|
Моему отцу посвящается. У каждого свой Творец.
Это место называлось 'раем', но обретя имя, стало адом.
Блуждающие в тишине.
Харим любил виски дядюшки Джо, собственное кровообращение и бег наперегонки с ветрами по побережью. От пробежек кровообращение Харима становилось столь прекрасным, что сияло неизвестным радуге цветом. А ветрам утренние забавы добавляли важности и солидности отпетых ураганов. Ведь всем известно, что возраст ветра измеряется в обтесанных им километрах. Да и какому ветру не хочется пораньше отведать виски дядюшки Джо?
Харим не зря беспокоился о кровообращении, благодаря чему тело полубога напоминало идеальные формы Создателя. Частенько из ревности к брюнету местные ведьмы стрелялись на дуэлях, русалки сыпали толченое стекло в кофе мавок, а утонченные нимфы резали хрупкие вены под скрипучий трип-хоп.
Но самовлюбленный Харим не верил ядам и пулям, слезам и проклятьям, мольбам и суицидам своих возлюбленных. Кто-то из его родных работал в канцелярии Творца, и брюнета все побаивались. Не каждый день встретишь бегуна, хотя бы раз слышавшего о Словах. 'Золотая молодежь', говорили завистники, смотря на сверкающее тело атлета. И в стоячем равнодушии жизнь Харима текла ленивой лодкой, пока на её борт случайно не приземлилась фея болотного цветка Хлю.
Харим был не из влюбчивых - ему хватало переполняющего обожания великолепного себе. Но будучи безмерно добрым и благосклонным к более бездарным соседям, он позволял некоторым поклонницам ощутить мощь натренированного кровообращения. Ветра слетались смотреть на это действо со всех сторон света. И бушевали в такие недели возбужденные ураганы по округе. Народ давно уже приспособился к этим бедам и вырыл землянки. По новоприобретенной традиции землянки создавались точными копиями наземных домов. Так хозяин во время бурь не чувствовал дискомфорта, и если после хулиганских ветров его дом отфутболят на другую часть мира, он мог бы его восстановить по подземной копии.
Из-за этой традиции время в этом месте окончательно обленилось и перестало куда-то двигаться, окунувшись в пуховое одеяло сновидений. Лишь взрослеющее ветра, да стареющий лик солнца как-то напоминали, что время еще дышит.
В первые дни знакомства бушевали дерзкие ураганы и страстные крики болотной феи тонули в безудержной свистопляске. Тела Харима и Хлю исполняли древний танец, беззвучно передавая тайные помыслы и желания. Не похотливыми словами, не вульгарными звуками слогов и пошлостью фонем, а осторожным соприкосновением тел, напористыми заломами рук, резкими толчками бесконечного па, под аккомпанемент глубоких вздохов. Без Слов их потоки сознания сплетались в бесконечную песню любви, а тени на стене вторили в глубоком танце.
Фея была далеко не первой 'ветрянкой', как прозвали в народе таких девиц, и, Харим полагал, не последней. Но обделенная вниманием тень нарцисса влюбилась в ранимую от самодурства хозяйки тень Хлю. Тени сбегали по ночам, и мучились атлет с феей сладкими снами, лежа в разных постелях, пока наглецы не потребовали воссоединения любовников. Фея свою тень быстро игольным ушком присмирила, зная, что коль продеть тень через то ушко, вмиг она свою сущность теряет и становиться лишь темным пятном, вечно прячущимся от солнца.
Харим не знал об устрашающем игольном ушке и поэтому был вынужден лосниться к Хлю, дабы уберечься от кошмаров и видений, насылаемых вредной тенью. Но опоенная удачей ведьма тянула с ответом, в попытках набить себе цену. Пока набивала, опять заветрилось. Одинокая Хлю сидела в подземном болотном цветке, ветры пошло хихикали над проделками Харима, а сам атлет танцевал с другой. Его тень тихо плакала от безысходности. Она знала, что тень феи, следуя за своей хозяйкой на коротком поводке, все равно повесится от тоски, обольет себя бензином и сгорит в вечном огне неразделенной любви, или будет бесконечно разглядывать живописное дно озера с неудобным камнем на шее. 'Ветрянки' долго не живут.
