- Может быть, всё-таки проглотишь? - напомнила Виктор Павловичу жена, пододвигая небольшой поднос с чашкой, наполненной наполовину водой. Рядом с ней как всегда стояло блюдце, на котором, как личинки насекомых, лежали разноцветные таблетки.
- Не буду.
- Ну, почему?
- Сейчас ещё рано, Надюшь. Ну, правда, нет необходимости. Я знаю.
- Что ты знаешь? А врачи? Врачи не знают?
- Нет, конечно. Кто лучше всего знает своё хозяйство, как не сам хозяин?
- Хозяин! - передразнила жена. - Вот лишишься всего своего "хозяйства" - будешь знать!
- Это вы все лишитесь. Я-то что....
- Вот, вот... Опять всё о себе.
- Да, ладно, не волнуйся ты так. Когда без них будет уже невмоготу - тогда, конечно, начну их есть все подряд, обещаю. И всё будет хорошо. Но только тогда, понимаешь? А так... Организм постепенно привыкнет и не будет от них никакого толка, когда действительно без них не смогу.
- Ну, как знаешь. А я бы на твоем месте принимала все, что врачи выписывают. Знаешь, с каким сердцем я каждый раз возвращаюсь из магазина? Всё смотрю издалека: нет ли "Скорой" у подъезда. Вот увезут тебя без меня, ты и собраться как следует не сумеешь. Думаешь, нравится им через день к тебе мотаться? Уж сколько раз предлагали. Сам же отнекиваешься.
- И правильно делаю. Там я совсем загнусь. Климат там не живительный, совсем не живительный.
- Какой ещё климат? - Вмешался в разговор Петр. - Ты, папусик, уже чего-то того, заговариваешься. Живительное - это пиво "Очаковао", а не климат.
- А-а, - парировал Виктор Павлович. - А "Пикадор" - это кетчуп, так, что ли?
- Ну, если чувство юмора еще есть, да и память в наличии - проживет еще сто лет, - подвел итог своего беглого осмотра сын и потрепал за плечи мать. - Все образуется. Он у нас ещё ого-го!
- Ну, что тут образуется? Не хочет таблетки свои глотать, хоть тресни! Ты хоть ему скажи!
- Все образуется, - чуть ли не хором пропели отец с сыном.
- Только, конечно, постепенно, - добавил с каким-то своим скрытым смыслом сын.
- Верно мыслишь, - подтвердил Виктор Павлович.
--
Да, ну вас, - махнула рукой Надежда Ивановна и ушла на кухню.
Сын тоже вернулся к своим делам и Виктор Павлович, отметивший, что продолжения дискуссии по поводу его здоровья в ближайшее время не предвидится, с удовольствие закрыл глаза. Из кухни некоторое время раздавался звон посуды, затем в комнату дошли запахи грибного супа и жареной картошки.
- Я ненадолго в магазин, за луком. - Бросила на ходу Надежда Ивановна, одевая куртку. Не вставай: всё на маленьком огне. Я - мигом.
Лязгнул замок. Наступила тишина.
Виктор Павлович встал, взял из книжного шкафа альбом старых фотографий. Здесь было всё. Можно сказать, вся жизнь в стоп-кадрах. Вот он с красном галстуком и нелепым огромным барабаном наперевес идет по какой-то улице в первом ряду отряда из таких же сорванцов. А здесь уже у санитарного вагона, как раз после тифа, где-то недалеко от передовой. А это свадьба. Все молодые, в глазах хмельные огоньки. Половины уже с этой фотографии нет. Уже много лет почти ежегодно жёны старых друзей и знакомых звонят с траурными новостями. В начале Виктор Павлович обязательно ходил прощаться, говорил о людях, которые все еще оставались в его памяти живыми. Вспоминал, что ещё хотели они сделать, что не успели в этой жизни.
Года два назад на одних поминках ему стало плохо самому, будто друг позвал за собой. Откачали, поставив романтический, но неутешительный диагноз: мерцательная аритмия. То есть, можно ещё немного померцать, конечно. Но осторожно. А если не будете осторожничать - померкнет все вокруг и уже ваша жена будет названивать по списку, повторяя раз за разом свою траурную новость.
В конце альбома осталось несколько пустых листов. Сюда он всегда ствавил лишь "избранные фотки". Остальные были в других альбомах, посвященных целиком тем или иным поездкам. Большое количество фотографий так и не были удостоены быть помещенными в альбомы - ютились по надписанным пакетам в двух больших коробках. Он часто перебирал этих "кандидатов в сборную", но все никак не мог остановить свой выбор. Поэтому десяток последних страниц так и оставались пустыми.
