Сегодня я проснулся раньше обычного - в половине двенадцатого. Почти рассвело - январь за стеклом "колодца".
Это было похоже на психоз, и я сразу понял - пора! Now or never. Пора писать повесть. Не двух-трех страничные страшилки о существовании переколбашенной местной полубогемы, оклеенной марками, как заказные письма, а настоящую повесть, чтоб фабула проглядывала, чтоб характеристики были выпуклые, как яйца страуса и четкая сюжетная линия, а лучше две. Мысль, впрочем, не нова, но совершенно ошеломила ее роковая неотвратимость. Мне даже нехорошо стало, страшно даже. Но я не стал малодушничать, тем более, гасить душевный порыв. Чтобы, не было потом мучительно больно. Потому правой рукой я пошарил в дребезжащей неизвестности подле дивана в поисках вдохновения, левую же, затекшую, попытался высвободить из-под головы спящей рядом дивы лет сорока. Ее густые черные волосы причудливой паутиной окутывали подушку, у угла рта торчала "Беломорина". "Беломор" имеет свойство гаснуть сам, хотя я всегда храню в комнате заряженный огнетушитель. Еще раз посмотрел на диву. Голова была тяжелой, рука выниматься не хотела. Серебряный пепел тонкой струйкой сполз по ее маяковскому подбородку.
"Еще одна поэтесса" - подумал я.
Ненавижу поэзию, мать ее! Следующая естественная мысль была о сексе. Никакого секса! Полная концентрация, как у спортсмена перед ответственным стартом.
Вдохновения под диваном оставалось на три пальца какой-то мутной дряни - по вкусу - текилы. Я вытянул из пухлых губ поэтессы папиросу, раскурил. Оказалось со шмалью. Мог бы и догадаться. Мысль, однако, сконцентрировалась настолько, что заболела голова. Как несчастный тяжело похмельный "кекс" судорожно ищет возможность раздобыть на вожделенную панацею, мозг мой тщетно ловил зацепку для сюжета повести. Чтоб не съехать окончательно, пришлось слегка отвлечься. Я считаю себя творческой личностью. Я не могу себя таковой не считать. Не имею, так сказать морально-этического права. Поскольку причастен. Сейчас объясню. Я работаю на полставки гардеробщиком в одном полуДК-полуночном клубе до 24-00. По субботам в том же полуклубе на те же полставки я бью по "блинам" в полублюзовой команде "Полубоги". Трудно сказать, что за хрень мы играем, но мне нравится. И еще я наполовину женят. Это вообще невозможно объяснить. Все в моей жизни как бы наполовину, да и хрен с ним. Главное то, что в наш клуб, как мухи на мед (говорю культурно) слетается всякого рода псевдотворческая пиздобратия - я называю их непонятой полубогемой. Это те, кто изо всех сил пытаются пролезть в задницу ненасытному животному по имени "культура". У некоторых это получается, неглубоко правда, - там все забито, другим только кажется, что попытка удачна, большинству же остается только мечтать. К последним я отношу себя. Как ни странно, но большинство этих диковатых людей считают себя писателями. Они двигают свои опусы вербально со сцены и виртуально через глобальную сеть, они ругаются в клубном сортире, на серверных "скамейках" интернета, у них свои фракции и коалиции, свои авторитеты и шестерки.
Иногда мне начинает казаться, что на душу населения пишущих гораздо больше читающих, включая младенцев и выживших из ума стариков, хотя выживших из ума молодых гораздо больше. Причем женщин среди прочих ничуть не меньше, чем мужчин. Одну из таких, видимо, вчера вечером каким-то ветром занесло ко мне в постель.
Но самое смешное, что я их практически всех знаю. Со мной здороваются даже такие бобры, в чьих столах пылится не один десяток невостребованных никем, кроме их самих, романов. Я уважаемый человек. Дело в том, что в неприметной шхере моего рабочего места всегда имеется достаточный запас разнообразного счастья, способного расширить сознание любой творческой личности в любом направлении. Менты об этом знают и имеют свою долю по вкусу - кто в лаве, кто тем же счастьем. Сам же я, как правило, предпочитаю более традиционные стимуляторы. Так или иначе, я стал своим парнем среди этих полубогемных полулюдей. Совершенно, однако, очевидно, что, перманентно вращаясь в таком сложном (с клинической точки зрения) социуме, трудно оставаться здоровым самому.
