Аннотация: Страшная сказка о любви и предназначении.
Геннадий Тарасов
Нелюбим
Страшная сказка о любви и предназначении
Часть 1. Тонкая грань
1.1. Одна давняя история
Все началось с трех истрепанных временем никому не нужных газет.
Три заметки, весьма противоречивые, смутные и скудные, на старых, чудом избежавших обычной их участи, газетных листах - вот и все, обладателем чего он стал невзначай.
Три весточки из времен давних, когда газеты, помимо традиционного сарафанного радио, были практически единственными источниками информации.
Тем более удивительно, что эта история дней минувших заинтересовала его. Зацепила, даже. Быть может, тайна, в ней блеснувшая, нераскрытая тайна, не утратила своей привлекательности и в наше время? Ну, это бесспорно так. И еще - тонкий флер романтики. Некое странное чувство, будто тайна эта, прекрасная, необыкновенная, манящая, еще жива и ждет своего первооткрывателя. И очень хочется стать им самому, потому что еще не все отгремели громы и мерцают вдали зарницы - надо лишь приглядеться внимательно и увидеть то, что на самом деле лежит на поверхности. Вот же оно, вон там. Сделать всего лишь один еще шаг...
Никогда прежде предчувствие тайны не обманывало его, на этот раз ощущение ее присутствия было гораздо сильней. Чем дольше он к нему прислушивался, тем острей и сильней оно становилось, заглушая голос разума, растапливая ледок рациональности и неумолимо отливаясь в уверенность, что его эта история касается напрямую. И наполнялась грудь сладким томлением, и учащенно билось сердце.
Тайна!
В мерцании звезд и в шелесте листьев, в отголосках далекого грома, в свежести летнего утра, в мимолетном взгляде и улыбке женщины, да в самой жизни - тайна! Куда ни пойди, к чему ни прикоснись - всюду она. И, пожалуй, не найти на земле человека, способного остаться равнодушным у ее порога. Если же запах тайны уловит журналист, молодой и горячий, он просто обязан относиться к этому обстоятельству, как к подарку судьбы, и идти навстречу тайне до полного над ней торжества.
Так считал Тант, а люди, знавшие его близко, утверждали, что он - толковый парень.
Вечерами, возвращаясь домой, он разжигал камин и устраивался подле него прямо на полу. Он раскладывал перед собой газеты и разглядывал их с затуманенным взором, сквозь потрескивание поленьев в огне вслушиваясь в живущие еще, как ему чудилось, в пространстве отголоски давней истории. Казалось ему, что еще мгновение, еще одно только усилие, и он все уловит и поймет. Он делал это усилие, но сознание срывалось, он срывался, звуки сливались в одну протяжную, заунывную ноту. Мгновение это тянулось невыносимо долго, до головокружения, до надрыва. Обессилев, но, не прозрев, не проникнув ни на шаг дальше, он валился на ковер, стискивал зубы до костного хруста, и лежал так, с колотящимся сердцем, пока вполне понятный и ласковый лепет пламени не успокаивал его, приникая к ушам живительным бальзамом.
- Кто тут говорит о чуде?! - восклицал он, спрашивая кого-то невидимого, и тут же возражал ему: - Никаких чудес не было, нет и быть не может! Все это есть только жизнь, самая обыкновенная, обыденная наша жизнь. Эх, народ... Вот Альвин меня бы понял. Альвин, Альвин...
Он брал газету и снова вчитывался в знакомые строки.
"...Вчера, в полдень, на центральной улице нашего города произошли трагические и таинственные события. Горожане, имевшие несчастье прогуливаться там перед обедом, были поражены громом и ослеплены молнией - в буквальном смысле слова. Надо сказать, что небесные эти неурядицы случились при солнечной ясной погоде, когда ничто совершенно не предвещало подобных катаклизмов. Все приключилось так внезапно, что никто толком не успел ничего заметить. Гражданин С*, однако, заявляет, что дело обстояло следующим образом.
Некая светловолосая девочка лет пяти, закричала, по словам гражданина С*, весьма пронзительно, и бросилась навстречу некой молодой особе. При этом, девчушка незадачливо толкнула гражданина С*, который по причине больного зуба весьма серьезно отреагировал на такое нарушение личного спокойствия, отчего, собственно, и запали ему в душу, и даже глубже, если это возможно, описываемые события. Не успела упомянутая выше особа подхватить на руки упомянутую же выше девчушку, как прозвучал взрыв. Раздался страшный грохот, и что-то ослепительно вспыхнуло, гораздо, по словам гражданина С*, ярче магниевой смеси. Когда гражданин С* вновь обрел способность видеть, в голубое небо над его головой быстро улетал большой огненный шар, в скором времени там без следа и растаявший.
Позже выяснилось, что многие прохожие были оглушены тем взрывом, некоторые получили ожоги от вспышки и разлетевшихся в разные стороны искр, а в доме напротив, давно уже, кстати сказать, требовавшем ремонта, обвалился балкон, на котором грелась на солнышке старая еврейская чета.
Из клиники нам сообщили, что бедная девочка потеряла зрение, но, к счастью, не навсегда, и быстро идет на поправку. А вот обитатели рухнувшего балкона, к нашему ужасу и сожалению, скончались на месте, не пережив один другого ни на вдох (чему, наверное, учитывая весьма преклонный возраст потерпевших, можно и позавидовать). Что касательно гражданина С*, зубная боль у него прошла совершенно и сама собой, и надобность в лечении зуба отпала.
Опрос свидетелей ровным счетом ничего не дал. Молодую особу, нами упомянутую в начале статьи, никто так и не опознал, и никогда больше не видел. Она исчезла бесследно. "Провалилась сквозь землю", - говорят в таких случаях, но мы вынуждены сказать - растворилась в небе. Хочется спросить: а может, ее никогда и не было? Была ли девушка? А если была, что кроется за всеми этими событиями, может ли кто-нибудь нам объяснить?"
Странный тон у статьи, думал Тант. Еще не истерика, но очень на нее похоже. А шутками и ерничаньем пытаются скрыть свое недоумение. И слышится в ней страх перед неведомым. Или я ошибаюсь?
Он брал следующую газету.
