Аннотация: Рассказ опубликован в журнале Бориса Стругацкого "Полдень, XXI век", номер 2 за 2007 год.
КУКОЛКА
Куколка наступила на спелый желудь и он хрустнул под её копытом. Ещё вчера тут не было желудей - выходит, они попадали за ночь. Мне стало жаль желудей и я постаралась обвести Куколку вокруг - мы с ней как всегда, заспорили, она сердито тряхнула головой, дёргая повод, будто говоря - где хочу, там и иду, а ты сидишь пока и помалкивай... Из нас двоих Куколка справедливо считала себя главной. Я бы и не возражала, но мне уже третий день подряд достаётся именно эта лошадь, наверное, чтобы я её переспорила наконец и заставила себя слушаться. Ну, хотя бы иногда. Поэтому я постоянно вступаю с ней в пререкания. Изредка удаётся одержать победу. Куколка сердится, крутит головой, фыркает и иногда даже поддаёт задом - но этого я уже не боюсь - за три дня близкого знакомства я многому научилась.
- Только не скамейки! - кричат нам вслед, когда мы выезжаем в парк, - Через скамейки прыгать нельзя!!..
Знаем мы про эти скамейки, что за паника каждый раз?.. Не собираемся мы прыгать через скамейки, ворчим мы с Куколкой про себя. А возможно, ворчат и остальные - нас выехало пятеро... человек? Лошадей?.. всадников - вот как. Они опытные, а я новичок. Поэтому вредная кобыла Куколка меня не хочет признавать. Когда я её седлаю, она выгибает длинную шею, опускает голову, прижимая уши и громко фыркает, кося на меня лиловым глазом. У неё красивые глаза с лучистым ободком и длинными ресницами. Убедившись, что я не бросаю своего занятия, она нарочито громко вздыхает, встряхивает головой и отворачивается, с досады переступая ногами. Она красавица: вороная с изящной белой проточиной на морде. "Ноги в молоке" - так говорят конники, попросту - белые носочки...
- Не забывайте! Нельзя прыгать через... - опять доносится вслед, но мы уже отъехали, мы уже не слышим. Помним, помним мы про эти дурацкие скамейки.
Мы едем "сменой" - это значит друг за дружкой. Обгонять никого нельзя. Особенно если галопом, потому что может случиться скачка наперегонки, а это опасно.
Мы едем аккуратно, красиво едем - рысью. Мне очень нравится - напоминает девятнадцатый век: кивера, гусары... Рысью ехать легко, приятно и абсолютно безопасно. И элегантно. Есть в этом аллюре особое изящество... Но я размечталась и не заметила - оказывается, все перешли на галоп и быстро уходят вперёд. Моя Куколка занервничала и несётся стремительной рысью. Она не переходит в галоп сама по себе - она же спортивная лошадь - ей надо "показать", что от неё требуется. Но "показать" у меня не получается, она продолжает идти крупной рысью и мы быстро отстаём от остальных. Отчаявшись, я чуть наклоняюсь вперёд и что было сил ударяю пятками в её горячие бока. Куколка обижается на грубость, чуть поддаёт задом, но переходит в галоп. Да ещё в какой. С такой скоростью мне скакать ещё не доводилось.
- Пригнись и держись крепче! - кричат мне - коленками держись! - я держусь, сжимаю непослушные колени изо всех сил, и на всякий случай прихватываю в кулак длинную гриву - риск! - свистит мне в ухо ветер. Риск! - с восторгом отзываюсь я и продолжаю опасную беспечную скачку - мне весело и немного страшно. Куколка летит, чуть раскачиваясь, как большая лодка, я удачно ловлю ритм и в этот миг мне хочется крикнуть что-нибудь безумное, ну например - я кентавр! - или ещё какую-нибудь глупость. Но тут Куколка нагоняет смену и, даже не подумав пристроиться в хвост, тем же ровным галопом начинает обгон. Мои всадники заметили и всполошились -
- Нельзя, - кричат они мне, - Нельзя обгонять! Она "понесёт"! Останавливай её!... поводом!...
Стой же, натягивая повод, шиплю я в ухо упрямице, потому что кричать мне мешает ветер, забивающийся в лёгкие при дыхании, - Стой... - Она и ухом не ведет, и не думает останавливаться, ни даже немного сбавить темп и в том же бешеном ритме обходит всех и вырывается вперёд. И я отчётливо сознаю, что нипочём не сумею её остановить. Я стараюсь, изо всех сил стараюсь, но Куколка делает некое неуловимое движение головой, перекатывает железный трензель языком и прикусывает его зубами... Ну, всё, понимаю я, мы пропали...
Смена осталась далеко позади, мы их уже и не слышим. Над узкой дорожкой низко нависли ветки деревьев и норовят попасть мне в глаза. Одна из веток, мазанув меня по щеке, уцепилась в волосы и сдёрнула с моей головы заколку. Теперь мои волосы развеваются на ветру, как чёрный пиратский флаг, выброшенный строптивой лошадью. Мне кажется, что Куколка нарочно вредничает и скачет как можно ближе к деревьям - может, она надеется, что случайная ветка выкинет меня из седла?.. Скамейка - старая дурацкая скамейка, стоящая почти перпендикулярно дорожке - как она попала сюда?! - я её уже вижу и она неотвратимо приближается. Быстро. Слишком быстро. Куколка видит эту скамейку не хуже меня, но ни сворачивать, ни тормозить и не думает... Я смирилась с этой скачкой и уже не пыталась остановить её, не просто смирилась, я втянулась в её ритм - отдалась ей целиком - этой бесшабашной наполненностью счастьем как воздухом, глотком свободы перед рискованным прыжком. За несколько шагов до злополучного препятствия лошадь едва заметно сбавила темп и сгруппировалась. Я почти легла на её напряжённо вытянутую шею в момент отрыва... Всё-таки какая прекрасная лошадь Куколка, пронеслась мысль и дыхание перехватило от восторга и веселого страха. Мы с ней взлетели - классический прыжок с секундным "зависанием" в воздухе...
Хрусткие жёлтые листья разлетаются из-под копыт, низкие ветки, хватая за волосы, с шелестом сходятся за спиной...
Ну и что, подумалось мне - ну, прыгнули - и что?!.. Запреты дурацкие. В ответ на моё недоумение Куколка презрительно фыркнула и подумала - "Что ты понимаешь!". И начала сбавлять, постепенно перейдя на рысь. Теперь можно было отдышаться и оглядеться... Ну, разумеется, никого нет. Никто не решился повторить наш с Куколкой прыжок, хотя это же они - опытные, а я - новичок. Куколка с досадой замотала головой, выдёргивая повод у меня из рук. Теперь мы с ней чинно вышагивали по глухой дорожке пустынного парка. Старые, вросшие по самые сиденья, заваленные золотыми листьями скамейки попадались навстречу, но все они аккуратно располагались по краям, как и положено скамейкам и не вызывали охоту через них прыгать. Деревья расступились и впереди показалось пятно псевдоготических развалин. Останки потёмкинского одноэтажного дворца. Мы с Куколкой чуть печально и встревоженно обошли остов по периметру. Мелкий гравий всхлипывал под её копытами. Она временами внезапно останавливалась, замирая на пару секунд, поворачивая голову из стороны в сторону, прислушиваясь к осенним шорохам, а потом продолжала шагать вперёд. Цели у нас с ней не было - шли себе. Надоест - повернём назад. Всё-равно уже ясно, что нам достанется за этот галоп, за прыжок. Семь бед - один ответ, решили мы и продолжали гулять по парку. Вот ведь как, подумала я, если бы она меня послушалась сегодня, я бы никогда сюда не попала... Чуть влажный пряный воздух пробирался сквозь крупную вязку свитера, вытянутого чуть ли не до колен. Дорожки потемнели после ночного дождя - от старых деревьев тянуло прохладой и сыростью: воздух пьянил. И всё-таки строптивая Куколка - замечательная лошадь, решаю я. Замечательная лошадь вдруг остановилась и повернула ко мне голову, по-лебединому изогнув шею. Коротко взглянула на меня, моргунув. "Ну, ещё бы, - подумала Куколка, - наконец-то ты это поняла!". Фыркнула, отвернулась и медленно двинулась дальше. Мы с ней не успели повернуть назад. Она радостно заржала - наша потерявшаяся "смена" выезжала навстречу из боковой дорожки. Вид у всадников был встревоженный.
