В мире энергетический кризис, в стране - кризис власти, у меня же кризис среднего возраста. И одновременно творческий. Я не космополит и не патриот, меня больше беспокоит последнее.
Лежу на диване, читаю современную заумь и классическую занудь - не помогает. Попил водочки с пивом, потом пивка с водкой - еще хуже. Вызвал доктора. Глядя в умудренные знанием и от того печальные глаза эскулапа, слушая, как равнодушно впитывается из капельницы физраствор, понимаю - стало совсем плохо.
Жопа.
Пойти, что ли, поработать?
--
Ваша специальность? - спрашивает бесполый социальный работник центра занятости. Видно, что мочи ему нет боле задавать этот вопрос изо дня в день, из года в год.
--
Художник, - отвечаю.
Унылое лицо соцработника несколько оживляется, если за оживление можно принять легкое движение вверх отсутствующих бровей:
--
Художники нам нужны. Детские площадки расписывать.
--
Я свободный художник, - уточняю, слегка обидевшись.
--
Свободные художники за фасадом Русского музея пивные бутылки собирают, - зевает соцработник, - Площадки будете расписывать?
--
А больше ничего нет? - спрашиваю.
И вот вторую неделю я работаю кистью. Свежий воздух, солнышко, творчество вроде присутствует, а что-то не то. В напарниках у меня дядя Толя, точнее сказать, это я у него в напарниках.
Дядя Толя тертый такой хрен, член КПСС с какого-то там лохматого года. Уважает крепленое вино, желательно в соотношении спирта и сахара один к одному. В простонародье такое именуется "квадратом". Но дядя Толя эстет. Любовно и поэтично называет "квадрат" "улицей зодчего Росси". Я ему за "квадратом" по три раза на дню бегаю в ближайший гастроном. А еще дядя Толя любит порассуждать о живописи.
"У Рубенса был узкий взгляд на женские формы" - говаривал он, прежде чем хлопнуть стакан. Когда-то он был действительным членом союза художников тогда еще СССР, рисовал Романова (был, если кто помнит, такой первый секретарь Ленгорисполкома), потом рисовал Зайкова. Теперь изображает зайчиков.
Работа сдельная: на каждого зайчика определенный тариф. За мышку, скажем, платят ползайчика, а за зверушку покрупнее, например верблюда или слоника - два зайчика. Прямо как в Белоруссии. Неудивительно, что я в основном малюю мышек и хомяков. Я могу рисовать их уже с закрытыми глазами, тут главное ушки и хвост. Хотя никакого специального образования у меня нет. Я музыкант. Музыкант-самоучка. Я неплохо играю на барабанах. Да вот только все барабанщики уже востребованы. Даже моего уровня. А еще я пишу тексты песен (лучшие тексты!), ощущаю в себе большой потенциал и мечтаю о создании собственной рок-группы. А тут хомячки.
Говно.
И вот снова диван, смотрю в печальные глаза доктора, чьи холодные чуткие пальцы ощупывают мне печень, и сочиняю текст очередного будущего хита. Как ни странно, когда тебе плохо - творится лучше. А когда совсем хуево - мысли приходят порой и вовсе гениальные. Жаль только, что две трети из них потом вспомнить не можешь.
Тетку что ли завести? Мысль не оригинальная, но вполне практичная. Тетку чтобы не на одну ночь, чтобы потом вилки мельхиоровые в буфете не пересчитывать, а так, со смыслом. Вообще, по моему глубокому убеждению, все женщины делятся на любимых, минетчиц и клофелинщиц. Познав все три типа, хочется чего-то другого. И я знаю, что надо делать! Есть у меня приятель, живет тем, что устраивает наших местных красавиц на работу в Западную Европу гувернантками. Ежу, конечно, понятно, что никаких детишек воспитывать они там не будут, а будут в лучшем случае плясать гопака в стрип-барах или задвигать свои модельные ноги в тамошних борделях. Ну, ежу-то, может, и понятно, а вот нашим дурам - нет. И бегут длинноногие толпы с высшим образованием и знанием языков в его "агентство", выкладывают свои кровные в расчете на будущие барыши. Мне почему-то кажется, что бизнес его долго еще не зачахнет.
Звоню:
--
Гоша, - говорю, - расходным материалом не поделишься? Мне не то чтобы жениться, но и без особых претензий, пожалуй. А то бабушкино наследство на исходе. Ха-ха!
Я почти не кривил душой, поскольку действительно прогуливал наследство родичей - дачу с машиной.
--
Так вот, - продолжаю, - Мне нужно, чтоб у ней два полушария были не только снизу, но и сверху. Такое вот у меня дурацкое пожелание, можно сказать - каприз.
