До начала занятий оставалось еще пять дней. Целых пять дней свободной жизни! В школе мне всегда было мало каникул, хотелось гулять еще и еще. А тут не терпелось поскорее приступить к учебе. Мечта начать постижение заветной профессии радиоинженера затмила во мне все: и лень, и девочек, и юношеские шалости, и кино, и даже лишние часы утреннего сна. Я давно благоговел перед радиотехническими терминами, с которыми до сих пор сталкивался только в радиолюбительской и научно-популярной литературе, которые слышал от старших в радиоклубе, от нашего учителя физики и по эфиру на радиолюбительсих УКВ-диапазонах. Они меня буквально завораживали, и я мечтал поскорее постичь кроющиеся за ними тайны. Слова: "модуляция", "генерация", "дискриминатор", "фантастрон", "спектральная плотность", "гармоника" были для меня подобны волшебным заклинаниям, поэзии и музыке одновременно. Неужели я когда-нибудь овладею ими настолько, что смогу свободно и со знанием дела небрежно употреблять их в беседах со специалистами? От этой мысли я буквально балдел, преисполнялся гордости и честолюбия, воображал, с каким уважением будут тогда смотреть на меня ровесники, особенно девчонки. Но это казалось несбыточной мечтой, туманной, как мираж и далекой, словно звезды на небе.
Томясь от безделья, я мог думать лишь о Светлане да о предстоящей учебе. Все мои мысли были заняты грандиозными "воздушными замками". Я воображал себя радиоинженером с мировым именем, глубоко погруженным в науку и выдающим идеи, одна ценнее другой. А дома меня будто бы ждала красавица-жена. Разумеется, это была Светлана, жизнь с которой мне представлялась в обожании друг друга и, конечно же, в полном согласии, без малейшего намека на какие-либо ссоры и нелады. Я помнил блеск ее небесно-голубых лучистых глаз, ни с чем не сравнимый запах девичьего тела, ее манящие губы, такие пышные, розовые, словно специально созданные для страстных поцелуев... и роскошный платиновый волос, тяжело ниспадающий на загорелые плечи и стройную спину. Вот это девчонка! Куда там привередливой Марине, с которой последнее время мы вечно из-за чего-нибудь ссорились, и наши отношения неуклонно шли к разрыву.
Но... я четко понимал и суровую сторону жизни. Наивно думать, что Светлана будет долго по мне грустить в одиночестве. Такую девчонку надо надежно к себе привязать, чтобы ее тянуло ко мне и больше ни к кому. Иначе непременно уведут. Как бы сделать так, чтобы она постоянно ощущала мое теплое внимание и органическую потребность общаться со мной? Однако со вниманием нужно не переборщить. Излишняя навязчивость может ее оттолкнуть. Необходимо подумать над тем, как чаще видеться с нею. Как жаль, что в ближайшее время нам придется жить не в одном городе. Так ее любви скоро придет конец. Как говорит моя мама: время и расстояние свое дело сделают...
Понятно, все это - пустые разглагольствования. Ведь опыта общения с девочками мне явно недоставало, если не считать, конечно, Марины. С нею мы начали дружить еще когда учились я - в шестом, а она - в четвертом классе! Как видно, за это время мы успели друг другу изрядно надоесть. К тому же мы не очень хорошо расстались. Однако при воспоминании о ней у меня где-то в глубине души что-то еще чуточку щемило.
Но Света... Ужасно хотелось написать ей большое письмо - откровенное, эмоциональное и, конечно же, с объяснением в чистой и страстной любви. Но она столь умна, серьезна и рассудительна, что подобную писанину может счесть смешной. Такими банальными излияниями ее не увлечешь. Кроме того, нужно выждать, пока в ее душе боль из-за провала при поступлении в университет затухнет до такой степени, что она сможет спокойно мыслить и строить реальные планы на ближайшее и более отдаленное будущее. Да и у меня должны накопиться какие-то новости, могущие ее заинтересовать. Вот начнутся занятия, тогда, пожалуй, будет самое время написать. Нет, все же нужно написать сейчас - не могу об этом не думать.
Каждый день, позавтракав, я отправлялся в город и, думая о Светлане, бродил по магазинам, где продавались самые по тому времени модерновые телевизоры, приемники и в изобилии - радиодетали. Столь богатых радиотехнических отделов в магазинах моего родного города, увы, не было. И я часами стоял у прилавков, любуясь всевозможными электронными лампами, трансформаторами, конденсаторами, ручками управления, панелями, реле, тумблерами, микрофонами, динамиками и прочими вещами, за обладание которыми готов был продать душу дьяволу. Но денег на их покупку у меня, к превеликому сожалению, не было.
Потом, основательно утомившись, брел в институт. Подходя к электрокорпусу с сердечным трепетом, внимательно изучал информацию на стендах. Затем поднимался на третий этаж, с благоговением подходил к деканату радиофакультета и читал факультетские объявления.
Не находя ничего для первокурсников и не встретив никого из новых знакомых, я разочарованно покидал институт и спешил к тете Саше, где меня ждал нехитрый, но непременно вкусный обед и, как всегда, искренний, неподдельно радушный прием. Казалось, будто время остановилось, и занятия не начнутся никогда.
И вот на стенде у входа в электрокорпус появилось, наконец, долгожданное объявление о собрании первокурсников радиофакультета тридцатого августа - в субботу. Оно привело меня в восторг. Слава Богу, дождался! Дождался возможности вплотную соприкоснуться со своей давней мечтой!
Нас собрали в большущей аудитории, устроенной амфитеатром. Я сел во втором ряду, так как в первом все места были заняты. Вот так всегда: к чему бы я ни стремился, вечно меня опережают более проворные и целеустремленные. И почему я в жизни такой нерасторопный?!
Аудитория весело шумела. Успевшие раззнакомиться переговаривались через несколько рядов, кричали, обменивались остротами. Те же, кто поскромнее, спокойно сидели, рассматривая лица сокурсников, с которыми предстояло учиться целых пять с половиной лет. И этот срок представлялся мне непомерно длинным, почти бесконечным. Подавляющее большинство парней было одето в солдатскую или матросскую форму без погон, которой они явно кичились. Девочек было совсем мало - одна-две на двадцать-тридцать парней. Все правильно, - думал я, - нечего им делать на радиофаке. Еще в седьмом классе я вбил себе в голову, что выше радиотехники нет ничего на свете и что радист - профессия не для женщин.
Два парня стали вносить стулья и расставлять внизу у доски вдоль длинной кафедры. Как нетрудно было догадаться, для президиума. Аудитория оживилась. Через пять минут вошли несколько, судя по всему, преподавателей и разместились на этих стульях. Они о чем-то тихо говорили между собой, не обращая на нас никакого внимания. А собравшиеся продолжили шуметь. "Как школьники, - подумал я. - Интересно, что же нам сейчас скажут?"
