|
|
1. Автопортрет
2. Война с миром
3. Система
4. Камни в ваш огород
Камень N1: Праздник Абсолютной Торговли.
Камень N2: Новая реклама.
Камень N3. Последние противники Херши-режима.
5. Мусорная корзина
6. Наступление
Занавес раскрылся и я вышел на сцену. Зрители поворчали и насторожились. Суфлер в будке начал что-то шептать. Не обращая на него внимания, я подошел вплотную к публике. Зал молчал. "Ну что, здравствуйте, сволочи", - тихо сказал я. Наступил величайший миг в моей жизни. Свершилось...
Я - на сцене. Вышел, прорвался. И теперь я выплесну вам в лицо все свои мысли, всю свою душу. Из игрушечного автомата за какие-нибудь два часа я расстреляю весь зал одной длинной беспощадной очередью. Я соберу свою энергию в единый плевок, и пусть он размажется по вашему лицу. Я знаю, это - к лучшему.
Улыбайтесь! Ругайте! Пинайте! Топчите! Свистите! Мне уже все равно. Мое представление, дав прощальный гудок, мчится вперед. Дорогу!
1. АВТОПОРТРЕТ
Хотелось бы представиться четко и ясно. Выстроить стройную логическую конструкцию. Последовательно раскрыть основные черты. Залить бумагу непрерывным потоком длинных и складных предложений. Не получается. Образы накладываются один на другой, сталкиваются. Перемешиваются и растекаются. Из них не выбраться. Связи, как правило, отсутствуют. Вряд ли это можно назвать портретом. Всему виной мое меняющееся настроение. Ведь я пишу душой. Я выливаю наружу странный компот, который в данную секунду царит в моей голове. А там нет последовательности. Так что под аккомпанемент настроения я и начну. Я люблю этот мир своей беспощадной ненавистью. Я не создан для логики.
Но все-таки хочется верить, что в этом бессвязном потоке останется главное: удар в челюсть, который так хотелось нанести.
***
От других людей я отличаюсь болезненным цветом лица, синяками под глазами и некой отрешенностью. Меня нетрудно узнать, я выделяюсь. Другие довольные, сытые, улыбаются. Я же угрюмый, злой и необщительный. В каждом первом я вижу врага, в каждом последнем - ничтожество. И ничего, живу, не умер еще. А долго ли протяну, время покажет. Все как-то пообтерлись, приспособились к жизни. Ходят, разговаривают, смеются. А я не привык, да и не хочу. Меня тошнит от этой фальши, маскарадной реальности! От обмана чудовищного. Мы не должны так жить. Это же - прозябание.
Так что я недоволен! Я проклинаю весь мир, этот чертов порядок. Тем и держусь. Так честнее.
***
Когда-то я сидел в концентрационном лагере. Там было ужасно. Но каждый день и каждую ночь, проведенные там, я мечтал о свободе. Наш лагерь находился в черте города, и я часто слышал посторонние звуки, доносившиеся из-за тюремных стен: крики ребятишек, сигналки машин, уличные репродукторы. Я жадно ловил эти далекие отблески свободы, которая внешне была совсем рядом. Я знал, что когда-нибудь выйду, и вот тогда начнется настоящая жизнь.
В один прекрасный день лагеря не стало. К власти пришли новые люди. Бараки снесли. Я очутился на воле. Мир за воротами тюрьмы оказался серым и вонючим. Аморфная повседневность царила везде. Висела в воздухе, проникала в души. Пустые глазницы реальности отражали всеобщее спокойствие, инертность и безнадежность. Долгожданная свобода обернулась блефом, ярко разукрашенным пустым воздушным шариком.
Теперь я хожу по некогда любимому городу, пересекаю улицы, знакомые с детства. Смотрю на празднично одетых людей. Боже мой! Мне кажется, что все они в лагерной форме. Мелькают номера на рукавах, тускло отсвечивают бритые затылки. Звенят наручники. Запах Зоны стелется по улицам. Меня окружают ряды колючей проволоки. Вместо людских улыбок я вижу грязные тюремные стены. И у каждого в глазах только один вопрос: "Ну, когда же дадут еще баланды"? Я оглядываюсь по сторонам: все в полосатых костюмах. Маленькие дети, дряхлые старики, подтянутые юноши. Но никто не обращает на это никакого внимания. Чудовищное открытие приходит в голову. Они же все сдались! С облегчением залезли в тесные сырые камеры. Сами захлопнули дверь, ключи отбросили. И сидят теперь покорные; молчат, прикрываясь как щитом, дешевой картинкой показной свободы. Ну что ж, сидите, смотрите в землю. По праздникам ходите гуськом по тесному тюремному дворику. И, главное, не волнуйтесь: баланды на всех хватит.
Я никогда не был в концлагере. Там, наверное, действительно, страшно. Но добровольные заключенные гораздо страшней. Я говорю правду! Заройся лицом в подушку, презрительно посмейся в ответ. Улизни, спрячься. Все равно моя свинцовая правда дойдет и до тебя. Ты - заключенный! Посмотри на решетку вокруг, на толстые стальные прутья. Тебе нравится? Если да-то умри, скорчись и подохни! Если нет - готовься к побегу. В нас еще много сил, я знаю. К побегу, скотина! Ты слышишь, беги!
***
В повседневной суете, в набитом народом метро, среди пустых разговоров. Посмотрите... Вот он я. Снова, как обычно, иду навстречу потоку. В грязном пуховике, небритый, с горящими глазами. Мне наплевать, как я выгляжу. Мне совершенно безразлично, что обо мне подумают. В груди горит лишь одно желание. Идти против общего движения.
Я ничтожен в этой жизни. Многие скажут, что я - неудачник. У меня нет ни денег, ни девушки. Я избегаю шумного общества. Можете поставить на мне крест. Я лишь улыбнусь в ответ. Я - счастлив! Многих это слово подстегнет, как удар хлыста. Они завизжат, вцепятся в бумагу. Презрительно скривившись, выдавят: "Он врет"! Но я не буду обращать внимания. Я - светел, необычайно велик. Мне есть, за что себя ценить. Среди моря грязи и серости я умею быть счастливым.
Надо только крепко сжать зубы, посмотреть вокруг ненавидящим взглядом. И увидеть, что мир желает лишь одного: чтобы ты был тупым и пришибленным, дружно шагал с коллективом в ногу, либо страдал от вселенской тоски, ни на что больше не способный, безвольный. В любом случае, при любом раскладе - был несчастным. При одной только мысли об этом меня колотит. Вы хотите, чтоб я принял вашу сторону? Я всегда буду против!
Поэтому, всем назло, я счастлив. Счастье переполняет меня и я, подобно воздушному шарику, парю под облаками. Я смеюсь диким сумасшедшим хохотом, делаю в небе отчаянные пируэты, стреляю из пулемета в запредельность...
Ну что, все-таки не веришь, дружок, в мое счастье? Так стукнись об стену головой! Тогда, быть может, поумнеешь. Все остальные - давай за мной. Обгоняйте меня, вперед бегите. Счастье находится внутри каждого. Я думаю, преступно об этом не знать.
Счастье - не блаженное состояние; глупое созерцание окружающих предметов; довольное блеяние растроганного барашка, мирно пасущегося на лугу. Счастье - это возможность двигаться наперекор потоку, в другую сторону. И счастье вдвойне - действительно это делать!
***
Сегодня у меня - праздничное настроение. Ибо я - птица, луч света, плеск волны. Ибо радость зажглась во мне крошечной свечкой и осветила этот тусклый и сумрачный мир. Все вокруг приободрилось, помолодело. Заключенные вышли на свободу. Всех рабочих отправили в бессрочный отпуск. Дети разорвали учебники и с отчаянными криками бросились вон из душных классов. Подальше! Ради бога, подальше от этих серых зданий, именуемых школами! Многие напились, но как-то весело. Только пели песни, да громко смеялись. Без мордобития. Свет залил землю, тепло согрело кровь, последняя ударила в башку.
- Вот это озарение!
- Вот это просветление!
- А я - то живой!
- И я, представляешь, тоже!
Все выскочили из квартир, побежали обниматься. Все довольны. Наемный убийца навел прицел на мишень. Через секунду жертва будет мертвой. Мое настроение весело залезло в дуло. Грянул выстрел. Винтовку разорвало на части. Киллер с горя выпил пол-литра и попал, как все остальные, в сказочный мир. Атмосфера всеобщей доброжелательности наполнила город. На улицах все уже здоровались за руку. Собаки перестали гоняться за кошками. Наступила эпоха благосклонности и миролюбия.
P.S. И не ждите, что это все разрушится. Не будет ни войны, ни катастроф. Жизнь потечет веселая, светлая. И отныне ей не будет конца. Вот только праздничное настроение... Я, как негромкий плеск волны... Боюсь, что это ненадолго. Нечто требует, чтобы я шел дальше. Оно зовет, тянет за рукав, и я, невольно подчиняясь, оставляю позади светлые картинки. И этот новый шаг, который не сулит ничего, кроме безысходности и отчаяния, грусти и разочарований, мое тело совершает так легко и свободно, что я даже и не знаю, что еще сказать.
***
Грозно кричать: "Я всех сильней", и трусливо переходить на другую сторону улицы, едва завидев шпану или компанию пьяных. Утверждать, что все преодолеешь, и испытывать леденящий страх, когда надо решиться на малозначительный поступок. Трястись от волнения при мысли о посещении зубного врача и всерьез желать дать бой окружающему миру. Всем телом вжиматься в рабочий стол при виде начальника, считая при этом, что в твоей душе - океан внутренней энергии. Скромно плестись по улице с поджатым хвостом, представляя себя сильным, отважным и мужественным. Все это понять и взглянуть в зеркало.
Да, это я. Еще один я. У меня хватает сил говорить самому себе правду. И эта двойственность почему-то не прижимает меня к земле. Наоборот, с каждым днем я становлюсь все крепче. И мне не хочется придумывать никаких объяснений. Просто так происходит.
Но не берите, пожалуйста, меня в пример. Моя позиция - отнюдь не самая лучшая. Можно поступать гораздо более достойно, что вам и предлагаю. Пусть каждый идет по жизни своим путем. А я, хоть и боюсь поздно ночью возвращаться домой, чувствую себя отважным бойцом, который держит оборону на одной из самых опасных баррикад в городе.
***
Каждый день в полседьмого - звонок будильника. Вырывает из постели, бросает в новые сутки. И поехала-полетела жизнь-круговорот, завертелось безостановочное колесо. Я, который снаружи, это - ничто. Манекен. Робот, говорящий на банальные темы. Заученные фразы, отработанный кивок головой. Деланный страх, показное равнодушие. Окликни меня! Ты получишь в ответ спокойный, безучастный взгляд. Мои глаза закрыты плотными темными занавесками. Дерни меня за рукав. Ноль внимания. Я - внешний лишен каких бы то ни было эмоций.
Все, что у меня есть, внутри. Эта сила заставляет меня дышать, двигаться, совершать отчаянные попытки создать нечто свое на фоне всеобщей пресыщенности и самодовольства, поголовной импотенции. Нечто, как сердце, как постоянно действующий вулкан или веселый несмолкающий барабан наполняет мое тело толчками. Ежесекундно я сотрясаюсь от них. И иду по жизни в этом ритме. Меня бьет, колотит, опьяняет. Мне не остановиться. Неиссякаемый водопад эмоций обрушивается сверху, раскрашенный яркими цветными красками. Время от времени я исполняю невероятные танцы. К тому же постоянно пою. Под звуки сумасшедшего безостановочного тамтама моя душа живет. Я же снаружи выгляжу достаточно печально.
