вниз почти беззвучно.
Клавесин перевозился в чёрном мягком чехле. На углах он завязывался. В остром нижнем углу полотнища не смыкались. Острый угол был совершенно обнажён.
Легко и изящно, можно даже сказать - где-то элегантно этот угол вошёл во вдруг подставленную голову...
Жизнь была никчемна.
Кончина оказалась необычна. Все вокруг страшно удивились.
Инструмент совершенно не пострадал. Это, видимо, было главным достижением Его жизни.
Красивую достойную смерть надо заслужить. Тот, таскавший когда-то клавесины по лестницам - её совершенно очевидно, не заслуживал. Беда его была в том, что он так ничего и не сделал: ни плохого, ни хорошего. Изящной кончины оказался не достоин. Будем считать, что она досталась ему авансом... за будущие заслуги на том свете. Не отбирать же обратно, в самом деле - это было бы жестоко. Я подарки не отнимаю.