Но Хлю отличалась воспитанным болотом коварством. Казалось, сама сырая земля, перемешенная ряской и гнилью, вкрадывалась в её душу, становясь прививкой от суицида. Боль делала фею стойкой, боль делала фею хитрой, боль делала фею безжалостной. Покореженная изменой Хлю спустила с поводка свою тень на ночь. Под грохот эрегированных ураганов две тени нестройно танцевали, заблуждаясь в лабиринтах любви.
Ветры умчались по неотложным воздушным делам, новая 'ветрянка' сладко спала от недельных утех, тень Хлю покорно вернулась в болотный цветок, а довольным Харим бегал наперегонки со свежими сквозняками. Но в восхищенный свист малолеток вкрадывался неприятный шепот влюбленной тени. От её проказ исчез блеск с тела Харимаи, его кровообращение больше не светилось. Испугавшийся за свое богоподобное тело атлет отправился во второй раз на поклон к фее. Даже Создатель усмехнулся такой шутке.
Улыбнулся и забыл, а злопамятная Хлю потребовала выкрасть для неё невиданные Слова. Харим предложил отрезать ему руки и ноги, содрать с него шкуру и тело в соль на пару тысячелетий - на это он согласился бы гораздо охотнее, чем лукавить с Творцом. Но расчетливая 'ветрянка' была не так глупа и продолжала опустошать свои бездонные погреба коварства Всезнающая Хлю решила обкрасть наивных людей, которым Творец по недоразумению подарил Слово.
Подгоняемый тенью и обещанием фее, Харим взвалил на себя мешок золота и пошел учить людей алчности.
Молящиеся теням.
Люди были беззащитны перед миром, окружавшим их. Лишь Слово позволяло отгонять упрямых медведей, хитрых лисиц или холодных призраков. Слово острее меча, быстрее пули и безобразней атомного взрыва. Неразумные дети получили поистине неподъемный подарок.
Все знают, что Слово - это клетка для мысли, и как птица в неволе не может похвастать ни красотой полета, ни чистотой пения, так и мысль в Слове становится отяжеленной собственными кандалами, превращаясь из изящного пера в богатырскую булаву.
Без устали крошили Словом люди себя и других тварей. Да так рьяно, что сила из звука бежать начала, убоявшись своих последствий. Творец был доволен такой расточительностью, ведь истинную силу Слова он приберег для себя. Но и оставшейся мощи хватало для опасных игр непоседливых людей. Ведь чем могущественнее Творец, тем больше у него жалости к своим несовершенным творениям.
Харим поначалу испугался неосторожного Слова, но вскоре понял, что глупые люди и оставшийся дар применить не могут. Слово есть, а инструкцию к нему забыли положить. Малоумные хозяева попытались упрятать все свои знания в тюрьмы из Слов, став им верными надзирателями. Слова надсмехались и пытали мысли, ломая их первоначальную сущность, а запертое знание покрывалось толстым панцирем корковых ран. Вскоре зараза перешла и на самих надзирателей, ведь больные гнилью мысли стали заражать и людей.
Свое первое общество они построили как подобие тюрьмы с больными заключенными и безжалостными надсмотрщиками, как у Слов, держащих мысли в клетках. Любой житель этого общества одновременно был и пленником, подконвойным соотечественниками, и палачом, карающим своих близких. Весь смысл их существования - невысказанный приговор неведомого суда. Но боль от постоянных пыток так закалила людей, что они уже не боялись ни Слов, ни законов.