И я начал писать. Сперва это были просто наброски с натуры, потом зарисовки с потугой на псевдоанализ. Я даже втиснул несколько вещей в один из интернетовских самиздатов, благо там нет зубастых редакторов с незаконченным литературным, а вот компьютер в клубе есть. Однако, вскоре выяснилось, что кроме всеобщей безумно-эйфоричной атмосферы и вдохновения на тонком дне бокала со льдом, необходимо еще кое-что. Не рискну назвать это талантом, ограничусь понятием "способности". Тогда-то и появилась потребность непосредственного контакта с себе подобными. Я набрался наглости и текилы побольше, и зачитал кое-что людям, коих считал наиболее близкими себе. Первым был наш басист. Кроме музыки нас связывало то еще, что мы трахали одну и ту же тетку. Туманная загадочность его рецензии будоражит меня до сих пор: "Ну и на хуя тебе эта эклектика, баклан?"
Иные же просто нестройно хлопали кто по правому, кто по левому плечам и, глядя мутными в масле глазами, предлагали: "Давай-ка еще по пиву", или кратко советовали: "Работай".
Я и работал. Работал гардеробщиком, приобретая постепенно вместе с полулегальным статусом маленького продавца счастья, вполне легальный статус маленькой творческой единицы. Это радовало. Это не могло не радовать. До поры до времени. Но сегодня утром я сошел с ума. Видимо, настал час "Х". Я вскочил, будучи в одной цепочке. Я двигался по комнате, как шарнирный Буратино на экстази. Часы показывали без пятнадцати час. Хотелось со всей дури бить кулаками по небу, чтобы оттуда сыпались звезды. Хотелось разорвать изнутри задницу культурному монстру одним лишь движением мысли. Почуяв недоброе, зашевелилась поэтесса. Ее округлые формы под простыней тревожно переливались.
Текилы больше не было. Мелькнула глупая мысль заказать по телефону пиццу и побольше пива. Но пиво для творца - это бескрылый пегас о трех ногах. Приступать же к водке - вообще пиздец всем начинаниям.
Но телефон все же понадобился. Я знал кому звонить. Не хотел, но знал. Я будто предчувствовал, куда вся эта хрень вывернет. В справочнике на букву "Д" значился некто Гамлет Куролапов - полусумасшедший полуписатель, полуармянин, полунаркоман, продолжать можно до бесконечности. Он публиковался в интернете под ником "Принц Датский", строгал довольно посредственные этнические новеллы из жизни местной армянской диаспоры, строгал, причем, в большом количестве. Его герои - беженцы, продавцы арбузов, мелкие бандиты и прочая шелупонь. Как стилист - полное говно - это даже я понимал. Но было у него одно неоспоримое преимущество: он был генератором идей. Мог выссать за полчаса десяток сносных сюжетов и тут же о них забыть, что еще одни несомненный плюс. Мне же была нужна даже не просто идея - стержень, на который как на шампур подобно мясу, помидорам и луку можно будет нанизать фабулу, интригу и одного за другим главных и второстепенных героев, согласно отведенной каждому из них роли. Значит стержень! А с мясом и овощами я как-нибудь сам...
--
Виват, Гамлет!
--
Ты знаешь, мать твою, который час?! - пролаял Куролапов почти без акцента.
--
Знаю, - сказал я, - примерно. Есть очень важное дело.
Мы договорились встретиться через полчаса в забегаловке на углу. Жили мы по соседству.
Кроме имени, Гамлет унаследовал от матери фиолетовые прыщи на большом носу, базарную экспрессию и любовь к мужскому полу. Последнее он особо не скрывал, куда более тщательно скрывал свои фиолетовые прыщи. Мне всем этим он очень не нравился, но выбора у меня не было. Приходилось идти на жертвы. Но не на любые. В соавторы я его брать не собирался, а о чем-либо другом речь и вовсе не шла.
За двадцать минут я выудил четыре тощих бычка из соседской пепельницы на кухне. Соседей, к счастью, дома не было, ибо пугать их своей голой задницей в мои планы не входило. А элементарная мысль одеться так глубоко сидела в подсознании, что заморочиваться на ней просто не имело смысла.