Внутренний мир мне дороже внешнего. Во внешнем я уже все потерял. Армия разбита по всем направлениям. Те, кто остался жив, спасаются паническим бегством. Холодная и суровая реальность отторгает меня, повсюду мне мерещится лед и серые каменные стены. Внешне я не вижу никаких рубежей, достойных преодоления. Внутренне: я только этим и занимаюсь. Мое состояние - не шизофрения. Это - единственно возможное положение вещей. Еще один щит, еще одно прикрытие. Новый метод выживания в этом тусклом мире.
И когда я кричу беззаботно и радостно: "Ура!", купаясь в веселом и светлом настроении, беспристрастный наблюдатель сможет лишь констатировать, что сегодня я, по обыкновению, мрачен.
***
Я - дойная корова непрерывного производства, вкалывающая во имя всеобщего процветания. Пополнив огромный коллектив трудящихся, по 40 часов в неделю пашу на человечество. Монотонная работа высасывает из меня самое лучшее, светлое и творческое. Взамен, в голове оседает все больше информации о скучных подробностях службы. Мое сознание постепенно тускнеет. Часы бесплодной работы ежедневно суммируются. Постепенно их становится все больше. Я в них медленно тону. Я умираю, распадаюсь на куски.
Мне нельзя так жить, но у меня нет другого выхода. Я ставлю защитные экраны против работы, возвожу непробиваемые стены, но меня все равно засасывает. Я попал в западню, пойман в сеть. Никто не слышит моих предсмертных стонов.
Но я не буду так жить! Кто-то наверху, кто-то в стороне, дай мне силы. Я должен вырваться из этого замкнутого круга. Лишь дайте мне шанс! Вы, неприступные вершины, холодные лица, навсегда уверенные в своей правоте. Все, о чем я прошу, это кусочек удачи, чтоб всплыть на поверхность. Захлебываясь, дрожа от холода, я схвачусь зубами за эту возможность. У меня есть силы взорвать этот мир изнутри! А если ничего не получиться, я умру. Ибо на карту поставлено слишком многое. Я исчезну, не оставив после себя даже тени.
Но плевать! Чтобы ни случилось, я - это я! Слезы в глазах, счастье в сердце. Меня не собьешь, со мной не справишься. Дайте мне шанс, и я переверну этот мир! Щепотку удачи и я встану на ноги! А если нет, если ничего не получится, то мы опять начнем все сначала.
2. ВОЙНА С МИРОМ.
Время боев на улицах закончилось. Баррикады разобраны жителями близлежащих домов. В городе наступили спокойствие и тишина. Я же, чудом оставшись в живых, наклеив в паспорт новую фотографию, начал совсем другую жизнь. Короче говоря, ушел в подполье.
Теперь, каждый день, я хожу на работу, варюсь в производственном котле. Поздно вечером, усталый, возвращаюсь домой. Все уже решили, что я проиграл: посмеялись, удовлетворенно потерли ладошки. Через пару недель - окончательно сбросили меня со счетов.
***
Новое утро, зимнее, темное. Притихший город беспробудно спит. Изредка - огоньки, а так - темнота, тяжелым прессом давит на плечи. Я тащусь на работу в холодном и усталом трамвае. На лицах пассажиров застыла печать обреченности. Рывками, словно паралитик, трамвай едет вперед. Проведя свою жизнь в движении по кругу, он, в который раз, покорно ползет к кольцу.
В грязном, набитом трамвае, я говорю про себя: "Нет, погодите... Неужели вы думаете, что я, в самом деле, сдался? Нет, не надейтесь. Невольно целуясь с этим серым миром, я все равно останусь цветным. Меня не пугает хищный оскал жизни. Я объявляю войну, принимайте бой"!
Злость ли, отчаянье, гнев - теперь все равно. Меня не сломать, я - уже железный. И что мне трамвай, усталость, ночь? Я встал на тропу войны, злой и опасный.
И среди замкнутых, сонных лиц, которых раздавило и смяло жизнью, я улыбаюсь немного зловещей улыбкой, преображающей утро нового дня.
***
Как обычно, возвращаюсь с работы. Смотрю, записываются добровольцами. У киоска "Агит-воен-печати" даже образовалась очередь. "Автоматы будем выдавать завтра", - важно сообщает человек в кожанке. Рядом с ним - десяток молодых парней. Довольные, обсуждают что-то.
- Революция! - слышно отовсюду. - Радуйся народ, вставай на защиту!
Я сразу все понял и пошел дальше, чувствуя спиной недобрые взгляды оставшихся.
На хрена мне ваша революция? Опять идти воевать за кого-то? Нет, я воюю только за себя.... Так и ушел, рассуждая; пистолет лежал в кармане пальто...
Мир объявил мне войну. Я принял условия. Стреляю во всех, кто приблизится на расстояние шага. И совсем я не злой, нет. Я - просто защитник. Защищаюсь от этого мира, жестокого и кровожадного.
***
Идя по улице - все прочь! Дорогу! Я иду! Я - машина, танк, крепость, поливающая мир смертельным огнем. Отойди, не то срублю автоматной очередью. Разорву на куски взрывом гранаты. Скорее уступайте место - я еду, в броню закованный.
Башня неторопливо поворачивается, наводя дуло на несчастных прохожих. Дураки бегут, умные прячутся. А я начинаю прибавлять скорость.
На любой вопрос - ответ: пуля! На любой жест - получай снаряд!
Так шел в метро, сдавленный толпой, со средней скоростью метр в минуту.
***
Гуляю по жизни, когда удается, а она - течет куда-то вдаль. Смотрю на белый снег среди черных деревьев, в грустные глаза далекой мечте, на некие вершины непокоренные. Тоска меня охватывает, грусть какая-то. Ведь мог же, и сейчас могу.
Я чувствую мир: нежный, хрупкий. Дунь - и разлетится, беспомощный, вдребезги. Хочется вложить его себе в душу, чтобы сохранить, согреть, утешить. Ведь я не хочу никому зла, но... почему-то лишь о стрельбе. Только о ней в последнее время, а остальное - на задний план.
Как будто суровый командир врывается в сознание, кричит "Отставить"! И снова пулемет, враги, атаки, и война с этим миром, один на один.
***
Если бы точно знать, кто враг, и быть в этом абсолютно уверенным: схватил бы автомат, побежал в атаку, а там плевать - авось прорвусь. Да еще бы Ваську с собой прихватил. Вместе бы побежали, вместе - легче.
Да только где он, враг? Нет его. Идешь по улице в дикой злобе. Швыряешь бездумно в пустоту "Ненавижу!", а она - молчит в ответ. И все убыстряешь, убыстряешь шаг. Лицо - злое, походка - решительная. Но нет ответа там, впереди. И так обидно, что плакать хочется.
***
Все, что у меня есть, что дает возможность двигаться дальше, - это моя безграничная ненависть к этому мерзко устроенному миру. Иногда, смотря на себя со стороны, я задаю вопрос и кривлюсь в усмешке: "Что бы вообще от меня осталось, если бы исчезло это чувство"?
А так - я жив. Не сдался, не спрятался. И не взять голыми руками. Иду себе, с виду слабый, да только сломать не так уж просто.
В этом насквозь фальшивом мире одна лишь ненависть настоящая. И я, отдавшись ей целиком, бросаюсь вперед, а там - будь, что будет.
***
Иногда хочется сказать: "Мы". Мы победим, мы прорвемся. Посмотришь вокруг: нет, я - один. Я вырвусь, я одолею.
Хорошо бы, если мы, да только зачем верить в иллюзии? И в путь - без лишних сомнений и переживаний. Ведь от этого не хуже, что я, а не мы. Просто трудней. Всего лишь трудней.
***
А все-таки жмут, жмут. Пресс тяжелый чувствуется. Расслабишься на минуту, а они - тут как тут. Еще на миллиметр прижали - довольные, усмехаются. Целый день стреляешь отчаянно: сидят, пригнувшись в траншеях, боятся голову высунуть. Под вечер придешь домой, усталый и голодный; отвлечешься, чтобы поесть - вот они из траншей и полезли.... Снова стрелять приходиться...
Эх, стена надвигается, от края до края, в полнеба... Неравное сражение, но я, пока что, держусь.
***
Автоматы и пулеметы? Выкиньте в мусорное ведро! Противотанковые гранаты? Тьфу, и растереть, на помойку их! Я, распахнув ногою дверь, вышел на улицу нового дня. Практически безоружный. Ни к чему боеприпасы, смогу и так. Чтобы победить, достаточно слова "нет", сказанного твердо и уверенно. Итак, я намерен дать миру решительный бой.
-Эй, мир, выходи на сражение!
Что-то зашуршало, заворочалось. Мир взглянул на меня одним глазом, вздохнул и прошелестел: "Что, захотел открытого боя? Но здесь условия диктую я. А мне по душе затяжная осада".
И закружилось, завертелось: игра по давно знакомым правилам. Нагнало тьмы, зажглись фонари. Подъехал трамвай, набитый народом. Я вынул автомат из помойного ведра, залез в трамвай и поехал на работу...
А какие перемены сулило мне утро, когда я был способен дать бой!
***
Темно: то ли утро, то ли вечер. Заканчиваю свои бестолковые записи. Настало время собираться и уходить. Не спеша, надеваю бронежилет. Заряжаю пистолет, кладу в карман. Нахлобучиваю на голову ржавую каску.... Вышел из дома, и растворился в ночи. На войну с миром, как на работу.
И сколько продлится это время? Кто победит в затянувшейся битве? Доживу ли я до следующей весны? Эх, не время задавать вопросы. Темные времена необходимы личности, чтобы окрепнуть в боях за собственную свободу. Всякий человек чего-либо стоит, если умеет защищаться...
А время летит черной птицей над городом, скованным льдом и ночью. Оно несет в своем клюве туманное будущее, и громко каркает: "Кар! Кар!" В мире всегда относительных ценностей не хочу выбирать для себя ступеньку. Я просто хочу остаться живым. Выжить, пусть даже в подполье.
А на вечный город продолжает падать снег. Он заносит следы, заметает чувства. Жизнь катится дальше, и я, по инерции, вместе с ней. Вот, собственно, и все. До свиданья, товарищи. Прощальный взмах неизвестно кому. Пулеметная очередь, тишина...
И ураганный огонь в ответ!
3. СИСТЕМА
Уж если я начал писать, мне не обойти молчанием эту тему. Я должен сказать и о ней. Как гранитный бастион или неприступная крепость она стоит передо мной, красуясь своей мощью. Это мрачное понятие парализует меня. Но не настолько, чтобы я замолчал. И хотя временами дрожит рука, мозги зашкаливает, стиль оставляет желать лучшего, я все же рискну бросить еще один камень в ее бескрайний огород. Ведь я хочу рассказать о системе, об этом универсальном средстве контроля над человеком, о всевидящем оке, электрическом стуле с программой самоусовершенствования. О ловушке, в которую попал каждый из нас.
Бесполезно пытаться дать определение системе. Это настолько всеобъемлющее понятие, что не хватает слов. Скажем так: система - это то, что давит на меня, заставляет идти в ногу со всеми; калечит душу, навязывая свои стандарты; пытается меня пасти. Но вряд ли вас устроит такое объяснение. Для меня система - это, прежде всего, цивилизация, с ее жестокими законами, и все, что из этих законов вытекает. Я бы мог выразиться иначе. Система - это свод давно установленных гласных и негласных правил, по которым живет человеческое общество. Но это - не абстрактная категория! Система - живой, умело приспосабливающийся к новым условиям, саморазвивающийся организм. А если говорить упрощенно, то система - это и есть общество, уродующее каждую конкретную личность.