А вот Харима люди испугались, ведь был он настолько хорош, что зажатые Словами мысли уже не могли передать его великолепия. Они хотели убить наглеца, столь дерзящего своей красотой, но с грузом тяжелых Слов, так и не смогли подступиться к атлету.
Харим подпустил к себе лишь десятерых девушек из самых непочитаемых семей, не имевших своих подконвойных. Девки, хоть и статью хороши даже для Харима, оказались не обласканы мужскими танцами, потому радовались встрече с полубогом столь громкими криками, что могли посрамить некоторых знакомых ураганов. В подарок за такое пение каждой партнерше Харим оставлял две монетки, как признак одобрения: хочешь - сама дважды заходи, хочешь - приходи с подругой.
Некоторые хитрые женщины начали не просто дарить, а менять эти монетки: кто за гребешок острый, кто за бусы румяные, а кто и за час утех с чужим мужем. В тех краях женщина отвечала за величину рода, жар от костра и присмотр за неприспособленным мужчиной. И потекли к чудо-любовнику струйки неудовлетворенных матрон, всеми правдами-неправдами добывшие золотую монетку. И вскоре по всему миру людей жили дети Харима, зачатые под звон золотых монет. И блеск золота напоминал им о красоте момента Творения, поэтому и любили они металл больше своих родителей.
Под натиском вездесущей коррупции, тюрьма превратилась в базар. Люди даже придумали себе особых казначеев - 'цифры'. Творец от людской выдумки чуть живот себе не порвал. Мол, 'не зря я им Слово подарил, вон какие диковинки напридумали'. Харим исчез, когда понял, что с монетками к нему его же дочки захаживают, а значит, алчность разъела людей так, что, не имея своих законов, стали и на законы Творца плевать. И тут обиделся даже Создатель и отвернулся от своих неблагодарных творений. А люди этого даже не заметили.
Монетки к тому времени настолько вошли в быт, что за них не только можно купить ночь сладострастия, но и платье сшить, или полетать на воздушном шаре, а то и выторговать бочку мармелада. Денег на всех не хватало и люди задумались, где бы взять еще.
И тогда к людям, оставленным без присмотра Творца, пришел старец с еще одним мешком золота. Мешок странник обещал поменять на Слова. Мол, буду покупать Слова за золото, слово - монетка, но если Слово продано, то нельзя им пользоваться под страхом смерти. Главная казначейша долго думала над странным предложением, но её порочная страсть к мармеладу пересилила. И пошла торговля.
За бесконечные ряды Слов, которыми пользовался лишь десяток мудрецов, старик подарил казначейше мармеладную реку. Попытавшиеся возразить умники скоро распрощались со своими головами в назидание другим.
Дабы избежать нечестности, решили, что каждый может продать по одному Слову, и длинные очереди змеиными хвостами потянулись к старику. Казалось, что ни жители, ни Слова, ни золото в мешке никогда не закончатся. Но потом иссякли очереди, и звонкие монетки уже не украшали дно мешковины, и редкие Слова старик уже обменивал на бесценное оружие. Довольные девушки-зазнайки уходили кто с арбалетом, кто со ржавым, но рабочим 'наганом', а одна катила за собой угрюмый пулемет Максима. С оружием можно было не только защищать свои монетки, но и отбирать их у других, а главное, легче казнить тех, кто произносил запретные Слова.
В сундуках старика ругались жалящие Слова обид, плачущие Слова раскаянья, шепот молитв и крики радости. Слова беспощадно кусали и царапали друг друга, мешая спать Хариму, но после проделок влюбленной тени он мог выдержать любую пытку. А продавшие Слова люди забыли и язык своих тел, и значение взглядов, и уж тем более полет свободной мысли. Они замкнулись в пустых камерах, пугая других молчунов автоматными очередями и ядовитыми стрелами.