Поэтесса окончательно проснулась, и, надув пухлые губки, равнодушно созерцала мои метания между кухней, комнатой и сортиром. Простынка деликатно сползла вниз, обнаружив зрелые пурпурные соски рубенсовской натурщицы. Когда-то все женщины цивилизованной Европы прятали самые сокровенные дворцовые тайны, а также лиры, франки и прочий монетаризм под корсаж. Теперь же это - одно из наиболее доступных мест.
--
У Олежека проблемы? - пропела барышня своим бархатным контрсопрано, -
мальчик потерялся в собственных координатах?
--
Мне нужно сделать что-то важное, - ответил я, даже не пытаясь вспомнить ее имени.
--
Ты просто не представляешь, насколько это важно для меня. Для всех, - похоже я бредил, пытаясь при этом еще и одеться.
--
Дурачок, - промурлыкала она. - Ты и так самый лучший. Просто сходи за пивом, а потом доставим друг другу оральное наслаждение.
--
Будешь уходить - захлопни дверь! - сказал я и вышел не попрощавшись.
--
А поцеловать? - донеслось уже из-за двери.
Гамлет сидел у окна, перед ним стоял графин с коньяком, два несвежих стакана и похожий на бульдожий нос сморщенный лимон.
--
За коньяк платишь ты, - прозвучало вместо приветствия.
Куролапов всегда был как ерш азартно голоден до халявной выпивки. Он и выглядел как ерш: косуха на цепях-клепках, банданка с черепушкой - не то гопник, не то сатанист. Ну и во лбу пара дорожек, минимум.
--
Гамлет, - говорю, - ты же , вроде, православный. Не боишься?
--
Наука отменила второе пришествие и страшный суд, - уверенно ответствовал Куролапов, - ты на себе погляди, торговец забвением. В рай собрался? Ты, это, мозги не еби, проставляйся давай.
--
Проставлюсь, - говорю, - коли поможешь.
За первым стаканом я ввел его в курс дела. Гамлет понимающе кивал, оценивая содержимое графина, но с помощью не спешил. Его, наоборот, пробило на философию.
--
Понимаешь, ара, - значительно начал он. - Литература сама по себе фригидна, а разбудить в ней пылкую страстную женщину - вот сверхзадача настоящего художника.
Сразу было видно, что с женщинами он дела никогда не имел.
--
Ну, а поконкретней, - я разлил по второму стакану.
--
Не перебивай! - Гамлет смачно отхлебнул пойло. - Ты хочешь получить выпуклую картину произведения - тогда слушай мастера. Прежде всего, необходимо понять, что ты хочешь от жизни вообще и от литературы - в частности. Следует отделить зерна от плевел, заценить, так сказать, собственную аутентичность.
Я начинал нервничать:
--
Знаешь ли, я за сюжетом пришел. Чисто-конкретно за сюжетом, а не чучу твою выслушивать!
--
Возьми еще коньяку, - Куролапов не обиделся.
--
Обойдешься! Вечером стулья.
--
Хороший сюжет хороших денег стоит, - Гамлет побряцал черепухой, - Читал, небось, в титрах к штатовским фильмам: автор идеи такой-то, такой-то, на хер, мистер Циффер Блат. Так он за одну идею бабок гребет не меньше Памеллы Андерсон с ее буферами в придачу. Но тебе, по дружбе, так и быть, скажу. Есть у меня один сюжетец, для себя любимого держал, но тебе, как человеку не чужому, спущу гринов за 200, у тебя есть 200 гринов:
--
Смотря на что.
--
Я говном не торгую. Возьми еще коньяку.
--
Сперва сюжет, а то сгребай тебя потом со стола вместе с идеями.
--
Сволочь ты, ара, но ты мне нравишься.
"Этого еще не хватало!" - подумал я.
--
Так вот, фишка такая, - Гамлет, как бы ненароком, перепутал пачки и закурил мою сигарету. - Прикинь себе: здание районной администрации, КУГИ там всякие, кабинет начальника. И сидит в кабинете такой барбос, живот на столе, щеки подвижные, как у Гайдара. А в углу - посетитель, пожилой такой армянин, метр пятьдесят, портфель у него, кепку дешевую мнет, лопочет что-то про перепланировку своей однокомнатной, стеночку бы поставить, дети взрослые, никакой личной анально-оральной жизни, все прямо как в аквариуме, только стеклянного потолка для соседей не хватает. Ха-ха! А Гайдар этот щеками жует, ничем помочь, мол, не могу, нет, дескать, такого закона, а сам, собака, на бумажке несколько нулей рисует и посетителю по столу двигает. У того последние волосы дыбом - денег нет, только тетю Хану схоронил...