Но я не хочу погружаться в пучину пространных фраз и длинных определений. Я - не философ. Просто я чувствую и знаю. Я чувствую ужасное давление системы ежесекундно. Я знаю, что должен об этом сказать.
По утрам, выходя из подъезда, я всегда попадаю под перекрестный огонь. Меня просвечивают, изучают, анализируют. Из-за каждого куста высовывается регистрирующий прибор. В мой мозг постоянно проникают посторонние сигналы. В ушах - непрекращающийся чужой шепот. Каждую секунду на мою голову обрушиваются все новые порции свежеприготовленной отборной лапши. Специальные аппараты строго следят, чтобы вся она была усвоена. В это время другие, более мощные машины, моделируют мое сознание, и выдают на экраны осциллографов нужные диаграммы. Чувствительные автоматы следят, чтобы все было в пределах нормы. При малейшем отклонении сознания от стандартного происходит автокоррекция и в обычную лапшу вводят специальные добавки. Таким образом осуществляется обратная связь. Система цепко держит меня в своих объятьях, заключая в непроницаемый кокон. Я отчаянно барахтаюсь в сверхпрочной паутине, но мне не выбраться. Система контролирует каждый мой шаг.
Но внешне это никак не проявляется. Я просто иду по улице с отсутствующим видом. Система работает безукоризненно и гордится своей незаметностью. Все это - ее ежедневная будничная работа. На первый взгляд, система достаточна безвредна. На самом деле она - безжалостна. Попробуй сделать шаг в сторону, уклониться от общего движения, совершить поступок. Тебя тотчас перемелет на куски равнодушная и безликая мельница всеобщего порядка, раздавит всмятку невидимый ранее каток. Ты сразу получишь пулю в висок, да так, что все остальные будут еще долго считать тебя живым. Система может поступить и хитрее. Недовольных она легко превратит в удобных, ловко используя их недовольство. Бросай с трибуны горячие слова, призывай к восстанию. Отлаженная аппаратура системы исказит твою речь. И для большинства людей ты станешь лишь жалким посмешищем, укрепляющим их веру в основы цивилизации. Поэтому я открыто заявляю, что против системы. Выступая в роли прокурора, я готов произнести обвинительную речь. Товарищи судьи! Я все-таки надеюсь, что вы вынесите системе смертный приговор!
Она калечит каждого человека, независимо от степени богатства, цвета кожи или врожденных способностей. Не раздумывая, наносит удары своей многофункциональной профилактической дубиной. Но больше всего система любит покорных. Тех, кто не прочь полежать на кровати, почесать живот. Она набрасывается на них, как стая голодных волков, разрывая на куски, обгладывая дочиста кости. Выливает мутное варево теле-радио-книжной кашицы, добропорядочных сплетен и прилизанных стереотипов. Одураченные и послушные, люди строевым шагом маршируют в широко раскрытую пасть системы. Этот ужасный марш преследует меня повсюду. В набитом транспорте, за рабочим столом, в каждом жесте чужих людей, в веселом смехе дамы напротив, в собственных глазах, в моем подсознании, в безотчетном страхе, который иногда выплескивается наружу, заливая душу липким холодным потом. Люди, не дай вам бог быть покорными!
Система - это когда тебе очень страшно, а другим, в это время, весело. Это - тюрьмы и шоколадные конфеты. Грязные убийства, садизм и миролюбивое поглаживание по головке. Система - это гораздо больше, чем тоталитаризм, фашизм или демократия. Это - основа основ. Она создает причудливый театр марионеток, в основе которого - бутафория и кривляние, где за сотнями масок не видно лица, где каждое слово - ложь, фальшь заменяется фальшью, обман - обманом. Она ставит все новые театральные постановки, изобилующие свежеотштампованными миражами, на старой, все уже повидавшей сцене человеческой глупости. Вот - настоящий мастер иллюзий, в гримерной которого рядом со светлыми и нарядными костюмами всегда найдется место орудиям убийства. И пусть вас не смущает, что ее топор раскрашен яркими красками. При необходимости он со свистом обрушится на вашу шею и прекрасно справиться со своими функциями. А если понадобится, вас отравят из самого изящного в мире бокала с длинной тонкой ножкой. Но вы, все равно, умрете.
Система просвечивает меня своими приборами. На экране загорается надпись: "Пригоден". Она ухмыляется и идет продолжать свой осмотр. Я же, опустошенный, сижу за столом. Кто еще жив, того задушат, усмирят. Самых стойких придется уничтожить. Оставшаяся людская толпа будет довольна; потечет густым потоком в нужном направлении. Так было и будет.
И оставьте в покое ваши бестолковые иллюзии. Новый день не сулит ничего, кроме обреченной на провал драки с бессмертным чудовищем. Ничего не остается, как отчаянно, без всякой надежды, вновь и вновь штурмовать неприступные рубежи. Моя правда, моя свобода заключается в бессмысленных ударах головой об стену...
Но кто знает, может в сверхпрочной кладке найдется хотя бы один кирпич, который не выдержит подобной нагрузки?
***
Система - понятие сложное и многоплановое, и у нее есть свои прикладные программы. Эти инструменты известны каждому. Они универсальны, опробованы на практике и дают блестящие результаты. Как видимая часть айсберга, они торчат над водой, сверкая холодным блеском; под беспомощными лучами усталого солнца, неспособного растопить такую громадину.
Инструменты-функционалы терпеливо и тщательно работают с нами. Они лечат, оперируют, занимаются профилактикой. Эти внешние элементы влияют на массовое сознание, из них складывается понятие "образ жизни". Именно они раздражают меня в первую очередь, ибо я вижу их ежедневно. Словно щупальца гигантского спрута, они обвивают меня со всех сторон.
Я считаю, что пришло время назвать их поименно. Это - деньги; средства массовой информации; работа, как замена цели жизни; абсолютно вся шоу-культура; моральные устои, семья, школа; тюрьмы, полиция, армия; церковь, как внешняя, так и внутренняя; государство, как прекрасно отлаженный общественный институт подавления. И можно перечислять бесконечно, но все категории сплетаются в клубок; одно незаметно переходит в другое. Деньги, как следствие государства, проституция - как следствие денег, государство - как разновидность проституции. Они представляют собой единый моток пряжи, где все нити перепутались, образовав хитроумные узлы, превратившись в неразъемное целое. В мире, где государство, деньги и работа являются базовыми понятиями, как грибы после дождя возникают мертворожденные образования типа патриотизма, гражданского долга, трудолюбия, прилежания, коллективизма, политической благонадежности, скупости и расточительства, производственного энтузиазма и деловой хватки. Все это - штампы. Печати, раскаленным железом выжигающие кожу на лбах. Это - черные метки!
И тот, кто думает иначе, врет. И философские трактаты, оправдывающие систему; научные разработки, доказывающие целесообразность; массовое сознание, так привыкшее к тому, что его пасут; все это - на одной чаше весов. Это - мои противники.
Политика, экономика, государственное устройство, общественное мнение, канонизированная культура, дробление мира на регионы, черные и белые, богатые и бедные, правые и левые - все это цепи системы!
Телевидение и радио, поп-музыка и дискотеки, реклама, научно-популярная фантастика, денежно-вещевые лотереи, детективы, порножурналы, компьютерные игры, публичные дома - это капканы системы!
Слезы и тоска, сердце, что болит, самоубийство, никчемность, отупляющая пустота, безвыходность и разлагающий внутренний страх - это результат влияния системы.
Купите себе валенки, сядьте в душный поезд и на дальней станции сойдите. Вперед, туда, где трава по пояс, бредите, глубоко проваливаясь в снег. Прислонитесь к холодному дереву, закройте глаза и вспомните детство. Сбросьте привычную оболочку, свою мягкую обивку, сотрите с губ приклеенную улыбку, забудьте о делах. Может быть, вы что-то поймете. А затем возвращайтесь в свой город, знакомый до слез, в свою семью, работу, трудности, проблемы, неприятности и тайные желания. Отдайтесь системе, совершите с ней половой акт, полюбите ее во всевозможных позах и, счастливые, упадите на кровать. Закройте глаза и спите. Вас больше ничего не будет раздражать...
А меня раздражает!!! Эти внешние исполнители системы бьют меня по мозгам. Их кажущаяся полезность приводит меня в бешенство. Я вижу, что они несут смерть всему живому. Страшные и смешные, мрачные и забавные, диктующие свою волю, подчеркивающие свою целесообразность. Господствующие, и, в тоже время, старающиеся казаться скромными. Их отчетливые силуэты встают передо мной во всей красе. Я их не люблю. Я их презираю. Мне кажется, они хотят заслонить собой реальность. Наперекор общественному мнению, я считаю их опасными. Такова моя особая позиция.
P.S. Знаете, что меня утешает? Первый раз в жизни я - не один. Ибо есть люди, недовольные системой. Без них я бы вряд ли встал на этот путь, им я еще вынесу отдельную благодарность.
Всем остальным желаю по утрам почаще смотреться в зеркало. Находить в отражении свои заспанные глаза и внимательно их рассматривать. До боли, до рези, пока мир не поплывет огромными кровавыми пятнами. После этого надеть общезащитные очки и пойти по жизни, улыбаясь каждому встречному. Оставляя за собой грязные следы, свидетельствующие об абсолютной лояльности к господствующему режиму.
***
По вечерам я часто выхожу на балкон и наблюдаю панораму, разворачивающуюся внизу. Дома, дома и, еще раз, дома. В них - миллионы людей, кошки, собаки и прочие домашние животные. В тесном переплетении с заводами, фабриками, торговыми центрами, аптеками и трамвайными остановками. В странном молчании застыли проспекты, улицы, парки, ларьки, в которых продают пиво "Балтика", и линии электропередачи, заботливо протянутые поверх зеленых насаждений.
Коротая время в бессмысленном разглядывании этой картины, я погружаюсь в странное состояние. Мне кажется, я вижу поле боя. Место, где совсем недавно закончилось сражение. Угнетающая картина глобального поражения населения в битве с системой. Сплошные братские могилы рядами тянутся куда-то вдаль, исчезая за горизонтом. Невиданных размеров кладбища. И, в то же время, все - чисто и аккуратно. От трупов не пахнет, крови нигде нет. Абсолютная стерильность. Мне становиться страшно, и я ухожу в комнату.
Но нет мне покоя ни в комнате, ни на балконе, ни в любом другом месте земного шара. Мне невыносимо больно проживать каждый свой новый день. Когда я просыпаюсь рано утром и думаю, что сегодня опять придется влиться в огромный коллектив человечества, стать винтиком в необъятном механизме, раствориться в толпе рук, ног, чемоданов и портфелей, плотно сжатых губ и нахмуренных бровей, светских разговоров ни о чем и пустого времяпровождения; здороваться, улыбаться, отвечать на вопросы; сообщать, что у меня все нормально; заниматься делами службы, совершать абсолютно ненужные движения и быть серым маленьким человечком, таким же сереньким, как все; меня начинает тошнить. И я блюю со своего родимого балкона безостановочной регулярной утренней рвотой, к которой постепенно начинаю привыкать. Меня выворачивает наизнанку от сознания ужасной бесполезности ежедневного бытия. Я опорожняюсь и, со страхом взглянув на часы, спешу на работу. Только бы не опоздать. Ах, если бы вы знали, как я боюсь опоздать!