"Все факты, изложенные нами в предыдущей статье о таинственном происшествии на улице Ратуши, - писалось в ней, - подтвердились. Все, что мы склонны были полагать за шутку или неудачный розыгрыш, имевший трагические последствия, обернулось весьма серьезным делом. Нашему корреспонденту удалось установить, что исчезнувшую особу звали Ника. Запомним это имя. Она совсем недавно приехала в наш город и училась здесь в местном университете. Родственников в городе, по нашим сведениям, у нее не было. После известных событий ее так больше никто и нигде не видел. Известно лишь, что ушедший полтора года назад в дальнюю научную экспедицию ее жених не вернулся до сих пор, и всякая связь с ним потеряна. Не связаны ли между собой эти два исчезновения? Мы этого не знаем. Наука тоже не в состоянии ничего объяснить.
Надо сказать, что в последнее время в городе стали происходить события, которым нет пока объяснений. Мы помним, как буквально накануне происшествия на улице Ратуши жителям нашего большого города послышался жуткий крик - всем одновременно. Но, как установлено, кричавшего никто не видел.
Что же это было такое?
Массовая галлюцинация?
Или нечто другое?
Что?
Поставленные вопросы требуют ответа, и мы надеемся, что городское руководство не останется в стороне от их поиска..."
Последняя заметка была совсем короткой.
"За последние три месяца участились случаи появления на улицах нашего города странного огненного шара. Встреча с ним не сулит ничего хорошего, при любом неосторожном или резком движении он взрывается, отчего люди получают ожоги и другие повреждения. Имеются, в том числе, и жертвы. Случаются, однако, и курьезы: гражданин 3*, например, раскурил трубку от пролетавшего мимо шара. Но подобное - скорей исключение, а никак не правило. Кое-кто из ученых связывает это явление с электрическими процессами и напряженностью в атмосфере. Может быть, это и так, но нам на память сразу приходит исчезновение известной девицы Ники, реально существовавшей до того, как на глазах очевидцев превратиться в подобный шар.
Неужели нет среди нас человека, способного разобраться в этом запутанном деле?
Кстати, на стене дома ? I33 по улице Ратуши после памятного происшествия с Никой обнаружился след огня - может показаться, что в угол дома ударил зажигательный снаряд. Повреждение стены устранили, но вот закрасить след огня на ней не удается, он проступает из-под любой краски вновь и вновь.
Что же за силы проявляют себя таким образом?"
А потом ему приснился сон.
Ночь. В упаковку его сна проникает кто-то посторонний, вот он наступил на рассыпанное по полу пшено. Тревога! Сон нарушен, ткань его рвется, как атлас. Обеспокоенный, по нечаянному внутреннему побуждению он открывает глаза и не может понять, в чем дело, что происходит? Ночь тиха и темна, ничто не говорит об опасности напрямую, и все же беспокойство охватывает сердце. Ему кажется - или не кажется, - будто он знает, что в окно лезет вор, и он ждет его появления. Ожидание затягивается мучительно, кончаются силы, и вот уже ему хочется вскочить с постелили, подбежать к окну и выглянуть наружу. Ну, что же там? Скоро ли появится тот, тать ночной? Эй, ты где?! Он порывается встать с постели, но тело не слушается, одеяло сделалось неимоверно тяжелым, и не хватает сил откинуть его. Постепенно, капля за каплей, в сознание просачивается ужас и заполняет его до краев широким разливом.
Темнота и ужас...
Мрак и трепет.
Но вот, где-то за окном стал медленно зарождаться свет. Он приближался, становился все ярче, неистовей, яростней. Свет прислонялся к стеклу, напирал, точно прибывшая с паводком вода, вздымался над ним и, прорвавшись внутрь, наваливался волной, достигая той голубизны и холодности, которой примером - лишь в малой степени - может служить огонь электрической дуги.
Тант опускал веки, он зажмуривался изо всех сил, но не было спасения от этого немилосердного сияния. Свет проникал в сознание беспрепятственно, будто тело его стало стеклянным, и изнутри разрывал его на части.
А потом неожиданно свет уменьшился до нормального уровня - точно, повинуясь приказу, кто-то прикрутил регулятор. Тант открыл глаза и, к изумлению своему, обнаружил, что по комнате, точно рыба в темном море, плавает Огненный Шар. Стекая с него, по мебели и другим предметам обстановки струился холодный голубоватый огонь, повсюду с треском вспыхивали и умирали искры.
Странное пламя забралось даже к нему на постель. Тант не мог понять, он все еще спит, или это совсем уже не сон. Он протянул руку, провел ей по одеялу, и тут заметил, как огонь подался назад, избегая его прикосновения.
Огонь боялся живого тепла!
Неожиданно Шар стал набухать, увеличиваться в размерах, постепенно собирая, впитывая в себя разлитые вокруг частицы огненного вещества. Он стал таким огромным, что уже едва умещался в комнате. Стол, угодивший под его круглый бок, скрежеща и царапая ножками по полу, был отодвинут к стене.
В какой-то миг из глубины плазменного монстра на него глянуло девичье лицо.
- А-а-ах! - вскричал Тант в смятении.
Девушка была так прекрасна, что он не мог подобрать достойных слов, чтобы писать ее. И что-то еще... Да! Она была так печальна, что Тант физически ощутил ее боль и - застонал. Сердце его надорвалось, и в образовавшуюся пробоину хлынула потоком странная смесь чувств, меланж. Боль, сострадание, нежность, восхищение, преклонение... Любовь?
Девушка, не сводя с него глаз, протянула к нему руку...
И тут Шар взорвался.
Вспышка ударила по глазам, волна света накрыла Танта, и придавила, и подавил его...
Утром он проснулся, как и планировал - по звонку будильника. Нерадостно глянул на сереющее за окном небо. Давешний сон все не шел из головы, более того, он словно продолжался, и граница между ним и реальностью не нащупывалась. Сон? Не сон? Не разобрать. Если нет, хотелось бы вернуться обратно...
Густые и темные воды сумерек полнились видениями.
Устав бороться с призраками, он включил свет, и первое, что бросилось ему в глаза - это свежая копоть на стене. По кругу комнаты, под самым потолком, словно легкой сухой кистью нанесенные - тени.
След огня!
"Да что же это такое? - спрашивал он себя под неровный стук сердца. - Неужели, неужели все было на самом деле? И это не сон? И девушка эта - Ника?"
Он надолго замер в явном оцепенении, устремив взгляд на следы на стене, прежде чем решился признать свой сон - былью. Вот так, неожиданно для себя самого. А что оставалось делать? Следы ведь реальны, доказательства - неопровержимы. Ну, если не предположить, конечно, что это он сам всю ночь напролет бегал с горящим факелом по комнате и пачкал стены копотью. Но ведь вот этого не было? Не было? То-то же.
Так началось необъяснимое.
Но до этого была вполне обычная жизнь длиной в двадцать пять лет, за которые ни разу не случалось с ним ничего подобного. Самым ярким из всех, конечно, был год последний. В этот год он повстречался с Лалеллой.
