|
Меня мама еще до школы научила запоминать сколько дней в месяце по костяшкам пальцев. Начинаешь с горки на мизинце левой руки - январь, следом ложбинка - февраль, вверх на бугорок марта, а там и яма-апрель... Месяца, обитающие на возвышенностях, богаты на тридцать один день, а живущие в низине - и тридцатью довольны (щербатый февраль и тем обделен). Главная хитрость в счете при прыжке с руки на руку: с костяшки на костяшку, с одного богача на другого. Как на рояле идущие подряд две белых клавиши, без втиснутой меж ними черной коротышки. Рояль нам показывал учитель музыки Артемий Станиславович. Он много чего показывал и рассказывал бесполезного. Говорил, что август назван в честь одноименного римского императора. Правителю не хотелось, чтоб его месяц был короче, чем у предшественника Юлия, застолбившего для себя июль, потому Август отобрал у февраля день да прибавил его к своему.
Кроме занудствований Артемий охоч был до споров, хоть и не искушен в дискуссии. Обычно, двойка в классном журнале становилась последним аргументом для спорящего с учителем. Бывало: "Нотный стан вмещает в себя октаву, а это восемь нот. Помните, по латыни "окта" означает "восемь". "Не восемь, а десять!" - доносилось несдержанно из-за парт. "С чего ты взял, Смирнов?" - возмущался учитель. "Октябрь ведь десятый месяц!? - Очередь возмущаться Смирнова. - Да и вы сами учили: есть семь нот и скрипичный ключ!" Чем упертее отстаивал мнение Артемий, тем очевиднее нам казалась правота одноклассника. Сколько бы не хрипел на латыни учитель, Смирнов выходил из спора моральным победителем, за что регулярно награждался двойками. Смирнов не выдержал и заставил хрипеть Артемия уже от рояльной струны, впившейся ему в горло. Смирнов не боролся с учительской тупостью, а просто хотел выжить. Ведь двойка в четверти даже по музыке... Его все равно расстреляли на школьной линейке по законам учебного времени. С убийством учителей в школе строго. Как бы заметил покойный Артемий: что простилось полубогу Гераклу, не прощается восьмикласснику Смирнову.
А простому люду что толку от императоров да полубогов? Одна радость: сутки от зимы оторвали да к лету прирастили. Думаете, мелочь? Значит, не цените жизни, которая из дней-одиночек и соткана.
Последний день августа можно с чистой совестью пробездельничать, чтоб встретить вечер на берегу, наблюдая, как спелое раскрасневшееся солнце готовится нырнуть в реку. Хочется запомнить каждую мелочь: розовую лужайку неба с парой жирных овец-облаков, гибкую реку под ними, травинки на берегу, оставленные в молитвенной примятости сбежавшей Лидой. Еще сегодня все это здесь, во мне, а завтра - и меня может не быть, и здешней красоты... Нет, хуже: меня уже не будет, а травинки, речка и присматривающие за ними облака пропажи даже не заметят.
Скажете, глупость. А что не глупость?! За что умирать, если не за августовский закат, не за тихую речку, не за примятые дочкой пекаря травинки и робкий прощальный поцелуй в щеку?
Лида оставила меня наедине с закатом. Она романтичная, книжки читает о любви. По ним же судит и о школе, и о Большой Войне. Когда я рассказываю об учебе, просит, чтоб не пугал её страшилками, ведь "в нашей школе так не бывает, я читала". Куда мне, вон её отец без ног вернулся с Большой Войны, а она все равно ему не верит. Думает, что от инвалидности папа на власть обижен, а потому глупости наговаривает. Так сильно книжкам верит, дуреха! Но ноги у Лиды не в пример отцовским обрубкам: длинные, тонкие, если умчит, то лишь ветру угнаться. Обещала беречь себя до моего аттестата, скромно поцеловала и сбежала. Хочет, чтоб в жизни красота встречалась, как в книжках.
Очень боится стать такой, как Дашуня. Потомственная доярка со старшеклассниками лето провожает, у тех уже в следующем году выпускной. Разница в год невелика, мог бы тоже пить со страшеками возле амбара и наведываться на сеновал к Дашуненому телу. Ребята отмечают конец каникул еще со вчерашнего вечера: пока пивком раззадоривали себя, Дашуня лишь пошло ржала и визжала жаждущей спаривания свиноматкой, и лишь к полуночи устала ломаться. Пару часов она честно отстонала под разогретыми старшеклассниками, но к утру Дашуне с неугомонными парнями стало и не до смеху, и не до стону. На подмогу примчалась мамка со своей сестрой. Но куда двум потяганным дояркам справиться с шестью ненасытными молодцами? Отбили Дашуню на пару часов, чтоб девка перекемарила, а сами, отработав очередь, поспешили домой, лечить свербящие натертости. Не раньше вечера вернутся на помощь молодке. Хотя вот уже и вечер. Может и мне наведаться к амбару? Под самогон всегда весело. Бахну пару стаканов, приложусь к полногрудой Дашуне, а если повезет, то и отдохнувших мамку с теткой дождусь. Назло Лиде, которая не дает!
Моя бы воля, так я бы всех девок в обязательном порядке на сеновал отправлял перед школой, как баб во время проводов на Большую Войну! Как мирное время стояло круглый год, так суфражистки за равноправие бились насмерть, только бы попасть на передовую кормушки. А теперь, когда мужицкая доля - помереть достойно, так и про равноправие не вспоминают, сразу в тылу уютно им стало. Расти себе детей, жди мужа да охай о доле бабской, нелегкой. Вот на сеновале бы и охали, чтоб было, что вспомнить и за что помереть!
