После Геронимуса в третьем семестре читал Глазман. Сначала нам казалось, что лекции Глазмана из рук вон плохие. Он читал в виде непринужденной беседы, а не в форме строгого академизма, как Геронимус. Особенно это раздражало нашего Хусточку. Тот донимал Глазмана вопросами, которые обычно начинал словами: "А вот непонятно...". Глазман сначала терпеливо отвечал на его вопросы. Но потом стал их игнорировать. А когда Хусточка настаивал, он коротко обрывал его словами: "Не хочу вам отвечать! Не буду - и все!" Хусточка возмущался:
- Так зачем же тогда лекции?
- Сядьте, Хусточка! - бесцеремонно отвечал Глазман. - Не буду вам отвечать, потому что считаю это пустой тратой времени. Так вот, вронскианом называется... Пишите, Хусточка! Потом ко мне подойдете! Я вам дам индивидуальную консультацию! Вронскианом называется...
- Вы не готовитесь к лекциям! - кричал Хусточка, - Если бы вы готовились, ответили бы на все мои и другие вопросы! Профессор Геронимус - вот кто лекции читал! Готовился человек! Даже я - и то ответил бы на любой вопрос по материалу лекции, если бы было время подготовиться!
- Так, ловлю на слове. Следующую лекцию будет читать Хусточка!
Аудитория дружно рассмеялась.
- Я не шучу. Скажу тему, дам консультаций сколько угодно. Литературой обеспечу и профессора Геронимуса попрошу консультировать вас. Идет?
- Я согласен!
Хусточка усиленно готовился к предстоящей лекции.
- Я ему покажу! Подготовлюсь так, что комар носа не подточит! На память вызубрю! Но прочитаю на уровне! Пусть ему стыдно станет!
Ребята смеялись и подтрунивали над ним:
- Брось, Хусточка! Не делай из себя посмешище! Ну какой из тебя лектор?
- А вот увидим! - кипятился Хусточка и продолжал разбираться в материале, а потом упорно зазубривать его.
На следующую лекцию все пришли, как на спектакль. Серьезным был только Хусточка. Глазман еще в коридоре сказал:
- Ну что, айда слушать профессора Хусточку? Погодите, уважаемый профессор! Дайте нам войти. Преподаватель входит в аудиторию последний, а выходит первый, - напутствовал Глазман.
В большой аудитории амфитеатром Глазман сел в первом ряду, а Хусточка стал за кафедру. Аудитория галдела и шумела, не обращая внимания на лектора Хусточку. Хусточка попытался навести порядок, но его никто всерьез не принял - все продолжали шуметь.
- Прошу тишины! Одесский, перестань галдеть! Мельничук! Ты что, в детском садике! Тихо! Я так не могу!
Глазман привстал и, глядя в аудиторию вполоборота, постучал по столу карандашом. Все затихли. Глазман сел и кивнул, приглашая Хусточку начать лекцию.
- Темой нашей сегодняшней лекции будет "Ряд Фурье в комплексной форме". Мы раньше получили ряд Фурье через синусы и косинусы. Тригонометрические функции. Так теперь надо разложить их. Функции эти. По таким формулам, в общем. Во!..
Голос его звучал тихо и хрипло, говорил он сбивчиво, запинаясь и непрерывно покашливая. Он без конца вытирал пот, обильно выступавший на лбу. Аудитория жужжала, как пчелиный улей, но Хусточка читал, больше не обращая внимания на полное отсутствие какой бы то ни было дисциплины. Когда возникла необходимость писать, он подошел к доске и начал писать формулы в правом нижнем углу, стирая написанное прямо рукой и почти неслышно что-то бубня в доску, словно то, что он говорил, относилось именно к ней, а не к аудитории.
В это время Глазман привстал на скамье и подняв высоко руку подобно тому, как это обычно делал Хусточка, выкрикнул:
- А вот - непонятно!
Аудитория взорвалась громким смехом. Но Глазман невозмутимо продолжил:
- Вы там записали формулу разложения косинуса по Эйлеру. Так согласно ей знаменатель должен быть вещественным. Да не там - слева от этого выражения. Да, это. Так почему там в знаменатели появилось "и"?
Аудитория слушала, затаив дыхание, ожидая, как новоиспеченный лектор выйдет из положения. Хусточка, обычно довольно быстро соображающий, тупо смотрел на доску, не понимая, чего от него хотят. В конце концов он понял суть замечания Глазмана:
- Тю, зараза! Да! Сейчас!
Аудитория разразилась истерическим смехом, а лектор начал поспешно исправлять свои огрехи. С места кричали:
- Хусточка, сядь! Не позорься! - кричал СкусаЮ красный от приступа смеха.
- Хватит! Прекращай это дело! - советовал Миша Луценко.
Лешка Литовченко выкрикнул с возмущением:
- Садись уже! Пожалей нас!
Парторг курса Иван Горноскоков встал и с озабоченным видом обратился к Глазману:
- Израиль Маркович, давайте прекратим этот спектакль. Мы пришли сюда лекцию слушать, а не развлекаться.
Но Глазман встал и снова постучал по столу карандашом, как он это уже делал в самом начале.
- Успокойтесь, пожалуйста. Так, продолжайте, Хусточка. Слушаем Вас внимательно.
От былого пыла у Хусточки не осталось и следа. Но он упорно не хотел сдаваться и вновь забубнил:
- Если теперь все члены равенства перенести влево, а справа оставить нуль, мы, это... получим вот что.
Он продолжал невнятно бубнить, писать и, забыв о существовании тряпки, стирать рукой. Временам он, забыв также о существовании носового платка, вытирал нос тыльной стороной ладони, шмыгал носом, откашливался и продолжал лезть из кожи, мужественно пытаясь исполнить роль лектора до конца. Ему кое-как удалось записать сумму ряда. Но Глазман снова вскочил с места с высоко поднятой рукой, копируя Хусточку:
- А вот - непонятно!
Грянул новый взрыв смеха. Кто-то зааплодировал, а где-то на галерке попытались топать ногами. Глазман опять с невозмутимым видом изрек:
- А почему вы суммируете от нуля до бесконечности? Вы же ввели отрицательные индексы?
- Где? А, да! Вот гадство! Хомутнулся! Сейчас!
Он начал поспешно стирать, а аудитория снова впала в неистовство. В это время прозвучал спасительный звонок, и Хусточка с облегчением вздохнул. А Глазман, перепрыгнув через стол, непрерывной дугой охватывающий кафедру, побежал к двери с криком:
- Ура! Звонок! Покурим, братцы!
И снова все зашлись истерическим смехом и ринулись к выходу.