Энергичной походкой в аудиторию вошел всем уже знакомый декан - Михаил Петрович Шкиц. Дойдя до середины кафедры, он остановился, оперся руками на столешницу и замер в ожидании тишины. Мы затихли, как по команде. Низкорослый, но стройный, подтянутый, с несколько поредевшими снежно-седыми волосами, подстриженными ежиком, декан продолжал молча стоять, строго глядя в аудиторию. Один из первокурсников догадался встать. За ним другой, третий, а потом и остальные. Установилась мертвенная тишина - все напряженно чего-то ждали.
- Здравствуйте! - сказал, наконец, Шкиц со сдержанной, едва заметной улыбкой.
Все были чрезвычайно горды тем, что они уже студенты, и старались не походить на школьников. Особенно те, кто пришел с производства или после армии. Поэтому здороваться хором, как в школе, все считали ниже своего достоинства, в том числе и я. Мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как ответить на приветствие декана. А он терпеливо ждал, не изменяя позы. Наконец, кто-то из задних рядов робко произнес:
- Здравствуйте, Михаил Петрович...
- Здравствуйте, - поддержали его наиболее решительные.
- Здравствуйте! - подхватили остальные - каждый на свой лад.
Декан выдержал небольшую паузу.
- Садитесь! - сказал он. - Здороваться не умеете. Запомните: на приветствие старших воспитанным людям надлежит отвечать незамедлительно и четко. И когда в аудиторию входит преподаватель, декан, заместитель декана или кто другой, старше вас по рангу, вы обязаны вставать. Все, без исключения.
Он опять помолчал, после чего продолжил:
- Открыть собрание и председательствовать на нем прошу секретаря партбюро нашего факультета - Романа Тимофеевича Ежугина.
Декан сел у края кафедры, а из центра президиума поднялся маленький плюгавенький человечек с прилизанными назад редкими седыми волосенками. Такую прическу тогда почему-то называли "политикой". Горделиво прошествовав к высокой кафедре, стоящей рядом со стулом, где сел декан, Ежугин положил на нее стопку бумаг и, плотно сжав губы, застыл подобно изваянию. В первом ряду кто-то догадался зааплодировать. Аудитория скупо поддержала, и Ежугин, достигнув, наконец, желаемого результата, поднял ладонь, требуя тишины и внимания. Аплодисменты умолкли.
- Товарищи! - выкрикнул он высоким, почти женским голосом. - Первое собрание студентов-первокурсников радиотехнического факультета объявляю открытым!
Аудитория отозвалась громкими аплодисментами. Искусственно улыбнувшись, оратор снова поднял ладонь, и мы затихли.
- От имени партбюро радиофакультета, всей нашей парторганизации и парткома института разрешите поздравить вас с зачислением в ряды советских студентов-радистов и пожелать успехов в учебе, общественно-политической работе и, я надеюсь, в спорте!
Вновь аплодисменты. Снова тишина.
- В этом году мы, согласно постановлению партии и правительства, впервые набрали, большей частью, людей с производственным стажем и отслуживших в рядах Советской Армии и Военно-Морского Флота нашей великой Родины. Школьников приняли не больше двадцати процентов. Мы надеемся, что все вы дорастете до диплома и станете достойными строителями коммунизма - командирами производства, сотрудниками научных и проектных организаций и будете плодотворно трудиться на благо нашей великой социалистической Родины.
Ежугин замер, ожидая аплодисментов, и все дружно зааплодировали. Собрав бумаги, он вернулся на свое место в центре президиума и объявил уже как председательствующий:
- Слово для приветствия имеет декан радиотехнического факультета, он же заведующий кафедрой радиоустройств, доцент Шкиц Михаил Петрович. Пожалуйста, Михаил Петрович.
В который раз загремели аплодисменты, под которые Шкиц подошел к высокой кафедре, сделал над нею несколько хлопков в ладоши и замолчал. Аудитория замерла.
- Дорогие ребята и немногочисленные девушки нашего факультета! Поздравляю вас с поступлением в институт и желаю успехов в учебе, труде и отдыхе! Вы избрали себе самую интересную и самую сложную, очень сложную специальность. Не все из вас дойдут до диплома с нынешними однокурсниками, ибо преодолеть предстоящие трудности под силу далеко не каждому. Чтобы окончить наш факультет, студенту необходимы три основных качества: наличие соответствующих способностей, страстное желание стать радиоинженером и трудолюбие. Их следует рассматривать как три сомножителя, ибо, если хоть один из сомножителей равен нулю, все произведение обращается в нуль. Радиотехника - это наша, отечественная наука. Седьмого мая 1895 года офицер минного корпуса Александр Степанович Попов впервые в мире продемонстрировал в Петербурге на заседании Российского физико-химического общества действие первой в мире линии беспроводной, то есть радиосвязи. С тех пор от радиотехники отпочковалось несколько наук: радиолокация, промышленная электроника, развивающаяся сейчас быстрыми темпами вычислительная техника и другие. О структуре нашего факультета вам расскажет мой заместитель - Олег Павлович Зык, второй человек по рангу на факультете. Запомните, ваш первый начальник - это декан, второй - его заместитель и третий - староста группы. Это все, кому студент обязан безоговорочно подчиняться, к кому должен обращаться со своими проблемами и просьбами. Больше не хочу вас утомлять и на этом закончу. У кого появятся вопросы, подойдете ко мне в конце.
Михаил Петрович сел на прежнее место, а Ежугин предоставил слово Зыку. К кафедре подошел высокий рыжеволосый человек лет пятидесяти, одетый в темно-синий костюм, при галстуке того же цвета. Розовую лысину на темени прикрывали зачесанные через нее набок длинные волосы. Я никогда не понимал людей, пытающихся скрыть лысину таким образом. Лысина - так лысина, ее не спрячешь, как ни причесывайся. Так зачем эти выкрутасы? Люди ведь не дураки - поймут, что ты лысый. Будут острить по этому поводу, только и всего.
- Дорогие первокурсники, - сказал он жестковатым командирским голосом, - Михал Петрович уже сказал, что вы избрали для себя самую интересную и самую сложную специальность. Вряд ли вы себе представляете все трудности, которые вам предстоит преодолеть в течение всего времени обучения, включая дипломирование. Если бы вы все это ясно себе представили, то ручаюсь - добрая половина наверняка бы передумала.
Аудитория отозвалась коротким смехом и шумом возмущения. Зык замолчал, ожидая тишины, и с улыбкой ловил взгляды первокурсников, протестующих против такого, как нам казалось, кощунственного высказывания. В их числе был и я. Что за чушь! Как можно передумать и отказаться от такой классной, такой престижной специальности?