- Ну наконец-то нашлась! - облегчённо выкрикнула старшая, рыжая Вика на высокой гнедой Касатке. И злорадно подумала про себя: "Достанется тебе сейчас, дай только вернуться!".
- Вы что же, все перепрыгнули через эту скамейку? - спросила я.
- Кто прыгал? - удивилась Вика, подняв брови, - Не было никакой скамейки!.. Вы с Куколкой пролетели мимо нас прямо в кусты, - добавила она. И подумала: "Ну, пиши пропало. Воображение у неё заработало".
- Как это - не было? - удивилась я в свою очередь. Всадники недоумённо переглянулись, а Куколка выразительно громко выдохнула, раздув ноздри и подумала: "Вот это да!.. в кусты!...". Короче, не верили мы с Куколкой, что вломились в какие-то там кусты, а не прыгнули красиво и изящно через запрещённую скамейку. Нам просто завидуют, самонадеянно подумали мы с ней одновременно.
На обратном пути и впрямь не попалось ни одной скамейки, да и дорога к конюшне неожиданно пролегла в противоположную сторону. Вовсе не туда, куда надо бы. Я хотела спросить Вику, почему - но она была сосредоточена, потому что точно знала, куда ехать и я промолчала. Мы заняли своё место "в хвосте" смены и добрались до места спокойной рысью. Я была на особом положении в отличие от остальных конников. Хозяйка конюшни - моя старая знакомая. Поэтому я не слишком переживала за предстоящий нагоняй. Ну, постращает немного... Главное - не выгонит. Я не боялась.
Марина и впрямь сердилась, выслушивая Викины объяснения.
- Ну что же ты?!.. Не могла лошадь удержать? - с досадой сказала она мне. И подумала: "Как ты меня достала!.. А если б шею свернула, или Куколка бы споткнулась, упала и ноги переломала - кто бы отвечал?!.. я?!.."
Мы спешились и уже заводили лошадей в конюшню.
- Не прыгали? - на всякий случай уточнила Марина, идя следом. Она понятия не имеет о том, что мы прыгали, поняла я. Но ведь никто этого не увидел. Как странно. Я обернулась. Вика равнодушно пожала плечами:
- Да не было там никаких скамеек, Марина.
Мы с Куколкой переглянулись. Эта лошадь мне нравилась всё больше и больше. Как две заговорщицы, мы тихо прошли в денник. Я сняла с неё седло и уздечку и вынула из кармана припасённую морковку. Лошадь потянулась губами к моей руке, задержалась на мгновение, заглянув мне в глаза. "Мы никому не скажем", подумала Куколка и прихватила морковку одним лёгким бархатистым движением. Ладони стало щекотно и влажно-тепло. Прежде я тоже всегда угощала её после тренировок. От морковки или кусочка сахара она никогда не отказывалась, но принимала как обязательную дань, выжидательно останавливаясь на пороге денника, не давая мне пройти. Быстро выхватывала из рук и отворачивалась, всем своим видом источая глубокое равнодушие. Сегодня всё было по-другому. Я ласково похлопала её по горячей спине и шепнула в самое ухо:
- Мы никому не скажем, - мне показалось, что она лукаво подмигнула, легонько подталкивая меня лбом в плечо.
Домой, как всегда, добиралась долго - автобус, метро, пересадки... Поднимаясь на переходе по эскалатору, отчётливо услышала монолог позади себя: "Вот же ходит... Кроссовки грязные, джинсы, куртка, видно, старая... тряпьё. Ни макияжа нормального, ни причёски... А тут выпендриваешься целый день на шпильках двенадцать сантиметров и в этой юбке дурацкой - ни сеть, ни встать... на макияж час тратишь... А мой мужик на Эту пялится... в кроссовках...". Монолог напоминал злобное шипение, я скосила глаза вбок: остроносая девица с сердито поджатыми губами, стильные сапоги до колен на высоченных шпильках, узкая юбка, белый плащ. Полкило туши на ресницах. Рядом с ней на ступеньке стоял элегантный молодой красавец, с едва скрываемой улыбкой разглядывая меня с ног до головы, задержав взгляд на моей старой "конюшенной" куртке и видавших виды кроссовках. "Молодец какая, - думал он, - в лесу наверное была. А может, на конюшне - вон опилки к кроссовкам прилипли." Я опустила глаза: и правда, опилки налипли. Надо же, не заметила. Приезжая, я переодевалась - для верховой езды у меня были старенькие хромовые сапоги. Я и не думала, что на подходах к конюшне столько грязи... "А моя-то фифа выпендрилась... Ну, пофорси ещё немножко..." - донеслось до меня раздражённое. "Фифа", не подозревая ничего, собственническим жестом положила своему спутнику на плечо цепкую ладонь в белой перчатке.
За время поездки я неоднократно узнавала о том, какие у меня неприличные джинсы - не говоря уже о кроссовках - и куртка - так в основном возмущённо думали женщины. И о том, как я всё же хороша и привлекательна. Это отмечали мужчины. Это же просто одежда для конюшни, оправдывалась я про себя перед женщинами, дались вам мои кроссовки!.. Видели бы вы меня в нормальном прикиде - хвасталась перед мужчинами. Будто они меня могли услышать.
"Ну, наконец-то явилась", промурлыкала Тоша, обтираясь блестящим дымчатым боком о мои ноги... "Фу, опять этой гадостью от неё пахнет", тут же подумала она и отошла, демонстративно направляясь на кухню.
Личная жизнь в последнее время у меня складывалась на редкость путано и мне самой не слишком понятно. Приехав домой, я оттягивала время, чтобы не сразу бежать к телефону и проверять: есть там для меня сообщение, или нет. Хотелось отдалить момент разочарования, если не было...
...У Андрона было прекрасное чувство юмора. Только над собой он смеяться не умел и не разрешал никому. Самое большее, что он себе позволял - была фраза из старого фильма: "Я актёр больших и малых академических театров...". Андрон был артистом. Думаю, что его не заметили по-настоящему и не оценили, поэтому он остался "невостребованным" - ну, или - "маловостребованным". Он работал в драматическом театре на договоре - его никак не хотели брать в штат, уже лет десять не хотели. По вечерам, когда мы встречались, часто обсуждали этот вопрос. Режиссёр в театре, где служил Андрон, был недальновиден, груб и бездарен, совершенно бездарен. Директриса, в свою очередь, зла на весь мир и надменна. Однако неплохо сохранилась в свои "сорок сильно плюс". Откровенно, ни от кого не скрываясь, она спала с "юным дарованием", как презрительно обозначил Андрон молодого актёра, пришедшего в театр всего ничего - без году неделя прямо со студенческой скамьи. И конечно, спало юное дарование с директрисой неспроста и уже было принято в штат (наш больной вопрос!) и играло две главные и несколько "вторых" ролей, не имея ничего, кроме смазливой физиономиии - ни таланта, ни опыта. В отличие от Андрона. Андрон был страшно талантлив и очень, очень опытен. И хорош собой. Благородная седина, правда, давала уже о себе знать. Причёска же постепенно сползала всё дальше на затылок, открывая высокий интеллектуальный лоб, не обезображенный морщинами. И вот ему, Андрону, приходилось играть лешего, стражника или зайчика в детских утренниках... ну и тому подобные персонажи, которых он стеснялся. Месяцев восемь назад, когда заболел исполнитель Меркуцио, Андрона срочно ввели в эту роль и он блистал на сцене в "Ромео и Джульетте" несколько вечеров подряд. Он надеялся, что наконец-то его оценил и заметил этот бездарный режиссёришка. Но он не оценил. Да и актёры... Интриги, говорил Андрон с горькой усмешкой. Но именно благодаря Меркуцио мы познакомились. В его звёздный - увы - такой недолгий час. Он позаботился о том, чтобы его знакомые увидели спектакли, в которых он играл Меркуцио. Пригласил всех, кого только нашёл и упомнил. Среди приглашённых оказалась его однокурстница - моя давняя приятельница. Она привела меня на спектакль. А после спектакля - за кулисы... Он очень талантлив, сказала мне она и предупредила - и очень несчастен. Ему так не повезло. В театре не складывается, но главной трагедией была его жена. Вернее - бывшая жена. Она его бросила. Когда-то они вместе начинали работать в одном театре. Теперь она замужем за режиссёром другого театра - променяла Андрона на "кормушку", как он отзывался о её нынешнем муже. Жена его оказалась сущей злодейкой. Самым изощрённым способом ранив его мужское самолюбие, время от времени она вызывала Андрона на свидания и грустно напоминала о том, что она его любит по-прежнему, но ради детей... сыпала соль на незаживающие раны. - Я вынуждена была, ты должен понять, существовать на наши с тобой гроши было невозможным... Дети, - повторяла она, преданно глядя в глаза бывшему мужу.