Между тем, пружина недовольства во мне постепенно сжимается. Я боюсь, что когда-нибудь наступит предел. Мне кажется, это - будет страшно.
Единственное, что поддерживает - злость и нежелание сдаваться. Я буду играть до конца при любых условиях. Это краеугольный камень, ключевое звено во всех рассуждениях - не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Возможно, этого мало. Но большего - пока нет.
Если бы я знал выход, если бы я знал, как жить, то непременно сообщил бы свое мнение каждому. Если узнаю, обязательно это сделаю. Но сегодня я уверен лишь в одном: система - это зло. Человеческое общество; то, как мы живем; этот бездарный нескончаемый спектакль, заменяющий жизнь - зло! Вот, собственно и вся моя философия.
Но, если все-таки меня не затошнит окончательно, так сильно, что вместе с рвотой я рухну с балкона; если пружина еще имеет возможность сжиматься, я обязательно найду выход из этого тупика! Мы еще поборемся с тобой, система!
***
Первый написал о системе, но довольно заумно и абстрактно. За множеством научных терминов и понятий исчез смысл. Его книга не имела успеха, хоть и вышла большим тиражом. Второй очень много знал, и умел писать, но боялся. Он умер, так и не рассказав никому про систему, сжав навеки свои узкие губы.
А третий всю жизнь писал, но когда он почти закончил, его выволокли на улицу и расстреляли во дворе собственного дома на глазах у перепуганных родственников, а рукопись - сожгли.
Рано радуетесь! Найдется четвертый! И пусть он будет лучше, чем я.
4. КАМНИ В ВАШ ОГОРОД
Системе посвящается...
Камень N1: Праздник Абсолютной Торговли.
Сегодня - особенный день. С раннего утра - праздник. Долгожданная экономическая свобода достигла своего апогея. Сегодня будет продаваться все! Итак, праздник Абсолютной Торговли наступил. Об этом событии было известно давно. Горожане долго и тщательно готовились. Телевидение и пресса развернули беспрецедентное по своим масштабам освещение мероприятия. Ведь это происходит впервые. Город украшен яркими транспарантами, призывающими всех жителей выйти на улицы и принять участие в невиданной доселе торговле. С шести утра из репродукторов, предусмотрительно установленных на каждом углу, звучит веселая, бодрая музыка. Время от времени ее прерывают свежие котировки валют и рекламные сообщения. Над городом висит множество воздушных шаров, раскрасивших небо во все цвета радуги. Поперек улиц развешаны яркие транспаранты: "Бизнес - это искусство!", "Да здравствуют экономические преобразования!", "Деньги - двигатель прогресса!". Погода - на редкость теплая, ярко светит солнце. На голубом небе - ни тучки. Дует свежий ветерок, на улицах - чисто. Дворники потрудились на славу. И это не удивительно, ведь какой повод!
В центре города творится нечто грандиозное. Открыты все выставки и музеи. Сотрудники и экскурсоводы радостно приветствуют первых посетителей. Они предлагают им на выбор бесценные картины, редчайшие скульптуры, архивы великих людей, старинную мебель. Входите! Выбирайте! Сегодня вы можете купить все из перечисленного! Нет никаких запретов. Цены космические, но покупатели не скупятся. Ведь произведения искусства бесценны. Впрочем, сегодня это слово - неуместно. Все имеет свою цену, исчисляемую в рублях или в долларах.
Особо бойко идет торговля в Эрмитаже. Набережная, на которую выходит это здание, забита микроавтобусами. На них предприимчивые любители прекрасного вывозят все, что еще можно увести из главной сокровищницы города. Двери музея гостеприимно распахнуты. Из них валит народ, вынося статуи, мраморные вазы, царские драгоценности, фамильные реликвии. Какой гигантский вклад поступит в городскую казну! Ведь подобного покупательского бума давно не наблюдалось.
Конкуренцию государственным службам пытаются создать и отдельные граждане. Почти у каждого музея можно увидеть художников со своими картинами, развешанными, где придется, а то и просто лежащими на земле. Эти люди, преимущественно бородатые, одними из первых вышли на улицы. Пока они лишь курят и ждут, когда закончится дележ музейных экспонатов. Но как только все распродадут, живописцы выбросят сигареты и начнут горланить прокуренными голосами, зазывая народ, не успевший приобрести предметы старины. У кого крепче голосовые связки, тот быстрее найдет своего покупателя.
Рядом с художниками расположились поэты. Они предлагают стихи. Плата - построчно. Перекрикивая друг друга, они декламируют свои произведения. Редкие прохожие останавливаются и слушают. К ним сразу подбегают авторы и предлагают стартовые завышенные цены. Те, кто посильней, грубо отталкивают своих собратьев по перу. И это - правильно! Конкуренция - двигатель торговли.
Неподалеку от поэтов бродят писатели. Вид у них - потерянный. Они не могут читать целиком свои произведения, как поэты или выставлять их напоказ, подобно художникам. Поэтому они крутятся около людей искусства, голодными глазами выбирая жертву, и, найдя подходящую кандидатуру, обрушивают на нее словесные потоки. Иногда им удается продать пару рассказов, но чаще всего их грубо посылают подальше. Они отходят и снова начинают ходить кругами в поисках покупателя.
Однако мы слишком много внимания уделили искусству. А ведь, надо сказать, что ценителей искусства не так уж много. Да, собственно, и проблемы культуры на сегодняшний день не самые главные. Публику с толстыми кошельками интересуют совсем другие товары. Ведь купить-то можно все!
Наконец, на улицах города появляются люди с котомками, дырявыми сумками. Это и есть основные продавцы на сегодня. Постепенно они заполняют весь город, удобно устраиваясь в скверах, рядом с парадными или просто на мостовой. Одеты они бедно, но опрятно. Большинство продавцов составляют старики, но есть и молодые. Лица у всех серьезные, сосредоточенные. Они так долго ждали этого дня. Люди предлагают товар особого рода. Раньше этим никто не торговал. Но экономика и научно-технический прогресс разрешили, казалось бы, невозможное. И почтенные жители раскрывают свои потрепанные сумки, заплатанные авоськи. Они неспешно выкладывают оттуда на всеобщее обозрение свою личную честность, порядочность. Им есть, что продавать. Для любителей острых ощущений у некоторых припасены жадность, злоба и печаль. Но кто в наше время будет покупать такие вещи!?
Поэтому люди с авоськами предлагают образованность, трудолюбие, старательность, настойчивость. Ценятся уникальные знания. Все это можно купить почти задаром, так как все продавцы либо нищие, либо неудачники. Их выгнала на улицы бедность. Среди них еще встречаются те, у кого остались наивность, благородство, скромность. Скоро все пойдет с молотка. Эти люди не привыкли торговать и поначалу ведут себя тихо. Бабушки садятся вместе и начинают судачить о своих проблемах. Но это лишь внешнее спокойствие, и оно недолговечно. Стоит кому-нибудь на улице что-то продать, например, такую мелочь, как терпение, и разговоры моментально прекращаются. Завидев новых покупателей, то один, то другой ранее молчавший продавец, принимается рекламировать свой товар, и былого благодушия уже нет. Люди начинают зорко следить друг за другом. И если человек, продающий любознательность, замечает, что соседи продают то же самое, он поспешно переходит на другую сторону улицы.
Если у вас много денег и вы заинтересованы, то наверняка сможете купить всю душу целиком. Ведь у этих людей нет выбора. Они поспорят, поторгуются, но, услышав кругленькую сумму, в конце концов, обязательно уступят. Нынче моду диктует экономика. Пещерные табу и предрассудки остались в прошлом. Свободное предпринимательство - вот новый девиз, ответ на все вопросы. Теперь человек имеет право продать все, чем обладает. И какие возможности открылись перед людьми! Замаячили широчайшие перспективы. Человек начал осознавать свою значимость, причем не абстрактно, а в рублях и долларах. Всем этим мы обязаны новому экономическому подходу!
На площадях, местах просторных и открытых, собираются молодые симпатичные девушки. Нетрудно догадаться, что они предлагают. Яркие короткие юбочки, легкие кофточки. Если есть деньги, покупай любую. С алчным блеском в глазах они бросаются на каждого, чей внешний вид соответствует их понятиям о покупателе. Они готовы раздеться в любую секунду. У них нет никаких комплексов. Вчерашние студентки и школьницы, а ныне - предпринимательницы, собственными руками зарабатывающие на жизнь. Особо красивых они дружно прогоняют вон, норовя при этом ударить по лицу, чтобы осталась отметина. Милашки, они немного перегибают палку. Но и "королевы красоты" тоже хороши, о чем они думают? Надо учитывать конкуренцию.
А вот пришла на площадь совсем маленькая, ей всего лет тринадцать. Смотрите, как она по-взрослому держится. Вот задирает юбку перед очередным покупателем. Последний внимательно рассматривает достоинства малолетней прелестницы. И он - абсолютно прав. Всегда надо сначала убедиться в качестве товара, а уже потом - говорить об оплате.
Родители выводят за руки своих маленьких детей. О, этот товар особенно дефицитен. Важно лишь, чтобы ребенок был действительно маленьким, лет до пяти. Расчетливые папы и мамы заламывают огромные цены, расхваливая своих чад. До чего дошла экономическая смекалка! Правда, не все дети это понимают, и некоторые, совсем некстати, плачут. Родители отводят их в сторону, и, в зависимости от характера ребенка, либо выговаривают, либо хвалят, угощая шоколадными конфетами, припасенными заранее. После этого торг продолжается. Малыши доверчиво хлопают глазами. Какие они, все-таки, милые, как котята. Вокруг них всегда собирается толпа: их гладят по головке, с ними сюсюкаются. Но главная задача - продать подороже, и все это знают. Поэтому особо даровитые дети еще и танцуют, либо читают стихи. Прохожие умиляются, глядя на этих прелестных созданий.
Итак, каждый продает, что может. Стройные юноши торгуют своими телами, ведь никакой богатый старик не откажется иметь крепкую молодую фигуру. Отдельно выстроились уродцы, продающие себя для забав. Всех продавцов не перечислишь, но почти каждый хоть что-то, да припас на этот праздник. От предлагаемых товаров рябит в глазах.
Говоря о продавцах, нельзя забывать и о покупателях. Ведь без них бы праздник не состоялся. Богатые люди важно и неспешно гуляют по городу, изредка поворачивая головы то в одну, то в другую сторону. Вот настоящие герои дня. Воистину у них огромный выбор! Но на большинстве лиц застыло ленивое и скучное выражение. Они пресыщены, у них - все есть. Но в спины миллионерам дышит более многочисленный класс зажиточных граждан. Ох, уж эти веселятся вовсю! Они скупают целые гаремы, коллекционируют калек и убогих. Сегодня модно покупать у более бедных приятелей их жен и подруг. Бедные товарищи не в обиде: лишь бы цена соответствовала качеству.
Продавцы завистливыми взглядами провожают покупателей, особенно, толстосумов. К зависти примешивается уважение. Оно и понятно. Покупатель - вот самое главное слово сегодня. Ныне толстый кошелек - символ счастья. Да что там говорить - это и есть счастье!
К сожалению, не хватает времени, чтобы более подробно описать праздничную обстановку. Город гудит, как встревоженный улей. И везде энтузиазм, деловая хватка, взаимовыгодный обмен, расчетливость. Продается свобода, правда, любовь и жизнь. Можно смело сказать: мероприятие удалось! Остается только поздравить всех с этим знаменательным событием. Удачных сделок, господа!