Замдекана поднял руку, призывая к тишине, потом продолжил:
- На радиофакультете мы обучаем студентов по двум специальностям: "радиотехника" и "конструирование и технология производства радиоаппаратуры". Выпускники первой из них готовятся для работы в научно-исследовательских институтах и лабораториях, второй - на производстве, а также в конструкторских бюро и проектных организациях. Но программы подготовки разнятся мало, поэтому и те, и другие, могут работать в любом из названых мест. Так что эта градация, честно говоря, чисто условна.
Аудитория отозвалась легким ропотом. Вот это да! Ведь я, подавая документы, считал, что "конструирование" - специальность по разработке новой аппаратуры, а не по ее производству и подготовке документации. Как я сглупил! Почему не посоветовался со знающими людьми? Нужно было на "радиотехнику"... Вот и первое мое разочарование. Что ж, нужно будет попробовать перевестись. Тем временем Зык продолжал:
- Наш факультет имеет четыре кафедры: основ радиотехники, радиоустройств, радиоаппаратуры, а также конструирования и технологии производства радиоаппаратуры. Кафедра основ радиотехники ведет, в основном, теоретические дисциплины, а все остальные - технические, прикладные. Но на этих кафедрах вы начнете работать только на третьем курсе. А пока запасайтесь терпением и изучайте общие - базовые предметы. Ведь для того, чтобы построить хороший дом, нужно сначала заложить для него крепкий, надежный фундамент. Мы для каждой группы организуем ознакомительные экскурсии по нашим кафедрам, но это чуть позже, когда вы решите вопросы с расселением и немного освоитесь со своим новым статусом.
"Ясно, радиотехника начнется аж на третьем курсе. Зачем нас томить целых два года? Ну почему, почему не начать преподавать специальные предметы прямо сейчас, с первого семестра?" - думал я, слушая речь Олега Павловича, хотя понимал, что без физики и математики радиотехнике не научишься. Но уж очень хотелось поскорее приобщиться к любимой специальности.
- Занятия начинаются первого сентября, - говорил Зык, - то есть завтра, в понедельник, в восемь часов утра. Расписание занятий на весь семестр, к сожалению, пока еще не готово. Разработано только временное - по среду включительно. Оно вывешено на факультетской доске объявлений. Перепишите.
Аудитория зашумела, и Зык сделал паузу в ожидании тишины.
- Далее. Мы распределили вас по группам, и списки уже, я думаю, вывесили. Деканат просмотрел ваши личные дела и в результате назначил старост групп и их заместителей. Позднее, смотря по обстоятельствам, они могут быть заменены. Сразу после собрания старост и заместителей прошу собраться у двери деканата. Вопросы потом зададите им. А у меня пока все. Благодарю за внимание.
Мы скупо поаплодировали, и замдекана вернулся на свое место в президиуме. Поднялся Ежугин и, требуя тишины, постучал по кафедре лежавшей на ней указкой.
- А сейчас перед вами выступит ваш старший коллега, студент-дипломник, отличник, член комитета комсомола нашего института, лауреат всесоюзного конкурса молодых ученых, сталинский стипендиат Борис Кушнир.
- Ничего себе, столько титулов! - сказал мой сосед слева и громко зааплодировал. Остальные поддержали его.
Из первого ряда поднялся парень среднего роста с кудрявой шевелюрой и занял место за кафедрой. Он был в белых полотняных брюках и светло-голубой рубахе навыпуск, под которой играли упругие мышцы спортсмена. Он широко улыбнулся, и аудитория стихла.
- Ребята, - сказал он мягким баритоном, - пять лет тому назад я, как и вы сейчас, сидел в этой аудитории и слушал о тех же сомножителях.
Все засмеялись, а Борис продолжил:
- Вы сейчас испытываете радость, оттого что сбылась ваша мечта: вы стали студентами. Но до диплома вам предстоит еще пройти долгий и трудный путь. Удержаться у нас в институте гораздо труднее, чем поступить в него. Особенно на третьем курсе. До диплома доходят далеко не все. В моей группе на первом курсе было двадцать пять человек. Из них до диплома дошло только пять. Мой вам совет: ни в коем случае не запускайте материал. Старайтесь делать все сразу. Штурмовщина не сулит ничего хорошего и далеко не всегда удается. Если вы увидите, что здесь вам учиться не по силам, сразу переходите на другой факультет. Поверьте, те, которые у нас учились на двойки, перейдя на другие факультеты, становятся отличниками.
Он говорил так страстно и увлеченно, что я сидел, как завороженный. Ну и парень! И речь у него развита, и внешность очаровательная. Чувствуется, что талантливый. Девчонки, наверное, бегают за ним вереницей. Мне, конечно, таким не стать никогда, но хотя бы чуточку походить на него.
- Заниматься так, как нас учили в школе - не усвоив предыдущего раздела, не переходить к следующему, здесь не годится. Думаю, я понятно выражусь, если скажу, что нужно пытаться охватить изучаемую дисциплину в целом. Ежедневно просматривать весь учебник, не ожидая, когда вам что-то там начитают. Не нужно стремиться разобраться сразу во всех деталях - это невозможно. Главное - приучить себя к предмету, представить его целиком. Регулярно просматривая книгу и конспект, вы приучите себя мыслить категориями этого предмета. Сегодня запомнится одна мелочь, завтра другая и так далее. А из мелочей состоит все, даже наша жизнь. На четвертом курсе вам будут читать такую дисциплину, как импульсная техника. Учебник толстый - вот такой вот, - он показал двумя пальцами. - Его можно усвоить лишь при регулярном, ежедневном просматривании - нужно читать оглавление, заголовки, рассматривать рисунки, читать подписи под ними. Когда привыкните, станете понимать отдельные места, и их будет становиться все больше с каждым разом.
- Борис, покороче, пожалуйста. У нас еще очень много работы, - перебил его Шкиц.
- Сейчас, сейчас закончу, Михаил Петрович, - ответил Кушнир и заторопился. - Все придет с опытом. В общежитии есть комнаты для занятий, в главном корпусе - читальный зал. Кроме того, к вашим услугам городские библиотеки. На факультете работает студенческое научное общество - сокращенно СНО. Вот и все, что я хотел вам сказать.
Борис сел на свое место. Встал Ежугин.
- Товарищи, прошу внимания. Сейчас я зачитаю список старост групп и их замов.
Назвав мало что кому говорящие фамилии, он свернул список и окинул взглядом шумную аудиторию.
- Минуточку, товарищи! Еще минуточку, - он постучал ладонью по кафедре. - После собрания прошу всех, кого я назвал, не расходиться, а собраться возле деканата. Там они получат необходимую информацию, которую потом доведут до сведения студентов своих групп. Остальным пожелаю успехов. На этом мы и закончим наше собрание.