- Уходи от него, - срывался Андрон, - уходи немедленно, возвращайся ко мне! Я найду нормальную работу, я... - Но она горестно качала красивой головой: - Нет, милый, - продолжала она, - Нельзя. Мой муж хороший человек, он столько сделал для меня и детей... Я не могу, не имею права причинить ему боль.
- А мне, значит, можешь?! - восклицал Андрон, заламывая руки. Изящная слеза скатывалась по её тонко нанесённому макияжу... Детей было двое. Старшему мальчику недавно исполнилось двадцать пять. Младшему - двадцать.
- Такой сложный возраст, - тяжело вздыхала она.
После таких свиданий - а иногда это были просто телефонные звонки, Андрон заболевал. Сначала, заслышав её голос, начинал метаться в безумной надежде. После свидания ещё чего-то ждал некоторое время: как же, ему сказали, что его любят, его не забыли... Потом надолго впадал в чёрную меланхолию.
У него было навсегда уязвлённое самолюбие и вечно раненое сердце. Иногда я представляла себе этот его внутренний орган в виде мусса или желе. Он постоянно вибрировал и вздрагивал от страха, дурных предчувствий и неуверенности в завтрашнем - а бывало, что и в сегодняшнем дне. И тогда я замирала от жалости и восхищения перед его благородными страданиями. Всю свою жизнь он посвятил страданиям, превратив её в трагедию. Наверное, он был всё-таки хорошим актёром.
Получив роль Меркуцио, пусть ненадолго, в личное пользование, Андрон ожил. Наша встреча окончательно вырвала его из лап депрессиии - как я потом убедилась, на какое-то время.
На автоответчике меня ждало его сообщение: "Я сегодня вечером работаю, - понуро говорил он, - освобожусь поздно, но позвоню и, если ты хочешь, заеду за тобой". Иногда он подрабатывал в кинотеатрах - читал лекции перед сеансами. Эту работу он считал унизительной и неизвестно, чего больше стеснялся - "утренних зайчиков", или вот таких лекций.
Тоша, урча, приканчивала спинку минтая. Она на них выросла, на этих спинках и наотрез отказалась переходить на сухой кошачий корм.
Я смотрела на Тошу и продолжала думать об Андроне. Я почти никогда не называла его по имени. Называть его Андроном - язык не поворачивался, слишком официально. А прибавлять ласкательные суффиксы я совершенно не умею. Так и получилось, что я к нему вовсе никак не обращалась. То есть совсем никак. Кажется, один раз только, когда мне очень нужно было его окликнуть. Ну не могла же я любимому мужчине крикнуть "Эй, ты!". Невозможность обратиться к нему по имени усложняла мне жизнь. Он этого моего неудобства не замечал.
Андрон позвонил поздно.
- Ну, ты как? - спросил он. Голос звучал устало и равнодушно.
- А ты? - ответила я вопросом на вопрос, потому что "как я" на самом деле его сейчас не волновало. Он же сам был темой неисчерпаемой.
- Ты только подумай, - охотно принялся он жаловаться, - Этот подонок администратор забыл передать ведомость и теперь они мне заплатят только в следующем месяце, - стонал Андрон, - Что делать, ума не приложу...
Он часто говорил о деньгах, которых ему всегда катастрофически не хватало. Деньги - а точнее, их отсутствие были постоянной темой разговоров. Андрон так переживал по этому поводу, так убивался, что иногда мне хотелось ему помочь: предложить, к примеру, свою зарплату... К счастью, до этого не доходило. Он и не подозревал, как я была близка к такому шагу. И думаю, кстати, что, поудивлявшись, поохав и поотказывавшись, он согласился бы.
"Всё брошу, брошу сцену, пойду в грузчики!" - восклицал Андрон после того, как получал зарплату, производил какие-то платежи, отдавал долги и заполнял холодильник деликатесами. Деньги на этом как правило, кончались, кошелёк пустел. А что? Не резиновый же он. "В грузчики!" - повторял Андрон мстительно то ли самому себе, то ли потенциально теряющему его зрителю. При этом он, разумеется, никуда не уходил, ни в какие грузчики. Максимум, что он нашёл - это подработка в кинотеатрах, от которой сам же старался увиливать изо всех сил, потому что - унизительно.
Я подняла воротник. Андрон по обыкновению, задерживался. Осенняя ночь была холодной, резкие порывы ветра с мелким дождём норовили распахнуть полы тонкого пальто и забраться под него, под юбку и даже под колготки. Может, у него опять машина сломалась, тоскливо подумала я, дыша в ладони. Но она не сломалась, во всяком случае, пока - вон он, выезжает из-за поворота. Андрон давно со страхом ждал того дня, когда машина не заведётся.
Я села, он потянулся ко мне и скользнул холодными губами по щеке. Он редко целовал меня при встрече. Этот ритуал как-то не был у него принят. Я вопросительно повернулась к Андрону. Он довольно улыбался и вообще был оживлён.
- Хорошая новость, - начал он излагать, выезжая на проспект, - Мне сейчас позвонили. Есть вакансия... Надо показаться!..
- Где? - обрадовалась я. Андрон остановился на светофоре и начал отбивать такт на руле нервными пальцами. Он загадочно улыбнулся:
- Потом, потом скажу...
Как и все актёры, он был суеверен и боялся спугнуть удачу.
- Что ты будешь показывать?
- Вот!... Это вопрос... впрочем, есть мысль.
Он жил в самом центре. Это конечно, хорошо, только вот квартира была коммунальной. Семь человек не считая самого Андрона, проживали в огромной квартире с пятиметровыми потолками и высокими окнами. Андрон открыл дверь. "Хоть бы никого не было", подумал он, потом сунул голову в темноту и прислушался. Он всегда прислушивался, прежде чем войти. Я шла за ним в полумраке длинного коммунального коридора. Сегодня было тихо. Кроме пары стариков, в квартире обитала семья с двумя подвижными детьми и звонкоголосой таксой. А также Паша. Паша был одиноким алкоголиком и жил через стенку от Андрона. В периоды тяжёлых запоев - а эти периоды случались с ним с удручающей регулярностью два раза в месяц и длились по неделе - Паша стучал мощным кулаком в стенку, а иногда в дверь соседа и орал дурным голосом:
Тогда Андрон затаивался в комнате, делая вид, что его нет дома и не показывал носа в коридор.
Сегодня было тихо. "Видно, очередной запой не за горами", подумал Андрон, пропуская меня в комнату. Комната была большая, метров тридцать, с двумя окнами, выходящими в унылый двор-колодец. На окнах висели тёмные шторы плотного шёлка. Когда-то его деду профессору принадлежала вся квартира. После войны деда "уплотнили". Старая тяжёлая мебель органично вписывалась в просторную комнату с камином. Правда, уже давно не действующим. Квартиру давно можно было бы расселить, только вот Паша портил картину: ему нравилось, что можно колотить в стенку соседу Андрону и безнаказанно подворовывать еду на общей кухне. Управы на Пашу не было.
Своей квартиры, а особенно Паши Андрон стеснялся - так же, как "утренних зайчиков" и лекций в кинотеатре. Но сегодня он был оживлён, глаза сияли.
- Что будем пить? - спросил он.
- А что есть? - поинтересовалась я.
- Вот - коньяк. - Он достал пузатые стаканы.
- Значит, так, - весело суетился Андрон, наливая коньяк, - Ну, давай. За успех! - сказал он и подумал: "Хорошо, что она здесь. Сегодня это особенно хорошо". Я внимательно посмотрела на него. В глазах поблескивали азартные искорки.
- Сейчас, - сказал Андрон, - Сейчас я буду показываться. Тебе. Я, правда, сто лет назад этот монолог читал, так что вот, возьми текст. Будешь моим суфлёром.