Обманутые люди попытались вернуть Слова, но старик оказался хитрым Харимом, учившим людей алчности. Ночью он вывез заветные сундуки на больших орлах, подкупив тех своим зорким зрением. А утром те же орлы, по приказу людей, разорвали тело продажной казначейши и разнесли её остатки по всем сторонам света. Умирая, казначейша выкрикивала запрещенные Слова до тех пор, пока один из орлов не вырвал её язык и не унес его попугаям, большим любителям артефактов.
Потом пришла пора казнить и слепого старика, но подкупные орлы пообещали унести Харима на родину. За время пребывания среди людей, старик не гнушался роскоши и птицы не смогли поднять его вместе с тенью. Тень орлы заверили доставить в ближайшее время, но люди схватили темную тварь. И хоть беглец перехитрил людей, они знали, что тот все равно вернется за тенью. Ведь если смерть настигнет Харима без своей тени, то будет он скитаться одиноким в вечном посмертии. А где еще найти более тяжкую кару для похитителя Слов?
Но пока люди бездумно транжирили Слова, помнящие силу слогов тени копили и лелеяли свои вековые обиды. Они поработили безмолвных хозяев, и мрачными людьми управляли только темные сущности, с порезами от солнечных лучей. И слышен от вновь подконвойных людей лишь шепот единственной молитвы к теням, из нескольких непроданных Слов,.
Бунт в раю.
Харима встречали старые ветры и непостаревшая из-за ленивого времени Хлю. Не впав в безумие суицида, фея единственная, кроме людей, смогла выносить ребенка Хариму, но ослепший отец не мог увидеть сына.
Юный отпрыск безмерно скучал по отцу и за каждый день расставания отсчитывал крохотную песчинку. Вскоре пустыня одиночества в его душе переросла в пустыню на краю райского сада. И когда закончилась последняя песчинка надежды в душе Карнака, а груда песка превратилась в пустыню, обессиленные орлы принесли сундуки, а потом и тело блудного отца.
Без тени и прекрасных глаз, но сдержавший обещание, Харим ощупывал то детские ресницы жены, то юношескую щетину сына. Ошалевшая от сундуков с богатством, 'ветрянка' перебирала бусинки диковинных слов, примеряя их на себя, ведь только женщина может получать удовольствие, примеряя чужие оковы.
Но в отличие от человеческих женщин, Хлю знала, как управлять Словом, и даже оставшейся мощи хватало, чтобы подтрунить над Творцом. И как только закончился невиданный месяц ураганов в честь возвращения атлета, фея принялась перековывать кандалы и клетки Слов на острые спицы, ткать вязкие сети из глаголов и готовить яды из злых суффиксов. Своего сына Карнака она учила атаковать врага проклятьем, приманить сладостью лести, ударом сплетни унизить несогласного, обещанием совратить сомневающегося и скрыть подлость за маской шутки.
И пока Карнак с Хлю учились убивать Словом, слепой Харим выходил на побережье и слушал шум океана вперемешку со сплетнями ветерков. На такие прогулки атлет брал бутыль виски дядюшки Джо и, отрываясь лишь на обжигающее поцелуи ячменя, вспоминал свою жизнь. Секунда за секундой, от рождения в жерле вулкана и учебы ходить по тонкой нити над пропастью до первой стыдливой нимфы и пробежек со сквозняками-малолетками. Так он сидел день за днем перед бескрайней гладью океана, слушая бесконечное настоящее и смотря на скоротечное прошлое. Его кровообращение засветилось лишь в тот день, когда воспоминания коснулись десяти первых женщин из мира людей. Гул их похотливых криков заглушил и монотонный океан, и назойливых ветров. От охватившего удовольствия Харим сделал богатый глоток виски и опек губы. Он попытался унять горечь слезами океана, но где-то в глубине соленой песчинки атлет уловил привкус мармелада. Поначалу слепец решил, что это язык услужливо подсунул воспоминание о человеческой жизни, но потом вспомнил, что мармеладная речка была намного позже десятка простушек. Еще раз океанская вода коснулась губ Харима, и тогда понял он, что этот вкус мармеладной речки из мира людей не морок воспоминания. На самом дне мармеладного оттенка был ясный привкус собственной крови. Крови своих потомков из мира людей.
