Гаврюченков Юрий Фёдорович : другие произведения.

Парень не промах. Глава 1-21

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.97*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Криминальная драма про бандита Лабуткина, лютовавшего в Ленинграде в 1933-1935 годах.
  Это известная история для тех,
  кто интересуется серийными убийцами.
  Имена главных действующих лиц и жертв подлинные.
  Вымышленными являются мелкие события, без которых
  художественное повествование не состоялось бы.
  
  
  ПРОЛОГ
  
  В 1933 году исторические районы Ржевка и Пороховые уже входили в черту Ленинграда, но оставались глухой окраиной по причине размещения там опасного производства. На Ржевке возле Охтинского разлива стоял капсюльный завод 'Краснознаменец', где также ремонтировали стрелковое оружие. Чуть ниже по течению, на Пороховых, с ним соседствовал Охтинский химический комбинат - фабрика баллиститов, взрывчатки и целлулоидного ширпотреба, совсем недавно отделённая от 'Краснознаменца' в самостоятельное предприятие. Возле заводов селились рабочие. Бессемейные жили в казармах, а семейные обзаводились избами с огородом. Восточнее, за границей города, на территории административного Пригородного района начинались леса, деревни и поселения немцев-колонистов.
  Вечером 29 августа в Пундоловском лесу возле старой железнодорожной насыпи грибники нашли трупы кладовщика мотоциклетного завода 'Промет' Андрея Костромского и его жены Прасковьи Голубевой. Выстрелив им сзади в голову, убийца снял с рабочего ботинки, а с его супруги - жакет и забрал деньги. На следующий день в том же лесу были застрелены в затылок инженеры завода 'Промет' Тихомиров и Сельцер - наповал, а собиравшая с ними грибы инженер Лидия Поппель тяжело ранена в голову. Женщину привезли в госпиталь Военно-медицинской академии и стали готовить к операции.
  К этому времени появились результаты вскрытия, показавшие весьма необычный боеприпас, применение которого вызвало смерть Костромского и Голубевой.
  В отделе кадров завода 'Промет' начали негласную проверку.
  
  
  Глава 1. Вася Панов спускается в ад
  
  - Что скажешь, Вася? - насмешливым тенорком спросил начальник Первой бригады уголовного розыска Колодей. - Видел когда-нибудь такие пули?
  Молодой опер Вася Панов дышал через раз. В секционном зале городского морга было чисто, но воняло нестерпимо.
  'Зачем он меня сюда привёл? - думал Панов. - Эксперт доложил о вскрытии, а мы сразу встали и поехали? Почему меня? Почему начальник бригады приехал со мной?'
  - Хотите, чтобы я проникся? - выдавил он.
  - Хочу, чтобы ты посмотрел своими глазами и убедился, с кем мы имеем дело. Тебе полезно. Это не простая мразь, а сортовая, самого наивысшего разбора. Пять человек за два дня уложил.
  - Я его уже ненавижу, Яков Александрович, - Вася еле сдерживался, чтобы не исторгнуть свои чувства и богатое внутреннее содержание на кафельный пол.
  Колодей понял и кивнул.
  - Я забираю вещдоки, - сказал он судмедэксперту.
  Тот переложил пинцетом из кюветы поражающие элементы. Разметил пакетики.
  Колодей расписался за них и сунул в карман кожана.
  Вышли. Сели на скамейку.
  Вася сунул в зубы папиросу. Торопливо зачиркал, ломая спички. Закурил.
  - Провались они...
  - Ты как будто с лица сбледнул, товарищ Панов? - поинтересовался начальник. - Никогда в морге не был?
  - Да чего же, - Вася затянулся, закашлялся, зачастил сбивчиво: - Был. Что вы спрашиваете? Сто раз был. Только мне здесь не мёдом намазано... Я покойников не боюсь. Видел их, вы сами знаете. Я на нож пойду без вопросов, а мертвецкой не выношу, вы поймите. Противно.
  - Молодой ты, - Колодей достал пакетик и выкатил на ладонь пару измазанных кровью и мозговой жидкостью светлых металлических шарика. - Что про это скажешь?
  Вася едва не перекусил картонный мундштук.
  - Похоже на картечь, - сквозь зубы отрапортовал он.
  - Я месяц назад бросил курить, - сказал начальник бригады.
  - Когда я дорасту, тоже брошу, - выдавил самый младший сотрудник.
  Сидели. Колодей смотрел, посмеивался внутри себя, выжидал.
  - Если определять, это не картечь, - примирительно сказал он и покатал на ладони два извлечённых из мозга шарика. - Это не свинец. Это легированная сталь. Вот эти - из головы Тихомирова, - от слов его к горлу Васи подступил ком. - Вчера по паре таких же вынули из мозгов Костромского и Голубевой. Могу поклясться, что сейчас то же самое достают из черепа Лидии Поппель. Какие будут ваши версии?
  - Кто-то зарядил шарикоподшипниками револьвер, - быстро просипел Вася Панов и глубоко втянул ноздрями, чтобы восстановить дух.
  - Вот и я так думаю, - Колодей катнул на ладони шарики и ссыпал в конверт. - Под увеличительным стеклом не рассматривал, но следов трения о нарезы не замечаю. В морге замерили диаметр шариков - семь и одна десятая миллиметра. О чём вам это говорит, коллега?
  - Не знаю, - озлился Вася. - А о чём?
  - А ты вспомни протоколы с места преступления. В обоих случаях тела лежали рядом. Всем он выстрелил в заднюю часть головы, то есть они даже развернуться не успели. Судя по диаметру шариков, это был трёхлинейный револьвер. Предположительно, наган - у него гильза длинная, влезет два шарика и для пыжа место останется. Скорее всего, револьвер с ударно-спусковым механизмом двойного действия. Ты пробовал быстро из нагана самовзводом стрелять?
  - Пробовал, у меня же наган.
  - И как тебе понравилось?
  - Как кистевой эспандер очень хорош, - явил неожиданную сообразительность Панов. - Но стрелять - не особенно.
  - А убийца ещё и попадал, - задумчиво сказал Колодей. - Он бил так стремительно, что никто не развернулся. Раз, два, три. Лидия Поппель обернулась на звук, и ту он поразил в движении. Сразу в лоб. При этом ему надо было все три раза подряд угодить в круг размером с кофейное блюдечко. У него была твёрдая рука.
  - А вы смогли бы? - спросил Вася.
  - Нет, - сказал Колодей. - И не потому, что я не стреляю в людей как в скот на бойне, а потому что не умею так метко стрелять. Это был человек с большим военным опытом. Может быть даже - белогвардейский офицер.
  - Или призёр по стрельбе. Победитель соревнований, - оживился Вася. - Почему стрелял подкалиберными шариками? Потому что не хотел засветить своё штатное оружие в случае назначения баллистической экспертизы.
  - Вот это мысль, - сказал Колодей. - А ты умный сотрудник, товарищ Панов. Только ты своими домыслами на наших офицеров телегу катишь.
  - Вовсе не качу, просто выдвигаю версии, - мигом переориентировался Вася. - Мы должны рассмотреть все возможные предположения. Или это был не наган. Для какого ещё револьвера можно самому переснарядить патроны? Например, для смит-и-вессона номер три, у него используется обрезанная гильза от трёхлинейки и отечественный капсюль.
  - У него калибр больше десяти миллиметров, - быстро сказал Колодей и добавил через секунду: - Десять и шестьдесят семь сотых, сорок четвёртый американский.
  - Любой револьвер выстрелит шариком меньшего калибра.
  - Для десятимиллиметрового револьвера нашли бы десятимиллиметровые шары. Этого добра на любом заводе навалом, - Колодей снова заговорил слегка подтрунивающим голосом, с любопытством поглядывая на бурлящего догадками подчинённого.
  - Значит, надо искать завод, на котором работает любитель переснаряжать патроны.
  - Любитель снаряжать мог у знакомого с завода нужных шариков попросить, - подтолкнул Колодей. - У него, скорее всего, сарайчик с верстаком в частном доме при заводском посёлке. Но патроны могли снарядить и в цеху, тайком от посторонних глаз.
  - Значит, мастер и поставщик знакомы, они живут где-то рядом. Если все жертвы с 'Промета', а убийства произошли на Ржевке и Пороховых, значит, убийца может быть оттуда. И его знакомый с шариками от подшипников работает где-то там.
  - Значит, надо искать мастерскую, в которой кустарным образом снарядили патроны, - решил начальник Первой бригады уголовного розыска. - Мастерская должна быть. Ты, товарищ Панов, и будешь её искать.
  
  ***
  Вася Панов сошёл с 10-го трамвая на Ржевке и пошёл по Зиновьевской улице, оглядываясь. На такой далёкой окраине он ещё не оказывался, поэтому шанс встретить знакомого был невелик. Стемнело, похолодало, моросил дождь. Кепка промокла. И когда струйка воды протекла за шиворот, Вася поднял воротник старого пиджака, который давно сделался маловат, втянул голову в плечи и свернул к дому с вывеской 'Рюмочная'. Выбирать было не из чего и незачем. Рюмочная манила. Вася толкнул дверь, заглянул и незаметно для себя зашёл.
  Там был буфет, освещённый неяркими светлановскими лампочками. Там был буфетчик - толстый, усатый, в белой рубашке и чёрном переднике. Он наливал пиво в гранёные кружки, которые исходили пеной и требовали отстоя, но буфетчик снимал фанеркой и совал круханы в жадно протянутые лапы посетителей. Там канарейки и щегол скакали в клетке. Там мат и неразборчивый говор хмельных рабочих висел над стоячими столами, а всю суету заволакивал густой табачный дым.
  - Пива, - предупредил вопрос Вася Панов и выложил на блюдечко пять рублей, выданные на оперативные расходы.
  Он сложил сдачу в кошелёк, взял кружку и понёс за свободный стол.
  Относительно свободный, потому что за ним доедал ломоть хлеба возле порожнего стопаря пожилой небритый мужик.
  - Не помешаю? - спросил Вася, ставя посуду на стол.
  - Не помешаешь, если наливаешь, - пробурчал мужик и поднял голову.
  На левом глазу у него было бельмо, но зырил он так, будто смотрел как раз им.
  Про себя Вася окрестил его Мутным Глазом.
  - Да без вопросов, - дружелюбно сказал он. - Пива?
  - Водки! - прицепился к простоватому пареньку Мутный Глаз и добавил: - Давай сразу две, чтобы два раза не ходить.
  Вася вернулся с двумя стопками, прикидывая, что дальше на оперативные расходы придётся добавлять из своих - водка обошлась в трёшку. Но и завязать разговор с завсегдатаем как-то требовалось. А дальше кривая вывезет.
  Мутный Глаз сразу ополовинил стопарь и, занюхав корочкой хлеба, спросил, наклонившись к столу, как давнего, но нечастого знакомого:
  - С какой целью пришёл?
  'Ты - сотрудник угро, ты должен нападать и кусать', - всплыли в голове наставления старших товарищей, но то были давние речи в кабинете, а сейчас и в кабаке случай был совершенно другой. Вася не случайно приоделся в нелепый клетчатый пиджак, который стыдился надевать на службу. Он невесело хмыкнул и отпил пива.
  - Цель? Жить, - сказал он и отхлебнул ещё. - Разбогатеть, - он достал мятую пачку и сунул в зубы папиросу. - А какая ещё цель бывает?
  - Дельно мыслишь, малой, - Мутный Глаз маханул остаток водки и закусил хлебушком. - Соображения есть?
  - Да есть кое-какие, - пожал плечами Вася и отпил немного пивка. - Есть соображения.
  - Ну?
  - Да как тебе сказать. Я тебя первый раз вижу.
  Мутный Глаз кивнул. Взял другую стопку, поднял и стукнул в край пивной кружки.
  - Удачи, малой.
  Он медленно цедил сквозь зубы, не спуская с парня глаз и выжидая. Он не собирался кончать разговор. Пожелание удачи было не прощанием, а что-то вроде ободрения.
  - Есть у меня свои соображения...
  Вася помолчал под прицелом пристального внимания.
  - Хочу патронов для нагана сделать, - в последний момент нашёлся Вася Панов между словами 'изготовить' и 'купить'.
  - А я думаю, чего ты тут рыщешь, - с разочарованием протянул Мутный Глаз. - Ты легавый?
  - Нет, - спокойно ответил Вася. - Можешь поспособствовать?
  Мутный Глаз не удивился. Не отошёл от стола. Он как будто не ожидал иного ответа.
  - Сделать? Ну, а что, сделать можно, - хрипло сказал он. - На Александровском рынке купи по тридцать копеек за патрон.
  Было непонятно, издевается он или говорит просто для продолжения разговора. Вася уже считал.
  'В пачке четырнадцать штук, - машинально думал Панов, который недавно получал их на стрельбище. - Неплохо нажить четыре двадцать с пачки'.
  - Чего притих-то, малой? - закинул удочку Мутный Глаз, наблюдая некоторую растерянность на лице юного собутыльника, заранее зная, что он сейчас попытается соскочить.
  - Десять пачек - вся моя зарплата, - признался Вася Панов. - Тютелька в тютельку.
  И снова в его голосе было столько искренней обиды и чистого гнева на несправедливость судьбы, что тёртый жизнью собеседник поверил - малой собирается выложить деньги из своего кармана.
  - А куда тебе полторы сотни патронов? - хмыкнул Мутный Глаз. - На войну что ли собрался? Возьми семь штук, и довольно.
  Вася посмотрел на дно кружки, прикинул цены на водку и спросил:
  - Вручную изготовить не дешевле будет? Гильзы переснарядить, у меня есть пара стреляных?
  - Так снаряди, вообще бесплатно выйдет, - ответствовал Мутный Глаз, понимая, что денег у парня нет, а дурацкий интерес есть.
  - Чем их снаряжать? У меня ни пуль, ни капсюлей.
  - Их навалом в охотничьем магазине. Любой справится, если руки есть.
  - Я в этом не шарю, не по слесарной части, - признался Вася.
  - А кем ты работаешь? - Мутный Глаз посмотрел на васины руки.
  - Переплётчиком в Публичной библиотеке, - Вася бывал там у тёти и заготовил легенду, которая не вступала бы в противоречие с его внешностью.
  Мутный Глаз вздохнул с сочувствием к молодому человеку, оказавшемуся в тупике совершенно бесперспективного труда.
  - Чего, малой, ещё по одной?
  Вася достал кошелёк, раскрыл и увидел, что лежит в нём полтинник, пятиалтынный и семишник.
  - Вот, - грустно сказал он и показал порожние недра собутыльнику. - Нету денег.
  - Нету денег... - неожиданно озлобился Мутный Глаз и, вопреки ожиданиям Панова о привязывании веника, выдал: - Сиди дома тогда, кашу ешь, не отнимай у людей время пустыми разговорами.
  Вася растерялся. Хотел сказать что-нибудь в своё оправдание, но Мутный Глаз уже отваливал, утрачивая к безденежному собеседнику всяческий интерес. На него с презрением косились из-за соседних столов. Молодой сотрудник угро смекнул, что настал очень удобный момент уйти, не вызывая подозрений. Все про него поняли всё, что требовалось оперативнику, - лопоухий паренёк в поисках приключений на свою голову оказался несостоятельным финансово.
  Роль эту Вася примерил на себя, как пиджак, и нашёл, что образ простачка ему впору, и его надо использовать дальше, пока в лицо не начали узнавать задержанные.
  Он понурился и вышел из рюмочной. И никто не остановил его. На последнем трамвае Вася доехал до дома с компанией подвыпивших хулиганов, и не заинтересовал их на предмет обчистить карманы или начистить вывеску.
  Хранил его новый образ беспонтового пассажира, из которого ничего не вытрясешь и даже бить которого не весело.
  - Любой желающий переснарядит стреляные гильзы, если руки есть, - выдал он мнение Мутного Глаза в качестве своего личного соображения, когда докладывал утром Колодею о походе на Ржевку.
  - Продолжай искать мастерскую, - невысоко оценил познания молодого сотрудника начальник Первой бригады.
  
  
  Глава 2. Цветы жизни
  
  Начальник Первой бригады уголовного розыска Яков Александрович Колодей сидел в кабинете в здании бывшего Главного штаба и курил. Он много раз бросал по настоянию врачей, потом снова начинал, когда подваливало работы, потом заезжал в кардиологическое отделение, но сейчас это было не важно. Надо было подумать, а голова работала лучше с крепким табаком.
  Подумать было о чём.
  Это были очень странные убийства. Кто-то принялся отстреливать в Пундоловском лесу работников завода 'Промет', используя самодельные патроны. Массово - пять человек за два раза. Все они были с одного предприятия.
  Версий было выдвинуто настолько много, что наспех вываливаемые Пановым оказались не самыми экзотичными. Самой большой экзотикой занимался сейчас Особый отдел ОГПУ, изучая биографии убитых, их родословную, их родственников, устанавливая связи, как между ними, так и между отдельными работниками 'Промета' - инженера и разнорабочего, в особенности, их связи с заграницей.
  Колодей в качестве главной рассматривал версию авантюризма и бескорыстия.
  Подростки где-то достали наган, изготовили патроны и принялись стрелять по грибникам из хулиганских побуждений. На это указывал характер ограблений. С убитых снимали носимые вещи и выворачивали карманы. Но чем там можно было поживиться? Грибники не берут ценностей, идя за грибами. В лес они возьмут вещи, нужные в лесу.
  Значит, грибников обчищали просто так. Для удовольствия.
  Для подростка и старые сапоги - богатство, их можно толкнуть на базаре. Это значит, что они скоро попадутся на продаже, но перед этим малолетки убьют ещё кого-нибудь.
  Хулиганы не остановятся.
  Безнаказанность лишь раззадоривает их.
  Они были безжалостными и расчётливыми. Возможно, заставляли жертв под дулом револьвера поворачиваться к ним спиной, а потом стреляли в затылок.
  Только Лидии Поппель они выстрелили в лоб. Возможно, она была первой из троих инженеров, а, может, повернулась на выстрел, побежала на убийцу и приняла пулю в лицо.
  В её случае не повезло никому. После операции Лидия Поппель не пришла в сознание и врачи сомневались, что она выкарабкается.
  В пользу версии подростков свидетельствовал и тот факт, что убийца или убийцы не добивали своих жертв.
  Возможно, были уверены, что выстрел в голову обязательно приведёт к смерти.
  Это не могло быть вызвано недостатком патронов, ведь они пошли на второе убийство.
  Они могли добить ножом, камнем, палкой, но не стали добивать. Значит, каждый поверил в достаточность выстрела в голову. Убийцы ограбили трупы, не боясь и не брезгуя прикасаться к мертвецам. Но не добивали. Они были наглыми и циничными.
  Они были детьми.
  Несмышлёными и жестокими подростками.
  Колодей был уверен, что их несколько.
  Следов на месте преступления не обнаружили. Только примятую грибниками траву, по которой ходили несколько человек с разницей в пару часов.
  Колодей был уверен, что охота на людей в Пундоловском лесу продолжится.
  И решил поохотиться сам.
  
  
  Глава 3. Охота в Пундоловском лесу
  
  - Вы, что, товарищи, по грибы собрались?
  - Так точно! - ответил сидящий на столе Эрих Берг.
  Первая бригада уголовного розыска в полном составе ожидала начальника в кабинете и была наряжена так, чтобы прохожие на проспекте 25-го Октября не оборачивались. Старые портки, высокие сапоги, вылинявшие макинтоши с протёртыми плечами. Корзины у всех. Не краше выглядел и сам Колодей, хотя только что вернулся от начальства.
  Он взял свою корзину, достал из ящика финский нож и сказал:
  - Пошли.
  Оперсостав вышел из Главного штаба через боковую дверь на набережную Мойки, залез в автобус, не привлекая лишнего внимания гуляк с площади Урицкого, которые вышли поглазеть на Александровский столп, и поехал в лес.
  Шли однако не за грибами, хотя и должны были собирать их.
  Шли на работу, и работу опасную.
  За деревней Янино автобус съехал с дороги и встал на опушке Пундоловского леса. Было шестое сентября, выходной день шестидневки . Рабочие, служащие и учащиеся могли пойти за грибами и на охоту. Охотники находились - по лесу раскатывались гулкие ружейные выстрелы.
  - Расходимся, товарищи, - сказал Колодей и прихлопнул на щеке первого комара. - Чтобы не было в лесу слишком много молодых и дерзких мужчин, держимся подальше друг от друга и не аукаемся, а то жулики напугаются и действительно станут собирать грибы.
  Оперативники смотрели на него очень внимательно.
  - У всех часы? Покажите часы.
  Милиционеры вытянули руки.
  - Я... не нашёл, - Вася дома часов так и не выпросил.
  Оперативники брали их под расписку из вещдоков, но Панова в известность не ставили.
  - Ну, что же ты, Вася, - Колодей расстегнул ремешок и протянул хромированные 'Мозер'. - Пользуйся до конца дня.
  Яков Александрович был уверен, что малолетние уголовники на него самого не нападут, будь он хоть с часами или весь увешан золотом. Печать профессии, въевшаяся в лицо и осанку, хранила его от случайных налётчиков.
  А вот Васю могли бы попробовать застрелить...
  - Спасибо, Яков Александрович, - пробормотал Панов, оборачивая ремешок вокруг запястья.
  - Ножи хоть у всех?
  Приличные финки были у всех. Такого добра в уголовном розыске лежала целая кладовка. Попадались и настоящие фискарсы с сучковатой ручкой, а не дореволюционная подделка под них. У Васи был красивый нержавеющий финач из перекованной обоймы шведского шарикоподшипника. Страшный, ух!
  - Кладите в корзинку, а не тягайте из-под клифта как уркаганы, - иронично наставлял Колодей. - Вы внешним видом бандитов должны приманивать. Приманивать, а не отпугивать. Мы сегодня не профилактику разбойных нападений в Пундоловском лесу проводим, а ловим гадов на живца. Будьте живцами, товарищи!
  Товарищи с пониманием ухмылялись и переглядывались, щупая в кармане стволы, с таким зверским видом, что шансы стать жертвами хулиганствующих подростков были не велики.
  - Грибов, кстати, тоже набирайте. Другая такая возможность не знаю, когда у вас будет. Сбор здесь в пять часов. Увидите подростка с револьвером, стреляйте в воздух. Только в воздух. Брать живьём. Если будет здоровый мужик, действуйте по обстановке. Задача ясна?
  - Так точно.
  Ночью шёл дождь. Штаны быстро вымокли выше колен. Яловые сапоги отсырели. С листьев капало. Вася забрёл в перелесок, где росла трава и совершенно не росли грибы. Зато здесь было хорошо убивать. Когда дело дошло до охоты за его головой, Вася Панов начал определять подходящие места сразу, как-то сам и незаметно для себя - его никто не учил.
  Попойка с Мутным Глазом вразумила его. Тогда он внедрялся в криминальную среду Ржевки, сейчас он чувствовал продолжение.
  Весь день бродить с корзинкой, подставляясь под пули жиганов, и весь день сидеть в засаде на лестнице - удовольствия несравнимые. В лесу холодно и не скучно, того и гляди прилетит, а может не прилетит вовсе. На лестнице скучно, но в конце прилетит обязательно.
  Дважды, один за другим, бахнули выстрелы охотничьего ружья. Вася огляделся. Никого в пределах видимости. Сунул руку под пиджак, подоткнул за ремень на пузе тёплую сталь нагана. Вася держал его слева, чтобы можно было быстро добраться через запах, не расстёгивая пуговицы. У других сотрудников был маленькие маузеры образца 1914 года, их можно незаметно таскать в кармане. Снова раскатился по лесу ружейный выстрел, но теперь он даже успокаивал. Явно не резкий щелчок маузера или хлопок нагана, который Панов особенно боялся услышать.
  Он вышел на прогалину. В разрыве серой пелены проглянуло солнце.
  'Надо засветить часы, если за мной наблюдают', - Вася задрал рукав и посмотрел на циферблат. В потёртостях на покрытии проглядывала латунь корпуса, но хромирование всё же неплохо блестело. Шпана за такие котлы вполне могла убить. Вася подождал, прислушался, осмотрелся и увидел гриб. Под старой берёзой, где корни вспучили бугор земли и травы не росло, стоял матёрый подосиновик. Вася мгновенно выхватил финку и, хищно пригнувшись, ринулся к добыче, как будто её могли у него отнять. Красный гриб был крепкий и не червивый. Вася аккуратно положил его в корзину, крутанул в пальцах финский нож и подумал, что никогда не находил подосиновики под осинами.
  Он не чувствовал, как за ним наблюдают прищуренные глаза.
  Вася думал, что под осинами он встречал подберёзовики, но, в основном, лисички и сыроежки, а вот красный гриб - ни разу.
  Зудели и лезли в нос комары. На голенища налипла паутина. Вася рыскал по лесу и набрёл на Эриха Берга. Оперативник нервно оглянулся, схватился за карман, но узнал Васю и постарался скрыться за деревьями.
  Усталые, голодные, обожранные гнусом, собрались милиционеры возле машины. Вася набрёл на роскошный пень с опятами, но и только. С горя стал набирать сыроежки. Другие опера оказались везучее и хвастались добычей. Только Берг вернулся с пустой корзиной.
  - Что же ты, Эрих? - удивился Колодей.
  - Не ем грибов, - брезгливо ответил Берг.
  Стояли, курили.
  - Ну, кого видели? - без надежды осведомился начальник бригады.
  - Видел, как Вася котлами светил, - поведал опер Чирков. - Торчит на поляне, как памятник. Красуется перед жиганами. Очень ответственно к делу относится. Будь я бандитом, точно бы шмальнул. Возможность прицелиться была превосходная.
  Вася Панов густо покраснел.
  - Вот часы, Яков Александрович, - пробормотал он, протягивая 'Мозер'.
  - Поехали, - сказал Колодей и в автобусе поманил Васю Панова. - Присаживайтесь сюда.
  Вася сел рядом с ним, молчал, насупился, глядел в пол.
  - Как идут дела с поисками мастерской? - Колодей говорил крайне деликатно, видя, что парню досталось, и стараясь отвлечь от тягостных дум.
  - Пока без результата.
  - Я вот что подумал. Ты продолжай общаться с контингентом, - Колодей перешёл на 'ты', заметив, что Панов оттаивает. - Одно другому мешать не будет. Пройдись-ка по слесарным артелям. Знаешь, есть маленькие частные предприятия, в которых мастерят всякую всячину. Возникло у меня предположение, что у кого-то из убийц работает там старший брат.
  - Считаете, что это с фабрично-заводской школы бандиты? - оживился Панов.
  - Или их старший брат и есть убийца.
  
