После восьми часов утомительной тряски автобус въехал, наконец, на территорию автовокзала и, немного поманеврировав среди своих многочисленных собратьев, скрипнув тормозами, замер на месте. Усталый водитель заглушил не менее усталый мотор, отворил дверь и с явным облегчением крикнул хрипловатым голосом:
- Приехали! Выходи - с вещами по одному!
Люди принялись разбирать свои багажи, кое-как сложенные у задней двери, и выходить на асфальт, размягченный лучами горячего июльского солнца.
Поднявшись с "насиженного" места, я отыскал свой чемодан и вышел на платформу, разминая затекшие ноги. Первое, что показал мне опыт самостоятельной поездки, это то, что сидения с низкими спинками для междугородных автобусов не годятся. Ужасно болела шея. Хотелось поскорее добраться до человеческого жилья и где-нибудь прилечь хотя бы на пять минут.
Я осмотрелся по сторонам. Было жарко, солнечно и пыльно. На платформах там и сям валялись окурки, смятые пачки из-под папирос, бумажки, обрывки газет, обертки от мороженого, конфетные фантики и скорлупки от семечек. Около мусорного бака, расположенного неподалеку, роились крупные мухи, и горячий ветер временами доносил оттуда кислый гнилостный запах.
Немного постояв, я спросил у какого-то, как мне показалось, важного пожилого работника автовокзала с красной повязкой на рукаве:
- Скажите, пожалуйста, где здесь поблизости телеграф?
- Дать маме телеграмму, что благополучно прибыл? - снисходительно улыбаясь, спросил красноповязочник.
- Да... - ответил я, смущенный тем, что он с первого взгляда верно оценил мои намерения.
- В здании вокзала. Вон в ту дверь входи - там увидишь.
- Спасибо, - ответил я, не поднимая глаз, и последовал его совету.
Я вошел в эту дверь и очутился в душном и шумном зале, заполненном сновавшими во все стороны людьми. Небольшой закуток в углу был отгорожен деревянным барьером. Над ним висела табличка с надписью "Почта, телеграф, междугородный телефон", а рядом были пристроены две тесные переговорные кабины. У загородки стояла очередь, в хвост которой я и пристроился. Простоять пришлось около часа, и я, наконец, смог отправить маме обещанную телеграмму: "ДОЕХАЛ БЛАГОПОЛУЧНО = ГЕНА".
"Глупость, конечно. А как я еще мог доехать?" - думал я, выходя на улицу, чтобы двинуться в направлении, указанном стрелкой на схеме, которую мне начертила мама перед отъездом. Что я, ребенок, что ли? Слава Богу, семнадцать лет уже. Аттестат зрелости в кармане, паспорт тоже. Сейчас что, война? Нет, конечно. Тринадцать лет как закончилась. Или я при себе крупную сумму денег везу, а на дороге лихие разбойники орудуют? Тоже нет. Так чего, спрашивается, переживать? Напускное это все, вот что. Только чтобы лишний раз подчеркнуть, что я еще не взрослый. Я давно уже заметил, что родители упорно не желают признавать, что их дети с некоторых пор повзрослели, хотят жить своей собственной жизнью и в их опеке совершенно не нуждаются.
Я шел, стараясь не наступать на трещины в асфальте. Это у меня с детства такая привычка. Но тут я вспомнил, что уже взрослый, что приехал, чтобы стать студентом, и пошел, стараясь не смотреть на асфальт, чтобы не видеть, есть там трещины или нет.
Чемодан у меня был не то чтобы пижонский, но не самый худший. Не такой, как мама таскала по командировкам да при поездках на отдых - серый фибровый, а небольшой, вернее, средних размеров, с дерматиновой обивкой, блестящими металлическими углами и заклепками.
Впереди, изумительно красиво повиливая ягодицами, шагала девчонка с модной клетчатой сумочкой и кокетливо ею размахивала. Пышное коротенькое платьице кремового цвета было ей как нельзя более к лицу. Я уже стал было придумывать, что бы у нее такое спросить, чтобы завязать беседу, но она неожиданно свернула в ближайшую подворотню. Я сделал вид, что отдыхаю - поставил чемодан на асфальт и стал, как мне казалось, незаметно за нею наблюдать. С дворовой лавочки подхватился какой-то тип чуть постарше меня и подлетел к ней, как молодой петух. Он обнял ее за талию, и они в полуобнимку пошли к какой-то двери под навесом, густо оплетенным диким виноградом. Боже, как я в этот момент ненавидел этого типа! Кстати, и ее тоже. "Ну почему она должна улыбаться ему, а не мне? Почему он так бесстыдно при всех ее обнимает? Нет, я ужасный эгоист, черт возьми!"- думал я, сгорая от зависти. Раздосадованный тем, что такая красивая девчонка, ушла к тому типу, вовсе не подозревая не то что о моем намерении с ней познакомиться, но даже о том, что я вообще существую, я наконец-таки успокоил себя, решив, что эта девица наверняка ужасно капризная и непременно избалованная, потому что очень уж красивая. А этому типу - ее красавчику - так и надо. Пусть он с нею мучается, а не я. Вот.
Мне больше ничего не оставалось делать, кроме как подхватить свой неказистый чемодан и, тихо чертыхнувшись, двинуться дальше по направлению к дому тети Саши.
В конце концов я отыскал улицу, дом и подъезд, где жила моя тетя Саша.
Она доводилась родной сестрой моему отцу, погибшему на фронте в сентябре сорок первого, и была на десять лет старше его. Тетя Саша всегда говорила о моем отце как о ребенке, так и не успевшем повзрослеть. И это меня почему-то ужасно бесило. В самом деле, какое она имеет право на покровительственный тон по отношению к моему отцу? Нельзя так неуважительно относиться к брату, хоть и младшему, - думал я. Он ведь был дипломированным врачом, даже аспирантом мединститута. И на фронт пошел в звании капитана медслужбы, и похоронка на него пришла, как на солидного воина. Любят же эти взрослые своим старшинством бравировать! Вот я, например, взрослый человек уже; самостоятельно в другой город приехал, определил свою будущую специальность; завтра сам в институт пойду документы сдавать. А вся родня ко мне все как к ребенку относится, не хотят моей независимости признавать, с моим мнением считаться, советоваться со мной, как с полноправным членом семьи. Ну да Бог с ними, увидим еще, кто мудрее - они или я.
С такими мыслями я вошел в тети Сашин подъезд, поднялся на второй этаж и постучал в дверь тремя ударами: тук! тук! тук! Так тетя Саша в письме просила. Она жила в коммуналке и делила общую кухню и прочие службы с соседкой Глафирой Ивановной и ее мужем Николаем Палычем, к которым следовало стучать дважды. Так они между собой условились, чтобы лишний раз друг друга не беспокоить. Ведь квартирные звонки в то время были редкостью.
За дверью послышались шаркающие шаги и приглушенный голос тети Саши спросил:
- Кто там?