Он положил на стол пожелтевшую страницу, отпечатанную на машинке. В тексте западала буква "р" - она была пропечатана чуть выше остальных. Монолог Чацкого. Ну, что ж, Андрон - вполне себе Чацкий... Он отошёл на середину комнаты, помолчал. Провёл рукой по остаткам волос, тряхнул головой. И начал. Я слушала, не сводя с него глаз, позабыв, что я - суфлёр и должна следить за текстом... Он был хорошим актёром. Жаль, думала я, что он такой... невостребованный. Но, может...
Он запнулся и требовательно взглянул на меня. Я спохватилась:
- "Зачем меня..."
- "Зачем меня надеждой завлекли?".. - подхватил Андрон. Голос его звучал всё сильнее, заполняя пространство комнаты, взлетая к потолку, отражаясь от стен.
- "Мечтанья с глаз долой - и спала пелена" - продолжал он страстный монолог, молодея и хорошея на глазах.
- "Карету мне, карету!"... - замолчал и замер. Я не удержалась и захлопала. На самом деле ему приятны были мои аплодисменты, а с ролью суфлёра я кое-как справилась.
- Вот так, - произнёс он удовлетворённо, садясь рядом со мной.
Мы пили коньяк, обсуждали предстоящий показ и курили мои сигареты. Андрон постоянно бросал курить, поэтому сигареты "принципиально" не покупал. Но бросить ему так и не удавалось и, глядя всякий раз на мою пачку, лежащую на столе, он вздыхал и, взмахивая рукой, говорил:
- Эх, ну что ж поделаешь! - и закуривал.
Я слушала Андрона, кивала, вставляла короткие реплики и хотела рассказать ему про сегодняшний день, про Куколку, скамейку и странно тихий парк. Но всё как-то не получалось. Его мысли крутились вокруг будущего показа, завтрашних дел и звонков, он думал о каком-то Мишке Громове, мелькала в его мыслях и бывшая жена. Ему явно было не до Куколки.
- "Чуть свет уж ногах"! - выдала я знакомый текст, откинув одеяло.
- "И я у ваших ног!" - тотчас парировал Андрон, но мыслями он был далёк от меня. Далёк настолько, что я быстро засобиралась домой, вспомнив про неотложные дела. Он совсем не возражал, даже подумал, что это кстати, потому что сейчас ему совершенно не до лирики, его переполняла деловая энергия и волнения, связанные с будущим великим показом. Он благородно предложил кофе и раздражённо подумал: "Ну не до кофе сейчас!"
- Не до кофе сейчас, - произнесла я. Андрон вздрогнул, но тут же вздохнул с обегчением и проводил меня по коммунальному коридору до дверей.
Дождя не было, солнце проглядывало из-за туч и я расстегнула пуговицы на пальто. Дурацкое время: на работу очень рано, но если я поеду домой завтракать, то будет уже поздно. Недалеко от дома Андрона находилась моя любимая пышечная. Там пончики всегда горячие, золотистые с хрустящим боком, истекающие маслом и слегка посыпанные сахарной пудрой - точно так, как мне нравится. С ними даже тот напиток, который гордо именуют кофе с молоком казался очень даже ничего. Конечно, страшно вредно, ну ничего, я возьму три, решила я, толкая тяжелую дверь. Глядя на поднос с только что принесенными, дышащими жаром пышками, решила взять пять. Сонная тетка вопросительно посмотрела на меня. Шесть, призналась я ей, замирая от собственного кощунства в отношении своей фигуры. Она ловко подцепила на длинную вилку все шесть, скинула их на тарелку и отвернулась к "кофейному аппарату". Движения её были совершенно автоматическими. Я постаралась поймать её взгляд - он оказался сонным и безразличным. Она не о чём не думает, удивилась я.
Из пышечной я вышла, ощущая себя удавом, проглотившим зазевавшегося упитанного слона. Нет, шесть - это слишком, хотела же взять три, ругаю себя. Задумавшись, как часто со мной бывает, я не смотрю по сторонам и под ноги, да и перед собой ничего не замечаю. Похоже, тот, кто налетел на меня был из той же породы. Я очнулась только, когда его мороженое оказалась у меня на пальто и, плавно скользнув, с прихлюпыванием сползло ко мне под ноги. Он безмерно удивился и в глазах его помимо удивления плескалась такая жалость к утраченному мороженому, что мне стало смешно.
- Простите... - он рванул с места и скрылся у меня за спиной, а я осталась на месте, рассеянно разглядывая густую белую нашлёпку на своём рукаве. Через полминуты он вернулся с пачкой бумажных салфеток в руках и начал так неистово оттирать моё пальто, будто от этого зависела по крайней мере, его жизнь и свобода. "Дурак, осталоп, осёл неуклюжий", - ругал он себя. От того, что сам себя ругал и еще изумлялся собственной неловкости, брови у него поднялись забавным домиком.
- Осёл я неуклюжий, - произнёс он вслух, опустил руку и уставился на меня ярко синими глазами. От зрачков к радужке тянулись лучи, образуя звездочки. "Простит?.. Или уже простила?.. что, пригласить кофе пить?.. а вдруг не пойдёт?!.. осёл неуклюжий!" - думал он.
Он стоял передо мной в распахнутой короткой куртке со сбившимся на спину шерстяным длинным шарфом, сжимая в руке пачку мятых липких салфеток. Он был выше меня на голову.
Где-то я его видела, рассеянно пыталась я припомнить. "Где-то я её видел", подумал незнакомец, опять изобразив домик подвижными бровями.
- Мы встречались. Но не помню, где, - сказала я. Он улыбнулся:
- И я не помню.
- Может быть вы имеете отношение к театру? - бросила я спасательный круг, - Я работаю в детском театре - вон на углу, видите?
- В театре?! - ошарашенно переспросил он, не поверив своим ушам. И даже отступил на шаг. "Сейчас она уйдёт", решил он понуро.
- Значит, в театре мы не виделись? - уточнила я.
- Не-е... - Он помотал головой, - Я не имею отношения... к театру.
Внезапно он перестал смущаться и, будто махнув на всё рукой "а, была - не была!", признался:
- Меня Никита зовут, - и протянул руку. Ладонь оказалась широкой, горячей и немного мозолистой.
- Никита, - сказала я, бесцеремонно разглядывая лучики вокруг его зрачков, - Никита, мне на работу пора.
Он моргнул, будто прогоняя сон:
- А я как раз вернулся с работы...
- Я пойду, - сказала я и не двинулась с места.
- Конечно, - ответил он, отпустив наконец мою ладонь.
В театре было пустынно. Основная часть труппы находилась на гастролях, несколько оставшихся актёров во главе со вторым режиссёром вяло читали новую пьесу. Кажется, я должна была присутствовать на этой читке. Или не должна?... Задержавшись около репетиционного зала, прислушалась к голосам. Похоже, меня там никто не ждал. Ну и хорошо, я быстро улизнула к себе в литчасть и села за Иринин редакторский стол, поставив на него локти и уткнувшись носом в ладони. Рука пахла бензином. Я отодвинула её, внимательно изучила и сосредоточенно понюхала. Никогда не любила запах бензина. Немножко подумала, опять прижала нос к ладони и с удивлением поняла - мне нравится запах бензина!.. Странно, ведь Андрон водит машину, но от него никогда не пахнет бензином. Обычно, когда утром я расставалась с Андроном, то потом почти весь день мои руки пахли его терпкой туалетной водой, я иногда вспоминала об этом, подносила ладонь к носу и судорога пробегала по всему телу, вдыхающему тающий аромат. Вспомнив об Андроне, я устыдилась. Какой-то там бензин... О чём я думаю! Ведь у Андрона показ... Думать об Андроне не хотелось. Я постыдила себя ещё немного и принялась неторопливо раскладывать распечатанную накануне пьесу - три экземпляра по трем папкам. Открылась дверь: тряся зонтиком и многочисленными пакетами, в кабинет впорхнула Ирина. Она всегда впархивала, казалось, земное тяготение не имеет к ней никакого отношения, хотя вечно таскала авоськи с продуктами для многочисленного семейства. Муж, который её обожал, всё же не желал признавать за ней право на воздушность, питаться воздухом никак не соглашался и Ирине приходилось превращаться временами в обычную земную домохозяйку.
