Аннотация: Из исторического архива, о потаённом судне
При работе в одном из закрытых архивов автору попал в руки в высшей степени любопытный документ, на который он и не обратил бы в иное время пристального внимания, если бы не диссертация. Однако, внимательнее ознакомившись с записями петровской эпохи, автор счел необходимым предложить найденный текст нашему читателю, чтобы каждый сделал выводы по собственному разумению и в меру богатства фантазии.
Речь идет о частном письме, направленном в Адмиралтейств-коллегию на имя Корнелия Ивановича Крюйса, менее известного под своим истинным именем - Нильс Ольсен. До сего времени автору было ведомо лишь, то, что этот датчанин, сподвижник Петра Великого, стоял у самого истока русского флота. О том был в не меньшей степени осведомлен, по всему видать, и отправитель.
В письме содержится нижайшая просьба передать доверительно некий важный проджект в самые руки генерал-адмирала, минуя канцелярию.
Но по дьявольской ли случайности или божьему проведению письмо не застало адресата в живых и осело в бумагах коллегии, вместе со всеми приложениями. До президента Адмиралтейств-коллегии оно, стало быть, также не дошло, ни прямым, ни окольным путями. Конечно, и приложения спустя 290 лет были благополучно потеряны неблагодарными или невежественными потомками.
Упомянутый документ, предназначавшийся отнюдь не покойному Крюйсу и датированный 1727 годом, гласил:
"Его сиятельству генерал-адмиралу, тайному действительному советнику и графу Апраксину.
Милостивый государь, любезный Федор Матвеевич! Сим извещаю, что вверенное моему попечению потаенное судно большого корпуса на Галерном дворе оставлено. А приписан я ныне к Астраханскому адмиралтейству, потому как винят меня в недействительных строениях, и из мастеров я разжалован. Так вели за тем судном пригляд учинить. Токмо о пользе Отечества, не о славе своей, но слове покойному императору Петру Ляксеичу пекусь. Чертеж тому прилагается.
О сем глубоко преданный, покорнейший Вашего сиятельства слуга - работник Ефим Никонов. К сему доношению писарь Микола Ратаев вместо Ефима Никонова по его прошению руку приложил."
* * *
Те, кто узрел императора в минуты гнева, свидетельствовали потом, имел он вид ужасный и такой угрожающий, "такой вне себя" что страх охватывал всех, попавшихся ему на пути. Блуждающие глаза государя сверкали. Лицо было изуродовано гримасой, да и все тело, казалось, было в конвульсиях.
Он то и дело хватался за охотничий нож, который носил обычно у пояса. Петр тяжело дышал, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Это, впрочем, давало выход его неуемной злобной энергии, бесы отпускали душу, и следом за приступом следовало какое-то умиротворение...
- Ох и бил бы я тебя, мейн герр Архангел! Бил бы нещадно! - продолжал Петр нервно, потом помедлил и добавил более размеренно. - Ты ж не Алексашка какой, все ж родственник будешь... У кого тащишь, Матвеич? У меня, казнокрад?! Ты у самой Рассеи воруешь, мейн герр! Державу портишь, меня позоришь! Cучий ты сын, Архангел хренов!
Прозвище привязалось к Апраксину в далеком 1693-ем, когда поставил его Петр воеводою в единственном порту дремучей России. Там, двадцать пять лет назад, близ Архангельска под началом этого государева стольника построен был первый русский казенный корабль.
- Дотошный человек, верный и старательный, - отзывался Петр об Апраксине.
- Что мягок, есть грех за ним. И раболепен больно, - соглашался Петр, - но усердием и точностию искупает грех сей. А еще хлебосолен, гостям добрый хозяин, - вспоминал он Архангельские кутежи.
Когда три года спустя - в 1696-ом - русские взяли Азов, стало ясно даже боярам, что морским судам быть. Петр перевел Апраксина в Воронеж, поставил верховодить на верфи, где тот преуспел в строительстве Азовской флотилии.
После основания Апраксиным Таганрога в апреле 1700 года государь назначил его быть во главе Адмиралтейского приказа, а через семь лет после смерти Головина, Петр сделал Апраксина адмиралом.