В понедельник начались долгожданные занятия, которые мне показались довольно-таки рутинными. Математика, начертательная геометрия, немецкий, физкультура, история КПСС... Лекторы излагали материал доходчиво, порой слишком уж просто, а практические - совсем как в школе.
Наши "бывалые" - армейцы и производственники - держались высокомерно. Многие смотрели на школьников с нескрываемым презрением. И школьники, ощущая давление со стороны "бывалых", держались отстраненно, отдельной кучкой. Зато на практических они чувствовали себя на высоте, чего нельзя было сказать о "бывалых". Производственников было еще меньше, чем школьников, и подавляющее большинство составляли армейцы. Они были старше нас, как минимум, на пять лет, и постоянно это подчеркивали. Среди них были и офицеры, демобилизованные Хрущевым в соответствии с программой разоружения, и даже участники боевых действий минувшей войны. В нашу группу также попал один из таковых, Вася Довгань. Он с гордостью носил на груди наградные колодочки и годился мне в отцы - ему на то время было уже тридцать пять. Стесняясь называть его просто Васей, я поинтересовался его отчеством, на что он добродушно ответил:
- Та я ще не такий старий, щоб до мене по батьковi зверталися. Клич мене просто Василем i кажи менi "ти".
Преодолевая неловкость, я стал говорить ему "ты", но только через неделю-другую привык к такой манере общения и перестал концентрировать на этом внимание.
Я быстро запомнил имена и фамилии одногруппников. Наиболее симпатичным из них мне показался Сашка Лытыщенко. Это был миловидный парень, всего на три года старше меня, но носил солдатскую униформу. Как-то в курилке во время большой перемены он подошел ко мне и, улыбаясь, сказал:
- Слушай, Очерет, дай-ка мне в зубы, чтобы дым пошел.
Я протянул ему пачку пижонских сигарет "Rila". Он очень аккуратно взял одну и прикурил от моей.
- Я тоже "Рилу" курю. Они легкие, и кашляешь от них не так, как от наших.
- Наоборот, от "Примы" кашляешь не так, как от этих импортных, - вмешался в наш разговор двухметровый увалень Ленька Лабунец.
- На вкус, на цвет товарища нет, - возразил я, и Латыщенко меня поддержал.
С тех пор мы с Сашкой стали друзьями на долгие-долгие годы.
- Саша, почему ты эту робу таскаешь? Ты же всего на три года старше меня, - поинтересовался я.
- Да потому, что я ее четвертый год уже таскаю.
- С семнадцати лет, что ли? Интересно, как это вышло?
- Очень просто. Три года в академии Говорова проучился.
- Три года! А почему тогда ты здесь?
- Не захотел больше. Остохренел мне этот милитаризм. Ушел и перекрестился. Трижды специально экзамен заваливал в летнюю сессию. Хотя учиться было интересно.
- Но почему ты всего на первом курсе? Тебя, как минимум, могли бы на второй сюда взять, если бы ты документы из академии представил.
- Хочу программу радиофака всю - от начала до конца пройти.
По мере общения с Сашкой я проникался к нему все большей симпатией. В его глазах светился мощный интеллект, который меня буквально завораживал. Кроме того, его родители, как и мои, тоже были врачами.
В пятницу на первой паре к нам в аудиторию вместо лектора-математика неожиданно вошел Олег Петрович Зык и обратился к присутствующим:
- Внимание! Прошу внимания!
Все с интересом затихли.
- Так, занятий сегодня не будет, - сказал он. - Приглашаю всех к половине девятого в шестьдесят третью аудиторию электрокорпуса на факультетское собрание.
Аудитория загудела, как растревоженный улей. Послышались выкрики:
- А что случилось?
- Почему занятия отменили?
- На собрании вам все скажут, - ответил Олег Петрович. - Прошу всех тихо, без шума, выкриков и толкотни перейти в названую аудиторию.
В шестьдесят третьей было полно народа. Нам с Сашкой удалось занять места в середине третьего ряда, и вскоре Зык открыл собрание.
- Товарищи! К нам обратился областной комитет партии с просьбой помочь убрать урожай, который в этом году колхозникам удалось вырастить обильным, как никогда ранее. Думаю, никому не надо разъяснять, что продукты нужны всем: и рабочим, и служащим, равно как и нам с вами. Поэтому руководство института решило временно освободить вас от занятий и отправить на сельхозработы. Мы едем в Покровский район Полтавской области убирать кукурузу и другие культуры.
Потом он сказал, что в соседнем корпусе и в общежитиях для нас уже открыты временные магазины, где можно купить сапоги, матрасные тюфяки, рюкзаки, телогрейки, теплые свитеры, толстые шерстяные носки и прочие вещи, необходимые для поездки.
- Сбор в воскресенье в десять утра на перроне вокзала "Левада". Старосты получат указания, какой группе в каком вагоне ехать. По приезде на место вас встретят представители колхозов, совхозов и нашего института, после чего развезут по соответствующим колхозам. Старосты и их замы сейчас, сразу после закрытия собрания, приглашаются в сотую аудиторию электрокорпуса для прохождения инструктажа. После этого они ответят на все ваши вопросы. А теперь я передаю слово секретарю партбюро факультета, Роману Тимофеичу Ежугину.
Раздались редкие аплодисменты, которые тут же смолкли, когда из первого ряда поднялся Ежугин, одетый в светло-серый костюм, ослепительно белую рубашку и при широком синем галстуке в белый горошек, как у Владимира Ильича Ленина, и подошел к видавшей виды кафедре. Сжав губы наподобие куриной задницы, чтобы придать лицу выражение крайней серьезности, он окинул присутствующих суровым взглядом и заговорил надрывным патетическим тоном:
- Дорогие товарищи! Дело, которое вам поручается, имеет большое государственное значение! Это дело нашей дорогой и родной коммунистической партии! Она заботится о вас, обеспечивает вам право на бесплатное образование, которого удостоены только граждане социалистических стран!
Он всеми силами стремился показать свою страстную преданность партии и правительству, и его голос буквально срывался на плач.
- Так давайте же не осрамим высокого доверия, которое нам оказывает наша социалистическая родина, и поможем труженикам сельского хозяйства убрать урожай в кратчайшие сроки с минимальными потерями!
Воскресное утро выдалось теплым и солнечным, но в воздухе уже висела легкая дымка - первый, едва уловимый признак осени. Перрон был запружен студенческой толпой. В ней толкались, перекликались и гудели на все лады. Над головами там и сям на шестах возвышались плакаты с названиями факультетов, курсов и групп. Продиффундировав сквозь толпу к своей группе, я увидел нашего старосту, Лешку Романченко, с тетрадкой в руках.
- Привет, староста! - сказал я. - Сашку Латыщенко не видел?
- А, это ты, Очерет? Тебя не узнать, - ответил он с улыбкой.
- Почему?