Гамлет выдержал паузу, но слезу я не пустил и индифферентно молчал.
--
И тут самое главное начинается. Двери в кабинет в разные стороны трах! Влетают двое в масках. Один со стволом 45-го калибра, другой - с секретаршей за косу. Секретарша ни гу-гу - рот липучкой заклеен. Только розовые трусы из под юбки мелькают, да глаза, как у рака, на 180 градусов. Тот что с 45-м, ствол Гайдару в лоб упер и орет: "Ну, сучара, допрыгался, две недели уже как на счетчике. Щас лялю твою на столе дрючить будем по-всякому. А затем тебе дуло в жопу вставим, чтоб другим неповадно".
На армянина же бедного - ноль внимания, он за угол стола со страху завалился, только штаны обмочил. Гайдар же видит: край, ну, полный, шутки шутить никто не собирается, на ляльке уже и трусы рвут, его же подарок. Так он бочком-бочком, по стеночке к сейфу. Из сейфа пачки денег - Лев Толстой толщине бы позавидовал - и все это на стол - нате ребята, извиняйте, больше не повторится.
И тут, вроде, как самое время занавес давать, ан нет! Снова двери бах! Влетают два бэтмена, опять же в масках да с пушками и по новой: "Руки в гору, оружие на пол, девчонку нам оставить, меньше плющить будем!". Это Гайдар исхитрился таки тревожную кнопку под столом нажать - СОБР вызвал. Ну, тут уж у посетителя, что ветошью под столом прикинулся, организм совсем не выдержал нервной такой перегрузки, и он возьми, да как пукни. Перданул прямо, как из базуки. Ну, у ребят-то остальных нервы тоже не железные, стволы на взводе, в глазах искры. БАХ-БАХ! Три секунды - шесть трупов, включая секретаршу голожопую. Только пороховой дым в кабинете, а на столе - куча бабосов крупными купюрами. Отлежался армянин наш малость, деньги в портфель сунул и на цыпочках так на выход, только мокрый след на полу.
Я молчал.
--
Ну что, коньяк-то будет? - не понял Гамлет.
--
Коньяк-то будет, - вздохнул я. - Только я не американский блокбастер снимать собираюсь, мне психология нужна, характеры, отношения между героями, а не эта шняга.
--
Сам ты шняга! - обиделся Куролапов, - ты просил идею - я тебе выдал. Да за ней Корецкий с Доценко в очередь встанут. А тебе не катит! Психоанализу ему не хватает. Тема есть - дальше сам выписывай, хоть как у Маркеса, хоть как у Ивана Бунина. Мозгов что ли нет!? Бери коньяк, я тебе еще пяток сюжетов настрогаю.
С недобрым чувством, дошел я до стойки. Видимо слышавшая все барменша, в глаза старалась не смотреть.
--
Ничего-ничего, - подбодрил я ее, - в жизни все еще хуже.
Подбодрить, кажется, не получилось.
--
Так, слушай новую тему, - Гамлет присосался к стакану, будто там был эликсир жизни. - Прикинь, лето, травка, солнышко там всякое, кузнечики прыгают, и катит по шоссе от Питера к Сенявино шикарный такой "додж". Цвет сам придумаешь. Так вот в "додже" два быка и коммерсант в браслетах.
--
Коммерсант - армянин? - на всякий случай уточнил я.
--
Вот доебался-то! - Куролапов был уже не просто пьян, он был пьян в жопу. - Какая, хер, разница! Пусть будет осетин, главное, что он честный коммерсант, не барыга какой.
"Так не бывает, - хотел сказать я, но не сказал".