Судьба хранила Федора Матвеича и от чернил, и от шальной пули. Вскоре он уже водил Балтийский флот и успешно оборонял северную столицу. Отмечая заслуги любимца Петр приказал выбить "специательную" медаль с портретом Апраксина и надписью: "Царского Величества адмирал Ф. М. Апраксин", а на другой - изображение флота и подписью: "Храня сие не спит; лучше смерть, а не неверность".
От наветов Апраксина спасала не только Фортуна и дружба Петра, но и действительный талант флотоводца. С его, Апраксина, легкой руки русские галеры пиратствовали по всей восточной Балтике, не давая шведу спуску. Потому, когда разбил он шведов при Гангуте, списались все его тогда еще мелкие грехи, и дело представили так, что виноваты остались токмо исполнители. Генерал-адмирал отделался конфузией пред лицом государя - с глазу на глаз.
Спустя четыре года ему снова посчастливилось.
* * *
- Ну да ладно, и на сей раз прощаю тебя, потому как блюдешь волю нашу по силе ума своего радостным сердцем и чистой совестью. Но, гляди, Апраксин, коли третий раз ловлен будешь, то и достоинства лишу, и имущества. А пока внесешь в казну сполна за все растраты тобой и исполнителями твоими учиненные! Слышал, Архангел! То-то, сударь мой... - сказал, наконец, Петр, сменив гнев на милость, и продолжил. - Тепереча, Федор Матвеич, быть тебе президентом Адмиралтейств-коллегий и руководить всеми морскими делами державы.
- Не посрамлю чести, государь! От те крест, - обрадовался Апраксин эдакой небывалой по последним временам отходчивости Петра.
Государь подозвал адмирала к столу и, вынув трубку изо рта, указал ею на бумагу, лежавшую поверх прочих.
- Прочти, мейн герр!
Апраксин поднес лист к свету. То было прошение некоего крестянина из подмосковного сельца Покровское. Бил челом государю Ефим Никонов, Прокопия сын, плотник с казенной верфи. А писал, сей раб божий, что берется он смастерить судно, которое может ходить по воде потаенно, забираться к неприятельским кораблям под самое дно, а также в море в тихое время из снаряду разбивать корабли.
- Каков бестия! - воскликнул Апраксин.
Петр полуобнял стольника, прижал к плечу. Ветер, ворвавшийся меж распахнутых ставен в горницу, ударил прямо в лицо мелкими солеными брызгами.
- Не бестия, мейн герр! - воскликнул Петр. - То искусник русский, коими полна земля наши и ими крепка! А ить, еще Искандер Эллинский, сказывают, в колпаке спускался на самое дно окияна? Поди, не читывал? - спросил царь.
- Не читывал, государь! - откликнулся Апраксин.
- А зря, Матвеич! Ведь про то и в нашенских сказаниях есть. Сказка, понимаешь, ложь, да в ней намек! Вот, давеча сыскали мне такову рукопись, что стольником батюшки нашего Алексеем Богданычем собрана, - Петр снял с полки толстый рыхлый том в старинном переплете, распахнул и стал водить пальцем. - Вот у Константина Всеволодыча, князя древнего, ростовского, ты послушай, мейн герр, что там сказано, говорено:
"Стал он - то бишь некий Светид, об котором речь - пояснил Петр - думу думати, как бы ему узнать глубину киян-моря. Стал об этом говорить своей молодой жене так: "О, гой еси, ты моя лада милая! Узнал я теперь, где конец земли. Как бы узнать мне глубину киян-моря?" А та ему в ответ говорит: "Хотел это узнать Искендер, македонской царь, да морского дна не видал. Таких нахалов отец мой не жалует. Помню, я еще ребенком была, когда это было".
Неотступные просьбы князя Светида склонили, наконец, молодую княгиню дать ему волю и путь показать, где самая глубина киян-моря. Хрустальный пузырь Искендера-царя хранился в подвалах палат белокаменных, который и нашла она, посадила в него супруга милого, покрыла пузырь крышкой плотно-наплотно, чтобы не прошла в пузырь вода киян-моря, привязала к пузырю бесконечну вервь и отнесла его на киян-море. Три дня и три ночи она спускала его в киян-море. На четвертый день была весть подана, чтобы скорее назад его вытащить. Скоро-то княгиня назад его из киян-моря вытащила. От испугу он едва жив из пузыря вышел, не вышел, а выняла его молодая жена и отнесла его в палаты белокаменные, и там стала его спрашивать, дошел ли он до дна киян-моря и что видел на дне."