- Тетя Саша, это я, Гена. Из Запорожья приехал, - ответил я.
Послышалось лязганье засова, звяканье дверной цепочки, щелканье врезного замка и причитания тети Саши.
- Геночка! Моя ж ты деточка! - плача, говорила она. -Что ж так долго? Я уже вся тут переволновалась! В окно все глаза просмотрела! Как ты прошел, что я тебя не заметила? Я же писала: через двор иди. А ты, наверное, прошел с той стороны, где сирень растет?
Тетя Саша обняла меня за шею тонкими натруженными узловатыми руками и припала к моей груди, обильно поливая ее слезами.
- Вот именно, с той стороны, где сирень. Как-то не подумал, что вы во дворе меня высматривали, - ответил я, гладя ее по седому затылку.
- Боже мой, да что ж это я, старая калоша, на площадке с тобой стою разглагольствую? Заходи, заходи скорее, детка моя.
Она схватила мой чемодан и направилась в темную прихожую. Я настиг ее в два шага и отобрал чемодан.
- Да что ж это ты у тетки чемодан из рук вырываешь? Тяжелый ведь! И что тебе туда мать насовала? Вот это столько ребенок нес от самого автовокзала! - хлопотливо причитала тетя Саша.
Слева отворилась дверь и из-за нее выглянула высокая и совершенно седая старушка с доброй улыбкой на лице.
- Здравствуй, здравствуй, молодой человек! С приездом, - сказала она с чуть заметным поклоном.
- Здравствуйте! Спасибо. Меня зовут Гена, - представился я.
- Знаю, знаю, Геночка. Твоя тетя давно уже нам о тебе все рассказала. Заходи, разоблачайся, умывайся, обедай. Тетя уже два часа тебя ждет. Обед, небось, и остыл уже.
- Ничего, сейчас разогрею, - ласково сказала тетя Саша.
- Давай, Гена. Приятного аппетита. А то соловья баснями не кормят. Потом говорить будем, - сказала Глафира Ивановна и скрылась за дверью своей комнаты.
- Проходи, садись, Геночка. Разувайся. Моя ж ты деточка! - тараторила тетя Саша, беспорядочно суетясь около меня. - И чего ж ты через кусты сирени продирался? Нечего там тебе ходить. Там же банда могла какая-нибудь засесть! Увидят, что ребенок один с чемоданом идет, возьмут и отберут, не дай Бог! А там и документы, и деньги, и вещички какие-никакие... Ой, да мне ж обед подогреть нужно! Я сейчас.
Комната, где жила тетя Саша, была обставлена старенькой мебелью, в основном дореволюционного производства. Было исключительно чисто и уютно, все в образцовом порядке. На залитом солнцем подоконнике сидела светло-серая кошка с белой грудкой и старательно умывалась.
Я переоделся в спортивный костюм, достал свои учебники и аккуратной стопкой сложил на журнальном столике у окна. Парадную одежду я повесил рядом на стуле, а чемодан задвинул под маленький диванчик с гнутыми ножками, вплотную придвинутый к журнальному столику. Вошла тетя Саша и принялась расставлять посуду на большом массивном раскладном дубовом столе, стоявшем посреди комнаты.
- Мое ж ты золотце, он уже и учебники повытаскивал! Да ты отдохни хоть сегодня ради приезда к тетке родной! Успеешь еще насидеться над книгами. Ну, рассказывай, как ты доехал.
- Спасибо, тетя Саша, хорошо. Вот только спинки сидений в автобусе были низковаты - шея теперь ноет. Но ничего, пройдет, - сказал я, вращая головой вправо и влево поочередно.
- А что, бывают выше? - удивилась тетя.
- Бывают. В ЗИЛах, автобусах первого класса, - ответил я. - Там кресла с откидными спинками, спать можно.
- И сколько там билет стоит? - поинтересовалась тетя Саша.
- Шестьдесят два пятьдесят, - выдал я, не задумываясь.
- А в этом, таком, как ты ехал?
- Сорок восемь тридцать, - ответил я.
- Ну, четырнадцать рублей разница. Даже больше - четырнадцать двадцать. Маме одной трудно. Она вдова, как и я, детка ты моя родная. Это для нее деньги, - посочувствовала тетя. - Иди, умойся с дороги. Обедать будем. Я тут супик из куриного потрошка сварила, котлеток приготовила, а к ним - нажарила картошечки с луком. На третье компотика попьем из свежих фрукточек. К обеду наливочки по рюмке выпьем - за удачу твою.
- Наливочку, тетя Саша, я буду пить потом - когда поступлю. Либо не поступлю. Как получится, - ответил я, стараясь рассуждать мудро, как взрослый мужчина.
С этими словами я пошел умываться на общую кухню, ибо ванной в квартире тети Саши, как и в большинстве послевоенных квартир, не было. А тетя Саша, гремя посудой, принялась разливать по тарелкам ароматный суп из куриных потрохов.
Утром тетя Саша подняла меня в шесть часов с таким расчетом, чтобы я мог выйти в семь из дому. И я отправился в институт сдавать документы. Тетя Саша собралась, было, ехать со мной, но я категорически отказался от ее помощи.
- Нет, тетя Саша, я сам это сделаю. Вы мне только расскажите, как туда доехать, - решительно заявил я.
- Мое ж ты солнышко самостоятельное! Ты же в чужом городе. Заблудишься еще, не приведи Господь! - крестясь, сказала тетя Саша. - Харьков ведь большой. Это тебе не ваше Запорожье.
- Ну, Запорожье, скажем, тоже областной центр, а не село какое-нибудь. Кроме того, язык до Киева доведет, если что, - стоял я на своем.
- Напрасно ты так, деточка. Я изведусь вся, пока ты вернешься. Пожалел бы тетку старую. Мне ведь пятьдесят лет уже, как-никак. Ладно, сейчас все расскажу. А ты записывай, на память не надейся. Ну, бери бумагу и карандаш. Геночка, а может, ты на какой другой факультет пойдешь, а? Все говорят, что на радиотехнический бесполезно поступать. Уж очень туда большие конкурсы. Тут родители детям своим за год до поступления дорогущих репетиторов нанимают. Дети, как проклятые весь год готовятся, и то не поступают. А ты вообще - из запорожской школы. Вот поговори с Лариской - в соседнем подъезде живет девочка. Она на третьем курсе в политехническом. Все тебе расскажет, что там да как. На этот чертов радиофакультет, она сказала, если даже и поступишь, так это еще только полдела. Там удержаться, говорит, еще труднее, чем даже поступить. С первого курса до последнего только пять-шесть человек из группы доходит. Остальных выгоняют, - разъясняла практичная тетя Саша.
- Нет, я только на радиотехнический пойду, - твердо заявил я.