Гоша мне обязан. Дела темные, да и прошлые, вспоминать не хочется, но так или иначе, имею право на развязный диалект.
--
Национальность значение имеет? - уточняет Гоша.
Сразу видно - деловой человек.
--
У тебя там что, интернационал?
--
Всяко бывает.
--
Шахидок только не подсылай, а так на твое усмотрение. Хотя мусульманок вообще не надо, морока с ними одна, у них воспитание крезанутое. И еще я свинину люблю.
--
А как насчет иудейки? - это Гоша интересуется.
--
Запросто, - отвечаю, - у меня бабушка из них.
--
А как же свинина?
--
Разберемся. Ты про каприз помнишь?
--
Не беспокойся. Филолог. Языком владеет не только в смысле минета. Скучно не будет.
--
Надеюсь, - резюмирую, - как насчет завтра?
--
Говно вопрос.
При слове "говно" я слегка затосковал.
Назавтра я побрился и надел чистые носки. Все-таки первая брачная ночь.
Девчонку звали Ида. Ничего себе такая евреечка. Фигурка, хаер до жопы, нос с горбинкой. Глаза черные, как маслины без косточек. В смысле пустые.
"Ничего, - думаю, - это во времена Льва Николаевича было по-другому, а теперь все зеркала кривые".
--
Хай! - перехожу на западный манер, - как поживаете?
--
Спасибо, хорошо, - немного картавит. - Так сколько лет ребенку?
Оп-па, стало быть, Гоша, засранец, ничего ей не объяснил. Что ж, так еще интересней, поиграем.
--
Ребенок уже большой, - говорю, - самостоятельный. Пельмени сам себе варит. И ползунки гладит. Беспокоиться не о чем. А мы с вами сходим пока куда-нибудь. Посидим, поближе познакомимся.
Не знаю, как где, а у нас на Петроградке в какую сторону не плюнь, все равно попадешь в кабак. Так что с "посидеть" проблем не было. Проблемы начались несколько позже. Только я заказал шампанского с водочкой, салату "оливье" побольше, да какую-то рубленную хрень на горячее, как выяснилось, что спутница моя, так сказать "не пьет и в рот не берет" и ест исключительно растительную пищу. Твою мать, не отменять же заказ! Я разозлился и взял для нее облегченный "айрен-брю" кислотного цвета и две порции морской капусты.
--
Бон аппетито! - говорю, и водочки треснул.
Она молчит, ковыряет вилкой в капусте - обиделась, а стало быть, своего я достиг.
--
Интересная наука философия? - спрашиваю.
--
Что? - смотрит непонимающе.
--
Ничего, - говорю. - Извините.
И еще водочки пригубил, шампанским отполировал, жую салат и кумекаю, мол пора тормозить и с выпивкой и с сарказмом, не то первая брачная ночь не светит. Девчонка вон совсем скисла, тянет с отвращением "айрен-брю", да в сторону смотрит, где на сцене местные лабухи выделываются. Вот что точно знаю - никогда не стану играть в кабаках.
--
Послушайте, Ида, - обращаюсь. - И что ж вас всех за границу так тянет? Неужели в России нормальной работы не найти?
Она плечиками передернула и смотрит на меня, как на идиота:
--
Нормальной - нет! Чтоб интересная была и платили нормально. Страна неспособна обеспечить молодых талантливых специалистов ни тем ни другим.
От ее пафоса я даже глаза прикрыл.
--
А еще я детей люблю. Вот денег заработаю, вернусь, замуж выйду, рожу не меньше трех. А может, и не выйду, все равно рожу. Мне независимость нравиться. А потом там такая языковая практика.
"Да уж, - думаю, - практика у тебя еще та будет. А вот детей уже, скорее всего, нет. Может заделать ей сегодня хотя бы одного, пока не поздно?"
А эта дурочка все больше распаляется:
--
Представляете, я буду гувернанткой в семье профессора Кельнского университета, лауреата Нобелевской премии самого Франца Беккенбауэра!
Чтоб скрыть улыбку, я опять водки жахнул. Во как этих лахудр разводят-то! ну да что еще могло придти в голову бывшему спортсмену Гоше, кроме фамилии известного в прошлом футболиста? Зря я конечно еще добавил, потому как потянуло меня на провокацию:
--
А вы уверены, что будете работать там, где обещано?
--
Что вы имеете в виду? - недоумевает.
--
Ну, - тяну задумчиво, - за границей обычно больше нашим телом интересуются, нежели душой.