  
  Глава 4. В мае 1933
  
  - Лабуткин Александр Алексеевич? - спросил врач на утреннем обходе.
  - Он самый.
  Высокий мужчина двадцати трёх лет в сером больничном халате сидел на койке поверх застеленного одеяла. Короткая правая рука его стояла локтем на бедре и заканчивалась толстой повязкой вместо кисти. К приходу доктора все ходячие пациенты приводили себя и постели в чинный вид, таков был порядок рабочей больницы. И хотя Лабуткин был чисто выбрит и причёсан, взгляд его выражал полное безразличие и отсутствие интереса к жизни.
  - Как самочувствие?
  - Лучше не бывало, - равнодушно ответил Лабуткин.
  - Тогда будем выписываться, - врач кивнул медсестре, чтобы принесла из комнаты кастелянши освобождённому пациенту его верхнюю одежду. - Вас жена в приёмном покое заждалась.
  В приёмном покое Маши не оказалось, но когда Лабуткин вышел на крыльцо, он сразу увидел жену. Она стояла вдалеке на дорожке больничного парка, качала плетёную коляску и стряхивала пепел в урну возле скамейки.
  Светило солнце, и день обещал быть хорошим, но голова на свежем воздухе закружилась. Так он и шагнул в новую жизнь - обалделый.
  Она стояла и смотрела, как он идёт к ней. Прямой, твёрдый, с рукой на повязке поперёк груди, но какой-то другой. Что-то неуловимо изменилось в муже. Походка стала не такой упругой, а тяжеловатой, как у матёрого мужика. Перекосились на правую сторону плечи. А когда он приблизился, стало видно осунувшееся лицо.
  - Курить есть? - спросил он. - Спасибо, что пришла. Здравствуй.
  Маша молча достала из кармана пачку папирос 'Ленинград', выщелкнула ногтем одну, протянула.
  Лабуткин сжал зубами картонный мундштук, наклонился к лицу жены.
  - От твоей прикурю, - сквозь зубы предупредил он.
  - У меня спички есть, - сказала Маша.
  - Теперь и так сойдёт.
  Он быстро коротко затянулся несколько раз подряд, раскурил, глубоко втянул дым во всю полноту лёгких, уже привычным жестом левой отставил папиросу в указательном и среднем пальцах, выдохнул густую струю.
  - Спасибо, что заходила, - сказал Лабуткин. - Спасибо, что часто. Спасибо, что передачки носила.
  - Денег не было, - огрызнулась жена. - С кем я малого оставлю?
  - Всё равно спасибо.
  Маша видела, что он смотрит на неё, но как бы и сквозь неё. Разговаривает с ней, но как бы издалека. Муж стал другим. С непривычки было страшно.
  - Хватит кровь пить, - взмолилась она и добавила: - Я твой костюм продала.
  - Габардиновый или шевиотовый?
  - Оба, - помедлив, призналась она, он бы всё равно сегодня узнал.
  - А отцовы?
  - Отцовы давно уже продали.
  - Спасибо, - не удержался Лабуткин и быстро заверил, словно извиняясь: - Деньги будут. Я на 'Краснознаменец' вернусь.
  - Кем? - удивилась Маша.
  - Пристрельщиком, - как о чём-то само собой разумеющемся пояснил он. - Я с левой руки стреляю так же хорошо, как с правой. Меня начальство знает. Я там на хорошем счету. Если что, батины друзья замолвят словечко, он на 'Краснознаменце' сорок лет вкалывал, да и меня все знают.
  - Пошли, - сказала Маша.
  Она покатила коляску к выходу из больничного парка, а Лабуткин пошагал рядом, но не касаясь жены.
  - Как Дениска? - спросил он.
  - Заснул.
  - Что дома? Как мать?
  - Готовится к твоему возвращению. На рынок вчера ходила. Друзей всех оповестили твоих, да что-то не пришли они встретить, - с некоторым ожесточением добавила Маша.
  - На работе, - равнодушно ответил Лабуткин.
  Он жадно затягивался, выкинул окурок и снова попросил закурить.
  От больницы имени Мечникова до улицы Коммуны можно было доехать на 17-м трамвае и возле пересечения проспекта Ленина с Полюстровским пересесть на 30-й маршрут, да с коляской молодым супругам показалось неудобно лазить из вагона в вагон.
  - Пешком даже короче, - утешил Лабуткин. - Срежем напрямик через железку, а там рядом.
  Деньги на проезд потратили на папиросы, но уже не 'Ленинград' за тридцать пять копеек, а на 'Пушки' 2-го сорта А за одиннадцать копеек. Лабуткины шли, и шли, и шли, скупо обмениваясь речами, как два опасливых незнакомца, вынужденных коротать дорогу вместе. Муж и жена заново привыкали друг к другу, а ребёнок катился в коляске, будто скарб изгнанников, собранный в свёрток и упрятанный на маленькой крытой тележке от посторонних глаз и невзгод.
  Лабуткины жили на Пороховых своим хозяйством в большой крестьянской избе с хлевом и курятником. До недавнего времени дом и огород содержались в образцовом порядке, но грозили прийти в запустение без мужского участия.
  Первые признаки разорения уже давали себя знать. Войдя во двор, Лабуткин кинул взгляд под навес. Дровяник опустел.
  Он оборотился к жене, скорчил гримасу, с деланным весельем подмигнул:
  
  Саня Маню полюбил,
  Саня Мане говорил:
  Я тебя люблю,
  Дров тебе куплю.
  
  Дров куплю тебе три воза,
  А дрова - одна берёза.
  Жги и грейся без конца.
  Ламца-дримца, гоп-ца-ца!
  
  - А дрова-то все - осина, не горят без керосина, чиркай спичкой без конца, - с горечью вздохнула Маша, проталкивая коляску в калитку. - Ланца, дрица, цы, цо, ца...
  - Да не журись, - трюк не удался, и Лабуткин с постным лицом затворил за ней калитку, накинул в петлю крючок, согнутый из большого гвоздя, потопал следом к крыльцу, оглядываясь и подмечая перемены в хозяйстве. Изменения не радовали.
  - Огород кто копал? - строго спросил он.
  - Герасимов приходил помогать.
  С двоюродным братом Лабуткин не дружил, хотя вроде бы родня. Лёнька жил на Ржевке, много, как все Герасимовы, пил и часто менял работу.
  Маша взяла Дениску и вошла, разувшись в сенях. Лабуткин ловко расшнуровал ботинки одной рукой. Шнурок на хвосте был теперь завязан большим узлом и, как змея, пролезал чрез все дырки, а длинный конец его надо было обмотать вокруг щиколотки и кончик с узелком пропустить под петлёй, да затянуть. Так показал ему сосед по палате, воевавший на Первой мировой и там научившийся.
  Сунул ноги в войлочные шлёпанцы и, потоптавшись перед дверью, левой рукой неловко зацепил за вбитую в плахи скобу и с натугой потянул на себя. Коротко скрипнув о порог, дверь отворилась.
  Дом Лабуткиных был разгорожен на две половины. В большой половине справа от двери висела на гвоздях верхняя одежда, слева от входа стояла русская печь, за нею к окну - рукомойник, бочка с водой, кухонный стол, над ними - полки. В правом углу - пыльная божница с погасшей лампадкой, под ней обеденный стол, скамья, табуретки и сбоку возле перегородки - высокая железная кровать с шарами, на которой ночевала мать. Рядом с изножьем кровати в дощатую, оклеенную жёлтыми обоями перегородку была врезана двустворчатая дверь с медными ручками, крашеная белой эмалью. За ней помещала комната поменьше, с голубенькими обоями в цветочек. В ней стоял большой сундук, шкап, низкая самодельная кровать возле окна и рядом с нею - колыбель на салазках, взятая у соседей.
  Мать увидела его и заплакала.
  Лабуткин замялся. Сразу захотелось курить. Он встал столбом, выжидая, пока её попустит, не предпринимая ничего сам. Когда терпение почти закончилось, мать утёрла слёзы, подошла, шаркая, бережно обняла за плечи и расцеловала в обе щеки.
  - Похудел-то как.
  - Наладится.
  Они так и не поздоровались. Лабуткин видел её неделю назад, в отличие от Маши - недавно, по его больничным меркам, и можно было обойтись без приветствий.
  Вечером после смены поздравить с выпиской пришли Кутылёв и Шаболдин, а следом за ними - Зелёный.
  Зелёным его прозвали за то, что он всегда носил зелёные пальто или шинели. Первое зелёное пальтишко ему пошили в детстве, оно ему очень понравилось. Зелёный был старше Лабуткина на три года. Их дома стояли напротив через улицу.
  Кутылёв и Шаболдин принесли по бутылке хлебного вина, а Зелёный - две. Потом зашёл сосед Никифор Иванович Трофимов с кастрюлькой солёных грибов.
  На столе была картошка в мундире, квашеная капуста, чёрный хлеб и солонка. Зелёный окинул взглядом поляну.
  - Скудно живёте, - сказал он, никого не стесняясь.
  - Так и живём, - буркнула мать. - Даже карточки отоварить не на что.
  Лабуткин молча сидел во главе стола, поставив локоть на скатерть и как бы голосуя. Поднятая рука почти не ныла. Он смотрел на гостей, словно не знал их, отстранённый от своей среды за срок больничной изоляции.
  - Курить есть? - купленные утром папиросы они с Машей успели прикончить.
  - На здоровье, - Зелёный метнул на стол коробку папирос 'Пушкинские'. - Угощайся, шпана, - и сразу добавил, манерно поклонившись старику: - Никифор Иваныч, со всем уважением.
  Ко вкусным 'Пушкинским' потянулись. Зелёный любил шикануть, он был картёжник, а работяги не шиковали и курили что попроще.
  Лабуткин взял со стола коробок, быстро достал спичку, закрыл, прижимая коробку безымянным и мизинцем, тремя остальными чиркнул. Спичка сломалась.
  - Не мучайся, Саня, - сказал Зелёный, подавая горящую зажигалку.
  - Надо учиться, - сквозь зубы сказал Лабуткин, затягиваясь. - Я левой, как правой, всё умею.
  Сосед Трофимов закряхтел и посулил торопливо:
  - Я тебе, Саша, зажигалку хорошую завтра подарю, у меня есть. Налажу кремень, и принесу.
  - Спасибо, Никифор Иваныч, - опасаясь, что его начинают жалеть, отозвался Лабуткин, впрочем, искренне.
  Мать суетилась, раскладывая по тарелкам. Маша в нарядной кофточке села за стол, улыбнулась пацанам и, как будто, задержалась на Зелёном.
  Лабуткин затянулся, глядя, прищурившись, сквозь дым. Он думал, что без него Маша курила дорогие 'Ленинград', тогда как вместе они купили дешёвые папиросы. Откуда у неё деньги?
  Никифор Иванович разлил по стаканам.
  - Ладно, Саша, здоровья тебе крепкого и чтобы всё у вас было хорошо.
  Зазвенело стекло, гости загомонили:
  - Саня, с выпиской!
  - Поправляйся, браток!
  - Сашка, давай теперь бодрячком!
  Маша не сказала ничего, а мать сморгнула слезу.
  - Да я здоров, - заявил Лабуткин и опрокинул стакан. - Завтра пойду на работу.
  - Ты ешь, милый, закусывай, - зачастила Маша, придвигая ему тарелку.
  - Да у меня всё нормально, - заверил Лабуткин, ловко орудуя левой рукой. - Меня сейчас восстановят. Они сами в этом во всём виноваты.
  - Что было-то, браток, расскажи, - спросил Шаболдин.
  Основательный малый, на пару лет старше Лабуткина, он был рассудителен, крепко сшит и находился на хорошем счету у начальства. Как все, он работал на заводе 'Краснознаменец' и был слесарем-разметчиком, что говорило о его высокой квалификации. Шаболдин отслужил на Балтийском флоте, не воспользовавшись бронью, которую давал оборонный завод, и знал о восстановлении на 'Краснознаменце' не понаслышке.
  Никифор Иванович тяжело вздохнул.
  - Давайте сначала накатим, - предложил старик.
  Опрокинули, отмечая возвращение из больницы как сомнительное торжество, нечто между именинами и поминками.
  - Твоё здоровье, - звучал расхожий тост.
  Виновник торжества подмигнул. От истощения его быстро забрало, но это было и к лучшему - придавало сил и унимало боль.
  - Как у нас на 'Краснознаменце' участок леса под огороды выделили, вы знаете, - быстро и напористо заговорил Лабуткин. - Деревья спилили, пни остались. И вот, когда земля оттаяла, нас на майские выделили, кто был не особо нужен в тот момент, на раскорчёвку. Дали грузовик пироксилина. Благо, его у нас как грязи, мы же сами и делаем.
  - Дешевле пироксилина только люди, - кивнул Никифор Иванович.
  - Добра не жалко, - согласился Лабуткин. - В общем виде: я сую шашку под пень, а она не лезет. Я её пихаю, пихаю. Вроде, втолкнул. Очнулся уже без руки. Ничего не слышу, в ушах звон. Вижу только, как люди бегают. Да и не понимаю ничего, даже боли не чувствую. Меня - в грузовик и на больничку.
  - Пироксилиновая шашка - это, обычно, обе руки и зенки, - Никифор Иванович тоже воевал на Первой мировой.
  - А у нас маленькие были, буровые, - возразил Лабуткин. - Да и пихал я одной правой.
  Мама утёрла глаза платочком.
  - Повезло, что сила взрыва в пень ушла, а так бы и лицо содрала, бывали случаи, - признал Шаболдин.
  - Мы - здесь, - напомнила о впечатлительных женщинах Маша.
  - Извините-простите, - явил галантность Зелёный.
  - Баб не пугай, - сказал Лабуткин Шаболдину.
  - Счастье, Саня, что легко отделался, - выступил примирителем Зелёный и набулькал водки. - Живи и радуйся жизни.
  - Трижды сплюнь, - сказала мама.
  Зелёный поплевал через левое плечо.
  - Вы бы закусывали что ли, - сказала мама.
  - Да чем тут закусывать? - сказал Зелёный. - Колбасы нет, уж извините-простите, до рынка не дошёл.
  - А мне машину дали, - заговорил тут Кутылёв, обрывая неловкость.
  - О, давай, Митька, расскажи, - Никифор Иванович выцарапал из пачки 'Пушкинскую' и чиркнул зажигалкой. Он смотрел на Лабуткина, угадывая, как на нём скажется чужая удача.
  - Даёшь, - криво хмыкнул Лабуткин, и это послужило приказом.
  У Кутылёвых был дом напротив. Митька недавно вернулся из рядов Красной Армии, где служил в автобате, и перешёл в транспортный цех. По сравнению со срочкой - на повышение.
  - Рассказываю. Дали набор 'Сделай сам'. Раму от 'Форда' и мотор. Сказали, соберёшь машину и будешь на ней ездить. Тогда карточки как шофёру выдадут и зарплату станут начислять солидную, по рейсам.
  - Давай тебе поможем.
  - Ты себе-то помоги, - сказала Маша.
  - Завтра я пойду на завод и восстановлюсь. Дело решённое! - упрямо заявил Лабуткин и качнул короткой рукой.
  
  
  Глава 5. Легкотрудник
  
  Не было ничего, кроме дождя. Загребая разбитыми ботинками слякоть, он шёл домой, не понимая, зачем теперь возвращаться. Подошва отставала, и он шаркал ею, чтобы нарочно нагрести в штиблет побольше грязи, как в детстве.
  - Ну, ты чё? - встретила Маша.
  - Ничо. Курить есть?
  Он сел в сенях на махонькую, чугунного литья табуреточку и остался так, не желая показываться на глаза матери.
  - Ну, чего там? Восстановили?
  - Да ничего. Сходил... за хлебушком. Обратился к мастеру, а он - ничего не знаю, и отправляет меня в отдел кадров. Я - туда. А кадровик пропуск отобрал. Места тебе, говорит, у нас нету, а на комбинате найдётся. Позвонил, выписал переводную бумагу. Завтра пойду устраиваться.
  - Рука, - спросила Маша, - болит?
  - Я на больничном сидеть не стану, - сказал Лабуткин. - У меня карточки по литере 'А' всегда были. Я завтра наниматься пойду.
  - На химзавод?
  - А что делать?
  - Хочешь, я подработаю, - сказала Маша.
  - Подрабатывала уж без меня. Что я, не вижу?
  - Я ничего.
  - А с Зелёным?
  - Наговариваешь на меня, - сказала Маша и надула губы, обхватив руками живот.
  - Не завидую. Не злюсь. Бортанули меня, суки, - Лабуткин встал, поморщился, сел, закружилась голова. - Из-за руки. Я с левой стрелять умею. Сними с меня башмаки.
  Жена опустилась на корточки и принялась раздёргивать шнурок, закрученный вокруг щиколотки.
  Голова её поднялась между колен мужа.
  - Хочешь? - быстро шепнула она.
  - Да.
  Он закусил зубами нижнюю губу и прокусил. Всё было больно. Стреляло в руке и даже заболела голова. В глазах помутилось. Жена старалась. Она умела быть вёрткой.
  - Я вся твоя, - повторяла она, всё чаще и чаще.
  - Не верят, суки, - шептал он окровавленными губами.
  
  ***
  За стеной заводского двора 'Краснознаменца' начинался двор Охтинского химического комбината, на котором делали пироксилин и, немного изменив технологию, - целлулоидных пупсов, уточек и прочие погремушки.
  Старый кадровик с участием смотрел на сидящего перед ним насупленного мужчину с рукой на косынке, и старался приободрить:
  - Найдётся для вас место, Александр Алексеевич, - он слышал о несчастном случае на майских праздниках, а теперь видел героя и его документы - трудовая книжка и больничный лист дополняли картину. - Пойдёте по категории легкотрудников. Там всё предусмотрено. За ночную смену доплата.
  - Годится, - сказал Лабуткин.
  - Анкету сами сможете заполнить?
  - Справлюсь. Я левой, как правой.
  Кадровик подал ему разграфлённый лист и остро заточенный химический карандаш. Лабуткин ловко выводил буквы левой рукой, корявые, но разборчивые. Только буквы складывались в слова с большой натугой. Заметно было, что писал он нечасто.
  Сопя от напряжения, вчитываясь в формулировки анкеты и поминутно мусоля во рту карандаш не столько ради чернил, а сколько от смущения, Лабуткин осилил анкету.
  - Сойдёт?
  Дома он задумал порадовать мать, и на свою первую смену собирался как на праздник.
  Мать однако же едва не всплакнула.
  - Рука-то... болит? - голос её дрогнул.
  - Нет, - сказал он.
  - Как же ты с ней пойдёшь? Оклемался бы, сыночек.
  - Так и пойду. Что теперь, голодать?
  - А швы вскроются?
  - Вскроются - больничный дадут, - отрезал Лабуткин.
  Настроение как корова языком слизнула.
  Потекли летние ленинградские недели - светлые ночи и мрачная жизнь.
  От котельной Химкомбината, в которой стояли бойлеры, производящие пар высокого давления, тянулись к корпусам тоннели. Лабуткин по ночам обходил линии паропроводов, осматривал, не травит ли на стыках, снимал показания с манометров на редукционных клапанах, понижающих давление пара на местах ввода в отопительную сеть здания, и записывал результаты в журнал. Привычная шестидневка с восьмичасовой сменой больше не трогала его. По новому графику он заступал с восьми вечера до восьми утра, а следующую ночь проводил дома.
  Работа была простая, но несладкая. Если соблюдать расписание, осматривать линию приходилось практически всю смену с небольшими перерывами. Общая протяжённость тоннелей оказалась приличной.
  Лабуткин не спал. Дорожил местом и строил планы. Гордость не позволяла прослыть разгильдяем, перекрывая даже чувство ответственности за семью. Он отсыпался днём и помогал матери с хозяйством. Молодой и крепкий организм обладал значительными резервами. Враз не потратишь.
  Денег меж тем не хватало. На теплоцентрали жизнь пошла незавидная. Тут не то, что новый костюм не купишь, а старый продашь. Маша начинала ворчать и грозилась выйти 'подработать'.
  Лабуткин верил ей и опасался, но не измены, а что наградит дурной болезнью, как уже случалось. О папиросах 'Ленинград' он тоже помнил. Таких они больше не курили.
  Однажды, возвращаясь со смены, он увидел на дороге монетку. Проявляя некоторую медлительность и бессвязность мысли после бессонной ночи, Лабуткин встал, не решаясь поднять. Он не подбирал обронённых денег с детства. Отец мог отвесить за это хорошего леща, а, устроившись на 'Краснознаменец', Лабуткин и сам почувствовал пролетарскую гордость. Уважение окружающих стало для него чрезвычайно важным. Но сейчас его карманы были пусты. Он больше не получал карточек самой лучшей категории снабжения. Он был легкотрудником с грошовой зарплатой, на которую требовалось как-то содержать мать, жену и маленького ребёнка с продуктовыми карточками иждивенцев.
  Инвалид без копейки денег.
  Лабуткин быстро огляделся (на него никто не смотрел) и поднял.
  Это был пятак, потемневший, но не грязный. 'Смотри, - как бы говорил он. - Я такой же, как ты, битый, мятый, но ещё годный. Думал, что ты - молодой и блестящий? Нет. Ты теперь не блестящий. Прими меня как должное и иди себе'.
  Лабуткин положил найденную монету в карман и пошёл домой.
  