- Напрасно ты людям не доверяешь, золото мое ненаглядное. Все в облаках витаешь. А вдруг ты, избави Бог, не поступишь, а? Столько тогда материных денег будет по ветру пущено! А она ж одна, без мужа. Ты не представляешь, как ей трудно, - пыталась тетя спустить меня с небес на грешную землю. Но я был непреклонен.
- К радиотехнике у меня призвание. Тут, тетя Саша, или грудь в крестах, или голова в кустах, - категорично отпарировал я. - Будь что будет.
- Что за вздор - призвание?! Морочат вам в школе голову, пустословы чертовы, а ты и веришь их россказням. Грудь в крестах ему надо! Вот настырный какой! - упрекнула меня тетя Саша напоследок. - Очеретовская породочка, хай ей черт! Ты точно, как твой покойный дед Очерет. Тому, бывало, если что вобьется в голову, то колом не вышибешь. Наша мама так с ним намучилась, бедная! Ладно, тебя не убедишь. Против породы не попрешь. Записывай, как до института добираться!
Абитуриентов у двери факультетской приемной комиссии было видимо-невидимо. В большинстве своем это были парни в солдатской форме, некоторые еще при погонах, а также харьковчане с умными физиономиями, многие из которых уже имели опыт поступления на радиофакультет. Солдаты на нас, школьников, смотрели свысока, даже с презрением. Они нам советовали не тратить зря усилий, а пойти послужить три годика в армии. Тогда, мол, и на поступление на радиофак можно будет реально рассчитывать. А так, со школьной скамьи, это, дескать, напрасные надежды, прожектерство одно. Сдать пять вступительных экзаменов на одни пятерки - это практически невозможно. Да к тому же, говорят, даже при всех пятерках не все поступают.
В тот год начиналось массовое сокращение вооружений, и потому среди поступающих было немало демобилизованных офицеров, сухопутных и флотских. Были и участники непосредственных боевых действий с орденскими колодочками - солидные мужчины, как мне тогда казалось. Случайно заглянув в документы одного из них, я ахнул про себя и не поверил своим глазам: в графе "год рождения" стояло "1924". Боже мой, на целых семнадцать лет старше меня! К моему немалому удивлению, эти великовозрастные держались с такими, как я, в основном, на равных и у меня сложилось впечатление, что даже не кичились своим возрастом.
Моя очередь подошла только к полудню. Войдя в залитое летним солнцем помещение, я робко поздоровался и остановился в нерешительности у входа. Молодая и очень даже симпатичная девушка пригласила меня за стол. Она деловито проверила все мои документы и выдала мне несколько бумаг, которые я тут же заполнил в течение десяти минут. Проверив все, что я написал, она сложила мои документы в отдельную папку, написала на обложке мои данные и попросила расписаться в каком-то журнале, после чего вручила мне расписку о приеме документов.
- Вот и все, - сказала улыбчивая девушка. - В среду в десять часов придете с паспортом к декану на собеседование. Этот же этаж, комната сто вторая. Вид у него такой строгий, суровый, но вы его не бойтесь. Держитесь уверенно. Старайтесь отвечать на его вопросы спокойно, но твердо. Он доброжелательный и любит интеллигентных ребят. Желаю удачи. До свидания.
- До свидания, вежливо ответил я и вышел в коридор, где оживленная толпа абитуриентов гудела на все голоса.
- В среду в половине десятого я, как и было велено, был у двери кабинета декана. В очереди я оказался уже далеко не первым - абитуриентов толпилось предостаточно. Многие были с чемоданами. Предстоящее собеседование обсуждалось на все лады. Коренастый парень, который стоял впереди меня, отвечал на вопросы интересующихся "с ученым видом знатока".
- А что вообще он спрашивает? - поинтересовался блондин спортивного телосложения в аккуратных очках.
- Да мне уже надоело отвечать. Пять минут назад говорил. Спрашивает, чего именно сюда поступаешь, почему не на другой факультет, как да почему радиотехникой заинтересовался, как математика дается. В общем, всякую хреновину, - ответил коренастый.
- А ты откуда знаешь? - спросил я его.
Парень высокомерно ухмыльнулся, потом небрежно бросил:
- Поступал в прошлом году. По конкурсу не прошел - двадцать два балла набрал из двадцати пяти. Тут главное - математика.
- А физика? - робко полюбопытствовал я.
- По физике тоже гоняют, но уже не так, как по математике. Математика устная - это пытка инквизиторская.
- А английский? - спросили сзади.
- Это тоже хороший фильтр. Я, правда, немецкий сдавал, но хрен редьки не слаще. Будь здоров, как режут. Чуть запнулся, оговорился - полбалла долой.
- А сочинение как, сложно писать? - спросила скромного вида сероглазая девочка с двумя белыми бантиками на затылке.
- Ну, сочинение - это проще пареной репы. Если пишешь грамотно, считай, что пятерка у тебя в кармане. Главное - ошибок не сделать. Три - пять страниц, больше не требуется. Будут консультации - там все скажут. Только упаси вас Бог списывать! Тут же вышибут коленом под зад, - многозначительно сказал он.
- А как узнать, где, когда и по какому предмету будут проводиться консультации? - поинтересовался хлопец сельского вида.
- У входа в этот корпус на застекленных стендах надо смотреть. Тихо... декан идет, - шепотом сказал коренастый.
Все повернулись в сторону, куда он смотрел, и увидели худощавого пятидесятилетнего мужчину невысокого роста с седыми волосами, подстриженными "под ежик". Одетый в кремовый чесучовый костюм, он быстро шагал по направлению к двери кабинета декана, и вид у него был пресуровый. Не сговариваясь, толпа расступилась, как по команде, освободив проход к двери.
- Здравствуйте, Михаил Петрович! - поздоровался коренастый.
- Здравствуйте! - вполголоса в разнобой повторили вслед за ним остальные.
- Здравствуйте! Почему толпитесь? Станьте в очередь по одному, чтобы порядок был. Быстро! - сказал декан, отпирая дверь кабинета.
Абитуриенты все разом смолкли и послушно выстроились друг за другом.
- Вот такой порядок и соблюдайте. Чтоб я не видел здесь ярмарки! - чуть повысил голос декан.
К кабинету подошла сорокалетняя женщина, держа впереди себя стопку папок, и декан галантно распахнул перед нею дверь.
- Ну, ребята, держите дулю в кармане. Сейчас приглашать начнут, - сказал коренастый. - Запомните все: фамилия декана Шкиц, зовут Михаил Петрович. Он заставляет писать заявление на его имя и не любит, когда спрашивают, как его зовут. Выговаривает тогда, заставляет выходить, смотреть на двери кабинета табличку с его именем. И форма заявления должна быть по всем правилам. А женщина, что вошла с ним сейчас в кабинет - это Ираида Андриановна, секретарь деканата.
В это время отворилась дверь с табличкой, которую по совету коренастого все уже, было, начали тщательно изучать, и на пороге появилась легкая на помине Ираида Андриановна.