- Что, дождь опять? - спросила я, наблюдая, как она втискивает раскрытый зонтик между столом и книжной полкой. На полке сверху донизу плотно высились картонные папки с пьесами. Сейчас на них лениво стекали дождевые капли с мокрого зонта.
- Ага. Ливень! - оптимистично ответила Ирина, избавляясь от плаща, - А ты что? На читку не пошла?.. Или ещё не читают?
- Читают. А надо было?
- Надо было, - строго говорит Ирина и уточняет: - Мне. А так как меня не было, то тебе. Ну, ладно... - она тряхнула головой, обозревая свой стол, заваленный размноженной пьесой - три экземпляра. "Стол опять заняла, - подумала она ворчливо, - возится, возится с этой дурацкой пьесой... копуша."
- Ну и ладно, я тогда на читку... далась им эта читка...
Ирина опять вспорхнула - теперь уже за дверь. По пустому фойе гулко зацокали, отдаляясь, её каблучки. Ливень - а я конечно, без зонтика.
Иринины шаги стихли. Смолкли вообще все звуки, будто во всём здании не было ни души. Безотчётный страх подкрался, сгущаясь вокруг стола, царапнул когтистой рукой и зажал в жёстком кулаке. За окном вдруг стемнело, ветер, пробиваясь в зазоры и щели, заиграл шёлковой занавеской. Я потянулась к настольной лампе, но внезапная вспышка осветила кабинет, стол, бумаги и Иринин зонтик в углу. И тут же резко упали сумерки, раздался громовой раскат совсем близко, одновременно порыв ветра мощным ударом распахнул оконные створки, выдирая с мясом расшатанный шпингалет. Бумаги взметнулись над столом, закружились по кабинету, сливаясь и разбегаясь в безумном танце, громко захлопала, стремясь умчаться прочь в миг намокшая занавеска. Комната наполнилась свежим ветром и гроздьями ледяного дождя. Я вскочила, захлопнула непослушные створки, ринувшись животом на широкий подоконник, как на амбразуру и кое-как закрепила шпингалет. Ветер ещё немного подёргал ненадёжную раму, но быстро отступил. На улице будто даже прояснилось. По всему кабинету нервным белым слоем лежала разлетевшаяся пьеса. Напрочь перепутанные, потерявшие нумерацию и последовательность страницы, сбитые в кучки и сиротливо мерцающие отдельные листы тут и там.
Ещё не вполне придя в себя, я опустилась на пол, оценивая фронт работ. Ничего приятного этот "фронт", откровенно говоря, не сулил.
Пьесу эту я так и не прочитала, Ирина, кажется, тоже только пробежала её по диагонали и скривилась. Какой-то дешёвый плагиат на тему дивной сказки Нины Гернет "Катя и чудеса"... Я подбирала и складывала разрозненные страницы, на некоторых расплывались мокрые бесцветные пятна. Собрав почти всё, не могла обнаружить только тринадцатую страницу от первого экземпляра. Поискала на полу, под столом и на столе. Не улетела же она на улицу, растерянно подумала я и посмотрела в окно. Она одиноко белела на подоконнике. Страница была почти пустой - всего несколько строчек, которыми кончалась первая сцена. Глаза помимо воли и желания пробежали по этим строчкам:
"Волшебник: Почему ты грустишь, Маша?
Маша: Я не грущу. Я просто не знаю, что мне теперь делать.
Волшебник: Но я же подарил тебе волшебную палочку!
Маша: Вот поэтому и не знаю. Я растерялась.
Волшебник (сердито): Ты очень глупая девочка, Маша! Я даже жалею, что подарил волшебную палочку именно тебе! У тебя есть такой подарок, а ты боишься его применить!
Маша: Что мне надо с ним делать?
Волшебник: Ничего особенного. Просто пойми, чем именно ты теперь обладаешь."
Страница выскользнула у меня из рук и спланировала на пол. "Пойми, чем именно ты теперь обладаешь", повторила я про себя. И ещё раз повторила...
Всё началось вчера. Первая мысль, которую я "услышала" была Куколкина. Я тогда подумала, вот как интересно: у нас с лошадью установилась телепетическая связь. Я слышала, такое иногда случается у конников. Насчёт мыслей Вики и Марины я уговорила себя, что всё это они произносили вслух, а мне просто что-то почудилось. В метро мне стало не по себе. А к мыслям Андрона я вчера не хотела прислушиваться, потому что и без этого знала, что мыслей обо мне у него было немного... Вот и всё. И можно было пока не думать об этом... обладании. Да и потом - старалась рассуждать я спокойно, не в силах справиться с вдруг забившей дрожью - это ведь может прекратиться также внезапно, как и началось - разве нет?!..
Дождь давно прошёл, яркие витрины отражались в многочисленных лужах. Никита стоял у входа в театр, сунув руки в карманы и, увидев меня, заулыбался во весь рот:
- Ну, наконец-то, - сказал он, - а то я уже окоченел. Сколько можно работать?!..
Он весело смотрел на меня, потом протянул руку:
- Пошли скорее.
- Куда? - оторопела я от такого напора.
- Как куда?.. Куда тебе нужно. Я отвезу.
Он ухватил меня за руку и потащил за собой.
- А мы разве на "ты"? - решила я уточнить.
- А разве нет? - он повернулся ко мне и поднял брови. Домиком.
- Вот. Садись. - Мы стояли перед чёрным блестящим мотоциклом. Я отступила назад:
- Что? Вот на это?! - я никогда в жизни не ездила на мотоцикле и совсем не мечтала об этом сомнительном удовольствии. Никита был уверен, что я застыла от восхищения:
- Ну да, конечно! - гордо сказал он и на миг залюбовался своим сокровищем, - Вот шлем, возьми.
Я повертела в руках тяжелый желтый шлем и протянула его обратно.
- Знаешь что, Никита... я лучше на метро...
Мои слова не произвели на него ни малейшего впечатления:
- Конечно. На метро, - невозмутимо ответил он, натягивая кожаные перчатки, - В другой раз. А сейчас - на мотоцикле. И ничего страшного, тебе понравится. Только держись за меня. Говори, куда ехать?
Не успев глазом моргнуть, я оказалась сидящей на узком сиденье за крепкой спиной Никиты. Он покрутил руль, мотоцикл заржал, как застоявшийся жеребец, завибрировал всем своим железным телом, обдавая мои колени горячим выхлопом, покачнулся, ловя равновесие и вылетел на дорогу. Я зажмурилась, покрепче обхватила Никиту, прижимаясь щекой к его кожаной куртке, пропахшей бензином. Теперь щека тоже будет пахнуть бензином, отстранённо подумала я, не открывая глаз. Смотреть было страшно. Никита уверенно шёл в левом ряду, обгоняя машины и троллейбусы, ловко притормаживал на светофорах, опуская на мостовую левую ногу и тогда мотоцикл резко кренился влево и я ещё крепче вцеплялась в Никиту. Он на секунду повернул голову назад и, когда я приоткрыла один глаз, весело спросил:
- Что, страшно?.. - и сразу отвернулся, потому что светофор мигнул, сменяясь на зелёный. Удивительно, подумала я, что ветер не опрокидывает нас, такой он был сильный и злющий. От страха думалось плохо. Ты же верхом ездишь, попробовала я себя подбодрить, но тут же и возразила самой себе: конечно, там же живая лошадь под тобой и она тоже думает, куда несется, а тут бездушная железяка... Железяка громко фыркала и плевалась горячим воздухом. Разбрызгивая лужи, Никита лихо промчался вдоль моего дома и остановился у подъезда. Я с трудом расцепила побелевшие пальцы и ступила на асфальт, пошатнувшись. Никита поймал меня, придержав за локоть.
- Ну, ты как? До квартиры доберёшься? Или ноги не держат?..
- Доберусь, - взяла я себя в руки.
- Ну, я тогда поехал?
Не дожидаясь ответа, он оседлал своего коня, развернулся во дворе и вывернул на проспект, махнув мне рукой.
От бурной поездки немного кружилась голова.
Никита возникал, стоило мне выйти из дому или из театра, готовый отвезти меня повсюду, куда только я не пожелаю. Я уже начала доверять его железяке бездушной, страха почти не оставалось. Холодные дождливые дни сменились нежной осенней погодой. За пару дней мы с ним объездили весь город, побывали у его друзей в художественной студии на крыше, с которой был потрясающий вид. Там, прямо на этой крыше мы сидели ночью большой компанией, смеялись, вели длинные разговоры об искусстве, курили и пили дешёвое красное вино. Мы ходили в кино на последний сеанс и, сидя на последнем ряду, целовались как старшеклассники. За всё время я ни разу не услышала ни единой его мысли. Сначала решила, что он просто говорил то, что думал. Или - вовсе не о чём не думал?..