- Да я уже привык видеть тебя аккуратно одетым, интеллигентным пацаненком. А тут ты - в сапогах, грубом свитере, с рюкзаком на спине и телогрейкой в руках. На кугутенка похож.
Меня покоробило от пренебрежительно-уменьшительных форм "пацаненок" и "кугутенок", но я их игнорировал, как принято в приличном обществе реагировать на бестактности. Романченко раскрыл свою тетрадку на странице со списком группы и против моей фамилии поставил птичку.
- Наша группа едет в шестом вагоне. Понял, салага?
Я не стал реагировать на унизительное обращение "салага" и демонстративно повернулся в Лешке спиной, чтобы отойти в сторону. Тем временем к нему подошло еще несколько одногруппников.
- Леха, привет. И меня там отметь.
- И меня!
- Меня тоже!
Я обернулся, узнав голос Латыщенко. Тот был в фуражке из букле, в солдатской робе и сапогах
- Привет, Саня, - поздоровался я.
- А, Генка! Привет, лошадь! Не проспал?
- С чего это мне просыпать?
Я достал пачку сигарет и молча предложил Сашке. Но он вынул из кармана то ли серебряный, то ли посеребренный портсигар и, лихо клацнув защелкой, протянул мне:
- Бери! Болгарские, "Мони". Пробовал?
- Нет, - признался я, прикуривая пижонскую сигарету с желтым фильтром.
- А я терпеть не могу с фильтром, - вмешался Романченко. - Куришь, куришь, а толку никакого.
По мегафону объявили посадку, и мы с Сашкой, стараясь держаться вместе, забрались в шестой вагон, забросили рюкзаки на третью полку и вышли на платформу. До отъезда оставалось еще пятьдесят минут, и Сашка предложил зайти в закусочную, чтобы выпить "на дорожку" по кружке пива. Я ни разу до этого не был в закусочных, тем более не пил в них пиво. Но отказаться было неловко: меня и так все считали молокососом, едва оторвавшегося от маминой сиськи.
В закусочной толпилась разношерстная публика, но большей частью студенты, отъезжающие в колхоз. Было душно, накурено, стоял острый запах спиртного и прокисшего пива. В табачном дыму висела площадная брань. Шокированный, я втянул голову в плечи и остановился около Сашки, мечтая о том, чтобы он предложил уйти.
У пивной бочки народу было видимо-невидимо - за час не успеть никак. Посетовав на неудачу, мы повернулись было к выходу, но из толпы окликнули Сашку:
- Латищенко! Давай сюди!
Это был Вася Довгань, наш "переросток". Впереди него стояло всего четыре человека. Жестом руки он предложил место впереди себя, чем вызвал недовольство стоящих сзади, но, взглянув на наградные планки на его груди, они неохотно угомонились.
- I ти, пуцьвiрiнку, по пиво прийшов? А мамка тобi по срацi не нада"?
Эти слова относились явно ко мне. Скажи это кто другой, я бы возмутился, но на Василя у меня обиды почему-то не было. Я отшутился:
- Та вона ж, Василю, не бачить.
- А як дiзна"ться, що тодi?
- Та як же вона дiзна"ться? На вряд чи ти доноситимеш, а Сашко напевно мовчатиме.
Когда впереди нас оставался всего один человек, пивной кран издал шипящий звук, и краснолицая продавщица прокричала:
- Товарищи, пиво кончилось!
Очередь разочарованно зашумела, но ничего не поделаешь - нет, так нет. Очередь таяла на глазах. Вася вышел, о чем-то оживленно беседуя с каким-то мужиком своего возраста. Я тоже повернулся было в сторону выхода, но Сашка удержал меня за рукав:
- Подожди, Гена. Давай хотя бы по сто граммчиков дернем, а?
Сашкино предложение меня обескуражило. Я хотел отказаться, но он, не дожидаясь моего согласия, обратился к продавщице, как заправский забулдыга:
- Два по сто коньячка и по конфетке.
- Саня, а если нас унюхает кто-нибудь из руководства? Выгонят же.
- Да ты видел, сколько наших пили пиво? Всех выгонять, что ли? К тому же, некоторые преподаватели тоже причастились - я видел, когда шел к вам с Романченко.
- Пьяные ведь будем...
- Это от ста грамм пьяные? Да ты что, Генка! Ты что, никогда не пил, что ли?
Я в самом деле никогда не пил, но побоялся в этом признаться, чтобы не вызвать лишних насмешек. Мы чокнулись, Сашка выпил стопку до дна, сморщился, как сморчок, и откусил половинку шоколадной конфеты. Пока он кривился да жевал конфету, я чуть надпил свою стопку и, содрогнувшись от отвращения, незаметно поставил за цветочник. Коньяк, показавшийся мне отвратительным пойлом, обжег мои язык, пищевод и желудок, но конфета ощутимо ослабила это непривычное жжение. И что хорошего находят люди в коньяке?
- Ну, пошли, - сказал Латыщенко, сунув в рот остаток конфеты. - А то без нас уедут.
- Генка! Генка, проснись! Приехали.
Я открыл глаза, недоумевая, где нахожусь. Латыщенко тряс меня за плечо.
- Генка, приехали. Выходим.
Меня мутило. Болела голова. Преодолев разбитость, я встал, стащил с третьей полки свой рюкзак и вслед за Сашкой стал пробираться к выходу. На воздухе мне стало легче, тошнота отступила. Нет, нельзя мне пить. Никак нельзя. Как видно, для этого созреть как-то надо.
Лешка Романченко всем велел следовать за ним. Мы вошли в убогое здание местного вокзала, но Романченко, не дав нам передохнуть, прошел через зал ожидания и вывел нас на привокзальную площадь, где стояли грузовики. Неподалеку мы увидели Ежугина в спортивной куртке поверх толстого свитера и со списками в руках. Он командирским тоном раздавал указания старостам.
Поговорив с ним не более минуты, Лешка отвел нас к грязному грузовику и скомандовал залезать в кузов, устланный свежей соломой. Едва мы расселись, к машине подошел мужчина лет пятидесяти. Очки с тонкой серебристой оправой придавали ему интеллигентный вид, несмотря на "колхозное" одеяние - темно-серую телогрейку, фуражку "паутинку" и грубые брюки, заправленные в юфтевые сапоги. Ухватившись за борт, он вскарабкался на колесо и поздоровался:
- Здравствуйте, мальчики! - сказал он с улыбкой.
- Здравствуйте! Здравствуйте, - ответили мы вялыми от усталости голосами.
- А девочки, - сказал кто-то позади меня. - Среди нас две девочки есть.
- Виноват. Здравствуйте, юноши и девушки! Я - ваш руководитель и еду с вами. Меня зовут Федор Иванович Кряжин. Староста где?
Романченко поднял руку.
- Здесь! Здесь я.