- Пожалуйста, поднимите руки, кто к нам поступал уже в прошлые годы, - сказала она мелодичным голосом.
Коренастый не замедлил исполнить ее просьбу. Руки подняли еще два парня и фигуристая рыжеволосая девочка, пристроившаяся в хвост очереди не более минуты тому назад.
- Подойдите, пожалуйста, - обратилась она к ним. - Паспорта у всех при себе? Достаньте и поднимите. Отлично. Заходите все.
- Ни пуха! - подбодрил я коренастого, легонько постучав по плечу.
Улыбнувшись в ответ, он тихо исчез за дверью. Последовало несколько минут томительного ожидания, а потом вышли все четверо и остановились среди ожидающих, чтобы немного перевести дух.
- Есть еще те, кто поступал к нам раньше? - послышался голос Ираиды Андриановны.
На ее слова никто не отозвался, и секретарь пригласила первого из очереди.
- Ну, что? - спросил я коренастого.
- Да, собственно, ничего, - ответил он с едва заметной снисходительной улыбкой. - Спросил, почему мы не передумали. Не жалеем ли, что в прошлом году поступали на радиофак. Ведь если бы мы поступали на любой другой факультет, то с нашими баллами запросто прошли бы. Ну, мы ответили, что нет. Тогда он спросил у всех по очереди, что мы будем делать, если и в этом году не поступим. Все как один сказали, что потом снова будем пытаться поступить сюда. После этого он усадил нас за стол и заставил написать заявления. Прочитал, придирался, к чему только мог, потом сказал, чтобы к шестнадцати пришли в сотую аудиторию за экзаменационными листами. Вот и все.
- А какое заявление писать надо? Может, я здесь напишу? - спросил я у него совета.
- Ну, что ты! Он требует, чтобы сами, у него на глазах писали - грамотность проверяет. Заявление на его имя, чтобы экзаменационный лист выдали. Если ему не понравится, как ты его напишешь, может и документы вернуть. Да, он такой. Кто первый раз, так у тех он еще всякую ерунду спрашивает - я говорил уже. Ну, будь здоров. Ни пуха тебе, ни пера, как говорят охотники. А я пошел, - сказал он на прощанье и проворно выскочил из толпы.
Вскоре подошла и моя очередь. Глотнув воздуха, словно намереваясь глубоко нырнуть, я вошел в кабинет декана.
- Здравствуйте, Михаил Петрович! - робко сказал я и вежливо кивнул сначала ему, потом Ираиде Андриановне.
- Здравствуйте! А с Ираидой Андриановной не хотите поздороваться? - несколько грубовато спросил он, не переставая что-то писать.
- А он поздоровался. Поклоном, - вступилась за меня секретарь. - Просто он не знает еще моего имени-отчества, вот и все.
- Теперь уже знаю, уважаемая Ираида Андриановна, - ответил я, стараясь быть как можно более вежливым.
- Ну, что ж, садитесь, пожалуйста, - сказал декан, указывая на стул у его письменного стола. - Вы иногородний или харьковчанин?
- Иногородний, - ответил я, смущаясь.
- Откуда? - спросил он, уставившись на меня в упор поверх очков в черной оправе с круглыми стеклами.
- Из Запорожья.
- Как фамилия? - спросил он, продолжая смотреть на меня своими черными, как угли глазами.
- Очерет, - ответил я, поеживаясь под его взглядом.
Михаил Петрович посмотрел в сторону секретаря.
- Найдите-ка его дело, пожалуйста, - попросил он Ираиду Андриановну.
Боковым зрением я видел, как она, сидя за своим столом, перебирает папки с документами, находит, наконец, нужную и протягивает декану. Шкиц открыл папку и начал изучать ее скудное содержимое.
- Ну, расскажите, молодой человек, что вас потянуло к нам?
- Я увлекаюсь радиотехникой с пятого класса. Занимался в радиокружке - в доме пионеров, потом в радиоклубе. Собрал УКВ-приемник и передатчик. Член радиоклуба, имею позывной, QSL-карточки, - ответил я, с превеликим трудом преодолевая смущение.
- Откуда видно? - спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил, как бы про себя. - Ах, да, есть бумаги, есть. О, даже рекомендация из радиоклуба. Но она, к сожалению, существенной роли не играет. Но ничего. А на каких лампах ваш передатчик?
- ГУ-32... - начал, было, я перечислять лампы.
- Понятно, понятно. Отец на фронте погиб? - спросил он.
- Да, - смущенно ответил я. - В сентябре сорок первого.
- А копия извещения есть? Ах, да... вот она. О... придется вас немного огорчить. Здесь сказано "пропал без вести", а это не совсем то же самое, что погиб. Кем он был по специальности? - спросил декан, пристально всматриваясь мне в глаза.
- Хирургом. Военно-полевым хирургом, пояснил я.
- Понятно.
Он помолчал, а потом неожиданно спросил:
- Мама тоже врач? Почему в медицинский не пошли? Семейная традиция, да и проще там было бы. Росли ведь в окружении медиков, вся терминология с детства, так сказать, на слуху.
- Не тянет меня в медицину, Михаил Петрович. Уж очень мне нравилось в радиоклуб ходить, паять, налаживать и в эфир выходить, - ответил я, как бы оправдываясь.
- А что вы по радиотехнике читали? Книги, журналы там и прочее?
Этот вопрос он задал, пронизывая меня насквозь своим острым как шило взглядом. Под таким взглядом не соврешь, подумал я. А Шкиц все смотрел на меня, не отрываясь, в ожидании ответа.
- Ну... журнал "Радио" выписываю, "Хрестоматию радиолюбителя" читаю, "Радиотехнику" Жеребцова...
Глаза декана засветились теплом, и лицо его расплылось в улыбке. Он снова начал листать мои документы и вслух прочел, не скрывая удовлетворения:
- ...имеет незаурядные способности, особенно к точным наукам. Проявляет тягу к технике, особенно увлекается радиолюбительством... Гм...
Лицо его внезапно посерьезнело, и он неожиданно спросил, глядя на меня поверх очков:
- А что означает эта фраза в вашей школьной характеристике: "общественные поручения выполняет, но собственной инициативы не проявляет"? К чему это?
- Не знаю... - ответил я в смертельном испуге. - Наверное, классная руководительница хотела, чтобы я просился в комсорги или старосты. Меня хотели в комсомольское бюро... но я отказался. Мне в радиоклубе интереснее было... а с этими... общественными делами... у меня плохо получается... Меня все пытались выбрать куда-нибудь... лишь потому, что я хорошо учился...
Но Михаил Петрович не дал мне договорить.
- Не понимаю, зачем она вам это написала? Чего она хотела этим достичь? А какой предмет она у вас преподавала? - спросил он, приподняв брови.
- Математику, - ответил я.