Но обо всем по порядку.
1.2. Невероятная девушка Лалелла
В тот день Танта вызвал к себе Редактор.
- Интересное задание - на мой взгляд, - сказал он. - Думаю, тебе тоже понравится. Отправляйся в Промышленное Училище Искусств и Ремесел. Там у них конфликт, понимаешь, случился. Между поколениями, так сказать. Попробуй вникнуть.
И он протянул ему письмо студентов.
По дороге в училище, расположенное в живописной части Старого города, Тант прочитал письмо. Студенты старшего курса жаловались на устаревшую программу, на рутинные методы обучения, на непонимание, на противодействие свободному развитию индивидуальности каждого со стороны преподавательского состава и т.д. Студенты требовали перестройки. Словом, извечный конфликт отцов и детей, только на современный лад и в интерьерах Училища.
- Привет! - сказал Тант, заглянув в одну из мастерских. - Я из газеты. Как говорится, вы нам писали. Ну, что, разберем наши ошибки?
- Наши ошибки! - взвился на своем месте лохматый и до невозможности конопатый юноша. По опыту Тант знал, что веснушки на лице - признак кипучей энергии и неукротимого духа, примета, как видно, подтверждалась на все сто. - Наши ошибки! - кричал конопатый, потрясая худыми и длинными, словно изломанными руками. - Кого к нам прислали! Он же издевается!
Через полчаса последовавшего митинга, когда высказались почти все присутствующие, у Танта сложилось вполне определенное мнение по существу вопроса. Тем более, что до того он успел переговорить с некоторыми преподавателями, большая часть которых, к его удивлению, была на стороне студентов. "Все ясно, программу надо менять", - подумал он и мимоходом заметил, что выражение, пожалуй, сгодится в качестве заголовка для будущей статьи. И все же, в чем-то он еще сомневался. Как соблюсти баланс старого и нового? Ведь очень важно не разрушить традицию. Преемственность очень важна, особенно в искусстве или ремесленном производстве. Да и только ли в программе дело? И кто поручится, что при новой программе будет найдено взаимопонимание? Вопросы были.
Странным ему показалось и кое-что еще. Например, почему вон та, до невозможности красивая девушка у окна не реагирует на общий шум, не участвует в споре? Вообще не проявляет никаких эмоций? Что привлекло ее там, за окном, до такой степени, что она не замечает даже его, Танта, присутствия?
Он осторожно приблизился к девушке и через плечо заглянул в ее работу. На небольшом холсте - горячий хоровод невообразимо ярких красок, карнавал цветов, маскарад полутеней, ярмарка полутонов. Откуда все это? Неужели на рисунке - та чахлая клумба за окном?
- Черт возьми! - не сдержался Тант. - Как вы разглядели там эти краски?
Девушка повернула голову.
О, этот дивный взлет волос! Это волнующееся чудо! Что за прелесть!
Девушка насмешливо смотрела на него.
О, эти глаза! Этот зеленый фонтан искр! Эти пропасти, эти...
"Ого! Этого еще не хватало! - изумился Тант, заметив справа от холста на листе бумаги набросанный карандашом свой профиль. - Выходит, заметила? Когда только успела?!"
Перехватив его взгляд, девушка пожала плечами:
- В вас что-то есть...
О, этот голос!..
"Стоп! - остановил себя Тант. - Чудес в природе, как известно, не бывает, здесь же что-то необъяснимое".
- Что именно есть? - осведомился он у девушки, но тут же поправил себя. - Впрочем, гораздо интересней и полезней знать, чего в тебе нет. Но об этом мы поговорим в другой раз, разумеется, если на то будет ваша воля. Он широко улыбнулся, включив все свое обаяние. - Теперь же мне хотелось бы узнать, как вам, лично вам видится решение спора? Вы ведь в курсе дела, правда? Как, по-вашему, выйти из тупика?
Девушка еще раз пожала плечами, при этом глаза ее подернулись зеленой дымкой.
О!...
- Мне кажется, что не стоит тратить время и силы на спор. Все сложится само собой так, как надо, и когда надо. Вообще же, все пройдет и растает без следа. А потом вернется, но в другом виде или обличьи. Лишь время не вернуть, вот что действительно печально.
- И ничего не останется?
- Останется. Красота!
Сбоку налетел нечеса конопатый.
- Лалелла! Ты снова свою теорию на свет извлекла! Перестань! Твоя философия противна жизни!
Девушка еще раз пожала плечами.
"Все ясно, ее зовут Лалеллой! - сообразил Тант. - Умненький я, однако, и очень наблюдательный".
- Вот как! - сказал он вслух. - У вас, оказывается, и теория своя есть? И она, похоже, не всем нравится. В чем же ее суть? Красота, стало быть, по-вашему...
В этот момент в мастерскую вошел директор училища. Все стихло. Большие электро-механические часы заворочались на стене под высоким потолком, покряхтели и выдавили из себя звук, напоминавший скрип солдатской койки. Два часа.
Тант развел руками:
- К сожалению мне пора. Но очень хотелось бы ознакомиться с вашей теорией. Подробней, как говорится. Может быть, попробуем в ней разобраться, с вашей помощью? Сегодня? В шесть вечера на "Веранде", у лебедей? Я буду ждать вас. Приходите, пожалуйста. И, конечно, не забудьте захватить вашу теорию.
Взгляд Лалеллы был холоден и прозрачен, как горный родник, а Танту показалось, что она смотрит на него, точно на неодушевленный предмет. Как смотрят на ладно слепленный стул или прилично скроенный пиджак, оценивающе, но, не проявляя личной заинтересованности. Он почувствовал себя неуютно. Вот представьте себе, что в поле вы неожиданно нашли прекрасный цветок. Вы смотрите на него, упиваетесь его красотой, радуетесь, что он есть - и вам совершенно все равно, что, быть может, в этот самый момент корень цветка точит прожорливый червь, или что он грустит о быстротечности своей жизни. Вы видите лишь его красоту, вы вдыхаете аромат - и до другого вам нет дела. Приблизительно такое понимание себя Лалеллой, такое ее отношение к нему ощутил Тант. Прежде ему никогда не приходилось задумываться, красив он или нет - не урод, и ладно. Не это главное. Приятно, думал он, если кому-то по нраву твой облик. Но если ты красив от природы - в чем здесь твоя заслуга? Чем гордиться? О гордости, наверное, следует поговорить с его отцом, гордится ли он им. Сегодня он встретил иное отношение к красоте - и был откровенно смущен.