  
  Глава 6. Мотор
  
  Грузовичок 'Форд ТТ' был ровесником Революции. Сейчас от него остались рожки да ножки.
  - Вот уродец, - сказал Зелёный.
  - Будет ездить! - заверил Кутылёв.
  Грузовичок представлял собой удлинённую версию легковой модели Т с более прочной рамой и усиленной задней осью, но всё равно оставался таким миниатюрным, что деревянная кабина, в которой с трудом умещались два человека, выглядела несуразно большой по сравнению с мизерным капотом и куцым кузовом.
  - Чего ещё надо? - отрешённо произнёс Лабуткин.
  Друзья стояли в гараже завода 'Краснознаменец' и рассматривали, что Митька смастерил из набора 'Сделай сам', о котором так горячо распинался.
  На первый взгляд, это была рама на колёсах с мотором. Снятые кабина, сиденье и кожух двигателя стояли возле стеночки. Было бы чрезвычайно смелой попыткой допустить, что конструктор когда-нибудь превратится в машину, которая зарычит и тронется с места.
  Никто из стоящих перед ней сейчас не надеялся, что она далеко уедет. Даже начальник транспортного цеха не предполагал, что она повезёт груз, но всё-таки поручил молодому шофёру на свой страх и риск собрать из хлама грузовичок. Если получится, машина на предприятии не будет лишней. Не получится - рукастый малый дождётся другой, а пока поработает автомехаником.
  Кутылёв не унывал. Он не выходил из гаража и вроде бы преуспел в своём деле.
  - Колёса дали, - указывал он стёртые протекторы, обтянувшие обода с покрашенными вручную спицами. - Не новьё, но вполне приличные.
  - Будет ездить? - переспросил Зелёный с недоверием.
  - Поедет, - тряхнул патлами Митька. - Мотор капитальный ремонт прошёл. Потянет на все двадцать лошадей! Карбюратор со склада получил... почти новый. А кузов я сам сколочу. Доски и краску дадут.
  - Ты маякни, когда соберёшься, мы поможем запилить, - сказал Зелёный, который никогда руками не работал.
  - Не забуду, - кивнул Митька.
  Зелёный похлопал его по плечу, и они вышли из боксов. Лабуткин поправил шляпу и сплюнул с самым критическим выражением на лице.
  Зелёный достал портсигар.
  - Серебряный? - спросил Митька.
  Зелёный хмыкнул.
  - Где надыбал? - спросил Лабуткин.
  - В терц выкатал, - самодовольно ухмыльнулся Зелёный и протянул раскрытый портсигар. - Угощайся, братва.
  Все охотно угостились. Папиросы у него всегда были самого лучшего качества.
  Отошли с территории автопредприятия к подальше к забору, с удовольствием дымили на свежем воздухе, сплёвывали в траву, мечтательно поглядывали наверх, будто пытались высмотреть на небе счастья.
  Лабуткин соображал, какого чёрта притащил его в гаражи Зелёный? А Митька? Митька бесполезный зачем ему понадобился? Прежде Зелёный якшаться с ним не желал, а тут прилип как банный лист, да ещё навязался помочь.
  - Аккумулятор бы достать, братва, - выдыхая дым, промолвил Кутылёв. - Движок ручкой еле заводится. Магнето старое, искры нет совсем.
  - Что за аккумулятор? - немедленно заинтересовался Зелёный.
  - Батарея электрическая, - объяснил Митька.
  - Ну, ты академик!
  - Именно фордовский нужен? - лениво спросил Лабуткин.
  - Любой.
  - Хм, - Зелёный пожал плечами. - Нароем что-нибудь.
  - Благодарю, пацаны, - обрадовался Кутылёв. - Обяжете.
  - Давай, Митька, успехов в труде! - Зелёный похлопал его по плечу. - Не прощаемся.
  Пролезли через дыру в заборе и по тропинке вышли на дорогу в рабочий посёлок.
  - Поможем Митьке с аккумулятором, - плотно ступая, Зелёный держал руки в карманах хвойной расцветки шерстяного пиджака и слегка горбился, голова при каждом шаге моталась вперёд, и это придавало говорящему зловещий вид, будто он выплёвывал каждое слово в бездну. - Надо ставить машину на ход.
  - Тебе-то понту? - спросил Лабуткин. - На кой тебе евоный шарабан? Девок катать?
  Он засмеялся, а Зелёный глянул искоса, не сбавляя шага, прикинул что-то и ответил:
  - Понимаешь, Саня, шмаровоз я найду для личных целей, - Зелёный снова принялся смотреть под ноги и заговорил совершенно серьёзно: - А вот держать под рукой грузовик может быть весьма полезно.
  Некоторое время друзья шли молча.
  - Ты ничего просто так не говоришь, - сказал Лабуткин.
  - Есть тема, - сказал Зелёный. - Денег поднимем.
  - Что я? - спросил Лабуткин. - Моя роль в чём?
  - А ты... - вдохновенно сказал Зелёный. - Ты будешь главным.
  - Сколько денег? - спросил обременённый семьёй главный.
  - Много.
  - Что за делюга?
  - Кража. Крупная кража. Склад подломим.
  - Кража со взломом? Я за такую осудился по малолетке, - с остервенением в голосе обронил Лабуткин.
  - Да условно же. Я помню! - зачастил Зелёный, который хорошо запомнил, как трясся пойти соучастником по групповому делу, а Сашка взял всю вину на себя и только потому отделался условным сроком.
  Лабуткин подождал продолжения. Не дождался. Демонстративно сплюнул, чтобы обозначить своё мнение, и примолк с выжиданием. Он знал, что Зелёный собирается с мыслями и обязательно заговорит первым.
  И он заговорил:
  - Я тут шпилил в терца у Жеки, и сел с нами играть инженер один. Тихомиров, с 'Промета'. Знаешь?
  - Завод 'Промет' знаю, Тихомиров мне не знаком, - сдержанно ответил Лабуткин и, даванув косяка на Зелёного, оскалился краем рта. - А должен знать? Человек известный?
  И встретил такую же дружескую улыбку.
  - Бывает, заходит сыграть. Шпилевые его знают. Человек Тихомиров непростой. - Зелёный сощурился и пнул носком ботинка камешек. - Мы его обули тогда, инженер мне остался должен немножко денег. На обратном пути разговорились. Вот как с тобой сейчас.
  - И?
  - Тихомиров кинул наводку. Типа за долг. Сделаем - разойдёмся боками.
  - Что за наколка?
  - К ним на 'Промет' завезли цистерну спирта.
  - Так везде есть, - удивился Лабуткин. - Химпром же. Только пить его нельзя - ослепнешь.
  - Этот настоящий, питьевой! - горячо заверил Зелёный. - Инженер мне разжевал чё почём. Есть спирт этиловый, а есть метиловый. От одного люди дохнут, на другом водку замешивают. Вот им вообще козырный прислали. Ректификат первого сорта. Не гидрашка, лучше только на кондитерскую фабрику везут.
  Сбавили ход. Зелёный достал портсигар. Лабуткин чиркнул подаренной соседом зажигалкой. Задымили.
  - Тихомиров знает, где эта цистерна стоит, - приглушённым голосом, словно боясь, что их кто-то подслушает, хотя на дороге только телега ехала, да и то не близко, поведал Зелёный.
  - Прямо на рельсах, под открытым небом? - уточнил Лабуткин.
  - По-норме всё сделано, по нормальному, - зачастил Зелёный. - Из вагона этого давно перелито в хранилище на складе. У инженера есть знакомый кладовщик, который может сделать ключи, а нам надо будет зайти и слить. Инженер нас подведёт к старику. Мы добазаримся, ну, там... выделим ему какую доляху. А, может, деньгами сразу.
  - Сразу дешевле выйдет, - быстро сказал Лабуткин, он смекал по ходу к дому. - Долю ему пока обещаешь, пока продадим, а барыга сразу всё не возьмёт. Чем ждать, лучше взять на лапу, так это работает, если я правильно понимаю.
  - Ты - голова, Саня.
  - У тебя найдётся отстегнуть старому?
  - Придумаю что-нибудь. Машина всё равно не готова. Когда её Митька поставит на ход, начнём тару искать. У тебя есть на примете знакомый бондарь с бочками?
  - У меня в погребе стоит кадка с капустой и бочонок с огурцами. Бочонок даже закрыть можно плотно и катить. Всё равно до урожая пустые сейчас.
  - Не, - отмахнулся Зелёный. - Не годится. Оставь домашние заготовки. Надо реальной тары надыбать.
  - Можно железные бочки дёрнуть с 'Краснознаменца'. Их там за складом целая гора.
  - Они же грязные.
  - Ну, да, из-под смазки, из-под краски, из-под растворителя и ещё какой-то шняги. Можно нормальные выбрать, чтобы не воняли. Открываешь бочку и нюхаешь. В случае чего, дома отмоем.
  - Сделаешь? - оживился Зелёный.
  - Как Митька шарабан отремонтирует, тогда и сгоняем. Я пока на свалке пороюсь, выберу штуки три-четыре годных и переставлю к забору. Будет машина - мы их ночью перекинем и вывезем.
  - Ты же ночью работаешь?
  - Не каждую же ночь. По графику.
  - Ну, тогда делай вещи!
  - Нам надо аккумулятор найти, мы Митьке обещали.
  - Поспрашивай у себя на химзаводе, а я - у себя поинтересуюсь. Где-нибудь да найдётся лишний.
  - А чего Митьке самому не нарыть?
  - Да он бестолковый. Робкий он. Видишь, загружают в автопарке Митьку.
  - Поможем пацану!
  И дело закрутилось как пущенное с горки колесо. Куда оно прикатится, не мог узнать никто.
  
  
  Глава 7. Наган и патроны
  
  - Сделаешь, Никифор Иваныч?
  Лабуткин достал из-под пиджака тяжёлый свёрток, положил на стол, размотал тряпицу. На ветошке оказался старый дореволюционный наган.
  На 'Краснознаменец' привозили чинить оружие самой разной степени сохранности. Это был некогда сильно ржавый наган, долгое время пролежавший в сырости. Воронение было съедено полностью, деревянные накладки на рукояти сгнили. Восстановление такого дешёвого изделия как револьвер оказалось экономически нецелесообразным, и наган ? 16704 списали. Из ящика подобного утиля и спас от его переплавки ученик слесаря Саша Лабуткин.
  Он разобрал и почистил револьвер, но вскоре перешёл на должность пристрельщика и нажёг патронов целую гору по причине производственной необходимости. А позабытая игрушка улеглась дальше ржаветь в сарае под другими железками. Но Лабуткин успел о ней позаботиться. Он даже накладки и пружинки новые поставил, этого добра в цеху было завались. Их там, на 'Краснознаменце', и делали.
  - Зачем тебе, Саша?
  - Привык я к оружию. До сих пор расстаться не могу. Буду иногда в лес ходить на пострелушки, а уж потом, когда смирюсь, выкину.
  - Ты наган одной рукой соберёшь? - засомневался старик.
  - Конечно. Мы в мастерской на спор разбирали. И с завязанными глазами, и на время, и одной рукой. Как знал.
  - Лишним не будет, всяко, - рассудил Никифор Иваныч. - Если, к примеру, война.
  - Мы на 'Краснознамёнце' фору по стрельбе красноармейцам могём дать здоровую.
  - Патроны где брать будешь?
  - У меня стреляных гильз целый ящик. Я ими малым в солдатиков играл. Выберу десятка два не мятых. Капсюли бердановские туда идут.
  - А пули?
  - Да я так... - Лабуткин махнул рукой и криво улыбнулся. - Пошалить больше.
  Никифор Иванович едва не прослезился.
  - Я тебе сделаю, - горячо заверил он. - Налажу в лучшем виде. Воронение не восстановлю, но... Я... Я тебе его полирну и в гальваническом цеху захромирую! Мне Анатольич не откажет. Сделаю тебе по классу люкс, чтобы помнил Никифора Иваныча.
  - Да я вас и так не забуду, - честно признался Лабуткин, которому сделалось страсть как неудобно от сентиментальности старого рабочего.
  - А ты ничего не удумал?
  - В смысле?
  - Ну... там... - засомневался старик, но переборол смущение и цепко посмотрел на парня. - Стрельнуться?
  - Да вы что! - такая мысль Лабуткину в голову не приходила.
  Его неподдельное возмущение стало последней соломинкой, сломившей хребет верблюду сомнения.
  
  ***
  Стреляных гильз у Лабуткина был в сарае целый ящик, и он действительно в детстве играл ими в солдатики. Однако же не всеми. Много было относительно новых гильз, стреляных один раз.
  Степенные рабочие тащили с завода инструменты. Ученик слесаря Александр Лабуткин задумал обзавестись оружием и принялся запасаться боеприпасами, всякими разными, ещё не зная, какой пистолет получится украсть.
  Гильзы пистолетные - маузеровские, браунинговские, а также от нагана, Лабуткин натаскал со стрельбища в первый год работы пристрельщиком. Снарядить их он так и не собрался - хватило на работе пальбы. А потом сошёлся с Машей, женился, остепенился, отринул детскую дурь и оружейные иллюзии. Казалось, навсегда. Но оружейные мечты настигли и постучали в спину корявым перстом. Здесь стало не там. И теперь же, отказавшись от прежнего отрицания, молодой пролетарий, сам того не зная, на практике доказал справедливость марксистского закона отрицания отрицания, и немедленно стал показывать последствия трансформации своей жизненной философии после выполнения этого принципа.
  От отца сохранился целый чемодан охотничьих припасов. Вернувшись с ночной смены, Лабуткин не ложился спать, а дождался, когда мать уйдёт в магазин, и выволок из-под стола арсенал.
  В диване лежали ружья, но толку от них с одной рукой, Лабуткин не усматривал.
  Он и не стрелял из ружей почти. Только из винтовок и, главным образом, - из револьверов и пистолетов.
  В кладовке стояли тяжёлые пыльные жестянки из-под тавота, одной рукой практически неподъёмные, потому что были набиты железом. Прижимая обрубком к животу, Лабуткин перенёс их в дом и высыпал содержимое на диван. Каждая банка была полна винтиками, болтиками, гаечками, шайбочками, контргайками и шурупами самых разных диаметров. Пружинками, пластинками сложного профиля и загадочного назначения, которые отец натаскал с завода, а потом и Лабуткин последовал его примеру. Неосознанно, как пчела носит мёд, руководствуясь инстинктом, что с завода надо тащить в улей по возможности всё, в полной уверенности, что когда-нибудь пригодится. И оно в домашнем хозяйстве пригождалось. Казалось бы, на что могли пойти шарики из лопнувшей подшипниковой обоймы? А вот, глядишь ты...
  Лабуткин отсортировал их и припас на шестой день шестидневки.
  
  ***
  На горюче-смазочный материал Лабуткин занял у Зелёного.
  - Ты огород, что ли, задумала копать? - спросил он, увидев, что мать выставила из сарая лопату.
  - Картошку обрывать надо, - мать не глядела на него. - Мы с Машей справимся.
  - А Герасимов, что, не придёт?
  - Не надо его, - сказала мать.
  Лёнька Герасимов был сыном её сестры, но жил далеко и слыл непутёвым.
  Сама-то она, выйдя за справного слесаря Лабуткина, выбралась из тины и нигде больше не работала. Алексей Лабуткин обеспечивал семью, а жена оставалась на хозяйстве, впрочем, немаленьком. Жёны ходили на фабрику только в самых конченых семьях, где мужик не добытчик, а сбоку припёка. Но в такой семье неустроенной и хозяйства-то нет. Кто будет стирать-готовить и за детьми смотреть, если все на заводе?
  - К вечеру вернусь, - известил Лабуткин, вешая сумку на плечо.
  - Ты куда? - неприветливо спросила мать. - Чего понёс?
  - По делам, - прохладно ответствовал он. - Вечером приду.
  В мешке глухо звякнуло железо.
  - Пьянствовать пошёл?
  'Откуда она знает? Я ещё не купил ничего', - поразился Лабуткин, но решил не брать в голову лишнего.
  - Копайте, - сказал он и вышел со двора.
  Двоюродный брат Лёнька был старше на пять лет, но выглядел куда дряхлее из-за плохой герасимовской породы, запойного пьянства и общей глупости. Чахлый и пристарковатый, он существовал одним днём и не задумывался о своей будущности. Был он, впрочем, безобидный и, от случая к случаю, работящий.
  - Здорово, - сказал Лабуткин, постучавшись и зайдя в избу. - Гостей ждёшь?
  Митька обрадовался.
  - Мать где?
  - В город ушла.
  - Я по делу, - сказал Лабуткин, выставляя бутылку на стол.
  Лёнька мигом выкатил стаканы. Лабуткин налил ему половину, а себе немного.
  - Давай, за встречу!
  Герасимов маханул разом, поперхнулся, долго сипел и кашлял, утирая слёзы.
  - По какому случаю гуляем? - наконец, продышался он.
  - Надо патроны зарядить, поможешь?
  - В чём вопрос! Ты оставляй, я сделаю, - заверил Лёнька.
  - Давай сейчас и замутим.
  - Я сделаю, - повторил Герасимов.
  - Я бы сам сварганил, будь у меня две руки, - решил надавить на жалость Лабуткин, зная, что если оставить работу на совести Герасимова, он её тут же бросит и никогда не закончит, но не по злобе или вредности, а по слабости характера. По той же слабости его можно было заставить, если надавить, даже когда он совсем не хочет.
  - Понимаю, - закивал Лёнька и от сочувствия чуть не заплакал.
  - Тогда руки в ноги и погнали, - Лабуткин поставил на стол банку с порохом.
  - А капсюли? - спросил недалёкий Лёнька.
  - Вот - бердановских капсюлей целая коробка, их и ставь. А потом я в гильзы порох буду засыпать. Ты сверху запыжишь маленько газеткой и два шарика добьёшь. Края гильзы завальцуешь, чтобы шары не выкатывались. Усёк?
  Лёнька вздохнул.
  - Наливай.
  'Нельзя его брать на дело, - с тоской прикинул Лабуткин. - Напьётся и всем разболтает, откуда у него деньги, да с кем нажил. Слаб он для серьёзных дел. Надо искать другого. А кого, Шаболдина?'
  Назначенный Зелёным главарь волен был набирать в свою банду всех, кого мог заманить.
  
  
  Глава 8. Заединщики
  
  Артельная промышленность сохранилась в Советской России с царских времён, благополучно пережила Гражданскую войну, расцвела при НЭПе и продолжила здравствовать, когда новую экономическую политику свернули.
  По сути своей артели были пережитком средневековых цехов с поправкой на русский уклад.
  Склонные к ведению определённого рода деятельности мужики собирались, договаривались об условиях, назначали над собою старшего и сообща брались за работу. Артели на Руси были известны самого разного рода: кузнечные, маслодельные, иконописные, сокольничьи, извозчичьи, рыбацкие, малярные, шерстобитные - несть им числа. Технический прогресс задвинул архаику на задний план, но даже революционная смена капиталистического строя на более прогрессивный не изжила силу народной традиции.
  Граждане Страны Советов вольны были идти на государственные заводы и фабрики, в конторы и больницы, чтобы получать гарантированный оклад и работать в рамках единого трудового законодательства, но могли скооперироваться в товарищество и зарабатывать на свой страх и риск. Денег там выходило больше, однако могло не выйти вообще, если артель разваливалась, не получала заказов или её продукция не находила сбыта.
  В крупном промышленном Ленинграде естественным образом возникали многочисленные артели металлистов. Они делали топоры и пилы, ключи и замки, вагонетки, банки для красок, автозапчасти, вилки и ложки, штопоры и ножи, молочные стерилизаторы, вентиляторы, фонари к тракторам, занимались ремонтом копировальных, пишущих и счётных машинок, лабораторных измерительных приборов и медицинского оборудования.
  Там работали мастера на все руки. Они запросто могли снарядить стреляные гильзы.
  У них были станки и самые разные подшипники. Шары из лопнувшей обоймы никто считать не будет.
  В артель обычно кооперировались люди приблизительно одного возраста или земляки, у которых было много общего, чтобы вместе работалось легче. Раньше в артели бытовала круговая порука, но в производственных коммунах она сделалась объективно ненужной.
  Хотя, как считал Колодей, не исчезла полностью.
  Небольшой, но тесно спаянный родственными и соседскими отношениями пролетарский кооператив при определённых условиях мог превратиться в банду.
  Слесари были задействованы.
  Слесари точно были в деле об убийстве работников завода 'Промет'.
  Колодей в милиции прошёл через 'револьверный лай' 1920-х и знал, сколько из чернорабочих выходит преступного элемента.
  Он скептично относился к версии Особого отдела о шпионах и белогвардейском подполье. Диверсанты, да и бандиты применили бы штатный боеприпас. Он надёжнее, его проще достать и не надо возиться с перезарядкой. Идея снарядить гильзу шариками от подшипника не могла придти в голову офицеру. Человек понимает только то, что находится у него перед глазами.
  И хотя предположение Панова об использовании оружия кем-то из советских граждан, имеющих наградной или служебный наган, было теоретически верным, установить посредством отдела баллистической экспертизы принадлежность оружия пока не представлялось возможным на практике. Ленинградские криминалисты только начали создавать пулегильзотеку. Они могли сравнить следы с уже оставленными на месте преступления за последние годы. Для того, чтобы отстрелять всё имеющееся в Ленинграде оружие и собрать для изучения пули и гильзы, потребуются огромные складские помещения, организация отстрела и последующей обработки материала. Даже для одного города это казалось красивой сказкой. Что уж говорить о глубинке, откуда тоже мог заплыть ствол.
  Когда-нибудь в СССР баллистический архив будет создан. Возможно, пенсионер Василий Васильевич Панов до этого счастливого времени доживёт, но сам Колодей думал о перспективе с иронией.
  Вася фантазировал, поскольку был допущен к служебным секретам. Однако о начале работ в отделе баллистической экспертизы по созданию картотеки не могли знать посторонние. Служебное оружие в Ленинграде даже не планировали отстреливать. Бояться гипотетическому предателю было нечего.
  По мнению Колодея, изготовить самодельный боеприпас можно было только от безысходности. Когда не знаешь, где его купить, имеешь сильное желание пострелять и специальные познания, как его сделать. Школьники из рабочих семей подпадали под это полностью.
  В идеале, преступник должен обладать навыками, чтобы самому смастерить, и материалами - капсюлями, порохом (например, из отцовского охотничьего сундучка) и поражающими элементами. Этим условиям соответствовали ребята из школ фабрично-заводского ученичества.
  Но почему шарики?
  Казалось бы, чего проще - отлить из рыболовных грузил пули подходящего калибра и довести до нужного диаметра молотком или обкатать доской, если сразу начисто не получится? Однако по какой-то причине был выбран совсем другой путь. Преступник использовал одинаковые шарики диаметром 7,144-мм. Их применяли в номенклатуре из двадцати трёх наименований шарикоподшипников, которые ставили на такое разнообразное количество машин и механизмов, что учесть в крупном промышленном городе не представлялось возможным. Они были одними из самых ходовых в машиностроении. С ними могли поспорить только подшипники под шар 6,35-мм, самый оружейный диаметр, о котором Колодей тоже теперь знал, но думать чурался. Это был калибр 'маузера' образца 1910 года. Доступ к ломаным подшипникам с шарами диаметром 7,144-мм был у всех желающих. Принести с завода пригоршню блестящих шариков сыну или внуку будет счастлив любой работяга.
  Оказаться в хозяйстве шары могли в любом количестве у кого угодно.
  Ими стреляли из рогаток и били окна, оставляя в стекле отверстия, похожие на пулевые. Об этом не заявляли в милицию, но заклеенные бумагой дырки было видно с улицы в окнах рабочей окраины.
  С шариками привычно играли дети.
  'А в сентябре они пошли в школу', - подумал Колодей.
  Мысль, что это учащиеся, страшила больше всего. Малолетние убийцы наигрались в разбойников, испугались, занялись уроками или по какой-то иной причине утратили свой скоротечный интерес, и найти их будет невозможно.
  Шайка, случайным образом сложившаяся на каникулах, распалась.
  Колодей любил людей. Больше всех - любил детей.
  Их-то он и искал в первую очередь.
  