А вы приняли участие в распродаже? Нет? Я, наверное, ослышался. Неужели вам нечего продать? Да полно скромничать! Выходите на улицу, пока не поздно. Продайте свою совесть - и вы позабудете о нужде! Толкните на барахолке свою веру - и вы никогда не будете голодным! Побегайте, посуетитесь и обязательно найдете покупателя. Продайте свою душу - и вас зальет хрустящий дождь новеньких долларов! Ведь мы же для этого живем, не правда ли? Так что господа, не упустите случая. У вас есть все шансы стать счастливыми! А если не успеете что-то продать или купить, то ждем вас ровно через год на этом же месте, в день открытия второго праздника Абсолютной Торговли.
Приглашаем покупать!
Приглашаем торговать!
Камень N2: Новая реклама.
Пришел с работы поздно вечером, поел на кухне. Настроение - хуже некуда, голова - ничего не соображает. Перебрался в комнату, врубил телевизор и сразу воткнулся в очередной сериал. Посмотрел минут пять, потом - надоело. Сменил программу, с усилием повернув туго вращающийся переключатель... Тут-то все и началось.
Телевизор замигал, пару раз подпрыгнул и зловеще произнес: "Рекламная пауза". Это показалось странным. В тот же момент появилось изображение. Я различил всадника на диком скакуне, мчащегося во весь опор навстречу камере. Он быстро увеличивался в размерах, пока не закрыл собой весь экран. Далее произошло совершенно невероятное. Конь заржал и встал на дыбы. Наездник пригнул голову и стегнул животное плеткой. И тут лошадь, вместе с всадником, выпрыгнула из экрана...Через секунду оба оказались в моей комнате.
Резко запахло конским потом. На паркете образовались вмятины от копыт. Сидя на диване, я зачарованно смотрел на незваных гостей; не в силах что-либо произнести. Похоже, я лишился дара речи. "Меня зовут Мальборо"! - с ходу представился мужик. В отличие от меня, он не был удивлен происходящим. Ковбой сдвинул на затылок широкополую шляпу и заявил: "Покури-ка меня, приятель". Затем оскалился широкой мужественной улыбкой.
Неожиданно лошадь раскрыла пасть, и оттуда повалили клубы табачного дыма. Я же, обалдевший, с ужасом следил за бурно разворачивающимися событиями. Дым разъедал глаза, временами я заходился в приступах кашля и мало что соображал. Казалось, настал конец света. Мужик, тем временем, скакал по квартире, кидал лассо и стрелял из пистолета. Наконец, он взглянул на часы и громко крикнул: "Американское качество"! После этого - грациозно впрыгнул обратно в телевизор. На экране замаячил силуэт удаляющегося всадника...
Пустая квартира напоминала разрушенный фашистами Сталинград. При всем желании я не мог подобрать лучшего сравнения. Надо было немедленно выключить из сети распоясавшийся телевизор...
Осторожно встав с дивана, я сделал два медленных шага к электрической розетке, протянул руку.... И тут - опять случилось невероятное. Сильный удар сбил меня с ног и я вновь оказался на диване.
Полученная оплеуха оказалась болезненной. Сильно шумело в голове, щека горела. Я с ненавистью взглянул на телевизор. Тот в ответ заскрежетал и произнес скрипучим голосом: "В настоящее время средства массовой информации играют решающую роль в сознании общества. Покушение на них - преступно". Экран начал светлеть, и я различил знакомую надпись: "Реклама". Никогда в жизни мне не было так плохо. Я был бессилен перед новейшими достижениями техники, раздавлен, смят в лепешку. Оставалось лишь одно - продолжать смотреть. В тот момент я и стал идеальным телезрителем: ни о чем не думал, ничего не чувствовал, а просто впитывал информацию. Наверное, потому так хорошо и запомнил последующие рекламные ролики.
Сначала на экране показался крепкий молодой человек в кожаной куртке. Он, с видом супермена, шел по залитой неоновым светом улице и жевал резинку "Орбит". Юноша напевал какой-то веселый мотивчик, был подтянут и строен. Пружинящей походкой он нес вперед свое сильное тело под аккомпанемент энергичной музыки.
Далее камера переместилась на противоположную сторону улицы. Взору телезрителя предстал грязный, угрюмый тип с лицом негодяя. Он медленно брел по тротуару, лениво передвигая ноги. Его растрепанные волосы и мятые брюки свидетельствовали о полном моральном разложении. Угрюмый тип демонстративно плюнул, огляделся по сторонам и ... тайком достал из кармана пластик резинки "Дирол". Он уже собрался положить его в рот, как тут! ... гримаса ужаса исказила и без того мерзкие черты лица. Прямо перед ним стоял положительный герой в кожаной куртке. Он смотрел на "дирольца" презрительным взглядом, сжимая в руке дорогой револьвер сорок пятого калибра.
Поклонник "Дирола" весь съежился, вжался в стенку и начал что-то жалобно скулить. С его губ соскакивали бессвязные фразы оправданий и извинений. Это продолжалось секунд двадцать. Затем в глазах негодяя зажегся хитрый, злобный огонек. Он резко пригнулся и выхватил из-за пазухи острую финку...
Тут же грянул револьверный выстрел. Пластик резинки "Дирол" упал на грязный асфальт. Следом за ним - рухнул поверженный диролец. Парень в кожаной куртке одобрительно хмыкнул. Он стряхнул капельки крови с тщательно отглаженных брюк и улыбнулся в камеру. "Убейте каждого, кто не ест подушечки "Орбит"! - грянул дружный детский хор. Финальной заставкой послужили челюсти юноши: медленные, полные экстаза, жевательные движения.
Экран погас, зажегся, мигнул пару раз, и сразу последовала новая реклама. Постель. Утро двух влюбленных после активной ночи. Обнаженная красотка крепко прижалась к громиле типа Шварцнегера. "Ты знаешь, милый, почему я в тебя влюбилась"? - нежно спрашивает она. - "Потому что ты всегда пользуешься лосьоном "Old Spice"! "Милый", неумело улыбаясь, прижимает подружку к себе. Далее любовники сливаются в страстном поцелуе...
После этого картина резко меняется. Взору телезрителя открывается парк, залитый солнцем. Старый, изможденный калека, с гнилыми зубами и морщинистым лицом, сидит на скамеечке. Вокруг ни души, громко поют птицы. Старичок достает из авоськи флакон лосьона "Old Spice", и выливает на себя все содержимое. В этот момент его физиономия искажается от ненависти, лицо начинает гореть от похотливого извращенного желания. Показывая камере свои наполовину сгнившие зубы, старик злобно ухмыляется. И уже через секунду по пустынным аллеям к нему приближаются симпатичные, здоровые девушки. Отпихивая друг дружку, они начинают обнимать и целовать старика, пытаются раздеть. Лосьон "Old Spice" притягивает, непреодолимо манит... Они сходят с ума от этого запаха... Калека, наполовину слепой, почти не видит красавиц, и лишь омерзительно смеется, приговаривая: "Old Spice, Old Spice". А девушки уже лезут ему в ширинку, пытаясь достать оттуда главную ценность...
Я перевел дух. Подобного мне видеть еще не приходилось. "Это - кошмарный сон", - решил я про себя и глупо ухмыльнулся. И эта идиотская ухмылка лучше всего характеризовала мое состояние. Я уже ничего не понимал. И захваченный цепкими рекламными роликами, абсолютно неспособный к рассуждениям, зевнул, почесал голову и продолжил просмотр.
Новый сюжет не заставил себя долго ждать. Школа. Ученики сидят за партами. Только что начался урок. Учительница проверяет присутствующих на занятии.
- Иванов?
- Я!
- Петров?
- Я!
- Сидоров? Сидоров?? Сидоров?!!
С задней парты поднимается хулиганского вида подросток. "Сидоров ушел на войну с Пепси-колой", - сдержанно сообщает он. У преподавательницы вытягивается лицо. Она не знает, что ответить и выглядит крайне озадаченной. В это время дверь в класс распахивается. На пороге появляется Сидоров. Он в странной военной форме, пестрой и разноцветной. За спиной висит автомат Калашникова. "Вперед! Мать Херши зовет!" - кричит он звонким мальчишеским голосом. Дети мгновенно вскакивают с мест. Они вылетают из класса, на ходу хватая автоматы, и бегут вниз по школьной лестнице. Мальчишки, девчонки, все вперемешку. Совсем еще юные, и, вместе с тем, мужественные и решительные. Слышны крики: "За Херши! Мы победим!" Учительница долго смотрит им вслед. Затем она открывает ящик стола и достает бутылку Хершиколы. С поднятым бокалом светлой жидкости подходит к окну и с чувством произносит: "За наших детей!" Голос за кадром: "Школьник Сидоров. Третья мировая война Херши и Пепси-колы. Всемирная история. Банк Империал".
После этого экран погас. Последовала небольшая пауза. Очевидно, телевизор собирался с силами. Я уже решил, что этим все и закончится.... Однако, ошибся. Аппарат странно зашипел, немножко потрещал, и вновь появилось изображение.
На этот раз я увидел большую кучу дерьма. Под приятную музыку дерьмо показывали со всех сторон. Его раскладывали во всевозможные красивые баночки, аккуратно упаковывали и обвязывали разноцветными ленточками. То мужской, то женский голос с чувством произносили: "Вкусно!". Взрослые и дети, пенсионеры и молодежь, все пробовали дерьмо и улыбались. Видимо, им нравилось. Затем на экране появилась надпись: "Вы полюбите этот вкус!". Это было похоже на угрозу...
Так и оказалось. Внезапно из телевизора выскочило несколько человек и бросилось ко мне. Как я ни сопротивлялся, меня быстро скрутили. После этого мучители достали свои разноцветные баночки, и началось самое неприятное. Короче говоря, накормили досыта.... Под конец процедуры я уже ничего не соображал. Люди вокруг кричали, что дерьмо - полезно и питательно. Их голоса, отвратительный запах и мерзкий вкус окончательно доконали меня. Я понял, что больше терпеть не могу. Перед глазами поплыло, и я провалился в черную пустоту...
Не знаю, сколько времени я пробыл в забытье; но, когда очнулся, первым делом взглянул на телевизор. Он не подавал ни малейших признаков жизни. Вздох облегчения вырвался из моей груди. С трудом встав на ноги, я осмотрелся. Все в квартире лежало на своих местах. Я подошел к зеркалу и уставился на собственное отражение. Ни синяков, ни царапин: только чайная ложка торчит изо рта. Отбросив ее в сторону, я надолго задумался. Неужели это был приступ белой горячки? Или мне все приснилось? Я хотел улыбнуться, но лицо свела судорога, ибо телевизор заработал вновь.
Теперь на меня смотрел интеллигентный пожилой человек в строгом дорогом костюме. Он вежливо спросил: "Ну, как? Нравится наше телевидение? Наша реклама?" Не медля ни секунды, я громко воскликнул: "Да!". И поспешно добавил: "Очень нравится". Человек с экрана понимающе улыбнулся. "Мы стараемся", - мягко произнес он. И внезапно поманил меня пальцем. Я беспрекословно подчинился. Сделав несколько шагов, я уткнулся в телевизор. "Смелее", - подбодрил меня незнакомец. Экран раскрылся и я свободно вошел внутрь. И тут же оказался на огромной площади.
Слева направо по ней текли огромные людские массы. В этом плавном движении не было ничего хаотичного. Разбитые невидимым организатором на шеренги, люди шагали легко и дружно, в ногу. Я замаршировал вместе со всеми в направлении трибуны. На ней были установлены микрофоны и всю площадь прорезал чей-то ликующий голос.
- Вы любите "Баунти"? - донеслось из динамиков.