- Гм... тогда вдвойне удивительно. Ладно, пишите заявление на мое имя с просьбой разрешить выдать вам экзаменационный лист. В конце, пожалуйста, напишите, что с правилами конкурсных вступительных экзаменов вы ознакомлены. Заявление пишется в произвольной форме, собственноручно, в моем присутствии. Ираида Андриановна, будьте любезны, дайте ему чистый лист бумаги.
Я вынул из кармана китайскую авторучку с золотым пером - мамин подарок к моему семнадцатилетию - и принялся писать заявление. Поставив в конце свою подпись и дату, я с волнением протянул листок Шкицу и стал внимательно наблюдать за его реакцией.
Декан сдвинул очки на кончик носа, пробежал глазами по моим письменам и снова посмотрел на меня поверх очков. "Интересно, для чего ему очки, если он все равно смотрит поверх стекол?" - подумал я. Михаил Петрович тепло улыбнулся и сказал, подписывая мое заявление:
- Молодец. Грамотно написал. Ни одной ошибочки. Форму текстового построения заявления знаете и строго выполняете. Что, к сожалению, доступно очень немногим. Все верно - должность, фамилия, имя и отчество лица, к которому Вы обращаетесь, пишется вверху по всей ширине строки, а чье заявление - справа вверху в столбик. И подпись с датой не забыли поставить. Теперь к шестнадцати часам с паспортом придете в сотую аудиторию - экзаменационный лист получите. И помните: вам, чтобы поступить, нужно все экзамены сдать на "отлично". В этом году мы в первую очередь будем брать демобилизованных из рядов Советской Армии, потом тех, кто имеет стаж работы по специальности не менее двух лет, а среди школьников конкурс получается умопомрачительный. Ну, все, молодой человек. До свидания. Ираида Андриановна, пригласите, пожалуйста, следующего.
Прошло полтора месяца каторжной подготовки, консультаций и изнурительных экзаменов. И вот сдан последний экзамен - устная математика. Только теперь я понял, что все школьные экзамены были не более чем театрализованным представлением. Математику принимали пять преподавателей по очереди. Первый экзаменовал непосредственно по билету. Мало было дать правильные ответы на все вопросы. Преподаватель задавал еще множество дополнительных. В конце он выставлял свою оценку и направлял абитуриента к следующим коллегам, каждый из которых поочередно пытал по своей тематике. Казалось, этой пытке конца-края не будет. Последний передавал экзаменационный лист председателю, и тот выставлял в него общую оценку по результатам, которые ему сообщали все экзаменаторы. Когда мне объявили, что мои знания комиссия оценила на пятерку, я не поверил своим ушам. Ничего не соображая, я двинулся домой, как автомат.
Боже мой! Неужели возможно такое чудо? Я не потерял ни одного балла! В это просто невозможно поверить. Теперь остается только ждать, когда будут вывешены списки зачисленных. Но с чего это я вдруг решил, что это удача? Ни для кого не секрет, что даже с двадцатью пятью баллами поступают не все. А поступлю ли я? Интересно, а каким образом решают, кого принять, а кого нет? Что может не понравиться комиссии в моих данных? Не зря, наверное, декан обратил внимание на некоторые фразы в моей характеристике. Не нужен нам, скажут, такой, который "общественные поручения выполняет, но собственной инициативы не проявляет". Да, удружила мне Матрена Семеновна на прощанье, нечего сказать.
Мучаясь сомнениями и наихудшими предположениями, я пешком дошел до квартиры тети Саши. Тук! Тук! Тук! - постучал я условным кодом. За дверями послышались торопливые шаркающие шаги тети Саши. Не спрашивая вопреки обыкновению "кто там", она открыла дверь и вопросительно уставилась на меня глазами, полными слез. Я вошел в квартиру и, ни слова не говоря, принялся разуваться.
- Ну? - обратилась ко мне тетя Саша, готовая услышать самое неприятное.
- В порядке, тетя Сашенька, - устало сказал я.
- Моя ж ты деточка! Говори, сколько? Что тебе эти черти полосатые поставили? - с мольбой спросила она.
- Пятерку, тетя Саша! - ответил я, с трудом выдавливая из себя улыбку.
Тетя Саша с рыданиями кинулась ко мне на шею и запричитала:
- Моя ж ты радость! Деточка моя родная... поздравляю... Наконец-то...
С трудом оторвавшись от моей груди, она несколько раз перекрестилась, приговаривая:
- Слава тебе, Господи Вседержителю, Отец наш небесный! Слава тебе, Спасе наш, Иисусе Христе, ныне, присно и во веки веков! Пресвятая Богородица, Приснодева Мария, слава тебе! Спасибо тебе, небесный утешитель наш, пресвятой Николай угодничек! Завтра пойду в Благовещенский храм - всем по свечечке поставлю.
Я обнял старую добрую тетку и похлопал по сухощавой спине, согбенной годами, трудами и всеми тяготами жизни. Придя, наконец, в себя, она засуетилась.
- Чего так долго, ласточка ты моя? Я тут несколько раз уже обед разогревала, от каждого шороха вздрагивала. Сто раз в туалет бегала - от волнения желудок расстроился. А тебя все нет и нет. Ну, думаю, все - срезали мальчика, сволочи проклятые, чтоб им пусто было! Пошли в кухню - я буду обед разогревать, а ты рассказывай, птичечка ты моя ненаглядная, - тараторила тетка, ведя меня за руку на кухню.
Тетя Саша заколдовала у плиты, а я сел на видавший виды шаткий скрипучий круглый стул и принялся в лицах повествовать о процедуре последнего экзамена. Тетя Саша сочувственно охала, причитала, крестилась, а иногда и употребляла крепкие выраженьица, которым научилась в период немецкой оккупации, когда ходила в села на менки.
- Вот гады проклятые! Надо же - ребенку такие пытки адовы устроить!
- Что ж поделаешь, тетя Сашенька? Такой бешеный конкурс. Надо же как-то прореживать ряды конкурентов. Слава Богу, что я пока что не оказался среди отсеянных, - успокаивал я ее. - Теперь будем ждать списков зачисленных. Молитесь за меня всем святым, чтобы приняли.
- А как же может быть иначе? Разве можно иметь оценки лучше твоих? - искренне удивилась тетя Саша.
- Оценок лучше моих, конечно, быть не может. Но что, если с такими оценками людей будет больше, чем мест, отведенных выпускникам этого года? Тогда начнут рассматривать характеристики, аттестаты и прочие документы. Говорят, в таком случае даже почерк может сыграть решающую роль...
- Брось ты, детка, хреновину пороть! - в сердцах сказала тетка. - Такого ребенка не принять? Кого тогда и принимать?! Пошли кушать. Теперь-то ты не откажешься от моей наливочки?
- От наливки не откажусь. Но только одну рюмочку. Вот если поступлю, тогда и чего покрепче можно будет.