  
  Глава 9. Волшебный сундучок
  
  Стреляные гильзы у Панова были. Он принёс их из тира, выбрав самые симпатичные. Похвастался перед родителями, да и бросил в сундучок с детскими сокровищами.
  И сейчас, когда понадобилось для дела, Вася обратился к своему кладу.
  Вася выдвинул из-под узкой железной кровати, на которой спал за шкафом от родителей, большой лакированный ящик, замок на котором не закрывался и ключ был потерян. Раскрыл и принялся раскладывать на полу чудесные произведения давно ушедшей эпохи, происхождения которых не помнил, но каждый предмет имел, судя по следам бытования, яркую и насыщенную историю.
  Там была железная ступенчатая втулка с резьбой спереди и сзади. В детстве Васе кто-то сказал, что она от паровоза, и Вася неосознанно верил до сих пор, хотя теперь точно знал, что это надульник от пулемёта 'Максим'. Там был сломанный перочинный ножик, у которого однако сохранились шило и консервная открывашка. Там было здоровенное увеличительное стекло от неизвестного прибора, но такое толстое посередине, что зажигало лучше всякой лупы на ручке. Там лежала дирижёрская палочка с облезлым лаком, поцарапанная и обожжённая, на которой красовалась оставленная не без помощи увеличительного стекла косая и расплывшаяся буква 'В'. Там были анодированные болтики и полированные гайки. Там были детальки от швейной машинки. Там были грузила, и лески. Красные резинки для рогатки. Шило из гвоздя. Половинка ножниц. Поцарапанное стекло от карманных часов и циферблат от них же. Там были пружинки! Там была жестяная коробочка из-под чая, в которой лежала невиданной красоты почтовая марка.
  Там была неработающая зажигалка в виде 'Браунинга ? 3', как теперь Вася понимал, довольно точно сделанная. Её на заре памяти Васи подарил отцов приятель, который больше не появлялся.
  Там были школьные пёрышки, выпавшие из лопнувшей коробки, и старые вставочки. На самом дне царил обломок павлиньего пера с 'глазом', истрёпанный, но гордый, как королева-мать.
  Ещё там лежала пробка от хрустального графина, которая показывала на стене радугу, и пробочка в золотистой фольге.
  Далеко не у всякого мальчика был такой сундучок.
  В уголок закатились три гильзы, пули из которых стажёр Панов на первых стрельбах послал в мишень. Правда, не в яблочко, а в молоко, но кто об этом помнит?
  Гильзы были безупречны. Вася выбирал.
  Вот и сейчас он полюбовался ими и положил в карман.
  Он бережно собрал сокровища, на самый верх опустил яростную жиганскую финку, взятую из отдела, закрыл крышку и задвинул под кровать.
  Сундучок натолкнулся на большой ящик с оставленным хобби. В школе Васю научили переплетать книжки, и он так увлёкся этим, что собирал куски нитроискожи или дерматина, разводил в консервной банке брикеты вонючего клея, вызывая ропот и нарекания соседей по коммунальной кухне, резал картон, выискивал у знакомых и родственников книги без обложек, пока не переплёл их все, после чего резко бросил. Ящик с переплётным материалом, дощечками и струбцинами остался, но только занимал под кроватью место. Васе была жалко вынести его на свалку. Казалось, что с ящиком он вынесет на помойку часть своей жизни. Подспудно, но осознанно Вася думал, что переплётное дело ему ещё пригодится.
  Вася оттиснул переплётный ящик, чтобы не мешал сундучку, и задвинул на место свою сокровищницу.
  Сбросил с кровати край покрывала с бахромой. Встал и раздёрнул морщинки на его плюшевой поверхности.
  Это было очень полезное хранилище.
  
  
  Глава 10. Дело на заводе 'Промет'
  
  Подписать на криминал Шаболдина оказалось тем легче, что они вместе уже делали дела, а попался один раз и только Лабуткин.
  План разработали в сарае у Зелёного. Там было просторно и в то же время уютно. В углу напротив двери до крыши были сложены дрова, кубометра два, на просушку - Зелёный не мелочился. В другом конце сарая, не видном от двери, за поленницей стояли два скамьи и корзины с картошкой, которую обрывали мать и сестра. В стене, выходящей на задворок, было прорезано оконце с ладонь высотою и шириной в локоть, забранное битым стеклом - для света. Они ещё пацанами тут резались в карты. Детали похищения подробно обсудили, рисуя на земляном полу схемы и тут же стирая, чтобы начертить новые, годные. Всех увлекло предприятие, особенно, Митьку, подогретого подгоном аккумуляторной батареи, не новой, но хорошего качества, которую приволок ему Зелёный. Митька хотел испытать свою конструкцию в деле. А если дело будет реальное и принесёт доход, тем более.
  Выбрали ближайшую ночь, когда у Лабуткина выпадет перерыв. Шаболдина на пустяковое дело подпрягать не стали. Всей возни - грузовик обкатать.
  Три железных бочки из-под уайт-спирта даже через забор перекидывать не потребовалось. Заводская ограда 'Краснознаменца' со стороны свалки использованной тары отвалилась целой секцией. Для её восстановления не находилось ни материалов, ни начальственной инициативы. Свалка заросла крапивой, и кореша изрядно обожглись, протаскивая бочки к машине.
  - Тягай.
  - Толкай давай, чудило грешное.
  - Да подымай же, дьявол!
  Подельники пыхтели в ночи, подмолаживая друг друга добрым словом. Поставили бочки в кузов, довезли до двора Лабуткина и затащили к нему в сарай.
  Договорились на ночь, когда в графике Лабуткина случится 'окно', а у Кутылёва и Шаболдина выходной после пятого дня шестидневки.
  Ждать посчастливилось недолго.
  Ночью к ограде завода 'Промет' подъехал старенький трещащий грузовичок 'Форд-ТТ'. С невысоких бортов наспех сколоченного кузова соскочили двое, ещё один вылез из кабины. При близком свете 40-свечовых фонарей они казались тенями.
  Кладовщик встретил их у ограды, вдали от стоящего за углом здания на вышке часового. Всё было вымерено и высмотрено ушлым заводчанином. За деньги он подрядился рискнуть, хотя по жизни не особо нуждался. Он провёл до лазейки в заборе, большой, хорошей. Требовалось только сдвинуть три доски, и можно протащить бочку.
  Костромской был не молод, но в кутузку не попадал, оттого он боялся тюрьмы и суетился не по делу.
  - А кто это с тобой? - расспрашивал он Зелёного, с которым познакомил его инженер Тихомиров.
  'Лишнее спрашиваешь', - зло подумал Лабуткин, а Зелёный только посмеивался и отвечал:
  - Грузчики высокой квалификации. Вынесу всё - и широкое, ясное.
  Кладовщик был нужен ещё и для того, чтобы показывать дорогу. Выйти к цистерне и не наткнуться на охрану можно было только с опытным проводником.
  Рельсы вели на склад. Костромской сорвал подпечатник, отпер замок, отворил дверцу в воротах. Было хоть глаз коли, но, когда вошли и затворились, в руке Зелёного щёлкнула зажигалка.
  - Дура, взорвёмся, - буркнул кладовщик. - Я сам.
  Он исчез во мраке и тут же вернулся с фонарём 'летучая мышь'. Зажгли фитиль, надели стекло, впереди развиднелся громадный округлый контур.
  - Он, - громким шёпотом сказал Костромской.
  Тихо подошли, бесшумно опустили на шпалы бочку.
  - Я сам, - сказал кладовщик, достал из кармана маленькие кусачки, снял пломбу, выдернул проволоку.
  Зелёный и Шаболдин подвели бочку под кран, Лабуткин держал в руке пробку. Тихомиров уверенным движением повернул вентиль.
  - Пошла.
  Шаболдин втянул носом:
  - Действительно - он!
  Из крана хлестала мерзкая жидкость, не имеющая к водке ни малейшего отношения. Кантовали бочку, Лабуткин подправлял, Костромской светил.
  Шипели во тьме:
  - Лей! Лей!
  - На руки не лей! На руки!
  - Ты куда льёшь, демон?
  - Сюда лей, не туда.
  - Сюда.
  Взяли, слили и понесли. Поставили в кузов. И так три раза
  Угашали пацанов этиловые испарения. Хорошо, что ещё кубатура была большая - никто не брякнулся. Тем не менее, когда вывернулись со склада, вид у них был ушатанный.
  Кладовщик заново опломбировал цистерну, запер ангар и выбрался к похитителям.
  - На, - Зелёный сунул ему в руку банковские билеты. - В расходе.
  Костромской пересчитал банкноты и остался доволен.
  Пока жадность пересиливала в нём страх, с вороватым кладовщиком можно было иметь дело.
  Кутылёв, остававшийся неотлучно при машине, приглядывался к подельникам.
  - Вы там что, пили, пацаны?
  - Не, Митька, - спокойно ответил Лабуткин. - Просто ушатались.
  Кутылёв покивал, но не поверил.
  - Крутаните кто-нибудь, - попросил он, садясь за руль.
  Шаболдин встал перед капотом 'фордика', энергично завертел заводной рычаг. Аккумулятору надо было помочь. Грузовичок выхлопнул газ и затарахтел.
  - Шаболда, давай в кузов, бочки держи, - прошипел Зелёный. - У Саньки разгрузите, а мы догоним.
  'Фордик' затарахтел ещё громче и затрясся как в лихорадке. Был риск, что мотор не вытянет, но он вытянул. Митька включил низшую передачу, и грузовичок покатился вперёд своим ходом, требовалось лишь немного его подтолкнуть. Шаболдин запрыгнул в кузов, 'форд' заревел и поехал. Так он и скрылся, незамеченный охраной завода.
  Лабуткин с Зелёным шли до дома без опасности оказаться остановленными милиционером, заинтересованным, что же за бочки везёт посреди ночи подозрительный грузовик.
  - Теперь будешь сыт, пьян и нос в табаке, - веселился Зелёный, спиртные пары ещё не выветрились.
  - Это в лучшем случае, - сказал Лабуткин.
  - В худшем - Митьку с Шабодой сейчас примут. Ну, или меня на сбыте потом. Ты с Машкой не при делах при любом раскладе.
  'С Машкой, - думал Лабуткин. - Сказать ему про наган?'
  
  
  Глава 11. Контингент
  
  С утра, поставив задачу сотрудникам, Колодей выдал Панову пять рублей на оперативные расходы и отправил на Выборгскую сторону обходить слесарные артели.
  - Начни оттуда. Я чувствую, что мастерская должна находиться ближе к месту совершения преступлений, - сказал ему Колодей. - Просто чутьё.
  Из центра Вася на Правый берег заехал на девятке. На Лесном, у железнодорожного моста, соскочил с трамвая и перешёл проспект к чумазым корпусам, где располагалась перспективная артель 'Станкоремонт'. Он не знал, что увидит и кого встретит. У Панова было заготовлено два могучих подхода - давить сверху и подныривать снизу. Оба имели свои достоинства и недостатки. Вася решил выбирать по месту, а дальше кривая вывезет.
  Артель располагалась на заводе слева от путей и выглядела солидно. Панов деловито зашёл в контору при цехе - застекление за реечной обрешёткой, - из-за стола поднялся мужчина в костюме-двойке.
  - Ленинградский уголовный розыск, - с удовольствием произнёс Вася, раскрывая удостоверение.
  - Здравствуйте. Очень приятно.
  - Кто из ваших работников, - Панов с многозначительным видом достал из кармана красивую гильзу и протянул директору. - Может этим баловаться?
  Директор артели повертел гильзу, глянул на донце, вернул Васе, подмигнул.
  - Ну, этим... Давно служили?
  - Это образцовая гильза, - ополчился Вася, догадавшись, что директор прочёл год по клейму под капсюлем, и увидел, что гильза свежая.
  - Что же вы ко мне с такой... мишурой? - укоризненно спросил директор, глядя на Панова как на мальчишку, вздумавшего пошалить, но облапошившегося
  'Опер должен быть везде атакующим, - Вася представил, как это говорит Чирков, и в нём закипела кровь. - Опер должен нападать и кусать, а не уходить в защиту'.
  Чирков был прав.
  - А давайте я вас закрою? - деловито предложил Вася и положил гильзу в карман. - Отправим сейчас всех в кутузку на трое суток для выяснения личности? А за это время, может, чего и найдётся? Если не найдётся - тоже не беда. Сорванный график, план поставок, да и рабочие разбегутся.
  Директор слушал и серел лицом. Он опустился на стул, будто из него медленно выпустили воздух.
  - Чего вы хотите-то, Василий Васильевич? - спросил он совсем другим голосом.
  - Ответов на вопросы хочу по существу.
  Спустя минут тридцать жизни Вася понял, что из ошарашенного мужика подробностей досуга и пристрастий работяг, шурудящих в цеху, не добыть, и милосердно избавил директора артели от своего присутствия.
  Артельных мастерских металлической группы Вася выписал из книги 'Весь Ленинград 1932' целых шестьдесят шесть штук.
  Сегодня он наметил посетить ещё одну - 'Сербско-румынскую', производящую починку и лужение медной кухонной посуды. Располагалась она в прямо противоположной стороне - на Большой Охте. Там Вася планировал закончить обход адресов и переключиться на агентурную деятельность.
  Вася шёл по пустым тротуарам Лесного, где город как будто вымер - все работали.
  С пересадками на трамваях он доехал до улицы Васильевской и в кирпичном домике, из которого исходил стук и звон, угадал артель медянщиков. Он толкнул засаленную дощатую дверь и оказался в большом помещении, жарком и пахнущем нашатырём и припоем. Несмотря на ясный день, в мастерской было мрачновато. На вошедшего устремились блестящие белки глаз и засверкали жёлтым коронки зубов.
  'Чёрт побери, одни цыгане, - Вася даже ошалел. - Почему они на Выборгской стороне, а не в Красном Селе?'
  Однако теряться в 'Сербско-румынской' артели было тем более нельзя, и молодой опер прошёл к прилавку, из-за которого внимательно смотрел седой цыган с длинным чёрным лицом.
  В адресной книге председателем значился просто Гучан, без инициалов. Вася интуицией сотрудника уголовного розыска понимал, что этот человек не заморачивается с погонялом. Так его и надо звать. Так все зовут.
  - Ты Гучан? - сходу спросил Вася.
  - Я Гучан. А ты кто? - старик не удивился заходу. - Ты - мент?
  - Я - мент.
  Быть активным, а не пассивным государственным служащим с цыганами оказалось естественным и приятным делом. Панов услышал голос интуиции, о которой с утра говорил Колодей, и понял, что чувствовал начальник бригады. У Васи исчезли сомнения. Здесь вполне могли набить шариками от подшипников револьверную гильзу. Снарядить её капсюлем и зарядить порохом.
  - Были сомнения? - криво усмехнулся Вася, достал гильзу и постучал донцем по прилавку. - Сделаешь таких шпалер зарядить, чтобы выстрелил?
  Гучан взял гильзу, осмотрел опытным взглядом. Гильза была хорошая.
  - Сколько тебе надо, семь? - равнодушно спросил председатель посудной мастерской.
  - Надо сто. Сто сделаешь? - как-то иначе, кроме как повышать ставки, играть с цыганами было нельзя - не поймут.
  - Сделаем что скажешь. Заплати за десять!
  У заклёпочников и лудильщиков не могло быть шарикоподшипников, но говорил цыган так уверенно, что Вася отвечал, как загипнотизированный.
  - Гильзы ты сам достанешь или принести?
  - Принеси. Неси гильзы, и порох, и капсюли.
  'Пули. Он не сказал про пули!' - Вася вспотел, но не был уверен, что из-за духоты.
  - Возьмёшься? Вечером принесу.
  Гучан равнодушно смотрел ему в глаза. Вася торопливо кивнул и спиной вперёд выкатился за порог.
  'Надо доложить Яков Санычу!' - заполошно думал он, вышагивая к остановке.
  После 'Сербско-румынской' артели Вася чувствовал себя вышедшим из цеха термической обработки металлов.
  'Хорошо, что карманы не обчистили', - ошалело думал опер, второпях ощупывая пиджак.
  Удостоверение было на месте. Деньги, выданные с утра начальником бригады, тоже. Панов добрался до бывшего Главного штаба и разыскал Колодея. 'Мастерская!' - думал он.
  - Получается, гильзу-то он у тебя замылил? - ироничным тенорком спросил Колодей, когда Вася закончил доклад об обходе металлических артелей Выборгской стороны.
  Панов покраснел, как при цыганах в цеху.
  - Понимаю. Сработал хорошо, - утешил Колодей. - Только нам это не годится, - он сел на стол, покачал ногой, покивал головой, подумал: - Заказ ему сдать можно, но денег товарищ Гучан тебе не вернул бы. Процыганены были бы денежки. Ну, мы их назад забрали бы, конечно. Потом. А так бы Гучан тебя кинул. Он знает, что жаловаться ты в милицию не побежишь. И по всему, взятки с него гладки. А если мы его задержим - он над нами посмеётся. Ну, вернул бы он тебе задаток, в крайнем случае. Хотя с цыганами я бы не был столь уверен. Артель эту надо взять на заметку, так что ты сегодня не зря потрудился. Мы их потом раскрутим. Ты всё сделал правильно. Теперь отправляйся по злачным местам, ищи вечером там. А эти две артели - вычёркивай.
  Было страшновато после махания корочкой угро толкаться вечером в пивной с риском наткнуться на тех, кто видел тебя днём как лицо официальное. Однако поиски мастерской по артелям не отменяли задачу найти мастера в кабаках, поэтому Вася нацелился не светиться вблизи тех мест, где проводил обход, а снова отправился на Пороховые.
  Это был полноценный рабочий день. Вася окончательно умотался, пока ехал на трамваях с пересадками на Выборгскую сторону. Стемнело и зажглись фонари, когда он толкнул дверь рюмочной и зашёл в её тусклое и пока ещё чистое нутро. Работяги только-только начали возвращаться со смены, но ждать не имело смысла. В злачном месте успел скопиться тёмный элемент. И этот элемент признал Васю.
  - О, малой пожаловал!
  К своему неудовольствию Вася углядел старого пропойцу в компании молодых хулиганов, а те с наглым любопытством уставились на него.
  'Нападай и кусай, - подумал Вася. - Я - сотрудник уголовного розыска'.
  Он теперь не мог включить задний ход и смыться.
  Позор в сербско-румынской артели заставлял его отыграться хоть на ком-то. Вася борзо подвалил к столу, сунул Мутному Глазу руку:
  - Здорово! А ты чё здесь?
  Мутный Глаз даже стушевался.
  - Да забрёл. Пропустить...
  - Здорово, братва, - приветствовал хулиганов оперуполномоченный Панов.
  'Фабрично-заводская школа, - подумал Вася. - Лесные каникулы...'
  'Летние каникулы, - спохватился он. - О чём я...'
  '...Или прогулы...'
  Каждый из них стал подозреваемым.
  Хулиганы поздоровались в ответ, предполагая свою вежливость и присматриваясь к незнакомцу. Но они ещё не решили, бить, говорить или пить, но для начала решили пропустить. Вася каждому пожал руку, сдержанно представляясь, и услышал в ответ имена и клички, которые навсегда ухватила цепкая память опера. Он не забудет установочные данные и после раскрытия уголовного дела. А когда к персональному пенсионеру МВД полковнику Панову приедет корреспондент газеты 'Ленинградская правда', Василий Васильевич назовёт их поимённо, будто познакомились они вчера.
  А в 1933 году молодой человек в тесноватом пиджачке вернулся за стол к гужбанящим придуркам, поставил кружку пива и стопарь водки.
  - Будем здоровы, пацаны, - молвил он и отпил водоньки немного.
  И все сказали: 'Будем'. И выпили.
  'Будете', - подумал Вася.
  Братва стала приглядываться и заинтересовалась:
  - А ты не легаш ли, часом?
  - Кто, я? - засмеялся Вася Панов.
  - Например, ты, - с вызовом дополнил он.
  - Сам ты легаш, - всерьёз разозлился Вася на обидное прозвище, и злость его была неподдельной.
  Шантрапа почувствовала, но поняла по-своему.
  Спрашивающий сбавил обороты.
  - Ты откуда такой нарисовался? - он был примерно васиного возраста и старше всех остальных.
  - С Рахьи, - уже спокойнее ответил Вася, который в детстве гостил там летом у бабушки, и потому отвечал не задумываясь.
  - Что за место такое - Рахья?
  - Возле Ладоги, не доезжая. Отец на торфах работал, - и хотя это было недолго, Вася не соврал, а собеседник заметил, что он говорит правду.
  - А Лидку из кооперации знал?
  - Сволочь-то эту! - возмутился Вася более чем искренне. - Это ж падла жадная была! Клещ болотный, натуральная тварь.
  - А тётку Анну?
  - Тётку Анну не знал, - честно сказал опер Панов. - У нас на деревенской стороне такой не было.
  - А дядю Кузьму?
  - Дядю Кузьму, хромого? - уточнил Вася, который приходил к дяде Кузе курить. - Сидели вместе на завалинке, которая на дорогу выходит.
  - А ты говоришь, Штакет! - переглянулись хулиганы с дрищеватым шпаном, должно быть, родом из бараков торфоразработок посёлка Рахья.
  'Почему я его не знаю? - подумал Вася. - Или он потом приехал?'
  - А ты откуда? - спросил он Штакета.
  - Со Ржевки,- ответил тот и поинтересовался в свою очередь: - Где лямку тянешь?
  - Учеником переплётчика в Публичной библиотеке. На самом деле, таскаю всякий хлам туда-обратно, - безрадостно поведал Вася.
  - А к нам чего забрёл?
  - Надо.
  - Чего надо?
  - Дело у меня тут, - честно сказал Панов, подумывая, что завтра он заведёт на них дело оперативного учёта, а пока для него соберёт данные.
  - Какое дело? - не унимался Штакет.
  - Ты сколько получаешь?
  Этим он глубоко задел пацана. Штакет потупился, зашмыгал носом.
  - Нисколько, - пробурчал он. - На 'фазанке' много не заработаешь.
  - Да я тоже не богат, - сказал Вася. - Вот, хочу гильзы зарядить, чтобы не дорого.
  - Какие гильзы? - заинтересовались пацаны.
  - Да вот.
  - Опять ты за своё, - сказал Мутный Глаз. - Говорю же, на рынке купи.
  - Нет у меня денег на рынке покупать, - со сдержанной досадой ответил Вася.
  - А сколько тебе надо? - спросил самый крепкий из пацанов, высокий, с чёлкой и быстрыми глазами налётчика, которого хулиганы помладше с опасливым уважением звали Виталиком, хулиганы постарше - Захаром, из чего Вася сделал вывод, что он, скорее всего, Виталий Захаров.
  - Семь штук.
  - Шпалер есть?
  - Допустим.
  - Продай.
  - Нет, - категорично, словно перед ним и в самом деле стоял вопрос продажи табельного оружия, отрезал Вася. - Мне самому нужен.
  - Червонцев поднимешь.
  - Хрустов я сам добуду, - впервые у опера Панова на лице появилась совершенно волчья улыбочка, и это умение закрепилось в его мимических мышцах, слегка изменив выражение лица. - Мне шпалер зарядить надо.
  - Ну, малой! - только и сказал Мутный Глаз.
  С пива пацанов забрало и они наперебой начали хвастать друг перед другом сплетнями и выдуманными подвигами, спеша выговориться, видать, собирались нечасто, а когда находились деньги на выпивку. Вася слушал и мотал на ус. Про стрельбу в Пундоловском лесу не упоминали, но всё равно было познавательно.
  Когда пиво кончилось, хулиганы повалили из рюмочной, и Вася вместе с ними, оставив Мутного Глаза дожидаться нового мецената.
  Шатались по улицам, орали дикими голосами, задирали прохожих. Вывернуть карманы никому не решились, но к тому шло.
  Случайно компания оказалась на остановке, когда подъезжал 30-й трамвай.
  - А вот и мой, - соврал Вася. - Я на нём до дома доеду.
  - Не прощаемся!
  - Ты давай заходи ещё, - загалдели гопники.
  Захар, он же Виталик, отошёл от гоп-компании к рельсам, на которые накатывал звенящий вагон.
  - Ты если надумаешь, заходи в шалман, я со старшими переговорю насчёт семи штук. Вообще, дело может быть. Ты как?
  - Если нормальное, я - за, - сказал Вася. - Мне деньгу зашибить надо в край, а то жизнь летит.
  Трамвай сбавил ход и задребезжал всеми стёклами. Времени не осталось. Виталик решился.
  - Заходи ко мне, я на Исаковке живу, Панфилова десять. Запомнишь?
  - Запомню, - сказал опер Панов и пожал на прощание руку. - Я обязательно зайду.
  