Гамлет меж тем продолжал с видимым трудом:
--
Ну, вот заехали они в лес поглубже, вытащили бизнесмена, сняли наручники и швырнули ему лопату. Ты, мол, понятий наших не уважаешь и жить тебе незачем. Коммерсанту делать нечего, плачет, а могилу себе роет. И откупиться-то нечем. Все вурдалаки отняли: фирму, квартиру, машину, красавицу жену и ту приватизировали. А вокруг птички поют, речка журчит, благодать. Умирать, ох как не хочется! Быки поодаль стоят, "житан" курят, анекдоты про телок травят. А бедняга все роет. Земля мягкая, податливая. Вдруг - бряк - лопата во что-то упирается. Руками разгреб - глядит ПРГ - эхо войны, так сказать. Почти новая, только без смазки. Ну, наш коммерсант не лох какой, в Афгане служил, ордена боевые имеет. Ему с оружием разобраться раз плюнуть. Дерг за кольцо и граната к братанам под ноги. Ловите, мол, если сможете. А сам в собственную яму же и залег. На самое дно. Ясное дело, взрыв, елки-палки посыпались, землей малость прибило. А как голову поднял - нет быков. Только кишки гирляндами по деревьям развешены, как в Новый год.
Краем глаза я заметил, как рванула в сторону сортира барменша.
--
Гамлет, - устало сказал я, - ты совсем, что ли с коньяка охуел? Граната шестьдесят лет в земле пролежала, с какого хера она бабахнет?
--
Ты, ара, не гони, - Куролапов набычился. - Это ж, пойми, дурак, художественный вымысел. Может там почва такая, или ее недавно закопали.
--
Ага, земляки специально подстроили. Ты что, "антикиллеров" насмотрелся, или тебе башню после Карабаха снесло? У тебя что-нибудь другое без кишок на деревьях есть?
--
Обижаешь, ара, сколько угодно. Вот тебе сказка о большой светлой любви...
--
Может не надо, - попросил я.
Мне не хотелось уже ни конька, ни гамлетовских историй, ни чего-либо вообще.
Куролапов умоляюще посмотрел на меня, потом на пустой почти графин, потом снова на меня.
--
Нет! - сказал я, - коньяка больше не будет. Ты барменшу из строя вывел.
--
Черт с ним! Пусть это будет моим подарком. - Гамлет попытался преобнять меня, но я вовремя убрал плечо, и Куролапов шумно рухнул на стол. Свой рассказ он продолжил из положения полулежа, опершись на локоть, как пережравший патриций:
--
Вообрази, тихая южная ночь, бархатный сезон, где-то шумит море. Никольский ботанический сад...
--
Никитский, - сказал я устало.
--
Как скажешь, дорогой, - неожиданно легко согласился Гамлет, - Так вот, по одной из кипарисовых аллей прогуливается прекрасный восточный юноша. Печаль омрачает его чело - ведь такая ночь, а он один.
"Без другого прекрасного юноши, - не без злорадства подумал я".
--
И вот слышит он, как где-то в кустах двое подонков насилуют девушку, хрупкую, как чайная роза.
"А ты чертовски сентиментален, когда нажрешься, - снова подумал я".
--
Что делать прекрасному восточному юноше в такой ситуации. У него храброе сердце, третий юношеский по боксу и 15% стероидов на единицу веса. Конечно, юноша разбрасывает обидчиков и спасает девушку, в которой узнает свою первую любовь. И они гуляют до утра по берегу моря, целуются под первыми лучами солнца и собираются навеки связать свои жизни узами Гименея. Но не все в жизни так лучезарно. У тех подонков, которых наказал храбрый юноша, есть старшие братья, которые держат в страхе весь курортный городок...
--
Так, хватит! - я встал пошатнувшись, спасибо за интересную беседу.
Гамлет вдруг приободрился
--
Спасибо на хуй не наденешь, ара, - неожиданно зло сказал он.
Ох, зря он это сказал. И зря я не дал ему сразу по морде. Есть у меня такая слабость - не люблю бить людей по физиономии. Я только скрипнул зубами и произнес раздельно:
--
Запомни, говнюк, я не ара, я - Олег. И пидрильные штучки свои оставь для других. Иначе, коньяк этот допивать будешь жопой, что доставит тебе несравненное удовольствие.
Вот тут завелся Гамлет. Глаза налились кровью, пудра с прыщей посыпалась штукатуркой, коньячная слюна брызнула на косуху изо всех щелей. И еще неведомо откуда взялся дикий животный акцент.