- Дивно, - вымолвил Апраксин.
- То дивно, мейн герр, - повторил Петр, все более воодушевляясь, что пятьсот лет тому сказанию... А слыхал ли ты, Матвеич про мусью Декарта? Вельми учен был, и придумал железную рыбу, с пустым чревом, которая бы сверлила корпус неприятельского судна ниже ватерлинии. Нет! Наши хоть и не учены, а смекалисты!
- Надо бы, государь, - начал было Апраксин, - Никонова к Галерному двору приставить...
- Вот и приказываю Адмиралтейств-коллегии произвести крестянина Никонова Ефима в мастера потаенных судов, чтоб, таясь от чужого глазу, на Галерном дворе строил он по разумению своему. А коли кто дознаваться да сыскивать будет, отвечать ему: "Все на известное его величеству употребление."
Так и вышло, к лету 1720 года при надзоре самого Апраксина на Галерном дворе Петербурга собрали модель. Государь спытал ее на Сестрорецком озере, лодка хорошо держалась на плаву и под водой, а погружалась особым образом, что держали в строгом секрете.
В бумагах Адмиралтейств-коллегий той поры осталась запись адмирала Апраксина:
"Крестьянина Ефима Никонова отослать в контору генерал-майора Головина и велеть образцовое судно делать, а что к тому делу надобно лесов и мастеровых людей по требованию оного крестьянина Никонова отправлять из помянутой конторы, а припасы и по его же требованию из конторы адмиралтейских дел денежное жалование с начатия его работы давать по 3 алтына 2 деньги на день и ныне в зачет выдать 5 рублей".
Государю было доложено, что уж начали постройку потаенного судна большого корпуса. Умельцу открывались двери всех складов и мастерских, на вопросы отвечал он коротко и ясно, как и велел Апраксин. Мол, на известное его величеству употребление.
"В нынешнем 1720 году, феврале месяце по указу царского величества,- доносил изобретатель, - повелено мне, нижепоименованному,- строить потаенное судно-модель. И я оную модель в совершенство, что надлежит, привел, а ныне у меня остановка учинилась в оловянных досках, на которых надлежит провертеть, по моему размеру, пять тысяч дир...
О сем потаенного судна-модели мастер Ефим Никонов. К сему доношению писарь Афанасий Богатырев вместо Ефима Никонова и по его прошению руку приложил".
Тут окончилась Северная война, потеряв почти весь свой флот под ударами каперов Апраксина, шведы согласились на переговоры - в августе 1721-го года подписали Ништадтский мир. Петр присвоил своему адмиралу кайзер-флаг высшего морского должностного лица, который сей флотоводец поднял уже на Каспии, когда пошли на персов.
Очень кстати поспели пушки с Урала, присланные Демидычем. Никита Демидов сам сопровождал груз, оставив заводы на попечение сына Акинфия.
Петр в сопровождении Апраксина и тульского заводчика пришел проведать потаенное судно.
Взору Петра открылась деревянная громада сажени три, а то и три с половиной в длину, и не менее косой сажени в ширину. Пахнуло дегтем.
- Хорошо бы жестью обшить, - сказал Петр, хлопнув ладонью по корпусу потаенного судна.
- Государь наш, батюшка, Петр Ляксеич! Вели слугам твоим огнены медны трубы отлить, - просил Ефим, - вот и бумагу заготовили, тут все прописано.
- Слышал, Демид? - повернулся царь к заводчику, эдакому сухощавому цыгану с уже оголившимся черепом, но еще черной, как смоль, бородой.
- Все сделаю, государь-батюшка, в том не сомневайся, - обнадежил Никита Демидов. - Тока пусть скажет мастер, скока надобно труб сих.
- Десять пороховых зарядов, стало быть, и труб надобно десять, - ответил Ефим, - чтоб ядра прям из-под воды в неприятеля метать.
- Добро, - похвалил Петр, - Ну, а как, все ж таки, судно твое на дно спускается, а?