  
  Глава 12. Настоящий пристрельщик
  
  Денег с шестисот литров этилового спирта-ректификата I сорта пришло столько, что Лабуткин забыл о продуктовых карточках и отсылал мать на рынок за парной говядиной и в коммерческий магазин за белым хлебом.
  Бочки поставили к нему в сарай. У Зелёного было опасно, к нему мог зайти участковый, а Лабуткин был на хорошем счету. Ни мать, ни жена не задавали вопросов, откуда взялся спирт и что с ним будут делать. Домашние знали, что пацаны знают, и этого было достаточно. Знали также и то, что Саша не притронется к спирту.
  - Герасимову не показывай, а то он всё выжрет, - ворчала мать.
  - А ты его не зови, - отговаривался Лабуткин.
  Зелёный приезжал на розвальнях с одним и тем же мужиком, лет на десять постарше. По виду, из красной бедноты, но насупленный и осторожный. Звали его Андрей Перов, как втихаря поведал Зелёный. Сам мужик знакомиться не лез, а сидел на телеге и помалкивал, видом своим не выказывая интереса к постороннему.
  Наливали через шланг в металлические сорокалитровые бидоны. Зелёный увозил товар по своим барыгам, а потом возвращался с толстой пачкой червонцев.
  Сразу как завелись деньги, Лабуткин купил посредничеством Зелёного отрез синей саржи и серого габардина у тех же скупщиков краденого и пошил у портнихи с Охты два костюма. На его теперешнюю фигуру надо было снимать особую мерку. Жизнь изменилась необратимо и продолжала меняться дальше.
  - Ох, запалимся, - притворно вздыхала Маша, примеряя новое платье.
  - Не гони, мы всегда прилично жили, - отмахивался Лабуткин. - И будем жить. Как люди. Я - лучший!
  В обновке он почувствовал себя веселей. Хороший костюм - залог здорового духа и высокого морального облика. Лабуткин вспомнил, что знал это раньше, но в больнице всё куда-то улетучилось. Из него много чего улетучилось за месяцы новой жизни. Многое теперь предстояло обретать заново, быть может, слегка иначе, но ведь и он стал другим. Вёл себя иначе, ходил иначе, он это чувствовал, но вернуть обратно было выше его сил. Одно он знал твёрдо - хорошая одежда помогает. Лабуткин решил заказать у армян новые ботинки, по мерке и без талонов.
  По Шаболдину было не сказать, что он стал богат, только щёки округлились, а вот Митька заметно поправил своё материальное положение. Сам Зелёный вид всегда имел щеголеватый, даже если оказывался по уши в карточных долгах.
  
  ***
  Однажды к вечеру, когда Лабуткин, проспавшись со смены, курил на крыльце, у калитки остановился Никифор Иванович.
  - Прохлаждаесси?
  - Есть такое дело.
  - А вот пойдём, - как затейливый сказочник, манящий в страну грёз, позвал старик.
  Лабуткин бросил окурок в траву и немедленно поднялся, сердце сладко замерло, как когда-то в детстве.
  В доме старика всё пропахло машинным маслом. Было скудно и неприбранно.
  - Смотри, что я тебе приготовил, - Никифор Иванович полез в божницу, достал из-за иконы тяжёлый свёрток.
  Положил на стол, раскинул тряпицу.
  - Прямо царский, - вырвалось у Лабуткина. - Никогда такого не видел.
  - Сделал в лучшем виде, - Никифор Иванович поднял обеими руками никелированный наган и поднёс Лабуткину. - Разрешите доложить и извольте получить.
  Не веря своим глазам, он взял револьвер, повертел. Такой роскошной игрушки у него отродясь не бывало. Совершенно невозможно было узнать наган. Накладки на рукояти остались теми же, но прочее...
  - Да мой ли? - севшим голосом спросил он.
  - Ты номер, номер глянь!
  Номер был тот же, и звезда Тульского завода, поеденные коррозией, легко было опознать.
  - Что, съел! - ликовал Никифор Иванович.
  - Высший класс!
  Револьвер блестел и отбрасывал на стены зайчики. Диковинные вещи могли для забавы состряпать металлисты.
  - Шлифанул неровности, заполировал - дело недолгое. Отдал в гальванику, там за ночь довели до ума, и дело в шляпе. А каморы я тебе загладил как зеркало. Гильзы будут сами выскакивать, только держи.
  - Люкс вообще. Ну, уважил, - от души признался Лабуткин.
  - Помни Никифор Иваныча!
  - Век буду помнить, - честно сказал он, опуская никелированный револьвер в брючной карман. - Слушай, Никифор Иванович, может, тебе надо чего?
  - Окстись, Саша, - засмущался сосед. - У меня всё есть.
  - У меня теперь деньги водятся.
  - Всё есть, - повторил старый слесарь. - У тебя - семья.
  - Ты обращайся, за мной не заржавеет, - заверил Лабуткин.
  - Храни тебя Бог, Саша, - словно провожая, вздохнул старик.
  
  ***
  Патронов с собой Лабуткин взял пятнадцать штук, не считая тех, что лежали в барабане.
  - Пойдём в лес, - подмигнул он зашедшему с деньгами Зелёному. - Любишь по чуркам стрелять?
  Они зашли далеко в перелесок, куда не прибегут милиционеры, хоть стреляй там, хоть ори как резаный.
  Лабуткин достал наган.
  - Дай глянуть, - попросил Зелёный.
  Признавая главенство Лабукина, он стал в этих условиях другим. Зелёный никогда не вёл себя так на людях, но когда попадал в непривычную обстановку, как бы замирал пред лицом Судьбы и плыл по течению.
  Лабуткин протянул ему револьвер.
  - Ух, ты! - Зелёный принял оружие обеими руками и стал разглядывать, как ребёнок дорогую игрушку. - Офицерский?
  Он думал, что белогвардейские офицеры могли ради форсу заникелировать личное оружие. И сейчас он держит в руках такую вещь.
  - Офицерский, - подтвердил Лабуткин, имея в виду, что револьвер может стрелять самовзводом, в отличие от наганов одинарного действия, в которых было необходимо всякий раз взводить курок, чтобы нижние чины не допускали перерасхода патронов.
  - Генеральский, - восхитился Зелёный.
  - Стрелял когда-нибудь? - равнодушно спросил Лабуткин, который знал три года назад, что друг точно не стрелял, но с тех пор многое могло измениться.
  После больницы он не верил самому себе. Жизнь с двумя руками осталась в прошлом. Теперь шла та, к которой надо привыкать и узнавать немало разного, но мало хорошего.
  - Много раз держал в руках, - похвастался Зелёный. - Но так и не выстрелил.
  Понял, как по-детски звучит, и смолк.
  Лабуткин забрал наган уверенным цепким хватом.
  - Посмотрим, на что похожи эти пули, - он взвёл курок.
  Зелёный слова не успел сказать, как хлопнул выстрел. С берёзы посыпалась кора.
  - Дрянь шарики, рикошетят, - сквозь зубы процедил Лабуткин.
  Выпрямил руку, выстрелил.
  Сучок, растущий на уровне глаз метрах в пяти, задрожал.
  - Летят не пойми как.
  Лабуткин быстро выстрелил дважды подряд самовзводом. Закружились в воздухе газетные пыжи, расплылось облако дымного пороха. На белом стволе возникли четыре чёрные точки.
  - Хоть кору пробивают.
  Расстреляв патроны, Лабуткин откинул большим пальцем дверцу барабана. Отвёл курок, поднял револьвер стволом вверх и прокрутил барабан по правому рукаву. На траву посыпались гильзы.
  - Нормально заполировал, - опустошив револьвер, он сунул ствол за ремень и принялся вставлять патроны, доставая из кармана пиджака и прокручивая барабан. Делал привычно и ловко. Много тренировался.
  - Ты палишь, как дышишь, - сказал Зелёный.
  - Гораздо быстрее, - самодовольно ответил Лабуткин. - Я был самым лучшим пристрельщиком!
  Зарядив, он закрыл дверцу и протянул оружие.
  - Будешь?
  Лабуткин привык жечь патроны.
  Потом он бережно собрал гильзы и сложил в карман.
  Можно переснарядить ещё раз.
  
  
  Глава 13. По грибы
  
  Спирт кончился, но деньги оставались. Лабуткин не рассчитывал, что их надолго хватит, расходы на семью требовали заняться новым делом. Он собирался обсудить его при встрече с Зелёным, но тот принёс совсем иные новости.
  - Заходил на катран Тихомиров, - зашептал торопливо Зелёный, отозвав к забору, чтобы не слышали мать и жена. - На 'Промете' ревизия. Кладовщик мечется.
  - Из-за нас?
  - Нет, но недостачу спирта обнаружили. Оказывается, не только мы отливали, а оттуда много утекло. Пронюхали ещё про какие-то макли Костромского. Пока за жабры не взяли, но он подходил к инженеру. Хочет денег за молчание. А то запрут, говорит, семью кормить нечем.
  - А инженер что?
  - Инженер ко мне прибежал. Денег-то у него нету.
  - О родне заботиться надо, - многозначительно покивал Лабуткин.
  - Отмаксаем старому чёрту?
  Лабуткин подумал, прикинул.
  - Беспонт. Он ещё захочет. Будет потихоньку из нас тянуть.
  Он не то, чтобы верил своим словам. Категорически претило расставаться с деньгами, которые легко пришли в руки. Да и доля правды была - чёрт знает этого кладовщика, что ему захочется потом, когда он почувствует слабину.
  И не факт, что промолчит на допросах. Не потому что будут бить или пугать, такие методы к старику за мелкие хищения не применят, а вот запутать и вытянуть могут. Следаки по финансам известны своими подходцами хитрыми.
  Лабуткин молчал. Думал, что думает, но мысли в голову не приходили. Не занл, что сказать, кроме самого примитивного.
  - Что делать будем? - не выдержал Зелёный.
  - Надо сходить с ним по грибы. Передай через инженера, что мы заплатим за молчание, но хотелось бы обстоятельно потолковать без лишних глаз. Встретимся в лесу, будто за грибами пошли. Пусть Тихомиров добазарится с кладовщиком про время и место, и тебе маякнёт. А мы придём.
  - Сколько денег возьмём? - упавшим голосом поинтересовался Зелёный.
  - Я всё возьму.
  
  ***
  Последние дни августа выдались сырыми и тёплыми. Ночью шёл дождь, днём пекло солнце. Грибы пёрли как на дрожжах, но в рабочий день немногие выбрались их собирать.
  Кладовщик Костромской охотно согласился прогуляться ради денег. Что такое прогул, когда впереди срок?
  - Ты чего улыбаешься? - удивлялся Зелёный.
  - Хорошо здесь. Детского плача не слышно.
  Они шли вдоль старой узкоколейки, по которой в Петроград возили дрова. Рельсы давно были сняты. Между прогнившими шпалами выросли деревца. Полоса отчуждения также подзаросла кустарником. Чтобы не ободраться, Лабуткин оделся попроще - в яловые сапоги и отцову тужурку. На спину повесил плоский берестяной кузов с крышкой. Зелёный нацепил брезентовый плащ, короткие сапоги с квадратными носами. В руке нёс корзинку, с которой сестра ходила по ягоды. Сам Зелёный грибов и ягод не собирал с детства. В трудные годы из леса он таскал дрова, но они давно прошли, и заядлый картёжник много лет здесь не появлялся.
  - Ты ножик-то взял? - спрашивал Лабуткин товарища.
  - Не люблю ножи, - морщился Зелёный. - А ты?
  - Наган взял, - похлопал он по боку.
  - Самое то за грибами.
  Лабуткин подумал и здраво рассудил:
  - Хотя бы кладовщик придёт с ножом на перестрелку.
  Зелёный поёжился.
  - Ты серьёзно хочешь его шлёпнуть?
  - А о чём с ним тереть? Думаешь, если в рыло шпалер суну, Костромской будет молчать? Под стволом он обхезается и будет со всем соглашаться, а потом оттает и сдаст нас с потрохами. Я не верю в запугивание.
  - Поймают... Это же расстрел, - притихшим голосом сказал Зелёный.
  - А так мы с гарантией засыпемся, - заметил Лабуткин. - Хочешь загреметь в Кресты по предварительному сговору группой лиц? Малым сроком не отделаемся. Что я с одной рукой в тюрячке делать буду?
  - В инвалидную команду пойдёшь.
  - Нет. Лучше три года свежую кровь пить, чем триста лет падаль клевать. Мне семью кормить надо, - серьёзным тоном добавил он, и Зелёный не нашёлся, как возразить.
  Уговаривая друга, Лабуткин больше успокаивал себя. И не потому, что ему было жалко старика, которого совсем не знал, а зародилось опасение, что на нём не закончится. В деле участвовал инженер.
  Тихомиров знал, с кем и где встречается сегодня Костромской.
  Предчувствие тяготило больше, чем предстоящее сейчас. С кладовщиком дело было решённым, а насчёт инженера неясным. Что, если побежит к мусорам? Вполне мог. Вины за Тихомировым особой не имелось. Он был наводчиком и получил долю за кражу, но явка с повинной и сообщение о чужом тяжком преступлении способны повлиять на приговор. Может и вовсе отделается условным сроком. 'Понимает ли это Тихомиров?' - думал Лабуткин.
  Понимает.
  Если Зелёный сказал, что Тихомиров - человек непростой, должен понимать.
  Когда узнает про Костромского, примерит и на себя.
  Условленное место должно было оказаться уже где-то здесь, когда подельники увидели за кустами возле насыпи две фигуры.
  - Это он? - шепнул Лабуткин.
  - Похоже.
  - Кто с ним?
  - Какая-то бабка.
  - Зачем он её привёл?
  - Я знаю?
  - А кто?
  - Страхуется, сволочь.
  - Иди, разговаривай с ними, - Лабуткин медленно отшагнул в лес. - Я потом подойду.
  - О чём с ними говорить? - растерялся Зелёный.
  - О чём хочешь.
  Деревья скрыли от него странную парочку, а, значит, кладовщик тоже не мог его видеть. Лабуткин быстро зашагал по лесу, озираясь, нет ли ещё грибников? Он старался не топать и не хрустеть ветками. Описав дугу, зашёл к насыпи. Вперед развиднелось небо, деревья заканчивались. Лабуткин достал наган.
  Он крался, раздвигая обрубком ветви волчьей ягоды. Отводил рукой с револьвером кусты, чтобы не шелестели. Осторожно ступая, он выбрался из подлеска и замер, прижавшись к самому большому стволу. Тот полностью скрыть не мог, но стало спокойнее.
  Перед ним, шагах в пятнадцати и чуть левее виднелась фигура в картузе и фуфайке, а рядом другая, пониже, в жакете и пёстром платке. За ними, лицом к нему, раскачивался Зелёный, что-то бойко доказывая собеседникам.
  Лабуткин взвёл курок.
  'Далеко. Задену. Шарики - не пуля, летят как хотят. Они даже по наружному краю нарезов не обтюрируются, - с досадой думал охотник на людей. - Стрелять надо накоротке'.
  Он вышел из-за дерева.
  Зелёный увидел его, но виду не подал. Лабуткин крался, держа револьвер на вытянутой руке и целясь в затылок Костромскому. Зелёный продолжал отвлекать разговорами. По лицу картёжника нельзя было ничего прочитать.
  Он убеждал их, а они слушали.
  И когда до цели осталось шагов пять, Лабуткин, метя под обрез картуза, спустил курок. Тут же, самовзводом, выстрелил в мяч, затянутый платком.
  'В Зелёного не попал!' - с торжеством отметил он.
  Шарики оказались не так уж плохи.
  Старики повалились по-разному. Костромской рухнул ничком, как дерево. Бабка развернулась, всплеснула руками как тряпичная кукла, которую крутанули в воздухе, и повалилась боком, раскорячив ноги.
  Подельник замер. Он сильно побледнел.
  - Готово, - сказал убийца.
  Зелёный опустил руку. Он закрывал ею сердце.
  - Давай теперь быстро обставляться.
  Лабукин сунул в карман револьвер и принялся неловко стаскивать с плеч лямки кузова.
  Подгонять Зелёного было не надо. Когда он смекнул, что подельник сделал своё, он немедленно впрягся.
  - Смотрю, у тебя рука не дрогнет, - между делом, заметил он.
  - Как на стрельбище. Сам от себя не ожидал, - признался Лабуткин.
  Снял с трупа Костромского ботинки, уложил на дно кузова.
  - А с бабки... сблочивай клифт, - пропыхтел он, переворачивая тяжёлое тело кладовщика, чтобы обшарить карманы. - Обставим как ограбление.
  Он нашарил кошелёк и сунул в карман. Зелёный стянул с трупа мёртвой женщины жакет. Смял поплотней и запихал в кузов.
  Лабуткин приткнул крышку.
  - Не торчит. Помоги, - он закинул короб за плечо, Зелёный помог вдеть другую руку в лямку. - Погнали. Корзинку не забудь!
  И побежали, приминая мокрую траву.
  Место у насыпи было не грибное.
  Туда никто не заходил.
  
  ***
  - Ты серьёзно думаешь, что менты поверят, будто двух человек шлёпнули за старые чоботы и бабкины лантухи?
  - Пусть рюхают. Их дело мусорское - жиганов искать.
  - А мы не жиганы что ли? - притворно надулся Зелёный.
  - Мы налётчики. Кто ворует спирт с завода, тот не понесёт бабкин гнидник на толкучку. Пускай легавые по рынкам вынюхивают, а я эти обноски в печке сожгу.
  - Только бы прокатило!
  Лабуткин почувствовал, что нужный момент настал.
  - Кто ещё про стариков знает, инженер? - он в упор смотрел на подельника.
  Зелёный быстро кивнул.
  - Завтра выходной. Слухи про кладовщика пока не дойдут. Вытягивай инженера за грибами. Мне ещё перед сменой надо отоспаться.
  Зелёный, которого едва не вывернуло, когда он раздевал труп старухи, перестал понимать друга.
  - Тебе действительно всё равно? - с недоверием спросил он.
  Они шли от станции к дому, будто два грибника, которые могли себе позволить прогуляться в рабочий день по лесу. Лабуткин непринуждённо шагал с полным кузовом снятых с убитых вещей на спине, и продолжал убеждать:
  - Ты сам говорил, что Тихомиров - мужик кручёный. Зачем нам нужен такой шпиндель, который уверен, что мы шлёпнули кладовщика с его бабкой? А если он испугается и ментам настучит? Или у нас вымогать начнёт? Или будет вымогать, пока мы сможем платить, а потом настучит? Мы теперь у него на кукане. Инженер не нужен.
  Зелёный занервничал.
  - О, как ты всё разжевал. Гулевой какой! А если засыпемся?
  - За Костромского нам всё равно расстрел, так что грузись по полной, - улыбнулся Лабуткин, отчего у Зелёного сердце ушло в пятки.
  И, заметив, что Зелёный колеблется, добавил:
  - Да не дрейфь, выкарабкаемся. Стукача только оставлять нельзя. По моему мнению, пожил он, и хватит. А у нас - всё впереди.
  
  
  14. Главшпан и полушпан
  
  Бывший доходный дом на углу Большеохтинского проспекта и Панфиловой улицы казался таким огромным, что стоящая за ним бревенчатая двухэтажка выглядела длинной собачьей будкой. Она покосилась и напрашивалась под снос. Это и был дом 10, о котором говорил ему Виталий Захаров.
  В выходной день Охта жила своей сельской жизнью. Пахло печным дымом и яблоками, раздавался стук топора и мерное повизгивание двуручной пилы. Обыватели занимались домашним хозяйством, прямо как до революции. А вот тарахтенья машин и звона трамваев почти не было слышно.
  Чем дальше от Невы, тем становилось тише. Квартирные дома стояли деревянные и полукаменные, а дальше можно было встретить избы с огородом и непременным яблоневым садиком.
  Вася Панов завернул в проулок и во дворе дома 10 увидел Захарова, колющего дрова. 'Удача опера!' - так Чирков называл особого рода везенье, когда обстоятельства способствуют поимке преступника. Противоположностью им был 'бандитский фарт'. Бандитов Чирков сильно недолюбливал, а мелкий элемент откровенно презирал. У него были с ними какие-то особые счёты.
  Если Чирков выделялся в бригаде своей нетерпимостью, то Вася не испытывал к уголовникам пылких чувств. Вероятно, мало знал их, чтобы проникнуться, а, может, характер был сдержаннее. Колодей, по васиному мнению, так и вовсе был к уркам излишне милосерден. Он готов был часами выслушивать задержанных, расспрашивать о житье-бытье, утешать, поддерживать добрым словом. В результате, добывал из них больше остальных сотрудников, и приговор суда от этого не становился мягче, но Вася не был готов к тому, чтобы всякая тварь распахивала перед ним душу. Пока не готов. Но хотел брать с Колодея пример.
  Сейчас как раз выдалась возможность поупражняться.
  По двору бегали дошколята, тётка полоскала в лохани бельё, возле дальней поленницы дремал на солнышке дед в валенках, возле него грелась кошка. Время было удачное - двор оказался безлюден.
  - Захар! - издалека позвал Панов, чтобы не напугать главшпана внезапным появлением. Настораживать его при заводе знакомства было явно излишне.
  Захаров обернулся. Узнал и помахал свободной от топора рукой.
  - Здоров! - он был рад видеть Васю. - Тебя сюда как занесло?
  - Выходной.
  Опер Панов решил врать как можно меньше. У Захара мог оказаться нюх, поэтому историю про подружку, живущую на Охте, давно отбросил. Захар мог знать всех окрестных девок, да и кому понравится, когда к бабам клеится чужак?
  - Решил до тебя доехать, раз позвал. Чего дома делать?
  - У тебя центральное отопление? - с завистью спросил Захаров.
  - Ага, паровое, - Вася кивнул как о чём-то само собой разумеющемся, тем более, что так и было. Топящуюся печку Вася видел только у бабушки в Рахье, да на обысках, но случалось это редко.
  - Везёт, - Захар воткнул топор в колоду. - Пойдём, покурим.
  Отошли под навес, сели на низкую, только начатую поленницу.
  Вася достал коробку папирос 'Светлана', угостил Захара.
  - Ты здесь так и родился? - спросил Панов.
  - Вон, в этой хижине. А ты где?
  - На Васильевском, на Восьмой линии.
  - Кого из людей знаешь?
  - Чугуна и Жору Мыло, - Вася усмехнулся и решил доиграть фраера. - Только они меня не знают. Ну, рос шкет, и рос.
  Ванька Чугун работал мясником на Андреевском рынке, а Мыло заделался скокарем, и они могли даже признать Васю в лицо, поскольку много лет его видели во дворе, но сказать, кто он и что он, вряд ли могли. А вот опер Панов из виду их не терял. Он даже знал, что Мыло освободился и догуливает на воле. Пускай Захар о нём у блатных поинтересуется.
  Захар о жиганах с 8-й линии что-то знал, потому что стал серьёзен, покивал и крепко затянулся.
  - Чего общение не поддерживаешь?
  - Давно переехали на проспект Бакунина. Там комната побольше освободилась от бабки, вот мы и перебрались.
  Захар даже не стал спрашивать про людей. Тот район был передовой, без гопников с Лиговки и шпаны с Васьки. Он стал понимать, почему молодой человек ошивается на Охте в поисках патронов и развлечений.
  - Там меня знают все, - упреждая его вопрос, добавил Вася. - Могут легавым стукануть за шпалер. А здесь - стучи не стучи.
  - Чё за шпалер?
  - Наган в лесу нашёл. Совсем не ржавый, кто-то сбросил. Весь расстрелянный, так что семь гильз у меня есть.
  - Понял, - кивнул Захар. - Чем париться с самоделками, проще нормальных маслят надыбать.
  - А деньги? - печально сказал Вася.
  - Они приходят и уходят, - философски рассудил Захар. - С пустым наганом тоже можно денег поднять. Бери, приезжай.
  - Понту с пустого? - спросил Вася.
  - Пугануть бобра, а то некоторые поразнежились, финского ножа не боятся.
  Они сидели на дровах и несли - каждый своё.
  - Надо патроны снарядить, да пугануть выстрелом в воздух, или под ноги, чтобы грязью обдало.
  - Пальнёшь - мильтоны набегут, - справедливо заметил главшпан и резко сменил тему: - Ты стрелять умеешь? Стрелял когда-нибудь?
  - Конечно, - говоря чистую правду, Вася смотрел в глаза, чтобы он уверился. - Много раз.
  - Где? - глядя в упор, спросил Захар.
  - В армии.
  - Ты в армии служил?
  - В Архангельске склады охранял, - прозаичным тоном ответил Вася.
  Так оно и было.
  Захар опустил взгляд, повозюкал носком ботинка пыль под ногами, сплюнул, растёр.
  - А я в этом году 'фазанку' закончил, - с долей отрешённости сообщил он. - Скоро повестка должна прийти.
  - А тебе сколько?
  Для выпускника ФЗУ Захар выглядел слишком взрослым, подстать оперуполномоченному Панову.
  - Двадцать. Двадцать один через месяц.
  'В 18 не был призван, а к 21 году закончил ФЗУ. Значит, в этот промежуток почему-то отсутствовал для военкома. Сидел? - Вася осмотрел его руки. - А наколок нет, пальцы чистые. Если сидел, то умный, отсюда проистекает авторитет у шпаны. И выглядит старше своих лет, потому что вынес много нехорошего'.
  - А тебе сколько? - спросил Захаров.
  - Двадцать три. А ты на кого учился?
  - На электрика. Я на заводе 'Ленэнерго' работаю.
  - Дельная профессия, - рассудил Вася. - В военкомате скажи. Пойдёшь в инженерно-техническую роту. Электрики в армии нужны.
  Захаров кивнул, при этом саркастически улыбнулся, словно хотел возразить, но вовремя скрыл.
  'Чего же тебя так в тюрьму-то тянет? - подумал опер Панов. - Привык?'
  У себя дома Захар не казался налётчиком, как в кругу шпаны.
  'Домашний', - подумал Вася и решил быть ещё проще, но не слишком, чтобы тот не счёл его недостойным лохом, который нашёл по чистой случайности шпалер, но не способен на дело.
  - Ты к цыганам как относишься?
  - К цыганам?
  Вася вспомнил сербско-румынскую артель, Гучана и вдохновенно понёс:
  - В прошлом году иду с работы хмурый, жара ещё была страшная. И тут цыганка подскакивает: 'Позолоти ручку!' Я как ей с ходу в морду двинул. Она с копыт. Перешагнул было, смотрю, а у неё кольца золотые в ушах. Толстые! Нагнулся, а на меня цыганки бегут, орут. Я как рванул золото вместе с мочками. Они у меня в руках остались. Как погнал галопом. Цыганки орут, мильтон свистит, но лови меня, давай. В Торгсин снёс. Пять граммов каждое. Гуляли мы потом.
  - Цыганку обобрал! - Захар испытующе смотрел на него.
  'Проверяет реакцию на похвалу. Если я продолжу хвастаться, поймёт, что вру, - подумал Вася и даже не стал многозначительно молчать, а перешёл в наступление.
  - Разбогатеем, будем курить 'Сафо' первого сорта, - Вася достал свою дешёвую 'Светлану'. - Надо срочно поднять тугриков.
  Завязался оживлённый разговор двух молодых людей, одному из которых охота денег, а другому хочется приключений, и обоим скучно.
  - Торгсин обнести не думал? - с отсутствующим видом, как о чём-то малозначительном, поинтересовался Захар.
  - Подломить, в смысле, или налёт?
  - Ночью мы сейф не откроем. Вот зайдём, когда там директор с ключами, сунем ему шпалер в морду, сам всё отдаст. Суки они проклятые, сволочи, - с досадой, как о чём-то глубоко личном, заговорил Захар. - В Торгсине у граждан последнее отнимают, а мы у них отберём.
  - Раздадим народу?
  - А родные наши не народ? Девки наши - не народ?
  - Народ, - признал Вася.
  - Так как думаешь? - стрельнул глазами Захар.
  - Да верняк, - признал Вася. - Если заартачится, можно и в потолок шмальнуть.
  - Сделаем тебе боевых патронов, - заверил Захар. - Денег надо сначала добыть. Ты давай приноси наган, есть делюга. Будем обувать жирных.
  