- Хорошо, - сказала Лалелла бесстрастно. - Я приду.
Тон ее несколько притупил его восторженность. Можно сказать, что его приземлили: он перестал парить и слегка коснулся земли кончиками пальцев.
"0-го-го! - озадачился Тант. - Однако - штучка!"
Выходя из мастерской, он наткнулся на недружественный взгляд рыжего юноши и пожал плечами, невольно повторив жест Лалеллы. Что поделать, невозможно нравиться всем сразу. Тем более рыжим. Хотя к рыжим у Танта было самое нежное отношение.
Тант очень любил этот город - Сальви-Крус, ставший его, Танта городом. Не коренной, на самом деле, житель, он успел изучить его досконально, до ощущения слитности, нерасторжимости - и полюбил всем сердцем. Где-то далеко на юге был другой городок, маленькая его родина, средоточие всех его начал. И тот южный город был бесконечно дорог Танту, но Сальви-Крусс - совсем другое.
Он пленил его, прежде всего, своей непредсказуемостью. Да, пожалуй, так - непредсказуемостью и ошеломительной текучестью, пластичностью облика. Этот город невозможно было предсказать, просчитать, угадать, как он будет выглядеть в тот или иной день и даже момент. Только в общих чертах. При желании конкретизировать картинку, приходилось почти сразу признать, что она постоянно видоизменяется, течет, трансформируется. Танту казалось порой, что гениальный творец в порыве вдохновения, в вихре творческого буйства, экстаза, за одну короткую летнюю ночь сотворил все это - и никогда никто больше не сможет повторить ничего подобного. Улицы, дворцы и площади застыли в удивительном беспорядке, породив, сформировав из хаоса великолепную гармонию. Даже на плане город походил на драгоценный узор. Сады и парки возникали в самых невероятных местах. За бетонным боком улицы мог неожиданно оказаться тенистый сквер, а быстрый проспект вдруг со всего разбега упирался в озеро. А дальше изумрудными лентами вились бульвары, где в многочисленных кафе любили проводить часы отдыха горожане. В том месте, где Зеленый бульвар в крутом изгибе спускался к реке Славе, и его под острым углом пересекала улица Откровений, сохраняемый этими двумя магистралями, словно в объятиях двух крепких рук, расположился небольшой, но тенистый и уютный парк. Там, под сенью могучих, деревьев прятало свою чистоту небольшое озеро, в зеркало которого любила заглядываться сама Весна. И Осень, кстати, тоже любила. Все любили.
Там, на озере, жили два лебедя, белый и черный, любимцы стариков и детей, давным-давно ставшие символом города. Их всегда было двое, один белый и один черный. С ранней весны до поздней осени они скользили по водной глади, любуясь на свои отражения. В октябре многие жители приходили проводить их в дальний путь, еще больше людей встречало их в середине апреля, когда после зимовки они возвращались домой. И очень многие, наверное, сочли бы себя глубоко несчастными, если бы птицы однажды не вернулись. Приезжие посмеивались, иные пожимали плечами, а Тант понимал любовь горожан к птицам и безоговорочно разделял их чувства сам.
Там, на самом берегу озера, приютилось небольшое кафе, открытая веранда которого своими босыми ногами шагнула прямо в воду.
В этом кафе не бывал разве лишь тот, кто никогда не любил. Да, это было привычное место встреч всех городских влюбленных.
Дневной зной пошел на убыль, с озера потянуло прохладой, находиться на террасе в это время было просто чудесно. Тант сидел возле самого ограждения Веранды, перебирал в уме впечатления дня и краем глаза наблюдал, как важные птицы с достоинством знатных господ, временно испытывающих трудности, подбирали брошенные им детьми куски хлеба. Вот птица, думал Тант, одно из чудес, сотворенных природой, заглатывает хлеб и ни о чем больше не думает. А, говорят, чувства имеет необыкновенно сильные, погибнет один - другой от горя насмерть расшибется. И какое удивительное постоянство - столько лет все вместе, все вдвоем, все тяготы, все перелеты, голод, холод - все поровну. Мы, люди, справедливо горды тем, что мы - люди, но многие ли из нас способны на такое? Пожалуй, что нет. Вот, например, Лалелла... Тант подумал о Лалелле и убедился, что ничего конкретного о ней сказать пока не может. Кто она такая? Чем живет? Какие песни слушает, какие книги читает? Какие сны видит по ночам? Кто ж ее знает! Красива - это да. На нее взглянуть раз - и можно забыть о следующем глотке воздуха, так хороша. Волосы, глаза... А голос! Но речи странные, обволакивающие, словно восточные благовония. Дурманят. Хочется слушать, впитывать... "Останется лишь красота!" А какие находит краски! Талант, судя по всему, необыкновенный...
Только вот придет ли она? Тант нахмурился. Сказала, что да, значит, должна быть. Ну, а если... ну, а если нет - придется побеспокоить ее еще раз, обязательно. Где ее найти, не секрет.
Ветер, пробуя силы, крутнул желтый песок на дорожках. И, видимо почувствовав себя достаточно отдохнувшим, он прошелся по траве, задрал платьице подвернувшейся девчонке, прошумел в листве деревьев и был таков. Откуда-то из Центра донесся бронзовый бой колокола:
- Бом-бом-бомммм!..
Тант бросил взгляд на руку, часы подтвердили: уже шесть!
- Как вы чудесно устроились! - раздался голос за спиной.
Он оглянулся: Лалелла! Все же пришла!
Поспешно встал и подвинул девушке стул.
- Очень рад, что вы нашли время. Одному мне было бы грустно провести этот вечер.
- Почему же? Разве одиночество повод для грусти?
- Конечно! Я это знаю. Именно потому, что вы не пришли, мне было бы грустно.
- Но я же пришла?
- Об этом и говорю. И я рад, что вам здесь нравится.
Зеленый свет мягко изливался из глаз Лалеллы, подавляя и приглушая другие краски. Мир покажется таким, если увидеть его сквозь осколок зеленого стекла. От такой насыщенной зелени, а может и от других причин, Танту вдруг сделалось зябко, но очарование, тем не менее, не проходило. Возникло ощущение нереальности происходящего, будто бы выплеснулась вода из озера и накрыла его с головой, отгородив от остального мира. Тант встрепенулся, чары рассеялись, и он определил насмешку во взгляде зеленых глаз.
- У вас удивительные глаза, - восстановил равновесие он. - Прямо колдовские. Насмешка померкла.
- Правда? Что ж, я не против, - улыбнулась Лалелла. - Но вас же интересуют не они? Не мои глаза?