На третий день к вечеру ко мне прямо на работу пришёл Андрон. Раньше он так не делал. Обычно мы договаривались.
Сегодня после ухода Ирины я завозилась с картотекой и уже подумывала, что ничего не случится, если картотека подождёт до завтра, а я пойду, потому что наверняка меня внизу поджидает Никита. Я сидела, как всегда, заняв Иринин большой и удобный стол, по всей его поверхности разложила карточки. На моём, маленьком столе стоял компьютер, но мы с Ириной обе предпочитали такую картотеку, которую можно было потрогать и перебрать руками.
Андрон вошёл, дверь за его спиной хлопнула.
- Привет, - сказала я, поднимаясь и неуверенно продолжила: - Хорошо, что пришёл...
- Здравствуй, - Андрон одарил меня скользящей улыбкой, опустился в кресло у окна и потянулся к моим сигаретам. Он молчал, а я не знала, что говорить, раскаиваясь и сердясь. "Она мне не рада", думал Андрон... Никита младше меня, думала я, отвернувшись. Ну и что, что младше, ничего страшного, оправдывалась перед собой... Андрон забарабанил пальцами по подоконнику: "Она что же, не слушает меня?!" - раздосадованно подумал он и стукнул кулаком в стену. Длинный столбик пепла ссыпался с сигареты на пол.
- Слушаю я тебя, - сказала я, сообразив, что перед этим он что-то говорил.
- Что происходит? - обиженно говорил Андрон, - вчера я весь вечер не мог тебя застать...
- А ты звонил? - догадалась я и виновато вспомнила, что даже не проверила автоответчик. Забыла. Ну надо же. Забыла об Андроне, не поверила я себе. Села на своё место и начала рассеянно передвигать карточки по столу. Он всегда был уверен во мне, подумала я. Что это с ним?..
- Что с тобой? - мягко спросил Андрон, заглядывая мне в глаза. "Она не уйдёт от меня... она не посмеет, нет, она не должна..." - мысли его метались, как испуганные зайцы. Глаза же смотрели с неподдельным участием.
- Всё в порядке, - сказала я, - Просто дела были...
Он поверил и сразу перестал думать на эту тему. Он уже думал о своих делах.
- Когда показ? - спросила я. Андрон оживился, делясь со мной своими новостями. Он прав, подумала я покаянно, я не посмею уйти от него... сейчас. Я впервые подумала о расставании с Андроном без эмоций. И удивилась.
- Собирайся, поехали, - между тем распорядился Андрон, - Все давно уже ушли.
- Нет, нет! - затрясла я головой, - я не могу... картотека... я обещала Ирине. -неуклюжий поиск предлога, чтобы остаться одной. Там, у входа в театр, скорее всего уже заждался Никита. Я не могла выйти с Андроном.
- Я позвоню тебе попозже, - добавила я. Андрон бездумно посмотрел на меня, удовлетворённо кивнул и вышел. Я с облегчением вздохнула, посидела немного, потом быстро, бессистемно смела картотеку со стола.
Из театра я выбежала через двор, на соседнюю улицу.
Домой добиралась "окольными путями". В подъезд вошла, оглядываясь по сторонам. Никиты не было. Я почти не сомневалась, что он всё еще караулит около театра. Чувство вины совсем замучило меня.
Не включая свет в комнате, я стояла у окна. Я знала наперечёт всё, что сделает, скажет и даже подумает Андрон. Он обрадуется моему звонку, а когда я скажу, что приезжать за мной не надо, что я доберусь сама, он обрадуется ещё больше. Я приду и он как всегда, быстро поведёт меня по коридору, думая о соседях и стараясь не шуметь. На столе будет непременно лежать мой любимый горький шоколад. Раньше я всегда считала, что это говорит об отношении Андрона ко мне. Потом поняла, что это говорит только о его воспитании и врождённой галантности. Подать пальто, подвинуть стул и поддержать на ступенях тоже не всякий догадается, даже когда влюблён. Андрон всегда догадывался. Ценные мелочи... Я приду, увижу шоколад, растаю. Привычное умиление. Он участливо спросит, голодна ли я. Я отвечу, что ужинала. Он будет вдвойне рад. Возиться на коммунальной кухне он терпеть не мог, меня туда тем более не пускал. Да я никогда и не рвалась... Он спросит, что у меня нового. При этом подумает о чём-то, не имеющем ко мне никакого отношения. Я неопределённо пожму плечами: да так. Он сразу перейдёт к своим делам. Я буду его расспрашивать и интересоваться подробностями, которые он с удовольствием перечислит. В который раз испереживаюсь из-за бездарности режиссёра и хитросплетений актёрских интриг... Хотя наверное, сегодня он будет говорить о другом. О том, что этот грядущий показ для него значит. Я итак это уже знаю. О том, что в конечном счёте всё будет зависеть от слова всемогущего Михаила Громова. Всемогущего, так он и произнесёт с ухмылкой - это теперь он такой. А когда-то был приятелем Мишкой, заканчивал режиссёрское отделение одновременно с Андроном на параллельном курсе. Но - надеяться на старую дружбу - печально улыбнётся Андрон - сама понимаешь... Я понимаю. Я уже давно и всё понимаю. Андрону на самом деле ничего кроме сцены не нужно. И никого не нужно - пожалуй, кроме бывшей жены, которую так надо вернуть. Правда, зачем ему это нужно, он и сам толком не знает. Не даёт покоя незаживающая рана. Человек не должен быть один - подумает он, глядя на меня с благодарностью. Идеальная подруга, добавит он про себя. Ну и что, подумаю я. Израненное когда-то сердце не способно на новые всплески... В постели мне покажется, что я ошибалась. Утром я опять пойму, что была права...
Замерев у окна, ощутила, как медленно тает моё восхищение перед его талантом и страданиями. Удивиться не успела, потому что внизу послышались знакомые звуки. В свете фонаря остановился мотоцикл. Никита, задрав голову вверх, стягивал шлем двумя руками. Мне показалось, что он увидел меня, хотя моё окно было тёмным. Разглядел он что либо, или нет, но уезжать не собирался. Пошарив по карманам, нашёл сигареты и прикурил, старательно прикрывая от ветра огонёк в ладонях. Лицо его осветилось короткой вспышкой. Брови раздосадованным домиком. Мне почудилось, я различила лучики вокруг зрачков.
...Надо позвонить Андрону. Надо сказать, что я приеду. Надо... мне не хотелось ехать к Андрону! Хотелось немедленно сбежать вниз, не дожидаясь лифта и вблизи рассматривать лучики в Никитиных глазах.. Я не знала, сколько времени он ждал меня у театра. Я надеялась, что не целый день. Иногда он всё-таки бывал занят. Я не уточняла, где и кем он работает. Только поняла, что развозит что-то на своём мотоцикле. Мне казалось, что пиццу. Но могло быть и что-нибудь другое. Детали. Они не имели никакого значения, потому что Никита не работал в театре, не страдал от уязвлённого самолюбия, бездарного режиссёра и непризнанного таланта. Всё остальное не имело значения. Можно было расслабиться и не следить за словами, говорить на любые темы, не боясь наступить на "больную мозоль" или уловить чужую мысль. Можно было даже молчать. Он ничего не требовал и не просил. Всё, что я ни делала и всё, что не делала Никита воспринимал со спокойным одобрением.
Я заставила себя отойти от окна. Ещё больше, чем разглядывать никитины лучики мне хотелось с кем-нибудь поделиться - немедленно, срочно рассказать о том, что происходит со мной. Усевшись перед телефоном, задумалась - кто? кто?... Не всякой жилетке можно поведать, что ты вдруг начала слышать чужие мысли... И тут мою собственную мысль наверное, где-то поймали, потому что телефон позвонил. Я помедлила - если это Андрон, решила я - значит, так тому и быть - поеду к нему, как и обещала. И никаких жилеток. Но если это не он, продолжала загадывать я, то как раз это - моя жилетка!... И сняла трубку.