--
Да вы что! - прямо взвилась, - Это же солидная фирма, с честным именем, да она уже почти всех моих подруг трудоустроила в приличные семьи.
--
Ага, - киваю, - к доктору Румениге, академику Феллеру и бакалавру Берти Фоксу.
--
А вы откуда знаете? - смотрит испуганно.
Я уже и не рад, что начал, однако поздно пить "боржоми". Лучше выпить водки, что я, не медля, и сделал:
--
Я много чего знаю, девочка. Только мой тебе совет - сдавай-ка загранпаспорт, пока не началось.
--
Что "не началось"? - глаза-маслины уже размером со сливы. - Что вы такое несете? Да вы ненормальный!
Тут я разозлился уже окончательно. Нет, прав был граф Толстой, ох как прав:
--
Я-то, может, и ненормальный, а вот ты, умная, давай, пиздуй в свою Бундесрань, полируй там пивные краны профессору Беккенбауэру и всей его команде!
На нас начали обращать внимание. Я допил водку, встал, чуть не опрокинув стол, и нетвердо направился к выходу.
--
Мудак! - донесся в спину голос молодого филолога. - Полное говно!
"Это точно, - подумалось, - говно".
До выхода, однако, дойти не довелось: заприметил за столиком в самом углу нечто в черном и коротком. Волосы всклокочены, помада размазана, взгляд потухший, как и сигарета во рту. На столе пустая бутылка "Плиски" и полная окурков пепельница. Был бы трезвее, наверняка мимо прошел, а тут то ли у меня гормон взыграл, то ли у нее. Короче, флюиды какие-то почти осязаемые.
"Ладно, - решил, - вечер только начинается". Знать бы тогда, чем это все обернется...
Подошел поближе, щелкнул зажигалкой, говорю:
--
Мадам, не желаете ли партию в боулинг?
Та вздрогнула и сигарета выпала изо рта на скатерть.
Следующую неделю мы провели у меня. Мадам оказалась Кларой с Урала, и приехала она поступать в Лесгафта на "мастера спорта по гимнастике" не поступила, естественно. Жить негде, деньги кончаются, в шлюхи идти не дает девичья гордость и папино воспитание.
Говорить с ней было решительно не о чем. По очереди ходили за водкой. Смотрели ток-шоу по ящику. Просыпались обычно вечером к нагиевским "окнам". Потом я включал порнуху. Окончательно доломали диван. Холодильник был пуст, как курортный пляж зимой. Неудивительно, что на четвертый день такого режима не то что сексуальный - вербальный контакт стал недоступен. На пятый день меня начало тошнить от нее, на шестой - от водки. Ее, видимо, тоже. Она облевала мне весь коридор, умудрилась подраться с соседкой по лестничной площадке. В неравном бою победила соседка. Когда же в полупьяном бреду она прошептала "возьми меня в жены, котик", терпение мое лопнуло. Я отвез невменяемую с подбитым глазом чемпионку на вокзал, сунул в трусы пятьсот рублей и запихнул в ближайшую электричку до Лемболово. Подальше, чтоб дорогу обратно не нашла. Говорят, в Лемболово спортивно-оздоровительный лагерь для умственно неполноценных детей. Пускай там тренируется дальше на "мастера спорта".
Мысленно перекрестившись, принял там же в буфете на Финбане сто пятьдесят и стал вспоминать в какой стороне Петроградка. Вспомнить не успел, поскольку получил в подземном переходе чем-то по голове и умер.
Недели на три.
Позже, с частичным возвращением сознания и памяти, я догадался чьих это рук дело. Похоже, Гошиным сотоварищам шибко не понравился мой длинный язык.
А пока лежу, весь в белом, и смотрю одним глазом - второй плотно упакован - в лицо другого доктора, еще более печальное, даже скорбное. Ибо в большой бугристой голове нейрохирурга кроется большее знание, нежели в бритой башке тайком выпивающего нарколога.
Надо мной паутина из проводов и катетеров, тюль на окне так же напоминает хитросплетения гигантского паука. Ощущаю себя мухой.
--
Мы уже думали, что не выкарабкаетесь, голубчик, - доносится откуда-то издалека утробный голос эскулапа.
Думаю о потустороннем.
--
Скоро будете как новенький.
"Говно" - решаю и снова проваливаюсь в небытие.
Недели через три начал ходить, держась одной рукой за стену, другой - за медсестру. Сестра кисло улыбается. На ее пейзанском лице не выражено ничего. Окна высокие - не выпрыгнешь, да и сил нет.