  
  15. Иди, Вася, иди
  
  - Что о Захарове скажешь? Как он тебе глянулся?
  - Корчит из себя блатаря, - пожал плечами Вася. - По молодости. Сам не приблатнённый, так, фраер порченный.
  Сотрудники Первой бригады собрались в кабинете начальника и обсуждали насущные дела.
  - Затормозился в развитии, - с иронией сказал Колодей. - Захаров Виталий Петрович, двенадцатого года рождения, проживающий на Панфилова... в общем, понятно. Две судимости. За кражу, на первый раз и с учётом несовершеннолетия, дали полгода условно. Продержался, судимость погасили, а потом совершеннолетним гульнул. Грабёж, восемнадцать месяцев. В колонии режим не нарушал, посещал занятия. Освободился, пошёл доучиваться и вроде бы полностью встал на путь исправления, а, вишь ты, маскируется. Умный.
  - Хитрый, - возразил опер Чирков. - Хитрость - ум дураков. Сейчас догуляется в третий раз. Ты сходи, Вася, с ним на дело. Наберём посадочный материал.
  - Не получится ли так, что я провоцировал? - засомневался Панов.
  - А ты не говори на суде, что провоцировал. Ты ведь только что нам поведал, как он сам предложил и даже настаивал. Так ведь?
  - Так, - кивнул Вася.
  - Ну, вот видишь. И Захаров у нас на крючке. После дела притянем его к нам, склоним к сотрудничеству, пускай барабанит на блатных. Может, про патронную мастерскую что-нибудь узнает. А не захочет нам стучать, так передадим следователю. Что там у Захарова намечается, разбойное нападение с угрозой применения огнестрельного оружия?
  - По предварительному сговору группой лиц с целью наживы, - закивал опер Панов.
  - И не один эпизод за вечер. Они если выбрались в другой район и сразу всё пошло как надо, то фарт свой не упустят, - авторитетно заявил Чирков. - Это хорошо. С таким букетом даже малолетки по первому разу условным сроком не отделаются. Ну, а Захаров пойдёт паровозом, и сядет теперь уже надолго. Если он не полный дурак, то об этом знает или хотя бы догадывается. Но мы ему всё равно диспозицию объясним. Напугаем до дрожи в коленках. Потом предложим выход. Никуда Захаров от нас не денется. С таким барбосом только так и надо. Иди, Вася, иди.
  Однако же Вася всё сильнее опасался, кто в этот вечер станет жертвой ограбления. Отнимут у простачка наган, и что, по мнению гопников, он сделает? В милицию не побежит. Обращаться к авторитетным людям не станет - Захар специально выведал, кого он знает и с кем общается. Как возразит шайке малолетних уголовников? Никак. Если встанет на дыбы - отбуцкают. Подходящий способ для гопников добыть револьвер.
  Колодей рассудил иначе.
  - Сходи с ними на дело. Табельное оружие не бери, конечно, вдруг оно потом руках бандита выстрелит, - с иронией постановил он. - Мы тебе из вещдоков старый наган выдадим, годный, осечный. Оспа из него меня три раза застрелить пробовал. Вот его и возьмёшь.
  Вася знал, что бандит Афанасий Рожин, за весьма приметную внешность прозванный Оспой, недавно был осуждён городским судом к справедливой мере социальной защиты, а вещдоки по делу вернулись на склад и ждали утилизации.
  Васе было стыдно за пустопорожнюю болтовню с главшпаном, но так хотелось почувствовать себя крутым налётчиком, что он утешался необходимостью оперативной работы.
  Но сейчас, глядя на Чиркова, думал, что Чирков бы точно не мучился, а ради дела заплёл бы язык в косу куда похлеще, с удовольствием трепался и распускал хвост в бригаде. А если бы результата не было, никому потом не рассказал бы, как хвастался перед уголовниками выдуманными подвигами.
  Вообще-то Чирков часто хвастался. И ни капли не смущался. Ему было, чем похвастаться, опер он был лихой. А вот Эрих Берг никогда не хвастался, хотя Вася знал о нём немало геройского и кое-что видел сам. Он бы предпочёл пойти в засаду с Эрихом, и обрадовался, когда Колодей сказал, что за ним будет наблюдать Берг.
  
  
  16. Четыре сбоку, ваших нет
  
  С жирными в Ленинграде было туго. Неурожаи 1932 и 1933 годов привели в Торгсин бывших нэпманов и тех, кто ухитрился за двадцать тощих лет сберечь антиквариат и какое-никакое золотишко. Тем не менее, в городе было легче жить, чем в деревне. За два года не все разорились и не все обносились. Бедняцкой молодёжи с рабочей окраины, привыкшей к спартанским условиям, было чем поживиться в 'городе', как тогда называли Левый берег Невы.
  
  ***
  - Принёс?
  - Ага.
  - Покажи.
  Встретились на трамвайном кольце возле Охтинского мыса. Захар привёл троих самых крепких из своей гоп-компании, самым старшим из которых был Штакет. Вася помнил их по знакомству в пивной. Им едва исполнилось восемнадцать. Белобрысого звали Ситный, у него были густые жёлтые волосы под носом, изображающие юношеские усы, и вьющаяся поросль на щеках, изображающая бакенбарды. Чернявый носил погоняло Дёма, и рука его казалась длинная, как нога, с кулаком взрослого мужика.
  'Сущие дети, - подумал Панов. - Только сильные и опасные даже один на один'.
  Захар с умом выбирал подельников.
  Толкались поодаль от домика диспетчера, в котором собирались вожатые и кондукторы попить чая и забить козла, пока трудящиеся дрогнут на остановке.
  Оглянувшись, Вася отогнул полу тесного пиджака и неловко вытянул из-за ремня револьвер.
  Наган Оспы, тоже весь в каких-то ямках и зарубках, с облезлым воронением, был под стать своему расстрелянному хозяину. Такое оружие табельным не бывает. В таком состоянии его просто списывают. Однако на гопника с Охты старый револьвер произвёл впечатление, как свежий сандвич на туземца Сандвичевых островов. Глаза его загорелись, чуть слюни не потекли. Захар схватил, как ребёнок игрушку, с восхищением повертел в руках.
  - Ого, братва, - сказал он.
  Вытянул руку, нацелив ствол в темноту. Надавил на спусковой крючок.
  Ничего не произошло.
  Револьвер был одинарного действия.
  - Почему он не работает? - Захар крутил оружие так и сяк, разглядывал, чтобы обнаружить причину.
  'Мартышка и очки', - подумал Вася.
  - Курок взведи, - сказал Штакет.
  'Грамотный, падла', - отметил опер Панов.
  Захаров взвёл и спустил курок.
  - Дай мне, - заторопился Штакет.
  - И мне, - засуетились пацаны. - Дай помацать.
  Холодок отчуждения сразу исчез. Взрослым детям принесли игрушку.
  Револьвер пошёл по рукам.
  'Вернётся ли?' - загрустил Вася.
  Подошёл 23-й трамвай.
  Наган быстро вернулся владельцу. Заспешили к остановке, на которой собрались редкие пассажиры.
  Залезли в вагон, купили билеты. Заняли места в хвосте. Ехали чинно, как деловые люди.
  Ведь ехали делать дела.
  Трамвай катил вдоль Невы. Пацаны спокойно курили, Поглядывали на Васю с уважением, как на человека, которому сказочно повезло, и фарт поставлен ему в заслугу.
  Когда трамвай, дрожа и дребезжа, проносил своё гнилое нутро мимо Крестов, нутро оживилось. Пацаны смотрели на высокую красную стену, протягивающуюся унылыми кирпичами мимо них на расстоянии плевка. Поднимали взгляд на желтеющие во многообещающих корпусах прямоугольники с решётками. Всматривались, и в глазах тюремный свет отражался огнём романтики.
  'Конченные, - подумал Вася. - Никому вы на свободе не нужны. Поедете на кичман, раз стремитесь'.
  Он решил сегодня помочь стремящимся в их стремлении.
  Трамвай доехал до Финляндского вокзала и с площади Ленина повернул на мост.
  Когда вагон поднялся на разводной пролёт, пацаны прилипли к окнам. Вася и сам залюбовался. Огромная Нева по краям отблескивала золотыми лоскутами ряби от фонарей, а в центре несла черноту, словно там был не фарватер, а бездна.
  Трамвай спустился на проспект Володарского. Весело дребезжа, будто приветствуя всей конструкцией, проехал мимо новенького монументального здания ОГПУ, получившего в народе название Большой Дом.
  Окна Дома уютно светились. Там работали занятые важным делом люди, и так хотелось убежать к ним из вагона с юными уголовниками, катящими обделывать мутные делишки, что Вася вздохнул. Шпана поняла выражение чувств по-своему. На рожах возникли похабные улыбочки. И Вася открыто улыбнулся им в ответ, отчего ухмылочки потухли.
  По другую сторону проспекта, на улице Шпалерной располагался Дом предварительного заключения, где сидел сам Ленин. Словом, место было насиженное.
  На улице Шпалерной
  Стоит волшебный дом.
  Войдёшь туда ребёнком,
  А выйдешь стариком, - оглядывая спутников, промычал Вася.
  Песенка была встречена с большим одобрением малолетними идиотами. Всем хотелось туда.
  К тому же. Вася спел её слегка назидательным тоном, непроизвольно подражая Колодею.
  Назидательность эта шпане понравилась. Она придавала старшему авторитетности.
  Как будто они была позаимствована у Колодея. Начальник Первой бригады уголовного розыска одним своим присутствием производил впечатление на уркаганов. Но Вася поймал себя на том, что сейчас из него проглядывает опер, и прикрылся личиной простачка.
  Песенка не осталась не услышанной и другими.
  Вася поймал скользнувший по нему взгляд пассажира от передних дверей и с удивлением узнал Эриха. Вася не видел его на кольце и не заметил, когда Берг оказался в трамвае. Опер ехал с ними всё это время, но заметить себя не давал. Эрих был хорош в наружке. Вася только сегодня стал объектом наблюдения, да и то обнаружил Берга только потому, что был предупреждён и знал, кто станет его вести.
  Узнать то же самое гопникам было решительно невозможно.
  На углу улицы Некрасова сошли, трамвай там заворачивал и ехал на Пески, где водилась своя шпана.
  Пошли в центр. Не на проспект 25 Октября, там было полно милиции, а в окружающие его переулки и дворы. Вечером пятого дня шестидневки, получив аванс, рабочие и служащие гуляли, зная, что в выходной можно отоспаться. Похмелиться, кому позволит семья, и в день первый заступить на трудовую вахту. А пока у пьяных водились деньги, можно было помочь им облегчить карманы.
  Раньше Вася знал, как грабят, только по описанию потерпевших. Или по показаниям свидетелей. Преступников он и сам задерживал, в том числе, ночью. Но теперь он сам грабил.
  Он стал соучастником.
  Грабить с уголовниками оказалось совершенно иным делом, чем проводить задержание, чувствуя себя представителем власти.
  Сейчас не было такой наглости. Вася не чувствовал за собой поддержки государства. И хотя думал, что действует от его имени, шуровал он сейчас руками, не уполномоченными к обыску и изъятию вещей.
  И знал, что подельники подлежат наказанию, хотя их действия ничем не отличались от поведения сотрудников уголовного розыска.
  Оказавшись в шкуре грабителя, Вася Панов ощутил себя вне прикрытия Закона. Это было азартное чувство. Даже более острое, чем на работе. Вася чуял не только страх, исходящий от жертвы, но и возможную опасность, если вдруг появится милиционер или вооружённый сотрудник угро.
  В то же время, трясти граждан в тёмном переулке оказалось гораздо проще, чем представлял опер Панов.
  Это при виде милиции трудящиеся начинали хорохориться и вспоминать о своих правах. При виде шоблы о правах забывали и безропотно позволяли обшаривать карманы.
  Чего вряд ли допустили бы, если для начала им вежливо представились: 'Уголовной розыск'.
  В присутствии гопников бухтеть не полагалось.
  Вася стал понимать Чиркова, которого не любил за наглость, но сейчас видел его правоту.
  Право сильного.
  Без объяснения причин.
  Напасть и делать по-своему.
  Потому что можешь.
  Так работает кулачное право.
  В котором одна сторона всегда бандит, а другая - терпила, особенно, если дело касается государственных интересов.
  Панов не так долго работал в уголовке, чтобы принять эту постанову как данность, но постепенно свыкался.
  Если трудящийся открывал рот, два-три удара по бокам вмиг ломали волю к сопротивлению. При этом его держали за руки. Никто не рыпался, только хрипло бормотал проклятия, да и то вслед, чтобы не расслышали.
  Вася потерял из виду Эриха Берга. Он вышел из трамвая вместе с ними, но потом исчез. Попытки оглядываться на ходу результата не дали.
  Они вывернули на улицу Марата, освещённую лишь возле проспекта, а далее погружённую в полумрак. Подсвеченная окошками улица показывала неясные силуэты. Черты лица разобрать не представлялось возможным.
  - Тварь я дрожащая или право имею? - спросил Вася в темноту и взвёл курок.
  - Тварь.
  - Не ссы.
  - Погнали, - ответила тьма множеством голосов.
  Впоследствии опер Панов мог определить все эти голоса, кому они принадлежат и кто где стоял, но сейчас они слились воедино, и он доверился тьме.
  Тьма не подвела и вытолкнула им навстречу немолодого работягу, изрядно пьяного.
  - Погодь!
  Банда объяла его, при полном отсутствии сопротивления сняла пиджак и вывернула карманы.
  'А они тренированные, - отметил Панов. - Таких бы в уголовный розыск, но сейчас только сажать и не выпускать'.
  - Вы ответите потом, - спокойно промолвил работяга, который при ближайшем рассмотрении оказался сильно пожившим. - Знаете это?
  'Перед судом', - мысленно дополнил Вася.
  - Перед кем? - с издевкой спросил Захар.
  - Перед людьми, - пояснил старик, и всем стало ясно, что в милицию он обращаться не будет, грабителей могут найти, а могут не найти. В любом случае, включать заднюю стало поздно.
   - Тогда отыщите и предъявите, - улыбнулся ему в лицо Захар, казалось, он был сегодня неуязвим.
  Веря в удачу главшпана, Дёма нацепил пиджак, ничуть не опасаясь угроз приблатнённого деда, и они поспешили к двоим молодым рабочим вдалеке, которые подтягивали отставшего шкета с гитарой:
  - Сашка, чё застрял? Сбацай нашу...
  Мелкий, но уже плешивый Сашка ударил по струнам и ублажил дружков:
  - На улице Марата я счастлив был когда-то...
  - Сейчас будете, - заверил Захар, набирая ход и мотнул ладонью, дескать, не свети шпалер, сами справимся, а Вася приотстал и поглубже засунул за ремень револьвер. - Айда, бандиты!
  С разбегу он налетел на пролетариев, которые заметили движение и начали разворачиваться, но спьяну пропустили атаку. Кулак Захара влетел в ухо стоящему справа. Парень отшагнул, но устоял. В тот же миг Ситный, подпрыгнув, обрушил кулак сверху вниз на живот второго и как-то так удачно попал, что тот сложился, как складной метр, и брякнулся лицом вниз. Дёма добежал до стоявшего и начал месить его длинными ручищами. Парень пробовал отбиваться, но достать не достал, потерял дыхание и согнулся. Двойка в голову погрузила его в сон.
  Штакет занялся Сашкой, который закрывался гитарой, и, отпихиваясь, отступал к подворотне. Он бы, наверное, развернулся и утёк, если бы не Захар, который перекрыл дорогу и удачно приложил по горбу и почкам. Сашка опустил руки, и по голове замолотили слабые кулачки Штакета.
  Дёма и Ситный были заняты шмоном.
  Опер Вася наблюдал за избиением с чувством глубокого оцепенения.
  Сашка упал. С жалобным стоном отлетела гитара. Штакет склонился над ним, проворно обшаривая карманы извивающейся от боли жертвы. Когда он кончил, Сашка очухался и попытался хватать его за руки, но несколько пинков возвратили его в первобытное состояние.
  - Без копья, - пожаловался Штакет, разгибаясь. - Папиросы в труху и марочка засморканная. Даже спичек нет.
  - А у нас получка! - их догоняли Ситный с Дёмой.
  - Похряли дальше, - приказал главшпан, и они порысили вдаль по тёмной улице, которая всё не кончалась и не кончалась. Это было хорошее место. Через квартал параллельно Марата тянулся Лиговский проспект, а вот туда соваться было опасно.
  В подворотне плешивый Сашка поднял голову и пополз к разбитой гитаре.
  - Но помнят все ребята на улице Марата, что я имел большой авторитет, - из последних сил убеждая сам себя, просипел он.
  Шайка торопилась от места драки, выглядывая перспективных, но встречались одни только старушенции. Наконец, на углу с улицей Социалистической им основательно повезло.
  - Вот кто нам нужен, - плотоядно заметил Захар. - Делаем и возвращаемся.
  Это был представительный мужчина в светлом клетчатом пальто, шедший неуверенной походкой.
  Шпана окружила его.
  - Аля-улю!
  - Стой, дядя.
  - Четыре сбоку, ваших нет.
  Перед ним стоял, нагло глядя в лицо, Захаров. И действительно, ещё четыре гопника были сбоку и чуть позади незнакомца, а у него никого не было.
  В спину ему упёрся ободряющий ствол нагана. Шайка обступила растерянного прохожего, который не пробовал упрямиться.
  - Не рыпайся.
  - Сблочивай клифт.
  - Ого, какие котлы!
  Когда потерпевший остался стоять раздетый, шайка растворилась в проходном дворе. На сегодня все были сыты.
  Надо уносить ноги, пока менты не покрутили руки.
  Вася утвердился во мнении завтра же доложить Колодею, сдать награбленное и арестовать банду.
  
  ***
  По примеру Дёмы, Вася сразу надел пальто и ехал в нём до самой Охты.
  - Оставлю, - сказал он. - Мне в нём тепло.
  - Валяй, - согласился Захар. - Нам больше достанется.
  И все засмеялись. Карманы давно проверили. В них были кожаные перчатки, которые немедленно примерил для себя Штакет, и бумажник с червонцем, серебряным полтинником и гривенником.
  Хулиганы возбуждённо обсуждали подробности, фильтруя однако же базар до чистоты, достойной чужих ушей. Несмотря на юность, они были конченными уголовниками.
  'Всех надо сажать, - думал Вася. - Сажать и не выпускать'.
  Он всё дальше отклонялся от поисков патронной мастерской. Увязая во внедрении в бесперспективную в этом отношении шайку грабителей, опер Панов утверждался, что занят не своим делом.
  Это была просто кучка хулиганов. Никто из них близко не подходил к огнестрельному оружия. Рассчитывать, что у кого-то окажется старший брат, завязанный на Пундоловское дело, не имело смысла.
  - А вы слышали, как в Пундоловском лесу грибников постреляли? - спросил Вася. - Мне тётка рассказывала, что там семерых или восьмерых положили. Есть раненые.
  - Знаю, конечно! - кивнул Дёма.
  - Давно говорят, - подтвердил Ситный. - Мать пришла их лесу сама не своя. Везде, говорит, стреляют, так и палят. А когда про убитых услышала, вообще с дуба рухнула. Из дома перестала выходить.
  - Сначала троих убили, - уверенным тоном поведал всем тайну Штакет. - А потом шестерых. Всех в морг свезли. Спрятали. Режут там.
  'О чём с вами говорить, дефективные?' - подумал Вася.
  Захаров ничего не сказал, только слушал.
  Вася кивал и грустил. Похоже, он зря марался. Если бы кто-нибудь из этой шантрапы был при деле, то вёл бы себя иначе. Это даже молодой опер понимал.
  Если бы у них были знакомые, связанные с убийцей, они отвечали бы содержательнее. Предметнее, что ли. Но юноши гнали сущую ерунду, сравни болтовне на толкучем рынке, где барыги хвастаются друг перед другом, кто кого переврёт, и откуда расползаются по городу слухи.
  'На рынке надо тяги искать, - думал Вася Панов. - Если убийца снимал с трупов вещи, он должен отнести их на толкучку. Там у него все знакомые. Там и надо рыть!'
  Отошли к краю света от фонаря за диспетчерскую. Вася заметил чёрную тень на пределе видимости. Это был Эрих Берг.
  На кольце поделили награбленное.
  - Будешь носить? - спросил Захаров.
  - Да ты что! - искренне возмутился Панов. - Дурак я - таскать краденное? Бодану своим, они перелицуют и продадут с рук. Дай мне часы евонные, я тоже сдам.
  - Эк ты навариться хочешь, - встрял Штакет. - А может я котлы сплавлю дороже? Давай, гуляй.
  - Так сделаем, - постановил Захар. - Клифт с деда - Дёме, перчатки - Штакету, котлы - мне, пальто - тебе. Трудовые мы сейчас поделим, решим, кому сколько, и долю на общак отстегнём, я старшакам сам занесу.
  На прощание Захар крепко пожал руку.
  - Будет разговор, - сказал он. - Я зайду к тебе на работу.
  