Если у людей мало золота, но есть оружие - они устроят войну! Харим честно взял ответственность и за рождение, и за смерть своих детей. Без поддержки темной тени, некогда красивый атлет впал в депрессию. Он побледнел настолько, что казался прозрачным. Многие принимали его за призрака на берегу океана, и лишь бутылка виски намекала на его живую сущность. Ведь всем известно, что призраки не любят спиртного, предпочитая дымные смеси. Харим так и не пошел дальше в воспоминаниях, а вернулся обратно к непростому рождению, через бои с минотаврами, полеты на драконах и бессмысленный отчет в налоговую. Трижды закалял он свою жизнь по кругу, но после того, как чуть не задохнулся первородным криком в третий раз, решил уйти от всех в пустыню, подаренную Карнаком. Ведь где еще жить одиночке без тени, как не в пустыне созданной одиночеством?
Ветры закатили на прощанье Хариму старую морскую песню, настолько похабную, что молодые сквозняки со стыда выскакивали в форточки. Дядюшка Джо выкатил из погреба бочонок своего превосходного виски и с его усов стекали слезы утраты, то ли друга, то ли бочонка. Своему навсегда уходящему мужу Хлю шепнула на ушко об игольном ушке. И вооружившись спиртным, доброй свистливой песней и запоздалым советом, Харим ушел в свое отшельничество.
А развращенный Словом Карнак, после ухода отца, начал резню в некогда благополучном мире. Даже Творец встрепенулся от такого ужаса. Но посрамивший Создателя сын продолжал сеять зерна недоверия, прививал почки сомнений и рассаживал саженцы ненависти. Он собирал ветра и разбрасывал камни, жал бурю и лил кровь, пил лаву и изрыгал тьму. Творец не выдержал и разбудил время, чтобы то навело порядок в любимом саду. Теперь и в теплом раю текли реки алого цвета.
Песчинка мира.
Вдали от ужасов рая, в пустыне из скорбных песчинок разлуки, Харим лепил фигурки человечков. Они были похожи на обманутых Харимом людей: две руки, две ноги и полное неведенье о своей жизненной целе. Рождение каждого слепец сопровождал поцелуем, наполненным добротнейшим виски. И познав радость встречи с Творцом, песочные человечки оживали. Они честно работали во славу отшельника, не отбрасывающего тени, своевременно лепили себе подобных и не забывали развиваться на потеху Создателю.
Песочные люди слеплены из песчинок-близнецов, поэтому и вели себя одинаково. Но несмотря на это однообразие, общество песчаников росло и усложнялось. Вскоре и всезнающий Харим перестал понимать полное взаимодействие в разросшемся пустынном мире. Поскольку Творец был слеп, чтобы не разрушать поделки песчаников, он завел себе особые маршруты. Но каждый разом на его тропах то попадался зазевавшийся песчаник, то неверующие в Творца выстраивали дом. Харим устал злиться на неразумных песочных человечков, а потому даже иногда прощал им дерганье за бороду. Такое неблагоразумие Харим списывал на закончившийся виски, ведь без познания высшей радости творения жизнь песчаников была не только бесцельна, но и несчастна. Равнодушные песчаники тихо осыпались песчинками и лишь некоторые, по заветам предков, искали ту радость обжигающего поцелуя Творца. Они искали Создателя бесконечным взглядом в небо, поэтому гордо именовали себя астрономами.