Два раза приходил следователь из прокуратуры. Сначала был ласков, потом пугал. Изображал из себя доброго и злого в одном лице. Видимо у них там нехватка сотрудников. Я же твердил, что ничего не помню, был пьян, скорее всего, упал и ударился головой.
--
Следствием установлено, что вас ударили обрезком чугунной водопроводной трубы, - заявил следак.
--
Жаль, - говорю, - что не все еще перешли на металлопластик.
Под конец он напутствовал меня так:
--
Слушай ты! Из-за таких мудаков от рук преступников могут пострадать приличные люди!
"Приличные - не могут" - подумал я, а вслух послал его подальше.
Он пошел и больше не возвращался. Наверное, закрыл дело, сунул его в архивную папку и с облегчением выпил коньяка. Граммов двести. Так, по крайней мере, мне представлялось.
Наведывались друзья-приятели. Приносили фрукты, выпивку и деньги на лекарства. Рассказывали о том, что на воле. На воле по-прежнему было говенно.
Кроме обычных процедур, от которых жопа болела уже сильнее головы, прописали курс психологической реабилитации. Кабинет с белыми стенами, белый стол, на нем графин с водой или там с физраствором. Напротив меня фуфел с дипломом психиатра в кармане. Смотрю на графин. Не потому что пить хочется, просто не могу больше эти рожи в халатах разглядывать. На всех на них одинаковые выражения сочувствия и печали, участия и скорби. Примерно в равных пропорциях. Пейзанское личико медсестры куда приятней.
Сижу, мямлю историю своей жизни. А сам думаю - на хера? Сейчас бы в палату, еще пару антибиотиков в ягодицу - и спать. А он молча слушает, сначала ногой в дорогом ботинке под столом покачивал, потом перестал. "Уснул" - решаю. Я бы и сам на его месте уснул.
И вдруг:
--
Выпить хочешь?
Я вздрагиваю и поднимаю своей единственный глаз на оппонента. Смотрю - выражение его лица совсем другое. Хитрющая такая рожа. Будто знает он больше всех вместе взятых наркологов, нейрохирургов и даже, может, самих проктологов, что способны тебе через задницу в душу заглянуть. Знает, да только помалкивает.
"Издевается" - догадываюсь про себя.
--
Отчего же? - отвечает. На то он и психолог, чтобы мысли чужие читать. - Отчего же не выпить в последний раз?
--
Понятно, - говорю хрипло, - что, так дела плохи?
--
Напротив, - улыбается, - дела ваши как раз на поправку, а вот с алкоголем пора завязывать. Психика у вас неустойчивая, мировоззрение неадекватное, поведение немотивированной, наклонности суицидальные. Ненароком ножичком себя почикаете, а заодно еще пять-шесть человек детей, что под руку подвернутся. Так что будем вас кодировать по методу моего коллеги профессора Довженко. Метод эффективный и совершенно безопасный. А дальше пройдете курс "12 шагов", голову свою подлечите, и все будет о'кей.
"Сам бы ты прошел на три буквы" - думаю зло.
--
А вот хамить не надо, - говорит, - что ж до скорой встречи.
А выпить так и не налил, сволочь.
Прошел месяц. За это время многое произошло. Я сменил прописку и обрел покой. Нет, речь идет не о кладбище, как можно было бы предположить. Зарешеченные окна моей палаты выходят на реку Пряжку. Тихая такая река, буддистская. Я люблю сидеть у своего окна и медитировать.
Но обо всем по порядку. Через три дня после знакомства с гением антиалкогольного психоанализа с меня наконец сняли повязку. Дневной свет с непривычки резал глаз. Видел он хуже чем раньше, но все-таки видел. Это меня ободрило. А под вечер приперся этот хрен психолог. Что он там вытворял - не помню - попал под воздействие гипнотического дурмана. Очнулся ночью и сразу понял - что-то не то. голова словно отделилась от тела, вроде моя, а вроде нет. Странное ощущение. Я когда из комы выходил, и то такого не было.
А еще через два дня меня выписали. Тот самый психолог, что копался в моем сером рассудке, напутствовал, все мол теперь в твоих руках. И еще бумажку дал с адресом этих самых "шагов". Я про нее сразу же и забыл.
Прошароебился я дома с недельку. В ЦПКиО погулял, на каруселях покатался, мороженного полизал, а все одно: "в голове все вверх дном, да на сердце маята". С приятелями пообщался - непонятки сплошные, с теткой попробовал - никак. Ну, думаю, психо - мать его - аналитик, от всего закодировал, сука. Встречу - придушу! А как-то вечером решил штаны простирнуть, чай полгода в одних и тех же. Вот бумажка с адресом и выпала. Чесал я репу, но недолго. Пошел. На полтора шага меня хватило. Не понравилось. Сидят какие-то дураки, цивильные и даже, судя по всему, вполне успешные и все твердят: "Здравствуйте, меня зовут так-то и так-то, я - алкоголик".