- Меня интересуете вы, ваш цельный образ - в том числе и глаза. И ваши взгляды, и теория, - улыбнулся Тант. - Хотя, по правде сказать, больше вы. Но - рассказывайте, рассказывайте, пожалуйста, я внимательно слушаю.
Знакомым уже жестом девушка повела плечом.
- Что же рассказывать? Теории ведь, собственно-то, никакой и нет. Так, отдельные мысли по поводу. Скорей даже, облаченные в слова ощущения.
- Тем более рассказывайте, это еще интересней - знать, как мыслит художник, - подбодрил ее Тант.
- Посмотрите кругом себя, - начала она. - Вы видите мир, в котором мы живем, эти деревья, озеро, этих лебедей, цветы, людей, это небо над головой. Не скажете ли, что их объединяет? Не торопитесь с ответом, всмотритесь. Говорят, что нет ничего вечного, все преходяще, всему свой черед, свой срок. Это верно, но лишь отчасти. Есть, есть нечто незыблемое, что объединяет все предметы и явления во вселенной. Вас не смущает такая глобальность? Я знаю, это нечто - красота. Да-да, красота. Вы посмотрите, как прекрасна жизнь! Как переполнена она красотой! Но пойдем дальше. Я смею утверждать, что и в безобразии есть своя красота. Даже пыль, обыкновенная пыль на дороге по-своему красива, надо лишь заметить это. Камень, цветок, лягушка - все они таят в себе свою каплю красоты. Что больше, что меньше, но ничто, даже самое безобразное, не лишено этой капли. И красота не исчезает. Погибнут лебеди, а их красота останется. Погибнет все, а красота останется. И, быть может, когда-нибудь в мире останется одна лишь красота...
- В чистом виде? - не удержался от вопроса Тант. - Но кому она будет нужна? В смысле, для чего красота нужна, если ее некому оценить? Я понимаю так, что красота - это способность предметов там, или живых существ затрагивать в нас определенные чувства и вызывать определенную же реакцию в сознании. Если не будет нас, не будет нашей реакции - не родится, значит, и само понятие, красота! Да и кому она будет нужна без людей?
- Ну, - улыбнулась Лалелла, - это субъективизм, не будем забираться так глубоко. Согласимся просто, что красота есть, существует реально и - достаточно самостоятельно. Все остальное вынесем за скобки. Значит, ее можно выделить, как вы говорите, в чистом виде. Как это ни странно звучит, мне думается, что такое вполне возможно. И художники уже делают кое-что в этом направлении. Не только художники, но они больше других. Конечно, первые шаги слабы и робки... Но придет время, и производство красоты будет освоено в любых количествах. Это моя мечта. Представляете, что произойдет, если наполнить мир красотой!..
- Думаю, что будет приторно и очень скоро надоест. Возможно, тогда возникнет новое понятие красоты...
- Ну и что! Мы и ее сможем воспроизвести.
- Ладно, тогда вот что. А что вы скажете о красоте поступка? Красоте обыкновенного человеческого поступка. Красоте жеста? Ее тоже можно выделить?
По лицу девушки скользнула едва уловимая тень - словно птица пронеслась по диску солнца.
- Это искусственное понятие, - сказала она. - В природе нет поступков. Есть действия, явления - и все они диктуются условиями жизни. В конечном итоге красота поступка, как вы говорите, та же красота, о которой речь.
- Что же, выходит, нет необходимости бороться за красоту, коль она бессмертна? - не отставал Тант.
- Почему же? - улыбалась в ответ Лалелла. - Бороться надо, но ровно столько, чтобы сохранить ее. В известных пределах она и сама за себя постоит. Впрочем, я вам говорила, что и в безобразии своя красота - вы, быть может, поймете это когда-нибудь.
Так спорили они, а в небе тем временем загорались звезды. Одна, другая... И вот - словно сдернули покрывало - миллиарды миров глянули на Землю необозримым количеством солнц.
"И все-таки, - думал Тант, любуясь небом над головой, - люди рвутся к звездам не ради одной их красоты. Хотя и одного этого повода достаточно вполне".
1.3. Одноглазый кот Тихон
Начиная с первого вечера, встречи их стали регулярными, и знакомство очень скоро переросло в близость.
При этом удивительно, но не мог понять себя Тант. Он чувствовал, какая-то двойственность была в его отношении к художнице. Очень многое отталкивало его от Лалеллы, но и нечто неведомое неодолимо тянуло к ней. Он был с ней доверчив и откровенен, не таясь, раскрывал перед ней малейшие движения своей души - и в то же время постоянно находился настороже. Объяснить он этого не мог. Однако заметил, что краски мира сделались словно приглушенней, притом, что и сам он стал спокойней ко всему относиться. Милые истории, из которых прежде состояла его жизнь, перестали с ним приключаться, и, как-то незаметно, постепенно погасли улыбки, обычно вызываемые его появлением. Он тяготился этими изменившимися обстоятельствами, но не мог связать их с чем-то или кем-то конкретным. Тяжесть, проникшая в его жизнь, казалась навеянной извне, проявлением внешней силы - он ее не понимал и потому не мог от нее освободиться.
0 красоте они больше не спорили, как и не вспоминали о первом разговоре - словно не было его никогда. Но молчаливое состязание продолжалось. Лалелла ненавязчиво, как бы случайно, учила Танта распознавать красоту иную, недоступную ему раньше, острей реагировать на нее и видеть там, где ее, казалось бы, нет. Тант не противился этому, нет, он совсем не был против. Видеть мир более красивым - разве это плохо? Если вместо серого камня на дороге он обнаружит самоцвет - что же в этом ужасного? Напротив, это прекрасно. Загвоздка лишь в том, чтобы не обманываться, видеть то, что есть на самом деле. А вот с этим делом у Танта было не все в порядке. Постепенно менялось не только видение мира, но и отношение его к окружающему. Исчезла категоричность в суждениях, оценках. Плохому в человеке он мог теперь найти массу оправданий, в смешном видел и горькие стороны, а над иными слезами мог посмеяться.
- Тант, - сказал ему как-то друг его Альвин, - я тебе удивляюсь. Такое впечатление, что ты буквально за последние месяцы сильно повзрослел. Я бы даже сказал, что постарел. Что с тобой происходит, дорогой мой?
В ответ Тант пожал плечами. Он прищурился, прикидывая в уме, что на самом деле могут скрывать за собой слова Альвина. Потом поймал себя на потаенной своей мысли и ужаснулся, ведь столько прожито вместе с этим человеком, лучшим другом, да, и никогда не было ни тени сомнения в нем. Что же произошло теперь? Почему так отдалился он от друга?