На следующее утро я, как и раньше, проснулся в половине шестого. Но рано вставать теперь уже не было нужды, и я лежал в полудреме, строя всевозможные планы на ближайший день и на все остальное время, что мне предстояло скоротать в ожидании списков. Наконец, мне надоело лежать, и я поднялся с постели, которую тетя Саша сооружала для меня каждый вечер на коротком диванчике с гнутыми ножками. Готовя мне постель, она вынуждена была подставлять стул со стороны торца, чтоб мои ноги не торчали наружу.
Тети Саши не было дома, а на столе лежала записка, нацарапанная на тетрадном листе ее размашистым, уже декоординированным почерком пожилого человека.
"Геночка, племяшек мой родной!
Я пошла на базар. Потом зайду в Благовещенский собор - возблагодарить Господа и всех небесных покровителей за твои успехи. Сегодня большой праздник - Спас. Буду к полудню, не раньше. Завтракай молочную рисовую кашу - замотана в кастрюльке на круглом стуле, докторскую колбаску - лежит в кухне на подоконнике в белой мисочке. Синюю мисочку не трогай - это соседская. Пей чаек - заваришь сам по вкусу. Отдыхай, ты же так умаялся от своих наук за время экзаменов. Кто придет - никому не открывай, скажи, что я на базаре. Пусть приходят, когда я буду дома.
Жди. Целую.
Твоя любящая тетя Саша.
19/VIII-58 г."
Позавтракав, я нагрел в кастрюле воды, вымыл посуду и стал раздумывать, чем бы заняться до возвращения тети из церкви. Спать не хотелось, читать тоже. И тут я вспомнил, что обещал написать письмо своему школьному другу и соседу, Мишке Бершацкому. Он ведь тоже поступает - в Запорожский машиностроительный институт. Как-то дела у него?
Не раздумывая, я сел за журнальный столик и принялся писать.
"Дорогой друг Миша!
Наконец-то я закончил сдачу обременительнейших вступительных экзаменов и теперь не знаю, куда себя девать. Прежде всего, сообщаю, что я сдал без потерь, т. е. набрал все 25 баллов. Но это еще не значит, что я поступлю. Конкурс на мой любимый радиофакультет сумасшедший, так что даже с 25-ю баллами могу не пройти. Наша Мантисса написала мне в характеристике, что я имею незаурядные способности, но при этом подчеркнула: "общественные поручения выполняет, но собственной инициативы не проявляет". Декан на собеседовании обратил на это внимание, кривился и удивлялся, зачем она это написала. В бочку меду не преминула ливнуть ложку дегтя. Стерва! К этому могут придраться и дать от ворот поворот.
Когда я сдавал документы, к очереди абитуриентов подходил декан лечфака мединститута, приглашал парней. Я с ним от скуки немного поболтал. Он посмотрел мои документы и советовал идти к ним, тем более что я из врачебной семьи. После окончания радиофака ты, говорит, будешь грамотным - вот так (и провел ладонью по шее под подбородком), а заработок будет вот такой (и показал самый кончик пальца). Я ответил, что сюда иду по призванию. Так он заявил, что я пока еще не могу знать, к чему у меня есть призвание, а к чему нет. Вот нахал!
Экзамены, Миша, были сущей каторгой. Первым писали сочинение. Предлагалось три темы по русской литературе и три по украинской - можно было выбирать любую. Я выбрал образ Онегина. Ты ведь знаешь, я всегда восторгался этим пушкинским шедевром. Я глазам своим не поверил, когда увидел в своем экзаменационном листе пятерку за сочинение! Наша Лариса всегда говорила, что я неправильно анализирую образы героев - пишу все от себя и игнорирую учебник.
Вторым сдавали письменную математику. Задачи были не сложнее, чем в задачнике Моденова, которые мы с тобой перерешали в течение учебного года. Я боялся претензий за грязь - ведь я такой невнимательный, обязательно намажу: что-нибудь зачеркну или исправлю. Намазал и здесь, но мне этот грех, по-видимому, простили и поставили пятерку.
Потом была устная физика. Принимали два независимых экзаменатора по очереди. Один вынимал душу по механике и газам, другой, вернее, другая (это была женщина) по электричеству. Однако мне повезло - задавали как раз те вопросы, которые я знал. Оба поставили пятерки и, конечно, в экзаменационный лист тоже пять.
Следующим был немецкий. Вот тут мне Фортуна немного изменила. Накануне экзамена на консультации преподавательница сказала, что Konjunktiv из программы исключен и готовить его не нужно. Я, конечно же, и не готовил. Представляешь, Миша, беру билет, а там Konjunktiv! Я чуть в обморок не грохнулся, как кисейная барышня. Потом набрался храбрости и сказал преподавателю, что на консультации нас заверили, будто Konjunktiv"а в билетах не будет. Так меня чуть не выгнали. Пришлось заткнуться, мобилизовать свою память и вспомнить, что давала наша Барбара. И сработало! Вспомнил, и все оказалось правильно. Потом две дамы гоняли меня по разговорным темам и всей грамматике. В моих ответах были шероховатости, но они все же поставили мне пять. Дай Бог здоровья нашей Барбаре Дитмаровне. Увидишь ее до моего приезда, передай от меня кучу благодарностей. Приеду - еще раз ее поблагодарю, уже лично.
А на закуску оставили устную математику. Экзаменовали пять человек по очереди - каждый по своим темам. Вопросов было несметное количество, примеров и задач тоже. Были моменты, когда я хотел уже, было, поднять обе руки, но потом мобилизовал в себе весь запас мужества, напрягал мозги и прорывался. Не подумай только, Миша, что я корчу из себя гения. Нет, большей частью мне просто везло. Я до сих пор не могу понять, как так получилось, что я проскочил без потерь.
Теперь я томлюсь в ожидании 25-го августа, когда должны вывесить списки. Зная по собственному опыту, что в самый ответственный момент госпожа Фортуна обычно поворачивается ко мне задницей, я при всем желании не могу настроиться на оптимистический лад и ожидаю худшего. Когда будут вывешены списки, я пришлю маме телеграмму, и ты у нее узнаешь, каков мой финал.
Не без гордости скажу, что нас в школе очень даже неплохо подготовили. Здесь было столько харьковчан с отличными аттестатами, медалями и такими умными рожами! А задачи решали куда хуже меня. Да, у нас были, в основном, классные учителя, и я непременно им об этом скажу. Правда, математике наша Мантисса меня почти не учила - я все добывал сам из книг, ты же знаешь.
Рядом с домом моей тети, у которой я временно живу, есть хороший кинотеатр на два зала. Схожу в кино. Эти дни я был так задерган, что даже не посмотрел, что там идет.
Хотел познакомиться с какой-нибудь хорошей девчонкой, но что-то не получилось в силу разных причин.
Харьков - город значительно более крупный, чем Запорожье, но грязный, пыльный и без воды. Правда, здесь есть пляжики на местных водоемах, но вода там просто черная от грязи. Я никогда, наверное, не смогу в нее окунуться.