--
Да кто ты такой?! Я - писатель. У меня на сайтах набито полторы тыщи килобайтов, а ты кто? Нарком, мелкий дилер! Ты хочешь сотворить такое, чтоб весь мир кончил вместе с тобой?! Хочешь устроить всемирный потоп, а потом из сраных своих рукописей соорудить Ноев Ковчег? А харя не треснет? Я тебе наговорил штуки на две баксов, но ты ни хера не понял. Потому что у тебя вместо мозгов кусок говна, пополам с коксом. Олег он, Олег! Да у твоей дочери, ежели когда она и будет, навеки закрепится позорное отчество Оле-говна!
И тут я его наконец ударил. Ударил в подбородок, почти без замаха и от души. Конечно, я не прав, конечно это надо было сделать раньше. Гораздо раньше. Я не стал смотреть, как он перелетает через столы, бряцая всеми своими цепями, просто вышел на уже темную скользкую улицу и пошел в сторону падающего снега.
Внутри было пусто, как после инвентаризации. Я бродил, путаясь в стрелках Васильевского Острова, глотал снег, собирая его горстями с гранитных парапетов. Снег был солоноватым, будто его подсолили еще там, на небе. Угловатые дома надвигались с неотвратимостью судьбы. На работу я не пошел, оставив тем самым своих многочисленных сотоварищей на сегодняшний вечер без маленькой толики счастья, так необходимой многим из них.
В какой-то момент я понял, что замерз. Первая поддавшаяся дверь ввела в кафе. Полутемное и полупустое. Все как в жизни. В углу за столиком сидела девушка. Один на один с чашечкой кофе. Короткие русые волосы, миниатюрная, так не похожая на давешнюю поэтессу. Я подсел без разрешения. Она не возражала. Я заказал ей мартини. Она не была против. Она просто подняла свои большие печальные глаза и спросила - спросила одними глазами - нет ли у меня чего порадикальней. Под подкладкой "аляски" у меня была марочка, пустая. Марочка-обманка. Для таких вот, наверное, случаев. Так мы познакомились. Несмотря на хрестоматийное имя Ася, девушка не имела никакого отношения к литературе. И к искусству вообще. Она работала менеджером в какой-то конторе по продаже бытовой техники, из той, что "всегда думает о нас". Сегодня ее бросил бойфренд, топ-менеджер той же конторы. Возможно, он думал о бытовой технике больше, чем о девушке. А девушка, возможно, вообще ни о чем не думала, просто привыкла, а глаза ее большие и печальные просто от Бога.
--
Все меняется, - тихо сказала она, - это невозможно, понимаете.
Я понимал, но мне захотелось перейти на "ты", и я взял текилу на брудершафт.
--
Не все меняется, - сказал я, - меняются лишь ориентиры, ценности остаются. Понимаешь?
--
Понимаю, - она улыбнулась. - Ты кто?
--
Я волшебник, - ответил я, - я дарю людям счастье не всегда и не всем, конечно, но это преследуется по закону.
--
Ерунда, - Ася допила мартини, - волшебника не могут посадить в тюрьму, он проходит сквозь стены.
Она открыла сумочку, чтобы достать сигареты. Краем глаза я увидел корешок какой-то брошюры. У меня неприятно кольнуло сердце.
--
Что у тебя за книжка? - спросил я.
--
Справочник по логистике, - ответила девушка.
Я рассмеялся. Рассмеялся, пожалуй, в первый раз за сегоднячний день. Легко, как в отрочестве.
Мы вышли из кафе. Мы брели по набережной. Мы стояли на Тучковом мосту и ветер холодил наши лица. Мы о многом говорили в ту ночь: о звездах, об Австралии, о жирафах и хиромантии, и еще Бог знает о чем. Мы не говорили только о литературе. Не говорили ни слова. И мне было легко, как никогда. Мне хотелось обнимать за плечи эту совсем не тургеневскую Асю, хотелось целовать ее русые волосы, ее большие печальные глаза, ее пахнущие вишневой помадой губы. Мне просто хотелось ее и совсем не хотелось лупить со всей дури кулаками по небу.
И, когда утром, проснувшись, я обнаружил рядом с собой на подушке русую, пахнущую уже мной головку, я встал, взял лист бумаги и написал:
"Сегодня я проснулся раньше обычного - в половине двенадцатого утра..."