- Приветик, - обрадованно защебетала трубка Алёниным голосом, - Наконец-то! Куда ж ты пропала, а я звоню, звоню...
Алёна начинала учиться со мной на одном курсе, но после второго скоропалительно вышла замуж, родила, ушла в академку, после чего развелась и через год после душевных и прочих травм перевелась на заочное отделение. Сессии она сдавала нерегулярно, в промежутках между бурной личной жизнью. Ребёнок благополучно рос под присмотром бабушки и дедушки, никоим образом не мешая Алёниным попыткам устраивать новое семейное счастье. Попыток было немало, но обычно они кончались новым разочарованием. Алёна не расстраивалась и не сдавалась, накапливала энергию и силы и с удвоенным рвением шла на следующий приступ.
Правда, учёба всё затягивалась. Алёна кажется, уже и сама не помнила, сколько лет она учится. Мне казалось, лет восемь. Но, может быть и больше.
- Я своих отправила в Анапу, на детский курорт. Здесь осень, там ещё лето, море, фрукты... А ты-то как? - она всегда говорила много и быстро, часто перескакивая с одного на другое.
- Да я по-всякому, - не нашлась я с ответом. Алёна сама помогла мне:
- Ты заехать ко мне не хочешь?.. У меня тут холодильник от продуктов ломится, приходила бывшая свекровь, я ей забыла сказать, что ребёнок на юге, так она мешок гостинцев приволокла и мне оставила. А, ещё у меня наливочка есть домашняя - приедешь?...
Переодеваясь, я поглядывала в окно. Никита уже четверть часа вышагивал вдоль моего дома - взад - вперёд. Это смущало, но в конце-концов, сердилась я, я ему ничего не обещала. А вот Андрону... Постаравшись отбросить мысли об Андроне, я спрятала угрызения совести в шкаф и захлопнула дверцы. Когда я спустилась вниз, Никиты уже не было. Алёна жила в центре, в старом красивом доме на верхнем этаже. Лифта в её подъезде я боялась: скрипя и покряхтывая, он спускался вниз и останавливался передо мной с глухим звоном и скрежетом, после чего надо было двумя руками с усилием потянуть на себя деревянные двухстворчатые двери, быстро втиснуться в маленькую кабину, двери с грохотом захлопывались за спиной. Обмирая от страха, надо было нажать на истёртую, самую верхнюю кнопку, которая иногда западала, а это значит, что двери не откроются, пока её не выковыряешь обратно. Этой цели хорошо служила пилочка для ногтей. Кабина была крошечной, в ней всегда до одури пахло кошачьей мочой и окурками, зато одна из стенок была зеркальной - и в этом потемневшем зеркале отражалось моё побледневшее лицо. Наверное, я страдаю клаустрофобией, мрачно думала я в этом лифте. Как же они тут им пользуются?!.. Вспомнив все эти радости, я отправилась пешком на пятый этаж, который в этом доме смахивал на седьмой, или восьмой, такие были длинные лестничные пролёты.
- Что, опять пешком поднималась? - насмешливо спросила Алёна, впуская меня.
- Откуда ты знаешь?
- Ты в зеркало на себя посмотри! - засмеялась она. В просторной прихожей целую стену до потолка занимал зеркальный шкаф. Я посмотрела - ну да, видно конечно, что запыхалась, дышу тяжело, на голове черт знает что...
Алёна на кухне шуршала пакетами, бренчали тарелки. Кухня была большой и удобной, мы обычно сидели именно здесь. Я забралась в уголок на диване перед столом. Надо собраться с духом и рассказать ей, подумала я. "Хорошо, что я её дома застала", подумала Алёна и поставила на стол большую тарелку с пирожками и чашки. В следующие полчаса я выслушала историю последнего Алёниного романа. Роман ничем хорошим опять не закончился - "он" оказался подлецом и трусом, настоящей сволочью он оказался. Впрочем, как и несколько предыдущих. Алёна, как всегда, не отчаивалась.
- Ну, а что у нас Андрон? - наконец вспомнила она про мои дела и озабоченно подумала: "Что-то Сашка не звонит." Кто был этот Сашка, я только что узнала от Алёны - её новая надежда, вчера познакомились на чьём-то дне рождения.
- Да позвонит тебе твой Сашка, никуда не денется, - сказала я и внимательно посмотрела на Алёну.
- Ты думаешь? - усомнилась она, - А я вот сегодня весь день не выходила, даже за хлебом, хотя всё дома есть, вроде и не надо выходить... не звонил... А что ты всё молчишь, о себе ничего не рассказываешь? - спохватилась Алёна и подумала, что надо срочно записаться к парикмахеру, потому что "химия" у неё давно отросла и необходимо постричься и может быть, подкраситься... Да и маникюр пора обновить. Она мельком глянула на изящные пальцы.
Мы уже второй час сидели за столом, пирожки были замечательные, но просто уже не влезали в меня и я трусливо подумывала, что несколько дней не буду смотреть на себя в зеркало. И есть тоже ничего не буду. За всё время я не ответила Алёне ни на один вопрос. Спрашивая меня о чём-то, она тут же уходила в свои мысли. А мысли её были столь далеки от вопросов, что отвечать как-то и не получалось. Вряд ли она услышит, если я ей расскажу, поняла я. Послушав ещё немного про Сашку, стараясь не улавливать её мыслей - но это мне совсем уж не удавалось, я убедилась, что Алёна - не та жилетка, на которую я рассчитывала.
- Мне пора, - поднялась я и решительно запихнула в сумку свои сигареты. Алёна встрепенулась:
- Как?.. уже?.. - мысли её вдруг заметались и я не сразу их разобрала. - Послушай... у меня просьба к тебе... ну так, пустяки. Ты же всё равно в театре сидишь, чужие тексты вечно набираешь... Ирка не мешает...
- Ты хочешь подсунуть мне свою курсовую? - спросила я прямо. Алёна смутилась на минуту и встряхнула головой:
- Ну... в общем, я хотела тебя попросить... ты ведь знаешь, мне негде напечатать, а ты всё равно... у тебя время есть, - неуклюже вывернулась она.
Алёна радостно рванула в комнату. Она искренне считала, что печатать чужие курсовые для меня любимое занятие. Однажды я предложила ей придти ко мне на работу и в Иринино отсутствие набрать текст самой. Она правда, пришла, посидела в раздумье перед компьютером, выкурила сигарету, выпила чашку кофе, рассеянно глядя на клавиатуру. Потом начала печатать одним пальцем, всякий раз интересуясь у меня, где именно расположена та или иная буква. Терпения у меня хватило минут на двадцать, я отправила её домой, оставив работу себе. Алёна была страшно довольна. Отказывать ей у меня не получалось.
Ирина сидела за столом, просматривая бумаги. Хорошо, что ей не понадобилась с утра картотека, обрадовалась я. Пустые сумки и авоськи свалены в угол - значит, она не успела обежать магазины. Вид у неё был какой-то невесёлый. И совсем не воздушный. Она подняла на меня покрасневшие глаза и подумала: "Пришла... тогда я могу уйти пораньше, хоть прямо сейчас, никто и не заметит".
- Ты что, Ира? - спросила я, - Не заболела?..
- Да, наверное... чувствую себя просто отвратительно, - проговорила она, глядя в окно. "Сволочь, - думала она с отчаянием, - связался с молодой девкой...". Я вздрогнула и в ужасе уставилась на неё. Муж Ирину боготворил, обожал, пылинки сдувал. Одним словом, заботился. Искренне и с нежностью. В театре все женщины ей завидовали. Ну, вот. Дозавидовались. Ирина судорожно вздохнула, не отрывая глаз от окна. Взгляд её сделался совершенно стеклянным. Вряд ли она там что-то видела. Меня внезапно будто переклинило, захлестнуло и, не вполне соображая, что я делаю, я наклонилась к Ирине, легла грудью на её стол и быстро проговорила:
- Ира, послушай... Всё будет нормально, не переживай ты так, куда он от тебя...
Ирина перевела наконец взгляд на меня.
- Извини, - сказала я, - Понимаешь, со мной такое произошло... словом, я вдруг начала чужие мысли слышать. Понимаешь?.. что мне с этим делать, а?!...
Ирина смотрела на меня, но ничего не понимала. Голова у неё болела и напоминала пустую гулкую коробку. Ни одной связной мысли.
- Ир... - я тронула её за руку.