"Что происходит? - терзал он себя. - Кто из нас изменился, кто стал другим, он или я?"
Как-то все сдвинулось со своих мест в его жизни, сошло с круга и замкнулось на девушке Лалелле. Любил ли он ее? Порой ему казалось, что да, порой - что нет. Однозначного ответа у него не было. Собственно, как и все, что с ней связано - никакой определенности. Так или иначе, но теперь он не мог без нее обходиться, просто не мог. Ему, словно глоток свежего воздуха, необходимо было видеть ее хотя бы раз в день. Увидеть, чтобы, засыпая вечером, снова встречаться с ней во снах и не расставаться всю ночь до утра. Лалелла владела его душой, как королева владеет подданным. Быть может, это и было любовью, однако она не возносила его, а, наоборот, как бы угнетала, отягощала. И, попроси кто его тогда ответить чистосердечно, любит он ее или нет, он бы промолчал. Только вот требовать такого ответа было некому.
И вот что удивительно. Тант не знал о своей подружке ровным счетом ничего. Ни кто она, ни откуда взялась. Он не знал даже, где она живет. Лалелла сама приходила к нему, но чаще они встречались в городе, где-нибудь в центре, на шумных улицах - места встречи выбирала она. И уходила одна, не позволяя себя провожать, иногда внезапно, прерывая разговор на полуслове, и, как заметил Тант, чаще всего это случалось незадолго до полуночи. Убегала, стуча каблучками, сворачивала за ближайший угол - и исчезала. Ни разу Танту не удавалось проследить за ней. Забежит он за тот же угол, где только что скрылась она, а там никого. Лишь ворона вышагивает важно по тротуару, кося на него глазом и из предосторожности приседая.
"Что за напасть! - злился Тант, не обращая внимания на тот странный факт, что гуляющая в столь поздний час ворона - нонсенс. - Шутки какие-то, или игры - не понять!"
- Потерпи! - смеялась Лалелла над его вопросами. - Потерпи. Скоро, быть может, очень скоро ты все узнаешь.
Однако время шло, и ничего не менялось, под вуаль, скрывавшую ее истинное лицо, заглянуть так и не удавалось.
Пришла пора, когда в отношениях их наступило некое равновесие. Тант оставался самим собой, хотя и находился под сильным влиянием своей подруги, и большего она сделать не могла - если у нее, конечно, было такое стремление. А было он или нет - этого наш журналист не знал, поскольку не был ни в чем уверен. Сомневался. Быть может, все он придумал сам, исходя из тех чувств и противоречий, которые обуяли его в последнее время. Словом, загадка, да и только.
Так или иначе, но он продолжал вести свой с ней диалог - как продолжение тех разговоров, с которых началось их знакомство. Правда, диалог часто превращался в его внутренний монолог ибо, как мы знаем, Лалелла не слишком была многословна на сей счет.
- Что же главное в нашей жизни? - задавал Тант подруге вопрос, без ответа на который эта самая жизнь казалась ему бессмысленной и неуютной. - Что главное? Ты все ратуешь за красоту внешнюю, броскую, эффектную. Даже - за красоту в чистом виде. Для тебя такая красота есть что, способ самовыражения? Или, может, смысл жизни?
- Ни зачем. Красота не только спасет мир, но и завоюет. И с этим ничего не поделаешь. Важно оказаться на стороне победителей.
- Словно красота - разменная монета, валюта. А как же быть с красотой внутренней, которая и свойственна человеку прежде всего? По определению, как данность, без которой он теряет свою одухотворенность, превращается в живой камень? Ведь все люди уходят из жизни, но живые продолжают их помнить - по их делам и поступкам. И, лишь как прилагательное, могут вспомнить еще о том, что кто-то при жизни был хорош собой. Значит, внутренняя красота важней.
- Но, с другой стороны, некрасивый - внешне - человек часто несчастен. Как правило, несчастен. Это бесспорно, согласись.
- Зато многие красивые мерзавцы вполне довольны жизнью.
- Вот, что же важней?
Сознание Танта билось, как в сетях, над разгадкой этого противоречия, мучительно ища выход, а Лалелла, несколько отстранившись, со стороны наблюдала за его терзаниями. В бесстрастных обычно зеленых глазах ее по временам проглядывало беспокойство, тревожное ожидание чего-то одной ей ведомого туманило ясный их взор. Но от этого, наделенные тайной, они становились еще прекрасней, и, попадая под их воздействие, Тант не в состоянии был ничего решить. Один на один с такой красотой - как можно ей противостоять, как можно противоборствовать?
Незаметно катилось время, никого не раня понапрасну - так казалось. Солнце неутомимым катком изо дня в день раскатывало поляну неба - слева направо, если опереться спиной о север. Но, как бы оно ни старалось уничтожить следы свои, они оставались на тверди небесной, и по ним же, неизменно, тенью, возвращалась ночь - отереть пот со лбов уставших тружеников и дать отдых их глазам и душам.
Однажды лето превратилось в осень, но Тант этого поначалу даже не заметил, уж больно плавным был переход. Лишь когда первая летящая по воздуху паутинка коснулась его лица, он изумился: да уже осень! И тотчас закричали, запели для него краски иной поры, другого раздела жизни. Быстротечный период, интенсивный, как взрыв фейерверка. Потом как-то сразу зачастили дожди, смывая лиственные декорации летнего спектакля. Очень скоро, насытившись, земля отказалась принимать влагу. Сделалось сумрачно, тоскливо и слякотно. Осень утвердилась в своем застое и в таком виде принялась ждать зиму.
В один из ненастных вечеров той поры, свернув с бульвара, Тант шел узким переулком Старого города, направляясь домой. Сырая брусчатка в свете фонарей жирно блестела под ногами, словно смазанная мазутом. Путь этот был не самый прямой и близкий, скорей наоборот, но Тант выбрал его сознательно. Весь прошедший день пришлось сиднем просидеть в редакции - организм требовал разминки. На нижний край козырька его замшевой кепки светящейся чередой нанизывались дождевые капли, периодически изливаясь на землю. Перед глазами полупрозрачной кисеей висела водяная пыль, повинуясь движениям воздуха, она моталась из стороны в сторону точно самосветящиеся облака мошкары. Влага налипала на лицо, забиралась за поднятый воротник плаща, бессильного против этой мелкой водяной силы. Может быть, поэтому так гадко Танту было ощущать себя на земле в этот миг.