Оказалось, что в днище лодки вмонтированы те самые заказанные оловянные пластины с множеством мельчайших отверстий. Морская вода, просачиваясь сквозь них, постоянно удалялась за борт поршневой помпой.
Демидов поинтересовался, много ли народу на лодке сей, а что Никонов отвечал, что только два моряка. И пока один управляется с потаенным судном, второй может инструментом разрушать днище неприятеля, если лодку саму еще поперек разделить...
* * *
В мерзлом январе 1725 года Апраксин в последний раз посетил умирающего императора.
Он думал порадовать Петра известием о подготовке плавания к дальним пределам российским Ледовитым морем. Капитан-командор, холодный, невозмутимый, как истый викинг, Беринг сопровождал Апраксина.
Когда все слова вроде были уже сказаны, и генерал-адмиралу показалось, что следует уходить, Петр поднял бледную худую руку и поманил его к себе.
Апраксин замешкался с ответом на невысказанный вопрос. Он-то помнил, что минувший год выдался во всех отношениях неудачным. Сперва на Ладоге потонул груз Демидова - якобы трубы для фонтанов. Потом, уже осенью, так и не дождавшись огненных жерл, решили спускать потаенное судно, как есть. Лодка неудачно ударилась о грунт и в пробитое днище хлынула вода, мастер еле спасся через шлюзовой люк. А там уж встал лед, испытания отложили до весны.
- Матвеич! Слушай меня, мейн герр! - захрипел Петр, харкая кровью, - Вели Никонову корпус обручами крепить, да прикажи, чтоб никто ему конфуз в вину не ставил.
- Слушаюсь, государь! - обнадежил Апраксин.
Но сдержать своего слова генерал-адмиралу не довелось. Возникшую было смуту - государь не назначил приемника - подавили вместе с Меньшиковым, благодаря преображенцам. Императрицей провозгласили Екатерину, закрыв глаза на ее пьяные оргии и непотребство.
Потом пришлось спешно укреплять Балтийский флот. По смерти императора воспряли англичане, и Федор Матвеич отправился в Ревель на переговоры, которые высветили его незаурядный дипломатический дар.
Всем реально руководил Верховный Тайный Совет и Меньшиков, так что ее императорское величество на известное употребление потаенного судна не выделило ни гроша.
... Апраксин не вникал в дворцовые интриги, ему претил петушиный бой птенцов Петрова гнезда. По старой дружбе он упросил Александра Данилыча выделить солдат на поиск пропавшего Демидовского груза - те долго искали, ничего не нашли, были драны плетьми.
Потом, когда умерла императрица, отношения Апраксина с Меньшиковым испортились. Алексашка успел назначить себя генералиссимусом и предполагал породниться с Романовыми, выдав дочь Марию за сына убитого царевича Алексея. Хотя Апраксин и судил в свое время Алексея Петровича, эта наглость Алексашки переполнила чашу терпения, они поругались. Федор Матвеевич засобирался в первопрестольную, оставив все дела, столь опротивевшие ему на склоне лет.
Новые прошения Никонова на свежую рабочую силу и особые материалы исчезали за бумажной волокитой, до президента коллегии не доходили. Конечно, Апраксин мог уже и не знать, что новые испытания потаенного судна на Неве в том же злосчастном 1727 году, проведенные уже самим Ефимом Никоновым на свой страх и риск, закончились неудачей.
В ноябре того же года скончался Никита Демидов.
После ареста Меньшикова, к чему приложили руку вице-канцлер Остерман и князья Долгоруковы, императорский двор переехал в Москву. Туда же последовал и Апраксин, окончив свои дни в покое и бездетном одиночестве.
Над гробом последнего соратника Петра значилось: "1728 году, ноября 10 дня, преставился раб Божий генерал-адмирал, Государственного Верховного Тайного Совета министр, действительный статский советник, президент Государственной Адмиралтейской коллегии, генерал-губернатор княжества Эстляндского, кавалер обоих российских орденов, граф Федор Матвеевич Апраксин, а жития ему было 67 лет".
Первая в мире подводная лодка - "потаенное судно" - сгнила в одном из сараев Галерного двора. Русский же умелец, Ефим Никонов потерялся на выселках под Астраханью, хотя все сделанное им было на известное его императорскому величеству употребление.