- Все на месте? Никого не потеряли?
- Так точно, все! - отчеканил Романченко по-военному.
- Ну, тогда поехали устраиваться.
Кряжин спрыгнул на землю, влез в кабину, уселся рядом с шофером, и грузовик покатил по грунтовой дороге, подпрыгивая на ухабинах.
- Давайте споем, что ли? - предложил Романченко.
- Начинай. А мы подтянем.
И Лешка затянул:
- Эсминец на рейде стоял у порта, Матросы с родными прощались, А море таило покой красоты И где-то вдали исчезало.
Все хором подхватили:
-А море таило покой красоты И где-то вдали исчезало. А там во садочку, где пел соловей, Он пел свою песню, играя, С девчонкой прощался моряк молодой, Надолго ее покидая...
- Ну и песню же вы затянули! - перебил всех кудрявый брюнет в солдатской форме. Как я потом узнал, это был Коля Чернов. - Она мне в армии настохренела. Вот где она у меня, - он провел пальцем по горлу. - Давайте что-нибудь другое!
Песня захлебнулась. Все наперебой предлагали - кто во что горазд, но их никто не поддерживал.
- Давайте мы с Таней споем, - предложила Валя Матвийчук и тут же начала:
- Три красавицы небес Шли по улице Мадрида: Донна Клара, Долорес, Донна Клара, Долорес И прекрасная Флорида.
Ей подтянула вторая наша представительница прекрасного пола - Таня Емелина. Остальные только слушали, ибо слов больше никто не знал. Да и песня мне казалась примитивной - уличного или, как у нас говорили, "дворового" пошиба. Но голоса у девчонок были на удивление чистые и мелодичные:
Их на улице одной
В старом ветхом одеянье
Бедный парень молодой
Бедный парень молодой
Попросил о подаянье.
Дорога пролегала через убранные поля, среди которых возвышались желтые скирды. Время от времени мы пересекали "сталинские лесополосы", защищающие колхозные поля от суховеев, а зимой, как нас учили в школе, задерживающие на полях снег. Скупое осеннее солнышко уже приближалось к горизонту. Становилось прохладно. Я надел телогрейку, застегнул на все пуговицы и натянул на лоб спортивную шапку, которую мне в прошлом году связала мама. Помню, как уезжая на учебу, я не хотел ее брать, но мама настояла, и теперь я был ей искренне благодарен. Я обмотал шею шарфом и заправил концы под телогрейку. Стало теплее. Хотелось есть, но в поезде все у всех было съедено, и нам оставалось только мечтать о предстоящем ужине. Скрипя и громыхая, грузовик подпрыгивал на колдобинах, а девчонки все пели:
- А Флорида, что бедна, Не имела ни реала.
Вместо золота она Вместо золота она
Бедняка поцеловала.
И букет из алых роз Он купил за три реала
И Флориде преподнес, И Флориде преподнес,
Что его поцеловала.
После получасовой тряски в грузовике мы въехали в село. Попетляв среди убогих дворов, наша машина остановилась у хаты с широким подворьем, посреди которого стоял врытый в землю сбитый из досок длинный стол, накрытый так же грубо сколоченным навесом.
Из кабины вылез Федор Иваныч и, сложив ладони рупором, прокричал:
- Вылезай! Вещи оставьте в машине. Сейчас поужинаем и поедем устраиваться. Вопросы есть?
Вопросов не было. Спрыгнув на землю, я осмотрелся. Латыщенко тронул меня сзади за плечо.
- Генка, айда скорей руки мыть. Смертельно хавать охота.
Под довоенным умывальником, на котором сверху лежал кусочек хозяйственного мыла, мы наскоро вымыли руки. На гвозде, вбитом в ту же доску, к которой был прикреплен умывальник, только с противоположной стороны, висело полотенце. Оно было настолько мокрым, что пользоваться им было невозможно. Вытершись носовыми платками, мы уселись за стол вместе с остальными.
Тем временем наши девчонки успели включиться в кухонную работу. Валя поварешкой раскладывала по алюминиевым мискам ароматное мясо с тушеной картошкой, а Таня ставила их на стол в два ряда. Пожилая женщина в белой косынке, повязанной вокруг головы, принесла несколько буханок свежайшего подового хлеба с аппетитно пахнущей хрустящей корочкой и положила на стол. Латыщенко взял протянутый ею нож и стал безжалостно кромсать ядреные буханки. На столе откуда-то появились большущие миски со свежими помидорами, возвышающимися горой. Наконец, мы уселись за стол и, весело болтая и перекидываясь остротами, принялись уплетать картошку с мясом.
Затем подали рисовую молочную кашу, чай в эмалированных кружках, а в глиняных мисках - душистый мед.
Всех, кроме девочек, поселили в просторной хате с верандой. Впрочем, назвать это строение хатой было бы неверно, но и домом его тоже не назовешь. Местные именовали его старым клубом. Вход был со стороны широкой веранды. Далее следовали просторные сени, а после них - наше спальное помещение, посреди которого стоял длинный грубо сколоченный стол вроде того, что на кухне, которую некоторые называли столовой. Далее располагалось возвышение, где в бытность этого строения клубом, была сцена. Там мы оставили рюкзаки и вышли во двор осмотреться.
В это время на подворье въехала подвода с копной сухого душистого сена. По указанию Кряжина мы вывалили его на траву, набили им матрасные тюфяки для постелей и наволочки для подушек и разложили на полу в "спальне". Одеяла и подстилки, которым надлежало заменить нам простыни, были у каждого свои. Романченко предложил положить в изголовья рюкзаки и прочие вещи, и наши постели были готовы.
Мы с Сашкой расположились рядом и, довольные собой, вознамерились пойти разведать местность. Со двора донесся рокот автомобиля. В сумерках мы увидели грузовик, подогнанный к самому крыльцу нашего обиталища. Из кабины вышел человек в телогрейке, фуражке с огромным козырьком и резиновых сапогах.
- Знакомьтесь. Степан Лукич Остафийчук - наш председатель, - представил его Кряжин.
- Ну як, хлопцi, улаштувалися?
- Вроде бы, - ответил за нас Кряжин.
- Що ж, добре. А дайте-но я окину оком, що тут у вас та як.
Он вошел в импровизированное спальное помещение, глянул на наши "ложа", на заваленный вещами стол и сказал:
- Що ж, улаштувались як слiд. У мiру можливого. Стiл доведеться звiльнити, бо бiльш нема куди покласти хлiб. У сiни вивантажите кавуни та бiдон з медом, якi вам зараз привезуть. Це щоб ви не голодували, якщо їсти схочеться. Я знаю, що таке молодi хлопцi - завше голоднi. Зголоднi"те - вiдрiжете скибу хлiба, намажете медом, та й їжте собi на здоров"ячко. Потiм кавуном заїсте. Тiльки не перед сном, бо забiга"тесь до вбиральнi. Вона там, у дворi. Бачили вже, мабуть, i користалися. Пробачте, що кращої нема". А вранцi бiдон меду привезуть.