Но разве за разврат и самогон любят Родину?! За затяганных на сеновале безотказных доярок?! Завтра придет враг, и будет Дашуня так же лихо постанывать под его телом, а как устанет, так и мамка с теткой прибегут на подмогу. Лида же скорее умрет, чем даст неприятелю. Потому что меня ждет! Потому что обещала! А я обещал вернуться! Вот за это и любят Родину, так и умереть не страшно. Тело уже не дышит, меня вроде и нет; а я задержался в народной песне, в гомоне людской молвы, в гранитных монолитах героев школы и Большой Войны, навсегда растворился в горлании горного эха, в плеске шустрой реки, в шипении тонущего августовского солнца.
Поглощает вода летнее светило, прощальные лучи со дна тускнеют. Только осколок и всплыл догорать: на волнах покачивается бумажный кораблик с яркой свечой на палубе. Память о шестикласснике Данилове, так и не дотянувшем до июня. С одноклассниками Семягиным и Корчмой он опоил учителя дешевым вином, а третьеклашек угостил крысиной отравой, разбавленной в ярко-зеленой газировке. Тех малышей, кого яд убил не сразу, шестиклассники добивали заточенным черенком от швабры. За этим их и застали.
По слухам, из соседней школы компании Данилова заказали раздобыть обувь для своей ребятни, иначе, где бы ребята разжились отравой и вином? Но слухам верить - бабское дело. Пацанов от расстрела спасло то, что обувь снять с покойников не успели, учителя пощадили да жертвенная смерть Данилова. Чтобы не рыть неглубокие могилки третьеклашкам, он принял тот же крысиный яд, что и его малолетние жертвы. Если бы не поступок Данилова, то Семягин и Корчма остались бы не на второй год, а отправились бы следом за третьеклашками. Но мудрый педсовет сделал из раскаявшегося Данилова мученика совести, пример для подражания. Не как массового убийцы, а как "убил другого - убей себя". Раскольников наших дней.
Никто не спорит, что отравление целого класса малолеток ради ботинок - редкостное зверство. Понятно, когда в голодную зиму приманишь фальшивой конфетой упитанного младшака в подсобку, а потом забьешь его на мясо для всего класса, или когда ради шутки "покрестишь" заблудившегося шалопая, а от твоего рвения у "крестника" почки отказывают. Но такое случается редко. Чтоб подобное не повторялось, за нами и присматривают учителя. Ведь если все друг друга поубивают, то кого на Большую Войну посылать? Суровы законы учебного времени, как и сама школьная жизнь. Но как по-другому? Ведь только тогда понимаешь ценность мирного времени, которое для учащегося лишь на каникулах. Это когда рядом дом, мамка и речка.
Вдогонку большому кораблю по глади скользит еще стайка бумажных суденышек поменьше с мачтами-свечами. Тридцать один кораблик. Третий "Б" в полном составе.
Тьма, почуяв смерть солнца, накидывается быстро. Река с догорающими звездами сливается с темнеющим полотном неба. На смену гомону полуденного зноя приходит покой и тишина остывшего вечера. Если доживу до следующего лета, то обязательно в последний день каникул зажму Лиду на берегу и никуда не отпущу до самого рассвета, до приезда бронированного автобуса с зарешеченными окнами и выцветшей надписью "Школьный рейс" на борту.
Эдемскую тишину рвет истошный бабский вой, и магия августа покидает мир вслед за утопленником-солнцем. Еще нет двенадцати, а я уже ощущаю приход осени. Каникулы закончились, превратились в воспоминания. Даже не нужно прислушиваться, и так ясно, что кричат возле амбара старшеклассников. Не придумав ничего лучше, я плетусь на вой.
Четверо шатающихся от сивухи парней еле сдерживают мамку и тетку Дашуни. Услаждала та мальчиков, себя не жалея, да забыла как дышать. Не выдержало юное сердце бездонной подростковой любви. Судя по шепоткам односельчан, День Знаний не встретит и старшеклассник Павлик. Пил самогонку пацан, пока не заморился, а как вставать-расходиться, так и не добудились. Может и к лучшему, чем мытарствовать до выпускного, чтоб потом полечь в дикой массе. Этим маем там сгинул весь молодняк из трех ближайших сел: ни с Грушевки, ни с Победного, ни с Верхокаменского никого на Большую Войну не отправили. Соседям и крестов на кладбище прибавили, и оброк за срыв призыва накинули. Неудачный для них год, хорошо хоть наших четверо с аттестатами выпустилось. Правда, один без глаза, но горевал он недолго - через месяц с Большой Войны вернули в гробу.
Из амбара выходит старшеклассник Игнат, брат-близнец перепившего Павлика. Девять лет бок о бок они школу топтали, чтобы на последнем рубеже один из братьев сачканул. Говорят, смерть во сне незаметна; а если уж посчастливилось дома представиться - так вообще удача. За Игнатом валит черный дым раздобревшего пожара. Доярки уже не рвутся сквозь кордон старшеклассников; упав на колени, они еще громче воют, надеясь докричаться до Дашуни в далеком посмертии. Языки пламени охватывают деревянный стены. Сжигая тьму первой осенней ночи, село освещается похоронным костром. Словно во время древнего обряда свами, о котором рассказывал Артемий Станиславович, мертвого мужа Павлика сжигают вместе с женой Дашуней. Перед смертью они, наверняка, успели сблизиться не раз.
На пожар собираются те редкие односельчане, кто еще не сбежался на вой у амбара. Не каждый день на кострище до неба полюбуешься. А мне ждать золы некогда. Нужно еще плотно поужинать, собрать портфель и теплые вещи, а главное, хорошенько выспаться. Завтра в школу.
|