Здесь очень богатые магазины радиодеталей: можно запросто купить генераторные лампы, сопротивления и конденсаторы почти всех номиналов, мощные силовые трансформаторы, динамические микрофоны и прочее. У меня просто глаза разбегаются, только денег, к сожалению, мало.
Миша, как я хочу сейчас на Днепр! Я ужасно соскучился и по тебе, и по нашим пацанам, и по некоторым девчонкам. По обитателям нашего двора - тоже. Передавай всем, кого увидишь, от меня привет.
Как дела у тебя? Ты, я надеюсь, поступил уже? Что там у наших ближайших друзей? Если ты сразу же ответишь, я смогу еще получить твой ответ до приезда в родное Запорожье "иль со щитом, иль на щите" - не знаю, как получится.
Передавай мой самый теплый привет своим родителям, брату и сестричке. Пиши.
До скорого.
Твой школьный друг
Гена.
19 августа 1958 года."
Тетя Саша вошла как раз в тот момент, когда я писал на конверте Мишкин адрес.
- Тетя Сашенька, здравствуйте, дорогая моя! Ну, как скупились? - спросил я, поднимаясь со стула.
- Здравствуй, Геночка. Неважно скупилась. Дорого все. Эти чертовы шкуродеры совсем обнаглели. А ты тут как, с голоду не пропал? Завтракал? - эмоционально ответила она, ставя у двери тяжелые сумки с базарными покупками.
- Все в порядке. Позавтракал. Большое спасибо.
- Вот уж раздолье тебе было поспать, наконец, в свое удовольствие: экзамены посдавал, я ушла на базар ни свет ни зоря. Тишина, никого нет, спи себе хоть до обеда, - сказала тетка, улыбаясь. - Отнеси, детка, эти сумки в кухню, а я пока переоденусь в домашнее.
Я выполнил тети Сашину просьбу и сел у кухонного стола, ожидая, пока она переоденется и выйдет на кухню, чтобы разобрать покупки. Через несколько минут она вошла, одетая в цветастый ситцевый халат с короткими рукавами, слегка шаркая усталыми ногами в домашних шлепанцах.
- Скушай, Геночка, яблочко. Свяченое. Вот. Сливы тоже. И все фрукты посвятила. Народу было в храме - видимо-невидимо. А один парень, такой как ты по возрасту, стоял возле меня и так усердно молился! А ты вот ни единым словом Господа нашего Иисуса Христа не поблагодарил. Нельзя так, золото мое. Господь - он милосерд, но нельзя же ему на голову садиться. Если его не благодарить, он, в конце концов, и помогать перестанет, - назидательно сказала тетя Саша и стала выкладывать на стол аппетитные желтые яблоки, сливы, зелень и овощи.
Она протянула мне самое красивое яблоко.
- Кушай, детка, на здоровьице. Помой только хорошенько, а то Бог его знает, кто его какими руками трогал. Да и опрыскивали, наверное, всякими химикалиями ядовитыми.
- Тетя Саша, я же сын врачей. Как я могу не помыть, по-вашему? - ответил я, подставляя яблоко под холодную струю из-под крана.
- Да у вас же, молодых, ума еще совсем нет - можешь и забыть, - добродушно сказала она, пристально рассматривая на ладони кусок говядины и несколько увесистых костей сквозь очки, сидящие на самом кончике носа. - Вот скотина! Набросал-таки костей, чтоб ему самому до конца жизни такие жрать! За что деньги взял, мерзавец! Вот раньше был сортовой разруб мяса. Так-то, что получше, стоило дороже. Заплатишь, так хоть порадуешься. А тут и деньги заплатишь, и дерьмо подсунут. Совсем обнаглели. Особенно этот, красномордый пьяница - за версту разит. Такую очередь выстояла, а что получила! Да еще и издевается, сволочь - как собаке швыряет.
Тетя Саша положила мясо в эмалированную кастрюлю, накрыла крышкой и принялась выкладывать остальные покупки. А я наблюдал за ее движениями, громко хрустя яблоком.
- Ты давно встал? - поинтересовалась тетя, попутно пробуя крупную темно-синюю сливу.
- В шесть часов, - ответил я, откусывая солидный кусок сочного яблока.
- Какого беса? Чего тебя черти подняли ни свет, ни заря? - оторопела тетя Саша от неожиданности. - Что тебе мешало поспать еще часика три-четыре, спрашивается?
- Привык уже - не спится, - ответил я, несколько смутившись.
- И чем же ты занимался все это время, детка моя? - спросила она, ставя пустые сумки в кладовку.
- Писал письмо своему школьному другу и соседу. Его квартира прямо под нашей - этажом ниже. Сейчас пойду брошу. Где здесь ближайший почтовый ящик? - спросил я и выбросил огрызок яблока в мусорное ведро.
- Вот хорошо, заодно и хлебушка купишь. А ящик - это здесь за углом, - показала она в окно. - Как со двора выйдешь, сразу направо. Там увидишь. Хлеб бери кирпичиком, который по рублю шестьдесят. Только что привезли как раз. Я проходила - выгружали. Запах стоял! Сейчас я деньги дам.
- Не нужно, тетя Саша. Умоляю вас, ради Бога! У меня достаточно денег, чтобы хлеба купить. Дайте мне только сумочку. Я вот эту возьму, парусиновую.
Я давно заметил, что если я чем-то озабочен, то слышу вокруг себя множество разговоров на соответствующую тему. Кроме того, мне начинают попадаться соответствующие книги, встречаются соответствующие люди, я попадаю на кинофильмы, где затрагиваются соответствующие темы, в компании, где непременно интересуются той же проблемой, и тому подобное. Почему так получается? Это что, совпадения? Или я просто раньше не фиксировал своего внимания на этой проблеме? Нет, не похоже. Вот, скажем, когда я сдавал выпускные экзамены, вокруг меня каждый третий, если не второй, говорил об экзаменах на аттестат. В прошлом году в это же время мне тоже доводилось слышать разговоры на эту тему, но почему-то очень редко. Если бы я просто не обращал на них внимания, потому что они меня не касались, я не запомнил бы их вообще. А если бы я слышал их примерно столько же, сколько в этом году, то и запомнил бы их столько же, правда, не вникая в подробности. Но они мне запомнились в очень малом количестве. Мистика какая-то! Вот и теперь, где бы я ни находился: на улице, в кино, в транспорте - повсюду говорят о вступительных экзаменах, о конкурсах, о дилемме "пройдет - не пройдет" и тому подобное.
В хлебном магазине стояла очередь, хвост которой выходил на улицу. Тетя Саша была права - запах стоял необыкновенно аппетитный. Я пристроился в конец очереди и тут же услышал, как две девчонки примерно моего возраста, стоящие впереди меня, ведут оживленный разговор на интересующую меня тему. Одна из них, чуть полноватая брюнетка с пышной прической, выглядела немного старше своей собеседницы и говорила степенно и даже, как мне показалось, немного высокомерно:
- Ты, я думаю, пройдешь. На археологию с твоим баллом в прошлом году поступили все. Если бы я туда пошла, я бы точно поступила. А я, дурочка, никого не слушала, заладила свое - и все тут. В результате - поступаю еще и в этом году.