- А куда вы поселили наших девочек? - спросил Романченко.
- Дiвчатка розмiстилися тут неподалiк. У старенької бабусi Оксани. Матимуть вiльний час - допомагатимуть їй удома поратись. Як хто з вас надума", нехай теж їй допоможе. Здебiльшого на городi та у клунi. Вона самотня: чоловiк i син з вiйни не повернувся, дочка у голодiвку сорок шостого померла.
- Непременно поможем, - сказал Лешка.
- От i гаразд. А як надума"те дiвчат вiдвiдати, спитайте в першого лiпшого бабу Оксану - вам покажуть.
В это время мы услышали рокот автомобильного мотора и протяжный сигнал.
- Ось i продукти приїхали. Що ж, хлопцi, гайда вивантажувати.
- Подъе-о-о-ом! Подъем-подъем, ребятки! Умываться и завтракать! Поторопитесь! На кухню за нами машина приедет - на работу отвозить. Нехорошо будет заставлять себя ждать! Подъем!
Это будил нас Кряжин. Было только пять утра. Мне нестерпимо хотелось спать, но Федор Иванович кричал громким, как паровозный гудок, голосом:
Умывались на улице. Вода в умывальнике была обжигающе холодная, просто ледяная, хотя всю ночь стояла в сенях, в ведрах. Мы еще с вечера наносили ее из колодца, что был напротив общежития.
Вскоре у нашей хаты остановился грузовик и отчаянно засигналил. Из кабины выглянул водитель.
- Хлопцi, мед приїхав! Вивантажуйте швидше та на снiданок! Пiд"їдемо трохи! Швидше! Швидше!
- А девочки? - спросил Романченко. - Давайте за ними заедем.
- Та вашi дiвчатка ще з темна у кухнi пораються - вже вам снiданок приготували, чекають на вас. А ви ще спите досi. Сором! Швидше, швидше залазьте!
На завтрак был суп с галушками и луковой зажаркой, мясо с гречневой кашей и чай с медом. Потом нас отвезли на кукурузное поле.
У бригадира мы получили мешки - один на троих - и железные стержни с заточенными концами, которые тут же прозвали "ковырялками". Он велел собирать початки в мешки, предварительно очистив их от кожуры с помощью "ковырялок", относить к дороге и ссыпать в бурты. Было тепло и солнечно, как летом. Мы с Сашкой сбросили телогрейки и свитеры у нашего бурта и, оживленно болтая о том, о сем, выполняли свою работу. Все вокруг делали то же самое. Поле огласилось веселыми криками, смехом, шутками и прибаутками вперемешку с солдатской бранью. Некоторые, смеясь, швыряли друг в друга початками. Кряжин искренне возмущался, но поделать ничего не мог.
Один початок угодил по голове Васе Довганю и разбился надвое. Последовал поток возмущения и забористой ругани.
- Ви що, зовсiм осатанiли, чи як?! Я вам що, пуп"янок якийсь? Чотири десятки незабаром! А як я комусь по головi цеглиною замантулю, вам сподоба"ться? Лобури хрiновi, їтi вашу мать нехай!
Одни смеялись, другие разделяли васино возмущение, а мы с Сашкой искренне ему сочувствовали. Кряжин также возмутился столь неслыханным хамским поступком по отношению к старшему товарищу, к тому же участнику войны с наградными колодочками, и потребовал прекратить безобразие на поле.
Смех прекратился, установилось неловкое молчание. Работали без единого звука. Федор Иваныч ходил между рядами, иногда помогал отстающим и, стремясь разрядить обстановку, попытался разжечь в нас дух соцсоревнования. Но рвения к состязанию не проявил никто, и он стал ходить, не говоря ни слова, время от времени кому-то указывая на пропущенный початок.
Солнце миновало полуденную точку и перевалило на вторую половину дня, когда к нашему участку подъехал грузовик и подал протяжный сигнал. Из кабины выскочил уже знакомый водитель и замахал картузом.
- Ребята! Прерываем работу! На обед поехали! - громко скомандовал Кряжин. Как мы поняли, он и сам основательно проголодался.
- Мешки что, здесь оставляем? - спросил Романченко.
- Конечно. Куда ж они денутся? - ответил Федор Иваныч и направился к грузовику.
После обеда меня клонило ко сну, работать не хотелось, и я обратился к Сашке:
- Сань! Что-то пропало у меня рабочее настроение - спать хочется. А ты как?
- Да что же я, по-твоему, не человек, что ли? С удовольствием прилег бы минут сто восемьдесят покемарить. Но... кто ж позволит? Обстоятельства сильнее нас, к сожалению.
Работали вяло, шутить никому не хотелось. Разговаривали изредка, в основном касательно работы. Довгань трудился отдельно от всех остальных и до конца дня не проронил ни единого слова. Я видел, как он достал папиросную пачку, заглянул в нее, скомкал и, вздохнув, выбросил. Мне стало неловко перед "стариком", и я, чтобы как-то стушевать эту неловкость, протянул ему раскрытую пачку сигарет.
- Угощайся, Вася. Бери. Тебе ведь не за что на меня обижаться.
Он демонстративно отвернулся, но я предложил еще раз:
- Бери, бери, Вася. Ты же курить хочешь, я вижу.
Взглянув на меня исподлобья, Довгань, колеблясь, несколько секунд помедлил, потом все же взял. Глядя в сторону, зажег спичку и, прикурив, загасил ее, взмахнув несколько раз рукой. Он бросил ее на землю и для верности старательно притоптал ногой. В его глазах, жестах и во всем поведении сквозила горькая обида, и мне стало жаль этого доброго мужичка, решившего в столь, как мне тогда казалось, солидном возрасте, обзавестись высшим образованием.
- Вася, тебя прямо со школьной скамьи на фронт взяли? - спросил я, чтобы как-то разрядить напряженное молчание.
- Нi, Ґено, зi студентської. Я на агронома вчивсь. На другий курс якраз перейшов, самi п"ятiрки в мене були... Тiльки-но iспити склав... Достроково... До батька зiбравсь. I тут - ця клятюча вiйна... - он глубоко вздохнул, пыхнул сигаретой и на минуту замолк. - Гаразд... хай їй сячина...
После ужина мы с Сашкой Латыщенко решили прогуляться по селу - разведать, что там и как. Прежде всего, мы решили найти магазин, чтобы вовремя пополнить запас курева. Местные мужики сказали, что это недалеко - ниже нашего обиталища, на перекрестке. Мы уже собрались было туда направиться, как нас остановил Романченко.
- Эй, молодежь! Вы куда?