- Да! - завопила толпа.
- Вы любите Пепси-колу? - продолжил ведущий.
- Очень! - откликнулись массы.
- Вам нравится наша реклама?
- Да!
- Тогда улыбайтесь!
И все мы, печатающие шаг; по команде "равняйсь" уставившиеся на микрофоны, расплылись в широчайших улыбках. Это было такое единение, которого я никогда раньше не испытывал. Я готов был бесконечно маршировать по огромной, залитой солнцем площади, кричать "Да! Ура!" и улыбаться. Мне казалось, что люди вокруг чувствуют то же самое. А когда из динамиков донеслось: "Вы любите дерьмо?", я заорал: "Да"! громче всех.
А потом мы шли и шли, и нашему маршу не было конца. Шеренга за шеренгой проходили мимо трибуны. А над городом вставало солнце новой рекламы, и сияло ровным светом абсолютно для всех...
Камень N3. Последние противники Херши-режима.
Ну, вот, мы и пропали. На этот раз окончательно. Теперь-то уж точно выхода нет. Чертовы вертолетчики засекли нас, как раз когда мы входили в здание. И все из-за Базена! Он замешкался, засмотрелся на старую поблекшую табличку у главного входа: "Государственное телевидение города М-ска". Тупо уставился на самую обыкновенную в мире табличку, вместо того чтобы бегом подняться по белой мраморной лестнице и, хлопнув дверью, заскочить внутрь. И тут, невесть откуда возникли вертолеты. Почему мы их не слышали, что произошло? В данный момент это уже не волновало. Главное, что нас заметили. Даже стрелять не стали, мигом улетели. Какие они стали ушлые! Похоже, что вызвали подкрепление. Неужели хотят взять нас тепленькими?
А ведь они совсем не дураки. Сообразили один вертолет оставить. Бензину-то много, разве жалко для такого дела. Вот адская машина и летает по кругу, жужжит, сволочь, над зданием. Теперь не выскочишь, все входы и выходы просматриваются. Я знал, что они применяют подобную тактику, да все не было случая лично в этом убедиться. Что ж, теперь такая возможность представилась. Эх, вот невезуха! Я наклонил голову и уперся лбом в пыльное стекло. В башке все никак не укладывалось, что мы так бездарно попались. "Чертовы вертолетчики, чертовы вертолетчики", - процедил я несколько раз сквозь зубы. Мне никак не удавалось взять себя в руки. Все произошло слишком быстро и слишком по-идиотски, чтобы спокойно воспринимать случившееся. Наконец, я с усилием поднял голову и взглянул на Базена. Он перехватил мой взгляд. Но что мы могли сказать друг другу? Базен все-таки попытался улыбнуться, выдавить из себя что-то ободряющее, но поперхнулся своей же улыбкой. Невозможно было лукавить перед лицом очевидной правды. Не пройдет и полчаса, как гвардейцы окружат телецентр со всех сторон. Их будет много, очень много. Все будут прекрасно вооружены. Они оставят у входа десяток солдат, после чего начнется методичное прочесывание помещения. Будет осмотрен каждый квадратный сантиметр, и нас обязательно найдут. А, следовательно, пришьют на месте. При этой мысли сделалось как-то не по себе. Я вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Пустил в потолок струю дыма. Но это не помогло. В мозгу настойчиво прокручивались все новые и новые бредовые варианты спасения. Понятное дело, мозг не хотел умирать. Он и усталое, измученное длинными переходами тело, судорожно пытались найти хоть какой-нибудь выход, мало-мальски приемлемый вариант сохранения жизни. Но где-то в подсознании я уже понимал, что нам не убежать и не спрятаться.
Базен пошел осматривать помещение, в надежде найти более менее приличное укрытие, а я остался в пустом кабинете какого-то телевизионного начальника. Это была одна из первых комнат, что попалась нам по пути, и мы, не долго думая, в нее ввалились. Теперь пришла пора искать убежище понадежней. От нечего делать я стал рассматривать кабинет. Комната как комната, огромный письменный стол. Когда-то за ним сидел какой-то деятель от телевидения. Здесь он подписывал важные информационные сообщения, которые впоследствии транслировались на всю страну. Как и у всех, в его кабинете висел плакат "Мы за Хершиколу!", насквозь пропитанный пылью. Именно такие я видел раньше в городе. Это было очень давно, до побега. Короче говоря, в прошлой жизни. Тогда все было настолько лучше, чем сейчас, что при одной только мысли об этом сердце болезненно сжалось. А после навалилась апатия и безразличие. Уныло рассматривая комнату, бесцельно переводя взгляд с одного предмета на другой, я прикончил сигарету. Этого показалось мало. Недолго думая, я зажег следующую. Затем, глубоко затянувшись, стал смотреть в окно. Сквозь грязное стекло был виден лес, некогда аккуратный парк. Красивые аллеи превратились в едва заметные тропинки. Природа возвращала себе эти места. Все здесь было в запустении, с тех пор как началась третья рекламная война. Я тяжело вздохнул. Война... Только благодаря ей мы с Базеном еще живы. В самый разгар боевых действий, когда еще никто не верил, что Хершикола все же одержит верх, гвардейцам было не до нас. Все они находились на линии фронта. А теперь, когда Пепси наголову разбита, власти решили взяться за внутренних врагов. Врагов? Я невесело усмехнулся. Как невероятно быстро мы стали врагами, хотя никому не хотели мешать.
А все началось давно, года три назад. Тогда еще жилось относительно свободно. Как раз в то время президент страны открыто заявил, что является тайным агентом фирмы Хершикола, и передает все управление государством знаменитой корпорации. Помню, какое впечатление произвело это заявление на горожан. Многие были буквально огорошены; никто не воспринимал слова президента всерьез, находились даже люди, которые вообще не знали, что такое Херши. Но в тот же вечер всех представителей Пепси и Кока-колы арестовали. А на следующие сутки расстреляли, без суда и следствия. С того дня и начались трагические события, жертвами которых стали я, Базен и многие другие. Именно тогда понеслась по миру знаменитая "хершикольная чума", охватившая впоследствии весь земной шар.
А в городе события развивались лавинообразно. Разогнали мэрию, в каждом районе появился свой херши-управляющий. Вместо полицейских на улицах стали патрулировать херши-боевики. После арестов явных врагов начали сажать сомневающихся и колеблющихся. Каждую ночь в крытых грузовиках их увозили из города. Никто не возвращался назад. Население стремительно сокращалось. Как раз в то время я расстался с любимой девушкой, что было для меня гораздо важнее любых расстрелов. Она считала, что я недостаточно благонадежен. Это и явилось основной причиной разрыва. Катерина не могла связать свою судьбу с человеком, не поддерживающим на сто процентов официальную политику. Ее мечтой было сделать карьеру, причем, на идеологическом поприще, и она была готова пожертвовать чем угодно ради этого. Она не могла спать с человеком, который не читал ежедневных газет и не слушал политическую хронику. Катерина неслась вперед к намеченной цели - достичь положения в обществе, и когда понадобилось переступить через меня, хладнокровно это сделала. А все разговоры о преданности режиму и великих целях корпорации Хершикола, были лишь обычной женской болтовней, удобным предлогом для расставания. Ее интересовало лишь одно - карьера; она поставила все, что имела, на этого резвого скакуна; и провонявший конским потом, наполненный возбужденной и шумной толпой ипподром закрыл ей весь мир, смел все, что мешало скакать вперед. В том числе и меня, как одно из хрупких препятствий на пути к намеченной цели. Разрыв с Катериной подействовал на меня крайне удручающе. Я был уверен, что мы разошлись лишь по вине Хершиколе. И поэтому возненавидел весь мир и, в особенности, ежедневную рекламно-информационную ложь, обрушиваемую на жителей города из телевизоров, радиоприемников и газет. А ведь не знать последних новостей уже тогда было преступно.
Между тем, история стремглав неслась вперед. Не прошло и пары месяцев, как началась гражданская война за присоединение к империи отдаленных автономий. Все заговорили о патриотизме, чувстве долга. В военкоматы хлынули потоки добровольцев. Всюду появились красочные плакаты с бравыми молодцами, сражающимися во имя Херши с полчищами мерзких и трусливых врагов. Массовый энтузиазм был поистине безграничным. Это оказалось столь заразительно, что даже родители стали осуждать меня за пассивность. Их мечтой было видеть своего ребенка в форме гвардейца регулярной армии. Я же презирал военную службу. Меня раздражал этот всеобщий идиотизм, я не хотел воевать ни за какую идею. Наступили мрачные времена. Атмосфера в городе становилась все более зловещей. Теперь уже каждый встречный смотрел на меня с нескрываемым подозрением. Всех возмущало, почему я до сих пор не на войне. Стало ясно, что вскоре меня арестуют. Кто-нибудь должен был настучать. Вот тогда-то, сговорившись с Леонардо, мы и решили бежать из города.
Леонардо, мой старинный школьный друг, был напуган наступившими событиями. Он раньше других понял, какое зло несет в себе херши-общество. Очкарик, из интеллигентной семьи, Леонардо резко огрубел после того, как его родителей посадили. С того дня он стал ненавидеть господствующий режим и буквально уговорил меня бежать. Мне же, под воздействием несчастной любви, было все безразлично. Катерина сидела у меня в мозгу. Выходя на улицу, я постоянно желал увидеть ее. Всюду мне мерещилась ее длинноногая тень. Все это действовало на нервы. Я чувствовал, что надо решиться на какой-нибудь поступок, но не имел ни малейшего представления, что бы совершить. Больше всего мне хотелось взорвать здание телецентра, но я понимал, что слишком мало шансов добиться успеха. Леонардо оказался гораздо практичней. Он привел железные аргументы в пользу побега, и я ничего не сумел возразить. Поэтому, в одну из темных весенних ночей мы бежали из города. Побег оказался удачным. Мы беспрепятственно покинули место, где прожили всю жизнь. В обход всех застав, через городскую свалку вышли из города и побрели, куда глаза глядят... А после того, как случайные полупьяные попутчики нас чуть не расстреляли, мы обзавелись оружием. И первой кровью на совести. А потом началась третья мировая, и ни у кого уже не осталось ни времени, ни сил нас разыскивать. Так что мы убежали вовремя...
В этот момент в комнату вошел Базен, прервав мои воспоминания. Выглядел он неважно, но оставался достаточно спокойным. Лишь круги под глазами, да некоторая угрюмость выдавали его подавленное настроение. "Мишель, нормального места я не нашел, но там наверху есть комнатка получше", - неестественно бодрым голосом произнес он. "Молодец, неплохо держится", - подумал я про товарища. У меня же нервы совсем расшатались. Я просто не мог сдвинуться с места. Экстремальность сложившейся ситуации парализовала меня. Мы слишком приблизились к смерти и ее незримое присутствие действовало на организм с такой яростной силой, что всякое сопротивление было бесполезно. Я никак не мог взять себя в руки, подавить разыгравшиеся чувства. Сказывалось и глобальное недосыпание. "Базен, я переберусь попозже", - как можно спокойней ответил я. Базен внимательно посмотрел в мою сторону. "Окей", - наконец, пробормотал он себе под нос и ушел, громко стуча сапогами. Я снова остался один. В одиночестве стало значительно лучше. Прислушиваясь к шагам друга, что раздавались этажом выше, я начал тупо созерцать стенку напротив.