Что-то гнело его, некая тяжесть, невидимая, но явная, - осенью так бывает, когда внезапно ощутишь себя одиноким и никому не нужным, оторванным от всего остального человечества. Ведь, в сущности, каждый человек боится одного - потерять связь с теми, кто нужен ему и дорог. Стоит лишь вообразить себе это, как почва уходит из-под ног, и душа цепенеет от всепроникающего ужаса пустоты. А на Земле, этой великой планете, к сожалению, так много пустынных и бесприютных мест, где ничто не мешает населению прикасаться к одиночеству краем своего естества. Да что там краем - всем естеством целиком. Массивом. Но только попробуйте лишить их этой возможности, и они возмутятся и станут протестовать. Ведь одиночество, это повод вспомнить лишний раз о любви и почувствовать ее в душе. Или, по крайней мере, убедиться, что любовь где-то есть и по-прежнему необходима.
Улицы болели пустотой. Пятнистая луна временами вырывалась из-под покрова облаков, но ее тотчас засасывала обратно эта серо-грязная трясина. Дома, спасаясь от небытия, светились размытыми пятнами окон, и, казалось, тихо ворочались в темноте. Из черных глоток подъездов несло прелым духом жилья. Тант шел по самому краю тротуара, инстинктивно сторонясь парадных, опасаясь, что его втянет в один из этих провалов неведомая темная сила. Сегодня он почему-то был настроен мистически. Потому-то он вздрогнул и остановился, когда в глубине одного из темных подъездов, в который он заглянул неосторожно, вспыхнул одинокий огонь.
- Глаз! - не сразу сообразил он. - Это же глаз!
Он подошел ближе, и различил в слегка расступившейся темноте за раскрытой дверью подъезда, прямо за порогом, расплывчатый серый комок.
- Кот, - еще раз догадался он.
Они смотрели друг на друга некоторое время, и Тант никак не мог понять, почему кот взирает на него одним только глазом. Кот подобрался, предполагая угрозу. В сжатом темном комке чувствовалась энергия подвижного тела. Наконец, кот не выдержал затянувшейся паузы и, выскользнув мимо ног Танта наружу, побежал вдоль стены. Чуть поодаль он остановился и, оглянувшись, вновь сверкнул глазом.
Тант подошел к коту ближе.
В упавшем из окна первого этажа красноватом свете кот представился ему исчадием ада. Глаз у него и правда был лишь один, на месте второго коробилась коркой свежая, едва затянувшаяся рана.
Тант присвистнул:
- Кто же так тебя, братец?
Подхватив полы плаща, он присел перед котом на корточки. Тот сжался, готовый к борьбе или отступлению.
- Ну, ты брось это, - сказал ему Тант дружелюбно. - Не бойся.
И, подумав, решил почему-то:
- Тебя не иначе, как Тихоном звать?
При этих словах кот расслабился, напряженность в его позе не исчезла, но слегка отступила, на полшага. Чувствовалось, что он все еще настороже.
- Точно! - обрадовался Тант. - Буду звать тебя Тихоном. Пойдешь ко мне жить?
Кот все так же смотрел на него единственным своим глазом, а о чем думал, понять было невозможно.
- Пойдем! - повторил приглашение Тант. Он поднялся и неспешно пошел в сторону дома. Оглянулся. Кот сидел на том самом месте и смотрел ему вслед. Тант махнул рукой. - Пошли! Когда он оглянулся в следующий раз, кот, прижимаясь к земле, семенил за ним.
С этого вечера поселился на квартире у Танта одноглазый кот Тихон. Оказался он на редкость сообразительным, чистоплотным и вежливым котом. Лишь в одном не сошлись они характерами: Тихон мгновенно, с самого первого раза невзлюбил Лалеллу. Стоило ей появиться у Танта дома, как с Тихоном произошло то, что случилось бы с любым другим котом, встреться ему существо в сто раз несноснее злого пса. Тихон изогнулся дугой, серая шерсть его поднялась дыбом и засветилась холодным электрическим пламенем. Единственный глаз налился кровью, а затем, перекалившись от внутреннего жара, забелел металлической каплей. Буря чувств, всклокотавшая в нем, вырывалась наружу несдержанным шипением.
Удивительно, но реакция Лалеллы на присутствие Тихона была практически зеркальной. Нелюбовь оказалась взаимной. Тант, наблюдавший за ними с изумлением, мог бы поклясться, что волосы на голове девушки зашевелились, словно взъерошил их шаловливым движением беспутный ветер. Слов у него высказаться по этому поводу не нашлось, но что-то в ситуации показалось ему комичным. Он фыркнул. Смех его вывел Лалеллу из оцепенения. Она вмиг преобразилась, гневно глянула на Танта и прокричала:
- Откуда у тебя эта гадость?! Выброси немедленно!
Лицо Танта полыхнуло, точно плеснули в него кипятком. Он молча подошел к Тихону. Тот несколько успокоился, но глядел затравленно, видимо, понимал, что говорят о нем, и что это грозит ему, по крайней мере, выселением. Тант запустил пальцы в густую шерсть, потрепал кота по холке;
- Ничего, - успокоил он его. - Ничего...
Открыл дверь в соседнюю комнату и попросил:
- Побудь пока там, Тихон.
Кот спрыгнул с батареи, на которой уже успел облюбовать себе местечко, потерся о ноги Танта, как бы упрашивая его переменить свое решение и, не дождавшись снисхождения, медленно, с достоинством вышел, задрав хвост.
- Гадость! - бросила ему вслед девушка.
Тант, закрыв дверь, подошел к ней. Взял за плечи, заглянул в глаза.
- Что с тобой, Лалелла? - спросил он и легко встряхнул ее. - Что с тобой, милая? Да ты себя не помнишь! Что за эмоции?
Глаза ее были черны до того, что казалось, будто они не излучали, а всасывали в себя все - образы, лучи, даже искорки внешнего мира терялись в них, как в бесконечной неизвестности. Черные дыры. Это были не ее, чужие глаза, до того чужие, что Тант засомневался, Лалелла ли перед ним. Но вот в них, словно на дальнем пределе ночной дороги, мелькнул огонек. И тотчас они ожили, потеплели, заискрились знакомыми изумрудами. Она припала головой к его плечу и неожиданно зарыдала. Тант растерялся.
- Что ты, родная, успокойся, - с трудом подбирая слова, сказал он. - Все хорошо. Успокойся, прошу тебя.
- Он такой безобразный! - оправдывалась Лалелла сквозь слезы. - Я его боюсь!