- Ну, теперь у тебя двухлетний стаж есть. Тебе легче. Не то, что мне, - говорила ее белокурая подружка.
Эта беленькая очаровала меня с первого взгляда. Она была чуть выше первой, с распущенными светлыми волосами какого-то особого лунного оттенка, ниспадающими на узкую прямую спину. Вокруг ее безукоризненной фигуры нежно полоскалось шелковое светло-голубое платьице, из-под которого рельефно выступали небольшие округлые формы, будоражащие мое юношеское воображение.
Под веселый аккомпанемент девичьего щебета очередь продвигалась удивительно быстро, и вскоре я вышел из магазина с буханкой ароматного хлеба и парой свежайших булок в парусиновой сумке. Такие булки раньше назывались "французскими" или "франзолями", а потом наши партийные власти, борясь с тлетворным влиянием капиталистического запада, переименовали их в "городские". Звучит, по-моему, буднично и даже нелепо. Я огляделся по сторонам, высматривая щебетух, покинувших магазин за пару минут до меня. Они шли в направлении, где, по словам тети Саши, находился почтовый ящик, что меня очень даже устраивало. Я ускорил шаг и, поравнявшись с ними, вклинился в разговор:
- Девушки, не подскажете, где здесь поблизости почтовый ящик?
Брюнетка глянула на меня с некоторым любопытством и задала встречный вопрос:
- Это чтобы беседу завязать, да?
- Возможно, - ответил я, стараясь не показать, что такая ее реакция пришлась мне не по душе.
- Тогда поищите поблизости каких-нибудь других собеседниц, - ответила она, ускоряя шаг. - Мы не вступаем в разговоры с первыми встречными.
- Вам что, трудно сказать? Я в вашем городе новый человек. Впервые сюда приехал и ничего здесь не знаю. Мне вот нужно письмо отправить, а вы и подсказать не хотите, - сказал я с укоризной.
- Понятно, - язвила брюнетка, - и письмо только что собрались написать. Чернила уже развели?
- Ошибаетесь, - ответил я, стараясь казаться абсолютно спокойным. - Письмо у меня с собой, в сумке с хлебом. Хотите - покажу.
- Интересно. А пусть покажет, - игриво сказала блондинка необыкновенно певучим голосом и кокетливо улыбнулась.
В этот момент я ощутил, что мое сердце забилось с бешеной частотой, и в него с болью вонзилась острая игла и прочно там засела.
- Пара пустяков, - ответил я, с трудом глотнув воздуха, и начал беспорядочно шарить в сумке. - Сейчас... да где ж оно... минуточку... сейчас найду.
Но конверт куда-то пропал роковым образом, и я уже, было, подумал, что выронил его в магазине, когда укладывал свои покупки. Если так, печально вдвойне. Ведь такое письмо можно написать только один раз.
- Ой! Дома забыл! - злорадно сказала брюнетка и залилась едким саркастическим смехом.
- Сейчас, сейчас... Да вот он, наконец, - сказал я с облегчением, вертя перед ними пухлый конверт. - Можете посмотреть или потрогать. Как будет для вас убедительнее.
- Ну вот, - обворожительно пропела блондинка, и та самая игла, безжалостно шевельнувшись, снова травмировала мое сердце, - письмо, небось, любимой девушке, а вы предлагаете нам - на проверку.
- У меня нет любимой девушки, - ответил я, пытаясь казаться абсолютно спокойным. - Это письмо школьному другу - о том, как я сдавал вступительные экзамены, если это вас, конечно, интересует.
- Да? Интересно, куда? Если не секрет, конечно, - полюбопытствовала блондинка.
- Почему же секрет? В политехнический. На радиофакультет, - с гордостью ответил я, любуясь этой прекрасной девушкой.
- Даже так? - спросила брюнетка не без иронии. - Ну и как, поступил?
- Не знаю, списки еще не вывесили, - ответил я, не в силах оторвать взгляда от очаровательной блондинки.
- А сколько баллов набрал? - спросила блондинка, сверкнув лучистыми глазами, голубыми, как майское небо.
- Двадцать пять, - спокойно ответил я. - А что?
- Как, двадцать пять? На радиофак? О-хо-хо! На круглые пятерки сдал, что ли? - искренне удивилась брюнетка.
- Стало быть, так, - ответил я.
- У тебя и стаж, небось, есть? - с некоторой завистью в голосе спросила беленькая.
- Что ты, какой там стаж! Чернила в аттестате не высохли, и печать еще мокрая, - поспешил я ее успокоить.
- Так чего тебе беспокоиться, если у тебя все пятерки? - вполне резонно недоумевала она.
- Да там бывает отличников больше, чем мест, - попытался я разъяснить. - Тем более, в этом году таких как я, школьников, набирают совсем мало, как распорядился наш дорогой Никита Сергеевич.
- Что б еще этот мужик неотесанный в образовании понимал! Суконным рылом - в калашный ряд, - возмутилась беленькая.
- Ну, Света, так нельзя. Он ведь руководитель нашего государства, как-никак, - осадила ее брюнетка.
- Ну так что? Все равно ведь неграмотный. Как скажет "сициализьм" или "коммунизьм", так меня и начинает лихорадить. И он еще при этом грамматику переделывать берется и в высшее образование влезает, - стояла на своем Света.
Подружка дернула Свету сзади за платье с такой силой, что шелковая ткань в ее пальцах издала жалобный писк. Чтобы вывести разговор из затруднительного положения, я вклинился в их перебранку.
- Девочки, давайте, наконец, познакомимся. Меня зовут Гена. Тебя, как я понял, Света. А тебя как? - обратился я к чернявой.
Та недовольно уставилась на меня и после затянувшейся паузы дерзко сказала:
- Я сразу поняла, что этим кончится. И уже говорила, что на улице не знакомлюсь.
- Ничего подобного. Такого ты не говорила. Ты сказала, что с первыми встречными не заговариваешь. Но разговор у нас уже завязался, и сам собой, притом по делу. А как же можно говорить, не зная имен друг друга? - возразил я.
- Но говорили же до сих пор, - отпарировала брюнетка.
- Ее зовут Валя. Она харьковчанка, а я из Сум. Снимаю жилье на одной лестничной площадке с квартирой, где живет Валя. Вернее, комнату в квартире ее соседки. Это здесь неподалеку - в доме, что сразу за кинотеатром, - разрядила обстановку Света, указав в сторону большого серого здания.
- Ну, Светка, ты даешь. Перед первым встречным выложила чуть ли не всю нашу подноготную. Зачем это? - искренне возмутилась Валя.