Деревня, в которую под вечер вошел наш отряд, оказалась пуста. Дома стояли брошенные, их окна были темны в сгущающихся сумерках. Командир отдал приказ разведать местность. Нужно было становиться на ночлег. Мы входили в каждый дом, заглядывали в каждую клеть, но в итоге удалось найти лишь одного старика. Он был страшно пьян и не мог связать и нескольких слов. Велев макать в корыто с водой, покуда не протрезвеет, командир пытался вызнать у старого пьяницы, куда подевались остальные жители, но в ответ получил лишь полубезумный лепет. Старик нес что-то о камне и полной луне да все время просил покрепче запереть двери. Решив, что он сумасшедший, мы привязали старика на крыльце, чтобы не мешался, и оставили в покое.
В закромах брошенных домов удалось найти вдоволь провианта, так что, расположившись в самой большой избе, мы устроили себе роскошный ужин. Выбравшись после сытной трапезы на воздух, чтобы раскурить трубочку, я снова увидел сумасшедшего старика. Он сидел на своей привязи и что-то без конца бормотал себе под нос. Приглядевшись, я понял, что старик испуган. Заметив меня, он тут же принялся молить, чтобы я отвязал его и позволил укрыться в каком-нибудь доме. Я спросил, чего он так боится, но в ответ вновь получил лишь невнятный бред. Тогда я дал старику слово, что отпущу его, если он расскажет, где спрятались остальные жители деревни. Старик заупрямился, но, в конце концов, все же согласился и назвал мне место в лесу, где, по его словам, скрывались сельчане.
Старик хотел, чтобы я тотчас же развязал его, но я пообещал, что сделаю это сразу же, как только убежусь, что он сказал мне правду. Тогда он начал грязно браниться, сыпать на меня проклятиями и еще долго что-то кричал мне в спину, когда я выходил из деревни.
Лес был мрачен. В небе, похожая на мертвую голову, висела полная луна. Двигаясь по названным стариком приметам, я наконец добрался до указанного им места. Выглядывая из-за ветвей деревьев, я увидел поляну и собравшихся на ней людей. Тени двигались вокруг большого костра в медленном танце. Слышался шепот - так шелестят на ветру листья. А затем появилась тихая песня. Низкие, грудные звуки выстраивались в причудливый и странный напев. Ужасные образы возникли перед моим мысленным взором: горящие избы, плачущие женщины, изрубленные дети, черные вороны, пирующие над мертвыми телами. Война. Вражда. Смерть. Враг, пришедший на мирную землю. Страх и боль. Все это было в этой песне.
Среди прочих людей я отличил жреца. Одетый в звериную шкуру, он держал в руке нож. Перед ним, бесчувственный, но живой, на жертвенном камне, распластавшись и выронив из пасти серо-розовый язык, лежал большой серый волк. Бока зверя вздымались и опадали в медленном ритме. Жрец занес над зверем нож, и тут песня оборвалась. Люди-тени замерли в ожидании. Холодное железо пронзило живую плоть, раскрыло рану - на камень, стекая по шерсти, заструилась кровь.
Отсветы огня заплясали на окровавленной стали и мертвых глазах волка. Я не слышал ничего, кроме бешеного стука собственного сердца. В животе похолодело, и я чувствовал, что слабну от страха, но все же не мог отвести глаз от дьявольского ритуала. Люди по очереди начали подходить к закланному зверю и, точно из чаши, черпать из раны кровь. Набирая в руки, они умывали ею лицо и растирали по обнаженной груди. А сделав так, отходили в сторону и, расстелив под собой шкуры, ложились. Последним в кровавой купели омылся сам жрец. Затем, смастерив себе лежак, он тоже лег между прочих. Наступила тишина.
Горел огонь. Где-то дважды прокричала ночная птица. Мои пальцы превратились в лед. Сердце подскакивало к горлу. Не знаю, сколько прошло времени - минуты или часы, - когда среди лежащих началось движение. Тела принялись корчиться, будто в припадке страшной болезни. Раздались первые негромкие стоны. Эти стоны становились все громче, болезненнее, постепенно переходя в сдавленный крик. С людьми происходило какое-то превращение. Последние человеческие черты с каждой минутой таяли в их фигурах.
Я чувствовал, что мой рассудок готов помутиться от виденного. И спасаясь от нависшего надо мной безумия, я пустился бежать. Я не помню, как вырвался из леса. Как бежал прочь от проклятой деревни, бросив командира и своих товарищей. Но есть то, чего мне не забыть никогда. Потому как даже сейчас я отчетливо помню, как среди человеческих стонов послышалось первое рычание. В нем еще чувствовалось что-то человеческое, но голос, издавший этот рык, был уже голосом зверя...