- Ты просто устала! - убеждал ее Тант. - Все не так. В любом безобразии есть своя красота, надо лишь уметь видеть. Помнишь, ты сама говорила?
- Нет-нет... - не соглашалась она. - Только не здесь, только не это...
- О, да ты совсем промокла! - заметил наконец хозяин. - Как же ты так, а? Где твой зонт?
Он засуетился. Усадил девушку в кресло у камина, стянул с нее мокрые сапоги, надел ей на ноги толстые, маминой работы, шерстяные носки, набросил на плечи плед, и все приговаривал: "Сейчас, сейчас тебе будет хорошо... Согреешься..." Налил пол рюмки коньяку и протянул ей: - Попробуй!" Девушка пригубила и закашлялась, едва не пролив остальное.
- Отвратительная жидкость. Но - согревает, - наконец призналась она.
Тант рассмеялся.
- А вот подожди, мы сделаем еще теплей. Сейчас согреешься.
Он подбросил в камин еще несколько поленьев.
- Потерпи немного, и ты забудешь, что бывает в жизни полоса, именуемая осенью. Здесь будет лето, жаркое-жаркое! Ты ведь не боишься жары? Не боишься, я тебя знаю.
Вдруг что-то случилось. От чувства, будто нависло над ним что-то страшное, Тант втянул голову в плечи, потом медленно повернулся.
В кресле, его кресле, струясь и перетекая, как марево, сидел какой-то жуткий, черный образ. Тант зажмурил глаза и принялся растирать их ладонью. Потом услышал, как в соседней комнате взвыл и заскребся в дверь Тихон. "Наверное, я угорел, - подумал Тант про себя. - Не иначе. Надо проверить, быть может, закрыта заслонка в трубе". Ему стало страшно. Раз, два, три, принялся считать он про себя, как делал это всегда, чтобы успокоиться. Досчитав до десяти, открыл глаза.
Перед ним в кресле снова восседала Лалелла. Как ни в чем не бывало.
- Что с тобой, Тант? - спросила она вполне обычным голосом.
Тант движением, выражавшим усталость и вместе с тем озадаченность, ото лба к затылку, провел рукой по волосам.
- Так что-то, голова закружилась. Должно быть, дым. О чем мы говорили?
За дверью продолжал неистовствовать Тихон.
- Какой все же противный! Этот твой новый друг! - вновь не сдержалась гостья. - Тант, милый, прошу тебя - вышвырни его прочь!
Тант покачал головой.
- Зачем? Нет, я не сделаю этого. И потом, почему я должен его выкидывать? Я полюбил его, правда. А он доверился мне - как же я могу его обмануть?
- Но его не люблю я! Или... Быть может, его ты любишь больше, чем меня? Ну-ка, ну-ка, скажи!
- Лалелла! - едва не взмолился Тант. - Это запрещенный прием!
- Хорошо, - сказала она, - хорошо... Однако... мне пора.
- Не обижайся. Пойми, не могу я этого сделать. Он мой друг.
- Хорошо, хорошо, - сказала она еще раз. - Я не сержусь.
Может, так оно и было на самом деле, только голос ее говорил об обратном. Он был предельно жестким, звенел и вибрировал, как лист жести. А когда, уходя, она посмотрела на Танта, взгляд ее не сулил добра. Так привиделось ему на мгновение.
Позже, уже далеко за полночь, Тант сидел в том самом кресле и не мигая смотрел, как засыпал огонь в груде остывающих углей. На коленях его дремал, пригревшись, Тихон, смежив свой единственный глаз. Тант чувствовал, как под рукой время от времени тихо вздрагивало тело его маленького приятеля и как тогда кот выпускал когти.
- Не бойся, - шептал он ему. - Ведь мы с тобой друзья. Никто больше не сделает тебе больно.
А из головы его не шли все странности сегодняшнего вечера. Он, кстати, проверил, дымоход никто не перекрывал, и тяга была отличной. Так отчего же все эти видения? И почему так странно вела себя Лалелла? Не говоря уже про кота.
Неспокойно было на душе у него.
А кот тихо мурчал во сне, прижимаясь телом к ладоням своего нового покровителя. И кто знает, какие страхи, какие предчувствия тревожили его сон.
Прошло еще несколько дней, быть может, совсем немного, но время было тягучей смолы старых сосен в майский полдень, и Танту казалось, что оно тянется нестерпимо долго.
"Отчего так бывает? - размышлял он. - Мы живем лишь однажды, каждое мгновение неповторимо, каждый прожитый миг утрачивается безвозвратно. Но мы все равно торопим время, погоняем его неудовлетворенной мечтой, отчего-то считая, что наша настоящая жизнь еще не началась, что она впереди. Живем от праздника к празднику, от встречи к встрече, и не ощущаем, что жизнь проходит незамеченной у нас же под носом. Мы надеемся на будущее, но теряем настоящее, глядя на него, как на досадную отсрочку грядущих событий. Мы заражаемся безволием и потому теряем будущее, вот в чем дело. Наша жизнь - это лифт, идущий лишь в одну сторону, вверх или вниз, каждый прожитый день - новый этаж, и с него нет перехода на предыдущий".
Так он философствовал, но и сам торопил время, надеясь, даже рассчитывая на нечто определенное и прекрасное в будущем. Он противоречил себе, торопя события, понимал это, но, все равно, подстегивал их. Такое уж существо человек, способен совмещать несовместимое. Быть может, это и выделило его из общего строя живых. Но у времени для каждого имелся свой план, и оно шло так, как в том плане было назначено.
1.4. Зима души моей
Незаметно истончившись и растаяв в прозрачном воздухе, окончилась осень, наступила зима. Природа окончательно увяла, осыпалась и запрокинулась в беспамятство ночных морозов, - в таком коматозном состоянии и сдалась на милость победительнице. Зима вкатилась в переставший сопротивляться, оставленный без присмотра город на ледяных салазках. В озябшей природе царило уныние, оцепенение казалось единственно приемлемой характеристикой жизни. Голой и бесприютной, катилась Земля по выстуженному шалману пространства.
Как-то Тант сидел на планерке в Белом зале редакции и вполуха слушал сводку новостей и задания на день. Вдруг сознание его уловило едва заметное движение за пределами помещения, что-то тревожащее, смущающее душу. Отблеск свечения, колыхание воздуха за окном - некое залетное ощущение. Он беспокойно оглянулся и просиял, поняв, что случилось.
Падал снег. Первый снег в этом году.
Наконец-то, радостно подумал он и почувствовал, до чего надоело ему осеннее безвременье, как, оказывается, давно ждал он именно этого - снега. А с ним - света и чистоты.