"Может быть, вставить парочку этих, - размышлял он, - здесь он празднует защиту своей кандидатской". После неё можно было сразу пойти на докторскую. Материала было достаточно. И тема перспективная, по ней потом человек пять защитилось, стали докторами. Правда, еще года три-четыре ушло бы на обработку материала, компоновку, завершение, оформление документов. Но что это три-четыре года, когда впереди была целая жизнь. Уговорил себя повременить, отдохнуть от бумажной работы. Да и одно дело - кандидатская, за неё никому не бывает стыдно. А вот с докторской, высовываться было принято только после двух-трех монографий, не меньше. Гуманитарии - народ слово обильный.
Потом эти докторские пошли у молодых как из рога изобилия. И стало как-то неудобно на шестом десятке вновь окунаться в этот механизм доказывания, "то есть кто".
А вот он что-то объясняет актерам. Наверное, что же он хотел сказать главное в своем тексте сценария. Так сказать, между строк. Фильм получился средний. Но для первой попытки вполне сносный. Были и ещё предложения написать сценарии по нескольким другим его повестям. Но все время то чего-то отвлекало от работы над сценариями, то уже написанные сценарии казались недостойными экранизации и, как гоголевские "Мертвые души" находили свой последний приют в дачной буржуйке. Каждый раз казалось, что нужно время, чтобы вещь "отлежалась" и "созрела" действительно во что-то такое, за что никогда не будет стыдно.
А здесь он с Татьяной. Когда-то вместе учились, он даже начинал ухаживать. Потом, уже не вспомнить причины, разбежались и завели свои семьи. У обоих из этих затей получилось несколько не то, на что надеялись, но уже пошли дети. "Да, какие наши годы! - Решили они. - Пусть дети спокойно вырастут, неполных семей и так в стране пруд пруди. А как выросли дети - пошли внуки. Ну, какие теперь из них молодожены? Народ смешить?
Дети, внуки. Может, их всех сюда вставить? Впрочем, у них своя жизнь, свои альбомы. Все и так в групповых снимках то тут, то там появлялись. Достаточно.
"Трим-трям", - прозвенело в домофоне. Это означало, что жена уже вошла в подъезд и скоро прибудет на ужасно медлительном, скрипучем и вонючем лифте.
Виктор Павлович попытался встать, чтобы поставить на место альбом, но острая, режущая боль в сердце, заставила его отказаться от этой мысли. Боль не проходила, а усиливалась. Сердце сжалось в комок, как бы готовясь к схватке с невидимым врагом. Ему нужна была энергия и ничего, что оно взяло её у рук, у ног, у глаз. Комната поплыла и Виктор Павлович с трудом, трясущимся, как у старого деда, пальцем, набрал "03".
Бригада, состоявшая из бодренького толстячка кардио-реаниматора и сестры, приехали минут через двадцать, как раз вошли вместе с запыхавшейся женой. Виктор Павлович попытался было что-то сказать, но губы свело, они стали непослушными и какими-то неживыми, как будто после укола-заморозки перед удалением зуба. Оставалось лишь чему-то виновато улыбаться и держать правую руку на груди, как бы напоминая на всякий случай всем, где оно, это сердце. Бодрячок-толстячок измерил давление, что-то вколол в руку и сказал, что надо немного подлечиться стационарно, что все живое и даже неживое время от времени нуждается в ремонте и профилактике. С неживым у него получилось как-то не к месту, неуклюже, вроде солдатской шутки. Он это заметил и, чтобы как-то сгладить неловкость, начал также не к месту острить, рассказывая анекдоты из серии: "Доктор, я к вам..."
Виктор Павлович уже сидел на кровати и жена помогала ему одеться. Сумка с самым необходимым уже не первый месяц стояла в шкафу. Оставалось только взять её и нести до "Скорой".
В машине она взяла его левую руку в свои и так они ехали всю дорогу, ни о чем не говоря.
Шел сильный дождь. Машина ехала как сквозь огромный фонтан. Дворники, равномерно поскрипывая, то показывали дорогу, то вновь, не успевая за вновь налетевшими каплями, ложились в сторону отдохнуть.
Через неделю Виктора Павловича не стало. Сосед по палате сказал, что умер он утром, потянувшись к тумбочке за лекарством, но пальцы так и не дотянулись до разноцветных ампул и таблеток. На поминках, как полагается, много говорили о том, каким он был деятельным и отзывчивым человеком, как много успел в своей жизни. Если бы он мог слышать, то наверняка бы подумал: как мало все-таки о нас знают даже самые близкие люди.