Мысли перекинулись на Базена. С ним я познакомился гораздо позже побега. В то время мы с Леонардо прятались в лесах, голодные и злые и, встретив на одной из проселочных дорог высокого юношу с кудрявой шевелюрой и безумными глазами, поначалу решили, что он - провокатор. Только потом выяснилось, что он был таким же беглецом, как и мы. Это произошло так давно, что сейчас даже не верится. Без Базена мы давно бы пропали, он выручал нас из многих бед. Но сможет ли выручить из этой? Данный вопрос интересовал меня больше всего. Ведь за последнюю неделю все так кардинально изменилось... Во-первых, на дорогах появилось огромное количество гвардейцев. Никогда раньше их не было так много. Злых, беспощадных, уверенных в себе победителей, только что вернувшихся с войны; умеющих воевать, энергичных, напористых и расчетливых. Во-вторых, глава корпорации объявил новый крестовый поход против внутренних врагов государства. Там, наверху, посчитали, что вполне реально к концу лета уничтожить всех противников Хершиколы, в том числе и нас с Базеном. И, похоже, все идет как раз к этому. В-третьих, и это самое главное, погиб Леонардо. Его убили вчера вечером; нелепо, совершенно неожиданно, ну, в общем, как всегда и случается.
Дело в том, что Леонардо был одержим безумной идеей, которая преследовала его неотвязно: найти своих арестованных родителей. Я-то знал, что их давно расстреляли, в то время никого не оставляли в живых, но сказать об этом другу было выше моих сил. Поэтому, мы втроем постоянно их разыскивали. Разумеется, розыски были безрезультатными. Мы с Базеном уже привыкли к этой причуде Леонардо, и относились к его проблеме с пониманием. Но вчера нашему пониманию пришел предел. Леонардо превзошел сам себя. Почему-то он вбил в голову, что его родители обязательно должны находиться в деревне, рядом с которой мы проходили. Там, действительно, располагался достаточно большой концлагерь; мы видели его днем, и этого, увы, оказалось достаточно, чтобы Леонардо не на шутку завелся. Он был уверен, что его предков держат именно там. Почему он так решил - никому не известно. Должно быть, просто передергался, переступил невидимую черту, сошел с ума в этой страшной игре, где привычная и единственная ставка с твоей стороны - собственная жизнь и никто не предложит раньше срока закончить партию. В беспредельной игре, где всем наплевать на правила; где после каждой твоей победы все ждут поражения, ведь достаточно лишь раз бросить неверную карту, и немедленно последует расплата за оплошность - смерть. И как я не убеждал Леонардо отказаться от безрассудной затеи, все было напрасно. Он решил сходить в деревню и уже никто не мог его отговорить. Я мог бы оправдаться, сказать, что он сам выбрал свой путь, но четко знаю, что его смерть целиком на моей совести. Никогда не прощу себе, что отпустил его; махнул рукой, решив, что все обойдется. В сущности, я струсил, побоялся сказать ему правду. Я посчитал, что ложь может послужить хорошим лекарством и жестоко ошибся. Мы видели, как его убили. Он даже не дошел до первых домов злополучной деревни. Леонардо спускался с холма, забыв о всякой предосторожности, даже не пригибаясь, а мы уже нечего не могли ему сказать или крикнуть, так как он был слишком далеко. Гвардейцы заметили его почти сразу. Две автоматные очереди, и он скончался на месте. И я даже не узнал, кто стрелял; Базен силой уволок меня, как я ни сопротивлялся. Схватил своими железными руками-тисками и потащил в лес. А мне так хотелось отомстить этим сволочам-гвардейцам, тупорылым недоноскам, грязным ублюдкам! Конечно, не было никакого резона ввязываться в бой, но кто думает о здравом смысле в такую минуту?! Разве что Базен. Если бы не он, я бы давно отправился на тот свет. А сколько раз мы раньше выходили сухими из воды! Теперь, похоже, за нас взялись всерьез. Настало мирное время, значит, пора расправляться с внутренними врагами. У власти не должно быть никаких противников. Хороший инакомыслящий - мертвый инакомыслящий. Ведь что такое Херши? Не просто фирма, выпускающая прохладительные напитки. Это - новый образ жизни. Он искусно формируется средствами массовой информации, любое отклонение от него преступно. Херши - современная болезнь мозга. Это матерый зверь, опытный хищник, охотящийся за человеческим мясом и внутренностями. Но самая сладкая пища - мозги, и зверь пожирает их огромными порциями, без устали, с превосходным аппетитом. Херши - газированная чума XXI века. А что касается нас... Сразу же после смерти Леонардо в район нагнали вертолетов и прочей техники, началось активное прочесывание территории. Ну и естественно, в конце концов, мы попались. Причем, попались, как последние дураки, мы - асы, которые хотели пережить этот чертов порядок. Я сплюнул и бросил окурок на пол. Пора было идти к Базену.
Комната, которую нашел мой друг в качестве укрытия, представляла собой аппаратную. Именно отсюда вещали на всю страну, объявляли о ходе боевых действий в самом начале войны. Фабрика ненависти и лжи. После того как ее разбомбили пепси-бомбардировщики, основные заботы по обеспечению населения информацией взяло на себя радио. Здание же пришло в негодность. Фабрика лжи и ненависти. Я вспомнил лица горожан, моих соседей, после просмотра телевизионных передач. Люди просто зверели. Они были готовы убить любого, включая мать и отца, если бы узнали, что кто-то из них поддерживает политику Пепси. Впрочем, вскоре всем предоставили прекрасную возможность убивать. Пожалуй, третья рекламная война стала самой жестокой в истории человечества. Пленных не брали. Деревни выжигали дотла, города равняли с землей. Население планеты сократилось вдвое. "После внутренних разборок сократится втрое", - мрачно пошутил я про себя, рассматривая брошенную впопыхах технику. "О чем ты задумался, приятель"? - внезапно вернул меня к жизни голос Базена. - "Пойми, они скоро придут! Совсем что ли с жизнью простился"? И я был вынужден прервать свои размышления.
Почему-то не хотелось умирать. Ни геройски, ни трусливо. Невзирая ни на что, я хотел жить! Базен придерживался того же мнения. Мы решили, что разумней всего понадежней спрятаться, чтобы нас никто не нашел; а там, дай бог, что-нибудь придумаем, сориентируемся на местности. В конце концов, мы выбирались из многих безнадежных ситуаций. Бессмысленно слоняясь по аппаратной, Базен обнаружил маленькую незаметную комнатку, что-то вроде фотолаборатории. Ею давно уже никто не пользовался, на всех предметах лежал толстый слой пыли. Туда мы и забрались. Нельзя сказать, чтобы это было идеально замаскированное место; но, как всегда, у нас не было выбора. Бродить по зданию стало уже опасно, гвардейцы могли прийти в любую минуту. Базен закрыл дверь, выключил свет и мы погрузились во тьму. Сидя на холодном линолеуме, я лихорадочно пытался понять, правильно ли мы поступили. С одной стороны казалось неразумным запереться здесь, как в клетке, и ждать, пока тебя обнаружат. Не зная, что твориться вокруг, и сколько врагов в здании. С другой стороны, ввязаться в бой означало верную гибель. При таком раскладе сил не было никаких шансов выйти победителями. Так что оставалось лишь одно - затаиться и не высовываться. И надеяться неизвестно на что.
Укрепившись в этом решении, я стал терпеливо прислушиваться ко всем посторонним и странным звукам. Вертолет улетел, проклятый треск прекратился. В здании воцарилась тишина. Лишь равномерное сопение Базена нарушало установившуюся идиллию. Хотя автоматчики уже должны были подойти. В моей душе стала расти нелепая надежда. А вдруг мы ошиблись? Может быть, на самом деле, нас не заметили? В столь смутное и непредсказуемое время может случиться всякое...
Однако Базен хранил молчание. Похоже, он не разделял моих мечтаний и готовился к серьезным испытаниям. Значит, мы действительно попали в переплет, и мне стоило как можно скорее распрощаться с ненужными иллюзиями. Мое доверие к товарищу было почти безграничным. После того как он вывел нас из окружения, из той беспредельной кровавой мясорубки, в которой погибло большинство "партизан" (так гвардейцы называли беглецов, вроде нас), авторитет Базена в нашей компании резко возрос. Да что там говорить! Базен не терялся ни при каких обстоятельствах. Черт знает, почему он был таким, но нам это очень помогало. И вот сейчас я надеялся только на него. Зная, что товарищ молчит, я привычно последовал его примеру. И опять нахлынули воспоминания.
В первые недели после побега мы с Леонардо кочевали по стране в поисках отдаленных мест, где еще никто не слышал слово "Херши", куда не добрались реклама и телевидение, где общество еще не успело наложить запрет на любое вольнодумие. Мы совершали пешие переходы по 40 и более километров в день. Нам хотелось убежать, скрыться от всепроникающей хершикольной чумы, но она преследовала нас повсюду. С каждым днем государство присоединяло к себе все новые и новые территории, и этот непрекращающийся лавинообразный процесс сводил на нет все наши усилия вырваться, улизнуть из объятий херши-общества. Мир постепенно сходил с ума, вытесняя нас из своей утробы, выдворяя пинком из столь привычного рая навстречу тюрьме или смерти. Спустя несколько месяцев мы совсем прекратили общаться с местными жителями. Это случилось после того, как многих партизан стали сажать по доносам. Наступили тяжелые дни. Мы сделались тенями, голодными призраками. Некоторое время обитали на линии фронта, между своими и чужими, хотя, трудно сказать, кто был более свой. Целые сутки под непрекращающимся обстрелом, непрерывной стрельбой со всех сторон... А, впрочем, все это прошло, пронеслось над головой одной длинной автоматной очередью, бессмысленной, и потому очень страшной. Все это волновало сейчас не больше, чем прошлогодняя листва, опавшая с деревьев, и, тем не менее, сидело в башке. Дремало тихо и неприметно, но оживало каждый раз, стоило только присесть и задуматься, заснуть, расслабиться. Третий год мне снятся бои. Третий год мне снится Катерина. Третий год я живу рядом со смертью. Мы спим на одной кровати, курим одни сигареты, едим из одной миски. Но я пока еще жив. И воспоминания живы. Но все-таки как это было давно! Раньше мы верили, что силы обоих держав ослабнут в великой войне, надеялись, что власть падет. Многие ждали новой гражданской войны против Херши. В дальнейшем все эти надежды рухнули. И тогда Базен предложил перейти границу и искать убежище в соседних странах. Предложение казалось авантюрным и трудноосуществимым, но это был, по крайней мере, план. К тому же мы знали, что без Базена непременно пропадем. Кстати, и он это знал. Так что долго спорить не пришлось. Еще неделю назад я надеялся, что план удастся осуществить. Я верил, что мы вырвемся из этой западни. Но вчера, после смерти Леонардо, сильно засомневался. К тому же, три дня назад, когда мы ввязались в перестрелку и еле ушли от погони, Базен обнаружил у одного из мертвых гвардейцев радиоприемник. Слушали все ночь и от услышанного стало плохо. Похоже, что мы действительно были последними из "партизан". Дикторша произнесла наши имена и фамилии, подробное описание внешности. За наши головы была обещана большая награда. Господи, как нас только не обзывали! Подонками, грязными убийцами, палачами. Ну и конечно, недобитыми пепсиколовцами. Последнее слово у любого добропорядочного гражданина вызывало законную ненависть. Насколько же все желали нашей смерти! Я вспомнил свою последнюю встречу с Катериной, ее крепко сжатые губы и решительное лицо. "Я не могу общаться с человеком, которому настолько безразличны идеи Херши", - сказала она мне тогда. Странно, а ведь мы хотели пожениться. Слава богу, что этого не произошло. Ее бы расстреляли, как жену предателя. Где она сейчас? Спит с каким-нибудь молоденьким лейтенантом? Убивает во имя Херши? Пишет статьи, восхваляющие херши-режим? Эх, Катерина, Катерина! Я больше не люблю тебя. Мы с Базеном скоро перейдем границу, доберемся до нормального нецивилизованного государства, где не знают ни про "Сникерс", ни про "Орбит", и будем жить среди индейцев или негров, без спичек и без соли, но зато свободными. Мне наплевать на тебя, Катерина. Ты совершенно безразлична мне. И не думай, что если я часто тебя вспоминаю, это хоть что-нибудь значит. Мы выберемся отсюда, из этого каменного мешка, и я встречу негритянку или индианку и все у меня еще будет хорошо. Так что мы с Базеном не пропадем. Потому что... В этот момент Базен шевельнулся. Мои глаза привыкли к темноте, я смутно различал его фигуру. "Они идут", - тихо прошептал он. И это, действительно, были они.