- Хотим в сельмаг зайти, узнать, что там есть, - ответил я.
- А мы тут решили отметить наш приезд. Вы, надеюсь, тоже коллектив поддержите? Так что по десятке гоните.
Сашка тут же вынул десятку и протянул Романченко. Денег у меня было в обрез, но отставать от коллектива мне тоже не хотелось, тем более что Сашка принял лешкино предложение без колебаний. Я последовал его примеру, и мы направились к выходу.
- Вы ж на сабантуй не опаздывайте. Сбор в посадке ровно в семь. Это вон там, за новым клубом, - крикнул нам вдогонку с порога Романченко.
Сельмаг по сравнению с городскими магазинами, даже самыми захолустными, выглядел мрачно и убого. Это была обычная, хоть и довольно просторная, сельская хата с наполовину прогнившим деревянным крыльцом, двустворчатой дверью, скрипучими половицами и зарешеченными окнами. У прилавка стояла толстощекая тетка в грязном переднике, который был когда-то белым, и с аппетитом уплетала булку с колбасой. Кивнув в ответ на наше приветствие, она сунула в рот остаток бутерброда и из термоса довоенных времен плеснула в стакан, покрытый коричневым налетом, порцию темного дымящегося чая. Мы с Сашкой принялись с любопытством осматривать ассортимент выставленных товаров, слыша, как за спиной продавщица с шумом потягивает горячий чай.
На полке стояли бутылки с этикетками: "Горiлка", "Московская", "Портвейн белый таврический" и "Червоне мiцне". Верхние полки были заставлены консервными банками с надписями: "Бычки в томате", "Шпроты", "Частик в томатном соусе", "Пеламида в масле", "Ставрида в собственном соку", "Лосось в масле", а также стеклянные банки с кабачковой и баклажанной икрой. Нижняя полка была завалена блоками табачных изделий: "Беломорканал", "Прибой", "Север", "Прима" и "Памир". За захватанной витриной лежали батоны "ветчинно-рубленной", "отдельной" и "докторской" колбас. Справа на прилавке были под стеклом разложены галантерейные товары, а далее - гвозди, шурупы, замки, мебельные и дверные ручки, крючки, засовы, защелки и прочая хозяйственная дребедень.
Первым делом мы купили по десять пачек "Примы". Потом Сашка приобрел портсигар со встроенной зажигалкой, которым потом еще долго любовался и с гордостью выставлял напоказ. Я же, несмотря на скромность своего бюджета, соблазнился на покупку импортного портмоне из кожи, отделанной под крокодиловую, и пользовался им впоследствии много лет, вплоть до полного износа.
Осмотрев местные достопримечательности: правление колхоза, клуб, чайную, ток для обмолота зерновых, комору и школу, мы повернули, наконец, к посадке, где Лешка Романченко назначил сбор.
Почти все были уже на месте. На траве была разостлана клеенка, которая раньше лежала в сенях нашего обиталища, оставленная там нашими предшественниками. Романченко ставил на нее бутылки с водкой, Гаврюша резал колбасу и раскладывал на газете, а Лабунец выставил стаканы, взятые, как я потом узнал, напрокат в чайной у кокетливой официантки, разрезал и щедро посолил несколько аппетитных помидоров. Мы с Сашкой приволокли пару валявшихся неподалеку полусгнивших бревен и, положив у клеенки, уселись на них. Многие сочли это удобным и заняли "сидячие места" рядом с нами. Остальные сели прямо на траву.
Водка с бульканьем полилась в стаканы. Романченко, как старший по должности, провозгласил тост:
- Ну, братцы, за наше знакомство. Пусть этот колхоз процветает и богатеет, а мы - будем здоровы!
Задрав подбородок, он вылил в рот все содержимое стакана, проглотил единым глотком и, скривившись, как отпетый забулдыга, жадно вонзил зубы в сочный помидор. Сок брызнул на рукав куртки. Лешка вытер его газетой и запихнул в рот солидный кусок колбасы. Один за другим остаканились и остальные. Латыщенко отпил пару глотков, поставил на клеенку стакан, закусил помидором и потянулся за кружком колбасы.
С минуту стояла тишина. Слышалось только смачное чавканье. Выпили только я и Вася Довгань. Вася неторопливо жевал колбасу, а я сидел в нерешительности, не зная как себя повести. Романченко, не переставая жевать, взял бутылку, чтобы налить по второму разу, и увидел, что содержимое стакана Довганя осталось в прежнем объеме.
- Вася, тебя что, на фронте пить не научили? - спросил он и пьяно захохотал.
- Вчили, навiть навчили, та менi не сподобалось, - полушутливо, но твердо ответил Довгань.
- Нет, Вася, так не годится, - заявил Аркаша Донин, который был моложе Васи всего на два года, тоже участник войны. - Хоть пару глотков отпей для приличия.
Довгань отрицательно покачал головой.
- Чего это ты так? - продолжал давить на ветерана Аркаша.
- Бо вiд горiлки, хлопцi, добра не бува". Так що пийте, якщо вам до вподоби, а я трохи посиджу з вами за компанiю.
Лешка продолжал разливать, и корда дошел до моего стакана, удивленно спросил:
- А ты чего, салага, сачкуешь? Что, мамка не велела? Пороть будет?
Я был не в силах перенести укор в "невзрослости", тем более от одногруппников, которые были хоть и старше меня, но все же, по моему мнению, принадлежали к той же возрастной категории. Мне никогда раньше не приходилось пить ничего, крепче грузинского чая, который мама заваривала по утрам. Под пристальным вниманием более двадцати пар насмешливых глаз я поднял стакан с твердым намерением выпить его до дна, а там - будь что будет. Поднеся его ко рту, я ощутил резкий тошнотворный запах. Задержав дыхание и отчаянно напрягши весь запас воли, я начал пить мерзкую жидкость глоток за глотком, преодолевая чудовищное отвращение. Каждый глоток сопровождался встречным толчком, и мне казалось, что этой изуверской пытке конца-края не будет. Ценой невероятных героических усилий я опорожнил, наконец, стакан под аплодисменты товарищей.
Но тут со мной случился конфуз, о котором одногруппники вспоминали до окончания учебы в институте. Мое нутро внезапно сдавил спазм, ужасный и непреодолимый. Я едва успел вскочить с места и отвернуться, как на осеннюю пожухлую траву из меня хлынула прозрачная струя только что выпитой водки, что вызвало неудержимый смех присутствующих. Как говорил дед Гордей, чье-то горе для кого-то всегда развлечение, и я в этом убедился на горьком опыте.
- Ты что ж это, салага, водку на землю льешь?
- Стакан! Скорей стакан подставляй и заново пей!
- Ну, мамка тебе даст по заднице!
- Ой, держите меня, я падаю! Такой хохмы, сколько живу, не видел!