- А?
- Ты что, не слышишь меня?
- Ну почему, - сделала она попытку собраться, - Я тебя прекрасно слышу. Давно пора этим заняться... - Похоже, она совсем ни о чём не думала. Я села напротив и придвинула к себе пепельницу.
- Чем заняться? - безнадёжно спросила я. Ирина старательно сфокусировала на мне взгляд.
- Ну... что ты, сама не знаешь, что делать нужно?..
- Конечно, знаю. Не беспокойся, - вздохнула я, - Ты говорила, что хочешь уйти пораньше?
- Да... А я разве говорила?
- Ты об этом подумала, - буркнула я, пересаживаясь за свой стол.
Ирина не ответила, а когда я оглянулась, она уже тянулась за своим плащом.
- Сегодня от меня толку немного, - рассеянно сказала она, - Ты уж сама тут... На следующей неделе труппа приезжает, надо подготовить...
Она открыла дверь.
- Стой! - вскочила я, - Сумки забыла!
Она вернулась, подобрала свои авоськи и сутулясь, пошла по коридору. Ничего порхающего сегодня не было ни в её облике, ни в походке. Даже каблучки не цокали, как обычно. Я прикрыла за ней дверь. Дверью хотелось хлопнуть. Я схватила хрустальную пепельницу и швырнула её на пол. Она тяжело покатилась по полу и замерла с глухим стуком в углу, даже не подумав разбиться, разлететься сотней осколков. Жаль. Ну, и что теперь?!.. Моя попытка рассказать кому-то о том, что со мной происходит, опять провалилась. С треском. Зато теперь я знаю, что у Ирины случился кошмар, знаю, что Алёне давно пора в парикмахерскую и к маникюрше, знаю, что Андрон по утрам не любит угощать меня кофе... И ещё в нагрузку у меня есть алёнин курсовик. И что-то там... что надо подготовить?... Я тоскливо оглядела стеллаж, полки которого давно прогибались под тяжестью толстых картонных папок. Вон оно... или не оно? Дотянуться до верхней полки я не могла и подкатила стул на колёсиках. Забравшись на него, опасно забалансировала, удерживаясь руками за стеллаж. Ну, вот оно. Стоя на стуле, я развязала тесёмки на папке - хотелось убедиться, что вытащила нужную. Разумеется, это было совсем не то. И конечно, это была та самая, злосчастная пьеса, которую я распечатывала в трёх экземплярах и бесконечно собирала, потому что страницы всё-время смешивались. Когда только я успела её затолкать на самый верх?!.. С досадой я захлопнула картонку, но тут стул вдруг ожил под моими ногами и колёсики мягко заскользили по ковру, руки сами собой выпустили злополучную пьесу, я вцепилась в стеллаж.
- О, нет! - простонала я, бессильно наблюдая, как пьеса летит вниз, в хаотическом беспорядке оседая на пол. Минуту я тоскливо обозревала это безобразие, а потом решила собрать всё подряд, как придется - всё равно этой пьесе суждено постоянно падать.
Сверху лежала последняя страница. Казалось, она была отпечатана ярче остальных. Я опустилась на пол и взяла её в руки.
"Маша (плача): Вот к чему привела твоя волшебная палочка! Я совсем запуталась. Одни неприятности!
Волшебник: Мне очень жаль, Маша...
Маша (сердито): Дурацкая твоя палочка. И волшебство дурацкое...
Волшебник: Ну что ж, зато ты узнала много нового.
Маша: Но я не стала от этого счастливее!
Волшебник: Да, не стала. А я разве обещал тебе счастье?.. Я забираю свою волшебную палочку. Но ты знай, что теперь всегда сумеешь найти меня, если тебе она опять понадобится. Прощай, Маша! (исчезает).
Маша (оставшись одна, задумчиво): Не понадобится. Это, наверное, был злой волшебник...
Занавес".
Я перечитала эту страницу ещё раз. И ещё. А потом сунула её в папку. Вместо того, чтобы прочитать пьесу целиком, принялась искать тринадцатую страницу - ту, которая мне попалась в прошлый раз. В пьесе семьдесят восемь страниц, два акта, двадцать две сцены. Тринадцатой страницы в пьесе не было. Совсем. После двенадцатой шла четырнадцатая, её логичное продолжение. Не было никакой тринадцатой!.. Права эта сказочная Маша, думала я с досадой. От этой волшебной палочки одни неприятности...
...Жёлуди давно осыпались и Куколка мягко ступала по усыпанной жёлто-оранжевыми листьями дорожке. Листья высохли на осеннем солнце и свернулись в яркие хрусткие трубочки.
Когда я входила в конюшню, Куколка приметила меня издали и коротко заржала, нетерпеливо стукнув копытом по деревянной перегородке. Здесь было тихо - кроме Марины только две девушки вяло занимались в манеже - одна, новенькая, не твердо держась в седле, училась на старой кобыле Гвоздике брать низкие лёгкие препятствия. Вторая - рыжая Вика - терпеливо обучала её этому. Я понаблюдала за ними пару минут - Вика обернулась:
- Теперь только здесь, в манеже, - сообщила она, - Смена уже выезжала в парк утром.
В манеже ездить мне совсем не хотелось. Тесно там и не интересно. Я разыскала Марину и выпросила Куколку "пошагать" по дорожкам. Марина мне не слишком доверяла, но я была настойчива, а тут и Куколка заржала мне навстречу. Марина сдалась и отпустила нас одних.
- Ты только не долго - сказала она, - шаг, рысь, шаг... Не больше часа. Скоро темнеть начнёт. - Продолжала она переживать и даже подумала, не послать ли со мной Вику. "Но тогда новенькая останется без присмотра, ладно, пусть сама едет", думала Марина, следя, как мы выезжаем.
И вот мы с Куколкой совсем одни, парк наполнен тихими вечерними звуками. Дорогу прямо перед нами перебежала бесстрашная белка, гордо вздымая маленький факел - огненный распушенный хвост.
Мне немного тревожно - я ещё ни разу не ездила в парк одна. Куколка тоже беспокоится - лошади животные стадные, они любят компанию. Мы отбрасываем длинные неровные тени - низкое солнце мелькает за деревьями. Куколка двигает ушами, иногда взмахивает головой и немного нервно косит глазом на кусты, колючей стеной окружившие дорожку. Прибавь, Куколка, легонько сжимаю я коленями её круглые бока. Она переходит на рысь - мы в точности повторяем наш маршрут недельной давности. Только сегодня нам немного не по себе в одиноком парке. Длинная и узкая, прямая как стрела дорога. Чудится мне вдохновенный Андрон - чуть запрокинув голову, он страстно выкрикивает: "Карету мне, карету!"... И на моём рукаве тает, стекая на асфальт, шапочка сливочного мороженого, а вокруг Никитиных зрачков разбегаются лучики. И распахивается со звоном от порыва ветра окно и кружась, медленно ложатся на пол страницы, а мимо меня невидяще смотрит Ирина...
Куколка, тряхнув головой, дёргает повод и плавно начинает идти лёгким галопом. Это не та беспечно-весёлая скачка, но всё же мне немного страшно. Лошадь рвётся к той злополучной скамейке, понимаю я. "Сейчас ка-ак прыгнем", - задорно думает Куколка. Нет, нет, уговариваю я её про себя и натягиваю поводья. Но она прибавляет темп, не слушается меня. Голые ветки совсем низко, стараются вцепиться в мои волосы, я пригибаю голову. Впереди только узкая лента золотой дорожки... Куколка разочарованно фыркает и наконец замедляет бег. Нечего прыгать. Нет там никакой скамейки. Проезжаем ещё немного вперёд, вдалеке чернеют потёмкинские развалины...
Мы медленно вышагиваем обратно. Что-то темнеет на земле перед куколкиными копытами. Остановив лошадь, я спрыгиваю и поднимаю свою заколку. Значит, это было где-то здесь. Мы с Куколкой озадаченно переглядываемся. Она легонько толкает меня головой в плечо. Она ни о чём таком не думает. Или я её не понимаю?..
Солнце совсем скрылось за верхушками деревьев, воздух потемнел и сгустился. Пора возвращаться. Нет здесь никакой скамейки.
Послесловие: через скамейки, как и через любые "намертво" закреплённые препятствия перепрыгивать не разрешается, т.к. это опасно для лошади и всадника.