  
  17. Убийца
  
  Мать забеспокоилась - сын пришёл из леса сам не свой. Зашуганный какой-то, притихший. Спросила, чего набрал, а он даже не оглянулся. Ушёл в сарай и вернулся без кузова.
  Умылся, переоделся и долго слонялся по двору, не находя места. Даже с Машей не говорил. Проснулся Дениска, он долго играл с ним, не выпускал и носился с сыном до вечера.
  Как утешался.
  Что он в лесу натворил?
  Не подначил ли на какую поганку Зелёный?
  Больше всего мать опасалась, как бы Сашка после больницы не повредился рассудком или не начал пить, чтобы стать как Лёнька Герасимов.
  - Чего смотришь? - спросила Маша.
  Раньше муж не разглядывал себя в зеркало, разве что когда брился или причёсывался, а сейчас уставился и замер.
  Что-то пристально изучал в себе, колебался, собирался с мыслями, решался на что-то. Маша насторожилась.
  - Не отпустить ли усы? - сказал он.
  - И патлы до плеч, - Маша пробовала развеселить его, но тщетно.
  Муж полдня ходил примороженный. Что они в лесу с Зелёным учудили?
  - Патлы... - он сосредоточенно огладил себя по стриженному затылку и подбритым вискам. - Патлы бы мне пошли.
  - Тебя Зелёный покусал? - рассердилась от отчаяния Маша.
  Убивать людей было нетрудно. Даже обыскивать и раздевать трупы. Лабуткин держался, пока шёл домой, но как расстался с Зелёным, так бодрость схлынула. Куда девалась собранность? Дома он ощущал себя как в лодке без вёсел, несущейся по реке. Можно лишь наблюдать и ждать. И отращивать волосы.
  - Волосы... - пробормотал он. - Зелёный?
  - Да что с тобой такое, Лабуткин?
  - Не лезь.
  Сказал как отрезал. Учуяв ссору родителей, заплакал Денис. Лабуткин нырнул в открывшийся лаз. Достал сына из кроватки, принялся укачивать. Маша не вмешивалась. Так и ходил весь день, разговаривая с ним. Культя стала кровоточить.
  Маша задумала сама расспросить Зелёного. Была уверена, что не отвертится, но нетерпение толкнуло в сарай. Не за грибами же они ходили!
  Кузов оказался тяжёлым и был плотно набит. Маша не удивилась. Откинула крышку и увидела тряпичный ком.
  Она испытала облегчение. Друзья ходили воровать. Она думала об этом. Это была одна из догадок, и сейчас она подтвердилась.
  Маша потянула ком и вытряхнула поношенный жакет с меховым воротником. На дне кузова лежала пара мужских ботинок.
  - Прибарахлился слегка, - прозвучал из-за спины глухой голос.
  Маша обернулась и увидела мужа с сыном на согнутой левой руке. Дениска теребил рубашку и помалкивал.
  - Что это ты по бабьим лантухам загулял?
  Она спрашивала для проформы, потому что удача вора могла коснуться чего угодно. Бывало, Сашка притаскивал совсем нелепые вещи, да и она сама не упускала случая прибрать что плохо лежит.
  - Подвернулись, - Лабуткин улыбнулся как прежде. - Воротник отпороть и малому на пальтишко пришить.
  Маша посмотрела на жакет и тоже улыбнулась.
  - А чоботы?
  - Мой размер. Буду теплотрассу обходить. Они разношенные.
  Маша успокоилась.
  - Ты их прибери, в дом не тащи пока. Кузов в сени поставь. Мы завтра опять по грибы пойдём.
  Маша так и поступила. Спросила только с напускной сварливостью:
  - Что это вы с Зелёным раздухарились? Деньги же есть.
  - Вожжа под хвост попала, - объяснил муж. - Пока погода хорошая, погуляем. Завтра в ночь на смену, потом дожди зарядят, будет не до грибов.
  В уборной он протёр промасленной ветошкой ствол нагана.
  Как следует чистить оружие имело смысл завтра, когда грибная пора закончится.
  
  ***
  Лабуткин не предполагал такого урожая. Кто же знал, что инженер притащит с собой двух баб?
  Они что, моду взяли?
  - Ты же говорил, что он тёртый мужик. Чего же он под юбками прячется?
  - Непростой, вот и привёл свидетельниц для подстраховки, - оправдывался Зелёный. - Кладовщик тоже из осторожности бабку приволок.
  - Водят соглядатаев в лес и думают, что мы ничего им не сделаем? - огрызался Лабуткин, которому было страшно.
  Убив за сутки пять человек, он перестал притворяться. Да и Зелёный чувствовал себя не лучше. Они быстрым шагом уходили от поляны, над которой висел запах пороха и крови.
  - Что мы натворили...
  - Вчера от тюрьмы отмазывались, сегодня спасаемся от расстрела.
  Карточный шулер нервно хихикнул.
  - Уж как умеем.
  Лабуткин всю ночь ворочался. Вид у него был невыспавшийся и угрюмый.
  В лес он шёл, как на службу - делать оговоренную работу, нежеланную, но привычную. Зелёный начал его побаиваться. Сам он со вчерашнего струхнул, но с Тихомировым договорился. И вот результат.
  - Ты ни секунды не колебался.
  - Как по мишеням стрелял.
  Спокойствие Лабуткина было напускным. Его основательно придавило, хотя вида он не показывал. Тяжесть убийства оказалась гнетущой, хоть пойди да покайся попу или следователю. Но, подумав, Лабуткин заметил, что тяжесть убийства второго человека, пусть совершенно невинного, входит в тяжесть убийства первого, пусть и тот ничего ему плохого не успел сделать, да и вряд ли хотел. Лабуткин оправдывался перед самим собой, и один за другим начал находить доводы. Он облегчал себя ими, и так держался дальше.
  Пока Лабуткин думал о других, его спутник думал о себе.
  - Ты и меня кокнешь, если что? - с тоскою спросил Зелёный.
  - Да ты чего! Мы с тобой кореша, знаем друг друга с пелёнок, - горячо забожился Лабуткин.
  Подельник молчал, пока не дошли до дома.
  - Не прощаемся, - сказал у калитки Зелёный.
  - Соскакивать некуда, - постановил обременённый тремя иждивенцами легкотрудник, за спиной которого лежали женские ботинки и макинтош инженера, а в кармане часы и немножко собранных с трупов денег. - Только продолжать.
  К этому решению Лабуткин пришёл скорее после устройства на химкомбинат. Сразу, как подобрал на дороге монетку.
  
  
  18. Королева Марго
  
  Тётке на работу Вася никогда не звонил, но номер занёс в особую книжицу.
  Когда он поступил на службу в милицию, с первой получки купил записную книжку с твёрдыми крышками в чёрном лаке и серебристым тиснением 'Ленинград'. Правильно закруглённые уголки помогали книжке легко проскальзывать во внутренний карман, а жёсткая обложка - не мяться и не трепаться. У опера Панова накопилось много номеров, на все случаи жизни. После блокады Василию Васильевичу пришлось заводить новую телефонную книгу.
  - Позовите, пожалуйста, Аглаю Ивановну, - Вася примостился за столом опера Рянгина, где стоял общий на их комнату аппарат, дождался и заговорил совсем иным голосом: - Здравствуй, тётя Глаша! Это Вася. Я что звоню... Вот по делу. Да всё в полном порядке! Я вот что хочу... Если меня будут спрашивать какие-нибудь ребята, ты скажи, что я убыл в местную командировку. Ну, там... грузить что-нибудь. Я сказал, что помощником переплётчика у вас работаю. Да, для дела надо. Всё хорошо! Я потом объясню. Да, по служ... У меня всё шикарно. Не волнуйся. Обязательно. Или я сам зайду. Спасибо! Ага... Да... Да свидания.
  Вася положил трубку и только тогда шумно выдохнул.
  Он вернулся на своё место и углубился в рапорт, вспоминая, что и от кого слышал. Если анализировать болтовню малолетних уголовников, далеко не всё оказывалось переливанием из пустого в порожнее, как выглядело на первый взгляд. Один вечер, проведённый в компании доверившихся тебе урок, был плодотворнее десяти встреч с завербованным блатарём, который будет выдавать сведения маленькими порциями, чтобы только доказать свою полезность на воле.
  - Ну и почерк у вас, - вздохнул Колодей, дочитав рапорт.
  - Не каллиграфический, - признал Вася.
  Он понуро рассматривал измазанные пальцы. Чернил было мало, приходилось глубоко засовывать вставочку, всякий раз задевая за грязные края.
  - Нормально сработали, товарищ Панов, - утешил начальник Первой бригады.
  'С прохожих пальто снимать - вот твой фарт', - невысоко заценил себя Вася.
  - Что делать с крадеными вещами? - спросил он. - Куда сдавать?
  - Сейчас уточним в дежурной части, какие поступали заявления от граждан. Пусть оттуда сами забирают.
  Он позвонил и, действительно, заявление с подробным описанием клетчатого пальто поступило от потерпевшего в тот же вечер.
  Вася уточнил адрес.
  - Переживаете за потерпевшего? - удивился Колодей, впрочем, доброжелательно.
  - После работы заеду. До него от дома полчаса.
  - Не опознает?
  - Я за спиной стоял и ничего не говорил.
  'Хороший парень', - подумал Колодей, но сказал только:
  - Расписку в получении с него возьмите. Можете показания снять для проформы. Пригодится, когда будет судить ваших ухарей.
  - Чего сразу моих-то? - зарделся от гордости за присвоение ему банды грабителей Панов.
  - Вы ещё оперативное дело не завели? - удивился начальник Первой бригады. - А ну, быстро упражняться в чистописании!
  
  
  ***
  Пётр Петрович Зимушкин жил рядом с III Государственным музыкальным техникумом, в доме номер 11 на Колокольной улице.
  'Вот почему мы встретились', - Вася доехал на трамвае до проспекта 25-го Октября и остаток пути двигался в обход, уклоняясь от улицы Марата, чтобы ненароком не наткнуться на вчерашних терпил. Риск был - Колокольная выходила прямо на неё.
  Дом оказался подстать респектабельному гражданину. Построенный для купцов, он был от тротуара до кровли сплошь украшен мозаикой и смахивал на шикарную конфетную коробку. Многоэтажный эркер в виде шатра напомнил Васе картинки из сказки Пушкина о золотом петушке. Когда Панов подошёл к воротам и задрал голову, то увидел настоящий средневековый замок с круглой башней и острой крышей. Впрочем, долго стоять с задранной башкой было небезопасно. Вася на собственном опыте знал, что случается тут с раззявами. Он сам меньше суток назад с ними и случался.
  К одному из раззяв он в данный момент шёл.
  Парадное было заколочено с Революции. Вася поднялся по лестнице чёрного хода на пятый этаж и долго искал глазами список, кому и сколько звонить. Не нашёл. В квартире действительно жили ротозеи. И тогда Вася громко постучал.
  - Кто там? - быстро спросил мужской голос.
  - Милиция, - Вася обрадовался, что не надо объясняться с домочадцами, а можно сразу поговорить с терпилой, который вернулся с работы, и быстро искупить вину.
  Щёлкнул замок. Лязгнул крюк.
  'Запирается, - подумал опер Панов. - Теперь боится'.
  Дверь приоткрылась на длину цепочки. Молодой человек с большим газетным свёртком подмышкой и портфелем в другой руке видом своим вызывал доверие. Дверь тут же закрылась, зазвенела цепь, и отворилась теперь уже полностью.
  - Прошу вас.
  Вася шагнул через порог на кухню.
  - Оперуполномоченный Панов, - представился он. - А вы?
  - Зимушкин, - мужчина был в брюках, голубой рубашке и галстуке, видимо, сам недавно пришёл.
  - Пётр...
  - Петрович.
  - Вы подавали вчера заявление об уличном ограблении.
  - Да, - закивал мужчина. - Пальто сняли, отняли часы, перчатки и портмоне.
  'Перчатки мы в кармане нашли', - подумал Вася, но уточнять не стал.
  - Вот ваше пальто, - сказал он.
  Не веря своим глазам, мужчина взял протянутый свёрток, положил на кухонный стол, дёрнул за хвостик бечёвочку, которую Вася только что аккуратно завязал бантиком, и обнаружил знакомый светлый клетчатый бок.
  - Спасибо, - теперь он был уверен, что к нему пришла милиция, родная вещь была лучше всякого удостоверения личности. - Спасибо, - искренне повторил он.
  Состроив мужественное лицо, Вася кивнул, с чувством выполненного долга наблюдая, как потерпевший развернул и встряхнул возвращённую вещь.
  - По горячим следам, - отчеканил он, главным образом, чтобы не молчать.
  - А часы? - спросил мужчина. - Они забрали карманные часы и деньги.
  - Этого нет, - Вася категорично покачал головой. - Грабителей мы пока не нашли. Пальто на рынке по приметам опознали.
  - Найдёте?
  - Найдём, - с оптимизмом заверил Вася, ощущая себя грабителем, который сам и нашёл терпилу.
  Тем более, что сам и тыкал ему в спину револьвером.
  - Папа, кто там? - раздался из коридора девичий голос.
  - Товарищ из уголовного розыска. Пальто принёс.
  - Я должен взять у вас расписку за пальто, - сказал Вася. - И снять показания - как, где происходило преступление. Описание внешности преступников. Возможно, вы что-нибудь ещё вспомните к заявленному в отделении. Может быть, сможете потом опознать на очной ставке.
  - Проходите, займёмся писаниной в гостиной, - сразу оживился мужчина. - Маргарита, сделай чаю!
  - Виолетта!
  - Иди, Ариадна, ставь чайник, - Зимушкин перекинул пальто через руку и указал Панову на коридор. - Раздевайтесь вон там, тапочки берите.
  Он запер дверь и, пока Вася надевал на крюк суконную кацавейку и развязывал шнурки, повесил рядом своё шикарное пальто.
  Свет, падавший в коридор из комнаты, заслонила фигура, и опер Панов растерялся.
  К нему вышла девушка, каких он не встречал никогда. Золотистые кудрявые волосы, скуластая, как отец, и с карими, как у него, глазами, но маленьким ртом и с узким подбородком. Она была чуть ниже Васи, стройная и лёгкая в движениях.
  'Какая удивительная', - поразился он.
  - Добрый вечер, - сказала она.
  - Оперуполномоченный ленинградского уголовного розыска Василий Васильевич Панов, - не нашёлся больше ничего сказать Вася.
  - Виолетта, - она протянула ручку.
  Вася взял её в ладонь и понял только, что она очень маленькая и нежная.
  - Вот и познакомились, - с тёплой иронией высказал из-за спины Пётр Петрович.
  Вася неуклюже посторонился и смотрел, как стремительно и бесшумно девушка летит по коридору. Он заметил отеческую улыбку на лице потерпевшего, и осознание, что он вчера его грабил, а сегодня будет составлять протокол, придало уверенности. Панов снова, хоть и в меньшей степени, почувствовал себя сотрудником угро.
  - Проходите в столовую, - Зимушкин указал на застеклённую дверь в конце коридора, следуя за Васей, учтиво её отворил и щёлкнул выключателем.
  Кроме комнаты, из которой вышла Виолетта, Маргарита или Ариадна, Вася заметил ещё одну дверь, неплотно прикрытую, за которой была темнота.
  'Двое в трёхкомнатной квартире?!' - не поверил Вася.
  На кухне что-то позвякивало, да были слышны их шаги. Судя по звукам, квартира пустовала, верь-не-верь.
  Из-под пиджака высовывалась кобура с наганом, оттопыривая полу. Собираясь в гости, Вася её надел, чтобы выглядеть прилично. Без оружия в краю подгулявших с вечера работяг, возможных гопников с Лиговки и давешних ограбленных, опер не чувствовал себя в своей тарелке.
  Пиджачок был тесноват. Вася его расстегнул и уселся, стуча кобурой по стулу.
  Стол был накрыт белой скатертью. Вася не решился положить на неё портфель, а достал бумаги и приткнул его к ножке.
  - Может быть, сначала чаю? - робко предложил Зимушкин. - Или сначала покончим с формальностями?
  - Сначала дело, - до сего дня Панову и в голову не могло придти угощаться у потерпевших, но сейчас ему хотелось задержаться подольше, пусть даже ценой измены принципам.
  Вася достал химический карандаш. Для снятия первичных показаний сгодится.
  - Возьмите, если вам удобно, - Зимушкин протянул автоматическую ручку.
  У Васи таких отродясь не водилось.
  - Скатерть запачкаю, - стал оправдываться он. - Насчёт протокола не беспокойтесь. Ализариновый стержень, даже сухой, въедался в бумагу намертво. Его потом ничем не сотрёшь.
  Ему стало неловко отнекиваться, и он взял ручку, снял колпачок, заполнил шапку протокола.
  - Давайте приступать. Присаживайтесь. Ваши фамилия, имя и отчество.
  Пётр Петрович назвал, не удивляясь. Привык к бюрократии?
  - Год рождения?
  - Тысяча восемьсот девяносто первый.
  - Место рождения?
  - Санкт-Петербург.
  - Ваше происхождение?
  - Из рабочих и дворян, - усмехнулся Пётр Петрович. - Батюшка выслужил четырнадцатый чин, а я после гимназии пошёл было в кондитеры, с чем не заладилось... Но, так или иначе, заделался пищевиком.
  - Участвовали в войнах? - поинтересовался не для протокола Панов.
  - Нет, я в ссылке был, - просто сказал Зимушкин. - Числился неблагонадёжным.
  - Ваша партийная принадлежность?
  - Член ВКП(б) с тысяча девятьсот двадцать первого года.
  - Ваша занимаемая должность?
  - Директор Третьей государственной конфетно-шоколадной фабрики.
  'Ого, какого гуся мы с пацанами обули! - обалдел Вася. - Вот почему он живёт в отдельной квартире'.
  'И в пряничном доме', - догнала запоздалая мысль.
  Он продолжал расспрашивать Зимушкина об обстоятельствах ограбления, думая, что за директора ему могут и голову свинтить, если вскроется участие в налёте. Что надо замять дело и уговорить забрать заявление. А для этого лучше принести часы. Завтра найти Захара и выманить или выкупить их. Или со временем всё уляжется?
  Или он напрасно переживает?
  Вася ничего не придумал и решил, что утро вечера мудренее.
  Тем более, что Виолетта стала носить блюдца, чашки, ложки. Принесла заварочный чайник, накрытый ватной купчихой, сахарницу со щипцами и чайник с кипятком.
  Он быстро дописал протокол и двинул к Петру Петровичу.
  - Прочтите, - официальным тоном сказал он. - Если всё вас устроит, напишите внизу: 'С моих слов записано верно, замечаний и дополнений не имею' и распишитесь.
  Виолетта сидела за столом, положив локти на скатерть, и во все глаза смотрела на настоящего сотрудника уголовного розыска. А Вася смотрел на неё и думал, какая она необычная.
  Зимушкин прочёл и расписался. На васин почерк не сетовал, а было видно, что читает внимательно.
  - Готово дело, - Вася поставил на колени портфель (штаны не испачкаются, а скатерть запросто) и засунул в него бумаги.
  - Теперь давайте чай пить. Марго...
  - Папа!
  - Виолетта, поухаживай за гостем. Товарищ оказал нам добрую услугу. Василий... простите?
  - Просто Василий, - улыбнулся опер Панов, чтобы показать окончание процедурной части и расположить к себе Зимушкина. - Сейчас я уже не на службе.
  'Директор фабрики', - думал он.
  Девушка налила чаю, сняла крышку с сахарницы.
  - Конфет у нас нет? - спросил Пётр Петрович.
  - Нет, - сказала Виолетта, но всё же подошла к буфету, стала открывать дверцы и заглядывать. - О, печенье есть.
  Она достала круглую жестяную коробку и сняла крышку. Жестянка оказалась до половины полна сахарным печеньем.
  - Простите, - сказала девушка. - Мы сладкого не держим. Не едим.
  'Зажрались', - подумал Вася. Что-то такое о работниках кондитерских предприятий он слышал.
  - Вы давно в уголовном розыске работаете?
  - Второй год. После армии по комсомольской линии призвали.
  - И как у нас? В смысле, с обстановкой в Ленинграде... - Зимушкин замялся и переключился: - Ловите преступников?
  - Найдём, Пётр Петрович, найдём! - энергично заверил Панов.
  Он отхлебнул горячего чая и обжёгся. Спрашивать у директора фабрики было нечего. Приходилось ждать его вопросов, и они не замедлили явиться.
  - Много бандитов задерживаете?
  - Постоянно кого-нибудь ловим. Иногда вся дежурка набита, особенно, если по малинам облава. Большинство отпускаем, конечно. Опросим и отпустим, зачем они нам, если перед законом чисты, а просто рядом оказались, но крупная рыба от нас не уйдёт.
  Вася, который крайний раз поел жидкого супчика в служебной столовой в середине дня, уминал печенье и думал, какое оно вкусное.
  - В вас стреляли?
  - Стреляли, - многозначительно кивнул Вася, и притом не соврал. - Но обычно ножом тыкали. Шпалер ещё поди найди, а нож всегда под рукой. Вот у вас на кухне сколько ножей?
  - Много, - кивнул Зимушкин и улыбнулся дочери. - Даже в буфете хватает.
  - Как и везде. Вы думаете, чем людей режут? Финки есть, конечно, у жиганов, но большинство преступлений с использованием колюще-режущих предметов производится хозяйственными и кухонными ножами. В основном, кухонными.
  - Правда? - удивилась Виолетта.
  - Правда, - с удовольствием глядя ей в глаза, заверил Вася. - Они всегда под рукой.
  - А тебя?
  Вася задрал рукав и показал на запястье косой белый шрам.
  - Ух, ты, - сказал Пётр Петрович.
  - Янис Кочегар, гастролёр, жуткий бандит был. Приехал к нам в Ленинград, а мы его по наводке повязали.
  - Как вы его?
  - Нож выбил, надел наручники, - Вася опустил, что проделал всё это после того, как Эрих Берг приложил Кочегара рукояткой маузера по башке, и тот повалился на пол.
  - Не женаты? - спросил Пётр Петрович.
  - Ещё не успел.
  Вася скользнул глазами по его рукам. Обручального кольца на пальце Зимушкина не было. 'А так бы мы сняли', - подумал Вася.
  Спросить Петра Петровича о жене он поостерёгся. Почему-то и так было ясно.
  - Ты смелый, - сказала Виолетта.
  Возникла неловкая пауза. 'О чём говорить?' - подумал Вася.
  Он не отрывал от Виолетты глаз.
  - Простите, - сказал гостю Пётр Петрович. - Я оставлю вас ненадолго.
  Он быстро поднялся, и шаги его затихли в коридоре.
  'В уборную', - обрадовался Вася и воспользовался моментом.
  - Как тебя по-настоящему зовут? - без отца разговаривать с девушкой было куда проще.
  - Маргарита, - она сразу же нахмурилась и предупредила: - Только не вздумай меня звать Марго. Знаешь, как надоело?
  - А почему...
  - Да, - тряхнула она головой. - Как королеву Марго. Папа с мамой были без ума от Дюма и, когда принесли меня в ЗАГС записывать, ничего лучше не придумали. Они сговорились!
  - А ты...
  - Мне это имя не подходит. Сам же видишь.
  И тут Вася увидел, что это имя ей не подходит.
  - А...
  - Ещё в детстве я придумала, что я - Ариадна. Это было моё имя.
  - Но...
  - А сейчас я вылитая Виолетта, - она вздёрнула подбородок и отвернула голову на вытянутой шее, тут же повернула в другую сторону, золотое облако взлетело от плеча до плеча. - Виолетта, правда?
  - Действительно, - признал Вася очевидную истину. - Очень похожа. У тебя тонкий вкус.
  'Нападай', - сказал ему в голове опер Чирков.
  - Ты где учишься, в музыкальном техникуме? - немедленно и без перехода спросил Вася.
  - Нет. В Крупской.
  - Где? - Вася больше смотрел на неё, чем слушал.
  - В Коммунистическом политико-просветительном институте имени Крупской, - развернула непонятливому молодому человеку Виолетта.
  - На каком курсе? - не преминул спросить про возраст опер.
  - На втором. На факультете искусств.
  - Это который на набережной Девятого Января? - сообразил Панов.
  - Напротив Летнего сада.
  - Так это же рядом с нами! - Вася не верил, что подвалит такое счастье. - Мы на площади Урицкого сидим, в здании штаба. Я тебя могу с работы встречать.
  - Правда? - то ли в шутку, то ли всерьёз спросила Виолетта.
  - Давай завтра встретимся?
  - Давай.
  - Где?
  - Встречай меня у входа в институт.
  Они успели обо всём договориться, предвкушая, как завтра смогут наговориться, пока будут гулять по набережной и потом идти домой.
  Пётр Петрович не торопился покинуть ретирадное место. Директор обладал административной мудростью.
  Когда он вернулся, Вася стал собираться. Все дела на сегодня были действительно сделаны.
  - Спасибо, что зашли, - искренне благодарил Зимушкин, крепко пожимая руку.
  - Мы их найдём и осудим, - заверил Вася и подстраховался: - Не обещаю, что вернём всё остальное. Возможно, преступники эти вещи продали. Они потом в местах лишения свободы отработают, и государство вам компенсирует стоимость украденного.
  - Да ерунда, - к величайшему облегчению, отмахнулся Пётр Петрович. - Просто спасибо за участие.
  На прощание Вася с удовольствием пожал ручку девушке.
  - До завтра, - не стесняясь отца, сказал он.
  - У входа, - напомнила Виолетта.
  И всё же Вася уверился, что она - королева Марго. Даже в старости он называл её так.
  