Я уловил еле слышный шум. Через некоторое время во дворе раздались голоса. Затем по лестницам загрохотали сапоги. Это солдаты Хершиколы вошли в здание. Я глубоко вдохнул и приготовился к самому худшему. Наступило время ожидания, тягостное и мучительное состояние. Весь обратившись в слух, я попытался осмыслить происходящее в телецентре.
Всеми действиями гвардейцев руководил какой-то бас, принадлежавший, по всей видимости, майору. "Еще пять человек на третий этаж", - зычно командовал он. - "Эй, побыстрей, идиоты, чего замешкались"! "Идиоты", бряцая оружием, побежали наверх. "Живее"! - продолжал бушевать их командир... Судя по всему, гвардейцы не считали нужным скрывать свое присутствие. Действительно, какое сопротивление могли им оказать два усталых и голодных человека? Так что солдаты шумели вовсю. С хозяйским видом бродили по комнатам, распахивали и захлопывали двери, громкими криками оповещая товарищей о результатах поисков. "Здесь их нет! Этаж осмотрен полностью"! - раздавались лаконичные рапорты. Гвардейцы действовали расторопно и методично. Это были проверенные, хорошо вышколенные вояки, которые знали, что и как надо делать. У них не было ни малейшего сомнения, что мы находимся в здании, и они пунктуально осматривали комнату за комнатой.
Сидя в кромешной темноте, пытаясь разглядеть неподвижную фигуру Базена, мне почему-то вспомнилось, как он убеждал нас бежать из Херши-империи. Это было ранней весной, снег еще не растаял, но во всем чувствовалось теплое дыхание приближающегося лета. Промерзшие и изголодавшиеся за зиму, мы жадно вздыхали новые запахи, и связывали с ними призрачные надежды на избавление от Херши-чумы. Нам так хотелось верить Базену, что мы бы согласились на любой, даже самый отчаянный план. "С Базеном не пропадешь", - уверял меня тогда Леонардо, тыкая пальцем в карту, где был проложен кратчайший маршрут до границы. - "Мы ведь сможем уйти, верно"? Я лишь кивал в ответ. Тогда еще существовала какая-то нелепая уверенность в благополучном исходе... А теперь мы попали в такую переделку...
Тем временем, не обращая внимания на мои размышления, гвардейцы методически прочесывали здание. Постепенно группа захвата добралась и до нашего этажа. Предчувствуя близкую развязку, я впал в состояние отрешенности. В минуты опасности со мной так бывало. Я тихо лежал, поглаживая автомат, спокойный и равнодушный. Во мне что-то выключилось, закрылось на замок. Я понимал, что пока от меня ничего не зависит. Где-то в глубине души еще жила слабая надежда, что каким-нибудь образом мы все же выкрутимся. Я так долго был на волосок от смерти, что почти привык к подобному состоянию. Меня слишком часто пытались убить. "Авось, не убьют и на этот раз", - подумал я про себя.
Между тем, пунктуальные исполнители продолжали обыск. Они шли, вламываясь в каждую дверь и подолгу осматривали помещения. Судя по всему, в этом мероприятии принимало участие не менее пятнадцати человек. "Чертовы ублюдки! Где они"? - раздался совсем близко от нас злой мальчишеский голос. - "Найду, убью на месте"! В ответ послышался одобрительный смех. Было очевидно, что гвардейцам не страшно. Они расценивали облаву как легкую прогулку, и не сомневались в успехе. Эти ребята были слишком опытными, уверенными в себе солдатами, чтобы бояться каких-то двух недоносков, посмевших не считаться с идеями Херши. Они пришли сюда, дабы найти и убить врагов, что для образцового солдата всегда приятно. Прислушиваясь к приближающимся гвардейцам, я почувствовал себя как-то скверно.
Через минуту дверь в аппаратную отворилась. Держа автоматы наперевес, в комнату ввалилось несколько гвардейцев. Я затаил дыхание. Наступила минута, когда решалась моя судьба. В течение трех бесконечных лет мне неоднократно везло. Но я никогда не был так близок к смерти. Ведь если нас обнаружат, мы не успеем даже пикнуть. Нас просто расстреляют в упор, как несмышленых юнцов... Словно в подтверждение моих слов солдаты начали осматривать аппаратную. Они переворачивали все на своем пути, помогая себе руками и ногами. Многие при этом матерились. Несколько раз то один, то другой проходили совсем близко от нашего укрытия и в эти мгновения я чувствовал себя сжатой до предела пружиной, готовой в любую секунду сорваться. Сердце билось как молот. Я сидел и шептал про себя какие-то глупые фразы, абсолютно бессмысленные и бессвязные, не в силах остановиться. Я чувствовал, что близок к помешательству. Время тянулось чудовищно медленно. Базен же, казалось, просто заснул. Он сидел, прислонившись к стене, и не шевелился. Глаза его были полузакрыты. "Потрясающее самообладание", - подумал я с некоторой досадой.
Обхватив автомат, сжимая палец на спусковом крючке, я был готов в любую секунду вскочить и начать стрелять. Убить трех-четырех гвардейцев, что бы хоть как-нибудь оправдать свою смерть. Отомстить за Леонардо. Но, похоже, что с этим стоило повременить. На наше счастье поиски переместились в другой угол комнаты. Видимо, гвардейцы так и не заметили дверь в фотолабораторию. Она находилась в темном углу, рядом с огромным количеством аппаратуры, что и спасло нас от верной гибели. Солдаты еще попыхтели, побродили взад-вперед по помещению, пока, наконец, старший не приказал идти дальше. По одному они вышли из аппаратной и направились вперед по коридору продолжать затянувшиеся розыски.
Я вытер пот со лба. Несколько секунд мне даже не верилось, что все так удачно закончилось. Все-таки я здорово перетрусил. Но на этот раз нам повезло. Солдаты уже вовсю шуровали в соседнем помещении. Удушливый страх отпустил и я попытался расслабиться. Однако Базен был по-прежнему сосредоточен. Он даже не улыбнулся, когда гвардейцы ушли. Я ждал от него хоть какой-то реакции на происшедшее, но Базен молчал. Через несколько минут осмотр этажа закончился. "На четвертом их нет"! - крикнул старший кому-то вниз. Потом произнес, обращаясь к гвардейцам: "Вы, двое, останетесь здесь; остальные - за мной"! И ударная команда начала подниматься наверх. Через несколько секунд все стихло.
Сразу же после этого Базен вскочил на ноги. Вид у него был возбужденный и решительный. "Надо сматывать отсюда, пока они осматривают верхние этажи", - горячо зашептал он, приблизившись ко мне почти вплотную. - "Мишель, это - наш единственный шанс. Там, внизу, не так уж много солдат, попробуем без лишнего шума выскочить из здания. Нам бы только до леса добраться..." В словах Базена, в каждом его жесте чувствовалась такая энергия, что я ощутил ее чисто физически. Это было отчаяние сумасшедшего, фанатизм одиночки, безрассудная смелость смертника, которому уже больше нечего терять. Его настроение передалось и мне. Мы хотели жить! И никакая сила на свете не могла нас заставить смириться со смертью, сложить лапки в ожидании расправы; заскулить, забиться в дальний угол и тихо подохнуть. Мы были готовы зубами, когтями хвататься за любую возможность выжить, цепляться за последний, пусть даже нереальный шанс и драться за жизнь, драться до конца. Я почувствовал спинным мозгом, всем телом огромный прилив внутренних сил, непреодолимое желание действовать. Меня охватило дикое нетерпение. "Согласен", - прошептал я и встал с пола. Наступило время активных действий и ничто уже не могло этому помешать.
Приложив палец к губам, Базен осторожно выбрался из фотолаборатории. Я тенью последовал за ним. Аппаратная была пуста. Старательно обходя сваленные приборы и стопки бумаг, мы бесшумно вышли в коридор. Там не было ни души. Вокруг царил ужасный кавардак, устроенный гвардейцами. Всюду валялись обломки мебели, обрывки бумаг. Перешагивая через этот хлам, мы с трудом добрались до выхода. Сквозь неплотно прикрытую дверь, выводящую на лестничный пролет, доносились чьи-то голоса. Очевидно, они принадлежали гвардейцам, охранявшим наш этаж. Аккуратно выглянув за дверь, мы убедились в этом окончательно. Судя по всему, нас здесь не ждали. Гвардейцы были заняты беседой, а их автоматы преспокойно болтались на спинах. Один солдат рассказывал волнующую историю про свою бабенку, а другой отпускал сочувственные реплики. Оба курили и смотрели в окно, полностью поглощенные разговором. Такой расклад нас вполне устраивал. Лучше быть просто не могло.
Нам ничего не стоило прикончить этих двоих. Сначала удар сзади по голове, а затем штык-нож в сердце. Тихо и аккуратно. Несчастные ребята совсем не ожидали нападения и умерли почти мгновенно, так и не закончив свой разговор. Все было сделано настолько легко, что даже показалось смешным. Кого они привели в телецентр?! Зеленых юнцов? Похоже, что нас здесь не оценили по достоинству.
Несколько секунд я смотрел на отлично проделанную работу. Настроение улучшилось. Я почувствовал, что у нас все-же есть шанс спастись. Эта мысль подхлестнула, как удар кнутом. Мы бесшумно втащили трупы в коридор. "Давай переоденемся в их форму", - предложил я товарищу. Базен одобрительно кивнул. Видимо, он учел и такую возможность. В его голове начал прокручиваться новый вариант спасения, и, судя по задумчивому выражению лица, достаточно достойный. Не долго думая, я стал раздевать гвардейцев. Пальцы с трудом расстегивали бесконечные пуговицы и крючочки новой, с иголочки, формы "защитника отечества". В наше время обмундированию уделялось особое внимание. Базен же решил начать с себя. Он принялся стаскивать свою драную джинсовую куртку, полинявшую настолько, что уже не было возможности определить ее первоначальный цвет; но, не успев снять, замер. Тут же застыл и я...
В притихшем здании нетрудно различить любой посторонний звук. В том числе и чьи-то шаги по лестнице. Так что, сомнений не оставалось: кто-то не спеша поднимался вверх по ступенькам, медленно приближаясь к нашему этажу...
Дело стало принимать неприятный оборот. Весь наш выработанный план грозил сорваться в любой момент. Меньше всего хотелось случайно столкнуться с гвардейцами. Начни мы стрелять и тотчас на звук выстрелов со всего здания сбежались бы расторопные бойцы, слетелись, как мотыльки на яркий свет пламени и устроили бы нам пышные похороны... Чтобы этого не случилось, надо было постараться не шуметь...
|