Именно непоседливые астрономы не только вычислили существование Творца и его постоянные маршруты, но и вычитали собственное Слово по переплетению волосков бороды слепца. Сам Харим вряд ли бы смог открыть Слово таким способом, но астрономы научили Создателя нехитрому общению. Харим уже имел дело со Словами, поэтому схватывал на лету. Творец попытался предостеречь опасности с новой игрушкой, но песчаники, как и большинство творений, не поняли своего Создателя. Имеющие Слово стали порабощать беззащитных к нему сородичей, и песчаный народ погряз в интригах и смутах, окончательно нарушив изначальный замысел Творца.
Обиженный Харим лишь изредка, со скуки, приходил к тиранам-астрономам послушать последние сплетни. От астрономов он и узнал, что его сын и жена погибли во время мятежа, весь рай теперь просто клок выжженной земли, а разбуженное время ищет ответчика за этот беспредел. И теперь время спешило убить Харима.
Обретение тени.
Хмурые безмолвные люди шли по улицам под конвоем собственных теней. Их взгляды буравили землю, оставляя неглубокие бороздки, а губы высохли от бесконечной молитвы своим надзирателям. Тени перебрасывались между собой сальными шутками, иногда толкая своих угрюмых подконвойных. Когда кто-то из людей падал на землю, между тенями проносилось эхо одобрительного смешка.
Харим все-таки вернулся в мир людей за собственной тенью, испугавшись вечного одиночества. Люди, которых он обокрал, давно умерли от неминуемой старости, а их потомки, лишенные костылей Слова, забыли собственную историю. Но вот тени, некоторые менявшие сотого подопечного, могли помнить хитреца. Хотя побледневший, слепой и оборванный, с бесконечно-глубокими ожогами от пустынного солнца, Харим не походил ни на хитрого старика, и уж тем более на любвеобильного атлета.
С собой Харим не принес ни алчного золота, ни украденных сундуков знания, лишь иголки песчаных ежей, в ушки которых любят пролезать любопытные верблюды. Прозрачный старик начал охоту на бестелесных теней, и редкие в этих местах иголки споро расходились серди подневольных людей. После бескровного мятежа, поскольку теням кровь чужда, люди вернули былую самостоятельность.
Возведенный в ранг героя Харим попросил о свидании со своей тенью, но люди, узнав в герое похитителя Слов, сменили милость на гнев. Тело слепого старца заковали в цепи, и пятнадцать палачей в три смены проводили дикие пытки, издеваясь над телом, но не лишая того жизни. Харим держался долго, но каленое железо, холодные пилы и острые крюки спустя год вырвали из него первую букву. День за днем, год за годом, в течение хвостатых веков люди по букве выдирали некогда утраченные знания. Когда еле дышащее тело сняли с крюков и прекратили поливать расплавленным металлом, мир песчаников уже лежал крупицами девственного песка в ожидании нового демиурга, а по берегам отстроенного рая бежал другой самовлюбленный атлет. Освобожденная тень Харима от долгой разлуки также побледнела и походила на тень от тени. Пусть вместо чудного кровообращения по телу старца перекатывались лишь сгустки боли и палач времени нагнал Харима, уже ничто не могло омрачить мига воссоединения с тенью. Умирая, былой нарцисс в последний раз позавидовал себе, обретя самого интересного собеседника в посмертии. Им действительно было о чем рассказать друг другу.
Радостные повторным обретением Слова люди принялись за старое: давай ловить знания и мысли, чтобы закрыть в тяжелых клетках. И никто так и не понял, что опять обманул их Харим. Что вместо рожденного священной мыслю Создателя Слова, подарил им Слово, найденное пустынниками в тонком узоре его бороды. И нет в Слове пустынников ни знаний будущего, ни глубины прошлого. И все в этом Слове обман, лишенный волшебной силы, как карточный фокус. А наивные люди все пытаются постигнуть глубину подсунутой пустышки. И лишь изредка просыпаются они от малопонятных историй, нашептанных безвольными тенями на языке Творца.
|
1-е место на конкурсе "Здесь водятся..." Это место называлось "раем", но обретя имя, стало адом.