Ветер выл и всхлипывал, всхлипывал и выл в ветвях старого ясеня. Толстая ветка царапала крышу, и не сорванные ветром листья шуршали, шуршали, обсуждая то ли лето, то ли давно минувшие, памятные только обросшему старым мхом стволу годы.
Старик Романов, постукивая палкой по дубовому паркету, брел к окну, чтобы выглянуть в ночь. Ни огонька, ни проблеска за окном не было - даже во время грозы. Молнии грохотали теперь без света - словно весь он исчез вместе с людьми. Каждый вечер старик обещал себе срубить ясень, сжечь, выкорчевать с корнем, подгрызть могучий ствол - лишь бы не слышать шороха и шепота, шуршания и шелеста. Но утром понимал - не будет ясеня, и в мире не станет не только блеска, но и звука. Вздрагивал, кряхтел, брел на кухню искать еду.
Припасы появлялись на кухне неожиданно. Половина буханки черствого хлеба, пучок увядшей зелени, горсть рассыпанных по столу орехов, кувшин прокисшего молока, плошка свежеотжатого подсолнечного масла. От масла Романову всегда было мерзко, мучила изжога. Но давиться сухим хлебом не было сил, соблазн приправить его ароматным маслом побеждал. И каждый раз после него становилось плохо.
Протухшую колбасу, сырые куски мяса и странный серый студень, пахнущий несвежим бульоном, старик не ел. Бросал в поцарапанный пластиковый бак темно-зеленого цвета у черного хода. Иногда мясо гнило и распространяло зловоние несколько дней, иногда исчезало бесследно.
Может быть, мясо крал кот? Дымчатый мех, замшевый нос, разные глаза: янтарный и изумрудный, бесшумная поступь. И искры, искры, гуляющие по спине, сыплющиеся с лап, стекающие с усов, срывающиеся с высокого хвоста трубой прямо в закопченный потолок. Романов никогда не видел кота целиком. Голову, спину, лапы, усы или часть усов, хвост, торчащий из-за кресла. Искру, слетевшую в потолок. К старику кот не подходил, бродил поодаль.
Сам Романов старался не подходить к тяжелой дубовой двери главного входа. Дверь была надежной, обитой потемневшими от времени медными полосками, с узким глазком. В глазок был виден ясень и серая брусчатка. Этой части двора Романов боялся до дрожи. Наверное, потому, что, в отличие от заднего дворика, огороженного глухим кирпичным забором, здесь через легкие кованные ворота открывалась вид на пустошь. Одна створка ворот постоянно была полуоткрытой.
Ночью Романов вообще не спускался на первый этаж. Лежал в кровати, укрывшись с головой толстым ватным одеялом, и ждал зимы. Но ветер свистел уныло, по-осеннему, а не яростно, скрипя ледяными иглами, звеня морозом...
Зима близилась. То и дело из подполья раздавался писк. То жалобный, обреченный, то наглый, торжествующий. Шуршали сотни лапок, о землю били тонкие хвостики. Крысы. Крысы были повсюду.
Порой на пустоши за забором появлялись целые крысиные орды. Три, четыре, пять сотен крыс бежали по одним им ведомым делам. С севера на юг, с юга на север... Во двор они заходить боялись. Или не хотели. Или не знали, что здесь есть двор, дом, старик Романов и его мусорный бак. И кот. Кот с искрящейся шкурой...
Но однажды крыс стало слишком много. Всю ночь топотали лапы, шуршала трава за забором, кряхтел ясень. А утром старик увидал реку крыс, протянувшуюся от горизонта до горизонта.
- Кот! Кот! - хрипло позвал старик.
Он позвал кого-то впервые за несколько месяцев. Или лет. Или веков. Позвал, и сам испугался звуков своего голоса.
Кот мяукнул и предстал перед Романовым во всем великолепии. Искрометный хвост, чуткие усы, переливчатая шерсть, могучие лапы, сияющие разноцветные глаза. Сказка, а не кот.
- Гони их! - приказал Романов. - Крысы... Крысы не должны бежать!
Кот снова мяукнул, только на крыс это произвело не то впечатление, которого ожидал Романов. Серая река развернулась и потекла к дому. Просочилась через кованые ворота, перехлестнула через кирпичный забор.
- Дверь! - прошептал старик.
Надежная дубовая дверь встретила крысиный напор равнодушно. Оконные стекла словно вспыхнули, отгоняя крыс, но те грязными ручейками потекли вверх, царапая лепнину стен, закрепляясь на карнизах, перетекая на крышу.
- Что же это будет, кот? - настороженно спросил Романов.
Кот зашипел - шипение не предвещало ничего хорошего.
Скоро дом словно скрылся под серым одеялом. На каждой ветке ясеня колыхались сотни серых теней, а ствол скрипел от натуги.
- Дерево! Они погубят дерево! - закричал Романов, подбегая к двери и распахивая ее. - Прочь, мерзкие твари!
Кот мчался рядом со стариком с чудовищной скоростью, но не мог его обогнать. В руках Романова сверкало серебряное копье, которым он собирался разить зло в самое сердце.
Нет, не копье... Гибкий ивовый прутик, с которым он бежал по лугу к речке. Босые ноги топтали шелковистую траву, приветливо светило солнце. И кот, мурлыкая, прыгал от куста к кусту, прятался за кочками, шипел на лягушек.
Романов оглядывался в поисках крыс. Но крыс не было. Все они остались на чердаке старого особняка. Его особняка. Мрачного, высокого, с могучим ясенем посреди двора. Который, на самом деле, не ясень, а мировое древо, чьи корни гложет дракон, а ветви щиплют волшебные козы.
Но нет, какой же у него особняк? Они живут в небольшом щитовом домике на берегу речки, где пахнет сосной и мазутом, хлебом и потом, цветами и крепким чаем. Отец строит дороги, а мать... Самое главное, что мать жива! И он жив. Не просто жив - молод. Мал. Совсем мал. И впереди у него годы, весны, звезды...
А рядом - грациозный и сильный кот. Проводник. Хранитель. Друг на все времена.
Осень прошла, зима мелькнула, махнув белым саваном - и вновь наступила счастливая, беззаботная весна. В такую весну не верится, что когда-то у старика не хватило сил умереть, чтобы вновь мчаться по изумрудному лугу навстречу судьбе, в колесе блистающих миров...
- Малыш, не ходи к речке! - голос матери звучал, как музыка. - А то крысы унесут... Беги-ка быстрей домой!