  
  19. Амур
  
  - Вернул терпиле пальто? - спросил на утреннем совещании опер Чирков.
  - Разумеется, - Вася с важностью положил на стол портфель, расстегнул, достал бумаги и подал их начальнику Первой бригады. - Вот расписка в получении, а вот показания потерпевшего.
  - Он тебя не опознал? - заинтересовался Чирков.
  - Не сумел, - скорбно вздохнул опер Панов. - Зрением слаб.
  - Вася сзади заходил, - внушительно пояснил Эрих Берг. - Я видел.
  - Ловкач, - только и сказали сотрудники.
  - Продолжай поиск мастерской, - велел ему Колодей. - У тебя какие адреса сегодня?
  - Сегодня обхожу центр, - Вася сделал выписку артелей из справочной книги 'Весь Ленинград 1932' и расположил их по районам. Когда имелось из чего выбирать, можно было не удаляться от политико-просветительного института и успеть к концу занятий.
  Раздав задания подчинённым, Колодей отпустил их и остался наедине с бумагами. Во вчерашнем рапорте Панов сообщил немало ценных сведений, почерпнутых из болтовни с гопниками. И хотя эту информацию можно было отнести не к доказательной, а к ориентирующей, она представляла интерес для последующей разработки. Он снял трубку и соединился со старшим участковым, окучивающим Большую Охту.
  
  ***
  Опер Панов закончил день в артели 'Каботаж' на Суровской линии Гостиного двора. Там мастерили столовые приборы - ножи, ложки, вилки и прочую всячину. Для снаряжения стрелянных гильз мастерская годилась лучше прочих. Вася взял её на заметку.
  Заправлял в 'Каботаже' товарищ Ленинсон, которого не оказалось на месте. Вася перекинулся парой слов с работниками, отнёсшимися к нему без интереса, и задумал вернуться, обмозговав подходы к сомнительным подвальным металлистам. Близость Управления ленинградского уголовного розыска придавала сил.
  'Недалеко вести', - думал Панов.
  Из мрачного цеха он не побежал, а прямо-таки полетел к институту, будто на его высоких ботинках с толстой кожаной подмёткой выросли крылышки, как у Персея. То были крылья любви.
  Дом, построенный скромными усилиями архитектора Кваренги и допиленный Росси, занимал полквартала. Колодей для простоты называл его по старинке домом Салтыкова. Вася не знал, кто таков был этот Салтыков, вельможа или купчина, но пролетарским классовым чутьём угадывал, что зверская помещица Салтычиха могла тут гостить. Теперь, когда на место старухи Салычихи пришла Надежда Константиновна Крупская, прежние чары должны были развеяться. Потоптавшись у входа, Вася признал, что место хорошее. Да разве в плохом могла бы учиться такая чудесная девушка как королева Марго?
  Место и впрямь была удобное. Пока Вася шёл от Гостиного двора, он свежим глазом оценил диспозицию, которую вроде бы знал с детства. По левую руку тянулась Лебяжья канавка и за ней - Летний сад. По правую лежала площадь жертв Революции. Гуляй - не хочу!
  Занятия кончились. Стали выходить студенты. Виолетты среди них не было.
  'А вдруг она убежала?' - беспокоился Вася.
  Ломая спички от волнения, он закурил папироску и стал оценивать корпуса. Четырёхэтажный фасад Кваренги и длинный трёхэтажный корпус более поздней постройки создавали в голове сотрудника уголовного розыска почти неразрешимую задачу по поиску студентки.
  'Чтобы все комнаты обшарить, надо роту красноармейцев завести в здание - по взводу на этаж, а там ещё чердак и подвалы', - Вася ходил и оглядывал, он не хотел торчать как Александрийский столп. Привычка опера быть незаметным сейчас особенно обуяла его.
  Он оказался возле дверей института, когда на улицу выпорхнула стайка девушек, и Виолетта - прямо навстречу ему.
  'Удача опера!' - Вася лихим щелчком отбросил папиросу.
  - Привет! - сказал он.
  Девушки с любопытством уставились на него, а Виолетта подпорхнула и чмокнула в щёчку.
  Она тут же развернулась, единым стремительным движением взяв под ручку, и звонко представила подругам:
  - Знакомьтесь, это - Василий.
  Студентки зашептались, вперёд вышла серьёзная девушка ростом за метр восемьдесят, протянула руку и звучным голосом сказала:
  - Валентина Телятникова.
  - Василий Панов, - степенно ответил Вася и пожал её большую, как у мужика, ладонь.
  Они направились по привычному пути вдоль Лебяжьей канавки. Вася с Виолеттой и Валентиной впереди, другие три девушки позади.
  - Вы где работаете? - спросила Валентина.
  - В уголовном розыске.
  - Он вчера папе пальто вернул, я рассказывала, - вставила Виолетта.
  Длинное чёрное пальто придавало Валентине Телятниковой вид ожившего монумента доисторической эпохи.
  - Дайте закурить, - попросила она.
  Вася достал пачку 'Невы', ногтём выбил из дырки мундштук, протянул Телятниковой. Потом вытряхнул себе в рот, сунул в карман пачку, достал коробок.
  - А мне? - обиделась королева Марго.
  - Ты же не куришь? - резонно предположил Вася.
  - Обычно нет, но сегодня да.
  Вася угостил её папироской, и они пошли в ряд, все трое весело дымя.
  Начались расспросы про бандитов и розыск, причём, спрашивала Телятникова. Вася врал напропалую, рассчитывая, что Виолетта поймёт. По ходу он заметил, что Валентина ловко сплёвывает не под ноги, а в канаву. Сразу видно - девушка порядочная. Руку она демонстративно засунула в карман пальто, скользнув по васиному рукаву, словно тоже хотела взять его под локоток, но удержалась.
  Девушки за их спиной отчаливали одна за другой, прощаясь на ходу.
  - Мне пора, - сказала Валентина на углу проспекта 25 Октября и улицы Третьего Июля, по которой они шли. - Тут мой трамвай.
  - До завтра, - сдержанно попрощалась королева Марго.
  - Встретимся ещё, - дружески кивнул опер Панов.
  - До встречи, - тепло промолвила Телятникова и свернула на проспект, а Виолетта потянула Васю на другую сторону и к скверу на площади Писателя Островского.
  - Избавиться от Валентины тяжело, но можно, - со знанием предмета сказала она.
  - Обстоятельная девушка, - согласился Вася.
  - Заметил, как она тебя расспрашивала?
  - И...
  - Теперь все будут знать. Валентина у нас комсорг и староста группы.
  'Вот не сомневался', - подумал Вася.
  - А ты здорово ей лапши на уши навешал, - засмеялась она. - Мне врать не будешь?
  - Тебе - нет.
  Они зашли в Катькин садик. Оперуполномоченный Панов знал, что здесь встречаются тайком мужеложцы Ленинграда, чтобы познакомиться, договориться и пойти заняться своим грязным делом. Острый глаз оперативника сразу выхватывал из среды прогуливающихся граждан своеобразных.
  У памятника Екатерине Второй, оторванный кусок бронзы которого Вася год назад отыскал у горячего почитателя садика и возвратил реставраторам, слонялись самые разные мужчины. Не все выглядели бухгалтерами с коротко подстриженными усиками и в круглых очёчках, были и хмурые металлисты. Когда Вася приблизился, граждане стали перешёптываться и торопливо расходиться.
  - Что это они? - заинтересовалась Виолетта.
  - Тебя испугались.
  - А говорил - врать не будешь.
  - Меня испугались, - тут же ответил Вася.
  - Воришки?
  - Они по другой теме. А ты не знаешь, кто здесь гуляет?
  Маргарита покрепче взяла его под руку и теснее прижалась к нему.
  - Думала, продают что-нибудь. Марки там... - оглядела разбежавшихся порядком завсегдатаев. - Я здесь часто хожу, но меня они не боятся.
  - Девушки их не интересуют... - начал было Вася, но Виолетта сразу всё поняла.
  - А я думала, они в театральном училище все такие.
  - В театральном - театральные, а здесь представители других профессий. Надо же им где-то встречаться.
  - Если бы не ты, так и не узнала бы никогда.
  'Объяснить некому? - задумался Вася. - У тебя парень-то из института есть?'
  - А... - решился спросить он.
  - Да ну их, они все какие-то малохольные, вроде этих, - высоко своих однокурсников королева Марго не ценила.
  - Тебя бы к нам в бригаду, - чистосердечно признался Вася. - Всех жиганов расколола бы.
  Виолетта звонко рассмеялась, высоко запрокинув голову. Вася поразился, какая она красивая, и понял, что пропал.
  На тёмной лестнице долго целовались. Расставаться не хотелось.
  - Зайдёшь? - спросила Виолетта. - У нас сегодня Настасья хозяйничает.
  - Кто?
  - Домработница.
  - Да ну, неудобно.
  - Давай завтра пораньше встретимся. Я две пары прогуляю. Папы долго не будет.
  'Да здравствует обход артелей!' - с ликованием подумал Вася.
  
  
  20. Сменщик
  
  Первые три дня было страшно. Через пару недель, потолкавшись на катране, Зелёный успокоился. Дошли слухи, что в лесу убили Тихомирова и других инженеров. Кто? За что? Чёрт знает. Про кладовщика со старухой вовсе не было слышно. Они мелькнули и сгинули, будто не жили вовсе.
  - Легавые не пронюхали, - постановил Лабуткин, когда друг поделился с ним последними сведениями. - Если по горячим следам на нас не вышли, значит, и не найдут.
  Он и сам перестал бояться всякого шороха во дворе. Лабуткин исправно ходил на работу, не прогуливая и не опаздывая. А после разговора с Зелёным достал из сарая ботинки Костромского, начистил их гуталином и отправился на Охтинский химический комбинат. Он больше не находил на дороге монеток.
  Сменщик Лабуткина был лет на пять постарше, такой же легкотрудник. На правой руке у него четыре пальца были заровнены пеньками возле ладони - до теплотрассы работал в металлическом цеху на гильотине. Звали сменщика Портнов.
  Это был отчаявшийся малый, плюнувший на себя и опускающийся. Но сегодня Лабуткин застал его небритым, нечёсаным и мятым, будто не уходил никуда, спал и пил на работе.
  Нелюдимый обычно, Портнов задержался посидеть. На химическом комбинате ему нравилось больше.
  В кондейке было уютно. Тускло светила сороковаттная лампочка. Слоями плавал голубой табачный дым. На старом канцелярском столе лежали журналы учёта и огрызки карандашей, стояла побуревшая от чая железная кружка и банка для окурков. Табурет и топчан у стены дополняли котельный интерьер. В углу возле розетки притаилась самодельная электроплитка - в бетонном полу выдолблены извивы, в них уложена нихромовая спираль. Чего-чего, а тепла и тока в котельной химкомбината имелось в достатке. Не было только тараканов. Жрать им тут было нечего.
  На стене висела коробка пожарной тревоги. Напротив белый шкафчик с красным крестом. В нём хранился бинт, жгут и банка йода, а изнутри на дверке - зеркальце! В дальнем углу стояла швабра и ведро с тряпкой.
  Портнов сидел на топчане, свесив голову. Курил, стряхивал пепел и плевал на пол.
  - Останешься ночевать? - спросил Лабуткин.
  - Посижу, - не сразу ответил Портнов. - Не буду тебе мешать.
  Когда Лабуткин вернулся с обхода, он всё сидел, только теперь между ног стояла банка, в которой белел засыпанный пеплом комок папиросной пачки.
  - Куревом не богат? - угрюмо спросил Портнов.
  - Угощайся.
  На работу Лабуткин предусмотрительно брал папиросы 'Братишка', чтобы не сверкать достатком. Дома они с Машей курили только самого высшего сорта - 'Казбек' и 'Сафо'.
  Сменщик ухватил пачку искалеченной правой рукой, прижав большим пальцем к ладони. Ногтями левой выцарапал мундштук.
  Лабуткин ему позавидовал.
  Чиркнул зажигалкой, протянул. Закурил сам. Опустился на табуретку. Сидели, дымили.
  В компании такого же как он легкотрудника, в тёплом смраде комнатки обходчиков Лабуткин чувствовал себя в шубу облачённым. Здесь, под землёй, возникала иллюзия защищённости от невзгод, которые остались на поверхности, во внешнем мире. И хотя они никуда не девались, а поджидали там - пока не вылезешь к ним, не накинутся.
  - Жена у меня была, - заговорил неожиданно Портнов.
  Лабуткин выпрямился на табуретке, опёрся спиной о край стола. Прежде сменщик о себе не рассказывал. Обменялись при знакомстве печальными историями, как здесь оказались, да и только. А тут у Портнова случился пробой на откровение.
  - Год минул, а всё поверить не могу, - продолжил он глухим голосом. - Сам себя рубанул, получается. Руку не отдёрнул вовремя. Всё ведь понимал, видел, а стоял как заснул. Это от однообразности получается. Заготовку сунул, руку убрал, нож опустил, деталь вынул. Сунул-вынул, сунул-вынул, сунул-руку не убрал. Не у меня одного в цеху пакши поровненные. Но у тех они что-то держат, а я под корень оттяпал. Даже метлу не прихватить, а то бы я уборщиком больше получал.
  - Долго в больнице лежал? - с пониманием поинтересовался Лабуткин, чтобы сочувствие проявить и разговор поддержать; молчать, когда речь зашла о наболевшем, не хотелось.
  - Месяц. Потом на амбулаторное выписали. Я обрадовался, думал, с женой веселей. Ага, наивный. Кому я такой нужен? У меня брат жену увёл. Представляешь - брат!
  - Младший? - спросил Лабуткин.
  - Старший. Он-то сам разошедши, у мамки живёт, а я у тёщи. Он раньше к Любке приглядывался, да знал, что я рожу расколочу. За мной не заржавеет. Я отца бил. А теперь что я ему одной левой?
  Портнов дожёг табак, вопросительно посмотрел. Лабуткин протянул пачку. Сменщик прикурил от тлеющего бычка, бросил окурок в банку, сплюнул туда же и попал - аж зашипело. Продолжил с горечью.
  - Я пока лечился, вроде было ничего. Навещали. Мать, Любка, тёща. Брат, сука, не приходил, но я и не удивлялся, мужики больниц не жалуют. Не заметил ничего, люди как люди. А они сговорились меня не расстраивать, чтобы раньше времени не сбежал. Да и самим, тварям, определиться надо было. То, сё, сладится-не сладится. Возвращаюсь я домой, а тёща ставит перед фактом, что Любка к Петьке ушла и живёт с ним открыто, все соседи знают. Я аж присел на койку. Думал, упаду. Потом выслушал как оно есть, тёща у меня хорошая. Встал, пошёл в осиное гнездо. А Петька только с работы. Любку как увидел, что ж ты, сука, говорю. Петька меня со двора. Я на него кинулся. Начали драться. Да что я с одним кулаком... Он меня три раза с ног сбивал. Я поднимался, он опять. Лежи, говорит, а я встаю. Наконец, надоело ему. Повалил, сапогом на здоровую руку наступил и спрашивает - хочешь, пальцы отрежу? Будешь с одними большими, как клешнями, всё делать. Я говорю, хватит. Он - отдашь тогда жену? Я его больной рукой по ноге зачал бить, но не сбил. Он рассвирепел, ножик раскрыл, собрался мне пальцы резать. В последний раз спрашиваю, рычит, отдашь жену или нет? Я понял - отрежет, он с катушек слетел, я его таким знаю. Забирай, говорю.
  - Отдал? - спросил Лабуткин.
  - Отдал жену.
  - И как вы теперь?
  - Любка с ним живёт, у мамки моей.
  - А... развод?
  - Никто не хочет. Я не хочу, она, Петька. Я думал, надоест ему, и тогда дура Любка ко мне вернётся. А теперь всё равно.
  - Вернётся - примешь?
  - Не знаю даже, как она вернётся-то теперь. Как она с матерью своей будет под одной крышей.
  Лабуткин затаил дыхание и настороженно посмотрел на него.
  Портнов сначала нехотя, а потом успокоено покивал.
  - Когда я после драки приполз, тёща меня выходила, приютила. Так и живу с тёщей. А Любка пусть плачет.
  - Ну дела.
  - Никто не знает, ты первый знаешь. Чую, догадаются всё равно. Тогда сразу в петлю, деваться некуда.
  - А жена?
  - Пусть плачет, дура.
  Портнов удовлетворённо замолчал.
  - Ситуация, - сказал Лабуткин.
  - Такая вышла жизнь, - сказал Портнов и встал. - Пойду я. К тёще. Прощай.
  И он убрёл в ночь.
  В эту смену Лабуткин почти не присаживался. Ноги сами носили его по тоннелям. Он аккуратно записывал показания манометров, словно ничего важнее для него на свете не было. Он цеплялся за это занятие, как за якорь, боясь сорваться в бурное море невзгод.
  Лабуткин не заботился о печальной судьбе Портнова. По натуре своей, думал он только о себе.
  Сердце перерабатывало накопленные тягости, как мотор сжигает горючее, обращая в шаги.
  Он тупо бродил. Ботинки, снятые с трупа кладовщика, шаркали по бетону, постепенно принашиваясь к ногам убийцы. И звук его шагов становился всё более уверенным.
  Лабуткин воображал, каково это - отдать жену по настойчивой просьбе другому. Что бы он сам делал при угрозе лишиться оставшихся пальцев. И каково бедовать, когда некому помочь.
  И когда он поставил себя на место Портнова целиком и полностью, тогда понял, какой счастливой жизнью живёт.
  У него было много друзей, готовых поддержать деньгами и делом. У него есть любящая родня и свой дом с хозяйством. Надо заботиться о них в ответ, тогда всё будет хорошо и дальше. Держась друг за друга, они преодолеют все невзгоды. Может, и на 'Краснознаменце' что-нибудь изменится. Тогда он вернётся на должность пристрельщика и снова будет получать карточки категории 'А'.
  Например, начнётся война с Англией, когда всех здоровых мобилизуют, а оружия чинить и пристреливать надо будет много. О происках империалистов часто говорили на рабочих собраниях, и такая возможность зримо маячила у всех впереди. Но даже если войны не случится, держаться на плаву всё равно надо, сохраняя достойный приличной рабочей семьи уровень жизни и здорового питания. А для этого надо продолжать промысел. Наводку и сбыт Зелёный обеспечит. Ему же самому надобно делать дела, организуя подельников и, если понадобится, устраняя стукачей и свидетелей, чтобы не сломали то, что есть, за что, как понял сейчас Лабуткин, следовало держаться зубами.
  Лабуткин выходил по тоннелям эту веру.
  Он разом сбросил с плеч груз вины и опасений. С каждым шагом походка делалась всё легче и прочней.
  Ботинки убитого Костромского пришлись ему по ноге.
  
  ***
  Холодным солнечным утром Лабуткин шёл к семье. На дороге посверкивали кристаллики, под ногами хрустел ледок. Трава и заборы белели. Изо рта вылетал парок.
  В чистый, свежий мир он вошёл обновлённым. Ночь смыла тяжесть и унесла страхи, как река уносит муть. Он был невероятно далёк от горя побеждённого сменщика.
  'Наган - это семь ударов кулаком и восьмой - рукояткой по крышке гроба', - Лабуткин начал насвистывать, чего за ним давно не водилось.
  Заметив во дворе Машу, он подмигнул ей и улыбнулся, а она ответила широкой улыбкой - как солнце засияло. Чудесное утро подействовало и на неё.
  Все проблемы можно решать через ствол.
  Семья и друзья превыше всего.
  Раз навсегда исчезли мысли не воровать.
  - Доброе утро! - заявил он, отворяя калитку.
  - Ну, ты даёшь, Лабуткин, - Маша переводила дыхание в сарае. - Хорошо, что мать не вылезла.
  - Наплевать. - Лабуткин кинул в рот папиросу и протянул жене пачку.
  С этого дня у Маши снова всё переменилось. Муж стал крепко спать и больше играть с Дениской. Бросил сутулиться и волочить ноги, словно его приподнимал и нёс незримый дирижабль.
  Деньги не кончались, и Маша прочно утвердилась в мысли, что и дальше будет хорошо, а счастье вечным.
  Даже мать перестала с подозрением смотреть на остатки спирта.
  Тут-то Зелёный и привёл Хейфеца.
  
  
  21. Хейфец
  
  Отец у Зелёного всю жизнь проработал расчётчиком в конторе завода 'Краснознаменец'. Он-то и научил сына играть в карты, чтобы лучше соображал. Он и стал давать наколки, зная в своём бухгалтерском кругу людей зажиточных. Для проникновения в квартиры нужен был опытный взломщик, и Зелёный его нашёл.
  Звали его Исаак Давидович Хейфец. Он работал в артели по изготовлению и ремонту замков и мог вскрыть любую дверь. Деньги для кустаря-картёжника не были лишними. Карты он любил до самозабвения и частенько проигрывал. Деньги Исаак Давидович тоже любил и был готов за них рискнуть. Натура его была энергичная и авантюрная.
  Зелёный привёл старого мастера в пивную у Финляндского вокзала. Это было отдельно стоящее здание, специально построенное возле железной дороги, чтобы в него могли стекаться деповские. Естественным образом оно преобразовалось в пристанище разного рода швали, кормящейся с рельсов, - мелких скупщиков краденого, шулеров, вокзальных воров и проституток.
  Оперативный состав транспортной милиции знал всех в лицо и заходил глянуть, кто с кем пьёт, кто с кем трёт, а потом незаметно подтянуть блатного стукача и выяснить тему разговора.
  Однако же контингент составлял малую часть захожей публики. Чаще встречались простые работяги, заскучавшие пассажиры, которым не нашлось места в вокзальном буфете или просто не сиделось в зале ожидания, окрестные фраера и случайные прохожие. Здесь даже не ощущались Кресты, хотя они были неподалёку. Аура железной дороги присвоила себе шалман и в нём совершенно не чувствовалось города.
  Место, по любому, нейтральное, в котором можно поговорить, разойтись и больше никогда не встретиться.
  Длинная кирпичная постройка была ярко освещена лампами, висящими на двутавровых балках под жестяной крышей. Вдоль стен тянулись стойки, по залу располагались высокие столы. Напротив входа занимал почётное место источник живительной влаги и холодной закуски в удивительно большом ассортименте. Наркомат путей сообщения для своих работников не жмотился. Тут можно было взять не только бутерброд черняги с килькой, но и белого хлеба с ветчиной по коммерческой, естественно, цене. Воры себе в этом не отказывали и временами даже пили коньяк.
  Здесь никогда не разбавляли пиво и оно никогда не заканчивалось. Здесь не было санитарных часов и обеденных перерывов, а закрывалось заведение к полуночи и открывалось в восемь утра, чтобы состоятельный путеец мог похмелиться перед сменой и отважно ринуться навстречу повседневному подвигу социалистического труда. Здесь из радиоточки в счастливые часы играла музыка. Был в этой пивной и алкоголик, шатающийся между столами на деревянной ноге, который на спор отгрызал край от стакана. На передних зубах у него были стальные фиксы, облегчающие дело. А за спиной буфетчиков благословляла пиршество гегемона большая картина маслом, написанная по заказу дирекции Финляндского вокзала - Ленин на броневике с зажатой в кулаке кепкой толкает речугу, а внизу греет уши толпа, работают щипачи и повсюду алеют флаги.
  В дальней части зала, плотно загороженной от входа спинами посетителей, собирались игровые. Тут можно было метнуть в буру или двадцать одно, что мало приветствовалось администрацией. Лохов здесь вообще не обували. Играли люди с людьми, да и то по маленькой. Зелёный этот шалман хорошо знал, и его тут знали. Знал и Хейфец.
  Это был сутуловатый, крепко сбитый старик с чёрными глазами, густыми бровями, щёткой чёрных усов и глубокими складками возле рта. Двигался он угловато, будто каркас из спичек двигал пальцами ребёнок. Казалось, он всю жизнь никуда не торопился, а стоял за верстаком и точил зажатые в тисках детали замков. Вероятно, так оно и было.
  Придвинули самый дальний стол и встали спиной к углу, чтобы видеть зал и тех, кто занял место поблизости. Рабочий день ещё не кончился, народу было негусто. Зелёный нарочно выбрал время и место. Он был по этой части знаток.
Оценка: 8.97*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"