Какой ты, на хрен, алкоголик, когда тебя "беха" с водилой под окном дожидается.
А потом все о Боге болтали, мы признали свое бессилие перед змием, а посему приняли решение перепоручить нашу волю и жизнь Богу.
Фуфло какое-то. Ничего никому я перепоручать не собираюсь. Все в моих руках, как сказал этот умник из больницы. А раз так, то похер дым! В тот же вечер я нажрался. Вот тут-то мне башню окончательно и склинило.
Взяли меня утром в магазине электроинструмента, где я пытался "болгаркой" вскрыть себе вены. В карете скорой помощи я плакал, умолял вызвать отряд "СОБРа", говорил, что за мной гонится человек с бензопилой, очень похожий на профессора Довженко, и еще, что всем нам край.
Прямо из магазина меня доставили в палату с окнами на реку Пряжку. Не прямо, конечно, - через приемное отделение, но какое это имеет значение? Мне здесь нравится, вот что важно. Врачи здесь ласковые, медбратья обходительные. В нашей палате шесть человек, буйных среди них нет. Я сошелся с шизофреником по имени Эдик Шнейдер (фамилия вымышленная). Мы с ним часто и подолгу беседуем. У Эдика было пять кошек и несчастная любовь. Неизвестно, что больше спровоцировало развитие болезни. Есть еще два свидетеля Иеговы, но они сами по себе.
Лечат здесь медикаментозно - уколам и таблетками, но умеренно. Также присутствует трудотерапия. Мы клеем маленькие коробочки, для презервативов что ли, я не знаю. По выходным в большой комнате, типа актового зала, тем, кто не нарушил режим, позволяется смотреть телевизор. Наблюдая в новостях всякие там взрывы в Ингушетии и Ираке, арабских террористов, я внезапно пришел к выводу, что среди фанатиков и экстремистов нет алкоголиков. Нет, вернее так: среди алкоголиков нет ни фанатиков, ни экстремистов. Почему? Да потому что первым все похрен. Это что-то вроде дзена, только достигнутого не многолетними медитациями, а долгим потреблением спиртосодержащего продукта, вызывающего необратимые процессы в коре головного мозга. Не случайно же во время небезызвестного ташкентского землетрясения 1967 года наибольший процент выживших оказался среди военных и алкоголиков. Ну военным сам Бог велел, их специально учат не поддаваться панике, а что до алкоголиков, то им просто было на все насрать, включая свое нехитрое имущество и собственную жизнь. Они спокойно допили свои заначки и так же спокойно спустились в безопасные места, где сгруппировались возле разрушенных винных магазинов.
Сначала я даже хотел поделиться выводами с лечащим врачом, но передумал. Черт его знает, что у него там, в коре головного мозга, еще электрошок пропишет.
И теперь о главном: тут дозволено заниматься творчеством. В специально отведенные часы. Вот мы и творим, кто как может. Шнейдер, например, переводит с узбекского никому неизвестных тамошних поэтов. Книжку со стихами он нашел в местной библиотеке. Поскольку языком он не владеет, перевод получается вольным, но поэтому и неплохим.
А я вот пристрастился к живописи. Очевидно, школа дяди Толи, бывшего члена союза художников, не прошла даром. Только рисую я теперь не мышек с хомячками. Картины мои наполнены глубинным философским смыслом и внутренним содержание. Две лучшие из них, выполненные в технике цветного карандаша, мне даже разрешили повесить в палате над кроватью. Одна из них называется "Движение электрона по спирали развития эволюции", другая - "Рыба, как конечный морепродукт переработки организма". Есть у нее и второе название, более лаконичное: "говно". Но это слово отныне не вызывает у меня прежних ассоциаций, как и отрицательных эмоций.
И еще: тайком по ночам при тусклом свете уличного фонаря, что стоит на набережной реки Пряжки, да синей лампы дежурного освещения дописываю я эти заметки. Так что простите за ошибки и корявый почерк.
Приятелей сюда не пускают, да и нужды в них нет. Мне вполне хватает общества Эдика Шнейдера.
Я знаю, что меня выпустят отсюда не раньше чем через полгода. Но мне и не хочется выходить. В смысле вообще. Тут я, наконец, в полной мере обрел свободу, психическое равновесие и душевный комфорт. Мне хорошо! Так или иначе. Вот только жаль, что нет здесь барабанов.